Упрямица

21

Ночь освещала одинокого всадника миллионом звезд, усыпавших черное бархатное небо. Подул ледяной ветер, вздымая на плоской голой равнине пылевые вихри. Ник как мог плотнее прикрыл воротником лицо. Утончившийся лунный серп повис над горизонтом. Ночь окружила его своими тревожными тайнами, подобно странному, таинственному человеку, от которого зависела судьба Мексики.

Штаб Хуареса располагался на окраине Эль-Пасо-дель-Норте. Фортунато потребовалось почти две недели, чтобы добраться до границы с Соединенными Штатами, и то только благодаря помощи хуаристов, большей частью наивных крестьян, которые, несомненно, удивлялись, почему гасиендадо, явно богатый и прекрасно экипированный, перешел на их сторону в извечной войне бедных с богатыми.

Завидев жалкое сооружение из двух комнатушек, похожее на временное пристанище нищего переселенца, Ник горько усмехнулся. Если б его соотечественники узнали, где обитает человек, на которого возлагает надежды вся восставшая против императора Мексика, вряд ли это прибавило им оптимизма.

Высокий, худой, как скелет, охранник с мертвенно-бледным, ничего не выражающим лицом загораживал собой вход.

– Вы гасиендадо из Соноры? – осведомился он.

Когда Ник утвердительно кивнул, охранник отступил в сторону и распахнул дверь:

– Президент ожидает вас.

Помещение было обставлено по-спартански и удивляло своей чистотой, несмотря на постоянно дующие здесь пыльные ветры.

Большой стол, вернее, простая доска, установленная на грубых ножках, был завален книгами, картами и какими-то документами. Невысокого роста человек с прямыми, ниспадающими на плечи волосами, подернутыми сединой, сидел за столом на узком стуле и, почти поднеся к самым глазам написанное убористым почерком письмо, пытался прочесть его в тусклом свете огарков почти до конца оплывших свечей.

Он глянул на высокого американца снизу вверх, слез со стула и торжественно пожал ему руку.

– Добрый вечер, мистер Фортунато, или я должен звать вас дон Лусеро?

Говорил он с некоторой медлительностью, но голос его был звучен. Президент был из тех людей, кто знает цену каждому произнесенному слову.

– Так как я «поступил» к вам на службу только лишь с целью сохранить за собой Гран-Сангре, то обращение «дон Лусеро» более бы меня устраивало.

Ник произнес это без тени юмора.

Хуарес улыбнулся, оценив скрытую иронию собеседника, и жестом предложил Нику сесть. Лишь затем он уселся сам.

– Я знаю, какой долгий и трудный путь вы преодолели, чтобы доставить мне важную информацию.

– Порфирио Эскандидо убит. Он попал в засаду и застрелен сообщниками Мариано Варгаса, который является истинным руководителем заговора и готовит на вас очередное покушение.

Ник коротко, но обстоятельно рассказал президенту о событиях на гасиенде Варгаса, о свидании Мариано и индейца со шрамом, о бумагах, переданных им, и о смерти старого дона Энкарнасиона.

– Я бы мог, походив по вашему лагерю, отыскать этого человека, – предложил Ник.

– Я уже знаю, кто он, – печально произнес президент. Челюсти его сжались, лицо посуровело. Известие о предательстве в кругу приближенных явно глубоко ранило его. – Это Эмилио Джарел. Он был со мной постоянно еще с той поры, как я губернаторствовал в Оахаке. Трудно поверить, что война так… меняет людей.

В черных глазах индейца-президента были и гнев, и удивление, и тоска.

– Что касается меня, то война изменила и мой характер, и мои взгляды, – сказал Ник, чтобы хоть что-то сказать в утешение Хуаресу. – Еще год назад я и представить себя не мог землевладельцем, а тем более – республиканцем.

– А теперь вы стали сразу и тем, и другим.

Это был не вопрос, а утверждение.

– Что вы сделаете с Эмилио? – поинтересовался Ник.

– Ничего, дон Лусеро. Абсолютно ничего – по крайней мере в ближайшее время.

Ник был поражен и даже рассержен. Может, он что-то не понял. От усталости он туго соображал.

– Из ваших слов я сделал вывод, что вы мне не поверили.

