Ужин вдвоём

(Март — июнь 2001 года)

Лучший

Мы с Николой возвращаемся в Вуд-Грин. Иззи думает, что я езжу по автомобильным магазинам — нашему «Мерседесу» надо сменить переднюю фару. Никола не столь даровита в изобретении алиби: у нее весенние каникулы, и она отпросилась у матери погулять с подругами по городу. Весь день мы бесцельно колесили по Лондону, потому что Николе так хотелось, а я счастлив делать все, что она захочет. Идет дождь, поэтому мы подняли верх и без помех наслаждаемся музыкой. Мы даже обнаружили в своих вкусах кое-что общее: Никола принесла альбом «Лекарство» группы «Basement Jaxx», который я никогда раньше не слушал, потому что не терплю танцевальной музыки — однако он оказался очень ничего, особенно заглавная песня.

За прошедший месяц жизнь у нас немного наладилась. Мы с Иззи стараемся как можно больше времени проводить вместе. Вот и сегодня, забросив Николу домой, я вернусь к себе, переоденусь и отправлюсь вместе с Иззи ужинать в город. Она заказала столик в новом ресторане на Найтсбридж, где, говорят, заказы делаются за три месяца вперед. Впервые Иззи использовала свое положение в журнале.

Мы останавливаемся у светофора, и вдруг Никола выключает проигрыватель на середине песни.

— Эй, я вообще-то слушал, — говорю я недоуменно.

— Извини, — говорит она. — Мне надо кое о чем спросить. Помнишь, я тебе рассказывала про мальчика из школы, который мне нравится?

— Брендана?

— Сегодня я иду на вечеринку. И он там будет. А я… в общем, сегодня я хочу с ним поцеловаться.

— Поцеловаться?

Она кивает.

— Только вот не знаю, нужна ли ему девушка. Вокруг него много девчонок крутится, но постоянной подружки у него нет.

Хм. Я бы предпочел, чтобы Никола и дальше мечтала о нем издалека. Знавал я в школе парней вроде этого Брендана. По совести сказать, и сам таким был.

— Ты уверена, что он настолько тебе нравится? — спрашиваю я.

— Да. Конечно!

— Тогда что значит «не знаю, нужна ли ему девушка»?

Она пожимает плечами.

— Ну я ведь правда не знаю.

— Ты же этого хочешь? Стать его девушкой?

— Ну да.

— А сама готова согласиться на какой-то случайный поцелуй?

— Потому что хочу с ним поцеловаться.

Красный огонь светофора сменяется зеленым, и я решаю попробовать иную тактику.

— Он вообще часто целуется с девочками, этот Брендан?

— Я говорю, у него от девчонок отбою нет. Он уже с целой кучей девчонок гулял, только недолго.

Это все, что мне нужно знать.

— Знаешь, — говорю я ей, — не думаю, что этот Брендан тебе подходит.

— Это еще почему?

— Ты заслуживаешь лучшего.

— Лучшего, чем что?

— Лучшего, чем случайные обжимания в углу с пятнадцатилетним охламоном, которому ты совершенно не нужна. Никола, ты самая красивая девочка в школе… то есть не знаю, но держу пари, что так и есть… и заслуживаешь самого лучшего!

— Не нужен мне никакой «лучший», — мрачно отвечает Никола. — Мне нужен Брендан. Никола надувается; я, как ни стыдно признаться, тоже. Смотрю только на дорогу, глубоко вздыхаю и наконец включаю «Радио 4», которое Никола терпеть не может. До обычного места прощания — в двух кварталах от ее дома — мы доезжаем молча.

— Ладно, я пошла, — говорит она, взяв свой рюкзачок и открывая дверь.

Мне вдруг становится стыдно.

— Никола, не уходи так!

— Как это «так»?

— Ты на меня злишься. Только за то, что я сказал что-то, с чем ты несогласна.

— Потому что мне Брендан нравится!

— Знаю, милая. Я просто говорю, что парни… ну, знаешь, они иногда ведут себя как сущие свиньи. Не все, разумеется, но некоторые… гм… одним словом, береги себя. И не доверяй им. Пойми, я все это говорю только потому, что хочу для тебя самого лучшего. Я горжусь тобой, маленькая… и мне с тобой хорошо. А это очень важно.

— Мне тоже с тобой хорошо… иногда, — ворчит Никола, не желая сдаваться.

— Так что, мир?

— Мир. — Она поднимает глаза. — Ладно, я правда лучше пойду. Вечером позвоню тебе и расскажу, как все прошло, ладно?

— Ладно.

— До свидания.

— Да, — отвечаю я. — До скорого свидания. Знаешь, я тебя люблю.

Последние слова вырываются как-то сами собой, и вдруг оказывается, что признаваться в любви Николе так же естественно, как и Иззи.

— Я тебя тоже люблю, — широко улыбается она и выпрыгивает из машины.

Я смотрю, как она бежит по тротуару и скрывается за углом, а в следующий миг звонит телефон.

Переживем

— Привет, Дейв, это я.

Иззи.

— Что такое?

— Плохие новости. Боюсь, поужинать в ресторане нам сегодня не удастся.

— Почему?

— У Стеллы большие неприятности. Она совсем расклеилась. Насколько я поняла, у них с Ли все кончено.

И Иззи рассказывает, что Стелла провела весь сегодняшний день в спорах с Ли о том, идти в кино или нет. Ли хотел пойти, а Стелла — остаться дома. В конце концов она сказала: «Почему бы тебе одному не сходить, если так хочется?» Он ответил, что так и сделает. Тогда Стелла предложила ему собирать вещички, если уж ему так не терпится от нее сбежать. Что Ли и исполнил немедленно. Теперь Стелла бьется в истерике, а Иззи спешит к ней на помощь.

— Прости, милый, — говорит Иззи. — Обещаю искупить свою вину.

— Да какая вина, о чем ты? — отвечаю я. — Все нормально. Кому как не сотруднику «Крутой девчонки» знать, как важны в нашей жизни утешения и добрые советы?

Она смеется.

— Дейв, ты можешь сходить куда-нибудь один. Хорошо провести время. Не хочу, чтобы из-за меня ты в четверг вечером тосковал дома.

— Не беспокойся, я тосковать не буду.

— А чем же займешься?

— Тем же, чем занимался, пока не встретил тебя.

— Это чем же? Есть консервы, пялиться в телевизор и шляться по клубам с кошмарными девицами?

— Не-а, — отвечаю я. — Буду слушать музыку. На полной громкости!

Что делать?

Уже почти полночь. Я сижу в гостиной и — никогда прежде на это не отваживался — проигрываю трек за треком любимые диски на громкости, вполне способной обеспокоить соседей. Вокруг меня разбросаны в беспорядке компакт-диски и пустые коробки; сам себе слушатель и сам себе безумный ди-джей, я готов слушать музыку всю ночь напролет. «Пятьдесят костюмов» группы «Animals That Swim» закончены; теперь я собираюсь поставить «Семь комнат печали» «Four Tops» — для контраста, а за этим альбомом — «Каждый день» Энджи Стоун и, может быть, «Щепку» от «Nirvana»… И в этот миг звонит телефон. Сначала я не хочу брать трубку: но, может быть, это Иззи.

— Это Дейв Хардинг?

Голос тонкий, девичий. Но не Никола.

— Кто это?

— Вы меня не знаете. Меня зовут Кейша, я подруга Николы…

Я вскакиваю.

— Что?! Она же должна быть с тобой на вечеринке! Где она? С ней что-то случилось? Наступает долгое молчание. На заднем плане слышится грохот музыки. К горлу у меня подступает тошнота.

— Н-не совсем…

— Что значит «не совсем»? Что-то случилось на вечеринке? Где она сейчас?

— Да нет. Мы и сейчас здесь. Дело в том…

— В чем? — рявкаю я, теряя терпение.

— Понимаете… Никола напилась. — Тут Кейша начинает всхлипывать. — Она очень много выпила, и теперь ее все время рвет, и она не хочет звонить своей маме, а я не могу звонить своей, потому что, если мама и папа узнают, что мы пили, они меня просто убьют… — Она уже плачет навзрыд. — И она попросила меня позвонить вам.

— Но с ней ничего плохого не случилось? Она в безопасности?

— Да нет, все н-н-нормально, — горько рыдая, отвечает Кейша.

— А почему она не хочет звонить маме?

Долгая пауза.

— Ее мама не знает, что она здесь. Я своей тоже не сказала. Никола соврала, что будет ночевать у меня, а я — что буду ночевать у нее, и если родители узнают, у нас будут большие неприятности.

— Скажи Николе, я сейчас приеду, — вздыхаю я.

— Мистер Хардинг, вы не расскажете нашим родителям?

Страх в ее голосе напоминает мне собственную юность, собственное мелкое вранье и ужас перед разоблачением. Мне становится ее жаль.

— Нет, — мягко отвечаю я. — Скажи мне адрес, и я все улажу.

Дав отбой, я оглядываюсь кругом. Вечеринка для одного окончена. Секунду поразмыслив, набираю номер Фрэн.

— Алло!

Мужской голос. Должно быть, это и есть легендарный Линден.

— Здравствуйте, можно попросить Фрэн?

— А кто это?

— Пожалуйста, скажите ей, что это Дейв с ее работы. У меня срочное дело.

В трубке слышится невнятное ворчание Линдена; через несколько секунд Фрэн берет трубку.

— Дейв, уже полночь, — говорит она. — Ты где?

— Дома. А ты где?

— У Линдена в Тафнелл-парке. Ну вот вы с ним и познакомились. Как он тебе? Настоящая свинья, правда?

— Послушай, у меня срочное дело. Нужна твоя помощь. — И я пересказываю ей историю Кейши. — Не могла бы ты поехать со мной и устроить девочек к себе? На одну ночь. Понимаю, это наглость с моей стороны, но…

— Прекрати, Дейв, — прерывает она. — Разумеется, я тебе помогу. И о ней не беспокойся, с ней все будет в порядке. Помню, как я в четырнадцать лет выпила стакан джина — ох, как меня рвало! С тех пор я к джину не прикасаюсь. Но, думаю, нам лучше поторопиться: как бы с ней чего не приключилось, пока она в таком состоянии. Вызови такси, забери меня из Тафнелл-парка, и мы все уладим.

— Подожди… а как же Линден?

— А что Линден?

— Ну, вы собирались провести ночь вместе, и тут появляюсь я…

В трубке я слышу ее смех.

— Что ж, он сам виноват, скотина этакая! И вообще, Линден — мой парень, а ты — друг. По-моему, дружба важнее.

Тук-тук

— Тут, что ли? — спрашивает таксист, подъезжая к дому 55 по Роухит-роуд.

Я выглядываю в окно. В саду перед домом тусуются подростки с сигаретами; от грохота музыки в такси дрожат стекла. Какая-то парочка самозабвенно целуется на крыльце.

— Тут, — отвечаю я, обменявшись взглядом с Фрэн.

— Каков наш план? — спрашивает она, когда мы выходим.

— Войти в дом, взять Николу в охапку и вынести оттуда. Вот мой план.

Фрэн хватает меня за руку.

— Погоди! Ты же злой, как черт!

И она права. Я и вправду зол, как черт. Зол, потому что и в голову не приходило, что Никола отправилась на эту проклятую вечеринку тайком от матери. Потому что она напилась. Потому что в первый раз мне приходится выполнять отцовские обязанности. Но прежде всего — потому что одна мысль о том, что с Николой может что-то случиться, вселяет в меня ужас, равного которому я никогда еще не испытывал.

— Ей еще и четырнадцати нет! — говорю я Фрэн. — В таком состоянии с ней может произойти все что угодно!

— Если ты сейчас начнешь на нее орать и читать нотации, потом сам об этом пожалеешь, — отвечает она. — Дейв, пожалуйста, подумай немного. Понимаю, ты очень встревожен; и, разумеется, она повела себя как дура. Но скажи мне, кому она позвонила, когда стряслась беда? — Она тыкает пальцем мне в грудь. — Тебе. Это твой шанс, Дейв. Не упусти его. Поверь Мне, кричать на нее не стоит. Она и так в ужасе оттого, что ты увидишь ее в таком состоянии. И, гарантирую, завтра утром она будет клясться, что к выпивке больше и пальцем не притронется.

— Что-то я не понял, кто здесь мастер добрых советов — я или ты?

— Ты, — улыбается Фрэн. — Просто сегодня я тебя замещаю.

Бесполезно

Заметив нас с Фрэн, подростки в саду бросают сигареты и скрываются в доме, видимо подозревая в нас хозяев дома, которые сейчас положат конец веселью и всех разгонят по домам. В холле мы спугиваем еще одну курящую компанию. Исключительно развлечения ради я сообщаю ребятам, что я полицейский и ищу Николу О'Коннел. И двух миллисекунд не проходит, как паренек по имени Девон, у которого я конфискую пачку «Бенсона и Хеджа», проводит меня к дверям ванной комнаты. Здесь, прислонившись к двери, стоит хорошенькая темноволосая девочка, и вид у нее чертовски расстроенный. На ней джинсы, асимметричный синий топик, в руке — мобильный телефон.

— Ты Кейша? — спрашиваю я.

Она кивает в ответ и спрашивает, не я ли — дядя Николы. Секунду или две я спрашиваю себя, что значит «дядя» — какой-то подростковый эвфемизм (интересно, эвфемизм для чего?), а затем соображаю, что даже в таком состоянии Николе хватило ума выдумать правдоподобную ложь о том, кем я ей прихожусь.

— Да, — отвечаю я.

Оба мы смотрим на дверь.

— Она там? — спрашиваю я.

Кейша печально кивает.

Я стучу.

— Никола, милая! Это я, Дейв. Можешь выходить. Теперь все будет хорошо.

Нет ответа.

Я смотрю на Фрэн; та пожимает плечами и смотрит на Кейшу.

— А что, собственно, она там делает? — спрашивает она.

— Плачет, — отвечает Кейша. — И еще ее все время тошнит.

— Она что, заперлась?

— Только когда вы приехали. Она сама попросила меня вам позвонить, но, когда увидела вас в окно, ей, наверно, стыдно стало. Она убежала сюда и заперлась.

— А сколько она выпила? — деловито интересуется Фрэн.

— Не знаю. По-моему, всего понемножку. Ей пиво не понравилось. Наверно, от пива ее и стало рвать. Знаете, она ведь никогда раньше не пила. И сегодня напилась только потому, что Эмили ушла с мальчиком, который ей нравится.

— Случайно не с Бренданом Кейси? — спрашиваю я.

Кейша кивает.

— А вы его знаете?

— Слыхал.

Как видно, насчет Брендана я оказался прав. Очень хочется догнать его и потолковать как мужчина с мужчиной… хотя, с другой стороны, что я ему скажу? «Ты посмел отвергнуть мою дочь, так что готовься к большим неприятностям»?

— Вы правда никому ничего не расскажете? — жалобно спрашивает Кейша. — Моя мама просто с ума сойдет, если узнает!

— Нет, не расскажу, — отвечаю я. — Мы с Фрэн просто позаботимся о том, чтобы эту ночь вы провели в спокойном месте и в безопасности. — Я снова смотрю на запертую дверь. — Знаете что? Вы с Фрэн идите на улицу, а я поболтаю с Николой.

— Скоро увидимся, — улыбается Фрэн и подталкивает Кейшу к дверям. — Удачи тебе, Дейв.

— Спасибо, — отвечаю я. — Возможно, она мне понадобится.

Убежище

— Никола, здесь больше никого нет, — обращаюсь я к двери. — Только ты и я. Может быть, поговорим?

Молчание.

— Понимаю, каково тебе сейчас: но, видишь ли, я за тебя беспокоюсь и хочу знать, все ли с тобой в порядке.

— Все в порядке, — отвечает наконец Никола дрожащим, едва слышным голосом.

— Вот и хорошо. Я рад. И… знаешь, я очень рад, что ты именно меня позвала на помощь.

Из-за двери слышатся всхлипы.

— Никола, милая! Я тебя расстроил?

— Нет, — всхлипывает она. — Я сама… сама во всем виновата!

— В чем ты виновата?

Молчание.

— Никола! Как ты там?

— Я просто дура! Зачем я тебе позвонила? Ты никогда, никогда больше не будешь мне доверять!

