В свете луны

Глава 1

Лексингтон, Виргиния

Март 1861

Дверь отворилась, и в маленький деревянный дом вошел Карлайл, принеся с собой зиму и злобный ледяной ветер. Неужели в этом году весна так и не наступит? Как же ей хотелось вновь увидеть яблони в цвету и сидящих на них кардиналов с красными хохолками…

Аннабель подавила вздох. Может быть, завтра.

– Где Бо? – спросил Карлайл, сняв шинель и бросив ее на стул.

– Отослала его с поручением, – ответила Аннабель. – Чтобы он не видел происходящего.

Впервые вид собственного брата поразил ее. Карлайл становился мужчиной. Он был красив. В его облике преобладали черты, присущие их матери и всем родственникам по ее линии. Как бы мама сейчас им гордилась!..

Как и сын, она наверняка верила бы в эту войну, в это грядущее безумие.

Карлайл, нахмурившись, долго смотрел на сестру. Аннабель выдержала взгляд, и Карлайл наконец отвел глаза.

– Тебе не придется этого делать, – произнес он. – Я что-нибудь придумаю.

– Что? – спросила девушка с плохо скрываемой иронией.

– Когда Виргиния отделится, мы уже будем не милицией, а армией. Я отдам тебе свое денежное довольствие, и вы с Бо сможете жить на него.

– А когда настанет этот великий день, лейтенант Холстон, на что будете жить вы? Думаешь, тебе поможет твоя красота?

Девушка отвернулась от брата. Все эти месяцы она верила отцу.

«Не стоит волноваться, Аннабель», – повторял он. А она, словно глупая гусыня, верила ему, брала пять или десять долларов, платила учителю Бо, покупала продукты и уголь, посылала деньги Карлайлу.

«Мы, женщины, должны заботиться о наших мужчинах», – говорила мама. Да, Аннабель будет заботиться о своих мужчинах – тех двоих, что у нее остались. Но в этот момент ей так хотелось крикнуть Карлайлу: «Позаботься обо мне!»

Карлайл проследовал за сестрой на кухню. Она зачерпнула из жестяной коробки пригоршню кофейных зерен и высыпала в железную кофемолку.

– Где Гордон? – спросила Аннабель, вращая ручку кофемолки.

– Он не придет, – ответил Карлайл.

Рука Аннабель замерла, и девушка обернулась.

– Не волнуйся, – успокоил ее брат. – Он согласится с любым твоим решением.

Аннабель не нашлась что ответить. Она отвернулась и вновь принялась молоть кофе. Руки брата тяжело легли ей на плечи.

– Мы продадим дом. Мне он не нужен, а вы с Бо сможете жить у дяди Ричарда.

Неужели он не знал, что вот уже несколько дней она мучительно пыталась найти верное решение? А он в это время наряжался в новую форму и маршировал с новой винтовкой. На этот раз Аннабель не смогла подавить вздох.

– Дом заложили за двенадцать сотен долларов. А он, со всей своей обстановкой, не стоит и восьми. Мы ведь оплачивали занятия Бо, услуги врачей, похороны…

– Дядя Ричард… – начал он.

– Дядю Ричарда на днях остановили на пути в Абингтон.

Железнодорожная милиция, подумала Аннабель. Все мужское население Виргинии охватила военная лихорадка.

– И?

– И он слегка перенапрягся, снабжая Конфедерацию лошадьми и оружием. Можно я выплачу те пятьдесят долларов, которые занял папа? Нет, не сейчас. Когда мы решим вопрос с домом.

– Дьявол!

На высоких скулах Карлайла проступили багровые пятна. В душе Аннабель мелькнула надежда, что, возможно, ее брат чувствовал себя слегка виноватым за все те месяцы, что он играл в войну, в то время как отец умирал от рака и занимал деньги, чтобы прокормить семью. Однако девушка подозревала, что брат покраснел вовсе не от сознания своей вины, а от охватившего его бессильного гнева.

Аннабель смахнула с передника невидимые крошки и снова принялась молоть кофе. Она слышала, как стучат ботинки Карлайла по сосновому полу, и ей казалось, что каждый его шаг вбивает очередной гвоздь в ее сердце. Брат продолжал мерить шагами кухню, пока Аннабель наполняла вазочку сахаром и наливала в небольшой кувшинчик сливки. Наконец Карлайл остановился и уперся руками в бока.

– О чем он думал? Не могу поверить, что отец мог так поступить с тобой.

Аннабель тоже не верила, но обсуждать это теперь уже не имело смысла. Девушка пожала плечами. Над входной дверью зазвонил колокольчик, и сердце Аннабель замерло. Она посмотрела на латунные пуговицы мундира брата. Интересно, знал ли он, какой страх и унижение она испытывала? Знал ли Карлайл, что он лишь все усложнял? А если знал, то волновало ли его это?

В последнее время, казалось, его не волновало ничто, кроме победы над янки. Даже медленная и мучительная смерть отца. Пальцев одной руки хватило бы, чтобы сосчитать, сколько раз он его навестил.

Карлайл подошел к сестре, схватил ее за руки, скрытые длинными рукавами коричневого платья из саржи, и больно сжал их.

– Я не позволю тебе сделать это, Аннабель!

– Ты не можешь остановить меня.

Карлайл отпустил руки сестры, но взгляд его оставался жестким.

– Открой, пожалуйста, дверь, – спокойно произнесла девушка. – Мне хотелось бы немного побыть одной.

Карлайл потер лицо руками. Это был детский жест безысходности, которого Аннабель не видела уже несколько лет. Девушка с трудом сдержала улыбку. Возможно, происходящее все же занимало его мысли. Карлайл вышел из кухни, и Аннабель услышала, как каблуки его ботинок застучали по полу передней. До ее слуха донеслись скрип открывающейся двери и приглушенные мужские голоса. Девушка сняла фартук, аккуратно свернула и положила на струганую поверхность рабочего стола.

«Я пойду на это», – подумала она, стараясь унять сердцебиение. Аннабель взяла оловянный кофейник и перелила содержимое в любимый мамой фамильный серебряный чайник. «Что я делаю?» – спросила она себя, закусив губу, чтобы не дать истерическому смеху вырваться наружу, и ущипнула себя за щеки, желая придать им румянец. Она отерла вспотевшие ладони о подол платья и взяла в руки мамин серебряный поднос. Когда Аннабель подошла к двери гостиной, ее руки уже не дрожали.

Услышав стук каблучков Аннабель по коридору, Ройс посмотрел в сторону двери. Карлайл подошел к ней и взял у нее поднос. Какое-то мгновение Аннабель выглядела растерянной, однако быстро взяла себя в руки, и только очень внимательный наблюдатель мог заметить, как она еле заметно повела плечом и провела пальцами по платью.

Пейтон Кинкейд и его адвокат мистер Джарвис поднялись со своих мест и поклонились. Ройс же намеренно остался сидеть, вытянув перед собой ноги. Он не хотел, чтобы Пейтон думал, будто его сын пришел сюда, потому что поддерживал это вымогательство. И уж совершенно определенно он не хотел, чтобы у Аннабель сложилось неверное представление о происходящем. Возможно, старший сын Пейтона был настоящим джентльменом. Он медленно и надменно оглядел девушку с головы до ног, словно кобылу на аукционе.

Гордость защищала Аннабель не хуже доспехов. И доспехи эти шли ей гораздо больше, чем уродливое коричневое платье. С другой стороны, ей следовало надеть черное шелковое платье, как траур по ее дорогому умершему отцу. Если бы у нее хватило мужества отказаться от этой встречи, возможно, она решилась бы поспорить с Кинкейдами.

Ройс попытался вспомнить, когда видел эту девушку в последний раз, прежде чем уехать на Запад. Ей тогда было лет четырнадцать. Она бегала босиком, до неприличия загорелая, маленькая, чем-то напоминавшая лесного эльфа. Она носилась по лужайке в поисках Гордона или Карлайла с подобранным подолом, из-под которого мелькали тощие ноги. С тех пор она изменилась. Стала немного выше ростом и более женственной.

Не обращая внимания на дерзкий взгляд Ройса, Аннабель подошла ближе, чтобы поприветствовать Пейтона. К удивлению Ройса, его отец склонил свою величественную седую голову и запечатлел на лбу девушки отеческий поцелуй.

– Я помню другие времена, Энни. Ночь в «Излучине», когда юная леди танцевала свой первый вальс со стариком. Ты не забыла?

Его отец улыбнулся, ожидая, судя по всему, ответной улыбки. Однако Аннабель закрыла глаза и, казалось, внутренне сжалась, словно воспоминания причиняли ей нестерпимую боль. Ройс почувствовал, как внутри шевельнулось презрение. Он понимал причины, побуждающие отца вести нечестную игру. И понимал намерения ее собственного отца, донкихотствующего на свой ошеломляющий манер. Но Ройс сомневался, что Аннабель понимала все это. Девушка постепенно пришла в себя.

– Я никогда этого не забуду, мистер Кинкейд. В ту ночь я впервые попробовала шампанского, – ответила она. Ее голос звучал мягко, мелодично. И очень печально.

Мистер Джарвис откашлялся, и Аннабель повернулась к нему. Губы Ройса растянулись в улыбке. До сих пор Аннабель удавалось полностью игнорировать его присутствие.

– Будет ли ваш адвокат присутствовать на этой… э-э… встрече? – спросил Джарвис, обращаясь к Карлайлу.

Карлайл переминался с ноги на ногу.

– Нет, – ответил он, старательно избегая предостерегающего взгляда сестры и изучая узоры на потертом турецком ковре.

– Когда мисс Холстон принесла мне список своих требований, я сказал ей, что присутствие поверенного, представляющего ее интересы, было бы нелишним. Разве она не сообщила вам об этом?

– Мои интересы представляет Карлайл, – произнесла Аннабель.

Внезапно Ройса охватил гнев при виде застывшей посреди комнаты девушки и ее никчемного вспыльчивого брата. Все собравшиеся здесь знали, что Аннабель нечем заплатить адвокату.

– Давайте начнем, джентльмены, – сказала девушка, указав жестом на стол, стоявший посреди гостиной. – Мне бы хотелось покончить со всем этим до прихода Бо.

На столе не было тяжелой декоративной скатерти, вошедшей нынче в моду. В центре полированного стола из орехового дерева стояла лишь керосиновая лампа с прозрачным, совсем не закопченным стеклом. Ройс догадался, что это был стол работы Дункана Файфа, фамильная реликвия, оставшаяся с тех пор, как семья матери Аннабель еще процветала. Ее гордость была почти осязаемой. Она присутствовала повсюду – и в окружавших девушку предметах, и в ее манере держаться. Безразличие Ройса уступило место неистовому желанию защитить эту гордость.

– Не сейчас, мисс Холстон, – произнес он, поднимаясь со своего места.

Девушка бросила на него испуганный взгляд. Ройс не обратил внимания ни на своего нахмурившегося аристократа отца, ни на агрессивно настроенного Карлайла. Он быстро пересек комнату и взял Аннабель за локоть.

– Не могли бы мы побеседовать наедине, прежде чем начнутся переговоры?

Девушка бросила взгляд на Карлайла и, поняв, что ждать помощи от него не приходится, неохотно кивнула.

– В папином кабинете, – ответила она.

– Уверен, собравшимся здесь джентльменам будет о чем поговорить во время нашего отсутствия, – сказал Ройс, ведя Аннабель к двери.

Карлайл преградил им дорогу.

– Например, о погоде или о великой и славной войне, в которую мы собираемся вступить, – продолжал Ройс, не отрывая взгляда от пылающего лица молодого человека.

Карлайл заморгал и отошел в сторону.

Когда они вошли в холл, Ройс отпустил локоть девушки.

– Сюда, – указала она дорогу.

Ройс последовал за ней по коридору, невольно улыбаясь, когда Аннабель дерзко вскидывала подбородок и говорила тоном благовоспитанной леди.

Оказавшись в библиотеке ее отца, Ройс неторопливо закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Аннабель на мгновение встретилась с ним взглядом, а затем отвела глаза и принялась внимательно рассматривать кожаные корешки книг на полках, словно видела их впервые.

Ройс намеренно не заговаривал первым, испытывая стойкость девушки. Однако ее хватило ненадолго, и Ройс едва не рассмеялся.

– Что вы хотели мне сказать, мистер Кинкейд? – Она повернулась и посмотрела ему в глаза. В ее взгляде не было робости или застенчивости. Она держалась по-деловому, как и надлежало человеку, ведущему серьезные переговоры.

– Вы не обязаны соглашаться.

– Вот как? – Девушка приподняла изящно очерченную бровь. – Вашему отцу принадлежит закладная на этот дом и еще семь сотен долларов, которые он одолжил моему отцу, если судить по соглашению. Что будет с Бо, если я откажусь?

– Возможно, старик просто блефует.

Аннабель еще не научилась скрывать свои эмоции. В ее глазах мелькнула надежда, тут же сменившаяся смирением.

– Где находится форт Ларами? – неожиданно спросила девушка.

– На реке Платт, – ответил Ройс, пораженный ее вопросом. Девушка устремила взгляд на глобус, стоявший в углу библиотеки. – Это территория Небраски, – добавил Ройс.

Аннабель едва заметно кивнула.

– Как долго вы здесь?

– Я подал в отставку сразу после выборов.

Ройс никак не мог понять, к чему клонит Аннабель.

– Это из-за нашего дела или из-за войны?

– Я что-то пропустил? О какой войне вы говорите?

Аннабель бросила на него испепеляющий взгляд, и насмешливая улыбка мгновенно исчезла с его лица.

– Я ничего не знал об этом соглашении до тех пор, пока некоторое время назад не вернулся домой. Вообще-то это ваш отец, а не мой, был инициатором, – объяснил Ройс, внимательно наблюдая за реакцией девушки.

Аннабель немедленно возразила:

– Неправда. Папа был тяжело болен и не мог приехать в «Излучину». Да и вас там не было.

От негодования и обиды у нее потемнели глаза. Ройс знал, что она не верит ему. Девушка и помыслить не могла, что ее горячо любимый отец уделял внимание только сыновьям, а единственную дочь использовал в качестве матери для них и хозяйки дома. Так что разговор предстоит нелегкий. Пусть Аннабель пребывает в мире иллюзий, но он не собирается осложнять ситуацию ложью.

– Ваш отец прислал мне письмо, в котором попытался все объяснить, – сказал Ройс, охваченный яростью.

Он испытывал ее всякий раз, споря с отцом. Всю жизнь Пейтон Кинкейд манипулировал другими в корыстных целях. Тех же, кто не поддавался, старался подчинить, сломить. И это, как правило, ему удавалось. Ройс же не желал подчиняться.

И вдруг сейчас подчинился. Это ему явно не нравилось. Но он пройдет через весь этот фарс, если Аннабель так угодно. Не ради нее. Нет. Потому что только от гордой мисс Холстон зависело, утонет она или останется на плаву. Он подчинился воле отца лишь ради Гордона. Отец знал это и использовал в своих интересах.

Девушка подошла к окну, раздвинула бархатные портьеры и стала смотреть во двор. Ройс ждал.

– Он не блефует, – проговорила наконец девушка.

– Вы уверены? Почему? – Ройс знал, что старик никогда не блефует. Просто ему хотелось узнать, что об этом думает Аннабель.

– Вы здесь не потому, что очень хотите на мне жениться, мистер Кинкейд. – Она посмотрела на Ройса. – Есть причина, не позволяющая вам ослушаться отца.

Ройс кивнул, подтверждая правоту Аннабель, но не собираясь комментировать ее высказывание.

– Я не стану спрашивать вас о том, что побудило действовать вас так, а не иначе, мистер Кинкейд, – сказала она, и Ройс подумал, что к многочисленным достоинствам Аннабель можно добавить еще и проницательность. – Но мне хотелось бы знать, что вам написал мой отец.

Ее отца Ройс уважал до тех пор, пока не получил от него письмо. После этого он стал подозревать, что странная дружба между Пейтоном Кинкейдом и Томасом Холстоном не была такой уж странной.

Втянув Аннабель в это соглашение, ее отец заботился прежде всего о Бо и Гордоне, а Аннабель заплатила двойную цену. Отец Ройса получил удовлетворение от того, что подчинил своего старшего сына своей воле. И снова самую высокую цену заплатила Аннабель. Ройс хотел было уже предостеречь девушку, но не сделал этого. Он был ничем не лучше двоих бесчестных стариков, потому что позволил ей заплатить высокую цену ради благополучия Гордона. Она еще не знала всей чудовищной правды и пусть никогда не узнает ее, подумал вдруг Ройс.

– Ваш отец предвидел кровопролитную войну и нашел способ защитить своих детей, – проговорил Ройс, сообщив лишь самую безобидную часть письма Томаса Холстона и изложив лишь те его условия, которые касались непосредственно ее.

Губы Аннабель тронула улыбка, и сердце Ройса болезненно сжалось.

– Он был безнадежно болен и совсем потерял рассудок. Но иногда разум его прояснялся, – тихо сказала Аннабель.

Ощутив нечто среднее между сочувствием и изумлением, Ройс подмигнул девушке.

– Единственным утешением в горе является то, что есть товарищи по несчастью.

– Папа был слишком далек от реальности, не правда ли?

В глубине ее сумеречных карих глаз золотой искрой вспыхнула улыбка, буквально преобразив Аннабель, сделав ее настоящей красавицей. Ройс выпрямился, подумав, что должен отступить, пока все не зашло слишком далеко.

– Коль скоро вы с легкостью цитируете Сервантеса, мисс Холстон, уверен, что нам с вами будет о чем поговорить за обедом, – Ройс улыбнулся, беря девушку за руку. – А сейчас я хочу задать вам один вопрос.

Аннабель не отняла руку, но потупилась, когда он повел ее прочь из библиотеки, и Ройс был ей благодарен за это. Ройс предпочитал женщин с пышными формами, не очень застенчивых. Худенькие леди, чьи глаза отливали золотом, его не привлекали.

– Если не верите, что Пейтон Кинкейд блефует, почему добавили свои условия к соглашению?

– Надеюсь, Шекспира вы тоже читали, мистер Кинкейд? – спросила девушка, снова поставив Ройса в тупик.

Он кивнул.

– Вы знаете, какой сегодня день? – продолжала Аннабель.

В ее, казалось бы, лишенных смысла вопросах была своя система. Ройс подавил улыбку.

– Мартовские иды, – ответил он. – Вы экзаменуете меня, мисс Холстон. А помните ли вы, что произошло со стариной Юлием?[1]

В глазах девушки блеснуло золото.

– О, конечно. Я всегда хотела жить на пределе.

– Мисс Холстон, уверен, ваше желание сбудется.

Улыбка озарила лицо девушки, и у Ройса перехватило дыхание.

Карлайл встретил их, как только они вошли в гостиную, и тотчас вырвал руку сестры из руки Ройса. Он не мог взять в толк, почему она позволила ему это. Наверняка ее кожа саднит в том месте, где пальцы Ройса коснулись ее руки. Карлайл даже не попытался скрыть свою ненависть, гневно встретив взгляд холодных серых глаз Ройса. О, этот мерзавец умел скрывать свои эмоции.

Присутствующие в гостиной Джарвис и Пейтон были одеты соответственно случаю в элегантные черные сюртуки, белоснежные сорочки с жесткими накрахмаленными воротничками и шелковые галстуки. Карлайл же намеренно надел мундир. Тот самый, который сшила для него Аннабель всего два месяца назад. Сама же она, очевидно, надеясь произвести на Кинкейда впечатление, надела добротное коричневое платье из саржи вместо траурного наряда. Однако Карлайл сомневался, что Ройс Кинкейд заметил это.

На Ройсе были штаны из оленьей кожи, которые непристойно обтягивали его мускулистые бедра. Свободная замшевая блуза без воротника с расстегнутыми вверху пуговицами открывала загорелую грудь. Ройс представлял собой странную смесь индейца с пиратом и был греховно красив.

Карлайл бросил взгляд на Аннабель, в то время как сама она смотрела на Ройса. Казалось, она не осознавала, что ее превзошли, победили и перехитрили. У нее не было ни единого шанса вести игру на одном поле с пользующимся дурной репутацией Ройсом Кинкейдом, и Карлайл ничем не мог ей помочь.

Разве что убить подонка. Впрочем, эта мысль пришла ему в голову только сейчас.

Карлайл наблюдал, как Ройс занял единственное свободное место между мистером Джарвисом, сидевшим во главе стола, и Пейтоном, расположившимся напротив Аннабель. Ройс слегка отодвинул стул и положил ногу на ногу, приняв высокомерный вид. Место он выбрал весьма удачное. С одной стороны, он как бы не принимал участия в переговорах, с другой – имел возможность незаметно наблюдать за Аннабель и Пейтоном.

Джарвис дождался, пока Ройс займет свое место, и прокашлялся. Эта его привычка выводила Карлайла из себя.

– Четыре месяца назад мистер Пейтон Кинкейд и мистер Томас Холстон заключили соглашение, – начал Джарвис. – На момент заключения данного соглашения обе стороны находились в здравом уме, и соглашение было надлежащим образом подписано и заверено. Посему его можно считать вполне законным и налагающим определенные обязательства на лица, его подписавшие.

Раздражение Карлайла сменилось гневом, и он прервал говорившего.

– Это нам известно, мистер Джарвис. Меня интересует лишь одно – почему моя сестра попросила об этой встрече? Она вольна согласиться с предложенными условиями или же отказаться от них. Она мне ничего не рассказала, и я не понимаю, зачем мы собрались сегодня здесь. – Он повернулся к Пейтону Кинкейду: – Вы поставили мою сестру в безвыходное положение, мистер Кинкейд. Не могли бы вы попросить вашего адвоката перейти к сути дела, поскольку лично мне создавшаяся ситуация кажется просто оскорбительной.

Пейтон провел пальцем по набалдашнику трости, и его лицо осветила добрая улыбка.

– Аннабель поняла условия соглашения, но предложила внести в них некоторые изменения. Иными словами, вступить в дальнейшие переговоры, прежде чем примет окончательное решение. Поэтому ее положение нельзя считать безвыходным. Иначе мы не собрались бы здесь сегодня.

– Черт бы вас побрал! – Карлайл вскочил на ноги. – Вы просите ее продать себя дьяволу в человеческом обличье. И после этого утверждаете, что положение ее не безвыходно?

Аннабель коснулась руки брата, и он опустил глаза.

– Карлайл, пожалуйста, – взмолилась Аннабель, – пожалуйста, сядь и послушай.

– Нечего мне здесь слушать. – Аннабель заметно побледнела, но Карлайл был слишком зол, чтобы обратить на это внимание. – Предполагаемый друг нашего отца и его негодяй сын могут сидеть здесь и притворно улыбаться, сколько им угодно. А я не собираюсь в этом участвовать.

– Если вас более всего беспокоит ваша собственная гордость, – тихо сказал Ройс голосом, в котором, казалось, сосредоточилась вся мощь урагана, несмотря на то что говорил он очень тихо, – пожалуйста, уходите. Если же вас хоть сколько-нибудь интересует судьба сестры, то вы сядете и послушаете.

Властный голос и предостерегающий взгляд бесстрастных серых глаз Ройса остановили Карлайла. И вместо того чтобы перепрыгнуть через стол и дать негодяю оплеуху, Карлайл замер в нерешительности, внезапно осознав свою ошибку. Ройс с легкостью одержал победу, и Карлайлу не понравилось унизительное чувство поражения, захлестнувшее его, как не понравилось ему и одобрение в глазах Аннабель.

– Продолжайте, пожалуйста, мистер Джарвис. – Ройс слегка наклонил голову в сторону адвоката и уже не обращал внимания на Карлайла, словно на таракана, раздавленного ботинком.

– Ну что ж, – начал Джарвис, нервно взглянув на Пейтона Кинкейда, – для начала зачитаю текст вышеупомянутого соглашения, чтобы у собравшихся не осталось никаких сомнений.

– Прекрасная мысль, – сказал Пейтон и потрепал Аннабель по руке, желая ее подбодрить.

Увидев это, Карлайл с трудом подавил стон.

– Несколько лет назад Пейтон Кинкейд одолжил Томасу Холстону двенадцать сотен долларов под залог его собственности в Лексингтоне, коей, как я полагаю, является дом, в котором мы в данный момент находимся.

Пейтон кивнул. Представление было отменным, текст соглашения – безупречным. Карлайл подавил приступ ярости и наблюдал за Ройсом, тот внимательно смотрел на Энни, а девушка не сводила глаз с адвоката.

– Впоследствии Томас Холстон еще несколько раз одалживал у Пейтона деньги, и на момент его смерти эта сумма составила пятьсот долларов. В ноябре прошлого года мистер Холстон и мистер Кинкейд заключили соглашение, в котором оговаривался способ выплаты долга. Соглашение достаточно простое. Если не вдаваться в профессиональные тонкости, мистер Кинкейд согласился принять в качестве компенсации любую сумму денег, которая будет выручена от продажи дома в Лексингтоне со всей его обстановкой. Речь идет о сумме в семьсот пятьдесят долларов. По мнению многих, со стороны мистера Кинкейда это было очень щедрой уступкой. Он поставил условие, что продажа дома должна быть осуществлена не позднее 31 марта 1861 года, и мистер Холстон согласился. До наступления вышеозначенного срока осталось две недели.

– Пожалуйста, не вдаваясь в профессиональные тонкости, – тоном, полным сарказма, начал Карлайл, – освежите нашу память и ознакомьте нас с альтернативным предложением. Что именно это воплощение добродетели хочет получить в обмен на то, чтобы мои сестра и брат не оказались на улице?

Ройс бросил взгляд сначала на Пейтона, потом на Карлайла. На какое-то мгновение в его холодных, отливающих серебром, глазах появилась насмешка, и Карлайл внезапно понял, что происходит. Либо Энни не осознавала, что является пешкой в игре двух сильных мужнин – отца и сына, – которые ненавидели друг друга, либо была слишком ошеломлена, чтобы волноваться из-за этого. Так или иначе, Карлайл знал отвратительную правду. Битва проиграна, трофеи достались победителю.

– Альтернативное… э… предложение и является предметом сегодняшнего обсуждения. – Джарвис избегал смотреть на кого-либо из собравшихся, сосредоточив внимание на пере, которое он держал в руке. – Мистер Пейтон Кинкейд готов простить долг полностью, передав вышеозначенную собственность Карлайлу Голту Холстону в соответствии с завещанием его отца Томаса Холстона. Он также готов предоставить жилье для Аннабель Холстон и Боганнона Холстона в «Излучине», оплатить обучение Боганнона Холстона в университете и передать во владение Боганнону Холстону ферму, расположенную в графстве Огаста, в соответствии с его собственным завещанием. Теперь что касается его собственных сыновей… Ройс Магрудер Кинкейд унаследует плантацию «Излучина» вместе с рабами и недвижимым имуществом. Его младший сын – Гордон Алистэр Кинкейд – унаследует недвижимость, именуемую «Старая излучина». Взамен он просит только об одном – чтобы Аннабель Холстон вышла замуж за его старшего сына Ройса Кинкейда до 31 марта 1861 года.

Джарвис наконец оторвал взгляд от своих рук, хотя, казалось, у него не хватало смелости взглянуть в глаза Аннабель.

– Вам все понятно, мисс Холстон?

Аннабель вздернула подбородок.

– Абсолютно, мистер Джарвис.

– Мистер Кинкейд? – спросил Джарвис, повернувшись к Ройсу.

Мужчина кивнул.

– Конечно, никто из вас не связан соглашением, заключенным между старшим мистером Кинкейдом и Томасом Холстоном. Вы оба или один из вас вправе отклонить условия, предложенные Пейтоном Кинкейдом, и тогда первоначальное соглашение останется без изменений.

– Насколько я понимаю, моей сестре остается либо потерять крышу над головой, либо продать себя за семнадцать сотен долларов, в то время как ее предполагаемый муж женится на женщине, не представляющей для него никакой ценности!..

Карлайл был полон презрения, совершенно не заботясь о том, что его слова для Аннабель оскорбительны. Он ненавидел всех этих людей, и особенно Ройса Кинкейда.

Глаза Ройса сузились, губы сжались. Но когда он заговорил, его голос звучал по-прежнему тихо:

– Какие изменения хотела бы представить нашему вниманию мисс Холстон?

В этот момент Карлайл понял, что этот тихий голос и ледяной взгляд серых глаз способны держать в повиновении целую армию. Он посмотрел на Аннабель. Она была совершенно спокойна или же тщательно скрывала свое состояние. За это Карлайл готов был возненавидеть и ее тоже.

– У мисс Холстон всего три простых требования. Она просит о том, чтобы церемония бракосочетания была гражданской и состоялась в «Излучине» в присутствии членов обеих семей. Кроме того, она просит оставить ей девичье имя и держать в секрете факт своего бракосочетания до того самого момента, пока она не решит, что настало время сделать его достоянием общественности. Конечно, последнее пожелание запутывает дело, потому что требует согласия не только людей, непосредственно заинтересованных в заключении соглашения, но и мистера Гордона Кинкейда и собственных братьев мисс Аннабель Холстон. Под данным документом должны стоять их подписи.

– Мистер Джарвис, вообще-то у меня была еще и четвертая просьба, – сказала Аннабель.

– Полагаю, вы говорили несерьезно, мисс Холстон, – ответил Джарвис.

– Серьезнее не бывает, – возразила Аннабель.

Она взглянула на Ройса, и Карлайл готов был поклясться, что на ее губах заиграла улыбка.