– Из слов, сказанных президентом Мексики, следует только один вывод, – отчеканил индеец. – А именно то, что Эмилио останется на своем прежнем месте. Мы хотим, дон Лусеро, чтобы он думал, что нам неизвестно о его предательстве и о планах заговорщиков. Затем мы сообщим ему то, что мы сами пожелаем довести до его сведения, и используем его как приманку в капкане, уготованном для дона Мариано и его друзей.

– Прекрасно сказано! – раздался знакомый голос за спиной у Ника.

Фигура бледного американца появилась из тени. Маккуин развязно пододвинул себе стул и уселся рядом с Ником.

– Ты вездесущ, – без признака удивления, спокойно отреагировал Ник. – Вероятно, ты сопутствовал мне все это время, будучи невидимым.

– Не об этом сейчас речь, – скромно отмахнулся от комплиментов американец. – Одно я не предугадал, что тебе дьявольски повезет. Не думал, что тебе удастся заглянуть в документы заговорщиков.

– А как тебе удастся убедить Мариано с дружками, что их тайна до сих пор не раскрыта? – спросил Ник.

Холодок пробежал у него по спине после ответной зловещей улыбочки Маккуина.

– Ты исчезнешь, – любезно предложил Маккуин. – Мы об этом позаботимся.

– Я должен вернуться домой в Гран-Сангре, – твердо заявил Ник. – Я внес свою долю в твое дело, даже сверх того – я проскакал вдобавок еще три сотни миль и столько же мне придется проделать обратно. Теперь мне надо заняться своим поместьем. От меня зависит благополучие десятков людей.

– Включая и прекрасную донью Мерседес? – за мягким смешком Маккуина таилась угроза.

– Если ты намерен разоблачить меня, то ты опоздал… Она знает, что я не Лусеро. И знает его мать… и, очевидно, знает Хиларио. Я тебе и раньше говорил, что шантаж мне отвратителен. Я выполнил твое задание и рассчитался с тобой полностью. Только посмей давить на меня впредь, и не поможет тебе твоя шапка-невидимка!

Хуарес спокойно наблюдал, как нарастает напряжение между двумя столь разными и столь одинаковыми по твердости характера американцами. Но настал момент, когда он почувствовал, что ему надо вмешаться.

Он пошелестел бумагами, разбросанными на столе, и, как ни странно, этот тихий звук резко оборвал запальчивый монолог Ника.

– Здесь у меня, дон Лусеро, уже подписанный приказ на выступление президентского кортежа из Чиуауа в первый день нового года. Судя по доставленной вами информации, Варгас собирается напасть после того, как мы покинем столицу штата, где-то между Чиуауа и Дуранго. Если заговорщики поверят, что вы мертвы и до нас не дошли их секреты, они не откажутся от своих планов. Но если вы возвратитесь в Гран-Сангре, они их поменяют. И тогда… – он выразительно пожал плечами, – я умру. Конечно, смерть одного человека – мелочь, но в данной ситуации силы, поддерживающие конституцию, к сожалению, будут ослаблены. И ваша трудная и опасная работа, дон Лусеро, окажется бесполезной, так как не принесет результата, – добавил Хуарес не без лукавства.

– Что ж! Вы прямодушны и жестоки, мистер президент, но в цель вы попали, в самое яблочко, – сказал Ник.

О, как бы он хотел сейчас обладать цинизмом настоящего дона Лусеро, еще в детстве опустошившего церковную копилку для нищих!

– Означает ли это, что ты согласен похоронить себя заживо и скрываться некоторое время? И чтоб слух о твоей гибели достиг ушей Мариано Варгаса? – спросил Маккуин.

Николас тяжело вздохнул, признав свое поражение. Но тут же смачно выругался и произнес:

– Да, я согласен со всеми твоими чертовыми придумками, но хоть пошли одно словечко Мерседес о том, что я жив. Она беременна, и я не знаю, что может случиться с ней…

– Тем лучше она сыграет свою роль в спектакле, – сказал Маккуин, но Хуарес прервал его решительным жестом:

– Я пошлю к ней доверенного человека.

Бенито Хуарес, который сам имел супругу и шестерых детей, проживающих в изгнании в Соединенных Штатах, мог понять, как тяжко сказывается война на семьях, на женах и детях.

Январь 1867 года

В Мехико не прекращались празднества и балы, но веселье было тревожным, словно перед концом света.

