Утро после «Happy End»

Глава 1 О том, как хорошо иметь своих людей на местах

Если бы я могла выбирать, я добавила бы в свою жизнь немного Тарантино. Все то же самое, но только поэтично, круто, в рифму. В его мире люди даже морды друг другу бьют в рифму, не говоря уж о простых естественных вещах. Таких, как секс, любовь к детям, и черничные пироги. Один сплошной праздник, даже когда кругом горы трупов. Потому что несравненная Ума Турман делает это так, словно песню поет. Нет ей соперников, нет ей преград. Монолитная армия перед ней словно спелая пшеница под косой. Дружно ложится под ноги и сама увязывается в снопы. Вот бы мне так! Вообще, если я на кого бы и хотела быть похожей, так это на Уму. А что, у меня тоже светлые волосы. Мне саблю какого-нибудь правильного японца, уж я бы оторвалась.

– За убийство у нас дают… – остерегла меня Дудикова, – много-много и без свиданий.

– С саблей это было бы не убийство!

– А что? – засмеялась она.

– Ритуал! Обряд! Жертвоприношение!

Мы с ней сидели у меня на работе, отмечая прошедшие новогодние праздники. НН отсутствовал, но любезно позволил нам не скучать в трясине домашней лени и объявил третье число датой ИКС для выхода на работу. Хотя все нормальные турагентства честно залегли на дно до десятого, чтобы пропить и прогулять все те невероятные доходы, которые нарисовались у них в кармане в результате праздничной миграции человечества в хаотических направлениях.

– За жертвоприношения положены те же статьи, что и за убийство, – лениво разглагольствовала полусонная Динка, вольготно развалившаяся на нашем офисном диване.

– Хорошо, что ты приехала, – порадовалась я.

Потому что перспектива трудиться вдвоем с Аллочкой третьего января меня оставила бы глубоко подавленной. А так расчет оказался верным. Наш совместный офисный сейшн ничему не противоречил. Мы втроем накрыли поляну, разлили по бокалам красное вино, разлеглись по кожаным креслам и принялись отмечать Новый год по-нашему, по-девичьи. Сначала мы обсосали все кости своим мужикам. То есть сначала мы еще раз подробно обсудили всю глубину глубин Дениса, который как ни в чем не бывало расхаживал по Динкиной баснословно дорогой поликлинике, улыбался, зыркал синими глазами на медсестер и уходил в себя, когда моя подруга передавала ему от меня привет. А делала она это регулярно. Исключительно для собственного удовольствия, потому что я ее, естественно, об этом не просила.

– Я ему сказала, чтобы он на новогодний алко-сейшн обязательно привел жену.

– Да ты что?! – охнула я. – И что, привел?

– Я ему прямо при директоре сказала. Мол, дорогой коллега, что же вы отлыниваете от коллективного праздника? Приходите-ка на пьянку всей семьей, по-свойски. Не лишайте супругу халявы, – дурачилась пьяная уже третьи сутки Динка.

– И что? Как она?

– Не привел. Да я и не надеялась. Наверняка какая-нибудь забитая мышка. Слушай, а может, написать ей письмо? – оживилась Дудикова.

Все-таки заняться нам было нечем, телефоны, по которым (по версии НН) должны были звонить запоздалые отдыхающие, логично молчали.

– Какое письмо? – кивнула Аллочка. – Я могу любой документ составить. У меня определенный литературный талант.

– У тебя есть определенный талант сороки. Все на хвосте разносить, – отмахнулась я. – На хрена ей наше письмо?

– Ра-зо-бла-чи-тель-но-е, – с трудом выговорила Дудикова.

– И что написать? Подскажите, бьет ли вас супруг? Мы думаем, что да, но нам любопытно узнать правильный ответ? – ерничала я.

– Да ну тебя. Все опошлишь! Тогда рассказывай о Косте, – велела мне Динка тоном барыни. Алла одобрительно кивнула.

– О Косте? – задумалась я.

Про мужа я ничего интригующе-негативного рассказать не могла. Кроме того, что Новый год, принеся вместе с собой новые надежды, многое изменил в моем отношении к нему. Когда я на последнем издыхании порвала с Денисом, персона «законного мужа» вдруг заиграла в моих глазах в совершенно ином свете. Возможно, в этом была виновата моя нечистая совесть, а возможно, Костик действительно стал немного другим.

– Он разговаривает. Он говорит со мной по вечерам. Мы с ним ходили и выбирали банк, чтобы к лету взять ипотеку. Он держит меня за руку, говорит, что счастлив, когда я рядом. Что это значит? – растерянно спросила я.

Динка состроила гримасу всезнайки:

– Измены оздоровляют брак! Я даже об этом читала. Он понял, что может тебя потерять, и теперь стремится удержать рядом.

– Может, и так, – задумчиво кивнула я и допила вино. – Только меня все это так радует!

– Наслаждайся, – милостиво разрешила мне Динка.

– Знаешь, я вчера готовила для него курицу по-царски, – открыла я все карты.

– Да что ты! – присвистнула подруга. – Ну, тогда дело плохо. Что, снова любовь?

– Похоже, – улыбнулась я.

Все праздники мы с Костей валялись в кровати и целовались. Он, конечно, умничал и рассказывал мне о своих клиентах, о бесконечных таможенных загадках, которые приходится разгадывать таможенным брокерам.

Обычно таможенники за небольшое вознаграждение продают им правильные ответы на вопросы: «А вы уверены, что эти прекрасные новенькие коробки с надписью Intel Inside действительно доверху набиты б/у запчастями, предназначенными на лом?»

Но я так любила смотреть, как Костя говорит, следить, как он шевелит губами, а его ладони рефлекторно сжимают мои плечи, что он мог бы мне даже просто читать вслух таможенную декларацию. Я бы слушала с удовольствием. После Денисовых синих глаз мне нравилось, что Костя нудный. Мне нравилось, что он аккуратно ест приготовленную мной курицу по-царски – ножичком и вилочкой. А ведь курица по-царски, это вам не хухры-мухры. Это блюдо требует четырех часов готовки и двадцати ингредиентов, включая тимьян, мед, королевские креветки и средиземноморский орех.

– Значит, все-таки Костя – ПП, – уточнила Аллочка.

– Ну, не ПП, – покачала я головой. – Но очень близко.

– Может, погадаем? – предложила любезная Аллочка.

– Конечно! – одобрительно закивали мы.

Гадание – самый действенный способ отвлечься от насущных проблем. Мы переключились на будущее, пытаясь разобраться в предстоящем сразу на год вперед. Аллочка разбросала карты Таро на полу, и мы ползали между рядами, разгадывая кроссворд нашего бытия. Что ни говори, а это бесконечно увлекательный процесс.

Сначала гадали Динке. Динку, как всегда, интересовало ее материальное благополучие. Главным вопросом было – сможет ли она в наступившем году заделаться олигархом.

– Над твоей дамой выпал лис на цепи. Остерегайся дурных советов.

– Дурных советов? – удивлялась Динка. – Да я вообще не слушаю советов!

– Ничего не знаю. Видишь, крысы?

– Ну, – морщила лоб подружка.

– Это к потере денег или к непредвиденным расходам.

– Нормально. Не хочу, – широким жестом Динка оттолкнула столь нелицеприятную карту с крысами. – А что там еще? Или ты мне одних гадостей нагадаешь?

– Еще? – Аллочка снова на коленках поползла над карточным узором. – Вот неожиданная встреча. Поездка. А вот поддержка Вселенной. Тебе надо больше внимания уделять своей душе. И тогда ты найдешь новый ресурс. Откроешь новый источник жизненной силы.

– О, это я люблю! – радостно захлопала в ладоши Дудикова. – Источник силы – это хорошо. Слушай, а у тебя в роду цыган не было?

– А что? – зарделась от удовольствия Алла.

Я подползла к колоде.

– Я бы попросила пока не переходить к комплиментам и лобзаниям. Будьте так любезны, обслужите всю очередь!

– И тебе бесплатного пропуска в будущее? – поддела меня Динуля.

Ей-то что, она уже поняла, что надо держать душу открытой, а кошелек закрытым. Теперь можно и постебаться.

– Мне на любовь, – попросила я. – На любовь погадай.

– Не проблема. – Аллочка с готовностью принялась тасовать колоду. Нетвердыми руками она освободила место на столе, потому что ползать на карачках ей надоело. Потом дала мне снять колоду.

– Ну, и кто здесь нецелованный? – хохотнула Дудикова, глядя, как моя судьба летит на стол.

Одна за одной карты ложились в неведомое кружево намеков, которые интересно читать, но по которым невозможно ничего понять с исчерпывающей ясностью. Как избежать того, отчего так хочется уйти? И как приманить то, что нам не суждено получить?

– Ну? – нетерпеливо спросила я, потому что Алла задумчиво терла лоб и молчала дольше, чем я была готова сдерживать свое нетерпение. Я, конечно, хотела услышать, что у меня с Костей будет не просто все хорошо, а ослепительно хорошо. Что мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день, как я и планировала, выходя за него замуж.

– Ну, в принципе все неплохо, – успокоила меня Алла.

– Да? – не поверила я. – А чего ты тогда молчала.

– Думала. Вот, смотри. Это ты. – Она ткнула в универсальную на все случаи жизни пиковую даму.

– Она же блондинка? – удивилась Динка.

– В нашем гадании это неважно. Здесь женщина – пиковая дама. А остальные три дамы ложатся в зависимости от расклада. Важно, где легла пиковая.

– И где Полька у нас легла? – заинтересовалась моя дружественная кобра.

– Вот, видишь гроб? – спросила Алла.

– Гроб? Я что, умру? – испугалась я. Ничего себе «все неплохо».

– Такого ни одно гадание не предскажет, – замахала Аллочка. – В контексте гадания гроб рядом с тобой означает, что скоро что-то закончится, а начнется что-то абсолютно, совершенно новое.

– И что? Что закончится? – задрожала я. Мне вдруг пришла в голову ужасная мысль. Такая плохая, что на глаза навернулись слезы.

– Ты что?

– Вдруг это про Костика? – выдала я сомнения. – Вдруг мы с ним разведемся?

– Да с чего? – удивилась Дина. – У вас такой ажур.

– Вдруг он узнает про Дениса? – сопротивлялась я.

– И что? Ты с ним уже давно рассталась, – упиралась Динка. Она была неисправимой любительницей хороших финалов. За это она мне и нравилась. За то, что даже если бы вокруг нас начали падать бомбы, рушиться дома и умирать люди, Динка бы нашла тысячи причин, почему именно с нами ничего плохого не случится.

– Мало ли кто скажет… – уперлась я. – Например, ты.

– Я-то не скажу. Но если тебя это так волнует, можешь дать мне взятку, – великодушно предложила подруга.

– Я тебе тумаков дам, – обиделась я. – Ну а что тогда?

– Не знаю, – вклинилась Алла. – Но перемены будут глобальными.

– Ладно. Хрен с ним. А что еще? – заглянула я через ее плечо на карточный расклад.

– Еще? Ну, тебя ждет какая-то радостная весть. Ее принесет женщина.

– Какая? – перегнулась через спинку дивана Динка. – Где?

– Вот. По линии сердца. Видишь конверт? И червонную даму? – поясняла Алла. Я внезапно почувствовала усталость. Мне вдруг перехотелось заглядывать в будущее. Мне больше хотелось уснуть. И у меня кружилась голова. Наверное, от выпитого. Я встала с кресла и, пошатываясь, побрела в туалет. Вдогонку мне неслись обрывки фраз. «Будут хлопоты…», «разрушенная башня – плохо…», «может, пронесет. Но больно близко к даме…».

– Хватит меня пугать, мне и так плохо, – крикнула я им и захлопнула дверь.

Хорошенькое дело, погадали на праздничках. А мне теперь ломай голову, что они имели в виду. Самое противное, это когда ты знаешь, что тебя ждет какая-нибудь яма, пытаешься ее предугадать, обойти, страхуешься. Даже вообще не выходишь из дома, чтобы не провалиться. А потом оказывается, что яма была вообще где-то в районе ванной комнаты. Ты в нее благополучно падаешь (уж не знаю как), а потом, немного придя в себя, говоришь, что вот, мол, это и была она, предсказанная яма. Вообще занимательно, что гадания зачастую и делаются ради того, чтобы потом сказать – а ведь все так и случилось! Ну, надо же! Потому что никому и никогда не удалось подстелить себе соломки путем гадания. Скорее наоборот.

После того, что мне поведала Аллочка, я стала ждать, что называется, плохого. Я стала хуже спать. Ворочалась, перебирая в голове варианты различных разрушенных башен, которые могут на меня грохнуться. Я мучила Динку, требуя вариантов и от нее. Мы перебрали многое, включая и потерю работы. Чем не разрушенная башня?

– Вдруг ты напьешься и пьяная набьешь морду важному клиенту?! – предположила Динка, когда я тихо трепалась с ней по телефону, приходя в себя после нашей скромной рабочей посиделки.

– Я? Морду? – ахнула я.

Потом попыталась представить себе этот нонсенс воочию. Как я, обычно такая мирная, сижу, выслушиваю бредни клиента (предположим, толстого одышливого, чем-то похожего на бигмак мужика). Он визгливо шепелявит, что в олл инклюзив обязаны включать двадцатилетний коньяк, а пиво – вовсе и не алкогольный напиток, так что его должны продавать на улицах. Я пытаюсь включить «глухаря», но он повышает тон и переходит к заключительному: «Раз вы не предусмотрели, что в Египте зимой ветра и нельзя купаться, то обязаны вернуть мне все деньги». И тут я встаю, любезно улыбаюсь, разворачиваюсь и с лету залупляю ему в глаз кулаком.

– Хотя это больше похоже на Дениса, – с сожалением согласилась Динка. – Но разве я не права, что после такого тебя бы точно уволили?

– А может, НН разорится? – с некоторой затаенной надеждой предлагает вариант Аллочка. Интересно, что хотя все мы в офисе зависим от НН (на то он и НН), все же мы были бы рады, если бы он разорился.

– Или приведет на твое место любовницу! – хлопнула себя по лбу (по крайней мере, мне так показалось) Динка.

– Может, нас выгонят из этой квартиры? – теоретизировала я.

Те, кому приходилось жить на съемных квартирах, прекрасно меня поймут. Переезд – это всегда своего рода разрушенная башня и полное разрушение старого. А для человека, которому приходится переживать этот кошмар с той или иной периодичностью, переезд напоминает маленький дефолт. Страшно подумать, надо собрать все вещи, сувениры, подарки, посуду, любимый торшер, не забыть собаку, нанять грузовик, проследить, чтобы грузчики не сперли чего-то, от потери чего уже нельзя будет прийти в себя. Потом надо некоторое время жить среди коробок, не имея ни малейшего представления, где у вас зубные щетки, дезодорант, постельное белье и красный костюм. Но самое сложное – это объяснить предыдущей хозяйке, что сталось с ее ремонтом и почему мы не должны и не будем оплачивать пеню за сгрызенные плинтусы, разодранные около туалета обои, поцарапанный пол (потому что мы переставляли шкаф). Я лично не встречала ни одной хозяйки квартиры, которая не провожала бы меня причитаниями.

«Ай, люди добрые, что ж это делается! У меня ж тут был евроремонт! Гобелены! Рубенс в оригинале! Все же пропало! Все, что нажито непосильным трудом», – стонут эти ушлые дамы. В первые разы, учитывая мой тогдашний возраст и неопытность, им действительно удавалось вытрясти из меня на прощанье энную сумму «за ущерб». Но потом Костя мне объяснил, что евроремонт – это нечто иное. А оплачивать обои, которые рвали еще задолго до нас, просто глупо и незаконно.

– Ты только не лезь, и все будет нормально, – с некоторых пор стал говорить он. Уж не знаю, что он делал с хозяйками, но все они стали вежливо прощаться со мной, сетуя, что волею судеб нам надо расстаться.

– И что? – оборвала меня Дудикова. – Если гроб и башня – это про переезд, я настоятельно рекомендую тебе смириться и собирать манатки.

– Почему? – опешила я.

– Потому что это наименьшее из зол. И тогда нечего гневить бога. Переедешь, и все успокоится.

– В принципе да, – согласилась я.

На этом мы и порешили. Что скоро переезд. Я даже сообщила об этом Косте, после чего он нахмурился, потер лоб и спросил.

– Еще раз объясни, почему мы должны переехать?

– Потому что мы гадали, и там вышла разрушенная башня и гроб, – настороженно поясняла я.

Костя с жалостью оглядел меня с ног до головы:

– Малыш, а может, еще поживем? Мне что-то не очень хочется менять адрес. Давай, вы с Диной теперь погадаете на кофейной гуще. И все исправите, – противным гнусавым тоном закончил он. И расхохотался.

– Смеешься? – обиделась я. – Вот так всегда! Ты не уважаешь мои знания. Не веришь в интуицию. А вот когда гром грянет, я буду смеяться последней.

– Твоей Аллочке надо на вокзалах работать! – продолжил веселиться супруг. – Не понимаю, что она делает в вашей скучной организации. Она бы стала миллионершей, предсказывая переезды!

– Это не она! – пыталась отбиться я. Впрочем, за четыре года я успела убедиться, что с Костей спорить бессмысленно.

– Нет?! А кто? Динка твоя? Ну, ей-то уж точно пойдет цветастый платок. И куча детей за спиной.

– Отстань! – не выдержала я и расплакалась.

Мне вдруг стало так обидно и грустно, что слезы полились просто рекой. Я плакала-плакала, потом даже местами выла, а Костик сначала попытался призвать меня к совести и гражданскому самосознанию (разве так может себя вести взрослая женщина), а потом испугался и принялся отпаивать меня водой из-под крана.

– Ну, что ты. Ну, успокойся. Я же пошутил! Все будет хорошо, – качал он меня в своих объятиях. А я теребила себя, думая, что вот я тут пытаюсь избежать какой-то страшной катастрофы, а никому нет до этого дела, никто меня не лю-у-у-у-бит.

