Вернусь к тебе

9

Вообще-то у Анны была мысль — остаться дома после Москвы, расслабиться, полежать с журналом в пенистой ванне — она купила лавандовую пену, а поехать на звероферму дня через два. Надо было кое-что сделать — разморозить холодильник, пропылесосить квартиру. Но теперь не до того. Черт с ней, с пылью, наплевать на холодильник. Пускай покроется хоть сталактитами, хоть сталагмитами.

Рука, в которой она держала свитер из серого козьего пуха, замерла над раскрытым зевом сумки. Сталактиты… Сталагмиты… Он видела их, настоящие, сверкающие. Она спускалась в пещеру с компанией ребят, среди которых был тот, за кого она собиралась выйти замуж. Не Витечка.

Анна так боялась, что ее большое тело не пролезет в пещерные дыры, что она застрянет и испортит всем поход. Она сутулилась, внутренне сжималась, почти не дышала, когда лампочка ведущего высвечивала очередной проем в породе, через который надо пролезть. Она вспоминала детский мультик, в котором толстая, объевшаяся пирожных девочка пытается вылезть в окно из дома Бабы-яги. Вылезает, но стена трещит! Пещерная стена не затрещит.

А потом Анна увидела подземное озеро с черной неподвижной водой. Два лица, его и ее, склонившиеся рядом, подсвеченные мощным фонарем, прицепленным на лоб. На секунду она испугалась черноты лиц, как будто в этом цвете таилась будущая опасность.

По-настоящему она испугалась после, когда лежала в общежитии на своей кровати. Да что такое она сделала? Влезла под толщу уральской земли, покрытой лесами, скалами, реками, озерами. Они могли остаться там навсегда. Она полезла туда, чтобы понравиться ему. Вот в чем правда.

Ах, если бы это было и все… Но продолжение последовало — ночью, над пещерой. Анне казалось, та боль, с которой он вошел в нее, пронзила не только ее тело, но и тело земли, прикрывшей собой пещеру…

Анна провела рукой по лбу, убрала капельки пота. Сердце бешено колотилось, как тогда…

С ним они поселились у художницы, уехавшей на юг, сняли квартиру на четыре месяца. Но Анне, оказалось, было отведено только пятьдесят шесть дней. Она ушла оттуда на пятьдесят седьмой, с вещами, увидев, как он жадно целует другую. Ту, которая ходила за ним по пятам.

Однажды Анна случайно увидела хозяйку на улице. Женщина со смехом рассказывала, как перепутала Анну и другую, которая жила в квартире после нее.

— Ох, Анна, я ее спрашиваю: ты покрасилась в другой цвет? Да как сильно похудела! Я думала, что она — это ты… Какие же эти мужчины… все… — Она поморщилась. Но слов не нашла.

Сухинин объяснил, причем очень понятно, почему так вышло. Она бы ни за что не поверила, если бы не слышала сама, как расточала похвалы ее соперница. И победила, хотя не лазила в пещеры, не переплывала реки, не сплавлялась на надувном плоту вместе с ним по реке Белой. Она просто хвалила его. Хвалила мужчину.

Интересно, а если бы она сама хвалила Витечку? Но она смеялась над ним, подкалывала, ехидничала. Он злился.

— Я ненавижу этих чертовых шиншилл! — кричал он. — Я ненавижу твоих енотовидных собак!

В ушах звучали собственные слова, полные яда:

— Зря. Ты сам, между прочим, похож на енота-полоскуна…

Витечка опешил и вытаращил глаза:

— П-почему?

— Потому что еноты-полоскуны умеют качаться на ветках. У них длинные передние лапы. Как твои руки. Если бы здесь выросло дерево, ты бы мог прыгнуть на ветку и повиснуть от злости.

