Ускользающие тени

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Леди Сара Леннокс решила, что полночь — чертовски одинокое время, особенно когда ты один бодрствуешь в то время, как остальной дом спит. Тем не менее ей было необходимо завершить письмо к Сьюзен, чтобы отправить его утренней почтой, ибо события разворачивались самым неожиданным образом. В своем стремлении раздобыть сведения о персоне французского маркиза — так Сара прозвала элегантного незнакомца — она не только привлекла его взгляд, но и внимание, и мистер Томас Чарльз Банбери, денди из Бартон-холла в округе Бартон и Милденхола графства Суффолк, предпринял самое бурное преследование, какое доводилось испытывать Саре.

«Он, что называется, преследовал меня повсюду, когда бы я ни оказалась в городе, и я старалась, как и следовало, избегать его. В Лестер-Хаусе вместе с моей сестрой мы трижды меняли место, и всякий раз он оказывался поблизости. Вечером мы отправились в театр, но уже через минуту после того, как мы сели, он появился в ложе напротив — согласись, это весьма странно. Моя сестра, не лишенная сообразительности в подобных вопросах, решила, что он немедленно объяснится, но я не согласилась с ней — да и почему это могло произойти? Кроме того, говоря о людях, которые вступают в брак ради богатства и положения в обществе, он упомянул, что жаждет вступить в брак с утонченной женщиной, которая бы так страстно любила его, что согласилась бы жить с ним даже в шалаше, ибо он беден как церковная мышь. Я приняла это за намек на то, что он не намерен жениться, и ответила: „Тогда, вероятно, вам не следует жениться второпях, ибо не так-то легко встретить столь бескорыстную особу“. Кажется, я была слегка рассержена, ибо он осведомился, что случилось, но, как ты можешь предположить, я не стала ничего объяснять. Он рассердился или погрустнел — не знаю, которое из двух чувств овладело им, ибо ответил очень коротко и помог мне сесть в карету. С тех пор я не, видела его. Ты, вероятно, хочешь узнать, какого мнения я об этом разговоре, но он велся довольно громко и равнодушно, с обычными намеками: он говорил, что яему нравлюсь, постоянно спрашивал, куда я намерена направиться и когда вновь буду в городе, чтобы он мог увидеться со мной, и так далее.

….Он получил свободный доступ в наш дом, явившись повидать Сте и потолковать о политике с мистером Фоксом. Мне он показался более настойчивым, чем лорд Шелбурн. Со времени встречи в театре мы так и не виделись наедине. Вероятно, я уже надоела тебе скучным письмом, но это как раз тот случай (поскольку их обычная манера — затягивать дело), когда решать предстоит тебе, поэтому я продолжаю».

Однако Сара не стала продолжать. Отложив перо, она обхватила голову руками, потом потянулась и зевнула. Было уже поздно, она устала, и тем не менее письмо к Сьюзен о чувствах к Чарльзу Банбери, как представился маркиз, требовало завершения.

Некоторое время назад девушки решили между собой, что Сьюзен обязана помочь Саре, когда дело дойдет до выбора супруга. Памятуя о поведении его величества, обе сочли предложение графа Эрролла просто шуткой, но с красавцем Банбери дело обстояло иначе. Опасаясь потерять еще одного поклонника и, что еще хуже, уронить свое достоинство в глазах бдительного бомонда, Сара решила воспользоваться советом Сьюзен. Насколько ей было известно, ни один человек в Лондоне не смог заметить даже признака внутренних мучений, которые терзали Сару с тех пор, как король предпочел ей другую. Больше не заботясь о том, что случится с ней, если она будет продолжать вести себя беспечно, она достигла состояния, когда брак с кем-либо, предпочтительно с привлекательным и достойным человеком, казался ей самым желанным событием. Предвкушая, каким будет лицо Георга в утро публичного оглашения ее помолвки, Сара поднесла письмо поближе к свету.

