Венецианские каникулы

Часть вторая

Однажды застав меня за рассматриванием классифицированных половых органов в Космополитене, мама, отойдя от импровизированного инфаркта, накопала мне в закромах домашней библиотеки каких-то проеденных молью книжек по половому воспитанию. Большинство рукописей я отклонила вследствие чрезмерной заумности и отсутствия картинок, моего внимания удостоилась только одна брошюрка, собравшая в своем худом корпусе исследования американских исследователей на тему «Чего хочет женщина». Именно оттуда наряду с забавным фактом, что женщин в отличие от мужчин возбуждает практически все, включая двух спаривающихся обезьян, я выковыряла теорию о нелогичной реакции моих соратниц на нежеланный секс. То есть, испытываем при этом возбуждении. Американские психологи объяснили сию несостыковку и так не особенно слаженных взаимоотношений головы и тела женщины защитной реакцией последнего. Чтобы избежать боли от вероломного вторжения, женские половые органы автоматически увлажняются, наливаются кровью, посылая мозгу требовательный импульс «расслабься и получай удовольствие». Эта особенность выработалась у представительниц слабого пола за века единоличного главенствования сильного. А следом за ней проросла корнями в сердцевину подсознательная привычка подчиняться. И сколько не кричи современные феминистки о равенстве полов, в каждой из них, даже самой отчаянной и громогласной, заложена предками крошечная сжавшаяся в клубочек рабыня. Моя дремавшая многие годы сладко потягивается, вспоминая детали вчерашнего «вынужденного» секса.

С первого этажа слышится голос Вероники. Я спешу вытереться и, облачившись в махровый халат, выхожу из спальни. Из кухни тянется неповторимый аромат крепкого кофе. День содержанки начинается с плотного неспешного завтрака, вслед за которым Вероника берется показать мне город. Не скажу, что я чувствую себя в ее компании непосредственно. Не смотря на явно демонстрируемую симпатию по отношении ко мне, невидимый, но ощутимый барьер между нами убирать она пока не спешит. Мы доходим пешком до моста Риальто, который раньше носил на своем горбу оживленный рынок, а теперь сделался местом паломничества непривередливых туристов. Должно быть, в большинстве привезенных из Венеции альбомов эта картинка следует за традиционным пейзажем Сан Марко.

— Как бы мне хотелось попасть в «ту» Венецию, – мечтаю вслух я, когда мы прячемся в лабиринте пестрых улочек от громких экскурсионных групп.

— Большинство клиентов «Venise Experiences» именно такое желание и выражают, – ухмыляется мой гид, – Ты вроде попала уже один раз. Не понравилось?

Я стойко сношу этот очередной щелчок по носу. Вспоминать вакханалию во Дворце Доджей мне, как ни странно, не хочется.

— Таня, ты бы сначала историю подучила, а потом мечтала, – не сбавляет тона куртизанка, – Древние времена, карнавал.… А ты знаешь, например, что в античные времена карнавал начинался с боя быков, а потом по канату, протянутому от Колокольни до соседнего дворца, пускали заключенного, который должен был сыпать сверху лепестки роз. Если он доходил до конца, предстоящий год считался удачным. Если падал, то плохим.

— Прежде всего, для самого заключенного, – пытаюсь завернуть в обертку юмора Вероникины нападки я.

Должно быть, один из малахольных любовников гетеры был знатоком истории и в перерывах любовных игр в младенцев сыпал занимательными фактами о становления Венецианской Республики.

Мы располагаемся в уютного вида траттории. Вероника на беглом итальянском, о качестве которого я судить не могу вследствие отсутствия собственного лингвистического багажа, делает замысловатый заказ. Дегустируя напичканные круглыми ракушками и перемазанные чернилами каракатицы спагетти, мы ведем неспешную одностороннюю беседу. Вероника говорит, я поддакиваю. Резкость, с которой она оборвала меня последний раз, начисто отбила у меня желание выражать вслух свои наивные восторги. Проводив длинными макароны в желудок мизерной чашкой крепкого кофе, мы возвращаемся на схожие с упомянутыми макаронами по длине и толщине венецианские улочки.

— Это квартал Дорсодуро, – поясняет мой высокомерный гид.

Что «дуро» понятно, впрочем, и так. Даже прожженная венецианка Вероника не сразу находит выход из лабиринта, не говоря уже о неизощренной лимите вроде меня. Мы несколько раз утыкаемся в зеленоватые воды каналов. На противоположной стороне виднеется желаемый пункт назначения, но перепрыгнуть невозможно, следовательно, мы отправляемся на поиски ближайшего моста. И эти поиски заводят нас в такие дебри, что мы вообще забываем, куда путь держали. На одной из обманчивых как непьянеющая девица улиц, что сулят усталым пешеходам занимательное продолжение, а сами оборачиваются тупиком, мы набредаем на магазинчик, торгующий венецианскими масками. Афиша на дверях хвастливо сообщает прохожим, что маски из этого самого магазина снимались в известном фильме Стэнли Кубрика «С широко закрытыми глазами». Любопытство тащит меня за руку вовнутрь. Вероника нехотя плетется следом. Ее физиономия являет собой точную копию той, с которой я обычно сопровождала своих приезжих подружек в походе на Эйфелеву башню. Пока я кривляюсь перед зеркалом, примеряя на себя разноцветные маски, моя спутница решает осчастливить меня вводной лекцией по управлению мужчинами. «Géstion des hommes» мысленно перевожу на французский я, не замедлив отметить, что подобный предмет отлично вписался бы в университетскую программу.

— Твоя задача – обнаружить его слабое место. Его подсознательную тягу, в которой он сам себе порой не решается признаться. Если ты ее нашла – бинго! Ты никогда ему не наскучишь. Он всегда будет возвращаться к тебе.

— Ну, не все же подсознательно мечтают дефилировать в памперсах, – недоверчиво замечаю я, разглядывая свое видоизмененное перьями и позолоченным папье-маше отражение, – Есть и нормальные мужчины.

— Не смеши мои тапочки, – выдает не слишком подходящее своему глянцевому образу выражение Вероника, – Если он с тобой, как ты выразилась, «нормальный», значит, ты просто не нащупала его «маленький грех». Французы говорят, кажется, péché mignon, милый грех.

— Обычно, они под этим подразумевают яблочный пирог или плитку шоколада, – мрачно тяну я, не желая таки свыкаться с аксиомой, что все мужики не просто козлы, а козлы-извращенцы.

— Ага, шоколада. Растекшегося по разгоряченному телу любовницы, – хмыкает изощренная гейша, – Не хочешь слушать меня, не слушай. Набивай собственные шишки. Голова большая, шишек много поместится.

Однако. Никогда не замечала избыточный объем своей черепной коробки. Избавившись в миг от маски, приглядываюсь. И, правда, пропорционально телу большевата. По сравнению с Вероникиной вообще тыква. Вот, черт! Остается, разве что уповать на то, что лишние квадратные сантиметры не пустуют. Спонтанно наградившая меня новыми комплексами, «подруга» выглядит довольной достигнутым. Я выхожу из магазина с пустыми руками. Подбирать маску на громадную башку как-то сразу расхотелось. Ресницы с комочками, голова огромная.… И почему я позволяю чужому негативному мнению проникнуть беспрепятственно в мозг и занять там стратегические позиции?

Лениво покачиваясь на малахитовых волнах, безликий вапоретто доставляет нас обратно в апартаменты. Я едва успеваю принять душ, как наш покой тревожит очередной засланец могучей секс-организации. Не виденный мною до сих пор чернявый мужичишка похожий как две капли воды на жука-усача доставляет депешу от моего нового покровителя. В белом конверте обнаруживается связка ключей и записка, на которой с одной стороны стоит венецианский адрес, с другой два слова «твоя квартира».

— Переезжаешь? Поздравляю, – безразлично реагирует Вероника.

Мне не жаль с ней расставаться, не смотря на то, что она являет собой единственное более ли менее близкое мне живое существо в этом коварном городе. Семя дружбы, попав в сухую неплодородную почву, засохло вместо того, чтобы прорости зелеными побегами. Надо заметить, что с подругами мне не везло никогда. Должно быть, при рождении Всевышний налепил мне на лоб печать безподружья. Одна закадычная вырезала меня с нашего совместного снимка, сделанного на мой день рождения, и писала внизу «какая-то вечеринка». В обществе другой я могла целый день благополучно проходить с размазавшейся тушью или следом кетчупа на щеке. А третья собственница лаяла в трубку, стоило какой-нибудь сокурснице позвонить мне. Ну, ничего, как говорится, mieux vaut être seul que mal accompagné – лучше быть в одиночестве, чем в дурной компании.

Жук-усач любезно предлагает мне донести мой багаж. Я в ответ развожу руками. Старый потерян, новый еще не нажит. Я – первая в мире женщина, переезжающая на новое место жительства без единой вещи. Вероника пытается без особой убедительности оставить мне в подарок красное платье Диор, но я гордо отказываюсь, скрутив в бараний рог стонущую женскую натуру. Мы не целуемся на прощание, хотя, у итальянцев, как и у французов, соприкосновения щеками считаются неизменным элементом общения.

— Заходи, если что.

Если захочется пополнить копилку комплексов, непременно.

Квартира оказывается замечательной. Если проводить ассоциацию с машинами, то по сравнению с моим парижским «Смартом», это новенький, отполированный до блеска Мерседес Е класса. Провожающий меня жучара стрекочет на своем красивом языке о преимуществах данного жилья, особенно упирая на непонятное no problemo acqua alta[24]. Я рассеянно киваю, не нуждаясь, по сути дела, в уговорах. В мое полное распоряжения переходят: американская кухня, просторная гостиная с фресками на полотке, белоснежная ванна и светлая спальня с маленьким балкончиком.

— Grazie mille, – скалюсь я во все зубы, закрывая за усатым дверь.

В холодильнике обнаруживается бутылка шампанского, на столе маленький ноутбук, мобильный телефон и банковская карточка. Я обхожу квартиру в поисках записки, то таковой и не обнаруживается. Никакого вам «bacio», ни «amore mio[25]», ни сердечек, ни целующихся голубков. Капиталистическое общество. Товарно-денежные отношения. Ну, что ж, что есть, то и будем есть. А точнее – пить. Шампанское растекается по пальцам холодной, щекочущей пеной. Я делаю большой жадный глоток прямо из горла, хотя в кухонном шкафчике наверняка прячется семейка бокалов. «За все хорошее!» произношу примитивный тост я. А кандидатов в это самое хорошее просматривается на данный момент двое – очаровательная квартирка и я. За них и пью. Из зеркала на стене торчит мой левый профиль. Неплохой такой профиль, вполне гармоничный, что бы там не говорили злые языки и их обладательницы. Я смотрю, как глаз девушки в стекле медленно набухает влагой. У меня есть квартира в Венеции. Счет в банке, на который обещают каждый месяц наведываться 5000 евро. Я не обременена неинтересной работой. Все, что от меня требуется – периодически заниматься сексом с умелым, не противным мне любовником. Казалось бы, живи и катайся сыром в масле. Ан-нет, не катается как-то пока. Почему? Потому что именно в этот момент я вижу за своей спиной в зеркале толпу знакомых. Это мои ровесники: бывшие одноклассники, одногрупники, коллеги и мимолетные друзья. Выглядывая из-за моей спины, они вращают круглыми любопытными глазами и сыплют в меня стрелами вопросов. В этой перестрелке невозможно победить, находясь даже в более выигрышном положении, чем мое нынешнее. На любой ответ у этих живоглотов, стремящихся утвердиться за чужой счет, найдется свое «А». «Кем ты работаешь? Президент компании? А что с личной жизнью нелады? Для женщины-то это важнее». «Вы живете вместе? Любовь до гроба? А что ж не женится тогда?» «Ты замужем? А детей почему нету? Не получается? Здоровье барахлит?» «Двое очаровательных детишек? А как же работа? Женщине ведь необходимо самовыражаться». Меня, неуверенно стоящую на ногах, можно сбить наповал первым же вопросом. В моей кастрюльке нет ни одного ингредиента, из которых обычно стряпают варево успешности. Мордашка в зеркале скукоживается и заходится слезами. Удачливые ровесники за моей спиной разражаются хохотом и, вытянув из карманов по горстке камней, запускают ими в недостойную ни уважения, ни сочувствия падшую женщину. Я чувствую себя бедной Маленой.

Прорыдав до полного уничтожения макияжа, я постепенно успокаиваюсь. Пора взять себя в руки и, накрыв платочком изнывающую от противоречий душу (фокус-покус, раз и нет души), отправиться тешить в себе примитивную материалистку. С данной миссией я справляюсь на ура. Мой пустой гардероб принимает в свои недра два новых платья, пару рубашек и брюк, три разномастных пары обуви и несколько комплектов белья. К тому же я набираю корзину всякой женской дребедени вроде декоративной косметики, расчесок, кремов и лосьонов. Разместив покупки по своей золотой клетке, я некоторое время прибываю в приподнятом настроении. Его немного приспускает обследование подаренной Маской техники. Ноутбук на мою попытку погрузиться в мировую сеть выдает уверенный кукиш. Телефон на двух языках сообщает мне, что связь он готов обеспечивать исключительно одностороннюю. Отличненько. И что мне с этим металлоломом прикажете делать? Мобильный предлагает задать этот вопрос дарителю при личной встрече, которая судя по поступившему в его черепную коробку сообщению, должна состояться на следующий день. Я разгуливаю по непривычно просторной квартире в раздумьях и новых туфлях, которые пытаюсь таким образом разносить. Что там глаголила всезнайка Вероника? Надо найти милый грех? То есть того, что мужчина предпочитает заниматься сексом исключительно в маске и исключительно за деньги – это норма, никаких посторонних завихрений тут не просматривается? Следует копать глубже. Мне, признаться по правде, страшно брать в руки лопату. Если такая гнилая поверхность, то, представляю, какие скелеты внутри притаились. И потом даже если я возьмусь за подобные рискованные раскопки, то где гарантия, что я не ошибусь и не подорвусь на шальном снаряде. Предложу, скажем, ему соску с подгузниками, а он плюнет мне в лицо и сдаст неуравновешенную фантазерку обратно в публичный дом. Каким образом без риска для здоровья проводить подобные исследования Вероника мне не объяснила. Кожаный шедевр Цезаре Пачотти точит зубы о мои пятки. Мда, свидание завтра вечером. Точнее деловая встреча. Моя задача – удивить и удовлетворить партнера. У кого из преданных акционеров компании какие будут предложения? «Вкусный ужин!» тянется пухлая рука какой-то домохозяйки. Предсказуемо и примитивно. Я же не голодного мужа у заработавшейся бизнес-леди пытаюсь увести. К тому же, как известно, через желудок дорога идет к сердцу, а у нас на повестке дня совсем другой орган. «Новое белье» неуверенно охает, зардевшись, какая-то пуританка. Мда, с такими советчиками не видать мне славы великой любовницы. Помнится, на выпускном учителя вручили выходящим на большую дорогу жизни ученикам, прощальный подарок – книгу. Кому-то достались «Великие путешественники», кому-то «Великие ученые». Мне по странной иронии судьбы попались «Великие любовницы». В книжке сухо излагались биографии прославившихся своими любовными завоеваниями женщин: Клеопатры, Жозефины, Маркизы Помпадур. Первая как-то в ответ на заявление Антония, что искушенного в жизни, его уже ничем невозможно удивить, бросила жемчужную серьгу в чашу с уксусом и осушила последнюю одним глотком. Второй удавалось постоянно ускользать, становиться вновь и вновь недоступной, заставляя рьяного вояку Наполеона завоевывать ее вновь и вновь. Третья тешила Людовика XV костюмированными представлениями. Должно быть, любовница это тоже призвание, этакий талант, с которым необходимо родиться. Остается только ответить на стратегически важный в сложившейся ситуации вопрос – являюсь ли я счастливой обладательницей подобного таланта. Судя по гробовому молчанию интуиции, вряд ли. А значит, придется следовать примеру старших подруг. Итак, в программе предстоящей встречи глотание копья, хождение на голове и жонглирование бутылками шампанского. Инновативненько, не правда ли? Может, еще клоуна до кучи пустить? Нет, клоун как-то не эротично. Хотя… может, это и есть его миленький маленький грех? Страстная любовь к клоунам? Собрание акционеров переходит в веселый бардак, из которого ни одной толковой идеи мне вычленить так и не удается.

Этим вечером я покупаю в ближайшем киоске телефонную карточку и, обнаружив неподалеку свободную кабинку, набираю мамин номер.

— Ну, неужели! Вспомнила-таки мать! – взрывается она негативом в ответ на мое теплое приветствие.

— Тебя, мам, забудешь, пожалуй.

— Ты и забудешь. Тебе не слабо. Бросить мать смогла, так и забыть сможешь, – брызжет обидой трубка, – В своем Париже!

— Мам, я занята очень была. Меня на стаж отправили, – привычно оправдываюсь я.

Когда-то я звонила часто, практически каждый день. Мамино недовольство от этой периодичности не убывало, наоборот, чем чаще я связывалась с ней, тем больше ей удавалось выдать упреков в мой адрес.

— На стажировку! Совсем уже русский язык забыла! Офранцузилась, – последнее слово она произносит так, будто значение его – «заразиться позорной болезнью».

«Как папаша твой» мысленно проговариваю в голове я следующую фразу.

— Как папаша твой бестолковый, – послушно повторяет за мной родительница.

Отведенные на разговор центы капают с карточки со скоростью плохо закрученного крана.

— Мам, ты скажи лучше, как ты, а то у меня денег на карточке уже мало осталось, – делаю попытку заткнуть источник отрицательных эмоций я.

— На какой карточке? Ты что не из Парижа звонишь? – просыпается мать, стряхнув обиду.

— Я же говорю. Я на стаже… на стажировке. В Венеции.

Повышение квалификации. Теория и практика свободной любви.

Некоторое время трубка выдает невнятное пыхтение. Мама не знает, как реагировать на то, что у блудной дочери все хорошо. Ей подсознательно хочется слез раскаяния, жалоб на неприветливую чужбину и желания вернуться под материнское крыло. Тогда она щелкнула бы меня по носу довольным «ну, я же говорила», и с торжеством победительницы расправила бы упомянутое крыло. Знала бы ты, мамочка, как я недалека от подобного слезного взрыва.

— Рада за тебя, – выжимает из себя, наконец, она, – Когда навестить соберешься? Сто лет на родине не была.

Чистая правда. Не была давно. Каждый раз останавливал страх конфронтации с домашней лиловой слизью и армией сверстников-троглодитов. Но сейчас при мысли о возвращении в родные пенаты, внутренности пронзает острая тоска. Мне хочется прижаться к теплому материнскому плечу, зажмурить глаза и забыть все, что было. Пусть она сварливая, пусть непростая, пусть, прожив с ней больше недели, я начинаю лезть на стену, сейчас мне все это неважно. За пару минут подобной успокаивающей близости я отдала бы все на свете. Горло щекочут слезы.

— Постараюсь. После стажировки, – бормочу я, пытаясь протолкнуть нарастающий ком обратно в горло.

