Ты - наша

1

Шум, не громкий, но вполне отчетливый, заставляет меня остановиться и с легкой настороженностью прислушаться.

В рекреации тихо и темно, только отдаленный гул, доносящийся снизу, из спортзала, словно эхо по горам, доносится сюда, на второй этаж. Кабинеты все закрыты, верхнее освещение погашено, и мне, честно говоря, страшновато тут, одной.

Сжимаю в ладони ключ от лаборантской кафедры биологии, ежусь невольно, потому что кажется, будто кто-то наблюдает за мной. Настойчивым недобрым взглядом.

Нервно оглядываюсь даже, вдруг кто-то позади?

Но коридор, такой же полутемный, как и сама рекреация, пуст.

Опять слышен шум, и в этот раз я распознаю оттенки: грохот, словно падает что-то тяжелое, массивное. Сдавленный мат. Звуки ударов. Глухие, будто по живому бьют.

Черт, это же драка! Драка где-то, за одной из этих дверей!

Становится не по себе, и я медлю, решая, что делать дальше. То ли бежать за помощью, вытаскивать из спортивного зала, где сейчас вовсю гуляют студенты, грандиозно празднуя окончание старого и начало нового года, дежурного преподавателя, а заодно еще и охрану с поста прихватить.

То ли сначала глянуть на ситуацию самой. Мало ли, вдруг мне кажется со страху, и все не так уж и катастрофично.

У нас периодически случаются драки, это не события из ряда вон. И обычно заканчивается все примирением сторон.

Но лишь в том случае, если администрация не вмешивается.

А вот если вмешивается…

Я могу сейчас плохую службу сослужить драчунам. Вряд ли они хотят, чтоб им мешали, не зря же в кабинет пустой выбрались для разборок.

Но, с другой стороны, вдруг там убивают кого-то?

Ох, черт меня дернул забыть в лаборантской куртку! И, главное, вспомнить об этом лишь к концу вечера! Лучше бы домой в одном платье пошла, вот реально!

А теперь непонятно, что и делать…

Тут грохот становится сильней, и я пугливо вздрагиваю. Они там что, в самом деле решили поубивать друг друга?

Выдыхаю и, решительно сжав в ладони ключ, иду в сторону шума. К кафедре биологии, кстати.

Шум все сильнее, все отчетливей, и я, смиряя напряженно звенящий гул в голове, аккуратно приоткрываю дверь…

И замираю, в ужасе от увиденного.

Первое, что приходит в голову: тут явно никто никого не убъет. Но не потому, что я ошиблась в источнике шума, и нет драки.

Драка есть, и бешеная, очень жесткая.

Просто драчуны по силам примерно равны.

Смотрю, как Лис, в миру Игнат Лисин, главная мечта всех девушек универа от первых до последних курсов, красавчик, вальяжный и пресыщенный своей популярностью парень, рыча, уворачивается от резкого выпада своего противника, уходит в сторону, и, пользуясь тем, что тот открыл живот, с наслаждением засаживает жесткий кулак прямо в печень.

Кто-то другой от такого улетел бы метра на три в сторону и больше не встал, клянусь!

Но Камень, в миру Лешка Каменев, гроза всего универа, самый жуткий и опасный тип из всех, кого я когда-либо видела и знала, лишь пошатывается, выдавливает сквозь стиснутые зубы: “С-с-сука”... И перехватывает следующий, уже направленный прямиком в физиономию удар!

Отбрасывает от себя Лиса, да так, что тот, более худой и жилистый по комплекции, улетает таки в сторону подоконника, по пути обрадовав спиной последовательно кафедру, тумбу и стул преподавателя и с диким грохотом повалившись на пол.

Звук падения мебели и тяжелого тела парня разносится по пустой аудитории настолько громко, что даже оглушает.

Я стою, не в силах шевельнуться, с глупо открытым ртом, и ошалело наблюдаю, как Лис, вместо того, чтоб валяться в отключке от невероятно страшного, жесткого удара главного бандита универа, вскакивает с пола, словно кукла-неваляшка, отталкивается и буквально летит на соперника! И в полете умудряется как-то очень хитро извернуться, достав до челюсти Камня ногой!

Боже!

Я раньше такое только в кино видела! Там всякие восточные герои круто вертелись вокруг своей оси, поражая миллион врагов одновременно!

И никогда не думала, что вживую буду наблюдать подобное.

И вот что я вам скажу: это нисколько не занимательно! Это — страшно!

Страшно, страшно, страшно!

Камень снова, вместо того, чтоб упасть после ужасного удара, лишь пошатывается, медленно, немного заторможенно стирает с разбитой губы кровь, смотрит на ладонь в красных потеках, затем вскидывает взгляд на уже приземлившегося, словно кот, на четыре конечности, Лиса… И, зарычав настолько жутко, что меня мороз по коже продирает, тяжело топает в сторону противника.

А тому и не страшно!

Усмехается, мягко манит пальцами здоровенного парня, дразня и раззадоривая. Модная прическа растрепана, челка падает на лоб, пирсинг в брови поблескивает.

Лис зубоскалит:

— Ну че, Камень, как твоя морда? Не такая уж и каменная, а? Иди, почки на крепость проверю…

— Это я тебя сейчас проверю, сучара! — рычит Камень, делая неожиданный для его мощной комплекции мгновенный рывок в сторону Лиса и пытаясь поймать его.

Но тот, верткий и легкий, уходит в сторону, вспрыгивает на парту, словно взлетает, и оттуда снова манит к себе Камня:

— А ты не так хорош, а Камешек? Врут про тебя, выходит?

— Сейчас узнаешь, сука, — обещает Камень, одним движением снося парту, на которой стоит Лис, в сторону.

Лис, пошатнувшись, падает, и я не выдерживаю напряжения, вскрикиваю, вцепившись в дверной косяк белыми от напряжения пальцами.

И тут же понимаю, что зря, совершенно зря это сделала!

Потому что парни замирают, кажется, буквально в полете, и поворачиваются ко мне. С пугающей синхронностью.

И нет, Лис не падает, как мне со страха показалось вначале, а лишь легко перескакивает с уже перевернутой вверх тормашками парты на соседнюю.

Словно заправский паркурщик!

Вообще, Лис всегда казался нахальным пресыщенным, развращенным мажором, любимцем и любителем девушек, не знающим вообще проблем в этой жизни. Оно и не удивительно, его отец владеет самой крупной у нас в регионе продуктовой сетью магазинов. Так что шикарная машина, постоянные гулянки, миллион девчонок, меняющийхся со скоростью света — непременные атрибуты легкой и безбедной жизни мажора.

2. За несколько месяцев до...

— Вась, мне все равно не нравится эта твоя затея.

Тошка хмуро смотрит на меня, вздыхает, тянется поправить выбившийся из строгого хвоста локон.

Но я, недовольная очередным непонятным мне отчитыванием, лишь сердито отмахиваюсь, отступаю на шаг, сжимая в руках сумку.

Тошкина ладонь, чуть повисев между нами, словно в нерешительности: то ли продолжать и дотянуться до моих волос уже, то ли убраться, наконец, падает вниз.

Я смотрю, как друг тянется к карману, достает темный футляр вейпа, затягивается. Ароматный пар окутывает его лицо, делая выражение глаз непонятным, нечитаемым.

Я со вздохом поворачиваюсь и иду в сторону остановки.

Надо же, такой день мне изгадить пытается! А еще друг!

— Вась, стой!

Теплая ладонь ловит за локоть, разворачивает к себе.

Задираю голову: Тошка высокий, а я — вообще нет, и никакие каблуки тут не помогут. Смотрю на друга, сдвинув брови и всем видом показывая, насколько он не вовремя со своими нравоучениями.

— Мне надо на автобус, — холодно информирую его, — а то опоздаю на линейку.

— Да и хрен с ней, — бормочет Тошка, — делать там нечего…

— Тебе, на пятом курсе, может, и нечего, — отчитываю его, — а для меня важно. Первый курс, новая группа… И вообще… Хватит уже, блин! Я уже поступила, я уже зачислена! Все! Прекрати мне про это говорить! Тем более, что никаких серьезных причин, почему мне не надо учиться там, ты так и не назвал!

— Называл! — начинает кипятиться Тошка, сжимая меня за локоть сильнее и причиняя этим боль. Морщусь, дергаюсь в его ладони, но бесполезно. Не отпускает!

— Отпусти немедленно! — приказываю я, — мне больно!

Тошка, помедлив и словно решая, послушать меня или нет, все же отпускает.

Потираю локоть, смотрю на него настороженно и зло.

— Что это на тебя нашло, вообще?

— Блин… — Тошка останавливает взгляд на красных пятнах от пальцев, ярко проступающих на белой коже, кривит губы виновато, — прости… Не рассчитал…

— Просто мамонт какой-то, — с досадой говорю я, — ты, блин, вспоминай иногда, что я — девочка!

— Я это постоянно помню, — с очень странной интонацией отвечает Тошка.

— Ладно… — я бросаю взгляд на часы, — мне пора уже. Ты, если на линейку не идешь, меня не задерживай.

Разворачиваюсь по направлению к остановке, потому что времени совсем нет, но Тошка снова встает на пути:

— Довезу пошли.

— Не надо, я тебя боюсь, — отвечаю я, все еще дуясь и пытаюсь обойти парня, но он снова преграждает путь.

— Да ладно тебе, я просто расстроен… Ну прости, Вась! Я же не нарочно!

— Еще бы ты нарочно!

Снова смотрю на часы и, чуть помедлив, все же сдаюсь.

Опаздываю по его милости, а на линейку хочется вовремя прибыть… Пусть везет, черт с ним.

Уже в машине, пристегиваясь, сурово предупреждаю:

— Начнешь опять этот разговор, выпрыгну на ходу, клянусь!

Тошка сжимает челюсти и молча заводит мотор.

Я выдыхаю и откидываюсь на сиденье, разглядывая пролетающие мимо дома и пытаясь отвлечься и обрести утерянное хорошее настроение. Внутри все бурлит от негодования и обиды. Потому что мой друг детства не поддержал меня в моем решении. Моем выборе. Впервые.

И это лишает меня уверенности в себе и той радости, что испытала, поступив туда, куда хотела, куда нацеливалась, до последнего держа все в страшной тайне. Просто, чтоб не сглазить.

Правда, в основном, эта секретность была от родителей, явно не одобривших бы мои старания для поступления на вышку. Просто потому, что учиться девушке, по их искреннему мнению, вообще не обязательно.

И как хорошо было раньше: три класса церковно-приходской и замуж!

А сейчас все стали самостоятельные и никого не слушают. А институты эти — разврат сплошной! Там одни проститутки учатся!

И нет, я не в девятнадцатом веке живу. И не в деревне дикой, не в сибирском скиту староверцев, а в крупном областном городе-миллионнике. И область у нас — третья по уровню жизни в стране. Учитывая, что первые и вторые места занимают два столичных региона, то понятно, что все в порядке у нас с образованием, работой и прочим.

А вот с мозгами у моих предков, к сожалению, все далеко не в порядке. И, если раньше я это воспринимала, как данность, потому что ничего другого не знала и считала, что происходящее нормально, и у всех так, то, когда подросла и начала немного соображать, поняла, насколько у меня в доме все не так, как у других людей.

Хорошо, что хватило ума в тот момент осознания всей безвыходности ситуации, промолчать и затаиться… А затем выдохнуть и начать судорожно искать выход.

Удивительно, что Тошка, прекрасно знающий, что происходит у меня в доме, почему-то был дико против того, чтоб я продолжала учебу.

И это особенно бесило.

Неужели не понимает, что мне нет другого пути, кроме как выучиться, получить самостоятельность и сбежать прочь из домашней тюрьмы?

А я-то думала, что он, наоборот, порадуется…

3

Я смотрю в окно и вспоминаю, как рассказывала другу про свою победу, свой успех: поступление в самый престижный не только у нас в городе, но и по области, да что там! входящий в десятку самых крутых универов страны!

Я думала, что Тошка, который тоже там учился, на пятом курсе уже, порадуется за меня!

Но мой друг выслушал, недовольно нахмурившись, а затем… принялся отговаривать от поступления!

Я сначала даже не поняла, что это не розыгрыш, улыбалась, весело отвечая на его серьезные слова, уверенная, что это он так прикалывается.

Ну не может же Тошка на полном серьезе…

Оказалось, может.

Мы тогда поссорились. И даже не разговаривали целый долгий месяц.

И это было тяжело, потому что Тошку я знаю практически всю свою жизнь, с того самого дня, когда его семья переехала в наш подъезд больше десяти лет назад.

Его родители, в отличие от моих, были совершенно нормальными, и сына своего старались баловать. Самокат, велосипед, крутой скейт… А он всем этим с удовольствием делился со мной… Ох, как нам было весело в детстве!

И как теперь напрягает его внезапно проснувшаяся занудливость!

Ну вот почему отговаривает от учебы в универе? Там же одна из лучших подготовок для педагогов-психологов! Ну ладно, сам он вообще на другом факультете учится, что-то связанное с космической инженерией. Это направление вообще одно из ведущих в стране, за ним будущее. И родители Тошки сильно постарались, чтоб его туда пропихнуть, потому что престижно и круто.

А я сама поступила! На бюджет!

Понятное дело, общага мне не светит, потому что прописка городская, и это печалька. Но, с другой стороны, говорят, что студенты-психологи уже с первых крусов подрабатываают в школах. И получают за это деньги.

И, блин, как же мне хочется побыстрее стать самостоятельной! И съехать, наконец-то, от моих мракобесов, пока они меня насильно замуж не выдали за какого-нибудь дуболома, всю жизнь просидевшего у мамкиной юбки и максимум, что видевшего в свой жизни — наш молельный дом. Нет, религия — это хорошо, я сама верующая… Попробуй тут не стать верующей, с таким воспитанием! Но в то же время, я понимаю, что судьба мамы, сразу после школы выскочившей замуж за такого же, как она сама, парня из общины, меня не восхищает.

В мире столько всего интересного, столько!

Конечно, на поддержку родителей я не надеялась, не заперли дома — и на том спасибо. А вот Тошка удивил… Неприятно очень.

И мне сейчас совсем не хочется выяснять, что это на него нашло, какая собака куснула.

Я расправляю юбку на коленях, немного нервно сжимаю сумочку.

И заставляю себя не думать про всякие неприятные вещи, переключаясь на позитив.

У меня впереди линейка, первая, университетская. Интересно, насколько она отличается от школьной?

— Останови тут, пожалуйста, — все же, к финалу нашей совместной поездки я не выдерживаю гнетущей атмосферы в машине и прошу притормозить, едва впереди показывается здание университета, — дойду отсюда.

— Нет уж, довезу, — раздражается Тошка, — а то прицепится кто-нибудь…

— Да что ты несешь? — возмущаюсь я, — останови, я сказала! Вот тут! А то на ходу выпрыгну!

Тошка меня знает и потому тормозит, хоть и отчетливо скрипит при этом зубами.

Выскакиваю из машины, показательно не прощаясь, потому что достал уже!

Поправляю юбку, смотрю, как Тошка, раздраженно газанув, скрывается в направлении университетской стоянки, и иду к воротам университета, сегодня широко и гостеприимно распахнутым.

Волнуюсь очень, но радует то, что вокруг полно таких же, как и я, взволнованных вчерашних школьников, тоже с замиранием сердца идущих на свою первую взрослую линейку.

Перед воротами останавливаюсь и, задрав голову, смотрю на высоченное здание, украшенное флагом.

Очень красиво, очень пафосно и тяжеловесно.

Сколько же здесь этажей? Как-то раньше в голову не приходило посчитать…

Восемь. Восемь этажей. И по бокам какие-то башенки, там, наверно, еще парочка этажей имеется.

Солидно как. Сразу чувствуется, что учебное заведение высокого уровня. Не каблуха какая-нибудь или низкорейтинговый институт, снимающий половину школы на окраине города.

И я буду тут учиться.

Круто как!

4

Радость переполняет, хочется счастливо гикнуть и подпрыгнуть на месте!

И, возможно, я бы так и сделала, но в этот момент позади раздается оглушающий рев мотора. Настолько внезапный, что я подпрыгиваю на месте, поворачиваясь и тут же, чисто на инстинктах, отбегая в сторону.

И тут же о кого-то спотыкаюсь и лечу! Прямо носом в асфальт!

Правда, не долетаю, этот кто-то перехватывает чуть ли не у самого низа, и я опять лечу. Уже в обратном направлении.

Все происходит так быстро, что успеваю только пискнуть удивленно, не испуганно даже, потому что осознать ничего не получается пока. Какие-то качели дурацкие: вверх-вниз.

— Ноги береги, — раздается у меня над головой низкий тихий голос.

Задираю подбородок, задираю, задираю… Ой, мамочки, чего же он такой высокий-то?

Моргаю на крепкую шею, недельную небритость, очень даже брутальную… Серые глаза, темные брови, темные растрепанные, довольно длинные волосы. Ой…

Парень, поймавший меня, спасший, можно сказать, от неприятностей, тоже смотрит, хмуро, без улыбки. И придерживает за плечи. И руки у него горячие и жесткие.

Я немного ежусь, потому что слишком крепко держит, затем вспоминаю о вежливости:

— Спасибо.

Он кивает, не отводя от меня взгляда, и я ощущаю, как его большие пальцы неожиданно мягко ведут вверх и вниз по моим плечам…

Это… Странно. И пугает, если честно. И я хочу высвободиться, потому что парень странный. Слишком суровый, слишком какой-то… непростой. Опасный, вот правильное слово. Очень опасный, это на уровне подсознания ощущается. Хочется быть подальше, но он все еще держит, не пускает, а я почему-то тоже не могу ни слова сказать, попросить, чтоб убрал руки. А вырываться силой как-то… невежливо, он же помог…

— Эй, Камень, новая телка? — глумливый веселый голос за спиной заставляет вздрогнуть. Я каким-то седьмым чувством понимаю, что это про меня, тут же вспыхиваю всей поверхностью кожи, кажется, и веду плечами, пытаясь вырваться.

— Ниче так, жопастая, — продолжает тот же голос, и я уже не краснею — буровею, как свекла! Это что еще на наглец такой?

К счастью, моему спасителю тоже не нравится этот придурок и его слова, потому что он отпускает меня, наконец-то, и шагает вперед, чуть нахмурившись.

Я же, торопливо отскочив в сторону, получаю возможность рассмотреть нахала, успевшего ни с того, ни с сего оскорбить меня.

И сразу понимаю, что это именно он — причина моего падения. Верней, не он, а его байк. Что-то спортивное, невероятно крутое на вид и такое же дорогое.

И сам парень, одетый нарочито просто и стильно, с продуманно небрежными светлыми волосами, модной татухой на шее, красивый, скалящийся весело на хмуро изучающего его здоровяка, смотрится дорого.

И нагло, безмерно нагло.

Он сидит на своем мощном спортивном звере, проводит ладонью, тоже забитой татухами чуть ли не до кончиков пальцев, по волосам, придавая им еще более стильный вид. В брови поблескивает колечко пирсинга.

Невероятно залипательный нахал…

Я ловлю себя на том, что пялюсь, чуть ли не с отвисшей челюстью, а парень, заметив мой взгляд, улыбается и подмигивает:

— Ты только познакомилась с ним, малыш? Если так, то мой тебе совет, не спеши…

Я тут же прихожу в себя и делаю шаг назад, затем еще один, а потом вовсе разворачиваюсь и убегаю прочь.

Вслед мне несутся какие-то выкрики, которые я уже не слышу. Зато слышу отчетливо знакомый низкий голос:

— Я тебе твою железяку в зад затолкаю…

Поворачиваться и наблюдать этот процесс я не планирую, еще сильнее ускоряясь.

И пытаясь усмирить бешено бьющееся в волнении сердце.

Ну надо же, приключение у меня!

Бр-р-р-р…

Вокруг бурлит, завихряется толпа, и постепенно я перестаю вспоминать о досадной встрече возле ворот. Пока ищу свою группу, пока изучаю расписание и схему универа, пока знакомлюсь с одногруппниками… Понятно, что дел море, тут как бы себя не забыть, что уж говорить про случайно встреченных людей!

Тем более, что университет огромный просто, и я в любом случае больше этих двоих парней не встречу.

Знала бы я, как сильно ошибаюсь в тот момент…

5

После завершения праздничной линейки нас радуют тем, что занятия начнутся сразу, в этот же день.

Целых три пары, обалдеть!

Вот это я понимаю, сразу погружение с головой!

Но я не расстраиваюсь, предметы все новые, даже названия у них такие… солидные. Интересно очень!

В группе у нас в основном девчонки, парней всего два человека, и похожи они больше на испуганных мышат, чем на представителей сильной половины человечества.

Я с любопытством всматриваюсь в новые для себя лица, пытясь понять, что за люди меня окружают. Стараюсь быть приветливой и улыбаться, в конце концов, с этими людьми я буду ближайшие пять лет довольно плотно общаться, надо наводить мосты.

В школе я не была популярной девочкой, но и изгоем тоже не слыла.

Обычная среднестатистическая ученица, спокойная хорошистка. Про то, что мои родители — в религиозной общине, не знал никто из учителей и одноклассников, и слава богу.

Тошка учился в другой школе, со специальным математическим уклоном, и виделись мы, в основном, после уроков и на выходных. А в старших классах — вообще не особенно часто, потому что у меня была подготовка к ЕГЭ, а у него университет, не до общения. Но связи друг с другом не теряли, перезванивались, переписывались в мессенджерах, знали все друг про друга.

И потому мне вдвойне обидно было, что он вот так странно отнесся к моему желанию учиться здесь, в самом лучшем университете города.

Ему, то есть, можно, а мне нельзя? Глупость какая…

Тошка, словно чувствуя мою злость, засыпает меня миллионом сообщений с веселыми мемчиками, котятами, жалобно глядящими с экрана, щенятами и прочей ерундой.

И, если в самом начале я только раздражаюсь, то затем обида отпускает, и на котят с щенятами реагирую уже вполне благосклонно.

И даже один раз отправляю в ответ улыбку.

Тошка радуется и тут же звонит, чтоб, наверно, закрепить успех, но в этот момент начинается пара, и я сбрасываю.

А, когда завершается последняя пара, выхожу на крыльцо и оглядываюсь, уверенная, что Тошка ждет меня.

Но в толчее студентов не могу его увидеть, спускаюсь вниз по ступеням.

— Вася, давай с нами! — зовет Марина, веселая темненькая девчонка, моя одногруппница, — мы отмечаем первый учебный день!

— Эм-м-м… — вообще, я не против, но, к сожалению, с деньгами полный провал, все рассчитано вплоть до копейки, и позволить себе где-то посидеть я не могу. — Нет, мне надо…

И снова оглядываюсь, выискивая Тошку. Неужели, не дождался? Или обиделся, что сбросила?

— Тебя встретить должны? — не уходит Маринка и начинает оглядываться вместе со мной, — кто? Парень?

— Нет, что ты… Просто друг…

— Друг? А как он выглядит? Ничего не разобрать, столько народа! — Маринка повыше меня ростом, подпрыгивает на месте и любопытничает вовсю. Чувствуется, ей ужасно интересно, что же там у меня за друг.