Роскошно обмундированные французские и австрийские роты все еще упражнялись на плацу Зоколо, но все знали, что генерал Базен получил приказ покинуть столицу вскоре после первого января. Иностранные посольства большей частью еще не закрывались, но дипломаты уже паковали вещи и отправляли семьи домой.

Во дворце Чапультепек царило нарочито праздничное настроение по контрасту с мрачной атмосферой всего огромного города, с недоумением взирающего на эти пышные торжества.

С отъездом императрицы Шарлотты Максимилиан вел себя так, будто каждый день – последний в его жизни.

Одна тысяча восемьсот шестьдесят шестой год положил конец славному и блистательному, хотя и недолгому существованию мексиканской империи. Все морские порты по обоим берегам, равно как и все столицы северных штатов, оказались в руках хуаристов. На юге епископ Оахаки униженно спрашивал генерала Диаса, на что он может рассчитывать, если подпишет акт о капитуляции? Торжествующий хуаристский генерал ответил епископу:

– Только на то, что вы будете расстреляны в своем золотом облачении.

И вот наконец до императора из Парижа дошла весть, что его супруга сошла с ума. Всегда несдержанная и нервная, Шарлотта неприлично раскричалась, а после упала в обморок на аудиенции у Наполеона Третьего и была помещена в психиатрическую больницу. Этому предшествовали подобные же ее выходки при встречах с императором Австро-Венгрии и с его святейшеством папой римским Пием IХ.

Максимилиан колебался. Продолжать ли ему воевать или бежать из страны вслед за Шарлоттой? Его нерешительность приводила придворных в отчаяние… Одни трепетали в страхе, другие надевали на себя циничную маску, вслух объявляя, что готовы отправиться в ад вместе с «австрийским мечтателем», а до этого будут справлять пышную тризну.

Как бы ни было плохо положение на фронтах, но в императорской казне оставались еще кое-какие сокровища.

К группе спокойных прагматиков причислял себя генерал Леонардо Маркес, военный советник императора, убедивший Максимилиана остаться в столице после эвакуации французских полков. Тигр Такубайя был коротконогим, суетливым человечком с пронзительным взглядом, с желтизной в зрачках, как у ягуара. Если он улыбался, то это не располагало к нему собеседника, а, наоборот, внушало ужас.

Сейчас он сидел за массивным письменным столом, делал вид, что перелистывает какие-то важные бумаги, и посматривал, как на плацу перед императорским дворцом бегают и имитируют штыковые атаки одетые в парадную форму солдаты.

– Как я рассчитал, нам осталось ждать шесть недель до «последнего прости» генералу Базену. Остальное… – он выдержал многозначительную паузу, – …в руках Господних.

Его партнер по переговорам откинулся на спинку кресла и от души расхохотался.

– Вы подразумеваете, что имперская казна попадет в тигриные лапы?

Маркес посмотрел на своего молодого подчиненного с явным одобрением проявленной этим офицером сметливости и наглости. С подобными людьми он и предпочитал иметь дело. Им не надо было ничего объяснять, они все понимали с полуслова.

Маркес перестал делать вид, что занят с документами, встал из-за стола и подошел к сидящему на предложенном ему стуле посреди обширного кабинета полковнику Лусеро Альварадо, который ко дню аудиенции у генерала уже заслужил в армии прозвище Эль Диабло.

Лусе действительно стал в глазах у всех личностью дьявольской – одетый всегда в черную одежду и всегда въезжающий на черном огромном коне в сжигаемые деревни и городки, чье население подозревалось в симпатиях к хуаристам. Ужас охватывал всех при его приближении, даже когда никакой гонец не мог известить, что именно он возглавляет карательную экспедицию.

– Вы хотите обогатиться, полковник? А я-то думал, что вы служите императору бескорыстно.

Маркес с удовольствием дразнил такого же, как и он, хищника, и это действовало Лусеро на нервы, но он терпел. У генерала находился в руках ключ к спасению, причем не постыдному бегству с пустым карманом, а к обладанию золотом и, следовательно, к шансу вновь обрести власть.

– Я такой же патриот, как и вы, мой генерал!

Лусеро допил до дна бокал с французским коньяком, предложенным ему Маркесом.

Настала очередь и Маркесу рассмеяться:

– Хорошо сказано. Главное, к месту и ко времени. За что мы сражаемся, как не за нашу родину Мексику?..

– И за ее серебро! – подхватил Лусеро.