– Ну… э-э… в таком случае, – запнулся Джарвис, – мисс Холстон просит, чтобы церемония бракосочетания состоялась первого апреля вместо…

Последние слова Джарвиса потонули в смехе Ройса. Губы девушки дрогнули, но она подавила улыбку и повернулась к Пейтону Кинкейду. Карлайл перевел взгляд на старика и буквально упал на свой стул, сраженный наповал. Глаза Пейтона были такими же серыми, как у сына, только немного темнее. Обычно лишенные каких бы то ни было эмоций, сейчас они оживленно блестели.

Пейтон взял руку Аннабель в свою.

– Я всегда говорил Томасу, что его дочь – истинное сокровище, но он не понимал этого. – Старик отпустил руку девушки и откинулся на стуле. – Больше всего на свете я бы хотел видеть мисс Холстон своей невесткой, однако я готов ждать этой чести, если такова ее воля.

Но стоило Пейтону перевести взгляд на своего сына, как выражение нежности, появившееся на его аристократическом лице, тут же исчезло.

– Ройс, думаю, сейчас все зависит от тебя. Примешь ли ты условия мисс Холстон, сделав меня тем самым счастливым человеком, или отклонишь их?

Вплоть до этого момента все происходящее, включая беспомощный гнев Карлайла, нервные подергивания Джарвиса и неожиданное чувство юмора мисс Холстон, было скорее забавным, нежели досадным. Но когда прозвучал вопрос Пейтона, Ройс понял, что дуэль началась. Старик сделал первый выпад. Произвел отвлекающий маневр и парировал.

– Ваше счастье, отец, меня заботит меньше всего. Но в любом случае я готов принять условия мисс Холстон, если вы примете мои.

Пейтон был бесподобен – даже глазом не моргнул. Отвлекающий маневр, парирование, удар.

– Пожалуйста, продолжайте, мистер Джарвис, – произнес Ройс, воспользовавшись возможностью посмотреть на Аннабель. Она была так напряжена, что, казалось, еще немного, и ее хватит удар. Однако она тоже бровью не повела. Ройс хотел ободряюще улыбнуться ей, но сдержался. Начавшийся поединок касался только его и отца.

– Мистер Ройс Кинкейд представил мне свой список требований сегодня утром. Сейчас этот список передо мной, и я зачитаю его вам, – промолвил Джарвис.

Когда он доставал из нагрудного кармана очки, его руки заметно задрожали. Надев их, он взял со стола лист бумаги.

– Во-первых, если вышеупомянутое бракосочетание состоится, но мистер Ройс Кинкейд погибнет на войне, плантация, именуемая «Излучиной», перейдет в собственность его супруги, Аннабель Холстон Кинкейд. Он также высказал пожелание, чтобы все рабы были освобождены, если их не освободят после окончания войны.

Ройс услышал возглас удивления, вырвавшийся у Аннабель, но его внимание было по-прежнему сосредоточено на отце. И вновь никакой реакции.

– Во-вторых, если вышеупомянутое бракосочетание состоится, но мистер Ройс Кинкейд не погибнет на войне, его жена вольна потребовать развода спустя пять лет после заключения брака или через год после окончания военных действий. В зависимости от того, какой из этих сроков наступит раньше. Мистер Ройс не будет препятствовать разводу. Он также обязуется после развода завещать ей плантацию «Излучина» и двадцать тысяч долларов. Независимо от того, потребует мисс Холстон развода или нет, мистер Ройс Кинкейд намерен вернуться на Запад. Будучи замужем или разведена, мисс Холстон должна согласиться с тем, что с этого момента условия соглашения больше не действуют.

Адвокат тихо вздохнул и взглянул на Пейтона, словно извиняясь.

– И последнее. Мистер Пейтон Кинкейд должен согласиться с тем, что Аннабель Холстон-Кинкейд будет являться единоличным получателем экономических выгод от «Излучины», что должно быть отражено как в его завещании, так и в доверенности на владение имуществом.

Адвокат положил лист бумаги на стол, и в комнате воцарилась напряженная тишина. Как и ожидал Ройс, его отец первым нарушил молчание:

– Молодец, Ройс.

От его спокойного тона у Ройса по спине побежали мурашки. Однажды, будучи еще мальчиком, он уже испытал это. Но сейчас намеревался сразиться с Пейтоном Кинксйдом, как мужчина с мужчиной. На этот раз их силы были равны. Ройс продолжал хранить молчание, ожидая, пока Пейтон нанесет встречный удар. Ждать пришлось недолго.

– Ты не упомянул о детях.

– Детей не будет, – ответил Ройс тоном, не терпящим возражений.

Что-то заставило его посмотреть на Аннабель. Она сидела с закрытыми глазами и покусывала нижнюю губу. Ройс сочувствовал девушке, но помочь ей не мог. Просто он хотел досадить старику, однако тот не собирался сдаваться.

Пейтон провел пальцем по набалдашнику трости. В тишине тиканье часов на каминной полке казалось зловещим. Наконец Пейтон заговорил:

– Я соглашусь на твои условия, сын, если у этих несуществующих детей будут отец и мать.

Дьявол, ему все же удалось причинить старику боль. Ройсу стоило немалых усилий скрыть свое удивление. Слишком легко он одержал победу. Ему действительно ничего не стоило заверить присутствующих, что жизнь детей, которых он не собирался производить на свет, будет вполне благополучной.

– Мистер Джарвис, – обратился Ройс к адвокату, – впишите пункт, касающийся детей, в соглашение на том языке, на котором сочтете необходимым. – Он повернулся к Аннабель: – Мисс Холстон?

Девушка старалась держаться с достоинством, но все испортили блестевшие на ресницах слезы. Поддержки от брата ждать не приходилось. Безразличный к боли сестры, он сидел на стуле, скорчившись, словно только что получил удар в солнечное сплетение.

– Вы очень щедры, мистер Ройс, – запинаясь, произнесла Аннабель. – Однако несправедливы по отношению к Гордону.

Господи, он взвалил на себя заботу еще об одном невинном существе. Будь у него хоть капля здравого смысла, он выбил бы из нее дурь. Но не смог. И всему виной было выражение ее лица.

– Аннабель, Гордон стремится заполучить «Излучину» не больше, чем я. – Ройс отчетливо видел пульсирующую жилку на шее девушки. Прямо над камеей. – Моему отцу известно то, на что ваш брат не обратил внимания: я не предложил вам ничего такого, о потере чего впоследствии пожалел бы. У меня есть земли на Западе и скандально известное английское наследство, которому война не грозит из-за стабильности фунта стерлингов. Двадцать тысяч долларов – это капля в море.

– Это больше, чем мне нужно… или чем я хотела бы получить. – Аннабель устремила на Ройса взгляд своих темных глаз.

– Можете принять это, а можете отказаться, мисс Холстон, – резко произнес Ройс, исподлобья наблюдая за девушкой, пока Джарвис вносил в соглашение поправки.

Аннабель с мольбой во взгляде повернулась к Карлайлу, ища поддержки, однако брат избегал смотреть на нее. И Аннабель замерла. Замкнулась в себе. Тишину в гостиной нарушал лишь скрип пера по бумаге. Аннабель выглядела ужасно одинокой в этой комнате, полной людей.

Одинокой и безжизненной. Только ее палец чертил невидимые узоры на полированной столешнице.

Эта девушка пробудила в Ройсе способность чувствовать, даже сострадать. Ненависть к ней была так же сильна, как и внезапно возникшее желание защитить ее от окружавшего их сумасшедшего мира. Вновь в комнате повисла тягостная тишина. Ее нарушил Пейтон.

– Вы закончили, Джарвис? – спросил он.

Ройс ошеломленно посмотрел на отца. Такую боль в его голосе он слышал лишь однажды – когда умерла мать.

Он тряхнул головой, пытаясь вернуться в мир реальности – мир войны, сумасшествия и ненависти. Джарвис передал лист бумаги Пейтону. Тот взял перо, окунул в чернильницу и поставил подпись под документом. После этого молча подвинул бумагу и чернильницу Ройсу.

Ройс был мастером оставлять в дураках других, но никогда не пытался обмануть самого себя. Иначе смог бы убежать от Аннабель Холстон, от Пейтона Кинкейда и даже от себя. Однако сделай он это, его младший брат мог бы погибнуть.

Ройс поставил свою подпись, положил перо и откинулся на стуле. Пейтон подвинул документ к Аннабель.

– Энни, дочка! – Пейтон протянул девушке перо.

В его голосе вновь послышалась нежность, и у Ройса на мгновение перехватило дыхание.

Девушка вздрогнула. Теперь решение было за ней. Она рассеянно взяла перо у Пейтона и снова повернулась к брату. Карлайл посмотрел на Ройса.

«Помоги ей», – взглядом просил Ройс, глядя в горящие ненавистью голубые глаза юноши, но тот вновь уставился на свои руки, так и не вняв молчаливому призыву сестры.

Ройс готов был убить его. Аннабель коснулась пером бумаги и в нерешительности посмотрела на адвоката.

В этот момент хлопнула дверь черного хода.

– Я вернулся, Энни, – раздался молодой голос.

Все, даже Карлайл, затаили дыхание. Аннабель с облегчением вздохнула и обмакнула перо в чернильницу.

– Вот это и значит жить на пределе, мистер Кинкейд, – сказала она и не колеблясь поставила свою подпись под документом.

Ройс склонил голову в молчаливом приветствии, намереваясь подарить ей еще одну ослепительную улыбку. Девушка передала соглашение брату.

Карлайл побагровел, встал и устремил на сестру горящий злобой взгляд.

– Я сохраню эту грязную сделку в секрете ради тебя, Аннабель. Но не подпишу соглашение и не приду на церемонию бракосочетания. – Он направился было к двери, но вдруг обернулся к побледневшей сестре. – Я напишу тебе и надеюсь – ты ответишь. Однако ноги моей не будет в «Излучине», и я не приеду повидать тебя до тех пор, пока не закончится этот фарс, именуемый браком.

Девушка подняла голову, и Ройс увидел ее наполненные слезами глаза.

– Он изменит свое мнение, Энни, детка, – сказал Пейтон, беря девушку за руку. – Итак, ты теперь Кинкейд.

«Да поможет тебе Господь», – подумал Ройс.

В дверях появился Боганнон Холстон, точная копия своего отца в молодости. Ройс даже зажмурился. Но стоило мальчику улыбнуться, как сходство с отцом исчезло. Улыбка Бо была полна грез и солнечного света, как и улыбка Аннабель.

– Я видел его, Энни, – произнес мальчик, войдя в комнату. – Утром шел снег, но я все равно его видел.

– Кого? – спросила Аннабель.

– Кардинала на старой яблоне.

Девушка откинулась на стуле, опустила голову и закрыла глаза. А когда открыла и увидела улыбку брата, на ее темных ресницах, словно звезды, засверкали слезы.

– Я знала это, – прошептала она. – Весна рано или поздно приходит.

Она была так молода и чиста, так горда и прекрасна! Ройс знал, что если не погибнет в предстоящей войне, то всю жизнь будет жалеть об этом браке.

Глава 2

Она чувствовала себя потерянной.

Но на самом деле это было не так. За излучиной реки виднелись шпили церкви городка, носившего название Фредериксберг. «Излучина» находилась всего в миле отсюда, но можно было сократить расстояние, если идти не по грязной дороге, а через поля. Через те самые поля, по которым она бегала босая еще ребенком. Она знала, где находилась, только не знала, кто она теперь.

Утренний ветерок поласкал лицо, отбросив со лба непослушные завитки, и полетел дальше играть в ветвях плакучих ив, обрамлявших реку. Солнечные блики, отражающиеся в распускающихся листьях, рассыпались на множество острых, ослепляющих призм, когда глаза девушки внезапно наполнились слезами.

– Мама, – прошептала она, проглотив подступивший к горлу комок.

Прошло уже несколько лет после смерти матери, но Аннабель вновь почувствовала острую боль потери. Возможно, это произошло из-за резких перемен в ее жизни. Перемен, о которых ее мама не могла и помыслить и которых наверняка не одобрила бы.

Аннабель вытерла слезы, запрокинула голову, подняла руку и растопырила пальцы, словно стараясь дотянуться до солнца.

Когда-то Аннабель казалось, что если бы жизнь можно было расписать как эпическую поэму, то ее история неизбежно закончилась бы браком с настоящим героем.

На самом деле в те дни, когда она все еще давала волю своему воображению, именно она покидала стены старинных замков, чтобы сразиться с огнедышащими драконами. Она с легкостью представляла себя уплывающей в эгейское небо, с мечом в руках сражающейся с троянцами, следующей за древними богами, куда бы они ни указали. Но вскоре она осознала, что очень редко чья-либо жизнь напоминает эпическую поэму, несмотря на рассуждения отца на этот счет.

Она рано научилась практичности. Даже в мечтах маленькие худощавые девочки никогда не стремятся стать героинями. Маленькие девочки вырастают и становятся женами. Спустя несколько лет Аннабель поняла, что в ее случае даже такой исход весьма сомнителен.

Казалось, брак между такими людьми, как ее родители, маловероятен. Но никому не приходило в голову ставить под сомнение их неземную любовь. Ее мать Анна Ли Голт подарила мужу свою удивительную красоту, аристократическое происхождение и пришедшую в полный упадок плантацию табака близ Суффолка. От своего мужа Томаса Холстона Анна Ли получила в равной степени аристократическое имя, несколько библиотек ценных книг и его философский ум. Та ветвь генеалогического древа Холстонов, к которой принадлежала Аннабель, жила в благородной аристократической нищете.

К тому времени как родилась Аннабель – третий ребенок в семье, единственная дочь, – табачная плантация окончательно разорилась, и семья жила в Лексингтоне, где отец преподавал литературу и философию в крошечном колледже. Спустя шесть лет после двух выкидышей мать Аннабель родила последнего ребенка, еще одного сына. Его назвали Боганнон. Сокращенно Бо. После этого мама уже не была прежней. Бо стал заботой Аннабель, она обожала брата.

В промежутках между несколькими другими выкидышами семья путешествовала так же, как и другие семьи южан в те дни. Иногда они уезжали без отца, но он всегда присоединялся к ним во время каникул в колледже.

Излюбленным местом Аннабель был «Веселый Шервуд». Очень подходящее название для плантации тети Хетти и дяди Ричарда, расположенной в окрестностях тихого Фронт-Ройял. Хетти вышла замуж более обдуманно, нежели ее сестра Анна Ли. Ричард Шервуд владел землями, рабами и большой конюшней с чистокровными лошадьми.

Ни у одной девочки не было более щедрого и снисходительного дяди, чем дядя Ричард, который дарил Аннабель пони и красивые платья и относился к ней с той же галантностью рыцаря, как и к своей собственной дочери – красавице Оливии. Аннабель любила дядю Ричарда и тетю Хетти почти так же сильно, как папу с мамой.

Они как раз гостили в «Веселом Шервуде», когда умерла мама. Это произошло в один из таких же вот весенних дней, казавшихся исполненными надежды. Аннабель вошла в дом, смеясь и неся с собой тепло солнца и аромат кизила и азалий. Смех потонул в женском плаче и топоте ног. Она сидела на коленях дяди Ричарда, когда к ней подошла тетя Хетти.

– Идем, дорогая, – сказала тетя Хетти. – Я говорила ей, что это нехорошо, но она настаивает. Твоя мама хочет тебя видеть.

Тетя Хетти взяла худенькую руку Аннабель в свою пухлую, и каким-то образом Аннабель смогла подняться по ступеням, пройти по холлу и войти в комнату матери.

Никто из них не заплакал. Ее мама была настоящей леди «голубых кровей». А Аннабель слишком напугана, чтобы плакать.

– Почему, мама? – спросила Аннабель.

Почему этот кошмар происходит снова и снова? Почему мама умирает?

– Успокойся, золотко, и послушай, – произнесла мама, взяв Аннабель за руку. – Однажды ты полюбишь мужчину. Тогда ты все поймешь. Я буду молиться, чтобы, когда этот момент настанет, ты полюбила разумно. – Сказав это, мама засмеялась своим особенным, сладким, словно патока, смехом. – Только напрасно я беспокоюсь. Моя Аннабель всегда была слишком мудрой для маленькой девочки.

Аннабель вздохнула. Мама говорила не очень понятно.

– Ты должна заботиться о папе ради меня, – продолжала мама. – Следи за тем, чтобы он надевал парные носки и чтобы в кладовой было достаточно еды. Обещай мне это, Аннабель.

Аннабель лишь кивнула в ответ, у нее не было сил говорить.

– А что касается Бо, ты заменишь ему мать. Люби его, Энни, он, как и отец, не сможет о себе позаботиться.

– Хорошо, мама.

Аннабель с трудом сдерживала слезы. Мать сжала ее руку.

– Мы, женщины, всегда должны заботиться о своих мужчинах.

– Да, мама.

Она не станет еще больше расстраивать маму. Ей только хотелось сказать, что она еще не женщина. Если мамы не станет, кто будет заботиться о ней самой?

Несколько минут они просто смотрели друг на друга.

А потом тетя Хетти увела ее. В ту ночь Аннабель неподвижно лежала в кровати рядом со спящей Оливией. Она слышала стук дождевых капель по крыше, приглушенные крики, торопливые шаги. Перед рассветом, когда небо окрасилось в нежно-лиловый цвет, дождь перестал и в доме все стихло.

Взошло солнце, лимонно-желтое на фоне лазурного неба, прокричал петух, голубые сойки откликнулись на его призыв. В «Веселом Шервуде» по-прежнему царила тишина. В десятилетнем возрасте Аннабель потеряла мать, оставшись единственной женщиной в семье и хозяйкой.

Со временем в доме снова зазвучал смех. Не смеялся только папа. Многие считали его странным. Долговязый и тощий, с волосами цвета соломы, торчавшими во все стороны, он напоминал пугало. Аннабель не унаследовала его роста и цвета волос, но была такой же тощей и так же, как отец, любила книги.

Папа любил ее, она это знала. Но он представления не имел о том, как растить дочь, и не интересовался этим. Аннабель самостоятельно училась вести домашнее хозяйство, чтобы он был доволен, и уроки эти давались ей нелегко, а в свободное время босая носилась по улице вместе с мальчишками.

У старших братьев она училась всему, что они знали об охоте, рыбной ловле и верховой езде. Леди, живущие в Лексингтоне, возмущались ее образом жизни, но отца это нисколько не волновало. А это для Аннабель было главным. И она чувствовала себя счастливой.

Однажды зимой Лексингтон охватила эпидемия гриппа. Она пронеслась по колледжу, унеся жизни здоровых молодых людей. Папа тоже подхватил грипп и заразил собственное семейство. Выздоровели все домочадцы. Все, кроме Томаса, старшего брата Аннабель. Его похоронили рядом с мамой и другими детьми Холстонов, умершими в младенчестве. Со смертью Томаса еле теплившийся в глазах папы огонек потух окончательно.

После смерти мамы папа ни разу не встречался с ее родственниками. Аннабель догадывалась, что воспоминания причинили бы ему слишком сильную боль. Однако он следил за тем, чтобы дети их регулярно навещали. Он сажал их в поезд и долго махал в воздухе цилиндром.

Зато он посещал «Излучину». Каждый год в сентябре, перед началом осеннего семестра. Поместье «Излучина», расположенное на берегу реки Раппаханок, принадлежало сыну кузена его отца и его единственному другу Пейтону Кинкейду.

Аннабель не могла точно определить свое отношение к Кинкейдам, но саму «Излучину» любила. Это было величественное старое поместье, расположенное среди холмов, управляемое Пейтоном Кинкейдом.

Особняк представлял собой большое трехэтажное здание с двумя флигелями, каждый по два этажа. Аннабель не знала, сколько именно в нем комнат. Однажды она пыталась сосчитать, но, дойдя до двенадцати, сбилась со счета. Длинные галереи, украшенные белыми колоннами, являвшиеся отличительной чертой особняков знатных семей Виргинии, тянулись по обе стороны фасада и позади дома. Дубы, орешник и кусты магнолии украшали лужайки вокруг дома, а длинные ветви старых плакучих ив, каскадами ниспадавшие на траву, обрамляли берега реки.

Дом всегда был полон молодых людей, навещавших сыновей Кинкейда, а потом и молодых леди. В поместье всегда что-нибудь происходило: официальные приемы, неформальные обеды, веселые прогулки верхом по утрам, вечеринки на лужайке перед домом.

В такие вечера папа бродил вокруг дома, засунув руки в карманы, с отрешенным выражением лица и всклокоченными волосами. На этих вечеринках Аннабель и ее брат Карлайл учились танцевать под развесистыми ветвями вековых дубов.

Карлайл был ровесником второго сына Кинкейда – Гордона. Они стали друзьями, так же как папа и благородный аристократ мистер Пейтон Кинкейд. Где-то существовала миссис Кинкейд, но Аннабель ни разу не видела ее. Однажды Аннабель спросила о ней, но мистер Кинкейд потрепал ее по голове и сделал вид, будто не услышал вопроса.

У Кинкейда был еще старший сын – Ройс. Но он не часто бывал в поместье. А если и приезжал, то игнорировал Холстонов, всех, кроме папы. Как ни странно, мистер Ройс Кинкейд, казалось, понимал отца.

Однажды, в тот год, когда Аннабель исполнилось четырнадцать, она стояла в боковой галерее и сквозь сучковатые ветви дуба смотрела на восход солнца. Отсюда она могла разглядеть два длинных ряда хижин, стоящих друг напротив друга, разделенных широкой полосой травы. От каждой хижины вела извилистая тропинка, которая соединялась с другими и становилась одной широкой тропой посреди поросшей травой площадки. Эта тропа, протоптанная множеством черных ног, была ровной и гладкой. В то утро слуги – ни одна настоящая леди не называла их рабами – остановились и разом повернулись, чтобы увидеть зрелище, частью которого мечтала стать Аннабель.

Гончие возбужденно бегали по лужайке, а чистокровные скакуны били от нетерпения копытами. Затем послышались пронзительные звуки труб. В предрассветном тумане появилась группа охотников во главе с франтоватым мистером Ройсом Кинкейдом.

Он был великолепен в охотничьей куртке верхом на породистом гнедом жеребце. Его черные сапоги сверкали. Разумеется, он не знал, что она наблюдает за ним. Взгляд его серых глаз и низкий смех были предназначены молодой аристократке, скачущей рядом с ним.

На девушке была желтая амазонка и мягкая шляпка со свисающими полями, из-под которой виднелись белокурые локоны. Аннабель знала, что широкополая шляпа не годится для прогулки верхом. Но в тот момент она жизнь бы отдала за возможность обладать амазонкой цвета нарциссов и широкополой шляпой. Возможно, тогда мистер Ройс Кинкейд заметил бы ее.

Но никто ее не заметил, даже слуги, идущие по тропинке. Вероятно, именно поэтому ей удалось услышать их разговор. После этого Аннабель отправилась разыскивать папу, который никогда не принимал участия в охоте. Как обычно, она нашла его в библиотеке.

– Что значит «повеса», папа? – спросила она. – То же самое, что «подлец»?

– Почему ты спрашиваешь, Энни?

– Я слышала, как слуги говорили о мистере Кинкейде.

Аннабель не боялась задавать отцу вопросы, потому что он никогда не смеялся над ней. Так было и на этот раз. Он отложил книгу в сторону.

– О мистере Пейтоне Кинкейде?

– Нет. О мистере Ройсе Кинкейде.

– Вот оно что! – Он кивнул. – Сядь, пожалуйста, Энни.

Аннабель села на краешек стула, выпрямила спину и сложила руки на коленях. В «Излучине» Аннабель всегда вела себя как положено леди. Даже носила туфли, хотя они ее стесняли.

– «Повеса» и «подлец» не совсем хорошие слова. Так называют людей никчемных и непорядочных, – объяснил папа своим звучным голосом оратора. – Ты помнишь Платона, Энни?

Девочка кивнула. Как она могла не помнить?

– Ройс – сложный молодой человек, но у него душа философа. Не обращай внимания на нелестные отзывы о нем и будь с ним любезна.

Папа вновь взял в руки книгу. Девочка поняла, что разговор окончен и надо уходить. Отец вовсе не хотел быть грубым, просто он тотчас же забыл, что дочь сидит рядом с ним.

Аннабель дождалась, пока папа отправится наверх спать, и проскользнула в библиотеку, где взяла все десять томов «Республики» Платона. Каждый вечер она засыпала, читая о различных обществах и философах. Ей очень хотелось быть любезной с Ройсом Кинкейдом, но не представлялось такой возможности. Он даже не подозревал о том, что она находилась в «Излучине».

К тому моменту, когда ей исполнилось шестнадцать лет, Аннабель знала, что природа сыграла с ней злую шутку. Она уже поняла, что ей не стать такой же красавицей, как мама или Оливия. Конечно, она была разочарована. Но разочарования со временем проходят. Хорошо еще, что она не унаследовала внешность отца.

Ей просто хотелось, чтобы некоторые части ее тела немного подросли. Вширь… или в длину.

Она жила в городе студентов. По весне молодые люди прогуливались по благоухающим цветами аллеям, ухаживая за молодыми барышнями, которые были выше, нежнее и круглее, чем Аннабель. Они ездили с ней охотиться на индеек, хвалили за меткую стрельбу, как истинные джентльмены, но никогда не приглашали прогуляться по усыпанной лепестками аллее.

Недалеко от их дома находился Военный институт Виргинии. Карлайл был курсантом, и вся семья часто посещала парады. Иногда он хвалился перед своими товарищами, что у него есть сестра, которая умеет стрелять, скакать верхом и даже готовить. Но это не производило впечатления на молодых людей. Как и Карлайл, они прогуливались вокруг института и таращились на девушек, у которых в соответствующих местах были выпуклости. Оливия пыталась ей помочь.

– Ты пользовалась бальзамом, который я дала тебе, Энни? – Оливия положила на голову Энни толстую книгу. – А теперь иди, – скомандовала она.

Видимо, по-другому использовать книгу у Оливии не хватило ума. Расхаживая по спальне и стараясь удержать книгу на голове, Аннабель отвечала:

– Я пользовалась им. Регулярно. Утром и вечером.

– Ничего не понимаю. Почему же мне помогло?

Энни посмотрела на затянутую в корсет грудь Оливии. Самые настоящие дыни. Оливия пользовалась бальзамом и вырастила пышные, спелые дыни. Аннабель тоже пользовалась бальзамом и чесалась. «Оливии Бог дал нежные дыни, а мне – зудящие укусы москитов», – думала Аннабель.

– Мне совсем не нужен корсет, – сказала Аннабель, рассматривая в зеркале свое отражение. – У меня нет выпуклостей, которые нужно приподнимать или затягивать.

– Может, ты просто поздний цветок? – предположила Оливия.

– А может, мне на роду написано быть низкорослым чучелом? – произнесла Аннабель.

Она сняла с головы книгу и прочитала имя автора. Голдсмит. Если кто-то и читал его произведения в этом доме, то это мог быть только дядя Ричард. Аннабель бросила книгу на кровать. Она перечитает ее сегодня, когда Ливви будет храпеть рядом. Аннабель распирал озорной смех.

– А ты храпишь, Ливви! – сказала Аннабель.

– Не храплю! Леди никогда не храпят.

– Значит, ты не леди.

– Папа говорит, я первая красавица трех графств. – Оливия расплылась в улыбке, что настоящей леди совсем не к лицу.

– Динь-дон, динь-дон!..

Оливия схватила пуховую подушку и швырнула через комнату, попав Аннабель в голову. Девушка бросила ее назад, и битва началась.

Тетя Хетти прибежала на шум.

– Девочки! – укоризненно произнесла она, подбоченившись. – Надеюсь, вам не нужно напоминать, что вы леди?

– Нет, мама, – ответила Оливия.

Она поймала летающее в воздухе перышко и пощекотала им под носом у Аннабель.

– Конечно, нет, тетушка, – поддержала подругу Аннабель.

Она выхватила перо из рук Оливии и толкнула ее на кучу перьев.

Тетя Хетти тихо засмеялась и закрыла дверь.

Со временем древний бог сжалился над Аннабель. Нет, она не стала выше и не отрастила ничего отдаленно напоминающего спелые дыни. Однако у нее появилась талия, да и грудь немного увеличилась. Она уже напоминала не укусы москитов, а что-то скорее похожее на яйца-пашот.

В тот год дядя Ричард купил ей желтую, словно цветущие нарциссы, амазонку и бальное платье цвета глицинии, что росла под окном спальни Оливии. Ливви помогла ей завернуть обновки в папиросную бумагу и упаковать в коробки перед отъездом в «Излучину».

В тот же самый год мистер Хэммонд из Южной Каролины провозгласил хлопок королем. Никто не осмеливался начинать войну против этого короля. Конечно, в те дни Аннабель не забивала себе голову мыслями о войне. Герои сражались в эпических греческих поэмах. В Европе древняя ненависть оборачивалась кавалерийскими атаками и кровопролитием. Но она жила в Соединенных Штатах Америки. Ей исполнилось шестнадцать, она была молодой женщиной с телом ребенка, исполненной нежности мечтательницей. Однако мечты ее способны были причинить боль.

Мужчины обсуждали дебаты между каким-то там мистером Линкольном и знаменитым мистером Дугласом из Иллинойса. Аннабель слушала их разговоры и читала газету, издаваемую в Ричмонде. Леди никогда не высказывали своего мнения, особенно если речь шла о политике. Аннабель хотелось быть леди, как мама, но ей не всегда удавалось держать рот на замке, как того требовали приличия. Но дело было даже не в этом. Главное – она принимала не ту сторону. Аннабель восхищалась точкой зрения Линкольна.