— Не важно, — мне становится неприятно это любопытство, потому решаю пойти на автобус. Потом Тошке наберу сама. Не при Маринке.

— Ой, смотри! — она внезапно замирает, пялясь куда-то за мою спину, глаза расширяются, становясь немного глупыми, кукольными, — смотри! Какие парни! Топчик просто!

Мне парни не особо интересны, но Марина так смотрит, что невольно тоже оборачиваюсь. И удивленно моргаю.

Потому что восторги одногруппницы адресованы двум парням, высоким, очень видным… И знакомым.

6

По ступенькам к нам спускаются мой Тошка… И тот самый светловолосый наглец, что говорил гадости обо мне сегодня утром.

Парни идут, переговариваясь, и становится очевидно, что они , мало того, что знакомы, так еще и приятели.

Вот это сюрприз!

Никогда бы не подумала, что у моего друга такие неприятные знакомства!

— Привет, Вась! — Тошка подходит ко мне, по-дружески тепло обнимает за плечи, — как первый день учебы?

— Нормально, — киваю я, в шоке от того, насколько, оказывается, тесен мир… Встречаю веселый наглый взгляд мажора. Вариантов, что он меня не узнал, нет. Слишком много насмешки в красивом лице, слишком говорящий блеск в глазах.

Злюсь, не понимая даже, на что именно конкретно: на этого наглеца, на ситуацию в целом или на себя в ней.

Тошка как-то вдруг очень уж крепко сжимает меня за плечи, а после… Целует в висок! Клянусь, целует! И это вообще не похоже на наше обычное общение! Это словно… Словно он — мой парень, и сейчас такие умилительно-интимные жесты по отношению к своей девушке делает.

По крайней мере, Марина тут же реагирует на это:

— Ой, так это ты — ее парень?

— Парень? — мажор с усмешкой смотрит на Тошку, — Весик, девочку себе завел?

Тут он делает паузу, говорящую такую, и я обмираю внутренне, ожидая, что он опять, как утром, повторит ту грубость про мою пятую точку.

И мажор прекрасно считывает этот момент, смотрит мне в глаза, развлекает его мое напряжение. И, чуть помедлив, буквально мили-секунду, заметную только нам двоим, продолжает:

— Ниче так… юбка.

И я снова вспыхиваю! Ярко-ярко, чувствую, как кожа огнем горит буквально! Какой урод, а! Скотина просто! Троллит меня!

— Мы — дружим! — звонко отвечаю я и одновременно со мной Тошка выдает:

— Да, моя…

Наши голоса сливаются, и фразы обрываются. Я выворачиваюсь из-под ладони Тошки, смотрю на него с удивлением. Это что он такое начал говорить? Я его — кто?

— Подруга, — добавляет Тошка через паузу.

А мажор ржет белозубо:

— Хорошая дружба, ага… Организмами, да? Я тоже так не против… подружить.

Тошка хмурится, я краснею от ярости, Маринка рядом вообще с открытым ртом стоит, переводя взгляд с одного на другого. Чувствуется, ей очень хочется вступить в разговор, но понять, о чем мы тут, она не может, а потому молчит.

И Тошка молчит! И никак не хочет ответить на хамство своего приятеля!

Понимая, что надо брать все в свои руки и не позволять вытирать о себя ноги никому, я набираюсь энергии и целительной злости, разворачиваюсь к мажору и презрительно цежу сквозь зубы:

— Тебе не светит.

Он вскидывает бровь и интересуется ядовито:

— А че так? Не нравлюсь?

— Нет.

— Так ты скажи, что не нравится, злюка, я сделаю так, чтоб понравилось.

— Организм у тебя слишком… примитивный, не интересно дружить, — грублю я и, не прощаясь ни с кем, торопливо сбегаю вниз по ступенькам.

В этот момент я крайне зла, просто взбешена на невероятно глупую ситуацию, в которой оказалась.

Меня раньше никто так нагло не клеил. Не рассматривал настолько издевательски и беспардонно, не говорил таких грубых вещей.

Я не привыкла к подобному, не знала, как надо реагировать правильно. И среагировала, как получилось.

Конечно, ярости моей это не убавило, но легкое удовлетворение принесло.

Хотя, в первую очередь я злюсь даже не на этого мажора, который, если уж быть до конца честной, ничего особенного не сделал, просто действовал и вел себя так, как привычно ему. Наверно, ему редко хамят и в грубой форме отказывают девушки, вот и удивился.

Нет, больше всего меня поражает поведение моего друга Тошки. Сначала его собственнические замашки, обнимашки, поцелуйчики…

Мы никогда не были в таких отношениях, даже намека никакого.

Я воспринимала Тошку, как брата, и даже не старшего, а ровесника, компаньона по играм. И теперь это его поведение… К чему?

И потом, если уж ты пытаешься строить из себя моего парня, то почему позволяешь кому-то постороннему так разговаривать со мной?

Это что вообще такое?

— Вася!

О, опомнился, бежит!

Не оглядываюсь, ускоряя шаг, и запрыгиваю в удачно подъехавший автобус.

Становлюсь к задней площадке и наблюдаю высокую фигуру Тошки, растерянно провожающего автобус взглядом.

Он выглядит подавленым и грустным.

Так ему и надо.

7

— Офигенно двигаешься, малыш…

Голос, такой тихий, но очень отчетливый, теплым дыханием прямо в шею… М-м-м… Как приятно-о-о… Крепкие руки с длинными музыкальными пальцами ложатся на живот, к спине прижимается горячее тело. И это тоже приятно. Музыка нас обволакивает, и ритм такой томный, сладкий-сладкий… Я ни слова не понимаю из того, что поет певица, но это невероятно чувственно и завораживающе.

Голова кружится, перед глазами мелькают разноцветные блики, которые отбрасывает шар стробоскопа, установленный высоко над потолком.

Маринка, правда, когда увидела украшение спортивного зала к празднику первокурсников, презрительно кривилась и говорила, что это — позапрошлый век.

Но мне, не избалованной вечеринками, все очень нравится!

И теперь уже совсем нет опасений и сожалений, что зря пошла.

Не зря! Вообще не зря!

Права была Маринка!

Восемнадцать бывает только раз в жизни, я и без того из-за контроля родителей все на свете пропустила.

Мои одноклассницы вовсю таскались по впискам и клубам, развлекались, а я даже из дома выйти не могла!

Теперь с этим полегче, просто потому, что родители уже не могут так сильно меня контролировать.

Электронных-то дневников нет! Выяснить, сколько у меня уроков, когда они заканчиваются и прочее — невозможно!

А дополнительные занятия, семинары, различные студенческие движы — есть! И я могу практически без проблем, если не злоупотреблять, конечно, чересчур, задержаться до вечера.

Да и вечером тоже могу уйти, например, готовиться к докладу или коллоквиуму у Маринки…

Я за время первого месяца обучения в универе заметила удивительную вещь: все эти сложные названия дисциплин, ученые слова имеют какое-то гипнотическое воздействие на моих родителей. Они как-то сразу теряются и не могут запретить… Особенно, если выговаривать сложные фразы с умным и значительным лицом.

Офигенно!

Почему я раньше этим не пользовалась?

Нет, все же правы люди: высшее образование определенно развивает мышление. И позволяет находить выходы там, где их не сразу можно рассмотреть.

Конечно, я не ударилась во все тяжкие, но в студенческую жизнь с удовольствием окунулась.

Это так интересно, боже мой!

Столько всего!

Я записалась на все дополнительные занятия, на внеучебную деятельность, волонтерское движение, а еще в универе был свой хор, и я туда тоже записалась! Я хорошо пою, окончила музыкальную школу по классу фортепиано, и, хоть и не пошла по этому направлению, по творчеству скучала.

Понятно теперь, что в универе я нахожусь с утра и до позднего вечера. И ничуть от этого не страдаю, наоборот, словно воздухом свободы напитываюсь, перед тем, как вернуться домой, нырнуть на дно болота.

К тому же, я пристально присматриваюсь к преподавателям, зная, что многие из них параллельно работают еще и в других учебных заведениях. Может, кто-то заметит меня и возьмет старательную активную студентку в качестве помощника? На такое шансы минимальны, но и поступить сюда, в этот универ, тоже было непросто. Я же сделала? И тут справлюсь!

На вечеринку в честь посвящения первокурсников в студенты я идти не планировала, кстати.

Учебы много, доклад писать еще по истории психологии… Но сначала пристала Маринка, с которой мы подружились за этот месяц. Уговаривала меня несколько дней, дула губы, ставила ультиматумы и прочее.

Я была тверда, отмахивалась с досадой.

Но затем меня поймал между парами Тошка и в категоричной манере потребовал не ходить на “всякие сборища”.

Я прищурилась, отступила на шаг и, рявкнув:

— Рано я тебя простила!

Пошагала прочь от друга.

Злясь на его снова проснувшийся махровый шовинизм.

Ну надо же! Только-только помирились, стали снова общаться, и он опять за старое!

И меня не столько запрет взбесил, в конце концов, я сама никуда не собиралась, сколько то, что Тошка позволил себе мне что-то запретить. Дурак, что ли? Мало мне родителей, все еще считающих меня своей собственностью, так еще и он!

Я шла, вспоминала лицо своего друга, когда он пытался со мной помириться, после происшествия в первый учебный день. Его виноватый внимательный взгляд, слова сбивчивые о том, что он просто не успел тогда ничего сказать, что он потом поговорил с Лисом, пригрозил ему, и тот больше никогда, и прочее, прочее, прочее…

А я смотрела на него и видела моего друга детства, веселого бесшабашного Тошку.

Он как-то залез на дерево, чтоб снять котенка, а потом посмотрел вниз и испугался… И кричал на весь двор, звал на помощь, пока не прибежала его бабушка и не сманила его с дерева. Котенок, что характерно, смылся задолго до этого. Без посторонней помощи. А у Тошки было такое испуганное, зареванное лицо… И я удивлялась: ведь он старше меня на три года… Почему боялся?

Маленького мальчика, проглядывающего через черты красивого, уверенного в себе парня, было жаль.

И я простила.

Мы снова начали общаться, как прежде, и даже мемчики по сто штук на дню друг другу слали.

Но вот ездить с Тошкой в машине до универа я отказалась. Не знаю, почему, не анализировала это все. Просто решила, что так будет лучше.

Тошка пару раз попытался настаивать, но после отстал.

Про вечеринку я ему сама сказала, со смехом упомянула, что Маринка никак не угомонится…

И Тошка прискакал буквально на следующей перемене!

И снова попытался включить альфа-самца!

Я шла, надуваясь от злости, и на этой же злости написала Маринке сообщение, что пойду на вечеринку.

Просто потому, что хочу! И сама решила! И никто меня не остановит!

И вот теперь, мягко покачиваясь в незнакомых, но таких горячих объятиях какого-то парня, ощущая, как кружится голова и тяжелеет грудь, я думаю, что правильно все сделала…

Такая музыка, так хорошо…

— Пахнешь — охереть… — мурлычет за моей спиной мартовским котом нежданный партнер по танцам, и я, вздохнув, откидываюсь на крепкую грудь, наслаждаясь такой серьезной опорой. О-о-о, это так круто, знать, что тебя удержат… Не дадут упасть…

8

Осознание произошедшего трезвит похлеще внезапно опрокинутого на голову ведра ледяной воды. Не то, чтоб я пробовала когда-либо такое, но теперь очень даже хорошо себе представляю эффект.

Становится одновременно холодно и жарко, кожа покрывается мурашками и потом, а во рту сохнет.

Лис смотрит на меня все так же насмешливо, как и обычно, но теперь на дне его нахальных глаз что-то еще читается. Такое… непонятное. Жутковатое. Хотя, наверно, это просто огни стробоскопа так отражаются.

Придя в себя от первого шока, я мгновенно начинаю действовать. Дергаюсь в горячих руках и пытаюсь отступить назад.

Но и одно, и другое никакого эффекта не приносят. Положительного эффекта. А вот отрицательный — да.

Лис хмурится и легко преодолевает мою попытку вырваться, дергает к себе еще ближе, так, что между нами вообще расстояния никакого не остается! Вынуждает меня задрать подбородок выше, чтоб не потерять зрительный контакт, наклоняется чуть ниже, и я чувствую, как от него едва уловимо пахнет спиртным.

Он выпил? Он потому себя так ведет?

— Отпусти! — снова дергаюсь я, возмущенно упирая ладони в белую футболку, слепяще отражающую блики светомузыки. — Ты чего?

— Ничего… — он чуть щурится, по-прежнему удерживая и, похоже, даже не замечая, что я тут пытаюсь вырваться, вообще-то! — Ничего…

— Ну тогда отпусти! — потеряв надежду освободиться по-хорошему, изо всех сил бью обеими ладонями в крепкую грудь парня, тут же шиплю от боли, потому что там у него, похоже, железный корсет! Или кираса, как у древних рыцарей! Только очень горячая. — С ума сошел?

— Похоже… — Лис наклоняется еще ниже, и его дыхание обжигает мои губы, высушивая их еще больше, — пойдем поболтаем, малыш?

Воздух мгновенно испаряется между нами, щеки мои горят, а в голове — сплошной сумбур и страх, перемешанный бог знает, с чем.

Он определенно сошел с ума!

Ведь если до этого был вариант, что Лис просто не понял, с кем обжимался, ну мало ли, темно, мигает свет, да и выпил он, то сейчас-то что? Зачем так себя ведет? Почему не отпускает?

Вокруг нас беснуется толпа, с импровизированной сцены что-то орет диджей, мигает свет, делая происходящее нереальным, инфернальным.

И сама ситуация такая же…

Я даже сначала думаю, что ослышалась.

Лис предлагает… Что? Поболтать?

Одурел?

— Да с чего мне с тобой болтать? — отклоняюсь назад, чуть ли не переламываясь в талии, потому что его руки — как оковы, не разжимаются, наоборот, тяжелееют! — Попутал? Пусти же!

А в следующее мгновение Лис показывает, что до этого момента я еще была очень даже свободна.

Потому что одна его ладонь легко перемещается мне на шею, одновременно захватывая затылок, а вторая еще сильнее сжимает, притирая к горячему телу. Я не успеваю, да и не могу больше ничего сделать, только рот раскрываю то ли для очередного возмущения, то ли для крика о помощи.

Ни то, ни другое мне провернуть не удается, Лис легко пресекает мои попытки, прижимаясь твердыми жесткими губами к моим и лишая одновременно воздуха и всякого соображения.

Я в таком невероятном шоке, что даже не сопротивляюсь, только пальцы судорожно сжимаю на белом хлопке футболки, мычу растерянно и нелепо дергаю ногами.

А потом уже и этого не получается, потому что Лис — вообще не Лис, а Удав, самый настоящий!

Стискивает так, что в глазах темнеет, и шум в ушах такой силы, будто не в зале среди людей нахожусь, а где-то в ущелье, и река горная вокруг. И внутри. Внутри меня — ураган. И Лис — совсем не опора в этом водовороте.

Он — источник хаоса. Он — причина его!

Сопротивляться ему бесполезно, да и не получается у меня, испуганной и обескураженной происходящим.

Лис наглый, бескопромисный и жесткий. Целует так, словно… Словно не целует, а атакует. Сожрать хочет!

Я беспомощно позволяю себя целовать, тискать жарко и безумно, чувствую, как голова кружится от страха и недостатка кислорода, ноги подкашиваются.

Я уже не стою, вишу в жадных лапах захватчика, и не отбиваюсь, а бессильно цепляюсь за него, чтоб удержаться на плаву хоть немного. Не утонуть, не потерять себя.

А Лис все делает для того, чтоб это случилось.

Сжимает, ладони его скользят по телу, задирают футболку, тискают за ягодицы, гладят по спине, зарываются в волосы…

А затем руки его смыкаются на бедрах, подхватывают… И я лечу! Я уже в воздухе!

Лис не прекращает целовать, одурманивая, лишая возможности крикнуть, воспротивиться, и несет меня куда-то! Словно хищник — добычу!

Я осознаю происходящее, хоть и в ужасе полном, в дурмане, и опять мычу прямо в принуждающие к поцелую губы, и луплю ладонями по каменным плечам.

Но Лису плевать, категорически плевать на мое сопротивление, он даже не сбивается с шага!

И никто вокруг не обращает на нас внимания, а если и обращают, то не помогают, наверно, считая, что ничего особенного не происходит! Кто-то даже свистит в поддержку Лиса!

Он в этот момент переключается с моих губ на шею, добавляя к дрожи страха какие-то странные будоражащие нотки и не обращая внимание на мои беспомощные уговоры:

— Отпусти… Ты что? Отпусти же меня! Куда ты?.. Нет, Лис, я не хочу… Лис, что ты делаешь? Ну, Лис же!

Я понимаю, что еще немного, и этот гад вытащит меня за пределы спортзала, в полутемный коридор — предбанник спортзала… А там — куча вариантов: раздевалки, тренерская, или вообще — гардероб, сейчас пустующий!

И надо что-то предпринимать сейчас, именно сейчас!

— Лис! Ты охренел?

Спасение приходит неожиданно…

9

— Это че за соска?

Женский высокий голос с капризными истерическими нотами сейчас кажется чуть ли не небесной музыкой.

Потому что приводит в чувство меня и тормозит взявшего серьезный разгон Лиса.

Уже за одно это я готова простить “соску”. Пусть как угодно называет, главное, чтоб Лис среагировал и отпустил!

Пользуюсь тем, что парень отвлекся, глядя мне за плечо на девчонку, уже начавшую визжать на ультразвуке. Причем, исключительно матом и на такой режущей противной ноте, что даже музыку перекрывает!

Изо всех сил давлю ладонями на каменную грудь, избегая смотреть своему захватчику в глаза, и дергаюсь, в очередной раз пытясь освободиться.

Лис снова не обращает внимания на мои смешные потуги, все так же крепко сжимает, жесткие пальцы на пятой точке причиняют боль. Отрезвляющую.

Девчонка, которую я не вижу, а лишь слышу, орет все громче, привлекая к нам зрителей.

Оглядываюсь, замечаю устремленные отовсюду камеры сматрфонов и скриплю зубами от бессилия и унижения! Завтра буду звезда всего университета! Кошмар какой!

Ну надо же так влипнуть!

Проклятый Лис!

Точно опозорить меня еще больше захотел!

— Игнат, я не поняла вообще! — разоряется девчонка, я снова дергаюсь, и в этот раз удача на моей стороне.

Получается чуть-чуть разжать каменные лапы, сползти вниз по горячему телу и встать на ноги!

Уф! Счастье-то какое!

А то ведь начала опасаться, что теперь этот девайс в виде прилипшего ко мне Лиса, навсегда останется, настолько его объятия монолитными казались!

Он, кстати, тоже приходит в себя, рычит злобно на девчонку:

— Завали!

— Че-го-о-о? Игнат! Что это значит? Да я только отвернулась, а на тебе уже новая соска висит! И я — отвали?

Ой-й-й… Как он ее терпит, такую визгливую?

Впрочем, какая мне разница?

Пользуясь тем, что Лис занят своей подружкой, легко скольжу у него под локтем, и, не теряя ни секунды, бегу прочь к выходу из спортзала.

Вслед мне несутся вопли девчонки, громко рассказывающей Лису, почему он козел и блядун, смех и свист других парней (надеюсь, не мне), и, вишенкой на торте, досадливый рык Лиса:

— Куда, бля? Стоять!

А вот это уж точно мне, тем самым, сильно пострадавшим от железных лап захватчика местом чую.

И, хоть я девочка послушная, но тут как-то не до правил вежливости. Себя бы спасти.

Потому ускоряюсь еще больше.

Выбегаю из спортзала, со всех ног несусь в сторону выхода из здания университета, радуясь, что осень теплая, и все свое ношу с собой, а значит, задерживаться, чтоб забрать верхнюю одежду, не требуется.

На крыльце выдыхаю, в панике оглядываясь и прикидывая, в какую сторону бежать.

Есть вариант, что можно вообще успокоиться, Лис плотно занят той крикливой стервой, и, может, вообще про меня забыл, но не факт.

А, учитывапя его досадливый рык мне в спину, большой процент того, что меня кинутся догонять… И догонят! И… Что дальше, я даже представлять не хочу! Иначе колени подрагивать начинают от пережитого стресса.

Сзади слышится шум, кто-то идет в мою сторону, громко разговаривая.

И я, не желая выяснять, насколько права в своих ожиданиях, срываюсь с места и зарполошной белкой несусь к дороге. Там всегда дежурят частники, может, кто-то согласится домой меня добросить?

Прикидываю на бегу, сколько у меня налички, решаю, что для спасения своей чести и достоинства могу выделить нужную сумму.

На остановке несколько машин, я замираю, неожиданно испугавшись. В голове сразу всплывают предостережения мамы о том, что нельзя садиться к незнакомым…

Позади хлопает дверь, а передо мной неожиданно тормозит машина. Иномарка, не самая новая, черная и низкая.

Пытаюсь ее обойти, чтоб добраться до такси, но дверь с моей стороны открывается, и низкий голос повелительно командует:

— Садись.

Я узнаю водителя.

И, чуть поколебавшись, принимаю приглашение.

Потому что к незнакомым нельзя. А это — знакомый.

10

— Спасибо, — взволнованно начинаю я тарахтеть, тревожно посматривая в боковое окно на ворота универа, — можем уже поехать?

Водитель кивает и трогается с места.

Я оборачиваюсь на уплывающие вдаль ворота, отмечаю, что никто так и не выскочил, а, значит, не отследил моего отбытия, и с облегчением выдыхаю.

Пристегиваюсь, поудобней сажусь на сиденье, расправляю на груди помявшуюся футболку, тревожно повожу плечами, потому что кажется, что лифчик расстегнут. Я бы не удивилась такому развитию событий, вот честно, учитывая способности Лиса… Больше чем уверена, что он с задачей мгновенного и незаметного раздевания девушек справляется на отлично.

Все это время машина едет, довольно быстро, за окном мелькают дома, огни витрин, малочисленные люди, бредущие по своим делам.

И я, наконец, обращаю внимание на то, куда еду. И кто меня везет.

Нет, кто везет, я в курсе, естественно…

Каменев Алексей, тот самый серьезный большой парень, что помог мне первого сентября.

Тогда у меня его тяжелые жесткие руки и его слишком хмурое, закрытое лицо вызвали страх и настороженность.

Но, спустя какое-то время, вспоминая всю эту ситуацию, я пришла к выводу, что зря напряглась и подумала о человеке нехорошо. Он ведь вообще ничего плохого не сделал. Наоборот, помог, не дал упасть… И потом еще и перед Лисом за меня заступился!

Короче говоря, я решила, что моя инстинктивная боязнь тогда была просто следствием волнения от новизны, непривычной обстановки и поганца-Лиса, так некстати явившегося позубоскалить за мой счет.

За этот месяц я Каменева встречала в коридорах универа. Не так часто, как Лиса, конечно же, но тоже видела. И даже, в самый первый раз, столкнувшись взглядом с его светлыми тяжелыми глазами, кивнула приветливо.

