Утренняя песня

Глава 16

Рейвенскар просто бурлил от приготовлений. Кухня ломилась от пирогов, пирожных и пудингов, лучшие цветы были перевиты лентами и украшали расставленные на газоне столы.

Пип гулял с маленьким Кристофером Дигвидом. Аттик удалился, он не забыл разговора с Остеном, оскорбившим его. Остен не возражал, полагая, что Ханна лишь обрадуется его отсутствию. И не ошибся, заметив это по выражению ее глаз.

Даже в такой ситуации Остен испытывал необыкновенное беспокойство. Он будто бы чего-то ожидал... но чего? Подарков от сестер? Или от матери? Или, что еще смехотворнее, нежного послания от отца, который, казалось, хотел забыть о самом факте его существования?

Он ненавидел этот день почти так же, как и Рождество. Все в поместье Рейвенскар будут возносить хвалы ему – великодушному лорду и хозяину. Что подумали бы эти добрые люди, узнай они, что этот праздник придуман для того, чтобы он хоть на день забыл в радостной суете все свои неудачи, забыл все?

Хуже того – что подумала бы Ханна?

Ханна... В последние несколько дней она вела себя так странно – то вся светилась, будто раскрыла какой-то удивительный секрет, то вдруг глаза ее затуманивало такое горе, что ему было больно на нее смотреть.

Он пытался выяснить у нее, в чем дело, но она замыкалась в себе.

Скорее бы этот праздник закончился и жизнь вошла в нормальное русло. Даже часы, которые они с Ханной проводили в музыкальной комнате, после его возвращения из Лондона стали более напряженными. Но будь он проклят, если его композиторские способности не улучшились.

Он видел, что Ханна чем-то встревожена, но ни о чем ее не спрашивал.

На это будет достаточно времени после праздника. А сейчас ему придется выйти наружу, где ждут арендаторы, и разломить, согласно обычаю, овсяную лепешку, положив тем самым начало празднику.

Дойдя до лестничного пролета, он услышал какие-то нежные, почти тоскливые звуки. Музыка. Простая мелодия. Кто-то играл одним пальцем.

Ханна. Он сразу ощутил ее присутствие. Что она там делает? Разве мало часов она провела в этой комнате? Но на этот раз что-то было не так – уж очень печально звучала мелодия.

Она ждала его. Не хозяина поместья Рейвенскар, не нанимателя, а мужчину.

Остен был ошеломлен. Он пересек коридор и распахнул дверь.

Ханна мгновенно вскочила со стула и резко повернулась. Остен замер.

Закатные лучи солнца освещали комнату, заливая Ханну розовым светом. В этот момент она была необычайно красива.

Голубой муслин облегал ее грудь, юбка колыхалась, словно волны зачарованной реки. Волосы были замысловато уложены и сколоты шпильками. Специально для него. Остен понял это, и сердце болезненно сжалось. Она сделала это специально для него.

В ее глазах он прочел нежность и раскаяние.

– Ханна, – прошептал он.

– Поздравляю вас с днем рождения, сэр – Она нервно теребила платье. – Хотя, по-моему, именно я получила самый лучший подарок.

– Я думал, вы... вы избавились от него. Я про платье.

– Вы сказали, что я могу делать с ним все, что хочу. И вот я надела его сегодня вечером. Оно такое красивое, вы не находите?

Ее глаза мягко светились. Она презрела пересуды слуг и всего поместья ради того, чтобы доставить ему удовольствие увидеть ее в подаренном им платье.

– Вы не должны были этого делать, – произнес он. – Я совершил ошибку, купив этот материал.

– Правда?

Она гладила складки так трепетно, что ей позавидовала бы любая актриса.

– Как может быть ошибка такой совершенной?

– Что вы имеете в виду?

– Как вы догадались, Остен? Купить именно то, что я считаю прекрасным?

– Я увидел сияние ваших глаз, когда вы думали, что на вас никто не смотрит.

Он отвернулся, чтобы скрыть охватившее его волнение.