Когда она встревала в разговор, взгляд отца становился ясным и осмысленным, и он смотрел на дочь, словно только что вспомнил о ее существовании. Однажды она заметила выражение лица мистера Пейтона Кинкейда прежде, чем он успел скрыть свои чувства. Она догадалась, что мистер Пейтон гораздо больше ценил леди с интеллектом, хотя в то лето Аннабель предпочла бы быть леди с красивым телом.

Тогда в «Излучине» она прочитала «Хижину дяди Тома» и подумала, что роман слишком печальный. По ночам она читала «Мадам Бовари» при свете свечи, раздумывая, появится ли у нее когда-нибудь любовник, за которого она готова будет отдать жизнь.

На званый вечер она надела свое новое платье цвета лаванды и вышла на широкую лужайку. Китайские фонарики освещали мягкую осеннюю ночь. Легкий ветерок доносил запахи реки, вечер был теплым, и Аннабель не замерзла в своем платье с открытыми плечами. Она подложила в корсет немного ваты, чтобы придать груди некоторую пышность. Карлайл внимательно смотрел на вырез ее платья. Интересно, догадался он или нет? Взгляды брата и сестры встретились, и Карлайл ухмыльнулся. Значит, догадался.

К ней подошел мистер Пейтон Кинкейд с двумя бокалами шампанского. Один он протянул девушке. Аннабель не знала, что сказал бы на этот счет папа, однако понимала, что Ливви позавидовала бы ей. Леди, исповедующим англиканскую религию, разрешалось глотнуть немного шампанского. И хотя Аннабель была представительницей методистской церкви, она все же взяла бокал. Девушка сделала глоток, с трудом удержавшись, чтобы не передернуть плечами.

– Ты становишься взрослой, Энни, – произнес мистер Пейтон Кинкейд.

– Вы и правда так думаете? – с надеждой в голосе спросила Аннабель. – Я бы отдала все, чтобы стать хоть на дюйм выше!

Мистер Кинкейд улыбнулся. Но не снисходительно, а скорее восхищенно.

– Томас не знает, каким обладает сокровищем, – сказал он. – Не позволяй никому испортить тебя, Энни. Ты как глоток свежего горного воздуха.

Девушка знала, что это просто любезность, но все же улыбнулась в ответ. Мужчина прищурился и, казалось потерял способность дышать. Аннабель подумала, что мистеру Кинкейду плохо, и хотела предложить ему присесть, но он пригласил ее на танец.

Она чувствовала себя совсем взрослой с пучком на затылке, в мягких атласных туфельках, танцуя мазурку с аристократическим мистером Кинкейдом. Ночной ветерок обвевал ее обнаженные плечи и нес с собой запах осени, прелых листьев и перегнивающего ила с поймы реки. Запах, который всегда будет напоминать ей «Излучину» и танцы под усыпанным звездами небом.

Она станцевала польку с Карлайлом и рил с Гордоном. После этого ее никто больше не приглашал. Она стояла в галерее и наблюдала.

Аннабель устала от попыток стать такой, какой никогда не была. Ей ужасно хотелось научиться искусству хлопать ресницами и при этом не походить на сову. Хотелось флиртовать с легкостью Оливии, быть такой же благоговейно красивой, как мама.

Но еще больше ей хотелось увидеть устремленный на нее многозначительный взгляд молодого человека. Она хотела, хотела, хотела… чтобы рядом был кто-то, кто знал бы о ее существовании, кто замечал бы ее, кто считал бы ее самой лучшей юной леди на свете.

Возвращаясь с берега реки, она столкнулась с мистером Пейтоном Кинкейдом. Она не увидела его из-за слез, застилавших глаза, и он подхватил ее за локоть.

– Почему ты гуляешь одна, дитя, когда в небе такая чудесная луна, а на лужайке – танцы? – спросил он.

– Туфли жмут, – солгала девушка, опасаясь, как бы мистер Кинкейд не услышал в ее голосе слез.

К ее удивлению, он наклонился и коснулся ее лба губами. И к досаде Аннабель, слеза все же скатилась по ее щеке.

– Дай им время, дочка, – мягко произнес он. – Они слишком молоды, чтобы понять, что теряют. А пока не согласишься ли станцевать вальс с одиноким стариком здесь, у реки?

Танцевать вальс в лунном свете на берегу реки было не совсем прилично. Но Аннабель это нисколько не заботило. Она подумала, что любит мистера Пейтона Кинкейда почти так же сильно, как папу.

В свой последний день в «Излучине» она надела новую желтую амазонку и отправилась на охоту с молодыми людьми из Фредериксберга. Аннабель узнала, что юную аристократку, которой она в свое время завидовала, с позором отправили в Филадельфию. Ройс Кинкейд, обесчестивший девушку, в это время сражался с индейцами в форте Ларами.

Наверное, история Ройса Кинкейда могла бы быть рассказана эпическим поэтом. Но в этом случае детские фантазии Аннабель переплелись бы с реальной жизнью, потому что отныне ее судьба была связана с его судьбой. Он вернулся с Запада и больше не воевал с индейцами. Теперь он находился в Ричмонде и воевал с политиками. Так, по крайней мере, думала Аннабель. Она хоть и была его женой, но не знала, как он относится к предстоящей войне.

Она услышала громкий яростный лай и посмотрела в сторону реки. Новая привязанность Бо – Мейджор – носился по берегу, стараясь поймать кролика. Так похоже на Бо, подумала девушка, ощутив прилив веселья и нежности. Это чувство охватывало ее всегда при мысли о долговязом младшем брате.

Пейтон разрешил ему выбрать себе щенка среди гончих и ретриверов, которых разводили в «Излучине». Бо выбрал молодого пса сомнительного происхождения, рожденного, однако, чистокровной сукой чесапикского ретривера. Едва появившись на свет, щенок утратил все благородные инстинкты, присущие его матери. По внешности пса Аннабель догадалась, что отцом его был скорее всего какой-то бродячий ньюфаундленд, которому удалось завоевать любовь чистокровной леди и любить ее достаточно долго для того, чтобы произвести на свет целый помет полукровок.

Несмотря на то, что у Пейтона это вызвало смех, Аннабель одобрила брата. Темперамент и преданность были отличительными чертами пса. Пока Аннабель наблюдала за ним, Мейджор перестал гоняться за кроликом и плюхнулся в реку.

Налетевший порыв ветра сорвал с головы девушки соломенную шляпу. Аннабель спешилась, шагнула вперед и едва не схватила шляпу, но насмешник-ветер вновь подхватил ее и унес.

Словно кошка с мышкой играла Аннабель с ветром, преследуя шляпу вниз по склону. Почти у самого подножия холма каблуки увязли в скользкой тине, и она упала распластавшись в грязи. Она не ушиблась и теперь, лежа на спине, смотрела, как сталкиваются друг с другом и меняют форму облака в бездонном голубом небе.

Внезапно сердце ее подпрыгнуло. Воображение рисовало ей рыцарский шлем с плюмажем из белых и серых перьев.

Косматый коричневый Мейджор плюхнулся рядом с девушкой и завилял хвостом. Аннабель обняла пса за шею.

– Мы связаны с ним, Мейджор, – пробормотала она. – Папа и мистер Кинкейд сделали это не просто так, и теперь я знаю причину.

Пес лизнул ухо девушки, когда она прижалась щекой к его перепачканной шерсти.

– Как и Бо, они хотели спасти подкидышей и дать им кров.

Она отстранила пахнущего болотом пса, после чего стащила с ног ботинки. Девушка приподняла перепачканные юбки и сняла чулки. Засунула их в ботинки и поднялась с земли.

– Бежим к реке, глупая дворняжка!

На берегу Аннабель остановилась и взглянула на залитый солнцем противоположный берег, утопающий в солнечном свете. Мейджор ткнулся носом ей в ногу, и девушка посмотрела вниз. Пес притащил корягу, держа ее в своих мощных челюстях так аккуратно, словно это была утка, и положил к ногам девушки.

Она наклонилась и подняла ее. Придерживая рукой юбки, Аннабель вошла в воду. Тина просочилась сквозь пальцы, а кожа на ногах покрылась мурашками от холода. Девушка отпустила юбки и вошла еще глубже. Рядом возбужденно прыгал и бегал пес, повизгивая от радости.

Аннабель размахнулась и бросила палку, которая описала воздухе дугу. Коряга взлетела прямо к солнцу в покрытое облаками небо, зависла там на несколько секунд, а потом упала вниз, подняв брызги, которые в лучах солнца превратились в мириады золотых бусинок.

Мейджор ринулся в поток. Аннабель запрокинула голову засмеялась. Пока пес плыл за корягой, девушка широко раскинула руки и закружилась, не в силах сдерживать бурлящий в груди смех. Она кружилась все быстрее и быстрее. Ивы то растворялись в реке, то снова появлялись И вскоре мир начал вращаться сам по себе, без какой-либо помощи со стороны Аннабель.

Девушка остановилась и уронила руки, пытаясь сфокусировать взгляд на отважной дворняге, которая плыла к ней, зажав в зубах трофей. Подняв намокшие юбки, Аннабель направилась к берегу.

А потом она увидела на вершине холма Ройса верхом на черном арабском скакуне. Поля шляпы отбрасывали тень на его лицо, но девушка чувствовала на себе его пронзительный взгляд. Аннабель сглотнула и отерла руки о подол платья. Ройс сдвинул шляпу на затылок, открыв лицо.

Она словно видела его впервые – этого загадочного мужчину, который был теперь ее мужем. Мужчину с гладкими каштановыми волосами, худощавым лицом древнеримского центуриона и поджарым, мускулистым телом воина. Он пришпорил коня. Аннабель хотела убежать, но что-то удерживало ее.

Ройс остановил коня рядом с Бесс, лошадью Аннабель, и спешился. Похлопал Уокера по шее, взял в руки поводья и направился к Аннабель, ведя под уздцы двух красивых лошадей.

Внезапно Аннабель мучительно осознала, в каком виде стоит перед ним – босая, в забрызганном грязью платье. Грязь стекала теперь с подола, образовывая вокруг ног грязную лужу. Ее волосы растрепались от ветра, упав на лицо. Аннабель убрала их назад и закрыла глаза, подумав о том, что где-то на берегу валяется ее соломенная шляпа, не защищающая от солнечных лучей.

Она громко рассмеялась, но тут же умолкла. Неужели она никогда не научится себя вести так, как положено настоящей леди?.. Настоящая леди никогда не ходит босиком, она скорее умрет, чем войдет в грязную реку и станет играть с дворняжкой, лишенной, как это ни прискорбно, благородных манер.

Стая чаек взмыла ввысь, шумно хлопая серебристо-серыми крыльями и громко крича, точь-в-точь как леди Лексингтона. Эта мысль показалась Аннабель забавной, и она снова рассмеялась, проводив взглядом чаек, парящих в небе.

– Какого черта вы здесь делаете?

Аннабель вздрогнула и перевела взгляд на Ройса. Его губы были упрямо сжаты, подбородок вздернут, все тело напряжено.

– По-моему, это совершенно очевидно, – ответила Аннабель, – тем более такому проницательному джентльмену, как вы.

Она бросила на него быстрый взгляд, однако Ройс даже не улыбнулся, видимо, не уловив юмора в ее словах.

– Нет, для меня это не очевидно. Может, все-таки объясните?

Перед глазами Аннабель возник образ юной аристократки в желтой амазонке и широкополой шляпе. Красивая, чистая, молодая леди скакала на охоту вместе с элегантным Ройсом Кинкейдом, в то время как некрасивая девочка стояла в галерее и лелеяла мечты, которым не суждено было сбыться. Аннабель с трудом сдержала слезы. Она пожала плечами и отвернулась, высматривая на берегу потерянную шляпу. У нее было не так много одежды, чтобы оставить на берегу даже поношенную шляпу. Мокрые юбки прилипли к ногам, когда она пробиралась через заросли рогоза.

– Вы что-то потеряли, миссис Кинкейд, или вам просто нравится гулять по грязи?

Пропади ты пропадом! Этот отвратительный грубый мужчина смеется над ней. И она вполне этого заслуживает. Она выглядела как тощий поросенок в грязной луже. Нервы были напряжены до предела, однако виду она не подавала и держалась с достоинством.

– Да, мистер Кинкейд, – бросила она через плечо, стараясь придать голосу чопорность, как настоящая леди.

– Что – да? – насмешливо переспросил Ройс.

– И то и другое. Мне ужасно нравится ощущать холодную тину между пальцами, – ответила Аннабель, поворачиваясь к Ройсу, – и я, кажется, потеряла свою…

Ройс вертел в руках соломенную шляпу, на его губах играла высокомерная улыбка. Аннабель вдруг почувствовала, что внутри разлилось странное тепло. Он дразнил ее. Друзья всегда поддразнивают друг друга, демонстрируя свое дружелюбие.

– Довольно уродливая вещица, – сказал он, внимательно рассматривая шляпу, словно военный трофей.

– В самом деле? – Аннабель направилась к Ройсу– Это подарок тети Хетти. – Девушка улыбнулась, – У Ливви хватило ума проследить, чтобы шляпа досталась мне, а не ей.

Аннабель взяла шляпу у Ройса. Видимо, Мейджор успел ее основательно потрепать. Теперь она была под стать платью. Аннабель подавила вздох.

– Кто такая Ливви? – Ройс подошел ближе, и девушка почувствовала, как его тепло окутывает ее. Она с трудом обрела способность говорить:

– Оливия – дочь тети Хетти. Моя кузина и подруга.

– Теперь понимаю… – Эти слова показались Аннабель знойными, как летняя ночь. Она молча наблюдала, как длинные загорелые пальцы мужчины развязывали темно-красный шейный платок. – А эта Ливви разделяет вашу любовь к прогулкам по грязи?

– Я, э-э… – Аннабель не в силах была отвести от него взгляд. – Нет, не думаю. Ливви – леди до мозга костей, и мне до нее далеко.

– А-а, леди… Трепещущие ресницы, никаких веснушек… никакой грязи, – протянул мужчина, вытерев Аннабель лицо носовым платком, словно ребенку.

– У меня нет веснушек! – выпалила она.

– И грязи теперь тоже нет.

Ройс смотрел на губы Аннабель, и ей до боли захотелось облизать их. Он отошел назад, засовывая платок в задний карман брюк, и улыбка исчезла с его лица.

– Держитесь подальше от реки, Аннабель. Течение здесь очень опасное, особенно во время весеннего половодья.

Спина девушки напряглась помимо ее воли. И дело было вовсе не в грубоватом тоне его голоса. Она не понимала влияния, которое этот мужчина на нее оказывал, и еще эти странные ощущения – горячее покалывание на коже и уязвленная гордость.

– Я не какая-нибудь пустоголовая дурочка, мистер Кинкейд, и не обязана выполнять ваши приказы.

– Вы – миссис Кинкейд, миссис Ройс Кинкейд, – резко ответил он, прежде чем Аннабель успела набрать в легкие воздуха. – И вы будете меня слушаться.

Миссис Ройс Кинкейд…

Аннабель смотрела невидящими глазами на горизонт.

«О, мама, – думала она, – я пытаюсь заботиться о своих мужчинах, но теперь все изменилось. Я замужем, однако это не настоящий брак – совсем не то, что было у вас с папой. И из-за этого замужества Карлайл не разговаривает со мной. Но я не знала другого способа обеспечить Бо крышу над головой. Все меняется, мама, так же быстро, как несутся вниз, сметая все на своем пути, ручьи с вершины горы».

В сентябре 1859 года Холстоны не поехали в «Излучину». Заболел отец. В октябре Джон Браун возглавил восстание рабов в Харперс-Ферри. На следующий день его схватили федеральные войска под предводительством Бобби Ли из Виргинии. Карлайл был среди курсантов военного института, которые стояли на часах во время казни Джона Брауна в Чарльзтауне.

Карлайл никогда не говорил с сестрой о казни, но она знала, что он одобрял ее. У Холстонов не было рабов, но Карлайл был настоящим аристократическим сыном Виргинии. Он часто говорил о Томасе Джексоне, своем наставнике. Карлайл считал его гением военного дела и поклялся сражаться в его полку, когда начнется война. Аннабель же считала, что у этого беспощадного Томаса Джексона странностей еще больше, чем у папы, и была уверена, что войны никогда не будет.

На следующее лето Аннабель посадила Бо в поезд. На этот раз он ехал в «Веселый Шервуд» один. Она не знала, что происходит с папой, но понимала, что он болен. Поэтому поручила своего младшего брата тете Хетти, а сама осталась дома следить за тем, чтобы папа хорошо питался и спал сколько положено. На самом же деле они с папой не всегда спали вдоволь. Иногда всю ночь напролет разговаривали.

Полная луна отбрасывала мягкий свет на крошечную прямоугольную лужайку, окруженную частоколом, выкрашенным в белый цвет. Она слышала ночные звуки сонного университетского городка – стрекот сверчков, тихое мычание коров и где-то вдалеке приглушенный стук копыт лошади, скачущей по пыльной красной дороге с одиноким всадником в седле. Казалось, все тихо и мирно вокруг. Поэтому трудно было себе представить пушки, артиллерийский огонь и безумные, полные романтики кавалерийские атаки. Но все вокруг только об этом и говорили.

– Я думаю, ты единственный демократ, сторонник Дугласа в Лексингтоне, – сказала Аннабель отцу. – В таком случае, я единственный думающий демократ в Лексингтоне, – ответил он.

– Почему, папа? – спросила Аннабель, как в свое время спрашивала маму.

В ответ отец прочел ей лекцию о разделении союза, правах штатов и таком безобразном явлении, как рабство. Для вящей убедительности даже упомянул Генри Клея и Джона Калхуна. Аннабель слушала, училась, иногда спорила, но рассуждения отца не были ответом на ее вопрос. В свои восемнадцать она еще далеко не все понимала.

Что заставляет мужчину идти навстречу смерти? Почему он считает, что война овеяна романтикой? Отец не мог на это ответить. Сам он думал не так, как остальные мужчины, как думал Карлайл… Аннабель не хотела, чтобы Карлайл погиб на поле битвы.

В ноябре республиканец Авраам Линкольн победил на выборах. А в декабре из состава Союза вышла Южная Каролина. В январе Карлайл вступил в ряды милиции. Еще через месяц он приехал домой – взять новый мундир и навестить отца.

Карлайл важно расхаживал по их маленькому дому. Его распирало от важности, и он нес всякий вздор.

– Мы покончим с федералистами, Энни. Это дело всего нескольких месяцев!

– Вы обучаетесь со стеблями кукурузы, метлами и кремневыми ружьями в руках и хотите покончить с северянами за несколько месяцев? – с недоверием спросила Аннабель.

– Мы верим в то, за что воюем. Любой из моих товарищей одной рукой покончит с тремя федералистами.

– Это будет самая кровопролитная война, какую когда-либо видел мир, – произнес папа. – После нее все изменится.

– Никакой войны не будет, – сказала Аннабель.

– Война будет, воробей, – возразил Карлайл, потрепав сестру по голове, словно она все еще была ребенком.

Она ненавидела брата, когда он называл ее так, и ненавидела улыбку, с которой он говорил о войне.

– Не волнуйся, она быстро закончится, и к следующему Рождеству мы уже будем дома, – сказал Карлайл.

Она знала, что так не будет.

К концу февраля еще шесть штатов последовали примеру Южной Каролины, и образовалось новое государство – Конфедерация одиннадцати южных штатов. Виргиния тоже проголосовала за независимость. Линкольн выехал в Вашингтон, в то время как Джефф Дэвис пытался создать правительство в Монтгомери, штат Алабама.

Жители северных, южных и соседних с ними штатов следили за противостоянием в гавани Чарлстон, где артиллерийские подразделения конфедератов оцепили удерживаемый северянами форт Самтер.

День 4 марта 1861 выдался холодным, серым и ветреным. Такая погода как нельзя кстати соответствовала умонастроению Аннабель. Она боялась, что отныне ее жизнь всегда будет холодной и серой, полной неистовых и промозглых мартовских ветров, и что эти ветры никогда не прогонят мертвенного холода зимы.

Аннабель стояла между Бо и Карлайлом, сжимая в руке обшитый кружевом носовой платок, в то время как порывы ветра рвали подол ее черного платья и хлестали им по дрожащим ногам.

Впереди нее возвышался священник, тоже одетый в черное. Позади стояли мужчины и юноши – папины студенты, почти вез одетые в серое. Священник читал что-то в черной книге, но Аннабель не слышала его слов за свистом безумного мартовского ветра. Странно, но вместо двадцать третьего псалма в ее памяти всплыли строки лорда Байрона. Все же она всегда была больше папиной дочкой, чем маминой.

«Да будет свет!» – Господь провозгласил. «Да будет кровь!» – провозгласили люди. И вот в боренье злых страстей и сил Они взывают с ужасом о чуде.[2]

Наконец папа был счастлив. Он нашел успокоение рядом с мамой.

– Аннабель?

Что-то в голосе Ройса насторожило девушку. Аннабель вздрогнула, оторвала взгляд от горизонта и посмотрела на мужа.

Он не сводил с нее глаз. Очевидно, она напугала его своей прогулкой по реке, и сердце ее смягчилось. В его взгляде Аннабель уловила страх, хотя свои чувства он научился прятать от всего мира.

Он был темным и притягательным как падший ангел. С одной стороны, ей хотелось бежать от него, спасаясь от тьмы, с другой – вцепиться в него и держать в преддверии грядущей войны.

Девушка отступила на шаг. Рядом с ним прыгал Мейджор, он яростно мотал головой и, сотрясаясь всем телом, разбрызгивал во все стороны брызги зловонной речной воды. Ройс с трудом удержался, чтобы не выругаться.

Аннабель закрыла рот рукой, безуспешно пытаясь подавить рвущийся наружу смех. Ройс достал из кармана платок, вытер лицо, потом промокнул им рукав своей куртки из оленьей кожи.

– Святые небеса, ну и зрелище! – воскликнула девушка, разглядывая Ройса. – Кто бы мог подумать, что такой блестящий джентльмен, как вы, может находить удовольствие в принятии грязевых ванн?

К удивлению Аннабель, на губах Ройса заиграла улыбка – первая искренняя улыбка за все то врежет, что она была с ним знакома. Улыбка смягчила резкость его черт, углубила морщинки в уголках рта, образовала на щеках мальчишеские ямочки.

– Боюсь, тот, кто сказал вам, что ваш муж – джентльмен, бессовестно лгал вам.

– О, я и сама это поняла, сэр. Одна ваша речь чего стоит! Лягушки сгорят от стыда!..

Ройс вновь оглядел Аннабель, ее босые ноги, покрытые толстым слоем грязи, запачканный подол платья. Затем остановил взгляд на ее волосах, в которых застряли комья грязи. Ройс едва сдерживал смех. Аннабель захотелось дать ему хорошую оплеуху.

– Конечно, вы никогда не грешите, – произнес Ройс, подходя ближе.

– Никогда.

Он перестал смеяться. Ветер бросил ей в лицо мокрые пряди волос. Ройс убрал их, при этом его пальцы слегка коснулись пылающих щек девушки.

– Посещаете церковь по воскресеньям? – поинтересовался он.

Аннабель кивнула. Она знала, что он просто насмехается над ней, но пронзительный взгляд его серебристо-серых глаз и прикосновение мозолистых, но нежных пальцев лишали ее возможности рассуждать здраво.

– Молитесь по утрам?..

– Каждое утро, – уточнила Аннабель.

– И по вечерам, бьюсь об заклад!

– К тому же на коленях…

Его пальцы скользнули по ее щеке. Он провел по ее нижней губе так нежно, что ее губы раскрылись от теплого прикосновения.

– Я очень рекомендую вам согрешить, миссис Кинкейд. Это полезно для души.

Ройс наклонил голову, и Аннабель поняла, что он собирается ее поцеловать. Она сама не знала, хочет этого или нет. Но не сводила глаз с его губ. Дыхание мужчины ласкало ее лицо. Аннабель напряглась, закрыла глаза и слегка подалась вперед, ожидая… желая… нет, не желая… ожидая…

Низкий смех мужчины привел ее в чувство. Она открыла глаза и увидела, что он собирается вскочить на коня.

– Я не собираюсь портить поцелуем то, чего жду от общения с вами, дорогая.

– А я и не предполагала ничего подобного.

– В самом деле?

Ройс насмешливо поклонился ей и вскочил в седло. Никогда еще Аннабель не чувствовала себя такой маленькой и уязвимой, как в эту минуту, когда Ройс смотрел на нее с высоты своего роста, вызывающе улыбаясь.

– Я разрешаю вам согрешить, миссис Кинкейд. – Он подобрал поводья и повернул коня. – Только будьте осмотрительны и благоразумны.

Аннабель охватили противоречивые чувства: злость, унижение и древнее как мир безумное желание. В ее руку уткнулся холодный нос. Девушка посмотрела на Мейджора и прочла в его темных глазах сочувствие. Своим пушистым хвостом он разметал грязь вокруг.

Аннабель почесала пса за ухом и устремила взгляд на вершину холма. Ее муж остановился на том же самом месте, где она увидела его несколько минут назад, которые теперь казались ей вечностью. Девушка вновь посмотрела на пса.

– Идем, Мейджор, – позвала она и вместе с псом снова зашла в реку.

Пес подпрыгивал и кружился, поднимая брызги, в предвкушении новой игры.

Зайдя по колено в холодную воду, Аннабель повернулась и посмотрела на мужчину, за которого вышла замуж. Она подняла свою соломенную шляпу и помахала ею над головой.

– Хорошего вам дня, мистер Кинкейд! – крикнула она.

В ответ мужчина снял шляпу и витиеватым жестом приложил ее к груди, отвесив полупоклон. О Господи, этот вселяющий ужас мужчина отдавал ей честь!.. Она отвернулась от него, но ветер донес до нее его низкий мужественный смех.

Нет, это теплый весенний ветер вызвал дрожь в ее теле. И дрожь эта не имела ничего общего со смехом мужчины или его салютом.

Ройс остановил коня в зарослях деревьев на вершине другого холма. Он сел в тени, скрытый от взора девушки, и наблюдал, как она шумно резвилась в воде с собакой.

Она была очень уязвимой, и ее невольная отрешенность подтвердила это. Он не встречал никого, способного замыкаться в себе так, как она. Он должен контролировать свой голос, разговаривать-с ней не так грубо, иначе она снова замкнется в себе.

А сейчас Аннабель была полна жизни, и ветер доносил до Ройса ее смех. Она либо утонет, либо умрет от переохлаждения. Любой здравомыслящий мужчина вытащил бы ее из таящей опасность воды – за волосы, если придется, – а потом положил бы к себе на колено и вложил в нее немного ума.

Странно, но Ройсу не хотелось делать ни того ни другого. Ее строптивость возбуждала его, так же как ее губы. Особенно нижняя, пухлая. Так хотелось попробовать ее на вкус, К собственному неудовольствию, он едва не потерял над собой контроль.

Внимательно прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся с реки, на случай если Аннабель вдруг оступится и попадет в поток, он склонился к луке седла и оглядел окрестности. «Излучина» и «Старая излучина», охватывающие три тысячи акров холмов по обе стороны реки…

Ройс не солгал, сказав Аннабель, что эти земли ему совсем не нужны. Он сам не знал почему – и не задумывался над этим. Но одному Богу известно, как он любил эту прекрасную землю, раскинувшуюся между горами и морем. Любил безумно. Так, что сжималось сердце, а в глазах закипали слезы.

Он попытался сбежать от силы, которая держала его здесь, уехав на Запад. Но для того лишь, чтобы увидеть другую красоту в величественных Скалистых горах, в бескрайнем небе – и осознать, насколько незначительное место занимает человек во вселенной. Но даже эта красота не смогла убить в нем старую любовь.

Виргиния пленила его, завладев его душой и телом. Может, все дело в истории, которая преследовала ее, как преследуют женщину мысли о покинувшем ее любовнике – шепот прошлого, витающий над ее реками, звуки древних сражений, звучащие в ее лесах. Эта земля, которую он любил, являлась пристанищем для героев и конокрадов, для дальновидных политиков и бесстрашных колонистов и даже для кучки проклятых глупцов.

На память пришли дебаты, в которых он принимал участие в Ричмонде в последнее время. Политические деятели Виргинии склонялись к сохранению союза. Он знал, что их мнение может мгновенно перемениться и что события в Чарлстоне скорее всего будут способствовать этому. Если именно так повернется дело, то земля, к которой он прикипел сердцем, вновь станет полем боя для нации и сгинет в пламени славы.

Плеск и лай на реке неожиданно прекратились, и Ройс вновь устремил туда взгляд. Ни пес, ни девушка не утонули. Пес валялся в грязи, Аннабель привязывала свои ботинки к луке седла. Она взяла Бесс под уздцы, и все трое двинулись вдоль берега. Глядя на эту картину, Ройс не сдержал улыбки.

Жаль, что он не слышал голоса девушки, ее беседы с двумя четвероногими друзьями. Пройдя немного вперед, Аннабель поворачивала обратно, покачивая головой и размахивая руками. Ройс готов был поклясться, что Бесс кивала в ответ, в то время как глупый пес носился вокруг девушки. В жизни слишком мало безобидных удовольствий, поэтому Ройс сидел в своем укрытии еще некоторое время и наблюдал эту идиллическую картину.