Он в ответ посмотрел на меня, словно на пустое место, и молча прошел мимо.

Я только плечами пожала, решив не заморачиваться таким отношением к себе. Каменев, или, как его все называли в универе, Камень, был парнем загадочным и сложным. И очень популярным у девушек. Так что меня он мог просто не запомнить.

В конце концов, кто я такая? Девочка, которая свалилась ему под ноги? Да смешно…

Учитывая, что рядом с ним каждый раз, когда я его видела, была новая девушка, то трудиться и запоминать кого-либо ему точно не требовалось…

Я, правда, удивлялась, как эти девушки, постоянно прыгающие вокруг него, не опасаются? Про Каменева в универе ходили самые пугающие слухи.

У него не было богатых родителей, как у того же Лиса, но были деньги. Большие, говорят, получаемые криминальным путем.

Ходили слухи, он поступил в универ, не сдавая толком экзаменов, с неудовлетворительными результатами по ЕГЭ. По сиротской квоте.

Ни с кем не общался из компании местных мажоров, где Лис был главной звездой.

Не особенно часто показывался на занятиях, но хвостов не имел…

Короче говоря, фигура крайне загадочная и пугающая.

Девочки с моего потока, кстати, со слов которых я все эти подробности и знала, долго и жарко спорили, кто круче: Камень или Лис, и никак не могли сойтись во мнениях.

Я про это не думала, только удивлялась, как меня угораздило в один и тот же день столкнуться с двумя самыми одиозными фигурами универа? Вот уж точно, карма.

И, надо же, теперь ситуация повторяется!

Снова Лис, и снова Камень! И в один день!

Пару секунд изучаю профиль Каменева, немного выжидаю, потому что, как мне кажется, он должен заговорить первый, спросить, куда меня везти, например…

Но этого так и не происходит.

— Спасибо тебе, — я все-таки решаю первой прервать молчание, — а то я что-то припозднилась… А куда мы едем? Мне бы на Мира…

Камень молчит, только угол губ дергается в язвительной усмешке.

И я начинаю настораживаться. Сердце бьется сильнее, но пытаюсь смирить волнение, снова заговариваю, стараясь сохранить беспечный тон:

— Леша, можно тебя так называть? Леш, ты мне не ответил… Понимаешь, мне домой надо, у меня мама строгая… Леш?

Камень молчит, рулит спокойно себе, рука, татуированная по всей длине, от плеча до кончиков пальцев, показательно расслаблена.

Я растерянно мнусь, оглядываюсь по сторонам, уже отчетливо нервничая. И понимаю, что мы едем не в сторону моего дома, что, в принципе, понятно: откуда Каменеву знать, где я живу? Нет, мы едем вообще в другом направлении!

— Леша… — предпринимаю я еще одну попытку спокойно решить ситуацию, — если тебе неудобно, я вот тут выйду, на остановке… Спасибо, что добросил, я дальше сама… А то мама…

— А мама не говорила тебе, что не стоит садиться в чужие машины к незнакомым парням? — неожиданно говорит Каменев, отрывая взгляд от дороги и поворачиваясь в мою сторону.

И я растерянно замираю, пораженная его словами и выражением его глаз. Чудовищно спокойным. И каким-то… Чужеродным, нечеловечески холодным и опасным. Он — словно энтомолог, разглядывающий интересную мушку и прикидывающий, как поудобней ее на иглу посадить.

— Говорила… — мой голос глохнет от напряжения, руки начинают трястись… Он же… Он же совершенно сумасшедший… Как же я так попала? — Но ты же знакомый…

— Это не факт…

Он отворачивается обратно к дороге, и я с ужасом смотрю на его четкий, жесткий профиль.

Машина набирает скорость, мчит куда-то в темноту.

И я в ней, словно Элли, ураганом унесенная.

Вот только мой ураган, похоже, куда неумолимей и безжалостней, чем в той детской сказке. Потому что стихии не бывают настолько непредсказуемыми.

Только люди.

11

Машина летит по ровной, скудно освещенной дороге, по обочинам — темнота, а это значит, что мы уже где-то в промзоне.

Я нервно осматриваю интерьер салона, пытаясь придумать, что делать, как себя вести. Понятно, что кричать, звать на помощь бесполезно и глупо.

Разговаривать?

Угрожать?

Плакать?

На все это — четкое “нет”, потому что Камень — не тот парень, которого можно разжалобить или застаивть свернуть с намеченного пути.

Бороться?

Драться?

Сейчас, в движущейся машине, я этого сделать не смогу, не самоубийца же.

Ждать, пока затормозит?

А если он меня просто вывезет подальше, сделает там все, что захочет, и пришибет? Что я знаю о нем, кроме того, что это — опасный, замкнутый, неразговорчивый тип?

Ничего. Ничего! Знакомый… Надо же!

Но, в любом варианте, я не собираюсь просто так сдаваться, быть овцой на заклание. Мама бы предложила помолиться, но ни одна молитва на ум не идет.

Снова смотрю на водителя, замечаю то, на что как-то не обратила внимания, когда села в машину. Он напряжен, зол, а на костяшках пальцев — кровь. Свежая.

Камень не обращает внимания на это, хотя, очевидно, что ему больно. И на лице, на скуле — ссадина. Дрался? Может, потому такой злой? Ехал себе домой, избитый, а тут я…

Слабоватое оправдание, но я за него цепляюсь, изо всех сил не желая верить, что передо мной просто маньяк, поймавший очередную вкусную жертву.

— У тебя кровь идет… — мой голос в тишине салона звучит напуганно и тонко. Откашливаюсь, видя, что Камень никак не реагирует на мое замечание, продолжаю, — ты… Расстроен? Да? Тебя избили? Но, если так, то я же не виновата в этом… Отпусти меня, пожалуйста.

Камень молчит, рулит, смотрит вперед.

Поздравив себя с тем, что меня, по крайней мере, не затыкают, а, значит, есть вариант достучаться, продолжаю аккуратно нащупывать дорогу к свободе. Ох, если все получится, клянусь, больше никаких машин! Знакомых, незнакомых, вообще не важно! На автобусе буду ездить! Пешком ходить! Полезно для фигуры и нервов!

— Пораненные руки могут стать причиной инфекции… У тебя привика от столбняка есть?

Боже, что я несу? Какая прививка?

Камень, судя по всему, тоже не ожидает такого, поворачивается ко мне, пару секунд с изумлением рассматривает, а затем принимается ржать. Неприлично громко и неприлично заразительно.

Я только моргаю удивленно, приоткрыв рот. Смена настроения у него слишком резкая. Под веществами? Это плохо. Очень плохо…

Камень, между тем, перестав ржать, бормочет:

— Неплохо…

А затем смотрит в зеркало заднего вида и принимается материться, несдержанно, грязно.

Я, еще сильнее перепугавшись почему-то такой острой смене поведения, тревожно оглядываюсь назад, но там никого и ничего, кроме слепящих фар какой-то машины.

Камень, не прекращая материться, давит на газ, машина буквально взлетает над трассой, а я с визгом цепляюсь за поручни.

Смотрю то перед собой, на темноту дороги, где уже даже фонарей нет по обочинам, а, значит, мы за пределами обводной. То на сжавшего губы Камня, с остервенением щурящегося по очереди в лобовое и зеркало заднего вида. То назад, где очень близко, буквально в паре метров от багажника, висит темная машина, постоянно слепящая нас фарами дальнего света.

И у меня в голове нет сейчас облегчения, нет радости, что все скоро закончится, потому что те, что преследуют Камня, явно не друзья мне, и явно не спасти меня хотят…

12

Когда машина делает резкий разворот и юзом уходит на обочину, я уже даже сил не имею, чтоб взвизгнуть, просто обреченно закрываю глаза и сильнее хватаюсь за поручни.

Что характерно, ни одной молитвы в голове по-прежнему не возникает.

Наверно, я — просто безбожница, не зря же мама ругалась постоянно и говорила, что я без души читаю псалмы… Вот меня и наказывают за недостаточную веру.

Камень коротко и очень емко высказывается по поводу неудачного поворота, затем наклоняется ко мне:

— Эй, ты как? Живая? Эй? Глаза открой!

Я судорожно дышу и не подчиняюсь его приказу. И без того страшно, а в спасительной темноте, вроде как, полегче.

Но Камня не устраивает моя реакция, ощущаю, как жесткие пальцы властно прихватывают за подбородок, заставляя приподнять голову, а щеку обжигает легкий, но чувствительный шлепок.

В шоке распахиваю ресницы, фокусируюсь сквозь непонятно откуда взявшиеся слезы на напряженном лице парня.

— Сиди в машине, ясно? — командует он, добившись оттенка осмысленности в моем взгляде, — что бы ни случилось. Блокируй изнутри. И сиди. Если что — вот тут, — он кивает на панель под потолком, где горят кнопки, — аварийка. Нажмешь, помощь приедет.

Больше он ничего не успевает сказать, потому что нас освещают фары подъехавшего автомобиля. И, судя по интенсивности и наглости свечения, это те самые люди, что висели на хвосте.

Камень щурится на свет, снова ругается и выпрыгивает из машины.

— Запрись, блять! — рычит он перед тем, как захлопнуть дверцу.

И я, судорожно и нелепо дергаясь, отстегиваю ремень и наклоняюсь к сиденью водителя, чтоб заблокировать двери изнутри.

Замечаю, что ключ остался в машине, а, значит, ни сам Камень, ни те, что нас преследовали, не смогут в нее проникнуть.

Оказавшись в относительной безопасности, выдыхаю, вытираю мокрые щеки и тревожно всматриваюсь в то, что происходит на улице.

Мне очень отчетливо видно, потому что фары так и не приглушены, и в их ослепительном свете я могу рассмотреть всех участников событий.

Камня, стоящего ко мне спиной.

И четверых парней, окружающих его, словно волчья стая медведя.

Именно это сравнение мне приходит на ум, когда вижу повадки преследователей. Напряженные, резкие движения, угрожающие лица, громкие голоса.

Они о чем-то говорят, что-то предъявляют Камню. Я не могу понять, что именно, хотя, вроде, разговор ведется на русском. Но этот русский для меня — все равно, что иностранный.

Дворовый низкий сленг, много мата.

Да и не в словах дело! Не ради того, чтоб пару слов сказать, они догоняли нас так упорно, это же очевидно!

Парни все время двигаются, вроде бы и не особенно активно, но постоянно. И Камень, судя по напряженной спине, эти передвижения внимательно отслеживает.

Вообще, картина перед моими глазами рисуется жутковатая, инфернальная даже.

Темень ночи, когда чуть-чуть за пределы освещенного круга стоит выйти — и все, пропадешь! Чудовища утащат, как в том фильме с Дизелем.

Пять мужчин, высоких, крепких, кружащих в странном, напряженном танце… Того и гляди, все сорвется во что-то бешеное, безумное! И я, нечаянная свидетельница, попавшая, на свою беду, под этот замес!

И как бы ни сложились обстоятельства, для свидетельницы все будет более, чем трагично… При любом раскладе.

Может, мне, пользуясь моментом, просто разблокировать дверцы и рвануть прочь отсюда? Через ночной мрак и ужас бездорожья?

Я очень серьезно обдумываю этот вариант, когда фигуры на сцене начинают двигаться! Резко, быстро, внезапно!

И жутко.

Потом, вспоминая увиденное, я буду гадать, были ли шансы у нападавших? Если бы они, например, полностью окружили Камня? Если бы кто-то из них набросился сзади? И не смогу дать однозначный ответ.

И нет, происходящее нельзя назвать дракой. Избиением — да. Молниеносным, жутким избиением.

Застыв, как была, коленями на сиденье водителя, я прилипаю к стеклу и даже моргать не успеваю, как все заканчивается.

Хотя, нет. Моргаю. Два раза.

Первый раз — от страха, когда все начинается. Парни налетают на Камня без предупреждения, одновременно. И я закрываю рот ладонью, переставая дышать, потому что понимаю: сейчас они его убьют! Их слишком много! Слишком! В землю втопчут!

И второй раз я моргаю от изумления.

Когда Камень делает какое-то странное, похожее на медвежье, ленивое движение… И нападающие с воплями и искаженными от боли лицами летят в разные стороны!

13

Это настолько нереально и захватывающе, что я на мгновение забываю о том, в какой опасности нахожусь.

Ощущение, будто в кинотеатре сижу, где максимален эффект присутствия, семь Дэ, какие-нибудь или что-то вроде того.

Забывшись, прижимаю ладони к стеклу, изо всех сил вглядываясь в происходящее, боясь пропустить детали.

А их много, этих деталей.

Тяжелые, ленивые движения Камня. Попытки двух из четырех отброшенных им в сторону парней встать. Оскаленные рты, явственно слышимый унылый и однообразный мат. И, в противовес издаваемым ругательствам — поистине каменное молчание… Камня.

Леша. Его Алексей зовут.

Ему идет это имя. Сильное, чуть жестковатое, очень классическое… Традиционное, я бы сказала, тяжелое и надежное. Он сейчас — словно богатырь русский, сражается с половцами, недругами, нападающими на отечество…

Ох, как меня несет, мама дорогая… Это все издержки воспитания. Мама любила нам перед сном читать про защитников земли русской…

Леша, между тем, не стоит на месте, ожидая, когда враги придут в себя и набросятся на него, а спокойно и методично решает вопрос с теми, кто в состоянии встать. Обратно их укладывает.

Еще двое парней не поднимаются, хотя один, я ясно вижу, уже вполне пришел в себя.

Но, наверно, удар Леши вправил остатки мозга в пустую голову, потому что парень притворяется, что без сознания, надеясь, что Камень обойдет его своим вниманием.

Леша подходит к одному из лежащих на земле, особенно пострадавшему, громко стонущему , но, как ни странно, находящемуся в сознании парню, наклоняется, что-то коротко говорит и, порывшись в кармане, с размаха лупит ему по лицу с пачкой денег.

Судя по всему, банкноты не закреплены, потому что, ударившись плотным комом о физиономию парня, чуть рикошетят и разлетаются на низкой траектории по земле рядом с его головой.

Камень поднимается, что-то снова коротко говорит, обращаясь уже к остальным нападающим, и те, о чудо! — воскресают!

Поднимаются, шатаясь на разные лады, и прижимая к особо пострадавшим местам руки, кто-то ползком вообще, кто-то на четвереньках, двигаются в сторону машины.

В этот момент из-за руля выпрыгивает еще один парень!

Я в изумлении открываю рот.

Он что, все это время просто сидел там, освещая место действия, и вообще никак не желая помочь своим друзьям? Ничего себе, вот это поддержка! На высоте!

Камень ему что-то отрывисто говорит, в приказном тоне, я слышу только отголоски. Что-то вроде:

— Говно… Забери…

Водитель, опасливо косясь на Камня, подпрыгивает к лежащему в ворохе купюр парню, подхватывает его под мышки и волоком тащит в сторону машины.

— И бабки! — громко говорит Камень.

Парень, устроив своего приятеля на заднем сиденье, возвращается и нервными судорожными движениями собирает разлетевшиеся по земле бумажки.

— Пересчитать не забудь, лошара, — все так же громко приказывает Камень, наблюдая за происходящим. В этот момент он поворачивается в профиль, и я вижу на лице его брезгливую усмешку. Словно на тараканов смотрит, раздумывая: давить эту пакость, или не пачкать подошву ботинка?

Парень, прижимая к груди бесформенный комок купюр, бежит в сторону машины, загружается, заводится, и через секунду свет фар ослепляет меня, а затем пропадает.

Я оторопело смотрю вслед уезжающей машине, моргаю, приводя зрение в норму, перевожу взгляд на одинокую фигуру Камня, который тоже глядит в сторону сбежавших нападающих.

Сейчас, когда фары уже не освещают ярко дорогу и обочины, его силуэт теряется на фоне окружающего мрака.

И только когда он разворачивается ко мне, я вижу бледное лицо с сдвинутыми сурово бровями. И понимаю, что надо открыть дверь, я же закрыла!

Торопливо нажимаю на кнопку разблокировки, толкаю дверцу и чуть ли не вываливаюсь из машины, забыв, что на коленях стояла все это время!

Камень внезапно оказывается очень-очень близко, подхватывает меня, не давая упасть. Снова.

Вытягивает из машины, придерживает за талию, и я, взбудораженная, напуганная и одновременно испытывающая невыносимое облегчение от того, что все так разрешилось, принимаюсь быстро говорить:

— Ох, ужас какой, тебе больно? Ударили сильно? Кто это вообще? Чего они хотели? Я так испугалась, я думала, что они тебя убьют, их четверо, верней, пятеро, это же ужас, как ты…

Но мой безумный и бессмысленный поток внезапно прерывается.

Жестким, грубым поцелуем.

14

Я успеваю издать какой-то жалкий, бессмысленный всписк и упереть ладони в ходящую ходуном обжигающую грудь Камня.

Больше ничего.

Вообще ничего.

Задыхаясь от перехлестывающих через край эмоций, дикой смеси из удивления, страха и волнения, со стоном сжимаю пальцы на хлопке футболки, уже не отталкивая, а стремясь хотя бы на ногах устоять.

Камень — жесткий, как… Как камень! Тот самый, что долго-долго лежал под раскаленным солнцем пустыни, и теперь малейшее прикосновение к нему грозит ожогом.

Я горю в его руках, тело буквально плавится от напряжения и остроты эмоций.

А он не останавливатеся, лишь сильнее напирает!

Губы, жесткие, опытные, и поцелуй — безумный, дикий и принуждающий к ответу. Я не могу сопротивляться. И не могу тормознуть его.

Позволяю себя трогать, грубо, сильно, гладить тяжелыми ладонями по талии, бедрам, выше, ниже, боже, да везде, везде!

И целовать, если то, что со мной делает Камень, вообще можно назвать поцелуем.

И не остановить это безумие, не сделать ничего, ничего!

Он рычит, словно зверь, возбужденно и глухо, ладони смыкаются на моей заднице, и я, уже второй раз за этот проклятый вечер, взлетаю вверх, теряя опору под ногами!

И второй раз за вечер оказываюсь в ужасной опасности, в лапах зверя, спастись от которого не в состоянии самостоятельно!

С Лисом мне помогло везение и его повышенная блядовитость.

А здесь мне ничего не поможет…

Никакая случайная подружка Камня не прилетит заявлять свои права на него и спасать меня!

Мы за городом, на малолюдной трассе, вокруг темнота и пустота!

И у Камня, похоже, на фоне адреналина из-за драки, полностью снесло крышу.

Растерянно хватаюсь за широченные мускулистые плечи, стискиваю пальцы в темных волосах на затылке, мычу протестующе, пытаясь дать понять, что не согласна с тем, что он со мной делает! Не согласна!

Как будто мое согласие сейчас играет хоть какую-то роль…

Это смешно, и часть мозга, уже уплывающего в какой-то коматозной отключке, потому что этот гад умеет целовать, и напор такой дикий, и что-то он все же задевает внутри такое непонятное, странное, то, чего раньше, до этого проклятого вечера, не испытывала… Часть мозга сладко уговаривает не сопротивляться, пустить все на самотек… В конце концов, такой парень… Такой… Си-и-ильный… Краси-и-и-вый… Ай, како-о-ой… М-м-м…

И, одновременно, жесткой автомобильной сиреной вопит моя сознательная, правильная, рассудочная часть, та, что всю жизнь руководила, та, что делает из меня ту самую хорошую девочку, никогда не допустившую бы подобного треша.

Я понимаю, что надо действовать, что-то делать, как-то тормозить это безумие, потому что Камень не похож на парня, умеющего останавливаться у сладкой, запретной черты. Для него, наверно, вообще никаких запретных черт не существует!

Он отрывается от моих губ, секунду дышит тяжело, изучая мое перепуганное лицо темными, слишком темными для нормальности глазами, а затем легко несет меня к машине и сажает на капот!

Одновременно с этим склоняется так, чтоб настойчиво опрокинуть меня спиной вперед, распластать по прохладному металлу, скользит по мне вверх и упирается напряженными ладонями по обе стороны от головы.

Я ошалело таращусь в безумные глаза, силюсь что-то сказать, ладони выставляю перед собой.

— Ну что, маленькая, потанцуем?

Ох, голос у него! Мурлыкает, словно кот!

И опять потанцевать! Опять! Сговорились они, что ли? Хотя, Лис реально сначала танцевал, а потом тащил “поболтать”...

От воспоминания о Лисе, у меня неожиданно прорезается голос:

— Нет, — твердо говорю я, стараясь придать взгляду серьезность и выключить ту восторженную дурочку, что заходилась только что в сладком блаженстве от поцелуя такого сильного, ай, красивого, ой… — Нет!

— Нет? — темная бровь чуть изгибается, словно бы в лукавом изумлении, а затем Камень наклоняется еще ниже, легко преодолевая то небольшое расстояние, что еще оставалось между нами, и мягко ведет губами по шее. И это сразу в дрожь бросает, выносит куда-то за грань вообще! Сладко, так сладко! Боже, я и не думала, что у меня там, возле уха, есть настолько чувствительное место!

Задыхаясь, невольно отворачиваюсь, и Камень усиливает напор, прикусывая меня именно там, где больше всего хочется! Где сильнее всего отдается дрожью!

— Нет? — бормочет он, перехватывая одной ладонью мои слабеющие руки и вытягивая их над головой, припечатывая к металлу капота, — нет? М-м-м-м… А, по-моему, это опеределенно “да”...

Ох, как хочется сказать “да”! Как хочется! Но…

— Нет! Нет! Отпусти! — я понимаю, что еще немного его таких настойчивых ласк, и я не смогу не то, что действием показать свое нежелание, но и слова все забуду напрочь!

Как же я, все-таки, слаба оказалась! Как вульгарна и доступна!

Уже второй парень за вечер меня тискает, целует, вообще не спрашивая, не интересуясь моим мнением! А я? Что делаю я?

От осознания собственной слабости, моральной даже, не физической, становится обидно и горько.

И я плачу, не сдерживаясь, плачу в голос.

Так страшно узнать о себе настолько жуткие вещи! Меня воспитывали, учили по-другому, и теперь происходит что-то невероятное, что-то неправильное… И это неправильное мне нравится! И, если быть честной, с Лисом тоже нравилось!

Я осознаю это и плачу еще горше.

И не сразу понимаю, что Камень уже остановился и теперь смотрит на меня, горячо и удивленно.

Замолкаю, хлопаю мокрыми ресницами, силясь сфокусировать взгляд и определить, что он теперь намерен делать? Отпустит? Продолжит? Что?

И сердце заходится диким, испуганным стуком…

15

В машине звучит тихая музыка, немного успокаивая дико взбудораженную нервную систему. Этот переход от сумасшедших эмоций к покою ощущается даже болезненно.

Я сижу, чинно сложив руки на коленях, смотрю строго перед собой. Мимо ритмично пролетают огни фонарей, пару раз ослепляют фарами встречные машины.

Очень хочется закрыть глаза и представить, что все случившееся сегодня — страшный сон, такой, из череды кошмаров, от которых на утро остается дикий привкус крови на губах.

Но закрывать глаза нельзя, страшно.