– Да что с тобой такое? – разозлился Костя, когда я пошла на второй круг рева. – Может, тебя облить ледяной водой?

– Обидеть художника может каждый! – насупилась я. Но на всякий случай поутихла. Зачем завинчивать гайки? С Кости станется. Обольет, а потом еще скажет, что это было для моего блага.

– Ну, вот и славно. Пойдем-ка, я положу тебя спать, – деловито отряхнул руки мой благоверный и оттащил меня с кухни на кровать, где, немного постояв в нерешительности, надумал ко мне присоединиться.

После чего мне временно стало все равно, какая такая катастрофа поджидает меня за углом и куда мне придется из-за этого переезжать. Потому что с тех пор, как я перестала «задерживаться» на работе, несколько раз в неделю по вечерам «ездить к Динке» и выскакивать из дому каждый раз, когда на моем мобильнике высвечивалось «Денис», наши отношения с Костей стали гораздо теплей. Уж не знаю, с чем это связано. Возможно, с тем, что момент примирения совпал с Новым годом, придав особую праздничность нашим постельно-домашним выходным. А может, и Динка права, говоря, что Костя вдруг понял, почувствовал, что я снова полностью его. И ничья больше. А может, просто миновал какой-то кризис, о которых так много пишут психологи.

– В семейной жизни кризисов – как в лесу сыроежек, – радостно заверила меня Дудикова, когда мы с ней обсуждали этот парадокс Константина. – Это – первый. Но ты не сомневайся, будет и второй.

– Утешила, – усмехнулась я.

Кризисы, конечно, неприятная штука, но надо сказать, что внимание, которое мой муж вдруг начал на меня изливать, оказалось не только приятным, но и очень неожиданным подарком. Я даже начала подумывать, что не так уж и плохо было все, что случилось. Да, с точки зрения моего грехопадения все было ужасно, но… Все же кончилось! А теперь мой Костик ведет себя как ангел, спустившийся на землю. Да и я не собиралась его больше обманывать и намерена хранить ему верность.

– Больше никогда? – хмыкала Динка, слыша от меня подобные вещи. – Знаешь, сколько раз я такое слышала?

– Сколько? – неуверенно переспросила я. Мне было как-то неуютно понимать, что таких, как я, много.

– Когда люди не могут оплатить услуг, они тоже бегают и говорят, что больше никогда не будут лечиться в кредит. И ничего – приходят и лечатся. Потому что лечиться, не заворачивая каждый раз после пилинга или эпиляции в кассу – это приятно.

– И что? – разозлилась я.

– А то! Измена – это тоже своего рода счастье в кредит, – умничала Динка. – Ты получаешь эмоции, за которые потом придется платить чувством вины. Но в самом процессе тебе так хорошо, что о последствиях просто не думаешь.

– Гадюка, – разрыдалась я. Потому что мысль, что мир устроен таким нелицеприятным образом, почему-то расстроила меня. Очень расстроила.

– Слушай, а почему ты все время ревешь? – удивилась Динка. – Стресс?

– А то! Все жду этот ваш гроб с разрушенной башней, – пояснила я ей свое поведение.

Динка задумалась.

– Нет. Я тебя разную видала. И в горе, и в радости. И в большом горе, – напряженно кусала губы она. – Да о чем мы говорим! Я тебя видала, даже когда ты пыталась сдать на права.

– Я бы попросила! – моментально ощетинилась я.

Дело в том, что это была слишком болезненная тема. Когда-то, когда мы с Динкой только начинали наше победное шествие по Москве, у нас была золотая мечта. Мы хотели заполучить под собственные попы по четыре колеса. Для чего ходили даже в автошколу, где нас пытались научить тормозить за двадцать сантиметров до бетонной стены, настраивать радиоприемник на нужную частоту и материться в открытое окно. Программу автошколы я прошла на ура. Хотя толку от этого было мало. Далее следовал собственно экзамен, где оказалось, что мое умение строить глазки не срабатывает, а грузный гибэдэдэшник с явными признаками аритмии совершенно спокоен к женским коленкам. Единственное, что его возбуждало, – триста долларов, при виде которых он давал права всем желающим.

Триста долларов мне было жалко, и я решила рискнуть. Меня посадили за руль старенькой «шестерки», Динку, которая была следующей, посадили на заднее сиденье еще с одним любителем бесплатных прав. Дальше я лихо завела двигатель, в течение минуты умудрилась набрать скорость сорок километров в час, после чего (не сбавляя скорости) попыталась развернуться. Вылетела на встречную полосу, а дальше (по рассказам очевидцев) бросила руль, закрыла глаза руками и принялась визжать. Все, как и положено блондинке. Дудикова сидела с белым, как снег в Альпах, лицом. Гибэдэдэшник орал. От столкновения с летящим по встречной полосе джипом нас спасло только чудо и изворотливость водителя упомянутого джипа. Он, кстати, потом показал, что настоящий профессионал – матерился из открытого окна так, что уши вяли даже у гибэдэдэшника. Я была практически первой и единственной, кому он отказался дать права даже за триста долларов. Хотя Динке он их прекрасным образом продал. Так что, как вы понимаете, я не очень любила об этом вспоминать.

– А, брось! Даже тогда ты не плакала, – сказала Динка.

– Я тогда находилась в шоке. Я была счастлива, что меня выпустили из машины. И что этот добрый человек на встречной все-таки смог меня объехать, – пояснила я.

– Неважно. Но столько слез, сколько ты пролила в этом январе, я не видела у тебя никогда.

– Может, это совесть? – предположила я. – Все-таки, как ни крути, я очень виновата.

– Перед кем? – не поняла подруга. – Перед Денисом?

– При чем тут Денис? Я о Косте!

– Ну, судя по тому, как Костя скачет вокруг тебя, он более виноват, чем ты. Не знаю, правда, почему.

– Тогда что? Психология? – поникла я.

В принципе, если уж быть до конца честной, то с того самого момента, что я рассталась с Денисом, я была сама не своя. Я много плакала. Я плохо спала. Мне не хотелось работать (впрочем, это можно вычеркнуть, потому что работать я вообще не любила).

– Гормональное? – предположила Динка.

– Ты что, считаешь, что я больна? – ужаснулась я. И тут же в голове заработала неумолимая логика. – А что? Если я больна, то с гробом все понятно. Старая жизнь точно кончится. И башня разрушающаяся – это подходит. Точно! Я больна!

– Дура! Ты дура! – заорала Динка.

Но меня уже было не переубедить. Я, как и герои незабвенной книги «Трое в лодке, не считая собаки», нашла у себя симптомы всех возможный заболеваний. Я нашла уплотнение в груди. Мне определенно показалось, что мои волосы начинают выпадать. У меня болел живот. И спина. И вообще все. Все болело. Причем от мыслей болело еще сильнее, а местами начинали болеть те органы, о существовании которых я раньше даже не догадывалась.

– Я умираю, – трагичным шепотом сообщила я Динке, которая после этого примчалась в наше кафе взъерошенной и разъяренной и потребовала от меня индульгенции на проведение медицинской экспертизы.

– Поедешь со мной, – заявила она.

– У меня работа, – слабо пискнула я.

– Не е… – матерно выразилась Динка и не дала мне даже допить кофе.

В результате я безвозмездно (т. е. даром) была исколота, осмотрена со всех сторон (ухо, горло, нос, грудь и все остальное), после чего поняла, насколько круто иметь в друзьях бухгалтера медицинского центра.

– УЗИ я ей бесплатно не сделаю, – категорически упирался Петр Исмаилович. С меня все равно деньги снимут! И за реагенты заплатите!

– Я вам такой НДС организую – пальчики оближешь, – била без промаха Динка. – А что, ей надо УЗИ?

– А как вы хотели, деточка?! Без УЗИ это все – лирика!

– Хорошо, – вздохнула Динка. – Заплатит.

– Я? – начала было я, но осеклась. Уж за одно УЗИ не заплатить, когда Динуля пляшет вокруг меня такого гопака, – согласитесь, это было бы свинством.

– Завтра, в десять. Натощак, – вздохнул Петр Исмаилович. – Я распоряжусь.

– Спасибочки, – залебезила Динка.

Далее она провела краткий инструктаж, зачитала мне нотацию на тему того, что будет, если я просплю и не приеду. Поэтому в десять ноль-ноль я тряслась, как осиновый лист, около кабинета врача. А уже ровно через сутки знала все – и про гроб, и про разрушенную башню, и про причины моих слез. Про все.

Глава 2 Бабка надвое сказала

Вся эта история с Денисом разделила мои отношения с супругом на время «до» и время «после». И дело не в том, что Костя стал как-то не так относиться ко мне, а также не в том, что я стала как-то не так относиться к нему. В целом наши отношения в семье даже улучшились. Но теперь я смотрела на него другими глазами. «До» я была уверена, что Костя будет всегда и между нами будет вечный незыблемый мир и покой. «После» я поняла, что все может кончиться в любую минуту. Причем из-за меня.

Потому что в Косте было намешано гораздо меньше провокационных черт, взрывных ингредиентов характера, которые могли разорвать в клочья наше семейное счастье. Костя меня по-прежнему любил. Он разговаривал со мной (что само по себе удивительно). Разговоры наши, правда, не всегда были душевными. Иногда они все же сводились к пресловутому «передай солонку», только длиннее, изысканнее. Но все же мы могли вместе посмотреть какой-то фильм, могли пойти и погулять в парке. Я стала делать самые изысканные блюда, чтобы Костя сидел и сыто улыбался, демонстрируя всем своим видом, что жизнь удалась. Мне хотелось заполучить некоторую фору в сражении с самой собою. Я надеялась, что количество поданных деликатесов будет чем-то вроде баллов в компьютерной игре. Десять баллов – дополнительная жизнь. Ведь всем известно, что один из самых действенных и эффективных механизмов управления мужской душой – кулинария.

Если бы меня спросили, я бы посоветовала всем ярым сторонникам женских прав и прочим феминисткам, прежде чем выходить на какой-то там митинг, испечь много ароматных слоеных булочек с вишней или наделать целую гору мант. Потому что, накормив мужскую половину мантами, из них можно вытрясти все, что угодно. Но феминистки меня не слышат. Они хотят, чтобы мужчины к ним даже не подходили, даже не смотрели в их сторону. Хотя это и странно. Все женщины, которых я знаю, так или иначе мечтают о семейном счастье, о тихих домашних вечерах под бормотание телевизора. Про стакан воды, который будет кому подать. Но, собравшись вместе, эти дамы требуют, чтобы мужчины не открывали перед ними двери и не подавали пальто. И отказываются потакать мелкобуржуазным мужским слабостям типа любви к вкусной (и не всегда здоровой) пище.

– Почему это женщина должна готовить ужин? Пусть мужчина готовит женщине ужин!

– Равные зарплаты!

– Женщина за рулем лучше мужчины, это всем известный факт. Запретить анекдоты про блондинок!

– Какое мне до всего этого дело? – недоумеваю я. У меня всего один-единственный мужчина. Он вовсе не принц, и у него море недостатков. Но ведь и я не принцесса. А после этой истории с изменой и говорить не о чем. Он о ней не знает, но я-то знаю! Это как подтяжка лица. Ты можешь быть уверена, что твоя кожа после нее выглядит прекрасно. Что следы операции совершенно не видны, а результат просто потрясающий. Но каждый раз, когда кто-то смотрит на тебя как-то не так, насмешливо или с какой-то невысказанной, потаенной мыслью, ты думаешь: знает. Сволочь, как-то догадался. Что-то нашел. Вот так и я, глядя на улыбающееся после медовых медальонов из свинины Костино лицо, радовалась – не понял. Не знает. Все в прошлом. А когда он отворачивался от меня в постели, угрюмо (как мне казалось) сопел и засыпал, даже меня не поцеловав, я нервничала. Знает. Догадался. Почувствовал. Но время, говорят, все лечит. Скоро, я думаю, мне станет уже все равно, знает Костя об измене или нет. Время все покроет легкой дымкой, сквозь которую любой грех покажется нереальным. Наверное, даже мне самой. И все-таки было что-то у меня в душе, что после этой истории с Денисом исчезло. И я, вопреки всякой логике, страдала без этого. Оказалось, что это было важным, нужным, чуть ли не главным.

– Чистая совесть? – уточнила Дудикова, пока мы с ней сидели и ждали узиста.

– Даже не знаю. Для меня совесть – это что-то про тетрадку с двойкой, которую я спрятала от мамы.

– Тетрадки не актуальны. У тебя типичный комплекс раскаяния. Слушай, может, тебе пойти к психологу?

– Пойти, – покорно кивнула я. Мне было все равно. Я не очень-то верила, что психолог может мне чем-то помочь. Но очень хотелось какого-то чуда. Хотелось, чтобы в один момент по хлопку волшебника все между мной и Костей стало как раньше. Вернее, чтобы я внутри стала прежней. Чистой, что ли?

– Как раньше? – удивилась Динка. – Тебе же раньше все жутко не нравилось?

– Теперь мне кажется, что это была такая ерунда, – вздохнула я. – Зато теперь мне все нравится. Кроме себя самой. А ты понимаешь, я хочу себе нравиться. Я вообще, можно сказать, местами себя крепко люблю. И мне себя жалко. Очень.

– Плакать будем? – улыбнулась Динуля.

– Только потом, – кивнула я. – Когда ты, наконец, отвяжешься от меня со своими оздоровительными процедурами.

– Прудникова кто? – вышла из кабинета фотомодель в белом халате. Девушка, ноги которой возбуждали даже меня. Она никак не могла быть простым земным человеком, работающим в поликлинике. У меня немедленно начался приступ комплекса неполноценности.

– Я! – отрапортовала я.

– Проходите, – строго кивнула барышня.

– А ее анализы пришли? – спросила Дина.

– Посмотрим, – кивнула сказочная принцесса, неведомым ветром занесенная в медцентр.

– Наверное, у вас здесь просто сказочные зарплаты, – шепнула я Динке на ушко.

– Почему? – удивилась она.

– Такие красотки у вас! Они должны секретаршами у олигархов ходить. В мини-юбках.

– Это медсестра, – шикнула на меня Дина и пихнула в спину. – Лиль, я зайду с ней? Она у меня девушка морально неустойчивая, сбежит в окно. А так я ее вам подержу.

– Это незаконно, – пискнула я, но моя дорогая кобра принялась паясничать и демонстрировать свою мощь на практике, держа меня под локти.

– Иди-иди!

– Гестапо. – Я сделала героический вид, подняла голову и гордо пошла вперед.

– Лилечка, посмотрите ее карту, – прогнусавил приятно земной, со всклокоченной бородкой и седой лысиной еврей-доктор. Вот интересно, почему в докторах государственных клинических больниц может быть кто угодно, но в дорогущей Динкиной конторе – обязательно сын Израиля? Но вслух я этого не сказала.

– Н-да, – покачал головой специалист, читая какие-то бумажки.

Он внимательно посмотрел на меня поверх очков. Я мгновенно испугалась и похолодела.

– Что такое? Я больна? Тяжело?

– Раздевайтесь! – строго оборвал меня доктор. И дальше проделал все непонятные манипуляции, ясно давая мне понять, что говорить со мной не о чем, что с его медицинской точки зрения я безнадежна. Практически недочеловек.

Потом мне разрешили одеться и долго что-то писали в карте.

– Ну-с, – потер он ладони. И принялся рассказывать всю правду, почему-то обращаясь не ко мне, а к Динке. Так что я имела возможность все услышать, переварить, как-то осознать. Но именно это у меня и не получилось. Я сидела, словно оглушенная. Только один раз встряла в их с Динкой мирную беседу с вопросом:

– Когда?

– В начале декабря, – с готовностью ответил врач.

– А вы уверены, что именно в начале декабря? – ахнула я.

– А вы уверены, что нет? – прищурился врач. Я поникла. – Можете идти.

– Спасибо, Марк Соломонович, – кивала головой Динка, выводя меня из кабинета, как с поля боя. Я не сопротивлялась. Я, можно сказать, была контужена.

– Ну, дела! – даже не пытаясь что-то там смягчить или улучшить, причмокнула подруга, усадив меня в кресле коридора. – Приехали.

– Что теперь делать? – чуть не рыдала я.

– Не знаю, – подруга задумчиво почесала ручкой за ухом. – А ты уверена, что не уверена? В смысле, что не знаешь, чей?

– Уверена, – кивнула я. – Не знаю.

– Писец!

– Он, – не спорила я.

Господи, какая банальная история! Ну прямо как у мексиканского сериала! Оказалось, что я вот уже больше двух месяцев как беременна. Я – беременна! И самым дурацким, самым нелепым во всем этом было то, что я не знала от кого.

– Как же так? – не унималась Динка.

– А так. Это с одинаковой степенью вероятности может быть как Костин ребенок, так и Денисов. Потому что если, как утверждает этот твой доктор, зачатие произошло в начале декабря, так я тогда спала с обоими.

– Да? – прикусила губу Динка.

Думала она довольно долго. Я бессмысленно водила глазами по стене, вычитывая какие-то таблички про витаминизацию и вакцинацию населения. Минуты текли плавно, как река, которой не мешает ни один камень. Потом Динка зачем-то кивнула и уточнила. – А с кем больше?

– Что больше? – переспросила я, потому что любезное подсознание (видимо, чтобы противостоять шоку) уже увело мои мысли далеко-далеко. К тому, что надо бы, конечно, пить витамины каждый день и бегать в парке, чтобы беречь здоровье…

– С кем ты больше спала в начале декабря? – отрезвила меня подруга.

Я чуть не закашлялась. Думать о произошедшем мне не хотелось.

– Больше? В том-то и ужас, что именно с конца ноября и вплоть до разрыва с Денисом они оба были активны, словно у них обоих случились магнитные бури, – раздосадованно воскликнула я.