Только вот неизвестно, когда эта так называемая стажировка закончится, и закончится ли вообще. Рано или поздно я надоем Черной Маске, тогда меня передадут какому-нибудь последователю маркиза де Сада. И жизнь, которая и так мало напоминает сказку, превратится для меня в бесконечный фильм ужасов. Подобная перспектива, переплетясь с тоской по маме, вырывает из глубин организма мощный всхлип. К счастью, именно в этот момент денежная подпитка разговора пересыхает, разорвав тонкие невидимые нити, связывающие меня с родиной. Я представляю, как мама, неудовлетворенная подобной незавершенностью, еще несколько минут с надеждой аллокает в трубку. Потом медленно кладет трубку на рычаг и возвращается в опостылевшее одиночество квартиры. Лапки морщинок вокруг ее усталых глаз смачивают слезы. Мам, ну, почему ты такая, а? Почему ты не сумела стряхнуть с себя обиду? Почему позволила ей оседлать тебя и подчинить свое воле? Возможно, окажись ты сильнее, наши жизни сложились бы по-другому.

— Tutto bene[26]? – спрашивает меня черноглазая синьора.

Ага, тутти фрутти. Все в шоколаде. Жизнь бьет ключом. Гаечным. По голове.

Мне очень хочется позвонить Артуру. Но, во-первых, я не помню наизусть его номера, который благополучно сгинул вместе с мобильником. А во-вторых, в этом случае мне пришлось бы объяснять ему, в какую беспросветную грязь я вляпалась по собственной глупости. Нет, пусть лучше думает, что я безумно счастлива с Марко, жую спагетти болоньезе и готовлюсь к пышной свадьбе. Спится мне, не смотря на мое эмоционально неустойчивое состояние, хорошо. Венеция укачивает меня в люльке каналов. Ночную тишину лишь изредка прорезает всплеск весел или крик страдающей бессонницей чайки.

Утро огорошивает меня неминуемой перспективой предстоящего свидания. Услаждая свой желудок выбранным наугад в ближайшей пастиччерии печеньем под смешным названием golosessi, я составляю в уме план. Как ни крути, кормить гостя все-таки придется. Установленное им время – восемь вечера – самое что ни на есть «ужинное». Следовательно, мне предстоит пичкать привереду всякими экзотическими яствами на основе имбиря, петрушки, кориандра и прочих якобы возбуждающих гадостей. Во времена частых секс-упраждений с Фредериком я где-то вычитала, что в этот список входят так же топленое масло и пчелиная пыльца. К сожалению, гурман француз плавающий в топленом масле имбирь, присыпанный сверху пчелиной пыльцой есть отказался наотрез. Возможно, мой замаскированный венецианский друг окажется менее капризным. Вскормленный сахаром голосесси мозг работает с удвоенной силой. Мысли, мудрые и не очень, цепляются друг за друга, выстраиваясь постепенно во вполне складный хоровод. Меня обуревает вдохновение, присущее собирающемуся приступить к величайшему творению своей жизни мастеру. Для создания сего шедевра мне требуется масса всяких разномастных элементов, на приобретение которые уходит немало времени и еще больше денег. Надо будет намекнуть Маске, что разнообразие обходится в копеечку, и с такими замашками в установленный месячный бюджет я вряд ли уложусь. Кулинарная часть проекта дается мне труднее всего. Растирая по щекам вызванные на редкость свирепым луком слезы, я вспоминаю рекламу лифчика вондербра, на которой Адриана Карамбо, выставив на передний план нехилый бюст, невинно вопрошает «I can’t cook. Who cares?» Я не обладаю столь весомыми достоинствами, потому, готовить все-таки приходится. Однако практика показывает, что эмбрион поварских навыков в отличие от постельных способностей, которые во мне, возможно, когда-нибудь прорежутся, однозначно погиб еще в бессознательном детстве. В результате долгих мучительных баталий, продукты отстаивают-таки свое право на существование в сыром виде. Я вытряхиваю расчлененные остатки в мусорное ведро и отправляюсь заказывать еду в ресторан.

Итак, вечер. На часах без пяти восемь. В гостиной, слабо освещенной синими отблесками светодиодной лампы, накрыт стол. Отличное, если верить продавцу, белое вино, терпеливо ожидающее своего часа в серебряном ведерке. На круглой горке молотого льда выложились готовые отдаться во власть ценителя гастрономии жирненькие устрицы. Чуть подальше я оставила прикрытое крышкой главное блюдо из какой-то замысловатой рыбы. Картину дополняют настольное зеркало в изысканной оправе, подражающей золоту, и букет бордовых до черноты роз. Стул предусмотрен только один. Маска понятным английским языком заявил о своем нежелании видеть во мне человека, из чего я сделала вывод, что обязывающая к разговорам совместная трапеза ляжет в этот паззл чужеродным квадратиком. Пусть лопает устрицы в одиночестве и чокается бокалом с собственным милым сердцу отражением. Звонок в дверь. Мое сердце подскакивает, спружинив как резиновый мячик. Я замираю в темном углу спальни. Ручка поворачивается, он заходит в квартиру. Топчется несколько секунд на месте, видимо, не зная, чего ожидать от безмолвной полутьмы. Я нажимаю на кнопку пульта, и помещение наполняет до краев приглушенная мелодия. Этот диск я откопала в корзинке со скидочными CD. Больше всего меня вдохновили чувственные вздохи и охи на фоне невнятных, но приятных уху переливов. Не знаю, разделит ли гость мое мнение, но, в любом случае, эти первые аккорды пояснят ему мою задумку. Так и есть. Размораживается немного. Откинул, видимо, мысль, что я могу броситься на него из темноты с топориком для разделки мяса. Подходит к столу, садится. Будь он нормальным, вменяемым человеком, позвал бы меня составить компанию. Ах, о чем я! Будь он нормальным, играл бы сейчас с детьми и внуками дома в скраббл, а не гонялся за мифическими ощущениями. Как раз на его анормальности и выстроен весь мой спичечный замок. И пока что, держится это сомнительное строение крепко. Зеркало даже транслирует тонкую довольную улыбку, слегка зацепившую уголки его рта. Сегодня он опять в одной из своих обычных безымянных масок. Однажды я не выдержу и тоже затребую разнообразия. Пусть изволит хоть изредка варьировать физиономии. Какой, казалось бы, простор для плодородного воображения! Тут, можно пустить и серого волка, и крокодила, и Буратино, и Фантомаса, не говоря уже о Микки Маусе и Зорро! Почему мы женщины должны на ушах ходить и жемчуг глотать, а этим счастливым обладателям разноликих хромосом, ради нас пальцем лень пошевелить? «Потому, дорогая моя, что кто платит, то и заказывает музыку. Разбогатей, купи себе гуттаперчевого мальчика и гни во все стороны, как заблагорассудится. А пока купили тебя, прогибаться тоже тебе придется» шепчет сознание презрительным голосом Вероники. Пока меня грызут феминистические идеи, мой таинственный герой послушно всасывает устрицы. Шампанского налил в бокал совсем чуть-чуть. Видно, бережет прозрачность восприятия, чтобы в полной мере оценить заготовленный любовницей сюрприз. Я трепещу в своем укрытии, медленно покрываясь испариной. Я боюсь провалить предстоящую роль. Сфальшивить, перепутать слова, сделать неверный жест. У меня нет права на ошибку, второй раз на пробы меня не пригласят. Вроде доел рыбу. Вытирает губы бумажной салфеткой. Десерт я заготовила только в виде себя, решив, что лишнее тирамису своими избыточными калориями перевесит на весах все скопище уготовленных мною феромонов. Итак, пора! Мужчина насытился и готов к употреблению. При помощи второго пульта я выключаю лампу на расстоянии. Апартаменты погружаются в ласкаемый тихими стонами диска мрак. Я медленно, стараясь не издавать босыми ступнями хлюпающих звуков, приближаюсь к Маске. Он должен прочувствовать мое приближение по тонкому запаху иланг-иланга, маслом которого я смочила кончика пальцев и шею. Аккуратно нащупываю его ладонь на столе и сжимаю в своей. Тяну за собой. Так, теперь главная задача не навернуться по дороге, столкнувшись невзначай с каким-нибудь заплутавшим креслом или тумбочкой или просто не вписавшись в дверной проем. Хоть мои глаза и привыкли за время одностороннего ужина к темноте, но до совиной зоркости мне еще далеко. Вроде не навернулись. Доплетаемся кое-как до кровати. Я останавливаюсь у самого края и принимаюсь за непростой и скрупулезный процесс раздевания партнера. При этом чтобы раздеваемый не заскучал, я разбавляю действие мелкокалиберными поцелуями в шею, которые постепенно переползают и на избавленную от рубашки грудь. Наконец я добираюсь до конечного пункта назначения (мокасины он успел добросовестно скинуть сам), и все строгое жюри во главе с маркизой Помпадур замирает в ожидании ответа на актуальный вопрос – сработал ли план первокурсника факультета «управления мужчинами»? Избавленное от тисков темных боксеров, мужское достоинство гордо выпрыгивает мне навстречу, демонстрируя полную свою боеготовность. Члены жюри удовлетворенно кивают головами. Первая часть практической работы получила высокий балл. Переходим ко второй. Не задерживаясь излишне долго внизу из боязни спровоцировать скоропостижный финал, я поднимаюсь на ноги и совершаю то, что уже давно мечтала сделать – аккуратно развязываю удерживающие маску ленты. Это рискованный ход, который может испортить всю старательно собранную в корзинку малину. И все-таки я решаюсь на него. В кромешной тьме все равно не разглядеть ни наших тел, ни наших лиц. Мне просто неохота упираться губами в папье-маше, да, и он не может почувствовать меня до конца в этом своем противогазе. Замираю на мгновение, ожидая реакции. Возмущенных криков неслышно. Только неутомимая девушка на диске продолжает издавать проникновенные стоны. Мужчина тянет меня к себе, намекая, что он совсем не против разнообразить музыкальную композицию. Чтобы преуспеть в дальнейшем сеансе от меня требуется только желание и отсутствие комплексов. Первое я, пробуждая у партнера, благополучно растормошила и в себе. Что касается второго, то тут на моей стороне играет темнота, которая стирает связь между примерной девочкой Таней и чужой раскрепощенной девицей, творящей в постели невесть что. Имея, таким образом, все шансы на успех, я достаточно быстро добиваюсь последнего. В сегодняшней эротической мелодраме я отвела себе роль желания. Оно приходит, зовет за собой, покрутившись, покривлявшись, исчерпывается и так же незаметно исчезает. Стоит мужчине откинуться с удовлетворенной улыбкой, которую я не вижу, но угадываю, на простыни, как я тут, же поднимаюсь и на цыпочках выхожу из спальни. Ах, да, чуть не забыла, перед тем, как окончательно испариться, я шепчу ему, разгоряченному, тяжело-дышащему, на ухо еле слышное «спасибо». Этакая cerise sur le gateau, вишенка на торте, как говорят занимающие четвертое место в списке лучших любовников мира французы. Итак, желание ушло, аккуратно затворив за собой дверь ванной комнаты, однако развлекательная программа на этом не заканчивается. Щелкнув выключателем, я активизирую припасенную на террасе лампу, которая послушно разливается по дощатому полу теплой манящей желтизной. На спинке стула для гостя уготовлен черный шелковый халат, на столике его поджидают рюмочка лимончелло и пухленькая сигара. Будем надеяться, что за то время, что дижестив прохлаждается на воздухе, в него не нападала всякая любопытная мошкара. Заперевшись в ванной, я лишаю себя возможности наблюдения за объектом. Не знаю, воспользовался ли он предложенной возможностью попортить здоровье, но раз входная дверь не хлопнула, то еще не ушел. Мне хочется бултыхнуться в теплую пенистую воду, но я боюсь неуместным шумом разрушить талантливую постановку. Я не замечаю, как сон медленно затягивает меня в свои липкие объятия. Будет меня громкий щелчок дверного замка. Его Величество соизволил свалить. Отлично. Я собираю свои развалившиеся на коврике части тела обратно в единое целое и отправляюсь осматривать поле боя. Яркий свет озаряет помещение, мгновенно уничтожив пропитанную загадкой атмосферу. Я обрываю магнитофонную запись на очередном проникновенном полувздохе. Все! Тишина и покой. А так же пара грязных тарелок, недопитый бокал и… Чужеродный элемент, непредусмотренный автором этой композиции, колет глаз. Хотя какой там колет. Ласкает. Радует. Зажигает зеленым сиянием. Между тарелкой и вазой притаилась внушительная стопка крупных розовых купюр. Дрожащая ручонка так и тянется к этому бумажному источнику порока и воин на земле. Глазищи вылезают из своих орбит, чтобы удобнее было сосчитать эти непредвиденные субсидии. Десять пятисотевровых бумажек, и того пять тысяч. Неплохие чаевые выдают в этом бистро. Я наливаю себе растерявшее от длительного простоя пузырьки шампанское и выпиваю залпом. Жизнь кружится вокруг меня хороводом красок. В какой-то параллельной реальности тусклым облаком проплывает мое парижское бюро. Давящая бесперспективным однообразием рутина, неизменное недовольство начальницы старой девы, стройные ряды безликих табуреток – все это ради жалкой тысячи евро, которая подпитывала мой банковский счет раз в месяц. Никаких вам отпускных, никаких премий. Собери в кулачок свою тыщенку, отдай половину за квартиру и попробуй шикарно прожить на оставшиеся. А тут немного воображения, капля беспринципности, и пожалуйста – мой месячный заработок волшебным образом удвоился. Меня распирает от гордости. Видели, Клеопатры и иже с ними, я ничуть не хуже вас! Я смело водружаю себя на постамент рядом с великими женщинами мира сего и прибываю на нем весь остаток вечера, отказываясь снизойти до мытья посуды, вытряхивания пепельницы и перестилания кровати.

Моя лень и гордыня на утро оборачиваются тошнотным запахом застоявшегося алкоголя и присохшим намертво к тарелке рыбным скелетом. Не самое, надо сказать, приятное пробуждение. Однако его сильно приукрашивает мысль о свалившихся на голову деньжищах. Прибрав и проветрив жилище, я отправляюсь на рынок Риальто за продовольствием. Прикидывая, застряв между красочных рядов, какие продукты осилит бестолковый кулинар в моем лице, я слышу отклик. Ко мне, размахивая набитой перьями лука авоськой, спешит, расталкивая народ, обитательница венецианского публичного дома грудастая Люба.

— Это ты ж смотри, какая встреча! – громогласно восклицает она, сгребая меня в объятия, – Ты шо тут? Как вообще дела?

— Нормально, – выжимаю улыбку я, не успев определиться с линией поведения, – А как ты? Все в порядке?

— Да, какое! – не вполне понятно реагирует Люба, – Пошли ж пристроим попу куда-нибудь, а то стоим здесь как две клуши. Я ж так рада тебя видеть!

Мы «пристраиваем попу» в маленьком обшарпанном кафе. Берем по капучино.

— Ну шо, рассказывай! – приказывает дородная блондинка, испачкав губы белой пеной.

При дневном свете без косметики она похожа на среднестатистическую разъевшуюся домохозяйку. Среди ее многочисленных килограммов трудно нащупать хоть грамм роковой женщины. Даже бюст, упакованный в сотворенный каким-то женоненавистником лифчик, лишился зазывной игривости.

— Да, что тут расскажешь…, – мнусь я.

Что расскажешь, получив должность начальника, бывшей коллеге, которая до сих пор бегает в курьерах?

— Девки говорят, спонсора себе отхватила, – выдает Люба, освободив меня от неприятной миссии.

— Да, так получилось, – чувствую необходимость оправдаться я.

Эта боязнь показаться зазнайкой передалась мне от мамы. Всю жизнь, сколько себя помню, я тушевалась, едва речь заходила о моих успехах. Зато о неудачах я могла говорить открыто, под частую, даже подмалевывая черта темной краской.

— Молодец! Это и неудивительно. Ты красивая! – заявляет пышечка без тени зависти.

Ее напор и фамильярность немного ошарашивают, зато от этой простушки веет настоящим человеческим теплом.

— А я как раньше, – махает она рукой в ответ на заданный мной в самом начале беседы вопрос,- Тружусь в поте лица, – короткий выброс смеха, присыпанный грустинкой, – У мамаши. Вот послала меня за луком, будет опять какой-то тошнотник готовить. Какие из англичанок кулинарки, ну, скажи, смех один! Я говорю – давай я борща состряпаю. Нет, нос воротит. А вообще нормально все. Как всегда. За клиентами, мало их вчера было (Я не сразу понимаю что предлог «за» заменяет для Любы фразу «что касается»). Три за ночь. Последний, правда, живчик попался. Часа два с меня не слезал. Все кончить никак не мог, бестолочь такая, говорит – ты не так контрактируешь. Вот скажи мне, Таня, что за слово такое выискал! Конрактируешь!

— Во французском есть слово contracter. Наверно имел в виду – сжимать мышцы влагалища, – поясняю я, немного смущенная неожиданным градом откровений.

— Ага, ты попробуй посжимай два часа подряд! Тут только и думаешь, чтобы до конца додержаться. Эх. Потом еще писать захотелось.… А один раз, помню, попробовала я так «посжимать». Так у меня ногу судорогой свело. Я ору от боли, а дурак этот думает, что от удовольствия, и наяривает себе с удвоенной силой! В общем, цирк!

Вот он обычный разговор двух коллег по работе. М-да, не знаю расплакаться мне или расхохотаться.

— Ладно, пойду я, – вздыхает Люба, испытывающая должно быть облегчение после подобной исповеди, – А то будет ругаться мадам Баттерфляй.

— Люб, а ты к себе не хотела бы вернуться когда-нибудь? – зачем-то спрашиваю я, оплачивая счет.

— Да, куда к себе! Нету у меня никакого «к себе». Да, и кому я там такая понадоблюсь. Не забивай голову, Таня. Повезло тебе, вот и радуйся. Все, побежала я, будь здорова.

Я медленно бреду по берегу канала. С одной стороны, мне жаль добродушную толстушку, с другой, более темной и эгоистичной, свернулось в клубочек довольное «хорошо, что у меня не так». Мне повезло. Но повезло заслуженно. Бог не просто ткнул в меня пальцем наугад, во мне оказалась припрятана этакая особенная завлекалочка, которой остальные девушки, судя по всему, были лишены. Неспроста же Маска, перепробовав весь батальон начинающих путан, остановил свой выбор именно на мне. Льстит. Еще как. Особенно если не вспоминать толпу бывших одноклассников – президентов корпораций и матерей-героинь.