А привкус крови…

Он и без всякого сна есть.

Я украдкой трогаю изнутри языком прикушенную губу, ловлю металлические отголоски в слюне. И еще, мне кажется, вкус Камня тоже ощущаю. От осознания, что совсем недавно его язык был во мне, становится жарко, больно и волнительно одновременно. Тут же начинает дико стучать сердце, а в голове возникают яркие острые картинки случившегося.

Вот Камень дерется. Вот поворачивается ко мне. Подходит. Целует. Грязно, развязно, сразу стирая все возможные границы между нами.

Черт, даже Лис целовал меня как-то… аккуратней, что ли… Более бережно. С уважением, как бы это смешно не звучало!

А Камень… Похоже, ему понятие уважения к девушке вообще не знакомо! Хотя, если бы это было так, не сидела бы я сейчас спокойненько в его машине, а лежала с раздвинутыми ногами на капоте…

Хотя, может, он просто не любит плачущих девушек. Тогда мне надо патентовать лайфхак: “Как избавиться от парня за тридцать секунд при помощи подручных средств”.

Не факт, что с кем-то другим сработает, но вот на Камня мои слезы явно произвели впечатление.

Он остановился, поизучал меня своими черными глазами все еще расширенными зрачками, в которые падаешь-падаешь, а дна нет… Задумчиво провел жесткими царапучими пальцами по мокрым щекам, стирая слезы…

А затем отстранился и молча подал мне руку, помогая подняться с капота.

Я неловко свела ноги, стыдясь задранной юбки, сползла вниз, пошатнулась, и Камень, все так же молча, придержал меня за талию.

Без прежнего напора, просто помогая устоять на ногах.

А затем, удостоверившись, что падать я не планирую, прошел к пассажирскому сиденью и открыл дверь, кивком приглашая меня занять свое место.

И, вот честно, даже мысли не возникло перечить!

Я была до такой степени оглушена произошедшим, что напрочь забыла о страшном начале нашего путешествия, о грубых словах Камня, о его непонятном поведении.

И, наверно, кто-то другой, какая-то более смелая девушка, после случившегося, просто послала бы так нагло пристававшего к ней придурка лесом, гордо развернулась и пошла бы прочь… тоже лесом, ха-ха, потому что вокруг, кроме лесополосы и дороги, ничего не было.

Но я не смелая.

И мысли сбежать прочь, в темноту и ужас осенней загородной ночи, у меня даже не возникло.

Потому прошла, села, пристегнулась.

Камень, молча ждавший все это время у раскрытой двери, захлопнул ее, быстро прошагал на свое место, завел машину и вырулил к городу.

И все это — не проронив ни единого слова.

Вот так мы и едем уже минут десять. В молчании и ступоре. Верней, я — в ступоре, а вот насчет Камня ничего сказать не могу.

Вокруг пейзаж с однотонного черного, с серыми вкраплениями деревьев, меняется на более интересный. По обочинам появляются фонари, а чуть дальше фары высвечивают однообразные ангары промзоны.

Чуть выдыхаю, стараясь делать это незаметно. В город едем. Счастье-то какое! Может, Камень меня просто на остановке где-то высадит, забудет о том, что изначально хотел сделать. Вопрос, кстати, что именно? Но задавать его я не собираюсь, не до такой степени сумасшедшая.

Пока что самая лучшая моя стратегия заключалась в молчании. Вот ее и будем придерживаться. Глядишь, живая до дома доеду. Чтоб я после этого хоть раз на какие-то студенческие движы согласилась! Да ни в жизнь!

— Адрес какой у тебя? — тишина нарушается внезапно, и я крупно вздрагиваю, словно пугливая лань от рыка хищника.

Смотрю на Камня, ловлю его внимательный взгляд на своих коленках… Ох, да лучше бы ты молчал! И глядел на дорогу!

— На остановке меня высади просто… — мямлю я, суетливо поправляя юбку.

Камень хмурится, снова стреляет жестким взглядом на мои ноги, цедит сквозь зубы:

— Адрес говори.

— Калмыцкая семь, — хриплю я торопливо прежде, чем успеваю подумать, что не надо бы ему мой адрес настоящий говорить.

Но уже поздно, Камень поворачивается к дороге, тяжесть его взгляда, физическая, мощная, пропадает… И я могу снова дышать.

Мы едем в сторону моего дома. Молча.

И нет, мне не приходит в голову поговорить о случившемся, что-то спросить у него, потребовать извинений за то, что чуть не взял силой прямо на капоте своей тачки.

Я мечтаю просто добраться домой. Живой и, желательно, девственницей.

А то ведь всякие варианты возможны!

Возле дома Камень притормаживает, но к подъезду не довозит, за что я ему дико благодарна. Не хватало только, чтоб родители меня спалили! Тогда точно замуж за парня из общины выдадут!

— Спасибо, до свиданья, — бормочу я и дергаю ручку, чтоб открыть дверь.

Но замок не срабатывает, и я замираю, словно испуганный сурикат, боясь повернуться к водителю и потребовать, чтоб открыл дверь и выпустил меня.

— Завтра с утра заеду за тобой, — падает мне на плечи завершение этого дикого вечера. Ой, какое тяжелое!

И, хоть желание тупо и трусливо кивнуть и побыстрее свалить отсюда практически непреодолимо, я не могу так поступить. Просто потому, что проблема от этого никуда не денется. Она завтра приедет. Сюда. За мной.

И, чтоб этого не произошло, надо сейчас все разрулить.

Медленно поворачиваюсь, смотрю в глаза Камню и четко говорю:

— Нет.

Он молчит пару секунд, каждую из которых можно ножом на куски разрезать, настолько они плотные, а затем отвечает, напряженно глядя мне в глаза:

— А чего так? Все по-другому будет. Понравится в этот раз.

16

Мама, хоть и прикрыла меня перед папой, за позднее возвращение мозги выносит полностью.

Потому что девушке неприлично ходить по темноте, что люди подумают, и вообще надо сидеть дома, и если кто-то увидит, что я по вечерам шляюсь, то скажут, что я — шлюха. А это кошмар — дочь-шлюха! И она в моем возрасте не о гульках думала, а о детях! А я — непонятно, в кого такая…

Она что-то еще злобно шепчет, дергая меня то за локоть, то за косу, то за плечи, но я отключаюсь примерно на “шлюхе” и просто равнодушно киваю, опустив взгляд, как и положено провинившейся дочери.

А сама в это время переживаю события вечера. И удивляюсь: каким образом их столько уместилось в всего каких-то полтора часа?

Надо же, а ощущение, словно целая вечность прошла!

Мама, наконец, удаляется, довольно чувствительно шлепнув меня по щеке перед этим, и я без сил падаю на кровать.

Потираю лицо в том месте, где она ударила меня, смотрю в потолок.

Ее шлепок не шокирует, телесные наказания в нашей семье — обыденность, и за свои восемнадцать я и на коленях в углу на горохе настоялась, и в комнате посидела без еды на целый день, и по заднице получала ремнем. Наверно, это как-то неправильно, и, узнай кто-то из одноклассников о том, что меня дома так наказывают, то позора было бы на всю школу. Но мне привычно и уже не особенно шокирующе.

Я трогаю щеку, затем пальцы перелетают на губы… И пугливо отстраняются.

Сегодня меня в первый раз поцеловали… Два раза. Два разных парня. Ох, черт… Мама права. Я — шлюха.

Правильная целомудренная девушка никогда бы не позволила себе того, что сегодня позволила я. Правильная целомудренная девушка боролась бы… Глаза бы выцарапала, например, или ударила коленом по жизненно важному органу. Но я — не боролась. И даже не испытала отвращения, наоборот… Воскрешаю в памяти ощущения от прикосновений губ двух парней… Таких разных и таких горячих. Как они трогали, как целовали, как нагло, не спрашивая разрешения, брали в плен своих рук. И все внутри замирает, сладко-сладко… Это ужас. Это просто кошмар.

Мне понравилось! Ох… Права мама. Я — шлюха. Мало она меня приложила по щеке, надо было еще и за косу оттаскать!

Осознание себя падшей женщиной — болезненное и страшное. Я не могу сдержаться и плачу, безумно горько и отчаянно, жалея себя, такую неправильную и пропащую!

Что мне делать теперь? Как быть? Может, и в самом деле, не надо мне в этот институт больше? Если такая натура блудливая? Мало ли, что еще случится? А если я и дальше не смогу устоять? А если они захотят чего-то еще… И я не смогу сопротивляться? А я ведь не смогу!

Я плачу, захлебываясь от слез, от жалости к себе, все громче и громче.

Скрипит дверь, мама садится на кровать, гладит меня по голове.

— Мама! Мамочка… — тянусь я к ее рукам, и мама обнимает меня, говорит плавно, напевно, успокаивая:

— Ну все, ну что ты… Не надо плакать… Все будет хорошо… Не нужен тебе этот институт, ну зачем? Придумала… Психолог, тоже мне… Только Создатель может знать, что у человека в голове, а уж никак не мы, грешники. А тебе надо побыстрее замуж. И деточек. Да… Двоих. Мне вот не дал Создатель, а тебя, может, благословит… А все эти метания, они от лукавого. Он испытывает тебя, моя девочка, он подлый… Надо спасаться. Завтра в молельный дом сходим, я поговорю с братом Игорем. Он спрашивал про тебя на днях… Говорил, что хочет посмотреть. Может, он тебя в жены хочет? Понравилась ты ему? Ох, это было бы хорошо…

Она все говорит и говорит, даже не обращая внимания, что я уже давно не плачу, а просто каменею в ее руках.

Брат Игорь, один из тех, чьими устами говорит Создатель, крупный, лысый, обрюзгший мужчина с неприятным липким взглядом. Знаю, так думать не стоит, и относиться так к нему нельзя, но пересилить свое отвращение никогда не получалось. И его взгляд, мерзкий, пустой какой-то и в то же время, словно патока, липучий, раздражал и пугал.

На субботних молитвах я старалась сесть подальше в темный угол, чтоб поменьше попадаться брату Игорю на глаза.

И теперь мамины слова повергают в шок.

Ему? В жены? Меня?

Не-е-е-ет!

Не знаю, как у меня хватает сил и разума не рвануться из маминых рук в сторону, словно бешеная белка. Очень хочется! И обидно так, еще больше обидно, потому что я искала в ее объятиях утешения и защиты, а нашла…

— Я устала, мам, — бормочу я, аккуратно выбираясь на волю, — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, моя девочка, — она гладит меня по голове, целует в лоб.

Выходит.

Слышу, как она передвигается по квартире, что-то прибирает на кухне, затем уходит в их с отцом комнату, и все затихает.

Мои родители уже давно видят десятый сон, а я все лежу, сжав кулаки и тупо уставившись в пространство, и думаю, что лучше я шлюхой прослыву на всю нашу общину, чем буду терпеть внимание брата Игоря.

Завожу будильник на половину седьмого, чтоб успеть сбежать из дома в институт до того, как родители проснутся. Не хочу с утра разговаривать с мамой, сил на новую битву с ней нет.

А вечером… Вечером посмотрим.

17

— Васька, у тебя сколько пар сегодня?

Тошка ждет меня у аудитории психологии после второй пары, на большой перемене, пристраивается рядом, пытаясь попасть шаг в шаг.

Кошусь на него, хмурюсь.

Надо же, плюй в глаза — божья роса! Это мама моя говорит про тех, кто косячит и вообще не чувствует никакой вины.

Тошка словно промотал на скорости нашу последнюю ссору, когда он в ультимативной форме запретил ходить на посвящение в студенты, или вообще стер эту запись, как ненужную!

И теперь идет рядом, улыбается, довольный такой!

А вот мне вообще не до улыбок. Особенно на фоне осознания, что мой друг детства, как ни грустно это, был полностью прав, не пуская меня на сборище студентов.

До сих пор думаю, что было бы, если б после пар сразу домой пошла. Верней, чего НЕ БЫЛО БЫ…

От того, что Тошкины предостережения были правильными, почему-то обида давит. На него. Глупо это и неправильно, но перебороть себя пока не могу.

Потому ничего не отвечаю, ускоряю шаг.

Тошка догоняет, он высокий, легконогий, ему это сделать вообще несложно. Обходит меня, поворачивается спиной к движению, корчит забавную и грустную мордашку:

— Вась, ну ты чего? Ну, прости меня, перегнул немного… Просто там обычно такое бывает… Всякое… Не надо таким ромашкам, как ты, соваться. О тебе же переживаю, блин!

Смотрю в его симпатичное открытое лицо, вздыхаю. Прав ведь оказался. Прав.

— Ну Ва-а-ась, — тянет он, — ну давай мириться! А то упаду сейчас! Ой, падаю!

Тошка и в самом деле чуть пошатывается, и я, невольно улыбаясь, придерживаю его за руку.

Тошка тут же перестает дурачиться, тянет меня на себя, стремительно сокращая расстояние между нами.

Перехватывает за талию, смотрит сверху вниз, и лицо такое серьезное становится, напряженное немного:

— Вась… Простила?

Мне неловко, что он вот так меня обнимает посреди универа, на глазах у однокурсников и преподов, ежусь, пытаясь вывернуться, но Тошка не замечает моего сопротивления, смотрит серьезно и ожидающе.

И я, в итоге, сдаюсь.

— Ладно… Простила. Но не делай так больше, Тош! У меня и без того контролеров полно, еще и тебя не хватало!

— Чего, родаки достают? — он вздыхает и, после моего очередного намекающего ерзания, нехотя выпускает на свободу.

Поправляю юбочку, оглядываюсь по сторонам, с досадой замечая хихикающих однокурсниц.

Блин, ну вот! Начнется теперь!

Затылок еще жжет почему-то, словно у меня там линза, и на нее направлен прямой солнечный луч. Неприятное ощущение, острое очень.

Хочу обернуться, но Тошка в этот момент начинает снова задавать вопросы про родителей, и я только провожу пальцами по шее, пытаясь немного смягчить жжение.

— Да все, как обычно, Тош, — обрываю я его вопросы, морщась от неловкости.

Родители Тошки не в общине, но в курсе про то, что мои — там. И Тошка знает некоторые особенности моей жизни. Не все, далеко не все! Но многое.

И все равно, рассказывать ему что-либо неприятно.

— Слушай… — Тошка быстро смотрит мне за спину, а затем становится чуть ближе и кладет тяжелую ладонь на плечо, заглядывает в глаза, — давай я поговорю с ними? Ну что за херня, в конце концов? Тебе восемнадцать! Ты, в принципе, уже не зависишь от них! Да ты, если подумать, даже замуж можешь выйти!

— Ага, — уныло соглашаюсь я, — они об этом тоже знают, поверь…

— Чего? — Тошка наклоняется ниже, ладонь на моем плече тяжелеет, — не понял…

— Ой, все! — мне вообще не хочется рассказывать о матримониальных планах моей мамы, стыдно, неловко и глупо это, словно жалуюсь. А жаловаться я не привыкла. — Я пойду, пара скоро!

— Я после пар тебя встречу, — говорит Тошка, и это вообще не вопрос. У меня нет времени и сил ему сейчас противостоять, потому киваю, соглашаясь, — сколько у тебя? Три?

— Четыре.

— Ну все, договорились.

Он тянет меня на себя, мягко целует в макушку и удаляется, прежде, чем я успеваю ему высказать свои возмущения по этому поводу.

Оглядываюсь, все еще ощущая назойливое жжение в районе затылка, замечаю своих однокурсниц, многозначительно пялящихся на меня. Соображаю, как со стороны выглядела эта сцена, злюсь.

Ну, Тошка, блин!

Разворачиваюсь и иду чеканным шагом мимо болтушек в сторону туалета.

Надо умыться, выдохнуть… Ну вот кто знал, что студенческая жизнь бьет ключом настолько?

Через минуту, когда неожиданно рядом открывается дверь кабинета, и сильная рука утаскивает меня из оживленного коридора, я понимаю, что вообще еще ничего про бьющую ключом студенческую жизнь не знаю…

18

Когда-то одна из соседок по нашей лестничной площадке, веселая и активная тетя Наташа, сказала, что мужчины бывают трех типов: “от Бога”, “ради Бога” и “не дай Бог”. Мама, услышав это, долго ругалась и даже плевала в сторону тети Наташи, обзывая ее богохульницей и падшей женщиной. А та смеялась и говорила, что чаще всего Бога поминают именно безбожники… Мама ахнула и схватилась за сердце, принялась названивать участковому… Короче говоря, отменный скандал вышел.

Тетя Наташа потом удачно вышла замуж за иностранца и уехала в Швецию. Я уже не помню, как она выглядела даже.

А вот слова ее в голове всплывают…

И как раз в тот момент, когда вижу перед собой того, кто силой затащил меня в пустой кабинет истории.

Парня из той самой, третьей категории. Потому что, в самом деле, “не дай Бог”...

Не дай бог попасться ему на пути. Не дай бог, чтоб он обратил на тебя свое внимание, заинтересовался… Не дай Бог, короче…

— Привет, малыш, — Лис, не отпуская моего запястья, легко прислоняет к стене спиной, нависает сверху, улыбается, как сам дьявол во плоти: ехидно и невероятно завлекательно.

Я с каким-то отстраненным обреченным вниманием смотрю на его красивые губы, сейчас растянутые в усмешке, холодной, ленивой. Развратной.

В глаза боюсь смотреть. Там сам ад.

И ответить ничего не могу, настолько в ступоре, в шоке.

Мы, вроде бы, в общественном пространстве, буквально за стеной бурлит жизнь… И в то же время, вокруг нас словно спрессовывается мир, становится маленьким, душным.

Или это мне душно внезапно?

— Почему вчера убежала? — продолжает допрос Лис, наклоняясь еще ниже, чуть ли не касаясь губами моего виска.

Я буквально обмираю от этого движения, от его неприкрытой… жадности?

— Я… не убежала… — голос у меня похрипывает, а в душе — невероятное удивление от того, что мозг вообще способен генерировать фразы и выдавать их словами через рот. Я отчего-то была уверена, что сейчас эта опция мне явно недоступна. А тут надо же… Говорю! Да еще и вполне уверенно! Чудеса, да и только…

— Вот как? — ох… Он губами по виску ведет! Горячо! До дрожи! И не отодвинуться, держит же по-прежнему, не пускает! И даже, кажется, еще сильнее прижимает! — А почему не остановилась, когда я приказал?

Приказал…

Новости какие интересные! А с чего это ты мне приказываешь?

— А с чего это ты мне приказываешь? — выпаливаю я и тут же испуганно замолкаю, осознавая, что мозг, оказывается, все-таки не участвует в беседе. Иначе бы у меня эти слова хоть где-то задержались, не выпрыгнули бы на волю! Это же ужас, так с ним разговаривать! Нарываться! Лис — тот еще мстительный ублюдок, это я уж успела узнать за короткий период учебы.

Лис, кажется, тоже немного обескуражен моими словами, ему явно никто до меня так не говорил… Наверно, думает, не подвел ли его слух…

— То есть… — я решаю быстренько смягчить свою грубость, начинаю торопливо бормотать, отворачиваясь в сторону, чтоб не смотреть в жуткие холодные глаза, — я хотела сказать, что я ничего не слышала… И что я тебя вообще не знаю… И просто домой… Поехала… Ах!

Последний возглас вырывается помимо воли, потому что Лис, пользуясь тем, что я отвернулась в сторону, внезапно впивается в мою беззащитную шею грубым, болезненным поцелуем, больше похожим на укус!

Меня ровно в то же мгновение, как его губы касаются кожи, выгибает, словно в судороге. Вытягиваюсь в струнку, по-прежнему прижатая его тяжелым телом к стене, пробивает дрожь такой силы, что не могу удержаться, цепляюсь за плечи жадно целующего парня, боясь рухнуть к его ногам, словно добытая в бою пленница.

Лис понимает мой порыв совершенно неправильно: радостно рычит и усиливает напор! Втискивает меня в стену, жарко и безумно целует везде: шею, поднимается к скуле, прикусывает несильно, но чувствительно, затем спускается снова вниз, дергает ворот рубашки, обнажая ключицу и стремясь оставить там побольше горячих, обжигающих просто поцелуев.

Я не могу ему сопротивляться, полностью деморализованная, перепуганная. Ощущаю себя мягкой игрушкой-антистресс, которую жестоко и с наслаждением жамкают, мнут, сжимают!

Из горла только непонятный слабый писк вырывается, очень глупый и однозначно позорный.

А еще, судя по всему, возбуждающий, потому что Лис радостно сопит, тиская меня уже совсем жестко, а лапы его перемещаются под мою юбку!

Чувствую его горячие пальцы на своей ягодице… И не только там!

Боже, да он сейчас в трусы мне заберется!

И вот тут-то, наконец, я прихожу в себя!

Голова все еще кружится, потому что Лис определенно знает какие-то точки на теле девушек, отключающие сознание. Мой разум все еще затянут пленкой стыдного, такого неправильного возбуждения, но руки действуют четко.

И ноги тоже.

У нас разная весовая, но помогает то, что Лис не ждет от меня сопротивления.

И потому страшно удивляется, когда его получает!

У него вообще сегодня, похоже, много открытий чудных будет!

19

— Сдурел? — сурово, хоть и крайне нервно спрашиваю я у согнувшегося в три погибели Лиса.

Предусмотрительно отпрыгиваю на самое дальнее расстояние, к окну, и тут же жалею, что рванула не в ту сторону.

До двери теперь очень далеко, да и Лис как раз на половине пути раскорячился. Конечно, он сейчас сильно занят, пытаясь найти способ заново дышать без боли в яйцах, но гарантии, что снова не поймает меня, пока буду пробивать себе путь к свободе, никаких.

Потому придется разговаривать.

И следить, чтоб ближе, чем на расстояние двух метров, не подобрался.

— Ты-ы-ы… — Лис, чуть справившись с первой болью внизу живота, выдыхает злым хрипом, — охуеть…

— Это ты… Того самого… — повторить его грубость я не могу, но отвечать что-то надо, я же сейчас, типа, в выигрышной позиции, дала отпор!

Хотя все равно ужасно страшно и непонятно, как отсюда выбираться.

На всякий случай, я отхожу еще дальше, так, чтоб между нами был стол преподавателя, складываю руки на груди, сдуваю волос, упавший на лоб из разворошенного хвоста.

Вот уж Лис волю лапам своим дал, на голове наверняка жуть!

— Сейчас здесь пара будет, надо идти! — говорю я, пытаясь выстроить фразу так, чтоб Лис не понял, что я со страху сейчас умру.

Просить его выпустить меня нельзя, чувствую, что это будет проявлением слабости, и только обострит и без того слишком уж острую ситуацию.

Лис с трудом разгибается, сверлит меня взглядом, в котором вообще никакого похотливого флера уже нет. Только ярость. Гнев. И жажда мести.

Ого, я умудрилась разозлить самого злопамятного и бешеного придурка универа! С ума сойти, я молодец!

— Сюда никто не зайдет, мелкая ты дрянь, — шипит он, и красивое надменное лицо искажается от ярости, — и ты отсюда не выйдешь, пока не извинишься.