Аннабель вышла на залитый солнцем луг и остановилась. Словно экзотичная черная бабочка, она вошла в заросли жонкиля и уже распустившихся колокольчиков. Девушка нарвала букет и побрела по лугу к тому месту, где ее ждала лошадь. Она воткнула несколько цветков в упряжь лошади. Затем наклонилась, воткнула цветы в ошейник пса и отошла, словно оценивая свою работу. Оставшиеся цветы Аннабель прикрепила к волосам.

Она повернулась так, что Ройс смог увидеть ее профиле со слегка вздернутым вверх подбородком и тонкой шеей. Девушка смотрела куда-то вдаль. И на Ройса снизошло неведомое ему доселе умиротворение. Он обрел новую веру – веру, основанную на ее происхождении и родословной, и неожиданно понял, что поступил правильно. Владелица поместья из нее никакая, так же как из него плантатор.

Она родилась на этой земле, сохранит ее в грядущей войне и передаст другому поколению. Она научит своих детей любить эту землю и заботиться о ней. Род продолжится благодаря ей, а не ему.

Девушка опустилась на землю, и солнце позолотило ее длинные волосы. Дворняга устроилась рядом, положив голову ей на колени. Девушка поглаживала пропахшего тиной пса, в то время как ее взгляд был устремлен вдаль. Ройс развернул коня и, пришпорив его, поскакал в поместье. Он уезжал от лесной нимфы и ее подопечных с легкостью в душе, какой уже давно не ощущал.

Глава 3

Ройс остановился перед кузницей, спешился, привязав коня к колышку рядом с дверью, и вошел в маленькое кирпичное сооружение, В нос ударил кисловатый запах раскаленного металла и пота.

Кларенс кивком поприветствовал Ройса, продолжая работать На его скулах играл солнечный луч. Кларенс резко перевернул клещи с зажатым в них железным прутом над огнем, и оба они – Ройс и Кларенс – наблюдали, как он превращается из тускло-красного в ярко-желтый.

Ройс прошел вперед и присел на верстак рядом с кузнечным горном. Ему нравилось смотреть, как работает кузнец. Кларенс был настоящим мастером своего дела.

– Ты нашел время, чтобы надеть новые подковы на Аякса, пока меня не было?

– Подковал этого чистокровного, чтобы ты мог взять его с собой на войну. – Кларенс, прищурившись, смотрел сквозь тусклый дым, выбивающийся из горна. – Но этим только испортишь хорошего коня.

– Это так ты разговариваешь со своим господином?

– А ты разве не слышал? Мистер Линкольн собирается освободить всех нас, никчемных рабов.

– И отправить в Африку. Думаешь, тебе понравится Африка?

Кларенс усмехнулся, и Ройс попытался ответить ему тем же, но его лицо словно окаменело. Противоречивые эмоции наполнили его грудь – гнев и стыд, раздражение и что-то еще более глубокое – родство, о котором оба не говорили вслух, но молча признавали.

Из кузнечных мехов со свистом вырвался воздух, подбросив вверх искры, которые начали лениво опускаться вниз. Кларенс каким-то образом умудрялся посвистывать и улыбаться одновременно. Даже с открытой настежь дверью в маленьком помещении было невыносимо жарко.

Ройс снял шляпу и положил на верстак рядом с собой.

– Ты улыбаешься как идиот, потому что мистер Линкольн собирается заставить тебя платить в будущем за обед или по какой-то другой причине?

Кларенс оторвался от работы. Пот капал с его блестящих волос и ручейками стекал по щекам.

– Мы с мисс Пэтси собираемся пожениться в будущее воскресенье.

Ройс на минуту задумался.

– В «Излучине» нет никого по имени Пэтси.

– Нет. Мисс Пэтси принадлежит Джонсону.

Ройс вскочил на ноги.

– Господи, Кларенс! Ты не мог найти женщину в каком-нибудь более приличном месте? Ведь это сторожа Джонсона забили твоего отца до смерти.

Кларенс вынул из огня раскаленный добела железный прут и положил на наковальню.

– Мы собираемся пожениться, – сказал он упрямо и твердо. – По нашим обычаям – в это воскресенье, а повенчаемся, как положено, когда все изменится.

Ройс изучал лицо Кларенса, но ничего нельзя было разглядеть под маской, которую тот вдруг надел на себя. Ройс видел лишь пот на бровях негра от тяжелой работы и гордо поднятый подбородок. Внезапно жара в кузнице показалась еще более непереносимой.

– Джонсон не продаст ее, если ты на это рассчитываешь.

Кларенс положил молот на наковальню и посмотрел вверх.

– Джонсон не возьмет денег, но ему просто не терпится заполучить этого коня.

Ройс вытащил из кармана платок и принялся вытирать лицо. Затем понял, что платок перепачкан засохшей грязью, и сунул его обратно в карман.

– Какого коня?

– Юпитера.

– Юпитер норовист.

– Это точно.

Кларенс просил лишь о возможности жить бок о бок со своей женщиной, чтобы защищать ее. Это было привилегией свободного мужчины. Молот со звоном опускался на наковальню, и каждый его удар с болью и грустью отдавался в душе Ройса, смотревшего, как Кларенс кует подкову.

У Пейтона в «Излучине» были рабы. И всем им, черным и белым, богатым и бедным, придется пройти через все круги ада, прежде чем будет решена эта проблема.

– Я попробую, – сказал Ройс.

Кларенс выпрямился. Ройс смотрел в его гордое лицо, блестевшее от пота, в ясные карие глаза, печальные, мудрые и надменные одновременно. Кларенс кивнул. Ройс взял с верстака свою шляпу.

Кларенс произнес:

– Молодой Боганнон хочет быть хорошим кузнецом, и мы показали ему, как ковать железо, как ты и просил. Клем говорит, что у него задатки плантатора.

– Ты должен будешь научить его, Кларенс, ты и другие.

Мужчины смотрели друг на друга – самоучка негр с выступающими, покрытыми потом мускулами, блестящими в тусклом свете, и худощавый аристократ-бунтарь с лицом хищника, который выучил своего раба читать и писать.

– Мы сами о себе позаботимся, – произнес Кларенс и повернулся к огню.

Ройс уже почти дошел до двери, когда Кларенс окликнул его:

– Ваша никчемная лошадь подкована.

– Спасибо, – шепотом ответил Ройс.

Но Кларенсу не нужно было этого слышать. Ройс не сомневался, что Кларенс в этом уверен.

Ройс передал коня груму, который повел его в небольшую конюшню, а сам направился к главному зданию, где содержались знаменитые чистокровные жеребцы «Излучины». На полпути он остановился перед просторной конюшней. Здоровенный конь в шестнадцать ладоней ростом свесил голову над воротами.

– Кларенс прав, – сказал Ройс. – Ты бесполезный кусок мяса.

– Уже вернулся? – донесся голос из глубины стойла.

– Вернулся. – Ройс потрепал коня по морде и направился туда, откуда раздавался голос.

Он миновал несколько стойл и остановился, облокотившись о ворота. Внутри Гордон и Бо чистили гнедого скакуна Гордона.

Гордон посмотрел на брата.

– Мы думали, тебя не будет еще два дня, – сказал он. – Есть новости?

– Пока нет, – ответил Ройс. – Похоже, Ричмонд и Вашингтон ждут развития событий в форте Самтер.

Тень набежала на лицо Гордона. Ройс жизнь был готов отдать, чтобы уберечь брата от войны. Но в соответствии с кодексом чести Гордон должен был сражаться на войне, в которую не верил, а Ройс – позволить ему это.

– Ты, случайно, не встретил Энни? – спросил Бо. – Я сказал дяде Пейтону, чтобы он не беспокоился, потому что она сама может о себе позаботиться. Но он все равно беспокоится.

Ройс удивленно вскинул бровь:

– Дядя Пейтон?

– Ну, мы теперь вроде как семья. И он очень счастлив.

Мальчик равнодушно пожал плечами, но Ройс догадался, что Бо тоже счастлив. Ройс подавил вздох. Должно быть, простодушие было фамильной чертой Холстонов.

– Я видел ее, – ответил Ройс. – У реки с какой-то дворнягой. Оба были с головы до ног перепачканы грязью.

– Черт! – ругнулся Бо, энергично тряхнув головой.

Встретившись взглядом с Гордоном, Ройс с трудом подавил смех.

– Что за выражения, сынок? – спросил он.

– Ты же сам сказал, что я должен больше общаться с рабами и поучиться у них вести хозяйство. – Бо снова пожал плечами. – Вот я и учусь.

– Вести хозяйство, а не ругаться, как грязные матросы в порту.

В это время раздался голос Гордона, стоявшего по другую сторону коня.

– Будь поблизости, Бо, – сказал Гордон. – Тогда узнаешь много новых слов у Ройса Кинкейда. – Русая голова Гордона снова показалась из-за лошади, но Ройс сделал вид, будто не замечает ухмылки на лице брата. – И все же что заставило тебя выругаться? – продолжал Гордон. – То, что сестра украла твою собаку?

– Вот так повезло! Теперь всю вторую половину дня мне придется провести за чтением…

Бо стал пятиться от лошади, пока не уперся спиной в дубовую стену стойла. Он сполз по ней, уселся на солому и, положив большие не по возрасту руки на колени, опустил голову. Весь его вид говорил о том, что он пребывает в крайнем унынии.

– Я тебя не понимаю, – удивился Гордон.

– Тут и понимать нечего! Она злится на себя, а потом я узнаю, что должен читать Шекспира, если она не слишком сильно злится, Гомера, если злится немного сильнее, и – Господи, помоги мне – Платона, если она вне себя.

Ройс давился от смеха, глядя на нескладного подростка. Кроме того, его необычайно развеселило весьма интригующее замечание, которое он случайно услышал. Постаравшись скрыть свою заинтересованность, он ждал дальнейших расспросов Гордона. И брат не разочаровал его.

– Продолжай, Бо, может, я помогу тебе разгадать тайну, но ты должен мне помочь.

– Ты же знаешь ее. – Бо зарылся пальцами в свои соломенные волосы и вздохнул. – У нее на одном плече сидит бес, на другом – ангел. Если бес ей нашепчет, она не в себе, если ангел – вспоминает маму. – Бо перешел на фальцет и покачал головой.

Ройс едва не взорвался от распиравшего его смеха.

– А потом заставляет меня читать – показать ангелу, что она настоящая леди и растит настоящего джентльмена. – Бо округлил глаза и снова чертыхнулся.

– И на что тянет грязь на ее платье? На Шекспира или Гомера? – спросил Гордон, сотрясаясь всем телом от беззвучного смеха.

– А это смотря какое платье на ней надето. – Бо бросил на Ройса умоляющий взгляд. – Скажи, что не одно из траурных.

– Мне жаль, сынок. Но боюсь, тебя ожидает Гомер, – ответил Ройс.

Бо закрыл глаза и принялся молить небеса о пощаде.

– Скажи хотя бы, что не рваное. Ведь у нее их всего два.

Ройс прислонился к воротам.

– Я не очень хорошо разбираюсь в женской одежде, поэтому вряд ли смогу тебе помочь. Но почему, черт возьми, у нее только два платья?

Он заметил, как Гордон и Бо переглянулись, и понял, что здесь кроется какая-то тайна. Гораздо легче будет все выведать у младшего, и Ройс, не обращая внимания на Гордона, перевел взгляд на Бо. Мальчик заерзал, судорожно сглотнул и вновь заерзал. Но Ройс не отводил взгляда.

– Ну… видишь ли… она до самого конца не верила, что папа умрет, поэтому у нее не было ничего черного. А когда он умер, оказалось, что у нас нет денег… и ей пришлось занимать… о, черт, она убьет меня, если узнает, что я рассказал тебе.

– Посмотри на меня, Бо. Я спасу твою жалкую задницу от расправы, если ты скажешь мне, кто дал ей денег взаймы.

– Если я скажу тебе, моя жалкая задница станет мертвой задницей.

– Бо, – Ройс прищурил глаза и устремил на мальчика грозный взгляд.

Гордон вышел из-за лошади и наклонился, чтобы взять у Бо скребницу.

– Сбегай в кузницу, позови Кларенса. Пусть проверит подковы у Астер.

Бо обрадовался, будто вырвался от самого дьявола, а Ройс молча наблюдал, как Гордон собирает принадлежности для чистки лошадей. Лошади переминались с ноги на ногу в своих стойлах. И вслед за тихим стуком их копыт конюшня наполнилась приторным запахом свежей соломы. Ройс любил звуки и запахи конюшни. Любил своего брата, который вдруг научился хранить секреты.

– Ты дал ей денег, – произнес Ройс, когда Гордон проходил мимо.

– Она уже вернула их мне.

Ройс закрыл ворота и запер их на засов. На мгновение взгляды братьев встретились, и Ройсу показалось, что он смотрит в глаза Селесты – миндалевидной формы, голубые, как небо.

Он старался не вспоминать ее глаза, ее красоту, но при взгляде на ее сына Ройса охватывали воспоминания. Одному Богу известно, сколько произвела на свет сыновей Селеста Фортье Кинкейд, красавица из Нового Орлеана. И Ройсу очень хотелось узнать, о чем думал Пейтон, когда смотрел в глаза Гордона.

Ройс подождал, пока Гордон сложит щетки, и вместе с ним зашагал через конюшню.

– Никудышный из меня получился муж, – тихо произнес Ройс.

– Похоже на то.

Что-то в голосе брата не понравилось Ройсу. Он вдруг почувствовал, что совершил ужасную ошибку. Мужчины обычно не говорят о своих чувствах. Но Гордон ничего не скрывал, и Ройс решил все узнать, хотя, черт возьми, теперь уже ничего не исправишь. Слишком много времени прошло.

– Ты влюблен в нее, Гордон? Если дело в этом…

– Был влюблен… давно. – Гордон сдвинул шляпу на затылок и вздохнул. – Она всегда относилась ко мне как к брату, и я свыкся с этой мыслью.

Ройс старался не смотреть на брата, все чувства которого были написаны у него на лице. И иногда Ройс ненавидел его за это. Он ничего не хотел знать о Гордоне. Слишком тяжел был бы груз ответственности.

– В то последнее лето, когда они приезжали к нам погостить – ты к тому моменту уже уехал на Запад, – Пейтон устроил вечеринку на лужайке. Ну, как обычно. Только на этот раз Аннабель была уже достаточно взрослой, чтобы принять в ней участие. Кто-то сделал ей высокую прическу. Ее лицо обрамляли маленькие завитки, а к волосам была приколота веточка сирени. И я внезапно осознал, что она уже не назойливая маленькая Энни с поцарапанными коленками, а молодая мисс Холстон, прекрасная, как цветок.

Гордон подцепил мыском ботинка пучок соломы, устилавшей пол. Возле кухни суетились рабы, наполняя тележки едой, чтобы отвезти ее тем, кто трудился в поле. Няня-негритянка вела чернокожих ребятишек к яслям, их пронзительные крики смешивались с голосами негров, работающих в конюшне, и мычанием скота.

Ройс, казалось, ничего не замечал вокруг, воображение рисовало ему совсем другую картину.

Мягкий свет китайских фонариков, развешанных на лужайке перед домом, отражается в блестящих листьях ветвистых магнолий. Их белые цветы наполняют летнюю ночь сладким ароматом. Нарядно одетые дамы, сопровождаемые мужчинами в рубашках, украшенных оборками, и шелковых галстуках, выходят из экипажей или ландо, запряженных несколькими лошадьми, на козлах – чернокожие слуги, одетые в униформу. На лужайке стоит девушка, одетая для своего первого выхода в этот полный блеска мир, – мир, который уже стал достоянием истории.

Сердце Ройса болезненно сжалось при мысли о грядущей кровопролитной войне. Гордон между тем продолжал:

– На ней было платье с открытыми плечами. Такого же цвета, как сирень в ее волосах. Я пригласил ее станцевать рил. Она улыбнулась в ответ, и я понял, что влюбился.

Ройс заставил себя вернуться к реальности из темной пучины размышлений и сосредоточился на рассказе Гордона. Он хорошо понимал Гордона. Улыбка Аннабель, ее губы завораживали.

Ройс бесцельно двинулся вперед, не представляя, куда направляется. Гордон последовал за ним. Они остановились у ограды, облокотившись на нее. Вдалеке показалась маленькая «не совсем леди», возвращающаяся домой, Прошли к конюшням Кларенс и Бо.

– Итак, ты станцевал рил и поцеловал леди. Это был ее первый поцелуй под ветвями магнолии, – произнес Ройс.

Он целовал множество женщин под раскидистой магнолией, и не только целовал. Но не мог вспомнить своего первого поцелуя. Возможно, потому, что потерял невинность задолго до того, как это случилось.

Гордон тихо засмеялся.

– Как любит говорить Бо, мне повезло. – Он покачал головой, повернулся и прислонился спиной к ограде. – Карлайл, мерзавец, подошел и, хохоча, как идиот, – впрочем, он и есть идиот, – сказал мне, что Аннабель напихала ваты в корсет. С того момента я только и думал о том, чтобы прижать ее к стволу дуба и посмотреть, правда ли то, что он сказал. Я был так раздражен, что мне пришлось выпить пару бокалов пунша, прежде чем я снова смог пригласить ее на танец. Но Аннабель вдруг исчезла.

Ройс с улыбкой посмотрел на брата:

– Так и не узнал правды, а?

– Это не важно. Ты не поверишь, но я на протяжении нескольких месяцев мечтал о ее груди. Очень мучительные мечты, должен признаться. Но, как я уже тебе говорил, она не отвечала мне взаимностью, и я смирился.

Гордон считал своего старшего брата сильным. Что бы он подумал, если бы Ройс рассказал ему правду? Рассказал бы ему, как молодой Ройс Кинкейд ходил по улицам Фредериксберга и заглядывал в окна, мечтая жить в одном из этих домов, не таких роскошных, как его собственный.

В одном из домов, в которых жили настоящие семьи, состоящие из отца, матери и любимых сыновей.

Все его мечты давно канули в прошлое, но острое желание никогда не покидало его. Желание иметь дом. Не важно, роскошный особняк или лачугу из дерна, главное, чтобы жилище было согрето теплом настоящей семьи.

– Но я все еще люблю ее, – признался Гордон. Ройс внимательно посмотрел на брата, стараясь понять, что кроется за его словами, но Гордон широко по-мальчишески улыбнулся. – Она для меня как сестра, и так будет всегда. Ей понадобились деньги, но она не стала просить их у своего дяди Ричарда и ни за что не попросила бы у Пейтона. Я одолжил ей денег и не хотел брать обратно, но она настояла.

К ним направлялись Бо и Кларенс.

– А где она взяла деньги, чтобы отдать долг? – спросил Ройс.

– Продала серебряный кофейник матери.

Ройс вспомнил маленький дом в Лексингтоне с натертыми до блеска полами и полированной мебелью. Он представил поднос с фамильным кофейным сервизом в руках Аннабель и понял, как тяжело ей было расстаться с частичкой прошлого. Ройс почти не слышат голосов Бо и Кларенса, споривших о состоянии копыт Астер. Тут во дворе появилась Аннабель, и внимание Ройса сосредоточилось на ней.

Сопровождавший ее пес мгновенно погнался за отставшим от курицы цыпленком. Конюх увернулся от собаки, потом от цыпленка, потом снова от собаки и наконец подошел к Аннабель. Она передала ему свою лошадь и сказала что-то – тот рассмеялся. Невысокий чернокожий конюх повел лошадь прочь, а девушка подошла к колодцу, сбросила в него ведро и потянулась к рукоятке.

Ройс сомневался, что девушке удастся вытащить полное ведро воды, и уже приготовился помочь, как вдруг заметил, что Джулз, личный слуга Пейтона, пересек лужайку с присущим ему величественным выражением лица. Он был одет в черный сюртук и накрахмаленную рубашку, такую же белоснежную, как его волосы. Через его руку было перекинуто полотенце, которое развевалось на ветру, словно флаг.

Слуга направлялся к Аннабель, полностью игнорируя взбудораженного пса, который носился вокруг него. Девушка выпрямилась, отбросила с лица спутанные волосы и одарила Джулза одной из своих ослепительных улыбок.

– А, черт! – выругался Бо, увидев, в каком состоянии находится платье его сестры.

– Гомер? – поинтересовался Ройс.

– Платон, – с отвращением ответил Бо.

Тем временем Джулз бросил полотенце на край выложенного камнем колодца и стал вытаскивать ведро. Девушка сделала шаг назад, когда ведро показалось на поверхности. Джулз вылил полное ведро холодной воды на пса, и тот подпрыгнул вверх на негнущихся вытянутых лапах. Приземлившись, Мейджор пустился наутек, поджав свой пушистый хвост.

Все разразились хохотом. Один только Джулз оставался невозмутимым. Он отер свои затянутые в перчатки руки о жилет и, повернувшись к колодцу, снова наполнил ведро водой.

– Если это действительно твоя собака, Бо, то, может быть, ты ее вымоешь? – спросил Ройс, не отрывая глаз от забавного зрелища.

– Да, сэр, – ответил мальчик и вприпрыжку побежал догонять визжавшего пса.

Он сделал несколько кругов по двору, прежде чем ему удалось поймать пса и притащить назад к сестре. Аннабель схватила его за ошейник, и Джулз снова окатил его. Теперь одежда старого раба была почти такой же грязной, как платье девушки.

Не обращая внимания на брызги, летящие от отряхивающейся собаки, Джулз передал Бо полотенце. Анна бель взяла слугу под руку, и они вместе направились к дому.

– Ну и ну, – пробормотал Кларенс. – Старик Джулз замарал руки.

– Аннабель Холстон – необычная женщина, – произнес Гордон и, не оборачиваясь, направился следом за слугой и девушкой.

– А что я такого сказал? Что его так рассердило? – спросил Кларенс.

Ройс тихо засмеялся:

– Он злится на меня.

Аннабель и Джулз остановились в ожидании Гордона. Ее платье вовсе не стало чище по дороге к дому.

– А этой твоей Пэтси, случайно, не доводилось работать служанкой у леди? – поинтересовался Ройс.

– Она работала швеей.

– А научиться сможет?

– Если леди ее научит.

– Сомневаюсь в этом.

Ройс как раз смотрел на Кларенса, когда услышал заливистый смех Аннабель. На Ройса внезапно накатила тоска.

Усилием воли он попытался стряхнуть ее И тут почувствовал, что до его руки дотронулся Кларенс.

– Почему ты сделал это, Ройс?

Новость о замужестве, которое Аннабель хотела сохранить в тайне, уже распространилась среди рабов «Излучины», поэтому Ройс не удивился, что Кларенс знает об этом. Возможно, виной тому были какие-то догадки или слово, оброненное кем-то из слуг. Однако Ройс знал, что Джулз, единственный слуга, которого проинформировали о браке, не мог рассказать об этом остальным. Джулз был… Джулз был совершенно необычным слугой.

– Все об этом уже знают? – спросил Ройс.

Кларенс кивнул:

– Во всяком случае, взрослые.

– Пейтон постарался, – заметил Ройс. – Я интересовал ее не больше, чем она меня. Вот все, что я могу сказать по этому поводу. Правда, у Аннабель хватило ума на какое-то время сохранить этот брак в тайне. Ты можешь пресечь разговоры?

– Никто ничего не знает за пределами поместья.

Кларенс замолчал, но Ройс понимал, что кузнец чего-то недоговаривает, и ждал продолжения.

– Ройс, наверное, я веду себя нагло и ты можешь послать меня к черту… но тебя могло ожидать нечто худшее, чем эта маленькая женщина.

Ройс вскипел от злости. Он злился на Кларенса, Пейтона, Селесту, Аннабель, а главное – на самого себя. Ройс повернулся и, не говоря ни слова, пошел к дому.

«Род закончится на мне, – с горечью подумал он. – Какой постыдный конец рода Кинкейдов из "Излучины"!»

Аннабель охотно покинула гостиную после обеда, оставив мужчин насладиться портвейном и сигарами.

Она знала, что, как только она исчезла за дверью, разговор плавно перешел к войне и выходу из союза. Аннабель же не хотела больше принимать участия в подобных беседах. Она слышала их слишком часто в последнее время. Бо не сделал попытки последовать за ней, и Аннабель сурово посмотрела на него. Бо поерзал на стуле, но не двинулся с места. Аннабель хотела было позвать его и дать ему задание, но тут, словно прочитав ее мысли, заговорил Ройс.

– Бо останется с нами, – произнес он своим низким баритоном.

Девушка ни разу не слышала в голосе Ройса гневных ноток. По его тону никогда нельзя было понять, какие чувства его обуревают. Он всегда говорил спокойно, но Аннабель уже догадалась, что чем сильнее были его эмоции, тем более спокойным становился его голос.

Сейчас он говорил тоном, не терпящим возражений, и девушка сдалась. Выходя из комнаты, она краем глаза уловила какое-то движение, но, подумав хорошенько, решила, что поговорит с Ройсом, когда Бо не будет рядом.

Аннабель спустилась в просторную переднюю и остановилась возле маленького столика красного дерева. Взяла лежавшую на нем стопку визитных карточек, просмотрела их и сложила в покрытую эмалью шкатулку, стоявшую там же. Закрывая крышку, она заметила еще одну маленькую шкатулку и открыла ее. Здесь лежало еще несколько визитных карточек с траурной каймой, на которых значилась ее девичья фамилия.

Аннабель провела пальцем по черной кайме и вздохнула. Теперь, когда новые карточки были доставлены, она не могла больше избегать ответов на них. Но Аннабель ужасно боялась этого, потому что не хотела лгать. Она попала в ловушку, которую сама же и устроила, и теперь не знала, как с достоинством выбраться из нее. Она выдвинула Пейтону свои условия, не надеясь, что он примет их, а теперь оказалась между Сциллой и Харибдой.

Она могла жить во лжи, надеясь на то, что когда ее замужество перестанет быть тайной, люди сочтут, что это была несчастная любовь, которую пробудили лихорадка военного времени и соседство супругов. Или же она могла выбросить эти карточки, написать другие с новым именем и попытаться пережить унижение от того, что вынуждена была выйти замуж по расчету за нелюбимого человека.

Аннабель не нравилось ни то ни другое. Она ненавидела себя, потому что знала наверняка, что струсит и станет жить во лжи. Она закрыла коробку, избегая смотреть на свое отражение в зеркале, висящем над столом.

Этим вечером она почувствовала себя, как никогда, одинокой. Папа умер, Карлайл для нее потерян, Бо начал взрослеть, а это значит, что скоро и он покинет ее. Не желая размышлять о грустном, Аннабель направилась в другую комнату, где оставила свою корзинку с вязаньем. Ей нужно было закончить носки для Карлайла, чтобы отправить их ему с завтрашней почтой. Она надеялась, что его гнев немного остыл и он не выбросит ее подарок в первую попавшуюся помойную яму. Ведь если война все же начнется, ему очень пригодятся добротные теплые носки.

Джулз принес поднос с чайным прибором и поставил на крошечный позолоченный столик перед камином. Аннабель села рядом и достала вязанье. Спицы постукивали в ее руках, в камине потрескивали поленья, а из гостиной доносились приглушенные мужские голоса. Аннабель попыталась сосредоточиться на вязании, но поймала себя на том, что прислушивается к голосу Ройса.

Она вспомнила утро на берегу реки. В тот момент она поверила, что они могут стать друзьями. Она пыталась не думать о своем глупом поведении, когда ждала поцелуя от самого красивого мужчины на свете, мужчины, который привлекал ее и в то же время пугал с самого детства.

Аннабель опустила вязанье на колени и уткнулась затылком в лохматую обивку кресла. Джулз оставил открытыми двери, и взгляд девушки упал на портрет, висящий над каминной полкой. Аннабель опустила недовязанный носок в корзинку с рукоделием и последовала внезапному желанию рассмотреть портрет внимательнее.

Молодой Пейтон Кинкейд стоял рядом с элегантно одетой миссис Кинкейд. Ройс унаследовал большинство черт отца – серые глаза, худощавое телосложение, прямые густые волосы, красновато-каштановые, словно только что вспаханное роле, и гордый разворот широких плеч.

Странно, но Гордон совсем не походил ни на отца, ни на брата. Он был выше, шире в груди, с золотистыми вьющимися волосами и ясными голубыми глазами. Аннабель переключила внимание на женщину, изображенную на портрете, и внезапно узнала Гордона в голубых глазах, смотрящих на нее с портрета. Но только глаза и широкий рот объединяли их. Волосы миссис Кинкейд были черными как вороново крыло, а тело, скрытое под складками бирюзового платья, сшитого в стиле ампир, было изящным и в то же время чувственным.

– Pater patriae[3] и леди Баунтифул. Красивая пара.

Аннабель вздрогнула, но потом взяла себя в руки. Поглощенная своими мыслями, она не услышала, как сзади подошел Ройс. Не обратила внимания на сарказм в его голосе и продолжала смотреть на портрет.

– Ваша мама почти так же красива, как и моя, – произнесла она.

Ройс тихо засмеялся:

– Леди солгала бы и объявила обеих женщин одинаково красивыми, чтобы не ранить моих нежных чувств.

В его словах заключался какой-то скрытый смысл. Аннабель украдкой взглянула на Ройса, однако не поняла, что он имел в виду.

– Вы ошибаетесь, – возразила девушка. – Леди изложила бы свою мысль так витиевато, что вам вряд ли удалось бы уловить в ее словах нанесенное вашей матери оскорбление. А вот джентльмен никогда не подкрался бы так, как вы, напугав меня до смерти.

