Ты мой яд, я твоё проклятие. Книга вторая

Год спустя

Тинна

– Нейди Ивели-ин, – послышался тягучий голос почтальона. – Письмецо вам!

Нергия, сосредоточенно месившая тесто – по локти в муке, даже на лице белые мучные следы, волосы прихвачены платком – встрепенулась и сделала попытку побежать к двери.

Я махнула ей, мол, успокойся, открою сама. Даже сейчас, через год совместной жизни, она продолжала считать меня благородной нейди, а себя – моей прислугой. Я предложила ей это в самом начале, исключительно для того, чтобы она спокойнее себя чувствовала, но почти сразу пояснила, что я такая же одиночка, как она, и за моими плечами нет ни титула, ни богатства. И пусть по рождению я и впрямь из благородных, сейчас я ничем не отличаюсь от неё – незамужней женщины, воспитывающей незаконное дитя.

– Вот, пожалуйста, – весело сказал Марис, передавая мне конверт из плотной коричневой бумаги. – Аж из Диомеи пришло!

Пальцы невольно дрогнули, принимая. Я повертела конверт в поисках имени отправителя, сама не зная, чего боюсь увидеть: то ли почерк отца, то ли другой, размашистый, отпечатавшийся в разуме. Глупости: Сейдж никогда не стал бы писать мне. С него сталось бы скорее очутиться здесь, бешеным вихрем ворваться в дом, снова разрушив мою жизнь.

Но на конверте стояло всего лишь имя моей бабушки.

Я нахмурилась. Странно, с чего бы ей вздумалось писать так часто, да ещё и напрямую? Обычно она посылала письма раз в месяц, через нотариуса в ближайшем городишке, мы так условились. Письма и денежную помощь: запретить это бабушке я не смогла. И правильно сделала: той осенью, когда из-за слишком ранних снегов полдеревни осталось без урожая, мы бы не выжили, если бы не её деньги.

– Нейди Скайнер, – почтальон прочитал имя на конверте вслух: не смог подавить любопытство. – Не знал, что у вас есть знакомые в Диомее, нейди Ивелин.

– О, это дальняя родственница моего мужа. Надеюсь, ничего не стряслось, – улыбнулась я.

Почтальон приподнял брови, выражая явное желание услышать больше, но я поблагодарила его за доставку и сослалась на дела. Он не без сожаления откланялся.

Озабоченно нахмурившись, я подошла к бюро. Взяла серебряный ножик, хранившийся в запертом на замок ящичке, чтобы шаловливые ручки начавшего бегать по всему дому Хардиса не дотянулись. Аккуратно взрезала плотную бумагу.

– Что такое, нейди Тинна? Плохие новости? – спросила Нергия с кухни.

Я молчала, пробегая глазами чёткие бабушкины строки. Сердце дёрнулось, на миг остановилось, потом застучало, нагоняя ритм. Глаза выхватывали отдельные фразы. «Мой последний час уже близок… прости старухе упрямство… хочу увидеть тебя… тебя и ты знаешь кого…».

Боги!..

Конечно, я понимала, что когда-нибудь это время придёт. Никто не живёт вечно, а бабушке уже шестьдесят пять, в таком возрасте любая болезнь может оказаться смертельной. Но неужели всё так серьёзно? Пишет… что целители не дают ей больше пары месяцев.

Дважды перечитав письмо, я прикусила губу, чтобы не расплакаться. Боги, как же не хочется терять ещё одного родного человека, у меня и так их слишком мало! Пусть мы с бабушкой не виделись уже больше года, она продолжала оставаться моей бабушкой, заботилась обо мне даже на расстоянии, мечтала, что в один прекрасный день я вернусь в Диомею. И я мечтала, что когда-нибудь снова её увижу. И увижу, и познакомлю с…

Только я надеялась, что это произойдёт не в Диомее. Туда я возвращаться боялась. Сама даже не понимала почему: отец не подавал о себе знать, Сейдж… Сейдж, видимо, всё же погиб или навсегда уехал, бояться было нечего. Но мне почему-то спокойнее было жить здесь, в далёкой Амани.

Я подошла к кроватке, заботливо укутанной лёгким тюлем. Раздвинула ткань.

Алайна беззаботно сопела, повернув головку чуть набок, расслабленно раскинув ручки. Сердце привычно сжалось от вида её милого личика. Свет моей души, жемчужина моего сердца.