Он озадаченно посмотрел на свои руки. У него действительно они длинноваты для тела, он сам знал, ему это не нравилось. Анна тоже знала. Все рубашки и свитера всегда не по нему, это задевало его с самого детства. Над ним прежде смеялась сестра. Ей вторила мать…

Он покраснел еще гуще.

— Ты всегда меня подкалываешь, — прошипел он. — Ты знаешь болезненные точки и нажимаешь на них…

— Ты весь из них состоишь, из этих точек. — Анна начинала заводиться, в ее голосе слышалось раздражение. — А чтобы не нажимать, я ухожу, сиди тут один. — После ссоры она вылетала из комнаты, хлопнув дверью, собирала сумку и уезжала на звероферму.

Что-то между ними происходило не то. Как будто они узнали друг о друге такое, чего не знали раньше. Это были неприятные новости. Они вытряхивали друг на друга все самое противное, что могли отыскать в себе.

Анна все чаще спрашивала себя: зачем она вышла замуж, если собиралась заниматься любимым делом? Енотами! Шиншиллами!..

Наконец Анне осталось уложить в сумку последний свитер и закрыть молнию.

Он часто говорил, что ему опротивели ее шиншиллы. Или… нет, он говорил иначе: «Эти чертовы шиншиллы, они испортили мне жизнь».

Сидя в автобусе, глубоко засунув руки в рукава белого тулупчика, перешитого из армейского, она бездумно смотрела в протаявшее пятнышко на стекле. В северные морозы никакая куртка не сравнится с натуральной овчиной. Этот тулупчик ей очень шел. Особенно с павлово-посадским платком, усыпанным красными розами.

«Настоящая русская красавица. Только косы не хватает», — говорили ей.

Косы не было давно, она стриглась очень коротко. Детская головка на пышном женском теле придавала особенную пикантность Анне Удальцовой.

— Тебе бы еще балалайку в руки, — восхищался егерь Данила.

— У меня крепкие русские корни, я от самой матушки земли, — торжественно произносила она, а потом сама смеялась.

— Брось, мы все знаем, что ты вышла из леса, — не соглашался он.

— А вот и нет. Мой прапрадед был священником.

— Да ладно, Анна. Ты хоть в церкви была когда-нибудь?

— Конечно. В соборе Василия Блаженного в Москве.

— Это, дорогуша, музей. Даже я знаю…

Сумка давила на колени, она приподняла ее и повернула к себе другой стороной. Основная тяжесть — бабушкины тетради. Шиншиллы… Все о них.

Стоило Анне вспомнить о шиншиллах, как в голове зазвучал голос матери:

— Ты знаешь, сколько стоит шубка из шиншиллы? В полтора раза дороже самой лучшей из норки. Палантины сейчас на пике моды, их носят не как предмет роскоши, а как функциональную вещь. Значит, палантин из шиншиллы будет вещью для более широкого круга, чем шубки из них. Знаешь, сколько стоит жакет из шиншиллы? Полсотни тысяч евро. Стриженая норка, енот, черно-бурая лиса, каракуль — все они отдыхают, как сейчас говорят. Понимаешь? Ты понимаешь, что если разводить шиншилл, то уж не только домашних.

— Ты, мама, рассуждаешь как профессиональный меховщик. А я как зверовод. Мне нравится, что шиншиллы вошли в число домашних животных.

— Хорошо, — говорила мать, — скажи мне наконец главное — ты будешь ими заниматься?

— Я бы стала. Было бы на что.

— Ах, Анна, у тебя получилось бы, я точно знаю. В тебе от бабушки гораздо больше, чем во мне. Но должна сказать, я не в претензии…

…В домике на звероферме было все так, как она оставила. Кресло под красным пледом, деревянный, ничем не покрытый стол со старой пишущей машинкой на нем, тоже бабушкиной. Она не прочь привезти сюда компьютер, но местная электростанция капризничает слишком часто.

