Вам посылка от судьбы

Получается, что привлекают меня мужчины просто странные. Чтобы сыпались неуместные шутки и не заканчивались попытки исковеркать моё имя, и по вечерам можно было наблюдать за тем, как слипаются во время просмотра фильма серые глаза, и чтобы приходилось перед выступлением судорожно замазывать красные точки на коже, оставшиеся от его щетины.

Пока музыканты готовятся к исполнению последней на сегодня песни я скептическим взглядом оглядываю собравшихся в зале: модные стрижки, электронные сигареты, яблочные гаджеты и выражение напыщенной интеллигентности на лицах. Всё это так по-столичному привлекательно со стороны и вместе с тем совершенно чуждо мне, только ради сцены научившейся приветливо улыбаться даже тогда, когда хочется послать всё к чертям.

Вот и сейчас я с нетерпением жду окончания концерта (кто бы сказал о подобном месяц назад — не поверила бы!), чтобы отправиться домой. Подвёрнутая позавчера щиколотка неприятно ноет, что только усугубляют ужасно неудобные туфли на высоком и тонком каблуке, и живот уже требовательно урчит, напоминая о сдуру пропущенном обеде и почти не тронутом завтраке.

Первые аккорды мелодии дают мне условный сигнал начинать, и глаза сами собой прикрываются на пару мгновений — так происходит каждый раз, когда исполняемая песня оказывается настолько близка мне, что её слова действуют как маленькие разряды тока, бьющие прицельно по нервным окончаниям. Эмоции скапливаются в солнечном сплетении сгустком искрящейся разноцветной энергии, разрастаются и вибрируют, медленно поднимаются выше и выше, чтобы вырваться наружу яркими потоками, вплетаясь в голос и придавая просто словам не простой смысл.

Нет ничего более волшебного, чем помогать людям почувствовать эти эмоции. Передавать им частичку себя и видеть отдачу в восторженных взглядах. Быть на одной волне, в одном ритме, в одном диапазоне испытываемых ощущений — будто заниматься сексом одновременно с целой толпой.

Артистов часто называют эгоцентричными, и не зря: невозможно подарить другим то, чего у тебя нет.

Наверное, именно поэтому я так мало пела о любви раньше, и так много пою о ней теперь. Без подготовки, без заранее подобранных костюмов, и даже без прежнего лёгкого волнения о том, как примет это публика. Кажется, будто новые песни рвутся прямиком из сердца, и у меня нет права держать их при себе.

Его я замечаю сразу, — издалека, по одному лишь силуэту, даже не дожидаясь мгновения, когда беглый луч света коснётся лица, — и не справляюсь с лёгкой дрожью в голосе. До сих пор волнуюсь, когда он рядом, и тоскливо ищу взглядом, если его рядом нет.

Валера же всегда появляется без предупреждения, на ходу придумывая какие-то отмазки и упрямо ссылаясь на обычные стечения обстоятельств. Хотя это, скорее, счастливые случайности — что вот уже целый месяц с моими концертами совпадают по датам все его выходные дни.

Желание скорее упорхнуть со сцены способствует тому, что с залом я прощаюсь всего лишь одной короткой, но крайне эффектной фразой. И так тороплюсь, что напрочь забываю о больной щиколотке, чуть не слетаю со ступенек кубарем и почти врезаюсь в него.

— Так, гражданочка, пытаемся скрыться от представителя правоохранительных органов? — довольно ухмыляется он, быстро сграбастав меня в объятия и чем-то щекоча спину.

— Тороплюсь оформлять явку с повинной!

— И что же вы умудрились натворить? — иронии в его голосе неожиданно столько, что меня охватывает искреннее возмущение.

— Связалась с плохой компанией? — задумчиво уточняю и отступаю на один шаг назад, внезапно натыкаясь взглядом на оказавшийся прямо между нами букет цветов. — Ой!

Я смущаюсь и до смешного нерешительно тяну руки к букету, — в красно-бордовых тонах, с единственно знакомыми мне среди общего великолепия розами, — и рефлекторно подношу его к лицу, чтобы вдохнуть насыщенный цветочный аромат. А Валера выглядит ещё более смущённым, чем я, воровато озирается по сторонам и тут же убирает освободившиеся ладони в карманы брюк.

— А это…? — спрашиваю тихонько, не зная, как правильно сформулировать свои мысли.

Он, конечно, потрясающий мужчина: заботливый, надёжный, ласковый. Но не романтик. Вот совсем!

— Это тебе! — заявляет бодро, только на меня до сих пор не смотрит, вынуждая испуганно перебирать в уме все возможные варианты происходящего, от самых нелепых до самых отвратительных.

Что-то натворил? Что-то собирается натворить?

— Спасибо! Но… почему?

— Просто прошёл уже месяц, — заметив моё недоумение, он ощутимо расслабляется и уже с настоящей весёлой улыбкой поясняет: — Ровно месяц.

Мне хочется хлопнуть себя по лбу ладонью и провалиться сквозь землю от стыда. Пожалуй, можно поспорить, кто ещё в нашей паре на самом деле не-романтик.

От неловкости у меня получается сбежать в «гримёрку», где огромное, в половину стены зеркало даёт возможность вдоволь полюбоваться и своими раскрасневшимся щеками, и дурной широкой улыбкой, последнее время не сходящей с моих губ дни напролёт.

Аккуратный с виду букет приятной тяжестью ощущается в руках, и я кручусь с ним из стороны в сторону, любуясь собственным до неприличия счастливым отражением. Потом смотрю с сомнением на кеды и джинсы, в которых приехала сюда, и сравниваю их с надетым для выступления облегающим платьем, запоздало задумываясь о том, что хочется всегда быть для него очень красивой.

Однако выхожу всё равно в пресловутых кедах, и даже в них слегка прихрамываю, стараясь делать это незаметно от Валеры, уже запретившего мне временно водить, чтобы не напрягать ногу.

