Укрощенная любовью

Глава 5

Казалось, она спала всего несколько минут. Не успела Беренис закрыть глаза, как Далси уже стояла у кровати с завтраком на подносе. Беренис поднесла руку к глазам, защищаясь от ярких солнечных лучей, пробивающихся между портьерами.

Воспоминания нахлынули на нее, и она застонала, без всякого желания оторвала голову от подушки и села, желая лишь уснуть навсегда, чтобы забыть вчерашний день и все то, что произошло. Далси, выглядевшая бодрой и свежей в своем коричневом ситцевом платье, аккуратном переднике и чепце, смотрела на нее веселыми глазами, очевидно, умирая от любопытства и желания узнать, как прошла брачная ночь. Беренис угрюмо молчала, отпивая кофе с мрачным видом и гадая, где сейчас может быть Себастьян.

Далси предвосхитила ее вопрос:

– Он поднялся с первыми лучами солнца, мадам, и отправился в доки проверить, готово ли судно к отплытию. Я закончила упаковку вещей. Все готово! – Ее бурлящая жизненная энергия так и рвалась наружу, широкая улыбка освещала хорошенькое личико девушки:

– О-о-о, разве вы не чувствуете радостного волнения? Я никогда даже и не мечтала, что буду путешествовать по морю – как пассажир, я хочу сказать. Правда, когда-то меня перевозили на корабле – вы, конечно, знаете, что я имею в виду – чтобы продать, потому что я была воровкой. Но я и представить не могла, что буду путешествовать, как честная гражданка!

Хотелось бы Беренис испытывать хоть сотую долю энтузиазма своей служанки… Охваченная мрачными раздумьями, она встала с кровати и начала одеваться. Уже давно было решено, что именно она наденет сегодня, чтобы все оставшиеся вещи упаковать в сундуки. Не было времени принять ванну, чтобы устранить запах пота Себастьяна – запах, который все еще держался на ее коже, поэтому она тщательно умылась и скользнула в сорочку, позволяя Далси надеть ей через голову платье. Оно было ярко-зеленого цвета с кружевным воротником, скромно закрывающем шею. Так как день был прохладный, она добавила к своему одеянию подобранный в тон платья спенсер,[13] застегивающийся спереди, с длинными узкими рукавами.

Сидя в последний раз перед зеркалом, Беренис была полностью поглощена работой над своим лицом, втирая дорогой, душистый крем в кожу и промокнув излишки салфеткой перед тем, как воспользоваться заячьей лапкой, чтобы добавить мазок румян на щеки. Она зачерпнула пальцем крошечную щепотку кармина и накрасила губы, затем начернила свои похожие на крылья ласточки брови и расчесала ресницы.

Этот ритуал всегда успокаивал ее. Не стало исключением и сегодняшнее утро, когда она так нуждалась в утешении. Далси проявила не свойственную ей нервозность, трудясь над прической своей хозяйки. Никогда прежде не страдавшая неуклюжестью, сейчас она постоянно роняла то шпильки, то гребни, приседая, чтобы поднять их, волнуясь и суетясь.

Наконец, ей удалось закончить, уложив темные локоны Беренис в искусную прическу, увенчанную стильной шляпкой.

– Он перехватил мое последнее письмо к Перегрину, – произнесла Беренис, глядя на отражение своей служанки в зеркале. – Показывал его мне прошлой ночью, насмехался, использовал его как предлог, чтобы грубо обращаться со мной!

– Неужели, миледи? – Далси была убеждена, что ее хозяйка не столько глубоко оскорблена, сколько хотела казаться таковой. Она сложила косметические принадлежности в маленькую кожаную сумочку, затем сказала:

– Это его слуга, этот Квико! Он украл письмо. Околачивался в саду, вот что…

– Значит, я была права! – Это как-то объясняло негодование Беренис. – Себастьян послал этого проклятого индейца шпионить за мной! Тебе придется следить за ним, Далси, потому что я твердо намерена продолжать любовные отношения с сэром Перегрином.

– Как скажете, мадам, – согласилась Далси, чтобы успокоить ее.

– Прекрасно! Мы еще обведем их вокруг пальца – Себастьяна и его мошенника-слугу!

Печально сознавая, что невозможно дальше откладывать отъезд, Беренис в последний раз поправила шляпку, позволила Далси набросить на себя зеленую бархатную накидку и, взяв перчатки, в последний раз прошлась по комнате, которая стала свидетелем ее посвящения в тайны физической любви. Здесь она, Беренис, лишилась девственности, но вместо того, чтобы возвеличивать победу своего мужа, она испытывала лишь чувство негодования. Глаза наполнились слезами, и она отчаянно заморгала, чтобы остановить их, потом осмотрела ручной багаж и еще раз удостоверилась, что упаковала свой дневник. У нее будет очень много времени, чтобы сделать в нем записи, и, разумеется, есть о чем написать.

Вошедший слуга доложил, что карета готова. За ним следовала вереница лакеев, чтобы снести багаж вниз. Дэмиан, в высоких сапогах и плаще, ожидал в холле, раздавая приказания, внезапно став уверенным и властным.

Слуги выстроились в шеренгу, чтобы пожелать господам счастливого пути, и маркиз, чувствуя горькую тяжесть прожитых лет, вышел вперед, чтобы обнять своих детей, быть может, в последний раз.

Это был грустный и торжественный миг. С болью в сердце Беренис прижалась щекой к щеке отца. Что еще могла она сказать? Единственными словами, готовыми вот-вот сорваться с языка, были: «Отец, не отсылай меня прочь!» Но губы ее оставались сомкнутыми. Нужно было соблюдать приличия.

Она обрадовалась, когда это тяжелое испытание закончилось. Не в силах больше совладать со своими чувствами Беренис с облегчением вздохнула, когда они уселись в карету и под топот лошадей и грохот колес направились в сторону верфи, где стоял на якоре корабль Себастьяна «La Foudre».[14] Пока Беренис и Далси растерянно оглядывались по сторонам на вымощенной булыжником набережной, Дэмиан организовал погрузку багажа. Себастьяна нигде не было видно – к вящей радости Беренис. Девушка с волнением обнаружила, что к ней прикованы любопытные взгляды множества людей, толпящихся на причале: она, с ее изысканной одеждой и исключительной красотой, была здесь, словно драгоценный камень в сточной канаве. Этот район города пользовался дурной славой: при обычных обстоятельствах ни одна порядочная женщина и не подумала бы здесь появиться.

Немного освоившись с окружающей обстановкой, Беренис тем не менее не могла побороть дрожи ожидания, пока разглядывала непривычные взору картины и слышала странные звуки. Ее ноздри улавливали в воздухе острый соленый запах, потому что даже здесь, высоко по течению Темзы, чувствовался морской бриз. Десятки разнообразных ароматов доносились из трюмов кораблей, находящихся в гавани – запахи специй и шкур, острый запах смолы, идущий от срубленных сосен… Пленительная смесь, которая нашептывала о небывалых приключениях в далеких экзотических странах. Далси чуть не прыгала от радости, с нетерпением ожидая того момента, когда они взойдут на палубу «La Foudre». Вскоре появился Дэмиан и повел их вверх по трапу этого торгового судна, принадлежащего Себастьяну.

Затем их проводили вниз, в кают-компанию – длинное и низкое помещение, где офицеры и пассажиры обедали и отдыхали. По другую сторону трапа располагались отдельные каюты, и самая большая из них предназначалась для Беренис и Себастьяна. Далси принялась распаковывать один из сундуков – остальной багаж размещался в трюме, – и каюта, обстановка которой до сих пор была сугубо мужской и аскетичной, заполнилась предметами женской одежды: служанка стремилась сделать ее максимально уютной для своей хозяйки.