– Насчет слуг... вы были правы. Видит Бог, как они сплетничают. Ханна, я...

– Мне все равно, что говорят слуги. И не только слуги. Я знаю вас, Остен Данте. А это платье – самый прекрасный подарок из всех, которые я когда-либо получала.

Она подошла и положила руку на его рукав.

– Вы будете считать меня дураком, если я скажу, что представлял вас в этом платье несчетное количество раз. – Он помолчал, его щеки горели. – Но то, что я увидел сейчас, превзошло все мои ожидания. Вы выглядите как ангел, Ханна Грейстон.

Ее печальная улыбка пронзила ему сердце.

– Я столько всего натворила в последнее время, что вряд ли меня пустят в ворота рая.

Данте был ошеломлен, когда она взяла его руки в свои.

– Остен, мне очень жаль. Пожалуйста, разрешите поблагодарить вас за все, что вы сделали. За ваши подарки Пипу и мне.

Ее взгляд проник ему в самое сердце.

– Ну что вы! Какие-то мелочи.

– Вы ошибаетесь. Никто не делал нам таких щедрых подарков.

Он тонул в ее глазах и желал ее с такой страстью, что дух захватывало.

– Позвольте мне, Ханна, и я дам вам гораздо больше.

На ее ресницах блеснули слезы. Слезы радости.

– Вы уже и так сделали слишком много. Есть нечто более ценное, что вы мне дали, этого не купишь ни за какие деньги.

– Что вы имеете в виду, Ханна?

– Вы вернули мне способность верить людям. Я поняла, что мир не так жесток, как я себе представляла. Что в нем есть добрые, благородные люди.

Чего ей стоило признать, что она ошиблась? Ей – гордой и независимой?

Он крепко держал ее за руки, борясь с желанием заключить в объятия. Ему хотелось целовать ее, обнимать, рассказать ей о своих чувствах. Но он не решился.

Она подарила ему нечто более ценное, чем поцелуи.

Свое доверие.

Данте вспомнил проницательный взгляд Хокли и его мрачное предостережение.

«Ты не раскаешься, что доверилась мне, Ханна. Не важно, что выяснит этот человек. Я никогда не позволю обидеть тебя и Пипа».

Но как ей сказать?

«Не беспокойся насчет детектива, которого я нанял, чтобы разузнать твои тайны. Совершенно не важно, что он нашел».

Он почувствовал себя виноватым.

– Ханна... Я хочу, чтобы сегодня вечером вы кое-что почувствовали. Хочу, чтобы вы знали...

Он провел пальцем по нежному изгибу ее щеки.

– Рейвенскар – теперь ваш дом, пока вам будет это угодно, – прошептал он.

– Дом... – Она вздрогнула, словно от боли. – Остен, у нас с Пипом тоже есть для вас подарок. Мы кое-что сделали собственными руками. Попытались сказать вам, как много значит для нас ваша дружба.

Она вынула что-то квадратное, завернутое в тонкую ткань.

– Эту книгу мы сделали из писчей бумаги и тесьмы.

Остен сжал сверток и судорожно сглотнул.

– Пип рисовал рисунки, и мы вместе написали вам послания на каждой странице. Как бы мне хотелось, чтобы мы могли подарить вам что-то чудесное, но...

– Это... чудесно.

– Почему вы не открываете?

Она улыбнулась ему нежной, застенчивой улыбкой. Пальцы Остена поглаживали сверток.

– Вы не возражаете, если я пока уберу это? Продлю ожидание?

Стук в дверь заставил их отпрянуть друг от друга, когда вошел улыбающийся Симмонз.

– Сэр, все готово. Если вы немедленно не разломите овсяную лепешку, от нее ничего не останется. Дети всю общиплют.

Остен сунул подарок в карман, испытав облегчение. Он неожиданно понял, почему всегда ненавидел подобные праздники, – потому что был один.

Но сегодня он не один. Здесь Ханна. И Пип. У него есть цель.