— Да что ты, милая? Вовсе нет, обещаю. Всем нам случалось делать глупости. Мне-то уж точно.

— Дейв, мне так плохо!

— Естественно, солнышко, ты слишком много выпила.

— Нет, я не об этом. Мне стыдно. Зачем я вызвала тебя сюда? Я все испортила! Теперь тебе пришлось все рассказать Иззи. Я видела вас в окно. Не хочу, чтобы она видела меня такой. У меня вся блузка в… в… в этом самом. Она, наверно, уже меня ненавидит!

В голосе ее слышится стыд и ужас, и я мгновенно забываю, что совсем недавно на нее сердился. Мне и в голову не приходило, что она примет Фрэн за Иззи!

— Милая, Иззи здесь нет, — мягко отвечаю я. — Со мной моя подруга и коллега Фрэн. Она работает в «Крутой девчонке». Ты, может быть, читала ее статьи в журнале.

— А где Иззи?

— Она сегодня ночует у подруги. Помнишь, я тебе рассказывал про наших друзей, Стеллу и Ли? Так вот, они разошлись. Стелла очень расстроена, и Иззи поехала к ней, чтобы за ней присмотреть. А я приехал сюда, чтобы присмотреть за тобой. Наступает долгое молчание; наконец дверь открывается, и появляется Никола. Вид у нее измученный — но, слава богу, с ней все в порядке! Забыв о пятнах рвоты на блузке, я обнимаю ее и крепко прижимаю к себе, и она рыдает у меня на груди. В этот миг я счастлив и горд как никогда.

Фрэн говорит, что постелет девочкам у себя в квартире на полу, а завтра утром они отправятся по домам. Через минуту мы уже садимся в такси и трогаемся в Брикстон, где живет Фрэн. Утомленная сегодняшними приключениями, Никола засыпает у меня на одном плече, а Кейша — на другом.

Утро

Без четверти десять на следующее утро я уже в редакции. Перед тем как идти на работу, я позвонил Фрэн — удостовериться, что с девочками все в порядке. Она заверила, что все прекрасно. На сегодня у меня намечена литобработка двух телефонных интервью с двумя совершенно одинаковыми мальчиковыми группами (ничего интересного они не сказали), подготовка «светской хроники», разбор почты и очередная колонка для «Femme» — так что скучать некогда. Я как раз сажусь за интервью, когда в офис влетает Дженни.

— Доброе утро, Дейв, — говорит она.

— Доброе утро, Джен.

Она подходит ко мне и присаживается на край стола.

— О Стелле и Ли ты, наверно, уже слышал?

— Слышал.

— И что об этом думаешь?

— Грустно, но что делать? Все мы понимали, что рано или поздно этим кончится. Стелла очень расстроена: Иззи сегодня ночевала у нее.

— Я, наверно, попозже ей позвоню. А с Ли ты еще не разговаривал?

— Нет.

— Почему? У мужчин не принято поддерживать друг друга?

— Ли мне нравится, но ты не хуже меня понимаешь, что больше мы его не увидим. Наша подруга — именно Стелла, а Ли был к ней дополнением. Так уж получается в жизни: когда пара распадается, продолжать дружбу можно только с одним — с тем, кого дольше знаешь. А Стеллу мы с тобой знаем гораздо дольше Ли, так что с ним лучше распрощаться.

Дженни вздыхает.

— Печально, но, наверное, ты прав. Что же мы станем делать, если вы с Иззи вдруг разойдетесь? Кто из вас возьмет опеку над старыми друзьями?

— Можешь не ломать себе голову, — твердо отвечаю я. — Мы с Иззи не разойдемся никогда.

Позже

В половине одиннадцатого появляется Фрэн. Сегодня она на полчаса опоздала.

— Знаю, — говорит она, заметив, что я искоса смотрю на часы. — Все это метро проклятое!

— Метро? — переспрашиваю я. — Да ладно тебе!

Фрэн смеется.

— Боюсь, Джен мне тоже не поверила, когда я позвонила ей и сказала, что буду позже. Но по крайней мере, у нее хватило такта не показать виду. Она ведь знает, что я засиживаюсь на работе допоздна… и терпеть не могу врать. В самом деле, метро обычно надолго не задерживается! Надо было мне изобрести что-нибудь поправдоподобнее.

— Когда же ты легла? Никола и ее подружка не очень тебе докучали?

— Что ты! Девчонки — просто прелесть. Я уже и забыла, как чудесен мир, когда тебе тринадцать. Все вокруг прекрасно и удивительно: и то, что я живу одна, без родителей, и даже доисторическая ванная… Удивительно милые девочки. Нет, они совсем мне не мешали.

— Они уже поехали домой?

— Когда я уходила, они смотрели телевизор. Кей, моя соседка, обещала за ними присмотреть — она сегодня не работает. Я оставила им деньги, которые ты мне дал, чтобы они взяли такси до Вуд-Грина, так что беспокоиться не о чем. Хочешь, я позвоню, проверю, как они там?

— Да нет, не беспокойся. Я сам попозже позвоню Николе. И еще раз спасибо, Фрэн. Ты не представляешь, как ты меня выручила.

— Не за что, — отвечает Фрэн. — Рада была помочь. А несколько секунд спустя у меня в кармане куртки звонит мобильник.

— Алло!

Короткая пауза, затем:

— Это Дейв Хардинг?

Женский голос с мягким, едва уловимым ирландским акцентом.

— Да, — отвечаю я, — кто это?

И тут же сам понимаю, какой это глупый вопрос.

— Это Кейтлин О'Коннелл, — отвечает женщина на другом конце провода. — Мать Николы. Думаю, нам с тобой о многом нужно поговорить.

Ты

После работы я выхожу из метро на станции «Вуд-Грин», чтобы встретиться с Кейтлин О'Коннелл — в первый раз за пятнадцать лет. Открываю калитку, поднимаюсь на крыльцо, звоню. Через несколько секунд за стеклянной дверью вырисовывается смутная фигура. Я затаиваю дыхание. Дверь открывается: передо мной — Кейтлин. Не гремит гром, не сверкает молния, хор ангелов не запевает торжественный гимн, и даже аплодисментов не слышится. Мы просто стоим и смотрим друг на друга, не понимая, как это возможно: мы ничего друг о друге не знаем, и все же существование Николы связало нас воедино непостижимой нитью. Ночь, проведенная вместе, — одна из многих тысяч ночей — соединила наши судьбы навечно. Я не знаю даже, как с ней поздороваться. Рукопожатие чересчур формально, поцелуй чересчур интимен, даже простое «привет» кажется нелепым. Ничто в путеводителях по человеческим отношениям не подготовило нас к такой встрече, и мы просто стоим, молча, с опасливым любопытством друг друга разглядывая. Вид Кейтлин во плоти отмыкает дверь в подсознание и пробуждает воспоминания, которые я считал давно потерянными. Кудрявые черные волосы ее собраны в хвост: на ней маленькие очки с овальными стеклами, губы чуть подкрашены. Лицо ее изменилось за пятнадцать лет, но в чем именно — сказать не берусь. На ней темно-синие джинсы, спортивная куртка на молнии, полосатые шерстяные носки. Туфель нет. Я спрашиваю себя, похожа ли она на маму тринадцатилетней девочки. Нет, совсем не похожа. Выглядит она скорее, как Иззи, Стелла и Дженни — еще способная дурачиться, как девчонка, но достаточно зрелая, чтобы понимать, когда без этого лучше обойтись. Инстинктивно я спрашиваю себя, привлекательна ли она, и немедленно себе отвечаю: да, очень. Только об этом думать не стоит.

— Входи, — говорит она.

Я киваю и улыбаюсь; она отступает, пропуская меня в дом. Я иду за ней. Посреди холла она спрашивает, не хочу ли я выпить. Я отвечаю: спасибо, не надо. Тогда она открывает левую дверь и ведет меня в гостиную в задней части дома. Телевизор выключен; в доме царит тишина. Я спрашиваю себя, где Никола; Кейтлин, словно прочтя мои мысли, показывает на потолок.

— Никола у себя, — объясняет она. — Думаю, лучше нам сначала все обсудить наедине.

Кейтлин предлагает мне присесть на диванчик, а сама садится в кресло напротив.

— Ну, — говорит она, — с чего начнем?

Розыск

Сегодня в девять утра Кейтлин решила сделать Николе сюрприз — отправиться вместе с ней в универмаг «Блюуотер-центр». Она позвонила родителям Кейши и, выяснив, что у них дома ни та, ни другая не появлялись, поняла, что ее обманули. Звонок родителям Эмили помог установить, что: а) Эмили сегодня тоже должна была «ночевать у Кейши»; б) но вернулась оттуда рано, потому что поссорилась с Николой. Родители Эмили допросили дочь как следует, и выяснилось, что все трое были на вечеринке. Кейтлин получила номер телефона дома, где проходила вечеринка, и, позвонив туда, наткнулась на миссис Феличио — мать юного Марио, накануне принимавшего гостей. Миссис Феличио была зла, как черт, и разговаривала не слишком любезно, ибо гости Марио разгромили весь дом. Однако она сказала, что на ночь никто не оставался. Тут Кейтлин всерьез забеспокоилась, даже позвонила в полицию — а через десять минут увидала, что Никола поднимается на крыльцо.

Поначалу Никола придерживалась задуманной версии; когда Кейтлин объяснила ей, что разговаривала с матерью Кейши, та признала, что была на вечеринке, но, боясь меня выдать, отказывалась объяснить, где провела ночь. Постепенно, однако, Кейтлин вытянула из нее всю историю. Никола рассказала, что ночевала в одной квартире в Брикстоне. Чьей квартире? Подруги. Какой еще подруги? Моей подруги Фрэн. А где были ее родители? Она живет одна. Откуда ты ее знаешь? От другого друга. И сколько лет этой Фрэн? Двадцать пять. Тут Кейтлин взорвалась. Она снова стала спрашивать, откуда Никола знает эту Фрэн, и тогда Никола, плача, призналась: «От папы».

Ее история

Кейтлин мне все это рассказывает, и по щекам ее текут слезы. Я чувствую себя последним из негодяев. Не могу поверить, что это из-за меня она так расстроена.

— Прости, — говорит она, вытирая слезы. — Такой ужасный день. Когда я поняла, что Никки пропала, была уверена, что случилось что-то ужасное! Удивительный день… пожалуй, второго такого у меня в жизни не было.

Она закусывает губу и улыбается кривоватой полуулыбкой — совсем как Никола.

— Знаешь, — продолжает она, — сегодня я проснулась у себя в постели и подумала: какой чудесный день, надо бы чем-нибудь порадовать Никки. Например, сходить в магазин, а потом, может быть, в кино. И хорошенько отдохнуть. И вот, здравствуйте… двенадцати часов не прошло, а передо мной сидишь ты… ее отец.

Вот я и получил ответ на вопрос, что все это время не давал мне покоя. Впрочем, не стоит лукавить: скажи она мне сейчас, что я не отец Николы, для меня ничего бы не изменилось.

— Послушай, — говорю я ей, — я знаю, что очень перед тобой виноват. Это все моя вина.

— Нет, — отвечает она, глядя мне в глаза. — Виноват не ты и не я. Виноваты мы оба. Мы создали эту путаницу, значит, мы оба за нее в ответе. Я киваю, хоть и не вполне с ней соглашаюсь.

— Это случилось через неделю после того, как мы вернулись с Корфу, — начинает она рассказ. — Месячные не пришли в срок. Я старалась об этом не думать, твердила себе, что у меня паранойя — ведь и переспали-то мы всего один раз! Но две недели спустя все-таки пришлось пойти в поликлинику и провериться. Помню, как я сидела в коридоре и ждала результатов теста, — помню так ясно, словно это было вчера. Всеми силами души я надеялась, что результат будет отрицательным. Говорила себе, что совершила страшную глупость, клялась, что никогда больше этой глупости не повторю — лишь бы все обошлось, лишь бы ко мне вернулось будущее… А потом вышел врач и сказал: «Результат положительный». Боже, как я ревела! Я была в ужасе. В панике. Думала только об одном: что сама загубила свою жизнь.

Я представляю себе, как семнадцатилетняя Кейтлин рыдает в больничном коридоре — и меня охватывает ужас, сострадание и тяжелая, всепоглощающая печаль. В школе я знал девочек, беременевших и в шестнадцать, и в пятнадцать лет — но о них никто особенно не задумывался, ибо от них все и ждали чего-то подобного. Никто не сомневался, что эти крутые, рано созревшие девицы не пропадут и сумеют за себя постоять. Потрясали нас те девочки, что походили на Кейтлин: когда по школе разносился слух, что такая-то беременна, никто не смеялся, ибо все понимали — на ее месте могла оказаться любая.

А дальше?

— Ты с самого начала хотела сохранить ребенка? — спрашиваю я.

(Мне вдруг вспоминается девушка из колледжа, которая сделала аборт, забеременев от своего дружка в семнадцать лет. Странно: я уже не помню, как ее зовут, не могу представить ее лица, вообще ничего о ней не помню, понятия не имею, что с ней стало дальше и где она сейчас, — но в памяти у меня она осталась как «девушка, сделавшая аборт».)

— Нет, — отвечает Кейтлин. — Но ни секунды не жалела, что все-таки это сделала.

— Разумеется! Никола — просто чудо. Ты можешь ею гордиться.

— Я и горжусь.

— Знаю, я вел себя не так, как должен себя вести взрослый, ответственный человек, — говорю я. — Николе всего тринадцать, по закону отвечаешь за нее ты, а я… Кто я такой? Никто, в сущности. Но, видишь ли, все так запуталось… одним словом, я только хочу сказать, что она ни в чем не виновата. — Я выдавливаю из себя смешок. — То есть я не о том говорю, что она соврала тебе и сбежала на вечеринку, а о том, что написала мне. Она ни в чем не виновата, Кейтлин. Она просто не хотела тебя огорчать. Это я во всем виноват. Мне следовало настоять, чтобы она сразу обо всем тебе рассказала, но… словом, я этого не сделал. Прости.

— Поначалу, когда Никола все мне рассказала, я разозлилась на тебя. Страшно разозлилась… и испугалась. Я ведь ничего о тебе не знала. Кто ты, чем занимаешься, что ты за человек. Никола могла попасть в беду… но, должно быть, я виновата в том, что она так доверчива.

— Почему?

— Она постоянно расспрашивала меня о тебе. Даже когда была совсем маленькой. А я хотела дать ей понять, что ты от нее не отрекался. И не живешь с нами только потому, что ничего не знаешь. Всегда старалась показать тебя в самом лучшем свете. Рассказывала ей, о чем ты мечтал, чего хотел добиться в жизни. Изображала тебя каким-то героем. Хотела, чтобы она тобой гордилась. Так что, думаю, это отчасти моя вина. И все же — как ужасно, что она столько времени мне лгала, скрывала такой огромный секрет! Я же ее мать, самый близкий человек! Она должна все мне рассказывать!

— Она боялась тебя огорчить, — повторяю я. — Боялась, ты решишь, что она мало тебя любит. Что тебя одной ей недостаточно. Подумай сама: ей и без того было нелегко, а, если бы она сразу все тебе рассказала, пришлось бы иметь дело еще и с твоими чувствами.

— И своей жене ты ничего не рассказал по той же причине? — резко спрашивает Кейтлин.

Я Молчу. Этот упрек я заслужил. Выглядит все это так, словно своей ложью я узаконивал ложь Николы, — и, пожалуй, так оно и есть.

Кейтлин немедленно извиняется.

— Прости, — говорит она. — Я не должна была этого говорить… но, боже мой, все так запуталось!

— Ты права, — отвечаю я. — Это одна из причин, по которой я ничего не сказал Иззи.

Вопросы

Кейтлин вдруг мягко смеется. Я смотрю на нее, ожидая объяснений, и она объясняет:

— Извини. Ты, наверно, думаешь, я с ума сошла. Мне просто вдруг захотелось спросить, как ты живешь. Ерунда какая-то, верно? Столько всего надо обсудить, а я веду себя так, словно случайно столкнулась с тобой на улице… ну хорошо: как ты живешь?

— Хороший вопрос, — говорю я. — Отвечаю: бывало и получше.