Беренис приказала ей прекратить, чувствуя себя так, словно здесь было тесно и не хватало воздуха. В каюте находилось множество вещей Себастьяна, и его вкус чувствовался повсюду в выборе мебели и одежды, уже развешанной в шкафу. Беренис настояла, чтобы они снова вернулись на палубу, и Далси ничего не имела против, охваченная возбуждением при виде такого количества бронзовых и мускулистых моряков. Даже мысль о предстоящих неделях жизни в стесненных условиях не уменьшала ее энтузиазма.

Обе девушки стояли у поручней юта, наблюдая за происходящим внизу. Далси живо комментировала увиденное, когда Беренис приказала ей замолчать, заметив Себастьяна, разговаривающего с приземистым, коренастым мужчиной, чьи властные интонации позволяли безошибочно узнать в нем капитана. Даже когда ее муж скрылся из виду, она все еще слышала то там, то тут его голос, отдающий распоряжения и спорящий с помощником капитана, куда именно поместить груз. Дэмиан повсюду следовал за ним, всецело поглощенный происходящим, очарованный «La Foudre».

Перегрин прибыл поздно, сопровождаемый шумной компанией молодых людей, которые высыпали на причал, крича и улюлюкая, устроив ему горячие проводы. Беренис не доставило радости видеть бурное веселье и жаркие объятия его шикарно разодетых приятелей, потому что все это грубо вторгалось в ее одиночество. Даже когда Перегрин взошел на корабль и отыскал ее глазами, она оставалась холодно-сдержанной, что в какой-то мере объяснялось чувством стыда за то, что она нарушила свою клятву и отдалась Себастьяну. Понимал ли Перегрин, что произошло? Изменилась ли она? Быть может, теперь ее окружала некая аура, означающая, что она больше не девственница?

Отчитав себя за глупые фантазии, Беренис вернулась в каюту, где, к ее удивлению, Далси накрыла стол для ленча, который предусмотрительно захватила с собой. После этого Беренис попыталась отдохнуть – трудная задача, когда сверху, снизу и со всех сторон доносился шум: корабль готовился к отплытию. Беренис много бы отдала сейчас, чтобы увидеть леди Оливию, входящую в двери этой каюты, или мисс Осборн, самую скучную из всех своих компаньонок. Но та покинула Элсвуд-Хаус сразу после свадебной церемонии.

Как мадам графиня и уважаемая замужняя дама, Беренис больше не нуждалась в компаньонке. Парадоксально, но сейчас она была бы рада присутствию дуэньи в комнате, когда здесь был мужчина (она имела в виду Себастьяна), тогда как в былое время яростно восставала против этой условности, считая ее глупым, старомодным способом ограничения своей свободы.

Она устроилась в кресле – экзотическое, явно чужеземное, оно было обито тисненой испанской кожей и украшено лохматой бахромой, прибитой гвоздиками с медными шляпками – и достала из сумочки дневник. Эта тетрадь была подарком Люсинды к последнему дню рожденья Беренис, и она поклялась вести дневник регулярно, но в последнее время на его страницах появлялось совсем немного записей. Вначале, пока это было в новинку, она писала каждый день и, возвратясь к первым страницам, нашла отчеты о празднествах, именинах и лодочных прогулках по реке в Ричмонде. Потом тема отдыха и развлечений иссякла…

Читая эти строки, она расплакалась. Какой счастливой была ее жизнь, какой беззаботной! В ее ушах все еще звучал разговор с Люсиндой во время их последней встречи:

– Не забудь свой дневник, дитя мое! Пиши обо всем, что случится, и когда-нибудь покажешь мне. Я буду ждать писем и смертельно обижусь, если не получу их!

– А ты ответишь? – спросила Беренис, ласково потрепав Шебу, прежде чем отдать в руки подруге.

– Конечно, отвечу! – Слезы текли по нарумяненным щекам Люсинды. – И обязательно приду в церковь, чтобы бросать конфетти, даже если не буду приглашена на торжество.

Беренис вытерла слезы, струившиеся по лицу, отыскала карандаш, открыла дневник и начала писать:

«Я на борту корабля. Нет, это не то, с чего я хотела бы начать… Я его жена! Прошлой ночью я узнала, что значит подвергнуться грубому обращению мужчины. О, Люсинда, если ты когда-нибудь будешь это читать, то, я знаю, будешь ждать пикантных подробностей, вроде тех, что любишь выискивать в тех непристойных книгах, которые ты держишь у себя в спальне. Но я не могу описать это. Нет ничего нового, что бы я могла тебе рассказать. Ты, со своим опытом, все знаешь и так. Я же знаю одно: то, что чувствую себя словно судно, побывавшее в шторме. И, может быть, не столько физически, сколько душевно».

Написав это, она снова заплакала, закрыв лицо руками – тетрадь упала на пол. Вскоре вошла Далси и, искренне расстроенная ее слезами, заботливо закудахтала над Беренис, словно квочка над своим единственным цыпленком – успокаивая, утешая, ободряя:

– Ну же, миледи, перестаньте! Вы должны хорошо выглядеть, потому что подходит время ужина и вам придется встретиться с незнакомыми людьми. Нужно переодеться и появиться там спокойной и собранной. Умойтесь, и давайте выберем подходящее платье, хорошо?

Беренис позволила обращаться с собой, как с ребенком, и сделать все именно так, как предложила ее служанка. За весь день Себастьян ни разу не подошел к ней. Он появился в каюте, когда она уже собиралась выходить, и сердце ее упало. Он казался огромным в этой небольшой, душной комнате. Когда он торжественно поклонился ей, она смутилась и покраснела.

– Мадам, я сожалею, что не встретил вас на борту корабля, но я был очень занят. Надеюсь, вы отдохнули и готовы к путешествию, – сказал он официально, словно епископ.

Беренис, хорошо помня, что произошло прошлой ночью, излучала холодность.

– Благодарю вас, сэр. Я готова, как всегда, – ответила она и хотела пройти мимо него, но он не сдвинулся с места.

– Небольшое предупреждение, моя дорогая жена! – Его голос был резким, взгляд, казалось, сверлил ее насквозь. – Вы будете оставаться в своей каюте и появляться на палубе только один раз в день для моциона. Полубак полон матросов, и вы никогда не пойдете туда. Нам предстоит длительное путешествие, а вы слишком красивы. Я не хочу бунта на корабле на полпути через Атлантику! – Он повернулся в сторону Далси и нахмурился: – То же касается и тебя, девушка! Держись подальше от команды!

Беренис открыла было рот, чтобы заспорить, но что-то в выражении его лица и жесткой линии губ заставило ее промолчать. Теперь, когда он был на борту своего корабля, в его облике появилось еще больше властности. Беренис поежилась, догадываясь, что он требует строжайшей дисциплины и безжалостен к своим противникам. Но есть один мятежник, которого ему никогда не запугать – и это она сама.

– Вы не недооцениваете мой интеллект, – ответила она. – Я знаю, как себя вести, Далси тоже.

– Будем надеяться, что это так, cherie, – ответил он. – У нас впереди трудная дорога, поэтому будет лучше, если сдержанность в эмоциях станет нашим спутником. Сэру Перегрину также лучше попридержать свой острый язык. Здесь есть те, кто не будут, вроде меня, терпеть его позерство и гримасничанье.