– Ладно, не надо подробностей, – покраснела Динка. Ее скудная личная жизнь сводилась к случайному сексу, мимолетным романам и постоянному ожиданию ПП, в существование которого она не очень-то и верила. Она была взрослой женщиной, поэтому уже догадалась, что мужчины (как и женщины) обязательно содержат в себе непоправимые изъяны, исключающие возможность получить звание Прекрасного Принца. Так что она предпочла оставить тему частоты моей бурной личной жизни.

– Может, как-то на УЗИ повнимательней посмотреть? – предложила я. – Может, они скажут, на кого он похож?

– Дурында. Там только муть одна видна. Количество пальцев да как сердце бьется.

Я встрепенулась.

– Сердце? Оно что, уже бьется? Ты врешь!

– Да ты чего?! У тебя беременности уже девять недель! Там уже вообще все бьется, почитай журнальчик для беременных, – едко заявила подруга.

– Что же делать? – всплеснула я руками. Потому что до этого момента у меня в голове звенело набатом слово «аборт». А теперь, когда вредная Дудикова сообщила мне, что у моего (первого в жизни, между прочим) ребеночка бьется сердце, слово это (аборт) вдруг начало таять и сдуваться ветром.

– Можно сделать ДНК-тест. Хочешь? – осторожно поинтересовалась она.

– ДНК? А можно? – обрадовалась я.

– Конечно. Надо будет взять немного околоплодной воды, а у Кости под каким-то предлогом выцыганить кровь.

– Интересно, как ты это себе представляешь? – не поняла я. – Я прихожу, кормлю его ужином, а потом говорю: «Дорогой, не отольешь ли мне немного крови? Я стала вампиром».

– Почему? – горячилась Динка. – Мы все равно будем делать ему анализы, как отцу. Заодно я договорюсь, чтобы сделали ДНК-тест. Правда, он опасен для плода.

– Что значит опасен? – моментально ощерилась я. Инстинкты, о которых я даже понятия не имела, вдруг накрыли меня все сразу. Я совершенно нелогично почувствовала, что это маленькое, что у меня внутри, – самое важное, самое непонятное и уникальное, что только может быть на свете!

– Ну, есть определенный процент. Все-таки это проникновение в околоплодные воды, – пространно пояснила Дина. Я ничего не поняла. Но это уже было неважно.

– А ему будет больно?

– Кому? – чуть не подавилась подруга.

– Ну, малышу.

– Да он еще вообще ничего не понимает.

– А ты говорила, сердце бьется! – разочаровалась я.

– Бьется, – подтвердила Динка. – Но все равно.

– Нет. Не все равно. И потом, допустим, я сделаю тест. И что?

– Как что? – досадовала Динка. – Будет ясность.

– И? И что мне потом делать с этой ясностью? – упиралась я.

– Ну, если это Костин ребенок, то все прекрасно и…

– А если нет? Если не Костин?

– Тогда можно будет сделать аборт. Правда, уже несколько поздновато, – размышляла Динка. – Слушай, а ты вообще почему не дернулась, когда месячные не пришли? Ты раздолбайка. Дотянула!

– А они вроде даже и пришли. Мне так показалось. Что-то, во всяком случае, точно было. А аборт я в любом случае делать не буду, – заявила я. – В любом.

– Серьезно? – вытаращилась на меня Дудикова. – Все ясно. Ты сошла с ума. Алло! Ты живешь на съемной квартире. Не уверена, что ребенок от мужа.

– Ну и что! – уперлась я. – Никаких тестов, ничего.

– Тогда приготовься к долгой тяжелой осаде, – разозлилась Динка.

– Я не знаю, что делать. – Я разревелась, распугивая Динке всех посетителей. Надо же, вот накрыло! Говорят, что есть такое явление, как эхо войны. Когда все уже кончено, но последствия продолжают накрывать. В лесу находят землянки с останками солдат. Дети играют в гильзы от снарядов, а иногда находят даже настоящие гранаты-лимонки. Кто-то подрывается на мине, о которой забыли или просто не знали, где она лежит и ждет своего часа. Вот это как раз про меня. Это я подорвалась на мине, о которой напрочь забыла за годы таблеток и прочей контрацепции.

– Слушай, а давай думать, что он от Кости. И все! – рационально мыслила Динуля. Ее лицо просветлело, было заметно, что ее внутреннее я договорилось с таможней.

– Ага! – всхлипнула я. – Я с Костей почти пять лет живу, и ничего. Ни разу. А с Денисом не провела и полугода. И ты думаешь, что он – от Кости?

– Неважно, что думаю я, – строго уточнила она. – Важно, что думаешь ты. И он. Важно, чтобы ты и он были уверены, что это ваш ребенок. Особенно он.

– О господи, – воскликнула я и продолжила реветь.

– Ты пойми. Денис ведь – не негр преклонных годов и не друг степей калмык. И на китайца не тянет. Так что ребеночек в любом случае будет нашей расы. А если и не будет похож на Костю, то можно говорить, что он пошел в деда по твоей линии. Кто его видел, этого деда?

– Ну, в принципе… – вяло согласилась я.

Мы еще попереливали из пустого в порожнее, однако и через час ничего лучшего, чем спустить все на тормозах, мы не придумали. Потому что любые варианты, которые вносили ясность в вопрос пресловутого отцовства, имели побочный эффект в виде задачки «что делать», если это действительно окажется ребенок Дениса.

– Вот потому-то это и должен быть Костин ребенок. Из него получится прекрасный отец. И Костя никогда не будет тебя бить, – резюмировала подруга.

Я разозлилась. Как будто сейчас самое время прикидывать, с каким из мужчин мне будет легче жить на свете!

– Да я бы все отдала, лишь бы это и в самом деле был Костин ребенок! Но это, скорее всего, не так.

– А ты не настраивай себя негативно! – разглагольствовала Динка.

– Да при чем здесь настройки! – билась я в истерике. – Ты только и можешь, что давать советы. А потом объяснять, почему все пропало и ничего не получилось.

– Да я-то здесь при чем? – справедливо возмутилась Динка.

Но мне уже было не до справедливости. Мне срочно потребовался крайний. Прямо сейчас. И я, естественно, его нашла в ней.

– Ты, ты меня с ним познакомила! Ты дала ему мой телефон. А ведь он так удачно тогда его потерял!

– Значит, я – причина всех бед. Может, и в постели с ним я тебя держала? – разъярилась Дудикова.

– Не держала! – кивнула я, отдувая ото лба челку, которая вдруг стала меня раздражать. – Но сама ты ничего не делаешь, только смотришь!

– Это еще почему? – хмурилась Динка.

– Ты сама даже не решилась деньги отнести в свой долбаный паевой фонд, про который мне все уши прожужжала. Так и будешь сидеть и смотреть, как я мучаюсь!

– Отнесла! Ты дура. Только о себе и думаешь. Все потому, что мы, как ни встретимся, занимаемся только твоими делами! – разоралась на весь коридор своего учреждения подруга. Но главбуху никто не решился мешать. Орете? На здоровьичко!

– А вот и нет! Я всегда готова тебе помочь, выслушать, но ты никогда не делишься своими… что? Что ты сделала? – споткнулась я.

– ОТНЕСЛА!

– Что? Что отнесла? – тупила я. Говорят, что у беременных женщин мозг работает хуже из-за оттока крови к плаценте. Но не на девяти же неделях. Наверное, я просто тупая от природы. От этого и все мои проблемы.

– Деньги, балда. Там сейчас пятьдесят процентов годовых. Так что я-то как раз что планирую, то и делаю. И за тебя, курицу, пытаюсь спланировать хоть что-то.

– Спасибо, – растерянно кивнула я. Потом глубоко задумалась. – Отнесла все деньги? А не страшно?

– Что?

– Отдавать деньги в пирамиду?

– Нет, с тобой невозможно говорить. Ну, какая пирамида! Весь цивилизованный мир так живет. Это ж тебе не МММ с их тысячей процентов! Это серьезные люди, юридическое лицо с участием государства, иностранных инвесторов, – набросилась на меня Динка.

– Ладно-ладно. Не бей! Я тебе верю. И что? Когда ты деньги будешь получать?

– Всегда. Пока идет рост. А потом, если что, заберу!

– Все-таки ты настоящий воин! – восхитилась я. – Значит, считаешь, что Косте говорить ничего не надо?

– Да ты о чем? Он тебя на руках будет носить!

– С чего бы? Он о ребенке ничего не говорил. Может, он еще и расстроится, – предположила я.

– Вот увидишь, что нет. Уж твоего-то Костю я прекрасно знаю! – уверила меня Динуля.

Я посидела еще, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, высушить слезы, которые все норовили потечь снова, а потом Дудикова проводила меня до метро и пообещала не обижаться на мои выпады.

– Это я из-за нервов, – жалобно пояснила я.

– На дураков не обижаются, – успокоила меня подруга и отпустила с миром переживать и переваривать все произошедшее в одиночку.

Я спустилась в переход. Постояла около телефонного аппарата, думая, не позвонить ли мне Косте прямо сейчас. Но представила себе, как он сидит в своем маленьком уютном офисе недалеко от набережной Москва-реки и напряженно думает, как ему отправить коробки с хрусталем в Уругвай, а контейнер с мебелью в Индию. Костя делал важное, нужное и непонятное дело, и я его за это очень уважала. И вот он пытается по-английски объясниться с индусами или уругвайцами, а тут я со своей сногсшибательной новостью. «Я беременна!» – «И что?» – «У нас будет ребенок!» – «Кто?» – «Ребенок! Ре-бе-нок»! – «Откуда? Не отвлекай меня всякой ерундой. Поговорим вечером».

Я поморщилась, отвела взгляд от таксофона и сделала еще пару шагов в сторону метро. Все-таки я была неадекватна, это точно. Я даже плохо представляла себе, куда мне идти.

– Свежий номер «Семь дней». Самые грязные подробности из жизни богатых и знаменитых! Все с фотографиями! Всего пятнадцать рублей, – раздался чей-то громкий голос прямо у меня над ухом. Я обернулась. Около стены бойко расположился продавец глянцевого счастья. Журналы любой тематики пестрили, заманивая прохожих яркими картинками и бессодержательным содержимым. Этот лоток предназначался не для тех, кто любит думать. Скорее для тех, кто возвращается с работы и думать как раз устал.

– А есть что-нибудь для беременных? – спросила я торговца раньше, чем успела сама себя остановить.

– «Лиза» «Мой ребенок», «Девять месяцев», «Мой кроха». Выбирайте, – огорошил меня он.

– Вот это выбор! А какой лучше? – засомневалась я.

– Возьмите вот этот. Там есть дневник беременной.

– Это что?

– Берите и узнаете, – широко улыбнулся продавец, намекая, что у него время не казенное.

Я кивнула и достала кошелек. Оказалось, что дневник беременной – чудная штука. Эти дальновидные редакторы напечатали реальные воспоминания реальной живой беременной, которая записала все свои мысли на бумагу. Я купила номер, который по случайным (а может, и кармическим) законам публиковал воспоминания десятой-пятнадцатой недели. Как только за мной закрылись двери вагона, я погрузилась в эти воспоминания и полностью отключилась.

«Десятая неделя. Муж все еще думает, что это само собой как-нибудь рассосется. Или само по себе родится, без его участия. По-моему, он вообще не знает, что думать, и поэтому приходит домой, дарит мне какой-нибудь букет, целует в щеку и забивается подальше. Прямо ввинчивается в диван. Я спросила: «Ты что, меня боишься?» Отвечает: «Такое ощущение, что ты теперь заминирована. Кто знает, вдруг ты взорвешься? А я буду виноват».

Интересно, как это все воспримет Костик? Тоже испугается? Или обрадуется? А вдруг останется равнодушным. Оказывается, это такой трепетный момент – когда женщине предстоит рассказать мужчине, что она ждет ребенка. От него. Да. Надо потренироваться, чтобы произвести правильное впечатление. А вдруг он спросит: а ты уверена, что он от меня? О боже, тогда я сразу же спалюсь. Сразу же все выдам. Буду рыдать без остановки. Только не это! А вдруг он скажет: беременна? Ну, и когда ты пойдешь на аборт? Ты же понимаешь, что мы сейчас не можем себе позволить детей. А потом он мне подробно объяснит, почему мы не готовы. Может, даже нарисует какие-нибудь графики.

– Тогда я сразу от него уйду. Сволочь!

– Что? Что вы сказали? – спросил меня кто-то.

Я встряхнулась и огляделась. Оказывается, я сижу над журналом и разговариваю вслух.

– Какая это станция? – переспросила я.

– «Крылатское».

– Как? Почему? – встрепенулась я. Надо же, выпала из реальности. Не заметила собственной станции. Если так дальше пойдет, я буду теряться в городе, а Косте придется повесить мне на руку браслет с информацией и его контактными телефонами.

– Выходите? – гнусаво ткнула меня в бок какая-то бабка.

– Нет! – рявкнула я. – По-моему, я как раз только вхожу.

– Что? – опешила она.

Я усмехнулась, вышла и пересела на поезд, идущий в обратном направлении. А что, символично. В каком-то смысле я именно это сейчас и делаю. Вышла с поезда и пытаюсь поехать в обратном направлении. В направлении к Косте, которому, возможно, предстоит растить чужого ребенка. Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления. Сначала надо выяснить, что Костя вообще думает по поводу этого всего.

Глава 3 Занимайте места согласно купленным билетам

Все-таки поразительно, как человек любит все усложнять. Нет бы относиться к вещам попроще. Родился – жил – женился – был честным человеком. И все. Но мы, изводимые комплексами с самого рождения, сначала тратим всю молодость, чтобы получить ответ на вопрос: «Я ль на свете всех милее?». Потом тяжело переживаем, что нет, не мы. И в глубине дискотек танцуют куда более «милые» создания, а нам надо бы еще подэпилироваться, похудеть, подзагореть и подкрасить волосы. И вообще… Вторым на повестке дня стоит вопрос: «Нужен ли я кому?» или «Чего я на самом деле стою?» К тридцати годам начинаем судорожно оглядываться, пытаясь понять, кого мы перегнали, потому что те, от кого мы отстали, и так известны.

– Помнишь Катю из первой группы?

– Катю? Какую? Ту, маленькую, в очках?

– Да. У нее своя передача. Правда, на кабельном телевидении, но все же свое ток-шоу.

– И о чем оно?

– Как стать счастливой.

– А она что, знает?

– По-крайней мере уверяет. – И ты понимаешь, что до своей передачи, пусть даже на кабельном телевидении, тебе далеко. Это обидно.

– Зато Ирка из параллельного класса совсем опустилась. Пьет с мужиками около стекляшки. И в домино играет.

От этого, как ни странно, сразу становится легче. Не все еще потеряно, пока меня не интересует домино. Интересно, а что будет в сорок лет? Мы будем хвастаться детьми, собаками и дачами? Тогда, если верить психологам, нас всех накроет кризис среднего возраста. Наши мужчины страшно испугаются старости и окружат себя, как падишахи, молодыми безмозглыми наложницами. А мы… Мы будем искать, чем можно жить еще, если жить женским уже нет необходимости. Женский век короток. Как только ты родил всех, кого смог и захотел, остается только ревниво следить, ценит ли все твои муки супруг. Не прожита ли жизнь зря. Ну и доказывать самому себе, что она еще не прожита.

Когда я подошла к дому и вставила ключ в замочную скважину, то у меня уже и сомнений не было, что Костя и есть тот человек, от которого целиком зависит моя дальнейшая жизнь. Как ни крути, а от меня уже мало что зависело.

– Поль, это ты? – спросил Костик, щелкая пультом от телевизора.

Я сняла пальто, отряхнула с шапки снег.

– Я. Ты дома?

– Дурацкий вопрос! – тут же отреагировал Костя. – А ты?

– Я дома! – улыбнулась я и принялась подлизываться к развалившемуся на диване Косте. – Но если бы ты меня не подколол, я бы решила, что ты заболел.

– Ты считаешь, что я – предсказуем?! – делано возмутился Костя. И прижал меня к себе.

– Я уверена, – кивнула я. – А вот я – просто кладезь сюрпризов!

– Да что ты? Что, у тебя сменился твой пресловутый НН? Или он решил повысить тебе зарплату? У него что, отшибло разум? – перебирал версии супруг.

Мне стало очень хорошо и уютно лежать у него «под лапкой», даже захотелось спать. Я подумала, что, может, стоит отложить разговор о ребенке на завтра… или на послезавтра.

– Не угадал, – зевнула я. – И ни за что не угадаешь. Это вообще не связано с работой. Я, кстати, вообще там сегодня не была!

– Прогуляла? – ухмыльнулся Костя. – И что, тебя теперь уволят? Это твоя новость?

– Нет. Теперь меня никто никуда не уволит. Не имеют права, – сонно пробормотала я и попыталась провалиться в сон. Однако я недооценила мужа. Очень может быть, что я его недооценивала всю жизнь.

– Не имеют права? – наморщил он лоб. – Ты что, беременна?

– Что?! – я дернулась и от неожиданности сползла с дивана на пол. – С чего ты взял?

– Ну, у нас не так много вариантов, когда женщину не имеют права уволить. У меня сейчас секретарша ушла в декрет. Целый скандал! Так, постой, я что – прав? – вытаращился на меня Константин. По-моему, он даже побледнел.

Я моментально пошла на попятный.

– Ну что ты. Нет, конечно. Просто разве можно уволить такого ценного работника, как я?

– Такого, как ты, действительно уволить невозможно! – немного расслабился Костя. Потом снова собрался в узел и с подозрением повернулся ко мне. – Ты уверена, что нет?

– Да уверена я, уверена, – безапелляционным тоном заверила я его. Потом еще минут десять я объясняла, почему это невозможно. Звучали словосочетания «взрослый ответственный человек», «было бы неразумно, да и не вовремя», «еще не решен квартирный вопрос» и «как вообще ты мог так обо мне подумать». Я вещала аргументированно и убедительно, мне показалось, что это вообще моя самая лучшая на свете речь.