В кроватке Алайна была не одна, сбоку от неё, сложив ручки под щекой, преспокойно спал Хардис. Боги, когда этот мальчишка успел сюда забраться? И, главное, не упал же и даже шума не поднял, маленький егоза. А я-то думала, что-то его не видно и не слышно.

– Нейди Тинна? – Нергия, успевшая сполоснуть руки и лицо, тихонько подошла. Тут же негодующе зацокала языком, обнаружив сынишку. – Сейчас я отнесу его к себе, простите.

– Оставь, – я отпустила тюль. – Пусть спят. Они такие милые.

– Харди обожает маленькую нейди, – Нергия заулыбалась. – Я уж так и так твержу ему, что надо проявлять уважение, но он пока ещё слишком маленький, не понимает.

Я только покачала головой. В этом была вся Нергия. Даже после того, как узнала мою историю, она не перестала обращаться ко мне с почтительностью, словно я действительно была её госпожой, а она – моей служанкой. Почти всю работу по хозяйству она брала на себя, разве что когда нужна была мужская сила, мы нанимали приходящих работников.

Я же выполняла роль деревенского мага и знахарки. Раньше мне казалось, мой дар управления эмоциями не будет особенно нужен здесь, в сельской глубинке, и я научилась разбираться в амулетах, даже выписала несколько специальных книг из Ордона. Эта работа неожиданно пришлась мне по душе: мелкая, кропотливая, требующая логики и внимания. Но через пару месяцев жизни здесь выяснилось, что и мой природный дар может неплохо послужить селянам.

Я с лёгкостью мирила поссорившихся супругов или друзей, лечила духовный упадок сил, помогала хозяевам разобраться, что за недомогания чувствует их скотина – а то и их дети. Это выходило очень естественно, и мало-помалу деревенские так сильно прониклись ко мне, что стали подкармливать и называть «нейди», как обычно обращались к благородным женщинам.

А поначалу относились настороженно. Ещё бы, две пришлые девицы, одна с ребёнком. Хоть мы и назвались вдовами, всё же местную общину изрядно всколыхнуло. А я поняла, почему Нергия не захотела остаться в родной деревне. Слухами мир полнится, и, неровен час, дойдёт весть, что замуж она так и не вышла, а Хардис – всего лишь незаконное дитя.

Я снова вернулась к бюро, откинула крышку, достала чернильницу и бумагу. Напишу бабушке ответ и отправлю с завтрашней же почтой.

Как же не хочется выбираться из этой тихой, ставшей домом деревни. Не лежит сердце тащить четырёхмесячную малышку в Диомею, оставлять Нергию и Хардиса одних. Но и не ехать нельзя, я не прощу себе, если не увижу бабушку и не покажу ей её правнучку. А может, удастся уговорить её приехать сюда со мной? Хотя вряд ли, она и правда упряма, как только может быть упряма старая аристократка, всю жизнь прожившая на одном месте и на этом же самом месте желающая быть похоронена.

Остаётся только молить богов, чтобы целители ошиблись, – и выезжать как можно скорее.

Привычный дом, утопающий в древесных купах, привычная, чуть слышно, будто приветствуя, скрипнувшая калитка, привычная дорожка, усыпанная гравием – ничего здесь не изменилось. Прибавилось только растений в саду, цветочные кусты да три новых крепеньких туи. Бабушка писала о них, мол, удалось купить имерийские, самые неприхотливые и пышные.

Поднявшись на крыльцо, я постучала. Специально не стала звонить в колокольчик у калитки, магическим способом передававший сигнал в дом: не хотела будить бабушку, если вдруг она спит.

Пока ждала, чтобы открыли, оглянулась на найденную в Ордоне няню. Я наняла её на месяц, особо не выбирала и уже немного о сделанном выборе жалела. Слишком молода, немногим старше меня, и глуповата. Она, правда, клялась, что работает с детьми уже пять лет, в том числе с младенцами, рекомендации были неплохие, и из того ограниченного выбора, что был у меня в Ордоне, она совершенно точно была наилучшим вариантом – но всё же…

Эх, да чего там говорить, я просто скучаю по Нергии. По её тёплым ласковым рукам, на которых Алайна мгновенно засыпала, по нежному голосу, которым она рассказывала обоим детям сказки, по незаметной, неназойливой услужливости.