Зато в его машине мне сразу бросаются в глаза насыпанные с горкой в подстаканник барбариски, и руки сразу же тянутся к ним, выпуская даже прекрасные цветы.

— Можно? — скромно хватаюсь за хвостик одного из фантиков и, только дождавшись согласного кивка, нагребаю уже целую ладонь. — Обожаю эти леденцы!

— У меня двоюродная тётя работает на кондитерской фабрике и раз в год дарит нам сразу несколько ящиков этой «гуманитарной помощи». Когда я маленьким был, мама их даже раздавала в пакетах учителям и врачам в знак благодарности, вместо дефицитных шоколадок.

Его отвлекает телефонный звонок, и я не успеваю рассказать, что именно так они и появлялись в моём доме: тёте приносили целый мешок, благодаря за очередной идеально наложенный шов для одного местного недоразумения, без её мастерства наверняка выглядевшего бы как сшитый из лоскутков Франкенштейн.

И когда моя золотая рыбка пала жертвой оставленного приоткрытым окна и наглого соседского кота, не побоявшегося пройтись за деликатесом по скользкому карнизу, мы с тётей стали хранить конфетки прямо в опустевшем круглом аквариуме.

— Так, на чём мы остановились? — встряхивает головой Валера, намеренно быстро заканчивая телефонный разговор и насмешливо наблюдая за тем, как я пытаюсь ответить ему, сдуру набив в рот сразу три леденца. — Ах точно! О сладком, благодарности и родственниках. Кстати, о последних: как насчёт того, чтобы через три недели провести выходные у моих родителей?

Я только открываю рот, как оказываюсь вынуждена его захлопнуть, чтобы не выронить один из леденцов. Поспешно начинаю разгрызать их, не жалея собственных зубов и возмущённо поглядывая на него, намеренно выбравшего самое неподходящее время для подобного разговора.

Знакомство с родителями это же, вроде, очень серьёзно. И приятно. И ответственно. Волнительно, страшно, как-то быстро и вообще — я наверняка совершенно им не понравлюсь!

Валера же будто слышит все мои мысли и самодовольно смеётся, при этом нежно поглаживая меня по коленке.

— Как хорошо, что ты согласна! — в пику его издевательскому тону я яростно мотаю головой и мычу, чем забавляю его ещё сильнее. — А то уж было решил, что ты начнёшь задавать разные вопросы и искать возможность соскочить.

— Я не могу! — вырывается из меня сразу же, как только конфеты оказываются перемолоты в порошок и наконец проглочены. — У меня же выступления по выходным!

— Эти числа свободны, я проверил.

— Но я… я… и что я там буду делать?

— Есть. Желательно всё, что будут предлагать, — этого вполне достаточно, чтобы понравиться маме, а папе априори нравятся все, кто нравится маме. Ничего сложного.

— А может быть… немного попозже? — прошу жалобно, хотя решительный настрой Валеры говорит о том, что переубедить его у меня уже не получится.

— Да расслабься ты, Рязань! — восклицает он как в прежние времена, но теперь это обращение вызывает не раздражение или желание устало закатить глаза, а новый виток нарастающей внутри тревоги. — Мои родители самые милые и добрые люди на свете.

— Так можем заедем просто на чай?

— Нет.

— Но почему?!

— Тогда ты не испытываешь достаточный уровень стресса от знакомства с ними.

— Валера!

— Лада!

Я скрещиваю руки на груди и намеренно громко недовольно пыхчу, то и дело срываясь и начиная нервно кусать губы. На эту детскую обиду он никак не реагирует, — а мог бы и сказать что-нибудь хорошее для разнообразия, — поэтому следующим шагом хватаю букет и демонстративно прижимаю вплотную к себе, хотя от смешения сразу нескольких цветочных ароматов, ударивших в нос, начинает подташнивать.

— Ну что, перекличку провели, теперь время заняться физкультурой? — ехидно интересуется он, паркуясь во дворе и исподтишка бросая на меня косые взгляды. Наверное, самое время повторить на бис прошлое «я не буду с тобой спать!», но вот себя мне наказывать совсем не хочется.

А его улыбка становится всё шире по мере того, как на моём лице отображаются муки сомнений. И уже выключив двигатель, Валера со смешком поясняет:

— Лифты сломаны, так что придётся идти пешком. А совсем не то, о чём ты сейчас подумала.

Вот в чём значительный недостаток современных высоток: это на пятый этаж старенькой панельки можно подняться и при этом запыхаться недостаточно для мыслей о необходимости составить завещание. А забраться на шестнадцатый — почти как прожить маленькую жизнь.

Мы, например, умудряемся помириться на четвёртом, страстно поцеловаться между седьмым и восьмым, постоять несколько минут, устало привалившись к стене, — к тринадцатому, чуть не поругаться ещё раз, когда он решает дотащить меня до квартиры на руках, заметив, как я прихрамываю, и уже вяло ковыряясь ключом в замочной скважине прийти к согласию, что жить нужно в своём доме.

Одноэтажном!

Вазы у нас не находится, поэтому букет занимает своё почётное место среди стола прямо в пятилитровой кастрюле. А Валера успевает приготовить для нас чай (комфортно тёплый для меня и черпак адского кипятка — для себя), усаживает на свои колени, перехватывает рукой за талию и щекочет мою шею дыханием.

— А вдруг твоим родителям не понравится, что я из Рязани? — тихонько озвучиваю один из наиболее волнующих меня вопросов, пользуясь возможностью не видеть сейчас его лица и меньше беситься из-за вечно возникающих на нём гримас.

Правда, его ухмылку я всё равно ощущаю, даже затылком.

— Ну хочешь, скажем им, что ты из Твери? — снисходительно предлагает он.

— Я же серьёзно!

— А если серьёзно, то я уверен, что им нравится Рязань, — мне стукнуть его хочется за этот наглый смех, но вместо этого я делаю несколько глотков чая и поудобнее устраиваюсь у него на коленях, как будто случайно ёрзая на них ровно до того момента, как начинаю ощущать его возбуждение.

