Вечерний час

Глава 4

Тут подошел и Хиллар, решительно взял сестру за плечи и посмотрел на Пашу.

— А ты, Пол, времени даром не теряешь, — хмуро сказал он. — Это что за красотка с тобой?

— Ее зовут Тэя, — серьезно ответил Паша. — И мы познакомились в тот вечер, когда я только сюда приехал.

— Да ладно, дело-то твое, но осторожнее будь, а с этой дурочкой я сам поговорю. Только я же тебя просил...

Он усадил сестру на ближайшую скамеечку, отвел Пашу чуть поодаль от девушек и промолвил:

— Я же тебя просил ее не приваживать, нет? Не понимаешь, что она на тебя запала? Ты же здесь диковинка, да еще по хозяйству помогаешь, читаешь вслух. Ясно, что у нее мозги набекрень встали, но она же глупая, а ты-то?

— Хил, да у меня в мыслях не было ее приваживать, — решительно возразил Паша. — Я просто гость и учитель, а она ученица и по моим меркам маленькая девочка! Но ты чего от меня хочешь? Чтобы я грубил, гнал ее прочь, равнодушно смотрел, как она калечит свое здоровье с этими канистрами? Я так просто не умею!

— Ну и сидел бы дома, раз не умеешь, со своими книжками, — с досадой сказал эфиопский парень. — Что ты нежный-то такой? Не понимаешь, что девчонке вроде нее достаточно один раз улыбнуться, а она уже себе напридумывает невесть что? А ей между прочим замуж выходить надо! У нас и так с этим проблем хватает...

— Это ты о чем?

— Да так, ни о чем... В общем, заканчивай с чтениями по вечерам, не морочь ей голову. Ты девчонок не знаешь, или у вас с этим как-то иначе?

— Наверное, так же, — философски улыбнулся Паша. — Только знаешь что, Хил? Может быть, это и хорошо, что до свадьбы ей перепадет хоть немного какой-то романтики, мечты, волшебной сказки? Ну пусть придуманной, но это ей доставит хоть немного радости! А после свадьбы еще кто знает, будет ли у нее эта радость...

— Вот поэтому и не надо, — сурово сказал Хиллар. — Ты порадуешься и домой поедешь, а она останется, и эта твоя подружка тоже. Или у тебя на нее какие-то другие планы?

— Это уже тебя не касается, Хил. Мне очень жаль, что Амади расстроилась, и я постараюсь ее лишний раз не смущать. Но помогать по хозяйству все равно буду, так уж меня воспитали.

Хиллар поморщился, но кивнул в знак примирения, и они пошли туда, где оставили девчонок. Те, к удивлению обоих парней, уже болтали между собой, и Амади, позабыв грусть, с интересом внимала каким-то выразительным рассказам Тэи. Та сопровождала их артистическими жестами и взглядами, с которыми вполне могла бы играть на сцене.

— А у вас, похоже, все пошло на лад, — удивленно заметил Хиллар. — Смышленая у тебя подружка, Пол!

Паша с удивлением почувствовал, что эти слова всколыхнули в нем необычное чувство мужской гордости, будто похвала связывала их с Тэей в одно целое и относилась именно к его выбору. А Хиллар миролюбиво сказал:

— Ну что, может быть, пойдем за столик и поедим мороженого? Оно здесь всегда очень вкусное!

— Да, я хочу голубой шарик! — отозвалась Амади. — Я давно тебя просила взять меня на этот праздник, а ты упирался как осел. Если бы не Пол, то и в этот раз не взял бы...

Девочка вздохнула и благодарно посмотрела на Пашу.

— Вот тебе сразу два голубых шарика, — примирительно сказал Хиллар, поставив перед сестрой вазочку с джелато. Сам он, как и Паша, взял крем-брюле с соленой карамелью, а Тэя выбрала одну порцию бананового мороженого и еще одну — фисташкового. Мороженое показалось Паше удивительно вкусным и нежным.

Потом ребята запили его горячим кофе, и тут он вспомнил о том, что встревожило его в речах Хиллара о замужестве сестры. Паша снова отвел его в сторону и тихо спросил:

— А все-таки про какие проблемы ты говорил? Это касается приданого или еще чего-нибудь в этом роде?

— Слушай, тебе-то это зачем, — вздохнул парень, — помочь ты все равно не можешь, а если просто интересно, то лучше не влезай, не порть себе нервы.

