В добрый час

Глава 8

Первая неделя с ее мрачной торжественностью прошла, но та гнетущая атмосфера, которая царит в доме, пока не снят траур, сделалась еще тяжелее теперь, когда кончилась суета приготовлений и прекратились визиты многочисленных знакомых, приезжавших, чтобы выразить соболезнование и сочувствие постигшему их горю. Положение, занимаемое покойным Берковым, его знакомства и связи в различных кругах общества сделали его смерть целым событием. Похоронная процессия, в которой, конечно, участвовали все служащие и рабочие, тянулась бесконечно. Бессчетное количество карточек и писем устилало письменный стол молодого наследника, супруге которого пришлось принимать визиты чуть ли не всей провинции. Им обоим оказывалось самое любезное внимание, тем более что против них не существовало никаких «предубеждений», как недавно дипломатично выразился барон Виндег. Конечно, смерть Беркова никого не опечалила, не исключая и единственного сына, для которого он так много сделал: нелегко любить того, к кому не чувствуешь уважения. Впрочем, трудно было определить, насколько подействовала на Артура смерть отца: судя по невозмутимому спокойствию, которое он демонстрировал при посторонних, она не слишком встревожила его, однако после этой катастрофы он сделался очень серьезен и замкнут и принимал только тех, с кем ему необходимо было встретиться. Спокойствие Евгении не могло удивить никого, кто знал обстоятельства ее замужества. Смерть Беркова погасила в ней и в ее отце чувство ненависти к этому человеку, а никакого другого чувства они к нему не испытывали… К сожалению, такого же мнения о Беркове были и многие другие, имевшие достаточно причин к тому.

Служащие, которым приходилось часто терпеть оскорбления этого грубого, высокомерного выскочки, смотревшего на них как на товар, как на свою неотъемлемую собственность, потому что платил им жалованье, конечно, не имели причин горевать о хозяине. Не было заметно и тени печали или сожаления со стороны рабочих. Несмотря на то, что его можно было упрекнуть во многих грехах, Берков был все-таки звездой первой величины в отечественной промышленности. Из бедности и ничтожества он сумел подняться на значительную высоту, основанные и построенные им заводы и мастерские могли смело считаться крупнейшими в государстве, он достиг такого положения, что мог облагодетельствовать тысячи людей. Но он не сделал и не хотел сделать этого и потому не оставил по себе доброй памяти, так что вздох облегчения, вырвавшийся у рабочих и служащих после его внезапной смерти, выражал скорее осуждение, нежели сожаление о нем; хотя никто не сказал, но, очевидно, каждый подумал: «Слава Богу!»

Являлось ли то, что оставила после себя такая жизнь, действительно столь завидным наследством, как это казалось на первый взгляд? Во всяком случае это наследство тяжело ложилось на плечи молодого наследника, который, по общему мнению, менее всего был способен заниматься делами. Конечно, у него работало очень много знающих служащих и поверенных, но его отец держал его в такой зависимости и в таком безусловном подчинении, что все теперь сразу почувствовали, как недостает им твердой правящей руки и хозяйского глаза — словом, ощутили отсутствие хозяина.

Теперь бразды правления переходили в руки его сына, и не успел он еще хорошенько взять их, как уже подвергся молчаливому осуждению всех служащих. По их мнению, нечего было рассчитывать на молодого хозяина.

Весь персонал служащих находился в зале, где всегда происходили совещания, и ожидал нового хозяина, который просил их собраться к назначенному часу. Глядя на смущенные, расстроенные, даже несколько испуганные лица присутствовавших, можно было подумать, что они явились сюда по очень важному делу, а не для того только, чтобы представиться новому хозяину.

— Это был для нас неожиданный удар! — сказал директор Шефферу, приехавшему из резиденции. — Худшего трудно себе и представить. Мы ведь давно знали, что они что-то замышляют и сговариваются между собой… и на соседних рудниках тоже. Этого ожидали и, конечно, приняли бы меры, но кто же знал, что все произойдет теперь, в данную минуту?.. При таких условиях мы определенно в их руках.