И вообще, если он не переживает, то и мне нет смысла, верно? Может быть, его родители и правда милые и добрые, а характером он в соседа пошёл.

— И они нормально отнесутся к тому, что я певица?

— Смотря что им споёшь.

— Вот смешно тебе, да?

— Очень, — честно признаётся он и стискивает меня в объятиях так сильно, что аж дыхание перехватывает. — Поверь, всё будет отлично. Мои родители уже познали горечь разочарования в тот день, когда узнали, что я пошёл работать в ГИБДД, их уже ничем не проймёшь.

Его ладони ловко забираются под рубашку и ползут вверх, накрывая грудь, пока ошпаривающие следы от губ горят на шее.

— А ты очень хорошая и обязательно им понравишься, - шепчет он пылко. - Мне же понравилась.

***

Я предпочла довериться Валере и собственному везению, поэтому первую неделю категорически запретила себе думать и о грядущем знакомстве, и уж тем более о том, какое значение оно могло иметь для наших отношений.

Это в семнадцать перед тобой стоит выбор: перешагнуть через собственную нерешительность и сразу представить родителям мальчика, уже полгода таскающего твою сумку, или же ждать, когда они случайно вернутся домой пораньше и решат, что этот сомнительного вида патлатый тип залез ограбить вашу квартиру.

А будучи взрослым и самостоятельным человеком, вполне реально годами встречаться с кем-нибудь (или, как в нашем случае, полгода жить вместе), и словом не обмолвиться об этом своей семье.

Я вот, например, тянула несколько недель, прежде чем призналась тётушке, что найденная мной для проживания в столице отличная квартира идёт в комплекте с её ворчливым и прожорливым хозяином. И новость эта была встречена ею сначала с естественной настороженностью, а потом — с саркастичным «ну-ну», сопровождавшим мой рассказ о том, что он неприятный тип и вообще ещё пару дней, и я обязательно съеду.

Но у меня всё было намного проще: тётя обладала лёгким и весёлым нравом, родители и вовсе не участвовали в моей жизни, уже дольше пятнадцати лет разъезжая по странам бывшего СССР с сектой поклонения какому-то новому подобию самопровозглашенного Иисуса, а прежние отношения с парнями заканчивались по обоюдному согласию и с сохранением слабенького намёка на приятельское общение — то есть, встречаясь на улицах родного городка или в общих компаниях, никто из нас не скрежетал от злости зубами и не пытался устроить другому скандал на пустом месте.

Но у Валеры была какая-то загадочная ушедшая невеста, про которую я до сих пор ничего не знала и, признаваясь честно, боялась спрашивать.

И пусть она «ушедшая», но зато «невеста»!

Примерно такие мысли стали навязчиво крутиться у меня в голове к концу второй недели, заставляя чертовски нервничать и накручивать себя всё новыми бредовыми сюжетами, щедро подкидываемыми неуёмной фантазией.

И он, как назло, лишь подкармливал мою паранойю своими странными намёками, уклончивыми ответами и расплывчатыми формулировками, а ещё высказанными с подозрительно хитрой улыбкой обещаниями, что скоро я сама всё увижу.

Дата «икс» скромно и сдержанно отмечена в моём планере жирной красной точкой. И как только до неё остаётся меньше семи дней, меня охватывает такой мандраж, какого отродясь не испытывала ни перед выступлениями, ни перед экзаменами.

Сначала я сплю до обеда, закрываясь подушкой от звуков дрянного музыкального вкуса соседей или, — что многим лучше, — их перфоратора. А когда еле соскребаю себя в способную держаться вертикально кучку, то начинаю суетливо делать что угодно, лишь бы ни на мгновение не останавливаться и не оставлять время на «подумать».

Уже забив весь верхний ящик морозилки домашними пельменями, сегодня я решаю замахнуться на сладкие вареники и радуюсь тому, что завтра у меня будет выступление — потому что внезапно возникшая идея перекрасить стены лоджии в нежную лаванду уже всерьёз настораживает.

В магазин я выбегаю за творогом, а возвращаюсь обратно с двумя пакетами мало сочетающихся друг с другом продуктов и от души благодарю хрупкую блондинку, придержавшую для меня дверь подъезда. В лифт мы тоже заходим вместе, и выходим на одном этаже — я сначала делаю несколько шагов вслед за ней, принюхиваясь к потрясающему запаху её духов, и только потом одёргиваю себя и облегчённо выдыхаю, заметив огромную цифру «шестнадцать» на стене.

А потом начинает происходить что-то очень странное. Мне приходится поставить пакеты на пол, чтобы открыть ключами слегка заедающий в последнее время замок. Ногой сдвигаю их чуть ближе к придверному коврику, но девушка всё равно не проходит дальше по коридору: стоит рядом, как вкопанная, и смотрит на меня широко распахнутыми от изумления глазами.

Первый проблеск осознания ситуации приходит ко мне одновременно с тем, как взгляд натыкается на связку ключей в её руках. С точно таким же брелком-смайликом, как у Валеры.

— А вы кто? — спрашивает она прежде, чем я успеваю смущённо ойкнуть и отступить назад, испытывая желание как можно скорее сбежать отсюда.

— Я… — спотыкаюсь на нужной формулировке, откидывая пошлое «сожительница», лживое «квартиросъёмщица» и уже, видимо, не актуальное «девушка». Ключи выскальзывают из вспотевших ладоней и с грохотом падают на бетонный пол, и пока я поднимаю их, то вспоминаю один из самых первых наших с Валерой разговоров и бормочу сдавленно: — Я родственница. Из Рязани.

Причина того, что мне не удалось сразу же попасть в квартиру, оказывается вовсе не в моих кривых руках или заедающем замке. Просто дверь была закрыта изнутри, но после двух коротких щелчков распахивается настежь и на пороге появляется Валера, ещё одетый в форму с ослабленным и небрежно болтающимся на груди тёмным галстуком.