– Слушай, ты что – псих? – вдруг помрачнел мой Костя. Он, недоумевая, рассматривал меня, словно бы я была неизвестным насекомым, которое, по предварительным оценкам, вполне может оказаться ядовитым.

– Почему? – оторопела я. Если бы мне сказали такую речь, я бы аплодировала и скандировала «шайбу-шайбу».

– Какой на хрен квартирный вопрос! Мне тридцать девять лет, и если уж ты бы оказалась беременной, я бы не вспомнил ни про какие сложности!

– Правда? – запнулась я. На повестке дня оставался вопрос, зачем я так нелепо завралась на ровном месте.

– Еще бы! – рявкнул Константин Яковлевич, после чего хлопнул дверью и ушел на кухню греметь посудой.

Я сидела и думала, как теперь выбираться из самолично созданного дурацкого положения. В голову не лезло ничего, кроме банального «как-нибудь все само рассосется» и «я подумаю об этом завтра». Только я, в отличие от Скарлетт О’Хара, не собиралась напрягать мозг ни завтра, ни послезавтра, ни в любой другой день недели. А уж когда по Первому каналу началась «Большая стирка», я вообще расслабилась и решила дать Косте спокойно попить чаю.

Малахов азартно раскручивал тему «стоит ли иметь детей, когда стоишь одной ногой в могиле». Закономерно, молодая часть женского общества склонялась к тому, что дети – прерогатива тех, кто сможет их содержать, даже если ему семьдесят. Пожилая часть дам уверяла, что такие отцы – позор общества, но их позиция в основном базировалась на личном опыте. Ведь эти самые «молодые» папаши когда-то были их вероломными мужьями, променявшими их мудрость и понимание на молодость и способность к деторождению. Мужская же часть аудитории целиком и полностью одобряла все эскапады престарелых ловеласов. Независимо от возраста и социального положения. В этом, видимо, и проявилась пресловутая мужская солидарность.

– Тебе правда интересно смотреть эту муру? – сердитым голосом спросил Константин Яковлевич. Возмущение его до сих пор не прошло. Видимо, чай не помог.

«Не скажу, – подумала я. – От греха подальше».

– Нормальная передача.

– Конечно. Ведь это же про нас. Возможно, ты родишь ребенка как раз к моей пенсии. И нам будут на улицах говорить: «Ах какой у вас симпатичный внучок!»

– А у тебя будут уже трястись от старости руки, и ты будешь всех доставать разговорами о маленькой пенсии, – расхохоталась я.

Костя попытался состроить сердитое лицо, но не выдержал и прыснул.

– И нас включат в Книгу рекордов Гиннесса, как самых старородящих родителей в мире!

– Не включат! – заверила я его, улыбаясь. Господи, какой же он у меня все-таки прекрасный мужчина! С ним просто невозможно всерьез поругаться.

– Почему? – утирая выступившие от смеха слезы, переспросил Костя.

Я посерьезнела:

– Потому что я все-таки действительно беременна.

– Что? – замер он.

– Я беременна. Сегодня делала УЗИ, – решила я рассекретиться.

Костя каким-то вьюном закрутился по комнате, поменялся в лице. Потом застыл, надавливая себе на виски большими пальцами.

– Ага, ага. Мне надо подумать… И что УЗИ?

– Девять недель. Бьется сердце, – сообщила я.

– Ну, красота, – кивнул он и сел за письменный стол. Потом молча что-то принялся писать у себя в ежедневнике, не глядя на меня. Я с изумлением наблюдала за его неподвижной спиной.

– Ты как? – осторожно поинтересовалась я через несколько минут этой странной тишины, которую разбавлял только энергичный голос Малахова.

– Не мешай, – досадливо бросил мне он и снова погрузился в какие-то там расчеты.

«Ну и дела, подумала я. – И как мне это понимать? Может, он пытается составить смету беременности? Или вообще релаксирует, составляя график роста курса рубля? Может, это такая странная реакция на шок!»

– Хорошо, – недоумевая кивнула я.

Прошло еще минут пятнадцать. Я зевнула и пошла пить чай. Попила. Ситуация стала напоминать плохой анекдот. Поняв, что больше чая мне в себя не влить, я вернулась в комнату, легла на диван, принялась переключать каналы. Остановилась на познавательной программе «Спокойной ночи, малыши». Увлеченно послушала слюнявые сюсюканья с Хрюшей. Понравилось. Потом снова посмотрела на Костю. Картина была все той же. Я уже было испугалась, что он внезапно превратился в соляной столб, но тут он, наконец, разогнулся и повернулся ко мне.

– Знаешь, мы, пожалуй, можем взять ипотеку прямо сейчас, – выдал он и посмотрел на меня взглядом победителя.

Я так и обмерла.

– Ты считал? Просчитывал ипотеку?

– Ну да! Теперь мы не можем себе позволить слоняться по чужим углам! – весомо изрек Константин. – Ребенок не должен рождаться где попало. Мы вполне можем позволить себе однокомнатную квартиру. Не в этом районе, конечно, но где-нибудь в Измайлове.

– Стой-стой-стой! – я замотала головой. – Скажи мне, что ты чувствуешь. Ты рад?

– Что? – непонимающе посмотрел на меня Костя. Родной, такой изумленный и взъерошенный. Прелесть!

– Ты рад?

– Что за глупости, конечно рад. – Он тряхнул головой и принялся тереть глаза, словно в них разом что-то попало.

– И то хлеб, – вздохнула я.

Костя подошел ко мне и порывисто прижал к себе.

– Я не то что рад – я просто в неописуемом, в невыразимом восторге. Это самая лучшая новость, которую я только слышал за всю свою жизнь!

– Вот это как раз то, что надо, – удовлетворенно кивнула я. И подумала, что, наверное, и в моей жизни до сего дня не происходило ровно ничего, что можно было бы сопоставить с этим.

Весь вечер мы говорили с мужем о том, как будем растить ребенка, как купим квартиру, в которой будем счастливы. О том, как все будет хорошо. О том, что он никогда и никому не даст меня в обиду. Что надо начать откладывать деньги на образование ребенка, потому что «образование – это самое главное». Костя волновался и поминутно спрашивал меня, как я себя чувствую.

– Прекрасно, просто прекрасно, – пыталась заверить я его, но он мне не верил, осматривал со всех сторон и спрашивал, что у меня болит.

– Ну, должна же ты хоть что-то чувствовать?! – возмущался он.

– Я – да. Я чувствую, что ты меня достал! – смеялась я.

– Прости. Может, тебя положить спать? Может, тебе теперь все время надо лежать?

– Ага, и как корове все время жевать траву! – пыталась я достучаться до его разума.

– Почему траву? Может, тебе чего-то хочется? Я где-то слышал, что беременным часто хочется какого-нибудь деликатеса! Хочешь, я схожу и куплю?

– Можешь ты хоть минуту просто полежать со мной рядом. Просто спокойно полежать? – Я устало отмахивалась от его назойливой заботы, разом свалившейся на меня.

– Полежать? Конечно, – он прижал меня к себе и, по-моему, попытался перестать дышать.

Я улыбнулась и запустила руку к нему под рубашку.

– Милый, родной, – прошептала я.

Он напрягся.

– Ты что! Тебе теперь, наверное, нельзя.

– Ну конечно. Прямо на все девять месяцев, – тихонько засмеялась я.

Костя поцеловал меня в лоб, а потом вся наша супружеская любовь напоминала попытку разминировать часовой механизм очень хрупкой, практически хрустальной бомбы. И я не могу сказать, что мне это не понравилось. Во всяком случае, могу сказать точно, что так меня еще никогда не любили. Мужчина, особенно в таком возрасте, как Константин Яковлевич, если его женщина ждет первенца, смотрит на нее, словно на богиню, способную вершить его судьбу. Это чувство безграничной власти, власти, которая превращает «Мужус обыкновенус» в «Настоящего Мужчину – защитника, кормильца, опору, лучшего друга, няньку и во все, что душа пожелает». Это было самым прекрасным, что мне довелось испытать в жизни. По крайней мере в семейной.

Утром Костя виновато собирался на работу. Он на цыпочках передвигался по квартире, стараясь меня не разбудить. А разбудить-то как раз и нужно. Ведь еще никто не освободил меня от исполнения служебных обязанностей. Потоки желающих потратить кровные деньги на отдых увеличивались с каждым днем. Зима была на излете, но лаяла, как обезумевший от голода цепной пес. Самые страшные холода, самые ледяные ветры бывают именно в конце февраля. И все эти атмосферные явления гонят граждан в теплые края еще до того, как начнется официальный сезон. Официальный сезон – это безумие, сводящее с ума менеджеров и туроператоров. А февраль – март – апрель – ненапряжная, но довольно насыщенная трудовая пора.

– Почему ты меня не разбудил? – поймала я Костю на месте преступления. Он как раз пытался бесшумно надеть ботинки.

– Ты так сладко спала, – оправдался он. – Тебе надо больше спать.

– Меня уволят!

– Ты сама сказала, что теперь это невозможно! – парировал Костя.

– Невозможно, если я буду работать. А если я работать брошу, никто мне на дом зарплату носить не будет. Особенно НН. – Я лихорадочно напяливала на себя рейтузы.

– Осторожней! – с замиранием сердца воскликнул Костя, когда я споткнулась о штанину.

– Слушай, ты прекращай так дергаться, – разозлилась я. – Ты так не доживешь до родов!

– Да, ты права, – поник супруг. И принялся уговаривать меня поехать на такси.

– Если я буду ездить на такси, как мы купим квартиру? – приперла я его к стенке. Он молчал, как «побитый пес». – И вообще, я всегда права.

– Тогда я тебя провожу! – уперся Костя и действительно доставил меня до самых Ленгор. Я, честно говоря, немного обалдела от такой реакции мужа на простую новость о беременности жены.

– ВАУ! – сказала Аллочка и быстренько нагадала мне безоблачного семейного счастья.

– ВАУ! – сказала Динка по телефону. – Я тебе говорила?!

– ВАУ! – ответила я. – И что теперь будет?

– Будешь счастливой! – сказали все хором. И я расслабилась.

Пусть все идет как идет. Раз уж мне достался такой чудесный муж, зачем напрягаться. Да, возможно, что это и не его ребенок! Возможно, что это – ребенок Дениса. Но кому будет лучше, если этот маленький факт станет общеизвестным? Денису точно нет. Мне – так станет только хуже. А уж Косте и подавно. Мужику тридцать девять лет! Ему просто необходимо стать отцом. Разве нет?

– Конечно, – кивнула Аллочка. – Ты совершенно права.

– Ты считаешь? – задумалась я. Вдруг оставшись одна, я почувствовала себя мошенницей, незаконно прикарманившей огромное богатство. Богатство, конечно, прекрасно и неописуемо мне нравится, но оно чужое. Как только меня вычислят, все станет гораздо хуже. Гораздо хуже.

– Не будь дурой! – разозлилась Динка, когда я поделилась с ней своими сомнениями. Она доступно и популярно объяснила мне все, заставив поверить в неизбежность того, что происходит. Впрочем, я не сильно сопротивлялась. Что я, Жанна Д’Арк, чтобы самой угробить собственное счастье?

Костя завалил меня букетами, книгами с фотографиями малышей в разных ракурсах. Мы с ним могли часами разговаривать о том, как сейчас выглядит наш ребенок.

– Ты представляешь, у него уже практически сформированы все органы! – показывал на картинку с симпатичным эмбриончиком Костя. – Скоро он сможет нас слышать. Тебе надо испытывать только положительные эмоции!

– Ну, естественно, – соглашалась я.

В целом я только их и испытывала (если не считать коротких приступов паники, когда я думала о том, что этот ребенок может не иметь к Косте никакого отношения). Меня не тошнило. Токсикоза, которым меня пугали все кому не лень, не было и в помине, а врачи в один голос заверяли, что у меня все в порядке, хотя меня и можно в силу возраста отнести к старым первородящим. Я не полюбила грызть мел (говорят, такое бывает), не мучилась кошмарами и вообще была как огурчик. И потом, все-таки жизнь вокруг не стояла на месте. У Динки тоже было достаточно событий, чтобы заполнить рассказами о них мой досуг. Ее паевой аттракцион набирал обороты. Она уже получила один раз процент в размере, почти соответствующем моей заработной плате за месяц. И теперь на нее, как на игрока, больного манией выигрыша, напал азарт.

– Ты не хочешь вложить денег? Я бы тебя порекомендовала, – блестящими глазами посматривала она на меня.

– Нет, – вежливо отмахивалась я. – Мы все же собрались купить квартирку.

– Да вы с ума сошли. Сейчас совсем не время! Цены жуткие!

– Мы в ипотеку, – пояснила я.

– Ну почему ты не видишь своего счастья? Я тебе обеспечу стабильные семьдесят процентов прибыли. Через год ты купишь квартиру безо всякого кредита!

– Ты что-то плохо считаешь. Если я вложу в твой этот сомнительный фонд сорок пять тысяч и получу семьдесят процентов…

– Он вовсе не сомнительный! – озверела Динка. – Это прекрасное вложение! Я могу тебе показать вырезку из журнала РБК. В России сейчас уникально благоприятная ситуация для инвестиций!

– Ага, – рассмеялась я. – Все играют на росте недвижимости. На одну квартиру десять покупателей. Только ни одному из десяти квартира на самом деле не нужна. Представь, что будет, если все десять разом решат эти квартиры продать!

– Это не твои слова, – возмутилась Дудикова.

Я закусила губу. Слова и правда были не мои, а Костины. С тех пор как я носила под сердцем его ребенка (совесть – молчать!), он так много времени посвящал разговорам со мной, что я могла протранслировать его мнение практически по любому вопросу. Но в глазах Динки я предпочла бы иметь свою уникальную точку зрения.

– Во всяком случае, эти фонды – очень рисковое предприятие. Ты можешь себе это позволить. Каждый может рискнуть своими деньгами. В принципе можно отправиться и в казино. Там будет сто процентов прибыли в минуту. Хозяевам.

– Не хочешь – как хочешь, но зачем другим портить настроение? – обиделась Динка.

Мое сравнение с казино ей совсем не понравилось, и она под страшным секретом сообщила, что ради дополнительной линии процентов в ее паевой структуре ей надо увеличить взнос до пятидесяти тысяч.

– Что? – ужаснулась я. – Это же чистая разводка!

– Почему? – Динка нездорово горячилась. – Это же везде так. Чем больше вложишь, тем больше прибыль. Закон бизнеса.

– Эти твои линии процентов – закон кидалова! – возмутилась я.

– Мне всего-то надо каких-нибудь десять штук, – упрямо повторяла Динка. В общем, я никак не могла помешать Динусе катиться по ее наклонной плоскости. Хотя… за весну ее наклонная принесла ей действительно неплохие деньги.

– А ты не верила! – сияла от счастья подруга.

Я задумалась. Может, действительно мы с Костей идем не тем путем? Самое сложное на свете – найти нужный путь, даже если это путь железнодорожного поезда. Мы с мужем выбрали ипотеку и вот уже третий месяц пытались получить распоряжение Внешторгбанка, которое давало бы нам право потратить кучу своих денег, чтобы купить в кредит под бешеные проценты дорогущую квартиру. Когда Костя попытался подсчитать, сколько он переплачивает, ему чуть не стало дурно.

– Я сейчас упаду с сердечным приступом, – пожаловался он.

– Может, лучше не считать? – робко предложила я.

– Действительно. Ведь это надо для нашего ребенка! – согласился Костя и больше не нагружал меня мыслями о том, сколько денег мы выбросим в трубу за те десять-пятнадцать лет, что будем должны банку.

Хотя я не верю, что он об этом не думал. Нет. Просто не грузил. А Динка получала дивиденды со своего инвестиционного портфеля. Это был ее путь. Да, в этот раз мы ехали в разных составах. Мы только и делали, что теряли. Она – получала. Но я совершенно ей не завидовала. У нас с нею были разные цели.

Глава 4 О всякой всячине

Беременность – марафон в девять месяцев, где ты каждую минуту рискуешь сойти с дистанции. Весь маршрут делится на сектора – триместры, каждый из которых имеет свои характерные черты. В первом триместре ты одновременно боишься и того, что родишь, и того, что родить не сможешь. Одна часть мозга – рациональная (наверное, это мужская часть) – талдычит, что ребенок – страшная ответственность и обуза. Его нужно будет любить, делать с ним уроки, переживать за ссадины. И так хочется избежать всей этой мутоты. А вторая часть мозга, видимо, несущая в себе алогичное женское начало, всей своей нерациональной сутью цепляется за происходящие внутренние процессы и заставляет вас сжать кулаки. Только бы доносить. Любой ценой. Господи, сохрани.

Ко второму триместру становится понятно, что можно уже особенно и не дергаться. Город будет, саду цвесть. Именно во втором триместре вы имеете шанс узнать пол ребенка. У меня, как показало УЗИ, ожидался мальчик.

Когда тетя-доктор мне походя объявила:

«Мальчишка. Девяносто девять процентов!» – я сначала разрыдалась от счастья, а потом вдруг отчетливо осознала, что там действительно не расстройство желудка, не странная утренняя тошнота, не гормональное нарушение. Там человек. И теперь все будет иначе. В любом случае.

– А как он вообще? – спрашивал Костя, нервно покусывая ногти.

Я изумленно смотрела, как аккуратист Костя грызет ногти, не замечая ничего вокруг. Он увязался за мной не только в консультацию, но и в кабинет, где стоял монитор.

– А вот, смотрите сами! – добродушно улыбалась врач. Ей явно не впервой было наблюдать бьющихся в истерике папаш.

– Что? Что смотреть? Я ничего не вижу! Его там нет? – волновался Костик.

