Улей

3 Перекресток

– Древние скандинавы верили, что если в полночь встать на перекрестке, то к тебе слетятся духи всех умерших родственников и расскажут тебе твою судьбу…

Девочка с интересом уставилась на перекресток, который виднелся как раз около их дома. Он был пуст.

– Мам, а я тогда пойду, проверю сегодня ночью?

– Рут, это бабушкины сказки. И ночью ты никуда не выйдешь!

– Ну ма-а-ам!

Как же здесь темно. Темнее, чем в зимние ночи. Темнее, чем на обратной стороне Луны.

Рут не знала, что происходило со временем. Оно отсутствовало в этом месте. Было только состояние долгого путешествия, паломничества в никуда. Ее жизнь выгорала и растворялась. Осталось только что-то… вроде ее истинной сущности.

Она едва видела свои босые ноги, перебирающие по чему-то темному и бесформенному. Но это определенно был путь.

«Так вот что бывает после смерти, – хотелось сказать ей неизвестно кому. – Ничего. Тут ничего нет».

Ты одна, Рут. Теперь ты по-настоящему одна.

Где-то там, в мире, который она знала, ее тело увозили в морг. Где-то там ее кровь впиталась в асфальт. Единственное свидетельство прерванной жизни…

Если бы она могла заплакать… Но и слез не было. В этом огромном безжизненном пространстве отдавались только чье-то эхо и перезвон далеких голосов.

Куда ты бредешь, Рут? Думаешь, впереди рай? Или, быть может, ты ищешь ад? Ты еще не поняла, что это все, что есть?

Столетия прошли или же одна секунда?… Мерещились смутные образы: лики во тьме, тянущиеся руки без тел… Но это как ехать в поезде, который не останавливается ни на одной станции. Лица растворялись, а руки бессильно опускались, так и не поймав ее.

Смерть оказалась путешествием в никуда. У смерти нет назначения.

Во что она верила? В бога? В дьявола? Или в реинкарнацию? Этот сумбур мыслей и образов вокруг… Сквозь них пробивалась ее слабая, за что-то цепляющаяся душа.

Во что ты верила, Рут? Что ты ожидала увидеть?

Что-то… знакомое.

Но этот мрак она не знала и такой смерти не желала. А ступни все перебирали по пустоте, нащупывая свою невидимую тропу.

Почему она идет? Почему еще осознает себя?

Не выдержав пытки собственными вопросами, она издала пронзительный крик. Голос – единственное, что осталось с ней. В ответ вторило многоголосое эхо таких же заблудших душ.

А может, никого тут и нет и она слышит только себя.

Как же вернуться?

Милая, нет пути назад. Ты что, не поняла? Ты умерла.

Охватило отчаяние, которое все еще было очень человечным… Последнее, что осталось в ней от Рут. Вместе с ним медленно начинало собираться намерение, и остатки воли стягивали вместе уцелевшие куски ее личности.

Не так все должно быть: лучше, иначе.

«Я не могу брести здесь вечно. Кто-то ошибся».

Проблески во мраке распылились, и снова накатила вечная ночь, непроглядная, обволакивающая. Рут перестала видеть свои ноги.

«Мне нужно найти лазейку. Пусть она ведет назад или вперед, но я хочу найти смысл в этой пустоте, открыть в этой тьме хоть одну истину…»

Вдруг мрак стал наполняться слабым светом, проступающим как тусклые мазки краски. Чья-то кисть наносила мир вокруг нее, но этой реальности она не знала. Босые ступни уже брели по золотой пыли… Ощущения живой земли не было, но это определенно был какой-то новый путь. У него имелась форма и текстура. Пространство вокруг становилось реальным.

Рут прибавила шагу.

Неожиданно послышались еще чьи-то шаги, следующие в своем размеренном ритме. Шаги, не крики! Все вокруг обретало контуры, как и она сама. Вот ее руки и волосы, стекающие по плечам. На ней те же юбка и блузка, что она надела в день своей смерти.

Рут побежала, и к ней окончательно вернулось чувство себя. Что бы тут ни было, это верное направление.

Впереди начали проступать очертания чьей-то фигуры: спутанные длинные волосы и ссутулившиеся плечи, руки в карманах, а на ногах – высокие тяжелые ботинки. Другой человек в этом лабиринте тоски… И если так выглядит истина, то нужно догнать ее во что бы то ни стало.

До нее доносилось собственное хриплое дыхание, а значит, она и в самом деле оживала.