Маркес поднял свой бокал и посмотрел на свет переливающийся в нем благородный коньяк.

– Не думаю, что серебро из императорской казны влечет вас так, как опасности войны и запах крови. Какой демон ведет вас по жизни, полковник Альварадо?

– Лучше не дразните этого демона, мой генерал.

– Вы сами настоящий демон. Одного хуаристского главаря вы завернули в мокрую парусину и оставили сохнуть на жарком солнце. И выжали из него все соки, пока он не издох. Жизнь из сеньора Аранго уходила чертовски медленно. Ему пришлось изрядно помучиться…

– Вы всегда служили мне примером, генерал. И вдохновляли меня, – весьма сухо польстил Маркесу Лусеро. – От вас я перенял отличный способ развязывать языки хуаристам – сковывать по рукам и ногам, обмазывать медом и сажать голыми на муравейник. Жаль только, что Аранго так и не заговорил перед смертью. Транспорт с серебром, который его солдаты отбили у императорской армии, нам бы очень пригодился.

– В сокровищнице Максимилиана за семью замками еще многое сохранилось, поверьте мне. После ухода французов ему долго не продержаться. Те, кто сейчас оберегает его казну, быстренько выдадут императора вместе с сокровищами в распростертые руки «бескорыстных» республиканцев, но и, конечно, себе присвоят изрядную долю. Кстати, Максимилиан задумал «гениальный» стратегический маневр. Он выводит свою «мексиканскую армию» из столицы в Куэретаро и там будет отражать атаки Эскобедо.

Альварадо уловил в тоне командующего плохо скрытое удовлетворение.

– И вы, разумеется, согласились с императором, что столицу защищать нельзя и оплотом обороны должен стать Куэретаро?

– Мы не можем допустить, чтобы республиканский сброд обратил в руины великолепные здания, воздвигнутые по приказу императора. Что, если хуаристы подтянут осадные пушки? Гринго уже снабдили их достаточным количеством тяжелого оружия.

– Итак, Максимилиан отбывает, а его сокровища остаются… на ваше попечение! – Лусе обнажил зубы в акульей улыбке.

– Нет, черт побери! Я не смог убедить его, чтобы он разрешил мне остаться. Он считает, что предстоит решительное сражение и все генералы должны находиться рядом с ним. Но, поверьте, я найду возможность вернуться сюда в нужный момент.

– Вы можете поручить мне выполнять здесь мои обязанности?

Лусе надеялся, что Маркес ответит утвердительно.

– Не думаю, что сейчас это будет целесообразно. Из-за своих действий в Центральной Мексике в последние несколько месяцев вы приобрели, скажем так, отвратительную репутацию. Если б вам не удалось чудом пленить генерала Аранго, то я вообще не смог бы сохранить за вами чин.

Глаза Лусеро грозно сверкнули:

– Я не сделал ничего особенного, чтоб заслужить подобную репутацию. Разве вы, генерал, иначе действовали в Такубайе? Вы отдали город на разграбление, а женщин – на потеху солдатам, назвав их военными трофеями. Я командовал отчаянными ребятами-наемниками, которым нужна добыча. Император что-то начал забывать платить им вовремя. И слишком часто обозы с припасами стали почему-то перехватываться хуаристами.

Генерал взмахнул рукой, обрывая его речь:

– Да, да, конечно. Поэтому вы пускаете их на подножный корм, расплачиваетесь с ними женской плотью и разрешаете грабить церкви и лавки. Правильно поступаете, но вы так переусердствовали в своей работе, что хуаристы объявили награду за вашу голову. Ваш восхитительный метод расправы с Аранго был последней каплей, переполнившей чашу терпения Диаса. Ведь они были старыми друзьями. Боюсь, что армия Диаса продвигается вперед с внушающей тревогу быстротой, а он поклялся лично расправиться с вами.

Лусе выругался:

– Неотесанный мужлан! Подонок! Вшивая безродная дворняжка! Мы будем уже далеко от столицы вместе с грузом серебра, когда оборванцы Диаса только подступят к Мехико.

– Полковник, кажется, мне придется быть с вами более резким. В данный момент вы представляете собой помеху моим планам. Даже некоторые мои приятели-генералы из императорского штаба не против, чтобы вас поставить к стенке. Брать в плен неприятельских генералов похвально. Истязать их до смерти – это, по мнению «цивилизованных» приближенных нашего императора, преступление. Сейчас я приказываю вам спрятаться где-нибудь… там, где я смог бы отыскать вас, когда это понадобится.

