Вдоль белой полосы

Вдоль белой полосы Яна Перепечина

Пролог

Памяти наших ушедших друзей

Вы всегда с нами

Май 1994 года

Агата с трудом дождалась вечера, когда родители сели у телевизора, а она смогла уйти в свою комнату так, чтобы никто ничего не заподозрил, и достать толстую тетрадь. Дневник она не вела. Пробовала лет в одиннадцать-двенадцать, да быстро забросила. Всерьёз писать о школьных проблемах показалось смешным и неинтересным, а ничего важного и увлекательного в её жизни не происходило. Школа обычная и школа искусств — вот и вся жизнь. Утром уроки, потом бегом домой, чтобы переодеться, быстро съесть что-нибудь, взять сумку — и на танцы. Не на дискотеку, конечно. А на занятия хореографического отделения школы искусств. Домой она приползала без сил и уже в темноте, борясь со сном, делала уроки и падала в кровать, чтобы утром опять идти в школу. И о чём писать?

Но сейчас ей было просто необходимо высказаться. Только поделиться не с кем. Подруги у неё были, разумеется. Но про Никиту она никогда и никому не рассказывала. Сама не знала почему. Словно было между ними что-то особенно ценное и хрупкое, что она боялась сломать неосторожным движением или даже словом. Хотя ничего и не было на самом-то деле. Вернее, с её-то сороны как раз было. Но не с его. И всё равно она не чувствовала себя готовой хоть кого-то посвятить в то, что ощущала вот уже шесть лет.

Агата взяла ручку, открыла тетрадь, но записать так ничего и не смогла. Вместо этого она забралась на письменный стол, стоявший около окна, распахнула одну из створок и стала смотреть на город. Далеко внизу разговаривали люди, шуршали покрышками машины, изредка лаяли собаки, которых хозяева вывели на вечернюю прогулку. На глаза выступили слёзы, город в розово-сиреневой дымке закачался, стал расплываться и терять привычные очертания. Наконец слёзы пролились сквозь ресницы и заструились по щекам вниз. Где найти силы, чтобы жить дальше, Агата не знала.

Часть 1. Глава 1. Конец света.

Вдоль белой полосы.

И заступить нельзя.

Вдоль белой полосы.

За ней мои друзья.

Я к ним шагнуть хочу -

И не могу.

Вдоль белой полосы

Одна бегу.

Июнь 1993 года

— Отсюда видно все семь высоток, — сказала мама, когда Агата в восхищении замерла возле окна. — Вон, смотри, там, левее, МГУ. Поступишь туда, натянем канат, и будешь по прямой с ветерком добираться, — пошутила она. Агата улыбнулась, всё ещё глядя вниз и вдаль, туда, где расстилалась перед ней июньская Москва.

Казалось бы, ну что там — семнадцатый этаж? Но их новый дом стоял на небольшом возвышении, вокруг него только девятиэтажки. Поэтому и вид такой потрясающий: как на ладони весёлая, разнежившаяся под тёплым вечерним солнцем столица. А на горизонте да, права мама, все семь высоток. Дух захватывает.

Агата любила природу, безлюдье и тишину, но и родной город, шумный и густо населённый, тоже. Он казался ей очень красивым и живым, а ещё тёплым, уютным и безопасным. Во всяком случае, сейчас, летним светлым вечером. Потому что бывали, конечно, и другие вечера, мрачные и холодные, пугающие темнотой и разбитыми или просто неработающими фонарями.

Но теперь было лето, были длинные дни, только что закончившийся учебный год, и предстоящие каникулы. А впереди одиннадцатый класс, подготовка к поступлению в институт и… Никита… Сейчас ей пятнадцать, и она ещё школьница. Но через год станет студенткой. И лет ей будет уже шестнадцать с половиной. Вот тогда… Тогда она наберётся смелости и решится. Обязательно. А может, он и сам разглядит её. Всё-таки она вроде бы начала наконец хорошеть и превращаться из нескладного подростка во вполне симпатичную девушку. Во всяком случае, подружки убеждают её именно в этом. Или лукавят по доброте душевной? Ах, как бы узнать…

С ребятами-то Агата по-прежнему в исключительно дружеских отношениях. Правда, никаких других она и сама не хочет. Начало завязываться что-то похожее на симпатию с Максом из параллельного класса. Но ничего из этого не вышло. Да и как могло выйти, когда у неё в сердце, в голове и даже перед мысленным взором только один человек едва ли не круглосуточно? Во сне и то приходит.