И вот они поравнялись. Ее рука мягко коснулась его локтя, и человек заторможенно повернул голову, словно сначала ему надо было вынырнуть из глубин самого себя.

Сквозь нее уставились светло-зеленые глаза. Уголки его губ были устало опущены. Молодой мужчина выглядел изморенным и равнодушным, выгорая прямо перед ней.

– Куда ты идешь? – спросила она, едва различая свой голос.

Но ее прекрасно слышали.

– А что, здесь есть куда идти?

Вопрос был в точку.

– Думаю, да.

– И куда идешь ты? – остывшим голосом спросил мужчина.

– Мне надо вернуться. Произошла ошибка: я не должна была умереть.

– Неужели нет никого в этой дурацкой загробной жизни, кто о тебе позаботится и объяснит, что делать? – сквозь эхо ехидства в нем появилось подобие жизни.

Рут замедлила шаг, и ее спутник – тоже. Мимо них тем временем проплывали смутные силуэты… Дома? Горы? Леса? Все здесь существовало, пока они задерживались в этой точке. Рут провожала эти пятна встревоженным взглядом, не чувствуя себя уверенно, хотя уже обрела свое тело.

– Нет… боюсь, что нет. Я, по крайней мере, никого не нашла.

– Тогда чем это место отличается от того, откуда мы пришли? – невесело хмыкнул этот тип.

Он был странным. Его ничто здесь не удивляло и не пугало. Шаг был уверенным и спокойным, как и он сам, но что-то в нем казалось надломленным.

– Ничем в таком случае… – эхом отозвалась Рут, глядя вперед. – Но я не хочу тут быть.

– Тогда делай что хочешь. Видишь: ты – сама себе хозяйка. Что, грустно узнавать такую правду? Люди так стремятся распоряжаться собственной судьбой. – И он позволил себе очередную мрачную усмешку. – Но при этом всегда ищут, на кого свалить ответственность. И вот мы умираем, и выясняется, что и тут никого нет. Только какие-то жуткие тропинки и тоска. И мы впадаем в панику, а знаешь, почему? Ничто так не отдает одиночеством, как решать самому, что делать.

Он умел говорить с пророческой проникновенностью. Это было в его словах: не правда, но… верное понимание. Рут всматривалась в его усталые черты и чувствовала, что эта одинокая душа, которая еще себя не потеряла, чем-то ей близка.

– Как ты умер? – спросила она, оглядываясь вокруг.

– Меня застрелили. Может, правильно сделали. А ты?

– А меня сбила машина. Но этого не должно было случиться.

– Откуда такая уверенность?

– Я так чувствую.

– Сильный аргумент.

Реплики ударялись друг о друга, но что-то в их шествии и интонациях перекликалось. Они были как две тени… чего-то одного.

– Что ты хочешь сделать сейчас?… Кстати, как тебя звали?

– Рут…

– Так что ты хочешь сделать сейчас, Рут?

– Мне надо вернуться. Я видела все, но тут нет ничего из того, что людям обещали после смерти.

– Правильно. Ты же ни во что не верила. Все религии строятся на жутких торгашеских принципах: ты – мне, я – тебе.

– Значит, я тем более не хочу тут оставаться, – помотала она головой.

– Ты наивна, Рут. Возможно, тебе стоит умереть дважды, чтобы ты поняла, что тебя никто не спрашивает.

Из его груди донесся рассеянный смех, множившийся в этой пустоте. Рут снова перевела на него пытливый взгляд. Странный человек. Будто понимает все – но от его слов несет едким разочарованием.

– А ты откуда все знаешь?

– Я просто… знаю. Знание – это антипод веры. Те, кто знает, никуда не попадают.

– Я в своей жизни ни черта не знала. Но мы с тобой, судя по всему, сейчас в одной лодке. И лучше бы нам куда-то прийти. Как твое имя?

– Меня звали Винсент. Я просто иду. Не хочу куда-то приходить. Я устал.

От последней реплики рассеялось многоголосое эхо, которое ушло в темноту. Под их ногами крошилось золото, и ноги увязали в этой пыли…

– Разве не было ничего, ради чего ты жил?

– Не помню.

«Не помню. Не помню. Не помню», – повторил ветер.

Они замолчали. Винсент погрустнел и погрузился в себя еще глубже, а Рут уставилась на него с легкой тревогой. Что-то с ним было не так. Он будто… выпадал из всего, из любого потока.