– Я знаю, что император не желает видеть мою физиономию при дворе, – с досадой сказал Лусе. – Но я не ожидал, что и вы будете настаивать на моем изгнании.

– Это не так… – апатично возразил Маркес. – Я нуждаюсь в ваших особых талантах. Казначейство хорошо охраняется, а ваши люди подчиняются только вам, и зарекомендовали они себя отлично в этой войне. Мне бы не хотелось, чтобы хуаристский снайпер – или какой-нибудь другой снайпер – поймал вас в прицел, прежде чем мы сможем добраться до золотой жилы.

Лусеро изучал своего наставника проницательным взглядом. Его зрачки хищно светились. Пауза была тягостной.

Лусеро первым нарушил ее, напустив на себя беззаботный вид:

– Хорошо. Я вернусь в свое родовое поместье и поживу там месяц-другой. Ни одна живая душа не отыщет меня в этом логове. Любопытно, как мой братец и моя – вернее, теперь наша общая – женушка встретят меня.

Год закончился, начался новый, а ритм жизни в Гран-Сангре оставался прежним. Зерно убиралось с полей, а скот тучнел на зеленеющих пастбищах благодаря обильным зимним дождям. Штат Сонора как бы погрузился в спячку и почивал в мире после того, как хуаристы овладели Эрмосильо и Гуаймасом.

Мерседес договорилась о продаже небольшой партии скота торговцу из Эрмосильо за хорошую цену. Все в хозяйстве шло по положенному кругу, но каждый из домашних удивлялся долгому отсутствию хозяина. Его жена ощущала себя брошенной с того дня, как он ускакал из дома два месяца назад. Никто всерьез не верил, что хозяин вновь решил воевать за императора, и все лишь гадали, когда он вернется.

Все, кроме Хиларио и прочих хуаристов среди слуг и батраков и самой Мерседес. Она получила словесное послание, что он находится на границе у Хуареса и все вести о его гибели – специально сфабрикованная ложь.

Она ни с кем не пыталась связаться. Получать распоряжения от республиканцев было противоестественно ее жизненным принципам, которые были привиты ей с детских лет, отказ сотрудничать с хуаристами мог вылиться в смертный приговор ее любимому человеку. Поэтому она предпочла ничего не делать, а только ждать.

Со временем до нее дошло и письмо, написанное лично им, и вот теперь она уединилась в библиотеке, чтобы в который раз уже перечитать его. Бумага почти истерлась до дыр и помялась.

Он подписался: «Твой супруг».

– Вероятно, потому, что он уже не желает пользоваться именем Лусеро, – прошептала она обреченно.

Кто он, этот незнакомец? И в какой зловещей интриге он замешан настолько, что его держат вдали от дома, от поместья, в которое он вложил так много труда и спас его от разорения? Его заслугой было то, что амбары теперь полны, что стада множатся, что Хиларио с помощниками подготовили на продажу отличных лошадей. За всем этим стоял он. А его нет.

Вернется ли он когда-нибудь? Мысль о том, что она навсегда потеряла его, ужаснула Мерседес, когда она вновь углубилась в изучение истертого листка, стараясь прочитать недосказанное между строк.

«Моя дражайшая Мерседес!

Пожалуйста, прости меня за то, что я не вернулся тотчас же. Я рассчитывал закончить свои дела на Севере очень быстро, но так не получилось… Я горько жалею о нашей размолвке перед отъездом. Пожалуйста, пойми, что у меня не было иного выбора. Когда я вернусь, то объясню все подробно. И тогда тебе решать – любишь ли ты меня по-прежнему. Я молюсь о благополучии нашего ребенка, о твоем благополучии, если Господу и тебе угодны мои молитвы. До тебя могут дойти слухи, что я убит по дороге в Эль-Пасо-дель-Норте. Но это неправда. Сейчас я не имею права сказать тебе больше. Только прошу, верь мне хоть чуть-чуть, хоть самую малость. Все остальное в руках Господних. И помни, что я люблю тебя!

Твой супруг».

