7.

Дима

Настоящее время

Ромка раздобрел, теперь он похож на этакого добродушного медведя. Мне удалось сегодня выдернуть его на посиделки в кафе. Здесь я раньше не был, судя по всему, кафе открылось совсем недавно – и кофе, и десерты здесь хороши – я уже успел оценить их по достоинству. Ну какая же встреча старых приятелей без коньяка – сначала добавляем в кофе, а потом кофе оказывается совершенно лишним и только портит вкус благородного напитка. Нам с Ромкой есть что обсудить – мы знакомы с пятого класса, общались в одной компании практически до самого моего отъезда. Не могу сказать, чтобы мы были очень близкими друзьями, однако общих воспоминаний, как выяснилось, у нас вагон и маленькая тележка. Я знаю, что он женат и воспитывает двоих спиногрызов – об этом можно узнать на его страничке в фэйсбуке. Мне интересно, когда же он все это успел. Ромка смеется:

– Да почти сразу после того, как ты уехал. Олеську мою помнишь? Да ты должен помнить, ты ее видел несколько раз, мы же тогда частенько вместе тусили.

Смутно припоминаю, что да, была рядом с Ромкой постоянно какая-то девушка – темненькая, невысокого роста, вроде бы действительно звали ее Олесей. Киваю, чтобы не обидеть приятеля. Он довольно продолжает рассказывать:

– Ну вот, Олеся забеременела тогда, мы и поженились приблизительно месяца через два после твоего отъезда.

– Ясно. Прими поздравления, хоть и с опозданием. Из наших видишь кого-нибудь?

– Редко. У всех работа, семьи. Сейчас время такое – ничего не успеваешь. Да и, честно говоря, с некоторыми людьми желания общаться у меня не возникает.

Не решаюсь уточнить, кого он имеет в виду. Среди наших общих знакомых была парочка таких неприятных типов, уж не помню, как они прибились к нашей компании. То ли кто-то их привел с собой, то ли просто чьи-то родственники. Мы их между собой называли Штепселем и Тарапунькой – из-за их разницы в росте и телосложении. Однако с известным комическим дуэтом их роднили лишь прозвища, в общении эта двоица зачастую была неприятна – неприкрытый снобизм так и сочился из них. Уж не знаю, что заставляло двух мажориков, единственной жизненной проблемой которых было определиться с цветом штанов для променада, якшаться с нами – обычными смертными. Возможно, какие-то болезненные комплексы – не удивлюсь, если их и в родной тусовке не желали принимать. Воспоминание об одном из них вызывает у меня до сих пор стойкое желание расквасить ему нос.

Продолжаю расспрашивать Ромку об общих знакомых. Все ожидаемо – кто-то женился, кто-то спился, кто-то уехал жить в другую страну, а кого-то уже нет на этом свете. Тут вдруг ни с того, ни с сего ляпаю:

– А я Катьку встретил позавчера, представляешь?

– Это которую?

– Ну с которой я встречался до самого своего отъезда, помнишь?

В Ромкиных глазах мелькает узнавание:

– Точно-точно, я вспомнил. Я, кстати, видел ее после твоего отъезда. Еще удивился – я думал, вы вместе уехали, оказывается, что нет. Ты так внезапно тогда ринулся в Москву, я и не знал, что тебя нет в городе. Мне уже потом кто-то сообщил.

– Нет, я один уехал.

Я не хочу вдаваться в подробности давних событий. Вспоминать о произошедшем мне неприятно, да и кому нравится признавать себя рогоносцем.

Приятель, видимо, не замечает, что тема мне неприятна и продолжает вспоминать:

– Я ее в больнице встретил, у меня тогда Олеська на сохранении лежала. Пока ждал свою, смотрю – Катя твоя идет по коридору. Правда, она не пожелала со мной говорить, сделала вид, что не заметила. Но я не в обиде, у беременных все сложно бывает с головой – ничего не поделаешь, природа!

Ромка начинает рассказывать анекдоты из семейной жизни – наличие дважды беременной жены позволило ему накопить немало смешных историй.