Он улыбнулся:

– Лучше не заставлять детей ждать.

Данте схватил руку Ханны и положил себе на локоть. День его рождения... время новых начинаний. Он почувствовал, что заново родился.

Ханна запомнит этот вечер навсегда. Столы ломились от еды, которую очень скоро уничтожили собравшиеся.

Остен открывал домашние подарки, восхищался ими, лишь ее с Пипом подарок все еще лежал у него в кармане.

Каждый фермер и его жена восхищались небольшими подарками от самого лендлорда – материалом на новый фартук, шкатулкой для шитья или ножницами в форме журавля.

Мужчины радовались кисетам с табаком и бутылкам бренди гораздо лучшего качества, чем они могли себе позволить. Новые шляпы и дамские шляпки украшали головы, из кармашков для часов свисали цепочки от хранившихся в них новых часов.

Множество детей бегали вокруг с безделушками в руках – грошовыми волчками и тряпичными куколками, ярко раскрашенными барабанами с деревянными палочками. В бумажных кульках были плоские палочки перечной мяты и шоколадные яблоки, посыпанные сахаром. Анисовыми леденцами и лакрицей лакомились малыши, из оранжереи Рейвенскара принесли сочные апельсины.

Оловянные свистульки свистели, собаки затеяли возню. На этот раз родителям не понадобилось присматривать за своими чадами.

Каждый весело ворчал на тех малышей, что находились рядом с ними, как будто все они были одной большой семьей.

Ханна с грустью подумала, что лишь они с Пипом не являются частью этой семьи.

Каждая хозяйка и ее муж, каждый ребенок, от малышки Беллы Дигвид, не вынимавшей пальца изо рта, до рослого Томаса, всячески старались оказать радушный прием гостье хозяина.

– Мисс Грейстон?

Флосси Дигвид, подкравшаяся к ней, выглядела в розовой шляпке, подаренной ей Остеном, словно только что испеченное яблочко.

– Я просто хотела вам сказать, что все мы рады вашему приезду в Рейвенскар-Хаус.

Ханна покраснела и отвернулась. И увидела, как дети играют на газоне. Одни играли в кегли, другие пускали в озере бумажные кораблики, а некоторые бегали наперегонки.

– Видите там моего Кристофера? – проговорила Флосси, с улыбкой проследив за взглядом Ханны. – В этом году ему приходится работать наравне с Томасом, нашим старшеньким, потому что бедняга Энок лежит с больной ногой. Но Томас гораздо проворнее Энока, почти все свободное время он бегает за своей возлюбленной, взгляните туда. – Она кивнула в сторону очаровательной девушки. – Кто знает, может, в этом году мои мальчики выиграют приз.

– Энок, гонки? Я не понимаю.

– Мистер Данте делает это главным событием дня – он собирает детей и их отцов для игр. Благодаря ему мальчишки и их отцы проводят вместе столько времени. Разве вы не знаете, что нужно тренироваться, если надеешься победить? А победа в гонках на день рождения хозяина – это дело чести.

Сердце Ханны переполнилось чувствами, когда она увидела, что Остен находится среди них, его волосы растрепаны ветром, а шейный платок съехал набок. Свой красивый сюртук он где-то бросил – видимо, им накрыли какого-нибудь спящего ребенка.

– Похоже, хозяин хочет сегодня присоединиться к играм, – проговорила Флосси. – В этом году он сам раздобыл мальчишку.

В это мгновение Ханна увидела Пипа, прыгавшего рядом с Остеном, полоска материи связывала его короткую ногу с гораздо более длинной ногой Остена. Даже с такого расстояния ей было видно, что мальчик широко улыбается.

Господи! У нее защемило сердце. Ее глаза загорелись, когда разные группы детей с отцами неловко прыгали к линии финиша.

Они спотыкались и, кувыркаясь, превращались в смеющиеся шары, из которых были видны руки и ноги. Надо же! Какой подарок сделал всем им Остен.

