Ваше Сиятельство #9

Глава 19 Честная Глория

— Граф, я понимаю, ты человек — высшей степени необычный и в моем понимании даже невозможный, но я — императрица. Почему ты думаешь, будто я должна быть откровенна с тобой, вдобавок откровенна во всех твоих вопросах? Ты же не собираешься спрашивать меня лишь о том, что и так лежит на поверхности. Тебя интересует лишь то, что касается меня и скрыто от других. А раз так, то я желаю это скрыть, — нахмурившись произнесла Глория, ее пальцы беспокойно перебирали газетные листы на столе.

— Разумеется, мои вопросы коснутся скрытого, и они будут прямыми и острыми. Но я знаю, ты ответишь на них честно. По крайней мере, на большинство из них. Честно потому, что ты — умная женщина и понимаешь, что если пошла игра в открытую, то нет смысла прятать все карты, иначе просто не состоится сама игра. А тебе эта игра очень важна, иначе не предавала такой большой значимости моей предполагаемой миссии в Семицарствие и теперь, в Британию. Сейчас ты не хуже меня понимаешь, кто окажется в проигравших, если я не получу всей правды. Вот как раз с этого я и начну, — докурив сигарету я выбросил ее в открытое окно. — Вопрос первый. Я понимаю, что ты, будучи в прошлом герцогиней Ричмонд все еще хранишь память о Британии, до сих пор имеешь интересы там и обширные связи в самых верхах при британском императоре, дни которого сочтены. Но ты — Наша Императрица! — я повысил голос при последних словах. — Все последние годы ты вместе Филофеем правила нашим государством. Неужели более чем за двадцать лет Россия не стала тебе роднее, чем далекая Британия⁈ Твой теперь дом здесь! Причем дом гораздо более богатый, высокий и щедрый, чем тот, что остался на землях Коварного Альбиона! Разве не разумнее ратовать за интересы своей же империи, чем подыгрывать интересам наших врагов⁈ Вот что мне непонятно. Непонятная твоя неразумная позиция. Непонятны мотивы, почему ты поступаешь именно так. Это непонятно вдвойне, потому что я вижу: ты — очень умная женщина, но при этом совершаешь неразумные поступки.

— Какой сладкий комплимент, граф! — Глория оперлась на столешницу, пронзительно глядя на меня. Сейчас она казалась совершенно другой женщиной, не той потрясенной и слегка растерянной дамой, которой она была после явления Перуна и моих откровений. Сейчас в ней проснулась львица, и я почувствовал, что вторгнулся на ее территорию. — Только поправлю: я не подыгрываю интересам британской короны! Я лишь борюсь за свои собственные интересы! Они для меня — самое важное. До сих пор, я всеми силами боролась за интересы моего Эдуарда. Он должен был стать наследником Филофея, и император к этому склонялся до самого недавнего времени. Однако здесь я проиграла госпоже Анне Станиславовне, — имя первой жены императора Глория произнесла с нескрываемой неприязнью. — Хотя ты не можешь этого знать, граф. Ты еще слишком молод, чтобы помнить, тем более знать, что происходило в Багряном дворце двадцать лет назад. Не можешь даже представить, как трудно мне было не оказаться на вторых ролях, не превратиться в женщину во дворце, с которой император просто спит. Когда я появилась в Москве меня ненавидели почти все! Я была здесь чужой! Как у вас говориться: была белой вороной. За моей спиной смеялись над моим русским языком, смеялись над тем, как я веду себя за столом и даже над моими платьями: при дворах в России и Британии разная мода. Разумеется, никто не отваживался забавляться надо мной вслух при мне, но я знала, что происходит. Тебе это может показаться мелочью, но для молодой герцогини Ричмонд, которая не привыкла к подобному отношению. Это не было мелочью — для меня это было огромной болью.