Всякий раз, когда Себастьян произносил имя Перегрина, его голос приобретал неприятный, презрительный оттенок, который раздражал Беренис; но прежде, чем она успела резко возразить, появился бесшумно ступающий Квико, спускающийся по ступенькам с донесением для своего хозяина. Беренис свирепо взглянула на слугу, ненавидя его за подлую роль в истории с ее письмом к Перегрину, но лицо Квико оставалось бесстрастным, а взгляд, обращенный на нее, ничего не выражал.

– Идем, Далси, – сказала Беренис, но когда она уже собралась выходить, луч умирающего солнечного света, пробившийся через толстое стекло иллюминатора, вспыхнул на её золотом свадебном кольце. Словно еще раз напомнил ей…

Нуждаясь в глотке свежего воздуха, Беренис накинула на плечи блестящую шаль и вышла на палубу, которая поднималась и опускалась под ее ногами. Она чувствовала медленную качку, слышала плеск волн о корму и скрип веревок. Огромное полотнище паруса раздувалось над головой, неся «La Foudre» вниз по течению к морю. Солнце садилось, его огненный диск балансировал на горизонте, и ночь серым туманом опускалась на воду. На другой стороне вдоль берега тянулась россыпь огней. Беренис почувствовала щемящую боль в груди. Вскоре она попрощается с Англией, быть может, навсегда…

– О, Далси! – прошептала она, протянув руку и коснувшись руки своей служанки-наперсницы.

– Я здесь, миледи! Я никогда вас не покину! – тихо ответила Далси; затем зазвонил колокол, созывая всех к ужину.

Кают-компания была освещена фонарями, плавно покачивающимися на подвесках. Это была большая комната со множеством иллюминаторов. Стоящий в центре дубовый стол был прибит к полу, равно как и стулья вокруг него, чтобы не двигались во время качки или шторма. Мебель была прекрасного качества, деревянные части и металлическая фурнитура блестели. Позднее Беренис обнаружила, что все на корабле отличалось особым порядком и добротностью. Пища была разнообразной и хорошо приготовленной, камбуз находился по другую сторону от трапа и обслуживался двумя стюардами, одетыми в униформу. Все на борту этого судна было четко отлажено и действовало, как часы. Это понравилось Беренис, хотя она не могла решить, была ли здесь заслуга владельца или того маленького человека, представленного ей как капитан Огилви.

Сидя за столом, она изучала офицеров: капитана, коренастого, скупого на слова, смущенно глядящего на нее из-под нависших бровей, и двоих мужчин помоложе, Крофта и Мэнсона. Первый был среднего роста, с аккуратно подстриженной бородой, второй – здоровяк с полными красными щеками и редкими светлыми волосами. Все трое были одеты в темно-синие мундиры, украшенные рядами блестящих пуговиц, суконные бриджи, белые чулки и черные кожаные туфли. Их шарфы и манжеты рубашек сияли свежестью и белизной. Словом, офицеры отличались элегантностью и в высшей степени учтивыми манерами. Крофт и Мэнсон были американцами, предки Огилви родились в Шотландии, но каждый из них сердцем и душой был предан морю.

Трапеза проходила степенно, но Беренис почти ничего не ела, все время ощущая присутствие Себастьяна, сидящего во главе стола, развалившегося в кресле, непринужденно беседующего с другими мужчинами. Вполуха слушая застольные разговоры, она наблюдала за игрой света на резких чертах его лица, зачарованная изящными движениями его мускулистой руки, держащей ножку бокала с бренди, вспоминая, как эти самые пальцы ласкали ее тело. Полунасмешливая улыбка скривила его губы, когда он поймал ее взгляд, и Беренис вспыхнула: ей показалось, что он прочитал ее мысли.

Дэмиан, между тем, оживленно болтал с моряками, стремясь узнать все о жизни на борту корабля.

– Где будет наш первый заход в порт? – спросил он.

– На Канарских островах, – ровно ответил Себастьян, постучав ногтем по ножке своего бокала. Стюард наклонился вперед и еще раз наполнил его. – Мы должны будем забрать партию вина. Америка – самое плодородное место в мире, но пока еще не может производить хорошие вина.

– Значит, вы их импортируете! – весело вставил Дэмиан, считая, что правильно понял сказанное.

Себастьян, с язвительной улыбкой на губах, обменялся взглядами с Огилви.

– Можно сказать и так, – ответил он.

Он не стал добавлять, что все операции осуществляются с помощью одного весьма корыстолюбивого таможенника, который готов закрыть глаза на контрабанду за солидное вознаграждение, разумеется. Себастьян получал немалую прибыль, загружаясь вином на Канарах, а затем заходя на Мадейру, чтобы взять на борт ещё несколько бочонков местного пива для инспекторов в Чарльстоне, таким образом отвлекая их внимание от «нелегальных» бочек, спрятанных глубоко в трюме.

– Ваш корабль легче и быстроходнее большинства торговых судов, не так ли? – продолжал Дэмиан, горя энтузиазмом. При этих словах он послал Беренис утешающую улыбку, не понимая, почему она дуется. На его взгляд, Себастьян был прекрасным парнем.

– Oui,[15] он хорошо оснащен, – кивнул Себастьян, сверкнув глазами. – А также хорошо вооружен.

– Но зачем? – Дэмиан выглядел озадаченным. Было так много всего, что он хотел бы узнать. Он целиком подпал под обаяние этого человека, в котором видел бесстрашного вожака, своей властностью внушающего доверие и непоколебимую преданность.

Себастьян выпрямился, поставил локоть на стол и подпер рукой подбородок.

– Пираты! – сказал он жестко.

– Пираты? – повторили в один голос Дэмиан и Перегрин.

– Они до сих пор еще являются бичом морей. – Себастьян загадочно улыбнулся при их удивлении, наслаждаясь эффектом от шутки, истинный смысл которой был понятен лишь ему и Огилви. Оба они в свое время занимались этим ремеслом, никогда не пренебрегая легкой прибыльной добычей, но все давно осталось в прошлом; сейчас они ограничивались контрабандой.

– Пираты промышляют у берегов Африки, – продолжал он, – и если мы попадем в их руки, мужчины, скорее всего, закончат свою жизнь на каторжных работах. Вы же, мадам, можете оказаться в гареме султана. Как вам это нравится, а?

Далси, стоящая позади своей хозяйки, испуганно взвизгнула, но Беренис определенно не собиралась доставлять ему удовольствие, обнаруживая свое смятение. Она пожала белыми плечами, открывающимися в глубоком декольте вечернего голубого платья, и глаза ее угрожающе потемнели, когда она встретила его взгляд.

– Не знаю, что это повлечет за собой, но мне кажется, что мы, женщины, и без того подвергаемся всем видам рабства, даже в так называемом христианском обществе. Разве от нас не требуют подчинения своим мужьям? – заметила она многозначительно, радуясь при виде того, как напряглось его лицо. Ее стрела достигла цели.

– Touche![16] – вполголоса пробормотал Перегрин. Он сидел рядом с ней, элегантный, как всегда, и весь вечер отпускал колкие замечания, оттачивая свое остроумие, рассчитанное на менее изощренных в словесных дуэлях моряков, в то время как они, удивленно приподняв брови и сжав челюсти, составляли о нем собственное, весьма нелестное мнение. Он пользовался случаем показать себя, красиво жестикулируя руками, словно артист на театральных подмостках, и все время старался завладеть вниманием Беренис, что было совершенно неблагоразумно.