Время. Драгоценное время и приятные воспоминания, подаренные маленьким мальчиком, утратившим семью, но получившим состояние и великолепное поместье. Интересно, думал ли Остен о том, что та сделка оправдалась?

В следующем состязании дети с отцами подошли к линии, где их готовил к старту полный арендатор с морковно-рыжими волосами. Темная голова Данте возвышалась над всеми.

– Извините, Флосси. Я хочу... подойти поближе.

– Разумеется, дорогая. Надо поддержать своих мужчин.

Ханна подобрала юбки и сама бросилась бежать. Задыхаясь, она добралась до края компании как раз в тот момент, когда фермер взмахнул красным носовым платком, подав сигнал.

– Вперед!

– Нанна! – воскликнул Пип и помахал ей, вместо того чтобы бежать.

Но в то же мгновение Остен подхватил ребенка, и оба они стремительно ринулись вперед, спотыкаясь и хохоча.

Дважды Пип чуть не упал, и сердце Ханны замирало. Но каждый раз Остену удавалось сохранить равновесие. Когда же они наконец перекувырнулись на финише и упали в траву, Пип вскрикнул от боли. Ханна знала, что никогда не видела ничего более прекрасного, чем Остен, развязавший повязки и наклонившийся с серьезным видом для того, чтобы осмотреть царапину на колене Пипа.

Ханна должна была быть рядом с ними обоими, ей хотелось дотронуться до них, удостовериться, что это было реальностью, а не сном.

Остен поднял голову, услышав ее шаги.

– Всего лишь небольшой несчастный случай, генерал.

Остен шутливо отдал ей честь.

– О, это всего лишь царапина, – с досадой проговорил Пип. – Мы проиграли.

– А как вам мое предложение, полковник? – Остен ущипнул мальчика за курносый нос. – Мы будем тренироваться вдвоем весь год, так что в следующий раз сможем соревноваться на деньги.

Эти слова были для Ханны словно удар ножа.

– Мы могли бы тренироваться каждый день, – сказал Пип. – Наверное, я немного подрасту, и ноги у меня станут длиннее.

– Судя по тому, как ты ешь, к следующему году ты вырастешь на дюжину дюймов. Правда, Ханна?

Ей был невыносим взгляд этих синих глаз, эта исполненная нежности улыбка. Господи, все гораздо хуже, чем она думала. Она всего лишь хотела немного отдохнуть в Рейвенскаре. О том, чтобы остаться здесь, не могло быть и речи. Но с каждым днем становилось все труднее и труднее сделать то, что она должна была сделать, – покинуть это место и этого мужчину. Она ждала и находила оправдания. А теперь?

Она была уверена лишь в одном. Нельзя позволять Пипу и Остену все больше сближаться, а потом разлучить их. Оба много страдали в жизни.

Пип потерял мать. Остен – всех родных. Они пытаются заполнить пустоту друг другом. Это слишком жестоко – знать, что исцеление невозможно.

Она отвернулась.

– Мне хочется пить. Пойду за пуншем.

Она боялась расплакаться и предпочла уйти, чтобы не опозориться. Добравшись до укромного уголка в саду, немного успокоилась.

И все же она не удивилась, когда через несколько минут теплая и сильная рука с нежностью сжала ее руку.

Она подняла голову и увидела Остена, склонившегося над ней, на его красивом лице было выражение озабоченности.

– Ханна, что случилось?

– Вы хоть представляете, какой вы хороший человек, Остен Данте? – Ее голос дрогнул. – Вы самый лучший из всех, кого я когда-либо знала.

Он поморщился.

– Должно быть, вы знали очень немногих, мисс Грейстон. Я имею в виду мужчин.

– Этим людям так повезло с вами, – продолжала Ханна.

– О да. – Остен провел рукой по волосам. – Им так же повезло, что мои предки хватались за эту землю, как прожорливые дети. А потом, не имея Бога в сердце, позволяли этим людям делать за них всю тяжелую работу, в то время как мое семейство опустошало их скудные кошельки. – Он цинично ухмыльнулся. – Когда я унаследовал это место, дома вдоль озера были непригодны даже для свиней. И полно всякой заразы. А влажность какая! Чудо, что они остались живы.