Это была мольба о прощении – и не только за участие в хуаристских делах, но и за присвоение личины Лусеро. Уже не было возможности обманывать себя, подавлять в себе подозрения. Мерседес не имела права называть этого человека Лусеро. Он пишет, что откроет ей все по возвращении. Но хочет ли она услышать его объяснения? Сможет ли она выдержать потрясение, когда на свет Божий явится то, что до сих пор было окутано тьмой?

Мерседес пробовала молиться, но безуспешно. Подобно преступному королю Клавдию из «Гамлета», она чувствовала, что молитвы ее отвергаются небесами. Грех ее вызывал отвращение. Она прелюбодействовала с мужчиной, который не был ее мужем, и от него зачала ребенка. А самым омерзительно греховным было то, что она упорствовала в своей любви к самозванцу и будущее незаконное дитя свое уже полюбила с такой страстью, как никогда не стала бы любить ребенка, зачатого от Лусеро.

Ей следовало бы исповедаться в своем грехе падре Сальвадору, но она не осмеливалась. Священник потребует, чтобы она рассталась с любовником, выдала бы миру его самозванство. Тогда его, вероятно, арестуют, заключат в тюрьму, может быть, расстреляют. Такие мысли бросали ее в дрожь. И душевного покоя не принесет ей исповедь.

Она ждала его возвращения со страхом и трепетом. Ожидание было мучительным, как агония, и все же это было единственное, чем она жила в те дни.

По ночам Мерседес так страдала от одиночества, что сон никак не шел к ней, и она бралась за книги и читала почти до рассвета. Ей не хватало его близости, жара его тела, его магических прикосновений и того возвышенного душевного подъема, какой она испытывала во время их занятий любовью. Но еще больше ей не хватало его смеха, его голоса, оживляющего весь дом, простого общения с ним. Он был для нее одновременно и любовником, и другом. И отцом ее ребенка. И все же незнакомцем.

Ее живот стал заметно округляться. Ангелина суетилась вокруг нее, словно наседка, понимая, какая тоска гложет хозяйку. Все в доме с нетерпением ждали патрона, готовые к бурной и радостной встрече. Одна лишь Мерседес знала, что безоблачной идиллии пришел конец.

Мариано Варгас придержал коня и внимательно оглядел расстилающееся перед ним каменное плоскогорье. Его люди сменили щегольские ливреи с гербом Варгаса на тряпье, которое обычно носили солдаты из отрядов хуаристов. Они прятались в ущелье с отвесными склонами, примыкающем к старой караванной дороге под названием Эль-Камино-Реал, великому пути, проложенному при испанских королях через все огромную страну от Новой Мексики до Мехико.

Облачко пыли вдали указывало на приближение небольшого каравана. Среди повозок и всадников можно было различить скромный черный экипаж. В нем ехал человек, которого Мариано Варгас поклялся уничтожить.

Герман Руис, кому отсутствие правой руки не мешало быть лучшим наездником в Соноре, лихо остановил своего жеребца возле Мариано.

– Можем ли мы доверять этому хитрому дикарю Эмилио?

Варгас наладил подзорную трубу и приставил к глазу. Колонна, вытягивающаяся из-за горизонта, как бы сразу скакнула вперед на целую милю. До разгоряченных морд головных лошадей, казалось, можно было дотронуться. Пространство вокруг было абсолютно открытым – ни кустов, ни кактусов.

– Я вижу карету Хуареса! – торжествующе произнес Мариано и протянул подзорную трубу товарищу.

– Мне по-прежнему все это не по душе, Мариано. Твой отец…

– Мой отец мертв, – отрезал Мариано. – Убит одним из тех мерзавцев, кто сейчас скачет с Хуаресом. Но очень скоро всем им придется проститься с жизнью.

– Включая и предателя Эмилио. Тот, кто изменил своему знамени, недостоин жить на земле.

Варгас с циничной усмешкой пожал плечами:

– Мы хорошо ему заплатили. Жаль, что он не успеет все это потратить.

– А тебя не заботит молодой Альварадо?

– После того, как двоим людям из отцовской гвардии не удалось с ним покончить, я послал весточку генералу Меджиа, которого, разумеется, заинтересовал знатный гасиендадо, предавший императора. Генерал принял меры, чтобы Лусеро не добрался до маленького индейца. Мне доставлен подробный отчет о том, как с ним расправились.

– Вероятно, он действительно убит, раз старый дружок Хуареса Эмилио сохранил свой пост при президенте, – сделал вывод дон Руис, но язвительность и сомнения не покидали его.