— Согласна. — Она глубоко вздыхает, словно старается расслабиться. — Никола мне все о тебе рассказала. В смысле, все важное. Не могу поверить, что ты работаешь в журнале для девочек! Она рассказала, что ты даешь советы девочкам в «Крутой девчонке», и я невольно рассмеялась.

— Понимаю, для взрослого человека работенка странная. Но на самом деле — работа как работа. Журналисту порой приходится зарабатывать на жизнь самыми удивительными способами.

— Ты же хотел играть в рок-группе?

— Да я вообще много чего хотел. А в результате стал музыкальным критиком. Прости… это ужасно, но не могу припомнить, кем ты хотела стать.

— Учительницей. Так и случилось. А ты давно женат?

— Три года. И перед этим еще три года прожили вместе.

— Поздравляю.

— А ты? Встречаешься с кем-нибудь?

Я спрашиваю скорее из вежливости, чем из желания услышать ответ. Ответ мне уже известен, но не спросить об этом, кажется мне, все равно что сказать открытым текстом: «Откуда тебе мужика-то взять?» А ведь это моя вина, что она не может найти себе мужчину. Кому нужна мать-одиночка с тринадцатилетней дочерью?

— Я одинока, — отвечает она, — но не по обстоятельствам, а потому, что сама этого хочу. Думаю, я всегда немножко боялась близости.

Она встает и берет в руки журнал, лежащий на уголке стола. Это «Крутая девчонка».

— Когда Никола сказала, что нашла тебя, я сначала просто не знала, что делать. Не верила, пока она не показала мне фотографию. Все это звучало совершенно невероятно — вся эта безумная история о том, что ты отвечаешь на письма в «Крутой девчонке» и она опознала тебя по снимку в журнале… Узнала человека, которого и видела-то только на старой фотографии — как это возможно? Да я бы тебя не узнала, встреться мы на улице! Мы ведь были вместе только одну ночь. Давным-давно.

Глаза наши на миг встречаются, и оба мы отводим взгляд. Наступает долгое неуютное молчание.

— Можно мне задать вопрос? — говорю я.

Она кивает.

— Ты когда-нибудь пыталась меня разыскать?

— Нет, — отвечает она. — Хотя могла бы. Я много об этом думала, изобретала самые разные способы. Можно было написать в отель, где ты останавливался, и связаться с турагентством, продавшим тебе билет. Я знала, в какой университет ты поступаешь и на какой факультет, так что могла написать туда. Могла бы просмотреть избирательные списки Стритхема и обзвонить всех Хардингов… Могла бы. Но ничего не сделала. Во время беременности мне было просто не до того. Потом, после рождения Николы — тоже. А там университет, потом курсы учителей… Бесконечный список оправданий. Но каждый день рождения Николы напоминал мне об одном: я так тебя и не нашла.

Решение

— Что же нам теперь делать?

— А чего ты хочешь? — спрашивает Кейтлин.

— Прошлое изменить мы не можем; но в будущем я хочу стать частью жизни Николы. Порой я даже не знаю, кто я ей и какую роль играю в ее жизни, но одно могу сказать точно: без нее мне не жить. Не знаю, что бы я делал без нее.

— Она тебя уже любит. Я поняла это по ее глазам, когда ей пришлось тебя «выдать»: в тот момент она думала только о тебе и страшно боялась вовлечь тебя в беду… Кстати, ей очень понравилась эта твоя сослуживица, у которой они ночевали. Похоже, им там было очень весело.

— Ты ее накажешь?

— За то, что она виделась с тобой тайком? Нет, конечно! А в том, что пошла на вечеринку тайком, она уже раскаивается. Вообще-то Никола хорошая девочка. Нет, думаю, лучше всего будет оставить прошлое позади и начать с чистого листа. Больше никакой лжи, никаких секретов.

Уже поздно, но мы с Кейтлин продолжаем беседу и все больше узнаем друг о друге. Разговор наш становится прямым и откровенным: Кейтлин рассказывает мне о своем последнем возлюбленном и о том, как поняла, что едва ли когда-нибудь найдет то, к чему стремится. Причина проста: «Сама я готова на компромиссы, но, когда дело касается Николы, меньше чем на самое лучшее не соглашусь». Я невольно задумываюсь: способен ли я на такие жертвы ради любви? Наконец Кейтлин говорит, что пора позвать Николу, и идет к ней в спальню, но застает Николу на нижней ступеньке лестницы. Она зовет дочь в гостиную и прямо при мне говорит ей, что мы все обсудили, обо всем переговорили, что теперь все будет хорошо. Меня невольно поражает мысль, что впервые мы трое — отец, мать и дочь — собрались в одной комнате. Кто мы друг другу? Семья? Наверное, все-таки нет. Но если не семья, то кто?

Этот вопрос сопровождает меня в метро по пути домой. Входя в дом, я по-прежнему не знаю ответа — знаю другое: для Иззи настало время узнать правду. Я должен все ей рассказать.

Не надо

Я слышу, как Иззи возится на кухне, но идти туда и с ней здороваться не спешу. Сначала отправляюсь к кабинет и ищу альбом, в конверте которого спрятал письмо Николы. Достаю фотографию, кладу в задний карман. Вхожу на кухню; Иззи загружает посуду в посудомойку.

— Привет! — говорит она, просияв широкой улыбкой, и, подойдя ко мне, крепко меня обнимает. — Я и не слышала, как ты вошел. Как ты, милый?

— Прекрасно. А ты?

— Ой, и не спрашивай!

Она прижимается губами к моим губам; я страстно отвечаю на поцелуй, целую ее снова и снова, превращая простое приветствие в страстную ласку. Быть может, это наш последний поцелуй, думается мне.

— Ух ты! — говорит она, высвобождаясь из моих объятий. — Что это с тобой сегодня? — И лукаво улыбается. — Что бы это ни было, мне понравилось. Нельзя ли еще немножко?

Она снова меня целует — но момент уже упущен, страсть погасла, осталось только чувство вины.

— Милый мой, что случилось?

— Лучше присядь. Мне надо кое-что тебе рассказать.

Она понимает, что я говорю серьезно, и улыбка ее гаснет. Покорно она садится на табуретку у раковины.

— Дейв, не тяни, пожалуйста. Ты же знаешь, мне ты можешь все сказать. Что-то с мамой, да? — На глазах у нее уже набухают слезы, переливаются через бортики век, катятся по щекам. — Мама… она… заболела?

— Нет.

— Тогда что? Твои родители? Они…

— Нет, — отвечаю я. — Никто не заболел. Все живы-здоровы.

— Что же тогда?

Я достаю из заднего кармана фотографию Николы и протягиваю ей.

— Ничего не понимаю, — говорит она. — Что это за девочка?

— Моя дочь.

Наступает молчание. Да и что тут скажешь? Иззи знает: это не розыгрыш. И притвориться, что чего-то не расслышала или не поняла, тоже не выйдет. Закрыты все пути к бегству.

— Ее зовут Никола, — продолжаю я. — Ей почти четырнадцать. Кейтлин, ее мать, я встретил в восемнадцать лет. Когда ездил на Корфу. Мы провели вместе одну ночь, и больше я ее не видел. Несколько месяцев назад, когда я начал вести страничку ответов на письма в «Крутой девчонке», мне пришло письмо. Вот от этой девочки. Несколько месяцев мы с ней встречались тайком, и ее мать ничего не знала. Но сегодня утром все выяснилось.

Осталось только добавить «Вот и сказке конец». Надо было умудриться — уместить всю эту историю в несколько торопливо сколоченных предложений. Я смотрю на Иззи и вижу, что она хочет заплакать, но не может. Потрясение высушило ее слезы. Знаю, надо рассказать все подробнее, объяснить все со своей точки зрения; не дожидаясь ее ответа, я начинаю рассказывать историю снова, с самого начала, и в голове у меня вертится один вопрос: «Почему, ну почему я, болван, сразу ничего ей не сказал?»

Люблю

Иззи слушает не прерывая. Когда становится ясно, что ничего больше она от меня не услышит, Иззи встает и берет со стола фотографию Николы.

— Три недели назад я перестала принимать таблетки, — говорит она.

— Что?

— Три недели назад я перестала принимать таблетки.

— Хочешь сказать, что ты беременна?

— Не знаю. Пока.

— Не понимаю. Почему ты мне не сказала? Почему не поговорила…

— Боялась принять решение. Звучит глупо, но так и было. Я хотела снова «случайно забеременеть». Боялась, что, если буду «стараться», у меня снова ничего не выйдет.

— Но почему… зачем ты сейчас об этом рассказываешь?

— Я ничего не чувствую, — говорит она, глядя в сторону. — Совсем ничего. Пустота какая-то.

— Иззи, пожалуйста! Я не хотел сделать тебе больно. Да, я вел себя глупо, безответственно, по-идиотски — но, клянусь, я не хотел причинить тебе боль!

— И значит, все в порядке? — резко отвечает она. — Ты не хотел причинить мне боль, значит, мне не должно быть больно — так? Так вот, мне плевать, хотел ты или не хотел. Мне важно, что получилось. Мало мне выкидыша — теперь я еще и узнаю, что у тебя ребенок от другой женщины и что все это время ты мне врал. И еще смеешь извиняться? «Ах, я не хотел»! Да как ты смеешь… как у тебя подлости хватает стоять тут передо мной и объяснять, чего ты хотел? Что за бессмыслица! Интересно, в чем еще ты меня обманывал? Когда говорил, что обещаешь любить и заботиться обо мне, пока смерть не разлучит нас — тоже врал? Когда клялся, что будешь со мной в горе и в радости — это тоже для того, чтобы меня не обидеть? Как ты мог, Дейв? Ты уничтожил меня, растоптал, а теперь говоришь: «Я не хотел»! Никогда не думала, что меня ждет такое… предательство.

Она выбегает из кухни, хватает плащ, сумку и мчится к дверям.

— Куда ты? Иззи, подожди! Останься! Останься! Нам надо поговорить! Иззи, я все объясню! — Я выбегаю за ней на площадку, хватаю за рукав. — Иззи, не уходи! Пожалуйста, не уходи!

Она смотрит на меня. Никогда еще я не видел у нее такого взгляда: боль в нем смешана с ненавистью.

— Не трогай меня! — словно выплевывает она. — Никогда больше не смей ко мне прикасаться!

Попусту

Понедельник, после обеда. Я на работе. Конечно, можно было бы остаться дома и слоняться по пустой квартире, не зная, чем себя занять. Можно было бы весь день проваляться в постели. Но я не вправе расклеиваться. У меня осталось одно право — держаться, работать и страдать молча. Что я и делаю.

От Иззи уже два дня ни слуху ни духу. Все выходные я прожил без нее. Звонил ей на мобильный — но он выключен. Звонил Дженни и Стелле — обе ничего не знают (по крайней мере, так говорят). Сегодня утром позвонил даже ей на работу — но секретарша сообщила, что сегодня Иззи работает дома.

Я не могу поговорить с Иззи по-настоящему, но мысленно веду с ней бесконечные споры. Снова и снова прошу прощения. Говорю, что прошлое изменить не в моих силах — но ведь у нас есть будущее, зачем же от него отказываться? И что может быть лучше, чем будущее с ребенком? Ее беременность кажется мне ответом на все вопросы. Однако я хочу знать точный ответ. Такой же, как сам даю читательницам «Крутой девчонки». Они пишут мне в надежде услышать не просто добрые советы или пустые слова ободрения, а тот единственный ответ, что сократит их бесчисленный выбор до одной-единственной возможности, что скажет им: да, именно так и никак иначе! Я выуживаю из сумки с почтой пригоршню писем, адресованных «Доктору Разбитых Сердец», и погружаюсь в чтение. Первое письмо в простом белом конверте: почерк мелкий, аккуратный, девичий.

Уважаемый Доктор Разбитых Сердец!

Я встречаюсь со своим другом уже два месяца. С ним очень хорошо: он милый, внимательный, веселый и все время покупает мне подарки. Одна беда — страшно ревнивый. Стоит кому-нибудь из мальчиков в классе не то что заговорить со мной, а просто посмотреть в мою сторону, и он словно с цепи срывается. Меня его ревность уже просто достала. Что мне делать?

15 лет, Инвернесс.

Достаю второе письмо — бледно-голубой конверт, серебристые чернила, неустоявшийся почерк подростка.

Дорогой Доктор Разбитых Сердец!

Месяц назад мой приятель изменил мне на вечеринке с одной девчонкой. Я была в отчаянии, но все равно продолжала с ним гулять, потому что думала, что его люблю. Однако на прошлой неделе я была в гостях и там, сама не знаю как, стала целоваться с лучшим другом моего приятеля. Теперь передо мной двойная проблема: признаться ли своему приятелю, что я ему изменила? Или бросить его и начать гулять с парнем, с которым я тогда поцеловалась? Он уже несколько раз мне звонил и предлагал стать его девушкой. Я совсем не знаю, что теперь делать. Как же мне быть?

Фанатка «Баффи, истребительницы вампиров»,

16 лет, Ноттингем.

Третье письмо. Кремовый конвертик, в уголке нарисована мышка с пучком травы в зубах. Почерк очень похож на предыдущий, только чернила зеленые.

Дорогой Доктор Разбитых Сердец!

Я, кажется, влюбилась в нашего нового учителя по математике. Он совсем молодой — лет двадцать пять, не больше — и только в этом году пришел к нам в школу. Не знаю, что это значит, но мне кажется, между нами возникла какая-то связь. На уроках я глаз от него не отрываю: порой мне удается перехватить его взгляд, и он не сразу отводит глаза. Как Вы думаете, есть ли хоть какой-нибудь шанс, что у нас с ним что-то выйдет?

Фанатка Джанет Джексон, 14 лет, Корнуолл.

Я сравниваю это письмо с предыдущим. Почерк одинаковый. Сравниваю марки на конвертах. Первое отослано из Кембриджа, хотя в подписи стоит Ноттингем, второе — тоже из Кембриджа, хотя в подписи значится Корнуолл. Фанатка «Баффи, истребительницы вампиров» (16 лет) и фанатка Джанет Джексон (14 лет) — судя по всему, одна и та же девочка. Она живет в Кембридже, любит Джанет Джексон и «Баффи», скучает и за неимением проблем их выдумывает, чтобы получить хоть толику внимания от незнакомца в журнале. Будь я в другом расположении духа, наверно, просто посмеялся бы; но сейчас это меня угнетает.

Что я здесь делаю? — думаю я. Попусту трачу время и талант журналиста. У читательниц «Крутой девчонки» нет настоящих проблем — а вот у меня есть. Я включаю компьютер и пишу Дженни служебную записку. Я ухожу, пишу я. Об уходе объявляю, как положено, за две недели. Потом пишу Фрэн — к счастью, ее нет на месте, она на каком-то профессиональном тренинге. Ее благодарю за все: надеюсь, когда-нибудь еще свидимся. Отправляю оба письма, выключаю компьютер, собираю личные вещи со стола в портфель и выхожу из офиса прочь.

Музыка

Я сажусь на скамейку на скверике, в центре парка Сохо. Погода не теплая, но для середины весны вполне приличная — достаточно, чтобы люди, которым нечем больше заняться, сидели в парке и, задрав голову, любовались сереньким небом. Я копаюсь в портфеле в поисках кассетного плеера. Когда я был помоложе, то слушал музыку при любой возможности — по дороге на работу и с работы, на работе и дома — в те нередкие вечера, когда Иззи ложилась спать, а я засиживался часов до четырех, ставя альбом за альбомом, завернувшись, словно гусеница в кокон, в мир, который мне понятен. И сейчас мне очень нужно это чувство. Я надеваю наушники, закрываю глаза, чтобы ничего вокруг не видеть, и нажимаю на кнопку «Р1ау». Но и в музыке нет спасения — каждая песня напоминает об Иззи: вот эту она любила, эту ненавидела, эту только терпела, от этой ей хотелось плакать, а этой — подпевать… Даже в музыке мне не скрыться от своей любви, и это наполняет меня каким-то горьким счастьем. Я растворяюсь в музыке, и мне кажется, что Иззи снова со мной.

Кассета

Номер один: «Massive Attack», «Ты в безопасности». Эту песню я слушал после того, как мы с Иззи в первый раз по-настоящему поругались.