По дороге в апартаменты, которая изворачивается странным образом, я попадаю в бутик Гуччи и добровольно лишаюсь там тысячи евро. Оставшихся семи с хвостиком, должно быть, хватило бы на умелый побег из этой тюрьмы народов. Но 90% меня гонят эту заблудшую мыслишку поганой метлой, упирая на небезопасность подобного мероприятия. Якобы все равно найдут, поймают, побьют, вернут, посадят на наркотики. Перспектива не радует, особенно третий и пятый пункты. Оставшиеся 10% взирают на многочисленную толпу трусов с видимым презрением. «Дело не в том, что поймают, дело в том, что тебя такое положение вещей вполне устраивает» заявляют они мне в лицо. Последнее строит кислую мину, не желая признавать правоту этих слов. Нет, мне не может нравиться быть пусть дорогой, но вещью. Мне хочется свободы, хочется вернуться в свой мизерный угол, хочется вставать каждый раз ни свет, ни заря на рутинную работу и добровольно мяться в метро. И единственное, что меня сдерживает от смелой попытки возвращения в этот земной рай, это страх перед экзекуцией. Только он и ничего более! И новенькое платье Гуччи, чудесным образом преображающее меня из среднестатистической в роскошную женщину, не имеет к моей нерешительности никакого отношения.

Следующее свидание обрушивается на меня неожиданно как закрепленное неизвестным шутником над дверью ведро воды. Эсэмэс оповещает меня, что мой щедрый герой почтит меня своим присутствием через 20(!) минут. Я едва успеваю принять душ, побрить подмышки, сбрызнуться духами и нацепить приличное белье, как из прихожей доносится требовательный стук. Я чувствую себя американскими войсками в Перл Харборе. Никакой стратегии я выработать естественно не успеваю, не говоря уже о ресторанных яствах и дисках с записью разномастных оргазмов. Просто выключаю свет, оставив одну приглушенную лампу, на сей раз уместного ситуации красного цвета. Из-за открытой двери на меня обрушивается ураган. По американской традиции ураганам принято давать имена. Назовем этого Маской. Я не успеваю очухаться, как природный катаклизм срывает с меня и без того немногочисленные клочки одежды. Все происходит непривычно быстро и интенсивно непосредственно в коридоре. Некоторое разнообразие в происходящее вносит огромное зеркало, честно и без стеснения транслирующее нам все действо. По окончанию первого акта, Маска, проявив недюжую силу, относит меня в спальню на руках. Я бы в принципе на этом и поставила крупную точку в сегодняшней планерке, но вот партнер мой собирать свой саквояж не спешит. Через некоторое время я начинаю понимать, что подразумевала Люба под «только и думаешь, как до конца додержаться». К счастью, в подобном состоянии я прибываю недолго. Маска, утолив жажду, опрокидывается на подушки. Опыт показывает, что этот товарищ неравнодушен ко всяческим выражениям благодарности по поводу проявленной постельной доблести. Как будем челом бить на сей раз и в какое место? Пока в моей голове крутятся колесики, Маска второй раз за вечер застает меня врасплох. Опередив меня, он подается вперед и касается губами моего плеча. Я, не ожидавшая подобного проявления ласки, едва сдерживаюсь, чтобы не отреагировать так же, как в свое время отреагировал на мой порыв он сам, то есть не подскочить на матрасе, выпучив глаза. В пропитавшейся ядом лицемерного безразличия душе набухает теплый комочек. Разрастись этому незваному паразиту я не позволяю; здравый смысл еще не совсем покинул мой размякший мозг. Нас не связывает ничего кроме секса. На моем плече покоится голова совершенно чужого мне человека. Сколько женщин твердило себе это заклинание, очутившись в постели с женатым отцом семейства, с неисправимым бабником, с католическим священником или каким-нибудь неуловимым Джо. И чем увереннее повторяли себе эти слова мои сестры по несчастью, тем прочнее укоренялась в их глупом организме эмоциональная зависимость. Но я не такая! Я ни за что не позволю себе проникнуться симпатией к этому безликому узурпатору, пусть хоть всю меня с головы до ног облобызает. Приняв это здравое решение, я собираю в кучку свое начавшее растекаться по простыне тельце и, аккуратно переложив доверенную моему плечу голову на подушку, спрыгиваю с кровати. Нечего разлеживаться вместе, а то так можно и привычку належать. Я запираюсь в ванной и нарочно врубаю воду на полную мощность. Аудиенция закончена. Наполеон может возвращаться обратно на поле Аустерлица. Что он, судя по всему и делает, потому как, выбравшись из пены сорока минутами позже, я обнаруживаю квартиру пустой.

А дальше моя жизнь забирается в нарядную гондолу и отправляется вперед по волнам венецианских будней. Маска тешит меня своими визитами почти каждый день. Иногда я готовлю ему феерическое шоу с яркими мизансценами и неожиданными закидонами, иногда наши свидания носят тихий, почти семейный характер. И как ни странно, я начинаю замечать, что со временем мой эксцентричный гость начинает все больше тяготеть к последним. Что касается меня, то, не смотря на неоднозначность моего положения, каждое новое свидание наполняет мое существо сладкой смесью волнения и радости. Я отказываюсь признаваться сама себе, что этот странный мужчина, чьего лица я так до сих пор не видела, может вызывать у меня какие либо положительные чувства. Гораздо проще упрямо твердить себе про безвыходность ситуации и рискованность побега.

Сегодня свидание опять получается спонтанным. Я не успеваю заготовить фанфары и зайцев-барабанщиков. Мы лежим на новых хлопчатобумажных простынях (один раз, начитавшись написанных замечтавшимися домохозяйками романов, я польстилась на шелковые; результат: скользко и холодно) утомленные активными телодвижениями. Я разглядываю мелкие серебристые волоски на его груди и едва тронутые маляром-временем виски. Пятьдесят моему неутомимому герою точно уже исполнилось. Как же интересно узнать, какие черты скрывает под собой эта опостылевшая маска. Как мне хотелось бы забраться хоть на пару минут в его мир, увидеть, какой он вдали от меня, как ведет себя, на каком языке говорит, в какой дом возвращается каждый вечер. Есть ли у него семья? Уютная, домашняя женщина, не подозревающая ни слухом, ни духом о тыльной стороне своего мужа? Ребятишки, учащиеся в каком-нибудь престижном колледже и по выходным развлекающиеся игрой в поло? А может, за заслоном папье-маше кроется грустное лицо, испещренное морщинами страданий? Мне каждый раз все труднее сдержаться, чтобы не шепнуть на ухо любовнику тяготящее меня «Кто ты?» Но изначальный пакт Риббентропа-Молотова не предусматривает подобной несанкционированной инициативы. Следовательно, запихиваем вопрос обратно и зашиваем любознательный рот аккуратным крестиком.

Недавно я стала про себя называть мужчину Алексом, сняв надоевшую конфетную этикетку «Маска». Эту идею подала мне книга итальянского криминолога Карисси, в которой разведывательное бюро всегда придумывало имя разыскиваемому маньяку. Так личность изувера получала первые реальные очертания. Сравнение, конечно, не самое удачное. Мой Алекс не кровавый душегуб. Хотя.… Если у меня получается мысленно напялить на него костюм президента преуспевающей международной компании, то почему бы и серый плащик Джека Потрошителя не примерить? Нет, все это ерунда. Я чувствую, что где-то под маской он добрый и даже местами пушистый.

— Тебе хорошо со мной? – задает мне неожиданный вопрос Алекс, прервав брожение в моей черепушке.

В моем мозгу вспыхивает красная лампочка «Внимание! Идет операция». Врачи пытаются вернуть к жизни мертворожденный корпус человеческих отношений. И вот в данную минуту этот омытый для похорон хиляк сделал первый вдох.

Я не знаю, как отреагировать. Ответить честно и продемонстрировать свое примитивное рабское нутро? Или высокомерно соврать, унизив таким образом и себя и его? Выбираю третий вариант.

— Ты разве не чувствуешь?

Знает ведь ответ, зачем спрашивает? Или думает, что по такой талантливой актрисе как я уже весь Голливуд обрыдался? Пока мозг занят делом, душа порхает в облаках сахарной ваты, восклицая тоненьким глупеньким голоском «Раз спрашивает, значит, я ему небезразлична!»

— Ответь, пожалуйста, прямо, да или нет, – проявляет твердость мой оппонент, отказываясь играть в «отгадалки».

Продолжать вилять ободранным хвостом, значит, выставить себя дурой.

— Да, – вынужденно признаюсь я, до конца неуверенная в правильности этого выбора.

— Я рад, – спокойно произносит он и поднимается с кровати.

Я слежу любопытным краем левого глаза, как Алекс одевается. Душа, свалившись кубарем со своих облаков, вопросительно таращит коровьи глазищи. И это все? А где, спрашивается, продолжение? Фейерверк признаний, бумажные сердечки и все прочие атрибуты, которые необходимы для поддержания жизнедеятельности едва пришедшего в сознание организма. Без обещанных вливаний, бедняга опять закорчился в агонии, грозясь на сей раз отойти в мир иной безвозвратно. Он рад. Ему просто не хватило привычной горсти благодарности, и он решил зачерпнуть побольше. Меня покусывает разочарование.

Запирая за Алексом дверь, я обнаруживаю на столике в коридоре квадратную коробочку с надписью Chanel. В ней очаровательные белые часы, которым позавидовала бы любая модница. Но вместо радости внутри пустота. Разве он не мог вручить мне подарок лично? Обязательно было оставить его вот так вот на тумбочке, акцентируя, что это и не подарок вовсе, а плата за оказываемые услуги? Обида щиплет горло. Впервые за последние недели, я ощущаю, что отведенный мне Алексом клочок сделался для меня тесноват. Я выросла из роли немой любовницы-праздника, как ребенок вырастает из крошечной рубашонки. Она вся трещит по швам, мне хочется сбросить ее с себя, но альтернативного наряда мне не предложили. Достаю из холодильника бутылку белого вина и наливаю себе достаточно щедрую порцию, чтобы новоиспеченное горе могло захлебнуться в кисловатой жидкости. За моей спиной миллионы женщин. Миллионы искореженных собственной глупостью и наивностью судеб. Каждая из них взвалила однажды на свои белые, черные или желтые плечи тяжелый груз безнадежных отношений. В тот момент она, перекинув вальяжно этого нахального иждивенца через плечо, дала себе завет «ничего серьезного, сделаю пару шагов и брошу». Бросили единицы, большинство тащит и по сей день, точа изо дня в день собственную душу надеждой. Я не желаю становиться в строй этих добровольных мучениц. «Не становись», – презрительно хмыкает правое полушарие, «Кто ж тебя заставляет? Выплюнь этот кусок рыбы фугу, щедро сдобренный ядом сантиментов, и живи себе спокойно». Сдается мне, что выплевывать поздно. Отрава попала в кровь. Гурман лечению не подлежит. Я допиваю вино до дна, на котором не обнаруживается ни решения проблемы, ни успокоения.

На следующий день я встречаюсь с Вероникой. Не смотря на ее холодность и высокомерие, я все-таки за неимением другого варианта выбираю ее на роль жилетки. Мы располагаемся в каком-то новом стильном баре с видом на знакомую мне не понаслышке Punta della Dogana. Вероника заказывает шпритц – популярный в Венеции коктейль на основе белого вина и вермута. Я следую ее примеру. Розовый закат вырисовывает тонкой кистью в уголках глаз моей знакомой тонкие розовые морщинки. Вероника кажется уставшей. Будь я правдивой подругой вроде Дельфин, непременно уведомила бы ее об этом. Но я предпочитаю тактично смолчать, удержавшись от мести за большую голову.

— Ну, как твой Квазимодо поживает? – не почувствовав и следовательно не оценив моей молчаливой деликатности, берет в руки меч амазонка.

— Почему Квазимодо? – решаю сразу не сдаваться я, – У него горба нет.

— Ну, физиономия-то подкачала явно. Иначе, зачем ее так упорно прятать? Или он уже разоблачился?

Неуверенная рука дружбы, тянувшаяся навстречу красивой брюнетке, замирает в воздухе и, повернувшись в обратную сторону, упирается в бок.

— Вероника, почему ты такая злая? – я впервые решаюсь принять вызов врага.

— Почему злая? Нормальная. Ты этих выродков еще защищать будешь? Они нас … как хотят, а ты в любви им будешь признаваться! – идет в атаку тяжелая артиллерия.

Да, вообще-то собиралась, но, похоже, что придется по-быстрому смять письмо Онегину и проглотить. Гнев перекраивает лицо Вероники на свой вкус, лишив черты прежней привлекательности.

— Что-то случилось у тебя? – настаиваю я, дожевывая письмо.

— Да, не спрашивай, – слегка смягчается валькирия, – Вчера у папика моего сердце прихватило. Пришлось срочно скорую вызывать. Пока они ехали, пыталась его из этих памперсов проклятых вытащить. А он весит за сто кило, попробуй его переверни. Чуть не надорвалась.

— Ну, сказала бы им, что он у тебя борец сумо, – замечаю я, чувствуя, как венецианский шпритц щекочет желудок.

Вероника одним выразительным взглядом дает понять, что мое остроумие в данной ситуации не совсем уместно.

— Короче приплыли, откачали. Сказали, постельный режим.

— Постельный! Как раз то, что надо, – пьяненько хихикаю я. Определенно хитрый бармен подмешал мне в коктейль нечто покрепче белого вина и вермута.

— Ты бы видела, как они на меня смотрели, эти врачи! – не унимается куртизанка, игнорируя мои ремарки, – Как будто я его специально.… В общем, отправился мой папик в какой-то пансионат в Швейцарию сил набираться.

— Ну, вот и отлично. Отдохнешь от него. Ни памперсов, ни сосок, ни хныканья по ночам.

— Угу. Отдохну. Денег оставить не успел, сволочь такая.

Трепетные у них, однако, отношения. Просто пара голубков.

— Ну, а ты-то как? – выпотрошив собственный негатив, вновь поворачивает голову в мою сторону герантофилка.

По сравнению с Бубликовым отлично. Бешусь от жиру. После Вероникиных излияний выдавать свои хилые жалобы просто даже как-то неприлично. Но шпритц пихает меня в бок, и выдаю-таки домашнюю заготовку.

— Вроде все нормально, но.… Понимаешь, мне надоела эта его вечная маска! Видеть уже ее не могу!

— Деньги дает?

Я киваю.

— Ну, и что тебе еще надо?

Мне надо все. Лицо, тело, всего целиком, желательно на одном колене с подписанной DeBeers коробочкой в правой руке. Однако, такую ерунду не то, что Веронике, мне себе самой выдать стыдно.

— Любви и ласки, – заявляю я, нагло сверкая пьяным глазом.

Зрители в лице циничной содержанки поднимают артиста на смех. В меня летят гнилые яйца и вонючие ботинки.

— Купи себе собаку, – советует Вероника, справившись с приступом хохота, – Ждать от клиента человечности – это, пожалуй, самая большая глупость на которую способна женщина в твоем положении. Выкинь из головы этот бред, пока все не испортила. Не вздумай даже намекать ему, что тебе чего-то там не хватает. Любви и ласки! Это же надо такое придумать! Платит мужик, вот и радуйся.

Разве я могла ожидать другой реакции? Шпритц не впрыснул в кровь Вероники ни грамма человечности. Она привыкла жить по правилу «человек человеку волк, не сожрешь ты, сожрут тебя». А я, несмотря на все жизненные передряги, по которым протащила меня за ухо судьба, продолжаю пытаться разглядеть за волчьей мордой человеческие черты. Еще немного волшебного коктейля и у меня это получится.

— Я-то радуюсь, но…

— Что но? Сдалась тебе эта его рожа! Тебе же не детей с этим Фредди Крюгером плодить. Какая разница нос у него крючком или картошкой.

Не детей плодить. Какие тут дети. Попробуй, размножься в таких условиях. Разве что почкованием. Разговор и без того хилый совсем расклеивается. Веронике противен и непонятен мой глупый юношеский романтизм. Ей хочется, чтобы я подобострастно заглядывала в ее красивые глаза и просила научить меня жизни. А она бы снисходительно со своего бархатного кресла бросала бы мне краюшки советов. На деревянной свае в двух метрах от меня пристраивается жирная чайка и фокусирует на мне хищный взгляд круглых желтых глазам. В сумерках мне даже кажется, что она аппетитно облизывается. «Не дождетесь» мысленно отвечаю я обеим хищницам и поднимаюсь с места.

— На следующей неделе одна вечеринка намечается, – замечает как бы невзначай Вероника, когда нас заглатывает в свои внутренности-лабиринт вечерний квартал Сан Марко, – Будет весь бомонд. Если захочешь присутствовать, дай мне знать. Только выглядеть надо прилично.

Куда нам, лопухам, прилично выглядеть! Панамка из газетного листа и проеденный молью плед – вот наш наряд. Вероникино хамство переходит все дозволенные и недозволенные границы. Мы расстаемся на узкой улочке, холодно попрощавшись. Наши пути разбредаются в разные стороны, довольные обретенной независимостью. Дорога к дому (которая уже была замечена в своевольном отклонении от курса) на сей раз ведет меня мимо знакомой лавки переплетчика. В этот поздний час хитрый лис Франческо уже вывесил замок на дверях своего сомнительного учреждения и сейчас, должно быть, спокойно жует лингвини в обществе дородной женушки и выводка детишек. Подернутые пылью книги взирают на меня из-за стекла, доказывая своими изящными обложками тонкой работы, что гений и злодейство все-таки порой бывают совместимы. Я иду дальше, разглядывая поблекшие, обшарпанные фасады и необыкновенные дверные ручки, украшающие каждый вход. Кого тут только не встретишь. Львиные головы, пожалуй, самые частные украшения дверей. За ними следуют драконьи и человеческие физиономии, искаженные злобой. Видимо, венецианцы рассчитывали, что такие недоброжелательные ручки уберегут их от нежеланных визитов. Обогнув две целующиеся парочки и одного писающего мужчину и вскарабкавшись по ступенькам, я оказываюсь в просторной пустоте своих апартаментов. Заблудившийся где-то в темном венецианском квартале сон не спешит почтить меня своим присутствием. Чтобы как-то занять себя, я берусь за карандаш, и вскоре на белом листе бумаги начинают проступать очертания лица. Как это какая разница, крючок или картошка! Очень даже большая. Вот этот промежуточный вариант очень даже ничего. Проницательные глаза, прямой нос, аккуратные губы. Алекс в моем исполнении получается вполне обаятельным и привлекательным. Бог, удобно развалившись на своем облаке, крутит пальцем у виска. Я не решаюсь показать в ответ язык, чтобы не разозлить Всевышнего и не накликать еще более габаритных бед, чем те, что он уже небрежным пинком скинул мне на голову. Всю ночь напролет обросший плотью карандашный набросок клянется мне в любви. На утро, утомленная навязчивыми сновидениями, я решаю никогда в жизни больше не пить подлый шпритц. Алекс, которому неведомы волнения моей неопытной души, присылает сообщение, в котором уведомляет меня о своей недельной отлучке. Это очередной скупой черствяк из нескольких исключительно информативных слов. Может, правда завести собаку? Эта идея приходила мне еще в Париже, ведь и там моим верным сожителем являлось вездесущее одиночество. Но тормозящим элементом в том случае стала потенциальная ответственность перед четвероногим другом и его организмом.