Анна разложила амбарные книги на столе. Бумагу с печатью она тоже взяла с собой, чтобы Витечка, вернувшись, не перепрятал документ. Она хочет получить от него точный ответ. Теперь Анне стало ясно, зачем Витечка ездил в командировки в последнее время. Почему он был то сосредоточенный, то неоправданно, на ее взгляд, радостный.

Что с ними будет дальше? Да ничего особенного. Квартира, в которой они живут, ее. Он уедет к себе на пятый этаж. Ну и что, если они столкнутся на лестнице? Если они не нужны друг другу, значит, конец. А поздороваться можно. Слишком велика честь — из-за него менять квартиру и уезжать из своего дома.

К тому же разве она собирается чаще бывать в городе, чем сейчас? Вряд ли. Если займется шиншиллами, она станет приезжать в город смахнуть пыль и переменить ненадолго обстановку. Закроет за собой дверь и…

Анна усмехнулась. Но почему никак не успокаивается душа от этих мысленных решений? Они окончательные или нет?

Окончательные, передразнила она себя. Да она принимает их раз в году. Представляет, как Витечка уходит, она остается сама с собой. Начинается собственная жизнь.

Но всякий раз на ум приходили слова приятельницы матери, которая развелась довольно рано, а потом быстро снова вышла замуж:

— Я даже не думала, что после желанного развода буду чувствовать себя так… — Анна прислушалась, сидя в соседней комнате, — как будто стою с голой задницей на ветру. А когда мой бывший муж предложил выйти за него снова, я нырнула в привычный, как он, украинец, говорил, «зипун». Мне стало так тепло, больше не дуло… Я потом поняла, что домашняя ссора придает градус жизни. Но признаюсь, никогда больше не думала о разводе.

Анна не привыкла строить жизнь по чужой модели, но умела усваивать самое ценное из чужого опыта. Может быть, поэтому не спешила совершить то, о чем думала. Просто отодвинулась от Витечки ровно на пятнадцать километров. На этом расстоянии он не мешал ей. Это расстояние удерживало от решительного шага.

Анна посмотрела в окно. На плоской крыше сарая бродили вороны, по-куриному раскидывая снег. Что-то отыскивали. Все что-то хотят отыскать. В снегу или нет, но все пытаются.

А Витечка? Что сейчас отыскивает он? Или собирает? Может быть, даже дивиденды на вложенные тысячи?

Хорошо, остановила она себя. Сейчас надо делать то, что хотела. Чем быстрее она прочтет бабушкины записи, тем скорее позвонит «еноту» и поедет к нему.

Анна открыла тетрадь и уселась в кресло. Она могла не спать всю ночь, до утра, как настоящая сова. Витечка — нет, пришло в голову некстати, он жаворонок, их меньше, чем сов, четверть всего народа. А вот бабушка была голубем, их примерно столько, сколько сов. Она могла работать, когда надо, и спать, когда надо. Это она объяснила Анне, что биоритмы изменить невозможно, как все заложенное на генетическом уровне. Только мучить себя.

Анна себя не мучила. Если она знала, что утром ей не съесть ничего, разве что влить внутрь стакан кефира или кружку пустого кофе, то она не прикасалась к омлету, без которого Витечка не мог обойтись. Совиный желудок просыпается через два часа после подъема. А жаворонки с раннего утра готовы, как и Витечка, едва открыв глаза, уплетать овсянку, омлет, сыр, сосиски. Глядя на него, ее мать говорила:

— Ты выкормишь из него такого борова…

Не вышло. Теперь уже вряд ли выйдет.

Анна смотрела в тетрадь, но разум сопротивлялся. Он подкидывал другие мысли.

Витечка был влюблен в нее с шестого класса. Она это знала точно. Первый, кого она увидела, вернувшись в город после крупного поражения, был он. Она увидела его, выйдя с дорожной сумкой из троллейбуса. А было всего шесть утра.

На пустынном тротуаре стоял Витечка Воронин.