Поскольку многое из того, что она хотела написать, не было предназначено для посторонних глаз, Сара и Сьюзен пользовались прозвищами для трех претендентов на руку Сары. Георга они называли в письмах Принцем Очарование, графа — Аяксом, а Чарльза — Маркизом. Перечитав свое письмо и убедившись, что она нигде не упомянула настоящих имен, Сара наконец направилась спать. Однако сон не приходил, и в темноте Сара мысленно представляла холодное лицо Маркиза, в тот момент, когда он помогал ей сесть в карету.

И Кэролайн, и мистер Фокс были твердо уверены в том, что его замечания о браке с утонченной женщиной были намеком на предложение и что Саре следует серьезно задуматься над этим, но она не соглашалась с ними. В поведении Чарльза Банбери было нечто неуловимое, что смущало ее. В глубине души Сара подозревала, что он страдает от врожденного тщеславия, что он влюблен только в себя — в свою одежду, великолепные волосы, свисающие длинными локонами на уши, привлекательные черты лица, и что ее, Сару, еще недавно так горячо преследуемую самим королем, он считает идеальной спутницей в городе, необходимой для удовлетворения собственной гордости. Тем не менее Чарльзу не понравилось, когда она заговорила о поспешном браке. Неужели он принял ее слова за отказ и переменил свои намерения?

Глубоко вздохнув, Сара перевернулась и вновь попыталась силой заставить себя спать, но перед ее глазами вновь появились неприятные сцены. Почему она до сих пор думала о человеке, лишившем ее невинности, до этого дня разрывалась в своих робких воспоминаниях о нем между любовью и ненавистью? Если доверять придворным сплетням, его величество был весьма доволен Шарлоттой — ходили слухи, что безобразная королева уже беременна. Казалось, эта пара полностью предалась радостям семейной жизни, какими бы скучными они ни были. Без всякой горечи Сара предположила, что подобная скука как нельзя, лучше подходит мужчине, некогда столь любимому ею.

— Со мной он жил бы совсем иначе, — пробормотала она в подушку. — Я бы заставила Принца Очарование придерживаться приличий.

Затем Сара задумалась о том, неужели она неправильно себя ведет и мужчины находят се слишком вызывающей — конечно, другие, но не Аякс, безмозглый вертопрах, которого просто не следовало принимать всерьез. Не придя ни к какому утешительному заключению, она, наконец, заснула и в своих кошмарах видела, что вышла замуж за короля, что в Сент-Джеймсском дворце появился великолепный двор, средоточие мудрых и привлекательных мужчин, где изысканность и веселье шли рука об руку, а все присутствующие восхищались прекрасной королевой, чья простота в обращении и грация вызывали зависть всех придворных дам.

К тому времени, когда она вернулась из аэропорта Хитроу, наступила полночь, и особняк в Филимор-Гарденс казался самым пустынным и одиноким местом на земле. Стоя в спальне посреди нагромождения чемоданов, Сидония расплакалась. Никогда еще со времени переезда квартира не казалась ей такой пустой и унылой, что по странной ассоциации было связано с ушедшим счастьем.

Сидония знала, что причиной ее подавленности не было недосыпание. Из Пулково, санкт-петербургского аэропорта, она вылетела в семь часов вечера. Ее провожали Василий и Алексей, который утирал глаза рукавом и назвал ее «великим и гениальным музыкантом», прежде чем поцеловать в обе щеки. Странно, но в Хитроу она оказалась в десять вечера, потеряв на перелет два часа. Несмотря на то что в Лондоне еще была полночь, внутренние часы Сидонии подсказывали, что уже два часа утра и самое время лечь в постель. Однако ее еще переполняло возбуждение, и Сидония знала, что не успокоится, по крайней мере, еще час. Еще со времен своих первых концертов она научилась хитрости оставаться на ногах до полной усталости, чтобы в конце концов как следует отдохнуть. Сидя в кухне и потягивая чай, Сидония мысленно вспоминала гастроли в России.

