Версальская история

Глава 6

Эти последние дни имели для Лиз горько-сладкий привкус. Еще никогда Куп не был так внимателен к ней и так щедр. Он подарил Лиз кольцо с бриллиантом, которое, как он уверял, принадлежало еще его матери, но к подобным заявлениям с его стороны Лиз всегда относилась скептически. Но чьим бы ни было это кольцо, оно было очень красивым и очень ей понравилось, и Лиз пообещала, что будет носить его, не снимая.

В пятницу вечером Куп повел ее в «Спаго». Это был прощальный ужин, и Лиз позволила себе выпить немного больше обычного. Должно быть, поэтому она расчувствовалась и всплакнула. Лиз знала, что ей будет очень не хватать Купа, однако в глубине души она уже смирилась с неизбежным расставанием, утешаясь тем, что поступает правильно.

Поздно вечером Куп отвез ее домой и вернулся к себе, где его уже ждала очередная подружка. Памела уехала на съемки в Милан, и ее место заняла Шарлен, с которой Куп встретился во время работы над рекламным роликом автомобильной фирмы. Шарлен была наделена сногсшибательной внешностью, и Куп обратил на нее внимание почти сразу, хотя, по его понятиям, она была старовата – ей было двадцать девять. Этот недостаток, впрочем, полностью искупался тем обстоятельством, что такого тела, как у нее, Куп не видел уже лет пять. Немного поразмыслив, он решил, что Шарлен достойна находиться среди его трофеев, и пригласил ее к себе.

У Шарлен были огромные груди (настоящие, как она утверждала) и такая тонкая талия, что ее, казалось, можно было обхватить пальцами одной руки. Смуглая кожа, длинные черные волосы и зеленые, как у кошки, чуть раскосые глаза (ее бабушка по отцу была японкой) делали ее облик экзотическим, запоминающимся, но и безупречно красивым. Чуть ли не впервые в жизни Куп поймал себя на том, что ему трудно оторвать взгляд от ее лица.

Но и Куп сумел очаровать Шарлен своей непринужденностью, изысканными манерами и безупречной внешностью. Общаясь с ней, Куп с радостью обнаружил, что она намного умнее Памелы. Пока они снимались, Шарлен успела рассказать ему, что она два года жила в Париже – занималась модельным бизнесом и одновременно училась в Сорбонне. Выросла она в Бразилии, и это тоже наложило свой отпечаток на ее манеры и характер. Неистовая, страстная натура (такой, во всяком случае, она ему показалась), Шарлен легла с ним в постель уже на второй день знакомства. В постели она была неподражаема и сумела скрасить Купу скучную рутину съемок. Завороженный ее сексуальными талантами, Куп пригласил ее в «Версаль» на уикенд, и Шарлен с готовностью согласилась.

Когда после ужина с Лиз Куп вернулся домой, Шарлен уже лежала в постели, и он, недолго думая, присоединился к ней, изменив своим правилам. Куп ни на секунду не пожалел об этом. Они провели весьма насыщенную ночь, в субботу поехали обедать в Санта-Барбару, а ужинать вернулись в «Л'Оранжери». Общество Шарлен с каждым часом нравилось Купу все больше и больше (он уже решил, что непременно свозит ее в «Отель дю Кап», где принято загорать без лифчика), и он начал задумываться о том, как бы ему сбыть с рук Памелу. Шарлен была для него гораздо более интересным партнером, и не только в сексуальном плане. Разговаривая с ней, Куп даже готов был признать, что возраст далеко не всегда портит женщину.

Шарлен все еще была у него, когда в понедельник утром вышла на работу Палома. Куп попросил ее подать им завтрак в постель, но когда Палома наконец принесла подносы, лицо ее выражало крайнюю степень неодобрения. Она почти швырнула им завтрак и, смерив Купа уничтожающим взглядом, вышла за дверь, стуча по паркету каблучками своих экстравагантных ярко-красных туфель.

– Похоже, я ей не понравилась, – заметила Шарлен, когда дверь за Паломой закрылась. – Мне кажется, она не одобряет наше поведение.

– Не обращай внимания, дорогая. Палома по уши в меня влюблена, вот и ревнует. Не удивлюсь, если она подложит бомбу в мой «Роллс-Ройс», – пошутил Куп и попытался вонзить вилку в яичницу, но это удалось ему не сразу. По консистенции яйца напоминали успевший затвердеть бетон, к тому же они были так щедро посыпаны красным перцем, что Куп едва не поперхнулся, а Шарлен чихнула.