— Кого-то ждешь? — спросила она, кивнув. — Привет, Витечка.

— Тебя, — сказал он.

— Брось, я сама не знала, что приеду сегодня, — усмехнулась Анна. Она отдала ему сумку, к которой он протянул руку.

— Зато я знал.

— Ага, тебе позвонили из билетной кассы.

— Позвонили, — фыркнул он. — Не веришь?

Она засмеялась и почувствовала, как боль внутри слегка отпустила.

— Не-а, — сказала она.

Витечка донес вещи до двери квартиры, а сам побежал вверх по лестнице к себе, на пятый этаж.

Анна вошла. Судя по коробке конфет с недоеденными тремя, мать торопилась. Конфеты еще не покрылись белым налетом, значит, она заезжала недавно.

Родители жили в Москве, отец прошел по конкурсу в крупный банк, ему дали кредит, они купили квартиру и устраивались в новой жизни. Мать работала по своей специальности — товароведом в меховой фирме. Все счастливы.

Анна не должна нарушить это состояние семьи. Она терпеть не могла, когда что-то намеченное не осуществлялось. Итак, сказала она себе, доев последнюю конфету и разрывая коробку, чтобы она вошла в мусорное ведро, она собиралась выйти замуж, и она выйдет. За Витечку. Он сделает ей предложение.

Витечка явился вечером того же дня. Он принес шампанское и конфеты. Они были подернуты светлым налетом, наверное, его мать держала их в холодильнике. Чего нельзя делать с шоколадом.

Он открыл бутылку, налил вино в хрустальные фужеры. Анна достала их из буфета, где они стояли ровно столько, сколько она себя помнит. Вино пузырилось долго, они смотрели, как выходит газ, молча, потому что и он, и она знали, что сейчас будет.

Витечка расправил и без того ровные плечи — он всегда держался очень прямо, не желая красть у себя ни единого миллиметра роста.

— Я женюсь на тебе, — сказал он.

— Женись. — Анна кивнула.

Он засмеялся. Поднял бокал.

Они выпили, газа почти не осталось в вине. Он вынул из ячейки шоколадную устрицу и поднес к губам Анны. Она открыла рот и обхватила ее губами. Их глаза встретились.

Он протянул руки к Анне.

— Моя, — сказал он. — Я знал. Я хотел.

— А… сейчас? — хрипло спросила Анна.

— Моя. Я знаю. Я хочу.

Он легонько толкнул ее на спинку дивана.

— Я не девушка, — сказала Анна.

— Я знаю, — ответил Витечка.

— Кто тебе сказал? — Она вскинула брови. Потом свела их вместе, пытаясь отгадать, кто мог рассказать о том, что было у нее с тем…

— Чутье, — бросил он, расстегивая мелкие пуговицы на красной блузке. — Но тебя много. — Он тихо засмеялся, узкая рука нырнула под розовый лифчик, потом его тонкие пальцы медленно двинулись, повторяя округлость правой груди.

Анна замерла, ее тело вытянулось, как будто спина жаждала испытать жесткость старого, но недавно перетянутого дивана.

Пальцы Витечки вынули грудь из розового кружевного гнезда. Он наклонился и припал к соску, а она гладила его по мягким волосам, как ребенка.

Он застонал и навалился на нее.

— Не важно, — слышала она его шепот, он говорил не ей, а себе. — Не важно… — Потом приподнял голову и повторил: — Тебя много… Мне хватит…

Ночи, казалось, не было, а сразу наступило утро.

Они увидели друг друга на диване, оглядели и засмеялись. Мало что осталось прикрытым — только то, что не понадобилось этой ночью. На ногах у Витечки были носки, черные, с белым квадратиком на щиколотке. Синий галстук, с мелкими желтыми машинками по полю, мотался на животе. А на Анне остались черные кожаные мокасины.

— Мама, я вышла замуж, — сказала она в трубку, когда Витечка ушел домой.