— Гартман отлично выбрал время! — вздохнул главный инженер. — Он хорошо знает, что делает, если начал один, не ожидая, пока к ним присоединятся рабочие соседних рудников. Хозяин умер, состояние дел неизвестно, наследник не способен к энергичному отпору — тут-то он и является со своими требованиями. Я вам всегда говорил, что этот Гартман у нас как бельмо на глазу. Рабочие — народ добродушный, нельзя сердиться на них за то, что они хотят безопасной работы и необходимых средств к существованию. Они и так долго терпели, гораздо дольше, чем на других рудниках, и я уверен, что сами они предъявили бы разумные требования, которые можно было бы выполнить. Но то, что они заявляют теперь, через своего вожака, совершенно лишено здравого смысла… Это открытое возмущение против всего существующего порядка.

— Что же будет делать молодой хозяин? — спросил Вильберг, который казался больше всех смущенным и испуганным.

— При теперешних обстоятельствах ему не остается ничего другого, как согласиться на их требования, — произнес Шеффер.

— Да это немыслимо! — сердито сказал главный инженер. — Нарушится всякая дисциплина, а через год хозяин совершенно разорится. Если он это сделает, я ни за что не останусь здесь.

Шеффер пожал плечами.

— Но что же ему еще делать? Я уже говорил вам, что наши дела вовсе не так блестящи, как кажется. В последнее время мы понесли значительные убытки: приходилось часто покрывать недочеты, идти на огромные траты, словом, мы можем рассчитывать только на текущий доход с рудников. Если работы приостановятся на несколько месяцев и мы будем не в состоянии выполнить к концу года заказы по контрактам, то мы погибли!

— Рабочие, очевидно, осведомлены об этом, — мрачно сказал главный инженер, — иначе не осмелились бы предъявлять такие требования. Они прекрасно знают, что раз полученное уже никогда у них не отнимут. Гартман приложит все силы, чтобы добиться этого, и, если ему действительно удастся, учитывая неблагоприятные для нас обстоятельства… Да, а что же сказал вам молодой хозяин, когда вы доложили ему положение дел?

Служащие, говоря об Артуре, никогда не называли его «господин Берков» или «хозяин», как будто считали это несовместимым с молодым человеком, а продолжали именовать его по-прежнему молодым хозяином.

При последнем вопросе инженера глаза всех присутствующих обратились на Шеффера.

— Да ничего! — ответил Шеффер, — «Благодарю вас, Шеффер!» — вот и все, что он сказал. Он оставил у себя бумаги, которые я принес ему, чтобы он мог лучше познакомиться с делами, и заперся с ними. С тех пор мы еще не говорили.

— Я виделся с ним вчера вечером, — сказал директор, — докладывал о требованиях наших рудокопов. Он страшно побледнел, узнав их, потом молча выслушал меня, не проронив ни слова, а когда я высказал некоторые советы и стал утешать его, он сказал, что желает остаться один, чтобы хорошенько все обдумать! Сегодня утром я подучил приказание собрать всех вас на совещание.

На губах Шеффера появилась прежняя саркастическая улыбка.

— Я, кажется, могу заранее предсказать результат нынешнего совещания: «Соглашайтесь, господа, на все, уступайте безусловно, делайте все, что хотите, только не позволяйте, чтобы работы в рудниках останавливались!» Потом он сообщит вам, что уезжает с супругой в резиденцию, предоставив дела здесь на волю Господа Бога и вашего Гартмана.

— На него падает удар за ударом! — вмешался в разговор Вильберг, как истинный рыцарь, принимая сторону отсутствующего. — Этого и более сильный человек не выдержит.

— Да, вы всегда сочувствуете слабым, — насмешливо сказал главный инженер, — хотя в последнее время ваши симпатии были направлены в совершенно другую сторону. Я имею в виду Гартмана, ведь он пользовался вашим особенным расположением. Вы все еще очарованы им?

— Нет! Боже избави! — вскричал Вильберг почти с ужасом. — Он возбуждает во мне ужас… после смерти господина Беркова.

— Во мне тоже, — сказал главный инженер, — да, кажется, и во всех остальных. Ужасно и то, что именно с ним мы должны вести переговоры, но раз нет доказательств, то лучше молчать.

— А вы в самом деле допускаете возможность преступления? — спросил Шеффер, понижая голос.

Директор пожал плечами.

— Следствие подтвердило только тот факт, что канаты оборвались. Они могли оборваться и сами, но как было на самом деле, знает один Гартман. Как известно, следствие ничего не выяснило; окажись на месте Гартмана кто-то другой, не возникло бы и тени подозрения! Этот же способен на все.

— Но, если рассуждать здраво, он ведь и себя подвергал страшной опасности. Прыжок, благодаря которому он спасся, был чрезвычайно рискованным, такое мало кому удается, да и едва ли кто-то решился бы на подобный безумный риск. Он мог свалиться вниз и разбиться.