– Вы просто задумались и не заметили меня. Должен признаться, я вовсе не джентльмен, миссис Кинкейд, и, когда пятилетний срок подойдет к концу, уверяю вас, вы будете безмерно счастливы получить развод.

Добродушный тон смягчал язвительность его слов, и поэтому, вот уже в сотый раз, Аннабель пожалела, что так и не научилась искусству флирта еще в детстве. Ройс выглядел невероятно мужественным и красивым в голубом фраке с черным бархатным воротником, расстегнутым сверху, так что из-под него виднелся шелковый жилет в желтую и серую клетку.

Аннабель вспомнила прозвище, которое придумал для нее Карлайл. Она никогда не считала, что похожа на воробья, одетая в простое платье из черного шелка поверх безнадежно устаревшего узкого кринолина. Но это было ее единственное траурное платье, второе она безвозвратно испортила на днях, У нее просто не хватило смелости пренебречь традициями, хотя в душе она считала ношение траура бесполезным и расточительным.

– Пожалуй, я такая же леди, как вы – джентльмен, – произнесла Аннабель в тон Ройсу, отдавая себе отчет в том, что сказала глупость.

– Леди должна носить дорогие меха и бриллианты, не говоря уже об изысканных манерах и речи, – заявил Ройс.

Аннабель не нашлась что ответить и ждала очередной насмешки Ройса.

Но он привлек ее к себе, приподнял за подбородок ее лицо и большим пальцем погладил щеку. Она закрыла глаза и сглотнула, наслаждаясь его прикосновением.

– Никакой грязи сегодня вечером, – произнес Ройс.

– И никаких веснушек, – прошептала Аннабель.

Где-то далеко-далеко, словно в другом мире, раздавался смех Гордона и Бо, и сновали по дому слуги, выполняя свои многочисленные обязанности. Но для Аннабель сейчас существовал только Ройс, ласкающий ее лицо.

– Забудь о том, что ты леди. Быть леди ужасно скучно, – сказал Ройс, и Аннабель поняла, что готова отдать ему свое сердце, которое он наверняка разобьет.

Ройс опустил руку, отошел на шаг и повернулся так, что девушка могла видеть его профиль, в то время как сам он смотрел на портрет.

– Я хорошо помню твою мать, – наконец произнес он. – Анна Ли была красивой, доброй и веселой.

– А ваша мама?

Все эти годы Аннабель интересовала пропавшая миссис Кинкейд, о которой никто никогда не говорил, но чей портрет все же висел на почетном месте в зале для приемов. Может, если он раскроет ей этот секрет, она сможет понять мотивы поступков Ройса Кинкейда.

Из груди Ройса вырвался тихий презрительный смех.

– Этот портрет не слишком правдоподобен. Художник не уловил всех тонкостей ее лица. Видимо, ее красота ошеломила его.

Аннабель подошла к Ройсу. Ей хотелось взять его за руку, но прежде чем она решилась на это, он произнес:

– Селеста Кинкейд не была леди. Не была доброй. И не была моей матерью.

Он резко повернулся и вышел за дверь.

Накинув на плечи шаль, Аннабель вышла в боковую галерею. Ройс не успел уйти далеко – всего лишь до коновязи на другой стороне ворот. Он стоял, облокотившись об ограду. В одной руке дрожал огонек зажженной сигары. Поза казалась расслабленной, но сам он был напряжен.

Солнце уже село, однако ночь еще не вступила в свои права. Сумеречный свет отбрасывал дрожащие тени на самшитовые изгороди и извилистые тропинки сада. Листья магнолии покачивались на ветру, где-то вдалеке слышалась трель жаворонка. Все вокруг дышало спокойствием, чего нельзя было сказать о стоявшем в темноте Ройсе.

Аннабель смотрела на его профиль и больше не верила, что за этими суровыми, жесткими чертами скрывается жестокая душа. Ветер стал холоднее, и Аннабель плотнее закуталась в шаль.

– Мистер Кинкейд… – запинаясь, начала она.

– Мы живем под одной крышей, мы женаты, в конце концов, – перебил ее Ройс, – так, может, отбросим условности? Меня зовут Ройс.

Аннабель посмотрела в сторону реки.

– Я не собиралась у вас ничего выпытывать… и надеюсь, вы примете мои извинения.

Аннабель услышала, как Ройс шаркнул ногой по земле. Она посмотрела на него.

– Мою мать звали Ребекка Буллард, – тихо произнес он. – Это имя тебе что-нибудь говорит?

Аннабель на минуту задумалась. Буллард? Она слышала, как тетя Хетти перешептывалась с кем-то о давнем скандале, но ту Буллард звали не Ребекка.

– Я слышала о некоей Буллард, которая сбежала с обедневшим английским графом. Отец потом лишил ее наследства, – ответила Аннабель.

– Ты говоришь о Марианне Буллард, единственной сестре моей матери. Как потом оказалось, граф был вовсе не таким уж бедным. Он унаследовал состояние от какого-то родственника, кажется, герцога. Потом графа убили в Индии, и тетя Марианна осталась очень богатой вдовой. Но она прожила не слишком долго и не успела истратить наследство. Она умерла бездетной. Кое-кто из родственников ее мужа унаследовал титул и поместье, а остальное перешло ко мне.

– А-а, скандально известное английское наследство, которое вы однажды упомянули?

Ройс криво улыбнулся:

– Пейтон и Ребекка поженились примерно за год до скандала. У Ребекки было богатое приданое, а у Пейтона большая плантация. Насколько я знаю, именно это сыграло немаловажную роль для заключения их брака.

Сердце Аннабель разрывалось от жалости к этому мужчине, который родился в браке без любви и вынужден был заключить такой же брак, лишенный любви. А у нее не было даже приданого, чтобы подарить ему. Аннабель терялась в догадках, не понимая, как удалось Пейтону загнать сына в такую ловушку.

– Я родился 10 сентября 1832 года, ровно через десять месяцев после свадьбы моих родителей. А на следующий день Ребекка умерла. – Он умолк и сделал еще одну затяжку.

Аннабель, не любопытная по натуре, хотела было уйти и оставить его наедине с призраками прошлого, но Ройс остановил ее.

– Селеста – мать Гордона… и единственная мать, которую я знал. Она прожила с Пейтоном пять лет, и ее имя никогда не упоминается в этом доме. Тебе не нужно знать всего этого, Аннабель. Эта история так же отвратительна, как и сами Кинкейды – отец Пейтона, Пейтон и я. Исключением является Гордон. Каким-то образом ему удалось избежать проклятия.

Аннабель хотела сказать Ройсу, что он ошибается. Пейтон не был отвратительным или злым. Разве что властным, и то не всегда. Она помнила, как он пригласил на вальс несчастную молодую девушку, то есть ее, и как назвал себя одиноким стариком. В глубине души она знала, что он заставил сына жениться на ней и ради себя, и ради нее. Хотел, чтобы у нее и Бо был дом и чтобы сын остепенился. Но Ройс и слушать об этом не хотел.

Аннабель вспомнила все, что слышала о Ройсе. Он прослыл скандалистом. Его называли распутником и паршивой овцой. Но знала Аннабель и другое. Он хорошо относился к ее отцу, участливо к Бо. А с Гордоном дружил.

Гордона Аннабель знала очень хорошо. Он не стал бы дружить с дурным человеком. Аннабель подошла к Ройсу, положила руку ему на плечо и ощутила, как напряглись под тканью его мускулы.

– Может, вам станет легче, если мы с Бо вернемся в Лексингтон?

Подбородок Ройса дрогнул, и сердце Аннабель болезненно сжалось. Ей захотелось прижать его голову к своей груди, погладить по волосам и сказать, что прошлое так и останется прошлым и что лучше вовсе забыть о нем.

– Ты не боишься Пейтона?

– Нет, – ответила Аннабель.

Ройс поджал губы.

– Останься здесь, Аннабель. Вот-вот начнется война, и раз уж все равно не найдется безопасного места, тебе лучше остаться здесь, под защитой Пейтона.

– Я спросила, чего хотели бы вы?

Глаза Ройса потемнели от тоски. Он бросил окурок на землю и растер мыском ботинка.

Затем взял Аннабель за руку, поднял ее и долго изучал, пока она пыталась унять бившую ее дрожь.

– Я знал, что найду его здесь. – Он сделал вид, будто снял что-то с ее рукава и положил ей на ладонь. – Твое сердце, Энни-детка. Спрячь его… в какое-нибудь безопасное место, – мягко произнес Ройс, зажав ее пустую ладонь. – Мне оно не нужно, и я не хочу нести вину за то, что разбил его.

Аннабель ощущала его страдания, как свои собственные. Ройс не знал, что на свете больше не существует безопасного места, куда бы она могла спрятать свое сердце. Он завоевал его. Ей очень хотелось успокоить, утешить Ройса, облегчить его боль, которую он так тщательно скрывал.

– Давайте будем считать, что я его уже спрятала, – сказала Аннабель. – А теперь скажите: могли бы мы стать друзьями?

– Оригинальная идея, миссис Кинкейд. – Ройс завязал концы шали у ее шеи. – Муж и жена, да к тому же друзья… – Он поднес руку девушки к губам и поцеловал ладонь, вежливо поклонившись. – Не будь ты дочерью своей матери, а я – таким мерзавцем с черным сердцем, вполне вероятно, я женился бы на тебе не потому, что так нужно, а по собственному желанию.

Конечно же, он дразнил ее. Но это означало, что он не совсем безразличен к ней. Ройс отпустил ее руку, и Аннабель сжала пальцы, чтобы сохранить его поцелуй, в то время как ее сердце, словно птица Феникс восстав из пепла, парило на крыльях мечты.

Глава 4

Однажды Ройс попытался убедить Кларенса, что они единокровные братья. Ему тогда было лет семь, а Кларенсу – восемь. Всего год разницы, но Кларенс был гораздо мудрее своего друга и господина в житейских делах.

Насколько Ройс помнил, в тот день Пейтон появился в Ричмонде со своей новой супругой, политиканствовал и общался с себе подобными. Кларенс закончил работать в кузне с отцом, и теперь мальчики валялись на берегу реки. Солнце палило нещадно и слепило глаза. Его лучи были настолько горячими, что Ройс ощущал их жар даже через широкополую соломенную шляпу.

Кларенс выудил из банки, стоявшей между ними, толстого червяка и стал насаживать на крючок. Ройс судорожно сглотнул, наблюдая, как извивается червяк в длинных черных пальцах Кларенса. Ройс тоже достал из банки червяка и еще раз сглотнул. Быстро забросил крючок с наживкой в воду и отер руки о закатанные штаны. Штаны Кларенса тоже были закатаны до колен.

– Будь мы братьями, это означало бы, что ты был хотя бы наполовину белый, – самодовольно заметил Ройс.

– Я не хочу быть белым и не хочу, чтобы твой отец спал с моей ма. Ты что, вообще ничего не знаешь?

Ройс наблюдал за поплавком из пробкового дерева, раздумывая над тайной, которую Кларенс знал, а он нет, и не понимал, как ему поступить – расспросить обо всем друга, обнаружив тем самым свое невежество, или промолчать. Любопытство победило.

– Чего именно я не знаю?

– Как мужчина сажает ребенка в живот женщины?

– Ты говоришь так, словно речь идет о пахоте.

Кларенс фыркнул:

– Не так уж я и ошибаюсь. Мужчина вставляет свою штуку в секретное место женщины, потом двигается взад и вперед, мычит, а потом из него вытекает семя. Оно остается внутри женщины, и если положение луны благоприятное, получается ребенок.

Ройс видел на пастбище, как бык взбирается на корову, и поверил Кларенсу. Однако кое-что в рассказе друга показалось ему странным. Он потрогал рукой у себя между ног. Иногда он чувствовал стыд от того, что подобные занятия доставляли ему массу приятных ощущений. Джентльмен не должен трогать себя между ног, но иногда Ройс ничего не мог с собой поделать.

– А как же он вставляет в нее свою штуку? – спросил Ройс.

– Она становится твердой. Ма говорит, что мужчина думает тем, что находится у него между ног, Ройсу не приходилось в этом сомневаться. Конечно, он не думал этой частью своего тела, но, когда трогал себя там, она действительно становилась твердой, и при этом возникали приятные ощущения.

Ройс попытался представить собственного аристократа отца, вставляющего свою штуку между белых бедер своей красавицы жены. Но картина, которую нарисовало воображение, показалась ужасно грязной, и он тряхнул головой, чтобы прогнать ее.

– Будь я женщиной, мне это вряд ли понравилось бы.

Кларенс пожевал соломинку, торчащую у него изо рта.

– Ха! В наших хижинах много чего услышишь ночью. Женщинам это очень нравился, но только если мужчина из нашего народа.

Ройсу показалось, что ему нанесли сильный удар в солнечное сплетение.

– Мой отец никогда не ходил к рабыням, чтобы вставить свою штуку им между ног.

– Не твой па, нет. А вот твой дед – да. Иногда он приводил с собой друзей. Черной женщине это вряд ли нравилось, но рабыня не может отказаться.

Возможно, именно тогда Ройс начал понимать кое-что о неограниченной власти, которой обладали некоторые белые мужчины в своих поместьях и на плантациях. Власть притягательна, но семья Кларенса очень близка Ройсу, почти как своя собственная.

Если он, Ройс, будет, как положено, исполнять свою роль – роль хозяина плантации, – ему придется отказаться от многого и о многом забыть. Например, запах Софи, прижимающей его к своей пышной груди, – ему не должно было это больше нравиться с тех пор, как он стал большим мальчиком. Или глубокий рокочущий голос Холдера, читающего молитвы перед скудным обедом. Или тайное удовлетворение от того, что вопреки правилам он обучал семью Кларенса всему, чему его самого учили в школе.

– Когда я вырасту, я дам тебе свободу, – сказал Ройс.

«И Софи, и Холдеру тоже», – молча поклялся мальчик. И другим детям, если таковые родятся. У Кларенса было три старших брата, но они умерли от какой-то болезни еще до рождения Ройса.

Может, Софи слишком стара, чтобы иметь еще детей. И именно поэтому позволяет белому мальчику постоянно вертеться у нее под ногами. Если бы Софи не заботилась о нем… Ройс не знал, как бы он вырос. Наверное, свернулся бы в комочек и умер от одиночества. Хотя нельзя было сказать, что он был настолько одинок.

– Закон гласит, что черный человек, получивший свободу, должен покинуть штат, – сказал Кларенс, не отрывая взгляда от реки и плотно сжав губы. – Но это мой дом. Здесь мой народ. Я не хочу уезжать. Но хочу иметь возможность уехать.

– Мне жаль, Клэри. На твоем месте я тоже не хотел бы быть моим кровным братом.

– Это не твоя вина, Ройс. Ты родился белым. Просто тебе повезло, вот и все.

На этом тема была закрыта, и мальчики не вспоминали о ней целых три года, пока в один прекрасный день Кларенс не открыл дверь старой деревянной сторожки и не увидел там Ройса, свернувшегося калачиком на деревянном полу. Ройс был обнажен ниже пояса, и от него исходил чувственный плотский запах, о котором мальчикам его возраста не положено знать.

Кларенс ничего не сказал. Он просто накрыл своего дрожащего молодого хозяина шерстяным одеялом и выскользнул из сторожки, прикрыв за собой дверь. В наступившей тишине Ройс зарыдал. Рыдания зарождались где-то в животе, протискивались через горло и вырывались изо рта, глаз и носа с такой силой, что голова мальчика буквально раскалывалась от боли.

К тому времени как Кларенс вернулся, слезы на глазах Ройса высохли, осталась только икота. Он боялся, что Кларенс приведет с собой Софи и та увидит его позор. Но Кларенс вернулся один, прихватив с собой ведро теплой воды, кусок щелочного мыла и пару собственных чистых холщовых штанов.

Кларенс мыл своего господина и мурлыкал какую-то песенку, прикосновения его загрубевших от работы рук были такими нежными, словно он мыл младенца. Закончив мытье, Кларенс подал Ройсу штаны и отвернулся, пока тот натягивал их и завязывал на талии шнурок все еще дрожащими пальцами. Когда Ройс наконец набрался мужества и поднял глаза, Кларенс держал в руке охотничий нож. Из свежей раны на ладони его другой руки сочилась кровь.

Не говоря ни слова, Ройс протянул свою руку. Кларенс взял ее и сделал надрез в мясистой части ладони под большим пальцем, после чего прижал свою большую черную ладонь к ладони Ройса.

– Кровные братья, – произнес он, и в тот же момент Ройса захлестнула такая мощная волна любви, что он даже испугался.

Кларенс поднял голову, и их взгляды встретились. В глубине темных глаз негра Ройс прочел то же, что чувствовал сам.

Кларенс был его братом не менее, чем Гордон. Мужчинам не нужно быть кровными братьями, чтобы испытывать друг к другу братские чувства.

Солнце палило с безоблачного неба – ярко-синего словно яйцо малиновки, – прогоняя утреннюю прохладу в тень под деревьями. Ботинки Ройса увязли в грязи, когда он свернул на тропинку, ведущую к поместью Джонсона. Дорогу обрамляли ивы, их ветви с мягкими молодыми листочками покачивались от теплого ветерка.

Ройс и сам не знал, почему отправился сюда сегодня утром. Он никак не мог избавиться от тревожного ощущения, хотя целыми днями скакал по полям, а ночами корпел над гроссбухом.

Он старался избегать большого дома, и это было легко, потому что его собственные комнаты располагались в пристройке рядом с кабинетом. Но все же, когда Пейтон вернулся из Ричмонда с рассказами об отделении Юга, он чувствовал некую ответственность перед Аннабель и счел себя обязанным хотя бы разделить с ней трапезу.

Пока Джулз ходил вокруг стола, подавая тарелки, а Гордон и Бо болтали, Ройс открыто рассматривал свою жену. Она мягко и учтиво обращалась к Джулзу, с легкостью беседовала с обоими мальчиками, и волновала Ройса, вызывая в нем странные ощущения, которые он никак не мог определить, не говоря уже о том, чтобы описать словами.

Они оставались наедине всего два раза. Один раз на берегу реки, а потом в доме, когда она стояла перед портретом.

Всю предыдущую ночь он пролежал с открытыми глазами, снова и снова прокручивая в голове свой последний разговор с Аннабель. Он рассматривал его под разными углами, словно тонкую фарфоровую вазу, надеясь обнаружить в ней изъян. А изъян был. Должен был быть. Она слишком добра к нему. Будь он проклят, если не поймет, в чем тут дело.

«А могли бы мы стать друзьями?» – спросила она себя и посмотрела на него так, что даже в сумерках он разглядел се теплые карие глаза, светящиеся надеждой.

«Нет, миссис Кинкейд, – подумал он. – Вряд ли мы когда-нибудь станем друзьями».

Казалось, весь мир замер в напряжении, ожидая, когда какой-нибудь глупец поднесет запал к орудию и тем самым положит начало войне. И, как бы странно это ни звучало, все испытали бы лишь облегчение, если бы война наконец началась, положив конец тревожным слухам и догадкам.

– Ты, проклятый сукин сын, – пробормотал Ройс, уклоняясь от зубов Юпитера, который наклонил голову, чтобы укусить его за плечо.

Это был дорогостоящий гнедой жеребец, один из двух жеребят, купленных Кинкейдами на конном заводе в Ирландии. Аякс был просто принцем по сравнению с этим норовистым мерзавцем. Ройс надеялся, что конь здорово покусает Моултона Джонсона, и жалел, что не увидит это собственными глазами.

Гнедой упрямо мотал головой и нетерпеливо перебирал ногами Ройс дошел до конца аллеи и увидел в загоне, находящемся рядом с конюшнями, конюха Джонсона. Ройс направился туда, и как только миновал кирпичный особняк, его взору предстала кучка угрюмых чернокожих людей, собравшихся возле летней кухни.

Ройс, не останавливаясь, шел к конюху, который заметил приближающегося к нему господина и выжидательно смотрел на него. Это был Франклин. Раб, но чертовски хороший конюх. Ройс сразу узнал его.

Франклин снял шапку и провел пальцами по седым бровям.

– Это один из ваших ирландских жеребцов, – сказал он, взглянув на гнедого, который, будучи крайне упрямым и своенравным, внезапно стал очень покорным.

Ройс кивнул.

– Это Юпитер, так? Он обогнал моего Отважного Вождя на два корпуса на скачках в Ричмонде два года назад.

– Он самый, – подтвердил Ройс, когда Франклин подошел к жеребцу.

Но вместо того чтобы кусаться, проклятый конь наклонил голову и заржал. Франклин вполголоса пробормотал какую-то чепуху, почесывая за ухом коня, который, казалось, был вне себя от счастья.

– Думаешь, мистер Джонсон захочет приобрести этого жеребца в обмен на одного из своих? – спросил Ройс совершенно бесстрастным тоном, в то же время не сводя глаз с Франклина.

– О, он наверняка захочет вашего коня! Правда, это зависит от того, сколько вы за него попросите. В это время года он обычно не..

Тут Франклин, кажется, понял, что разговаривал с белым господином слишком вольно и сказал ему слишком много. Его проницательные карие глаза приняли оцепенелое и упрямое выражение. Он опустил голову и принялся изучать свои башмаки.

Это была типичная поза покорного раба, стоящего перед белым господином. Ройс не любил, когда рабы вели себя так по отношению к нему, но он мог понять это и принять.

– В прошлое воскресенье Кларенс взял себе жену, одну из ваших. Ее имя Пэтси. Я думал, может Джонсон захочет поторговаться.

Франклин поднял голову, но смотрел не на Ройса, а на толпу возле летней кухни. Где-то на пастбище замычала корова. Свежий ветер принес аромат цветущих яблонь.

– Пэтси? – переспросил Ройс, чувствуя, что на его плечи опускается тяжелый груз.

– Миссус сказала, что она украла соленые огурцы.

– Она и правда это сделала?

– Не важно. Миссус сказала, что украла, поэтому ее выпорют.

Черт с ним, с Ричмондом. Если… вернее, когда начнется война, он отправится в Вашингтон и попросится в армию США, если, конечно, его примут обратно. Полковника Ли отозвали из Техаса. Возможно, он все еще в Вашингтоне. Если Ли встанет на сторону Союза, то и Ройс с чистой совестью примкнет к нему.

Но он уже беседовал об этом с Ли в пыльном военном лагере в Техасе. Вероятно, Линкольн предложит Ли командование армией Союза – с его стороны было бы глупо отказаться, – а Линкольн далеко не дурак. Ли пересечет Потомак, направится в Арлингтон и будет копаться у себя в душе на протяжении еще одной бессонной ночи, а потом, если догадка Ройса верна, Ли заявит о своей отставке армии, которой поклялся служить.

Виргиния, безжалостная распутница, она завладела ими обоими.

Ройс передал кожаную уздечку Франклину.

– Привяжи где-нибудь Юпитера, – сказал он. – Посмотрим, что я смогу сделать.

Переговоры не заняли слишком много времени. Моултон Джонсон сразу понял, что выгода все равно будет на его стороне. Он понял это по тому, как Ройс разыграл гамбит в самом начале разговора. Кинкейд ни за что не выставил бы на торги такого дорогостоящего жеребца добровольно. Значит, у него была на то причина. Поэтому Ройсу не удалось завладеть еще одной пешкой, хотя он и хотел попытаться сделать это. Но он все же получил ту, за которой пришел. Этим ему и пришлось удовольствоваться.

Он пошел забирать Пэтси и по пути встретил младшую сестру Джонсона, стоявшую на боковом крыльце. На Авроре была широкая юбка на кринолине со множеством оборок из розовой хлопчатобумажной ткани. Девушка перекинула свои белокурые волосы через плечо и кокетливо улыбнулась Ройсу. Но он не обратил на нее внимания. В доме его отца уже жила невинная девушка, и еще одна была ему ни к чему.

– Гордон собирается сегодня на поднятие флага? – спросила Аврора.

Ройс остановился, дотронулся до шляпы и обернулся к сестре Моултона Джонсона. Очаровательное маленькое создание с нежным румянцем на щеках, не по годам умными светло-голубыми глазами и едва начавшей формироваться фигурой. Он пожалел ее. Ведь девушка вынуждена была жить под строгим контролем брата, державшего ее в ежовых рукавицах.

– Сколько вам лет, Аврора? – спросил Ройс с улыбкой.

Его очень развеселила эта девочка, изображавшая из себя взрослую женщину.

– В следующем месяце исполнится пятнадцать.

– Я просто ненавижу разносить дурные вести, но мне кажется, что мисс Роли завоюет приз прежде, чем вы достигнете того возраста, когда уже разрешается принять участие в соревнованиях. – Ройс рассмеялся, заметив, как девушка картинно надула губки. – Я только что купил одну из ваших рабынь по имени Пэтси. Вы не могли бы мне ее показать?

Аврора прикрыла рукой глаза от солнца и осмотрела двор.

– Вон та, с красным тюрбаном на голове.

Ройс посмотрел в указанном направлении. Поместье «Ивы» было меньше, чем «Излучина». Окрашенная в белый цвет изгородь окружала небольшую лужайку с подстриженной травой, отделяя хозяев от территории, на которой жили и работали рабы. Ройс услышал стук металла по металлу – это кузнец работал в кузне, расположенной где-то недалеко. Из летней кухни доносился аппетитный запах жареного цыпленка.

Две прачки полоскали хозяйское белье в огромной оловянной лохани, а несколько ребятишек помогали им, таская из колодца ведра с водой и следя за огнем. Двое мужчин и одна женщина, слишком старые для работы в поле, рыхлили деревянными тяпками землю на обширном огороде, избавляя ее от сорняков. Полуголые чернокожие ребятишки играли в пыли возле одной из трех хижин, сколоченных из оструганных досок, где в нищете жили рабы Джонсонов. Даже с такого далекого расстояния Ройс мог заглянуть в хижины сквозь щели между досками.

Внезапно Ройс понял, что вокруг царит подозрительная тишина. В «Излучине» никто не говорил о том, что рабы счастливы, но по крайней мере их рабы не молчали. Во дворе поместья и в служебных постройках постоянно слышался гул голосов. Но только не здесь. От этой зловещей тишины по спине Ройса побежали мурашки.

Он нашел взглядом женщину в красном тюрбане, которая сидела на перевернутом бочонке у двери в кухню. Ни один из рабов, пересекавших двор, не смел даже взглянуть в ее сторону, словно боясь быть выпоротым за то, что заговорил с женщиной, обвиняемой в воровстве.

Идя по лужайке, Ройс внимательно рассмотрел женщину. Поскольку она сидела, трудно было определить, какого она роста. Стройная, с пышной грудью, она была одета в полинявшие голубые лохмотья, некогда бывшие платьем.

С далекого расстояния Ройс не мог увидеть, привлекательна ли она. Пэтси не подняла головы, когда мужчина остановился перед ней. На опущенное вниз лицо падала тень, и Ройс по-прежнему не мог разглядеть даже ту малость, которая была на виду. Кожа женщины имела оттенок карамели, а руки были тонкими, с длинными красивыми пальцами и чистыми ногтями.

– Ты пойдешь со мной, – произнес Ройс, ожидая увидеть в женщине хотя бы проблеск жизни.

Но она лишь кивнула и медленно встала. Женщина была напугана до смерти. Кларенс хотел ее, стало быть, ее дух был сломлен не до конца. Так пусть Кларенс и возвращает ее к жизни.

Ройс направился в обратный путь к конюшням, а Пэтси следовала за ним, не приближаясь больше чем на три шага. Ройс остановился. Она тоже остановилась. Франклин привязал Юпитера к ограде загона и теперь очищал копыто коня от налипшей грязи неким подобием маленькой кирки.

– Хорошенько заботься о нем, – сказал Ройс. – Он лягается, как только почувствует малейшее движение позади себя.

Франклин через плечо посмотрел на Ройса, потом в сторону до смерти напуганной несчастной Пэтси, выпрямился и взглянул Ройсу в глаза.

– Вы сделали доброе дело, – сказал он.

Ройс снял шляпу и провел пальцами по волосам.

– Я попытался купить и тебя, Франклин. Никогда в жизни я не покупал рабов, а сегодня утром собрался купить сразу двоих. Ну разве не отличная сделка?..

– Джонсон не продал бы меня, – сказал Франклин.

– Нет, даже не думай об этом…

Ройс внимательно посмотрел на шляпу, которую держал в руках. Это была первая попавшаяся шляпа, которую он схватил, собираясь выйти. Старая соломенная шляпа плантатора. Ничем не лучше той, которую потеряла на берегу реки Аннабель. Ройсу захотелось улыбнуться при воспоминании о дерзкой фее и ее четвероногих друзьях.

Однако он прогнал непрошеную мысль.

– Однажды… ну, если тебе вдруг понадобится жилье, – обратился он к Франклину, – то в «Излучине» тебя всегда ждет работа. Если ты, конечно, захочешь.

– Я запомню это, мастер Ройс. – Франклин перевел взгляд своих умных карих глаз с Ройса на Пэтси, едва заметно вздохнул, затем вытащил из кармана мятный леденец. – Ты сейчас пойдешь с мастером Кинкейдом. Он отведет тебя к твоему Кларенсу.

Именно это и сделал Ройс: забрал чернокожую рабыню по имени Пэтси в «Излучину». Он шагал по грязной дороге, говоря без умолку и раздумывая над тем, что сказала бы Аннабель, если бы ей подарили служанку. Наверняка ей это не понравилось бы.