— Поздравляю, — настороженно ответила она. — Откуда ты звонишь?

— Из дома.

— Понимаю, что не из-под дерева. Это априори. — Если мать вставляет латинскую фразу в разговор, значит, волнуется.

— «Априори» означает «заранее». Ты хочешь сказать, что задолго до сегодняшнего дня знала, как все сложится? — не без ехидства в голосе спросила Анна.

Мать рассмеялась:

— Ладно, давай рассказывай. Из какого дома ты звонишь?

— Из нашего.

— Он согласился к тебе переехать? Но ведь вы хотели…

— Мама, ты спроси, как зовут моего мужа. — Анна засмеялась.

— Ну так как зовут твоего мужа? — В голосе матери она услышала волнение.

— Моего мужа зовут Витечка.

— Что? Неужели? Как его фамилия?

В ее голосе звучала такая неподдельная радость, что Анна расхохоталась.

— Воронин. Сбылась твоя мечта?

— Не то слово. — Мать выдохнула. — Как я рада, ей-богу. Я так его люблю.

— Похоже, ты могла бы стать моей соперницей, если бы…

— Да-да, — горячо поддержала мать.

— Чем он тебе так нравится?

— Ты мне нравишься, Анна.

— Чем же?

— Тем, что наконец увидела то, что следовало увидеть. Никто так не будет любить тебя, как он.

— Мам, я готова обсудить все самые яркие детали Витечкиной личности…

— Оставь открытия при себе, — фыркнула мать, Анна покраснела. — Я скажу о той, которая меня волнует больше всего.

— Ага, его миниатюрность.

— Брось, ты говоришь не о том. С такими свекром и свекровью у тебя не будет проблем с работой. Ты это понимаешь? Ты же хочешь продолжить дело профессора Удальцовой?

— Стать профессором Удальцовой-2?

— Но разве ты никогда не бредила шиншиллами? Я видела, как ты…

— Мама, не рассчитаешься за телефон, — напомнила ей Анна.

— Я звоню с работы, — ответила мать. — А если займешься шиншиллами, я не останусь в стороне…

— Ты захочешь их раздеть, — насмешливо перебила Анна. — А я хочу, чтобы они стали домашними. Бабушка считала, что для домашних животных они подходят лучше, чем другие.

— Хорошо, мы это обсудим. После. А пока прими мои поздравления…

Анна резко поднялась, кресло-качалка замоталось на полозьях из стороны в сторону так быстро, что плед, словно флаг под ветром, пузырился и опадал.

Сейчас не время думать о чем-то, кроме шиншилл, говорила она себе, шагая по комнате. Сейчас она должна сесть и читать тетради, которые привезла с собой.

Анна снова увидела шиншилл в просторных выставочных вольерах. Внутри каждой — домик, подстилка из опилок, поилка и ванночка с пылью для купания, чтобы драгоценная шерсть содержалась в наилучшем виде. В вольерах есть даже фитнес-комплекс — беговое колесо и планки на разном уровне. Маленький усатый и хвостатый зверек с большими круглыми глазами, густым и плотным мехом не ленится тренироваться.

Бабушка изучала две разновидности шиншилл — короткохвостые и длиннохвостые. Длиннохвостые, как она установила, хорошо привыкают в дому. Анна почувствовала жаркое тепло на руке — надо же, рука помнит ощущение невесомости теплого комочка. Бабушка давала ей подержать щенка.

Анна поежилась, подошла к столу, взяла тетрадь и наугад открыла.

«Маришка — зубов двадцать: 4 резца и 16 коренных. Длина тела — 23 см, хвост — 15. Усы — 9 см. Сердечная деятельность — сто ударов в минуту. Нормальная температура — 36,5. Половая зрелость — 7 месяцев. Не партнер Прайс — 5».