Номер 2: «Pavement», «Оползень». Из тех времен, когда мы были «просто друзьями». Эту композицию я прокручивал Иззи при каждом удобном случае, стараясь ее убедить, что именно за «Pavement» — будущее рок-н-ролла.

Номер 3: Уильям Белл «Я забыл, что значит быть любимым». Соул шестидесятых, который я откопал в коллекции отца. А потом звонил Иззи в два часа ночи, чтобы поставить ей по телефону эту запись. В свое оправдание могу сказать, что был в стельку пьян.

Номер 4: Джефф Бакли «Все здесь желают тебя». Этой композицией, едва ее услыхав, я тоже побежал делиться с Иззи, уверенный, что она полюбит ее с первого аккорда. Так оно и случилось.

Номер 5: «Public Enemy», «Не верь рекламе». Эту композицию мы поставили на «повтор», когда красили стены в гостиной. Иззи сказала, что «Public Enemy» поможет нам работать быстрее.

Вся кассета — девяносто минут.

Если

Кассета кончается, и я решаю идти домой. Выйдя на Оксфорд-стрит, просматриваю автоответчик в поисках сообщений. Их три: первое — от Дженни, она заявляет, что не примет моей отставки, пока со мной не поговорит; еще два — от Фрэн, она спрашивает, где я и что стряслось. От Иззи — ни слова. Я набираю рабочий номер Фрэн.

— Добрый день, журнал «Крутая девчонка».

— Привет, Фрэн, это Дейв.

— Я получила твое письмо. Ты что, всерьез решил вот так вот взять и уйти?

— Не хотел поднимать шума, только и всего.

— Ты уверен, что к нам не вернешься? Я уже поговорила с Дженни, она надеется убедить тебя остаться. В самом деле, Дейв, тебе незачем уходить!

— Знаю, просто… наверно, это глупо. Но сегодня я получил два письма, явно от одной и той же девочки. И это… ну, выбило меня из колеи, что ли. Какого черта, подумал я? Что за фигней я тут занимаюсь?

— Дейв, дорогой, если ты думаешь, что это и вправду что-то значит, то, прости, ты идиот. Ты помогаешь людям, Дейв. Даешь этим несчастным девчонкам возможность выговориться. Излив тебе душу, они начинают чувствовать себя лучше. Сам подумай, разве это не здорово?

Я молчу.

— У меня такое чувство, что случилось что-то еще, — замечает Фрэн.

— Правильное чувство.

— То, что я думаю?

— Да.

— Откуда она узнала?

— Я рассказал.

— Понятно. А она…

Я не даю ей договорить:

— Ушла? Да.

— Но она вернется?

— Не знаю. С вечера пятницы я ее не видел.

— Тебе нельзя оставаться одному, — решительно заявляет Фрэн. — Я закончу через несколько минут. Надо сделать еще пару вещей, из-за которых меня Тина пилит всю неделю, а потом мы с тобой пойдем пообедаем и выпьем. Ответ «нет» не принимается. Встречаемся у дверей «Феникса» на Чаринг-Кросс-роуд через полчаса, договорились?

— Не надо. Собеседник из меня сейчас никакой.

— Неважно. Если не хочешь говорить, будем есть молча.

— Правда, Фрэн, не надо. Серьезно.

— Ну ладно… Когда же теперь увидимся?

— Не знаю. Не знаю, когда закончится вся эта история. Пока что я просто ни о чем думать не могу.

— Может быть, все-таки вернешься в «Крутую девчонку»?

— Не могу. Это не для меня. Лучше уж мне писать о музыке. — Я смеюсь. — Похоже, я не создан для мира человеческих отношений.

— Выходит, больше мы с тобой не увидимся?

— Увидимся, конечно. Только не знаю когда.

— А может, все-таки завалимся куда-нибудь? — просит Фрэн. — Самая маленькая вечеринка на свете: только ты, я и много-много спиртного. Я невольно улыбаюсь — и соглашаюсь.

— Встретимся после работы и куда-нибудь сходим, — говорю я.

Выключаю телефон, убираю его в сумку, иду дальше — и сталкиваюсь нос к носу с парой, идущей навстречу. Уже начинаю извиняться, как вдруг понимаю, что оба мне хорошо знакомы. Только воспринимать их как «пару» я не привык. Это Тревор и Стелла.

Случается

— Дейв, — торопливо говорит Стелла, — я сейчас все объясню. — Она косится на Тревора. — Мы сейчас все объясним.

— Понимаю, как это выглядит, — говорит Тревор, — но… мы вместе, Дейв. Уже довольно давно. И скоро все всё узнают.

— И как давно? — спрашиваю я.

— Давно, — отвечает Стелла. — Началось еще до того, как я рассталась с Ли, если ты об этом.

— Почему же ты так расстроилась, когда вы с Ли разошлись?

— Потому что все равно его любила, хотя и не хотела больше с ним жить.

— Ясно, — говорю я. — Кто-нибудь еще знает?

— Нет, — отвечает Стелла.

Наступает долгое молчание.

Тайная жизнь, думаю я. У всех свои секреты.

Даже у меня.

— Не обижайтесь, — говорю я, — но у меня это как-то в голове не укладывается. Даже не знаю… Мы уже столько лет дружим, и никогда мне даже на ум не приходило, что между вами что-то может быть!

— Для нас это тоже удивительно, — отвечает Стелла. — Просто в один прекрасный день у нас с Тревором словно что-то щелкнуло в мозгах — и все встало на место. Не могу поверить, что я раньше не понимала, какой он чудесный человек!

— Поначалу мне было очень совестно, — добавляет Тревор. — Честно говоря, совестно и до сих пор. Но что делать? Дженни мне не подходит, а я не подхожу ей, и на самом деле это было ясно с самого начала. По-настоящему мне давно следовало все ей объяснить и расстаться, но… не умею сообщать дурные новости. Конечно, рано или поздно придется все сказать, и скорее рано, чем поздно; но как-то все не могу выбрать подходящего момента.

— Я тебя понимаю, — говорит Стелла. — Когда правда выйдет наружу, будет больно всем, а Дженни особенно. А ведь она моя давняя подруга. Но что же делать? Мы не можем отказаться друг от друга.

— Такое чувство, словно мы наконец-то поняли, кто мы такие и чего хотим от жизни, — говорит Тревор. — Мы уже начали присматривать себе домик в пригороде — с садом и приличной школой неподалеку.

— Ты не…

— Нет, — отвечает Стелла. — Во всяком случае, пока нет. Но это входит в наши планы. Мы купим дом, возможно, поженимся и в следующем году родим ребенка.

— Не слишком ли скоро? — спрашиваю я. — К чему такая спешка?

— Нет, не слишком, — серьезно отвечает Стелла. — В том-то и дело. Я привыкла думать, что торопиться некуда, что времени еще навалом и я успею сделать все, что хочу. Но что толку во времени, если тратишь его на бессмыслицу?

В десятку

Утром по почте приходит несколько дисков из разных звукозаписывающих компаний. Обычно я просто складываю их стопкой в кабинете, чтобы послушать на досуге; но сегодня мне на работу не идти, так что решаю послушать прямо сейчас. К новым дискам я обычно отношусь без всякого пиетета — как все музыкальные критики, если только речь не идет об их любимых исполнителях. Обычно мы ведем себя, словно капризные монархи в окружении подобострастного двора: со скучающей миной вставляем очередной компакт в проигрыватель, слушаем минут пять, выносим вердикт: «Отстой!» и отправляем в мусорный ящик. Музыкальному журналисту иначе и нельзя: если начнешь слушать с начала до конца все, что тебе присылают, на еду и сон, не говоря уж о работе, времени не останется. Разумеется, не всякому альбому можно вынести приговор за пять минут — иные надо распробовать, и мне самому не раз случалось отправлять в «отстой» диски, которые потом становились мультиплатиновыми, а критика возносила их до небес. Что ж делать, такова жизнь. Однако по-настоящему захватывают меня минуты, когда ставишь на проигрыватель какой-то невыразительный с виду альбом совершенно неизвестной группы — и с первых же аккордов тебя захватывает, и ты понимаешь: вот оно! Так случается и сегодня утром. Я ставлю альбом под названием «Краткие мгновения» ирландского певца Дэвида Китта и слушаю, лежа в постели. Музыка очень простая, из тех, что записываются на квартирах: парень с акустической гитарой и пара-тройка простейших электронных прибамбасов — но звучит потрясающе. По известной журналистской привычке я начинаю подыскивать аналоги и решаю, что передо мной Ник Дрейк двадцать первого века. Я в восторге. Музыка поднимает мой дух, уносит в дальние дали. Этот альбом я слушаю до полудня. В полдень, на середине лучшей вещи — «Еще одна песня о любви» — раздается звонок в дверь. Я подбираю с пола джинсы и тенниску, натягиваю их на себя и мчусь к дверям. На пороге — Никола в школьной форме.

— Никола! — восклицаю я с удивлением.

— Привет, — говорит она.

— Ты что здесь делаешь? Ты же должна быть в школе!

— Хотела узнать, все ли у тебя в порядке. Я о тебе беспокоилась. Почему ты не звонил? Я тебе миллион сообщений оставила на автоответчике.

Это правда: она звонила все выходные, оставляла длинные взволнованные сообщения — а я так и не перезвонил.

— Прости, милая, — говорю я ей. — Я очень виноват. Видишь ли, тут кое-что стряслось такое, что у меня просто все из головы вылетело…

— Я так переживала! Думала, с тобой что-то случилось!

— Прости, детка. Мне следовало о тебе подумать…

— Ты что, моих сообщений не получал?

— Получал, но, честно говоря, совсем не до того было…

Никола надувает губки.

— Ты что же, не хотел со мной разговаривать?

— Я не специально, Никола. Честное слово. Просто… послушай, детка, у меня и вправду сейчас не все ладно, так что…

— А я тебе столько раз звонила!

— Знаю.

— Ты что, не хочешь больше меня видеть?

— Что ты, милая, конечно хочу.

— Тогда почему не позвонил? Я думала, у меня телефон сломался! Никогда еще такого не было, чтобы мы с тобой не разговаривали целых три дня!

Вообще-то это неправда. Но не суть. Никола права: я поступил непростительно. Мне следовало позвонить. Но, черт побери, от меня ушла жена, и последнее, что мне нужно, — чтобы в моем собственном доме тринадцатилетняя девчонка читала мне нотации! И я срываюсь. Срываю гнев на моей милой, прекрасной девочке.

— Какого черта тебе от меня надо? — рявкаю я. — Я уже извинился! Что еще?

Никола отшатывается; ужас в ее глазах приводит меня в чувство. Если я хотел ее обидеть, то своего добился. Секунду спустя она начинает часто-часто моргать; по щекам ее струятся слезы, но она не отводит от меня потрясенного взгляда, словно не в силах поверить, что ее папа способен так себя вести. Честно говоря, мне и самому не верится.

— Что я сделала не так? — спрашивает она сквозь слезы. — Я просто хотела с тобой поговорить!

— Прости меня, — говорю я. — Господи, милая, маленькая моя, прости меня!

— Что я сделала? — плача, повторяет она. Боль в ее голосе разрывает мне сердце. — Ты меня больше не любишь? Пожалуйста, скажи, что мне сделать, чтобы ты опять меня полюбил?

— Я люблю тебя, маленькая, — говорю я. — Прости. Как я могу тебя не любить? У меня никого, кроме тебя, не осталось.

И я обнимаю ее и прижимаю к себе так, словно никогда-никогда не отпущу.

К жизни

Мы долго разговариваем — отец и дочь. Обо всем. Мне тяжело с ней об этом говорить, но я хочу быть честным. Рассказываю о том, что Иззи ушла, о выкидыше, даже о том, что Иззи может быть беременна, хоть и боюсь, что Николу это еще сильнее расстроит. Но моя маленькая дочка оказывается вдруг очень взрослой. Она слушает внимательно, не прерывая, а потом говорит, чтобы я не огорчался. Что если она может чем-то помочь, пусть я только скажу, и она все сделает. И что все будет хорошо.

Как ни странно, я верю.

Никола уходит — ей пора в школу — а я иду в кабинет, включаю ноутбук, наклеиваю на лицо фальшивую улыбку и начинаю очередную колонку для «Femme». Два часа спустя колонка закончена. Восемьсот слов на тему: «А что думает об этом твой приятель?» Должно быть, читательницы видят какого-то рыцаря в сверкающих доспехах, идеального мужчину, которому неведома боль поражения.

Работа закончена, и мне становится легче. Самая нижняя точка падения позади, думаю я. Остался один путь — вверх.

Навсегда

Кому: izzy.harding@bdp.co.uk

От кого: dave_atch01@hotmail.com

Тема: Моя колонка

Здравствуй, Из.

Шоу должно продолжаться, верно?

Дейв XXX

О СВАДЬБАХ

Однажды Мадонну спросили, почему она не заговаривала с Шоном Пенном о свадьбе, если знала, что он сам об этом подумывает. «Прочесть мысли мужчины — одно дело, — ответила она, — а вот убедить его, что он и вправду так думает — совсем другое!» Этот ответ как нельзя лучше отражает общую закономерность: когда дело доходит до свадьбы, женщины знают все, мужчины — ничего. А ведь в этой игре знание — сила. Предложить руку и сердце? С этим у нас было плохо всегда. Часто случается, что мы вполне счастливы с любимой женщиной, однако мысль о свадьбе просто не приходит нам в голову. Ничего личного, девушки. Мы попросту плохо разбираемся в тонкостях человеческих отношений. Для нас есть рядом близкий человек — и ладно. Однако время идет, подруги делают нам все более толстые намеки, и мы наконец соображаем: в самом деле, пора бы. А в результате жених наслаждается свадьбой еще больше, чем невеста — хоть и ни за что в этом не признается. Помню, под конец знаменательного дня я сказал жене: «Знай я, что свадьба — это просто-напросто грандиозная пьянка, женился бы давным-давно!»

Подготовка свадьбы — дело чисто женское. Женщины, разумеется, стараются создать впечатление, что это задача для обоих. Но мы-то лучше знаем. Мой вклад в подготовку собственного бракосочетания ограничился предложением выкинуть что-нибудь эдакое — например, явиться под венец в футболках и джинсах. В ответ я получил от жены взгляд, в переводе на английский означающий: «Заткнись. А лучше всего — исчезни с глаз долой». А если серьезно — мужчине только позволь заняться собственной свадьбой, и в результате он явится не в ту церковь, обряженный во вчерашние боксерские трусы и майку «Манчестер юнайтед». Женщины так наслаждаются подготовкой свадьбы оттого, что мелочи для них важны не менее по-настоящему значимых вещей — а пожалуй, даже и более. А когда речь идет о свадьбе, мелочи — все. До сих пор самый ненавистный человек для моей жены (хуже даже фашистов и мужчин, не опускающих сиденье в туалете) — наш местный флорист. Почему? Да потому, что в день свадьбы, невзирая на строжайший наказ, он прислал нам букет невесты, перевязанный не кремовой, а белой лентой.

Разумеется, тщательной подготовки требует не только собственная свадьба. Перед посещением чужих свадеб тоже планы строятся не хуже, чем в армии перед решительным боем — особенно, когда доходит дело до подарков. Путем проб и ошибок мы с женой разработали идеальную систему: все подарки покупает она. Не сразу мы дошли до этой мысли: но в последний раз, когда я был послан за подарком, а явился из магазина с тремя компакт-дисками и новой компьютерной игрой, она поняла, что единственный выход — взять дело в свои руки. Теперь в магазин она ходит сама — и, кажется, делать покупки для других ей нравится не меньше, чем для себя самой. Во-первых, чтобы составить список возможных подарков, требуется обойти все магазины на пятьдесят миль вокруг. Во-вторых, каждый из предполагаемых подарков следует взять в руки, повертеть и рассмотреть со всех сторон (в контактных линзах зрение у моей жены 100-процентное, однако делать покупки она предпочитает с помощью осязания). В-третьих, надо сузить выбор с двухсот наименований до двух, в конце концов купить и то и другое, принести домой, а на следующий день навестить тот же магазин и приобрести что-нибудь еще.

В каком-то смысле отношение женщин к подаркам схоже с отношением мужчин к свадьбам. Со стороны кажется, что «все эти глупости» нас не интересуют; однако, рассеянно прохаживаясь вдоль прилавков жизни, рано или поздно мы выбираем свой лучший подарок — то есть, разумеется, вас.