— За что? — я так удивляюсь, что теряю бдительность и не сразу реагирую на мгновенное перемещение Лиса в мою сторону.

Только в последний момент, ойкнув, отпрыгиваю вправо, и Лис хватает пустоту, по инерции заваливается на стол, с грохотом скатывается с него…

Матерится, пытаясь подняться, и так затейливо у него это выходит, что в другое время я бы даже остановилась и послушала, хоть и не люблю грязных слов, у нас дома они под запретом…

Все это я додумываю, уже летя к двери. Дергаю ручку, с ужасом понимая, что Лис прав! Сюда никто не войдет! Дверь-то закрыта!

За моей спиной затихает мат, и я замираю, словно мышь под веником, боясь повернуться. Крепко зажмуриваюсь, вцепившись в ручку двери белеющими от напряжения пальцами.

И спиной ощущаю приближение зверя.

Разъяренного. Бешеного. Дикого.

Я его ударила по самому дорогому.

Оскорбила.

Он меня точно убьет сейчас.

Лис прижимается ко мне сзади так резко, что дыхание перехватывает. Это происходит почему-то внезапно, хотя чего я ждала? Что он не будет продолжать? Что он… Отпустит?

Смешно.

На дверное полотно, прямо на уровне моих глаз, падает жесткая жилистая татуированная рука.

Смотрю на нее, словно в оцепенении, даже не моргаю.

Ощущаю, как он наклоняется, снова, как и недавно, на вечеринке, втягивает мой запах, дышит тяжело. И жмется, так крепко, что каждый изгиб чувствую… Ох… Если это то, о чем я думаю, ко мне так прижалось, то плохо я ударила, выходит… Неточно.

Иначе бы у него нечему было там так сильно… твердеть.

Может, это сотовый?

— Ты — мелкая, нахальная… — шепчет он мне на ухо, обдавая горячим дыханием и запуская миллиарды мурашек по телу, делает паузу, словно пытается собраться с мыслями, найти слова, сглатывает и продолжает, — охуенно пахнущая дрянь. Трогаю тебя — и никакой дури не надо. Сразу в голову торкает. Какого хера ты делаешь?

— Не… понимаю… — его слова бьют в самое сердце, такие грубые, простые и… искренние. Я чувствую всем телом, всем своим существом, что не играет сейчас Лис, не пытается что-то из себя строить, не хочет меня поразить или принудить. Просто признается… в чем? Не понимаю…

— Все ты понимаешь, — рычит Лис и аккуратно, сдержанно прихватывает меня зубами на тонкую кожу у уха. Ох-х-х! Это та-а-ак… Невероятно! Именно это почему-то! Именно так!

У меня глаза сами собой закатываются, а колени слабеют. — Ты какого хера… Что тебе нужно, а? У меня все есть. Все.

И вот тут я прихожу в себя.

Ровно на этом самом моменте.

Все есть.

У него все есть.

И теперь меня хочет. Просто потому, что я “охуенно пахнущая дрянь” и со мной “никакой дури не надо”.

Невероятно круто. Просто офигеть, как круто!

Просто так, сходу, я на него не запрыгнула… Почему-то. Сюрприз случился, как там говорят в психологии, когнитивный диссонанс, да. Значит, надо выяснить причину, почему такое произошло. И устранить ее доступными ему способами. А способов — вагонище. И все они — бабки.

Прекрасно.

Судя по всему, Лис в жизни не имел дела с нормальными девушками, которые не ведутся на его амплуа бешеного сладкого мажора, вот и растерялся. А я… Я — тоже дура. Млею тут стою, пока он ко мне прижимается не до конца отбитым достоинством… Или недостатком, это с какой стороны глянуть…

Так обидно становится за себя, глупую. И страшновато, потому что отчетливо понимаю, если бы он продолжил вот так, про свои эмоции, а не про бабки, я бы… ну, кто его знает, что бы сделала… Поплыла бы. Да я уже поплыла, дура!

Все, Вася, надо выплывать обратно на берег, блин!

— Мне ничего не надо, — глухо говорю я, уткнувшись лбом в дверь и избегая смотреть на жесткую лапу у себя перед лицом, — у меня есть жених. Я его люблю.

Ну, а чего?

Один раз прокатило, может, и второй раз прокатит?

Рука у моего лица сжимается в кулак.

Лис тяжело дышит, вороша мои растрепанные волосы на затылке.

И я боюсь сделать вдох, понимая, что именно сейчас решается ситуация. Да и моя судьба, как бы это пафосно ни звучало. Если он… Если ему плевать, то он продолжит… И из кабинета выйду уже совсем другая “я”...

20

Все оставшиеся пары меня потрясывает от напряжения, постоянно валятся из рук канцелярские принадлежности, телефон, сумка и всякие прочие мелочи, а взгляд настолько дурной, что это даже преподаватели замечают. И, как и положено людям науки, тут же возвращают меня на землю, цепляясь по пустякам.

На философии я прослушиваю вопрос преподавателя, поглощенная мыслями о своей внезапной бурной студенческой жизни, и, чтоб не выглядеть совсем уж дурой, глубокомысленно выдаю в пространство:

— Это сложный вопрос…

Ну, а что? Все вопросы в философии сложные!

— Это вы выбрали философию, а не я, — пожимает плечами сухонький Виктор Дмитриевич, профессор, доктор наук и прочее, прочее, прочее.

— Вы тоже ее выбрали! — возмущенно отвечаю я.

— А такую ошибку, милочка, можно совершить только один раз! — философски изрекает профессор, и группа, после двухсекундной паузы на осмысление услышанного, дружно грохает хохотом.

Я тоже смеюсь, прямо до слез, и чувствую, как потихоньку отпускает мне напряжение.

В конце концов, ну что такого произошло?

Ну, поприставал ко мне самый зачетный и мажористый парень универа, ну получил по яйцам… Надеюсь, обиделся все-таки.

Или поверил, что я — практически замужняя девушка, скучная, как гладильная доска.

Беды особой ждать от него не стоит, мы настолько разные и в настолько разных кругах общаемся, что крайне сложно вообще пересечься! Как я так умудрилась, бог его знает.

Ну, ничего, теперь буду осторожней.

Из универа выхожу позже всех, предварительно посидев в библиотеке. Доклад по философии все-таки меня не обошел стороной. Профессор, хоть и посмеялся и повеселил аудиторию, про мое блеяние не забыл и в конце пары осчастливил дополнительной нагрузкой. И пофиг ему, что философия у нас — вообще не профильный предмет! Никто никогда не учит ее всерьез, кроме бедолаг с философского факультета! Нам она вообще в нагрузку упала, потому что в университетском дипломе должна быть такая дисциплина!

Все надеялись проскочить автоматом.

И вот надо же, что на мне круг замкнулся!

Я спокойно нахожу нужную информацию в старом, наверно, куда старше меня возрастом, фолианте, копирую ее бессовестно, решив дома позаниматься, и, предварительно осмотревшись, выхожу из универа.

Стоянка практически пустая, я выдыхаю и быстренько топаю на остановку автобуса.

Сердце в пятках, дыхание нервное, спина и то, что пониже, крайне напряженные. Заскочив в автобус, выдыхаю. Нет, так дело не пойдет. Одни нервы кругом, блин!

Хорошо, хоть дома спокойно. Можно позаниматься в тишине.

Но дома не спокойно.

Дома принимают дорогого гостя, брата Игоря.

Я замираю в коридоре, глядя, как он сидит за столом в нашем крохотном зале и жрет торт.

Перевожу взгляд с лоснящейся круглой физиономии на довольных и взволнованных родителей.

Это что за ерунда еще?

Нет, выбегая утром из дома, я немного думала о словах мамы, но, вот честно, вообще потом забыла! Слишком много впечатлений!

— Милая, ты почему так долго? — голос мамы, непривычно ласковый, бьет по ушам.

“Милая”... Меня так вообще никогда не называли!

— В бибилиотеке была… — бурчу я, не двигаясь с места.

— Проходи, у нас гость…

— Нет, — я отступаю на шаг, потом еще и еще, напряженно глядя на брата Игоря, торопливо пережевывающего здоровенный кусок торта. Губы у него жирные и липкие даже на вид. Фу-у-у… — Мне надо… В библиотеку…

— Но ты же там была, — растерянно говорит мама, а отец, нахмурившись, поднимается со стула. Ох, если сейчас запретит уходить, то… Блин!

— Еще надо! — нервно и быстро отвечаю я и, развернувшись, выбегаю прочь из квартиры, делая вид, что не слышу окрика отца, приказывающего мне остановиться.

Перепрыгиваю сразу через три ступени, вниз, вниз!

Плевать, что меня потом накажут! Может, брат Игорь решит, что я психически больная, и передумает насчет своих тупых свадебных планов?

На пути появляется высокая темная фигура и я, в который раз уже за эти сутки, оказываюсь в чьих-то руках…

21

Наученная горьким опытом, дергаюсь, пытясь тут же скользнуть в сторону от того, кто так резко преграждает мне путь, но не получается, меня ловят и держат.

— Васька, ты чего?

Уф…

Чуть расслабляюсь, узнавая Тошку.

Блин, как хорошо, что это он! На нерве прижимаюсь к нему, всхлипываю. Тошка, хоть и растерянно, но с готовностью обхватывает меня за талию, поддерживает, бормочет в макушку:

— Ты чего? Плачешь, что ли? Предки достали?

— Ага… — жалко гундосю я, — жениха привели, прикинь?

Руки Тошки становятся жестче, а голос грубее:

— Какого, к херам, жениха еще? Они сдурели?

— Ага, — хлюпаю я носом и вздрагиваю, когда наверху хлопает дверь.

Тошка тут же приходит в себя и тянет меня прочь из подъезда.

— Куда? — я практически лечу за ним, едва успевая перебирать ногами и постоянно оглядываясь на свет окон родительской квартиры.

— Ко мне.

— С ума сошел? — пугаюсь я, тормозя пятками и пытаясь вкопаться в асфальт, потому что Тошка выше и сильнее меня и попыток сопротивления не замечает. — Нельзя мне!

Тошка живет через две остановки от нас, в квартире, которую ему купили предки специально, чтоб удобно было добираться до универа. Ну и вообще, на восемнадцать подарочек сделали… Мне мои на восемнадцать родители подарили молитвослов и напутственные слова не дурить и скорее выходить замуж…

Я даже представить сейчас боюсь, что с ними будет, если узнают, что я у парня в гостях была! Прибьют! Хотя… Учитывая то, что они сегодня устроили… Может, пусть прибьют уже? Чем живьем под брата Игоря закапывать?

Тошка все-таки тормозит, разворачивается ко мне и смотрит, сурово сдвинув брови. И вот чувствую, что слова у него в голове ровно те же, что и в моей сейчас.

Но, как бы я ни была обижена на родителей, переступить через себя не могу.

— Давай, я просто тут, во дворе, посижу, — бормочу я, давая заднюю и сознавая, насколько это трусливо звучит и выглядит, — пока он не уйдет…

— А в следующий раз что ты делать будешь? В окно прыгать? — злится Тошка, — поехали ко мне, не дури! Просто посидим, потом я тебя спать уложу…

— Нет! — пугаюсь я перспективы не ночевать дома, — не надо! Я с ними поговорю… Они просто как лучше хотят…

— Дура ты, Васька, — вздыхает Тошка, а затем неожиданно приближается и выдыхает тихо-тихо, — поехали… Все будет, как ты хочешь…

И что-то мне в его тоне, в его взгляде, не нравится. И это его “как ты хочешь” странное… Не дружеское совсем. Я вспоминаю, как Тошка себя вел последние месяцы, его слова дурацкие, претензии тупые, всякие там трогания и обнимашки, типа, нечаянные… И прозреваю.

Да так, что буквально отпрыгиваю от него на пару метров!

Всматриваюсь в белеющее в полумраке лицо, пугаясь и не желая находить там подтверждение своих догадок.

— Тошка… Ты чего? Мы же друзья…

22

После этих слов с лицом моего друга детства происходит что-то жуткое. Тошка белеет еще больше, затем жестко сжимает губы и один шагом покрывает очень даже немаленькое расстояние между нами.

Я охнуть не успеваю, как он хватает меня за плечи и тянет на себя, так сильно и резко, что наши лица чуть ли не соприкасаются.

Пораженно раскрыв рот, смотрю на него, голова запрокидывается назад, словно зрелая клубничина на тонкой ножке.

— Друзья? — шипит Тошка, до смерти пугая меня яростным оскалом и бешенством во взгляде, — друзья? Вася, ты — дура? Какие, к хуям, друзья?

— Тош… — я не знаю, что сказать, слова из головы улетучиваются, только шок остается.

— Что “Тош”? — продолжает шипеть мне в лицо Тошка, на каждое свое слово встряхивая за плечи, совсем не нежно, не аккуратно, и мне кажется, что голова сейчас точно отвалится! Он очень сильный, оказывается! Вырос, а я и не заметила… — Что? Я уже столько лет “Тоша”, “Тошка”, “Тош”! И все! Дракоша Тоша, блять! Заебало! Поняла меня? Заебало! Ты во мне вообще парня не видишь!

— Но, Тош… Ты же мой друг… — меня словно заедает на этих словах, уже давно, похоже, неактуальных.

— Даже самая слепая дура поняла бы давно, что я не хочу с тобой дружить! — тихо рычит мне в губы Тошка, переставая трясти и лихорадочно осматривая мое запрокинутое вверх лицо совершенно дурными, бешеными глазами.

— А… Что хочешь? — все так же глупо спрашиваю я, медленно моргая от изумления и стресса. Все же, как-то много на меня свалилось за эти сутки, мозги совершенно отключились.

— Тебя хочу, дура! — рявкает Тошка и прижимается к моим губам в грубом насильном поцелуе.

Я, замерев сначала от ужаса, прихожу в себя, когда чувствую, как его мягкие мокрые губы касаются моих, и начинаю отбиваться.

Тошка рычит и не отпускает, пытается протолкнуть толстый язык мне в рот, и от этого к горлу подкатывает тошнота.

Я всхлипываю и бьюсь сильнее в его руках, подключаю ноги, чувствуя, что сейчас вырвет!

И, видимо, за последнее время немного приобретаю навык в таких вот боях без правил, потому что умудряюсь куда-то попасть. И чувствительно.

Кроме этого жестко кусаю Тошку за губу, и он, вскрикнув, отпускает.

Тут же отпрыгиваю сразу на пару метров в сторону, одним движением. Ей-богу, любая балерина позавидовала бы!

Смотрю, как Тошка, матерясь, вытирает кровь с губы, затем трогает ушибленное мной колено, а после, вскинув на меня ненавидящий взгляд, с рычанием двигается в мою сторону!

Ну нет!

Прыгаю еще дальше, а затем и вовсе разворачиваюсь и несусь к выезду со двора.

Колченогий Тошка за мной явно не в состоянии угнаться, да и темнота — мне подруга, потому через какое-то время, найдя себе укрытие в домике на детсткой площадке соседнего двора, могу уже чуть-чуть выдохнуть.

Пару раз тревожно посмотрев в ту сторону, откуда может появиться Тошка, без сил опускаюсь на низкую скамеечку.

Прислоняюсь к деревянной стенке домика, закрываю глаза, пытаясь унять бешено стучащее сердце.

Это что такое происходит-то с ними всеми? Какая-то одна муха заразная покусала, или что?

Ну ладно, Лис или Камень… Я этих парней не знала, и век бы еще с ними не сталкивалась, но Тошка… Мой Тошка!

Зажмуриваюсь, пытаясь унять слезы обиды, а перед глазами стоит лицо друга детства, которому теперь идеально подойдет слово “бывший”.

Непривычное лицо, жуткая маска злобы и похоти. Еще более пугающая, учитывая, что я ничего подобного не ожидала и всегда была искренне уверена, что Тошка и в самом деле мой друг.

Мы же с детства… Он помогал мне котенка с дерева… И давал покататься на своем велике… И…

Слезы все-таки льются из-под сомкнутых ресниц, я не выдерживаю и всхлипываю, а затем и вовсе утыкаюсь в ладони и реву, горько, жалко, размазывая влагу по щекам.

Оплакиваю свои иллюзии, свою детскую память, то немногое светлое, что еще оставалось во мне.

Почему-то в этот момент не так горько от предательства родителей, с которыми я уже давно не близка, сколько от того, что, пока я искренне дружила и любила своего Тошку, он уже давно, оказывается, ко мне подобных чувств не испытывал, а хотел… Банально хотел трахнуть. Это словно удар поддых, подлость высшей пробы для меня.

Сколько времени он скрывал свои эмоции? Сколько раз он обнимал меня, слушал мои слезливые истории, рассказы про родителей, про какие-то жизненные невзгоды или, наоборот, удачи… И все это время тупо хотел поиметь меня?

Становится себя жалко, невероятно, дико жалко.

Я, оказывается, совершенно одна. Никому не нужна. Все от меня чего-то хотят.

Просто кто-то не скрывает, а кто-то…

Слезы кончаются так же внезапно, как и пришли, когда в голову приходит совершенно нелогичная для ситуации мысль: меня за последнее время целовали трое парней.

Трое, надо же!

И из этих троих, поцелуи двух мне понравились…

Я, определенно, грешница!

23

— Вася, ты с нами?

— А?

— Блин, ты хоть слушала, что я говорила?

—- А-а-а… Марин, я что-то отвлеклась…

— Да ты сегодня весь день в облаках летаешь!

Вздыхаю, покаянно опуская взгляд и соглашаясь с претензиями одногруппницы. Я реально сегодня не в себе.

Болит голова, дико хочется есть и еще больше спать. Ночь прошла в разборках с родителями и судорожных метаниях по слишком душной и горячей кровати.

Ну, и утро, естествненно, порадовало невменяемой физиономией в зеркале. Глаза были настолько дикими, что я, отшатнувшись, чуть было не выругалась.

Попыталась привести себя в порядок, но, учитывая, что косметики в доме не водилось, удалось только немного сбить лихорадочный румянец со щек, и на этом все. Волосы тоже ни в какую не плелись, выскальзывали из-под пальцев.

Ну и фиг с ним! Лохматая пойду!

Все три пары я провела в пограничном состоянии, бесконечно проматывая в голове события последних суток.

И с огорчением убеждаясь, что есть в этом мире процессы, которые не поддаются контролю.

Нет, кое-какие успехи у меня все же есть. Непонятно, каким образом, не иначе, святой дух помог, не отвернулся в трудный момент, мне удалось убедить родителей, что замужество я рассматриваю только после окончания универа.

Не скажу, что они были в восторге, отец вообще кричал, что в таком случае, знать меня не желает, и я ему не дочь, но, в итоге, мы с мамой смогли его смягчить.

Пришлось пойти на уступки, конечно, не без этого, так что у меня теперь дополнительная нагрузка в нашем молельном доме, буду помогать прибираться, менять свечи делать всякую другую черную работу, которой всегда много, а желающих, почему-то, не вагон. Это странно, кстати, все же такие верующие… А работать бесплатно на благо создателя никто не стремится…

Озвучивать свои крамольные мысли я не стала, разумеется, просто кивнула, соглашаясь два раза в неделю по вечерам работать в общине.

Все остальные вечера я планировала отдать учебе. И как можно реже появляться дома, а со временем, чем черт не шутит, найти подработку и свалить из родительского дома.

А то, чем больше мозолишь им глаза, тем больше искушения поправить свое положение в общине за мой счет.

Как бы то ни было, но с родитльским контролем вопрос был решен. А вот со всем остальным…

Я очень сильно переживала из-за Тошки и его неожиданных и совершенно не нужных мне признаний.

Плакала, пытаясь придумать, как все вернуть назад, нашу дружбу, наши хорошие отношения. С горечью понимала, что это невозможно. От этого еще больше расстраивалась и плакала.

На этом фоне забыла совсем про Лиса и Камня, просто из головы они выветрились.

И очень даже напрасно, как оказалось.

Потому что прямо утром, на пороге универа, увидела и одного, и второго.

И, вишенкой на торте — Тошку!

Тошка с Лисом стояли вместе и, лениво перебрасываясь словами, синхронно шарили по толпе поднимающихся студентов взглядами.

А Камень просиживал зад на капоте своей черной машины, весь такой буртальный, в авиаторах, кожаной куртке и сногсшибательной ауре бедбоя. Неподалеку от него прыгали несколько уже основательно ушибленных поклонниц, возбужденно покусывали акриловые ноготки и бессмысленно улыбались, но Камню, как обычно, было на всех пофиг.

Очки не давали понять, смотрит ли он на кого-то конкретно, но вот чувствовала я, что запросто и этот товарищ по мою душу может тут отираться.

Преставив себе экшн-сцену с тремя известными мне величинами, я затормозила, а затем и вовсе, развернувшись, рванула прочь от крыльца, пока меня не заметили. Что-то подсказывало, что парни не в курсе о том, что их интересы ко мне не эксклюзивны, и могут сильно удивиться.

Я, конечно, не стадала манией величия, но вдруг еще начнут разбираться? Со мной, в первую очередь. Ославят на весь универ…

Чур меня!

На пары я опоздала, конечно, потому что пошла другим путем, через соседний корпус по крытой галерее, но зато и проблем не поимела.

В коматозе отсидев три пары, спокойно собиралась домой, и тут меня словила Маринка.

И вот я смотрю на нее в недоумении, и все понять не могу, чего она хочет от меня?

— Я говорю, пошли с нами! Прослушивание в группу будет!

— Какую группу еще? — вздыхаю я, уяснив, наконец, суть просьбы. И хочу добавить, что с меня и хора два раза в неделю вполне достаточно, но одногруппница перебивает:

— Как какую? — подпрыгивает Маринка от возбуждения, — ты не в курсе, что ли, что университетская группа занимает первые места на всяких фестивалях, в конкурсах? Если попадем туда, то это гарантия повышенной степухи! И всякие бонусы, типа общаги и оплачиваемой дороги.

— А ты петь умеешь? — спрашиваю я удивленно. Не замечала за ней таких талантов.

— Нет, но ты тоже не умеешь же! Но попробовать надо. Пошли для массовки! Вдруг повезет.

Вздыхаю, прикидывая, что у меня до допов есть еще два часа. Поспать бы… Но дома мне никто не даст, а тут где-то прятаться и кемарить… Ну… Такое…

— Ладно, — вздыхаю я, — пошли.

— О, круто! — воодушевляется Маринка, — двигаем тогда, а то там сейчас первые курсы набегут еще.

Мы идем по крытой галерее в сторону актового зала, я слушаю треп Маринки о том, что, даже если не умеешь петь, то можно прорваться, главное, быть активной и круто выглядеть. Слушаю и молчу, не желая говорить одногруппнице, как сильно она заблуждается. И насчет прорваться, если не умеешь петь. И насчет меня. Потому что, в отличие от Маринки, я петь умею.

24

О том, что в группе, куда идет набор бэк-вокалисток, одни парни, узнаю, так сказать, в процессе.

Пару минут с изумлением смотрю на скучающе рассевшихся старшекурсников, очень симпатичных, кстати, тут же одергиваю себя: нашла время, чтоб парней разглядывать! Мало мне проблем в жизни!