Главный инженер покачал головой.

— Вы плохо знаете Ульриха Гартмана, если считаете, что он хоть на минуту задумается о своей жизни, решившись на дело, где все равно рискует ею. Ведь вы сами видели, как он бросился тогда под лошадей, потому что ему пришла фантазия спасать; если он задумает погубить кого-то, то также не остановится ни перед чем, даже если ему самому будет грозить смерть. Тем-то и опасен этот человек, что он не щадит ни себя, ни других и, если потребуется, готов пожертвовать…

Он вдруг замолчал, потому что в комнату вошел молодой хозяин. Артур очень изменился, траурное платье делало его и без того неяркое лицо еще бледнее, а судя по глазам, он совсем не спал последние ночи. Спокойно ответив на поклон служащих, он занял место среди них.

— Я позвал вас, господа, чтобы поговорить о делах, которые после смерти отца перешли в мои руки. Многое придется привести в порядок и изменить, даже больше, чем мы думали сначала. Вы знаете, что я до сих пор держался в стороне от дел, и потому не могу сразу вникнуть в них, хотя в последние дни и пробовал это сделать. Я вполне рассчитываю на ваше доброе расположение ко мне и готовность помочь. Я прошу вас об этом и заранее уверяю вас в своей признательности.

Служащие поклонились; у большинства из них на лицах выражалось удивление, главный инженер украдкой бросил на директора взгляд, говоривший: «Все сказанное им очень разумно!»

— Все прочие дела, — продолжал Артур, — должны пока отступить на задний план, принимая во внимание грозящую нам опасность — приостановку работ в рудниках, если мы не исполним требования рудокопов. Здесь может быть только одно решение.

При этих словах Шеффер выразительно посмотрел на инженера, словно желая сказать ему: «Разве я не говорил вам, что он безусловно сдастся? Сейчас он объявит о своем отъезде».

Но молодой хозяин, кажется, не спешил с отъездом, так как заявил:

— Прежде всего нужно узнать, как организованы эти люди и кто руководит ими.

Наступило минутное молчание; никто из служащих не решился произнести имя, которое несколько минут тому назад не боялись называть в связи с только что случившимся страшным несчастьем. Наконец, главный инженер сказал:

— Ими руководит Гартман, и потому нет никакого сомнения в том, что они отлично организованы.

Артур задумался.

— Я согласен с вами, в таком случае борьба неизбежна, так как об уступке с нашей стороны не может быть и речи.

— Конечно, не может быть и речи! — подхватил главный инженер, торжествуя, и подал этим сигнал к оживленным прениям, во время которых решительно отстаивал высказанную прежде точку зрения. Шеффер, державшийся противоположных взглядов, не менее решительно старался разными намеками, которые молодой хозяин отлично понимал, доказать ему необходимость уступки. Директор же держался нейтрально и советовал начать переговоры, чтобы выиграть время. Остальные служащие только внимали начальству и изредка нерешительно вставляли какое-нибудь замечание.

Артур слушал всех молча и очень внимательно, не принимая ничью сторону, но, когда Шеффер закончил одну из своих длинных речей бесцеремонным «мы должны», он вдруг решительно поднял голову.

— Мы не должны, господин Шеффер! Речь идет не только о деньгах, но и о моем авторитете среди рабочих, который упадет навсегда, если я подчинюсь им. Как ни мало я знаком с делом, но все-таки вижу, что их требования переходят границы возможного, и вы все единодушно подтверждаете это. Могли возникнуть недоразумения, рабочие, очевидно, имели основание жаловаться…

— Да, господин Берков, — перебил его главный инженер, — они имели основание жаловаться. Они правы, требуя обновления и ремонта шахт, увеличения заработной платы; о некоторых послаблениях и более правильном распределении работы тоже не мешает подумать. Все же остальные требования чрезмерны, и побуждает к ним рабочих только Гартман. Он — главный зачинщик всего.

— В таком случае выслушаем сначала его самого. Я уже известил его, что присутствие его и других депутатов необходимо; они, вероятно, уже здесь. Господин Вильберг, позовите их, пожалуйста!

Вильберг удалился, разинув рот, лицо его от постоянного удивления выглядело совершенно глупым. Шеффер поднял брови и посмотрел на директора, тот, взяв щепотку табаку, поглядел на прочих служащих, потом все они разом взглянули на молодого хозяина, который вдруг начал распоряжаться и отдавать приказания, да еще таким тоном, что все растерялись, кроме главного инженера, который, отойдя от товарищей, встал рядом с Артуром, как будто знал теперь, где, собственно, его место.