По великому множеству причин они были одними из самых успешных в ее жизни. Ошеломляющее сочетание обширных владений царей, Доброжелательных людей, всеми силами старающихся показать, как высоко они ценят искусство музыканта, и, разумеется, неукротимый характер одаренного множеством талантов Алексея создали незабываемое впечатление.

Единственное скверное воспоминание было связано с Наиджелом, как и следовало ожидать. После проведенного с ней ужина, на котором Найджел мало ел, зато пил слишком много водки, он возжелал разделить с ней постель. Настойчиво преследуя ее до самого номера в отеле, он прижал бывшую жену к стене, закрыв ее рот вонючими и слюнявыми поцелуями. Отпустив ее руку, чтобы расстегнуть брюки, он дал Сидонии возможность высвободиться, отчаянным ударом отбросить его прочь и ускользнуть. Оглянувшись через плечо в дверях своего номера, Сидония увидела, что ее бывший муж лежит на полу номера, а его брюки спущены до лодыжек и выставляют на обозрение кошмарные белые и длинные трусы.

Единственным московским знакомым, чей адрес знала Сидония, был Алексей. Она добралась до его дома на такси и провела там ночь, вздрагивая от облегчения, попивая отличное шампанское с черной икрой. С рассветом, когда россияне уже собирались на работу, Сидония с Алексеем затеяли импровизированный концерт — она играла на фортепиано, он на скрипке. Под конец он проводил ее до отеля, поднялся вместе с ней в номер, где Найджел еще приходил в себя, ползая по полу в спущенных брюках. Вернувшись к стойке администратора, Алексей под неудержимый смех Сидонии позвонил в номер по внутреннему телефону.

— Доброе утро, — сказал он. — Это мистер Белтрам? С вами говорят из КГБ. Мы следили за вами. Сейчас вы находитесь в комнате женщины, на вас большие широкие трусы. За такое преступление вы будете сосланы в Сибирь на восемьдесят два года. Убирайся оттуда живее, жирный ублюдок!

Возбужденные шампанским, бессонной ночью, новый знакомством, они позавтракали вдвоем, а затем Сидония отправилась на обычную четырехчасовую репетицию. День начался прекрасно, живо напомнив ей студенческие времена в Париже, где тяжелая и упорная работа соседствовала с безудержной удалью и весельем.

Когда пришло время уезжать в Санкт-Петербург, Сидония была опечалена перспективой расстаться g Москвой, однако захватывающий вид Зимнего дворца, загадочного как сон, и Эрмитажа, выстроенного Екатериной Великой для ее коллекции, слегка возместили утрату. Телефон в номере Сидонии зазвонил глубокой ночью после ее концерта в легендарной Малахитовой комнате, где, последняя русская императрица, обреченная на гибель в грязном подвале, переодевалась к церемонии свадьбы.

— Говорят из КГБ, — произнес знакомый голос. — Вы носите трусы? Если нет, вы будете приговорены к сорока девяти годам ссылки в Сибирь без права переписки.

— Такое ужасное наказание мог придумать только Алексей, — ответила она. — Откуда вы?

— Снизу, из холла. Надеюсь еще раз увидеться с вами.

Эти милые глупости и фривольное обращение заставили ее вспомнить о Финнане. Сидония виновато подумала, что так и не дозвонилась до него в, ночь перед его вылетом в Канаду. Но тут она могла пенять только на российские телефонные сети. Линии в отеле были ограничены, к автоматам тянулись огромные очереди, кроме того, ее предупредили о шестичасовой задержке разговора. Будь она в Москве, Сидония могла бы попросить Василия связаться с Лондоном из своей конторы, но в Санкт-Петербурге она никого не знала и была вынуждена ждать. К тому времени, как ее соединили, в Лондоне было уже одиннадцать вечера, и на другом конце провода раздался голос в автоответчике.