— Соня?! — произносит он осипшим голосом, растерянно глядя на девушку, уже поджавшую губы и, кажется, готовую разрыдаться.

Удивительно, но мне плакать совсем не хочется. Скорее тихонько прошмыгнуть обратно в лифт и пойти куда угодно, чтобы не наблюдать за разворачивающейся сейчас сценой, в которой чувствую огромную долю своей вины.

Надо было сидеть дома. Только не здесь, а в своём настоящем доме, в Рязани.

Я набираю полную грудь воздуха, чтобы выдать наигранно весёлое «ну, мне как раз уже пора!» и сбежать, но язык намертво приклеивается к нёбу, а ноги будто врастают в пол.

— Сонь, давай поговорим? — предлагает он, но девушка ничего не отвечает, очень резво разворачивается на тонких изящных каблучках и убегает сразу на лестницу.

На какое-то время я теряю Валеру из виду, — видимо, пока он поспешно обувается. Глупо хлопаю глазами, ощущая, как его ладони обхватывают мои плечи и легонько подталкивают меня ко входу в квартиру.

— Пожалуйста, подожди! — бросает он и убегает вслед за ней.

Дрожащими руками я собираю обратно в пакеты рассыпавшиеся по полу продукты, потом заношу их на кухню и раскладываю намеренно неторопливо, убеждая себя, что вот сейчас он вернётся и всё объяснит.

Ну или хотя бы расскажет, какого чёрта тут только что произошло и что мне теперь делать.

Просто сидеть и ждать невыносимо, поэтому я прохожусь по всей квартире и поливаю цветы на подоконниках, попутно смахивая попадающуюся на глаза пыль прямо ладонью. Бестолково слоняюсь из угла в угол, проклиная минутную стрелку часов, кажется, вообще переставшую двигаться.

У меня нет повода впадать в истерику: у каждого человека есть прошлое. Иногда неприятное, иногда — вот такое милое, очаровательное и пользующееся восхитительными духами.

У меня нет повода психовать первые десять, двадцать, тридцать минут. А по истечении сорока я резво тащу табурет в спальню и лезу доставать свой чемодан, роняю его на пол и с досадой смотрю на приличного размера трещину на светлом пластике.

Именно тогда меня наконец прорывает. Я реву белугой и быстро собираю свои вещи, успевшие переместиться в стоящий у него в спальне шкаф незаметно и естественно, вместе с тем, как я сменила раскладной диван в кабинете на его кровать.

Утираю слёзы прямо рукавом кофты и громко завываю, когда на нервах никак не могу понять, чью клетчатую рубашку кручу в руках. Время наконец оживает и начинает бежать вперёд, а я вспоминаю про сказанное напоследок «пожалуйста, подожди!» и понимаю, что адресовано это было наверняка не мне, а его невесте.

Через час я хватаюсь за телефон, собираясь написать ему что-нибудь сдержанное и очень взрослое, вроде «я поехала, ключи в почтовом ящике», но в последнее мгновение успеваю передумать и тороплюсь скорее покинуть квартиру, боясь встретиться с ним так же сильно, как недавно жаждала его возвращения.

Шквал творящихся внутри эмоций придаёт мне сил, помогая в одиночку справиться с жалобно хрустящим чемоданом и горой набитых какой-то чепухой пакетов, которые еле помещаются в багажник машины.

Уже выезжая со двора, тянусь включить навигатор и обнаруживаю, что забыла телефон на тумбочке в коридоре. Медлю, притормаживаю у обочины, смотрю расплывающимся из-за слёз взглядом на тот дом, который действительно считала «домом», и вопреки известной примете обещаю себе, что никогда больше туда не вернусь.

========== От судьбы не убежишь. Но попытаться, конечно, стоило. ==========

Если бы меня попросили рассказать необычные факты о себе, то я бы первым делом вспомнил, что от меня ушла невеста. Дважды.

Хотя нет, не так. Правильно будет сказать, что от меня ушли две невесты.

Одна — за месяц до назначенного дня свадьбы. Вторая — за неделю до того, как я собирался сделать ей предложение.

Наверняка бы нашлись те мужчины, кто похлопал меня по плечу и воскликнул с искренней радостью: «Повезло тебе, дружище! Судьба сама оградила от этого наказания!». Только вот везунчиком я себя совсем не чувствовал, а вот неудачником — постоянно.

Конечно, сам виноват. Сначала я отчаянно, всеми силами цеплялся за надежду, что Соня передумает и вернётся. Буквально за неделю до её ухода мы наконец получили ключи от квартиры и успели лишь один раз прийти туда и посмотреть на голые стены, в которых хотели вить семейное гнёздышко. Но — не сложилось.

Делал ремонт я уже в одиночестве, но всё равно красочно представлял себе на кухне — совместные ужины, перетекающие в долгие разговоры, в гостиной — вечерние нежности на диване под бормотание телевизора, в спальне — сладкий сон с возможностью просто протянуть руку и подмять под себя маленькое тёплое тельце.

А секс я не стал упоминать лишь потому, что планировал опробовать его в каждом более-менее подходящем для этого уголке квартиры.

Я даже выделил отдельную комнату под детскую, несмотря на опрометчивость и поспешность такого решения. Просто был уверен: главное действительно верить в то, что очень скоро это станет реальной частью моей жизни.

Настойчиво показывал судьбе, что уроки совершённых однажды ошибок я усвоил и повторять их больше не намерен. А значит пора бы мне уже отсыпать желанного и долгожданного счастья.

Впрочем, это тоже исключительно моя глупость — так долго не замечать, что мне уже всё выдали. И не только заслуженное, но ещё и с огромным таким авансом на будущее.

Мне ведь давно не пятнадцать, чтобы страдать от неопределённости и долго разбираться в своих чувствах, как будто всерьёз не догадываясь, от чего это сердце выскакивает из груди, стоит лишь перешагнуть порог квартиры и увидеть в коридоре встречающее меня чудо.