Вскоре они достигли границ земли Кинкейдов, и Ройс решил пойти коротким путем через пастбище. Как только они свернули с дороги, Ройс ощутил, как возросло напряжение Пэтси, которое не отпускало ее на протяжении всего пути. Причины его Ройс не знал И потому не мог ей помочь. Они поднялись на вершину небольшого холма, и их взору открылась «Излучина». Неизвестно, кто из них почувствовал большее облегчение. Ройс провел рабыню через двор, не обращая внимания на ухмылки на лицах двух поваров, которые наблюдали, как их хозяин тащил за собой женщину к хижине, в которой она должна была жить с Кларенсом.

Вид слегка увядших тюльпанов, которые собрал и поставил в кувшин Кларенс, чтобы порадовать женщину, стоил каждой неприятной секунды сегодняшнего утра.

А выражение лица Кларенса, когда Ройс передал ему бумаги – купчую и вольную грамоту для рабыни по имени Пэтси, – стоил в десять раз дороже, чем привезенный из-за границы чистокровный жеребец.

Пока белый масса разговаривал с Кларенсом внутри хижины, Пэтси стояла, не смея присесть. Она потупилась, сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы дышать носом. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Господи, казалось, целый рой пчел поселился у нее в животе.

Масса Кинкейд передал Кларенсу какие-то бумаги и ушел, закрыв за собой дверь. Пэтси опустилась на трехногий табурет, стоявший рядом с кирпичной печуркой. Женщина понимала, что надо заговорить с Кларенсом, но не могла найти нужных слов и молча наблюдала за мужчиной, с которым соединилась браком, принятым среди рабов, в прошлое воскресенье.

Она уже имела возможность ощутить на себе его вес, поэтому знала, что он довольно крупный мужчина. Но теперь, когда Кларенс расхаживал по хижине, он казался Пэтси еще больше. На него упал луч солнца, проникающий в хижину сквозь единственное оконце. Кожа у него была гораздо темнее, чем у нес. Если в нем и была хоть капля крови белого человека, на его внешности это никак не сказалось.

Кларенс тоже молчал. Он завернул бумаги, переданные ему белым господином, в мятую промасленную ткань, перевязал сверток веревкой, убрал в глиняный кувшин, поставил кувшин на верхнюю полку деревянного шкафа, стоящего в Углу, и обратил взгляд на женщину.

– Где твоя мать? – спросила Пэтси.

Под пристальным взглядом Кларенса в животе у нее снова зашевелился пчелиный рой. – Переселилась в комнату позади кухни вместе с Рибой. Зимой там теплее.

Пэтси ушам своим не верила.

– Это все… все для нас?

– Я хороший кузнец. Лучший в здешних краях. Поэтому меня ценят. – Он кивнул в дальний угол комнаты, где проход в стене был занавешен стеганым одеялом. – Там мы будем спать, – объяснил Кларенс, – комнатка, правда, маленькая, почти все место занимает кровать, но зато есть чистые простыни. В моем доме ты не увидишь никаких насекомых.

Пэтси наконец улыбнулась, и Кларенс улыбнулся в ответ. Женщина медленно осмотрелась. Комната, в которой они находились, была достаточно большой, примерно восемь квадратных футов. Вдоль одной стены стояли узкие кровати, покрытые выцветшими лоскутными одеялами. В другую были вбиты деревянные колышки, чтобы вешать одежду. Сейчас они пустовали.

На полке над очагом – достаточно большим, чтобы на нем можно было готовить – выстроились железные кастрюли. Кто-то очистил его от золы, и Пэтси смогла разглядеть обугленные камни, из которых он был сложен. Хижина была наполнена ароматом хвойного мыла и свежестью, которую доносил с улицы ветерок, развевающий тонкие желтые занавески на окне. Ко всем этим запахам примешивался терпкий мужской аромат.

В шкафу стояло несколько глиняных тарелок и горшков, в стеклянном кувшине хранились оловянные ложки. Пол был не земляной, а дощатый, тщательно вымытый.

Вне себя от радости, Пэтси подошла к другой деревянной полке, расположенной на почетном месте подальше от очага, взяла первую попавшуюся книгу и провела пальцами по черной кожаной обложке.

– Это Библия, – раздался у нее за спиной низкий спокойный голос Кларенса.

Женщина кивнула и несколько минут листала страницы с чернильными пометками на полях. Это были слова самого Бога, и она держала их в собственных черных руках, только не могла прочитать. Пэтси закрыла Библию и вернула на место. Дотронулась до другой книжки, потоньше.

– Сонеты Шекспира.

Однако это название ей ни о чем не говорило, и она переключила внимание на другую книгу.

– «Жизнь и времена Фредерика Дугласа»,[4] – раздался голос Кларенса, и Пэтси отдернула руку, словно обожглась. – Не бойся. Дотронься до нее, можешь даже открыть, если хочешь, – подбодрил жену Кларенс. – Все эти книги дал мне Ройс. А вот эту он привез из Техаса.

Пэтси взяла книгу в твердой обложке и долго смотрела на картинку на первой странице. Фредерик Дуглас тоже был рабом, как и она. Пэтси никак не могла прийти в себя после всего, что случилось с ней в этот необычный день, который мог изменить ее жизнь к лучшему. И она вернула книгу на полку.

– Ты называешь его просто Ройс, а не масса Ройс? – поинтересовалась Пэтси, желая выяснить, как следует вести себя в «Излучине».

– Я всегда его так называл, – ответил Кларенс. – А остальных называю как принято: масса Пейтон и масса Гордон.

«Ну что ж, масса, – повторила про себя Пэтси. – Надо запомнить, чтобы потом обращаться к хозяевам, как положено». Она родилась на рисовой плантации в Южной Каролине. Там цветные говорили между собой на гулла[5] и на так называемом черном английском языке с белыми хозяевами в их больших домах. Ей очень не хватало родного наречия, которое вселяло чувство безопасности и которого не понимали белые. Но последние несколько месяцев она провела в молчании. Она замолчала с тех самых пор, как ее посадили в обоз и отправили на север, в поселение рабов в Ричмонде.

Начался листопад, когда ее сына продали в Чарлстон. Вскоре природа вновь начала пробуждаться к жизни, и деревья покрылись зеленой дымкой, но Пэтси думала, что в ее душе навсегда поселилась зима. У ее мальчика девяти лет от роду была светлая кожа, совсем как у того белого господина, который зачал его, и черные волосы, ниспадавшие на лоб упругими локонами.

Ей с трудом удалось выкарабкаться из этой пропасти, именуемой безысходностью. Сын был для нее навсегда потерян, и она ничего не могла с этим поделать. Теперь у нее был Кларенс, утверждающий, что любит ее, так что жизнь еще не кончена.

Пэтси подошла к столу, стоящему в центре комнаты и положила руки на спинку стула, сколоченную из дощечек. Камышовые стулья, подумала она и тут заметила в центре стола стеклянный кувшин с тюльпанами того же цвета, что и ее тюрбан. Слезы навернулись на глаза женщины.

Сильные руки обхватили ее за талию и прижали к мускулистой груди. Она запрокинула голову, глубоко вдыхая ноздрями запах мужчины, заявившего на нее свои права.

– Ройс сказал, что ты голодна, – произнес мужчина.

Неужели всего час назад она находилась в «Ивах» и ждала неминуемой порки?..

Она не слушала, о чем говорил масса Ройс по пути сюда и в хижине. Но очевидно, он не стал рассказывать о том, при каких обстоятельствах нашел ее, и Пэтси не хотела, чтобы Кларенс узнал об этом. Кларенс в гневе был страшен. Гнев затуманил бы его разум, и он отправился бы в «Ивы» и убил массу Джонсона, не задумываясь о последствиях. Поэтому Пэтси умолчала о соленых огурцах и наказании, которое ей пришлось вынести – два дня ей не давали есть.

– Ма приготовила бобы с ветчиной, – сообщил Кларенс, заставляя ее желудок заурчать от голода, в то время как его большие руки скользнули вверх и обхватили груди женщины, призывая ее тело утолить голод совсем другого рода. – И свежие кукурузные лепешки. – Пальцы Кларенса принялись ласкать ее соски.

Она вздрогнула и еще крепче прижалась к его груди. О Господи, она просто задыхалась от желания!..

– В нашем распоряжении целый день, – услышала Пэтси шепот Кларенса, от которого мурашки побежали по спине. – Никакой работы до утра понедельника.

Она с трудом подавила стон, когда рука мужчины легла на низ ее живота, в то время как другая продолжала ласкать затвердевший сосок.

– Сегодня вечером вечеринка для рабов, – прошептал Кларенс, и Пэтси ощутила его теплое влажное дыхание возле своего уха. – Ты познакомишься с нашими людьми…

Язык Кларенса теперь ласкал ухо женщины. Его рука приподняла подол ее юбки и коснулась лона. Из горла Пэтси вырвался животный вопль желания, когда палец Кларенса скользнул глубже, но все-таки недостаточно глубоко.

– Я не хочу ждать, женщина, – сказал он, и Пэтси повернулась, обняв его за плечи и впившись пальцами в железные мускулы спины.

Она подняла лицо, и Кларенс обхватил его своими загрубевшими ладонями. Затем последовал долгий, требовательный и страстный поцелуй. Не говоря ни слова, оба направились в другую комнату, срывая друг с друга одежду. Слившись в объятиях, они опустились на чистые простыни.

Ноги женщины обвились вокруг бедер Кларенса, и она приподнялась, чтобы он вошел в нее. В этот миг для Пэтси исчез весь мир.

Остались только она, ее мужчина и их любовь.

Глава 5

– Отложи работу, Энни.

Аннабель подняла глаза от швейной машинки и посмотрела на вошедшего в комнату Гордона. На его лице сияла широкая улыбка. Подавив ответную улыбку, Аннабель развернула шерстяную ткань, чтобы сделать еще один стежок.

– Я хочу ее закончить.

Девушка нажала на педаль, и игла заработала с поразительной быстротой. Возможность пользоваться в «Излучине» швейной машинкой казалась Аннабель небывалой роскошью.

Гордон подцепил пальцем серую ткань и перевернул, увидев с обратной стороны красную подкладку.

– Для Карлайла? – спросил он.

Девушка отрицательно покачала головой, и его улыбка стала еще шире:

– Для меня?

– Глупенький. Для тебя в следующий раз.

По лицу Гордона пробежала тень, он хотел что-то сказать, но передумал. Аннабель догадалась, что именно, но решила не вдаваться в подробности. Гордон наверняка собирался предостеречь ее, но она все равно думала только о муже.

Гордон взял девушку за локоть и поднял ее с места.

– Ты не нанесла ни одного ответного визита с тех пор, как живешь здесь, и не выходишь никуда, кроме церкви по воскресеньям. – Гордон повел Аннабель к двери, – У крыльца ждет запряженный фаэтон. Мы собираемся на поднятие флага. Ты едешь с нами, – заключил он, беря с вешалки в холле черную шляпу и подавая ее Аннабель.

– С тобой не поспоришь… – Аннабель стояла перед зеркалом в холле, стараясь закрепить шляпу с пером так, чтобы она смотрелась как можно изящнее. – Надеюсь, ты хоть раз позволишь мне выиграть спор?

– Только не сейчас. Молодые леди из швейного кружка миссис Петтигру так долго и преданно трудились на благо нашего общего славного дела. – Гордон помог Аннабель подняться в сверкающий голубой фаэтон и обошел его, чтобы сесть с другой стороны.

Гордон дернул поводья, Аннабель натянула черные кружевные перчатки. Фаэтон плавно двинулся с места.

– Как ее зовут?

– Энни, Энни, – произнес Гордон, повернувшись к девушке. Его глаза смеялись. – То, что я надел свой лучший костюм, умылся, тщательно побрился и начистил ботинки до зеркального блеска, вовсе не значит, что я решил завоевать сердце какой-то прекрасной леди.

– Что же тогда это значит?

– То, что я решил завоевать сердце прекрасной леди.

– Ах, ты! – Аннабель легонько ударила Гордона по плечу. – Если не хочешь назвать мне ее имя, то хотя бы перескажи последние сплетни, чтобы я не выглядела слишком уж непосвященной.

Аннабель удобно устроилась на кожаном сиденье и вполуха слушала Гордона, наслаждалась весенним днем, напоенным ароматом цветущих деревьев. Гордон прав. Она пряталась в «Излучине». Пришло время трезво взглянуть на свою жизнь и примириться с ней.

Они подъехали к небольшой церкви на пересечении двух проселочных дорог, окруженной густым лесом, который оживляли лишь цветущие ветви кизила. Гордон направил фаэтон в тенистое место и остановил рядом с другими экипажами, запряженными лошадьми или мулами. Он спрыгнул на землю с присущей ему грацией и обошел фаэтон, чтобы помочь Аннабель сойти на землю.

Внезапно девушка пожалела, что приехала сюда. Ей не хотелось поднимать сепаратистский флаг, представляться своим девичьим именем и объяснять, что она просто загостилась в «Излучине». Ей стоило проявить настойчивость в разговоре с Гордоном и остаться дома. Едва ее ноги коснулись земли, Гордон сжал ее руку, прежде чем отпустить, и она поняла, что он догадался о ее чувствах. На какое-то мгновение ей показалось, что она с радостью обменяла бы его на Карлайла.

Аннабель с приличествующим случаю выражением лица последовала за Гордоном, прокладывающим дорогу в толпе. На полпути их остановила миссис Петтигру.

– Как приятно видеть вас здесь, Гордон, – сказала она. – Ваш отец уже уехал в Ричмонд?

Бывший губернатор Виргинии Пейтон был избран одним из представителей графства на съезде, полномочном решить вопрос о выходе из Союза. Помнила ли миссис Петтигру, что он избран как представитель Союза? Слишком многое поставлено на карту, чтобы Кинкейды нарушили статус-кво без особой необходимости.

– Он вернулся на прошлой неделе, – ответил Гордон, глядя мимо нее, и миссис Петтигру переключила внимание на Аннабель.

– Весьма сожалею о кончине вашего отца. Как мило со стороны Пейтона пригласить вас и вашего брата погостить у него. Они с вашим отцом были добрыми друзьями…

– Да, мэм, – прервала ее тираду Аннабель, стремясь перевести разговор на другую тему. – Мы не пропустили ничего интересного?

– О нет, дорогая. Мы сделали такой восхитительный флаг! – Миссис Петтигру повернулась к Гордону. Ее лицо пылало то ли от жарких солнечных лучей, то ли от витавшей в воздухе военной лихорадки. – Вы, конечно, записались в армию?

Гордон кивнул. Отряды ополченцев и милиции формировались по всему Югу.

– А ваш брат? – Миссис Петтигру прищурила глаза.

– Ройс вернулся домой.

– Мы все должны принять участие в отражении агрессии. Это наш святой долг!.. – Она намеренно уязвила старшего сына Кинкейда, чтобы на младшего это произвело должное впечатление, но Гордон хорошо владел собой, к тому же он стоял на ступень выше миссис Петтигру на общественной лестнице.

Он удивленно поднял бровь:

– Агрессии, миссис Петтигру? Вам известно что-то, чего не знают остальные?

– А ваши сыновья записались в ополчение? – спросила Аннабель, стараясь отвлечь внимание миссис Петтигру от разъяренного Гордона.

– Конечно, дорогая. Скажите мистеру Ройсу Кинкейду то, что я сказала своим сыновьям: мы, женщины, должны быть уверены в том, что наши мужчины защищают нашу независимость. Вы должны в точности передать ему эти слова, которые я сказала моим дорогим мальчикам. Лучше смерть, чем бесчестье.

Аннабель не нашлась что ответить и, чтобы не оскорбить миссис Петтигру, лишь кивнула. В этот момент Гордона кто-то окликнул, и они, извинившись, удалились.

Но не успели они сделать и нескольких шагов, как миссис Петтигру снова окликнула Аннабель:

– Вы должны присоединиться к нам на следующей неделе, мисс Холстон. Мы будем шить рюкзаки для наших мальчиков.

Аннабель повернулась и помахала ей рукой.

– Спасибо, миссис Петтигру, – уклончиво ответила она и вернулась к Гордону. Взяв его за руку, она прошептала: – Я одолжу тебе мое охотничье ружье, только обещай мне не подпускать эту старую склочницу к гавани Чарлстона…

Гордон запрокинул голову и рассмеялся:

– Энни, ты неисправима!..

Девушка улыбнулась.

– Идем, – сказал Гордон. – Уверен, тебе понравится эта леди.

Он не ошибся. Еще в детстве они вместе играли в поместье Пейтона. Августа не обладала сногсшибательной красотой Ливви, но была по-своему очаровательна.

– Я видела вас с миссис Петтигру, – сказала Августа. – Полагаю, она и вам прочла лекцию о смерти и бесчестье? – Энни кивнула. Августа покачала головой. – Интересно, как она будет себя чувствовать, если один из ее сыновей погибнет на поле боя?..

Аннабель взяла руку Августы и легонько сжала. Она почувствовала в ней родственную душу. Так же, как Аннабель, она была категорически против войны. Эта девушка очень подходила Гордону. По нежным взглядам, которые Августа Роли бросала на Гордона, Аннабель поняла, что молодая леди в него влюблена.

Аннабель почувствовала себя лишней. В этот момент внимание ее отвлекла группа молодых людей, прибывших верхом на лошадях. Аннабель коснулась руки Гордона. Казалось, он только сейчас вспомнил о ней.

– Бо?

Гордон посмотрел на вновь прибывших.

– Он спросил у Ройса, можно ли ему поехать со всеми.

– Надо было спросить меня. Он еще слишком мал, чтобы находиться здесь, – сказала Аннабель.

При виде Бо в кругу молодых людей, помешанных на войне, у Аннабель защемило сердце. Внезапно воздух прорезал грохот ружейных выстрелов, и на мгновение ей показалось, что война уже началась. Прямо здесь, на крошечной полянке перед церковью. Но тут она услышала смех и шутки стоявших у церкви.

Пока Аннабель раздумывала, отослать ли ей Бо домой, Гордон все решил за нее.

– Мне что, целый день придется таскать тебя за собой? – спросил он, беря девушку за локоть и проследив за ее взглядом. – Позволь ему остаться, Энни. Пусть поступает по собственному разумению.

Аннабель удивленно посмотрела на Гордона. Он говорил точь-в-точь как его брат – с подтекстом. Размышляя над новой загадкой, она позволила Гордону увести ее. Они обогнули здание, и Аннабель внезапно замерла на месте.

Она увидела около дюжины молодых леди, окруженных молодыми людьми. По обрывкам разговоров и бумажным мишеням, прикрепленным к стволу дерева, Аннабель поняла, что они стреляли по янки. Ройс стоял неподалеку с какой-то красивой девушкой.

Молодая леди сидела на бревне в тени старого дуба. Оборки ее яркого платья из муслина вздымались на ветру, обнажая больше, чем следовало, ноги, обутые в сафьяновые туфельки, и лодыжки, обтянутые шелковыми чулками. Ройс сидел на земле, устремив взгляд на глубокий вырез платья девушки, украшенный цветами.

Аннабель быстро пришла в себя, а Гордон взял ее за локоть и ободряюще сжал. Девушке хотелось плакать. Она заметила, что Ройс посмотрел в их сторону и ухмыльнулся.

Августа склонилась к уху Аннабель.

– Какая же она бессовестная, не правда ли? – прошептала Августа.

– Кто? – спросила Аннабель, сделав вид, что ничего не заметила.

Августа кивнула в сторону Ройса и его спутницы.

– Это Эллен Кейди из Чарлстона. Говорят, она сильно скомпрометировала себя прошлой весной, когда отправилась кататься с мужчиной и не вернулась домой после захода солнца. Само собой, ее родители ожидали, что он женится на ней, и джентльмен согласился. Но она отказалась. Можете себе представить?

Аннабель тихо стояла, наблюдая за своим мужем и мисс Кейди.

– Мне кажется, ей что-то попало в глаз, – наконец произнесла она.

Гордон ободряюще подмигнул ей, но это не помогло. Ее сердце принадлежало мужчине в синей куртке и бриджах цвета горчицы, который сидел на земле, небрежно скрестив длинные ноги, разговаривал с красавицей из Чарлстона и смеялся, Большую часть своей жизни Аннабель провела в тени, наблюдая со стороны. Она научилась улыбаться сквозь слезы. У нее не было оснований злиться на него, ведь он предостерегал ее. Но сердцу не прикажешь.

Бо свернул за угол и помахал рукой. Сердце Аннабель сжалось. Ее брат был совсем еще юным, но уже ступил на опасный путь взросления. Бо оставил своих товарищей и направился через лужайку к сестре привычным размашистым шагом. Девушке захотелось подхватить его на руки, как тогда, когда он был еще маленьким, и бежать с ним без оглядки куда-нибудь, где безопасно и где никогда не слышали о войне.

Солнце ослепило ее, и она закрыла глаза, пряча слезы. Ласковый ветерок шелестел в подоле ее платья. Бо и Гордон, Августа и Аннабель, выстрелы, нацеленные в дерево, изображающее янки. У Аннабель закружилась голова. Цветущие кусты кизила и яблонь. Выстрелы и смех. Сладкий аромат и улыбки сквозь пороховой дым. Бо и война. Ройс и красавица из Чарлстона.

Улыбаться, улыбаться, улыбаться…

– Энни, иди сюда!.. Ты же не стреляла?

Парни и девушки, которых она знала еще детьми, призывали ее к войне. Аннабель тряхнула головой, чтобы унять головокружение, и отказалась от предоставленной ей чести. Она услышала смех своего мужа. Она не хотела смотреть на него, но не выдержала и взглянула.

Он поднялся с кошачьей грацией. Голубая ткань куртки натянулась на широких плечах, когда он протянул руку, чтобы помочь мисс Кейди встать. Бессердечный негодяй продолжал держать леди за руку, когда они пересекли лужайку и присоединились к группе молодых людей на линии огня.

– Мисс Кейди сказала, что тоже хочет попробовать, – заявил Ройс.

Гордон нахмурился, лицо Ройса потемнело и напряглось, но на нем тут же появилась насмешливая улыбка. Гордон передал брату пистолет и отошел в сторону. Аннабель прочла в его глазах сочувствие и выдавила улыбку Он не должен видеть ее боль.

– Никогда не стреляла из пистолета, – промурлыкала мисс Красавица Чарлстона, хлопая ресницами.

– Направьте пистолет на дерево, – сказал Ройс, поворачивая руку девушки в безопасную сторону.

– На какое дерево? Здесь их много…

– Хотите я помогу вам?

О, они были неподражаемы – мисс Кошка и мистер Кот. Наверняка упражнялись в искусстве флирта с тех самых пор, как сняли подгузники.

Ройс вплотную подошел к девушке. Мисс Кейди захихикала, когда он обнял ее, поддерживая ее руки. Аннабель не видела лица девушки, но, судя по тому, под каким углом пуля вылетела из пистолета, можно было догадаться, что мисс Кейди хлопала ресницами, когда нажимала на спусковой крючок. Ройс забрал пистолет у леди, прежде чем отпустить ее.

Мисс Кейди наградила всех присутствующих мужчин взглядом из-под беспрерывно хлопающих ресниц.

– Я попала куда-нибудь?

– Думаю, вы не поразили ни одного дерева в лесу, моя дорогая, – ответил Ройс.

– Ну же, Энни, – махнула рукой Августа. – Только ты одна еще не стреляла.

– Она лучший стрелок во всем Рокбридже, – громко сообщил Бо присутствующим.

Аннабель знала, что брат хотел помочь, но он лишь усложнил ситуацию. На Ройса Кинкейда, так же как и на курсантов военного института, не производили впечатления дамы, умеющие скакать верхом, метко стрелять и вкусно готовить. Мужчины хотели от женщин чего-то другого, чем Аннабель, видимо, не обладала и о чем понятия не имела.

Ройс посмотрел на Аннабель, стоящую рядом с Бо. Его серебристые глаза горели вызовом.

Аннабель выдохнула.

– Хорошо, – произнесла она и шагнула вперед. Ройс подал ей пистолет – изящный маленький «кольт». Девушка не обратила внимания на сардоническое выражение его лица и подошла к линии огня.

– Представьте, что это янки, – раздался из толпы чей-то ободряющий возглас.

Аннабель подняла пистолет.

– Представь мужчину в голубой куртке, – пробормотал Ройс ей на ухо.

Аннабель рассмеялась и выстрелила, попав прямо в яблочко.

Ройс вполуха слушал болтовню стоявшей рядом с ним кокетки. Мисс Кейди, пустоголовая вертихвостка, как нельзя лучше служила поставленной им цели, а отсутствие у нее интеллекта лишь облегчало выполнение задачи. Он играл роль пылкого повесы, не опасаясь уязвить гордость мисс Кейди или испортить ее и без того подмоченную репутацию.

Обычно он избегал подобных сборищ. Речи, в которых превозносились достоинства Юга и его отважных сыновей, он считал совершенно бессмысленными. С помощью благородства и мужества можно выиграть несколько сражений, но чтобы победить в войне, необходимы вооруженные силы, фабрики и рабочие руки. Всем этим Север обладал в изобилии, чего не скажешь о Юге. Он указывал на это несколько раз, но был оттеснен в сторону и проигнорирован, что, впрочем, оказалось ему на руку.

Он приехал сюда сегодня, потому что Гордон сказал, что привезет с собой Аннабель. Она стала для него чем-то вроде нарыва на пальце, источником постоянного раздражения, от которого он не мог избавиться.

Знакомые Гордона приняли ее как свою, и она, казалось, чувствовала себя вполне комфортно среди этих богатых джентльменов и благовоспитанных леди. И все же она чем-то отличалась от остальных.

После того как ее мать слегла, никто не занимался ее воспитанием. Аннабель просто не замечали. Она не знала, что женщина должна всячески скрывать свою образованность. Ройсу хотелось думать, что именно ум этой девушки не дает ему покоя, но он не мог винить ее за это, потому что высоко ценил людей – не важно, мужчину или женщину, – у которых хватало здравого смысла использовать этот Богом данный дар.

Выступления подходили к концу. Последним держал речь пастор, который обещал не только проповедовать свободу с кафедры, но и занять место в рядах солдат и взять в руки оружие.

Шесть раскрасневшихся молодых леди вышли вперед, гордо неся продукт своего труда. Они передали сепаратистский флаг произносившему пылкую речь мятежному пастору. С помощью нескольких молодых людей флаг был закреплен на высоком прямом дереве и заколыхался на ветру. Снова грянули залпы в честь поднятия флага, собравшиеся засвистели, захлопали в ладоши.

Ройс попытался разглядеть в толпе Аннабель. Она стояла склонив голову, с закрытыми глазами. Когда стрельба стихла, девушка стала искать кого-то глазами в толпе.

Сердце Ройса замерло от мысли, что она ищет его, но ее взгляд скользнул по нему и остановился на Бо.

В ее темных глазах боролись любовь и страх. Ройсу слишком хорошо были знакомы подобные чувства. Он ощущал то же самое, когда смотрел на Гордона. Война пока не началась, но когда это случится, неизбежно будут принесены в жертву драгоценные жизни. Молодые люди предстанут перед Создателем, чтобы ответить за грехи своих отцов. Они могли молиться лишь о том, чтобы конец наступил прежде, чем поколение Бо повзрослеет.

Словно насмехаясь над мыслями Ройса, краснолицый курсант из Вест-Пойнта присоединился к группе товарищей Бо. Ему предстояло научить их маршировать. Внимание Аннабель переключилось на Гордона, внимание Ройса – на неожиданно приехавшего отца мисс Кейди.

Мистер Рэндольф Кейди соскочил со взмыленной лошади, кивнул в сторону дочери и зашагал сквозь толпу. Ройс выпрямился. Он сразу все понял, когда Кейди подошел к преподобному Куинси. Его сердце готово было вырваться из груди. Сбоку от церкви пасторальную тишину вновь прервали выстрелы. Курсант Вест-Пойнта учил своих молодых подопечных стрелять по деревьям.

Ройс схватил за руку проходящего мимо молодого человека.

– Лейтон, вы еще не имели чести быть представленным мисс Кейди? – спросил он.

Не обращая внимания на удивление девушки, он перевел взгляд на Лейтона. На его бульдожьем лице он заметил забавную смесь удивления и надежды.

– Только что приехал отец мисс Кейди. Не думаю, что он похвалит ее за то, что она проводит время в компании такого безнравственного человека, как я. И, чтобы спасти ее от его праведного гнева, я препоручаю ее вашей заботе. – Ройс поклонился мисс Кейди и растворился в толпе.

Он не знал, кого искать – Гордона, Аннабель или Бо. Это не имело значения. Для него все они были невинными младенцами, а он всегда испытывал потребность защищать невинных от безумия. Он хотел, чтобы они уехали, все трое, прежде чем мистер Кейди сделает свое заявление, которое мгновенно разрушит мир и спокойствие. Когда он нашел Аннабель и Гордона, они наблюдали за тем, как молодые люди упражнялись в стрельбе.

– Леди и джентльмены, могу я на мгновение отвлечь ваше внимание? – Голос преподобного Куинси звучал взволнованно. Толпа мгновенно затихла. – Мистер Кейди, наш друг и уроженец братского штата Южной Каролины, только что прибыл с важными новостями.

Ройс переглянулся с Гордоном. Он понял, что его брат тоже догадался, о чем пойдет речь. Все затаили дыхание, когда мистер Кейди шагнул вперед.