Бороздя в любознательном порыве культурного обогащения улицы Венеции, я развлекаю мозг полюбившейся в последнее время игрой: «отгадай, кто Алекс». На сей раз, мой любовник оказывается важным государственным лицом, от которого зависят судьбы миллионов. Его срочно вызвали, потому как выяснилось, что президент Северной Кореи припрятал под подушкой ядерную бомбу. За ближайшие дни Алекс так же успевает стать нефтяным магнатом, опальным русским олигархом, спецагентом ЦРУ и доном сицилийской мафии. А я тем временем расширяю свой кругозор посещением церкви Санта Мария дела Салюте, собора Сан Марко, часовой башни, колокольни Кампаниле, базилики Фрари, галереи Академии, десятка антикварных лавок, пары-тройки современных выставок и кучкой типичных ресторанов. Венеция это бездонный сундучок с сокровищами. В него можно запускать руку каждый день, и каждый день доставать нечто новое. Иногда эти самые сокровища находятся там, где, казалось бы, даже в голову не придется искать. Это уцелевший кусочек позолоченной фрески в пропахшей кошачьей мочой подворотне. Это удивительной красоты оконце на ветхом фасаде с осыпавшейся штукатуркой. Это маленькая икона, украшающая угол ничем непримечательного здания. Только теперь я начинаю понимать презрение, которое Марко демонстрировал по отношению к поверхностным туристам. Из-за нехватки времени эти торопыги ухватывают только самое яркое и броское, а Бог, как известно, в мелочах.

В конце недели меня одолевает печаль, вызванная, прежде всего, надвигающейся тенью дня рождения. Этот праздник как змей Горыныч о двух головах – одна веселая цветочно-подарочкая, а вторая – сморщенная морда старости. На сей раз ситуация вообще безрадостная, потому как близорукий Добрыня Никитич срубил моему змею полезную голову, оставив одну только старость. Вот последняя и корчит мне рожи, одна поганее другой. Подводить итоги собственных достижений по понятным причинам нет вообще ни малейшего желания. Успокоить себя веским «я стала старше, зато у меня теперь есть…» я не могу, потому, как на место многоточия пихнуть нечего. У меня есть что? Бродячий спонсор без лица? Так это скорее в минусы, чем в плюсы. Не понятно вообще, есть он еще, или уже приелось ему мое однообразное тельце. Может, и сгинул уже с концами, не пожелав столкнуться нос к носу с ужасающей привычкой. А если и объявится еще, то точно не на голубом вертолете и без пятиста эскимо. Окончательно растравив себе душу, я решаюсь на отчаянный поступок. Исходя из принципа «хуже уже не будет» я сообщаю Веронике, что готова пойти с ней на вечеринку. Пафосное мероприятие выпадает как раз за день до моего дня рождения. Таким образом, у меня появляется возможность совместить неприятное с неприятным и получить гадость в квадрате. Подгоняемая самоуничижительными настроениями, я отправляюсь за костюмом для предстоящего события. Таковой обнаруживается в бутике неизвестного мне доселе, но явно талантливого Эрманно Шервино. Завернутая в черный шелк и кружево я сильно напоминаю вдову главы мафиозного клана. В приличии, однако, подобному наряду точно не откажешь, вследствие чего я, вдоволь навертевшись перед зеркалом, и приобретаю его, заметно истощив банковскую карту. Туфли под стать этому шедевру мне удается локализировать поблизости в магазине Цезаре Пачотти. Итак, я готова. Держитесь, извращенцы и сутенеры!

Смелость и задор, однако, заметно убывают с приближением заветной субботы. Сдаваемые ими позиции начинают занимать сомнения и мандраж. С наступлением дня Икс я вообще превращаюсь в чеховского Беликова, больше запомнившегося читателям под прозвищем «человек в футляре». Мне одолевает целая стая дрожащих «А, может, не надо?» и «А как бы чего не вышло». То шелковый футляр морщит по бокам, то красная помада саботирует макияж, отказываясь точно повторять контур губ. В конце концов, устав от внутреннего дребезжания, я опрокидываю неуместную времени дня стопку лимончелло, и враги-страхи немного отступают. Вероника заезжает за мной на шикарном отделанном деревом водном такси. На ней элегантное творение Роберто Кавалли цвета давленной вишни.

— Чего так мрачно оделась? – вместо приветствия интересуется она, критично прищурив ярко накрашенные глаза, – Не на похороны же едем.

На похороны. Последних девичьих иллюзий.

Я пожимаю плечами. Вступать в пререкания и портить вечер раньше времени мне не хочется.

— Куда мы едем?

— На Торчелло. Вечеринка на вилле Сан Джованни.

Никаких приятных ассоциаций сей адрес у меня не вызывает. Эта вилла стала последним трамплином, спружинив с которого, я полетела в пропасть. Последний лоскуток моей прежней «нормальной» жизни.

— А что за бомонд там будет?

Бомонд – французское слово, которое буквально означает «красивый люд». Это ли значение Вероника имела в виду?

— Увидишь. Не волнуйся, шелухи вроде того урода, который тебя встречал, не будет. Только высший слой. Клиенты, потенциальные клиенты. Фабрицио должен быть.

— Может, убить его, воспользовавшись случаем? – предлагаю я.

Вероника бросает на меня выразительный взгляд, подобного которому мог бы удостоиться, скажем, раздавленный жук или собачья неожиданность на любимом коврике. Освобождать женскую половину человечества от гнета тирана она явно не стремиться. Меня слава Шарлотты Корде, если честно, как-то тоже не очень привлекает.

— А кому принадлежит Сан Джованни? – меняю тему я, – Фабрицио?

— Нет, одной пожилой сеньоре, которая сдает его в аренду на все лето. Милая такая старушка.

Небось, и не подозревает этот божий одуванчик, чем съемщики занимаются в хоромах в ее отсутствии. Итак, мы приплыли. В прямом смысле этого выражения. Вилла уже издалека выглядит празднично, как наряженная елка. Вся светится огнями и брызжет классической музыкой. Такси у причала встречает лакей в алой ливрее и золотистой маске. Он ждет, пока Вероника расплатится, потом поочередно протягивает нам крепкую руку, помогая выбраться на сушу. У меня перед глазами с молниеносной скоростью проносится яркая картинка: Марко тянет меня набухшую разочарованием и усталостью на берег в «свои» владения. Как давно это было. Лет тридцать назад. Когда небо было голубым, трава зеленой, и в моде были песни Димы Маликова. Мы проходим в благоухающий цветами холл. Само действо происходит у бассейна. Вокруг него выстроились аккуратные ряды накрытых белыми скатертями столов. На столах цветочные композиции, канделябры, серебряные ведерки с бутылями шампанского и вина, пестрые мозаики закусок. Чуть поодаль потчует собравшихся живой музыкой довольно талантливая группа. Я отмечаю, что весь обслуживающий персонал, включая музыкантов, носит одинаковые маски. Гости тем временем лиц своих не скрывают. Вероника мгновенно ускользает, оставив меня одну в незнакомом окружении. Я принимаю из рук бармена бокал Дом Периньон и, затихорившись за упитанной пальмой, разглядываю обещанный красивый люд. Красивых действительно много. Девушек. Несколько вообще безупречных картинок, вырезанных из журнала мод. При виде этих нимф, я ощущаю, как корона на моей голове тускнеет, на лице прорезаются морщины, на боках проступают складки жира. Я отворачиваюсь, задвигаясь подальше за ствол дерева, чтобы спрятать от любопытных взглядов это внезапное уродство. Присутствующие мужчины в основном перешагнули уже сорокалетний рубеж и, оставив за этим рубежом материальные проблемы, волосы и плоские животы, вступили в стадию вальяжной вседозволенности. На их непривлекательных физиономиях читается ленивая пресыщенность, слегка сдобренная вялым любопытством по отношению к происходящему. Встречаются и совсем древние деды, которые, должно быть, поставили себе целью окочуриться на любовном ложе.

— Чего ты тут затаилась? – пугает меня внезапным хлопком по плечу невесть откуда взявшаяся Вероника, – Надо ходить улыбаться. А то так не отхватишь никого.

— А кого я должна отхватить? – удивляюсь я, собиравшаяся ограничить поле охоты шампанским и канапэ с черной икрой.

— Да, я шучу. Ты у нас девушка, можно сказать, замужняя. Твой клиент заплатил за монопольное пользование. Но между нами девочками, ты вполне могла бы наставить ему рога, взяв какую-нибудь ненакладную одноразовую халтурку. От тебя же не убудет. Тут сегодня самые сливки собрались.

Надо сказать, сливки я не любила никогда, очень уж они жирные. Вот и эти не исключение.

— Вот ты как раз себе и нахватай. Пока твой ветхий младенец подгузники в Швейцарии меняет.

Вероника прищуривается, разглядывая меня как-то по-новому, будто мы с ней только что познакомились. Похоже, что такого откровенного хамства от меня она не ожидала.

— Видишь, вот этих фламинго? – вместо продолжения словесной битвы задает вопрос она, – Мулатка, вон та брюнетка и эта рыжая.

Искусно наманикюренный палец Вероники останавливается на тех самых топ-моделях, которые пробудили во мне дремавший годам комплекс неполноценности. Я киваю.

— Это сегодняшние «невесты», – видя непонимание на моем лице, куртизанка поясняет, – Свежее мясо. Они сегодня пойдут с молотка. Аукцион самая занимательная часть вечера.

— А само мясо в курсе? – сильно задетая грубостью и циничностью этих слов, вопрошаю я.

— Неа. Они думают, что их ждет блистательная карьера певиц, актрис и манекенщиц.

— А ты не хочешь их предупредить? Пока не поздно.

Ответ предсказуем. Уничижительный взгляд тоже.

— Таня, я смотрю, ты не умнеешь. Опилками что ли твоя голова большая набита?

С этой любезной фразой снежная королева покидает меня, направившись горделивой походкой на встречу какому-то лысому гному. Гном подобострастно кланяется, сверкая голой макушкой, и трется губами о Вероникину кисть.

— Еще шампанского? – предлагает бармен за моей спиной.

Я машинально протягиваю пустой бокал, не взглянув в его сторону. Оглушенная свалившимся на мою большую голову грузом информации, не замечаю, что вопрос этот задан на французском. Я наблюдаю за передвижениями язвительной мегеры. Она перемещается от гнома к какому-то круглому очкарику, отдаленно напоминающему Вини Пуха ботаника. Тут дело лобызанием ручки не ограничивается, толстяк заключает Веронику в объятия и смачно целует поочередно в обе щеки. Я слышу как один из представителей жирненьких «сливок» справа от меня, глянув в сторону обнимающихся, произносит имя. Фабрицио. Вот ты, оказывается, какой. Великий и ужасный. Кто бы мог подумать, что за фасадом неуклюжего мишки кроется злобный спрут. А Вероника с Фабрицио, оказывается, на самой что ни наесть короткой ноге. Короче только у таксы. Как-то мало похожа она на бедную узницу, вынужденную нянчить всяких великовозрастных младенцев.

— Еще шампанского? – настаивает официант, видно, задавшись целью напоить вдову сицилийского мафиози, и под шумок урвать и себе кусочек дорогостоящей плоти.

Я отхожу подальше от этого подозрительного субъекта и концентрирую свое внимание на крошечных корзиночках с крабовым мясом. Мне неприятно смотреть, как над будущими одалисками кружатся, сверкая голодными глазами, черные грифы. В воздухе витает запах предвкушения. Участников жестокого аукциона выдают похотливые улыбочки и охотничий прищур. Я задаюсь вопросом – почему меня в свое время минула подобная участь? И, отбросив лишние иллюзии, отвечаю сама себе – потому что рылом не вышла.

Избалованные женской красотой и воодушевленные предстоящими торгами, мужчины практически не обращают на меня внимания. Зато мой скорбный вид вызывает интерес у импозантной дамы лет пятидесяти.

— Скучаешь? – закидывает удочку она на скверном английском.

— Да не то чтобы очень, – неуверенно мямлю я, не зная, чего ожидать от этой барракуды.

— Если ищешь любовника, могу тебе порекомендовать одного, – великодушно предлагает мне незнакомка.

Не обнаружив вспышки интереса на моем лице, дама переформулирует предложение.

— Или любовницу?

А любовнище в меню не имеется? Этакое универсальное два в одном.

Должно быть, пожилая сутенерша приняла меня за потенциальную клиентку.

— Спасибо, я никого не ищу.

Отлипать от меня торговка человечиной явно не собирается, потому мне приходится покинуть свои позиции и переместиться к дому в поисках Вероники. Последние сомнения в том, что на этом празднике жизни я – фигура лишняя, отпадают, и я решаю откланяться. Самостоятельно покинуть виллу я, к сожалению, не в состоянии, следовательно, приходится разыскивать мою знакомую гейшу. Потоптавшись в холле, я решаюсь сунуться на кухню. Как выясняется, зря, ибо картина, представившаяся моему взгляду, явно не предназначена для трансляции слабонервным вроде меня. Поначалу мне кажется, что действующих лиц сего домашнего порно клипа всего два: подбитый жирком Фабрицио, спущенные до щиколотки штаны которого откровенно демонстрируют этот самый жирок и все, что ниже. И лысый паренек, примостившийся рядом на корточках и вдохновлено занимающийся тем, что женские журналы пафосно величают «игрой на флейте». Однако, уже закрывая проклятую дверь, я краем глаза ухватываю третий силуэт. Стройная дама в вишневом макси, оперевшись на кухонный стол, увлеченно наблюдает за действом. По ее лицу бродит довольная тень одобрения, какая обычно посещает заботливых мамаш, когда их любимое дитя лепит из песка свой первый кургузый кулич. Черная икра соревнуется с крабом, кому первому удастся покинуть негостеприимный желудок. Я спешу захлопнуть этот ларец Пандоры. Чем дальше я захожу в этот темный лес, тем больше в нем обнаруживается дров. Уже и складывать некуда. Я последние сучья еле утрамбовала.

На причале лакей, прильнув к свае, коптит небо сигаретным дымом. Я спрашиваю у него, не может ли он вызвать мне такси. Тот на удивление легко соглашается, и всего через пару минут к вилле подруливает моторная лодка. Я прошу водителя вернуть мое бренное тело в квартал Сан Марко. Судно отчаливает. Я гляжу вслед блистающему огнями приюту порока. Прощай, Сан Джованни, дай Бог, это наша с тобой последняя встреча. На стремительно удаляющейся пристани появляется официант в маске. Кажется, он машет мне рукой, требуя вернуться. Должно быть, Вероника послала за мной, посчитав, что не достаточно наигралась с большеголовой мечтательницей. Фигушки вам. Возвращаться я в этот эпицентр разврата не собираюсь. Мне на сегодня впечатлений хватило. В принципе и на всю оставшуюся тоже. Могу с уверенностью выходить замуж за среднестатистического одноклассника и хранить ему верность до гробовой доски. Или еще того лучше сдаться с потрохами в монастырь. Холодный ночной ветер хлещет меня по щекам, окончательно отрезвляя. Я собираю все увиденное и услышанное в кучку и аккуратно раскладываю по полочкам. Труднее всего определиться с двумя зловонными стопками: «Вероника» и «Фабрицио». Начнем с последней. Нетрадиционная ориентация, конечно, не мешает сему индивидууму управлять мощным трафиком женщин. Кто сказал, что вегетарианец не может торговать мясом? Меня смущает другое. Облик Фабрицио и его поведения никак не вяжутся с образом сильного лидера. Зато эта роль отлично подходит властной брюнетке. Полочка, которую я ищу, обнаруживается прямо перед носом. Вероника и есть Фабрицио! Вялый Винни – это всего лишь ширма. Настоящий злодей все это время был передо мной. Я гостила у него, пила с ним кофе, делилась своими страхами и сомнениями. А он слушал и посмеивался. Ведь неспроста после своего боевого крещения я проснулась дома у Вероники. Неспроста она внушала мне, что побег невозможен, и я должна смириться со своей участью. А все ее рассказы про тяжелое детство, деревянные игрушки и старичков в памперсах, выходит, выдумка с целью втереться в доверие? Или, как она сама сказала, непыльная халтурка? Взбудораженная этим открытием, я не замечаю, как лодка преодолевает километры, разделяющие Торчелло и центр Венеции. Расплатившись, поднимаюсь наверх по деревянным ступенькам. Невдалеке запоздавший гондольер выгружает последнюю парочку клиентов. Это два тыквоголовых японца, вооруженные фотокамерами Лейка. Я смотрю на гладкую лакированную гондолу с обитым красной кожей сидением в форме сердца, и ноги сами собой несут меня к ней. Гондольер ноет, что уже поздно, дома жена, спагетти остыли, и я понимаю, что он пытается набить цену. Обычно получасовая прогулка стоит около 100 евро. Я предлагаю 200. Посетовав последний раз на пропавшие зазря спагетти, венецианец помогает мне забраться на борт. Устало покачиваясь на смоляных волнах, пирога нехотя двигается вперед в просторные объятия Гран Канала. На гладкой поверхности колышутся миниатюры зданий. Мне хочется зачерпнуть их ладошкой и оставить на память. Капитан судна интересуется, почему рядом с моей попой на сердечке-диване не покоится дружественная попа возлюбленного. Я выдумываю на ходу душещипательную историю о том, как поругалась с обладателем этой самой попы и сбежала прямо из ресторана. Мужчина в полосатой майке советует мне помириться с избранником, хотя по его словам итальянское поверье гласит, что если приедешь с любимым в Венецию, свадьбе не бывать. Потом, увлекшись, рассказывает, что в этом году в Венеции появилась первая в истории города гондольер-женщина. Он замечает, что это противная мужеподобная дама, которая не заслуживает уважения коллег шовинистов. Мы заплываем в узкий, плохо освещенный канал, пахнущий сыростью и гнилью. Я вижу, как с крыльца какого-то дома спрыгивает в воду упитанная крыса и уверенным баттерфляем направляется к соседним ступенькам. Грызун движется параллельно гондоле и, в конце концов, одерживает победу в импровизированной гонке, пребыв первым к пункту назначения. Мне вспоминается мультяшный Реми, и я проникаюсь симпатией к этому не очень опрятному животному. Что бы ни говорили о крысах, некоторые представители хомо сапиенс распространяют гораздо больше всякой заразы. Прогулка заканчивается там, где и началась. Я вылезаю на пристань и, ковыляя на неуместных каблуках по щебню, направляюсь в свое временное пристанище. Думать уже не хочется ни о чем. Будем надеяться, что утро окажется мудрее ночи, и разбудит меня толковыми советами.

Надеждам этим, однако, не суждено оправдаться. Моя жизнь упорно отказывается переступать с черной полосы на светлую. День начинается с пренеприятнейшего визита. Вопреки смелому заявлению известного мультипликационного героя о мудрости ранних походов в гости, я не считаю подобные вторжения уместными. Но дверь открыть все-таки приходится. Вероника, выпустив в меня привычный заряд презрения, проходит уверенным шагом в гостиную. Я плетусь следом, затягивая на ходу пояс халата.

— Кофе, чай, потанцуем? – предлагаю я без малейшего энтузиазма.

Чем грозит мне этот экстренный визит, пока не понятно. Но было бы наивно пытаться разглядеть в Веронике носительницу доброй вести.

— Кофе. Черный. Без сахара, – командует начальница.

— Чем обязана? – без лишних прелюдий перехожу к делу я, поставив на стол маленькую чашку Неспрессо.