Правила

Поздно вечером два дня спустя в квартиру входит Иззи. Вид у нее усталый и измученный. Мы молча проходим в гостиную, она садится на диван и начинает разговор словами:

— Я не беременна.

Некоторое время оба молчим; я чувствую, как по жилам растекается разочарование. Строго говоря, переживать не из-за чего — оба мы понимали, что это маловероятно. В наши просвещенные дни даже (бывший) музыкальный критик, любитель мрачной и заумной музыки, понимает: после многолетнего приема таблеток женскому организму, чтобы вернуться к норме, нужно, как минимум, месяца три. Три недели — срок нереальный.

— Как ты? — спрашиваю я ее.

— Не знаю… но, знаешь, может быть, это и к лучшему. Не лучшие у нас обстоятельства для того, чтобы заводить ребенка, верно?

Я не отвечаю — вместо этого задаю свой собственный вопрос.

— Где ты была?

— У мамы.

— Как она?

— Прекрасно. И мне с ней было хорошо. Она мне очень помогла.

— Ты вернешься домой?

Молчание. Затем она спрашивает:

— А ты этого хочешь?

— Я люблю тебя, — отвечаю я.

— В этом я и не сомневалась, — улыбается она одними уголками губ.

— Так ты вернешься домой?

— Ты не ответил на мой вопрос, — напоминает она.

— Разумеется, хочу, чтобы ты вернулась! — говорю я сердито. — Это же твой дом!

Снова долгое молчание. Я не выдерживаю:

— Так что же?

— Что? — переспрашивает она, словно мысли ее заняты чем-то иным.

— Ты вернешься домой или нет? — спрашиваю я в третий раз.

— Это от тебя зависит, — отвечает она. — Я очень старалась взглянуть на всю эту историю твоими глазами. Я все понимаю. Понимаю, ты не знал, как рассказать мне о Николе. Эта новость так тебя потрясла, что ты не мог мыслить здраво. — Она замолкает, словно потеряв нить. — Могу даже понять, почему ты и дальше молчал — хотел защитить меня от правды. Но мне не нужна защита, Дейв. Мне нужна честность. Сколько еще в твоей жизни тайн, о которых я не знаю?

— Больше ни одной.

— Верю. Но страх остается. И с этим страхом мне теперь придется жить.

— Понимаю.

— Понимаешь? Да неужто? — ответа она не ждет. — Как ты думаешь, что я почувствовала, когда поняла, что ты боялся мне об этом рассказать? Мы ведь клялись быть вместе в горе и в радости, оберегать и защищать друг друга. Что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне. Всегда! Что бы ты ни сделал, я не перестану тебя любить. Такая уж это штука — любовь. Господи, неужто ты и вправду воображал, что я повернусь к тебе спиной и скажу: «Знаешь, раз такое дело, я тебя больше не люблю»? Дейв, я люблю тебя без всяких условий. Мне сейчас очень больно — и все же я по-прежнему люблю тебя, люблю с такой силой, какой никогда в себе и не подозревала. Люблю, потому что ты — часть меня. И не могу разлюбить, как не могу разлюбить самое себя. Я знаю: ты хороший человек, несмотря на все, что случилось между нами. И не могу… не могу тебя бросить… Только еще одно… Наверное, это главное. Я пыталась примириться с Николой. Заставляла себя ее полюбить. Не получается. Она — твоя дочь. Часть тебя, человек из твоего прошлого. Я люблю тебя, Дейв, но, боюсь, в этом преодолеть себя не смогу. Такая прелестная девочка — но не наша, а только твоя… Я не могу помешать тебе с ней общаться. И не хочу мешать. Она — часть твоей жизни. Но я с ней знакомиться не стану. Просто не могу. И вернусь я при одном условии — если ты на это согласишься. Не надейся, я не передумаю. Так и будет.

Я говорю, что все понимаю, и в конце концов она позволяет себя обнять. Я прижимаю ее к себе крепко-крепко, снова и снова повторяя, как я перед ней виноват и как непременно все заглажу. А сам думаю: господи, что же это? Разве этого я хотел? Неужели этим все и кончится?

Дар

Несколько дней спустя от Дэмиена и Адели приходит приглашение на крестины малышки Мэдди. Я говорю Иззи, что идти необязательно, можно просто прислать подарок. Но она отвечает, что все-таки надо пойти. Что все будет нормально. И вот мы сидим на церковной скамье в Тоттеридже, где живут родители Адели.

Ровно в одиннадцать священник начинает короткую проповедь о любви, понимании и о том, как, любя друг друга, возрастать в познании. Советует Дэмиену и Адели воспитывать маленькую Мэдди в истине и добродетели, а затем просит всех приблизиться к крестильной купели. Гости встают со своих мест и окружают купель полукругом. Адель передает спящую Мэдди Дэмиену, тот — священнику, а священник просит крестных родителей выйти вперед, макает руку в купель и брызгает на головенку Мэдди водой. А потом все отправляются в паб на углу под названием «Крикетная бита». Мы с Иззи пытаемся пробраться к Дэмиену и Адели, чтобы с ними поболтать, но не удается: вокруг них сгрудилась толпа поздравляющих.

— Странно, правда? — говорит Иззи, когда мы оставляем свои попытки и встаем у стойки. — Кажется, прошло каких-то несколько дней — а все так переменилось… Похоже, чем старше мы становимся, тем быстрее летит время, — продолжает она. — Я привыкла бояться перемен; но теперь понимаю, что перемены бывают и к лучшему. Ты меняешься — значит, живешь, не стоишь на месте. Знаешь, я недавно думала о работе, о том, как любила свой журнал, когда только начинала, а теперь… теперь все это мне кажется и вполовину не таким важным, как быть с тобой.

Я беру ее за руку.

— Понимаю, о чем ты. То же чувствовал и я, когда закрылся «Громкий звук». Всю юность я мечтал о такой работе — и вдруг понял: есть в жизни кое-что поважнее.

Иззи задумчиво кивает.

— Оба мы живем в мире, где казаться — важнее, чем быть. Не сосчитать, сколько раз я покупала одежду не потому, что она мне нравилась, а только потому, что это сейчас последний писк моды, а я, как сотрудник модного журнала, должна быть на уровне.

— А сколько раз я клятвенно заверял читателей, что такая-то группа — вторые «Битлз» или «Роллинг Стоунз»! Хотя на самом деле их альбомы наводили на меня зевоту.

— Помнишь, когда мы еще просто дружили, ты вечно навязывал мне какую-то суперновейшую музыку, — говорит Иззи. — Десятками таскал мне демо-записи, будил по ночам звонками, чтобы дать послушать то-то и то-то, водил по каким-то жутким притонам, чтобы я услышала будущее рок-н-ролла.

— В то время я и сам так жил, — отвечаю я. — В каждой новой группе мне чудилась звезда, способная превзойти «Битлз». А теперь в каждой новой группе я вижу лишь компанию ребят, которые играют на гитарах и поют. В лучшем случае — неплохое пополнение для моей коллекции. Быть может, так оно и должно быть, но меня не оставляет ощущение, что я отстал от жизни.

— Понимаю, о чем ты. Я ведь тоже не вечно буду работать в «Femme». Настанет день — и, может быть, не такой уж далекий день, — когда из мира юных и красивых мне придется перейти в журнал для женщин постарше. Или в журнал об интерьерах и домашнем хозяйстве. Я вижу, как это происходит с некоторыми из моих коллег. Они по-прежнему прекрасно пишут, но их статьи становятся поверхностными: они больше не живут тем же, что и наши читатели. Понимаешь? Для читательниц «Femme» красивая жизнь — это шикарный ночной клуб, выпивка, классные парни, танцы до упаду; а нам с тобой ничего уже не надо, только ты, я, телевизор и диван. Пожалуй, еще год или два я смогу притворяться молодой: но в конце концов мне это надоест. Она отпивает из бокала.

— Знаешь, в последнее время я почему-то много думаю о папе. До сих пор я даже не старалась примириться с его смертью. Так было легче: рыдать, клясть судьбу, воображать, что ничего худшего со мной и случиться не могло. А недавно мне пришло в голову: я ведь совсем не так на это смотрю, как надо. У меня был лучший в мире папа. Его любовь сделала меня той, кто я есть. Чего же еще желать? Сколько людей на свете так и не испытали отцовской любви! У них куда больше права жаловаться на жизнь. Представь, что моего папы не было бы рядом, что я никогда бы не узнала, что это такое — когда отец рядом. Это была бы уже не я. Какая-то совсем другая Иззи, которую ты, быть может, никогда бы и не полюбил. Знаем, мы слишком любим жаловаться на жизнь — а иногда, я думаю, стоит принимать ее такой, как она есть, и благодарить Бога за то, что имеем. — И выдавливает из себя нервный смешок. — Проповедь окончена, аминь.

Время

В том, что касается работы, все довольно быстро устаканивается. Я берусь за внештатные публикации для «Музыкальной афиши» — не совсем то, чем хотелось бы заниматься, но за неимением лучшего сойдет и это. Иззи руководит журналом и не покладая рук готовится к предстоящему собеседованию. Если же говорить о наших отношениях — трудно вот так, в двух словах, определить, что происходит. Ясно одно: все не так, как надо. Иззи старательно делает вид, что никакой Николы на свете нет. Когда я говорю по телефону, она не спрашивает, с кем; когда ухожу из дому, не спрашивает, куда; когда возвращаюсь, не спрашивает, где я был. Словом, не задает обычных вопросов, потому что не хочет слышать ответ. Я пытаюсь поговорить с ней о Николе — она отказывается. Пытаюсь поговорить о том, что с нами происходит, но она и это обсуждать не хочет.

Выбор

Две недели спустя, пятница, вечер. Я иду на день рождения к Николе. Несколько недель я мучался вопросом, что подарить — хотелось выбрать такой подарок, чтобы он хоть отчасти возместил все тринадцать дней рождения, которые я пропустил. Вспомнив наш поход по магазинам несколько недель назад, я позвонил Кейтлин и выяснил Николин размер. Долго ходил по магазинам, выискивал вещи, хоть отдаленно напоминающие то, что она меряла в тот день, рассматривал со всех сторон, приценивался — и уходил, так ничего и не выбрав. Не хотелось делать подарок, за который она вежливо поблагодарит и засунет в самый дальний угол гардероба. Если уж дарить, думал я, так что-нибудь такое, чтобы она от восторга рот открыла. Чтобы почувствовала: я отлично ее изучил, поэтому и подарок получился правильный.

Мне пришло в голову просто дать ей денег — для подростка вариант идеальный — но, подумав, я понял: это совсем не то. Может быть, компакт-диск? Но с музыкой та же беда, что с одеждой: слишком многое зависит от личного вкуса, слишком легко дать промашку. Прочие варианты, вычеркнутые мною из списка, включали: новый мобильный телефон, тени для век, духи, машину (тут я понял, что чересчур разошелся), компьютерную игру, билеты на концерт, сувениры с автографами от кого-нибудь из модных исполнителей, у кого я брал интервью для «Крутой девчонки», и новую пару кроссовок. Под конец, пробежавшись еще раз по исчерканному списку, я выбираю два подарка и тщательно заворачиваю их в сверкающую синюю фольгу.

Здесь

— Дейв! — вопит Никола, открыв дверь.

— Привет, милая! — Я чмокаю ее в макушку, протягиваю свои два подарка, но бутылку вина, купленную по дороге, оставляю себе.

— Спасибо! — Она приподнимается на цыпочки и целует меня в щеку. — Мама говорит, прежде чем открывать подарки, надо дождаться, пока все придут. Моих двоюродных сестер еще нет — они вечно опаздывают, так что придется подождать.

— С ума сойти — целых четырнадцать лет! — театрально вздыхаю я.

— А я похожа на взрослую? — интересуется она. Прежде чем ответить, я окидываю ее внимательным взглядом. Судя по всему, Никола с ног до головы обрядилась в сегодняшние подарки: все на ней с иголочки новенькое — темно-синие расклешенные джинсы, босоножки на относительно высоких каблуках и облегающий черный топик со сверкающей надписью: «Принцесса Греза». Тугие кудряшки рассыпались по плечам, а «выходной» макияж сегодня не кажется наклеенным на детское личико. Да, Никола выглядит совсем взрослой. И очень, очень красивой.

— Да, — с широкой улыбкой отвечаю я. — Ты совсем взрослая. А теперь можно мне войти?

Сообразив, что загородила мне проход, Никола смеется.

— Конечно! — говорит она.

Она вводит меня в гостиную, где уже включен какой-то кошмарный сборник клубных ремиксов — ровно на такой громкости, чтобы подросткам было весело, а взрослым не приходилось кричать. Комната битком набита — здесь, наверно, человек тридцать. Никола спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я отвечаю: спасибо, сам налью. Она говорит, что мама на кухне, готовит.

— Дейв! — восклицает Кейтлин, когда я вхожу на кухню.

Она как раз запихивает в духовку поднос с мясом. Еще одна женщина разворачивает фольгу, прикрывающую блюдо с бутербродами: она оборачивается на меня, затем снова смотрит на Кейтлин и улыбается.

— Рада снова тебя видеть, — говорит Кейтлин. — Как хорошо, что ты пришел!

Она закрывает духовку и, выпрямившись, вытирает руки бумажным полотенцем. Сейчас Кейтлин совсем не похожа на ту, что памятна мне по нашей прошлой встрече. Она сняла очки и распустила волосы, и черные ирландские кудри ее красивыми волнами обрамляют лицо. С удивлением я вижу на ней такие же расклешенные джинсы, босоножки на каблуках и черный топик «Принцесса Греза».

— Что такое? Кажется, у Николы появилась близняшка? — говорю я.

Кейтлин смеется.

— Ты про одежду? Да, девушки О'Коннелл любят пошутить! Мы с Николой иногда делаем вид, что мы не мама с дочерью, а сестры. Джинсы и туфли у меня уже были, а топик — немного запоздавший подарок на День матери. Хотя, по правде сказать, покупать его мне пришлось самой.

Я протягиваю ей бутылку вина.

— Спасибо, — говорит она. — Очень мило: честно говоря, наши запасы оставляют желать лучшего.

Подруга Кейтлин явно умирает от желания быть мне представленной. Что-то в ней кажется знакомым, но я никак не могу сообразить, что. Наконец, плюнув на хорошие манеры, она говорит:

— Я Колин, лучшая подруга Кейтлин и крестная Николы. — И протягивает руку. — Рада с вами познакомиться.

— Я Дейв, — отвечаю я, пожимая ей руку.

Кейтлин смеется.

— Колин своего не упустит, верно? Прошу прощения: Колин, это Дейв, Дейв, это Колин. Самое смешное, что вы уже встречались.

— Вы меня не помните? — улыбается Колин. — Я была на Корфу вместе с Кейтлин. А в тот вечер ушла с вашим приятелем Джейми.

Тут все становится на свои места.

— Ах да, конечно же! — говорю я. — Рад снова с тобой встретиться, Колин.

— С тех пор, как она услышала, что мы снова общаемся, просто умирала от желания с тобой поговорить, — сообщает Кейтлин.

— Почему?

Женщины обмениваются лукавыми взглядами.

— Скажем так, — давясь от смеха, начинает Кейтлин. — Колин питает тайную надежду, что ты не потерял контакта с Джейми и что он все еще одинок.

И тут обе они покатываются со смеху.

— То есть тебе нужен телефон Джейми Эрла? — уточняю я.

— Он такой душка! — в восторге восклицает Колин. — Помню, задница у него была, как созревший персик!

— Вообще-то я уже целую вечность с ним не виделся, — говорю я, когда мне удается справиться со смехом. — Последнее, что о нем слышал — что живет он в Борнемуте и работает в каком-то отеле. Но телефон его родителей у меня сохранился.

— Отлично! — восклицает Колин. — Миссия выполнена, так что пойду-ка посмотрю, у всех ли гостей есть что пить, а вас оставлю наедине.

И, подмигнув, она хватает две бутылки вина — красного и белого — и исчезает.

— Не обращай на нее внимания, — говорит Кейтлин, вытирая стол бумажным полотенцем. — Она расплевалась со своим приятелем — в пятый раз за пять лет — так что теперь у нее ветер в голове гуляет.