— Марин, а они вообще о чем поют-то? — поворачиваюсь к взволнованно ерзающей на сиденье рядом одногруппнице.

— Ой, ну ты вообще! — закатывает она глаза, — их песни все знают! Та-а-кие крутые! Я специально выучила самую топовую, “Я тебя хочу”.

— Что, так и поют?

Черт, если родители хотя бы краем уха услышат, что я пою такие песни, меня точно запрут дома и заставят наизусть всю книгу молитв выучить!

— Ну да, — Маринка явно не понимает моего замешательства и не оценивает степень шока, — ой, все! Не отвлекай, а то не услышим, как нас вызывать будут!

— А нас вместе вызывать будут?

Так, мне надо под любым предлогом отсюда убраться…

— Конечно, — фыркает Маринка, — ты видела, сколько народу? Если по одиночке, то они нас так неделю будут слушать!

— Но я не учила ничего… И слов не знаю.

И не хочу знать, кстати…

— Ну и ладно! Я же говорю, со мной просто постоишь, рот пооткрываешь.

Так и не поняв, зачем я нужна Маринке, если тут и без того массовка плотная, я замолкаю и снова оглядываюсь, пытаясь определить, в какую сторону ближе выходить.

Вокруг нас полно народу, все галдят, перешушукиваются, смотрят друг на друга недобро. Конечно, все друг другу соперницы. Пока еще просто нежными словами обмениваются. Кто-то кого-то назвал неправильно, кто-то на кого-то посмотрел…

Но, судя по накалу страстей, до физической агрессии недалеко.

Хм… Если Маринка надеется, что я буду от нее конкуренток отгонять, то совершенно зря. Я — вообще не боец. С Лисом и Тошкой это чисто случайность была.

Принимать участие в крысиных бегах я резко передумываю, потому что возможность получения бонусов и преференций от участия в группе пока под большим вопросом, а вот звездюли от родителей, если они узнают, что именно я пою на своих дополнительных занятиях, вполне реальны.

Нет уж, слишком велик риск…

— Марин, я вспомнила, что мне надо…

Я поднимаюсь с места, чтоб протиснуться между рядами к выходу, и в этот момент парень с переднего ряда, один из музыкантов группы, высокий, худой и симпатичный, встает и начинает говорить:

— Так, сейчас первый ряд…

Он говорит негромко, все настороженно прислушиваются, а я испуганно замираю в самой неудобной из возможных поз: сусликом перед фарами автомобиля.

И глаза, наверно, такие же дурные.

Из-за того, что я стою, девчонка позади не видит своего кумира и злится.

— Да сядь ты, корова! — шипит она и дергает меня за и без того неплотный хвост.

Резинка с треском лопается, мои лохмы, которые я так и не сумела за весь день привести в божеский вид, рассыпаются по плечам и лезут в лицо, а парень внезапно обращает на меня внимание:

— О, стоп! Это кто еще?

Он смотрит на меня, но в то, что реально заметил, верится с трудом, потому я оглядываюсь по сторонам, искренне надеясь, что не объект его внимания, а затем, поняв, что чуда не произошло таки, неуверенно пищу:

— Я?

— Ты! Рапунцель! Дуй сюда!

— Эм-м-м… Но я…

— Ну быстрее, чего застыла?

— Вот кор-р-рова, — злобно рычит девчонка, которая превратила меня в посмешище сейчас.

Похоже, она совсем не рада тому, что невольно сыграла против себя, не устранив, а, наоборот, выделив конкурентку.

— Ну ты чего? — шипит Маринка, а затем кричит весело парню, который позвал меня, — Саш, возьми меня лучше! Она петь не умеет!

Но Саша задумчиво осматривает меня, затем снова кивает, приглашая на сцену и бормоча что-то себе под нос.

Слышу только “нахрена петь, если такой рот”.

Не понимаю, о чем он, да и не особо стремлюсь.

И на сцену выходить тоже не стремлюсь.

Еще раз смотрю в сторону входа, наплевав уже на то, как это будет выглядеть со стороны. Пусть бегство, вообще пофиг.

И в дверях вижу Тошку! Он смотрит на меня, всем своим видом выражая неодобрение. И мне даже на расстоянии заметно, насколько Тошка зол и раздражен. Почему-то именно этот невыносимо дурацкий собственнический взгляд выводит невероятно!

Весь день Тошки и близко не было, и я, честно говоря, немного успокоилась. В конце концов, в том, что он внезапно сошел с ума и решил, что может начать ко мне приставать, моей вины нет. Я повода не давала.

Конечно, дружбе нашей конец, и это больно и жестоко, но что поделать? Ответить на его чувства я не могу, Тошка навсегда для меня — друг детства. А с друзьями не спят.

И теперь, даже если он сам захочет все вернуть на прежние рельсы, я не смогу. Просто потому, что буду каждую минуту рядом с ним думать, а не прокручивает ли мой друг в голове порно-картинки с моим участием? Так и с ума сойти недолго…

Тошка открывает рот, он явно намерен что-то сказать сейчас, может, во всеуслышанье заявить, что я — его девушка, или еще какую-то такую же невыносимую глупость, и я, пытаясь опередить его, торопливо говорю Сашке:

— Сейчас, одну минуту.

И, не глядя больше на своего бывшего друга, иду по проходу к сцене.

Поднимаюсь, немного робея перед залом, хотя эти эмоции мне знакомы, в хоре пою ведь, да и на отчетных концертах по классу фортепиано в музыкальной школе приходилось выступать.

Но там я готовилась, точно знала, чего ждать, а здесь…

Я смотрю на сидящих в первом ряду троих парней, участников группы, названия которой я до сих пор не знаю, кстати, и робко улыбаюсь.

Дурацкие волосы, волнами падающие ниже бедер, жутко мешают, но второй резинки у меня нет, и времени воевать с прической при помощи шпилек, тоже. Обычно я убираю все в тугой пучок, делаю хвост или банально косу плету. Но сегодня все против меня. И волосы тоже!

— Рапунцель, блять, — задумчиво говорит один из парней, затем поворачивается к Саше, — и нахера нам эта ромашка?

25

Я только моргаю в ответ на такую явную нелепицу. Вроде бы, нигде не упоминала, что петь не умею…

Но да ладно.

Судя по молчанию, ребята очень даже впечатлились моим пением, причем, вообще не понятно, с каким знаком, положительным или отрицательным. Не то, чтоб я не была в себе уверена, пою я неплохо, мой преподаватель по хору и сольфеджио всегда хвалила и даже предлагала перейти на хоровое отделение с фортепиано. Но тут просто наши с ребятами из группы взгляды на музыку могут не совпасть.

Молчу, смотрю на парней.

Они смотрят на меня.

И тоже молчат.

Отлично просто, блин.

Поняв, что, похоже, знак минусовый, я пожимаю плечами и иду к выходу со сцены, по пути машинально перехватывая копну волос в жгут, чтоб хоть чуть-чуть привести их к единому знаменателю. Особого разочарования нет. Не больно-то и хотелось, на самом деле. У меня и без того вагонище допов, только музыкальной группы для полного счастья не хватало. Не спорю, бонусы хорошие, но…

— Эй, ты куда? — вопрос меня догоняет уже внизу, возле лесенки, ведущей на сцену. Я, наладившись по боковому проходу к выходу из зала, удивленно поворачиваюсь.

— На занятия, — отвечаю спокойно, — у меня еще допы.

— Какие, к херам, допы? — Сашка, мельком переглянувшись с другими парнями, встает и поспешно идет в мою сторону, — Рапунцель, ты чего? Иди сюда!

Я, крайне сильно занятая в этот момент переплетением дурацкой косы, потому что достала до невозможности, отфыркиваюсь удивленно:

— Зачем? Мне пора уже.

— Будем разговаривать потому что, — терпеливо отвечает Сашка, — обсуждать.

— Эй, а мы? — обиженно подает голос кто-то из девчонок.

— Просмотр закончен, все свободны, — вспоминает про них Сашка, и, не слушая больше возмущенных и завистливых выкриков, подхватывает меня за локоть, тащит к ребятам.

— Ну, если только на пятнадцать минут, — бормочу я, шустро перебирая ногами, чтоб успеть за высоким и резким парнем. И чего меня в последнее время все таскают-то? Неужели произвожу впечатление тряпки?

Кошмар, конечно…

Зрительницы с негодующим ворчанием тянутся к выходу из зала, и в этот момент раздается злой голос Тошки:

— Куда ты ее прешь, Колесник? Она не будет с вами по сцене прыгать!

Все, словно по команде, поворачиваются и смотрят на моего бывшего друга детства, так и стоящего столбом у выхода из зала.

Я, пораженная до глубины души наглостью Тошки, которому я уже, вроде, все давно сказала и в самых неприятных выражениях, буквально немею.

Сашка, к этому времени успевший дотащить меня до парней, переглядывается с ними, затем смотрит на меня вопросительно:

— Твой парень, что ли?

Голос ко мне не возвращается пока, и потому только мотаю отрицательно головой. Проклятая коса, не иначе, решившая доконать меня сегодня, тут же разматывается, и волосы снова рассыпаются.

— Охренеть, ты Рапунцель… — тут же бормочет один из парней, невысокий, очень широкоплечий брюнет с немного хищным разрезом глаз. То ли татарин, то ли бурят, я не особенно разбираюсь. — Сах, у меня идея — охуеть!

— Погоди с идеей, у нас тут небольшая проблема… — цедит Сашка, сурово изучая Тошку, шустро сбегающего по ступенькам вниз. К нам.

— Васька, домой быстро! — рявкает Тошка, не обращая внимания больше на парней.

Не знаю, на что он рассчитывал, отдавая этот идиотский приказ, но результата желаемого не получает, естественно.

Я остаюсь на месте, Саша хмурится, еще один парень из команды, симпатичный блондинчик в очках, поднимается с места и изучает Тошку с таким выражением на надменной холеной физиономии, словно перед ним что-то не особо привлекательное, а то и мерзкое. Таракан, например.

И только татарин не обращает ни на кого внимания, занятый исключительно набиванием какого-то текста у себя в смартфоне.

Правда, при этом на меня периодически поглядывает.

— Весик, ты какого хрена здесь? — неласково здоровается с Тошкой Саша.

— За девочкой своей пришел, — давит на него наглым тоном бывший друг, и я начинаю раздуваться от нахальства и беспардонности. И все это — молча, потому что дар речи так и не проявился пока! Беда! Как я петь-то буду?

— А она говорит, что не твоя, — все так же хладнокровно говорит Сашка и чуть выступает вперед, словно хочет меня заслонить от Тошки!

— Да она с головой не дружит! — еще больше наглеет Тошка, — у нее бывает иногда. Перезанималась. У нас свадьба летом!

Че-го???

И вот тут-то ко мне дар речи и возвращается…

Открываю рот, и Тошка мгновенно узнает о себе кучу новых сведений. В частности о том, кто у нас тут с головой не дружит, и кто на ком женится летом.

К концу моего спича парни уже ржут в голос, Тошка синеет и пытается рвануть ко мне, очевидно, чтоб рот закрыть, но Сашка не пускает.

Да и блондин, Артем, тоже грудью встает на мою защиту. Завязывается небольшая, но довольно злобная потасовка между парнями. Я краснею, бледнею и дико жалею себя. Сто процентов, после такого концерта, ребята не захотят иметь со мной ничего общего. Сейчас защищают, да. Но зачем им проблемная певица?

И только их другу плевать на некрасивую сцену, развернувшуюся прямо у него над головой. Он поглощен своим делом, глаза горят, пальцы с бешеной скоростью бегают по экрану, набирая текст.

— Мы с тобой потом поговорим! — в итоге, Тошка, под гнетом обстоятельств и превосходящих сил противника, разворачивается и выскакивает из зала.

Парни переводят дух, а затем, опять же, словно по команде, поворачиваются и смотрят на меня.

— Ну, и что это было, Рапунцель? — спрашивает Сашка, я пожимаю плечами, отказываясь отвечать за внезапное сумсшествие бывшего друга, и в этот момент подскакивает со своего места третий участник группы:

— Все! Бляха, это будет бомба, отвечаю! — тут он с удивлением оглядывается по сторонам, затем всматривается в наши раскрасневшиеся после недавней перепалки физиономии и с удивлением спрашивает, — а че тут было-то?

26

— Не, Васька, не так, — у парня с монгольским разрезом глаз оказывается очень смешное имя, Рафик. И поистине азиатская упертость и дотошность. Он в очередной раз тормозит меня чуть ли не на начальных нотах, терпеливо объясняя, как именно следует вступать.

Я слушаю, киваю, парни на своих местах тупо скучают, но ни слова против не говорят. В том, что касается творчества, Рафик — признанный авторитет. Судя по всему, именно он все песни для группы пишет и на ноты их перекладывает. Аранжировкой занимается Сашка, а Артем — просто послушный исполнитель. Каждый на своем месте, в общем. И мне ужасно хочется тоже оказаться с ними на одной волне. На своем месте. Потому на допы положен жирный минус, по крайней мере, сегодня, и я полностью погружаюсь в процесс.

— Вот смотри, ты начинаешь здесь. Все время здесь! А надо… — Рафик показывает место на нотоносце, я снова киваю.

— Давай еще разок, — командует Сашка, получив отмашку от Рафика.

И начинает мягким, обволакивающим баритоном, от которого у девчонок сто процентов сердечки начинают сбоить:

— Ты проходишь мимо каждый день,

каждый день

Я смотрю шальными — и опять

словно тень

за тобою следом каждый день

каждый день

бредом, просто бредом

мне все это кажется…

Я облизываю губы, ловя ритм, что задает Сашка, и вступаю нежно-нежно, аккуратненько:

— Твои глаза меня смущают, слишком ярко…

Твои слова меня заводят, слишком жарко

Ты взгляд горящий не отводишь, сгораю

Ты только следом ходишь, ходишь… за мною…

В этот момент вступает битом Артем, добавляя четкости ритму, и я прикрываю глаза, ловя общий вайб, невероятно красивый и чувственный. И перед внутренним взором у меня отчего-то черный-черный, яростный взгляд Каменева… А в следующее мгновение — шальной, веселый и настойчивый взгляд Лиса… Спохватившись, что думаю вообще не о том и не вовремя, торопливо распахиваю ресницы и подхватываю припев, стараясь вытягивать его на чувственной тональности.

— Твои глаза — мое несчатсье, погибель…

В этот момент я наталкиваюсь взглядом на зрителя, молчаливо наблюдающего за нами из глубины зала, и чуть не сбиваюсь с ритма.

Откуда он тут?

Когда пришел?

Смотрю на ребят, но они увлечены и не обращают внимания на то, что за нами наблюдают посторонние.

Я понимаю, что прерываться сейчас, когда у нас только-только все начинает складываться, нельзя, а потому перебарываю внутренний мандраж, и продолжаю чуть дрогнувшим голосом:

— И только в них себя ищу я, тону я

И только ты меня удержишь и примешь

И лишь тебя давно люблю я…

Люблю я…

Я замолкаю, неотрывно глядя в темные глаза Каменева и едва переводя дыхание.

Он же, как мне кажется, весь подался вперед, словно зверь перед прыжком, напряженные скулы, четко очерченные заострившиеся черты лица… Боже… Да что со мной?

Занятая своими переживаниями, я не сразу осознаю, что меня, оказывается, хвалят.

— Офигенно, Вась! — говорит Рафик, подставляя мне ладонь для хлопка, — у тебя в финалочке такая хрипотца проявилась — чистый секс! Запомнила, как это сделала?

Киваю, машинально давая ответную пять.

— Ну вот так и будешь делать, — решает Рафик, — я реально, когда слушал, чуть не кончил.

Осознав, что такое он несет, вспыхиваю и отворачиваюсь, а Сашка, нахмурив брови, принимается выговаривать Рафику:

— Слышь, ты за языком следи. У нас тут девочка-ромашка. Напугаешь, сбежит!

— Да кто ж ее теперь отпустит? — улыбка у Рафика получается хищная, а лицо монгольского завоевателя — излишне довольное.

Он осматривает меня с ног до головы, и я, вспыхнув еще больше, невольно делаю шаг назад.

Ну надо же, блин!

Так хорошо все было! И Рафик этот, на самом деле, большой молодец, талантище. Вон, какую красивую песню на коленке за десять минут сочинил! А сейчас ведет себя, как моноголо-татарин на завоеванных русских территориях!

— Я вообще считаю, что ее надо брать, как можно скорее, — говорит он, ухмыляясь, — а то тут уже невнятные чушпаны нарисовались всякие. Не уследим, утащат и под замок посадят! Давай, Рапунцель, выбирай…

— Она уже выбрала, — раздается холодный низковатый голос из зала.

Все оборачиваются на звук, а я, с тихим вздохом, прощаюсь со своей несостоявшейся карьерой певицы.

Сначала Тошка, потом эти шутки неуместные, а на закуску — Камень…

Меня сейчас из зала выпнут быстрее, чем успею “всем пока” сказать.

Ну что поделать? Не сложилось…

— Камень? — удивленно спрашивает Сашка, — а ты тут какого забыл? Или она твоя?

Он поворачивается ко мне и с обидой говорит:

— Ты чего молчала-то?

— Я-а-а-а…

Мне надо что-то сказать, но не получается, потому что Камень внезапно разговорчивый.

— Моя.

Ой. Просто — ой.

— Ну блять… — разочарованно тянет Рафик, а Артем усмехается, глядя на расстроенное лицо приятеля.

— Слушай, Камень, — осторожно, не напирая, начинает Сашка, — мы ничего такого, ты же понимаешь? Просто она поет охуенно, нам как раз надо…

— Да, — медленно кивает Каменев, не сводя с меня взгляда, — охуенно… И не только вам надо…

— Ну так что? — продолжает разговор Сашка, — вне в норме тогда?

— Все в норме! — рявкаю я, приходя в себя и злясь на чересчур разговорчивого Камня.

Надо же, какой наглый! Да еще и врет!

Но опровергать этот бред не спешу, отметив, насколько аккуратными стали парни из группы, когда Каменев назвал меня своей. И взгляды перестали быть тягуче-сладкими, и блеска в глазах поубавилось. Так, глядишь, и на нормальный рабочий ритм перейдем.

А мне, несмотря на некоторые непонятки, ужасно хочется с ними работать.

Пока пела, такое удовольствие получила, просто от одной принадлежности к чему-то невероятно клевому, красивому, стильному! Не хочу это все терять! Но и становиться мишенью для грубых ухаживаний, а чувствуется, что парни только так и умеют, им другого и не требовалось никогда, с их популярностью и внешностью, не хочу.

27

— Ты… Ты чего такое говорил сейчас?

Мой голос похож на хрип, даже горло дерет, словно наждаком.

Камень осматривает меня с ног до головы, медленно и крайне нахально. Напоказ, лениво перекатывает во рту непонятно, откуда взявшуюся зубочистку…

А после просто разворачивается и идет прочь!

Молча.

Не удостоив меня даже прощальным взглядом!

Я пару секунд в полной оторопи смотрю на удаляющуюся по коридору широченную спину, обтянутую черной футболкой, хлопаю ресницами, ощущая себя крайне глупо.

Это что такое происходит?

Сон, что ли, какой-то дурацкий?

Нелогичность поведения Камня зашкаливает, а еще у него серьезные проблемы с головой, похоже.

Сначала устроить концерт в зале, опозорить меня перед парнями, потом спокойно выйти со мной в коридор, подальше от лишних ушей и глаз… И молча свалить в закат, не пожелав ответить за свое поведение!

Я бестолково и беспомощно оглядываюсь, словно пытаясь найти ответы на свои вопросы, но никому вокруг до меня дела нет.

Народ ходит, полностью загруженный, да и мало его, народа. Основные пары закончились, только такие, как я, зубрилки, в универе сидят, по различным допам.

Ну, и еще где-то далеко по коридору вижу розовое платье Маринки. Не иначе, меня караулит.

Еще с ней объясняться…

Снова перевожу взгляд на Камня, уже дошедшего до выхода на лестницу. И срываюсь следом!

Мной движут злость и желание получить все-таки ответы на свои вопросы!

Это настолько яркие желания, что инстинкт самосохранения забивается напрочь.

— Сто-о-й!

Я догоняю Камня уже на лестнице, да так резко, что не успеваю затормозить и врезаюсь в его спину со всего маху.

Он поворачивается и умудряется перехватить меня до того, как улечу вниз головой.

Придерживает за талию, прижимает к перилам для устойчивости.

И все это — по-прежнему молча.

Я же, переведя дух, упираюсь ладонями в его грудь, тут же ужасно смущаюсь, некстати вспоминая, как пыталась остановить его, бешеного, той ночью, на капоте машины.

Сейчас, слава богу, день, и люди вокруг…

Но ощущение того, что мы опять наедине, и ничего не помешает каменному парню сделать со мной все, что ему захочется, нарастает.

Смотрю в его темные, горячие, как адское пламя, глаза и лихорадочно пытаюсь вспомнить, какого черта я его догоняла? Чего хотела-то?

Спросить…

Точно!

Спросить!

— Зачем ты назвал меня своей?

Камень чуть сужает глаза, но не отвечает. Смотрит на меня, ладони на талии тяжелеют. Ох… Может, ну их, эти вопросы и ответы?

Но бесконечно прятаться тоже невозможно, учитывая такой выбрык с его стороны. Я-то думала, что отвадила его, а, оказывается, это вообще не так!

— Где твой жених, маленькая? — неожиданно задает вопрос Камень, тяжело сжимая меня и поглаживая большими пальцами по животу… Вверх-вниз… Вверх-вниз… Становится горячо и страшно. А еще голова, судя по всему, отключается окончательно, потому что смысл вопроса не сразу понимаю.

Жених?

Какой еще жених?

Ох, черт! Жених!

— До-дома… — растерянно булькаю я, стараясь стоять смирно и не обращать внимания на настойчивую мягкую ласку его горячих шершавых пальцев.

Пальцы замирают прямо напротив пупка, Камень жестко вглядывается в мое лицо:

— У тебя?

— Чего?

— У тебя дома, спрашиваю, жених?

— Не-е-ет…

Камень жмурится, словно кот, довольно и мягко, кивает, будто услышал то, что ему хотелось, а затем отпускает меня и просто молча сбегает вниз по лестнице!

И в этот раз я не совершаю прежней ошибки, не бегу следом выяснять, что именно он имел в виду.

Сдается мне, что ничего хорошего я в любом случае не услышу.

Стою, бессмысленно глядя вниз, в проем лестницы, где скрылся только что Камень, и как-то даже мыслей в голове никаких. Пусто-пусто там, словно в барабане.

Наверно, какие-то вещи для меня сегодня — чересчур.

Надо домой, пожалуй, помыться, поесть, лечь в кровать… И проспать минимум сутки!

— Вот ты коза! С Камнем мутишь, оказывается! — обиженный голос Маринки за спиной дает понять, что рановато я настроилась на спокойное завершение вечера.

Не с моей удачей, как говорится…

Поднимаю голову, смотрю на нее, стоящую на верхней ступеньке лестницы, вздыхаю. Маринка пылает праведным гневом, ее можно понять… Наверно. Меня бы кто понял!

