В глубине сердца

Глава 1

Джон Томас Найт всегда знал, что попадет в ад. Он, правда, не представлял, что въедет в него на желтом такси.

С тех пор как два часа назад его самолет приземлился в Лос-Анджелесе, он молился больше, чем за всю свою предыдущую жизнь, и все равно не был уверен, что когда-нибудь снова увидит свой дом. Из такси, где он сидел, графство Чероки, штат Техас, казалось все более замечательным местом. Здесь, в Лос-Анджелесе, машины не ехали — они метались и скакали, и у людей, что управляли ими, были одинаково безумные лица.

«Надо быть сумасшедшим, чтобы жить здесь», — подумал Джонни.

Когда его такси остановилось на красный свет, высокий худой мужчина в военной форме внезапно возник посреди плотного людского потока, словно материализовавшись из пустоты, и неожиданно выполнил идеальное сальто. Приземлившись на колени, он залопотал что-то на непонятном Джону Томасу языке. Придурок ненормальный, — проворчал Джон Томас и попытался представить себе Сэм, которую он знал, живущей в подобном месте.

Воспоминание о Сэм вернуло его к мысли о том, зачем он здесь. Он вспомнил тот последний раз, когда видел подругу своего детства, ставшую потом его первой любовью.

Ему было восемнадцать. Джон вспомнил, как ему было больно, когда, стараясь быть мужчиной и не плакать, он поцеловал ее, прощаясь на автобусной остановке. Саманте Карлайл было шестнадцать, и ее также переполняла любовь. Он до сих пор помнил слезы, стоявшие у нее в глазах, провожавших тронувшийся автобус.

Он поежился, вспомнив, как в следующий раз приехал домой — три месяца спустя, на похороны отца, — и узнал, что ее семейство уже перебралось в Калифорнию, ни с кем не попрощавшись и не оставив нового адреса, который помог бы отыскать Саманту.

Он погладил тонкий шрам, ниточкой протянувшийся поперек запястья. В памяти вставали поздние летние вечера, клятвы на крови, обещания, данные друг другу.

Клятвы в вечной дружбе: «Истинный крест, чтоб мне умереть». Ночи, когда немного спадала невыносимая жара тягучих летних дней. И единственными свидетелями их встреч были цикады и кузнечики, устраивавшие сумасшедшую какофонию в ветвях мимоз над головой.

У Джона судорогой свело желудок, когда такси совершило внезапный поворот, и он не знал, было ли это от страха перед дорожным движением, то ли болью от воспоминания о вечере ее шестнадцатилетия, когда они дали совсем другой обет. Обет, после которого они оказались в объятиях друг друга под кронами мимоз.

Джон передернул плечами и закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти выражение на лице Саманты, когда он принимал ее оригинальное признание в любви вместе с ее девственностью — все вместе в тот вечер. Они были так счастливы… и так уверены в будущем.

Но все закончилось слишком быстро, а мысли о прошлом все еще отдавались в нем болью.

Его губы растянулись в кривой усмешке, когда он вернулся мыслями к мечтам зеленой юности. Но улыбка погасла, как только он вспомнил о письме, полученном два дня назад. О письме, из-за которого он помчался через всю страну из техасского графства Чероки в Лос-Анджелес, с сердцем, выпрыгивающим из груди. О письме, заставившем его молиться, чтобы не оказалось слишком поздно выполнить обещание, данное много лет назад.

«Он не оставит меня в покое… — писала она. — И мне некуда бежать. Джонни, молю, приезжай и забери меня! Не дай мне погибнуть!»

Давняя обида на ее необъяснимое исчезновение и старые вопросы без ответов из их юности не смогли заставить его отмахнуться от ее призыва о помощи. После всего, что произошло между ними. Немедленно откликнуться — это было самое меньшее, что он мог сделать для девушки, которая была его лучшим другом первую половину жизни.

Джон шевельнулся на сиденье и тут же напрягся, удерживая стетсон на голове, когда водитель такси стремительно срезал угол, как упавший в воду муравей, рвущийся к сухой земле. Либо этот тип так бешено водит машину из-за подавляемой агрессивности, либо просто настолько плохо знает английский, что путается в знаках дорожного движения, подумалось ему.

— Сбавь, черт побери, скорость или смотри, куда едешь! — рявкнул Джонни, протянув на переднее сиденье руку со значком. Звезда шерифа из Техаса не имела законной силы в Калифорнии, но Джон Томас был слишком зол, чтобы смущаться такими пустяками.