Я улыбаюсь, но молчу.

— Так что же, выбрал подарок Николе? — спрашивает она.

— В конце концов выбрал, — отвечаю я. — Ну и пришлось же мне поломать голову!

— Что бы ты ни подарил, ей понравится. Она не привередлива.

— Приятно слышать, что в случае чего она меня пожалеет.

— Я не это хотела сказать!

— Понимаю.

— Знаешь, она так тебя ждала! И наряд, и прическа, и косметика — все это для тебя.

— Для меня?

— Сегодня она мне сказала, что хочет выглядеть безупречно, потому что ты придешь. Я пыталась объяснить, что тебе это не так важно, но она ничего слушать не стала.

— Она и вправду прекрасно выглядит.

— Верно. У нас в гостях пара мальчишек из ее школы — они, бедняги, с нее глаз не сводят.

— А Брендана Кейси нет?

— Я так понимаю, она в нем разочаровалась.

Долгое молчание.

— Очень жаль, что твоя жена не смогла прийти.

— Мне тоже жаль, — говорю я. — Видишь ли, она сейчас исполняет обязанности редактора в журнале, работы выше крыши, так что… — Я умолкаю, ясно понимая, что Кейтлин мне не верит, и говорю правду: — Она не захотела прийти.

— Я так и подумала, — говорит Кейтлин. — Нелегко ей сейчас. Окажись я на ее месте, может быть, вела бы себя так же.

— А мне-то что делать? Не могу же я отречься от Николы! Она уже здесь, во мне, она часть меня… как и Иззи.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! Все гораздо сложнее, — отвечаю я и, глубоко вздохнув, рассказываю ей о выкидыше.

— Как грустно, — говорит Кейтлин, выслушав историю до конца. — Неудивительно, что она не хочет знакомиться с Николой.

— Но что же делать? Я не хочу, чтобы Иззи так к ней относилась. И не хочу, чтобы Никола считала себя виноватой. А ведь так и будет, если Иззи не передумает. Теперь, когда все открылось, Никола непременно начнет спрашивать себя, почему Иззи не хочет ее видеть?

— Послушай, не хочу навязываться, но… может быть, я могу что-то сделать? Все это ужасно, и невыносимо думать, что это моя вина. Если бы я позаботилась тебя разыскать! Тогда все обернулось бы совсем иначе. Видит бог, если я могу хоть что-то исправить, я все сделаю.

— Спасибо. Правда, Кейтлин, спасибо. Но, боюсь, ни ты, ни я ничего сделать не можем. Остается лишь ждать… ждать и надеяться, что Иззи примирится. Я всем сердцем надеюсь, что так и будет — но сам понимаю, что одной надежды мало.

В яблочко

Девять часов. Пришли все, кто должен был прийти, и Никола начала разворачивать подарки. Кейтлин знакомит меня с тремя своими братьями: Дэвидом (самый младший — ему девятнадцать, изучает юриспруденцию), Эйданом (двадцать пять, работает в Сити) и Полом (тридцать, компьютерщик), сестрой Элоиз (тридцать восемь, самая старшая, мать двух пятнадцатилетних кузин Николы) и целой толпой друзей. Все они рады меня видеть, и вечер проходит прекрасно — не хватает только Иззи. Ее отсутствие я ощущаю остро и болезненно, словно перебои в сердце — жестокое напоминание о том, что я должен выжить. Неправильно это — веселиться на дне рождения Николы без нее. Я чувствую себя предателем и решаю уйти пораньше.

— Боюсь, мне пора, — говорю я Кейтлин.

Мы стоим рядом и смотрим, как Никола разворачивает подарки. Кейтлин поднимает на меня грустный взгляд, но отговаривать не пытается, за что я ей благодарен: мне и без того страшно расстраивать Николу.

— Возьмешь с собой кусок пирога? — спрашивает она.

Я с улыбкой качаю головой.

— Только попрощаюсь с Николой и пойду.

Кейтлин хлопает Николу по плечу, что-то шепчет ей на ухо, и Никола объявляет всем, что сейчас вернется, потому что должна поговорить с папой. В первый раз я слышу, как она называет меня папой, и в голосе ее звучит такая гордость, словно она нежданно-негаданно стала обладательницей какой-нибудь сверхмодной фишки.

— Я твоих подарков еще не открывала, — говорит она. — Я их оставила напоследок.

Я смеюсь.

— Да ладно тебе, Никола, не так уж они хороши! Не слушая меня, Никола выкапывает из горы подарков на диване мои, зажимает их под мышкой и, подхватив меня под руку выводит в холл.

— И что мы тут делать будем? — спрашиваю я, когда она прикрывает за собой дверь.

— Немножко побудем вдвоем.

Она садится на ступеньки; я устраиваюсь рядом.

— Какой мне сначала открыть? — спрашивает она.

— Какой хочешь.

Она рассматривает сначала один сверток, потом другой.

— Открою тот, что побольше, — говорит она. — А что там? Можно догадаться?

— Не угадаешь. Сам не знаю, почему я это выбрал. На самом деле я почти уверен, что тебе не понравится.

Она пристально смотрит мне в глаза. А я — на нее.

— Что бы это ни было, мне понравится. Никола осторожно разворачивает обертку и извлекает двенадцатидюймовый сингл.

— Это пластинка! — восклицает она.

— Знаю.

Никола читает надпись на обложке.

— «Parachute Men», «Разреши мне надеть твою куртку». Хорошая группа?

— Это моя любимая пластинка. Самая любимая. Она снова внимательно ее разглядывает.

— Самая-самая? Из всей этой твоей коллекции? Самая лучшая?

— Я ведь не сказал «самая лучшая», — улыбаюсь я. — Я сказал «самая любимая». Эти песни напоминают мне, что музыка, если она по-настоящему хороша, может перевернуть мир.

— А эти «Parachute Men» — они знаменитые?

— Не особенно.

— Заработали кучу денег?

— Очень сомневаюсь.

Она задумывается.

— И все равно это твоя самая-самая любимая пластинка во всем мире?

Я киваю.

— А другая такая же у тебя есть?

— Нет. Это единственная.

И тут она начинает плакать.

— Что случилось, милая? — спрашиваю я.

— Ты подарил мне свою любимую пластинку! — всхлипывает она.

Пальцами я смахиваю с ее щек слезы, обнимаю ее и крепко прижимаю к себе.

— Да. Подарил, потому что хочу, чтобы теперь она была твоя.

— Нет-нет, я ее не возьму! Это же твоя любимая! И у тебя другой нет.

— Милая, пусть теперь она будет твоей. Она — моя любимая, и ты тоже. Я хочу, чтобы вы были вместе.

— Но у меня даже такого проигрывателя нет!

Тут она начинает смеяться: смеюсь и я, потому что мне в голову не пришло, что в наш век компакт-дисков у кого-то в доме может не быть радиолы.

— Я тебе обязательно подарю. На следующий день рождения.

— Знаешь, это лучший в мире подарок! Самый лучший! Я буду его беречь, обещаю!

— Верю, милая. Но хватит об этом: теперь открывай второй. — И я указываю на второй сверток у ее ног.

— А там что?

— Открой, — отвечаю я, — и увидишь.

Она взвешивает сверток на ладони.

— Он совсем легкий.

— Ага. Можно подумать, из бумаги сделан. Но разворачивай осторожно.

Словно зачарованный, я смотрю, как она аккуратно разворачивает сверток.

— Деньги! — восклицает она, расширив глаза от удивления.

— Сто сорок фунтов! — объявляю я. — По десять на каждый год. На самом деле я не хотел дарить тебе деньги. Выглядит это как-то… ну, ты понимаешь. А потом мне вспомнилось, как мы с тобой ходили по магазинам, и я подумал: сам я ничего тебе купить не смогу, обязательно выберу что-нибудь не то, а вот ты сделаешь правильный выбор — у тебя ведь есть вкус.

— Что бы ты ни выбрал, мне бы понравилось, — тихо отвечает она.

— Даже джинсы, выстиранные в кислоте, с пурпурными блестками?

Она смеется.

— Ага. Потому что ты их купил для меня. Конечно, я бы ни за что в них не вышла на улицу — зато надевала бы всякий раз, когда ты к нам приходишь.

— Очень мило с твоей стороны. Но ты точно не обиделась, что я подарил деньги?

— Конечно, нет!

— Только не трать все сразу, — предупреждаю я. — Отдай их маме на хранение и бери у нее понемножку. Если будешь ходить по улице со ста сорока фунтами в кармане, можешь угодить в какую-нибудь переделку.

— Ладно, ладно! — отвечает она. — Ой, сколько я теперь всего куплю! Например… что-нибудь для тебя. Подожди, вот будет у тебя день рождения — я тебе что-нибудь такое подарю!

Хирургия

Придя домой, застаю Иззи в гостиной. Она взяла работу на дом: вокруг разбросаны журнальные номера, папки, записки, исписанные листы, на краешке кофейного столика опасно балансирует ноутбук. Услышав мои шаги, она не поднимает головы и продолжает рыться в бумагах. Дает понять, что ей все равно, здесь я или нет — хотя это совсем не так. Хочет, чтобы мне стало еще паршивее.

— Как ты? — спрашиваю я. — На работе все хорошо?

Иззи бросает на меня короткий взгляд и снова отворачивается.

— Нормально, — отвечает она. — А у тебя как?

— Как обычно. Ничего особенного.

— Кто бы сомневался!

Эти три коротких слова говорят мне об очень многом. Как я ни стараюсь проявлять терпение и понимание, этого недостаточно. Иззи так и не примирилась с существованием Николы. И, похоже, не примирится никогда. Мысли о Николе грызут и точат ее изнутри — и я тому виной. Ее мучения на моей совести.

— Знаешь, может быть, мне лучше переехать, — тихо говорю я.

— Вот так-так! — фыркает она. — Значит, не придумал ничего лучше, как сбежать?

Слова ее, тон, выражение лица — все говорит мне, что Иззи жаждет затеять ссору.

— Бежать я не собираюсь, — спокойно отвечаю я. — Но судя по всему, если я не уйду, от нашего брака мало что останется.

Она набирает воздуху в грудь, словно хочет заговорить, но прикусывает губу и молчит. Я понимаю, что с ней происходит. Гнев ее испарился: теперь Иззи чувствует тоже, что и я — страх. Одним расставанием делу не поможешь: сколько бы мы ни прожили раздельно, наша проблема никуда не денется. Никола по-прежнему останется моей дочерью от другой женщины. И если Иззи не сможет с этим смириться — что же нас ждет?

Я пытаюсь представить, что мы расходимся навсегда. Три года семейной жизни, шесть лет, проведенных вместе, — все летит к черту. Мы клялись быть вместе, пока смерть не разлучит нас, а теперь остаемся вместе, пока хватает сил притворяться друг перед другом и перед самими собой.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, — говорит она наконец.

— Знаю, — отвечаю я. — Я тоже не хочу. Но придется.

— Куда?

— Что «куда»?

— Куда ты пойдешь? Я не смогу жить спокойно, если не буду знать, где ты.

— Не знаю. Можно пожить немного у родителей, — предполагаю я.

— Не надо! — умоляет она. — Пожалуйста, не надо! Не стоит им знать, что с нами творится… во что мы превратили свою жизнь.

— Послушай, волноваться тебе не о чем. Поживу у кого-нибудь из друзей. Хотя бы у Фила Кларка. Фил Кларк — специалист по связям с общественностью, мой друг времен работы в «Громком звуке». Из тех друзей, с которыми можно несколько месяцев не общаться, а потом позвонить и спросить: «Старик, можно я сегодня у тебя переночую?» А он ответит: «О чем разговор!»

— Не выйдет, — слабо улыбнувшись, отвечает она. — Ты что, забыл? Он живет в Нью-Кроссе, а Нью-Кросс — район чертовски опасный.

Я улыбаюсь. В самом деле, чтобы успокоить Иззи, надо придумать что-нибудь получше.

— Может быть, тебе пожить у Дженни? — предлагает она. — Я позвоню ей и все улажу.

— А ей это будет удобно? Я хочу сказать… думаешь, она уже оправилась после разрыва с Тревором?

Иззи молчит. Я понимаю: она потрясена напоминанием о том, как легко рушатся семьи наших друзей, и тем, что наша может стать следующей.

— Есть еще Фрэн в Брикстоне, — говорю я. — Сейчас ей позвоню.

Иззи кивает: решено. Опасный риф пройден: мы вновь стали обычной любящей парой. Если не вспоминать о том, что я ухожу из дому, а жена мне помогает. Я звоню Фрэн, и она говорит, что для друзей ее дом всегда открыт. Я собираю сумку: шмотки на несколько дней, десяток компакт-дисков, — забрасываю ее на заднее сиденье машины, и тут Иззи начинает плакать.

— Это к лучшему, — говорю я ей.

— Знаю, — отвечает она. — Знаю, просто… Это так тяжело. Вот и все.

— Тебе нужно время.

— Оно нам обоим нужно. Но что, если ты решишь не возвращаться?

— Такого быть не может.

— Но все-таки…

— Не может и все, — твердо отвечаю я.

— И сколько тебя не будет?

— Не знаю.

— Я буду скучать, — говорит она.

— Послушай, — говорю я ей, — ведь есть телефон.

— Но мне нужно тебя видеть. Нам обоим нужно видеть друг друга… Вот так люди и расходятся, Дейв, вот так и становятся друг другу чужими. Все начинается с расставания. Пожалуйста, Дейв, я не хочу, чтобы это случилось с нами!

— Мы и встречаться будем. Например, вместе ужинать… или еще что-нибудь. И еще будем разговаривать. О том, что с нами происходит и как нам выбраться из этой ямы. Но ты же сама понимаешь: если мы и дальше будем жить вот так, то еще немного — и нас уже ничто не спасет.

— Значит, мы все-таки расходимся? — спрашивает она.

— Нет, — отвечаю я.

— А что же мы делаем? — спрашивает она.

— Не знаю, — отвечаю я. — Наверное, то единственное, что нам остается.

Ужины

В следующие несколько недель я встречаюсь с Николой каждую неделю, а порой и чаще. Мы с ней снова обходим все наши любимые рестораны — от «Макдональдса» и «Бургер Кинга» до «Пицца-Хат» и «Белла Паста». Порой ходим в кино, порой смотрим телевизор у нее дома. Но по-прежнему Никола больше всего любит сидеть на пассажирском сиденье моего «Мерседеса» с поднятым верхом и слушать музыку. С Иззи я тоже встречаюсь раз в неделю: мы ужинаем вместе и пытаемся решить, что же нам теперь делать.

Худо

Неделя первая: вторник, вечер, ресторан «Спига» на Уордор-стрит

Закуска

Восемь часов: Иззи приехала в ресторан прямо с работы. На ней широкие серые брюки, белая блузка с тремя расстегнутыми пуговками и джинсовый пиджак. Волосы зачесаны назад. Если в двух словах — выглядит потрясающе.

— Как ты? — осторожно спрашивает она.

— Нормально, — отвечаю я. — А ты?

— Бывало и получше.

— А выглядишь замечательно, — говорю я.

— Мне тебя не хватает, — говорит она.

— Мне тебя тоже.

Долгое молчание.

— Как ты устроился у Фрэн? — спрашивает она.

— Сплю на диване. Вполне удобный… для дивана, конечно.

— А как твоя «Музыкальная афиша»?

— Нормально, — отвечаю я, — но не думаю, что задержусь там надолго. У меня хорошая новость.

— Какая?

— Помнишь старину Ника, редактора «Громкого звука»? Так вот, он позвонил вчера и сказал, что снова работает в «БДП», разрабатывает концепцию нового журнала. Хочет со мной пообщаться на эту тему.

— Я несколько раз видела его в здании, но ничего не слышала об этом новом проекте. Поздравляю. И что это будет — опять музыкальный журнал?

— Не знаю, — пожимаю плечами я.

Горячее блюдо

Восемь тридцать три, а мы так и не сказали ни слова ни о своей разлуке, ни о Николе, ни о том, как же теперь быть. Оба мы боимся поднимать больные вопросы и потому болтаем обо всем на свете, только не о том, что разбросало нас по разным концам города.

— Завтра решится вопрос о моем назначении, — сообщает Иззи.

— И как ты оцениваешь свои шансы?