Анна усмехнулась. Тоже разница на два пункта. Как у них с Витечкой. Она старше его на полтора года. Но она быстро прогнала эту мысль. «Продолжительность беременности — 111 дней. Щенков — 6».

Анна захлопнула тетрадь. Не идет. Кажется, все мысли в голове как после бури. Взметнулись, перепутались. Никак не осядут. Она потрясла головой. Поможет ли?

Утром, когда она направлялась к клеткам с енотами, дорогу заступил Данила.

— Наконец-то. А то я думал, ты решила бросить меня одного на тропе.

— Ни за что, никогда, — сказала Анна, энергично качая головой. — Я должна провести с тобой учет, и я это сделаю. Когда пойдем?

— Сегодня, — сказал Данила. — У меня все готово. — Он похлопал по планшету, который достался ему от отца, а тому — от его отца. Кожаный планшет болтался на бедре, одетом в камуфляж. Штаны заправлены в серые катанки.

— Мне надо переодеться.

— Да уж конечно, не в этих сапожках на лыжи вставать, — согласился Данила.

Анна была в черных брюках и тонких кожаных сапогах на каблучке. Она уже чувствовала мороз.

Данила посмотрел на часы:

— В десять у конторы. Годится?

Анна кивнула.

— Смотри, — тихо сказал Данила и схватил Анну за рукав.

— Куда? Что? — замерла она на одной ноге, опасаясь опустить другую, вдруг хрустнет снег. Она хорошо знала, как осторожны лесные обитатели.

— Вон. — Данила указал на толстую осину. На высоте человеческого роста висела деревянная кормушка. На ровной площадке желтела крупа — мелкие шарики вперемешку с пшеном, догадалась она. Штук пять птиц устроились на ней.

— Это ты повесил? — тихо спросила Анна.

— Нет. Это моя дочь, — сказал он.

— Дочь? — Анна вскинула брови, пытаясь соединить: Данила и дочь. Внезапно до нее дошло. — К тебе вернулась… жена?

— Точно. — Он рассмеялся. Синицы, а это были они, даже не встрепенулись.

— Но… твоей дочери шесть, верно? Как она достала до такой высокой ветки? — спросила Анна, пытаясь говорить как можно спокойнее. Нет, никогда у нее не было видов на Данилу. Просто одиночество этого человека, занятого лесом и его обитателями, служило примером — совсем не обязательно связывать себя с кем-то так тесно, как муж и жена, если ты страстно любишь что-то еще в этой жизни. — Как же она достала? Кормушка высоко.

— Я подсадил дочку. — Данила засмеялся и порозовел. — Знаешь, я только теперь понял, что вел себя как вот эти. — Он кивнул в сторону кормушки.

Две синицы вытянулись во весь рост, наклонили голову, показывая друг другу черную шапочку. Соперники.

— Ага, — сказала Анна, — кто главнее, да?

— Да. По размеру и по цвету шапочки они узнают возраст и ранг. Смотри дальше.

Анна замерла. Один из соперников повернулся боком. Потом приподнялся на вытянутых ножках, встал столбиком и повернулся грудью к другому. Тот проделал то же самое. Медленно, как маятник, они раскачивались из стороны в сторону.

— Показывают самую главную метку наряда — черное пятно. Видишь, в самом низу брюшка, почти под хвостом. — Данила рассмеялся. — Я точно так же вел себя с тем, к кому ревновал жену. Потом мы ей оба надоели, она взяла и укатила к родителям. В Пермь. Чтобы никого из нас не видеть.

— На самом деле? У нее кто-то на самом деле… завелся?

— Знаешь, я в молодости был страшно ревнивый. Я теперь понимаю, что все сам выдумал. Слава Богу, жена оказалась умнее меня. Она вернулась. — Он вздохнул, по его лицу можно изучать, как выглядит довольный человек. — А теперь пошли. Стемнеет, пока мы рассуждаем о любви и ревности.

Анна почувствовала, как заныли виски.