Потрясенное выражение на лице таксиста отнюдь не помогло успокоить нервный спазм, который Джон Томас ощущал в желудке; он знал, что ощущения утопающего, с которыми он прожил последние сорок восемь часов, не имеют никакого отношения к калифорнийскому дорожному движению.

Несколько минут спустя таксист притормозил перед розовым оштукатуренным фасадом квартирного комплекса, окруженного пальмами.

Черный кованый забор и полуоткрытые ворота безошибочно подсказали Джону, что он находится в пригороде Лос-Анджелеса.

Он выбрался из такси, держа сумку в одной руке, шляпу в другой, затем сунул несколько купюр через открытое боковое окошко такси.

— Бог ты мой! — пробормотал он, надевая стетсон и сдвигая его затем на затылок. — Розовые дома! У нас в Чероки либо прошлись бы по ним побелкой, либо спалили бы их все к чертовой матери, лишь бы не смотреть на такое убожество.

— Что вы говорить мне? — пропищал таксист.

Джон Томас лишь покачал головой и махнул рукой, отпуская машину. Затем медленно и глубоко вздохнул и ступил на тротуар. Прямо перед ним росли тощие городские пальмы, вокруг царила крикливая смесь ярких красок. Поправив стетсон, Джонни подхватил сумку и направился к двери, которая, он надеялся, была дверью квартиры 214.

Он прошел еще только вторую дверь в длинном ряду квартир, а уже успел встретить двух мужчин, державшихся за руки, женщину с фиолетовыми волосами, одетую в обтягивающее розовое трико, юнца, выгуливавшего четырех собак — каждая не больше молодого броненосца, — и получил недвусмысленное предложение от девчонки подросткового возраста, годившейся ему в дочери.

Но как только Джонни оказался у двери с номером 214, его перестало заботить, где он находится; его волновала лишь та, которую ему предстояло увидеть.

Он и Саманта уже не были подростками. Но они были друзьями задолго до того, как стали любовниками, и, несмотря на болезненное расставание, он все еще считал ее больше, чем просто другом.

Двадцать с лишним лет дружбы, связывавшей их, нельзя было так просто отбросить. Его чувства были так же сильны, как в ту ночь, когда смешалась их кровь и в тишину упали слова их клятвы.

Джонни бросил сумку у двери, расправил плечи и постучал. Как бы там ни было, именно для этого он и приехал в Лос-Анджелес.

В глазах уже не осталось слез, чтобы плакать. Мучительный страх стал обычным состоянием Саманты Карлайл. Она ожидала неизбежного конца. Каждый день убийца подбирался все ближе, и она ничего не могла сделать, чтобы остановить его.

Саманта едва могла вспомнить свою жизнь, какой та была еще три месяца назад, когда она считалась весьма ценным сотрудником одного из голливудских агентств по найму актеров. Спокойно и компетентно Саманта справлялась с распределением известных и еще не слишком известных актеров на главные и эпизодические роли.

Она получала удовольствие от постоянного волнующего напряжения при подборе подходящих актеров или актрис на роли в кино. И хотя Саманта занималась этим больше семи лет, она никак не могла привыкнуть к неприятной процедуре отказа, не могла хладнокровно обрушивать плохие новости на головы кандидатов, не прошедших отбор. В большинстве случаев актеры и актрисы воспринимали отказы стоически. Но иногда встречались такие, кого подобное известие просто раздавливало. В такие моменты Саманте хотелось быть простой продавщицей зелени в супермаркете, а не хоронить чьи-то надежды и мечты.

— И посмотри на себя сейчас, — прошептала Саманта своему отражению в окне, у которого стояла, оглядывая дворик внизу. — У тебя нет работы. Ты бежишь от дьявола и от собственной тени. Ты лишь прячешься и… ждешь смерти.

До сегодняшнего дня она никогда не задумывалась о том, что значит «жить на время, взятое взаймы».

Саманта вновь взглянула на свое отражение и подумала: что же в ней есть такое, что заставляет мужчину изводить ее дикими угрозами мести?