Она отошла от стола, бросила на меня взгляд и продолжила:

— Слушай меня дальше! Это тебе будет особо интересно! Почти все влиятельные князья при дворе: тот же Ковалевский, Лапин, Трубецкой, многие другие видели во мне врага. Они приложили много стараний, чтобы Филофей снова вернул внимание на Анну Станиславовну и поскорее остыл ко мне. Однако я — не слабая женщина и могу постоять за себя. Даже в юные годы в Лондоне, в Бирмингеме или Манчестере не мог усомниться в моей силе и стойкости. На моей родной земле не меньше хищников чем в России, и я росла среди них. В первые же годы я смогла сыграть на противоречиях Жанны Платоновны — я про двоюродную сестру моего Филофея — и Анны Станиславовны. Я сыграла на противоречиях князей и скоро вышло так, что Козельский, Урочеев и кое-кто другой в этом противостоянии оказались на моей стороне. Я стала покровительствовать им силой власти императрицы, они меня всячески поддерживать при дворе.

Расхаживая по залу, она рассказывала свою историю дальше. Рассказывала ее явным желанием донести до меня свою правду. Многое из этой истории я знал: слышал от Ольги, самого Ковалевского, от мамы и отца, других людей вхожих во дворец. Многого не знал. Но как бы ни было, история тогда еще юной императрицы предстала для меня в ином свете. Теперь многие мотивы Глории и происходящее вокруг нее становилось ясным. Я начал понимать, почему Россия не стала для нее домом в глубоком смысле, и почему вокруг этой явно неглупой женщины собрались силы, представлявшимися мне враждебными нашей стране. На самом деле эти силы не были враждебны, они лишь преследовали свои собственные интересы: кто думал о еще большем обогащении, кто о большей власти, кто под покровительством императрицы сводил счеты с бывшими противниками. Не могу сказать, что история, рассказанная сейчас Глорией, оправдывала ее в моих глазах, но я больше не видел в ней ярого врага нашего Отечества, но видел человека обозленного, руководствующего личными обидами.

— Все, что делала ты, заключалось лишь потакании интересам того же Козельского, Урочеева, британских промышленников и британской разведки. Почему же ты за все время ни разу не попыталась сделать то, что было бы на пользу нашему государству? — спросил я, когда она замолчала.

— Елецкий… — Глория остановилась в одном шаге от меня, ее хищный взгляд остановился моем лице. — Я не потакала, а всего лишь не мешала, если для меня, то было выгодно. И насчет будто я ничего не попыталась сделать в интересах Российской империи ты очень заблуждаешься. В первый же год, как я стала императрицей был издан указ о средиземноморских проливах, который регулировал прохождение наших и британских судов. Затем указ о таможенных правилах, указ о столичных стандартах и новых транспортных мерах. Все они были полезны для империи. Они были разработаны по моей инициативе и поданы Филофею. Я многое хотела изменить в этой, тогда еще чужой для меня стране. Однако, почти все эти указы были отклонены благодаря стараниями князей Лапина и Трегубова, граф Мизерского — они были особо враждебны ко мне в то время. Перед Филофеем они настояли на том, что указ о Средиземноморских проливах проводит лишь британские интересы и идет во вред Российским. Хотя на деле он был полезен для Москвы и для Лондона, потому как там по договоренности с маркизом Этвудом готовился аналогичный указ, касавшийся западно-балтийских проливов. В те годы между Москвой и Лондоном имелось потепление в отношениях, и мой брак с Филофеем должен был сблизить наши империи, снять те огромные противоречия, которые накопились из-за предыдущих войн и вражды, но кое-кто из важных людей в Москве, ратующих за интересы отечества, не позволил появиться этим важным указам. Да, я после этого расправилась с Трегубовым и Мизерским. Только Лапин ушел от моего наказания, хотя вина его в том противодействии моим стараниям не слишком велика. Однако, мои изначальные договоренности с Лондоном, полезные так же для Москвы были нарушены стараниями этих людей. И после этого я потеряла интерес делать что-либо полезное для империи. Если угодно, я юная дама, еще не слишком искушенная в политике и дворцовых интригах, банально обиделась. С тех пор для меня остались лишь мои интересы и интересы некоторых близких мне людей. Кстати, самый серьезный удар по моим интересам нанес именно ты, граф Елецкий! Удар неожиданный и роковой! Я говорю о том дне, когда ты отдал документы из кабинета князя Козельского, не мне, а царевичу. Тогда я думала, что ты — лишь незначительная фигура в происходящем. Просто мальчишка, обладающий большим магическим талантом, который, увы, служит не мне. Лишь позже я поняла, что твоя роль была куда более серьезная. Ты, граф, уничтожил главное для меня: мою надежду, что престол все-таки займет мой сын.