– Друзья и, надеюсь, в будущем земляки, я безмерно рад сообщить вам новость. Вчера перед рассветом наша доблестная армия конфедератов открыла огонь по форту Саммер в гавани Чарлстона. – Он сделал паузу, набрав в легкие побольше воздуха. – Саммер окружен. Война началась с крупной победы нашей славной Конфедерации.

Аннабель повернулась к Гордону и с болью взглянула на него. Гордон привлек ее к себе и обнял.

– Для нас война еще не наступила, Энни-детка, – пробормотал он. – Виргиния пока не заняла определенную позицию.

Внезапно Ройс почувствовал к брату ненависть. За его мечты и оптимизм, за его ложь и правду. Но больше всего он ненавидел Гордона за то, что Аннабель искала утешения у него. Это чувство не имело никакого смысла, так же как охватившая всех военная лихорадка. Ему не нужна была жена, и Господь свидетель, он довольно повидал в жизни, чтобы понять, что брак – это не что иное, как злая шутка.

Кто-то дотронулся до его руки, и Ройс обернулся. Бо стоял рядом с ним и тоже наблюдал за Аннабель и Гордоном. Мальчик держал в руке двустволку, и Ройс с трудом подавил в себе желание вырвать оружие из его рук и забросить как можно дальше. Но выбора не было. Бо начинал взрослеть. И при сложившихся обстоятельствах Бо нужно было стать мужчиной как можно раньше, поэтому Ройс обращался с ним соответствующим образом.

– Ты отличный стрелок, – сказал он, кивнув на ружье – Благодаря этому ружью на столе в «Излучине» всегда будет достаточно птицы.

Аннабель отошла от Гордона и вытерла щеку тыльной стороной ладони. Ройс с трудом подавил желание достать из кармана платок и вытереть ей слезы.

– Хотел бы я встретить по пути домой троих янки, – сказал Бо. – Или по крайней мере двоих, – добавил он, разглядывая свое ружье.

Аннабель разозлилась.

– А как ты узнаешь, что это янки? – спросила она, протягивая руку к ружью, которое Бо отдал ей без малейшего сопротивления. – Возможно, они будут одеты, как твой кузен Бретт из Кентукки или как родственники мамы из Огайо. Неужели ты убьешь их только потому, что на них голубая, а не серая одежда? Или ты забыл, что кровь красная? Твоя это кровь или янки, не важно, мой храбрый, глупый, маленький братец. Только красный цвет имеет значение.

Ройс встал между Аннабель и Бо.

– Иди к своим товарищам, Бо, – спокойно сказал он, взяв у девушки ружье и передавая его Гордону.

– Он пойдет домой со мной вместе. Прямо сейчас! – Аннабель бросила взгляд на Ройса. – Ему вообще не следовало сюда приезжать.

– Не совсем так, – сказал Ройс, беря девушку за локоть. – Ты поедешь домой со мной.

– Держитесь от нас подальше. Вы уже вмешались сегодня туда, куда не следовало, так что уйдите с дороги. Возвращайтесь к своей очаровательной леди, а моего брата оставьте мне.

– Я оставлю твоего брата своему брату, а тебя уведу отсюда, чего бы мне это ни стоило, – произнес Ройс. Аннабель набрала в грудь воздуха, чтобы выдать еще одну гневную тираду, но Ройс прервал ее на полуслове. – Ты хочешь сцены, что ж, я ее устрою!..

– Вы уже устроили сцену, мистер Кинкейд. Вы были у всех на устах целый день. Вы и мисс Кейди.

– Это еще что, женушка, – сказал Ройс. – Подожди, вот перекину тебя через плечо задницей к солнцу и понесу через толпу.

– Вы этого не сделаете.

– Сделаю. – Он улыбнулся и, увидев в глазах девушки страх, понял, что зловещая улыбка действует на нее гораздо эффективнее угроз. – Шагая, я буду напевать: «Не желаете ли познакомиться с моей женой, урожденной Аннабель Холстон?»

Гордон попытался было вмешаться, но Ройс бросил на брата холодный предостерегающий взгляд.

– На мотив «Земли Дикси», – добавил Ройс.

Аннабель едва не задохнулась от смеха. Однако ее глаза цвета реки в сумерках по-прежнему были устремлены на Ройса, и в их темных глубинах он увидел чувства, которых не хотел видеть. Его охватил страх. Аннабель затронула те частицы его души, в которые он никого не допускал, и вызывала нежелательные чувства. Ройс постарался взять себя в руки.

– Я отвезу ее, – сказал он Гордону. – А ты поскачешь верхом на Аяксе. И проследи, чтобы Бо тоже отправился домой. – Ройс снова взял жену за локоть и повел к стоявшим в тени экипажам.

– Я не хочу ехать с вами, мистер Кинкейд, – пробормотала Аннабель, пытаясь улыбнуться изумленным людям, мимо которых они проходили.

– Хотите вы или не хотите, это не важно, миссис Кинкейд, – ответил Ройс, в свою очередь, пытаясь заставить замолчать открывших было рот сплетников, вежливыми поклонами. – Давайте все выясним прямо сейчас. В нашей семье брюки ношу я.

– Будьте вы прокляты! – Аннабель наклонила голову и улыбнулась миссис Петтигру.

В душе Ройс гордился своей женой.

Когда они подошли к фаэтону, Аннабель повернулась к Ройсу. Солнце, проникавшее сквозь ветви деревьев, отбрасывало на ее лицо неровные пятна, подчеркивая классические линии ее высоких скул. Какое-то мгновение Аннабель спокойно и решительно смотрела на мужа, и у Ройса перехватило дыхание. Даже без солнечной улыбки на лице его жена была красавицей. Это была природная красота, столь отличная от сентиментальной красоты, к которой он привык, красота, которой он никогда раньше не замечал.

– Что я сделала? – еле слышно произнесла Аннабель.

– Заключила сделку с дьяволом, – ответил Ройс, сжав ее локоть так, что она вздрогнула. – А теперь живешь с ним.

Аннабель прикусила губу, в то время как Ройс помогал ей сесть в фаэтон. Он не ожидал, что она будет молчать слишком долго. Может, до тех пор, пока они не отъедут от поляны и толпящихся на ней людей. Ройс мог стерпеть ее гнев и даже мог им наслаждаться. Он знал, что для нее гораздо лучше злиться на него, чем унижать Бо перед его новыми друзьями.

Ройс хлестнул лошадей. Экипаж тронулся с места так резко, что Аннабель подскочила и ударилась о Ройса, инстинктивно схватившись рукой за свою шляпу. Ее тело было теплым и удивительно мягким. Девушка выпрямилась и отодвинулась от Ройса, насколько позволяло сиденье.

Ройс взглянул на профиль Аннабель. Эта девушка оказывала на него какое-то непонятное влияние.

– Не стоило удерживать шляпу, – сказал он в сердцах. – Она так же безобразна, как и та, в которой ты была на реке.

– Вы презренный человек, сэр.

– Если ты еще когда-нибудь оскорбишь меня, я подумаю, что это всерьез. – Ройс потрепал девушку по коленке, надеясь еще больше разозлить ее. – Теперь на нашем Западе приличные выражения будут сродни…

– Избавьте меня от этого!

Ройс уловил в голосе Аннабель веселые нотки. Она не могла долго злиться. Он ничего не сказал, когда, сняв черную шляпу, она положила ее на колени. Внезапно Ройс вспомнил другую Аннабель с колокольчиками в спутанных волосах, перепачканную и прелестную. Он бросил на нее взгляд. Сейчас она была задумчивой и всю дорогу молчала. Почему? Ройс терялся в догадках. Наконец Аннабель тихо вздохнула.

– Я не хочу, чтобы он взрослел, – произнесла девушка.

– Но он повзрослеет, хочешь ты этого или нет.

– Пусть лучше позднее, чем раньше. Общество мужчин, сигары… Что побудило вас предложить ему сигару?

– Ты это видела? – Ройс пожал плечами. – Вообще-то сигара была с обрезанным концом. Я дал ее ему, потому что он все равно собирался попробовать. Хорошо, что он закашлялся рядом со мной, а не с местными забияками.

Ройс свернул с Телеграф-роуд на проселочную дорогу. Вокруг царила тишина. Под ветвями дубов среди зеленой травы росли полевые цветы всех цветов радуги. В воздухе пахло речным илом. Ройс попытался представить здесь палатки и артиллерийский огонь наступающей армии, но не смог. Однако он не сомневался, что все это неизбежно. Должно быть, Аннабель прочла его мысли.

– Война приближается, – тихо сказала она. – Я не отпущу Бо, Не важно, что вы скажете. Он совсем еще ребенок.

– Но на пути к возмужанию. И если ты захочешь привязать его к своему подолу, то только испортишь.

Аннабель фыркнула.

– Никогда не думала, что вы будете говорить, как миссис Петтигру.

– Вообще-то миссис Петтигру – пава, но в этом она права. – Он остановил экипаж на склоне у подножия Мэриз-Хайтс. – У таких людей, как мы – у тебя и твоих братьев, у меня и Гордона, – есть наследство, которое необходимо сохранить, Аннабель. Наши предки сражались в Вэлли-Фор, в Йорктауне, принимали участие в конституционном конвенте. Они были лидерами. Они совершали ошибки, и за самую большую из них, видит Бог, мы вынуждены расплачиваться. Но они были здесь и не отступили. – Аннабель смотрела на Ройса, широко раскрыв глаза. – Для таких, как мы, смерть действительно предпочтительнее бесчестья, – тихо закончил Ройс.

Поверила ли она ему? Этого он не знал. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо широкими оранжевыми и красными полосами. Хор лягушек и голубей затянул нестройную песню.

Аннабель смотрела прямо перед собой, но по ее виду Ройс понял, что она с трудом сдерживает слезы.

– Вы тоже не верите в эту войну, – сказала девушка, и Ройс поразился ее проницательности.

– Нет, но сражаться я буду.

Девушка медленно покачала головой:

– Я никогда этого не пойму.

– Поймешь, просто тебе эта не нравится.

– Я это ненавижу!..

Аннабель откинулась на сиденье и закрыла глаза.

Ройс дернул поводья. Они миновали недавно вспаханное поле, от которого пахло прелой землей, проехали через наполненный шорохами и шепотами лес и достигли склона холма, поросшего колокольчиками и диким имбирем в цвету.

Ройс неожиданно остановил экипаж и спрыгнул на землю. Пройдя вверх по склону, остановился и обернулся. Аннабель шла за ним в своем уродливом черном платье с уродливой черной шляпой в руках. Шла к отвратительному, бессердечному мужчине, который женился на ней вопреки здравому смыслу и теперь сожалел об этом.

Аннабель остановилась в нескольких футах от Ройса.

Весь ее облик дышал летом – окрашенные в цвет солнца волосы, глаза оттенка душной ночи, теплая розовая кожа. Не отдавая себе в этом отчета, Ройс долго и пристально смотрел на девушку. Но понял это, лишь когда она нервно вздохнула. Не в силах вынести его взгляд, Аннабель наклонилась и сорвала цветок.

– Почему вы остановились?

Ее голос был таким же обволакивающим, как влажная июльская ночь. Девушка выпрямилась, зажав цветок в руке, затянутой в перчатку. Голубые лепестки на фоне черного кружева. Аннабель зарылась в них носом и сделала глубокий вдох. Ройс шагнул к ней, забрал шляпу и цветок.

– Распусти волосы.

В глазах Аннабель мелькнула нерешительность.

– Распусти их, – повторил Ройс.

С сильно бьющимся сердцем он наблюдал за тем, как девушка дрожащими пальцами вытаскивает из прически шпильки. Она слегка тряхнула головой, и золотисто-каштановые локоны каскадом рассыпались по спине. Ройс протянул ей шляпу, и девушка сложила в нее свои шпильки.

После этого он бросил шляпу на землю и наступил на нее ногой. Аннабель еле слышно охнула, но Ройс приложил палец к ее губам. Руку словно обожгло, но ощущение было настолько мимолетным, что Ройс подумал, будто ему показалось. Стараясь не выдать своего смятения, он убрал руку.

– Больше ничего черного, моя маленькая жена, – сказал Ройс. – Твой отец этого не заслуживает, к тому же выглядишь ты в этом траурном платье ужасно.

Аннабель отвернулась, гордо вскинув голову. Ее узенькие плечи казались невероятно хрупкими. Должно быть, военная лихорадка затуманила его мозг. Ведь он так хотел обнять ее, защитить, а теперь испытывал удовлетворение от того, что обидел. Аннабель что-то пробормотала. Ройс подошел к ней, взял за руку и повернул лицом к себе.

– Воробей? – переспросил Ройс, желая убедиться, что не ослышался.

Аннабель говорила так тихо, что ему пришлось наклониться.

– Карлайл придумал мне это прозвище…

Теперь Ройс вспомнил. Маленький коричневый воробей. Всякий раз, когда им надоедало, что Аннабель ходит за ними по пятам, они дразнили ее до тех пор, пока она не убегала вся в слезах. Господи, он не просто обидел ее, он разбередил старую рану. Черт бы побрал Карлайла! Черт бы побрал Гордона! Черт бы побрал Ройса Кинкейда, великого защитника!..

– Теперь ты не бедная, и это, пожалуй, единственный положительный момент твоего замужества.

Ройс воткнул колокольчик в волосы Аннабель над ее ухом. Его палец зацепился за локон и обмотал тонкие, словно паутина, волоски вокруг лепестков. Аннабель смотрела куда-то поверх плеча Ройса, и он почувствовал, что у нее перехватило дыхание, когда его рука коснулась ее уха.

– Поезжай завтра в город. Возьми с собой мисс Роли и ее мать и отправляйся по магазинам. Сделай это, пока не поздно, Энни.

Аннабель взглянула на Ройса, упрямо вздернув подбородок.

– Ничего черного, – повторил Ройс. – Если не можешь противостоять напору миссис Петтигру, сшей несколько белых платьев для приличия. Но мне хотелось бы видеть тебя в каком-нибудь дорогом и очень красивом.

Их взгляды встретились и замерли.

– Ты сделаешь это для меня, потому что мы друзья.

– Мы и в самом деле друзья?

Ройс улыбнулся:

– До тех пор, пока ты играешь по моим правилам.

Она звонко рассмеялась, и Ройс почувствовал головокружение.

– Сама не знаю, почему смеюсь, ведь вы пугаете меня до смерти, – произнесла Аннабель.

– Черт возьми, миссис Кинкейд, вы не зря боитесь меня.

Аннабель наклонилась, сорвала еще один цветок и продела в петлицу его куртки. Над ними, гогоча, пролетала стая диких гусей. Ройс вернулся к реальности и вытер пот со лба.

– Вот, – сказала Аннабель с улыбкой и стала спускаться. Но, сделав несколько шагов, вернулась. – Что касается одежды, я сделаю, как вы просите. – Ее солнечная улыбка была ярче, чем закат. – Но с Бо все будет по-моему.

– Маленькая дерзкая девица!..

Ройс направился следом за Аннабель. Она быстро повернулась и, смеясь, побежала к экипажу. Ройс отошел в сторону, наблюдая, как она без посторонней помощи забирается в низкий экипаж. Ройс сел на место кучера и взял в руки поводья.

– Я тоже пугаю вас, мистер Кинкейд?

– Как маленький светлячок в жаркую летнюю ночь, моя дорогая.

Аннабель, сложив руки на коленях, смотрела прямо перед собой. Последнюю милю пути до «Излучины» оба молчали.

Въехав в ворота, Ройс увидел Гордона и Бо, они вели своих коней в стойло. Из хижин рабов доносились смех и пение.

– Боюсь, тебе придется есть холодный ужин, – сказал Ройс.

Маленький Руфус появился возле фаэтона неслышно, словно призрак. Ройс сошел на землю, и, пока обходил фаэтон, слуга держал поводья. Аннабель встала.

– Уже темно. Ты упадешь.

Ройс обхватил талию девушки, ощущая сквозь ткань тепло ее тела. Девушка не нуждалась в корсете, такой тонкой у нее была талия. Ройс приказал себе повернуться и уйти, но не смог: Аннабель посмотрела на него снизу вверх своими карими глазами, излучающими мягкий свет.

Дверь дома тихо отворилась, и в галерее появился Джулз. Старик поклонился, и Аннабель улыбнулась ему.

Ройс вытащил оскорбляющий его достоинство цветок из петлицы, смял его в руке и выбросил. Джулз нахмурил брови.

– Вам пришла посылка, миз Аннабель, – сообщил слуга. – Я положил ее на стол в большом зале.

– От Карлайла? – спросила она.

– Посыльный не сказал от кого, мисси.

В этот момент Ройс пожалел, что не сломал Карлайлу нос, когда у него была возможность. Аннабель до сих пор не получила ни одного письма от брата. Каждый день она с надеждой встречала посыльного, а потом уходила прочь, опустив голову.

Аннабель поспешила в дом. Ройс снял перчатки и отдал слуге.

– Посылка из Ричмонда?

– Да, сэр, совершенно точно.

Ройс последовал за Аннабель по коридору, ведущему в большой зал. Девушка стояла спиной к нему и разрывала упаковочную бумагу, а Ройс, облокотившись о перила, наблюдал за ней из-под опущенных полей шляпы.

Из горла Аннабель вырвался звук, напоминающий рыдание. Она хотела повернуться, но не в силах была посмотреть Ройсу в лицо. Аннабель провела пальцами по витиеватой серебряной ручке, гладя прохладный металл.

– Подходит? – спросил Ройс.

– Это от вас?

Она повернулась, и Ройс заметил на ее лице замешательство.

– Не каждый день девушка выходит замуж, а я еще не подарил тебе свадебного подарка.

– Кто вам сказал?

– Не Бо, хотя я приложил немало усилий, чтобы вытянуть из него правду.

– Гордон, – пробормотала Аннабель. Ее лицо озарила нежная улыбка, адресованная, увы, не Ройсу, а его брату. – Мистер Кинкейд… Ройс… – Карие глаза девушки заблестели. – Никто никогда не дарил мне… – Голос ее дрогнул. – Спасибо, – прошептала она.

Их взгляды встретились. Аннабель одарила его страстной улыбкой.

Ройс ошеломленно смотрел на девушку, не в силах дышать, шевелиться или думать. Где это началось – в ее гостиной в Лексингтоне, на линии огня перед церковью, а может, на поросшем цветами склоне? Впрочем, это не имело значения. Все закончилось здесь, в большом зале «Излучины».

Ройс хотел получить больше, чем улыбку. Он хотел ощутить под собой ее горячее, полное страсти тело, войти в нее, овладеть ею, подчинить себе. Он хотел слышать ее ответные стоны и крики. Аннабель отвернулась, но Ройс успел прочитать в ее глазах те же чувства.

Ройс не знал, всего мгновение или целую вечность он стоял здесь и смотрел на ее напряженную спину и дрожащие плечи. Его влекло к Аннабель с непреодолимой силой, но он знал, что не должен терять над собой контроль. Господи, он не лучше любого из Кинкейдов. «Боже, помоги ей!» – подумал Ройс. Он вышел и захлопнул за собой дверь.

Глава 6

Аннабель села на ступеньку боковой галереи и прислушалась к звукам веселой пирушки, доносившимся из помещения, где располагались ясли. Кто-то играл на скрипке, слышались топот ног и хлопки танцующих.

Она подняла голову, когда в галерее появился Гордон. Он облокотился о ближайшую колонну, засунув руки в карманы и устремив взгляд в поле.

– Это что, какой-то особый праздник? – помолчав, спросила Аннабель.

Она знала только, что рабам дали дополнительный выходной день. Работать они должны были лишь в случае крайней необходимости. Аннабель не могла припомнить ни одного случая, чтобы в «Веселом Шервуде» слугам давали дополнительный выходной день. Ну разве что на Рождество и Троицу.

Вопрос Аннабель застал Гордона врасплох.

– А разве Ройс не сказал тебе?

Девушка пожала плечами. Она не видела Ройса с того самого момента, когда он оставил ее посреди зала с глазами, полными слез, а потом даже не явился на ужин.

– Кларенс взял жену в прошлое воскресенье, – пояснил Гордон.

– Тогда почему вечеринку не устроили в тот же день?

– Джонсон не отпустил на вечеринку своих рабов.

Аннабель терялась в догадках. Она вопросительно посмотрела на Гордона, надеясь, что он ей все объяснит, но его внимание было приковано к полю. Гордон выпрямился, и Аннабель проследила за его взглядом.

Она услышала громкий стук копыт и увидела силуэт на фоне луны: Ройс верхом на Аяксе перемахивал через зеленые ограждения с такой легкостью, словно сидел не на обычном коне, а на крылатом Пегасе.

– Чертов глупец, – пробормотал Гордон.

Он был прав. Только глупец мог скакать галопом на дорогостоящем чистокровном жеребце по темным полям, где на каждом шагу подстерегала опасность. Видимо, Ройс знает, что делает, подумала Аннабель. Он ценит своего коня и вряд ли станет им рисковать.

– Мне кажется, я никогда не видела ничего более прекрасного, – восхитилась Аннабель.

Лицо Гордона вспыхнуло от гнева.

– Ройс никогда ничего не делает наполовину.

Он, как всегда, говорил с подтекстом, и Аннабель почувствовала, что начинает уставать от загадок. Она подошла и положила руку ему на плечо.

– Что тебя так беспокоит сегодня, Гордон? Саммер или твой брат?

– Ройс не рассказал тебе о жене Кларенса? – спросил он.

Аннабель озадаченно покачала головой.

– Ты сбила себе пальцы в кровь, пока шила для него форму, а он даже не потрудился поблагодарить тебя. Был груб и высокомерен, но ты не сказала ему ни слова против, хотя раньше дала бы достойный отпор любому, кто обошелся бы с тобой подобным образом. Ты права, черт возьми, меня это беспокоит, потому что, клянусь, ты постепенно влюбляешься в него, хотя это причинит тебе только боль.

– Думаешь, он заметил? – тихо спросила она, не сомневаясь в правдивости его слов.

– Трудно сказать, Ройс очень скрытен. Может, и не заметил. Ройс не знает тебя так хорошо, как я.

Аннабель вспомнила ночь, когда Ройс украл ее сердце, когда она поняла, насколько он одинок и раним. Так что Гордон был недалек от истины.

– А кто-нибудь знает его? – спросила Аннабель.

– Вряд ли. Судя по всему, он ненавидит Пейтона, «Излучину» и все, что с ними связано. Ройс каждому сообщает, что он бессердечный негодяй, а потом вдруг проявляет такое благородство, что даже дух захватывает. Может, Кларенс знает его, а может, нет. Каждый раз, когда мне кажется, что я подобрал к нему ключик, он ускользает как угорь.

– Но ты любишь его?

На губах Гордона появилась ироническая усмешка. Наконец Аннабель нашла в себе силы задать еще один вопрос:

– Почему слуга знает о Ройсе больше, чем его собственный брат?

– Потому что у них много общего. Мать Кларенса была кормилицей Ройса. Возможно, именно это все и объясняет.

Гордону этот разговор был крайне неприятен.

– Я не могу помочь тебе, Аннабель. Ройс на восемь лет старше меня, и он никогда ничего не рассказывал о своей жизни. О том, что произошло до моего рождения и почему Селеста покинула этот дом. Мне было тогда четыре года. Моя мама нарядила меня в самое красивое платье, и я подумал, что она возьмет меня с собой, как это бывало обычно, когда она уезжала в своем сверкающем черном экипаже. – Гордон иронически усмехнулся. – Я стоял в галерее и ждал, а она прошла мимо, даже не удостоив меня взглядом. Когда я понял, что она оставила меня, экипаж уже достиг середины аллеи. Я в слезах бросился за ним, путаясь в подоле белого платья, спотыкаясь и падая… – Он судорожно сглотнул. – Ройс взял меня на руки и понес к дому…

Гордон умолк. Аннабель подумала: как это печально, когда у семьи, живущей в достатке, нет того, что гораздо важнее денег.

– На крыльце нас встретил Пейтон, – продолжил Гордон. – Он вытер мне слезы и сказал: «Мы никогда не будем вспоминать об этом дне, мальчики». И мы не вспоминали. Но портрет по-прежнему висит в гостиной. Может, тебе удастся понять, в чем тут дело. Лично я не понимаю. Но знаю, что с того самого дня Пейтон живет с ложью в душе, да и Ройс тоже.

– Гордон, но, возможно, они поступают так из любви к тебе.

– Что ты имеешь в виду?

Он засунул руки в карманы и прислонился к колонне.

– Если верить сплетням рабов, Пейтон мне не отец.

– Гордон, может быть…

– Я полагаю, что мой брат, напрочь лишенный каких бы то ни было чувств, женился на тебе по той же самой причине, по которой ты вышла за него замуж.

– Чтобы спасти брата, – тихо сказала Аннабель.

– Именно так.

Девушка взглянула на скрытое тенью лицо Гордона. И прочла в его взгляде не то страх, не то вину.

– Я должен им, Энни, им обоим. Пейтону за то, что дал имя незаконнорожденному ребенку, а Ройсу за то, что обращался со мной как с кровным братом. Я не могу их подвести.

Аннабель дотронулась до его руки.

– Ты никого никогда не подводил.

– Я подвел тебя. Мне следовало рассказать тебе все до того, как ты подпишешь соглашение.

Внезапно она поняла, почему Гордон не пришел на ту встречу, хотя она просила его об этом.

– Ты не подвел меня, – возразила Аннабель. – Я все равно согласилась бы, потому что Бо нужен был дом. – Девушка пожала плечами. – Возможно, у нас с Ройсом больше общего, чем ты думаешь.

– Не делай этой ошибки, Энни.

– Какой ошибки? – послышался голос из темноты.

Аннабель обернулась. Ройс стоял в дальнем конце галереи, прикуривая сигару. Интересно, какую часть их разговора он слышал? Впрочем, это трудно было понять, поскольку его лицо, как всегда, оставалось бесстрастным.

– Аннабель ошибается, полагая, что ты джентльмен, – ответил Гордон.

– Черт возьми, братец, я ведь говорил ей об этом.

Гордон в его строгом костюме, с аккуратно причесанными белокурыми волосами выглядел именно тем, кем и был – плантатором и настоящим джентльменом. Ройс же с темными волосами, растрепавшимися от бешеной скачки, с расстегнутым воротом рубашки внушал страх и в то же время завораживал.

Аннабель всегда любила младшего брата. И это была безопасная, удобная и легкомысленная любовь. Рядом со старшим братом ощущать себя в безопасности было сложно. Рядом с Ройсом Аннабель чувствовала приближение летней грозы, дрожь и медленно разгорающийся жар, ожидание ярости и красоты, приводившее ее в трепет. И еще страх.

Ройс подошел, и Аннабель оказалась стоящей между двумя братьями.

Губы Гордона дрогнули:

– Тебе мало того, что ты продал отличного жеребца. Хочешь погубить еще одну лошадь?

– Долгоносики в пшенице.

Ройс поднял сигару, наблюдая за вьющейся над ней струйкой дыма.

Еще одна загадка, которой Аннабель не поняла, но Гордон заметно смягчился.

– Джонсон послал патрульных? – спросил он.

Ройс кивнул.

Патрульные. От этого слова мурашки побежали по спине Аннабель. Белокожие дьяволы, вырубающие кусты в поисках беглецов, шныряющие по дорогам и полям в поисках рабов, мужчины, получающие извращенное удовольствие от порки и надевания цепей на других. В «Излучине» она не видела ни одного патрульного.

– Что ты им сказал? – Голос Гордона звучал спокойно, но Аннабель уловила в нем тревогу.

Ройс выдохнул дым, какое-то время наблюдал, как он растворяется в воздухе, и лишь потом ответил:

– Я сказал, что если еще раз встречу их на моих полях, они будут не патрулировать их, а удобрять.

– Проклятие, Ройс. – Гордон провел большим пальцем по верхней губе. – Эта белая шваль могла убить тебя, как простого раба.

– Но прежде я уложил бы нескольких.

– Кто-то из слуг сделал что-то не так? – спросила Аннабель.

– Всего лишь взял себе маленькую глупую жену. Похоже, женитьба – заразная болезнь. Но Кларенс, кажется, любит свою жену.

Гордон посмотрел на брата. На его лице были написаны любовь, отвращение и гнев.

– Мало того, что ты разгуливал весь день с этой Кейди, так теперь еще пытаешься язвить? Черт бы тебя побрал, Ройс, ты совершенно бездушный, но ведь не все такие, как ты!

– Ты хочешь ее, братец? – спросил Ройс. – Как насчет сделки вроде той, что я заключил с Джонсоном? Моя жена в обмен на твоего коня.

– Ты, должно быть, пьян.

– Пока нет. Но не замедлю исправить эту оплошность.

Атмосфера накалилась. Гордон провел пальцами по волосам. Аннабель подошла и взяла его за руку.

– Не вмешивайся в это, Энни. Он напрашивается на драку, и он ее получит.

Ройс щелчком отбросил сигару.

– Я не собираюсь с тобой драться. – Ройс направился в сторону лужайки, но Гордон схватил его за руку и резко повернул к себе.

– Либо ты извинишься, либо я ударю тебя!

Взгляд Ройса сделался холодным и жестким, он смотрел на брата до тех пор, пока тот не отпустил его руку. Губы у него дрогнули, и он повернулся к Аннабель, смерив ее взглядом.

– Пожалуйста, прими мои извинения, женушка. Не представляю, что побудило меня обменять отличного жеребца на бесполезную служанку для моей жены, которая мне не нужна. – Он отвесил насмешливый поклон, и в этот момент кулак Гордона врезался ему в челюсть, едва не сбив с ног.