Эту же новую няню всё время приходилось дёргать самой, о чём-то просить, истолковывать ей плач Алайны: голодна она или хочет спать, или испачкала пелёнки. Впрочем, ничего, привыкнет. И я привыкну.

Корзину с малышкой она держала, во всяком случае, очень бережно, хоть и глазела по сторонам с раскрытым ртом.

За дверью послышались шаги, в мутном расплывчатом оконце показалось яркое белое пятно, кто-то тихо ахнул, и дверь тут же распахнулась.

– О боги, нейди Тинна! – старая служанка Есена, скорее даже компаньонка бабушки, кинулась обнять меня, в последний миг постеснялась и потянулась поцеловать руку.

Рассмеявшись, я сама обняла её.

– Как бабушка? – спросила с тревогой. – Я тронулась в путь, как только получила её письмо.

– О, – на лице Есены появилось странное выражение. Она отступила, освобождая проём. – Её благородие в гостиной. Вам лучше обо всём спросить у неё самой. О боги! – воскликнула она, увидев корзину в руках няни. – Это… это же её маленькое благородие?

Я улыбнулась ноткам благоговения в её голосе.

– Фесса, покажи малышку, – велела няне.

Та подошла, приподняла корзину так, чтобы Есене было видно, и приоткрыла кораллово-розовую ткань, прикрывающую ребёнка. Показалось личико крепко спящей Алайны, даже во сне ухитрявшейся посасывать пальчик.

Передняя наполнилась ахами, охами и вздохами. Есена умилённо смотрела на девочку, то и дело протягивая руку и не отваживаясь прикоснуться. Я хотела было вынуть Алайну, но Есена испуганно замотала головой:

– Что вы, что вы, нейди Тинна, пусть дитя спит!

– Как пожелаешь, – улыбнулась я. – Мы сюда надолго, ещё успеешь понянчить её.

Есена растроганно прижала руки к груди. Глаза вдруг подозрительно заблестели.

– Как же вам, должно быть, тяжело, – пробормотала она, утирая их краем передника. – Едва замуж вышли, как потеряли мужа. С такой малышкой одни на белом свете…

– Ну же, ну же, – я почувствовала себя неудобно. – Не плачь, Есена, всё хорошо.

В доме бабушки меня тоже считали вдовой. Мне казалось, бабушка сама верила в эту легенду. Она знала, кто отец Алайны, но так упорно называла его нейдом Ивелином и моим «погибшим супругом», что мне иногда казалось, это проявление старческой деменции. И вот Есена теперь с этим своим «потеряли мужа». Даже неловко, что я не ношу траур по своему якобы погибшему супругу.

– Что за шум? – из глубины дома послышался величественный голос бабушки. – О боги, Тинна!

Я бросилась ей навстречу. Когда ехала сюда, я боялась застать её в постели, слабой, исхудавшей – но сейчас с облегчением увидела, что бабушка выглядит так же, как год назад: с прямой спиной, тщательно уложенной причёской, в тёмно-зелёном шёлковом платье – хоть сейчас на выход.

– Бабушка! – я обняла и поцеловала её в морщинистую щёку.

– Приехала-таки! Идём, идём скорее. Девушка, – она царственно подозвала Фессу. – Отнеси дитя в гостиную, а сама ступай за Есеной. Она покажет и расскажет тебе всё необходимое. Пойдём и мы с тобой, – бабушка подхватила меня под руку и первой направилась в сторону гостиной.

Когда прислуга удалилась, она сама открыла ткань на корзине и взяла Алайну на руки. Та лишь ненадолго открыла мутные со сна глазки, огляделась и снова затихла.

– Боги, какой здоровый крепкий ребёнок! Как она ест? Хорошо ли спит?

– Всё отлично, бабушка. Ну, насколько возможно… Она тяжёлая, положи.

– Вздор! Она весит ровно столько, сколько нужно в её возрасте.

Бабушка ещё некоторое время тщательно расспрашивала меня о ребёнке, я не без удовольствия делилась тревогами и радостями. Потом разговор естественно стал сходить на нет.

Я опасалась спросить о её самочувствии, ждала, чтобы она сама заговорила. И дождалась. Бабушка, по-прежнему укачивая Алайну, метнула в меня острый взгляд и вдруг нехотя сообщила:

– Я обманула тебя, дитя моё.