– Никуда он не денется. Бежать ему некуда, – смеялась я. Было дико приятно чувствовать себя центром всеобщего внимания и всеобщего волнения.

– Вот. Видите, носик?

– Носик! – ахнул Константин так, словно наличие у ребенка носика делало его избранным.

– А вот ручка, – продолжала докторша.

– У него все в порядке?

– Конечно! Все прекрасно. Пальчики все на месте, губка в порядке. Крупный мальчишка. По сроку восемнадцать, а по ножке все двадцать недель, – «порадовала» нас медицина.

– А почему? – нахмурилась я.

– Да просто богатырь. Мужчина, – вздохнула докторша, отключила аппаратуру и стерла салфеткой с моего живота (еще не слишком-то выпирающего) липкую дрянь.

Костя восторженно вывел меня в коридор. А вот я его восторгов не разделяла. Меня вдруг все стало раздражать. Чем больше он рассказывал мне о том, как он счастлив, тем мрачнее становилась я. Всего того, чего в Косте никогда не было и чего мне так в нем недоставало, теперь хватало с лихвой. Я говорю про нежность, про заботу и внимание, про нежные поцелуи по утрам, взволнованное «как ты себя чувствуешь?» на ночь. Наверное, единственное, чего нам, видимо, не хватало все эти годы, чтобы по-настоящему сблизиться, так это как раз ребенка. Может быть, если бы он появился в свое время, не было бы всей этой дурацкой истории с Денисом. Однако что выросло – то выросло. В смысле, история с Денисом была, и теперь я с ужасом смотрела, как Костя целует мой живот. Меня не оставляла мысль, что, возможно, это ребенок Дениса. Именно из-за этого я чуть не расплакалась в коридоре узиста. Только чудом мне удалось сдержать слезы и доскакать до Дудиковой. Где я все-таки разревелась.

– Да с чего ты взяла! – горячилась Динка, когда я, вымотанная безоговорочным обожанием супруга, рыдала у нее на диване.

– Костя – невысокий, даже скорее низкий. У него тонкие черты, а ребенок – богатырь. Даже больше, чем на свой возраст, – всхлипывала я.

– Какой у него может быть возраст, если он еще не родился?! – озадаченно уставилась на меня подруга.

– Восемнадцать недель, – важно пояснила я. – А крупный он в Дениса. И у него наверняка будут такие же синие глаза, как у него. И тогда я сойду с ума. Ты не представляешь, как мне страшно, что Костя обо всем догадается. Скажет: и в кого это у нас такой синеглазый амбал?

– Скажешь, что в тебя, – сжала губы Динка. – Ты-то у нас, слава богу, не карлик! Хватит нюни разводить. И себя накручивать.

– Я не выдержу! А вдруг он его не полюбит? Вдруг почувствует, что он – не его.

– Выдержишь. Ради ребенка. А Костя у тебя золото. Он уже его любит, – строгим голосом вещала она.

– Это же еще хуже, – рыдала я.

Весь ужас ситуации был в том, что Костя оказался из той редкой группы мужчин, почти вымершей на сегодняшний день, которые действительно хотят детей. Современные мужчины живут сегодняшним днем, избегая мало-мальского призрака ответственности. Дети в таком контексте представляют собой проблему. И даже больше. Как правило, все звучит как «это твоя проблема, дорогая». Изредка мужчины оказываются припертыми к стенке. ДНК-тесты, товарищеские суды, шантаж состоят на службе у забеременевшей женской половины человечества. Некоторых ловят за руку, некоторым не позволяет воспитание, они не бросают своих женщин. Но при этом у них такое героическое выражение лица, что сразу становится понятно, чего им стоит оставаться отцами. В целом дети перестали представлять собой ценность. Само по себе это очень странно, потому что дети – как раз то, что ни один мужчина не сможет купить за деньги или заполучить, используя служебное положение. Однако, видимо, количество женщин, готовых немедленно осчастливить потомством подходящего кандидата, зашкаливает. Ввиду всего вышесказанного, Константин с его неописуемой радостью от надвигающегося отцовства, с его готовностью отдать последнее (чего раньше за ним совершенно не водилось) и нежностью, с которой он смотрел на меня, – был похож на вымершего динозавра. Я не уверена, что на свете есть еще такой. И он – мой муж. От этого факта у меня срывает крышу. Мне хочется уснуть, а проснувшись, забыть навсегда имя Денис. Мне так хочется верить в то, что этот ребенок – его, моего ископаемого мужа. Но этого у меня не получается. И я реву, а Динка отправляет меня взашей.

– Всех слез, что ты пролила по разнообразным поводам за эти двадцать недель, хватило бы, чтобы засолить большую форель, – смеялась она надо мной.

– Тебе хорошо, а у меня совесть! – защищалась я.

– Совесть у нормальной женщины отпадает как рудимент годам к двадцати. А тебе уже, слава господу, за тридцать.

– Если ты меня еще и возрастом будешь попрекать! – пригрозила я.

Но с Динки все как с гуся вода. Если бы не ее оптимизм, лежать бы мне, как пить дать, с тяжелым нервным расстройством. А так – я держалась. Текли недели. Я пыталась заткнуть свою почему-то не отмершую совесть, получая весь неограниченный объем Костиной любви, и потихоньку впадала в депрессию. И чем больше он для меня делал, чем ласковее становился, тем мне было хуже. Все эти страсти, наверное, извели бы меня без остатка, но однажды я открыла для себя прекрасное средство от всех душевных мук. Страдания, которым я с удовольствием предавалась, лечились одним известным любой беременной женщине средством. Стоило принять волшебное снадобье, как я прекращала размазывать сопли по щекам, улыбалась мужу и думала, что не все так уж плохо. Что, возможно, ребенок догадается соорудить себе карие глаза, и я смогу с чистой совестью сюсюкать «весь в папочку», «Костенькин сыночек» и «папочкины глазки». Средство это было поистине чудотворным, но перебарщивать с ним не стоило. Только не подумайте, что речь идет о каких-нибудь тяжелых наркотиках. Хотя по воздействию на нервную систему мое лекарство вполне похоже на какой-нибудь опиат. От его приема моя кровь начинала бурлить и самостоятельно вырабатывать нужное количество амфитаминов. Я думаю, что женщины, у которых имеются детишки, уже обо всем догадались и понимающе кивают головами. Ведь я говорю о булках. Плюшках, слоеных булочках, сладких паях с вишней, которые я поглощала с ураганной скоростью. Но что же делать, если всевозможные булки были единственным средством, способным примирить меня с действительностью?

– Слушай, а ты не боишься лопнуть? – беспокоился, глядя на мое довольное, вечно жующее лицо НН.

– А ты налей и отойди, – подкалывала я его. – Я теперь ем за двоих.

– Ты уверена, что ему столько надо? – поражался он.

Поскольку коллектив у нас был преимущественно женский (НН не считается), все наблюдали и тщательно фиксировали, как я расту. Аллочка специально ради такого случая завела на работе специальную ленту, какая бывает у швей-мотористок, и регулярно измеряла мне талию. Мне ошупывали ноги, проверяя, нет ли отеков. Постоянно гнали к стоматологу, «потому что зубы – это самое теперь твое слабое место». Если бы Костя столь очевидно не демонстрировал права на меня и моего внутреннего человечка, из нас вполне мог получиться сын нашего туристического полка.

– Спасибо, что хоть весов не завели, – как-то высказалась я, когда Аллочка в очередной раз обматывала меня сантиметром.

– Весов? – на минуту остановилась Алла. На ее лице застыл немой вопрос: «Как же я забыла про весы?!»

Я попыталась перевести разговор на какую-нибудь нейтральную тему типа погоды (когда же у нас наконец начнется настоящее лето, а не эти дурацкие дожди) или работы (и какой дурак только ездит в Египет, там же теракты). Но мои ухищрения остались без внимания. На следующее же утро Аллуся приволокла из дому электронные весы.

– Это жестоко, – возмущалась я, предпринимая попытку скрыться от нее. – Бесчеловечно.

– Потом скажешь спасибо! – кричала мне вслед Алла. – Все равно весь день ты там не высидишь!

– Посмотрим, – капризно отвечала я и садилась на горшок с томиком из серии «Как стать счастливой за три дня».

Но долго скрываться от любимого коллектива было невозможно. Сказать по правде, про весы я очень быстро забыла, за что и поплатилась. Общественность, как всегда, победила, и я была немилосердно взвешена. Надо сказать, что процедуру эту я проходила не впервые. Когда Костя, как оглашенный, погнал меня в женскую консультацию еще на десятой неделе (мы обязаны сделать ВСЕ!), там меня тоже взвесили, обмерили и разложили на кусочки. Результаты записали в карту. Короче, всех посчитали. Во мне на момент привода к тете-доктору имелось шестьдесят три килограмма. Не так и плохо, хотя я бы предпочла видеть первой цифрой пятерку. Однако я тут же уговорила себя, что вообще-то я весила пятьдесят девять килограммов (девятьсот граммов), а эти лишние три кило набрала за десять недель беременности. Мне сразу стало легче.

– В первом триместре женщина скорее теряет вес, чем набирает, – обломала меня тогда докторша из городской поликлиники.

– А я набрала, – цеплялась я за мечту.

– Невозможно, – констатировала она.

А я в очередной раз убедилась, что нормальные люди в городской поликлинике работать не будут. Вот у Динки в поликлинике мне бы наверняка сказали, что три кило – это несерьезно и поводов для паники нет ровно никаких. Хотя бы даже для того, чтобы поберечь мою нервную систему. Беременной женщине вредно волноваться. А теперь вот добрые коллеги завели пыточный арсенал прямо на рабочем месте.

– Не буду взвешиваться, – упиралась я. Где-то каким-то седьмым чувством я понимала, что ничего хорошего в способности весов определять с точностью до десяти граммов нет. Для меня, во всяком случае. Мне бы больше подошли весы с дельтой в десять кило.

– Надо. Разожрешься, потом будет караул! – сверлила меня взглядом Аллочка. У нее, как и у всех рожавших дам нашего кордебалета, в этом деле был богатый опыт. – Сколько ты в последний раз весила?

– Шестьдесят килограммов, – уверенно продекламировала я. И, наткнувшись на недоверчивый взгляд НН, поправилась: – Три.

– Что три? – процедил он.

– Шестьдесят три, – срывающимся писком сообщила я.

– Врать нехорошо, – шмыгнул носом НН. После чего меня таки загнали на эти проклятые высокоточные весы, которые отразили цифру в шестьдесят семь килограммов триста пятьдесят шесть граммов. Эти триста пятьдесят шесть граммов меня почему-то окончательно добили. Мне и шестьдесят семь-то было много. А тут еще этот досадный довесок.

– У-у-у-у-у! – завыла я.

– Ну вот. Теперь опять никто не будет работать, – всплеснул руками НН. – Всем придется утешать нашу реву-корову.

– Тише ты. Ничего страшного, – противно лебезила Аллочка. – Завтра сядешь на разгрузочную диету, и все будет просто прекрасно. Тебе, главное, не набирать больше ни грамма.

– Нереально, – затрясла я плечами.

– Тебе надо просто хотя бы завязать с бесконечными булками, – послышалась реплика из зала.

Я все поняла. Одно из двух. Или я буду чувствовать себя человеком, улыбаться мужу и думать о будущем без страха, но это все возможно только на топливе приблизительно в одну булку за три часа. Либо… об этом лучше не думать. Даже страшно представить, во что превратится моя жизнь, если мне завязать с мучным. Ад, страшный кошмар. Я не доношу ребенка. Жизнь кончится!

– Ты хоть сама понимаешь, что это бред? – разозлилась Динка, когда я рассказала ей о страшной цифре на весах.

– Почему?

– Потому что без слоеной плюшки еще никто не умирал. А вот депрессию у тебя действительно надо лечить. А то ты так потом в двери проходить не будешь.

– И как ее лечить? Если ничего, кроме булок, не помогает? Я без них пропаду, – засомневалась я.

– Ты хоть попробуй, – смягчилась Дудикова.

Я решила, что действительно, попытаться-то я могу. И попыталась. Как только дошла с работы домой, так сразу и попыталась. За весь вечер я ни разу не вышла из дома и не пошла в сторону торгового центра, где базировалось средоточие зла. В смысле, ларек со свежей выпечкой. Я угрюмо ворочалась в кровати до двенадцати часов ночи, с ненавистью рассматривая безмятежное Костино лицо. Муж спал сладким сном праведника. В двенадцать часов я выпила еще один (триста тридцатый) стакан чая, после чего мне все-таки удалось отключиться на несколько часов. Спала я нервно, тревожно. Мне снились кошмары, и я открыла глаза в шесть утра, безо всякого шанса уснуть снова.

– Если так пойдет дальше, я превращусь в неврастеничку, – возмутилась я. – У меня же практически ломка!

– А что с тобой такое? – с искренним непониманием оглядел меня Костя.

– То! Мне запретили есть булки. Булочки! Я не могу заснуть. У меня кружится голова. Мне явно не хватает каких-то витаминов, содержащихся в муке.

– Все ясно. Ребенка не покормили, – засмеялся Костя. – Ну-ка, собирайся, я куплю тебе пирожок.

– Я толстею. – Я недоверчиво подняла на него глаза.

– И что? – сделал страшные глаза он. – Это так необычно для беременных женщин?

– А вдруг ты меня разлюбишь? – предположила я.

– Я не разлюблю тебя никогда! – заверил меня Константин.

– Правда?

– Самая натуральная. Можешь успокоиться и толстеть. Такая любовь, как моя, не умрет от какого-то там жалкого десятка лишних килограммов на попе. Я буду с тобой, даже если ты вдруг полысеешь.

– Я не полысею, – обиделась я.

Но его слова, не про мою потенциальную лысину, а про его любовь, прочно засели у меня в голове. И снова в том нелицеприятном контексте, что вот у меня такой прекрасный муж, который меня любит и которого люблю я, но между нами нет и невозможно полное понимание, потому что между нами непреодолимой преградой, Китайской стеной стоит моя ложь.

Впрочем, предаваться грустным думам времени было немного. К началу лета Внешторгбанк все-таки выдал Косте разрешение на ипотеку. Ипотека – это такой фрукт, у которого обалденный внешний вид, что-то вроде помеси клубники, ананаса и гуавы. Смотришь на него, и кажется, что вкус должен быть выше всяких похвал. Тем более что попробовать его вам все равно не дают, только показывают из-за умело подсвеченного стекла. По типу ювелирной витрины. И вот со временем вы понимаете, что хотите его до дрожи, до одури, что от этого желания у вас сводит челюсти.

– А как его попробовать? – спрашиваете вы у милой девушки за прилавком.

– Только если купите, – улыбается она.

– И почем? – интересуетесь вы.

Вот тут и начинается самое интересное. Никто не знает, сколько точно стоит фрукт под названием «ипотека». Вроде бы вам по карману. Есть специальный ипотечный калькулятор, который подскажет вам, есть ли смысл разевать роток. Однако потом вы узнаете, что это только плата за вход.

Сначала, перед тем как попробовать, извольте предоставить список необходимых документов. Справка с места работы, сведения об имуществе, водительские права, справка о состоянии здоровья.

– Это все? – обалдеваете вы.

– Не факт. Надо уточнить в страховой компании, – любезно отвечает улыбчивая девушка за банковским окошком.

Дальше вы ждете. Две недели, три, потом ждете, когда эксперт придет к вам на работу, потом опять ждете, дадут вам право попробовать фрукт или откажут. Потом вам говорят, что устное решение принято. Вам предоставлено право откусить кусочек ипотеки. Осталось только дождаться письменного уведомления. Оно придет по почте. И вот настает великий день, вам вручают конверт, в котором лежит бумага, официально подтверждающая, что вы имеете право откусить Ипотечного Пирога, если сможете найти подходящую квартиру. Фрукт с первого же мгновения оказывается с горчинкой. Да и вообще местами кислит.

– Выбирайте квартиру, – пожелала нам с Костей удачи улыбчивая девушка за банковским окошком, наш индивидуальный консультант.

В тот же вечер мы с Костей обложились журналами и принялись обзванивать почти все квартиры подряд. Вариантов казалось так много, что я испугалась, что не успею упаковать чемоданы.

– А у вас не ипотека? – вдруг аккуратно поинтересовался кто-то с той стороны баррикады. В смысле, один из продавцов интересных квартир. Кажется, это была прелестная маленькая двушка на станции метро «Измайловский парк».

– Ипотека, – радостно кивнули мы.

– Нет, нам не подойдет, – сообщили продавцы квартиры и отключились.

Мы с Костей несколько подрастерялись. Но не упали духом. Один облом ничего не значит. И два тоже. Но когда число нежелающих иметь дело с ипотекой достигло десяти человек, мы призадумались.

– Что это значит? – спросил улыбчивую девушку Костя.

– Не знаю. Или у них нет трех лет в собственности, или они уверены, что не пройдут банковскую проверку. Или у них есть просто свободный покупатель. Могут быть разные причины, – пожала она плечами. Нельзя сказать, чтобы мы поняли, о чем это она. Но догадались, что в ипотеке есть подводные камни, о которых мы и не подозревали.

– И что же нам делать? – огорчился Константин.

– Наймите риелтора, – посоветовала девушка.

Совет оказался не так уж и плох, однако к общему счету присовокупилась опечалившая нас сумма в три тысячи долларов риелтору. Однако мы перестали тратить бесконечные часы на обзвон всяких разных квартир, где всякий раз обнаруживался тот или иной дефект.

– Не волнуйтесь. Вы ведь ищите практически по всей Москве. В таком случае мы с вами обязательно что-нибудь найдем. Правда, летом меньше квартир, но зато цены не так быстро летят вверх, – пообещала риелтор, еще одна уверенная в себе симпатичная девушка. Мы расслабились и выбросили все сомнения из головы. На дворе было лучезарное лето, мы верили в то, что наша квартира не за горами. Потом мы ждали, ждали, снова ждали звонков от нашего риелтора. Раза два в неделю она вдруг вспоминала о нас, и мы ездили и смотрели какую-нибудь очередную халупу, в которой не то что жить – не хотелось даже умирать. К концу июля фрукт под названием ипотека начал подгнивать.