Ройс тряхнул головой и расхохотался:

– Не понравились мои извинения, а?

Не успела Аннабель опомниться, как Ройс нанес Гордону ответный удар в живот, и Гордон согнулся пополам, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Я думал… я думал, ты… не хочешь драться.

– Передумал. – Ройс приготовился обороняться.

Внезапно Гордон сделал выпад, и его неистовый вопль заставил рабов прервать веселье и высыпать во двор. Разъяренные братья пыхтели, наносили друг другу удары и скалили зубы, словно обезумели. Их мгновенно окружили рабы мужчины, которые принялись громко спорить и делать ставки на исход драки. Все это напомнило Аннабель тот единственный случай, когда она еще девочкой смотрела петушиные бои. Она подошла к одному из рабов – большому чернокожему мужчине, который стоял, обняв за талию женщину. Ухмылка на его лице была такой же широкой, как и оскал дерущихся.

– Остановите их, – умоляюще произнесла Аннабель.

– Ничто не остановит этих двоих до тех пор, пока один из них не упадет на землю без сознания.

Аннабель огляделась в поисках чего-нибудь, чтобы бросить в дерущихся или хоть как-то привлечь их внимание. Ничего. Ни камней, ни досок, ни крепкой ветки. Братья, пошатываясь, разошлись, и Аннабель поняла, что нужно делать. Она бросилась на середину площадки, хотя раб пытался ее остановить, и оказалась недалеко от Ройса.

Он стоял, пошатываясь, и затряс головой, не веря своим глазам, когда увидел Аннабель. Девушка собралась с силами и с удовольствием ударила Ройса в пах коленкой, отчего тот согнулся в три погибели и схватил себя руками между ног.

– О Господи, женщина, – промычал он, прежде чем рухнуть на землю.

Видя, как он корчится от боли, Аннабель поняла, что какое-то время он еще пролежит, и перевела взгляд на Гордона. Тот отер свой окровавленный рот тыльной стороной ладони и улыбнулся.

– У кого ты этому научилась, Энни? – тяжело дыша, произнес он.

– У тебя.

– Спасибо, братишка, – раздался за ее спиной голос Ройса. – Когда в следующий раз приведешь с собой запасного игрока, предупреди.

Аннабель повернулась спиной к обоим и встретилась взглядом с чернокожим.

– Один из них лежит почти без сознания на земле, – сказала она.

– С этим не поспоришь, – согласился раб. Он оглядел стоящих вокруг людей. – Вечеринка окончена, ребята. Не думаю, что кому-то из вас захочется оказаться здесь, когда масса Ройс встанет на ноги.

Круг разорвался, и рабы, смеясь, направились к яслям, а отнюдь не к своим хижинам. Тот, кто отослал их по домам, вышел вперед, таща за собой женщину.

– Я Кларенс, миз Аннабель, а это – моя жена Пэтси. – Он подтолкнул женщину вперед. – Ройс сказал, что вы можете научить ее прислуживать леди. Я был бы вам очень благодарен за это.

Чернокожая женщина робко улыбнулась, а Аннабель посмотрела на Кларенса:

– Возможно, Пэтси думает по-другому.

Она улыбнулась Пэтси, и робкая улыбка женщины стала более широкой и открытой. На лужайке стояли две женщины, обладающие одинаковыми секретами, одинаковой силой. Не часто маленькой женщине удается поставить господина на колени.

Аннабель прошла мимо супружеской пары к большому дому. Она снова улыбнулась, когда услышала голос Гордона.

– Не будь таким простофилей, Ройс, – сказал он. – Ведь она нанесла ущерб твоей гордости. Только и всего.

– Самое время процитировать Бо. Ч-е-е-рт!

Аннабель тут же перестала улыбаться. Завтра этот негодный мальчишка будет читать Платона всю вторую половину дня.

Глава 7

Аннабель отложила в сторону садовые рукавицы. Она услышала, что по центральной аллее скачут всадники, и повернула голову. Пейтон и Гордон вернулись из Ричмонда.

Аннабель схватила отросток махровой розы.

– Ай! – тихо вскрикнула она.

Вытащив из пальца толстый шип, она поднесла руку ко рту, ощутив металлический привкус крови и песок на зубах. Гордон и Пейтон направили лошадей к конюшням.

Аннабель приподняла с затылка тяжелые локоны, тщетно пытаясь ощутить дуновение ветерка, и вновь принялась за обрезку роз. Она сосредоточилась на мирных звуках клонящегося к вечеру дня, стараясь унять растущее беспокойство. Девушка опасалась, что мирному существованию скоро придет конец. На газон перед ее глазами упала тень, и Аннабель подняла голову. – Это мог сделать садовник, Энни-детка.

Пейтон говорил спокойно, и все же Аннабель уловила в его голосе некоторое напряжение и заметила сдвинутые на переносице брови. Они смотрели друг на друга. Казалось, время остановилось, и даже воздух отяжелел под грузом грядущей беды.

Пейтон помог Аннабель подняться и обнял ее, а когда выпустил из объятий, Аннабель заметила стоящего рядом Гордона.

– Ты видел Карлайла? – спросила Аннабель, вытирая рукавом пот со лба.

– Нет, не видел, – ответил он. – Отряды милиции только начали прибывать в Ричмонд.

Аннабель кивнула, едва сдерживая слезы.

– Когда ты уезжаешь?

– Дня через два-три.

Девушка тяжело вздохнула.

– Будь любезна, зайди ко мне в кабинет перед обедом, – попросил Пейтон. – Нужно кое-что обсудить. Но прежде нам с Гордоном не мешало бы хорошенько помыться.

Аннабель изучала его красивое невозмутимое лицо. Совсем как у его старшего сына. Она сглотнула, стараясь прогнать подступающую к горлу тошноту.

– Как вы проголосовали? – спросила она.

– Я виргинец, Энни-детка. И проголосовал соответствующим образом.

Они все были уроженцами Виргинии, и Аннабель поняла то, о чем никто не сказал ни слова. Виргиния вышла из Союза.

Всю сознательную жизнь Аннабель знала свое место. Женщина должна сидеть дома, хранить очаг и воспитывать детей, а мужчина с присущей ему мудростью – править миром. Но дело в том, что мужчины вовсе не были мудрыми.

Она одна могла бы положить конец войне еще до наступления завтрашнего вечера. Джефферсон Дэвис с присущей ему мудростью призвал к обстрелу форта Саммер. Авраам Линкольн с присущей ему мудростью начал подтягивать к форту войска. Аннабель Холстон-Кинкейд с присущей ей мудростью, превосходящей мудрость мужчин, пригласила бы уважаемого мистера Дэвиса и уважаемого мистера Линкольна и вручила бы им пистолеты. Пусть стреляются. Более сильный победит. На том и закончится война. Тогда каждый второй сын вернется к матери целым и невредимым.

Но никто не спросил ее мнений.

Аннабель подняла с земли плетеную корзину и вошла в дом. Устало поднялась в свою комнату, поглощенная мыслями о Карлайле. Для него война уже началась. Она отдала бы свою правую руку за то, чтобы увидеть его еще раз и прижать к груди, прежде чем он отправится под пули. Но она не могла даже написать ему, потому что не знала, где он находится. Ей оставалось лишь молиться, чтобы он выжил. Только вряд ли это поможет. В конце концов, Бог тоже мужчина.

Войдя в свою комнату, она увидела Пэтси с ведром в руках.

– Ваша ванна готова, миз Аннабель, – сообщила Пэтси. – И вот ваше платье для обеда.

Аннабель кивнула, ставя корзину на пол рядом со своим бюро. Переехав в «Излучину», Аннабель начала понимать привлекательность образа жизни плантаторов, его легкость и свободу, которые являлись непосредственным результатом труда чернокожих мужчин, женщин и детей. Но ей до сих пор было не по себе, поскольку каждое ее желание предупреждалось.

Отношения с молчаливой и гордой Пэтси тревожили ее еще больше. Аннабель не хотела быть хозяйкой, а Пэтси – прислугой.

– Если вам еще что-нибудь понадобится, позвоните в колокольчик.

Аннабель повернулась к негритянке.

– Мистер Пейтон вернулся, – сказала Аннабель.

– Да, мэм.

Пэтси держалась с достоинством, и Аннабель относилась к ней с уважением, впрочем, как и к остальным слугам. Сегодня ей захотелось взять служанку за руку и задать ей тысячу вопросов. Поговорить с ней, поделиться своими женскими страхами. Но вместо этого она подняла с пола корзину и протянула негритянке.

– Я видела, ты сажала цветы перед своей хижиной вчера вечером, – сказал она. – Я подумала, может, ты захочешь взять несколько черенков роз. Они неплохо смотрелись бы в углу.

На симпатичном лице Пэтси отразилось удивление, но тут же исчезло.

– Спасибо, мэм.

– Пэтси, – мягко сказала Аннабель, – они уже здесь. Война, перемены…

– Миз Аннабель, поговорите с кем-нибудь еще, ведь я – рабыня.

– Ты женщина.

– И это мой тяжкий крест. Прежде чем я попала сюда, Кларенс говорил, что в «Излучине» белые господа не такие, как везде. Может, он и прав. Ведь худого я от них ничего не видела. Но это не изменит того, что уже случилось.

– А ты расскажешь, что случилось, если я попрошу тебя об этом?

– А вы попросите?

Аннабель медленно кивнула, почувствовав, что служанка немного смягчилась. На ее губах появилась еле заметная горькая улыбка.

– Я не боюсь умереть, потому что уже видела ад, и не боюсь войны. С Пэтси не может произойти ничего хуже того, что уже произошло. Вот все, что я хотела сказать.

– А могу я задать еще один вопрос?

Пэтси на мгновение задумалась, потом кивнула.

– Ты любишь своего мужа?

– Однажды белые господа решат продать одного из нас. – Пэтси судорожно сглотнула. – Что случится с разбитым сердцем, когда этот день настанет?

В комнате было жарко, но Аннабель вздрогнула, и по ее спине заструился холодный пот.

– Ты имеешь в виду мужа или детей? – прошептала она.

– Мой мальчик был от белого господина, – мрачно произнесла Пэтси. – Его миссус это очень не понравилось. Я не знаю, где мой ребенок, и никогда не найду его, начнется война или не начнется, дадут мне свободу или нет. Джонсон из «Ив» купил меня, а моего мальчика продали на Юг.

Аннабель знала, что такова реальность, но с самого детства не могла с ней смириться. И никогда не следовала общепринятым нормам.

– Пэтси, мне жаль, – произнесла девушка, – Это неправильно. Так же неправильно, как война.

– Да, мэм, неправильно. Но ваша жалость не поможет. Их взгляды встретились. Карие глаза смотрели в карие глаза, постепенно достигая понимания. Обе женщины испытывали одинаковое чувство любви и потерь, подчинение женщины власти мужчины.

– Можешь идти и приготовить обед своему мужу, – мягко сказала Аннабель. – Сегодня вечером мне больше ничего не понадобится.

Она смотрела вслед удаляющейся женщине. Пэтси шла, гордо распрямив плечи. Гордость – единственное, чего не смогли отобрать у нее белые господа. Солнце начало клониться к закату. Слышны были голоса рабов, возвращающихся с поля.

Аннабель подошла к окну и отодвинула занавески. Вечерний ветерок играл ее волосами. Девушка прислонилась плечом к оконной раме и прислушалась к звукам.

По полю устало двигалась армия. Армия босых мужчин, женщин и детей, одетых в штаны из грубой шерстяной ткани и платья из яркого ситца, вооруженных мотыгами и лопатами.

Аннабель остановилась у кабинета Пейтона, одернула платье и постучала в приоткрытую дверь. Пейтон пригласил ее войти, Джулз поприветствовал, открывая дверь.

Гордон поднялся с дивана.

– Ты выглядишь сегодня просто очаровательно, – сказал он с привычной галантностью. – Новое платье?

Аннабель помнила, как в недалеком прошлом радовалась новому платью с восемью оборками и кринолином, прыгала и хлопала в ладоши как ребенок, однако сейчас ей было все равно, как она одета.

Но в ответ на галантность она все же сделала книксен, кивнула и улыбнулась, после чего села в дамское кресло, единственное, на которое могла сесть в такой широкой юбке. Аннабель мысленно поблагодарила Джулза за предусмотрительность – ведь это он принес кресло из гостиной в библиотеку Пейтона, настоящее мужское царство.

– Бокал хереса?

Девушка посмотрела на Пейтона и задумалась. По мнению Карлайла, бурбон и другие напитки такого рода действовали успокаивающе. А именно в этом Аннабель сейчас и нуждалась.

– Да, пожалуй, немного хереса.

Джулз наполнил бокал и подал Аннабель. Девушка сделала глоток, внимательно наблюдая за Пейтоном.

Как обычно, его одежда выглядела безупречно, однако ванна не стерла с его лица следов усталости. Внезапно Аннабель осознала, что он уже далеко не молод, это особенно было видно сейчас, после событий последних трех недель. И девушка мысленно добавила его к списку мужчин, о которых необходимо заботиться и молиться.

Джулз снова наполнил бокал Пейтона бренди и вышел из кабинета. Аннабель бросила взгляд на Гордона, который вернулся на свое место и вытянул перед собой ноги. Казалось, все его внимание было сосредоточено на янтарной жидкости, налитой в бокал, который он держал в ладонях.

Пейтон облокотился бедром о стол и откашлялся.

– Энни, то, что я хочу обсудить с тобой, может показаться тебе бестактным, но у меня и в мыслях не было оскорблять тебя.

Аннабель резко подняла голову. В серых глазах Пейтона, обычно таких же непроницаемых, как и у Ройса, проглядывало беспокойство. Девушка подумала, что оно вызвано выходом из Союза, но когда Пейтон заговорил, ощутила страх. Сбитая с толку его словами, она лишь кивнула в ответ.

– В отличие от большинства девушек твоего возраста, – начал он, – ты обучалась наравне с братьями. Разбираешься в истории и политике, а женские добродетели отошли на второй план. Я не раз говорил твоему отцу, что он неправильно воспитывал тебя… – на лице Пейтона мелькнула улыбка, – или вообще не воспитывал… – Аннабель улыбнулась в ответ. – Но должен признать, что сейчас я ценю качества, которыми ты обладаешь. Они пригодятся тебе, когда наступят тяжелые времена.

Аннабель подумала, что мама наверняка перевернулась бы в гробу, услышав такое.

– А теперь не совсем деликатная часть разговора. – Пейтон глотнул бренди и поставил бокал на стол. – Вы с Ройсом подписали брачный контракт, согласно которому «Излучина» перейдет в твою собственность после моей смерти. Но я не собираюсь умирать в ближайшее время и, предвидя возникновение некоторых проблем, решил предпринять кое-какие меры, чтобы предотвратить их.

Аннабель повернулась к Гордону и почувствовала облегчение, когда он подмигнул, встретив ее взгляд. По крайней мере он знал, о чем идет речь, и при этом не был расстроен.

– Ты знаешь, что в Ричмонд я поехал как представитель Союза. Дэвис совершил большую глупость, допустив обстрел Саммера. Открыв огонь первым, он подтолкнул Линкольна к ответным действиям, которые могут последовать в любой момент. Но что произошло, то произошло, и нам придется с этим смириться. Для тех из нас, кто предпочел остаться в Союзе, все изменилось, когда Линкольн призвал Виргинию собирать войска для вторжения. Это не мятеж, это выход из состава Союза, то есть законное право каждого штата. Не мы инициаторы объединения, но мы не станем вооружать наших мужчин и собирать армию для того, чтобы напасть на соседние штаты только потому, что правда на их стороне. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Аннабель снова кивнула и сделала глоток хереса.

– Но это глобальная проблема, и она может быть решена только на поле боя. Однако меня больше волнует, что будет с «Излучиной» сейчас и потом, когда война покажет, кто был прав.

Аннабель обдумала слова Пейтона и ощутила тот же холодок, что и во время разговора с Пэтси. Так много проблем, так много разногласий… И вообще знал ли кто-нибудь, ради чего началась эта война? И имело ли это все какое-нибудь значение? Но она понимала опасения Пейтона.

– Слава, если мы победим, – тихо произнесла Аннабель. – И обвинение в государственной измене, если потерпим поражение.

– Я не увижу «Излучину» конфискованной наступающей армией, потому что проголосовал, как подсказывала мне совесть.

– Каким образом вы собираетесь этого избежать? – спросила Аннабель.

Пейтон встал, обогнул стол, открыл ящик и достал оттуда листок бумаги.

– Зарегистрировав этот документ, подписанный судьей Пизонтоном в тот день, когда ты вышла замуж за моего сына. Он датирован 1 апреля 1861 года. Это случилось задолго до Саммера, задолго до того, как я голосовал за выход из Союза. Если ты дашь мне свое согласие, заведомо зная, что твое новое имя станет известно каждому, кто заглянет в регистрационный журнал суда, я запишу этот документ на право собственности и тем самым сохраню «Излучину» для твоих будущих детей. – Он замолчал и остановил на Аннабель жесткий взгляд, такой же, как и у его старшего сына. – Ты разрешишь мне это сделать, Энни-детка?

Ошеломленная Аннабель почувствовала, что ей трудно дышать.

– А Ройс? – выдавила она. – Вы сказали об этом Ройсу?

Пейтон посмотрел на нее грустно и в то же время удивленно.

– Мы разговаривали в Ричмонде. Он счел решение весьма удовлетворительным.

– И при этом смеялся, как идиот, – вставил Гордон.

– А он упоминал рабов? Он не хочет их освободить? – спросила Аннабель, вспомнив свой разговор с Пэтси.

– Я хочу оставить за собой право владеть рабами и не собираюсь освобождать их накануне войны, – резко произнес Пейтон.

Аннабель напомнила себе, кем она является и как много дал этот человек ей и Бо. Но сейчас она вела себя как настоящая трусиха. Она была благодарна Пейтону за то, что он взвалил этот груз на свои плечи, освободив ее тем самым от моральной ответственности.

Пейтон положил документ на стол и, подойдя к окну, устремил взгляд в сгущающуюся темноту. Он долго стоял, не произнося ни слова, потом наконец заговорил:

– Что будет со стариками и детьми, если их сейчас освободить? Что будет с теми, кто работал в поле? Ведь они не обладают никакими другими навыками, у них нет ни земли, ни образования. – В голосе Пейтона слышалась печаль. – Северу они нужны не больше, чем иммигранты из Ирландии.

Аннабель думала, что знает Пейтона Кинкейда, но она ошиблась. Девушка почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

– Дядя Пейтон…

Пейтон обернулся.

– Дай мне закончить, – сказал он, протестующе махнув рукой. – Кто бы ни победил в этой войне, жизнь, как мы ее понимаем, закончилась. Если хочешь дать этим людям свободу, нужно брать на себя определенные обязательства, Энни. Ты рискуешь своей репутацией и их жизнями, обучая их. Пообещай мне, что ни один слуга не будет лишен крыши над головой. Что ты будешь кормить стариков и больных, даже если придется самой голодать. Будешь защищать их от этого белого мусора – патрульных. Это бремя, которого ты пыталась избегать до сегодняшнего дня. И все же оно ложится на плечи каждого южанина. Мои, моих сыновей, всех нас. Я дам им свободу, но только тогда, когда они будут к этому готовы.

– Я не знала, что вы к этому так относитесь, – произнесла Аннабель.

– За последние тридцать лет я мог сделать это в любой момент, но не сделал, – сказал Пейтон, взглянув на Гордона.

Аннабель тоже посмотрела на Гордона, но его обычно выразительное лицо было начисто лишено каких-либо эмоций.

Пейтон покачал головой, и уголок его рта слегка дрогнул.

– Не скрою, Кинкейды много грешили. В жилах каждого мулата, которого ты видишь в поместье, течет кровь Кинкейдов. Но в отличие от многих плантаторов мы не продаем плоть от плоти своей, и все же это не останавливало нас от увеличения численности своих рабов.

Кровь прилила к лицу Аннабель. Святые небеса, она, должно быть ослышалась. Ведь в благородном обществе даже при разговоре о пианино никогда не употреблялось слово «ножки», так как считалось, что оно слишком оскорбительно для женских ушей.

– Я шокировал тебя, Энни? – с металлом в голосе спросил Пейтон.

– Да, – пробормотала девушка, не в силах оторвать взгляд от своих рук, затянутых в перчатки.

– Если тебе интересно, Ройсу удалось избежать этого греха.

Аннабель закрыла глаза. Даже ее загрубевшие от работы в саду руки, прикрытые перчатками, показались ей непристойными. Идеальная жизнь в «Излучине» оказалась всего лишь иллюзией, за которой скрывалось множество проблем. Кто-то встал у нее за спиной, и на плечо ей легла чья-то тяжелая рука.

– Мне жаль, дочка, – мягко сказал Пейтон. – Слишком долго настоящая леди не удостаивала нашу семью своим присутствием. Но ты должна понять правду, если хочешь быть сильной. Самое ужасное, что я сделал в своей жизни, это продал одного из рабов «Излучины», и я уверен, что ни Бог, ни Ройс никогда не простят меня. – Он нежно похлопал девушку по плечу. – Я говорю тебе ужасные вещи, но ты должна их знать.

Аннабель накрыла руку Пейтона ладонью и посмотрела на Гордона, чье лицо стало вдруг белым как мел.

– Кого ты продал, отец?

Аннабель почувствовала, как напряглись мышцы Пейтона.

– Сейчас это не имеет значения.

– Имеет.

– Гордон…

– Это имеет значение, отец. Ты продал отца Клема, потому что мать заставила тебя! – Он вскочил на ноги. – Или это еще одна отвратительная сплетня, которую рассказывают рабы? Что якобы несчастный просто оказался не в том месте и не в то время. Именно тогда меня зачали, отец, или ты не знаешь?

Аннабель шумно выдохнула в тишине, которая и послужила Гордону ответом. Она сжала руку Пейтона и услышала, как он вздохнул.

– Я любил твою мать, – сказал Пейтон с болью в голосе.

– До чего же ты глуп, отец! – Гордон со стуком поставил свой бокал на стол.

Аннабель направилась было к нему, но Гордон повернулся и вышел из кабинета. Аннабель подумала о портрете, висящем в гостиной. Только что Гордон получил ответ на мучившую его тайну. Портрет висел в гостиной, потому что седовласый хозяин этого дома не переставал любить свою жену, несмотря на все грехи, которые Селеста совершила. Впервые за все время Аннабель поняла, что любовь может сделать жизнь счастливой, но может принести и много горя.

Пейтон вновь рассеянно похлопал девушку по плечу, а потом вернулся к окну и стоял там, сцепив руки за спиной. Аннабель посидела еще несколько минут, потом подошла к нему.

– И все же я кое-чего не понимаю, – тихо сказала она.

Пейтон опустил голову и посмотрел на девушку, подняв бровь.

Аннабель продолжала:

– Вы так сильно любите «Излучину». Почему же согласились отдать ее мне, особенно… ну, ведь условия Ройса – это не что иное, как взятка, чтобы я развелась с ним, и все же вы согласились, зная, что ваша семья потеряет поместье, если я приму эту взятку.

На губах Пейтона появилась странная улыбка.

– Энни-детка, люди нашего круга никогда не разводятся.

Аннабель подумала о его жене, которая живет неизвестно где, и ощутила любовь и жалость к этому уже немолодому мужчине.

– Теперь я тоже Кинкейд, как вы однажды сказали. Только мне не хватает смелости. – Пейтон как-то сразу сник, а Аннабель добавила: – Защитите «Излучину», узаконив ваши бумаги, когда вам будет угодно.

Пейтон кивнул.

– Но ты ведь не захочешь, чтобы ваш брак стал достоянием гласности?

– Я лишь прошу вас дать нам с Ройсом шанс найти в этом браке что-то помимо обязательств.

– Мы не хотели причинить тебе вреда. Я и твой отец. Надеюсь, ты понимаешь это, Энни.

– Я-то понимаю, а вот ваш сын не понимает. – Аннабель захотелось встать на цыпочки и поцеловать его в щеку, но она не сделала этого. Несмотря на то что он прикрывался своей гордостью как доспехами, сегодня он был слишком раним, чтобы Аннабель могла показать ему свою привязанность.

– Хотите, я прикажу принести вам ужин в кабинет? – спросила девушка.

Он кивнул. Аннабель уже была возле двери, когда услышала за спиной голос Пейтона.

– Спасибо, Энни-детка, – сказал он не оборачиваясь.

– Не стоит… отец.

Она подождала, пока его плечи распрямились, и тихонько закрыла за собой дверь.

Пейтон прислушался к удаляющимся шагам своей невестки. За окном царила тишина, нарушаемая лишь кваканьем лягушек, комариным писком, приглушенным плес ком волн о берег и вздохами ветра.

Совсем как в ту ночь, когда он впервые заглянул в глаза женщины, ставшей его второй женой. Тогда он устроил барбекю на лужайке перед домом, а эта женщина появилась под руку с мужчиной, конгрессменом из Луизианы. Но как только их взгляды встретились поверх тушки жарящегося на вертеле поросенка, он понял, что она должна принадлежать ему. Позднее он подумал, что это был всего лишь сиюминутный каприз, но красота незнакомки буквально поразила его – безупречная кожа цвета слоновой кости, блестящие черные волосы, губы, нежные как лепестки роз, и ее глаза… У Гордона были такие же темно-синие глаза. Дело было вовсе не в том, что Пейтон не мог забыть эту женщину. Он просто не мог позволить себе малодушия. Она подарила ему Гордона, зачатого от одного из ее многочисленных любовников, но отцом ему стал он, Пейтон. Он полюбил этого мальчика в тот самый момент, когда увидел его еще младенцем, завернутым в бледно-голубое одеяльце. Эта любовь заставила его солгать сегодня Гордону, и он был шокирован тем, что мальчик давно все знал.

Пейтон мог запугать Ройса разоблачением тайны, связанной с рождением Гордона, чтобы вынудить его заключить брак, на который он никогда не согласился бы по доброй воле. Но самого Гордона он ни за что не подверг бы прилюдному унижению. Ройс…

Пейтон вздохнул. Он связывал со своим старшим сыном много надежд, но ни одна из них не сбылась. Он очень хотел, чтобы Аннабель смогла достучаться до сердца Ройса. Бог свидетель, самому Пейтону это не удалось из-за показной гордости и холодности Ройса, которые сопровождали его взросление. Он не заслуживал прощения Ройса и не собирался просить о такой милости, но готов был пожертвовать всем, что имел, чтобы спасти сына от горького одиночества, которое испытал сам.

Аннабель… Шанс Ройса обрести счастье… если только война не убьет его.

Пейтон не сказал ничего, когда вошел Джулз. Он услышал знакомое шарканье слуги и звон стекла о серебряный поднос, когда тот собирал бокалы.

Джулз, его смуглый сводный брат, был подарен Пейтону общим отцом в его пятнадцатый день рождения.

Ему единственному Пейтон подписал вольную, но Джулз отказался.

Это была первая годовщина смерти Ребекки. Целый год Пейтон прятался от несчастья, своего крохи сына и обязанностей в «Излучине». Занятия политикой пришлись как нельзя кстати. Он не хотел быть губернатором, просто ему нужно было заполнить ноющую пустоту в душе. Пейтон был в шоке, узнав, насколько одиноким может быть человек.

Ему хотелось чувствовать себя в ладу с самим собой, а может, он искал чего-то большего – связи со своим непризнанным братом, которая смогла бы хоть немного растопить лед в его душе. Тогда он позвал Джулза в этот самый кабинет.

Ройс в тот момент только учился ходить. Малыш ковылял на своих маленьких пухлых ножках по ковру к Джулзу, протягивая к нему ручки.

Джулз посмотрел на вольную грамоту, потом на ребенка – а Ройс был очень красивым – и произнес:

– Вы не приехали вчера на первый день рождения мальчика.

Пейтон медленно опустил бумаги на стол.

– Я знаю. – Он проглотил постоянно возникающий в горле ком. Когда он полюбил Ребекку? Слишком поздно – вот все, что он знал. – Я не смог уехать вовремя.

Джулз фыркнул, и это была вполне естественная реакция на откровенную ложь. Чернокожий камердинер, который не служил камердинером уже в течение нескольких месяцев, наклонился и взял малыша на руки, не обращая внимания на грязный подгузник, распространяющий по комнате резкий запах.

Джулз понес мальчика к двери. Он уже взялся было за ручку, но потом обернулся:

– Приведите в дом жену, которая стала бы подходящей матерью мальчику, и я возьму эти бумаги. А до тех пор не уйду.

Но Пейтон привел Селесту.

И случилось так, что Джулз остался в «Излучине», а Селеста ее покинула.

Когда же он разглядел такую глубокую человечность своем чернокожем сводном брате? Сочетание уважения и любви, которое удерживало его здесь, хотя он мог стать свободным в любой момент…

Как его любовь к Ребекке и ненависть к Селесте, это озарение пришло слишком поздно и уже не имело никакой ценности. Но он не мог переступить через себя и, презрев условности, сказать Джулзу, как много он значил для него, – ведь Джулз видел то, чего не видели его собственные ослепшие от многочисленных потерь глаза.

Даже самые большие грехи начинаются с малого, и Пейтон убедился в этом на собственном опыте. Один поступок мало что значит. Из всех деяний и незначительных моментов, вместе взятых, складывается мозаика жизни. Или мозаика нации.