— Если ты услышишь меня, я хочу, чтобы ты знал: я ужасно скучаю по тебе. Гастроли проходят с огромным успехом, я напишу тебе, как только вернусь. Я люблю тебя, Финнан, я действительно тебя люблю, — на одном дыхании выпалила Сидония, удивляясь, откуда у нее взялась смелость: возможно, на нее так действовала атмосфера этой в чем-то еще дикой страны, а может быть, освежающее общение с Алексеем так воодушевило ее. Но какой бы ни была причина, сообщение уже было записано на автоответчик Финнана.

В течение последних десяти дней гастролей Сидония пришла к убеждению, что молодой скрипач увлекся ею. Иногда, даже во время выступлений, она видела, как его славянские глаза с необыкновенным блеском следят за ней, поэтому даже не сомневалась в том, что может угадать его мысли. Несмотря на чувства к Финнану, Сидония была совершенно очарована юностью и энергией Алексея, которые способны были увлечь любого человека, близко знакомого с ним.

В последний вечер он пригласил ее поужинать в компании Василия, прибывшего из Москвы.

— Как романтично это звучит! Я бы хотела отправиться на нем, — сообщила Сидония двум русским собеседникам.

— В следующий раз обязательно отправитесь, если только этот «следующий раз» состоится, — ответил Василий. — Я уверен в этом, Сидония. Завтра я напишу Роду и попрошу устроить еще одни ваши гастроли.

— В следующий раз, — негромко добавил Алексей, — будет наш медовый месяц, мы умчимся на этом поезде в царство снегов и исчезнем там, на целые недели.

Она рассмеялась, хотя дрогнувший голос скрипача подсказал ей, что сказанное нельзя принимать только за шутку. Но теперь он остался в России, Финнан работал в Канаде, и даже кот еще пребывал в пансионе.

— Опять одна, — вслух произнесла Сидония, распаковала туалетные принадлежности и направилась в ванную, твердо решив забыть все и хорошенько выспаться.

Сообщение о помолвке появилось в начале февраля: «Герцог и герцогиня Ричмондские имеют честь объявить о предстоящем браке между их сестрой, леди Сарой Леннокс из Холленд-Хауса, Кенсингтон, и Томасом Чарльзом Банбери, эсквайром, членом парламента от Бартонхолла, Бартон и Милденхолл, графство Суффолк».

Объявление вызвало шумные пересуды, ибо юная пара была слишком красива и богата, или в будущем могла стать богатой. Хотя в настоящее время у Чарльза Банбери было больше долгов, нежели денег, он являлся наследником титула баронета, огромных поместий и прочих реальных благ. Некоторые считали, что этот брак «заключен на небесах», но другие подозревали, что Сара приняла предложение красавца назло королю, в то время как Гораций Уолпол ехидно замечал, что Банбери женится, дабы «показать, что он мужчина». Тем не менее никто не осмеливался попросить его объяснить суть этого замечания.

Приверженцы мистера Банбери считали, что он мог бы выбрать себе более могущественную в политическом отношении семью, чем та, из которой происходила его невеста. Чарльз вступил в знаменитый Литературный клуб Джонсона. Но истинной его любовью не были ни политика, ни литература, ибо французский маркиз питал особую склонность к скачкам и нигде не чувствовал себя более счастливым, чем когда сидел на ипподроме, окруженный подвизающейся там братией. Лошади были для него всей жизнью. Да и Сара знала в них толк. Действительно, она была приятно удивлена, узнав, что такой щеголь, как ее будущий муж, способен так воодушевляться и проявлять чудеса сообразительности, когда дело доходило до покупки и подбора лошадей. Политические противники называли Чарльза «цыплячьим оратором» и «хилым Геркулесом», но в том, что касалось скачек, он считался признанным авторитетом.

— Ты любишь его? — шепотом спрашивал Чарльз Джеймс у своей тети.