Ханна была поражена.

– Так вот почему вы снесли дома. Я-то слышала, будто вы сделали это, чтобы у вас был хороший вид из окна на озеро. Интересно, как люди до такого додумались?

Остен примял носком сапога сорную траву.

– Потрясает, с чего могут начаться подобные слухи.

И все же блеск в его глазах вселил в Ханну уверенность в том, что он сам и пустил этот слух. Прости Господи сумасшедшего хозяина Рейвенскара.

Он пожал плечами:

– Дома были в таком ужасном состоянии, что не оставалось ничего другого, как снести их и попытаться построить что-нибудь получше.

– И вы это сделали. Будь у моего отца хоть половина вашей проницательности, он не причинил бы нам столько страданий.

Ханна замолчала.

– Ваш отец? Разве он не был проницательным?

Было безумием рассказывать Остену Данте о своем прошлом, но ей так хотелось излить ему душу.

– Вся его проницательность была направлена на то, какое заключить пари. К сожалению. Ему было все равно, что это – азартная карточная игра или скачки. По-моему, он однажды выиграл тридцать фунтов, потому что угадал, сколько времени понадобится жуку, чтобы проползти через стол в пивной.

Она изо всех сил старалась говорить веселым тоном. Но Остен хорошо понимал ее, и на лице его отразилось сочувствие.

– И что, ваш отец удачно заключал пари?

– По его словам, все было великолепно. Всегда на волосок от того, чтобы вернуть каждый проигранный шиллинг. Когда дела шли плохо, он обещал никогда больше не притрагиваться к картам, но даже в день смерти...

«Не надо, Ханна. – Она словно услышала свой голос – голос десятилетнего испуганного ребенка с разбитым сердцем – Не говори. Никогда никому не говори, что во всем виновата ты. Даже Лиззи больше не будет тебя любить».

– Что же случилось в день его смерти?

Остен взял ее за руку.

– Это было в день рождения моей сестренки. Лиззи увидела куклу, которую ей хотелось. Я скопила немного денег – те шиллинги, что я заработала, пришивая пуговицы жене викария. Их было достаточно, чтобы купить Лиззи куклу. Папа знал, как... я была в нем разочарована. Он собирался в город и выпросил у меня деньги. Я заставила его пообещать, что он не вернется без куклы. Он сказал «Клянусь, что принесу красавицу для Лиззи, иначе пусть Бог поразит меня насмерть».

Остен подвел ее к каменной скамье, но она не помнила, как добралась туда. Она была лишь благодарна за то, что может присесть. Его пальцы гладили ее волосы с такой нежностью.

– В тот вечер я его ненавидела. Проходил час за часом, но он не вернулся. День рождения Лиззи был испорчен. Она выплакалась и заснула к тому времени, как я услышала звук подъехавшей повозки. Отец был мертв. Он все проиграл в кости и выпил при этом больше, чем следовало.

– Господи, Ханна! Мне так жаль, милая. Так жаль.

Он прижался губами к ее виску.

– Это было не самым ужасным. Друг отца рассказал, что отец отчаянно пытался отыграть три фунта. Он сказал, что обещал выполнить какое-то поручение.

Она с горечью улыбнулась.

– Отец был человеком слова.

Остен молча ждал, пока она найдет в себе силы, чтобы продолжить рассказ.

– Отец поспорил со сквайром Уорблером, что перескочит с крыши паба «Танцующий медведь» на крышу магазина напротив. Никто не мог его остановить. Он попытался это сделать и упал.

Остен крепко обнял ее.

Она судорожно задышала, вспоминая, сколько раз видела во сне падающего отца.

– Он сделал это из-за меня, Остен. Он умер, пытаясь отыграть деньги на куклу.