— Нормально, — тихо отвечает она. — Думаю, лучше меня им не найти. Единственное — недостаток опыта: но, с другой стороны, я уже пять номеров подготовила своими руками.

— Из тебя получится изумительный редактор. По крайней мере, мне так кажется.

— Спасибо, — улыбается она.

— Не сомневаюсь, ты получишь эту работу.

— Мне бы твою уверенность! Особенно когда вокруг постоянно слышишь шушуканья на эту тему. Последний слух — что на должность редактора пригласят кого-нибудь из дочерних компаний в США или в Австралии. Что ж, очень может быть. Как говорится, нет пророка в своем отечестве. Может быть, они считают, что я слишком погрязла в рутине, что человеку с другого конца света легче будет увидеть дело в перспективе? Дура я, дура: надо было сделать два-три номера, а потом уйти в отпуск — и посмотреть, как бы они без меня справились!

— Но ты этого не сделала. Потому что любишь свой журнал. Любовь — это ведь во всяком деле главное, правда?

— Не знаю, — отвечает она. — Честно, просто не знаю.

Десерт

Четверть десятого. Мы с Иззи давно покончили с ужином, поговорили о работе, о квартире, о выплате ссуды, о друзьях — о чем угодно, только не о нас самих.

— Не хотите ли заказать десерт? — спрашивает официантка.

Иззи качает головой.

— Мне не надо. А тебе, Дейв?

— Мне тоже, — отвечаю я.

— Кофе желаете? — не отстает официантка.

Мы оба отказываемся.

— Посчитайте, пожалуйста, — просит Иззи.

— Я заплачу, — говорю я, когда официантка отходит.

— Не надо, — отвечает Иззи. — В следующий раз заплатишь.

Официантка возвращается со счетом, и Иззи платит по своей кредитной карточке. Мы молча одеваемся и выходим на многолюдную, ярко освещенную Вардур-стрит. Вот и все, понимаю я. Еще несколько секунд — и разойдемся.

— Так и не поговорили, — замечаю я. — По крайней мере, о том, о чем собирались.

— Верно, — вздыхает она. — Не поговорили.

— Ну, может, в следующий раз?

— Может быть.

Она целует меня в губы, и я отвечаю на поцелуй.

— Я люблю тебя, — говорит она.

— И я тебя люблю.

И с этими словами мы поворачиваемся и уходим — каждый в свою сторону.

Лучше

Неделя вторая: четверг, вечер, «У Кеттнера» на Ромилли-стрит

Закуска

Я прихожу в половине восьмого. Иззи уже сидит за столиком: она привстает, чтобы меня поцеловать, затем мы оба садимся.

— Как живешь? — спрашивает Иззи. — Как твоя встреча с Ником Рэндаллом?

— Очень хорошо. Похоже, скоро мы с тобой снова будем работать в одном здании. С самого закрытия «Громкого звука» он пробивал новый журнал, и теперь, кажется, делу наконец-то дали ход. Первый номер выйдет месяца через два.

— О чем журнал-то?

— Угадай.

— Музыкальный?

— Нет, не музыкальный.

— Надеюсь, не подростковый? — смеется она.

— Нет.

— Неужели женский? — Она улыбается. — Не переживу, если собственный муж станет мне соперником.

— Вот и не угадала! — смеюсь я. — Мужской журнал, вроде «Джентльмена» или «Эсквайра». Несколько сот глянцевых страниц, интервью с моделями, кинозвездами, статьи об экстремальном спорте вперемешку с рекламой дорогих спортивных машин, средств для бритья и всяких-разных механических штучек.

— Фантастика! — восклицает Иззи. — У нас давно ходили слухи, что «БДП» хочет выйти на рынок мужских журналов, но как-то никто к этому не относился всерьез. Здорово! И что же ты будешь делать?

— Главным редактором станет Ник, а на место выпускающего редактора взяли какого-то парня, который раньше работал в мужских журналах и знает, как это делается. Так вот, мне предлагают место его заместителя. Оплата очень приличная, а «испытательный срок» для журнала — по крайней мере двенадцать месяцев.

— И как будет называться?

— «Высший класс».

— Дейв Хардинг, заместитель редактора журнала «Высший класс», — произносит Иззи нараспев. — Значит, с «разбитыми сердцами» покончено?

— Дженни умоляет меня оставить колонку за собой. Я поговорил на эту тему с Ником — он говорит, что препятствий не видит.

— Не хочешь бросать бедных девочек без помощи и совета?

— Я всегда был истинным рыцарем, — отвечаю я.

Горячее блюдо

Четверть девятого. Я собираюсь с силами, чтобы заговорить наконец о том, что вертится у меня на языке с самого начала ужина.

— Мне кажется, пора поговорить о Николе, — выдавливаю я из себя наконец.

— Верно, — отвечает Иззи. — С чего начнем?

— Не знаю. Как ты к ней относишься?

— Наверно, это прозвучит ужасно, но я хочу быть совершенно честна с тобой. Я хотела бы, чтобы ее не было на свете. Или чтобы ты никогда с ней не встретился. Чтобы у нас все шло как раньше.

— Это невозможно.

— Знаю. Но мне ведь от этого не легче, правда?

— Наверное, не легче, — отвечаю я.

— Знаешь, что самое странное? Если бы я с самого начала знала, что у тебя есть Никола — если бы ты сам об этом знал и сразу мне рассказал, — меня бы это не задело. Вообще. Что здесь такого? Мало ли людей женятся, когда у них уже есть дети?

— В чем же разница?

— Трудно объяснить. Дело и в том, что все это так неожиданно на меня свалилось, и в том, что ты мне врал. Но прежде всего, наверно, в выкидыше. Я так хотела подарить тебе сына или дочь — но у меня ничего не вышло. А теперь у тебя есть чудная дочка, только не от меня, а от другой женщины. И это очень больно.

Десерт

— Расскажи мне о Николе, — просит Иззи. — Расскажи, что ты к ней чувствуешь.

Половина десятого; мы едва притронулись к еде.

— Она чудесная, — отвечаю я. — Когда я думаю о ней, то не могу рассуждать обо всяких «если бы да кабы» — могу думать только о том, что есть. Что было бы, если бы Николы не было на свете? Не знаю. Она есть. Что было бы, если бы я никогда ее не встретил? Не знаю. Мы встретились. Я не могу изменить то, что случилось четырнадцать лет назад. Наверное, в совершенном мире вся эта история выглядела бы совсем по-другому. Но мы ведь не в совершенном мире живем.

— Кому ты об этом говоришь? — горько усмехается Иззи. — Я просыпаюсь утром — а тебя нет. Прихожу домой — в пустую квартиру, где нет тебя. Сижу одна в доме, который мы обустраивали и украшали вдвоем, и страшно, невыносимо тоскую оттого, что тебя нет рядом. Некому обнять меня, приласкать, сказать, что все будет хорошо. Я помню, что ты ушел из-за Николы, и это больно, ужасно больно, потому что — хоть я и знаю, что это не так, — не могу отделаться от ощущения, что я заставила тебя выбирать между нами, и ты выбрал ее.

— Иззи, это не так. Как я могу выбирать между вами? Она — часть меня, и ты тоже. Это все равно как… ну, не знаю… как выбирать между сердцем и легкими.

— Знаю, — отвечает она. — Но ты для меня — и сердце, и легкие. Ты для меня все. И мне больно оттого, что раньше и я была для тебя всем на свете.

— Десерта не желаете? — спрашивает официантка, подойдя к нашему столику.

— Мне не надо, спасибо, — отвечаю я. — А тебе, Иззи?

— Спасибо, не стоит.

— Счет, пожалуйста, — говорю я.

Иззи встает и надевает плащ.

— Если подождешь секундочку, — говорю я, — я оплачу счет, и мы пойдем вместе.

— Не надо.

— Почему?

— Слишком тяжело с тобой прощаться, — отвечает она и, резко повернувшись, выходит из ресторана.

Вперед

Неделя третья: гриль-бар «Атлантический» на Глассхаус-стрит

Закуска

Пятница, вечер, половина десятого. Сегодня мы встречаемся в баре. На мне черный костюм от Пола Смита — подарок Иззи к прошлому моему дню рождения. На Иззи голубое платье и туфли на «шпильках»: она так прекрасна, что и не описать. Как обычно, мы целуемся в знак приветствия и несколько минут болтаем ни о чем: я ловлю в зеркале наше отражение и пытаюсь понять, похожи ли мы на обычную пару. Мы привычно расспрашиваем друг друга о делах на работе. Иззи так и не знает, получит ли должность редактора, и уже начинает беспокоиться: в ее положении отсутствие новостей — дурная новость.

Я в ответ рассказываю, что первая неделя в «Высшем классе» прошла нормально. Что я все время ждал, что наткнусь на Иззи в холле или у лифта, но этого так и не случилось. Похоже, оба мы теперь приходим на работу раньше времени и засиживаемся допоздна. Рассказываю, каких трудов стоило мне вжиться в мир спортивных машин, дорогой техники, моды и, разумеется, красоток-фотомоделей. Еще рассказываю, что Фрэн наскучила работа в «Крутой девчонке», что она слышала о вакансии в «Fashionista» и хотела бы попробовать свои силы, а не выйдет — отправиться с университетскими друзьями в путешествие по свету.

Горячее блюдо

— Можно мне тебя спросить? — говорит Иззи.

Четверть одиннадцатого: ужин как раз подошел к середине.

— Конечно.

— В последние недели мы много говорили о Николе. Но ни ты, ни я ни словом не упоминали о ее матери, Кейтлин. Признаюсь честно, Дейв, я к ней ревную — и это одна из причин, почему мне так тяжело. Теперь ты связан с другой женщиной — живой, реальной, женщиной из настоящего, эта связь тебе Дорога, и… Дейв, я боюсь тебя потерять.

— Тебе нечего бояться. Ты никогда меня не потеряешь.

— Разумом я это понимаю, но чувства говорят другое. Я не уверена в себе, я боюсь. Что бы ты ни говорил, но вы трое — семья: папа, мама и дочка. А я кто? Я лишняя. Если теперь что-то произойдет между вами, это решит все проблемы. И ты сможешь всегда быть с Николой. Это ведь правда, Дейв.

Что мне ответить? Иззи рассуждает здраво, и я солгу, если скажу, что самому мне это не приходило в голову. Часть меня — та часть, что все эти месяцы училась любить Николу, — готова на все, чтобы подарить моей дочке счастье. Дать все, чего она была лишена, и прежде всего нормальную семью. В этом Иззи права. Если бы мы с Кейтлин снова сошлись, все стало бы куда проще. Но жизнь не всегда проста. Я не люблю Кейтлин: я люблю Иззи, и ничто на свете этого не изменит.

Десерт

— Дейв! — говорит Иззи в конце ужина, когда нам подают счет. — Понимаю, это странная просьба, но… помнишь фотографию Николы, которую ты мне тогда показывал?

Я киваю.

— Не мог бы ты в следующий раз принести ее с собой и отдать мне? Я бы хотела немножко подержать ее у себя, чтобы… ну… даже не знаю зачем — просто мне хочется еще раз ее увидеть.

— Конечно, принесу, — отвечаю я.

Иззи робко улыбается и говорит:

— Дейв, хочу, чтобы ты знал: я стараюсь. Стараюсь изо всех сил. Но мне слишком тяжело. Иногда кажется, что я никогда этого не преодолею.

Выход

Неделя четвертая: вторник, вечер, «У Берторелли» на Шарлотт-стрит

Закуска

Иззи приходит в половине восьмого. Столик был заказан на семь.

— Прости, что опоздала, — извиняется она. — Ты получил мои сообщения на автоответчик?

— Нет, не слышал сигнала. Что случилось? Что-то на работе?

Она машет рукой.

— Все как обычно: в последнюю минуту выясняется, что обложка никуда не годится, из рекламных постеров половина не готова, что мы уже выбиваемся из графика… Разумеется, все на мою голову. И надо же так случиться, чтобы именно сегодня!

— А как насчет твоего повышения? Так ничего и не слышно?

— Сегодня после совещания я разговаривала с директором отдела женских журналов. Она мне сказала, что все решится, самое позднее, в конце следующей недели. Так что недолго осталось ждать.

— Ты-то сама как думаешь — получишь это место?

— Не знаю. Еще месяц назад я в это верила твердо, но сейчас… Все в редакции считают, что я чертовски уверена в себе, но, Дейв, видел бы ты меня сегодня! Знал бы ты, как мне хотелось плюнуть и послать все к черту!

— Но ведь ты этого не сделала.

— Сегодня — не сделала. А завтра?

— И завтра не сделаешь. Ты любишь свою работу, Иззи. И, чтобы это доказать, я готов рискнуть своим кошельком. Хочешь, поспорим на пять сотен, что через неделю в это же время ты будешь уже редактором?

— Хотела бы я верить в себя так же, как ты в меня веришь!

— У меня хватит веры на нас обоих, — отвечаю я.

Горячее блюдо

За ужином мы разговариваем — немного о работе, но в основном о друзьях. Я рассказываю Иззи, что Фрэн прошла собеседование в «Высшем классе» и принята на должность штатного сотрудника. Под конец ужина снова заговариваем о Николе: я отдаю Иззи фотографию, и она долго, внимательно ее разглядывает.

— Как ты? — осторожно спрашиваю я.

— Я-то нормально… Послушай, а ты когда-нибудь сомневался, что Никола — твоя дочь?

— Сомневался. Поначалу.

— Если бы мне показали фотографию, я бы не усомнилась ни на секунду. Посмотри, как она на тебя похожа! И глаза, и улыбка — вылитый ты! Наступает долгое молчание: потом Иззи убирает фотографию к себе в сумочку, и до конца ужина мы уже не говорим ни о Николе, ни о наших проблемах.

Десерт

В первый раз мы заказываем десерт — одно крем-брюле на двоих. Во мне пробуждается надежда. Разумеется, путь будет долгим и нелегким — но впервые я чувствую, что выход есть. Я расплачиваюсь по счету, и вместе мы выходим из ресторана. Иззи говорит, что слишком устала, чтобы ехать на метро, и мы решаем дойти пешком до Чаринг-Кросс, а там поймать такси. Рука об руку идем мы по шумной и многолюдной Лестер-Сквер — совсем как в старые времена. Я не хочу ее отпускать.

— Ты сейчас домой? — спрашиваю я, когда мы подходим к тротуару, стараясь обратить на себя внимание проезжающих таксистов. — Может, зайдем куда-нибудь, выпьем? Или…

Я не договариваю — что значит мое «или», Иззи понимает без слов.

— Дейв, милый, — говорит она, — я этого хочу не меньше, чем ты. Но… прости. Не стоит. Дело ведь не в том, что нас с тобой влечет друг к другу, правда? И, если мы снова начнем спать вместе, это ничего не решит. Между нами трещина, и замазать ее мы не можем, как бы ни хотелось. Можем только залечить.

На другой стороне улицы я замечаю черное такси с зеленым огоньком и машу рукой. Водитель включает сигнал поворота и, развернувшись, подъезжает к нам.

— На Масвелл-Хилл, пожалуйста, — говорит Иззи. И потом, обернувшись ко мне: — Ты тоже на такси?

— На метро.

— О чем будет твоя следующая колонка? — спрашивает она, садясь в машину.

— Не знаю. Еще не думал. Может, написать что-нибудь про мужчину и его любимый автомобиль? — Иззи морщится, и я добавляю: — А у тебя есть какие-нибудь идеи?

— То, чего мы хотим, для нас закрыто, так что попробуем подобраться к делу с другой стороны…

— То есть?

— Восемьсот слов о том, что делает мужчину сексуальным.

Притяжение

Кому: izzy.harding@bdp.co.uk

От кого: dave_atch01@hotmail.com

Тема: Моя колонка

Здравствуй, Иззи.

Писал всю ночь не смыкая глаз.