– Нам остается только отправить на тот свет эту горстку бандитов, сопровождающих Хуареса.

Руис снисходительно улыбнулся:

– О, Мариано, дружище! Ты умело плетешь интриги, но война не твоя стихия. Предоставь позаботиться о бандитах мне и нашим солдатам. А ты только наблюдай.

Он повернул коня и на ходу отдал несколько коротких приказаний вооруженным сообщникам.

Презрительный отзыв Германа о военных способностях Мариано вогнал того в краску, но он промолчал и остался в укрытии за скальной глыбой, в то время как его товарищ расставлял людей на позициях для стрельбы по приближающейся колонне.

Внутри кареты Хуареса находился Николас Фортунато. В тесном пространстве его согнутые длинные ноги упирались в колени лейтенанта Монтойа. Молодой офицер, которому Ник оказал гостеприимство в прошлом году, казалось, совсем не удивился, встретив хозяина Гран-Сангре в лагере президента.

В самом деле, пробыв в обществе маленького индейца несколько недель, Ник пришел к пониманию того, как этот замечательный политик практически один поддерживал существование республики, начиная с 1857 года. Хуарес был человеком кристальной честности и высочайшей преданности своему долгу, был неутомим в работе, упрям и терпелив, прагматичен, когда это было нужно, но не шел ни на какие компромиссы, если они противоречили его принципам.

Республика образовалась согласно принятой народом конституции, и он был гарантом этой конституции, ее упорным и ревностным защитником. Потребности его были скромны, выносливость же велика. Эти же качества Хуарес воспитывал в людях, шедших за ним и сражающихся за него.

Николас подумал с досадой, что еще недавно громко расхохотался, если б кто-то высказал абсурдную идею, будто он согласится рисковать своей шкурой ради каких-то благородных идей вроде борьбы за свободу. И вот он как раз теперь этим и занят. Впрочем, он тут же себя поправил, что сражается не за свободу вообще или чью-то, а за собственную свободу.

– Мне повезло, что генерал Диас направил меня с докладом к президенту именно в такое благоприятное время, – поделился своими мыслями Монтойа.

Ник внимательно посмотрел на молодого офицера:

– Надеюсь, это послужит вашему продвижению по службе.

Боливар Монтойа пожал плечами:

– Кто знает? Но подумайте, какой шанс мне выпал на долю! Как часто человеку предоставляется возможность изображать президента?

Он смахнул воображаемую пылинку с черного, наглухо застегнутого сюртука и поправил на голове высокий цилиндр.

Фортунато вытер пот рукавом рубашки, так как в тесном экипаже духота была неимоверной.

– Вы совсем на него не походите.

Боливар усмехнулся:

– Неужели вы думаете, что злоумышленники подберутся настолько близко, чтобы это разглядеть, прежде чем мы набросим на них сеть?

– Как сказал Гамлет: «Время покажет». Скалистое ущелье там впереди – наилучшее место для засады на всем пути до столицы. Мы должны продержаться, пока наши отряды, посланные на фланги, не окружат их.

– Эта штука обеспечит нам нужное время, я так думаю. – Монтойа наклонился и нежно погладил новейший многоствольный пулемет, лежащий на полу у их ног.

Оружие, и в придачу к нему Ника, скрытно поместили в экипаж перед выездом из Чиуауа, где настоящий Хуарес остался в надежном убежище. Монтойа, одетый в костюм президента, спрятав лицо под опущенными полями шляпы, при большом стечении народа уселся в карету и якобы отправился в длительный переход до самого Дуранго. Сейчас они как раз пересекали границу между двумя штатами.

Внезапно прогремел выстрел, и тут же раздался чей-то крик. Монтойа распахнул дверцу кареты, которая, резко повернув, встала боком поперек дороги. Николас вскинул тяжелый пулемет и открыл огонь по массе вооруженных до зубов оборванцев, устремившихся к карете.

Пулемет изрыгал дым, а оглушительный шум, производимый им, заполнял замкнутое пространство экипажа. Ник бешено содрогался вместе с дьявольским смертоносным оружием. Сквозь раскаленный чад двое мужчин взглянули друг на друга и обменялись улыбками, когда атакующие всадники стали падать в устрашающей последовательности, словно костяшки домино от щелчка неосторожной руки.

Николас разглядел Германа Руиса, выкрикивающего приказы своим людям отступить и перегруппироваться.