Она плакала, и ей было все равно. Впервые в жизни Ханна Грей не прятала слезы.

– Ты в этом не виновата, милая. Твой отец решил играть на деньги. И заключил то последнее пари. Неужели ты не понимаешь, Ханна? Рано или поздно это все равно случилось бы.

Ханна прижалась к нему, ощущая его силу и доброту.

– Ты... ты и правда так думаешь? Как же я мучилась, ведь я ненавидела его, Остен, когда Лиззи в ту ночь плакала. Я желала... лишь на мгновение, я желала...

– Ты не желала отцу смерти, Ханна. Разве твоя мать тебе этого не говорила?

– Мама об этом так и не узнала. Моя мать не такая, как твоя, Остен. Она... она делает все, что может. Она по-своему любит нас. Но она никогда не была сильной. После смерти отца она почти не выходила из спальни.

– И все заботы легли на тебя, да?

– А на кого же еще? Мы все потеряли. Пришлось переехать в домик, на который с трудом удалось наскрести денег.

– Сколько тебе тогда было?

– Десять.

– Господи, как же ты выжила?

– Сама не знаю. Со временем одна из моих сестер вышла замуж за богатого англичанина. Ее... муж... – Едва она выговорила это слово, как ощутила вкус желчи. – Он согласился помогать ее бедным родственникам. В то время это казалось единственной возможностью держаться на плаву и содержать дом, но я предпочла бы умереть с голоду.

Остен прижался губами к ее волосам, и ей захотелось, чтобы ничего не менялось, – хотелось чувствовать себя в безопасности, окруженной заботой, вечно оставаться в его объятиях.

– Ты забудешь о своих страхах, – пообещал он. – Я позабочусь о тебе, Ханна, клянусь.

Она понимала, что это невозможно, но сознание того, что нашелся человек, который предложил ей кров, придавало ей силы двигаться дальше. Увы, она ничего не может дать ему взамен. Ханна закрыла глаза, вспоминая стопку нераспечатанных писем, вспомнила, как читала Остену эти письма. В тот день она считала его бессердечным и холодным. Но теперь поняла, что ошиблась.

– Остен, пожалуйста. Прошу тебя лишь об одном. В конце концов я потеряла их всех, всю семью. Не могу объяснить, каким образом. Но я страдаю без них, тоскую.

– Ханна...

Она приложила пальцы к его губам и заставила замолчать.

– Нет, позволь мне договорить. Пожалуйста. Ты первый, кому я рассказала правду об отце, я слишком поздно поняла, как сильно его любила. Слишком поздно, чтобы просить прощения. Но ты еще успеешь это сделать.

Она почувствовала, как он замер, схватила руки Остена и крепко сжала.

– Я читала письма твоей матери и сестер. Знаю, что происходит в твоем сердце, знаю, как сильно ты по ним скучаешь, хотя и скрываешь свои чувства. На этом празднике все вертится вокруг семьи. Думаю, это потому, что ты потерял собственную семью. Умоляю, помирись с родными.

– Это невозможно, Ханна, – с болью в голосе произнес он.

– Почему? Расскажи! Я же доверилась тебе!

«Пока не поздно. Пока мне не пришлось оставить тебя одного в этом великолепном доме, одного с письмами, которые ты никогда не распечатываешь, и музыкой, терзающей твою душу».

– Мой отец хотел забыть о моем существовании. И я предоставил ему такую возможность, что справедливо.

Неужели отец, который учил Остена плавать в далеком озере в Италии, который покинул родную страну ради сына, настолько бездушен? Нет. Она видела это по выражению лица Остена, на котором отразилась печаль, стоило ему вспомнить семью.

– Я не верю.

– Но это так, он отдал меня деду. И видит Бог, не одобрял методов его воспитания. Но сделать ничего не мог. Когда мы встречались, он пытался предостеречь меня, говорил, что однажды я попаду в такую беду, из которой меня не сможет вызволить даже дед. Отец был прав.

– Что же произошло?