С возрастом подход к отношениям вообще становится значительно проще, вписываясь в элементарный алгоритм. Тебе или не нравится девушка, или нравится. И во втором случае имеет значение только то, можешь ли ты её получить.

Это, конечно, идеально упрощённая схема. В жизни же, помимо возможности чисто физической, зачастую включаются страсти по Достоевскому с его знаменитым «тварь я дрожащая или право имею?».

И самое обидное ведь то, что на Ладку я решился. Даже сказал бы «осмелился», потому что страх испоганить всё и просто отпугнуть её от себя был очень велик, а позволить ей уйти в свободное плавание в жестокой и опасной столице я бы уже не смог.

Наверное, потому и потерял бдительность, слишком легко заполучив желанный джек-пот.

Причём ломануться за Соней, ничего не объяснив Ладе, стало крайне дурной идеей — надо было засунуть в одно место проснувшееся вдруг благородство и подумать о том, как это будет выглядеть со стороны.

Ещё более поганым решением стало дать Ладе время, чтобы остыть, и не погнаться вслед за ней, увидев вишнёвую попку выезжающей со двора старушки-девятки.

Ну и эффектная коктейльная вишенка неверных поступков — не подключить все свои связи к её поискам сразу же, как обнаружил опустевшие полки с вещами и забытый ею телефон.

Почему-то я был уверен, что уже завтра вечером встречу её с выступления (благо, планер с расписанием так и остался висеть на холодильнике). Ну правда, разве моё мудачество стоит того, чтобы отказываться от своей мечты и сворачивать в сторону на полпути к успеху?

Кто бы знал, каких усилий мне стоило удержаться и не влезть со своей помощью. Порой зависал в утренней пробке и мысленно перебирал одного за другим знакомых, к кому мог обратиться с просьбой помочь юному таланту.

Но не стал, и ничуть не пожалел. Она отлично справлялась и без меня, а мне оставалось только безмерно гордиться ею.

Каково же моё удивление теперь, при виде заставленной барными стульями сцены, на которой абсолютно точно не планируется никакого выступления.

И когда остановленный мной официант подтверждает, что его отменили, — совсем отменили, а не перенесли на другое число, — у меня случается приступ панического отчаяния. На словах-то, конечно, легко было бросаться обещаниями найти её где угодно, а вот на практике это становится настоящей проблемой.

Поиски требуют времени. Пару дней, а то и неделю. И кто знает, во что она умудрится влипнуть за этот срок из-за моего распиздяйства и дебилизма?!

Возвращаюсь в машину на нервах, судорожно пролистываю список контактов, но перед необходимым мне знакомым из ФСБ на букву «Р» зависаю взглядом совсем на другом номере.

— Ма, а ты не хочешь сейчас прогуляться? — сходу спрашиваю я, нагло пропуская период обычных мамских нежностей.

— А я хочу? — скептически уточняет она и кричит так, что у меня уши закладывает: — Гриша! Натягивай штаны, ребёнок говорит, что мы мало дышим свежим воздухом!

До меня доносятся только отрывки бухтения отца, где отчётливо слышны слова «пенсия», «интересный матч» и «эта ваша столица». Но могу поспорить, что за время этой тирады он уже успел одеться и ещё минут пять будет ждать, пока мама посмотрит на термометр и выберет подходящую по температуре верхнюю одежду.

— А куда мы идём? — приходит она в себя, когда на заднем фоне уже скрипит тяжёлая железная дверь от подъезда.

— К тому дому, где живёт Светлана Павловна.

Светлана Павловна — это мой детский ангел-хранитель. Она же травматолог, с шутками да прибаутками накладывавшая мне швы, сращивающая сломанные кости и отправляющая на перевязку с очередным случайно полученным ожогом.

Когда я был совсем мелким, она придумывала для меня игру в терминатора, чтобы успокоить и приободрить; когда вырос до безголового и отчаянного подростка — ехидно подкалывала, только завидев снова сидящим к ней в очереди.

Но главное вовсе не это. А то, что Лада, если верить тщательно изученной мной отметке о прописке в её паспорте, последние четыре года проживала с ней в одном доме.

— И что же нам здесь нужно? — деловито интересуется мама, шыкнув на пытающегося что-то вставить отца.

— Да я ищу одну девушку…

— Валера! — возмущённо выдыхает она. — Ты же собирался к нам невесту привезти на эти выходные!

— Ну вот самое подходящее время, чтобы начать её искать!

— Гриша, повлияй на него, — судя по треску и копошению в динамике, телефон передаётся в руки отца, который без лишних предисловий, хорошо поставленным командным голосом гаркает: — Ищем кого? Рост, вес, возраст, особенные приметы?

Я слегка подвисаю, раздумывая над тем, подойдёт ли кусок ржавчины на левом боку за особенную примету, или для машины вроде той, что у Лады, это скорее везение — что он всего-то один.

— Машину ищем, сейчас продиктую номер. Надо посмотреть, не припаркована ли она около дома, а если у тебя будет возможность потом узнать, где…

Случайно услышанный до трепета знакомый голос заставляет меня резко замолкнуть. Я жадно прислушиваюсь к тому, что происходит вокруг моих родителей, и даже дышать на какое-то время забываю, когда мама выдаёт приветливое: «Здравствуй, Ладочка! Так давно тебя не видели!».

— Сын? — короткое покашливание заставляет меня встрепенуться и начать думать. Много, очень много думать, пытаясь сложить воедино порванную в мелкие клочья картинку у себя в голове.

— Спасибо, па, я уже всё узнал, — с облегчением выдыхаю, завожу двигатель и по указателям выворачиваю в сторону трассы, ведущей к моему родному городу. — Только передай трубку обратно маме.