Когда ей было двенадцать, дачная подружка Люба по секрету открыла ей «страшно редкий» и «ужасно точный» способ узнать суженого. Для этого нужно было насчитать сто красных машин и одну белую. С белыми проблем не возникло, на их улице таких имелось аж две. Но вот красных в те годы, когда автомобили имелись далеко не в каждой семье, в их скромном дачном кооперативе было мало. Они с Любой набирали необходимую сотню аж несколько недель. Агата втайне подозревала, что считали они в том числе и одни и те же машины, то приезжающие на дачу, то уезжающие обратно в город. Но Любе говорить об этом не стала, да и от себя эту здравую мысль гнала. Потому что дождаться осени, чтобы начать считать уже в Москве, где красных машин, конечно, было гораздо больше. она не смогла бы. Да и кто из девчонок смог бы? Как ждать, если не терпится узнать, кто он, её суженый?

Когда заветная сотня была, наконец, насчитана, Люба торжественно сообщила:

— А теперь ночью тебе приснится твой будущий муж.

— Прямо этой? — обмерла от счастья Агата.

— Этой, — кивнула Люба, но потом немного подумала и милосердно добавила: — Или на вторую или третью ночь.

— А если не приснится? — заинтересовалась любознательная Агата и сама же ответила себе и подруге: — Значит, где-то мы ошиблись. Может, обсчитались, например.

— Да, я тоже так думаю, — серьёзно согласилась с ней Люба.

Спать Агата легла возбуждённая и немного испуганная: а ну как и правда ошиблась и суженый не приснится. Или всё же во второй или даже третий раз увиденные машины всё же не в счёт? Но ещё больше её испугала мысль, явившаяся, когда она уже засыпала, на границе сна и яви.

— А что если приснится не он? — пробормотала вслух Агата.

— Что, Агашенька? — спросила бабушка, с которой они спали в одной комнате.

— Ничего-ничего, бабуля, — Агата постаралась унять забившееся от страшной мысли сердце. Никто другой ей был не нужен. — Спокойной ночи.

— И тебе тоже, моя сладкая. И тебе, — сонно пожелала бабушка.

Агата, постаралась успокоиться, недолго поразглядывала тёмные тени на дощатом потолке и вскоре заснула.

Утром из сладкого крепкого сна она вынырнула мгновенно и тут же счастливо улыбнулась. Приснился. Именно он. Уже под утро, но всё же приснился. Значит, не ошибается она. Теперь осталось только дождаться. И она непременно дождётся.

Подружка Люба, единственная, кто догадывался о чувствах Агаты, прибежала ещё до завтрака и возбуждённо прошептала:

— Ну?!

— Да, — только и выдохнула Агата.

— А мне нет, — расстроилась Люба. — Я думала, может, мы плохо считали. Но раз тебе приснился, значит, дело не в этом. Неужели я замуж не выйду?

— Обязательно выйдешь, — утешила её Агата. Может, ты просто крепко спала…

— Ты посмотри, какие у них разговоры! — не то удивилась, не то возмутилась бабушка и скомандовала: — А ну мыть руки и за стол. Рано вам ещё о женихах думать.

Девчонки покраснели, прыснули в ладони и побежали к умывальнику. Люба уже забыла о гадании и думала только о вкусных блинчиках. Агата брызнула в неё водой и отпрыгнула в сторону. Обе засмеялись и вприпрыжку помчались на кухню. День обещал быть солнечным и тёплым, а жизнь — прекрасной.

Если бы маленькой Агате сказали, что дети могут полюбить в десять лет, она бы ни за что не поверила. Она была очень разумным и начитанным ребёнком и по книжкам знала, что любовь есть, но понимала, что это чувство не детское. Нет, конечно, многие влюбляются и раньше, чуть ли не в яслях. Но разве это настоящая любовь? И это тоже понимала не по годам серьёзная Агата. Но сама она в десять лет умудрилась полюбить по-настоящему. И, как ни удивительно, всегда, даже тогда, в самом начале, знала, что это то самое, редкое, что даётся не всем. А ей вот далось. В десять лет.