— Конечно, — с подозрительным жаром ответила она.

— Значит, он способен сделать тебя счастливой?

— Почему бы и нет? Ведь он — самый элегантный мужчина в столице.

— Элегантность — это еще не все, — сдержанно ответил мальчик, помедлил и добавил: — Но ведь Чарльз не слишком элегантен, верно, Сэл?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, — беззаботно ответил племянник и отказался продолжать разговор.

Погода переменилась, и началась оттепель, живот королевы округлялся и рос как на дрожжах, Сара примеряла свадебное платье, а король внезапно и странно заболел. Совершенно неожиданно его одолела сильная простуда, которая не поддавалась обычному лечению. Болезнь вызывала резкий кашель, сопровождающийся давлением в груди, которое его величество описывал как «острое колотье». Семь раз у него открывалось кровохарканье, для его лечения трижды приходилось пользоваться мушками.

Почему-то эта болезнь вызывала у всех тревогу, но никто, даже придворные врачи, не могли точно сказать почему. Ее таинственные осложнения оставались непонятными, и некоторые придворные придерживались мнения, что это наказание королю, посланное за столь недостойное пренебрежение чувствами Сары Леннокс. Пришел май, и невеста, пока еще с обожанием взирающая на своего красавчика-жениха, перестала считать дни и приготовилась идти к алтарю, но не на величественной церемонии королевского бракосочетания, а в простом венчании в часовне Холленд-Хауса.

Она пробудилась от покалывания в пальцах и странной пустоты в животе, которая убедила Сидонию, что здесь вновь замешаны потусторонние силы и что в этот день она обязательно увидит Сару. Но, как бы она ни была очарована видениями прошлой жизни, другим временем, текущим параллельно ее собственному, сегодня Сидония чувствовала необычный испуг и беспокойство. Она поняла, как много значило для нее легкое отношение Финнана ко всему неестественному, каким спокойствием веяло от его ирландских манер. Внезапно она встревожилась при мысли, что в последующие шесть месяцев ей некому будет поведать обо всех странных или пугающих событиях, случившихся с ней. Сидония тосковала по Финнану не только из-за утраты его дружеской привязанности и соседства, его любви и нежности, но и потому, что для нее он был воплощением здравого смысла.

Начиналось воскресенье, однако с этим днем у Сидонии не было связано особых радостей. Из других квартир не доносилась музыка, Дженни не было дома, или же она сегодня не стала печь домашний хлеб, так как запаха его не ощущалось. По комнате вдруг пронесся ледяной ветер, и, медленно и неохотно поднявшись с постели, Сидония отправилась включить центральное отопление и убрать свой запущенный дом.

Ее ждала пачка корреспонденции, и одно письмо с канадской маркой она вскрыла немедленно. Письмо было таким, как она и ожидала, — написанным рукой Финнана, нежным, но очень кратким:

Сидония забрала письмо с собой в ванную и перечитала его, погрузившись в пухлую пену. Мягкую улыбку у нее вызвал постскриптум: «Постараюсь позвонить тебе в первое воскресенье после твоего возвращения, вечером. По английскому времени будет примерно шесть вечера (а здесь — около двух часов дня). Надеюсь застать тебя дома».

Несколько фраз письма заметно задели ее — описание доктора Джинни О’Рурк было слишком восторженным, чтобы пропустить его, хотя Сидония утешалась мыслью о том, что, вероятно, эта женщина замужем. Кроме того, Финнан не упомянул о ее страстном сообщении на автоответчике, высказанном под влиянием матушки-России и баловня-гения Алексея. Но Сидония уверила себя, что ирландец, скорее всего, просто не слышал сообщения — эта мысль льстила ей больше, чем жестокая догадка о том, что он пренебрег им. Обрадованная возможностью поговорить с ним сегодня вечером, Сидония позвонила родителям, сообщила, что вернулась и что с ней все в порядке, и отправилась забрать домой кота, подавляя неистовое желание завернуть по дороге к Холленд-Хаусу.