Себастьяна не так-то легко было одурачить, и, настороженный игрой Перегрина, он наблюдал за ним, словно тот был каким-то особенно вредным видом насекомого. Себастьяна злил и удивлял интерес его жены к Перегрину. Определенно, она не могла быть такой наивной, чтобы обмануться его показным блеском. Было оскорбительно сознавать, что она предпочитала общество этого пустого позера. К своему ужасу он обнаружил, что еле сдерживает негодование и еще какое-то чувство, опасно близкое к ревности. Инстинкт собственника требовал спрятать ее от посторонних глаз так, чтобы никакой другой мужчина не мог обнять ее даже в мечтах. Но вот она сидит, сдержанная, как монашка, обратив все великолепие своей улыбки в сторону Перегрина, в то время как всякий раз, когда Себастьян ловил ее взгляд, он встречал в нем лишь выражение уничтожающего презрения.

Перегрин сразу почувствовал разлад между ними и, поощряемый явным одобрением Беренис, сказал непринужденно и с легким презрением в голосе:

– Клянусь Юпитером, мне ужасно хочется увидеть Америку! Леди Чард снабдила меня рекомендательными письмами в лучшие семьи Джорджтауна. Как вы думаете, граф, мне повезет? Удастся мне разбогатеть в вашей хваленой стране?

Последовала зловещая тишина, затем Себастьян приподнял черную изогнутую бровь и пристально посмотрел на Перегрина.

– В Новом Свете есть возможности для множества бродяг, – произнес он медленно. – Он так велик, что бездельники теряются среди сильных и мужественных мужчин.

Лицо Перегрина побледнело и стало еще более надменным. Его пальцы нервно играли хлебным шариком на тарелке.

– Именно так вы и оказались там, сэр? Бродяга из Франции? – парировал он смело, скосив глаза на Беренис, чтобы увидеть ее реакцию.

Себастьян достал сигару из серебряного сундучка, и стюард зажег ее. Он не удостоил Перегрина мгновенным ответом, а втянул дым в легкие, затем выдохнул его через раздувшиеся ноздри и лишь после этого произнес:

– Моя семья имеет связи с Каролиной уже двести лет. Одна ветвь нашего рода обосновалась там. Эта земля стала моим домом, когда уже было невозможно оставаться в la belle France.[17] Моя ситуация в некотором роде отличается от вашей, mon ami. Я покидал страну не потому, что хотел избежать своих кредиторов. Я спасал свою жизнь от врагов, которые убили бы меня.

Холодное злорадство в его глазах уничтожило Перегрина. Неожиданно атмосфера в комнате так накалилась, что воздух казался обжигающим. Капитан Огилви поспешил сменить тему, заговорив о более общих проблемах, но Беренис с тревогой замечала, что двое мужчин то и дело обменивались через стол злыми взглядами. Милостивый Боже, путешествие только началось, а уже назревает ссора! У нее ужасно разболелась голова и, отказавшись от еще одного бокала вина, Беренис извинилась и ушла в каюту.

Далси помогла ей приготовиться ко сну. Она вытащила из сундука белую сорочку, строгую и изящную, с длинными пышными рукавами и завязывающуюся у горла. Но ее сходство с монашеским облачением было чисто внешним и обманчивым, так как ткань была фактически прозрачной. Побранив Далси за то, что она не взяла с собой легкую фланелевую сорочку, Беренис набросила сверху пеньюар. Стало трудно удерживать равновесие, потому что они уже вышли в открытое море, и оно было неспокойно. Она не знала, привыкнет ли когда-нибудь к качке, и перспектива быть надолго заключенной в эту каюту, где каждая вещь, казалось, несла на себе отпечаток личности Себастьяна, весьма удручала Беренис.

Это было типично мужским обиталищем, но сколь великолепно оборудованным! Дубовый стол был накрыт шоколадно-коричневой плюшевой скатертью, окаймленной золотой бахромой, стенные шкафчики хитро встроены между переборками, а секретер, в который заглянула Беренис, был полон перьев для письма и изящных чернильниц, украшенных серебряной резьбой. Внутреннее убранство свидетельствовало о несомненном вкусе хозяина каюты, его чувстве стиля и цвета, знании фактуры. Металлические панели, сверкающие на фоне темного дерева, зеркало в резной позолоченной раме, улавливающее свет, искусно выполненные картины лучше всяких слов рассказывали о характере Себастьяна.

В противоположность этой утонченности в отделке интерьера удобства и предметы гигиены были чрезвычайно примитивными: простой ночной горшок в комоде и фарфоровая чашка, установленная под умывальником; содержимое выносилось наверх и выплескивалось за борт. Беренис, тем не менее, это не слишком удручало. Даже в огромных домах Англии уборные обычно представляли собой не более, чем крошечный клозет на первом этаже с глубоко выкопанной ямой и высоким сиденьем. Что до купания, то лишь некоторые эксцентричные богачи шли на устройство в своих домах новомодных ванн с водопроводом и канализацией.

– О, мадам, меня тошнит, – пожаловалась Далси, – могу я пойти лечь?

Желудок Беренис тоже начинал причинять беспокойство, и она уныло кивнула. Ужин явно не собирался задерживаться в нем. С каждой секундой чувство тошноты усиливалось. Желудок взбунтовался. Рот ее наполнился кислой слюной, в глазах почернело, и все вокруг завертелось. Она с трудом добралась до иллюминатора, широко его открыла и высунулась наружу, почувствовав головокружение от вида бурлящей далеко внизу пены. Несколько минут ее жестоко рвало, затем, ухватившись ледяными пальцами за край иллюминатора и дрожа, она жадно глотала воздух.

Кое-как ей удалось добраться до кровати с дамасской драпировкой и бархатным одеялом. Беренис бросало то в жар, то в холод, голова раскалывалась, словно по ней стучали молотками. Каждый предмет в каюте, казалось, качался, и даже когда она закрывала глаза, то все еще могла видеть их; фонари, платье на вешалке, полированный деревянный пол перемещались и затем резко падали вниз. Беренис свернулась калачиком на боку, подтянув колени, прижав ребро ладони к виску, чтобы смягчить боль, не имея сил даже на то, чтобы плакать.

Себастьян пришел в каюту поздно. После игры в карты с Дэмианом и Перегрином он был зол, потому что почти не сомневался, что хлыщ мошенничал, но пока не мог это доказать. Он быстро пересек каюту, повесил шарф на один из стульев с высокой спинкой, сбросил сюртук и взглянул на неподвижную фигуру на кровати, полуприкрытую одеялом. Изящные плечи Беренис были повернуты к нему, линия талии мягко изгибалась, переходя в крутую выпуклость бедра, тонкое одеяло повторяло очертания ягодиц.

Желание стремительно поднялось в нем; он наклонился и залюбовался ее лицом и этими благоухающими локонами – чудесными душистыми локонами, скрывающими уши, и этим прелестным ртом, полуоткрытым над рядом маленьких, ровных зубов. Его рука замерла, готовая сбросить с нее ночную одежду, но как раз в этот момент Беренис пошевелилась и беспокойно застонала. Наклонившись ниже, Себастьян увидел смертельную бледность ее кожи. Он потрогал ее лоб и обнаружил, что у нее лихорадка. Почувствовав его присутствие, Беренис приоткрыла веки, глаза ее неестественно заблестели. Но даже будучи в этом полубессознательном состоянии, она отодвинулась от него.

– Что вас беспокоит? – спросил он, больно задетый такой явной демонстрацией ненависти.

Беренис покачала головой, не в силах говорить, и он догадался о причине ее недомогания. Сегодня штормило, а она, как понял Себастьян, никогда прежде не путешествовала морем. Его чувство боли и желания резко сменилось состраданием, нежность застала его врасплох, когда он осторожно перевернул горячую подушку, чтобы Беренис могла лежать на ее прохладной стороне. Он подошел к ящику с лекарствами, смешал травяной настой, затем приподнял ее, и, поддерживая своим плечом, уговорил выпить снадобье. После этого он наполнил таз водой и осторожно протер ей лицо и шею.