— Ты вчера так быстро сбежала. Прямо как Золушка с бала, – замечает хищница.

— Ну, после двенадцати, моя карета превратилась в тыкву, а принц в пугало, – выждав короткую паузу, добавляю, – А мясо я вчера на рынке купила свежее, так что участвовать в торгах смысла не было.

— Я смотрю, ты отточила язык, – делает наблюдение Вероника.

Поднадоела бесперспективная роль боксерской груши. Вообще все это прогнившее до сердцевины окружение мне окончательно опротивело. И главный сгусток гнили в лице Вероники больше всех.

— Вероника, скажи мне честно, зачем ты так рано пожаловала? Только не надо слезных историй про то, что очередной извращенец откинул лапти на рассвете. Venise Experience это же твое детище? Фабрицио тут не при чем?

— Ишь, какая сообразительная, – улыбается ведьма, пригубив свой горький кофе, – Ты слышала о двух лягушках, что попали в молоко? Одна повесила лапки и утонула. А другая взбила из молока сметану и вылезла. Так вот, я предпочла взбить сметану.

— А то, что в твоей сметане столько девушек молодых потонуло, тебя не волнует?

— А кто им мешал шевелить лапами и выбираться? Таня, пойми ты одну неписаную истину – жить надо для себя. Ты у себя одна. Впрочем, я не затем пришла, чтобы тебе мораль читать. У меня к тебе предложение.

Протоптать себе дорожку к солнцу по трупикам?

— Вчера один клиент выразил желание с тобой встретиться. По идее я не имею права согласиться. Маска затребовал тебе в единоличное пользование. Но этот клиент предлагает очень хорошие деньги. Поэтому я готова пойти с тобой на компромисс. После этого свидания ты свободна. Можешь идти на все четыре стороны, никто из организации тебя преследовать не будет. Для маски я сочиню душещипательную историю.

Свободна? Сюрреалистическое какое-то слово. Пахнущее сиренью, свежескошенной травой и теплым круассаном на террасе парижского кафе.

— Так прямо и свободна, – недоверчиво мямлю я.

— Я верну тебе твой паспорт. Одежду и деньги можешь оставить себе, ты их заработала.

— А что это за клиент такой? Какой-нибудь Джек Потрошитель?

— С виду вполне приличный. Молодой даже.

Я всматриваюсь в бледное лицо Вероники, силясь разглядеть в ее глазах предательский огонек. Все не может быть вот так просто. Тут обязательно затесался какой-нибудь подвох.

— Я даю тебе полдня на раздумья. Если дашь согласие, скажу, куда тебе идти сегодня вечером. Утром курьер занесет твой паспорт. Кстати, твой старый чемодан тоже у меня. Если хочешь, я велю доставить и его.

— И ты не боишься, что я могу рассказать о кошмарах, которые вы тут творите? – продолжаю сомневаться я.

— Да ради Бога. Только кто тебя слушать будет? Больные фантазии нимфоманки. В наше время подобным никого не удивишь.

Вероника поднимается с дивана.

— Давай вращай шурупами.

У дверей она оборачивается и, окинув меня оценивающим взглядом, выдает короткую, но емкую фразу:

— И что они в тебе находят!

Дверь захлопывается. Я прижимаюсь спиной к гладкому дереву. Вероника выдала себя последним предложением. Мне мгновенно становится понятно, почему рабовладелица решила предоставить мне вольную. Зависть. Должно быть, этот маленький ядовитый паразит засел в ее недрах еще тогда, когда привередливый Маска проявил неожиданную инициативу и пожелал стать моим единственным спонсором. Наверно с этого момента, Вероника начала рассматривать меня как возможную конкурентку. Во мне было нечто такое, что привлекло мужчину, которого до этого не смогла заинтересовать ни одна девушка. Видя, что парой свиданий эта связь не ограничилась, а наоборот окрепла, сутенерша напряглась еще сильнее. Ее раздражал мой успех. К тому же, вероятно, она не исключала возможности, что откинув иллюзии и заматерев, я попытаюсь претендовать на большее. Предложение нового клиента упало последней каплей в эту до краев переполненную раздражением чашу. Вероника решила убить сразу двух зайцев – хорошо подзаработать и избавиться от потенциальной антагонистки. С этим более ли мене ясно, теперь переходим к этому странному предложению, свалившемуся на меня невесть откуда. Кто этот таинственный заказчик? Какого зажравшегося толстопуза стрела Амура зацепила вчера ниже пояса? Что-то не припоминаю навязчивого внимания со стороны собравшихся сливок. По логике, если бы я кому-нибудь приглянулась, этот неотягощенный комплексами кто-то мог бы напрямую обратиться к производителю, вместо того, чтобы переплачивать посреднику. Но ко мне кроме толстой тетки никто не подходил и ничего не предлагал. Ах, да, официант еще навязывал шампанское. Чертовщина какая-то. Может, я все-таки неправильно истолковала мотивацию Вероники? Путаясь в хороводах мыслей, я не замечаю, как заглатываю третью чашку кофе. Мне очень хочется, чтобы рядом чудесным образом оказался Артур. Он бы трезво оценил ситуацию и выдал бы правильное решение. Возможно, что если этот мистический клиент не раскромсает меня на мелкие кусочки, я совсем скоро смогу вновь оказаться в своем углу в уютной компании друга. Я ловлю себя на том, что мысленно я уже приняла предложение Вероники. Согласилась на этот единичный секс-сеанс ради чудодейственной свободы. А как же Алекс? Я брошу его вот так малодушно, без объяснений, удирая обратно в реальность? Ведь нельзя забывать, что не встреться он на моем пути, не пожалей меня тогда, я бы сейчас томилась в застенках публичного дома, ожидая длинную вереницу клиентов. С другой стороны, я до сих пор не знаю его лица. Я не слышала от него ни признаний, ни добрый слов. У меня нет уверенности, что завтра я не получу от него сообщения с текстом: «Ты мне надоела. Прощай». А если не завтра, то через неделю, или через месяц. Я не Шахерезада, моего воображения не хватит на 1000 и одну ночь. Не могу я пожертвовать свободой ради тех немногих робких поцелуев. Тело свербит, протестуя против такого определения. Ему жаль терять то яркое, сочное удовольствие, что окатывает его каждый раз в объятиях Алекса. «Цыц, решать будет голова!» отсекаю я эти вялые протесты. А голова упорно твердит, что ей надоело пухнуть, изобретая новые постельные чудеса. Ее тяготит зародившееся недавно томление. Ее пугает маленький росток надежды. Неудивительно, ведь эта надежда глупая необоснованная. Только в фильме Ричард Гир может влюбиться в проститутку и предложить ей руку и сердце. В действительности представительницы древнейшей профессии изнашиваются с годами и лет в 50 превращаются в ветхих никому ненужных старух, каждая морщина на теле которых олицетворяет рухнувшую иллюзию. «Хочешь такую перспективу?» «Нет» испуганно блеет тело. Пусть Вероника лично для меня не являет собой достойный пример для подражания, в ее «Надо жить для себя» есть щепотка истины. Прости, Маска. Итак, решение принято. Остается только уповать, что Всевышний смилостивится надо мной и не пошлет мне на последок какого-нибудь Маркиза де Сада. Я звоню Веронике и сообщаю о своем выборе.

— Отлично, – заметно радуется змея, – В восемь вечера подойдешь по адресу, который я тебе вышлю смс. Это съемная квартира.

— А этот клиент…

— Все сама увидишь.

— А гарантии…

— Не смеши меня. И запомни, я тебе второй раз такого предложения не сделаю, – отрезает она и вешает трубку, прежде чем я успеваю втиснуть какой-нибудь вопросишко.

Когда увижу, будет поздно спасаться бегством. Сходить, что ли в церковь помолиться? В прошлый раз пресвятая дева вняла моей неписаной мольбе и послала мне Маску. Может, подфартит и на этот раз. Нет, с церковь стыдно. Негоже просить милости небес, собираясь совершить очередной грех. Телефон вздрагивает сообщением. Вот адрес, по которому я сегодня лишусь еще одной частички себя. «Соберись, Татьяна», – дергает меня за плечо оптимизм, – «Это последняя ступень на пути к свободе. Переступишь и захлопнешь за собой двери в это темное царство». Эх, быть бы на сто процентов уверенной, что так оно и будет.

На протяжении всего дня меня не отпускают из своих тисков сомнения и страхи. В конце концов, меня начинает тяготить их давление, и я решаю изгнать паразитов привычным способом. После трех бокалов виски в голове происходит путч, новые власти устраивают на захваченной территории крупномасштабный балаган. Предстоящая миссия вызывает у меня взрывы истеричного хохота. Я принимаю душ, натягиваю игривое белье, сверху платье, наношу призывный макияж в стиле фовистов. Показываю своему отражению в зеркале язык. «Прости, мама, это вынужденная мера», – бормочу я себе под нос, ворочая ключом в замке. Указанный адрес удается разыскать на удивление быстро. Похоже, я таки адаптировалась в этом городе-лабиринте. Вот она квартира 34. Девочка по вызову прибыла. Для полноты образа мне не хватает чулок в крупную сетку, пергидрольных кудрей и комка жвачки за щекой. Будем надеяться, что клиент не привередливый, на отсутствие этих деталей внимания не обратит. Из-за двери доносится «Come in». Должно быть, он ожидает меня, распластав по-крабьи свое неаппетитное белое тело на кровати. Держись, виски, не смей выветриваться раньше времени! Я прохожу по темному коридору в аналогично неосвещенную спальню. Пробивающийся сквозь тяжелые занавеси тонкий лучик заходящего солнца скупо освещает высокую фигуру, развернутую ко мне тыльной стороной. Делает вид, что любуется пейзажем. Ладно, будем разворачивать эту избушку. Я избавляюсь от платья и приближаюсь к замороженному. Прижимаюсь к его покрытой рубашкой спине своими выпуклостями. Он резко разворачивается. До чего же эти клиенты Venise Experiences однообразны. Этот тоже вырядился в маску. Я начинаю понимать венецианцев, которые в свое время запретили ношения масок вне карнавалов и даже назначили штраф за неповиновение. Смотрит на меня своими прорезями. Казанова из папье-маше. С сильно выдающейся вперед верхней губой. Меня так и порывает расхохотаться и плюнуть в эту белую ничего не выражающую морду. Едва сдерживаюсь. С другой стороны, так даже лучше. Этого я точно не желаю знать в лицо. Сделал дело и гуляй смело. Кажется, к этому самом делу он наконец-то решился перейти. Гладит мои плечи, волосы. Как-то неуверенно, нерешительно. Руки у него гладкие с мягкими подушечками пальцев. Похоже, что Вероника не соврала, клиент правда молодой. Может, девственник? А игрушку ему толстопузый папаша оплатил? Следуя давней традиции решил научить сына уму-разуму. Ну, что ж, опять же плюс. Не будет привязывать меня за пятку к люстре и требовать экзотической акробатики. Мне кажется, какое-то мгновение мужчина колеблется, потом, видимо, отважившись, он задвигает штору до наступления кромешной темноты и увлекает меня за собой на кровать. Мда, если это девственник, то врожденно одаренный. Он с легкостью справляется с застежкой моего лифчика и одним движением избавляет меня от нижней половины комплекта. Мне приятны его поцелуи. На какое-то мгновение во мне вспыхивает ответный огонек. Но язычок пламени гаснет, раздавленные неуместной мыслью об Алексе. До сего момента нас с ним связывало нечто важное, нечто живое. А я взяла и уничтожила этот маленький вибрирующий организм. Мне больно смотреть, как он стонет и пульсирует в агонии, под давлением переплетенных тел. Очередной раз усекаю для себя, что я сугубо моногамна. Измена даже в таких неоднозначных обстоятельствах дается мне с трудом. Мужчина тем временем старается доставить мне удовольствие. Он ведет себя как влюбленный, а не как клиент. Я отмечаю умом, что мне очередной раз повезло. А вот тело упорно отказывается пропускать через себя ответный заряд. Я компенсирую отсутствие реальных восторгов имитированными охами и ахами. Похоже, что мужчину удовлетворяет моя актерская игра. Он сжимает меня крепко-крепко, замирает, хватая ртом воздух и крупицы блаженства. Отдышавшись, касается губами моего лба, виска, щеки… Мне не хочется отвечать на этот благодарный порыв. Внутри бродит терпкое безразличие. Он отворачивается к стене.

— Прости. Я должен был тебя предупредить.

Что-то в этой фразе щипает меня за ухо. Не смысл. Язык, на котором она произнесена. И голос. Я подскакиваю на простыне. Не может быть! Вот этого точно не может быть! Я спрыгиваю с кровати и распахиваю шторы. Комнату заливают золотистые струи заката. Передо мной, пристыжено сгорбившись, сидит Артур.

— Ты, ты…,- я захлебываюсь негодованием.

Будучи не в состоянии выразить свое возмущение словами, я набрасываюсь на негодяя с кулаками. До того, как ему удается поймать мои запястья, я изловчаюсь-таки отвесить ему пару-тройку весомых оплеух.

— Так я и знал, – бормочет Артур, уворачиваясь, – Добрые дела наказуемы.

— Добрые? Да, я тебе за такие шутки сейчас голову оторву! Или лучше непосредственно орудие преступления! – бушую я.

Я всегда воспринимала Артура исключительно как друга, товарища и брата. Свершившееся соитие для меня равнозначно инцесту.

— Ты успокоишься или нет? Дай я толком все объясню! – требует мошенник.

— Что тут объяснять? Я думала ты мне друг, а ты…

А он оказался таким же одноклеточным, как и все предыдущие его братья по племени. Крушение этой последней хиленькой иллюзии добивает меня тяжелым молотком. Раздробленное туловище расползается по простыне, обливаясь слезами. Артур делает неумелую попытку утихомирить слезный фонтан.

— Ну, прости, ну, я не должен был.… Надо было тебе сразу признаться. Я так и собирался. Сюрприз сделать. А ты разделась и…

— Все одинаковые, – вставляю я между двумя всхлипами, – Зачем вам голову Бог нацепил вообще непонятно. Для красоты разве что… и то сомнительно.

Последнее мое замечание поднимает Артура со стадии покаяния на ступень обиды.

— За одинаковых спасибо тебе большое! – петушится он, отодвинувшись, – Я ради тебя все бросил. Приехал сюда выручать заблудшую душу. Чего мне стоило тебя найти! Чудом попал на эту вечеринку. А мадам нос воротит. Зазналась. С официантами не общается. Налопалась черной икры и сбежала. Знаешь, во сколько мне обошлось это свидание? Лучше тебе этого не знать. Я квартиру продал, чтобы тебя из этого борделя вытащить. А ты мне плюешь в лицо.

— Ишь благородный рыцарь нашелся! Конечно, за такие деньги и не использовать покупку по назначению! И как окупилось вложение-то? Или господин еще чего пожелает? Каких-нибудь дополнительных услуг? Так сказать бонус от фирмы?

— Таня, мне вот тут в голову пришло. А может зря я это все, а? Может, тебя и спасать-то не надо было? Прижилась, вошла во вкус? Ты так разделась профессионально. И макияж…

Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и со всех оставшихся сил впечатываю свою ладонь в гладкую щеку мерзавца. Не дожидаясь ответной словесной пощечины, натягиваю на себя платье, продеваю ноги в туфли и вылетаю из квартиры. В самых глубинах противоречивой души засела крохотная надежда на то, что Артур выбежит сейчас за мной следом, бросится на колени, будет умолять простить. Я даже несколько раз оборачиваюсь. Но погони за мной нет. Узкая улица пустует. «Погорячилась» трезво замечает разум, «Парень тебя, можно сказать, из лап злодеев вырвал. Много ли в наше время таких героев осталось? Вот именно, редкие единицы. А ты его вместо того, чтобы отблагодарить, по щекам хлещешь». «Отблагодарить-то, я отблагодарила. И не герой он, а подлый предатель. Самую болезненную струнку дернул. Не зря считается, что никто не может так сильно ранить, как близкий человек» хнычет душа. Одолеваемая противоречивыми чувствами, я добираюсь до своей берлоги. Меня встречают початая бутылка виски и одинокий стакан. Душа по привычке требует заполировать неприятную зарубину. Разум кряхтит маминым голосом: «Так недолго и спиться». Я глотаю горькую отраву, рисуя в воображении невеселую картину: я в ободранном пальто и морщинах собираю бутылки по подворотням. «Так тебе и надо», презрительно бросает, проходя мимо, Артур. Молодой, красивый и недоступный. «Так мне и надо» вслух повторяю я. Слезы напирают, почувствовав слабину. Я смываю ими оставшуюся косметику и, щедро смочив подушку, отхожу в мир тревожных неглубоких снов.

Вытряхивает меня из теплой колыбели настойчивый звонок в дверь. Очередной Пятачок с утра пораньше в гости пожаловал. Или, отбросив эвфемизмы, просто свинья. На пороге мою сонную физию с отпечатком подушки на правой щеке безразлично созерцает незнакомый итальянец среднестатистической внешности.

— Ваш багаж и документы.

— Grazie, – мямлю я в ответ.