Улыбка сошла с моих губ.

– Обманула? – переспросила я, чувствуя себя оглушённой. Что она хочет сказать? Ей осталось жить куда меньше, чем пара месяцев, о которых она писала? Или…

Бабушка молча выложила на стол открытку с красочной виньеткой из геральдических лент. Придвинула ко мне, явно намекая, чтобы я прочла.

В глазах зарябило от выписанных тщательно, кистью каллиграфа, заглавных букв: «Приглашение на приём по случаю отставки Главного Королевского Мага Его Величества Хранителя Хрустального Жезла Диомеи его сиятельства графа Рейборна».

Так же упоминалось, что податель сего приглашения вправе привести с собой одну персону, при условии, что оная персона достойна предстать пред очами их величеств.

– Я вызвала тебя ради этого, – бабушка постучала по карточке.

– Отец уходит в отставку? – в груди поселились спутанные чувства. С одной стороны, я до сих пор не простила его за то, что он с такой лёгкостью от нас отрёкся. И за весь этот год так и не счёл нужным найти нас, приехать увидеться со своей внучкой. С другой – я сама отсылала назад его письма нераспечатанными и сама была бы в ужасе, если бы он всё же заявился. А если за ним по пятам снова придут его враги, снова в дом ворвутся какие-то похитители? Ладно я одна оказалась бы в опасности – страшила мысль, что я не смогу защитить Алайну.

И ещё, надо признаться, весть об отставке застала меня врасплох. Странно, мне казалось, отец никогда не сложит с себя эти обязанности.

– Сама я, слава богам, совершенно здорова, – продолжала бабушка. – Прости мне эту ложь, дитя моё. Она продиктована исключительно благими намерениями. Я хотела, чтобы ты приехала сюда… и пошла вместе со мной на приём. Дело в том, что твой отец… ты знаешь, что он ненамного младше меня? Ему уже пятьдесят пять лет. Это опасный возраст для мужчины. А когда настанет ему время предстать перед богами, то его земные блага ему уже не пригодятся. Его состояние должно достаться тебе. Тебе – и ей, – она взглянула на Алайну, мирно спящую у неё на руках.

– О боги, нет! Я не хочу его видеть и не хочу ничего от него получать. Я и сама справлюсь. Сама могу её вырастить и обеспечить.

– Ты хочешь, чтобы она росла деревенской приблудой? – жёстко спросила бабушка. – Когда может блистать при дворе? Хочешь, чтобы она вышла замуж за сельского кузнеца, который станет лупить её после воскресной попойки? Хочешь, чтобы умерла в грязной лачуге от очередных родов, потому что у её мужа не будет денег позвать ей целителя?

Она говорила тихо, но очень отчётливо. И, что самое тягостное, была совершенно права. От наследства матери уже почти ничего не осталось после того, как я купила дом в Амани, скот, наняла рабочих. Денег, что я зарабатывала, на жизнь хватало, удавалось даже откладывать на чёрный день – но бабушка была права, жизнь в столице я своей дочери обеспечить не смогу.

Чего там, нам пришлось бы очень туго этой зимой, если бы не подспорье от бабушки. А ведь она сама небогата, из слуг у неё только Есена, от когда-то процветавшего клана Скайнеров осталось всего-то что родословная и семейная гордость.

Увидев, что её слова действуют на меня, бабушка заговорила тише и ласковее:

– Ты его единственное дитя. Он сознаёт свою вину перед тобой. Если ты придёшь на приём, первой сделаешь шаг навстречу, ты обрадуешь его сердце. Я не хочу защищать его, он принёс много горя твоей матери и тебе, я никогда его не любила, я вообще не хотела, чтобы твоя мать выходила за него… но я не могу не признать, что он по-своему тебя любит.

– Ох, я не знаю, – я покачала головой. Осторожно вынула крепко заснувшую Алайну из бабушкиных рук, уложила в корзину. Малышка не проснулась, только поглубже засунула в рот пальчик. – Если бы любил, дал бы о себе знать.

– В таком случае, думаю, я должна открыть тебе ещё один обман.

Я с оторопью посмотрела на бабушку. Она улыбалась, и моё дёрнувшееся было от тревоги сердце немного успокоилось. Что бы это ни было, кажется, всё не так страшно.

– Те деньги, которые я тебе посылала – на самом деле были от твоего отца.