Беренис почти не понимала, что происходит: из-за ослепляющей головной боли затуманивалось сознание. Глядя на ее тело, такое притягивающее, зовущее под прозрачной ночной сорочкой, Себастьян осознал, что в ней сплелись воедино юная девушка и зрелая женщина. Невинная соблазнительница! И судьба распорядилась так, что это – его жена!

Себастьян нахмурился, не доверяя вспыхнувшему чувству жалости и нежности. Он становится сентиментальным! Потом осторожно отводя назад темные локоны, струящиеся по подушке, он был поражен, когда Беренис с благодарностью прижалась к его руке. Этот простой доверчивый жест тронул его до глубины души.

Он взял себя в руки и отодвинулся от нее, злой и смущенный. Смешно! И это Лажуниссе – пират и контрабандист, один из самых сильных, выносливых, опытных парней и искусных охотников, обученный индейцами чероки? Приятели – отчаянные ребята, готовые на все, – здорово посмеялись бы, увидев его сейчас! Лажуниссе у кровати прелестной женщины, исполняющий роль сиделки!..

Беренис почувствовала, как он отодвинулся, сквозь мягкий туман опия, который он добавил в лекарство. Она смутно сознавала присутствие рядом кого-то утешающего, согревающего и успокаивающего, но отказывалась поверить, что это мог быть Себастьян. Наконец, уставший мозг отказался от борьбы, позволив ей погрузиться в сон.

Беренис была больна много дней – такая жалкая и несчастная, что смерть, казалось, была бы для нее блаженством. Она никогда не думала, что переживет эту пытку. Далси тоже жестоко страдала и, судя по стонам и жалобам, доносившимся из каюты Перегрина, он также стал жертвой морской болезни. Но к тому времени, когда на горизонте показались Канарские острова, Беренис уже могла, шатаясь, добраться до поручней «La Foudre». С содроганием она смотрела вниз на монотонно поднимающуюся и опускающуюся поверхность моря, вспоминая, как молила Бога успокоить эти ужасные волны, обещая за это что угодно. Она перегнулась через фальшборт в то время как «La Foudre» плясала на волнах, как будто заигрывала с ними, подскакивая и ныряя, словно резвая молодая кобыла. Впереди виднелись туманные очертания острова, розовым облаком лежащего на горизонте. Земля! Неужели это действительно земля?

Внезапно ей захотелось найти Себастьяна и умолять его позволить сойти на берег, хотя бы на короткое время, чтобы она могла почувствовать благословенную твердую почву под ногами. Ветер прояснил ее сознание, стали всплывать какие-то смутные воспоминания: вот он наклоняется к ней с мягкой нежностью в глазах, вот касается ее ласковыми, как у женщины, руками. Она потрясла головой, чтобы прогнать эти видения. Нет, ей, должно быть, это приснилось! Как мог ее вечно насмехающийся, бессердечный муж превратиться в доброго ангела? Эта мысль была абсурдной, и Беренис отбросила ее как галлюцинацию, вызванную бредовым состоянием.

Ей не пришлось искать его, потому что он сам появился рядом и, укутывая ее в свой плащ, сказал:

– Будь осторожна, cherie! Ты еще слаба и можешь простудиться.

– Я хочу на берег! Мне нужно почувствовать под ногами твердую почву, а не эту ужасную, бесконечно двигающуюся воду. Можно мне сойти? – она просила, забыв гордость, умоляла его об этой единственной услуге.

Он посмотрел на ее изнуренное болезнью, бледное лицо с огромными глазами, окруженными синими кругами:

– Не сейчас, doucette![18] Мы не будем задерживаться в Тенерифе – вино для нас уже приготовлено. Но когда достигнем Мадейры, то ненадолго там остановимся. Я сам возьму тебя не берег, и мы навестим моего старого друга дона Сантоса, – пообещал он, затем мягко взъерошил ей волосы. – Бедняжка! Морская болезнь – ужасное бедствие, не так ли?

– А Далси может пойти? Она тоже больна…

Себастьян пожал плечами и улыбнулся, радуясь, что доставил ей удовольствие. Приятно было сознавать, что она зависит от него и хотя бы на этот раз не огрызается и не рычит.

– Конечно. Не такой уж я ужасный монстр, как видишь!

Тогда Беренис решила попытать счастья, добавив:

– А можем мы взять с собой Перегрина? Далси говорит, что ему тоже очень плохо…

Себастьян убрал руку, которая поддерживала ее.

– Если это ваше желание, мадам, – ответил он ледяным тоном.

– Да, сэр. – Ее руки сжимали поручень, плащ по-прежнему укрывал ее, но теперь чего-то не хватало – тепла тела Себастьяна.

В шесть часов утра дозорный на стеньге увидел на горизонте землю. Мадейра! Безмолвный корабль сразу ожил. Матросы начали мыть шваброй палубу, обливать водой лестницы, полировать поручни, все чистить и драить. Работа спорилась, потому что все были рады предстоящей высадке на берег.

Часа через два Беренис стояла на палубе, ожидая, когда они причалят. Рядом с ней стояла бледная, все еще страдающая тошнотой Далси, наблюдая, как навстречу им из бухты устремились плоты, нагруженные бочками. Люди Себастьяна подняли бочки на борт. После того, как было загружено вино и питьевая вода, предоставилась возможность сделать и другие приобретения. На корме стюард и повар стояли, словно под орудийным обстрелом: со всех сторон слышались гортанные окрики на пиджин-инглиш,[19] доносившиеся с окруживших корабль катеров, нагруженных овощами и фруктами. Их хозяева чуть ли не бросались в прозрачное желтовато-зеленое море в своем рвении продать товар. Маленькие красно-голубые веселые лодки подпрыгивали на волнах, и мальчишки ныряли с них за серебряными монетами, бросаемыми с корабля. Ни один из них ни разу не промахнулся, но вся эта затея выглядела чрезвычайно опасной. Беренис боялась за них, хотя и поощряла их бесстрашие, бросая деньги в море.

Погода была восхитительно жаркой, и волосы Беренис нежно шевелил легкий ветерок, смягчающий палящий солнечный зной. Воды залива были так не похожи на шумящие вдали волны, казавшиеся отсюда обманчиво-спокойными. Вдалеке виднелись горы, вершины которых скрывались в облаках, и дома, покрывающие зеленые склоны, словно хлопья снега. Перегрин отважился выйти наружу, еле передвигаясь вверх по трапу. Кожа его приобрела желтоватый оттенок, он выглядел сильно истощенным. Они с Беренис обменялись сочувственными взглядами. Молодые люди привыкли путешествовать на баржах по Темзе – действительно, зачастую это был самый быстрый способ передвижения в Лондоне. Но сейчас речь шла об их первом опыте столкновения с вечным океанским могуществом.

Дэмиан, напротив, вел себя как прирожденный моряк, не подверженный болезни. Он проводил большую часть времени с кормчим, наслаждаясь видом огромных волн и вдыхая свежий морской воздух. Сейчас он шел через палубу к Беренис, Далси и Перегрину, и его походка была поступью опытного, закаленного моряка.

– Ты поправилась, сестричка? – весело крикнул он. Его рубашка была расстегнута у шеи, вязаный берет с небрежным изяществом сдвинут набок.

– Немного, – ответила она, раздраженная его энтузиазмом и интересом ко всему, что касалось жизни на корабле. – Не могу дождаться, когда ступлю на твердую землю.