— Ну а вдруг я смогу помочь? Слушай, я тебе хочу кое-что рассказать, — сказал Паша и вздохнул, будто перед тяжелой нагрузкой. — Мой отец служил здесь медиком и занимался просветительской работой, он старался искоренить не только антисанитарию, но и местные дикие обычаи, которые вредили здоровью. Это многим не нравилось, и в конце концов его просто затравили, так что он сдался и опустил руки. Я его не осуждаю, потому что еще не был в его шкуре, я только надеюсь, что у меня получится не сдаться.

Хиллар недоверчиво посмотрел на Пашу и спросил:

— Ты хочешь сказать, что твой отец миссионер?

— Можно и так, хотя он всегда называл себя простым медбратом. И он был родом из самой простой, крестьянской эфиопской семьи, только его родители чудом сумели выбраться из нищеты и получить образование. Он много мне об этом рассказывал, так что я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь.

— Так выходит, ты наполовину наш?!

— Хил, я свой собственный, — улыбнулся Паша. — Но конечно, Эфиопия мне в каком-то смысле родная, ведь здесь отец прожил свои лучшие годы и мечтал показать ее мне.

— Он умер?

— Я не знаю, но по крайней мере для меня он жив, — твердо ответил Паша. — И я уверен, что он бы не хотел, чтобы я равнодушно смотрел на чужие несчастья.

— Круто, — вздохнул Хиллар. — Славный ты парень, Пол! Даже жаль, что ты не сможешь жениться на Амади. Я бы хотел, чтобы ты был моим братом.

— Жениться не смогу, но дружить-то нам всем никто не запретит. А породниться мы еще можем: приезжай учиться к нам в Россию и я познакомлю тебя с моей сестрой, — тепло сказал Паша и хлопнул его по плечу. — А теперь все-таки расскажи мне, что не так с замужеством Амади.

Хиллар снова нахмурился и неохотно сказал:

— Видишь ли, ее просватают в следующем году, когда ей исполнится пятнадцать, и мать считает, что к этому времени Амади должна быть чистой...

— В смысле девственницей? — уточнил Паша, понизив голос. — А что, с этим могут быть проблемы?

— Да ты что! Конечно, она еще даже ни с кем не целовалась, речь совсем о другом. Видишь ли, наши родители родом из разных племен, и у отца давно не обрезают девчонок, а вот у матери это до сих пор приветствуется, и она считает, что обязана сделать это и с Амади...

— Что?! — ужаснулся Паша. — Эта мерзость все еще практикуется?

Про женское обрезание парень уже давно слышал от матери, а та узнала от отца и его жены. Супруги в пору расцвета миссионерской деятельности много сил отдали борьбе с этим ритуалом, погубившим или сделавшим инвалидами множество девочек-подростков или совсем маленьких. Отец с горестным цинизмом называл его «подарочной упаковкой» — в деревне, где обитали его родственники, промежность просто зашивали, чтобы в первую ночь новобрачный мог рассечь ее любым попавшимся лезвием.

И теперь выяснилось, что такая же экзекуция грозит Амади, трогательной девчонке с испуганными глазами, к которой Паша уже успел по-дружески привязаться.

— Да, — мрачно сказал Хиллар. — Но отец заявил, что не желает ее калечить, а мать уперлась: так надо и все! Мол, она заботится только о ее счастье и сделает так, что и больно не будет, а Амади зато станет такой же хорошей женой.

— То есть отец против, а мать за? — невольно усмехнулся Паша. — Слушай, я бы еще худо-бедно понял, если бы наоборот, но так...

— А что, матери это сделали когда она была еще меньше Амади. Уцелела — и ладно, считай уже счастлива. Вот она и думает, что иначе Амади не станет настоящей женщиной.

— Блин, — мрачно выдохнул Паша. — Вы же в бога вроде как верите? И церковь в городе есть, твои родители наверняка туда ходят! С какой стати они могут менять то, что он определил, и отнимать то, что он дал? Где же логика?

Хиллар только горестно развел руками. Теперь Паша понимал, почему этот парень рассуждает совсем не по своим годам: он с детства жил между ростками культуры, которые отчаянно пытались пробиться и расцвести, и непробиваемым слоем глухого невежества, которое разъедало даже любовь и семейные узы. Амади была еще совсем юной и ее ничто не смущало в родной среде, другие дети — вообще малыши, а Хиллар уже понимал все. В то же время его воспитали послушным сыном, верным укладу и традициям, и пока он не видел никакой альтернативы, хотя и сомневался в них. Неудивительно, что он и Амади прикипели к русскому парню, который казался им пришельцем из какой-то волшебной сказки.