– Я привез моего ближайшего друга домой из Итона на каникулы. Его звали Чарлз Эдвин Уоллис. Мы звали его Чаффи. Он был полный, с взъерошенными волосами, один глаз немного косил. Я подтрунивал над ним, но избил бы любого, кто посмел бы обидеть его.

Ханне не стоило особого труда представить себе, как Остен защищает кого-то, кто слабее его. Скрывает собственную доброту за притворными издевками над мальчиком, которого в действительности защищает. И Чаффи Уоллис это хорошо понимал, так же как Ханна.

– Я старался изо всех сил произвести на Чаффи впечатление, затевал рискованные игры. Лучшая яблоня в графстве росла в центре пастбища. Нам не разрешали туда ходить. Но я решил во что бы то ни стало сорвать с нее яблоко. Чаффи не был в восторге от моей затеи.

Ханна видела, каких усилий стоит Остену рассказывать об этом, и крепко сжимала его руку.

– Как обычно, я обогнал Чаффи. У него были такие короткие ноги, что он не мог быстро бегать. Я перемахнул через изгородь и почти добежал до дерева, когда услышал крик Чаффи. У фермера был бык, злой как черт, по прозвищу Чокнутый. Он наводил страх даже на самых отчаянных мальчишек в окрестностях Остен-Парка.

– Бык?

– Я увидел его краем глаза. Он настиг меня на полпути между деревом и изгородью.

– Господи, Остен!

– Дело было безнадежным, но я ринулся к изгороди, зная, что бык гонится за мной, слыша его топот, но неожиданно он сменил направление, и я увидел, что Чаффи машет плащом, изо всех сил пытаясь отвлечь быка от меня.

Она ласково провела рукой по его лицу.

– Я кричал Чаффи, чтобы он вышел за ограду и бежал, но Чаффи запаниковал, споткнулся, и бык…

Остен замолчал. Ханна почувствовала, что он все еще страдает.

– Чаффи умер в Остен-Парке раньше, чем его родители успели приехать из Суссекса. До сих пор помню, как он звал отца.

– Это была ошибка, Остен. Роковая ошибка. Любящий отец простил бы сына.

– Отец решил, что я повел себя, как всегда, безрассудно, зная, что бык там. Но я не знал.

– Почему же ты ему об этом не сказал?

Остен отвернулся.

– Я не мог. Сейчас это уже не имеет значения. Были у нас с ним и другие стычки, прежде чем я покинул Остен-Парк навсегда. Он все больше и больше разочаровывался во мне, часто не имея на то никаких оснований.

– Так сделай шаг ему навстречу. Постарайся изменить ситуацию.

Он устремил на нее глаза, полные слез.

– Сделай это сейчас. Не медли. Чтобы потом не раскаиваться.

– Пожалуй, я наберусь смелости, но ты должна мне помочь. Моя сестра скоро выходит замуж. Если бы вы с Пипом поехали со мной...

Ей представляется случай залечить старые раны Остена, дать ему возможность помириться с семьей. И все же придется ответить на его просьбу отказом.

– Нет. Я... я не могу... Мы с Пипом им совершенно чужие. Подумай об этом, Остен.

– Я уже подумал. Но я не хочу, чтобы между нами были какие-то тайны. Мне нужно тебе кое-что рассказать...

Ханне стало не по себе при мысли, что завтра она покинет этого мужчину, причинив ему боль. Какие бы тайны он ни раскрыл ей, она не может остаться.

– Не надо, – выдохнула она.

– Мистер Данте! – донесся из сада голос.

Они отскочили друг от друга. Ханна торопливо вытерла слезы.

– Я здесь, – ответил Остен, поднявшись со скамейки и загораживая собой Ханну.

– Простите, что помешал, сэр, – проговорил Симмонз. – Но Энок отказывается начинать танцы без вас, не хочет разочаровывать дам.

Остен повернулся к ней.

– Прости, Ханна, они ждут этого целый год. Мне нужно идти.

– Конечно.