– Ты скоро привыкнешь к качке. – Как человек, без труда приспособившийся к ней, он хотел успокоить Беренис, но это только еще сильнее раздражало ее. Дэмиан сел верхом на швартовую тумбу, вдыхая ветер и изображая бывалого моряка.

– Это хорошо лишь для тех, у кого железный организм, – пробурчал Перегрин, негодующе взглянув на него. – Лично мне сейчас даже понюшка табака не доставляет удовольствия. Меня от всего тошнит…

– Ничего, капитан Огилви скоро сделает из тебя настоящего матроса! – казалось, Дэмиан утратил обычное сочувствие к страданиям других людей.

Перегрин пожал плечами:

– Нет, большое спасибо! Я не намерен провести остаток дней, живя на бисквитах, кишащих долгоносиком, солонине и противной воде, спать в гамаке и быть высеченным за каждый проступок!

Дэмиан рассмеялся:

– Ты преувеличиваешь, Перегрин! На мой взгляд, это самая захватывающая профессия. Себастьян учит меня навигации, и мы идем по кратчайшему пути в Америку. Он называется маршрутом Верразано.

– О Бог мой, это далеко? – Далси выглядела заметно взволнованной, а Перегрин застонал при мысли о предстоящей многодневной пытке.

– Сотни миль, или скорее, узлов, я бы сказал, – весело откликнулся Дэмиан. – И не исключена возможность шторма!

Беренис схватилась руками за живот и придвинулась ближе к Перегрину.

– Скоро мы будем чувствовать себя лучше, я уверена, – сказала она в утешение.

Беренис не знала, что Себастьян наблюдал за происходящим, сидя высоко на рее, где он проверял оснастку, и не видела выражения его лица, когда он заметил, как она накрыла своей ладонью руку красавчика. Он крикнул, чтобы спустили шлюпку на воду, и сам спустился вниз по веревке, проворный, как обезьяна, босой, в полотняных брюках и рубашке.

– Пора идти, мадам, – сказал он жестко. – Вы готовы?

– Да, сэр, – ответила она с большей уверенностью, чем в действительности чувствовала.

Ей никогда не приходилось делать ничего более жуткого, чем спускаться вниз по трапу, который раскачивался и ударялся об отвесный борт корабля. Шлюпка, казалось, была за сотню миль внизу. Под конец Себастьян потерял терпение из-за ее робости. Он просто-напросто перебросил Беренис через плечо. Затем, словно стальным обручем, обхватил ее одной рукой под ягодицами, другой придерживая за спину, помедлил, выбрав удачный момент между волнами, и ловко прыгнул в шлюпку, раскачивающуюся под ним вверх и вниз с пугающей скоростью.

– Подождите меня, миледи! – пронзительно закричала Далси, но прежде чем замерли ее слова, Квико подхватил ее своими крепкими руками.

– Отпусти меня! – чуть не задохнулась от возмущения служанка.

– Ты хочешь упасть? – лаконично спросил Квико.

– Конечно же нет, дурья твоя башка!

– Тогда делай, как я говорю! – И не успела Далси опомниться, как обнаружила, что висит где-то между кораблем и морем, пока, наконец, ее ноги не почувствовали дно шлюпки.

На море было сильное волнение, и шлюпка с восемью гребцами подпрыгивала на волнах, грозя опрокинуть и затопить своих пассажиров, но, в конце концов, все благополучно добрались до берега, и Себастьян помог Беренис подняться по скользким каменным ступеням на набережную. Она стояла, дрожа, и чувствовала себя так, словно все еще находилась на палубе «La Foudre». Она была рада, когда Себастьян взял ее за руку и не отпускал, пока они шли по мощеной улице, ведущей от пристани, где их ожидали торговцы, предлагая плетеные столы, стулья, корзинки и местное кружево.

Женщины были одеты в традиционные костюмы: юбки из дорогих тканей, вышитые жилеты и рубашки, украшенные национальным орнаментом. Кругом толпилось множество нищих, даже больше, чем Беренис приходилось видеть на лондонских улицах. Зрелище больных и изуродованных детей, так бесстыдно выставляемых напоказ, расстроило ее, и Беренис опустошила свой кошелек, пока ходила среди них. Почему-то нищета выглядела намного ужаснее в этом тропическом раю, где море и небо были голубыми, а земля изобиловала цветами.

– Не принимай близко к сердцу, Беренис, – посоветовал Себастьян, подводя ее к ожидавшему их экипажу. – Некоторые из них действительно бедны, но много и мошенников. Тебе придется быть жестче. Могу поклясться, что Далси способна отличить настоящих от поддельных!

Он остановился возле девушки, держащей в руках корзину с цветами, и поразил улыбающуюся темнокожую красавицу, купив у нее орхидеи все до единой, и вручил их не менее удивленной Беренис.

– Это мне?.. – произнесла она с ноткой изумления.

– Это тебе, – ответил он с медленной улыбкой. Другим сюрпризом было ландо, сверкающее темно-красным глянцем и золотом отделки, с обитыми богатой пестрой тканью сиденьями. Каждое движение четверки прекрасных выхоленных лошадей вызывало нежный перезвон колокольчиков. Этим открытым экипажем управлял чернокожий кучер в униформе и массивной шляпе, сидящей высоко на макушке. Сопровождали ландо два стоящих на запятках форейтора в красных ливреях.

Один из них спрыгнул на землю, открыл дверцу и опустил подножку. Все заняли места на удобных сиденьях. Далси села напротив хозяйки, а Квико запрыгнул на козлы рядом с кучером. Щелкнул хлыст, лошади тронулись, и экипаж выехал с набережной, обгоняя неповоротливые телеги, запряженные волами, управляемые возницами в соломенных шляпах, и легкие повозки, которые быстро неслись вниз по крутым мощеным улицам.

Они миновали главную улицу, выехали на окраину порта и вскоре оказались на другой улице – широкой и тенистой. По обе стороны ее тянулись сады, огороженные высокими стенами с железными решетчатыми воротами, за которыми виднелись прохладные дворики, зеленые лужайки и фонтаны. Повсюду были цветы, свисающие с оград, буйно разросшиеся на декоративных каменных горках, живой яркой гирляндой оплетающие фронтоны белых домов.

Они подъехали к внушительным двустворчатым воротам, которые открывались внутрь с помощью какой-то невидимой силы. Усыпанная гравием подъездная дорожка вилась впереди, упираясь в полукруг у основания широкой каменной лестницы, ведущей на веранду большого дома с причудливыми железными балконами и голубым мозаичным узором, украшающим фасад.

Навстречу вышел мужчина – высокий, худой и старый. Но спина его все еще оставалась прямой, словно древко копья. Он не надел шляпы, и серебристо-белые волосы ниспадали на плечи. На нем был серый сюртук, такого же цвета брюки и фиолетовый жилет, поверх которого развевались концы свободно повязанного шарфа. Когда Себастьян вышел из ландо, старик протянул руки, воскликнув:

– Монсеньор граф! Добро пожаловать, добро пожаловать! Мой дом – твой дом, как говорят в Испании!

– Дон Сантос! Как приятно снова видеть вас! – Себастьян взял его руки, тепло пожимая их.

Он вернулся к карете, и Беренис сошла, опершись кончиками пальцев на его протянутую руку. Жара текла из расплавленного неба, и она раскрыла зонтик, держа над головой. Почтенный джентльмен тепло улыбнулся ей.

– Ваша жена, монсеньор? – спросил он. Его темные глаза мерцали на благородном лице, покрытом сетью морщинок.