Наверное, и отец Паши в этом возрасте испытал то же самое. Он так хотел искоренить зверские традиции и насилие над женщинами и детьми, а оказалось, что с его детства мало что изменилось. Паша вдруг почувствовал себя обманутым, но не кем-то, а собственными детскими грезами. Золотистый цвет эфиопского неба теперь казался ему зловещим, в бравурной музыке слышался сдавленный крик отчаяния, от мороженого остался горький привкус, а широко улыбающиеся лица людей, веселящихся на празднике, выглядели как ритуальные маски.

— В общем так, Пол: возможно, мать уже скоро созовет в дом знахарок и кликуш в наше отсутствие, скажет Амади, что это большой праздник, и если, мол, она будет хорошо себя вести, то получит подарок, — наконец промолвил Хиллар. — А нам потом объяснит, что Амади болеет и ее пока не надо беспокоить. Если это случится до твоего отъезда, просто не пугайся и не задавай лишних вопросов.

— И что, совсем ничего нельзя сделать? — упавшим голосом спросил Паша.

— А что? Ты-то что можешь сделать? Ну, отец бы мог вмешаться, но мать все провернет без него, а потом скажет, что Амади просто нездоровится. И что, он будет допытываться? Это вроде как не его дело, не мужское. Чаще всего так и происходит, да и потом...

Парень почесал затылок, будто подыскивая слова, и добавил:

— Может, мать и вправду позаботится, чтобы не было последствий, а там уж как-нибудь... Она же все-таки зла Амади не желает, ты не думай.

— Да о каких последствиях ты говоришь, Хил? — вздохнул Паша. — Вот когда ты сам влюбишься, разве тебе не захочется, чтобы твоя девушка испытывала удовольствие от секса, а не боль? Или ты предпочтешь, чтобы она всю жизнь мучилась, лишь бы когда-нибудь не поглядела на сторону?

Хиллар отвел глаза, и Паша решил свернуть столь деликатный разговор, однако не оставил надежды как-то повлиять на участь его сестры. Остаток праздника они провели как-то вяло и скомканно, и Хиллар неожиданно предложил:

— Слушай, Пол, давай мы с Амади сейчас поедем домой, а ты еще погуляй здесь, если хочешь. Что скажешь?

— О, спасибо тебе огромное, Хил, — тихо промолвил Паша. — Если честно, мне и вправду хотелось немного задержаться!

— Я так и понял, — подмигнул парень и взял сестру за руку. — Будем тебя дома ждать, и не унывай.

Глядя вслед их автобусу, Паша неловко улыбнулся — скопившееся за день напряжение давило на плечи невидимым грузом. Но тут Тэя легонько коснулась его локтя и сказала:

— Ну что, куда теперь пойдем, Павел? Надеюсь, ты про меня еще не забыл!

— Попробовал бы я забыть, — усмехнулся Паша, сразу почувствовав себя лучше и бодрее от ее озорного взгляда. — А куда идти? Наверное, тебе лучше знать, я же в этом городе все еще новый.

— Я тебя приглашу, а ты опять начнешь что-то подозревать, — прищурилась девушка, — и потом, на мне такие роскошные туфли, что абы куда не походишь.

— Ну не знаю, в Питере я бы пригласил тебя в театр, но здесь я их пока не приметил, а к ночным клубам и дискотекам как-то не влечет.

— А я один раз ходила в театр, в Аддис-Абебе, — гордо сообщила Тэя, — только ничего не поняла, и вообще показалось как-то скучно. Но мне и было всего-то восемь лет!

Паша немного растерялся: придумать что-нибудь «небанальное» в городе с весьма ограниченным культурным досугом оказалось сложной задачей. Но тут он вспомнил, что в сумке у него лежал планшет, и это натолкнуло его на мысль.

— А кино ты любишь, Тэя?

— Ну вообще да, у нас есть поблизости видеосалон, только я уже вроде все там пересмотрела. А новых кассет они пока не достали.

— Вы все еще смотрите VHS? У нас это предмет ностальгии, — вздохнул Паша. — Мама свои до сих пор хранит, а я уже рос совсем на другом. А какие фильмы тебе особенно нравятся?