День свадьбы был ясным и теплым, золотое солнце пронизывало парк; часовня, расположенная в западном крыле возле библиотеки, и ведущая к ней галерея были увешаны гирляндами цветов. На скамьях расселись элегантно одетые гости, среди них было немало настоящих франтов. Герцогиня Ричмондская, Прелесть, сидящая в первом ряду, привлекала всеобщие любопытные взгляды, хотя и не особенно старалась затенить свою золовку, Эмили Килдер. Великолепно разодетый герцог ввел в часовню невесту, а мистер Фокс, которому отказали в роли посаженого отца, удовлетворился мыслями о прекрасной партии для Сары и о том, что все мало-мальски политически значимые фигуры присутствуют в часовне.

Доктор Фрэнсис, бывший капеллан Холленд-Хауса, был приглашен провести церемонию, и это оказалось очень кстати, поскольку раньше он учил всю молодежь дома, в том числе давал им уроки любительской драматической игры. Теперь он стоял в полном облачении, с Библией в руке, ожидая, пока невеста закончит свой туалет.

Было решено, что Сара пройдет до часовни по двору кружным путем, заходя в дом только в том случае, если испортится погода. Поэтому все слуги выстроились возле лестницы в холле и, пока невеста спускалась вниз в своем платье из серебряной парчи, обшитом белоснежным кружевом, приветствовали ее радостными криками и открыли парадную дверь, как только шествие достигло ее.

Невесту сопровождали две подружки — леди Сьюзен Фокс-Стрейнджвейз и младшая сестра Сары, леди Сесилия Леннокс, которой недавно исполнилось двенадцать лет. Обе они были одеты в платья цвета лаванды, подчеркивающие красоту невесты, которую сегодня мистер Фокс нашел совершенно обворожительной. Со странным чувством тревоги Сара взяла под руку своего брата, герцога Ричмондского, и спустилась по полукруглым ступеням, ведущим во двор. Ей казалось, что она чувствует странный ветер, уже прочно связанный в ее представлении с появлением женщины-призрака. Направляясь к часовне, Сара несколько раз беспокойно оглянулась через плечо.

— Если ты ищешь короля, то его здесь нет, — усмехнулся ее брат. — Он здорово болен и, скорее всего, думает о похоронах, а не о свадьбах.

— Какие ужасные вещи вы говорите!

— Об этом все говорят.

Звук органа прервал беседу, и невеста решила не отвечать. Подняв подбородок, она гордо вступила в часовню и прошествовала к алтарю, где ее ожидал жених, разодетый, как и подобало денди, в пурпурный атлас. Улыбнувшись, Сара повернулась, чтобы передать свой букет летних цветов Сьюзен, и тут же заметила блеск знакомых волос. Ее глаза округлились от испуга.

Незнакомка стояла в дальней части церкви, позади скамей, и на ее лице было обычное полуиспуганное, полувосторженное выражение. Сара хотела закричать, что в часовню пробралась неизвестная женщина, что это призрак, явившийся без приглашения посмотреть на церемонию, но было уже поздно: доктор Фрэнсис заговорил. Посмотрев прямо в глаза незнакомке, чтобы дать ей понять, что ее присутствие замечено, Сара повернулась и сосредоточилась на важном таинстве бракосочетания.

Принеся домой Кэтги-Скарлатти и утешив его банкой сардин, Сидония вновь вышла из дома, невольно направившись в сторону Холленд-Хауса.

Стоял холодный сентябрьский день, под ногами шуршали листья, небо приобрело прохладно-голубой оттенок лепестков ирисов. Сидония прошла по аллее Холленд и повернула налево, войдя в парк по дорожке, ведущей к комплексу молодежных гостиниц. Повсюду бродили люди — любовались цветами, вдыхали ароматный воздух, шумели, вызывая, у Сидонии досадливое желание остаться одной, чтобы как следует представить себе былую роскошь особняка.