– Моя жена, дон Сантос.

– Для меня большая честь, графиня. Я вижу перед собой женщину, ясную как утро, с грацией лесной лани и классической красотой Аспазии Афин и Лукреции Рима. Пожалуйста, входите! – и дон Сантос повел всех вверх по ступеням, через веранду, а затем под арку, в просторный и прохладный холл.

Несколько ошеломленная таким приветствием, Беренис медленно двигалась по терракотовому полу, наслаждаясь обилием света и воздуха в величественном доме дона Сантоса. И это чувство становилось все сильнее по мере того, как он вел их из комнаты в комнату, каждая последующая из которых была красивее предыдущей, и все полны сокровищ.

Они завтракали на балконе, с которого открывался вид на великолепный сад и бухту, и Беренис никогда не видела более прекрасного зрелища. Это было совсем не похоже на Англию. Ей пришло в голову, что райский сад, вероятно, напоминал это место. Дон Сантос был джентльменом культурным и высокообразованным, дворянином старой закалки, относящейся к тем временам, когда мир еще не перевернулся вверх дном, потрясенный Великой французской революцией, в огне которой, впервые после событий в Англии 1649 года,[20] народ восстал против своего монарха и казнил его.

– И в вашей стране было нечто подобное, графиня, – напомнил дон Сантос, когда они с Себастьяном обсуждали ситуацию во Франции и правление Наполеона Бонапарта. – Парламент Карла I восстал, и началась гражданская война.

– Я немного знаю историю, сэр. Мои предки поддерживали короля и потому пострадали во время междуцарствия, которое последовало за казнью короля, – ответила она, облокотившись на стол из каррарского мрамора.

Каждая вещь в этом доме была прекрасного качества. Роскошный ленч подали на милтонском фарфоре, а вино, которым славился остров, гости пили из хрустальных кубков с золотыми ободками. Стена за балконом была облицована цветным кафелем, привезенным из Португалии – бледно-желтым, лазурным, нежно-зеленым, оранжевым – сверкающим, словно драгоценные камни в лучах яркого солнечного света. Себастьян, с его умением всегда и везде чувствовать себя свободно, прекрасно вписывался в окружающую обстановку, по-прежнему небрежно одетый в белые холщовые брюки и рубашку. Но, кажется, здесь, в тропиках, подобную одежду предпочитало большинство джентльменов.

Дон Сантос любезно улыбнулся Беренис, явно наслаждаясь обществом образованной англичанки.

– Я большой почитатель вашей родины, – сказал он, щелкнув пальцами лакею, который вошел, неся серебряный кофейник, изящные фарфоровые чашки и графин с бренди. – И в особенности ваших писателей – доктора Джонсона и, конечно же, несравненного Вильяма Шекспира. Нельзя не восхищаться глубиной его понимания человеческой натуры. Вы согласны?

Беренис кивнула, роясь в памяти в поисках какой-нибудь мудрой и умной фразы. На самом деле, она мало что читала из творений Эйвонского барда,[21] хотя видела их на театральной сцене. Воспоминания тотчас нахлынули на нее – освещенный свечами зал, щеголи в партере, великолепные дамы в ложах. Неужели это было всего несколько недель назад? Казалось, целая эпоха минула с тех пор, как Себастьян ворвался в ее жизнь, словно огненная разрушительная комета.

– Я видела игру актера Эдмунда Кина в театре на Друри-Лейн, – сказала она, обмахиваясь веером из павлиньих перьев.

– Неужели? – Темные глаза дона Сантоса светились, отчего он казался намного моложе. – Ради Бога, скажите же, какую роль он исполнял?

Беренис на мгновение задумалась, затем ее осенило.

– Ричарда III! – ответила она торжествующе. Она покажет этому противному французу, что он здесь не единственный образованный гость!

Себастьян сидел с непроницаемым выражением на красивом лице, и Беренис заметила, что его кожа стала еще темнее. «Словно цыган, – подумала она презрительно, – или какой-нибудь лудильщик, живущий на обочине дороги вместе со своей телегой, горшками и мисками…»

– Ах, как замечательно, сударыня! – воскликнул дон Сантос, всплеснув худыми и длинными руками. – Мне всегда хотелось увидеть это произведение на сцене. Наверное, самое гениальное в шедеврах Шекспира – такого рода образы!

Это еще больше подстегнуло Беренис.

– А вы читали «Ватека» Уильяма Бекфорда? – спросила она, откидываясь на спинку стула. Яркий солнечный свет, вспыхивающий на мозаичном фасаде мириадами огней, отражался на ее белом платье разноцветными мерцающими бликами.

– О да, разумеется! Странная, мистическая сказка, – ответил старый джентльмен, очевидно, наслаждаясь беседой на излюбленную тему. Он улыбнулся Себастьяну:

– А вы читали?

– У меня всегда с собой эта книга, куда бы я ни ехал, – ответил Себастьян, и Беренис со злостью подумала, что с него станется.

– Я обожаю подобные готические рыцарские романы, – вставила она торопливо, видя, что муж перехватывает у нее инициативу.

– Вы так их называете? – возразил Себастьян, принимая из рук лакея чашку крепкого черного кофе. – Я бы сказал, его трудно отнести к какому-то конкретному жанру, потому что комедия чередуется здесь со сценами восточного великолепия и жестокости во времена похождений калифа Ватека. Вы не согласны, сударыня?

– Полагаю, вы правы, – согласилась она, негодуя на себя за то, что не дочитала эту отвратительную книгу до конца, так как где-то в середине ей стало скучно, и Беренис забросила роман, увлекшись чем-то более занимательным.

Зеленые глаза Себастьяна моргнули. Он вопросительно приподнял одну бровь, и Беренис не сомневалась: он догадался, что она так и не осилила эту противную вещь. Дон Сантос был проницательным человеком, многое в жизни повидавшим; он был трижды женат и вырастил большую семью. Не нужно было быть гением проницательности, чтобы понять: не все ладно в отношениях между молодыми супругами. Как старый друг семьи Лажуниссе и крестный отец Себастьяна, выросшего у него на глазах, дон Сантос отмечал в нем качества, достойные восхищения, но и не оставался слеп к его недостаткам, главным из которых была чрезмерная гордость.

Дон Сантос знал, казалось, все о браке, и предупреждал направившегося в Англию Себастьяна, зная о его вспыльчивости, но, видимо, его совет был напрасным.

Что-то случилось еще тогда, во Франции, во время революции. Дон Сантос не знал, что конкретно, но именно с того времени он стал замечать в Себастьяне поразительную перемену. Иногда тот становился жестким, суровым и безжалостным. У него была прекрасная деловая хватка, и дон Сантос всегда снабжал его вином со своих обширных виноградников, хотя и не питал иллюзии насчет других источников прибыли, хорошо понимая, что Себастьян получает удовольствие от захватывающего и выгодного занятия контрабандой.

Но девушка… Ах, как она красива! Дон Сантос позволил себе удовольствие еще раз взглянуть на нее. Она так очаровательна в этом необычайно длинном, ниспадающем белом платье с высокой талией и крошечными рукавами, схваченными серебряными цветами, в прозрачном батистовом палантине, огромной, широкополой соломенной шляпе, надетой поверх свободно вьющихся волос, и кожаных сандалиях на ремешках. Дон Сантос одобрял этот изящный, полугреческий стиль, который предпочитали сейчас европейские женщины, и находил его намного более привлекательным, чем тесные корсеты, кринолины и напудренные парики женщин в эпоху его молодости. Казалось, современные девушки ездят за границу чуть ли не в ночных сорочках… Несмотря на то, что дону Сантосу было за семьдесят, как мужчина он оставался еще в прекрасной форме, что могла бы подтвердить его двадцатилетняя любовница-мулатка, если бы ее присутствие за столом не нарушало правил приличия.