Мне приходится ждать ещё несколько минут, пытаясь с расстояния в двести километров поймать знакомые и любимые интонации. Но ничего толком не получается, и мне становится противно от самого себя, и память услужливо подбрасывает те редкие моменты нашей совместной жизни, когда Лада была расстроена и подавлена, ведь в остальное время её голос всегда звучал громко и звонко, как колокольчик.

Не думал я, что так получится. Не знал! Но ведь лучше других усвоил, что незнание не освобождает от ответственности.

Сейчас главное, что мне удалось её найти. И осталось выяснить только несколько нюансов…

— Слушаю, — пропевает в трубку мама, тут же шикая «Гриша, за мной!».

— Ма, а расскажи-ка мне, пожалуйста, кто такая Моховцева Лада Борисовна?

***

Я успеваю не только продрогнуть насквозь, но и намертво примёрзнуть к обшарпанной деревянной скамейке, хотя сижу на ней всего-то минут двадцать. Зато мой раздражённый, злой, испуганный и взвинченный до предела вид моментально отпугивает и пытавшегося пристроиться тут на ночлежку бомжа, и компанию подростков с громко орущим из телефонов русским рэпом, от которого уши буквально сворачиваются от боли.

Впрочем, подростки мне ещё спасибо должны сказать: когда я приехал сюда к своим школьным друзьям отмечать выпуск из академии, Светлана Павловна разгоняла нас утром веником и змеиным шипением изящных матершинных оборотов, не оценив вынужденного раннего подъёма. Так что, можно сказать, я просто оказал молодёжи неоценимую услугу и заранее спас от страшного гнева этой воистину святой женщины.

Когда я гнал сюда, как сумасшедший, то надеялся эффектно упасть на одно колено у распахнувшийся передо мной двери в квартиру, протянуть огромный букет цветов, собранный в салоне по кодовой фразе «страшно накосячил», и долго говорить что-нибудь эмоциональное, бессвязное и очень романтичное.

Но вот незадача: дверь мне никто не открыл. Ни по звонку, ни по настойчивым пинкам ногой, ни по жалобному бормотанию о том, как сильно я раскаиваюсь в случившемся.

Предпочту списать очередной приступ моего идиотизма на последствия пережитого стресса, потому что выйти на улицу и посмотреть на окна догадался не сразу. Зато потом вздохнул облегчённо: никого не было дома.

А потом начал с ума сходить от тревоги: почему это в начале одиннадцатого никого нет дома?!

Не вынесший моего эмоционального накала и первых ноябрьских заморозков букет медленно загибался на заднем сиденьи машины, заготовки красивых речей давно покрылись инеем и стали казаться отвратительными, а мой боевой настрой уступил место меланхолии.

Именно тогда я и замечаю их: двух женщин, вывернувших из-за угла дома и тихо переговаривающихся друг с другом. В руках той, что старше, пластиковая коробочка с тортиком, а на лице той, что младше — вымученная и уставшая улыбка.

И я придвигаюсь к краю скамьи, чтобы спрятаться в неосвещённом участке, и жду их приближения.

— О, Валерка, а ты чего здесь? — Светлана Павловна начинает говорить первой, и я воспринимаю это как хороший знак. Потому что Ладка уже успела увидеть меня и просто резко остановилась, не став выкрикивать проклятия или бросаться с кулаками.

Она недоумённо переводит взгляд с меня на свою тётю и обратно, смешно хлопая длинными ресницами. Вот правда же — чудик. Милый, глазастый, очаровательный чудик.

— А я к племяннице вашей. Можно? — вообще-то мне хочется улыбнуться так, чтобы сердце этой золотой женщины дрогнуло на мгновение, но выходит скорее жалобно-умоляюще.

И, судя по тому, как внезапно сужаются её глаза, не остаётся сомнений: в голове Светланы Павловны любимый неудачник-пациент Валерка и мудак-псевдомосквич Валера уже соединились в одного человека.

А вот у Лады — пока что нет.

— Таааааак, — протягивает Светлана Павловна, угрожающе постукивая пальцами по пластиковой крышке торта. — Полчаса, а потом вернёшь мне ребёнка домой!

— Обязательно! — послушно киваю я и, еле дождавшись, когда же она зайдёт в подъезд, киваю ошарашенной Ладе на место рядом с собой: — Присядешь?

— Ну и что это за спектакль? — спрашивает она скептически, нехотя устраиваясь на противоположном крае скамейки, подальше от меня.

— Лаааад, — зову её, улыбаясь, но в ответ получаю только демонстративно скрещенные на груди руки и повыше задранный нос, без сомнения свидетельствующие о том, что быстро прощать меня она не намерена.

Ну и правильно, на самом-то деле. Я б себе ещё и врезал как следует.

— Помнишь, я рассказывал тебе, что у меня была невеста? — подобное начало истории её явно не впечатляет и мне на мгновение кажется, будто она вот-вот встанет и уйдёт, отчего начинаю говорить быстро и сбивчиво: — У неё был старший брат, Ваня. Работал вместе со мной в ГИБДД. Мы, конечно, не были друзьями — скорее, хорошими приятелями, — но человеком он был очень добрым и отзывчивым. А однажды, прошлым летом, у моих друзей случились неприятности, и я попросил Ваню им помочь, остановить машину на посту. Он согласился, попал под обстрел и погиб на месте.

Я делаю паузу, готовясь к следующему откровению, и перехватываю её настороженный и хмурый взгляд.

— В общем-то, именно так я и лишился невесты: Соня мне этого не простила и ушла. Да я и сам себя не простил, если честно. Когда это случилось, мы даже не поговорили толком, поэтому мне так важно было наконец объяснить ей всё и извиниться. Ведь я очень, очень сильно виноват. И за брата, и за то, что пообещал ждать её возвращения, а сам… влюбился в тебя.

Она вздрагивает и округляет свои глазищи, но стоит нам встретиться взглядами, как сразу же отворачивается и снова поспешно пытается сделать гордый и независимый вид, при этом больше напоминая надутого ребёнка.