– А вы уверены, что мы вообще в состоянии купить на наши деньги что-то приличное, – горячился Контантин Яковлевич, когда риелторша вежливо сообщала, что ничего интересного опять нет. Все разобрали другие.

– Вы поймите, ипотечников на рынке сейчас пруд пруди. Они к каждой квартире в очередь выстраиваются! В таких условиях надо вообще хватать что попадет, а вы нос воротите. Почему вы не хотите пятиэтажку?

– Потому что я бы там и свиней не держал! – рявкнул Костя.

– Ну, тогда давайте еще поищем, – обиженно поджала губы риелторша. – Только цены-то на месте на стоят. И потом, ваше банковское разрешение тоже не вечное. Через месяц его придется продлевать.

– Почему? – растерялся мой муж.

– Потому. Читайте уведомление. Там все сроки указаны, – зло ответила девушка. Видимо, мы уже не казались ей интересными клиентами. Константин бросился читать банковскую бумажку, которая пришла к нам по почте. Оказалось, что у нас для покупки квартиры остался всего месяц. А потом нам придется повторить весь аттракцион.

– Конечно, все будет быстрее, потому что банк только подтвердит, что ваш статус не изменился… – «утешила» нас риелтор.

Мы загрустили. Что же мы будем делать, если не сможем купить квартиру даже с помощью кредита? Я поддерживала Константина как только могла. А в глубине души вдруг заплескалось опасение, что вся эта невезуха посылается мне в качестве наказания. За все то зло. И еще (но эту мысль я старалась даже не думать, не то что озвучить кому-то) – что бог не хочет дать нам с Костей дом. Потому что Костя не заслужил такого – купить дом неверной жене, которая носит под сердцем чужого ребенка.

Когда в моей голове появлялись такие идеи, мне захотелось кричать от ужаса. Я, конечно, не была представительницей сильно продвинутого духовного слоя населения. Я могла с одинаковым интересом вкушать истин индуистской культуры в исполнении свежеобращенных в кришнаизм друзей, гадать на кофейной гуще, раскладывать с Аллочкой простыни Таро, а потом истово ставить свечки в православном храме, если, скажем, туда случайно понесло Динку, которая от скуки захватила меня с собой. Так что было невозможно даже определить, что это за невиданная птица – мое мировоззрение. Но в одно я верила свято – что каждый в жизни получает то, что он заслужил. И в этом контексте меня не могло ждать ничего хорошего.

Глава 5 О дежавю

В детстве я очень любила сказки, они как-то примиряли меня с суровой прозой жизни. Родные Петушки обеспечивали массу свежего воздуха и самый минимум острых ощущений. Недостаток приходилось восполнять своими силами. Мы с ватагой ребятишек залезали в старые заброшенные дома, которых у нас в округе полным-полно, и там, под завывание ветра и собственные охи-ахи пугали друг друга всякими небылицами, как правило, начинавшимися словами «однажды в черном-черном городе, черной-черной ночью шел черный-черный»… Или «жила-была девочка, обычная девочка, но только у нее не было одной ручечки…». Было так сладко визжать от страха, сидя на старых, пропылившихся досках в доме, где когда-то жило много разных неизвестных нам людей. Они радовались, грустили, умирали, а потом и вовсе оставили этот дом ветшать и исчезать. Мне до сих пор кажется, что нет на свете ничего более одинокого и трогательного, чем эти брошенные деревянные дома. Покосившиеся, старые, скрипучие. После них было так уютно, так тепло в нашей квартире. На ночь мама развлекала меня чтением сказок народов мира. Завывал ветер, мир казался бесконечно большим и непознанным, а собственная кровать такой надежной и мягкой, что хотелось завернуться в одеяло с головой и слушать, слушать, слушать размеренный мамин голос, которая читала каждый раз новую, но все же знакомую мне сказку. Некоторые сказки были родными. Например, про Серого Волка, несущего нашего отечественного царевича выкрадывать очередной раритет для батюшки-царя. Про принцессу, молчаливо плетущую рубахи из крапивы для заколдованных братцев. Эти сказки рождали во мне жажду подвигов. Мне хотелось немедленно отдать кому-нибудь свою жизнь, силу и любовь. Впрочем, моего порыва обычно не хватало даже для того, чтобы помочь маме помыть посуду. Все или ничего. Я соглашалась только плести рубахи. При чем здесь помощь по хозяйству? Еще мне очень нравился «Аленький цветочек». Я тоже была не прочь осчастливить подходящее чудище со всеми удобствами. Я имею в виду замок, сады и прочие атрибуты сладкой жизни.

А вообще, интересно, какие стереотипы закладывают в сознание наши сказки. Впервые мне эту мысль подала Динуля, с которой мы самозабвенно играли в пресловутых принцесс.

– Давай, я буду принц, а ты будешь плести рубахи братьям, – однажды предложила я, но подруга внезапно засопротивлялась.

– Плети сама свою крапиву, – сказала она.

Я была не против, тем более что втайне предложила роль ей только из внутреннего благородства.

– Хорошо, а ты будешь принц. Будешь меня любить.

– За что тебя любить? Дура дурой. Чуть на костре не сожгли, чуть без жениха не осталась!

– Да что ты несешь, – возмутилась я.

Такой нетривиальный взгляд на любимые сказочки меня сильно покоробил. Но… только в первый раз. Потом мы уже вместе раскладывали сказки по косточкам, издеваясь над народным творчеством, кто во что горазд.

– Аленький цветочек? – вопросительно поднимала бровь Динка. – Любительница халявы. Брак по расчету.

– А Иванушка-дурачок? – смеялась я. – Вечно на печи. Лень – залог здоровья. Лежи ровно, и все само обломится.

– Ага, а двое нормальных братьев вечно в пролете!

– Психам везет.

– Богатые – дураки, царевны любят только нищих идиотов!

– А помнишь про Салтана? – спросила Динка, когда я чуть-чуть успокоилась и перестала хохотать.

– А с ним чего? – Я уже была готова снова прыснуть.

– А то. У него был выбор: жена – повариха, жена – ткачиха. Нормальные бабы. А он что выбрал? Каким местом его женушка себе дорогу проложила в царские палаты? Смекаешь?

– Да уж, известным местом, – загибалась я от хохота.

Так мы вывернули наизнанку почти все сказки. От скуки добрались даже до Льюиса Кэролла с его странными Алисами в разных ипостасях. С ними было сложнее. Смысл был так аллегоричен, что переврать его еще раз почти не представлялось возможным. Но нам все-таки немного удавалось. Правда, на этот орешек мы покусились, когда нам было уже лет по шестнадцать. Чеширский кот был признан наркоманом (еще бы, он знает все грибы в лесу), кролик – неудачливым представителем малого бизнеса, который вечно спешит, но всегда опаздывает, и все его кидают.

– А мартовский кот? А шляпник? А Соня?

– Это госчиновники! – вещала Динка.

В общем, разобрали мы эти сказочки вдоль и поперек, но одного места я так и не смогла понять. Места, где Алиса вместе с шахматной королевой скачет на немыслимой скорости по тропинке на вершину холма. Бежит, а прибежать никуда не может. Вершина удаляется от нее с такой скоростью, что она все время оказывается в начале пути. Алиса спрашивает королеву: «Почему этот гадкий холм все время удаляется. Ведь я бегу со всех сил!» Меня, кстати, это тоже сильно возмущало. Казалось, что в жизни так не бывает.

«Что ты, – отвечала Алисе королева, – с этим холмом всегда так. Надо бежать со всех сил, чтобы просто остаться там, где ты стоишь. А уж сколько сил надо, чтобы попасть куда-то, – я вообще молчу!»

– Бред, – соглашалась Динка. – Так не бывает.

А потом мы с ней сели в поезд и уехали в Москву из наших Петушков, и через некоторое время обнаружили, что мы, как и Алиса, несемся к сказочному холму, который от всех наших ухищрений не становится ближе и на сантиметр.

Однако понятно это мне стало только сейчас. Именно теперь, когда я лечу из последних сил, пытаясь ухватиться за что-то подлинное, а холм не просто остается на недосягаемой высоте – он удаляется.

Несмотря на то что мне предстояло рожать меньше чем через два месяца (по самым лучшим прогнозам, при условии, что я дохожу до сорока недель), жизнь не только не забрезжила радужными перспективами, но и наоборот. К августу вдруг все стало так резко ухудшаться, что мне стало страшно. Я уже не ходила на работу, где меня развлекали, отвлекая от грустных мыслей и сомнений, а сидела дома. Кто рожал – тот поймет, каково это, дохаживать последний триместр, когда все вокруг теряет смысл, а ты становишься беспомощным неповоротливым слоном, во всем зависящим от других. Последний триместр – не самое лучшее время для треволнений, но в моем случае так получилось, что я отложила на потом слишком многое. К августу, когда нам с Костей осталось меньше месяца до конца разрешения на кредит, цены на квартиры вдруг неожиданно резко взлетели. Процентов на тридцать.

– В чем дело! – паниковал и возмущался Константин.

– Август! – злилась Ольга – риелтор. – Дотянули. Теперь хватайте что есть. В сентябре будет еще хуже.

– Динка, что делать? – рыдала я по телефону. Мне было страшно и одиноко без наших обедов в кафе, без ее бронебойной уверенности, что бог нас любит и все будет хорошо.

– Что делать?! Раньше надо было все делать. У меня в фонде сейчас прибыль для старых вкладчиков – сто двадцать процентов годовых! А ты все просидела, пробоялась, – ругалась она.

– Как нам купить квартиру?! – спрашивала я. Перспектива родить вот так, на съемной хате, меня пугала. Я не была уверена в будущем. Я не была уверена ни в чем. И меньше всего я была уверена в себе самой…

Однажды Костя пришел домой окончательно подавленный, серого цвета и сказал:

– Все. Берем квартиру. Делать нечего, другого мы не найдем. Слишком взлетели цены.

– Что за квартира? – оживилась было я, но, перехватив взгляд мужа, поняла, что лучше бы я и не спрашивала.

– Да помойка. В Бирюлево, у черта на рогах. До работы добираться – помрешь. – Костя чуть не рыдал.

– Так зачем она нам? – скорее для проформы спросила я.

– У них подходящие документы, и они согласны на ипотеку. И у нас хватает денег. Хотя, по мне, покупать девятиэтажную трущобу по цене в почти три тысячи долларов за ее поганый метр – это выше моего понимания. Москва не стоит таких денег! Но на каждую сраную однушку находится по три таких, как я. Так что нам еще придется дать взятку тамошнему риелтору, чтобы он отдал эту развалюху нам.

– Мне даже не хочется на нее смотреть, – опечалилась я. Услышать слово «сраный» из Костиных уст все равно что наблюдать извержение доселе спящего вулкана. Значит, настал и его предел. – А может, вообще ничего не покупать?

– И что? Рожать здесь? Ты знаешь, что наша хозяйка мне звонила?

– Нет, – похолодела я. Неужели случится что-то еще?

– Да. Она повышает цену. Придется платить на двести долларов больше. Так что мне уже все равно, что так – что так. Там я хотя бы буду платить себе в карман.

Костя был явно подавлен. Я тоже, однако сил, чтобы как-то его поддержать, у меня уже не было. Я сама практически падала. Но раз уж мы решили покупать какую-то квартиру, я решила во что бы то ни стало увидеть ее. Несмотря на живот. Поэтому на следующее утро я поехала в это Бирюлево, чтобы хоть одним глазком взглянуть на потенциальное семейное гнездо.

– Зачем тебе это надо? – удивилась Динка, когда я ей сказала, что еду одна на другой конец города, чтобы посмотреть квартиру.

– А вдруг я там что-то такое увижу, с чем никак не смогу смириться? – упиралась я.

– Да брось, пусть Костик покупает. В любом случае хуже не будет.

– Я так не могу. А вдруг я там сразу пойму, что мне делать, – как одержимая, объясняла я ей. Она не понимала.

– Ты должна думать только о себе. Тебе скоро рожать! Ты что, решила все напоследок испортить. Все так хорошо идет!

– Нет, не хорошо. – Я закусила губу и поехала.

Я озиралась по сторонам, пытаясь найти ответы на вопросы. Где угодно, хоть среди надписей на домах. Среди рекламы. Вселенная, отзовись! Надо сказать, что когда Вселенная (это из буддистов) пытается подсказать тебе правильный ответ, она делает это гораздо лучше, чем звонок другу или помощь зала в игре с Галкиным по ОРТ. В моем случае Вселенная явно пыталась достучаться до моего пассивного, практически спящего сознания любыми способами. Пусть даже и нелицеприятными, лишь бы я услышала. Еще бы, ведь вот уже почти девять месяцев, как я настойчиво пыталась не слышать совершенно ничего, ни слова.

Я вышла из автобуса на нужной остановке.

– Десяточки не найдется? – вдруг пристал ко мне на подходе к дому какой-то противный прощелыга-алкоголик.

– Нету, нету. Отстань, – отмахнулась я.

Это не произвело на алкаша никакого впечатления.

– Дай. Ну, дай, – канючил он.

– Не дам, – отрезала я.

Алик вперил в меня колючий взгляд. Меня аж передернуло, и я принялась оглядываться, чтобы понять, имеет ли смысл кричать «караул».

– А НУ ДАВАЙ КОШЕЛЕК! – сплюнув, подался ко мне этот недочеловек. Видимо, он сопоставил силы и понял, что беременная, практически на сносях баба, не окажет ему никакого сопротивления.

На меня пахнуло дурным похмельем и несвежей, много недель нестиранной одеждой. Я бросилась неуклюже бежать, а сама думала только о том, как бы не родить в этой забытой богом дыре.

– Отстань от женщины! – вдруг крикнула на моего злодея бабка, которая минуту назад показала мне дорогу к дому. Она замахнулась на пьяницу клюкой, после чего он злобно пошел в сторону, изрыгая себе под нос проклятия.

Я с облегчением выдохнула.

– Надо же, никогда не думала, что такая палочка может быть оружием, – слабо улыбнулась я.

– Тут у нас держи ухо востро, – приосанилась бабуля. – А ты уже пришла. Вот тот дом. Ты к кому?

– Я? Смотреть квартиру, – бодро ответила я. Роль защитницы беременных давала бабке право называть меня на ты, сколько ей заблагорассудится.

– Это в третьем подъезде? – всплеснула руками бабуля.

– Ага, – шмыгнула я.

– Ай-ай-ай, и зачем она тебе сдалась?

– А что? Что-то с ней не так? – замерла я. Неужели и тут облом?

– У нас тут со всем районом все не так. Воздух ни к черту, а ты вона с малышкой.

– С малышом! – поправила я ее.

Она недоверчиво покосилась на живот и пожала плечами.

– Все едино, не место тут дитю.

– Ничего другого нет, – пожаловалась я.

– А иной раз лучше остаться ни с чем, чем вот так, – она широко махнула рукой, как бы обозревая окрестности.

Я проследила взглядом за ее рукой. Панорама и правда открывалась не очень. Во все стороны, докуда дотягивал взгляд, тянулись ленты заборов и гаражей, а справа, перекрывая белый свет, высились огромные трубы теплоэлектроцентрали. Густые грязные облака из труб закрывали небо. Меня передернуло. Неужели же я и правда буду тут жить?

– Ну, надо посмотреть, раз приехала, – вздохнула я.

– Смотри в оба, – посоветовала бабка, прежде чем дверь подъезда за мной закрылась.

Меня встретил вонючий, и даже не какой-то там грязью, а настоящей гнилью подъезд. Не знаю, в каком году построили этого монстра, но строили его явно ненадолго, только чтобы перебиться. Однако, как известно, нет ничего более постоянного, чем временные сооружения. Я вспомнила, как Костя утром ворчал:

– Уж лучше бы это была пятиэтажка, честное слово.

– Почему? – удивилась я.

– Да потому что тогда был бы шанс, что ее со временем снесут. А эта квартира еще нас переживет.

– Да брось ты себя накручивать, – сказала я ему.

А теперь понимала, что он был прав. Квартира располагалась на девятом этаже. Хорошо хоть лифт работал, хотя он так дребезжал, что казалось, через минуту рухнет.

– Вы к нам? – прямо у лифта встретил меня суетливый молодой человек.

– Не знаю, – растерялась я. – Мне бы квартиру посмотреть.

– Ну да. Я Павел. А вы, наверное, Полина?

– Да, – порадовалась я. По-крайней мере ничего не перепутала.

– О цене ни слова! – грозно предостерег меня суетливый Павел.

Я, хоть и была уже глубоко беременна, но в таких экстренных случаях все-таки еще могла собрать волю в кулак и включить думалку.

– Вы что, скрываете цену? – предположила я, и Павел пошел пятнами.

– Вы хотите купить эту квартиру? – процедил он.

– Не уверена, я же ее еще не видела.

– Так, давайте не будем вообще смотреть. Мне сказали, вы просто хотите увидеть стены. А если вы сейчас начнете рассуждать о цене…. У меня таких, как вы, – море. – Павел явно демонстрировал желание избавиться от меня как можно скорее.

Я испугалась. Зачем же я сюда так долго перлась и чуть не пала жертвой алкоголика?

– Успокойтесь, Паша. Я вообще не знаю, сколько стоит ваша квартира. Мне только взглянуть. Я буду нема как рыба, – пообещала я. Риелтор задумался, словно пытаясь понять, можно ли мне верить. Но потом вздохнул (видимо, вспомнив об обещанной моим мужем взятке) и повел в дом. Там нас ожидала замученная бытом и нищетой женщина лет сорока пяти.

– Павел, здрасти. Извиняйте, я не одета, – затараторила она, вытирая передником измазанные в какой-то еде руки.