Императрица замолчала, сердито глядя на меня. Может быть она ожидала, что я сейчас проникнусь трагизмом той ситуации и начну извиняться, но я тоже молчал. Тогда Глория продолжила:

— У меня есть причины ненавидеть тебя больше, чем всех князей, противостоявших мне, вместе взятых. Но знаешь, что странно… Ненависти к тебе у меня нет. Скорее, наоборот.

— Послушай, дорогая. Все, что ты делала, ты делала как раз из-за той самой ненависти, выросшей из первоначальных обид, непонимания и неприятия тебя в первое время как императрицы, — сказал я, взяв ее руку, которая сейчас была холодной и твердой. — Научись прощать. Тогда в твою душу вернется покой. Ты запуталась в самой себе, запуталась в стремлении понять, что тебе самой нужно на самом деле и в чем твои истинные интересы. Говорю это тебе не как двадцатилетний мальчишка, но как Астерий. Ты думаешь, если бы Эдуард взошел на престол, то от этого стало бы легче тебе или ему? Нет, Глория. От этого проиграли бы все. Ты сама прекрасно знаешь, что он стал бы не столь хорошим правителем, каким станет Денис. Взойдя на престол, Эдуард получил бы огромное число проблем, которые он не смог бы решить без поддержки самых властных людей империи. И ты прекрасно понимаешь, что этой поддержки бы не было. Твой сын мог бы повторить твой же путь: от неприятия к обидам и ненависти. Ненависти ко всем: тем, кто ему не помог; тем, кто служит не так, как императору того хотелось бы; по большому счету ненависти ко всей империи, которой он правит. Разве ты желаешь ему этого? Ты желаешь сделать его несчастным и спутать клубком огромных имперских проблем?

— Уже нет. Я это сама начала понимать в последнее время. Ты думаешь, я так легко сдалась после случая с князем Козельским? Я не сдалась. Я лишь вовремя поняла, что при нынешнем состоянии дел в империи Эдуарду лучше уйти в тень. Считай, что я сама освободила путь к престолу для почитаемого тобой Дениса Филофеевича. Ведь я знаю, какие у тебя с ним любезные отношения. Что в общем-то странно, если учесть, что между вами была дочь князя Ковалевского, — она усмехнулась, будто сказанным пыталась задеть меня.

— В таком случае, ты поступила очень разумно. Если бы борьба за престол обострилась, пострадали бы все. Тогда такой вопрос, ваше величество: зачем тебе таблички Святой Истории Панди? Ты же знаешь, что они не просто древняя реликвия. Эти тексты должны указать путь к Хранилищу Знаний — месту куда стремиться герцог Уэйн, представляя интересы Британии. Туда же с не меньшим желанием и настойчивостью стремятся некоторые люди, представляющие интересы России. Поначалу я думал, что ты, озаботившись поискам этих табличек, просто подыгрываешь Уэйну, но теперь понимаю, что ты представляешь какую-то третью силу, — говоря это, я понимал, что Глория скорее всего не ответит на этот вопрос, а если ответит, то вряд ли честно.