Его дорога вела в никуда.

И почему-то ей захотелось ему помочь. Нельзя оставлять его в таком состоянии. Пусть в этом тогда будет смысл, который вложит она.

Девушка замерла и взяла его за руку.

– Эй, посмотри на меня. Ну посмотри же.

Он тяжело поднял бледные веки, и ее снова обожгла зелень его глаз – единственное, что имело цвет в этом монохромном мире. Винсент погружался в какой-то транс.

– Ничто не потеряно, раз мы еще ощущаем себя. Это просто… скверные дороги вокруг. Но мы пройдем их как-нибудь.

Он ухмыльнулся, оставаясь при этом безжизненным.

– Иди дальше, Рут. Мы просто пересеклись.

– А ты?

Вдруг ее кожа стала теплеть. Она снова ощущала течение крови по венам, а он оставался холоден и призрачен, как и все вокруг. Винсент улыбнулся ей сквозь сонную вуаль и сказал:

– Ты симпатичная, Рут… и чудна́я. Я же вижу, что ты была пуста, так же как и я. В жизни не видела смысла, поэтому и оказалась нигде после смерти. Но ты меняешься на глазах, знаешь это?

– Ты тоже сможешь. Я помогу тебе.

Ее слова звучали странно. Как она ему поможет, когда сама едва ориентируется на этих потусторонних тропинках? И видит его первый раз в жизни… Но в нем была пустота размером с океан, и в этом они оказались похожи. Поэтому, быть может, и пересеклись… Все в мире тяготеет к себе подобному: живое – к живому, мертвое – к мертвому.

Пустое – к полому.

– Да ты уже не здесь, – вскинул он голову и рассмеялся. – Смотри сама!

Ее руки прошли насквозь через его ладони. Она стремительно начала отдаляться от Винсента и вдруг увидела то место, где он стоял словно под прожектором.

Это был перекресток. Между двумя дорогами возвышался странный каменный столб с выбитым посреди лицом. Вместо глаз были сделаны пустые прорези, а открытый овальный рот словно о чем-то безмолвно молил.

Винсент застыл рядом с этим обелиском, на развилке между жизнью и смертью: странный, одинокий и навсегда сломленный. Их дороги неминуемо расходились. Рут тянуло к свету, а его затягивало глубже во тьму. Он улыбнулся ей напоследок и махнул рукой.

– НЕ УХОДИ.

«Но это ты уходишь».

Его силуэт бледнел и терялся. В очередной раз она почувствовала себя обманутой.

– Беги отсюда, Рут. Беги назад, в жизнь, и не будь как я. Не будь «нигде», – похоже, это было его прощальное напутствие.

– Клянусь, что помогу тебе выбраться! Ты не останешься здесь один, – слова сорвались с ее губ сами.

Все вокруг нее услышало, все в том мире мертвого золота запомнило сказанное.

Чудовищный удар в грудь.

С диким воплем Рут возвратилась в жизнь.

Ты кричишь, как в первый день своего творения.

Это было больно, кошмарно больно.

Резко ее тело поднялось с металлической полки, а изо рта продолжал литься гортанный крик. Она кричала бы вечность, потому что возвращение обернулось пыткой, и тело отторгало ее. Глаза налились кровью и закатились. Она упала назад, но вдруг застучало сердце. Крик Рут захлебнулся, и началась непроизвольная череда болезненных вдохов и выдохов.

Это был морг. Она лежала, накрытая тонкой простыней, в окружении других трупов на многоуровневых металлических полках.

Рут сползла на пол и обмотала накидкой свое мерзнущее тело. Ее била дрожь. Она чувствовала жизнь, но это было слишком непривычно. Как если бы она уже забыла, каково это.

Неловко стукаясь обо все подряд, девушка добралась до двери.

– Эй… – слабо выдавила она. – Меня кто-нибудь слышит?

Никто не ответил, и она вышла в другую комнату: кабинет, но дверь оказалась запертой.

– На помощь! – крикнула Рут. – Пожалуйста! Я… я жива! Слышите! Э-э-эй…

Морг молчал: ему было плевать, жива она или нет.

Внезапно в ней словно запустились невидимые часы, и что-то стало нашептывать каждое следующее действие. Быстрый взгляд на окно. Металлическая ручка легко повернулась под ее пальцами.