– Ничего-ничего, – щебетал изменившийся до неузнаваемости хлопец. Теперь он изображал «мудрого друга, наставника». Мне стало противно.

– Тетя, пливет! – выскочило из комнаты какое-то милое чумазое чудо лет пяти.

– Привет, – подскочила я от неожиданности. – Тебя как зовут?

– Ромочка, – вымолвило чудо и ускакало прочь.

А я пошла бродить по квартире. Это заняло около тридцати секунд. Квартира, собственно, состояла из комнаты и кухни, окнами выходившей на те самые удручающие башни ТЭЦ.

– Вы не волнуйтесь, у нас здесь тихо. МКАД почти не слышно, – лебезила хозяйка.

– МКАД? – обернулась я. Про нее-то я вообще забыла. А ведь правда, за всеми этими гаражами должна быть МКАД. Господи, куда меня занесло.

– Ну да, совсем не слышно. А ТЭЦ – она же безвредная. Она только пар гонит. Немного сыро, и все. – Помня о том, что реклама – двигатель торговли, женщина старалась изо всех сил.

– А вы-то почему переезжаете? – проявила я любопытство. Женщина запнулась, а потом, глядя на мой живот, ответила.

– Мы с мужем разводимся. Вот, приходится менять квартиру.

– Да на что ж ее можно поменять?! – ужаснулась я.

– Поеду в область, там квартиры втрое дешевле, – пояснила хозяйка. – А ему – супостату – комнату.

– Почему супостату? – опешила я.

– Бросает меня, – вздохнула она, и, давая понять, что разговор окончен, вышла в комнату.

Я растерянно прошла еще пару шагов, осмотрела ванну. Она была смежной и, как ожидалось, вся поросла грибком. Но самым ужасным, самым страшным кошмаром, который заставил меня бежать бегом от этого дома, квартиры, района, бежать, на ходу вытирая слезы, слепившие глаза, – было дежа-вю, охватившее меня со страшной силой. Я вдруг отчетливо поняла, что если мы с Костей немедленно что-то не сделаем с нашей жизнью, то через пять-десять лет я буду совсем как она. Как эта уже сведенная «на нет» женщина, покидающая Москву, уходящая прочь от этого неподъемного холма из сказки Льюиса Кэролла. И конечно, моя измена никуда не денется, даже если Костя купит квартиру и будет и дальше таким же прекрасным отцом и мужем. Только надолго ли? Происшедшее так и будет висеть годами, как топор, как ружье, которое когда-нибудь обязательно выстрелит. И ребенок обязательно окажется от Дениса, чтобы каждый день напоминать о том, что я пользуюсь любовью и семейным счастьем в кредит, так же как и квартирой. Потому что в таком доме, в такой квартире наша семья обязательно развалится. И я окажусь там, откуда пришла. Сидящей где-то в области, одна, да еще и с ребенком на руках. Зачем? Зачем?

– Что с вами? С вами все в порядке? – одернула меня за руку женщина в рабочей форме сотрудницы Метрополитена. Оказывается, я дошла уже до самого метро и умудрилась войти в него, даже не заметив.

– Нет. Не нормально. Но это ничего. – Я отвела руку в сторону и побрела к поезду. Слезы кончились, осталась только какая-то тупая решимость, которая довезла меня до дома. Несколько раз я останавливалась и пыталась паниковать. Мне казалось, что еще можно остановиться, еще можно что-то исправить, придумать, сделать по-другому…

– Ты смотрела квартиру? – с порога спросил Константин и с беспокойством посмотрел на мой живот.

– Да. Смотрела, – кивнула я и вошла в квартиру.

– И что? Как? Ты понимаешь, я уже договорился завтра на аванс, нам надо спешить, а то мы не успеем подать документы в банк, – он так частил, словно пытался заткнуть мне рот, не дать сказать то, чего он совершенно не хочет слышать.

Я его не перебивала, стояла и спокойно снимала туфли. Мне было жарко, хотелось пить. И совершенно не хотелось ни о чем говорить.

– Нальешь мне чаю? – попросила я.

– Конечно. Иди, садись. Тебе с сахаром?

– Да. И с булочкой. Даже с двумя, – жалобно попросила я. И тут же не выдержала, расплакалась.

– Что ты! Что ты, перестань. Мы же туда поедем не на всю жизнь. Поменяемся через пару лет. Вот, еще денег подкопим и поменяемся! – Костя гладил меня по волосам, целовал глаза, вытирая ладонью слезы.

– Ты думаешь? Правда? Ты в это веришь? – всхлипывала я.

– Ну конечно, глупенькая! Конечно!

– Я не уверена, что смогу прожить там и сутки.

– Я тоже, но что делать. Сейчас мы точно не можем потянуть ничего другого!

– Может, тогда и не надо ничего тянуть? Вложить, как Динка, деньги в паевой фонд и копить их?

– Ты что, хочешь, чтобы мы вообще все потеряли? – Костя разозлился.

– Но она-то не теряет.

– Еще не вечер!

– Ты дуешь на воду, – обиделась я.

– Может быть, – вдруг не стал спорить Константин Яковлевич. – Но сейчас это не имеет для меня никакого значения. Абсолютно никакого. Я не собираюсь просчитывать выгоды, искать проценты, что-то там накручивать. Мне просто нужен дом. Наш дом. Для тебя, меня и нашего ребенка. Ты понимаешь, что мы должны это сделать. Для него.

– Для кого? – не поняла я. Я невнимательно слушала Костю, потому что одни и те же мысли, которые я так хотела бы выключить, крутились и крутились у меня в голове.

– Для сына. Для нашего сына, – возбужденно уговаривал меня Константин.

Я на секунду замерла, потом отпила немного чая из уже остывшей чашки. Откусила булку. Пожевала ее немного, чтобы приободриться. А потом сказала:

– Ты знаешь, я не уверена, что этот ребенок – твой.

Глава 6 Точки над «i»

И началось. Так бывает, когда врач вскроет ножом болезненную, загноившуюся рану. Сначала дикая боль, потом хочется выть и кататься по полу, но по всему заметно, что скоро станет легче. А при определенной доле везения, правильной терапии и уходе останется только тоненький шрам. Опасность миновала. Хотя уже и было недалеко до общего заражения крови. В общем, успели.

У вас когда-нибудь вырезали аппендицит? У меня да, причем при весьма сумбурных обстоятельствах. Мне было семнадцать лет, совсем взрослая барышня со своими интересами, делами. Ой, дел у меня было в то лето невпроворот. Стояла жара, мы с Динкой, совсем как героини Иоанны Хмелевской, стремились успеть всюду. И раков наловить, и научиться делать французский маникюр, и найти денег на кино. Особым прицепом стояли прополка и полив огорода, неизбежная кара, от которой нам так и не удавалось никуда деться. Поразительно, сколько лет я полола огород, но так и не смогла не то чтобы полюбить, но даже просто смириться с этим ужасным занятием. Я орудовала тяпкой с таким выражением лица, будто была последним человеком, оставшимся на тонущем корабле. Представьте себе: «Титаник», истеричные женские крики, священник читает отходную молитву, а вы стоите перед последней шлюпкой и решаете вопрос, влезть ли вам на единственное оставшееся место или отдать его несчастной матери с трехмесячным младенцем. Естественно, вы жертвуете собой ради спасения дитя. Мамаша довольно плюхается в лодку, и вы провожаете отплывающее суденышко взглядом, исполненным тоски и безысходности напополам с готовностью достойно встретить смерть, которая уже близко. Уже плещет за бортом обжигающе холодными волнами. Представили? Вот с таким примерно лицом я обычно полола огород. Если бы у моей матери было сердце, оно бы разорвалось от жалости, глядя на меня. Но у матери в вопросах приусадебного хозяйства сердце отключалось. Ничего личного, только бизнес… Но где-то в середине июля я умудрилась, невзирая на жуткое пекло, очень сильно простудиться. Я купалась в Клязьме, без устали падая с мостика в проточную воду, которая несла меня своими быстрыми потоками дальше, в сторону Леоново. Я плескалась, а к вечеру почувствовала усталость, озноб и нежелание есть предложенный ужин.

– Ты не хочешь есть?! – потрясенно посмотрела на меня мамуля. – Господь с тобой, да уж не заболела ли ты?

– Нет, я просто села на диету, – буркнула я, доползая до кровати.

Бдительная маман вставила мне под мышку градусник.

– Ну, доигралась? – Она вперила в меня взгляд, достойный инквизитора.

– А я что? Я ничего, – вяло отмахивалась я. Сила была явно не на моей стороне.

– Температура под сорок, совсем сдурела, – всплеснула руками мать.

Надо сказать, что в нашей деревне, по недоразумению называемой городком, дети болеют примерно с той же регулярностью, что и падают метеориты. Поэтому при виде такой нелепой температуры мать немедленно забила в набат и созвала совет из всех своих кумушек, сватей и соседушек. Приехала даже бабушка, которой я была обязана особыми изуверскими способами терапии типа выпаривания «беса болезни» с помощью горячих камней на спину. Банные экзекуции «а-ля бабуля» могли прогнать не только беса, но и меня саму. В бане под ее чутким руководством я начинала чувствовать, что душа во мне не так уж и крепко держится.

– Терпи, зато завтра будешь здоровой, – приговаривала бабушка, отхаживая меня веником.

Я только вздыхала, хныкала и утешала себя тем, что в ближайшее время мне не придется ничего полоть. Вечером, когда бес болезни, по мнению совета старейшин, просто не мог остаться целым в этой войне, мне дали наконец спокойно поспать. Однако, вопреки бабушкиным надеждам, я в то лето цапанула какой-то особенно хитрый вирус, который свалил меня с ног на две с лишним недели. Мы с бесом ушли в глухую несознанку. В результате я так извелась от скуки и безделья, что не могла дождаться, когда выздоровлю и продолжу ловлю раков и кавалеров. Простые девичьи мечты.

– Завтра можешь выйти и немного погулять, – наконец сдалась под прессом моих уговоров мамуля. Ей и самой небось надоело наблюдать взрослую дочь, бестолково валяющуюся в кровати.

– Ур-р-ра! – вознесла я руки в небо.

– Я сказала – немного, – сделала страшные глаза мама, но меня уже было не остановить. От телевизора меня тошнило, овсянку и «свеженькое», всякие там огурцы-помидоры-чесночок я уже видеть не могла, поэтому назавтра с самого утра сбежала из дому, планируя целый-прецелый день предаваться играм, шашням и кокетству с местными пацанами. В мечтах я уже согласилась видеть (за неимением лучшего и времени на его подбор) местного красавца Лешика в качестве своего кавалера. Лешик давно давал понять, что и он не против сделать меня дамой сердца и перейти к поцелуям на сваях за железнодорожным вокзалом. Но я все как-то тянула, а потом еще и болезнь эта…. В общем, все, и я в том числе, понимали, что пора переходить от слов к делу.

Сначала все было неплохо.

– Я тебе нравлюсь? – робко спрашивал Лешик.

– Ну да. Нормально. А я тебе?

– Очень. У меня еще никогда не было такой девчонки! – с удовольствием оглядывал меня Лешик.

Я ему нравилась, что было приятно, особенно если учесть, что тогда я еще не была блондинкой (почти натуральной). Так что мне его восторги были вдвойне в тему. Далее мы немного пообнимались, пытаясь по косвенным признакам прикинуть, как далеко можно зайти прямо на сваях. Поскольку страсть к познанию мира лишила меня девичьей чести еще в прошлом году (сие знаменательное событие состоялось в доме у нашего учителя истории Дмитрия Евгеньевича, в честь окончания школы, так сказать), то теперь я могла располагать собой с полным комфортом. Лешик мне нравился, я была склонна позволить ему многое, посему мы передислоцировались в близлежащие поля, под покров, так сказать, высоких трав. Железнодорожные сваи – не самое лучшее место для любовных утех молокососов.

– Ты не боишься? – на всякий случай спросил Лешик, а я усмехнулась, видя, как неуверенность зайчиками плещется в его глазах.

– А ты?

– Я нет, – судорожно кивнул он.

– А я – очень, очень боюсь, – прошептала я, чем завела его многократно. Лешик подбоченился и в порыве возбуждения неловко приземлился на мое девичье тело, после чего я вместо удовольствия от походно-полевых утех вдруг испытала приступ странной боли в районе желудка.

– Прекрати, – сказала я и стащить с себя Лешика.

– Нет, только не сейчас! – прорычал он, продолжая осваивать открывшиеся горизонты.

Я попробовала потерпеть.

– Нет. Не могу.

– Я тоже, – согласно кивнул Лешик и принялся рьяно меня целовать куда попало. Я простонала и усилием воли скинула-таки его молодое красивое тело на землю.

– Кажется, мне плохо, – призналась я, хватаясь за живот.

– Что такое? Так страшно? – нахмурился Лешик. Вроде бы во мне никак нельзя было предположить кисейной барышни. Ан нет. Получите – распишитесь.

– Кажется, тошнит. Может, ты что-то повредил? – испугалась я. Все-таки, как ни крути, а в семнадцать лет уже все делаешь, но еще ничего не понимаешь.

– Да как?! – моментально испугался и побледнел Лешик.

– Не знаю как, – зло рявкнула я и попыталась встать. Встать не получилось, было больно. Лешик, как оглашенный, крутился вокруг меня.

– Что делать? Что делать? – причитал он.

– Доктора веди, – кивнула я ему.

Лешик посмотрел на меня, прикидывая, действительно ли все так запущено, что придется вести сюда (в поля!!!) взрослых. Видимо, мой внезапно посеревший лик исчерпывающе показал – да, все именно так.

Лешик умчался, а я принялась стонать и гадать, действительно ли Лешик побежал за доктором или оставил меня пропадать в полях. Однако русская земля не могла взрастить такого морального урода. Через полчаса (между прочим, одних из самых страшных в моей жизни) на поле прибыла телега, запряженная одним усталым водовозом. Из нее выскочил растрепанный доктор местной горбольницы. Он вместе с Лешиком в темпе гопака проскакал остававшиеся до меня метры и, глядя на меня сверху вниз, сказал сакраментальное:

– Ну, и что ты тут у нее прорвал, Дон Хуан, бля?!

– Что-то внутри, – вяло пояснила я.

Дальше доктор в течение пяти минут определил, что у меня острый приступ аппендицита, вызванный, вполне возможно, знаменитыми бабушкиными банными экзекуциями, и меня осторожно докатили до больницы, где и прооперировали. Когда меня везли на операционный стол, я плакала. По двум причинам. С одной стороны, мне было очень страшно и больно. А с другой стороны, я была счастлива, что меня подобрали правильные люди – доктора, которые теперь все наверняка решат и спасут меня, как бы мне сейчас больно ни было.

– Ну, как? Жива? Раба любви! – ласково дразнил меня доктор потом, после операции. Кстати говоря, история моей госпитализации заняла достойное место среди городских больничных баек. А с Лешиком мы больше не целовались в полях. Он, как мне кажется, обходил меня десятой дорогой и крестился. А потом и вовсе уехал из городка, где его теперь иначе как Дон Хуан и не называли.

– Жива, – радостно ответила я врачу. И мне было все равно, что теперь будут обо мне говорить. Собственно, обо мне почему-то так ничего и не говорили. Наверное, Лешик принял весь удар на себя. А я с тех пор поняла, что иногда, как бы больно ни было, как бы ни хотелось все оставить как есть или вообще вернуть время вспять, лучше всего довериться потоку, который может вытащить тебя из омута боли и сомнений, как доктор, который избавил меня тогда от перитонита. Тогда, в поле, когда я лежала, согнувшись пополам, и молилась о спасении, моя молитва состояла всего из трех слов. «Только бы успеть!» Я, как зверь, животное с хорошо развитой интуицией, понимала, что долго не протяну. Вот и теперь, вновь на меня накатило чувство, что можно опоздать, и тогда уже будет поздно что-то менять. Только сейчас, только сегодня, пока ребенка еще нет на свете, а Костя не влез в долговую игру с банками, я могу попытаться сделать операцию на своей душе, на нашей с ним душе. На сердце нашей семьи. Потому что, как ни крути, а мы с Константином больны. Больны ложью, которая отравляет нас, вызывая общую интоксикацию организма и нарушая гармонию, которая так необходима и нам, и особенно ребенку.

– Я не уверена, что этот ребенок твой, – тихо, но твердо произнесла я и замолчала.

Костя не шевелился. Прошла минута. Я посмотрела на него и подумала, что он просто не расслышал. Такое уже много раз бывало. Я что-то ему говорю, рассказываю, могу даже показывать в лицах и оживленно жестикулировать, но он повернется и скажет: «А? Что? Извини, я задумался о своем, что ты сказала?»

– Мне повторить? – уточнила я.

Костя дернулся, сглотнул слюну.

– Не надо, – хрипло выдавил он.

Значит, понял. Повторять не надо, механически отметила я про себя. И стала с интересом ждать продолжения. Реакции. Того, из-за чего я столько ночей не спала. Чего я так боялась и так ждала несколько месяцев. Из-за чего, в конце концов, я съела столько булок.

– Я так и знал, я чувствовал, что у тебя что-то есть с этим амбалом, – сквозь зубы процедил Константин Яковлевич.

– Ты о ком? – несколько оторопела я.

– Как будто ты не понимаешь! – едко и язвительно бросил Костик. Спокойным, высокомерным тоном. Проклятый характер. Везде, абсолютно везде ледяное спокойствие, чертов лорд.

– Я просто уточняю, мы говорим об одном и том же? – парировала я.

– Я об этом голубоглазом гинекологе с Динкиной работы, – презрительно закончил он.

Меня передернуло.