Я застыла. В голове стало совсем пусто. А бабушка спокойно продолжала:

– Ох, поначалу я долго не хотела принимать их, обманом заставлять тебя пользоваться ими. Думала продать этот дом, я же всё равно старуха, дожила бы где-нибудь на окраине. Но он меня убедил. Родители должны заботиться о своих детях, думаю, ты это понимаешь сама теперь. Верно?

Я опустила глаза, не в состоянии даже кивнуть. Мне нужно было время, чтобы продумать эту новость. Да, это и впрямь был обман. Обман во благо, как и тот, которым бабушка меня сюда вызвала – и всё же обман. Но – странная вещь – в любой другой ситуации я бы огорчилась, но сейчас – негласное свидетельство заботы со стороны отца меня неожиданно обрадовало.

Предложи он деньги мне напрямую, я бы никогда их не приняла. Отослала бы назад, как отсылала его письма. Приди мне перевод от неизвестного дарителя, тоже не стала бы принимать, испугалась бы, решила, что какое-то мошенничество или ловушка. Но отец нашёл общий язык с бабушкой, сумел уговорить её – и всё ради того, чтобы помогать нам.

Я подняла глаза:

– Ладно, я пойду с тобой на этот приём. Покажу этим, что готова простить. Но, бабушка… я не хочу делать это ради наследства.

– Ах, дитя моё, да кто же сказал, что это наследство уже готово упасть тебе в руки. Он может прожить ещё и двадцать, и сорок лет, – глаза бабушки хитро заблестели.

Ах она прожжённая интриганка! То одно скажет, то через пару минут другое. И всё для того, чтобы убедить меня.

Я покачала головой, ничего не отвечая на её фразу. Про себя я уже приняла решение. Да, на приём пойду. Буду вести себя достойно, при случае поблагодарю отца за деньги. Но в дом бабушки приглашать не стану и об Алайне тоже ни слова не скажу. И вот только если он изъявит желание сам увидеться с ней и назвать её своей внучкой – хотя бы только в кругу семьи, не нужно объявлять об этом с помпой, – вот тогда, может быть, и подумаю о том, чтобы простить его.

Вот так вышло, что я дала своё согласие и уже через несколько дней примеряла заказанное для приёма платье. Длинное, из гладкого золотистого шёлка, оно красиво оформляло оставшуюся по-девичьи тонкой талию и пополневшую грудь. Слава богам, молока у меня хватало, кормилицу нанимать не понадобилось.

Платье сидело отлично, подшивать почти не потребовалось. Белошвейки обещали, что уже к вечеру привезут его в дом к нейди Скайнер.

Словом, всё шло хорошо, но меня не отпускало какое-то смутное предчувствие: как будто мне не следует идти на приём. Или нет, не совсем так. Как будто если я пойду туда, вся моя жизнь перевернётся. И неясно, чего ожидать, то ли хорошего, то ли дурного.

Я уже несколько раз порывалась отказаться, но объективных причин для этого найти не могла. Алайна будет в безопасности дома, с Фессой и Есеной, ей ничего не грозит. Защита на доме стоит сильная. На королевском дворце, где состоится приём – тем более. И уж точно никто не признает в посетившей приём вместе с нейди Скайнер вдовой нейди Ивелин исчезнувшую год назад дочь графа Рейборна.

На всякий случай, чтобы с гарантией остаться неузнанной, я собиралась прикрыть верхнюю часть лица вуалью.

Всю торжественную часть мы с бабушкой простояли в тени у длинных тёмно-красных бархатных портьер, подхваченных золотыми шнурами. Я боялась, бабушка будет настаивать, чтобы я сразу показалась отцу, а то и подошла бы удостоиться чести поцеловать руки их величеств, но она, похоже, была удовлетворена одним тем, что я согласилась прийти.

Когда я увидела отца – за год и правда сильно постаревшего и поседевшего, но по-прежнему державшегося прямо и сурово, в тёмно-коричневом сюртуке и при трости, с лентой святого Мартия на груди, величайшей наградой королевства – внутри что-то ёкнуло и потянулось к нему. Хоть я и не простила его, он всё равно оставался моим отцом. То, что он когда-то отрёкся от нас, разрывало мне сердце. То, как поступил с Сейджем… воздвигало непреодолимую стену.