Это рано, конечно, потому что тяжело маленькому ещё, в общем-то, человеку любить. Почти непосильно. Но как там? Господь не даёт того, что нам не по силам? Если так, то Он не ошибся. Ей любить Никиту оказалось по силам. Тяжело. Но по силам.

Почему-то Агата совершенно не помнила, как увидела Никиту впервые. Но точно знала, что уже в первое лето любила его. Как только они оказались соседями по даче, как только встретились, поговорили — всё, жизнь её по ощущениям самой Агаты оказалась предрешена. Звучало это, конечно, как понимала уже почти взрослая, пятнадцатилетняя, Агата, несколько пафосно. Но было правдой. Теперь, по прошествии шести лет, она считала, что может с уверенностью говорить об этом.

Знакомство их было совсем-совсем обычным. Ничего особенного. Всего лишь соседи по даче. Никакой романтики, о которой так грезят девочки-подростки. Но для Агаты это ровным счётом ничего не значило. Потому что она обмирала, только видя Никиту. И никакие особенные обстоятельства ей были не нужны. Сколько раз она тайком смотрела из-за куста смородины, который рос на границе их участков, как он идёт по дорожке от дома к хозблоку. Высокий, светловолосый… Просто идёт. И всё. А она смотрела и сердце с ума сходило от любви. В десять лет.

Как зарождается любовь? В какой момент? Никто не знает. А тот, кто говорит, что знает, — обманывает. Или окружающих, или сам себя. Только Господь знает. Но молчит. Ибо "тайна сия велика есть". И каждый сам с этой самой любовью должен разобраться. И полюбить сам. Или не суметь. А уж разлюбить-то и вовсе по собственному желанию невозможно. Вот и Агата не смогла. Хотя, если уж честно, и не хотела. Совсем.

И жизнь её с тех пор делилась на лето и всё остальное. Лето начиналось в мае, когда открывали дачный сезон. Агата приезжала и ровно, спокойно здоровалась со всеми соседями и с Никитой тоже. Хотя бедное её сердце то просто растекалось, будто мармелад на солнце, то сжималось, как высохшая раскрытая сосновая шишка, напитавшаяся дождевой водой. Но Агата старательно делала вид, что ей совершенно всё равно, кто живёт по соседству. Тем более, что строгие её бабушки, чем старше становилась Агата, тем решительнее запрещали ей гулять с Никитой.

Он этого, конечно, не знал. И часто звал соседку вместе покататься на великах, или поплавать в их пруду, или поиграть в вышибалы. Объяснялось это просто: Никита всегда был очень приветливым и добрым. Ему было жаль маленькую соседку, которая много помогала родным и мало гуляла. Вот он и звал её на прогулку. Только симпатия и жалость. И ничего больше. Но ей и этого хватало тогда.

Так Агата и росла, живя и дыша полной грудью только летом, когда Никита был поблизости, и впадая в странное состояние ожидания и оцепенения зимой.

Однажды, Агате тогда было тринадцать лет, Никита в очередной раз позвал её купаться, а она стояла напротив него и лепетала:

— Я не могу. Мне нельзя.

Никита смотрел на неё весёлыми серыми глазами и всё никак не мог понять, почему это. И она не знала, как ему объяснить, что ей запрещают гулять с ним. Она была уже довольно взрослая и понимала, о чём думают её бабушки и почему не разрешают уходить или уезжать далеко от дома вместе с Никитой. Они считали, что девочке, даже уже девушке неприлично вот так запросто гулять с девятнадцатилетним юношей. Её славные, добрые, консервативные бабушки. Они мыслили ещё категориями «прилично — неприлично». И Агата, воспитанная на мировой классике, их понимала. Она вообще всех всегда понимала. Но объяснить Никите это не могла — не хотелось оскорблять его этим запретом. И Агата беспомощно повторяла:

— Я не могу. Мне нельзя.

Никита стоял очень близко, опершись на свой велосипед, и смотрел на неё озадаченно. А потом сказал:

— Понятно. Прости меня. Вот ведь привязался к тебе. Ну, нельзя — значит, нельзя. Тогда, может, через недельку?

Агата поняла, чем он объяснил себе её отказ, и тут же вспыхнула. Никита, как ей показалось, тоже покраснел и начал рассказывать о чём-то незначащем и забавном, явно стараясь сгладить впервые омрачившую их безмятежные соседские отношения неловкость.