Итак, Вероника свое слово сдержала. Всемогущий спрут по имени Venise Experiences разжал свою крепкую клешню. Я свободна. Закрываю дверь. В белом конверте обнаруживается мой паспорт. К чемодану прилагается пакет с моей сумочкой, телефоном и купленным Марко бельишком. Спрут пережевал меня и выплюнул. Стоило бы наверно обрадоваться. Но меня с головы до ног опутала болезненная, тупая усталость. Я машинально звоню в аэропорт и требую билет на ближайший рейс Венеция – Париж. Остался только бизнес класс? Отлично, полечу бизнесом. Только, пожалуйста, побыстрее, сеньора. Через два часа? Замечательно. Вызываю такси. На автомате собираю пожитки. Взгляд спотыкается о картонный конверт на столе. Вчера, прибывая в разобранном на винтики состоянии, я не заметила этого нежданного гостя. Обратный адрес не указан. Ладно, разверну в самолете, сейчас не до этого. Вроде все. Прощай, логово куртизанки! Прощай, Алекс! Прости, если что не так. Таксист помогает мне забросить чемодан на борт моторной лодки. Дворец Дожей провожает меня ребристым готическим боком, пробуждая в душе стайку пыльных мотыльков-воспоминаний. Мост Вздохов по-прежнему закован в леса и едва угадываем за огромной синей афишей с рекламой торгового цента Coin. Я покидаю город на воде с чувством облегчения и избавления. Жестокая сказка для взрослых закончилась, меня ждут безопасные серые реалии. Весь путь от центра до аэропорта я стараюсь не пропускать в голову навязчивых мыслей об Артуре и Алексе. Я свободна. Мне больше никто не нужен. Девушка за стойкой бизнес класса усиленно улыбается. За двойную цену в два раза больше отбеленных зубов. Я поднимаюсь по трапу на самолет вслед за вереницей удовлетворенных романтическим отдыхом в Венеции туристов. Честно говоря, до последнего мгновения, мои внутренности сверлит дрель страха. Я боюсь, что, не смотря на заверения Вероники, меня схватит за локоть какой-нибудь чернявый выходец из ада, и утащит обратно в смрадную клоаку. Однако этого не происходит. Честная куртизанка отпустила меня с миром. Шасси отрывается от земли, самолет взмывает в синее небо, оставив все страхи на взлетной полосе. Край глаза смачивает слеза. Как-то я в последнее время извергаю из себя чересчур много влаги. Нервы совсем расшатались. Хотя я и в детстве была плаксой. Помнится, папа говаривал: «пусть плачет, меньше писать будет». Не знаю, насколько эта теория обоснована с медицинской точки зрения, но я еще тогда в малосознательном возрасте решила, что никогда своему ребенку подобного не скажу. И никогда не брошу его одного на милость прожорливого общества и лиловой слизи. Франко-итальянская пресса предложенная стюардессой не вызывает у меня интереса. Я вспоминаю про картонный конверт и за неимением более увлекательного занятия решаю вскрыть его. Из коричневой упаковки выскальзывают бархатный мешочек и сложенный лист бумаги. Загребущие ручонки сами тянуться к бархату. Запустив пальцы вовнутрь, я извлекаю на свет божий колье из белого золота и перламутра. Подобные четырехлистные ладошки клевера, соединенные между собой тонкой золотой нитью, мне приходилось не раз видеть в витрине бутика Ван Клиф&Арпельс на rue de la Paix. Личность щедрого дарителя не вызывает у меня сомнений. Я дрожащими пальцами разворачиваю письмо. «Дорогая Татьяна! К сожалению, я не могу быть в Венеции и лично поздравить тебя с днем рождения. Надеюсь, что этот скромный подарок придется тебе по вкусу. Я очень дорожу нашими встречами. В ближайшем времени я не смогу часто бывать в Италии, потому я хочу предложить тебе переехать в Париж. Я куплю тебе квартиру и удвою деньги на карманные расходы. Ты не будешь больше ни от кого зависеть. Предлагаю обсудить это за ужином в ресторане завтра вечером. P.S. Моя теория оказалась ошибочна. Я хочу знать о тебе все». Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Передо мной, оказывается, были открыты все двери, а я, обдирая кожу, лезла в форточку. Знала ли Вероника о намерениях Маски выкупить меня из рабства? Скорее всего. Хитрая стерва решила продать один и тот же товар дважды. А как поступила бы я, получи я это депешу на день раньше? Приняла бы предложение Алекса? Выплясывающее странный племенной танец где-то между горлом и грудной клеткой сердце, утвердительно хлопает желудочками. Разве не этого ты хотела? Увидеть его без маски. Услышать, что он тобой дорожит. Плюс апартаменты в Париже и ежемесячные субсидии. Тут, надо быть инфузорией туфелькой, чтобы отказаться. Жизнь, помурыжив меня как следует, выдала на выходе из комнаты пыток счастливый билетик. А я, приняв его за ненужную бумажку, скомкала и бросила в мусорник. Оплакивая упущенный шанс, я назначаю главным виновником этого фиаско Артура. В свете открывшихся обстоятельств, в этом его «освобождении» не было никакой нужды. Своим вероломным вмешательством бывший друг разрушил то хрупкое строение, что я созидала больше месяца. И спасибо сказать ему за это я как-то не готова. Стюардесса потчует меня привилегированной пищей, недоступной сидящему за занавеской эконом-классу. Я жую, не ощущая вкуса. Когда-то давно я видела репортаж про француза, у которого отказали вкусовые рецепторы. Бедняга не чувствовал больше разницы между камамбером и рокфором. Для гурмана это стало настоящей катастрофой, и он с горя женился на торговке рыбой. Я бы наверно на его месте обрадовалась. Большая экономия на еде получается. Выбравшись из Руасси, я переношусь из венецианского лета в парижскую осень. Похоже, что сентябрь выдался в столице непривычно серым и промозглым. Я наблюдаю, как за окном автобуса проносятся бледно-зеленые поля и мрачные индустриальные постройки. В опустевшем ведерке души не плещется радость от возвращения. На его дне остались только маленькие капли усталости и разочарования. Я выхожу на конечной напротив Оперы Гарнье и ловлю такси у отеля Park Hyatt. Белый Мерседес везет меня обратно в привычный парижский быт. Сколько слез я пролила в Италии, мечтая об этом моменте. И вот он наступил, а я ничего не чувствую. Расплачиваюсь. Выхожу. Тяну чемодан на четвертый этаж без лифта. Мне хочется бросить этого неблагодарного возвращенца, но я собираю в кулачок последние силенки и преодолеваю финальное препятствие. Ca y est[27]. Безымянная высота взята. Здравствуй, родная клетуха! В мое отсутствие тут ничего не изменилось. Квадратные метры не расплодились, на месте водосточной трубы не взошли кипарисы. Я осматриваю привычное жилище новыми, разбалованными роскошью, глазами. В результате скрупулезного обследования, прихожу к выходу – ни моей ноги, ни руки, ни остальных частей тела больше здесь не будет. Не смотря на то, что возможность волшебным образом перенестись на десять ступенек выше безвозвратно утеряна, я не намерена засиживаться на нижней щербатой. Завтра я подумаю, как сделать первые шаги на пути к новой цели, а сегодня у меня остались силовые ресурсы только на то, чтобы принять душ, заказать суши и, поужинав, отвалить на боковую. Оприходовав с горем пополам сомнительного качества японскую пищу, я собираюсь уже перекочевать из кухни-гостиной-коридора в спальню, как тут меня останавливает настойчивый звонок в дверь. Кого это еще нечистая принесла? На пороге обнаруживается потерявший в дороге коня и корону принц Артур.

— Привет, – здоровается избавитель, фокусируя взгляд где-то в районе собственных ботинок, – Я к тебе.

— В смысле?

Я уже на половину дремлю, и будить себя лишними эмоциональными всплесками не хочется.

— В смысле жить, – спокойно выдает наглец, подталкивая к порогу чемодан, – Я же свою квартиру продал.

Здрасте, я ваша тетя! Сон сползает на бок.

— Послушай, Артур…

— Тань, давай завтра поговорим. Я устал очень.

И с этими словами нахал, потеснив меня плечом, протискивается в квартиру, таща за собой собрата- приживалу на колесиках. Я не нахожу в себе сил выставить этих иждивенцев за дверь.

— О, у тебя маки остались! Я страшно голодный. В самолете не кормили, – проявляет чудеса наглости Артур.

— Ты что, правда, квартиру продал? – вяло интересуюсь я, наблюдая, как он уплетает за обе щеки рис с рыбой.

— Угу. У меня друг в агентстве недвижимости работает. Помнишь, Гийом? За полцены моментально ушла. Жалковато, конечно, было. Папин подарок на совершеннолетие.

Он не смотрит на меня, делая вид, что занят едой. За напускным легкомыслием я впервые замечаю очертания чего-то важного и настоящего. Все время нашего знакомства я воспринимала проявления внимания со стороны Артура исключительно как хитрый способ перевесить на мои хрупкие плечи свои бытовые заботы. За симпатичной внешностью мне виделся задорный избалованный мальчуган, но никак не привлекательный мужчина. Но подобный персонаж никогда бы не решился на отчаянный поступок, он не стал бы жертвовать собственным комфортом и материальной базой ради того, чтобы верная подруга смогла снова гладить ему рубашки и делиться своим ужином. Выходит, что-то я в Артуре проглядела.

— А зачем? – спрашиваю я, чтобы подтвердить потупившую в мозг догадку.

Артур поднимает на меня свои синие бездонные глазищи.

— А что я, по-твоему, должен был делать? Ты уехала к какому-то очередному интернетному придурку. Присылаешь сообщение, что, мол, полный отстой, и скорее бы обратно вернуться. И пропадаешь. Тетенька в телефоне твердит мне, что абонент больше не существует. Твоя начальница понятия не имеет, куда ты запропастилась. Тут не надо быть ясновидящим, чтобы понять, что с тобой что-то случилось. Вот я и поехал в Венецию разыскивать сгинувшую подругу. Столько времени денег ушло, пока я докопался-таки до Venise Experiences. Я был уверен, что эти сутенеры тебя не отпустили бы добровольно. А оказалось, тебя и не держал никто. Взяла и улетела.

Ага, поработала месячишко путаной, накопила копеечку, и обратно в Париж табуретки продавать.

— Держал, – вздыхаю я, – Артур, это длинная история. И я не уверена, что когда-нибудь захочу рассказать ее тебе целиком. Меня отпустили, потому что ты заплатил. Так что папин подарок не пропал зря.

— Это радует. В смысле то, что не пропал. Тань, ты прости меня за.… Ну, в общем, ты понимаешь, – Артур покаянно опускает голову, – Учти, третий раз прощения прошу. Четвертый не буду.

Меня накрывает волна воспоминаний. Пальцы Артура, его губы, его гладкое тело. Щеки нагреваются румянцем. Непосредственность покидает комнату, хлопнув дверью.

— Я устала. Пора спать, – мямлю я, уставившись на водосточную трубу.

Врожденный гуманизм не позволяет мне уложить бездомного героя на продавленный диван метр сорок длинной. Отмытый до блеска и благоухающий моим гелем для душа Артур забирается под одеяло с отведенного ему бока. Я демонстративно разворачиваюсь к нему закованной в плюшевую пижаму времен Очаковских и покорения Крыма спиной и делаю вид, что моментально отрубилась. Мои усилия по сохранению жалких обглодышей девичьей чести оказываются лишними. Мой новоявленный сожитель, оттянув на себя большую часть одеяла, сладко посапывает, не сделав ни малейшей попытки хотя бы дружески приобнять меня за плюшевый бок. Примерное поведение питомца радует меня. Я могу спокойно откинуть край покрывала и запустить в теплую многослойность постели блудливую тень Алекса. Она льнет ко мне, ласкаясь как выпрашивающий вкуснятину кот, и шепчет в ухо «Я хочу знать о тебе все. Я хочу знать о тебе все». Всю ночь я, взобравшись на подмостки оратора, веду длинное детальное повествование о собственной жизни. Детство, озаренное любовью двух самых близких людей. Первый четырехколесный велосипед. Мамины пироги. А потом некто невидимой рукой выкручивает лампочку, которая освещала нашу маленькую семью. На этом месте я пускаю слезу. Впервые с того момента, как мама вернулась с работы с перекошенным страданием лицом, и я поняла, что так, как раньше уже никогда больше не будет. Я не плакала ни тогда, будучи не в состоянии оценить глубину потери вследствие своего юного беззаботного возраста, ни после, занятая юношескими поисками себя и своего места в мире. А вот сейчас я осознаю, что та пробоина была решающей. Залатать ее не удалось ни мне, ни маме, и наш корабль развалился на части. Алекс улыбается мне и гладит по щеке, вытирая крупную соленую слезу. Я, заручившись его поддержкой, продолжаю повествование. Рассказ о мужчинах в моей жизни не вызывает у него энтузиазма. Он хмурится и отводит взгляд. А я говорю и говорю. Из меня хлещет мощный поток накопившихся за годы одиночества обид и разочарований. Исчерпав, наконец, все забродившие и покрывшиеся пылью запасы и окончательно охрипнув, я позволяю Алексу завернуть меня в объятия. Он гладит меня по голове как ребенка и твердит, что отныне все будет хорошо. И я ему верю. Лампочка чудным образом возвращается на свое прежнее место, ее мягкий желтый свет наполняет меня надеждой. «Ты немножко храпишь, но это не страшно», говорит Алекс, целуя меня в висок. Я открываю глаза. Артур улыбается, источая неестественно свежий запах зубной пасты. Добро пожаловать в реальность. Рядом со мной развалился не спонсор-загадка, а благородный избавитель, избавивший меня от радужных перспектив.

— Неправда. Я никогда не храплю, – мычу я, стараясь не разевать не успевший вкусить Лакалюта рот.

Кстати, что касается Артура, он-то точно не храпит. Мой тонкий слух и некрепкий сон не потерпели бы чужеродных звуков. Вот оно пока единственное явное преимущество отношений с молодым мужчиной. Другие мне пока неизвестны, ибо я всегда предпочитала матерую дичь. Любой самый завалящий психолог скажет, что подобный выбор обосновывается подсознательным поиском утерянного в детстве отца. Исходя из этого, можно сделать вывод, что престарелые ловеласы, охотящиеся за Лолитами, истосковались по дочери, а силиконистые дамы преклонного возраста, оплачивающие услуги молоденьких жиголо, тяготятся мечтами о сыне. Так или иначе, замену родича в лице Алекса я безвозвратно упустила. Даже если он живет в Париже, найти безымянного человека без лица вряд ли под силу даже самой сноровистой ищейке. Разве, что, пойдя по следам Амели, расклеить по городу те рисованные портреты, за созданием которых я коротала свои венецианские будни. В общем, напрашивается неутешительный вывод, что отцазаменитель свернул с моего жизненного пути вслед за оригиналом. Остается нехрапящий молодец 25 лет отроду. Что с ним делать, ума не приложу. Попытаться перекроить складывавшиеся годами предпочтения и, зачеркнув графу «отец» вписать на это место сына? Или выкинуть из головы единичный эпизод недозволенного сближения и вернуться к отметке «друзья»? Времени на раздумья у меня достаточно. Артур, чмокнув меня в щеку, убегает на работу. Я звоню в магазин мебели, чтобы по-человечески уволиться. А то получилось, как в анекдоте: «Нормально, меня с работы уволили! – За что? – Да фиг его знает, я там полгода уже не был». Директриса не выказывает желания слушать мои оправдания и сухо скомандовав мне прийти забрать свой последний bulletin de paie[28], отключается. Следующий звонок маме. Стряхнув с плеч привычный ворох недовольства и обвинений, радостно сообщаю, что стажировка закончена, и я снова в Париже. В ответ из трубки доносится безразличное пыхтение.

— Мам, мне тут папа снился, – зачем-то придумываю я.

Пыхтение затихает.

— Он за все годы так и не звонил тебе ни разу? Не писал?

— Я вообще не понимаю, к чему вдруг эти вопросы! – в мамином голосе проклевываются истеричные нотки.

Сейчас заявит, что я ей на больную мозоль наступаю.

— Ты специально что ли на больную мозоль.… Сколько раз просила…, – кряхтит родительница.

— Мам, ответь, пожалуйста, – не отпускаю мозоль я.

— Нет! – визжит за маму ядовитая слизь, – Не звонил и не писал! Не нужны мы ему! Это ты хотела услышать? Довольна? Растравила матери душу!

— Мам, а почему ты заново замуж не вышла? Ты ведь молодая тогда была.

— Ты смерти моей хочешь? – театрально заливается на другом конце провода страдалица, – Ишь, умная выискалась! Замуж! А ты не помнишь, как я тебя одна на себе тащила? На двух работах работала, чтобы твои кружки оплачивать. Разве было у меня время хвостом крутить? Я всю себя тебе посвятила, а что в ответ? Неблагодарная! Бросила мать! Кому я теперь старая нужна! Родной дочери и той не нужна!

— Ну, ладно, ну, прости, – я чувствую, что перегнула палку, и та пошла трещинами.

Выходит, в маминых несчастьях виновата я. Точнее мы с отцом делим пополам пирог вины.

— Ты вся в него! Такая же… Неблагодарная! Слышишь? И не звони мне больше!

Я медленно нажимаю на сбой. Через час она перезвонит. Скажет, что погорячилась. Будет хлюпать носом, причитая, что кроме меня у нее никого не осталось. Я стану успокаивать ее, пообещаю приехать навестить. Она потянет за палец с намерением отхватить руку по локоть – попросит вернуться насовсем. Я сошлюсь на работу. Это нерушимый аргумент, ведь на моей родине зверствует широкомасштабный кризис. Молодое поколение разбегается кто куда, кто в Ирландии огурцы собирать, кто в Америке хот-догами торговать. Мама поплачет еще немного и успокоится. Повесит трубку и пойдет жаловаться подруге на непутевую дочь. А я займусь восстановлением разведенных рельсов своей жизни.

Время идет, чинно перебирая стрелками часов. Первые дни присутствие Артура вызывает у меня некоторую неловкость. Он тоже ведет себя немного скованно, старается быть галантным и заботливым, чего раньше за ним не наблюдалось. Я предвижу, что почивание в одной койке не может вечно ограничиваться платоническим поцелуем и непосредственно сном. Мы оба молодые, здоровые, не отягощенные ни вросшими комплексами ни заржавевшими поясами верности. Рано или поздно Артур, проявивший уже один раз ко мне явный мужской интерес, должен сделать повторную попытку. Поначалу я запасаюсь аргументами в пользу защиты своего крошечного интимного пространства. Но чем дольше бездействует Артур, тем меньше у меня в кулачке остается этих аргументов. На смену им приходят кислые рожицы с надписью «Наверно я ему не нравлюсь» на узком лобике. Один раз попутал его черт (в лице размалеванной девицы в нижнем белье), больше подобной неуместности он не повторит. Проехали, забыли. Только мне как-то не забывается. Как не пытаюсь, не могу вернуть Артура на прежнее место дружбана-жилетки. А на новую ячейку он, похоже, не претендует. Так мы и живем недели две. Когда я начинаю уже всерьез задумываться, как бы, не унижая собственного достоинства, вывести парня на чистую воду, Артур удивляет меня приглашением в ресторан. «Пиццерия?» нырнув в одежный шкаф, скорее утверждаю, чем спрашиваю я. «Maison Blanche», – спокойно отвечает он, застегивая перед зеркалом белую рубашку. «Ого! В честь чего это?» высовываю нос из-за дверцы я. «Просто так. Захотелось». Однако. Неужели из почитателя фастфуда и американского кинематографа может чудесным образом вылупится мужчина мечта. Отодвинув намеченные джинсы и рубашку на задний план, снимаю с вешалки платье Гуччи. Артур взирает на меня с плохо завуалированным напускным безразличием восхищением. Надо отдать ему должное, он тоже выглядит весьма солидно в черном костюме хорошего покроя и белой рубашке с широким воротником. Можно даже сказать мужественно. Меня опять толкают в бок неуместные воспоминания. В ресторан мы по настоянию Артура отправляемся на такси. Метр д’отель провожает нас за столик у окна, если можно так назвать стеклянную стену, открывающую потрясающий вид на ночной Париж. Мой неожиданно заматеревший друг с видом знатока просит принести на аперитив бутылку розового шампанского.

— Ты выиграл в лото! – догадываюсь, наконец, я, поднимая тонкий искрящийся бокал.

Артур белозубо улыбается, качая головой.

— Тебя на работе повысили? – не сдаюсь я.

Он снова мотает головой.

— Ты встретил девушку мечты и решил жениться? – покопавшись, выдаю я.

На сей раз подобная перспектива почему-то не оставляет меня равнодушной. Внутри вздымается протест.

— Давай лучше выпьем за твое возвращение, – предлагает Артур вместо того, чтобы подтвердить или опровергнуть мою догадку.