Запутавшись в собственных чувствах, я нашла выход в мыслях об Алайне. Было удивительно, насколько её рождение изменило меня, дало мне силы и одновременно сделало бесконечно слабой. Даже сейчас, слушая речь его величества – он благодарил отца за его долгую верную службу, перечислял его заслуги, выражал сожаление, что приходится терять такого ценного соратника, и в то же время признавал, что за долгие годы отец заслужил покой, – я беспокоилась о всяких мелочах: хорошо ли Алайна ела оставленное мной молоко, не капризничала ли, не разболелся ли у неё животик, не заболтались ли Фесса с Есеной, забыв следить за малышкой. Знала, что всё в порядке, но тем не менее беспокоилась.

Будь моя воля, я бы поскорее вернулась домой. Всё-таки я не привыкла к такому обществу, чувствовала себя лишней здесь, чужие взгляды будоражили и пугали. Но всё было терпимо, пока, невзначай оглядывая зал, я не наткнулась – именно наткнулась, напоролась – на особенный взгляд: резкий, немигающий, пугающе пристальный, сверлящий насквозь. Вздрогнула, прикрылась веером и сама всмотрелась тщательнее под защитой чёрной вуали.

Взгляд принадлежал высокому стройному мужчине в модном нынче цилиндре. Чёрные локоны выдавали в нём южанина, и я невольно содрогнулась, вспомнив дин Койоху. Поспешно отвернулась, но сердце почему-то как пустилось вскачь, так и продолжало бешено гонять кровь по венам, мешая вернуться в спокойное созерцание.

Странный мужчина. Почему он смотрит так нагло, так откровенно? Так пугающе властно, словно собирается заявить на меня все права? Может, он иностранец и всего лишь не умеет следовать нашим правилам приличия?

Я продолжала чувствовать его взгляд, он словно пожирал меня, обгладывал, как голодный обгладывает говяжью кость. С каждой минутой становилось всё более и более неуютно. Поэтому, когда бабушка тронула меня за локоть, я встрепенулась и с готовностью последовала за ней – в сторону отца.

Отец разговаривал с незнакомым мне мужчиной лет тридцати на вид, одетым в элегантный чёрный сюртук. Гладко зачёсанные назад тёмно-русые волосы поблёскивали в свете канделябров. Он первым заметил наше приближение, что-то сказал отцу, и тот обернулся.

– О боги… Тинна!

Увидев нас, отец замер. В его глазах блеснули слёзы, а рука, сжимающая набалдашник трости, мелко задрожала. Он молчал, словно боялся, что голос выдаст его волнение.

Его спутник с любопытством уставился на меня. Я присела в низком поклоне, отметила восхищение в зелёных глазах и ответила вежливой улыбкой.

Отец схватил меня за руку, не дожидаясь, пока я выпрямлюсь.

– Боги! – повторил он, вглядываясь в меня так, словно не верил собственным глазам. – Ты приехала!.. Ради меня?..

От нахлынувшего волнения, от неуместной, возможно, жалости, в горле встал комок. Я ничего не ответила, зато вступила бабушка:

– Полно, граф, на вас смотрят. Умерьте вашу радость, это привлекает внимание.

Отец беспомощно улыбнулся, выпрямился, но руку мою не отпустил. Кивнул, благодаря за напоминание, и повернулся к бабушке:

– Благодарю, что приняли приглашение, нейди Скайнер. Счастлив видеть вас сегодня здесь. Позвольте представить вам графа Нейсона, моего преемника. Именно он получит звание следующего Хранителя Хрустального Жезла Диомеи.

Зеленоглазый мужчина с лёгкой улыбкой поклонился и поцеловал бабушке руку. Потом его глаза обратились на меня, и отец продолжил:

– Нейди… – запнулся, поймав мой взгляд, – Нейди Ивелин… – граф Нейсон. Граф, нейди Тинна Ивелин – моя дочь.

Брови зеленоглазого графа Нейсона взметнулись вверх. Он был потрясён и не скрывал этого. Поцеловал руку и мне, и я порадовалась прикрывающей кожу перчатке, потому что поцелуй его длился немного слишком дольше, чем это позволяет этикет.

– Нейди Ивелин… замужем? – он вопросительно посмотрел на моего отца. Видимо, среагировал на разные фамилии.

– Вдова, – ответила я первой.