Не скажу, что это такой уж классный заменитель секса — но, по крайней мере, прилично оплачивается…

Дейв XXX

ЧТО ДЕЛАЕТ МУЖЧИНУ СЕКСУАЛЬНЫМ

«Как, по-вашему, я сексуален?» — напрямик спросил в семидесятых Род Стюарт. По моему скромному мнению, мужчина — в особенности мужчина в облегающих штанах леопардовой расцветки — заранее знает ответ. Не странно ли: кем бы мы ни были, на кого бы ни были похожи, каждый из нас свято уверен, что выглядит сексуально. Причем всегда. Прямо с утра. Сползаем ли мы с дивана, нашаривая шлепанцы, или ковыряем во рту зубочисткой — мы неотразимы. Это не самообман и не мания величия — это благородная уверенность в себе, данная мужчинам от рождения. И, если вы немного подумаете, то поймете, что иначе и быть не может.

С начала времен и до наших дней известно, что мужчины охотятся на женщин, а женщины (время от времени) позволяют себя ловить. Но если знаешь, что в девяти случаях из десяти тебя ждет горькое разочарование, что, предложив сердце на тарелочке какой-нибудь Салли Бил (моя детсадовская любовь), услышишь от сей юной соблазнительницы лишь вульгарный и обидный хохот — что тебе остается? Одно: верить, что ты — ходячая секс-машина. Иначе просто не выживешь. До сего дня будешь (точнее, в данном случае, я буду) зализывать раны от несчастной любви двадцатипятилетней давности. Однако здесь кроется проблема: как бы ни были мы сами уверены в своей неотразимости, надо еще и убедить в этом прекрасную половину человечества. Иначе грош цена всем нашим фантазиям.

Я полагаю, например, что лучшее, что у меня есть, это глаза, плечи и улыбка. А когда спросил жену, какая часть тела у меня самая привлекательная, она, не задумываясь, ответила: «Предплечья». Господи помилуй! Над глазами, плечами (да и улыбкой, как ни стыдно признаться, тоже) я работал много и упорно — а вот собственных предплечий, можно сказать, в упор не замечал! Право, непостижимые существа эти женщины.

Пробовал я расспрашивать других женщин — и их ответы повергли меня в еще большее смятение. Моя подруга Стелла заявила, что в Расселе Кроу («Гладиатора», конечно, все видели) ее больше всего привлекают кончики пальцев. А другая подруга, Дженни, заявила, что у нее учащается пульс от запаха любимого мужчины (заметим — естественного запаха). Третья моя приятельница, Фрэн, и вовсе с приветом — судит о сексуальности мужчины по тому, как падает свет на его кожу в первый миг знакомства. Не меньше поражает и список знаменитостей, по которым женщины с ума сходят: наряду с Джорджем Клуни и Уиллом Смитом в нем значатся Дэнни Де Вито, Тони Блэр и Барт Симпсон. Все это, конечно, очень поэтично и (или) демократично, однако для мужчин, мечтающих повысить свою сексапильность, совершенно бесполезно.

Лично я, когда хочу ощутить себя неотразимым, бросаю думать о том, чего хотят женщины (все равно никогда в жизни не догадаюсь!), и одеваюсь так, как нравится мне самому: черные брюки, черная футболка и — внимание, крошки! — мои верные черные очки, подарок жены. И вот я неотразим. И скажу вам по секрету: самое сексуальное ощущение на свете — когда сам не понимаешь, что такого сексуального находит в тебе противоположный пол.

Чувства

Следующая неделя, четверг, обеденный перерыв — это означает, что я сижу с бутербродом на своем рабочем месте в «Высшем классе» и делаю следующую колонку «Доктора Разбитых Сердец». Просматривая письма, я размышляю о Стелле и Ли, о Дженни и Треворе, а под конец, разумеется, об Иззи и о себе. Все эти люди, думаю я, живут как впотьмах, мечутся, не понимая, чего хотят, мучаются и страдают — и никому из них я не в силах помочь. Даже себе. Точнее, себе — особенно. Юные читательницы «Крутой девчонки» — вот единственные, для кого я могу хоть что-то сделать. Я больше не вижу в своей работе повода для шуток. Я защитник этих девочек, их единственное прибежище в огромном и опасном мире. Какие бы странные, безумные или попросту дурацкие письма они ни писали, я внимательно прочту каждое. Пусть ответить смогу не всем — уже оттого, что они излили свои треволнения на бумаге, запечатали в конверт и отослали мне, им станет легче.

Уважаемый Доктор Дейв!

Я изменяю своему любимому с его лучшим другом. Мы встречались уже два месяца, и все у нас было хорошо, как вдруг на вечеринке, сама не знаю, как это случилось… В общем, я вдруг начала целоваться с его лучшим другом — и это было так здорово! С тех пор мы встречались еще три раза. Я их обоих люблю и не знаю, что делать дальше. Ужасно противно врать, но как быть, непонятно.

Фанатка Дженнифер Энистон, 14, Лондон.

Дорогая фанатка Дженнифер Энистон!

Ты сейчас в полной растерянности, и это понятно. Так всегда бывает — целую вечность ждешь автобуса, и вдруг один за другим приходят сразу два! Какой же у тебя выбор? Можно сесть на один, можно на другой, можно и вовсе пойти пешком. Только одного сделать нельзя — уехать сразу на двух автобусах. Во-первых, это невозможно физически, во-вторых, дороговато (ведь придется покупать два билета сразу!), а в-третьих, когда раскроется правда, оба парня не захотят больше тебя знать — и правильно сделают. Так что лучше тебе сделать выбор, и поскорее — иначе недалек тот миг, когда ты окажешься одна на обочине, и много, много времени пройдет, прежде чем какой-нибудь автобус снова направится в твою сторону.

Уважаемый Доктор Разбитых Сердец!

Я три недели гуляла с одним мальчиком, и он мне очень нравился, а потом он вдруг ко мне переменился. В школе он со мной не разговаривает, на звонки не отвечает, а своим друзьям говорит, что больше со мной не ходит. Почему он так себя ведет? Что я такого сделала?

Фанатка МТУ, 15, Инвернесс.

Дорогая фанатка MTV!

Не хочется приносить дурные вести — но, судя по всему, ты столкнулась с тем, что я бы назвал «разрыв не по-джентльменски». Твой парень не хочет больше с тобой встречаться. Почему — бог его знает. Но ему не хватает смелости сказать об этом прямо, и вот он ведет себя как последняя скотина в надежде, что ты «поймешь намек» и порвешь с ним первой. И, право, это лучшее, что ты можешь сделать. Забудь о нем: поверь, ты стоишь миллиона таких, как он. Ну, а если одного этого тебе мало, побалуй себя маленькой местью: распусти по школе слух, что изо рта у него воняет и целуется он отвратительно!

Уважаемый Доктор Дейв!

Я обычно не пишу в девчачьи журналы, где всякую муру печатают, но дело в том, что мне и вправду нужен совет. Уже два месяца я дружу с одной девушкой. Она для меня самый лучший человек, с ней мне хорошо, как ни с кем. В последнее время мы почти не расстаемся. Я очень хочу сказать ей, что ее люблю. Но что, если она меня не любит, а я ей просто нравлюсь? Вдруг она испугается и не захочет больше иметь со мной дела?

Фанат Playstation, 16, Ливерпуль.

Дорогой фанат Playstation!

Обычно я не отвечаю на письма, авторы которых с первых строк сообщают, что в моем журнале «печатают всякую муру». Но для тебя сделаю исключение. Ты задал непростой вопрос: когда наступает время произнести три коротких слова — «я тебя люблю». Любишь и скрываешь свои чувства — чувствуешь себя трусом. Признаешься в любви и не встречаешь ответа — чувствуешь себя дураком. У того и у другого есть свои положительные стороны: но в выборе между трусостью и глупостью я, пожалуй, предпочту глупость. Не бойся рискнуть — награда может быть такой, о какой ты и не мечтаешь.

Победа

После «не мечтаешь» я ставлю точку и задумываюсь о том, не слишком ли высоко заношусь — для подросткового-то журнала. И в этот миг звонит телефон.

— «Высший класс», у телефона Дейв Хардинг.

— Дейв, это я.

Иззи.

— Как ты? — спрашивает она.

— Все хорошо. А ты?

— Тоже нормально. У меня хорошая новость.

— Получила должность?

Иззи восторженно визжит в трубку.

— Ты разговариваешь с новым редактором журнала «Femme»! Мне всего полчаса назад сообщили.

— А ты уверена, что это не розыгрыш? Сама знаешь, журналисты — народ жестокий…

— Нет, это не розыгрыш. И за такие слова я бы тебя придушила, будь ты рядом!

— Иззи, я очень за тебя рад. Ты это заслужила.

— Дейв, мне так тебя недостает! Понимаю, что между нами трещина, понимаю, что за один вечер ее не залечить — но знал бы ты, как мне тебя недостает!

— Мне тебя тоже, детка.

— Чем ты занят сегодня вечером? Я только что заказала столик в «Бервике» на Бервик-стрит. Придешь?

— Конечно, приду. Вдвоем будем?

— Да нет, с девчонками с моей работы… не возражаешь?

— Нет, конечно.

— Уверен? — переспрашивает она. — Я слышу недовольство в голосе.

— Да нет, никакого недовольства. Просто…

— Просто что?

— Мы ведь договаривались сегодня поужинать вдвоем.

— Перенесем на завтра.

— Ну хорошо.

— Знаешь что? Почему бы тебе завтра не прийти домой? Я тебе сама приготовлю ужин. А сегодня давай забудем обо всем, что было между нами, и просто порадуемся жизни. Подумать только, — от восторга она снова начинает повизгивать, — я — редактор самого популярного женского журнала в стране! А сделаю из него лучший женский журнал в мире! Нет, это непременно надо отпраздновать!

Ее радость заражает и меня. В самом деле, думаю я, такое достижение надо отпраздновать. А наши проблемы подождут. Всего одну ночь.

Иллюзия

Конец рабочего дня, без двадцати пяти семь. Я выхожу из мужского туалета, переодевшись из гавайской рубашки, джинсов и кроссовок в черные брюки, черную тенниску и ботинки. Редакция «Высшего класса» уже опустела: сегодня в три часа утра первый номер отправлен в печать, и ради такого случая коллеги позволили себе разойтись пораньше — все, кроме меня и нашего нового рекрута, Фрэн Митчелл. Хоть как профессионал она на голову выше нашего младшего состава, пока что редактор поручает ей самую черную работу — и она безропотно вкалывает. Если «Высший класс» не кончит так же, как «Громкий звук», думаю я, то только благодаря Фрэн. Хорошо, что она здесь.

— Ух ты, какой крутой мачо — весь в черном! — лукаво улыбаясь, восклицает Фрэн. — Куда это так нарядился?

— Нарядился? Да брось, это старые тряпки. Просто надел первое, что подвернулось под руку. Может быть, малость странно одеваться для вечеринки с женой и ее сослуживицами, словно на похороны, но… сама понимаешь.

— А по-моему, это прекрасно. Знаешь ли ты, Дейв, что в такого, как ты, очень легко влюбиться? Поначалу кажешься таким крутым мрачным рокером — а потом выясняется, что ты умеешь и девчонкам добрые советы давать, и в журнале для женщин писать умно, ярко и трогательно. В тебе удивительно сочетаются мужественность и чувствительность. Ты из тех мужчин, что равно способны и заниматься с женщиной безумной, страстной, пещерной любовью, и говорить о «чувствах», на которые большинство мужчин просто плюет.

— Да ладно тебе, Фрэн! — протестую я. — Не хуже меня самого знаешь, что все это притворство. То, что я делаю для журналов — это не я. И в «Femme», и в «Крутой девчонке» я пишу то, что хотят прочесть читательницы — и не более того. Все это иллюзия.

— Но иллюзия, в которую хочется верить. Иллюзия, которая прекраснее повседневной реальности. — Тут она останавливается, понимая, что чересчур далеко занеслась, и широко улыбается. — Только не воображай, что я в тебя втюрилась. Лет пять назад — пожалуй, но теперь можешь и не мечтать, что я брошусь тебе на шею. Не будет такого. Ты любишь Иззи, верно? Только о ней и думаешь. Она — единственная во всей вселенной, кто может сделать тебя счастливым. А ты — ее.

— И что?

— И ничего. Хотелось бы мне знать, каково это — быть Иззи. Что чувствуешь, когда тебя так любят. Ты заботишься о ней, все время о ней говоришь, гордишься всеми ее успехами, а эта история с Николой показала, как ты страшишься ее потерять. Она для тебя значит все. Не просто потому, что вы муж и жена — а потому, что вы одно целое. — Она обрывает себя. — Что-то я разболталась… хотела только сказать, что, хоть я и люблю Линдена всем сердцем, но знаю: он никогда не будет смотреть на меня так, как ты смотришь на Иззи. Не потому, что он плохой человек, или я ему не нравлюсь. Просто вряд ли он понимает, что это такое — любовь. — Она смотрит на часы. — Ладно, я тебя совсем заболтала. Беги, а то опоздаешь.

— И то верно, — отвечаю я.

Мы говорим «до свидания» уборщице, вместе выходим из кабинета и ждем на площадке. Наконец приходит лифт: в нем — две журналистки из «Метродома» и редактор «Fashionista», поглощенные беседой. Мы с Фрэн молчим, вслушиваемся в обрывки болтовни о парикмахерах, парнях и прошлой серии «Элли Макбил» — и улыбаемся.

Вот и все

Как только я выхожу на Оксфорд-стрит, начинает накрапывать дождь. Я ускоряю шаг, на ходу стараясь привести себя в праздничное расположение духа. Сегодня вечер Иззи, думаю я. Не стоит портить ей праздник мрачной физиономией. Пусть порадуется — она это заслужила. Я готов даже, если потребуется, по просьбе ее коллег снова изобразить Доктора Разбитых Сердец. Лишь бы она была счастлива.

Войдя в ресторан, первым делом отыскиваю взглядом Иззи и ее подруг — но их не вижу. Зал, освещенный свечами на столиках, забит щебечущими парочками. Иззи никогда никуда не опаздывает, и я уже начинаю побаиваться, не ошибся ли временем и местом или, того хуже, не стряслось ли с ней чего. Подойдя к метрдотелю, говорю, что должен был встретиться здесь со своей женой, что столик заказан на семерых на фамилию Хардинг. Метрдотель долго скользит пальцем по книге заказов.

— Хардинг уже здесь, — говорит она наконец. — Только столик не на семерых, а на шестерых. Я в ужасе. Неужели все-таки ошибся временем? Иззи меня убьет.

— Вам показать столик?

Я покорно вздыхаю, и метрдотель ведет меня через весь зал к столику в дальнем углу. Теперь понятно, почему я не разглядел Иззи. Я искал взглядом большую компанию женщин — а Иззи не в большой компании. Но и не одна. Рядом с ней сидит Никола.

Иззи встает мне навстречу, обнимает меня и целует. И Никола тоже.

— Нам с Иззи столько всего надо тебе рассказать! — задыхаясь от восторга, выпаливает она.

— Ничего не понимаю! — ошарашенно бормочу я.

— Я решила, — говорит Иззи, глядя мне прямо в глаза, — что настало время со всем этим покончить. Я устала злиться, устала жалеть себя, устала скучать по тебе. И еще — очень хотела познакомиться с Николой. Так что я позвонила ей на прошлой неделе — если помнишь, на обороте фотографии был номер ее телефона — и встретилась с ней и с ее матерью. Мы прекрасно поладили, и я пригласила Николу поужинать с нами обоими. Она согласилась, и мы решили прийти заранее — прежде чем разговаривать с тобой, нам надо было многое обсудить друг с другом. Так что, дорогой, никакой корпоративной вечеринки не будет.

— Иззи такая замечательная! — восклицает Никола. — Ты представляешь, ей стоит позвонить в косметическую фирму — и ей тут же присылают бесплатную косметику, сколько захочет! — Но тут же краснеет и поправляет себя: — Нет-нет, Иззи не поэтому замечательная, а просто… просто потому что замечательная!

— Спасибо, Никола, — улыбается Иззи. — Бесплатный флакончик «Гуччи Энвай», считай, уже твой. — Она поворачивается ко мне. — Не понимаю, почему я раньше этого не сделала. Все оказалось так просто — достаточно встретиться лицом к лицу… Ведь Николу невозможно не любить. Просто невозможно. Дейв, ты должен гордиться своей дочерью.

— Я и горжусь, — отвечаю я. — Безмерно горжусь вами обеими.

И Иззи снова меня целует. А потом мы чинно рассаживаемся вокруг стола, официант приносит меню, открывает бутылку вина, и начинается наш самый первый ужин втроем.