– Он окулист. Значит, ты знал. А почему ты так умело скрывал, что знаешь? – залопотала я. У меня в голове не укладывалось, что Костя не просто знал, а знал с точностью, в деталях. И предпочел спустить на тормозах. Предпочел, чтобы я мучилась чувством вины. Да и я сама хороша, столько слез пролито, вместо того чтобы давно, так сказать, прояснить ситуацию. Меня вдруг накрыло чувство, что я успела. Успела влезть на операционный стол, и теперь осталось только дождаться конца операции.

– Я ничего не скрывал. – В его глазах отразилась паника. – Что я должен был делать? Следить за тобой, что ли?

– Зачем следить? Ты мог бы просто спросить. Я бы тебе честно ответила.

– Спросить? Дорогая, кстати, скажи, ты спишь с этим стоматологом?! Так? – Костя премерзко дурачился, пытаясь кого-то передразнить.

– Он окулист. И я была уверена, что ты обо всем догадывался, но предпочитал не замечать. Тебе так было удобно! – Я уже не контролировала себя. Все эти события вдруг промелькнули передо мной калейдоскопом лиц, событий и ощущений. Краем сознания я отдавала себе отчет, что вся эта фантасмагория, весь этот спектакль, где я обвиняю Костю в собственной измене, – какой-то театр абсурда. Но что поделаешь, если я так чувствовала.

– Почему это, интересно, ты на меня орешь? – возмущенно вытаращился на меня Константин.

Я задумалась и на секунду остановилась. Действительно, это вопрос!

– Потому что, хоть я и сама за все отвечаю, однако и ты тут не посторонний. Брак – это всегда игра на двоих.

– Ты мне изменила, а я теперь выслушиваю от тебя какой-то бред. – Он устало тер виски.

Мне было до смерти его жаль.

– Я тебе изменила, потому что моя жизнь была пуста. И потому что все вокруг говорили, что в этом нет ничего такого. Вдумайся – нет ничего «такого»!

– Что ты имеешь в виду? – Константин разозлился, видимо, уже догадавшись, что я имею в виду. Мы с ним так давно жили вместе, что при желании могли бы читать мысли друг друга. И только из чистого упрямства постоянно делали вид, что не понимаем самых очевидных вещей.

– Ты первый говорил – ничего «такого». «Я просто не хочу ничего знать». «Веди себя прилично». Тебе достаточно было, чтобы я все умело скрывала.

– А что, разве между нами что-то было не так? Что надо было менять?

– Не знаю. Что угодно. Может, надо было уехать из этого сумасшедшего города, сменить работу, купить квартиру, устроить новый медовый месяц. Что-то делать. Но все почему-то решили, что лучше просто пойти налево. Освежить отношения, добрать эмоций. В какой-то степени это так и было.

– То есть? – сжал зубы еще недавно такой любящий муж.

– А то, что Денис вместо тебя гулял со мной по улицам, наслаждаясь весной. И говорил то, что я мечтала услышать от тебя. В некотором смысле он исполнял твои обязанности. И ты был не против это терпеть. Ничего не замечать.

– И что? Чем тебе было плохо? – вдруг спросил меня Костя. Так тихонечко, словно стараясь не акцентировать внимание на этом, просто из чистого любопытства. Чем мне было плохо? Чем мне было ПЛОХО?! Значит, он все прекрасно знал и ничего не делал. Даже и не собирался!

– Так ты признаешь, что знал о моей измене? – чуть не задохнулась я от возмущения. – Может, ты даже где-то понимал, что это может оказаться не твой ребенок?!

– Я ничего не хочу обсуждать! – взвизгнул Костя, моментально сдав назад.

Я с ужасом смотрела на него. Он знал, он понимал, и его все устраивало. Какая я дура. Косте вовсе не так и нужна моя честность. Да, может, и моя любовь. Господи, до чего только может дойти человеческая лень и апатия. Жить с гуляющей женой, знать об этом и ничего, абсолютно ничего не менять. Ни разу не устроить скандала, не выгнать ее из дома, не уйти самому. Смотреть телевизор, строить семейные планы, навещать родителей. Спать вместе, в конце концов. Заниматься сексом, точно зная, что эту же самую женщину обнимает другой. Что кто-то другой, высокий и голубоглазый, целует ее грудь, проводит пальцем по позвоночнику, дарит наслаждения. Знать, но не принимать во внимание. Чего такого? Мне же она тоже не отказывает. От меня не убудет. Такая у него, что ли, логика? Я внезапно почувствовала, будто меня окунули в корыто с дерьмом. Я смотрела на Костю и не могла подавить в себе отвращения. Как он может!

– Я тоже не хотела ничего обсуждать. Почти уже девять месяцев не хотела, – прошептала я.

– Зачем ты в таком случае выпустила джинна? – немного устало спросил Константин.

Если бы я сама это знала. Ответ: «Чтобы не стало еще хуже» вряд ли его устроил бы.

– Потому что все зашло слишком далеко, – сбавив тон, пояснила я. – Я жду ребенка и не могу с точностью сказать, кто его отец. А ведь это очень важно, кто кому отец. Без этого никак. Мне говорят – делай тест, но это опасно для ребенка. Мне почти тридцать два года, и это мой первенец. Если с ним что-то случится, потому что я решила проверить, чей он сын, – я никогда не прощу себе этого. И тебе. Кроме того – это моя вина, и я хочу и готова заплатить сполна. Прямо сейчас, не откладывая на потом. Зачем мне копить этот снежный ком? С меня и так хватит.

– Что же ты предлагаешь? – чуть слышно сказал Костя.

Я вдруг осознала, что теперь мне придется говорить «Б». По-другому никак.

– Знаешь, единственное, чего я хочу, – так это больше не врать. Так дальше жить нельзя. Я недостойна того отношения, которым ты меня одарил. А тебе придется знать правду. Даже если ты и не хочешь. В конце концов, мы не мусульмане, и ты не сбросишь меня со скалы неверных жен. Это радует.

– Чего? О чем ты? – опешил Костя.

Я улыбнулась:

– Знаешь, по крайней мере с точки зрения кармы у меня теперь все будет в норме. А то эти проблемы, по ночам мне снятся кошмары, в которых ты обо всем догадался, да еще квартира эта ужасная…

– Так что, мы не будем ее покупать? – побледнел Костя.

Надо же, неужели он всерьез мечтает переехать в это суперубожество, чтобы загнуться там с тоски? Странно. Но, как бы там ни было, я этого точно не хотела.

– Решай сам. Я точно не буду там жить. Уж если мне не избежать одинокой жизни в Подмосковье, я смогу ее организовать себе в любой интересующий меня момент.

– О чем ты? – оторопел Костя.

– Петушки всегда ждут своего питомца, – усмехнулась я. – А ты, ты хочешь купить эту квартиру?

– Не знаю, – задумался Костя. – Пожалуй, нет.

– Вот и все, – вздохнула я и хлопнула в ладоши. – В таком случае, вопрос с квартирой закрыт. Но остается открытым вопрос, что НАМ делать.

– Нам? – Костя растерянно обвел глазами комнату.

– Да. Нам. Знаешь, я думала, что самое страшное наступит, если ты меня бросишь. А теперь я в ужасе, что мы можем опять сделать вид, что ничего не произошло. Ничего ТАКОГО.

– Да уж. Проблема налицо, – грустно кивнул Константин. Он попытался приободриться и нацепить вежливую улыбочку. Получилось не очень.

– Тогда ее придется решать, – вздохнула я.

Признаться честно, когда я затевала этот разговор, я рассчитывала на очередной хеппи-энд. Еще один хороший финал. Великодушный муж прощает чистосердечно раскаявшуюся жену, и все такое…

– Ты не в том положении, чтобы что-то решать. Тебе сейчас надо родить, а там посмотрим. – Константин любезно предоставил мне возможность дать задний ход.

До чего благородный человек. И почему только я такая дурацкая дебилка?

– Знаешь, если мы сейчас ничего не предпримем, то нам уже не выбраться из этого болота.

– Слушай, прекрати бредить. Ты на сносях, чего тебя несет! – не сдержался и разорался Константин.

Я подумала, что, наверное, и вправду нет на свете никого лучше, чем он.

– Мне кажется, нам нужно понять, как мы на самом деле относимся друг к другу, – торопливо тараторила я, не давая мужу снова меня перебить. – Особенно тебе. Я знаю, что сам ты из лени или из благородства не предпримешь ничего, что причинит нам вред. Но пойми, я уверена, что ты нисколько не готов ничего прощать. Прощение в данном случае – только некоторая отсрочка. Отсрочка для тебя, чтобы уходить не сейчас, а потом. Когда я стану тебе не нужна. А сказать прямо сейчас «уйди» очень сложно. Легче простить, но тогда ожесточится твое сердце.

– Я не понимаю, – растерялся Костя.

Я и сама не слишком понимала, что говорю.

– Мы так привыкли быть вместе, что, кажется, нет никаких сил расстаться. Что проще забыть, простить, сделать вид, что ничего не произошло. А потом потянутся месяцы, годы, и ты, глядя на меня, будешь все отчетливее понимать, что я сделала. Ты станешь спрашивать, как это было. Я буду клясться в любви, но ты не сможешь поверить моим словам. Мы станем врагами, будем без конца ранить друг друга. Со временем боль станет такой, что ты не сможешь меня видеть. И тогда мы все равно неминуемо расстанемся. Только это будет гораздо больнее. Мы расстанемся, когда станем друг другу совершенно противны. Когда убьем нашу любовь.

– И что, мне уйти? – прошептал он. Константин ходил по комнате, как неприкаянный. Он теперь, как настоящий мужчина, должен был что-то сделать. Или выгнать меня, или уйти сам. В любом случае было заметно, что он ничего не хочет делать.

– Нет. Уйду я. Ненадолго.

– Куда? Ты и до угла не дойдешь.

– Лишь бы я не дошла до чего-то более ужасного, например, до той жуткой квартиры. Знаешь, все будет не так страшно. Просто ты сможешь остаться один на один с собой и понять, что в действительности ты ко мне чувствуешь. Привычка? Нежелание что-то менять? Ну, тогда ты быстро отвыкнешь и пойдешь своим путем. Возможно, что ты со временем поймешь, что ненавидишь меня. Что злишься, потому что я изменяла тебе, потому что я недостаточно любила тебя и предала. Это тоже возможно. Тогда приходи, и мы выясним все до конца.

– А если нет? – с интересом спросил Костя.

– А если нет и если, как я сильно надеюсь, ты поймешь, что все-таки меня любишь и не хочешь без меня жить – ты придешь и заберешь меня. С этим ребенком, зная, что, возможно, он не твой. И мы сможем начать заново, с самого настоящего чистого листа.

– Какая-то глупость, – тряхнул волосами мой супруг, но я увидела, что никакого особенного возражения у него больше нет.

Что ж, на «нет» и суда нет. Конечно, было бы лучше, если бы он прямо сейчас бросился уверять меня в своей любви, однако, видимо, я угадала. Ему действительно нужно время. И, возможно, по прошествии этого времени он вовсе не вернется ко мне, чтобы принять меня в свои любвеобильные объятия. Мне стало страшно. На секунду. Как я буду справляться одна, с грудным ребенком на руках? Однако после второй секунды я сказала себе, что уж лучше я буду одна, но с шансом на счастье, чем вдвоем с человеком, которому все равно, по каким койкам я скачу.

Я представила себе, как ужасно было бы и дальше встречать по вечерам Константина, подавать ему ужин, наблюдать его равнодушное лицо. Я бы наверняка влезла бы в еще один (а может, и не один) дикий роман, испачкала бы себя враньем, перестала бы себя уважать. В итоге мы все равно бы развелись. Только потеряли бы несколько лет.

– Послушай, я просто не понимаю, зачем тебе это надо? – Костя выглядел немного жалким. Я вспомнила, каким прекрасным он был в последние месяцы. Если бы он смог, попытался меня понять и простить, все бы изменилось. Счастье могло бы нам улыбнуться.

– Знаешь, мне уже стало намного легче, – честно призналась я.

– Сбросила груз? – попенял мне мой дорогой.

– Я думаю, что теперь у нас с тобой есть хоть какой-то шанс.

– Забавное понимание проблемы, – грустно присвистнул Костя. – Еще небось сейчас побежишь давать отчет своей Дудиковой. Это она тебя небось подговорила на такую глупость. И что, тебе было с ним хорошо?

– Что? С кем? – От неожиданности поворота я растерялась.

Разговор уже принял характер мирной беседы двух старых друзей, которые немного не поняли друг друга. И вдруг Костя делает такой выпад – интересуется, было ли мне хорошо с любовником. Я несколько обалдела, не ожидала подобных вопросов.

– С этим, голубоглазым.

– Хорошо? – задумалась я. – Нет, мне с ним было плохо. Но с тобой было еще хуже. Ты держал меня за предмет интерьера. За бытовую технику.

– Я просто жил с тобой семейной жизнью! – возмутился Костя. – Она у всех такая. Люди приходят с работы, ужинают, отдыхают. Ложатся спать. Я не знаю, что тебя не устраивало!

– Я много раз пыталась сказать, что ИМЕННО меня не устраивало, но ты предпочитал оставаться глухим. И тогда я стала то же самое говорить Денису.

– Денису?! – скривился Костя. – При чем тут твой любовник?

– Ни при чем. Так мы с ним и жили. Он рассказывал о том, как его не понимает жена, а я – как ты меня не замечаешь. А ты в это время лежал на диване, и тебя все устраивало. – Я чувствовала, что прихожу в бешенство. Надо же, а еще говорил, чтобы я не уходила. Да останься я сейчас, он запилит меня до смерти. А через пару месяцев уйдет сам. Раз у него есть такие вопросы, значит, есть и боль.

– Значит, я во всем виноват?! – плевался слюной мой драгоценный ПП.

– Я за свое готова ответить. Раз уж я тут стою и говорю тебе все это, не правда ли?

– Ах, какая честная пионерка. Да ты просто свалила на меня свой груз! Знать тебя не желаю! Ты во всем виновата, не ценила моего отношения. Еще пожалеешь, будешь кусать локти, – кричал он.

Я побледнела и смотрела на него совершенно другими глазами. Какой, на хрен, мир. Какая любовь. Сплошное лицемерие и трусость.

– Вот это по делу, – одеревенела я. – Давай обойдемся без взаимных упреков. Я тебе изменяла, ты это знал и не вмешался. Это – прошлое. Сегодня я на сносях, неизвестно чьим ребенком. И единственный вопрос – нужна ли я тебе. Любишь ли ты меня.

– Что за бред! – воскликнул Костя.

– Не бред. Абсолютное большинство верит, что стоит разойтись, как все наладится и проблемы исчезнут сами собой. Надо начать заново, найти новую, усовершенствованную модель женщины-жены, которая уж точно не будет такой негодяйкой, как та, первая. Однако практика показывает, что все едино и все мы – одинаковы. И если ты позволил изменять мне, позволишь и другим.

– Я? Я позволил? – задохнулся от возмущения мой дорогой супруг. – Как будто ты спрашивала моего разрешения.

– Я? Я спрашивала, – уверенно ответила я.

Костя смерил меня таким взглядом, что я вдруг почувствовала себя пылью под его ногами.

– Это когда? Что-то я ничего подобного не помню.

– А тогда. Ты говорил: «Я не хочу ничего знать», «Ты должна соблюдать приличия» и все такое прочее. Это же прямо были супружеские инструкции. Ты ни разу не сказал: «Если ты полюбишь другого, я буду страдать» или «Ты мне дорога, давай поговорим, что с нами не так». Ты ни разу не дал мне понять, что тебе нужна моя верность. Даже не пригрозил ни разу, что уйдешь, если я тебе изменю. Ты говорил лишь о том, как тебе не хочется ничего знать.

– Эти твои рассуждения ничего общего с реальностью не имеют.

– А вот моя измена очень даже имеет, – не стала я спорить. – И то, что я уйду – тоже реальность.

– Куда? – прищурился Костя. Все-таки какой он у меня рационалист. Что-то потрясающее.

Я задумалась. Действительно, куда? Как всегда, вариант у меня только один – Динка. Как интересно, что и в такой невероятной ситуации мне больше не к кому пойти, кроме своей родной подруги – Динки.

– Я найду куда, – заверила я Константина.

Конечно, где-то как-то я надеялась, что он догадается, скажет, «чтобы никаких Дудиковых», но он только равнодушно бросил «как хочешь», быстро обул кроссовки и вышел за дверь. Ему определенно был необходим тайм-аут, возможно, что длиной в жизнь. А мне, судя по состоянию нервной системы, срочно требовалось много булок и большой перерыв. Собрав волю в кулак, я дозвонилась до Дудиковой, которая предсказуемо упала в обморок, принялась визжать и ругаться.

– Как ты могла! Что за дура!

– Дело сделано. Ставок больше нет, – устало улыбнулась я. – А знаешь, мне действительно намного легче.

– Конечно, – возмутилась она. – Зато теперь мне будет гораздо тяжелее.

– Что, не примешь? – испугалась я. Предательство Дудиковой в мои жизненные планы никак не входило.

– Ну что ты. Я что – изверг? Эту почетную роль оставь своему Константину, – съязвила она. Н-да, «любили» они с Костей друг друга взаимно, что и говорить.

– Ты его не трогай, ему и без тебя тяжело.

– Ай, бедненький. Узнал об измене жены. А то он не знал! – сварливо приговаривала она. – И вообще, пусть это он убирается из квартиры. Почему ты должна уходить.

– Потому что без тебя мне сейчас не протянуть. – У меня снова задрожали губы. – Если и ты меня бросишь, я не рожу, я умру. А жить одной мне все равно не на что.

– Прекратить балаган! – тут же приняла командование на себя Динка. Через час она сидела у меня и помогала упаковывать вещи.

Итак, я сделала все возможные глупости, которые только могла. Динка была моим генералом и самолично, по своему усмотрению, командовала этим нелепым парадом беременных войск. Потому что я – я, как бы это объяснить, допустила игру руками, получила красную карточку, была оштрафована и оказалась временно вне игры.