– Я должен открыть танцы с дамой по собственному выбору...

Он пристально посмотрел на нее.

– В этом году Флосси Дигвид придется танцевать с сыном Кристофером. Надеюсь, ты окажешь мне честь?

Он участвовал в соревнованиях вместе с Пипом, а теперь предлагал потанцевать под куполом звездного неба. Все выглядело так, будто... будто они трое – единое целое. Это была прекрасная иллюзия. Сон.

Она улыбнулась ему, сердце разрывалось от осознания того, что она будет танцевать в объятиях Остена Данте один-единственный раз.

– Я не очень хорошо танцую, – заметила она.

Она станцует с ним, это будет своего рода прощанием.

Он взял ее за руку и вывел из беседки на простор лужайки, где горело множество разноцветных фонариков.

Синие, золотые, красные, зеленые, они рассеивали наступающую темноту.

В толпе послышались шепот и аплодисменты.

– Пусть хозяин выберет самую красивую девушку, – поддразнивала Флосси.

Но Энок лишь фыркнул, когда Данте поклонился.

– Играй, старина, – проговорил Остен, и по его сигналу заиграла музыка.

Веселая, восхитительная скрипка пела в темноте. У Ханны перехватило дыхание. Энок выбрал ирландский танец, который, казалось, был рожден из сказочных снов и тумана и от которого ноги просились в полет. Она слышала эту мелодию в поместье отца, сладкие мелодии доносились из полуразвалившихся домов, люди пели, невзирая на ужасающую бедность. Для этого был нужен особенный настрой.

Ханна и Остен исполнили все фигуры танца. Голубой муслин кружился вихрем вокруг ее ног, Остен ослепительно улыбался, гибкий и изящный. В его волосах отражались огни фонарей, ночь ласкала его прекрасное лицо, словно пальцы возлюбленной.

Остен не сводил с Ханны глаз, ему страстно хотелось ощутить вкус ее губ. Он все теснее прижимал ее к себе, пока даже легкое дуновение ночного ветерка не показалось ему огромным пространством, разделявшим их.

Ей хотелось, чтобы ночь длилась вечно. Остен подтрунивал над арендаторами, призывая их танцевать до восхода солнца, однако дети попрощались и их унесли, чтобы уложить спать. Пипа унес Симмонз. Младших Дигвидов – Томас и его возлюбленная. Наконец разошлись и все остальные.

Тишина, наступившая в тот момент, когда Энок убрал скрипку в потрепанный футляр, обернулась для Ханны самой сладкой печалью, какую она когда-либо испытывала. Остен увлек ее в тень высокого дуба.

– Знаешь, Ханна, я всегда ненавидел такие праздники. Чувствовал себя каким-то отрешенным, посторонним наблюдателем, у меня было ощущение, что никто даже не заметит, если я исчезну. Я с завистью смотрел на влюбленные пары. Так было до сегодняшнего вечера.

На его губах появилась улыбка, от которой захватывало дух.

– Но сегодня у меня были ты и Пип.

Он приподнял ее лицо и так нежно поцеловал в губы, что у Ханны слезы навернулись на глаза. Ей хотелось раствориться в его объятиях, хотелось чего-то большего, неизведанного.

Она застонала, но Остен отстранился, раскрасневшийся и задыхающийся. Она видела, чего стоило ему это благородное самопожертвование.

– Поспи завтра подольше. Не надо приходить в музыкальную комнату. Я обещал помочь Томасу Дигвиду сделать чертежи нового дома. Кажется, он на празднике обзавелся невестой.

Ханна подумала, что успеет уйти достаточно далеко, пока он ее хватится.

Ханна позавидовала юному Тому и его возлюбленной. Впереди у них много-много счастливых дней.

– До завтра, – выдохнул он, проведя большим пальцем по влажному изгибу ее нижней губы.

Ханна подумала, что завтра ее здесь уже не будет. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд, слезы душили ее.

– До свидания, Остен, – произнесла она, повернулась и быстро ушла.