Как в трансе Рут взобралась на подоконник и спрыгнула с третьего этажа, не получив ни царапины. Она приземлилась на обе ноги, упершись в асфальт ладонями. Мягкая и уверенная пластика, которая словно была врожденной. В забвении девушка двинулась вперед, не разбирая дороги. Ее пошатывало. Глаза смотрели, но не видели.

Действительно ли ты жива, Рут?

Вдруг вспомнилось имя, которым ее нарекли. Но глаза по-прежнему не разбирали дороги, видя только Винсента в золотистой дымке на той стороне. Он махал ей с грустной усмешкой, прощаясь.

С обретением жизни она утеряла что-то другое, может, даже более важное.

Все в этой жизни ради случайных встреч.

На улице стояла ночь, и где-то вдали выла сирена скорой помощи. Рут вышла на развилку и застыла. В этом месте чудилось что-то особенное и знакомое.

Да это же перекресток.

Внезапно, словно по чьей-то воле, она припала к земле. Невидимые руки начали выворачивать каждую часть ее тела. Таинственному шепоту вокруг вторил воздушный смех, и с каждой новой вспышкой боли возвращалась память. Она вспомнила все: мать, друзей, несчастную любовь и, наконец, свой визит к Клариссе. И как ее сбила машина. Но теперь это были воспоминания о человеке, которым она больше не была.

Рут скорчилась на земле, выгибая вверх позвоночник. Это выглядело страшно.

Ты больше не та Рут. Она умерла. Теперь ты в нашей власти. Ты знаешь, к кому идти. Иди к ней. Иди же!

Воздух искрился, и в нем дрожал необъяснимый гул, похожий на жужжание невидимого роя.

Силы стали возвращаться, а невидимые руки разжали свою безжалостную хватку… Это чувствовалось как благословение. Над головой светила луна, и вокруг было пустынно. Пошел дождь.

Кларисса ложилась спать в дурном расположении духа. Весь день пришлось пробегать со слабоумным сантехником, который в итоге только перекрыл воду и обещал вернуться завтра.

«Да этот дом проще снести, чем починить тут все!» – гневно сообщила она соседке по площадке.

Потом Пушистик нализался своей же шерсти и заблевал ей все ковры. Быт ее выматывал. Наложив на дряблую шею толстый слой омолаживающего крема, она легла с твердым намерением поспать как минимум до двенадцати.

Однако в три часа ночи что-то произошло. Сначала раздался странный треск, и чуткий сон развеялся, как по движению чьей-то ладони. Присев в кровати, она вслушалась. Доносилось из прихожей. Так трещит дерево – безошибочно определил слух.

Пушистик, жирной горой лежащий на ее коленях, вдруг зашипел и издал протяжный стон.

– Ты-то что орешь? – проворчала она и принялась искать в темноте тапочки.

Внезапно в прихожей раздался грохот, от которого волосы встали дыбом. Сквозь прозрачную занавеску мелькнула чья-то фигура, но это не привидение. Привидения двери не выламывают.

Гадалка осторожно прошла в прихожую. Ну точно: дверь валялась на полу, изрядно покореженная. Чья-то дюжая сила тут постаралась. А в дом кто-то пробрался, причем дух был ей знаком.

С хищным выражением лица бабка прошла в гостиную и включила ближайший торшер. Перед ней появилась нагая женская фигура. На лицо спадали мокрые черные волосы: на улице лило как из ведра. Присев в кресло напротив, Кларисса неторопливо прикурила, и дымок успокаивающе пополз вверх. Гостья тяжело смотрела на нее исподлобья, и в этом взгляде что-то было. В девушке, оказывается, есть стержень.

– Ну, – наконец-то нарушила Кларисса тишину после пары затяжек, – умная девочка. Поняла, что ко мне надо идти.

Та молчала.

– Да, Рут, ты оказалась не такой уж и размазней. Только вот дверь ты мне поставишь назад.

С ней явно что-то произошло там. Кларисса прищурила разноцветные глаза, внимательно разглядывая ее, и в итоге удовлетворенно хмыкнула:

– А ты изменилась. Что-то тебя изменило.

– Может, ты мне скажешь, что? – наконец спросила она. – А дверь твою я с самого начала хотела вышибить.

– Верно, – задумчиво заметила Кларисса. – Рут умерла. Ты здесь вместо нее. Ну ладно. Утро вечера мудренее. Ложись на диване. Можешь взять полотенце в ванной. Завтра поговорим.

Затушив сигарету, Кларисса с не сходящей с лица ухмылкой ушла к себе. Все, как она и ожидала, кроме двери.