Иногда Агате всё же разрешали пойти погулять с Никитой. Правда, при условии, что с ними отправится ещё и её младшая сестра Кира. Конечно, Агата, которая вообще-то сестру любила и брала её с собой почти везде, была не слишком рада такому сопровождению. Зато так она могла пусть и изредка, но всё же видеть Никиту не только на расстоянии нескольких метров или и вовсе через забор.

Как-то раз они отправились на дачное озеро купаться. Было пасмурно и жарко. Но Кира, по указанию бабушек и без особого желания принявшая на себя роль дуэньи, в воду не полезла и стояла под деревом, обхватив обеими руками полотенца, которые повесили на неё. А Никита и Агата со смехом ринулись в озеро, обдавая брызгами заросли осоки, и быстро поплыли на другой берег. Тогда Агате уже исполнилось четырнадцать, и им было интересно вместе. Во всяком случае, они наперегонки сплавали на другую сторону озера и не спеша вернулись обратно, а Никита всё не говорил о том, что ему пора домой. Агата же плыла в метре от него, медленно, словно во сне, раздвигая плотную коричневую воду и желая только одного: быть рядом с ним вечно. Если для этого ей пришлось бы превратиться в какую-нибудь русалку или даже лягушку, то она без колебаний согласилась бы на любое обличье и на любое условие. В этот момент она понимала Андерсоновскую Русалочку и жалела её всем своим нестерпимо ноющим и одновременно разрывающимся от счастья девичьим сердцем. О чём думал в это время Никита, она, конечно, не знала. Зато видела его мокрые волосы, капли воды на лбу и щеках, тёплую улыбку и внимание, с которым он слушал её и отвечал ей, и была счастлива.

Разговаривая, они поплыли вдоль длинного озера, не обращая внимания на начавшийся дождь. Краем глаза Агата видела, как семилетняя её сестра стоит, прижав к груди полотенца, под чёрной ольхой. Она понимала, что той грустно, а, может быть, и страшно одной на безлюдном берегу под начинающимся дождём и низким серым небом, но не могла, никак не могла повернуть обратно. И крикнуть Кире, чтобы та шла домой, тоже не могла. Ведь это означало бы перебить, разрушить то незримое, но отчётливо ощущаемое, что возникло между ними с Никитой.

Они ещё долго плавали и разговаривали о чём-то незначащем, и ей казалось, что никогда ничего лучше не случалось в её четырнадцатилетней жизни.

А потом на озеро прибежала мама Никиты и стала громко звать их и требовать, чтобы они немедленно выбирались на берег. Как она ругала их тогда! Кричала что-то о грозе, молнии, высокой электропроводности воды. А они с Никитой быстро вытирались, украдкой переглядывались и улыбались друг другу. И Агате всё казалось, что это не просто так, что и она ему если и не нравится, то хотя бы интересна. Ведь он-то ей не просто нравился. К тому моменту она уже четыре года безнадёжно обожала его.

С озера они шли следом за Кларой Петровной, мамой Никиты, которая, не переставая, ворчала. Агате хотелось, чтобы дома их были ещё очень далеко и чтобы они долго-долго шли до них пусть и под аккомпанемент усиливающегося дождя и недовольного монолога. Но, разумеется, дошли они быстро, а около дома их уже ждала не менее рассерженная бабушка Агаты.

Подойдя к своей калитке, Никита оглянулся, подмигнул Агате, а её бабушке сказал:

— Мария Евгеньевна, не ругайте, пожалуйста, Агату. Это я виноват, не сообразил, что дождь скоро начнётся. Вот мы и уплыли далеко.

Бабушка сразу же успокоилась. Никиту любила вся улица. И она не была исключением. Он нравился ей своей серьёзностью, трогательной постоянной заботой о родителях, многочисленными мужскими умениями, которые вполне подходили под определение «золотые руки», и безотказностью и готовностью помочь.

— Не буду, не буду, Никита. Не переживай. — Она улыбнулась соседу, мягко подтолкнула внучку в спину и закрыла за собой калитку.