Но императрица ответила:

— С чего ты взял, Елецкий, что знания древних может искать только этот старый маразматик Уэйн? В Британии много иных сил, заинтересованных в этом. Здоровье принца Чарльза становится хуже, и все может повернуться так, что и в Лондоне начнется борьба за престол, который может скоро опустеть. Герцог Уэйн — мой враг, — Глория повернулась к окнам, выходящим на запад и будто где-то там, за зеленью дворцового сада увидела того самого Энтони Уэйна. — Этот мерзавец мой враг гораздо больше, чем ты! — ее взгляд метнулся ко мне. Неожиданно, она рассмеялась и добавила: — Чем был ты, в тот день, когда передал папки Козельского Денису Филофеевичу!

Я тоже улыбнулся. У императрицы имелось чувство юмора, правда несколько своеобразное.

— В сложившейся ситуации твой друг — маркиз Луис Этвуд? — догадался я. — Ты с ним встречалась в последней поездке на Кипр, когда пыталась оттянуть назначение наследника Филофеем Алексеевичем. Насколько я знаю, маркиз Этвуд устроил нам провокации на Бермудах с нашими кораблями и в целом отметился многими агрессивными высказываниями относительно России.

— Луис не устраивал провокацию на Бермудах, — с раздражением ответила Глория. — Он узнал о ней, когда этот акт уже свершился. И высказался по этому поводу так, что из его слов можно было подумать, будто он эти события одобряет и даже их финансировал. Однако, в политике как внешней, так и внутренней слова далеко не всегда отражают настоящие мысли и отношение к проблеме, о которой говорится. Когда я только готовилась стать второй женой Филофея, Луис возлагал большие надежды на мой брак. Он всерьез рассчитывал потепление отношений между нашими странами и писал об этом — можешь посмотреть исторические хроники Эшшела. Однако эти высказывания при дворе императора ему потом поставили в упрек. В нашей политике слишком поменялось направление ветра. Сейчас полезнее говорить другое, не то что было разумным говорить раньше. Пока так нужно.

— Скажи мне, дорогая, этот Луис, он был твоим любовником, когда ты была еще герцогиней Ричмонд? — я понимал, насколько опасен мой вопрос. Львица сейчас вполне могла броситься на меня. Но мне иногда нравится нажимать на болезненные точки дам, имеющих подобный характер. Это может как разозлить их, так и сделать еще откровеннее.

— Какая наглость! Елецкий! — Глория подскочила ко мне, ее губы на миг сжались, и она выдохнула: — Да как ты смеешь⁈

— Разве это не так? Мы же откровенны друг с другом, — я обнял ее и привлек к себе. Решительно, так что она почувствовала силу моих рук.

— Это не твое дело! Это вообще не имеет отношения к нашему разговору! — она попыталась вырваться.

— Успокойтесь, ваше величество! Я просто спросил. Вопрос почти невинный. У нас же с тобой особые отношения, да? Та ненависть ко мне, которой ты была полна в день нашего первого знакомства по коммуникатору, осталась в прошлом. Что пришло на смену ей? — я провел ладонью по ее спине вниз, к ее выпуклым округлостям. — Серьезные разговоры и разговоры о политике — это хорошо, но их не грех разбавить отвлеченными эмоциями. Так скажешь? Мне интересно, угадал я или нет.

— Это не твое дело! Но если для тебя это так важно, то да, — она разжала мои руки. —

На пару минут наступило молчание. Глория, поправляя платье отошла к шкафу. Я достал коробочку «Никольских», но все-таки отбросил желание закурить, и мысленно вернулся к нашему разговору. Вспоминал сказанное ей, одновременно постарался вспомнить, какие еще вопросы я желал для себя прояснить в этом очень важном разговоре.

— Скажи мне, эти таблички, которые с историей Панди, лично тебе они зачем? — спросил я, все еще вертя в руках коробочку «Никольских». — Ведь, чтобы добраться до Хранилища Знаний, помимо них еще очень много чего нужно. Все это очень полезно для империи в целом. Знания древних могут вывести науку и технику на новый уровень. Только еще раз повторю: все это — большое дело имперское. Но из твоих слов я понял, что дела империи после обиды на князей тебя не слишком волнуют. Теперь для тебя имеют значение только личные интересы.