Становится как-то очень грустно и одновременно обидно за себя, любимую.

И вообще не хочется сейчас заниматься выяснением отношений.

— Это вообще не то, о чем ты подумала, Марин, — со вздохом поясняю я, поворачиваюсь и иду вниз по лестнице.

— Эй… Стой! Как это “не то”? — Маринка догоняет меня, цепляет за локоть, заглядывает в лицо, — ты же только что с ним обнималась! Ну, Вась… Ну скажи, что ты с ним мутишь! Клянусь, я — могила! Никому! Вообще! А ты меня на бой сводишь? Мне там так один парень нравится, Тигр, может слышала?

Я вообще не понимаю, о чем она говорит, ускоряюсь, стремительно летя вниз по ступенькам.

— Марин, мы не встречаемся, — терпеливо повторяю я на бегу, — вообще. Мы просто разговаривали, а ты все не так поняла.

— Окей, ладно! Ладно! — Маринка ускоряется тоже, чтоб успевать за мной, — но на бой ты отведешь меня, да? Он уже завтра!

— Какой бой, что ты несешь? — бормочу я, с удивлением понимая, что Маринка, судя по всему, не держит на меня зла за казус на прослушивании, вообще про это забыла и думает совсем о другом теперь. Боже, у нее сосредоточенности меньше, чем у рыбки Дори!

— Ты чего? Об этом весь универ говорит! — пищит возбужденно Маринка, — Камень дерется с парнем из столицы! Там какая-то мутная же история была, типа, Камень не хотел, а потом внезапно согласился, а тот парень орет, что порвет его, а Камень молчит, а еще на него бабки ставят… На то, что проиграет… Большие. Потому что тот парень чемпион какой-то. Но это не важно… Там, перед этим боем, еще два будет, и мой Тигр тоже будет… И мне так хочется, но туда фиг попадешь, а ты же точно там будешь, раз вы с Камнем… общаетесь?

28

Я была бы очень рада, если б этот жутко длинный день наконец-то завершился… Но что там было про меня и удачу?

Вот то-то…

В голове крутятся бешеными белками мысли про Камня, его слова, его взгляды, прикосновения, и Маринка тут еще со своими претензиями и просьбами, и бой какой-то… Какой, нафиг, бой?..

— А ну, стоять!

Да что же это такое?

Я сейчас настолько загружена, что на Тошку, преградившего мне дорогу с явным выражением поругаться на лице, смотрю злобно.

И, не считая нужным вообще с ним разговаривать, пытаюсь обойти по касательной.

— Стоять, я сказал! — рявкает он, изображая властного господина, и хватает меня за локоть, резко дергая на себя.

От неожиданности буквально лечу в его сторону, машинально хватаюсь за плечи бывшего друга.

— Ты сдурел???

— Это ты сдурела! — шипит он злобно, встряхивая меня больно и жестко, — какого хера ты устроила? Я тебе запретил! Ты меня опозорила!

— Чего? — я, несмотря на то, что голова серьезно так мотается от каждого грубого рывка, прихожу в какую-то священную боевую ярость. Потому что сколько можно уже меня доставать? — Ты рехнулся? Запретил? Ты мне не можешь ничего запрещать, понял? Ничего! Сам себя позоришь, дурак!

— Да ты… Да ты… Сучка! — выдыхает Тошка и неожиданно принимается меня целовать! Это до такой степени вымораживает, что не могу терпеть, дергаюсь в его руках, отворачиваюсь, стремясь избавиться от слюнявых поцелуев, а Тошка словно с ума сходит, лижет мне шею, щеки, пытается поймать губы и бормочет при этом торопливо и жалко, — ну хватит уже, хватит… Ну ты же моя, понимаешь, моя! Я же тебя с детства… Я же за тебя…

— Да что за бред? — сатанею от злости я, — Тошка, пусти! Пусти! Я не хочу, не хочу!

Я борюсь с ним уже всерьез, понимая, что парень отчего-то совсем сошел с ума, а мы в самом низу лестницы, на первом этаже, и двери закрыты перед нами, и никто не увидит, не придет на помощь! Страх начинает дурить голову, я забываю о том, что могу позвать на помощь, просто слепо бьюсь в его лапах, словно пойманная рыба.

— Вась, я тебя заберу, слышишь? Заберу! — Тошка прижимает сильнее, оттесняет уже под лестницу, в темный уголок, и меня продирает дрожью, когда осознаю, куда он меня тащит, — у тебя все будет! Родаки все сделают, Вась! Уедем с тобой в Москву, будем жить вместе, учиться… Давай, Вась! Я дурак, зачем позволил тебе сюда… Дурак…

— Дурак, да! — мне удается наконец выпростать руку и с наслаждением ударить Тошку по щеке, а потом еще раз и еще, не жалея, с оттягом, до отбитой ладони. Он не отпускает, но хотя бы тормозит. Смотрит на меня, тяжело дыша, в глазах — дикость. Он совсем другой сейчас, мой бывший друг детства, я не знаю этого парня, чужого и жуткого! И не хочу знать!

— Ты все равно никуда не денешься, слышишь? — резко переклинивает его от мольбы к злобе, губы кривятся в оскале, — либо ко мне, либо родаки на хуй местного божка посадят!

— Чего?

Я не думала, что кто-то знает о планах родителей на мой счет, и сейчас это шокирует похлеще, чем случившееся буквально минуту назад.

— Того, — передразнивает Тошка, — думала, никто не в курсе? Дура ты! Я тебе вариант предлагаю! Нормальный! А ты все бегаешь, овца.

— То есть, ты просто так помочь мне не хочешь? Только через кровать? — шепчу я, отчего-то чувствуя острую боль в сердце. Странное ощущение: вроде бы, уже и отпустила нашу с Тошкой дружбу, перестрадала… А все равно больно, когда он вот так, каждым словом, все, что было светлого между нами безвозвратно уничтожает…

— А нахрена мне просто так помогать? — добивает меня Тошка.

Я стою, внезапно потеряв волю к борьбе, поникшая и раздавленная. Еще одно доказательство того, что я никому не нужна…

— Тогда, может, мне найти того, кто поможет на моих условиях? — эта мысль приходит в голову внезапно и прочно там укореняется.

Тошка стискивает зубы, и, видно, решив, что хватит со мной говорить, снова тянется к моей шее…

— Нет! Нет! — толкаю я его в грудь, бью по щекам.

— Да заткнись ты уже!

— Отвали, дурак!

— По-моему, она не хочет, чтоб ты ее трогал… — спокойный голос с ленивыми, вальяжными интонациями разбивает морок кошмара.

Тошка замирает, глядя за мою спину, на того, кто прервал нас. И бледнеет. Сильно, чуть ли не до синевы. Он явно испуган!

Я пользуюсь возможностью и резко дергаюсь, вырываясь из его рук, отшатываюсь спиной…

И тут же оказываюсь в других!

И куда более жестких и сильных!

Меня спиной прижимают к твердой груди, обволакивает терпковато-свежим запахом, смесью табака, мятной жвачки, холодного парфюма. Ошеломленно перевожу взгляд с напряженно-испуганного лица Тошки на татуированную по самые пальцы руку, удерживающую меня…

Лис! Боже, это же Лис!

Только его мне и не хватает для полного комплекта.

Обреченно дергаюсь, пытясь вырваться, но, конечно, моя попытка смешка и вряд ли заметна Лису.

Он легко удерживает меня, ловко перехватив поперек, чуть ниже груди, наклоняется, мягко вдыхает запах волос.

— Красивые волосы, малыш, — бормочет он, и я только отдуваюсь с досадой. Проклятые лохмы! Совсем растрепались за время борьбы с Тошкой!

— Пусти ее, — проявляется Тошка, но как-то неуверенно звучит его голос, и мне эти жалкие просящие интонации неожиданно доставляют удовольствие. Со мной он совсем по-другому говорил, изображал брутала и мачо! Конечно, легко это делать, когда противник заведомо слабее!

Правда, с Лисом ситуация у меня такая же, как и с Тошкой, и даже, пожалуй, безнадежней… Потому что мне иррационально нравится, как он меня держит. Крепко и в то же время бережно, аккуратно, чтоб не причинить боль.

Его крепкий собственнический хват так отличается от грубых тисканий Тошки! Чувствуется, что Лису не треубется причинять боль для того, чтоб сделать девушку покорной… Откуда во мне это знание — вообще непонятно, но оно есть. И именно оно помогает чуть-чуть расслабиться, самую малость.

29

Я с недоумением смотрю в серьезные жесткие глаза Лиса, молчу. Надо же, каким разным он может быть! В последнюю нашу встречу, помнится, этот наглец изображал такого крутого бед-боя, настойчиво лапал меня, целовал, предлагал всякие гадости, покупал даже…

А сейчас требует отчета, словно он… Он имеет на это право!

Как же задолбали мужчитны, считающие, что имеют право на меня!

— А зачем мне врать?

— Например, чтоб набить себе цену… — усмехается он, и я тут же понимаю, что снова обманулась в оценке! Лис — по-прежнему невыносимый придурок, считающий, что весь мир крутится только вокруг него!

— Почему отпустил тогда? — удивляюсь я, решив не комментировать услышанный бред.

— Хотел посмотреть… — он внезапно наклоняется ниже и с шумом втягивает воздух у моего виска. Едва слышно рычит возбужденно.

Ах, да… Я же… Как это? “Невыносимо вкусно пахнущая дрянь”, кажется, именно так он сказал тогда…

И вот надо же, знаю, что все происходящее — оскорбление, редкая гадость и совершенно не нужное мне, но внутри все подрагивает в волнении, когда Лис так близко.

Хочется одновременно оттолкнуть его, избавиться от его общества, и, наоборот, потянуться, позволить стать еще ближе… Дьявольское искушение, как сказал бы брат Игорь…

Воспоминания о мерзком брате Игоре не на шутку взбадривают, и я, скинув морок порока, в который невольно погружаюсь в присутствии этого живого воплощения всего самого плохого на земле, упираюсь ладонями в грудь Лиса, показывая, что не желаю, чтоб так близко стоял! Не хочу!

— Ты так забавно возишься… — бормочет он, не собираясь отклоняться, наоборот, словно бы прижимаясь еще сильнее, — ты же понимаешь, что это заводит? М?

— Да тебя все заводит! — досадую я, в основном, даже не на Лиса, а на себя! Ноги подрагивают! Ну невозможно же! — Потому что ты озабоченный! Маньяк!

— Не без этого, малыш, — вздыхает Лис и кладет обе ладони мне на плечи. Ой, горячо как!

Невольно шиплю от остроты ощущений, дергаюсь, но он не отпускает, просто чуть отклоняется, чтоб в глаза мне посмотреть.

Я залипаю на контрастной, по сравнению со светлой кожей, темноте его зрачков, моргаю загипнотизированно.

— И что? — как мне удается противостоять его напору, непонятно, голос словно чужой, — посмотрел?

Лис моргает, словно не понимает, о чем спрашиваю. Словно забыл про наш разговор!

— Посмотрел? — сильнее упираю руки в его грудь, чувствую, как сильно и быстро бьется сердце. Прямо в центр моей ладони. Это так… Странно.

Лис очень большой, конечно, меньше Камня, но все равно высокий, сильный, хлесткий такой. Концентрированная бешеная ярость.

И сейчас весь этот концентрат — под моей ладонью.

— Посмотрел… — кивает он, сужает глаза, облизывает губы, медленно и нарочито тягуче оглядывая меня, тормозя взглядом на руке, упирающейся ему в грудь, — посмотрел…

— Насмотрелся? — я не хочу выяснять, что именно он увидел и понял, в любом случае, разговор у нас сейчас не словами происходит. А действиями. И тут я не собираюсь отступать. — А теперь отпусти. Мне к жениху надо.

— Ты ведь врешь, малыш, — Лис не собирается отступать, — какой еще жених? Весик явно крышей потек. Тебе восемнадцать-то есть?

— Есть. — Вскидываю подбородок, — совершеннолетняя. Могу сама решать!

— И тут тоже сама? Решила?

— Сама!

— Мм-м-м… — с усмешкой тянет Лис, — первая любовь, малыш?

— Да! — с вызовом чеканю я.

Лис молчит пару секунд, словно раздумывая, что делать дальше.

И я с волнением жду его решения, понимая, что, если не захочет он, то вряд ли я отсюда уйду сегодня. Целой.

В универе уже никого, под лестницей темно и тихо, Тошка свалил, обиженный дурак, и спасать меня не будет. На него и без того особой надежды не было, учитывая, как всегда бледнел и писался под себя при виде Лиса.

Так что некому мне помочь…

Разве что, случится чудо, и сюда заглянет Лешка Каменев? Хотя, с чего ему это делать, вообще непонятно.

И еще непонятней, кто из них на самом деле хуже, Лис или Камень?

Лично меня пугают они оба…

— Я могу идти, раз уж мы все выяснили? — не могу удержаться, пытаюсь торопить события, потому что силы уже на исходе.

Этот сексуальный маньяк слишком сексуальный!

Даже меня, девственницу, кроет! Но это, наверно, только потому, что я изначально грешница… Любая приличная девушка слушалась бы родителей, делала то, что они советуют… А я, получается, вообще не приличная…

Надо бы попререживать по этому поводу, но уж как-нибудь потом.

— Иди… — после колебаний говорит Лис, нехотя убирая от меня руки. Ну слава богу, принуждать не собирается!

Все же, не до такой степени сумасшедший, хоть какие-то границы имеет!

— Слушай… — я уже протискиваюсь мимо него, когда жесткая татуированная ладонь перехватывает за руку, обжигая чуть ли не до кости, — а не хочешь… Последнюю гастроль перед скучной семейной постелью?

— Что?

Я вообще не понимаю о чем он, и Лис, цинично глядя на меня, разъясняет:

— Покатаемся? Чтоб было, что вспоминать потом?

Н-да…

Пожалуй, я поторопилась с определением степени его сумасшествия…

30

— Нет уж, — приходится приложить усилия, чтоб вырвать ладонь из его лапы, — без меня как-нибудь…

— Пожалеешь, малыш, — Лис не торопится меня отпускать, но и не причиняет боль. Просто держит. Просто смотрит.

А я просто залипаю на его глазах.

— Давай, покажу, как это будет… — он тянет меня к себе, мягко-мягко, и я, поначалу невольно подавшись вперед, затем прихожу в себя и дергаюсь, вырывая руку и отпрыгивая в сторону на метр.

Уф! Ну надо же! Гипнотизер хренов!

— Нет!

Разворачиваюсь и выбегаю прочь, не желая больше смотреть на этого искусителя, не желая слушать его!

И мне, наверняка, кажется, что он говорит вслед:

— Посмотрим…

На улице, выдохнув и глотнув свежего смога, прихожу в себя.

Без сил приваливаюсь к монументальной колонне у входа.

Ох, и день сегодня! Напряженный какой!

И долгий, надо же!

Домой… В душ, лечь в кровать, вытянуть ноги…

Пиликает телефон, достаю, смотрю сообщение и, застонав от досады, чуть ли не бьюсь затылком о колонну.

Мама пишет, что сегодня мне надо прибираться в молельном доме!

Проклятый день все никак не закончится…

Отказать нельзя, я только-только помирилась с родителями.

Пишу короткое “Помню”, вздыхаю и иду на остановку автобуса.

Может, там будет сидячее место, и я подремлю полчасика, пока еду до нашего района…

В молельном доме тишина.

Захожу, осматриваюсь, убеждаясь, что никого нет и радуясь этому.

Что где находится здесь, я прекрасно знаю, потому не медлю. Приберусь за час и домой. Ура.

Раздеваюсь, топаю в подсобку за перчатками, ведром и шваброй.

Прохожу по рядам скамеек, проверяя, не оставлен ли мусор. Община у нас тихая, но люди иногда все же свиньи.

Убираю лишние свечи, складываю на место молитвенники, выставляю ровно лавки.

Оглядываюсь. Ну, все не так сложно, на самом деле. Я не первый раз это делаю, правда, раньше с мамой сюда приходили, и работы было в два раза меньше, наверно…

Теперь только полы помыть.

Набираю воду в ведро, окунаю швабру, иду в самое начало дома, к каморке, где обычно сидит брат Игорь.

К нему я не заглядывала, уверенная, что дверь заперта. По крайней мере, раньше всегда так было.

И потому испытываю огромный шок, когда замок неожиданно щелкает, и на пороге каморки появляется круглая фигура брата Игоря. Он что, все это время был тут?

И не обозначил никак свое присутствие?

— Добрый… вечер… — бормочу я, таращась в круглое бледное лицо брата Игоря и невольно отступая назад.

— Добрый, сестра, — здоровается он, немигающе глядя на меня.

— Яа-а-а… Простите, я думала, что все уже ушли… — зачем-то начинаю объяснять я.

— Ничего, я не помешаю тебе, сестра, — кивает брат Игорь, наступая на меня и заставляя отходить все дальше и дальше. Ловлю себя на том, что прижимаю к груди ведро, словно защищаясь от него.

Ничего себе, я с ума схожу!

Конечно, приятного мало, но это же брат Игорь… Чего бояться-то? Не особенно удачно, конечно, учитывая планы матери, но не факт, что сам брат Игорь в курсе их.

И, даже если в курсе и не против, то что он мне сделает тут? Ничего…

— Я все же подожду, пока вы закончите… — прибираться в его присутствии не хочется.

— Я еще задежусь потом, у меня дела… Ты приступай, я посижу в уголке. Тихонько.

Брат Игорь в самом деле садится с края, опирается спиной о стену, складывает руки на животе…

Я наблюдаю за ним с недоумением и страхом.

Если у него дела, какого… сидит тут?

Но спрашивать, естественно, не собираюсь.

Скрипя зубами, ставлю ведро на пол, окунаю швабру и принимаюсь мыть пол, стараясь не поворачиваться к безмолвно наблюдающему за мной брату Игорю спиной. Инстинкт самосохранения не позволяет.

И без того неприятно.

Я мою, а он смотрит. Ничего не говорит, просто смотрит. А ощущение, что в грязи валяет. Фу-у-у…

Нервничаю, все сильнее краснею, волнуюсь и стараюсь как можно скорее все завершить.

Фух… Вроде бы, все…

— Вон там еще, сестра, в углу, ты пропустила… — ласково говорит брат Игорь.

Осматриваюсь, не понимая, где именно не заметила грязь, и понимаю, что он показывает на угол четко перед собой.

Для того, чтоб там попыть, мне придется наклониться и встать на колени.

К нему спиной.

Выдыхаю, чувствуя, как от омерзения и непонятного страха мороз по коже продирает, поворачиваюсь и иду в угол. Опускаюсь на колени, доставая туда, куда указал брат Игорь… И слышу за спиной шелест одежды! Словно он… Словно он трогает себя сейчас! Именно так, как я думаю! По-извращенски!

Замираю у ужасе, боясь повернуться и убедиться в том, что не ошибаюсь! Не хочу этого знать, не хочу!

Резво тру пол, стараясь не думать, как выгляжу сзади сейчас, а затем быстро поднимаюсь на ноги, не глядя на брата Игоря, но краем глаза замечаю, как при моем неожиданном движении, его руки убрались от паха.

То есть, я не ошиблась!

Ох, блин! Да меня стошнит сейчас!

— Я закончила, до свидания, — бормочу, не оглядываясь и стремительно убегая прочь.

Брат Игорь что-то мне отвечает, но я не слушаю.

Прибираю инвентарь, похватываю куртку, выскакиваю за дверь и бегу домой так быстро, словно за мной черти гонятся!

Дома, радуясь, что родители заняты каждый своим делом: мама на кухне молится, а папа в комнате смотрит телевизор, долго оттираю себя в ванной, чувствуя себя невероятно грязной, отказываюсь от ужина и иду спать.

И, уже лежа в постели, позволяю себе подумать о случившемся и со всей четкостью понимаю: из кожи вылезу, но больше наедине с этим упырем не останусь. И вообще, сделаю все возможное, чтоб съехать от родителей и навсегда забыть про общину и про брата Игоря в частности!

31

— Ну, в целом уже неплохо, — Сашка задумчиво просматривает на экране смартфона запись нашей репетиции, переглядывается с Рафиком, — все, конечно, сырое… Но на первый раз сойдет.

Киваю, даже не собираясь возражать, хотя, на мой непрофессиональный взгляд, получилось душевно.

Та баллада, которую Рафик вчера буквально на коленке накидал, сегодня, благодаря аранжировке Сашки и виртуозной техничности Артема, обрела выпуклость и характер. И мой голос, неожиданно мягкий и проникновенный, ее только украсил.

Короче говоря, понятно, что мне все очень сильно понравилось.

И парням, судя по довольным физиономиям, тоже.

— Думаю, сегодня ее заценят, — говорит Сашка, — не совсем под формат, но, с другой стороны, это новинка, как раз и обкатаем…

— Уверен? — Рафик с сомнением крутит темноволосой головой, щурится на меня пристально, словно пытается что-то скрытое увидеть, — а если лажанем? Рановато еще…

— Нихрена, — решительно отвечает Сашка, — разведка боем. Чем раньше, тем лучше. Времени рассусоливать нет, сам понимаешь, сроки поджимают.

— Ребят, а мне никто ничего не хочет объяснить? — я решаю вмешаться в разговор, потому что есть ощущение, что что-то упускаю сейчас.

— У тебя вечер сегодня свободный? — разворачивается ко мне Сашка.

Киваю настороженно.

— Обкатаем песню на небольшом форматном мероприятии.

Ой…

А что так сразу-то?

— Эм-м-м… У нас только одна репетиция… И вообще, я… — сама понимаю, что блеяние мое смешно, да и опасно, потому что парни могут и передумать меня брать к себе, если начну кочевряжиться с самых первых дней, но поделать с собой ничего не могу.

Страшно же!

Я на публике выступала, естественно, а кто из выпускников музыкалки не выступал?

Но это другое!

— Там непритязательная публика, — успокаивает меня Сашка, а Рафик ржет. Подозрительно это все… — Все схавают!

— А… Где? — осторожно интересуюсь я, — выступать, в смысле?

— Да тут, недалеко, — Сашка, кивает Артему, чтоб складывал аппаратуру, — в спорткомплексе универа.

— А что там сегодня?

— А ты не в курсе? — остро щурится на меня Рафик, — ты же девчонка Камня.

— И… Что? — я решаю не опровергать этот бред, не до того сейчас. Да и есть свое удобство в моем новом, пусть и фальшивом, статусе. Никто из ребят ничего себе такого не позволил сегодня. Только рабочие отношения. И сплошной кайф от процесса. Я люблю петь, а петь на сцене, да еще и с такими классными музыкантами… Мы реально на одной волне были сейчас, невероятное удовольствие получили. Я настолько увлеклась, что забыла напрочь про свое не особенно завидное положение дома, вчерашний сумбурный и бешеный день, сложности в группе, где на меня сегодня странно посматривали и шушукались…

Все это смыло волной радости от пения, от того, как классно мы с парнями, буквально с первых нот, сработались.

И я уверена, на самом деле, что мы вообще не опозоримся, если будем выступать так, как сегодня репетировали.