– Это один из главарей, но где же самая коварная лиса? Где Варгас? – бормотал вслух Ник, всматриваясь в царящий вокруг хаос.

Тут он увидел, как одинокий всадник пулей вылетел из узкой горловины ущелья и помчался в противоположную от сражения сторону.

Ник завопил, перекрывая грохот и треск стрельбы, обращаясь к Монтойа:

– Ради Бога, не пристрели меня ненароком!

Он выпрыгнул через противоположную дверцу кареты и очутился на открытом пространстве. Маленький эскорт хуаристов, сопровождающий карету, разбежался по сторонам и укрылся в расщелинах и канавах, вырытых по обочинам дороги. Некоторые, прячась за трупами убитых лошадей, пытались отстреливаться. С востока и запада приближались отряды подкрепления, беря в клещи то, что осталось от шайки Германа Руиса.

Фортунато схватился за поводья мятущегося по полю боя коня, потерявшего своего всадника. Взлетев одним прыжком в седло и пустив лошадь диким галопом, он прорвался сквозь толпу ошеломленных врагов, безуспешно пытавшихся задержать его пистолетными выстрелами и взмахами сабель.

Только в адском кошмаре могла привидеться такая скачка.

Бежавший от сражения Варгас имел значительную фору, но Ник неуклонно настигал его.

– Куда же ты, Мариано? Нельзя бросать своих товарищей! – вопил Ник, все ниже склоняясь к шее коня и заставляя несчастное животное развивать немыслимую скорость. Он слился вместе с конем в единое существо, вытянувшееся в тонкую линию и подобное стреле, выпущенной из лука.

Варгас хорошо держался в седле, но в скорости он явно проигрывал стремительному Фортунато. С первых же минут погони это стало ясно и преследователю, и преследуемому. Плато все круче подымалось ввысь, и все чаще попадались на пути скопления камней. Опасаясь угодить в рытвину или в звериную нору, Варгас упорно держался середины наезженной и утрамбованной колесами и копытами дороги, но с каждым подъемом расстояние между ним и Фортунато сокращалось. Несколько раз он оглядывался, желая узнать, кто его преследует. Выкрики Николаса до него не долетали, голос уносился ветром.

Когда же лицо Ника, чуть приподнявшегося над лошадиной шеей, возникло перед его взором, он в суеверном ужасе побледнел. Выхватив пистолет из прикрепленной на бедре кобуры, он поспешно выстрелил, но, подброшенный вверх неожиданным прыжком коня, безнадежно промахнулся. Его преследователь подобрался еще ближе. Отчаяние заставило Варгаса задержать бег и расчехлить ружье, но, прежде чем он смог прицелиться, враг настиг его.

Они оба рухнули на землю, когда Ник на всем скаку перекинулся со своего коня на лошадь Мариано и вырвал ружье из его рук.

Земля, на которую они упали, была камениста и тверда, причем Ник оказался внизу и принял всю тяжесть падения на свое правое плечо. Варгас откатился в сторону, жадно ловя ртом воздух и шаря испуганным взглядом в поисках утерянного оружия. Но тут, несмотря на переживаемый им ужас, он все же вспомнил, что в пистолете у него еще есть несколько зарядов.

Со злобной гримасой он достал пистолет и выстрелил. Ник перекатился на левый бок, одновременно доставая свой револьвер. Два выстрела слились в один – Варгас промахнулся, Ник – нет.

Исцарапанный и почти бездыханный, с онемевшей после падения правой половиной тела, он, превозмогая нахлынувшее на него свинцовое оцепенение, попытался встать на ноги. Еще выстрел, теперь уже ружейный, прозвучал у него за спиной, и эхо прокатилось по холмам. Он ощутил тупой сильный толчок, знакомый ему после тех многих раз, когда его ранили.

«Это плохое ранение. Самое плохое из всех, какие я получал…»

Вновь падая на каменный панцирь старой испанской дороги, он увидел, как лейтенант Боливар Монтойа берет на прицел и стреляет в Германа Руиса. И убивает наповал. «Парень в самом деле получит повышение в чине после этой авантюры», – успел подумать Ник, теряя сознание.

Ему явилась Мерседес. Ее прекрасное лицо склонилось над ним. Но прежде, чем умереть, он страстно пожелал услышать, как она произнесет его настоящее имя.

– Николас… Ник… Ник…