Мы выпиваем. Один бокал. Второй. Третий. Четвертый утрамбовывает в желудке гомеопатическую дозу mis-en-bouche. Артур заявляет, что для достойного сопровождения предстоящего омара требуется вторая бутылка. У меня в голове две зажигательные белки пляшут некое подобие русского народного танца. Ресторан со всеми официантами и посетителями исчезает. Оставшись одни, мы парим в воздухе напротив переливающейся огнями Эйфелевой башни. Вскоре на этой сюрреалистической картине появляется еще одно действующее лицо – обещанный омар. Он махает нам красными клешнями, добродушно покачивая усатой головой.

— Таня, я хочу тебе предложить…, – выныривает из облака красивый как никогда Артур, – Мы давно знакомы, но ты никогда не воспринимала меня всерьез.

Какие-то слишком монотонные нотки в этой жизнерадостной композиции. Омар недовольно щурится.

— Артур, говори прямо. Я все пойму. Мы же друзья, – доверительно произношу я, прикусив губу, чтобы не прыснуть от смеха. Серьезность делает Артура похожим на прилежного школьника.

— Вот это-то меня и не устраивает. В общем вот!

Перед тарелкой, на которой вальяжно развалился пурпурный свидетель сего разговора, возникает маленькая бархатистая коробочка. Омар таращит свои и без того неестественно выпученные глазищи. Белки в голове замирают.

— Я не знаю, что надо говорить в таких случаях, – мямлит между тем Артур, смущенный моим молчанием, – Открой, пожалуйста.

Я раздвигаю пасть коробки одеревеневшими пальцами. На мягкой подушечке переливается маленький, но чистый брильянт.

— У меня, конечно, сейчас нет квартиры. Но я обязательно заработаю. И папа в начале поможет. Что скажешь? Ты согласна? – явно нервничает даритель.

— Ты мне даришь кольцо? – строю из себя блондинку я.

Из всего, что Артур тут набормотал, мне так и не удалось выкроить самой главной сокровенной фразы. Точнее двух. Пусть циники и относят эти архаизмы к разделу избитых клише, каждой женщине хочется хоть раз в жизни услышать именно их.

— Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, – выжимает из себя Артур, сравнявшись по цвету лица с омаром.

Официант подливает нам шампанского. Мы синхронно опустошаем бокалы. Белки переходят на чечетку, не давая мне сконцентрироваться. «Как обидно» философски замечает последний трезвый нейрон, «Такой проникновенный момент, а у тебя белки пляшут и омары хохочут». Я пытаюсь усмирить разбушевавшийся зверинец, но мне это плохо удается.

— Ты можешь отказаться, если… если я тебе совсем не нравлюсь, – жалостливым голоском замечает остывший омар.

Некто невидимый (если мы по-прежнему находимся на полотне Дали, то, скорее всего это слон на длинных тонких ногах) окатывает меня с головы до ног нежностью. Отряхнувшись, я улыбаюсь Артуру мягкой и теплой как связанные любимой бабушкой носки улыбкой.

— Таня, скажи «да», хватит меня мучить! – по обыкновению не выдерживает он.

— Да, – послушно отвечаю я.

Минутный порыв перевешивает на весах целую груду «против». Противники, однако, не сдаются, пообещав вернуться в полном составе на следующее утро. Но сейчас мне нет до них дела. Артур тянется через стол поцеловать меня. Белки плачут от умиления. Длинновязый слон посыпает наши макушки лепестками роз. Эйфелева башня весело подмигивает.

— Я тебя люблю, – шепчет мне в ухо Артур.

Мои, налепленные Богом на мокрое место, глаза застилает пелена слез. Стоило лезть в огонь и в медные трубы, бороздить каналы Венеции и кушетки борделей в поисках сокровища, которое все это время лежало у меня перед носом. Да, вся присутствующая живность уверяет меня, что Артур – сокровище. И данный мною ответ правильный.

— Мосье, вам не понравился омар? – тревожится официант откуда-то извне.

— Нам очень понравился омар, – отвечает Артур, не отрывая от меня взгляда, – Это самый лучший омар на свете.

В конце концов, мы все-таки съедаем этот морской фрукт, запивая веселящим напитком. Артур рассказывает, чего ему давалось спать со мной рядом без «рукоприкладства».

— Я так боялся. Ты тогда в Венеции так на меня разозлилась!

— Ну, я не по сути, а по факту разозлилась. Получилось, что ты меня не уважаешь, – пытаюсь объяснить я слегка заплетающимся голосом.

— О-о! А ты меня уважаешь? – на манер известного анекдота гнусавит Артур, – А суть, кстати, как? Ничего?

— Ой, я и не помню уже, – жеманничаю я.

— Придется оживить в памяти.

Десерт за нас съедают белки, слоны и прочие забредшие на огонек парижские парнокопытные. Артур, не поморщившись, оплачивает астрономический счет.Читай больше книг на Книгочей.нет Мы заходим в лифт, и, стоит двери закрыться, впиваемся друг в друга мощным поцелуем. Вот такой юношеской безбашенности мне, пожалуй, не хватало со всеми предыдущими прототипами отца. Тридцатишестилетний Фредерик приравнивал взаимные проявления нежности в публичных местах к эксгибиционизму. Секс не должен был пересекать придел спальни. В самом крайнем случае кухни. Увлекшись обоюдным изучением ротовой полости, мы не замечаем, как лифт, добравшись до пункта назначения, разжимает челюсти. Из нирваны нас вытаскивает за уши чей-то настойчивый «Bonsoir[29]». С трудом оторвав губы от Артура, я упираюсь взглядом в перекошенную кислой ухмылкой физиономию Фредерика. Какие люди! И без охраны! Если таковой не считать переминающуюся рядом с ноги на ногу Дельфин. Правила приличия предусматривают всеобщий обмен поцелуйчики. Дельфин первая лезет целоваться с Артуром. Я нехотя подставляю щеку Фредерику.

— Ты очень изменилась, – делает наблюдение последний, втягивая ноздрями исходящий от меня запах другого мужчины.

— А ты нисколечко, – бросаю в ответ я, сжав зубы, чтобы не добавить «такой же козел, как раньше».

— У тебя помада размазалась, – уведомляет меня с откровенностью истинной подруги Дельфин.

— А ты поправилась вроде. Килограммов пять прибавила точно! – не остаюсь в долгу я.

— Однозначно, – подтверждает Артур, который видел до этого Дельфин всего раз на какой-то совместной тусовке.

— Приятного вам вечера, – в унисон скалимся в лицемерных улыбках мы.

— И вам, – мрачно бросает в след Фредерик.

Артур берет меня за руку, и мы шагаем на встречу стремительно увеличивающейся в размерах Эйфелевой башне.

— Ты не жалеешь? – спрашивает он, сжимая крепче мою ладонь.

— О чем?

— Что ты со мной, а не с ним.

Артур был в свое время свидетелем моих страданий по Фредерику. Он знал, чего мне стоило вырвать из себя с мясом этого подлеца.

— Нет. Ничуть, – честно заявляет Поль Симону[30].

«Мне жаль, что я не с Алексом» пищит внутри какой-то поганый неугомонный организм. Но его тут же забивают более сильные и разумные коллеги. Быть счастливой – это тоже умение. Его не освоишь, если будешь в каждой ароматной корзине даров жизни искать гнилушку. Забыли Алекса. Не было его. Он приснился мне в эротическом сне. И, проснувшись на утро, его нечеткий силуэт можно благополучно стереть из памяти. У меня есть Артур. Самый мой родной и близкий человек.

Нас проглатывает ночь. Пронесшись по длинному коридору блистающего огнями Парижа, оказываемся в уютном уединении спальни. Во мне к этому моменту скапливается столько всяких излишеств от слезного умиления до пьяного счастья, что места для жгучего желания уже и не остается. А тот маленький огонек, что удается-таки разжечь пальцам и губам Артура, тушит мощной розовой волной выпитый литр шампанского. Тем не менее, я, будучи не в состоянии взобраться за вершину удовольствия сама, умело довожу до нее моего новоявленного жениха. Венецианский опыт научил меня действовать смелее, перенимать инициативу, не ожидая, раскинув в разные стороны конечности, когда партнер совершит какое-нибудь чудо. «Ты необыкновенная» шепчет Артур мне в ухо, «Ты меня с ума сводишь». Я мягко по-матерински целую его в лоб, повторяя в уме «Я счастлива. Я счастлива. Я счастлива».

На следующее утро нас в постели просыпается трое. Мы с Артуром и пухлое, набитое доверху головной болью, похмелье. Артур лезет ко мне целоваться, отпихнув в сторону третьего лишнего. Предложив руку и сердце и получив согласие, молодой человек уже не считает нужным освежать после сна ротовую полость. Похмелье больно ударяет меня по лбу кулачком раздражения. При дневном освещении вчерашнее счастье кажется каким-то блеклым и ненастоящим. Мы завтракаем в ближайшем кафе, потому как в холодильнике ничего съестного не обнаруживается. Артур говорит, что пора нам свести вместе наши семьи, что его маме я точно понравлюсь, и что венчаться он непременно хочет в церкви. Я глотаю черный американский кофе в надежде, что кофеин вытеснит из головы свербящего пришельца. Голос Артура доносится до меня откуда-то издалека. Как будто это разговор пары за соседним столиком, который мне неинтересен, но который в виду громкости голосов я вынуждена впитывать наравне с выхлопными газами проезжающих мимо автомобилей. Со дна чашки на меня взирает коричневый вопросительный знак. «Любишь ли ты Артура?» спрашивает меня некто умный, чье присутствие мне не помешало бы во время вчерашнего ужина. Простой с виду вопрос ставит меня в тупик. Легче всего ответить – да. Да, я люблю Артура. Как люблю Париж, макароны из Ладюрэ или семидесятипроцентные скидки. И кто вообще сказал, что чтобы выйти замуж требуется непременно сгорать от любви? Гораздо прочнее оказываются те браки, где мужчина любит, а женщина позволяет себя любить.

— Только с церковью одна проблема, – глаголит между тем жених, не обращая внимания на апатичность глушащей кофе невесты, – Тебя вести некому. Ты же с отцом не общаешься. Может, мой тебя поведет?

— А? Что? Куда поведет? – немного встряхиваюсь я.

— К алтарю. Куда же еще! Тань, ты меня не слушаешь совсем, – огорчается Артур.

А глаза у него красивые. Даже у невыспавшегося и перебравшего с алкоголем. И почему у меня в душе не порхают разноцветные бабочки? Слишком просто победа досталась? Плод сам в руку упал, не потребовалось, обдирая колени, на дерево лезть? И что же получается? Что такой вот волонтер мне и неинтересен? Подавай мне всяких несерьезных ублюдков и таинственных старичков в масках?

— Прости. У меня просто голова болит. Вчера с шампанским не рассчитали. А что касается отца, я и правда с ним совсем не общаюсь. Даже не знаю, жив ли.

Произнеся последнюю фразу, я почему-то каменею от испуга. Я никогда не думала, что отец мог за эти долгие годы заболеть, мог сильно состариться, мог попасть в аварию. Для меня он всегда парил в счастливом благосостоянии своей новой семьи.

— И тебе совсем, совсем нелюбопытно? – терзает меня Артур.

— Нет, – кривлю душой я, – Он за эти годы тоже ни разу не проявил любопытства, хотя знал и наш домашний номер и адрес.

— Знаешь, я в последнее время понял одну важную вещь. Надо уметь делать первый шаг. Отбросить страхи, сомнения и в омут головой. Потому что иначе можно за лишними колебаниями пропустить в жизни что-то важное. Я ведь в тебя влюбился с первого взгляда. Еще там на курсах. А сказать не решался. Ты тогда еще с этим уродом Фредериком встречалась. Потом вы расстались, и я ждал, когда ты придешь в себя. Позже надеялся, что представится удобный случай. Если бы не этот твой венецианский выкрутас, я бы наверно до сих пор еще ждал чего-то.

— Да, я даже адреса его не знаю, – неуверенно бормочу я.

— А pages blanches на что? У него твоя фамилия? – хватается за свой айфон советчик.

— Да. В смысле у меня его.

— Ну, да. Так, смотрим. Ну, вот в Париже с такой экзотической фамилией только один гражданин и имеется. Мишель?

— Михаил, – автоматически поправляю я, чувствуя, как по всему телу разбегается стадо мурашек.

— Отправляю тебе эмэмэсом адрес и телефон.

Мой мобильный пищит, приветствуя полученную информацию. Как просто! Взять и позвонить. «Привет, пап, это я, твоя дочь. Та, что ты бросил в пятилетнем возрасте. Как не помнишь? Да, ладно!».

— Нет, Артур, я не буду звонить, – забираюсь в защитный панцирь я, – Он меня вообще наверно не помнит уже. Двадцать три года прошло.

— Тебе решать, – пожимает плечами расторопный напарник, – Если что, я думаю, мой папа будет не против тебя сопроводить. Кстати, на следующие выходные мы приглашены в гости к моим. Мама настаивает, чтобы мы остались с ночевкой. У них дом большой, места много.

Я пропускаю последний абзац мимо ушей. Телефонный номер жжет мне ладони сквозь тонкий корпус айфона.

Вечером мы, устроившись поудобнее в объятиях друг друга как парочка любвеобильных лемуров, коротаем время за просмотром обоюдо-увлекательного фильма «Список контактов» с Хью Джекманом и Иваном Макгрегором. Одиночество, потоптавшись на месте и выкурив в форточку пару-тройку папиросок, собирает свой немудреный рюкзачок, и покидает мой угол. Мне удивительно хорошо и спокойно. Можно ли это уютное как пуховое одеяло спокойствие назвать счастьем? Не знаю. Во всяком случае, некоторое сходство просматривается. Мысли об Алексе, запертые в сундучке на ключ, не тревожат нашу идиллию.

На следующие утро, проводив Артура на работу (кстати, надо бы мне завязывать с бездельем и приниматься за поиски нового интеллектуального труда), я решаюсь все-таки набрать заветную комбинацию цифр. Чем, в конце концов, я рискую? Правда-то на моей стороне. Это он оставил меня и ушел, не обернувшись. Это он годами не вспоминал, что где-то в мире бьется сердечко, которому он дал жизнь. Рискую нарваться на безразличие и грубость? Тем лучше. Я ухвачусь за них как за лопату и закопаю, наконец, поглубже эту беспокойную тоску. В трубке тянутся бесконечно длинные гудки. Маленькое трепетное создание внутри меня, потирает вспотевшие лапки: «Его нет дома. Вот и чудесно».

— Алло!

Трепетное падает замертво, убитое наповал хриплым мужским голосом.

— Добрый день, – неуверенно мямлю я, провожая взглядом погибшего, – Это Михаил?

— Да. С кем имею честь? – его голос трогает удивление.

Я зажмуриваюсь, вибрируя изнутри и снаружи, как сотрясаемая вулканическими спазмами земная кора.

— Это Таня.

В трубке воцаряется молчание. Что творится там, на другом конце провода? Он мучительно пытается понять, что за Таня ему звонит? Возможно, он знает не одну Таню. Мало ли в Париже иммигрантов. Я пытаюсь унять нервный тик, мысленно готовя почву для разъяснений.

— Здравствуй, дочка, – мягко произносит он год спустя.

Вибрация усиливается, земная поверхность раздается, пропуская наружу слезный фонтан. Я не ожидала этого. Не была готова. Я могла предвидеть все, что угодно, только не это теплое «Здравствуй, дочка».

— Я очень рад, что ты позвонила, – продолжает тем временем отец.

Я слышу, что и его голос атакуют слезы. Раскаивается наверно. Сожалеет о своем дезертирстве. В мозг спасительной ласточкой залетают жесткие мамины слова «Не звонил и не писал! Не нужны мы ему!» Я собираю их и пытаюсь соорудить из них защитную плотину.

— Я… я замуж выхожу, – более ли менее справившись с задачей по приостановлению слезного наплыва, выдаю я.

— Я рад, – повторяет на другом конце провода папин голос, – Таня, я бы очень хотел тебя увидеть. Давай встретимся, а? Я приеду, куда ты скажешь.

— Ехать не далеко. Я в Париже живу.

— В Париже? Не может быть! Давно? Почему же ты раньше не позвонила?

— А ты?

Почему ты ни разу за двадцать три года не нашел возможности набрать знакомый номер. Почему? Не надо только травить мне слезные истории про то, что у тебя отсохли руки и отвалилась память. Не поверю.

— Таня, я не знал…

Незнание не освобождает от ответственности. Потому как из-за большинства «не знал» вылезает безразличная рожа «не хотел знать».

— Ты сегодня свободна? Может быть, прямо сегодня и встретимся?

Какой смысл спешить сорваться со старта, когда все соперники уже давно закончили соревнование и получили медали?

— Я свободна.

— Может быть, тогда в районе Мадлен? Через час?

— Хорошо. Давай в «Берти». Это недалеко от Интерконтиненталя. Тихая улица параллельная ул. Скриб.

— Я найду, – я уже собираюсь повесить трубку, когда он тихо добавляет, – Спасибо тебе.

— До встречи.

За что спасибо? Не за что мне благодарить! Если я согласилась с ним встретиться, совсем не факт, что я сразу брошусь в объятия потерянного в детстве папашки. Тоже мне хитрец. Жил себе своей жизнью и в ус не дул. А тут на тебе, на старости лет дочь объявилась. Уже готовая, взрослая. Не надо кружки оплачивать, отбивать у плохой компании, шпынять за курение, переживать, когда долго не возвращается из клуба. Конечно, он обрадовался. Может, еще захочет мне на спину запрыгнуть и ножки свесить. Типа папа старенький уже, нужны деньги, забота, внимание. Фу, какие отвратительные мысли бродят в моей голове. Отцу лет 65 должно сейчас быть, не дряхлый еще старик вроде бы. В общем, поглядим. Пока выводы делать рано.

Я поспешно крашусь и одеваюсь в добротное, но не броское. Мама бы подобную инициативу не одобрила. Даже не представляю, как, не вызвав у родительницы инфаркта, я смогу правдиво доложить о встрече с покалечившим нам жизнь фантомом. Трепетное существо, чудом откачанное врачами, исходит мелкой дрожью. Как я его узнаю? Я ведь совсем, совсем его не помню. Даже молодого. А тут столько лет прошло. Глупая идея. Не надо было ворошить дремлющее прошлое. Итак, бульвар Капуцинов. Еще немного, еще чуть-чуть. Белые стулья, серые навесы. А вот и разворошенное прошлое! Я узнаю его моментально. Он поднимается мне на встречу с робкой улыбкой на высохших губах. Время его не пощадило и, вменив, должно быть, ему в вину подлый побег из семейного очага, отомстило морщинами и обнажившимся темечком. Вся его фигурка в широком не по размеру сером пиджаке, внушает острое чувство жалости. Его туловище как-то все перекосилось на левый бок, будто отец подобно капитану Флинту долгие годы носил на себе попугая, и тот отсидел ему плечо. Обиду снова вытесняют вероломные слезы. Он обнимает меня, прижимает к себе и целует в щеку настоящим русским поцелуем.

— Я тебя себе такой и представлял, – говорит отец, усаживаясь напротив меня.

Представлял. Значит, думал все-таки о покинутой дочери. Я решаю без излишних рассусоливаний перейти непосредственно к пожирающему меня вопросу.