Они прекрасно провели день, и когда повеяло прохладой раннего вечера, дон Сантос повел гостей взглянуть на виноградники. Беренис наслаждалась прогулкой по этим заботливо ухоженным владениям; в полумраке погреба они дегустировали прекраснейшие вина. Спокойная и умиротворенная, получившая истинное удовольствие от общества столь обходительного джентльмена, Беренис шла по саду, опираясь на руку Себастьяна. Дэмиан и Перегрин задержались в погребе, чтобы выпить еще по стаканчику и послушать рассуждения дона Сантоса о винограде и способах его превращения в нектар, годящийся в пищу богам.

– Это прекрасное место, – заметила Беренис, когда они остановились у балюстрады на террасе, откуда была видна вся гавань.

Никогда в жизни она еще не видела такого эффектного заката и теперь смотрела с благоговейным трепетом. Сейчас высокие облака, окрашенные в розовый цвет лучами заходящего солнца, начали собираться на горизонте. Они отбрасывали красные тени на море, и, казалось, охватывали его языками пламени; воздух был прозрачен и чист. Очертания предметов стали резче, и десятки певчих птиц услаждали слух своими заключительными трелями, прежде чем устроиться на ночлег.

– Да, здесь красиво, – согласился Себастьян. – Если бы мы могли вместе увидеть рассвет, когда жемчужное море бывает окутано розовым туманом…

– Каролина похожа на это? – спросила она мягко, все еще находясь под влиянием чарующего великолепия природы.

– Нет, но она привлекательна по-своему, – ответил он, зажигая сигару. Он поставил одну ногу на нижний барьер каменной балюстрады, оперся о нее рукой и некоторое время любовался закатом, затем спросил:

– Вы чувствуете себя лучше, мадам?

– О да! Это потому, что я на берегу. – Она украдкой бросила на него взгляд, ожидая?.. желая?.. она и сама не могла объяснить, чего. Сегодня она узнала другого Себастьяна. Дон Сантос, казалось, действовал на него умиротворяюще. – Мы можем остаться здесь на ночь? – добавила она, стараясь не выдать голосом слишком большого желания.

– Нет. – Он докурил сигару и загасил окурок каблуком. – Я не могу задерживаться, и мы отплывем, когда начнется прилив.

– Это обязательно? Если бы вы заботились обо мне, то знали бы, что мне нужно немного оправиться после болезни, – начала она, но внезапно остановилась, увидев выражение нетерпения, появившееся на его жестком лице.

– Беренис, ты привыкла поступать по-своему, – заговорил он. – Пора узнать, что существует нечто более важное, чем твоя персона. Управление судном, например. Нужно руководствоваться приливами, ветрами и погодой. Природа не ждет ради прихотей и фантазий испорченной девчонки.

– Время и жизнь никого не ждут! – сказала она саркастически. Настроение ее упало, и все добрые чувства, всколыхнувшиеся во время их визита к дону Сантосу, вмиг исчезли, когда она поняла, что он снова стал прежним, снова превратился в волевого, сильного, преданного своему делу хозяина корабля.

– Именно так. – Опять в его голосе появилась жесткость, которую Беренис так ненавидела.

Проглотив обиду, она сосредоточилась на пурпурных ночных облаках, которые поглощали умирающее солнце. Стая попугаев являла собой яркое зрелище на фоне красного неба. Повсюду стояла абсолютная тишина.

Себастьян слишком хорошо ощущал ее присутствие – здесь, в такой мучительной близости от него. Он хотел остаться здесь, представляя, как отведет ее в ту задрапированную белым комнату, в которой всегда останавливался, когда гостил у дона Сантоса, прохладную, благоухающую цветами, заглядывающими в высокие полукруглые окна. Кровать была такой широкой, что они могли бы затеряться на ней, укрываясь под москитной сеткой, словно под тентом. Беренис и он – любящие друг друга, обретающие друг друга – возможно ли это? Но у него есть обязательства перед «La Foudre» и перед капитаном Огилви. Корабль должен быть подготовлен к отплытию.

– Беренис… – прошептал он и коснулся ее руки.

Она взглянула на него. Его кожа казалась такой загорелой в этом странном, неземном свете, резко контрастируя с его белой одеждой. Огромный, смуглый мужчина, и она не знала, чего от него ожидать.

– Да, Себастьян? – отозвалась она.

Его имя все еще странно звучало в ее устах.

– Послушай! – выпалил он. – Мне жаль, что мы не можем задержаться. Совершенно невозможно, cherie!

Извинение! От него! Это было невероятно, и Беренис не могла поверить своим ушам. Был ли это какой-то трюк? Не стремился ли он внушить ей обманчивое чувство безопасности? Как грустно, что она вынуждена быть такой подозрительной по отношению к человеку, за которого вышла замуж… Так они стояли, глядя друг другу в глаза, несколько мгновений, не больше. Неожиданно с террасы послышались громкие, веселые голоса. Подвыпившие Дэмиан и Перегрин направлялись к ним.

– Послушайте, нельзя ли нам пойти в город и найти какую-нибудь таверну или что-нибудь в этом роде? – воскликнул Дэмиан, затем остановился, увидев, что сестра и ее муж стоят к друг другу так близко, словно безумно влюблены.

– Да, в самом деле! Скажите же нам, где найти такое место, граф! – вступил в разговор Перегрин, будучи слишком навеселе, чтобы заметить что-нибудь странное.

Дон Сантос медленно следовал за ними, опираясь на трость. Он пытался остановить молодых людей, задержать их, надеясь, что волшебство вечера окутает своим очарованием супружескую пару и, может быть… Теперь он видел, что было слишком поздно. Чары были разрушены. Себастьян сердито повернулся, прорычав:

– Никто никуда не пойдет! Мы должны вернуться на корабль.

– Вы всегда портите удовольствие другим, – пожаловался Перегрин, осмелевший в присутствии дона Сантоса. – Это наш последний шанс поразвлечься перед долгим заточением на корабле…

– Мы сами устроим себе развлечение, – объявила Беренис, радуясь, что их прервали, потому что больше была не в силах бороться с нахлынувшими чувствами, которые побуждали ее броситься в объятия Себастьяна.

Перегрин просиял:

– Решено, дорогая леди! Что скажете насчет партии в трик-трак, когда вернемся на корабль? А потом я сыграю на флейте, а вы споете для нас.

– Это будет чудесно! – ответила Беренис и, попрощавшись с доном Сантосом, покинула дом под руку с братом и Перегрином.

– Не нужно так переживать, друг мой, – посоветовал дон Сантос, когда они медленно шли с Себастьяном к ожидавшему ландо. – Она молода и порывиста. Ты должен быть терпеливым.

– Терпеливым! Нужно иметь терпение святого с такой, как она, – пробурчал Себастьян. – Она невыносима! Ее отец, маркиз, слишком избаловал ее, сеньор.

Дон Сантос слабо улыбнулся, когда они остановились у подножия лестницы. Беренис звонко смеялась, усаживаясь в экипаж.

– Она своевольна, да, – согласился дон Сантос, ласково похлопав Себастьяна по плечу. – Но я не могу сказать, что ты женат на бесхарактерном существе. Ты же привык объезжать лошадей, amigo![22] Разве самая норовистая не оказывается в конце концов самой лучшей?

Себастьян не ответил. С мрачным настроением он попрощался со своим старым другом и присоединился к остальным.