Ее лицо не отличалось от многих точно таких же — сердцеобразной формы, но чуть более узкое, обрамленное густыми черными волосами. Нос по-прежнему оставался маленьким и задорно вздернутым, но щеки больше не были округлыми: они впали и посерели. Губы когда-то были полными, но теперь потеряли свою яркость, а любовь к жизни, которая прежде била ключом из ее глаз, почти совсем угасла. Саманта слегка вздрогнула и задернула портьеры, чтобы защитить себя от палящего солнца и, возможно, от пристально смотрящих глаз.

Когда письма с угрозами сменились телефонными звонками с леденящими душу посланиями, оставленными измененным до неузнаваемости голосом, Саманта совсем потеряла голову — и одновременно растеряла так называемых друзей.

Потом она дважды меняла место жительства, каждый раз считая, что сумела перехитрить преступника. А затем наступал день, когда она узнавала, что ее вновь преследуют. Но к тому времени уже нельзя было и думать о том, чтобы вновь обратиться в полицию. Там были убеждены, что она придумала эти страшные истории сама, и почти убедили в этом Саманту.

Ее ярость при этих обвинениях быстро сменилась изумлением, когда полиция доказала ей как дважды два, что письма с угрожающими посланиями, которые она получала, были отпечатаны на ее собственной пишущей машинке, стоявшей в кабинете на работе, а телефонные послания, записанные на ее автоответчике, приходили с номера, установленного в пустой квартире, снятой на имя Саманты Джин Карлайл. По этому поводу в свое время было сказано немало. Когда лос-анджелесская полиция напомнила ей, что имитация правонарушения является преступлением, Саманта забрала свои письма и пленки и отправилась домой, решив нанять личного телохранителя. Правда, состояние финансов скоро заставило ее отказаться от этой идеи.

Это произошло в тот день, когда шеф отправил Саманту в бессрочный отпуск, сказав, что, конечно, будет рад принять ее обратно, когда она приведет свои мысли и чувства в порядок.

Жертва стала обвиняемой. Поначалу Саманту бесило, что никому нет дела до ее проблем, что никого не заботит ее жизнь. Но потом у нее остались силы только на то, чтобы выживать.

Она вспомнила о Джонни Найте из-за постоянной тревоги и страха, что никто ее не спасет, не говоря уже о том, что он единственный может поверить ей.

До ночного звонка на прошлой неделе она даже не знала, остался ли он в графстве Чероки и жив ли еще. Последняя ниточка между ними оборвалась много лет назад, когда ее семья уехала из Коттона. В шестнадцать лет она любила его так, что хватило бы на две жизни. И, как оказалось, ее любви было недостаточно, чтобы сохранить их связь, после того как ее семья перебралась в Калифорнию.

Однако клятвы в вечной дружбе были надежно спрятаны в глубинах ее памяти, а чувства все еще были сильны настолько, что заставили написать то письмо. Джонни оставался ее последней и единственной надеждой.

Судорога свела желудок, напомнив Саманте, что она в очередной раз забыла поесть. И она сразу вспомнила причину, по которой осталась голодной: в доме совсем не осталось продуктов, а она слишком боялась маньяка, возможно, рыскающего вокруг ее дома, чтобы пойти купить что-нибудь.

Резкий стук в дверь заставил ее быстро обернуться. Саманта обхватила рукой горло, почувствовав, что кровь отливает от лица, и отчаянным усилием подавила приступ тошноты. Замерев, она стояла посреди комнаты и прислушивалась.

Джон Томас почему-то ожидал, что ему откроют сразу. Когда этого не произошло, он еще раз сверился с адресом и, нахмурившись, снова посмотрел на табличку с номером на двери квартиры. Все совпадало.

В его мозгу промелькнула картина, словно он открывает дверь и видит, что ехал в такую даль только для того, чтобы обнаружить: уже слишком поздно. Увидеть ее тело, распростертое посреди комнаты, пренебрежительно оставленное тем, кто ворвался в ее мир без приглашения.

Ужасная картина представилась так ясно, что он поежился, а потом внезапно рассердился. От нахлынувших эмоций его вторая попытка достучаться больше походила на лобовую атаку.

… Саманта так испугалась, что даже подумала, не позвонить ли в последний раз в полицию, хотя и сознавала, что ее лишь обвинят в очередной ложной тревоге.

Джон Томас уже почти собрался идти искать управляющего, когда услышал женский голос. Он звучал слабо, слегка дрожал и вызвал поначалу растерянность, пока Джонни примеривал этот мягкий низкий голос к девушке, которую когда-то знал.

— Кто это? — снова спросила она.