— Да как всем девчонкам: про любовь, и чтобы много музыки, танцев, нарядов... Я и комедии люблю, и грустные, лишь бы было красиво.

— Тогда я, кажется, знаю, что тебе придется по душе, — отозвался Паша, просияв. — Давай устроимся в каком-нибудь укромном месте и посмотрим фильм.

— Как же мы его посмотрим без экрана?

— Экран у меня с собой, а попкорн и колу сейчас купим.

Тэя подозрительно на него покосилась, но не стала больше возражать. Они заняли хорошую скамейку вблизи площади, в тени раскидистых вечнозеленых деревьев, купили закуску и Паша достал планшет. Из своей видеотеки он выбрал старый голливудский фильм «Бабочки свободны», по пьесе Леонарда Герша.

Тэя сняла туфли, чтобы дать отдохнуть ногам с непривычки, и уселась по-турецки. Она не сразу вникла в происходящее: ей явно были привычны более современные картины, но вскоре плавный темп и трогательная история захватили ее. Она уже неотрывно следила за происходящим, как завороженная, будто перед ней был не дисплей, а огромный экран, и вслушивалась в музыкальные аккорды и диалоги между юной актрисой-неформалкой и романтичным слепым гитаристом. Паше они всегда казались слишком сентиментальными, но сейчас он с удовольствием наблюдал за тем, как девушка увлеклась, и даже сам будто видел что-то в новом свете.

А потом он понемногу залюбовался ею самой. Тэя все больше удивляла его, хотя не делала ничего особенного: просто широко, от души улыбалась, прижимала палец к губам, перебирала кудри, почесывала то локоть, то колено. И даже эти будничные жесты, не отличающиеся высоким эстетизмом, почему-то умиляли и притягивали Пашу так же, как девушку увлекал фильм. Он вдруг представил себе, как бы потрясающе Тэя выглядела в какой-нибудь ретро-картине про блюз, в белом концертном платье и диадемой из серебра в волосах.

— Слушай, Тэя, — спросил он, когда настал удобный момент, — а ты сама умеешь петь?

— Конечно, у нас это мало кто не умеет! Иногда я и в кафе пела, когда собиралось много народу, но не особенно люблю, когда на меня глазеют толпой. Разве это такая уж хитромудрая наука?

— Я понимаю, отец хорошо пел, и его жена тоже. У меня никогда не получалось так, как у них, видно, северная кровь сказывается! А может быть, ты что-нибудь споешь? Толпы тут нет, а мне очень хочется послушать твой голос.

— Ну не знаю, — заколебалась Тэя, скребя ногтями деревянное сиденье. Паша осторожно дотронулся до ее пальцев, ощутил их тепло и она не стала отнимать руку.

— А если я скажу «пожалуйста»? — улыбнулся он.

Тэя осмелела и ответила тем же. Он поставил фильм на паузу, и она запела песню «Кровоточащая любовь» британской артистки-мулатки Леоны Льюис, вполголоса, но очень звучно и выразительно. Прежде Паша слышал эту композицию, но сейчас она как-то особенно брала за душу, и он уже не ломал голову над причиной — все было ясно.

— But I don’t care what they say

I’m in love with you

They try to pull me away, but they don’t know the truth

My heart’s crippled by the vein that I keep on closing

You cut me open and I

Keep bleeding, keep, keep bleeding love, — пела Тэя, и ее бархатный голос все креп, пронизывая душу, как вкус отменного кофе, главный шарм которого таится именно в горчинке. И те слова, что она произносила, при всей печали окутывали душу какой-то светлой и уютной пеленой.

— Спасибо, — тихо произнес Паша, когда она остановилась, и не знал, что еще добавить. Тэя выручила его и быстро, легко, даже весело поцеловала в губы.

— Это ты зачем? — растерялся он.

— Ну как, просто хотела тоже сказать спасибо, — спокойно ответила Тэя, — ты так здорово все придумал! Только уже поздно, как бы тебе не опоздать на последний автобус. Давай я тебя провожу?

— О, да я и забыл, — вздохнул Паша с неловкой улыбкой.

— Ну извини, оставить тебя ночевать я не могу, — шутливо сказала девушка, — во всяком случае сейчас.

Паша настороженно посмотрел на нее, но Тэя улыбалась так безмятежно, что не хотелось забивать себе голову тяжелыми мыслями. Он благодарно положил ей руку на плечо и они отправились к автобусной станции.