— Елецкий, ты без сомнений очень хороший маг, но недальновидный политик, — ответила она, возвращаясь ко мне. — Любая вещь, из тех, что открывают дорогу в древний тайник — это прежде всего очень серьезный капитал, разумеется, не денежный, но политический — капитал на основе будущего потенциала развития. И он же, возможно, предмет торга в борьбе за власть как здесь в России, так в Британии. Причем в Лондоне весомость этих вещиц, как политического аргумента намного выше. Герцог Уэйн захватил таблички с древними текстами и, насколько я знаю, у тебя же он позаимствовал некие свидетельства Лагура… Бхурма, — Глория произнесла название похищенных у меня пластин неверно, но я стал ее исправлять. — Уэйн старается вовсе не во славу Британии, он старается для себя и еще кое-каких людей, метящих на престол в случае смерти Чарльза. И мне кажется, в свете последних событий вокруг престола в Лондоне, смерть принца неизбежна, а дни императора сочтены.

— Значит, для тебя эти вещи не что иное, как часть политического капитала и предмет торга, — произнес я, несколько удивленный, что Глория идет со мной на откровения гораздо охотнее, чем я ожидал.

— Все верно, — она кивнула. — У разных людей может быть разное отношение к этим реликвиям: для ученого — это историческая и научная ценность, для политика — это весомый аргумент в борьбе за власть. Указание на способность обрести древние секреты и изменить мир.

— Логично, — согласился я, удивляясь, что мне самому в голову не пришло именно такое приложение скрытой силы древних реликвий. — Только здесь, в России этот аргумент в борьбе за власть не имеет смысла. Скоро на престол взойдет Денис Филофеевич и все вопросы о власти будут окончательно сняты. Какой смысл тебе хлопотать о табличках истории Панди? Лишь для того, чтобы вручить их маркизу Этвуду в знак?..

— Дальше ни слова! Ты хочешь обидеть меня? Пока я не собираюсь передавать эти таблички никому. Я — императрица и не служу никому. Они стали бы моим личным политическим капиталом. Я знаю, что тексты на бронзовых пластинах, которые были у тебя перевести невозможно, единственный путь к тайнику древних могут указать только индийские таблички. Получив их я могла бы единолично держать доступ к тайне древних или делать вид, что держу ее, — Глория замолчала, снова повернулась к окнам, выходящим на запад, и после долгой паузы сказала. — Когда на престо взойдет Денис мне не будет здесь места. Я не собираюсь ждать старость просто сидя в Багряном дворце. Мне ничего иного не остается, как вернуться в Лондон. Разумеется, не сразу. Но очень возможно я туда вернусь.

— Уж не в качестве ли супруги Этвуда Луиса — будущего императора Британии? — догадался я.

— Будет видно, граф. Я и так излишне откровенна с тобой. Эти откровения я позволяю не просто так. Ты обязан мне помочь. Тем более, после того, что я узнала, такая помощь тебе по силам, — с уверенностью сказала императрица.

Что за напасть: я пришел в этот мир, чтобы помочь Артемиде. Затем оказалось, что я помогаю Лето. Потом Гера взяла с меня обещание, что я помогу ей. И вот теперь императрица Глория: по ее мнению, я тоже должен ей помочь.

— Послушай, дорогая, ты же понимаешь… Если я добуду, например, те же самые таблички Истории Панди, то они останутся здесь. Их будет ждать Денис Филофеевич. Я однозначно на стороне цесаревича, на стороне нашего Отечества. В отличие от тебя для меня важнее наши имперские интересы, чем личные. Извини, если это обидно слышать, но это так. И ты без сомнений понимаешь, что это так. Мне непонятно, откуда у тебя уверенность, будто я отдам таблички тебе, если смогу их добыть, — сказал я, старясь прояснить один их главных вопросов в странной позиции Глории.

— Ты отдашь их мне, — императрица подошла ко мне, неожиданно прижалась и поцеловала меня в губы. — Знаешь, почему? — в темных глазах Глории мелькнуло лукавство.