Ирония в том, что я всегда пытался жить по совести, но всё равно умудрился попасть в ситуацию, где выглядел мерзавцем, с какой стороны не глянь. Не стал бы тогда помогать Ладе и звать её к себе — бросил бы на произвол судьбы такого светлого и чудесного человечка; удержался бы от неё на расстоянии и дождался Соню — обрёк бы нас на долгие попытки воскресить давно загнувшиеся отношения, от которых остались лишь приятные воспоминания.

Но и Соня не оценила моей честности, очень долго и эмоционально высказывая всё, что обо мне думает. А меня тянуло обнять её и сказать искреннее «спасибо». За то, что ушла. И за то, что вдруг появилась именно в такой важный, переломный момент моей жизни, позволив высказаться и скинуть груз вины с плеч, а ещё окончательно понять, что никогда не испытывал к ней таких же сильных чувств, как к Ладе.

Мы с Соней совсем не подходили друг другу, хоть и пытались наравне со многими выстраивать отношения на сплошных компромиссах. Ради неё ехали в шумную компанию, ради меня — оставались дома наедине. Ей планировали отпуск на море, мне — в горах. Её родителей навещали в официально-праздничной одежде под аккомпанемент классической музыки, к моим открывали дверь с ноги и ели жареную картошку прямо из выставленной на стол сковороды.

Так бы и протянули ещё десяток лет, играя в «тебе-мне» и не осознавая, что не имеем ничего «нашего».

А с чудиком всё было иначе. По-честному, без уступок, — и сразу очень хорошо. Словно откуда-то свыше нам с ней выдали одну общую жизнь на двоих, и оставалось только вовремя подобрать свою посылку от судьбы с обочины МКАД.

— Лаааад, прости меня, а? Я не хотел, чтобы всё так получилось, — осторожно, короткими рывками придвигаюсь к ней ближе, желая приобнять за талию. Но, перехватив её предупреждающий «убью иди покалечу!» взгляд, только шуточно тыкаю ей в бок локтем. — Я думал, что мы поговорим сегодня после твоего выступления, но не обнаружил там. И телефон ты бросила…

— Забыла, — бурчит она, поправляя меня.

— Забыла, — покорно соглашаюсь я и ёрзаю на скамье, хитростью оказываясь уже совсем рядом с ней. — Зато успел приехать сюда как раз вовремя и сорвать вам с тётей сладкую вечеринку в честь твоего долгожданного освобождения от меня.

— О, это просто репетиция. А вот завтра уже ожидаются шарики, музыка, трёхъярусный торт и минимум пятьдесят гостей, скандирующих «долой столичных зануд!», — огрызается Ладка, слегка ёжится под ветром и как-то странно, нерешительно косится в мою сторону.

Не уверен, что понимаю её правильно: распознание тонких женских намёков точно не входит в список моих способностей. Поэтому действую по наитию, крепко обхватываю руками, — чтобы не вырвалась, егоза такая, — и несколько раз целую в прохладный висок.

— Откуда ты вообще здесь взялся? — бормочет она растерянно, наконец расслабляясь и опуская голову мне на плечо.

И вот теперь начинается самое странное, нелепое и интересное!

— Ты веришь в судьбу?

— Валер, я серьёзно! Что здесь происходит? — я хитро улыбаюсь и прихватываю её губами за кончик носа, совсем ледяного на ощупь. Нужно бы и правда поторопиться с откровениями: не хватало ещё, чтобы она простыла.

— Сейчас я серьёзен, как никогда. Это точно судьба, Лад! Она очень сильно постаралась, чтобы мы сейчас здесь оказались. Видишь тот дом? — я показываю на исписанный уродливыми граффити угол, виднеющийся прямо с того места, где мы сидим.

— И? — хмурится она, до сих пор ничего не понимая.

— Там я родился.

— Как?

— И вырос, кстати, тоже.

— Подожди! — она аж подпрыгивает на месте от возмущения и потирает ушибленный о мой подбородок лоб. — То есть ты тоже из Рязани? Но дразнил меня этим столько времени?!

— Почему сразу дразнил? Это были комплименты!

— И ничего мне не сказал?

— А ты и не спросила, сразу записала меня в коренные москвичи. И зачем мне было тебя разочаровывать? — пожимаю я плечами. — Думал, потом ты и сама догадаешься.

— И как бы я догадалась?

— По акценту.

— Нет у тебя никакого акцента!

— Пропал, наверное, — после этого замечания я получаю от неё яростный тычок под рёбра и нервно смеюсь. Потому что дальше нас ждёт более интересная часть истории. — Но у тебя прописка по этому адресу всего-то пару лет, и я был уверен, что ты переехала сюда уже после того, как я перебрался учиться в Москву, поэтому мы не знакомы.

— Так это просто прописка. Я живу здесь вместе с тётей уже чёрт знает сколько!

— И ты знаешь, кто у вас участковый?

— Конечно! Григорий Дмитриевич!

— А фамилия его как?

— Коршунов.

— А моя?

Лада шумно выдыхает и смотрит на меня как на пришельца, испуганно-недоверчивым взглядом. Впрочем, всего пару часов назад, выслушивая рассказы мамы, я вряд ли выглядел многим лучше, до последнего утверждая, что всего этого просто не может быть.

— Подожди… получается, что это твоя мама помогла нам с этой квартирой? И ты и есть тот самый постоянный пациент моей тёти?

— Увы, это действительно я, — подобная формулировка заставляет меня смутиться и вспомнить, какие только прозвища мне не придумывали из-за этого в детстве. Благо, я всегда был вспыльчивым и драчливым, и только поэтому ни одно из них так и не прижилось.

— Не может быть! — крутит она головой и кусает губы, видимо, сосредоточенно пытаясь усвоить полученную информацию. — Не может быть. Я ведь должна была тебя узнать! Я же тебя, получается, сотни раз видела!