Тем временем вернулся Вильберг, вслед за ним в комнату вошли Ульрих Гартман, Лоренц и еще один рудокоп, но оба последние остались позади, как будто это разумелось само собой, и пропустили вперед молодого штейгера.

— В добрый час! — сказал он.

— В добрый час, — повторили его товарищи, но тон этого обычного приветствия рудокопов в этот раз противоречил его смыслу. В манерах Ульриха было всегда что-то повелительное, но никогда еще это не проявляюсь так резко и, можно сказать, оскорбительно, как сегодня, когда он впервые предстал перед хозяином и остальным начальством не подчиненным, обязанным выслушивать приказания, а депутатом, причем не излагающим свои требования, а диктующим их. Конечно, это было не простое высокомерие, а гордое сознание своей силы и чужой слабости. Ульрих медленно обвел всех угрюмым взглядом и, когда остановил его на молодом хозяине, губы его презрительно скривились. Он стоял молча, ожидая, когда с ним заговорят.

Во время всего предыдущего разговора Артур не садился, он и теперь продолжал стоять, серьезно глядя на человека, который, как уверяли со всех сторон, был главной причиной грозившей ему беды. К счастью, Артур ничего не подозревал о предполагаемой вине Гартмана в смерти его отца и поэтому спокойно начал переговоры.

— Штейгер Гартман, вы передали мне вчера через господина директора требования рабочих моих рудников и грозили забастовкой, если они не будут выполнены.

— Так точно, господин Берков! — последовал короткий и весьма решительный ответ.

Артур оперся рукой о стол и продолжал говорить холодным деловым тоном, не обнаруживая ни малейшего волнения.

— Прежде всего я желал бы знать, чего, собственно, вы хотите этим достичь. Ведь ваши требования — объявление войны. Вы сами понимаете, что я не могу на это согласиться и не соглашусь.

— Можете ли вы согласиться или нет, господин Берков, я не знаю, — холодно сказал Ульрих, — но думаю, что вы уступите, потому что мы решили прекратить работы до тех пор, пока не исполнят наших требований, а других рабочих вы не найдете во всей провинции.

Аргумент этот был таким веским, что возразить было нечего, и произнесли его таким презрительным тоном, что Артур нахмурился.

— Я и не намерен отказывать вам во всем, — твердо сказал он. — Я признаю справедливость многих ваших требований и готов выполнить некоторые из них, например, ремонт шахт и повышение заработной платы, по крайней мере, частично, несмотря на то, что мне придется понести значительные траты, возможно, даже большие, чем позволяют мне в настоящую минуту мои дела. Зато вы должны отказаться от остальных пунктов, имеющих целью ослабить мою власть и подорвать дисциплину, которая в таком деле, как наше, крайне важна и необходима.

Презрительная улыбка на лице Ульриха сменилась удивлением; он внимательно оглядел служащих и хозяина, как будто подозревая, что тот произнес сочиненную для него речь.

— Очень жалею, господин Берков, что мы не можем отказаться от этих пунктов! — упорно возразил он.

— Мне кажется, они важны исключительно для вас, Гартман, — сказал Артур, пристально глядя на него, — и все-таки повторяю вам, что вы должны отказаться от них. Я соглашусь на ваши требования в пределах возможного, но дальше не уступлю вам ни одного пункта. То, что я вам предлагаю, должно удовлетворить всякого, кто хочет честно трудиться и хорошо зарабатывать. Кого же это не устраивает, тот, значит, ищет другого, и на соглашение с ним нечего надеяться. Я даю вам честное слово, что сделаю все необходимое для безопасности рабочих в шахтах и повышения их заработной платы, и требую с вашей стороны доверия к моим словам. Но прежде чем мы обсудим это дело, вы должны отказаться от второй части своих требований, я ни при каких условиях не соглашусь на них.

Он говорил все тем же спокойным деловым тоном, столь необычным для молодого хозяина, что это не могло не поразить Ульриха. Он не верил своим ушам, и, чем неожиданнее было сопротивление с той стороны, откуда он ожидал робкой, боязливой уклончивости, тем сильнее раздражал его этот отпор.