– Похоже, Палома решила меня отравить, – разочарованно протянул Куп, рассчитывавший получить вкуснейшую яичницу по-крестьянски, какой Палома потчевала его на прошлой неделе. Похоже, этот раунд остался за горничной, но Куп решил, что серьезно поговорит с Паломой при первой же возможности.

Возможность представилась ему только после обеда, когда Шарлен наконец уехала.

– Интересный сегодня был завтрак, Палома, – сказал Куп, зайдя в кухню, где Палома чистила столовое серебро. – Вот только с перцем ты перестаралась. А что ты добавила в яйца – цемент или клей для обоев? Чтобы разрезать их, мне понадобилась электрическая пила!

– Не понимать, о чем вы, – покачала головой Палома, полируя ножи кусочком замши. Она снова была в солнечных очках, которые, несомненно, ей очень нравились. Как и красные туфли. Интересно, подумал Куп, можно ли призвать ее к дисциплине, или эта задача невыполнима в принципе? Если верно последнее, то он просто уволит ее.

– Вам не понравиться моя яичница? – с самым невинным видом осведомилась Палома, и Куп оскалился:

– Ты меня прекрасно поняла, Палома. Смотри, чтобы это больше не повторялось, иначе…

– Между прочим, сегодня утром вам звонила из Италии мисс Памела. Это было без четверти восемь, – небрежно заявила Палома, и у Купа отвисла челюсть. Ее акцент куда-то пропал, речь стала правильной, как у коренной американки.

– Ч-что ты сказала? – переспросил он.

– Я сказать, мисс Памела звонить вам Италия восемь часов утром, – повторила Палома, награждая его ангельской улыбкой. Она дразнила его, и Куп почувствовал, что краснеет.

– Но ведь… Минуту назад ты говорила совершенно правильно! – воскликнул он. – Что все это значит?! Зачем ты притворяешься? – Куп разозлился, и Палома на секунду смутилась, но тотчас выражение ее лица снова стало дерзким.

– А чего бы вы хотели? В первые два месяца, что я у вас работала, вы звали меня то Марией, то Мэри, хотя мисс Лиз представила меня вам как положено. Неужели так трудно запомнить имя человека, пусть даже этот человек всего-навсего горничная? – В ее манере произносить отдельные согласные слышался легкий сальвадорский акцент, но во всем остальном речь Паломы была такой же правильной, как у него, и Купер смутился на мгновение.

– Должно быть, я в тот момент, гм-м… думал о чем-то важном и не расслышал, – извинился он и тут же улыбнулся самой очаровательной улыбкой, на какую только был способен. Палома ловко провела его, притворившись полуграмотной иммигранткой, не способной связать по-английски и двух слов. Что ж, она, несомненно, умна, подумал он. Кроме того, она, кажется, умеет отлично готовить…

– Кем ты была у себя в Сальвадоре, Палома? – спросил он, неожиданно почувствовав к горничной живой интерес. Палома едва не вывела его из себя, он рассердился и… неожиданно увидел в ней человека, личность. Единственное, чего Куп пока не знал, так это того, нравится ему это или нет. Для начала он только хотел утолить свое любопытство.

– Я была медицинской сестрой, – ответила Палома, складывая ножи в ящик. Чистить серебро было нелегко; обычно этим занимался Ливермор, и теперь Паломе не хватало дворецкого едва ли не больше, чем Купу.

– Жаль. – Куп криво улыбнулся. – Было бы лучше, если бы ты оказалась портнихой или кем-то в этом роде – тогда бы ты смогла как следует заботиться о моих костюмах. Ну а в услугах медсестры я, слава богу, пока не нуждаюсь.

– Горничная здесь зарабатывать больше, чем врач Сальвадор. – Палома снова заговорила на ломаном английском. Ей явно нравилось его дразнить. – А у вас слишком много одежда.

– Это весьма ценное замечание, я постараюсь его учесть, – холодно сказал Куп. – Кстати об одежде… – Он покосился на ее красные туфли, но почел за благо промолчать. – Почему ты не сказала мне, что Памела звонила? – спросил он. Куп уже решил, что Шарлен интересует его больше, но не в его правилах было бросать любовниц просто так – без объяснений и видимых причин. Расставаясь с очередной пассией, он всегда старался сохранить с ней добрые, дружеские отношения и проявлял подчас такую щедрость, что они охотно прощали ему измену. Куп был уверен, что и Памела не будет сердиться на него слишком долго.