Вероятно, это желание сбежать подальше, от людей заставило ее повернуть во двор, к пожарному входу в гостиницу, к двери, в которую она входила тогда, когда впервые увидела Сару Леннокс. И этого оказалось достаточно, чтобы Сидония опять попала в прошлое, ибо впереди нее показался идущий быстрым шагом слуга в костюме восемнадцатого века.

До нее доносились веселые звуки музыки и смеха, резкие возгласы восхищения. Весельем был почти ощутимо напоен весь воздух. Невидимая толпой празднично одетых людей, Сидония проскользнула в дальний конец украшенной цветочными гирляндами часовни, в которой низко гудел орган, а священник в полном облачении стоял у алтаря напротив жениха, сидящего спиной к собравшимся.

Эта спина была стройной и горделиво выпрямленной, облаченной в пурпурный атласный камзол, .прихотливо украшенный лиловым кружевом. Сидония пыталась представить себе лицо обладателя такой спины, но тут. он повернулся и взглянул прямо на нее. Уверенная, что ее не видят, Сара продолжала в упор разглядывать жениха, догадываясь, что это должен быть сам знаменитый Чарльз Банбери, мужчина, за которого Саре было суждено выйти замуж.

Он казался невероятно привлекательным — отрицать это было невозможно. Правда, немного бросался в глаза тонкий породистый нос Банбери, но впечатление скрашивали блестящие темно-голубые глаза и красиво очерченный рот. Интересно, что кисти его рук были квадратными и крепкими в отличие от тонкой и изящной фигуры. Сидония подумала, что этот человек с легкостью умел объезжать лошадей.

Внезапно воздух наполнился острым запахом цветущей сирени и в часовню вошла Сара, изящная, как всегда, с украшенными цветами смоляными кудрями и жемчужным ожерельем, тусклым на фоне ее белоснежной кожи. Семнадцатилетняя невеста выглядела невыразимо прелестной.

Она прошла к алтарю, не замечая Сидонию, — музыкантша сразу поняла это. Но, когда невеста передавала букет хрупкой девушке, которой могла быть только Сьюзен, ее прекрасные глаза заметили непрошеную гостью. Невеста застыла в неподвижности, на ее лице была заметна борьба чувств, и все же, пожав плечами, она отвернулась, положив руку на локоть своего великолепного жениха, чей томный вид ничуть не изменился от нежного прикосновения Сары.

Помня, как страдал король, Сидония испытывала отчаянное, но беспомощное сочувствие к юным возлюбленным, Сара и Георг теперь были безвозвратно разлучены, у каждого из них был супруг, не только не способный полностью, понять их чувства, но и разделить присущую им страстную любовь.

Сидония повернулась, покидая брачную церемонию, желая поскорее оказаться в собственном времени и знакомом уюте квартиры. Но на этот раз вернуться оказалось трудно, и Сидония бродила по парку, слыша шум свадебного застолья, льющийся из окон особняка, до тех пор, пока не стемнело и вдалеке внезапно не послышался шум уличного движения на Кенсингтон-Хай-стрит.

Почему-то ее потрясло то, как трудно оказалось вернуться в свое время, и звук голоса Финнана, раздающийся изнутри пустой квартиры, показался таким невероятным и неожиданным, что Сидония буквально вбежала в дом, споткнувшись об огромную корзину алых роз, поставленную перед дверью. Разумеется, включился автоответчик, трубку поднимать было слишком поздно, поэтому она беспомощно стояла, слушая, как врач говорит: «Я попробую перезвонить в другой раз. Надеюсь, наконец, услышать тебя», — и связь прервалась. Взглянув на часы, Сидония с ужасом заметила, что уже шесть вечера. Затем она вспомнила о цветах и вернулась к двери, чтобы внести их, отчаянно надеясь, что цветы прислал Финнан.