— Вам не следовало бы так пренебрегать нашими требованиями, господин Берков, — заявил он с угрозой, — ведь нас две тысячи человек, и рудники, можно сказать, в наших руках. Прошло уже то время, когда мы позволяли порабощать и притеснять себя. Теперь мы требуем своих прав, и если нам не дадут их добром, мы возьмем силой!

Среди служащих произошло движение — отчасти гнева, отчасти страха. Они с испугом ожидали, что произойдет сцена, которая вследствие всем известной необузданности Гартмана могла кончиться насилием. Артур побагровел, сделав несколько шагов вперед, он остановился перед Ульрихом.

— Прежде всего перемените тон, Гартман, так не говорят с хозяином. Если вы желаете быть принятым здесь как депутат и пользоваться его правами, то держите себя, как принято в подобных случаях, а не грозите нам насилием и бунтом. Вы требуете дисциплины от своих товарищей, а я требую ее от вас. Разыгрывайте среди них роль руководителя, если это вам так нравится. Но пока я здесь, — я хозяин рудников и надеюсь оставаться им. Имейте это в виду.

Если бы в комнату упала молния, она не произвела бы большего действия, чем эти резкие и повелительно сказанные слова. Служащие, отступившие было назад, снова окружили хозяина, чтобы защитить его, но он спокойным жестом отстранил их. Рудокопы смотрели на него в оцепенении, но никого так не поразила эта внезапная вспышка, как Ульриха. Он побледнел как смерть. Подавшись вперед, с трясущимися губами и широко раскрытыми неподвижными глазами, он стоял, как будто не соображая, что происходит. Поняв наконец свое роковое заблуждение относительно человека, о котором несколько дней тому назад отзывался с презрительным пожиманием плеч, он страшно разозлился; лицо его исказилось в гримасе. Как разъяренный лев, он готов был тут же броситься на него, но был остановлен твердым и спокойным взглядом хозяина. Артур не двинулся с места, только устремил свой повелительный взор на противника и этим укротил его ярость. Не более секунды мерили они друг друга взглядами, после чего их взаимные отношения были решены.

Медленно разжалась стиснутая в кулак рука Ульриха, медленно исчезло угрожающее выражение его лица, и глаза медленно опустились вниз. Он признал в молодом хозяине силу, равную себе, а может быть, даже превосходящую его, и — отступил.

Артур отошел от него и продолжал по-прежнему холодно и спокойно:

— Итак, сообщите своим товарищам, на что я могу согласиться, а на что нет! Прибавьте к этому, что я не возьму назад ни одного слова из сказанных мной. На том и покончим!

— Покончим! — повторил Ульрих глухим, сдавленным от внутреннего волнения голосом. — Я объявляю вам от имени всех рабочих, что с завтрашнего дня работы прекращаются.

— Хорошо. Я был готов к этому. Еще раз предупреждаю вас, Гартман, от любых крайностей и насилий. Говорят, вы пользуетесь неограниченной властью над вашими товарищами. Так постарайтесь, чтобы не нарушились порядок и тишина, и не надейтесь напугать меня бурными сценами. Я и мои служащие постараемся по возможности избегать всяких столкновений. Если же нас принудят к этому, то мы примем необходимые меры, в крайнем случае я прибегну к праву хозяина. Избавьте от подобного и меня, и себя.

Ульрих повернулся, чтобы уйти, но в его прощальном взгляде, кроме ярости и ненависти, было еще что-то более глубокое, затаенное, что судорожно сжимало грудь этого бешеного, страстного человека. Он так долго презирал молодого хозяина, этого «тряпку», и торжествовал при мысли, что его, наверное, презирает еще кое-кто. Если Артур показал себя и там так же, как здесь, то не могло быть и речи о презрении, эти большие темные глаза, смирившие его одним взглядом, могли внушить не отвращение и ненависть, а кое-что другое. Мертвенная бледность, залившая лицо молодого рудокопа после полученного им урока, теперь стала еще заметнее.

— Посмотрим, кто дольше выдержит! В добрый час!

Он ушел, сопровождаемый своими товарищами, по лицам которых было видно, что происшедшая здесь сцена подействовала на них несколько иначе, чем на их вожака. Уходя, они бросили на хозяина полуробкий-полупочтительный взгляд и удалились как-то нерешительно.