– О. Мои соболезнования, – граф Нейсон снова легко поклонился, но мне показалось, он сделал это скорее для того, чтобы спрятать удовлетворённый блеск глаз. – Вы не в трауре, следовательно, вы будете танцевать?

– Танцевать? – повторила я, чтобы выиграть время. На самом деле моя задача – встретиться с отцом – была выполнена, и теперь я собиралась найти удобный момент, чтобы улизнуть.

Отец угадал, о чём я думаю.

– Останься, Тинна. Прошу тебя. Я должен сейчас обойти гостей, но потом я хочу поговорить с тобой.

Его серьёзный, почти умоляющий взгляд смутил меня. Я в замешательстве кивнула.

Боги, неужели он действительно раскаивается? Или, даже более того, согласен признать Алайну своей внучкой? Нет, это слишком безумно, чтобы быть правдой – незаконнорождённый ребёнок, дочь его врага…

И всё же мне хотелось – пусть не поверить, но хотя бы помечтать.

Танцы начались почти сразу после этого. Сверху, со второго этажа, балконом опоясывающего зал, послышались звуки музыки, и граф Нейсон поспешил предложить мне руку:

– Позвольте пригласить вас.

Отец благодушно кивнул. По-моему, он был даже рад нескрываемой симпатии своего преемника. Бабушка прикрылась веером, и я не смогла понять её взгляда из-под густой вуали. Кажется, она внимательно всматривалась в графа Нейсона.

Быстро поклонившись старшим, я вложила руку в протянутую ладонь.

Граф Нейсон повёл меня в центр зала, мы заняли позицию, он улыбнулся и, привлекая меня к себе, с нескрываемым восхищением произнёс:

– Ваша красота не может оставить мужское сердце равнодушным.

– Вы смущаете меня, – ответила я, кладя руку на его плечо.

Я не лгала, меня и впрямь смущали его ухаживания. Во-первых, за этот год я привыкла слышать только незамысловатые комплименты селян, и никто из них не осмеливался сократить дистанцию, все словно чувствовали, что мы принадлежим разным мирам. А во-вторых, сначала я носила Алайну, потом пыталась наладить новую жизнь, сосредоточившуюся вокруг дочери – и только в последнее время снова начала ощущать себя женщиной – и, пожалуй, можно сказать, довольно привлекательной женщиной.

– Я… – он не успел договорить, фигура в танце сменилась, и между нами вдруг вклинился тот самый напугавший меня мужчина с обликом южанина.

Я отшатнулась, но он поймал меня за руку, другой рукой схватил за талию, по-хозяйски притянул к себе. Возмущённый возглас графа Нейсона потонул в музыке, сходящиеся и расходящиеся пары помешали ему преследовать нас – а незнакомец быстро и целеустремлённо уводил меня прочь, умело лавируя между танцующими. Тяжёлая ладонь жгла мне поясницу, а уверенные, властные, непререкаемые движения заставляли молча повиноваться, даже не допуская мысли вырваться или закричать.

Наваждение спало, когда незнакомец, по-свойски приподняв портьеру, открыл спрятанную за ней дверь и втолкнул меня в комнату. Я отбежала от него на несколько шагов, хотела было закричать, но мужчина взмахнул рукой, и мои голосовые связки словно перетянуло тугой лентой. Изо рта вырвался лишь тихий всхлип.

Я попятилась, не спуская глаз с незнакомца. А он лишь ухмылялся – кривоватой, смутно знакомой, жёсткой и холодной ухмылкой. Впечатление портил лишь змеящийся по его щеке шрам. Запоминающаяся черта, и я могла поклясться, что ни разу в жизни человека с таким шрамом не видела.

Что ему от меня нужно? Зачем он притащил меня сюда и что собирается делать?

А он шёл вслед за мной, шаг в шаг, пока я наконец не застыла, прижавшись лопатками к стене, не сводя с него испуганного взгляда.

Незнакомец расстегнул верхнюю пуговицу сюртука – и по этому полному хищного предвкушения, нарочито неторопливому движению я наконец его узнала.

Узнала и поразилась: почему я не увидела этого сразу?

Сейдж стоял передо мной почти таким же, каким я его помнила. Да, посмуглевший, как будто провёл долгое время под жарким солнцем, с чёрными локонами до плеч, со шрамом на щеке, изменившимися чертами, непривычно чёрными глазами, но всё же это был Сейдж. Его выражение на чужом лице. Его кривоватая ухмылка. Его острый взгляд.