— Ты ведь мог позвонить. Почему за все эти годы ни разу этого не сделал? Маме было бы приятно.

Уголок его губы цепляет горькая усмешка.

— Я звонил. Сто раз звонил. Тысячу раз. Письма писал. Приезжал. На коленях перед твоей матерью ползал, просил прощения. А она ни в какую. Один раз оступился, второго шанса не будет. У меня же там… с той женщиной не сложилось. Приехал я во Францию, все чужое, никого не знаю, никому не нужен. Ей в первую очередь. Она меня с собой в виде сувенира привезла. Год помыкался и надумал вернуться. Только вот мама твоя назад меня не приняла. С тобой общаться запретила. А тут мне работу в Париже предложили, ну, я и вернулся. И знаешь, Таня, жизнь с тех пор так и пошла наперекосяк. Я Париж так и не полюбил, так и не сделался здесь своим.

Его серые с испещренные красными прожилками белками глаза наливаются грустью.

— Не может быть, – шепчу я.

Внутри меня рушатся по кирпичикам возводимые годами догмы. Мама совсем недавно всхлипывала в трубку, задыхаясь этим переливающимся обидой «никогда». Да, что там говорить, эти обвинения в адрес безответственного мужа и никудышного отца острой иглой прошили все мое детство. Неужели это был всего-навсего мастерски заученный и прочитанный актерский текст? Сделанное открытие больно ранит острыми углами, отказываясь укладываться в голову.

— Мама всегда говорила, что ты уехал и больше нами не интересовался, – бормочу я.

— Вот скажи мне, Таня.… Если оглянуться сейчас назад. С высоты прожитых лет. Без эмоций. Кто больше виноват перед тобой: я, оступившийся однажды по глупости, или твоя мать, сознательно поставившая собственную гордыню выше интересов ребенка?

Он озвучил мой вопрос. Я молчу. Поблизости не оказывается подходящего ответа.

— Я даже не знал, что ты во Франции… Последний раз я звонил лет пять назад наверно. Она мне как всегда ничего не сказала. Бросила трубку, едва заслышав мой голос.

Вертлявый официант явно нетрадиционной ориентации интересуется, определились ли мы с выбором. Да. Я выбираю возможность вернуться назад и прожить эти двадцать лет с осознанием, что у меня полная счастливая семья. Что мне не надо копаться в себе в поисках червоточины, из-за которой родной отец с такой легкостью сбросил меня с воза своей жизни. Что не надо метать дротики в его фото, мстя за материнское горе. Такого нет в меню? Ну, тогда салат Цезарь.

— Расскажи мне о себе, – просит тем временем отец, заказав себе клаб-сэндвич, – Мне все-все интересно.

«Я хочу знать о тебе все» всплывает пузырьком на поверхности памяти. В последнее время меня все хотят. Прямо как пресловутую дубленку из комедии «Самая обаятельная и привлекательная».

Я рассказываю, отрывая и выкладывая на стол лепестки, но сохраняя нетронутой сердцевину. Усталые глаза отца периодически трогает слеза, которую он стоически проглатывает, запивая водой из графина.

Психологи говорят: любая теория представляет лишь отдельный аспект проявления многогранной реальности. Мама, скрыв от моего детского ума существование других граней, подала мне свою теорию как единственную возможную реальность. С годами она вросла в кожу и, в конце концов, сделалась для меня таковой. Сейчас разглядев с опозданием другую грань, я не в состоянии мгновенно перестроиться. В моем подсознании отец, пусть теперь и оправданный, остается чужим человеком. Официант приносит счет, зазывно подмигивая расположившемуся за соседним столиком парнишке в белой рубашке с узким галстуком. Отец мгновенно пресекает мою попытку расплатиться.

— Я так рад, что у тебя все хорошо, – улыбается он, – Что ты выходишь замуж. Я буду счастлив, если ты разрешишь мне отвести тебя к алтарю.

— Тебе на это не требуется разрешения. Это твой отцовский долг, – отправляю в ответ искреннюю улыбку я.

— Спасибо тебе.

Мы договариваемся отныне созваниваться и встречаться, и, обнявшись на прощание, расходимся в разные стороны. Я спускаюсь в метро. Меня гложет изнутри желание, придя домой, первым делом набрать мамин номер и сбросить на нее голову увесистый кирпич упреков. Как она могла? Как осмелилась решить за меня?! Как у нее язык поворачивался все это время лгать, разыгрывая из себя жертву? Но чем ближе, чередуя остановки, вагон подъезжает к станции Пасси, тем тише становится голос негодования. Моя мать – это бактерия, питающаяся тем, что обычно убивает все живое. Токсичные отходы негатива необходимы ей для жизнедеятельности. За неимением готового яда, она отравляет существующие съедобные продукты. Уход мужа в свое время обеспечил ей пищу на долгие годы. От такого лакомства она не пожелала отказаться ни за какие коврижки. Она и до сих пор с удовольствием смакует это давно остывшее блюдо, намалевав над головой ореол трагичности. К чему приведут мое запоздалое разоблачение? Моя родная бактерия только отхватит себе еще мясистый кусочек горечи с начинкой из дочерней неблагодарности.

Дома меня встречает закончивший работу раньше обычного Артур. Его гладкий лоб корежит длинная морщина.

— Тебе звонил этот лось, – недовольно пыхтит он, мазнув мою щуку поцелуем.

— Какой именно? – устало интересуюсь я, истощенная судьбоносной встречей.

— У тебя их много? – моментально петушится ревнивец.

— Да, нет. Ты единственный. Извини. Скажи толком, кто звонил.

— Фредерик, – выплевывает Артур.

— О, точно лось, – тру отяжелевшие виски я.

Меня реально все хотят. Вполне возможно, что вскоре перезвонят тот Жиль и гей из кафе. Куда укладывать эти штабеля, непонятно даже. Квартирка для них слишком мала.

— Таня, скажи мне сразу, если ты надумала к нему вернуться! – кипятится тем временем жених.

Его ревность кажется мне потешной.

— Артур, я сегодня с папой встречалась, – говорю я, проигнорировав этот выбрык.

— И как он? – утихает немного ураган.

— Старенький совсем, – неожиданно дрогнувшим голосом блею я и заливаюсь слезами.

Артур гладит меня по голове, мгновенно забыв все свои ревностные порывы. Пропитывая хлопок его рубашки соленой влагой, я вспоминаю свой недавний сон. Я ошиблась тогда. Это не мифический Алекс, а Артур баюкал меня тогда в объятиях, заслоняя широкой спиной от всех жизненных неурядиц. Теперь уж точно все будет хорошо. Я уверена.

Сентябрь в Париже начинается с привычного переполоха, того, что французы величают la rentrée. Это не только стайки ребятишек, обреченно тянущих на маленьких едва успевших расправиться за лето спинах тяжеленные портфели. Это еще и 700 новых книжек, новые фильмы, музыкальные диски, новые прически и свежий загар ведущих новостей на канале + и подготовка к октябрьским дефиле. Этот щедрый ворох новизны высыпается на не совсем еще очухавшегося от отдыха обывателя в виде компенсации за утерянные летние радости: море, солнце, песочные пляжи, освежающий мохито и блаженное безделье. Париж кипит жизнью, как потревоженный муравейник. Эта всеобщая активность вокруг меня побуждает сползти, наконец, с уютного дивана и отправиться на поиски достойных работы и жилья. Артур, будучи наполовину русским, не навязывает мне деловой костюм бизнес леди, но на меня саму бессмысленное прозябание начинает нагонять тоску. Походы на всевозможные интервью и посещения агентств по недвижимости вносит некоторое подобие динамики в мой досуг. Визит к родителям Артура, который должен был состояться сразу после помолвки, отложился в связи со срочной деловой поездки пожилого герцога. Я, честно говоря, не особенно спешу познакомиться с красивой семейкой (во французском языке отца и мать мужа называют beau pére и belle mére, что дословно переводится как «красивый папа» и «красивая мама»). Мало ли как эти аристократы воспримут бесприданницу. К тому же времени до свадьбы навалом. Это значимое событие мы назначили на следующее лето. Таким образом, у нас есть в запасе целый год, чтобы либо как следует подготовиться, либо передумать. С собственным заново обретенным родителем я встречаюсь каждую пятницу, пытаясь воссоздать по косточкам давно умершую любовь. Мама на предстоящее бракосочетание дочери отреагировала на удивление спокойно. Ни стонов, ни обмороков, ни микро-инсульта. Мне кажется, что она каким-то невероятным материнским чутьем пронюхала о моем воссоединении с отцом и испугалась обвинений в свой адрес. Она попросила только привезти жениха познакомиться, что я ей торжественно пообещала. Наше с Артуром сосуществование тем временем, преодолев запруды и подводные камни притирки, вошло в мирное размеренное русло. Иногда, в мои сны вероломно врывается Алекс. Он сжимает мое мгновенно отзывающееся трепетом тело своими сильными требовательными руками, и я содрогаюсь от накатившего возбуждения. Наутро после таких подсознательных выбросов страсти, мне всегда бывает стыдно перед Артуром, как будто это соитие произошло наяву, оставив на моем теле клеймо измены.

В конце сентября мне удается напасть на след перспективной работы. Перспективность этой должности ограничивается тем, что она, в отличие от предыдущих, может реально мне достаться. Фирме, торгующей овощами и фруктами, требуется сотрудник со знанием русского. В объявлении указано: с особым лексическим уклоном на фрукты с косточками. Не знаю в чем принципиальная разница между костлявыми и не костлявыми плодами, но мой лексикон включает в себя названия и тех, и других. Однако, тощая уподобившаяся продаваемому товару, хозяйка этой шарашкиной конторы, промурыжив меня целую неделю, выносит неутешительный вердикт – фрукты с косточками слишком хороши для меня. «Попробуйте себя в овощной сфере» советует она мне напоследок. Непременно. Только освою в совершенстве огуречный и помидорный. Артур встречает бывшую путану, которой не доверили абрикосы и виноград радостной на его взгляд новостью.

— Родители пригашают нас на Поркероль!

— Это что за фрукт такой? – вяло реагирую я, мысленно сетуя о своей профнепригодности.

— Это остров! Там очень красиво. Папа берет в аренду яхту на две недели, – из Артура так и брызжет энтузиазм, – Я уже отпросился с работы.

— Замечательно, – мычу я.

— Как кстати твое интервью? Берут тебя? – тревожится успевший уже нарисовать в уме живописные пейзажи и секс на пляже жених.

— Неа. Я не достаточно хорошо разбираюсь во фруктах с косточками. Без косточек еще ничего, а вот с косточками полный ноль.

— Вот и отлично!

— Угу. На самом деле я думаю, они просто позвонили в мебельную лавку, и там меня директриса от души «характеризовала».

— Не переживай. Съездим отдохнуть. Потом квартиру поменяем. Я уже задыхаюсь в этой каморке. Мне Гийом обещал подыскать что-нибудь толковое. А потом и работа сама найдется, вот увидишь.

Артур у меня оптимист. Это немаловажное качество для будущего супруга.

— Значит, Пергидроль?

— Поркероль!

— Две недели на яхте нос к носу с твоими родителями? А вдруг я им не понравлюсь? – тревожусь я.

— Еще как понравишься, – отбивает щитом позитива стрелу моих сомнений Артур.

— Скажут: неужели никого помоложе найти не мог?

— Слушай, а, правда! Из тебя-то вон уже песок сыпется!

— Где? – в ужасе озираюсь я.

Артур хохочет и заключает меня в объятия.

Два дня спустя мы держим путь в родовое поместье, откуда, воссоединившись с его семьей, мы двинемся всей дружной компанией на юг. К солнцу. Догонять уходящее лето. Перспектива подобных каникул в любом другом случае привела бы меня в восторг. Но предстоящее знакомство черной кляксой портит эту радостную картину в стиле раннего Дюфи.

Итак, Мини Купер Артура въезжает в длинную, окаймленную платанами, аллею. Вот он графский особняк. Подобный архитектурный стиль зовется style Haussmannien в честь его основоположника барона Оссмана. Я незаметно подпираю челюсть, чтобы она у меня не выкатилась. Я подозревала, что родители Артура не нищие, но такого буржуйского шика не ожидала. Выходит, я, сама того не подозревая, отхватила себе богатого наследника.

— Ты не тушуйся, они очень простые добрые люди, – успокаивает меня Артур, заметив видно потуги моей челюсти переместиться на уровень ниже обычного, – Дом еще папе от дедушки остался.

— Ну, если от дедушки…

Хорошо, что я хотя бы удосужилась платье Гуччи напялить. Не дневной, конечно, вариант, зато краснеть перед аристократами не придется. Стоит мне внутренне обрадоваться, как на крыльце появляется ухоженная блондинка, и аккуратно наступает носком мокасина Феррагамо на эту маленькую радость. Она одета одновременно просто и изысканно. Так могут позволить себе выглядеть только с детства привыкшие к богатству люди. Мы, плебеи, строящие из себя олигархов, вечно перебарщиваем с аксессуарами и рядимся в выходное при любом удобном и неудобном случае. Мама Артура выглядит как моя ровесница. Только очень хорошо присмотревшись, можно, отгадать те участки лица, что испробовали на себе уколы гиалуроновой кислоты и ботокса.

— Таня! Я очень рада с вами познакомиться! – улыбается она кашемировой улыбкой, прижимаясь своей щекой к моей.

— Взаимно, – бормочу я.

— Проходите в дом. Отец сейчас подойдет. Он какие-то дела в кабинете заканчивает.

Мы послушно заступаем в хоромы.

— Я же говорил, все будет хорошо, – шепчет мне на ухо сынишка богатого папашки.

Ну, хорошо или нет, это нам пока неизвестно. Не плюнули в лицо пока, и то приятно. Просторная гостиная, занимающая добрую половину первого этажа, обставлена со вкусом и с размахом. Я узнаю мраморный стол и небольшое полотно Кандинского на каменной стене. Всего в доме, как я понимаю, три этажа: по этажу на члена семьи.

— Вы будете кофе, Таня? – проявляет гостеприимство хозяйка.

— Да! Спасибо! – киваю я с таким явным ажиотажем, как будто мой организм весь истосковался по кофеину.

На самом деле после двух, выпитых утром чашек, третья явно будет перебором. Но робкое «да» уже сказано, так что придется-таки влить в себя бодрящий напиток.

— Пойдем, я тебе пока дом покажу, – предлагает Артур, видя мое смущение перед непривычной роскошью обстановки.

Я послушно плетусь следом.

— Ты не говорил, что у тебя родители миллионеры, – шиплю я укоризненно ему на ухо, стоит нам оказаться одним.

— Ну, это скорее приятное открытие, разве нет? Миллионерами вроде быть не стыдно, – улыбается женишок, – Или тебе близки идеи коммунизма? Вот это библиотека.

Перед нами разворачивается просторное помещение, в котором обитают заполненные книгами старинные шкафы. На столе громоздится стопка литературных шедевров в красивых позолоченных обложках. Самая верхняя поднимает в моей памяти холодную волну дежавю. Переплет, безусловно, ручной работы и, кажется, я знаю, чьих это ручонок дело. Я касаюсь пальцами кожаного покрытия.

— Красивая вещь, – замечаю, стараясь заставить голос звучать обыденно.

— Да, папа обожает такие. Ручная работа.

— Интересно, где их делают.

Праздное любопытство. Ничего более.

— Эту они вроде с мамой из Венеции привезли.

Логично. Гуляли, взявшись за руки, по романтическому городу и, проходя мимо книжной лавки Францеско, остановились, привлеченные витриной, и зашли приобрести вот этот вот оригинальный томик. Уфф. Я вздыхаю с облегчением. С паранойей надо что-то делать. А то так меня всю жизнь от одного упоминания о Венеции, будет покрывать холодный пот. Может, к психологу сходить на досуге?

— Это здесь он от меня свою невесту прячет? – раздается за нашими спинами бодрый мужской голос.

Мы разворачиваемся. В проеме дверей появляется высокий ухоженный мужчина лет пятидесяти. Его внешность можно было бы назвать привлекательной, если бы загорелое лицо не коверкало выражение глубокого ужаса. Что? Неужели у меня опять комочки на ресницах? Отец Артура смотрит на меня так, будто я – восставший из мертвых зомби, явившийся отомстить за какие-то его проступки. Я бросаю вороватый взгляд на свои руки. Нет, не гнилые, бинтами не обмотаны, обычные человеческие конечности. Может, это неуместное времени дня платье Гуччи вызвало у потенциального тестя такой взрыв эмоций?

— Папа, все в порядке? – бросается ему на встречу Артур, встревоженный необычной реакцией родителя на невесту.

— Да, да. Все хорошо. Что-то вдруг сердце прихватило, – бормочет тот.

Я узнаю этот голос. А вслед за ним руки, подбородок, губы, волосы – все те части лица, что были доступны моему взгляду. Передо мной мой таинственный спонсор. Господин Маска. Алекс…

— Я сбегаю за лекарством! – вызывается Артур.

Очень кстати, потому как, не исчезни он, пришлось бы объяснять, почему и невесту, следом за отцом прихватил внезапный сердечный приступ. Мы смотрим друг на друга бесконечно долго. Нас обоих терзает болезненное осознание того, что произошло нечто трагично необратимое. Наши разошедшиеся было в разные стороны, судьбы снова связал узлом какой-то всесильный шутник. И на сей раз безболезненно разорвать этот узел нам не удастся. «Одну надежду я таю, – Что ждет меня награда, И, верно, буду я в раю, Отбыв все муки ада!» Двери рая исчезают за дымовой завесой. Полные тоски и желания глаза Алекса говорят о том, что мои муки только начинаются.

Монпелье 2009 – 2010 год

[1] Ну, вот (фр.)

[2] Простите (фр)

[3] Сожалею (фр)

[4] Кто есть кто (фр)

[5] Привет. Как дела? (фр)

[6] Что поделаешь (фр)

[7] До скорого (фр)

[8] Метро, работа, сон (фр)

[9] Блюдо дня (фр)

[10] Венецианские впечатления (фр)

[11] Choucroute – эльзасское блюдо на основе кислой капусты

[12] Проследовать к оплате (фр)

[13] Отлично (ит)

[14] Аэропорт в Венеции носит название Марко Поло

[15] День Икс (фр)

[16] Poser un lapin – дословно подложить кролика – не явиться на встречу

[17] Добрый день (ит)

[18] Добрый день. Как дела? (ит)

[19] Красавица (ит)

[20] ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ ЧТО-ТО СТРАННОЕ (анг)

[21] Ну, да, конечно! (фр) (интерпретация автора)

[22] Устал я жить и умереть хочу. В. Шекспир

[23] Друзья как дыни, хотите узнать почему? Чтобы найти одну хорошую, надо перебрать тысячу (анг)

[24] Нет проблем с наводнением (ит)

[25] Целую. Любовь моя (ит)

[26] Все в порядке? (ит)

[27] Вот и все (фр)

[28] Отчет о зарплате (фр)

[29] Добрый вечер (фр)

[30] Имеются в виду герои романа Ф.Саган «Любите ли вы Брамса