Перебиваю Ромку и спрашиваю:

– А почему ты решил, что беременная? В гинекологии, наверное, не только беременные лежат?

– Так мне Олеся сказала, с ней-то Катя разговаривала, в отличие от моей персоны. Но, Олеська говорила, что странная она какая-то была, как будто не в себе.

Вчера Катя мне показалась вполне вменяемой, правда очень сердитой.

Темная какая-то история. Что она делала в гинекологии, если была беременна? Делала аборт? И чей это был ребенок – мой или того ублюдочного мажора, с которым она кувыркалась, пока я был на работе? Если бы ребенок был моим, она бы, наверное, мне сообщила об этом? А если это ребенок от того ублюдка, то где он сейчас? Вчера Катя ничего не говорила ни о каком ребенке. Впрочем, может она и сама не знает, кто отец.

Эта история не дает мне покоя, я продолжаю аккуратно подводить Ромку к этой теме. Но он уже мало что помнит, все-таки шесть лет прошло.

– Дима, я если честно, особо не вникал. У меня тогда у самого столько хлопот было – Олеська беременная, подготовка к свадьбе, родители в полном ахтунге – они морально не были готовы к моей невесте, она ведь намного меня младше. Нам с тобой тогда было по 27 лет, а Олеське моей только-только девятнадцать должно было исполниться.

Да, нам тогда было по 27, я работал системным администратором в хорошей компании, зарплату неплохую получал. К тому же, сколько себя помню, у меня всегда были какие-то левые подработки, я их не искал, они сами меня находили. Когда я узнал о том, что пока я впахивал, моя девушка спит с одним из моих знакомых, я был просто в ярости. Тем более, что трахалась она ни с кем иным, как с одним из тех мажоров, озабоченных цветовой дифференциацией штанов. Уж от кого, а от Кати я не ожидал такой подлости, как-то вот не вязался ее светлый образ с подобным дерьмом.

– Ну может, Олеська твоя хоть что-то помнит? – С надеждой спрашиваю Ромку.

Ромка чешет лоб – есть у него такая привычка, еще с детства.

– Может и помнит – женщины, они в этом плане более щепетильные создания. Расспрошу ее сегодня, может чего и расскажет.

Поболтав еще немного ни о чем, расстаемся. Я направляюсь в отель, а Ромка к своей благоверной и детям. Ловлю себя на мысли, что я даже немного завидую ему – его дома кто-то ждет и, судя по его физиономии, он вполне счастлив этим.

Что такое счастье? Никогда не задумывался над этим, точнее, всегда держал в голове давно сформулированный кем-то ответ: счастье у каждого своё. У кого-то деньги, у кого-то семья. Или работа. Вариантов много. Но есть в этом утверждении какое-то лукавство. Вот у меня есть и деньги, и работа любимая. Семьи нет, но я и не горю желанием ее заводить. Счастлив ли я? Непохоже. Я просто живу, живу с комфортом, время от времени чем-то себя развлекая. Может быть, счастье – это когда ты получаешь то, что хочешь? Но ведь после этого ты захочешь еще чего-нибудь другого, а значит, опять будешь несчастлив, пока не получишь желаемого. И опять. И опять. Значит, счастье недостижимо в принципе?

Или счастье – это когда ты уже ничего не желаешь? Но ничего не желают только покойники. Живым все время чего-нибудь хочется – денег, общения, славы, развлечений, вкусной еды, почесать левую пятку. Значит, живые все время несчастны? Философская проблема, однако. Наверняка, ее уже пытались решить и не смогли. Кто я такой, чтобы отбирать хлеб у гигантов мысли? Надеюсь, как выяснят, сообщат всему миру.

Возвращаюсь к вещам более тривиальным. Ромкины слова не дают мне покоя. Казалось бы – прошло столько лет, у меня своя жизнь, у Кати своя. Лелеять старые обиды ни к чему, мы оба взрослые люди. Наверняка, она сказала бы мне, если бы ребенок был моим. Или не сказала бы? Чёрт их знает, этих женщин, что у них в голове. Ведь и измены я от Катьки не ожидал.

Загрузка...