Артур, внимательно посмотрев им вслед, сказал, обращаясь к служащим:

— Эти двое уже наполовину отошли от него. Я надеюсь, что большинство опомнится, надо только дать людям время; теперь же, господа, мы должны смириться с необходимостью и допустить прекращение работ. Я нисколько не уменьшаю опасности, исходящей от двух тысяч возбужденных, людей, да еще имеющим такого предводителя, как Гартман; но я решил стоять до конца. Конечно, ваша воля, следовать за мной или нет. Поскольку вы почти все были против моего решения, то я не вправе навязывать вам его последствий и ничего не имею против того, если кто-нибудь из вас пожелает на время уехать отсюда.

Ответом на его предложение был общий отказ. Все служащие окружили молодого хозяина, уверяя его, что не покинут своего места. Даже Вильберг, самый робкий из всех, кажется, приобрел львиное мужество и присоединился к остальным. Артур вздохнул с облегчением. Благодарю вас, господа! После обеда мы поговорим об остальном и обсудим, какие надо принять меры. Теперь же я оставляю вас. Господин Шеффер, через час я жду вас у себя в кабинете. Еще раз благодарю всех!

Едва за ним затворилась дверь, как все дали волю чувствам, которые до сих пор им приходилось сдерживать.

— Я дрожу всем своим существом! — сказал Вильберг и сел на стул, не обращая внимание на присутствие начальства. — Боже мой, вот так сцена была! Я думал, что этот бешеный Гартман бросится на хозяина. Но что за взгляд, что за манера говорить! Кто мог ожидать такое от него?

— Это было слишком резко! — сказал Шеффер, но и в тоне его порицания, и в задумчивом покачивании головы чувствовалось, что он начинает менять свое мнение об Артуре. — Он говорил так, как будто у него есть миллионы, и производство работ в шахтах не является вопросом первостепенной важности, Его отец, несмотря на высокомерие, непременно уступил бы, потому что это было бы единственным спасением в деловом смысле, а о своем авторитете и достоинстве он не стал бы рассуждать. Сын-то, видно, не таков, Его тон, допустимый еще год тому назад, теперь совершенно не годится. Ему следовало выражаться осторожнее, неопределеннее, чтобы оставить себе возможность отступить, в случае…

— Ну вас к черту с вашей осторожностью и неопределенностью! — сердито прервал его главный инженер. — Извините, господин Шеффер, что я выражаюсь несколько грубо… Сразу видно, что вы привыкли работать в конторе и никогда не имели дела с рабочими. Он поступил совершенно правильно, внушив им уважение к себе, в подобных случаях это главное. Дружеские уговоры сочли бы слабостью, спокойное достоинство — высокомерием. С ними надо говорить решительно, и хозяин понял это лучше всех — доказательством тому может служить Гартман.

— Я боюсь только, что он не вполне оценил сложность предстоящей нам борьбы, — задумчиво сказал директор. — Рабочие вполне довольствовались бы тем, что он предлагает, но, имея такого вожака, как Гартман, они этого не сделают. Он не допустит уступок, а они слепо повинуются ему. Но и хозяин прав: он дошел до пределов возможного. Идти дальше — значило бы пожертвовать собственным положением и всеми нами.

Теперь, говоря об Артуре, они все называли его хозяином, и это звание он завоевал себе за какой-то час, проявив себя действительно хозяином.

Трое депутатов, выйдя из дому, направились к рудникам. Ульрих шел молча, а Лоренц сказал вполголоса:

— Вот ты недавно говорил, Ульрих, что если бы кто-нибудь умел вовремя пригрозить и вовремя приласкать, то… Послушай, Ульрих, мне кажется, молодой хозяин мастер этого дела.

Ульрих ничего не ответил, только посмотрел на окна, и лицо его омрачилось.

— Так вот что таилось в этих глазах, которые всегда казались такими сонными! — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — «Пока я здесь, — я хозяин рудников!» Пожалуй, что так!

Им встретилась толпа рудокопов, приверженцев Ульриха.

— Пусть Ульрих сам расскажет! — сухо сказал Лоренц. — Кажется, мы не на такого напали: он и не думает соглашаться!

— Не думает?

Рудокопы, похоже, были сильно разочарованы. Они рассчитывали совсем на другое. Послышалось несколько угроз против молодого хозяина, имя которого было произнесено несколько раз с явным презрением.

— Молчите! — повелительно закричал Ульрих. — Вы не видели его таким, как мы сейчас. Я думал, что нам легко удастся справиться с ним, как только отец сойдет со сцены. Мы все ошиблись в сыне. У него есть сила воли, чего никто не мог подозревать в таком неженке. Поверьте, что он еще причинит нам хлопот!