— Конечно! Помнишь, в соседнем дворе мне кирпичом затылок рассекло? А тебя ещё просили сбегать сначала за помощью к своей тёте, а потом маму мою позвать?

— Случай тот помню, — её голос звучит растерянно, а пальцы пробегаются по моей шее, зарываются в волосы и ощупывают затылок, пока не находят еле заметную борозду одного из немногих оставшихся заметными шрамов. — Но тебя не помню. Совсем не помню, — жалобно добавляет она.

— И я тебя тоже! То есть, я в курсе, конечно, что у Светланы Павловны племянница есть, но даже имени твоего никогда не знал. Подумаешь, сидела в углу её кабинета или крутилась под ногами какая-то мелкая девчонка, — я ведь уже взрослый был, поэтому и внимания на тебя не обращал.

— Взрослый? Это не ты ли разбил окно в травмпункте, когда перебрасывался с другом только что снятым гипсом? — ехидно уточняет она и я понимаю, что попал. Потому что уровень стыда от альбома с голыми детскими фотографиями или от маминых милых историй из моего детства не идёт ни в какое сравнение с тем, что может рассказать обо мне её тётя.

— Это была нелепая случайность! — заявляю уверенно и смотрю на неё с тем же самым невинным взглядом, с которым объяснялся со взрослыми после того случая. К счастью, на тот момент мне было уже шестнадцать, поэтому родители даже не ругались, просто сходу сказав, чтобы я сам придумывал, как буду исправлять содеянное.

Но, к сожалению, мне было уже шестнадцать, поэтому в глазах папы-полицейского и мамы-учителя я окончательно стал выглядеть пропащей бестолковщиной.

— А ты подсидела моего друга на месте ведущего школьных концертов, между прочим! — быстро нашёлся я, используя то единственное, малоубедительное, что мог предъявить ей.

— Никого я не подсиживала! Он сам подрался перед новогодними праздниками и не смог выступать. А ты, получается, даже на сцене меня не заметил? — судя по интонации, резко ставшей прохладной и напряжённой, её этот факт задевает даже сильнее, чем мой дурной побег вслед за Соней.

— А я тебя на сцене тогда и не видел ни разу, — вынужден честно признаться я. — Это я поставил другу те синяки, из-за которых его не пустили быть ведущим. Мы поспорили по совсем дурному поводу, слово за слово и вот… подрались. А потом из солидарности с ним я прогуливал все школьные праздники вплоть до выпуска.

Лада закатывает глаза и качает головой, — ну хоть пальцем у виска не крутит, несмотря на то, что для этого есть достаточно причин.

Я же беру её ладонь в свою, подношу к губам на мгновение, и говорю восторженным шёпотом:

— Ты только представь, как долго судьба пыталась нас с тобой свести. Почти десяток лет мы жили в соседних дворах, учились в одной школе, бывали друг у друга дома, общались с родителями друг друга — имели сотни точек соприкосновения, и всё равно умудрялись ничего не замечать, пока не встретились в многомиллионной Москве. Это же настоящее чудо!

— Просто в детстве ты был таким придурком, что я с тобой точно ничего общего иметь бы не захотела! — её ворчливый, до сих пор слегка обиженный тон идёт вразрез с тем, как ласково поглаживает меня по голове, ероша волосы, маленькая ладошка.

— Можно подумать, с тех пор я сильно изменился.

— И то верно, — соглашается она и наконец широко улыбается, перехватывая мой возмущённо-недовольный взгляд. Могла и поспорить для приличия!

Я обнимаю её крепко и прижимаю всё ближе к себе, и сам придвигаюсь вплотную, не оставляя между нами ни миллиметра свободного расстояния. Волнуюсь сильнее, чем подростком — тогда я был обычным самоуверенным раздолбаем, — и ощутимее, чем полтора месяца назад, когда ещё не понимал, какую на самом деле ценность она имеет для меня.

Мы только начинаем целоваться, как я вспоминаю про лежащее у себя во внутреннем кармане куртки помолвочное кольцо и, кажется, сквозь несколько слоёв ткани ощущаю исходящий от него жар.

— Коршунов, полчаса прошло! Сейчас матери твоей позвоню! — кричит Светлана Павловна, высунувшись из окна, и у меня не остаётся сомнений, что она специально выжидала, чтобы испортить нам такой момент.

— Может лучше папе? — откликаюсь я, нехотя отрываясь от Ладки и прижимая её, хихикающую, к своей груди.

Кто бы только знал, как же отпускать её от себя не хочется!

— И ему тоже позвоню! — заверяет Светлана Павловна и скрывается в недрах квартиры, снова оставляя нас в относительном уединении строгого надзора сразу нескольких подглядывающих с балконов пенсионерок.

Семейная жизнь у нас точно будет весёлой. Порой — даже слишком.

— Есть ещё что-нибудь, о чём ты мне наврал? — спрашивает Лада и, заметив мой порыв высказаться, быстро исправляется сама: — Или просто умолчал.

— Разве что твоя машина отремонтирована чуть больше, чем я тебе сказал.

— Ой, да я знаю, — отмахивается она, — я вообще-то иногда заглядываю под капот!

— Серьёзно?

— Омыватель залить, — от её деловитого тона меня прорывает на смех. И только тогда замечаю, что изо рта вырываются маленькие облачка пара, и взволнованно оглядываю надетую на ней курточку, уж больно тонкую на вид.

— А на тортик вы с тётей меня не позовёте? Жрать хочется жуть как! - признаюсь смущённо, откровенно давя на жалость. Ведь у меня есть ещё одно важное дело, которое совершенно не хочется откладывать на потом.

— Пойдём, — кивает она, быстро закатывая глаза и пытаясь сдержать улыбку.

Я выхватываю кольцо из кармана, крепко сжимаю его в ладони, делаю глубокий вдох и решительно иду к знакомому с детства подъезду.

Спасибо тебе, Судьба!

А дальше я сам.