Воздух перестал проходить в лёгкие. Горло сжалось, я замотала головой, не в состоянии поверить догадке, поверить собственным глазам. Это не может быть он. Ведь он же погиб.

А если и не погиб – он объявлен вне закона, его ищут как совершившего преступление против короны и как только найдут, ему прямая дорога на эшафот. Разве может такой человек как ни в чём не бывало заявиться на королевский приём по случаю отставки своего злейшего врага?

Учащённо бьющееся сердце подсказало ответ. О да, Сейдж – может.

Более того – это в его стиле. Изменить облик, создать легенду, добыть приглашение и сунуть голову в пасть льва – да, в этом весь он. Но он никогда не пойдёт на это ради одного лишь риска. Нет, у него другая цель. Но какая?

– Рад встрече… – шепнул Сейдж почти нежно.

Протянул руку к моему лицу, коснулся щеки, волос – а потом резко сорвал с меня вуаль, не обращая внимания на мой неслышный вскрик и посыпавшиеся из причёски шпильки. Судорожно втянул в себя воздух, увидев моё лицо. Глаза сверкнули. Он довольно и зло усмехнулся – и, не дав мне ни мгновения, нагнулся, накрывая мой рот поцелуем.

Я словно очутилась в прошлом, почти забывшемся за этот год. Снова стояла прикованная в решётке в подземелье, ощущая прикосновения его требовательных губ, его сильных пальцев, сжимавших мои запястья.

Я не сопротивлялась. Я никогда не могла ему воспротивиться. Может быть, где-то глубоко в душе и не хотела. Моё изголодавшееся, истосковавшееся по нему тело тянулось к нему с безумием умалишённого. Требовало его, ныло от его прикосновений, от его запаха, резкого, горьковатого, такого знакомого.

И торжествовало, когда Сейдж оторвался от меня на один короткий миг, уставился в мои глаза взглядом помешанного, коротко и зло выдохнул и снова поцеловал, будто не в силах противостоять наваждению.

Его рука вцепилась в мой затылок, а я вместо того, чтобы вырываться, сама притянула Сейджа к себе, схватила за шею, как будто, если бы сейчас он отстранился, я умерла бы на месте. О боги… это был он, моя любовь, моя смерть, моя мука, воскресшая из небытия, вернувшаяся с того света. Его жгучее дыхание на моих губах, требовательный напор, сводящие с ума прикосновения, язык, жадно очерчивающий мой рот…

Сейдж снова то ли выдохнул, то ли простонал сквозь стиснутые зубы, отпустил и вторую мою руку, смял грудь в корсаже платья. Я выгнулась от остроты ощущений, от прохлады шёлка и жара его ладони, уставилась в потолок, чувствуя, как он целует мою шею, как дрожащими от желания пальцами, выдирая с мясом крючки на ткани, освобождает из хватки платья мою грудь.

В следующее мгновение я почувствовала его губы на твёрдом, стоявшем торчком соске и издала глухой из-за действия заклинания, какой-то животный стон. О боги… если бы Сейдж не удерживал меня, я бы, наверное, упала, так сильно, мгновенно прострелило поясницу, ослабели ноги и внизу живота сладко заныло.

Он мучил мой сосок, катал его между губами, всасывал и отпускал, наслаждаясь моими стонами, моей слабостью, тем, как я извивалась в его руках. Чёрные локоны щекотали кожу, воздух холодил влажные следы его поцелуев, а жар его ладоней заставлял пылать и меня саму. Потом я заметила странное выражение на его лице, он облизнул губы, нахмурился, словно прислушиваясь к вкусу, и я похолодела. Сейчас он поймёт, что я кормлю…

Но Сейдж ничего не сказал, лишь бесцеремонно развернул меня лицом к стене и задрал юбку. Я ахнула от прикосновения прохладного воздуха к ногам и почти сразу – от ощущения пальцев Сейджа в том укромном местечке, которое больше года не знало мужчины. Которое вообще не знало иного мужчины, кроме Сейджа, и даже сейчас, в этой невероятной, невозможной ситуации отвечало ему со всей готовностью и влажным пульсирующим жаром.

– Ах ты маленькая потаскушка, – прозвучал над ухом распалённый, подрагивающий от желания голос Сейджа, и его пальцы погрузились внутрь меня.