Просто все быстро происходит. И неожиданно. И… Причем тут Камень?

— Так бои же будут, — пожимает плечами Сашка, — мы — в перерывах и на разогреве. Три песни. Думаю, начнем как раз с этой, а потом еще две… И финалочку “Полет”. Ты с нами споешь. Как сегодня пробовали.

— Какие бои? — моргаю я удивленно.

— Как какие? — Рафик удивленно приподнимает брови, — наши против столичных. Спецом договаривались месяц же. Два боя на разогреве, Вик Солнце и Тигр против парней со второго и третьего места по результатам отборных соревнований в Московском техническом, а на последнем — Камень твой будет со столичным чемпионом, Витьком Зубром, драться. Мы думали, ты в курсе…

— Э-э-э…

— Время, — вмешивается Артем, уже, оказывается, все собравший.

— Так, — торопится Сашка, — Вася, тебе переодеться надо и волосы распустить, поняла?

— Эм-м-м…

— Джинсы, белая рубашка, все спокойно. Чтоб глаз сильно не цепляла, хотя… — тут он со вздохом оглядывает меня и добавляет с легким сожалением в голосе, — с тобой — это бесполезный номер… Так что, лучше, наверно, хвост сделай, как сейчас.

— Эм-м-м…

— Не надо хвост, — тут же вмешивается Рафик, и его взгляд, в отличие от сугубо профессионального Сашкиного, очень даже плотоядный, — веришь, половину репетиции думал, как ее за этот хвост взять, намотать, нагнуть и…

— Заткнись, — резко обрубает его Сашка, с опаской поглядывая на удивленно раскрывшую рот меня, — а то Камень тебе руки вырвет и глаза вправит. Будешь в разные стороны смотреть, как рыба.

— Эм-м-м…

— Вася, волосы — распустить, рубашку — белую закрытую, кеды и джинсы, поняла меня?

— Да-а-а…

— Через три часа встречаемся уже на месте, там проверим место выступления и еще пару раз прогоним все песни.

Я в легком шоке от реакции парней на свою вполне невинную, пуританскую, можно сказать, прическу, а еще от того, что, пока я искренне неслаждалась репетицией, парни, оказывается, много чего навертели себе в головах… И, судя по тому, насколько понимающе скользнула усмешка на губах Артема во время неосторожного признания Рафика, не у одного него такие мысли были. Да и Сашка не удивился, просто проявил свойственную всем лидерам, привычным отвечать за коллектив, предусмотрительность…

И вот как мне теперь с ними работать? если у них такие мысли в голове вертятся постоянно?

Так и не решив, как реагировать, расстроенно разворачиваюсь к выходу, но меня ловит за руку Сашка.

Ребята тормозят неподалеку, смотрят на нас.

— Вась… — Сашка чуть смущается, скулы его розовеют, — ты не подумай ничего, ладно?

Я понимаю, о чем он, и краснею, словно помидор. Как тут не подумать-то? Когда мне практически прямым текстом сейчас сказали, что с удовольствием поимели бы… Схватив клешней за хвост? Б-р-р…

— Просто… Ну, мы — парни. А ты — красивая девочка. Мы иногда… Да, блин, ладно! Постоянно! Постоянно думаем про секс! Это не значит, что кто-то тут всерьез имеет намерение… Да и самоубийц нет среди нас… Но просто думать — не значит делать, понимаешь? И даже наоборот… То, что тебя хотят, очень неплохо. В этом есть свой вайб. К солистке должны относиться по-особенному. Тогда и контакт будет, понимаешь? Народ это все считывает на уровне инстинктов. Не волнуйся, никто ничего от тебя не хочет… Просто ты — красивая, а мы все — нормальные парни.

32

— Да, Лариса Витальевна, конечно… — голос Маринки, мягкий и приятный, словно ручеек, льется… Прямо в уши моей маме. — Ну да, у нас тема сложная. И внезапно преподаватель дал задание. Если сделаем, то стипендию повышенную могут дать! Да, я тоже хочу. У меня мама в деревне… А папа умер… — Она очень натурально печалится, чуть ли не всхлипывает, а затем продолжает подрагивающим от волнения голоском, — у меня комната. Нет, не в общежитие, ну что вы! Там один сплошной разврат! Нельзя хорошей девушке там! Конечно, согласна с вами. Думаю, слишком поздно будет… На такси. Ой! Спасибо вам! Спасибо-расспасибо! Да! Передаю…

Она передает мне трубку и делает страшные глаза, типа, не лажани сейчас.

Уф…

Выдыхаю, подношу трубку к уху.

— Это точно необходимо? — голос мамы все равно звучит довольно скептически.

— Да, мам… — мямлю я и отворачиваюсь от многозначительно сигналящей мне Маринки. Все равно сыграть голосом так, как она, точно не смогу, и пытаться не стоит даже.

— Ну… Ладно. Не нравится мне это все… И папа будет против… — бормочет мама, но я ее перебиваю радостным:

— Спасибо, мам! Я постараюсь побыстрее!

— Деньги на такси есть у тебя?

— Да!

— Ну смотри… Постарайся не затянуть…

— Ага… Пока, мам!

Кладу трубку, выдыхаю, смотрю на довольную рожицу Маринки.

— Слушай, ну ты и мямля! — смеется она, — никогда бы не подумала!

— Да ну тебя… — вздыхаю я, — спасибо.

— Да вообще не вопрос! — бодро тарахтит Маринка, — у меня же свой, шкурный интерес. Я ради встречи с Тигром все, что хочешь, сделаю! Ладно, погнали в общагу, посмотрим, как тебя переодеть.

Мы выдвигаемся в сторону общаги, благо, ехать до нее не надо, всего лишь несколько дворов пройти.

По пути Маринка рот не закрывает, болтая обо всем на свете, и я ловлю себя на том, что как-то даже увлекаюсь этим незатейливым общением. У меня практически нет знакомых девчонок, с кем можно было бы вот так, весело провести время.

В школе меня сторонились, потому что замкнутая заучка. Гулять я ни с кем не ходила, после занятий сразу домой шла, и только с Тошкой пересекались, да и то лишь потому, что в одном подъезде жили.

Вот и приходилось лишь со стороны наблюдать за тем, как весело щебечут одноклассницы на переменах, как договариваются пойти куда-то вместе после уроков, как обсуждают парней и вписки. Не то, чтоб мне этого всего хотелось, но… Иногда я завидовала, да.

И вот теперь ловлю себя на ощущении, что буквально добираю эмоции, недополученные в школе. Это так интересно: мне, конечно, говорили, что жизнь моя изменится после поступления в универ, но я никогда бы не подумала, что настолько…

В общаге Маринка, быстренько соорудив нам на перекус по бутеру с колбасой и сыром, вываливает на кровать весь свой гардероб и принимается в нем активно рыться, выискивая самые подходящие, по ее мнению, вещи. Я внимательно наблюдаю и только успеваю отказываться о чересчур откровенных мини и топиков.

— Мне рубашка нужна, Марин! Обычная белая рубашка!

Девочка, с которой она живет в одной комнате, Ира, наблюдает за нами с плохо скрываемой завистью.

— Девки, — периодически нудит она тоскливо, — а точно нельзя с вами?А? Ну де-е-евки…

Но я решительно мотаю головой. Я и насчет Маринки-то не уверена вообще, а тут еще кто-то на хвост упадет.

Сашка посмотрит на куриный выводок, который за мной увяжется, если слабину дам, и все. Выкинет меня из группы.

А я только-только маленький глоток свободы сделала!

Скорость и легкость, с которой Маринка прикрыла меня перед мамой, длина лапши, навешанной на уши родительнице, впечатлила. И нет, совесть меня вообще не мучает, наоборот, посматриваю на Маринку, прикидывающую на себя то один наряд, то другой, и думаю, как бы мне тоже эту науку лапшевешания освоить?

Глядишь, и не придется с родителями конфликтовать, как уже настроилась практически. Может, удастся вот так же, под левым предлогом, убедить родителей, что мне необходимо жить в общаге? Ну, а почему нет?

Сегодня же удалось…

А я бы не против жить здесь…

Осматриваю комнату, чистенькую, на двоих жильцов. Очень мило. И личного пространства побольше, чем у меня дома. У меня там крохотная комнатка девять метров, переделанная из кладовой. Убогая жесткая односпалка, разваливающийся шкафчик, письменный стол, дышащий на ладан…

А здесь у каждой девочки полуторка и большой шкаф на двоих, вмещающий кучу всего. И столики письменные, маленькие и симпатичные, новенькие совсем. И сами комнатки светленькие, милые такие. И в коридорах чисто, диванчики стоят, цветы.

Я как-то по-другому себе общежитие представляла. Мамино влияние, конечно же. Внушила мне, что тут жуткие условия, холод, грязь и разврат.

Она вообще-то мне такое и про универ говорила… Складывается ощущение, что для мамы и папы все, что за пределами общины, грязь, ужас и разврат…

— Вот, смотри! Белая рубашка! — кидает мне Маринка в руки что-то тонкое и легкое.

Примеряю.

— Круто! — оценивает Маринка, — вот только лифчик в цветочек… Где ты такое нашла вообще? Бабкин стайл?

Молчу, стыдясь. Не рассказывать же ей, что мама в самом деле мне белье на рынке покупает, с лотков у бабушек?

— Давай, снимай, — командует она решительно, — все равно у тебя там класть нечего! Рубашка свободная. Не видно будет. И волосы распустишь, вообще никто не поймет… Давай, давай, не стой! Ко скольки надо подойти?

— К семи…

— А начнется все когда?

— В девять, вроде…

— Ну вот, отлично! Как раз времени хватит! Парни же, бойцы, тоже раньше приходят! Я к Тигру прорвусь точно!

Ее хитрые глаза горят предвкушением.

— Ну де-е-евки… — оживает снова Ира, чуть ли не плача.

— Ой, все, — обрубает ее Маринка, — заткнись! Если все пойдет нормально, то я тебя потом с кем-нибудь из друзей Тигра познакомлю!

— Да? — слезы на личике Иры мгновенно высыхают, — точно-точно?

33

— Тигр! Я люблю тебя, Тигр!

Морщусь непроизвольно, узнавая этот восторженный визг, буквально летящий над беснующейся толпой.

Маринка в своем репертуаре, блин… Очень надеюсь, что все забудут, кто именно ее провел на бои.

Рафик протягивает мне бутылку с водой, и я с благодарностью приникаю к горлышку. Бо-о-оже… Я даже не понимала до этого мгновения, насколько пересохло в горле. Интересно, почему? Не так уж сильно я старалась… В хоре куда больше нагрузка, если честно. А тут тяни себе припев, даже не в полную силу, а так, нежно пришепетывая. Не то, чтоб я обладаю этим навыком современного пения, но пару раз попробовала, ребята одобрили. Сказали, чтоб так и делала дальше. А это напряжения голосовых связок практически не требует, да и дыхания хватает. Но за два выхода вымоталась так, словно весь день стояла на ногах, репетировала, пела…

Ступни гудят, и я, наплевав на всех, просто стаскиваю кроссовки и с наслаждением шевелю сведенными пальчиками. Надо же, как странно нервы отдаются. В ноги.

Никогда такого не было.

Но у меня вообще много чего не было до поступления в универ.

— Ты как, Рапунцель? — Сашка присаживается передо мной на корточки, смотрит оценивающе. Ну да, ему же надо понимать, смогу я еще раз выйти.

— Нормально, — отдышавшись после воды, шепчу я.

— Да все с ней норм, Сашок, — говорит Рафик, — глаз алмаз у тебя.

— Это да… — Сашка все еще изучает меня, переводит взгляд на ноги в носках, — отдает?

— Ага… Странно так.

— Ничего. Это нервы. Сейчас Тигр москвича сделает, еще разок выйдем и все. А потом только на награждение.

— Награждение?

— Ну да, ты будешь победителей награждать.

Молчу, открыв в изумлении рот.

Сашка, поняв, что не прокатило с обыденностью тона, заметно смущается, отводит взгляд:

— Ну блин… Попросили, Вась.

— Кто? — хриплю я, а затем принимаюсь мучительно кашлять. Сашка берет у Рафика еще воды, передает мне, заботливо стучит по спине.

Я, наконец, начинаю дышать, пью воду, а затем смотрю на Сашку. Выжидательно. Если он думал, что я это все просто так оставлю, то вообще нет!

— Блин… Вась… — вздыхает Сашка, не выдерживая моего невербального матерного давления, — ну чего такого-то? Ну, орги попросили. Ты им понравилась. И вообще, решили, что будет круто, если красивая девочка будет на награждении…

— Тут полно других красивых девочек!

— Ты понравилась больше остальных, — отвечает Сашка. И добавляет, жестко завершая разговор, — и вообще, ничего в этом такого нет. Нормальная просьба. Нам за нее еще треть накинули к гонорару.

— Эту треть мне, — тут же говорю я и дурею от собственной наглости.

Сашка переглядывается с Рафиком, видимо, тоже удивляясь. А Артем философски жмет плечами:

— Ее право, так-то.

— А ты вообще не нежная мышка, да? — после многозначительной паузы, взятой на обдумывание ситуации, смеется Сашка, — первое впечатление обманчиво?

Пожимаю плечами неопределенно, смиряя дрожь в пальцах и сама себе удивляясь. Надо же, как могу!

Тут со стороны ринга доносится дикий рев десяток глоток, скандирующих:

— Тигр! Тигр! Тигр!

Понятно, значит, наши победили.

Учитывая, что первый бой мы продули, понятно, почему все так радуются.

— О, Тигра сделал москвича! — радуется Рафик, поднимаясь, — погнали! Последний рывок.

Мы послушно встаем, идем к рингу, где как раз заканчивается бой, и рефери поднимает руку Тигра. Мечта Маринки выглядит немного побитым, но в целом довольным. Его соперник грустный. Оно и понятно, приехать из столичной спортивной школы и так лажануть на периферии.

Пока прибирают ринг, ребята настраивают аппаратуру, а я про себя проговариваю слова песни, которую буду петь, в первые ряды пробивает Маринка и при всех виснет на Тигре.

Он как раз спустился вниз, и нормально среагировать на внезапную атаку не смог. Так и замер, растерянно приобняв прильнувшую к нему Маринку татуированными лапищами за задницу. Зрители по этому поводу еще сильнее улюлюкают, а я, в очередной раз удивившись и даже слегка позавидовав настойчивости приятельницы, возвращаюсь к своим баранам.

Парни уже настроили аппаратуру, Сашка помогает мне забраться на ринг.

Взмахиваю волосами, убирая их со лба, осматриваю зрителей. Уф… Напряженно!

— А сейчас наша новинка! Эта песня посвящается нашим ребятам, пусть сегодня все будет красиво! — кричит Сашка и бьет по струнам гитары.

Зрители начинают вопить, свистеть и вообще всячески поддерживают. Я снова чуть-чуть теряюсь, так и не привыкнув к такой отдаче, все же, в хоре по-другому все было, но затем собираюсь.

Прикрываю глаза, чтоб не отвлекаться, и интимно выстанываю в микрофон, когда наступает мой черед петь:

— Твои глаза — мое несчастье, погибель…

И только в них себя ищу я, тону я

И только ты меня удержишь и примешь

И лишь тебя давно люблю я…

Люблю я…

И, как и в прошлые разы, когда мы только репетировали эту балладу, немного погружаюсь в транс, покачиваюсь на волнах тягучей, невероятно красивой мелодии, провожу ладонью по волосам, облизываю постоянно сохнущие губы… И стараюсь не обращать внимание на свист и восхищенные выкрики из зала.

— Охереть, фигура, детка!

— Да-да-да!

— Еще раз так сделай!

Что им еще раз сделать? Волосы убрать? Губы облизать? Бедрами качнуть?Блин, нельзя на этом циклиться… Надо петь.

Вообще, ощущение странное. С одной стороны меня ужасно пугает такое внимание, никогда не было в моей жизни ничего подобного, буквально в оторопь вгоняет. А с другой стороны… Мне нравится! Мне так это нравится! Они смотрят, они слушают, кто-то даже подпевает! И это те самые люди, что буквально минуту назад жаждали крови, орали и матерились, глядя, как один человек до крови бьет другого… Я чего-то не понимаю в этой жизни… Да я вообще ничего не понимаю в этой жизни, чего уж там!

Музыка за спиной, словно крылья, приподнимает над землей, голова кружится, и я уже ничего не контролирую в эйфории, пританцовываю, медленно, тягуче покачивая бедрами и прикрыв глаза от удовольствия. И, похоже, зрителей тоже завожу, потому что лица какие-то просветленно-жадные, а взгляды меня уже не раздевают, как в самом начале, а буквально превозносят… Ох, теперь я понимаю, почему многие артисты, словно наркоманы, любят сцену. Если они испытывают хотя бы часть тех эмоций, что сейчас обуревают меня, то… Это никакими словами не передать…

34

Накрученная словами и, главное, намеками своих приятелей и Маринки, я сильно волнуюсь и очень серьезно раздумываю над тем, чтоб сбежать, не дожидаясь награждения.

Ну, а что?

Не убьют же меня, в конце концов… Останавливает только то, что до дома в этом случае мне придется добираться своими силами, а не с помощью ребят из группы. А я так поздно еще не ходила одна, боюсь сильно.

Ну и деньги тоже тормозят. Мне ведь должны заплатить!

Все же, я — та еще меркантильная дрянь, оказывается… На что только не пойдешь ради независимости.

Потому сижу, кутаясь в черный шелковый халат, и тупо жду окончания вечера. Сейчас будет награждение, а потом мне надо зацепиться за кого-то из парней и быстренько сбежать.

Камень может, конечно, быть против, но я с ним вроде бы все прояснила… Да? Молчание же — знак согласия? По крайней мере, я свою позицию четко донесла, а он услышал…

Ужасно хочется пить, осматриваюсь, нахожу стол с бутылками воды в паре метров от нас.

Ребята из группы как раз заняты спором о правильной последовательности песен на следующем выступлении через неделю, Маринка вообще пропала с радаров, видно, опять Тигр на горизонте возник, или просто хочет быть ближе к рингу, когда награждать будут.

Встаю и, подхватив полы халата, который на мне смотрится, как длинное концертное платье, иду в направлении бутылок с водой.

Добираюсь, хватаюсь за платик, словно заплутавший в пустыне путник, жадно пью.

И слышу за спиной веселый злой голос:

— Титьки — зачет, малыш!

Знакомый голос.

Он-то здесь что забыл???

Вода встает поперек горла, с трудом и болью сглатываю, чудом не подавившись, поворачиваюсь…

Лис стоит неподалеку, щурит свои светлые зеленые глаза, злобно и насмешливо кривит губы.

И обнимает сразу двух девчонок обеими руками.

Я в замешательстве перевожу взгляд с широких татуированных до самых пальцев лап, жадно щупающих голые животики ринг-герлс, выше — по белоснежной майке, шикарно контрастирующей с вязью разноцветных рисунков на коже, к шее, украшенной широкой белой полосой цепи с кулонами — явно каким-то дизайнерским украшением, очень уж стильно смотрится на нем…

Небритость, яркие глаза, взлохмаченные светлые волосы… Бед бой во всей красе. Гроза всех девочек. Вон, как млеют в его лапах…

Почему-то смотреть на поглаживающие гладкую кожу пальцы смотреть неприятно. И в глаза Лиса тоже неприятно смотреть. Они какие-то неправильные.

Он не должен так стоять сейчас и так мне говорить… Он вообще со мной не должен говорить, внимания на меня не должен обращать. У него же, вон, целых две подружки… Какое ему дело до моей груди?

Я теряюсь, не зная, что отвечать, потому разворачиваюсь и иду к ребятам из группы.

А вслед мне доносится:

— Хорошо начала, малыш. Продолжай в том же духе.

Не оборачиваюсь, сосредоточенная лишь на том, чтоб не споткнуться, не запутаться в полах халата. Не стать посмешищем. Снова.

И думаю, что мне наверняка чудится злая горечь в ленивом насмешливом голосе Лиса.

— Вась, ну куда ты делась? — тут же берет меня в оборот Сашка, с легкой опаской поглядывая мне за спину, на Лиса, чей взгляд я очень жестко почему-то ощущаю, — сейчас награждение, надо идти.

Киваю, послушно иду следом за Сашкой и Рафиком, прорезающими гудящую толпу. Замыкает процессию Артем, и меня ужасно радует, что я в такой вот живой коробочке сейчас, потому что периодически со стороны прилетают выкрики, похожие на те, что только что озвучивал Лис. Про мою грудь, про то, что зачет — и голос, и титьки, и задница, и… Мне стыдно это слушать, краснею до самых ушей, отворачиваюсь.

Один из парней внезапно тормозит Артема и, воспользовавшись его замешательством, дергает меня за руку к себе. Я не успеваю среагировать, только охаю от неожиданности.

— Эй, у тебя охуенн… Ай!

Парень не успевает мне ничего сказать и сделать, отлетает в сторону, прямо на какого-то здоровенного мужика. Я только ресницами хлопаю, осознавая, что моего обидчика толкнул Лис, непонятно, каким образом оказашийся рядом. Он успел где-то потерять обеих своих подружек, и сейчас проходит вблизи от меня. Правда, не смотрит совсем. Он вообще по сторонам не смотрит, и плевать ему на парня, которого он тупо снес с пути.

Того, кстати, отталкивают дальше, на пол, а я на мгновение задерживаю взгляд на совершенно невозмутимом лице Лиса. Он специально парня толкнул? Из-за меня? Из-за того, что тот меня схватил?

Но физиономия Лиса абсолютно равнодушная, он проходит дальше, вообще не глядя ни на кого, и я уверяюсь, что, скорее всего, главному мажору универа плевать на меня. Просто устранил препятствие…

— Вась, не стой! — опомнившийся Артем тянет меня за руку вперед, у ринга уже ждут ребята и в четыре руки легко подсаживают меня вверх.

Оглядываюсь растерянно, толком не понимая, что делать. Вокруг толпа, все кричат, скандируют имена победителей, свистят, кто-то и мне свистит… Ужас какой, какофония…

Выхватываю из толпы бледное лицо Лиса. Он опять с двумя девчонками в обнимку, стоит совсем неподалеку, усмехается, глядя на меня… А затем жадно целует сначала одну подружку и тут же пошло лижет шею другой.

Отворачиваюсь, чувствуя злость и… и еще что-то, непонятное. То, что не хочется анализировать. Мне должно быть равнодушно на него! И все! И больше ничего!

В этот момент ведущий объявляет первого победителя, мне суют в руки какой-то конверт, на автомате иду и вручаю. Улыбаюсь нелепо.

Объявляют Тигра, процедура повторяется.

И, наконец, под вой зрителей ведущий объявляет Камня.

Беру конверт, иду.

Встаю напротив парня, протягиваю приз, стараясь не смотреть в его лицо. Вокруг крик и вопли. Что-то про награду для победителя орут. И про классные сиськи опять. Боже… Мне еще столько лет учиться тут… Как же я буду это делать? На весь универ ославилась…

Но попереживать по поводу того, как сильно оскандалилась, не получается.