На прикрепленной к букету карточке значилось: «Сожалею о своем дурном поведении. Ты простишь меня? Я по-прежнему тебя люблю. Найджел».

— Да какого черта мне нужна твоя любовь! — выкрикнула Сидония.

— В этот момент вновь зазвонил телефон, и она выключила автоответчик, торопливо сняв трубку и мельком подумав, что это Финнан еще раз решил попытать удачу;

— Да, — едва переводя дыхание, ответила она.

— Сидония? — ответил липкий голос Найджела. — Это ты?

— Конечно — досадливо проговорила она. — А кого ты ожидал услышать?

— Я не узнал твой голос — мне показалось, что ты задыхаешься. Я только хотел узнать, принесли ли цветы.

— Да, спасибо, — Сидония попыталась говорить обычным голосом. — Только, Найджел, тебе не следовало посылать их.

— Нет, я был просто обязан — я вел себя отвратительно. Но я хочу вернуть тебя, я тебя все еще люблю. Давай вновь начнем встречаться.

— Мне противно твое благодушие. Нет, нет и нет! Наши отношения кончены навсегда, Найджел.

С этими словами она повесила трубку. Но телефон зазвонил вновь почти сразу, и Сидония включила автоответчик.

— Так просто я не сдамся, — проговорил голос Найджела. — Я все так же люблю тебя и ничего не могу с собой поделать. Я верну тебя во что бы то ни стало, Сидония.

Послышался щелчок и короткие гудки — он повесил трубку. Перемотав пленку, Сидония с ужасом поняла, что сообщение Найджела при записи стерло сообщение Финнана. И хотя она сразу же включила воспроизведение, но смогла услышать только последние несколько слов врача: «…надеюсь, наконец, услышать тебя».

Черт бы тебя побрал, Найджел, с досадой подумала она и, присев к столу, принялась за письмо в Финнану.

Но странные впечатления сегодняшнего дня утомили ее больше, чем предполагала Сидония, поэтому она просто сидела, уставившись на чистый лист бумаги. Где-то на другом уровне времени Сара Леннокс, вероятно, уехала в свадебное путешествие с красавцем Банбери. Где-то она проводила брачную ночь с мужчиной, которого выбрала вместо короля. Уже зная, к чему привел такой выбор, Сидония тяжело вздохнула.

— Что это было? — внезапно спросила Сара.

— Что? — удивился Чарльз, бледное лицо которого виднелось среди подушек, а батистовая ночная рубашка делала его еще белее.

— Кто-то вздохнул здесь, в комнате. Я слышала.

— Что за вздор! Ложись.

Они все еще были в Холленд-Хаусе: свадебное пиршество затянулось до поздней ночи, и выезд в Суффолк пришлось отложить. Но, чтобы компенсировать эту досадную неожиданность, молодой паре была отведена самая величественная комната, в которой обычно останавливался герцог Ричмондский, с огромной постелью, поспешно украшенной цветами перед брачной ночью.

— Вы уверены, что это не вы вздохнули?

— Я не слышал никаких вздохов, Сара, — просто пролетел ветер.

— Как мило вы говорите! — ответила она и бросилась в постель, разметав по подушке распущенные черные волосы, и прижавшись к груди мужа.

Он обнял ее и поцеловал вяло и без особой охоты, а затем без любви, без страсти исполнил супружеский долг, который был совсем не похож на то, что происходило между королем и Сарой, хотя в то время оба они были невинны.

При слабом свете свечи Сара разглядывала своего мужа, чье лицо при тусклом освещении казалось еще более изящным. За всю жизнь она еще не испытывала такого разочарования. Ее французский маркиз оказался холоден как рыба, его не возбуждала даже ее невероятная красота. Небрежное соитие, которое она только что испытала, наполнило ее негодованием. Сара уныло думала, что теперь на все предстоящие годы она связана с мужчиной, внешняя привлекательность которого скрывает душу, лишенную огня.