— Сэм? Это ты? Впусти меня.

Саманта задохнулась. Она не узнала этот низкий и хриплый голос, раскаты которого отдавались от козырька над дверью. Но только один человек на свете называл ее Сэм. Она подбежала к двери и приникла к глазку, и боясь взглянуть, и опасаясь упустить свой последний шанс.

Он выглядел совсем не так, как она ожидала, но через этот глазок Саманта не узнала бы и собственных родителей, будь они живы.

— Кто это? — спросила она снова, наблюдая, как человек по ту сторону двери раздраженно засунул руки в карманы.

— Это я… Это… — Он чуть не сказал «Джон Томас». Но Саманта не знала его под этим именем: к тому времени, когда он решил, что не пристало свежеиспеченному морскому пехотинцу в свой первый отпуск зваться Джонни, она уже давно уехала.

— Это Джонни. Я получил твое письмо. Открой мне.

Его голос смягчился. Он понял, как Сэм испугана, если то, что она написала, правда.

— Поклянись! — услышал он и улыбнулся. Джон знал, какие слова надо сказать, чтобы она ему поверила.

— Истинный крест, чтоб мне умереть, — произнес он негромко. Именно этого она и ждала. Из глаз полились тихие слезы. Слезы, которые, ей казалось, она выплакала навсегда. И с ними пришло облегчение, заполнившее все ее существо, пока она возилась с ключом.

Щелкнули замки, звякнула цепочка, и дверь приоткрылась… ровно настолько, чтобы Джон Томас впервые за пятнадцать лет смог увидеть ярко-голубые прозрачные глаза Саманты Карлайл. Затем дверь распахнулась, и он увидел ее всю. У него перехватило дыхание.

Женщина! Она превратилась в женщину, и в какую! В настоящую красавицу! Джонни был не готов к такому потрясению.

— Джонни?

Саманта пристально и долго всматривалась в возвышавшегося над ней широкоплечего ковбоя, пытаясь отыскать хотя бы одну черточку того мальчишки, которого знала и любила. Но черные волосы и жестко очерченные скулы крупного мужчины, стоявшего у ее двери, казались ей незнакомыми. Только глаза она узнала: карие, теплого оттенка, с немного оторопелым выражением. Твердый рот, упрямый подбородок. Весь его вид настолько изменился, что Саманта не узнала бы его на улице, столкнись они нос к носу. И тут она вспомнила! Безусловное доказательство должно быть на месте. Она потянулась к его запястью.

От прикосновения ее руки он сначала вздрогнул, но когда понял, что Саманта ощупывает браслет часов на его руке, догадался, что она ищет. Он замер в ожидании, решив предоставить ей самой убедиться во всем.

Саманта задержала дыхание и посмотрела вниз. Поглощенная поиском, она не заметила, как помрачнело его лицо. Когда ее пальцы коснулись твердого рубца под браслетом, из нее словно выпустили воздух — настолько глубоким и протяжным был ее выдох. Она нашла шрам.

Побледневшее, тоненькое напоминание об их детской клятве оказалось на месте. Это действительно он! Саманта подняла голову и улыбнулась. Это была первая улыбка за несколько месяцев.

— Это ты! — прошептала она. — Ты приехал!

Через мгновение она была в объятиях Джона Томаса, и тот почувствовал, что теряет ощущение реальности от ее близости. Попытавшись ослабить объятия, он ощутил, как отчаянно напряглись ее руки. Столько времени прошло — слишком много. Хотя Джон Томас помнил, как Саманта отвергла его тогда, он все еще сомневался: так ли уж много прошло времени?

Когда Джон смог наконец отвлечься от мыслей о мягком, женственном теле, нежно прижимавшемся к нему, он осознал, что последний раз держал ее так, когда она отдала ему себя полностью, а спустя несколько недель исчезла, не сказав ни слова на прощание. Сгусток горячего воздуха ударил его в затылок подобно дыханию сатаны.

Он вспомнил, зачем приехал сюда.

— Подожди минутку, Сэм.

Он ругнулся вполголоса, затем пропихнул носком ноги свою сумку в открытую дверь и захлопнул ее за собой.

Она ничего не сказала, а ему и не хотелось, чтобы она что-то говорила. Чувствуя всю силу ее отчаяния, он позволил ей прильнуть к нему. У них еще будет время поговорить, но сейчас все, что они могут делать, — это вспоминать.