Агата взлетела вверх по лестнице в их с сестрой комнату и уже стянула с себя мокрый сарафан, когда в приоткрытую дверь услышала, как внизу, на первом этаже, одна её бабушка сказала другой:

— Вот бы Никита Агату нашу дождался. До чего ж парень хорош! Лучше и не пожелаешь.

— Маленькая она пока, — вздохнула вторая бабушка, — не дождётся он. До её восемнадцатилетия ещё четыре года. Да и рано в восемнадцать замуж выходить. А он старше её на шесть лет. Да такого парня наверняка и осаждают уже… Нет, не дождётся, — снова вздохнула она.

Агата, доставая из шкафа сухое платье, заметила, как дрожат у неё руки. Неужели она не успеет? Неужели Никита женится раньше? Но ведь он только что заступился за неё! Он не хотел, чтобы её ругали! Он…

Агата прижала платье к себе и закрыла глаза. Только бы поскорее вырасти!

Май 1994 года

Но она не успела. Жизнь её рухнула в одночасье.

В ту весну Агате уже было шестнадцать с половиной лет. Она заканчивала школу и собиралась поступать в институт. Удивительное время, когда перед тобой вся жизнь, а позади только детство. Взрослые люди сказали бы «целое детство» или даже «всё детство» и никогда не «только детство». Но в шестнадцать лет, пусть даже и с половиной, никто не думает такими категориями. Для шестнадцатилетних детство, словно старая кожа для змеи, ненужное и мешающее жить прошлое. Его, как эту самую кожу, они торопятся сбросить и тут же забыть о нём. Просто они ещё ничего не знают, эти шестнадцатилетние. И Агата тоже не знала.

Ей нужно было поступать в институт, а она могла думать только об одном: вот приедет на дачу, а там — он. И он увидит, наконец, что она выросла, что она уже девушка и, может быть, посмотрит на неё не как на славную маленькую соседку.

Это была невероятная весна: весна-предвкушение, весна-ожидание, весна-надежда. В общем, такая весна, которая случается хоть раз в жизни, наверное, у каждого. И погода соответствовала: прозрачный весенний воздух днём прогревался, а к вечеру остывал, клубился туманами, придавая звукам и запахам весны пронзительную эфемерность и призрачность.

В первое воскресенье мая папа вернулся с дачи, куда ездил для того, чтобы проветрить после зимы дом и отвезти вещи. В следующие выходные они собирались поехать туда уже всей семьёй. Открывать сезон, как это называлось у них.

Был тихий вечер начала мая. Уходящее за все семь высоток солнце лилось в окно их кухни на семнадцатом этаже. Папа и мама сидели за столом, а Агата мыла посуду после ужина. Новостей у папы было много. За зиму с их дачными соседями чего только не произошло. Папа рассказывал и рассказывал. Агата с мамой слушали и слушали. А потом папа между делом сообщил:

— А наш сосед женился.

И Агата почему-то сразу поняла, что это про Никиту. Хотя соседями они называли всех, кто жил на их улице. В книгах про такие случаи пишут «свет померк» или «как громом поразило». Ничего такого не было. Агата не упала в обморок, не уронила тарелку, не зарыдала в голос. Она не могла себе этого позволить: рядом были родители, которые ничего не знали о её чувствах и с которыми они никогда не были близки настолько, чтобы Агата могла рассказать им об этом. Поэтому, пока мама удивлённо ахала и говорила о том, что Никиту и его жену нужно будет обязательно поздравить, Агата домыла посуду и молча вышла.

Жить ей не хотелось настолько, что даже плакать она не могла, а могла только взять на поводок свою собаку и пойти с ней гулять. Гуляли они в тот вечер, наверно, часа два. Огромная её южнорусская овчарка Веста, которую нельзя было спускать с поводка, потому что она дралась смертным боем с любой мало-мальски подходящей по размеру собакой, таскала её на поводке по всему району, а Агата вопреки обыкновению покорно моталась следом. Сил у неё не было ни на что.

Зато впереди было ещё испытание.

У школы, в которой она училась, был договор с институтом о предварительных экзаменах. Поэтому через несколько дней их одиннадцатый класс писал вступительное сочинение в институт. Это была прекрасная, редкая возможность — поступить в высшее учебное заведение, ещё не окончив среднее. Но Агата, которая всегда хорошо училась, не поступила. Первый же экзамен завалила, получив невероятные пять б…