– Потому что, когда она звонила, в вашей постели была другая, мистер Уинслоу, – отчеканила Палома. – Как ее там…

– Ее зовут Шарлен, – подсказал Куп, и горничная кивнула:

– Да, Шарлен.

– Что ж, спасибо, Палома. – Куп решил прекратить разговор, пока горничная не сказала ему еще какой-нибудь дерзости, и поспешно вышел из кухни. Палома никогда ничего не записывала и сообщала ему о звонках, только когда ей самой этого хотелось. Куп не был уверен, хочет ли он, чтобы так продолжалось и дальше, но сомневался, что ему удастся что-нибудь сделать. Впрочем, при всей своей дерзости и независимости Палома, похоже, прекрасно разобралась, чьи звонки для него важны, а чьи – не очень, и он почти не волновался, что не поговорит с кем-то нужным. Другое дело – сама Палома. С каждым днем она интересовала его все больше и больше.

Между тем Палома успела познакомиться с Марком и даже предложила стирать для него, когда он пожаловался, что стиральная машина в гостевом крыле не в порядке. Кроме плиты и стиральной машины, не работала еще и кофеварка, и Палома разрешила Марку пользоваться хозяйской кухней, заверив его, что Куп никогда туда не заходит, а предпочитает завтракать в постели. Она даже дала ему ключ от двери, через которую можно было пройти в кухню из гостевого крыла, чтобы Марк мог пользоваться кофеваркой и в ее отсутствие. Это было довольно удобно, но Марк тем не менее составил список всех обнаруженных им неполадок и отправил риелтору. Тот обещал, что все будет исправлено в самое ближайшее время, но Лиз уже уволилась, а кроме нее, заняться этими проблемами было некому. Не Купу же, в самом деле, звонить в ремонтную службу и просить прислать мастеров!

Впрочем, спешить Марку было некуда. Одежду он сдавал в чистку, белье и полотенца стирала Палома, а кофе по субботам и воскресеньям он мог готовить в кофеварке Купа. Вместо плиты Марк с успехом использовал микроволновку. Плита могла ему понадобиться, только когда к нему приедут дети, но он был уверен, что до этого момента она будет приведена в порядок, даже если ему придется заняться этим самому. Так Марк и сказал риелтору, и тот снова пообещал решить этот вопрос в ближайшее время, но застать Купа дома оказалось практически невозможно. Он в эти дни снимался в рекламе жевательной резинки, что раньше не могло присниться ему и в кошмарном сне. И сейчас Куп едва не отказался, но контракт был очень выгодным, и агент в конце концов уговорил его согласиться. В последнее время Куп вообще проявлял большую активность, но, кроме рекламы, других предложений ему, увы, не поступало. Его агент из кожи вон лез, чтобы достать Купу сколько-нибудь заметную роль, но все было тщетно. Куп хотел играть только романтических героев, но для этого он был уже староват, а представлять на экране в лучшем случае отца, а в худшем – деда главного героя (что ни говори, это все же была роль второго плана) он был психологически не готов. Между тем за всю историю Голливуда не было случая, чтобы главным героем кассового фильма стал семидесятилетний плейбой.

Всю последующую неделю Шарлен бывала в «Версале» почти каждую ночь. Она тоже хотела получить приличную роль, но ее успехи были гораздо скромнее, чем у Купа. Шарлен была никому не известна, а весь ее актерский опыт сводился к съемкам в двух откровенно порнографических фильмах, упоминать о которых ей не советовал даже ее агент. Уже несколько раз она просила Купа помочь ей получить хорошую роль, и он пообещал поговорить со знакомыми продюсерами, однако исполнять свое обещание не торопился. У Шарлен было великолепное тело, и она превосходно смотрелась в белье, которое рекламировала по заказу домов моды с Седьмой авеню, но Куп не был уверен, что она способна по-настоящему играть. Шарлен уверяла его, что в Париже она пользовалась успехом и как фотомодель, но за все время их знакомства так ни разу и не показала ему свое портфолио. Нельзя было сказать, впрочем, что Шарлен была совершенно бесталанной; напротив, таланты у нее были, но Купу больше нравилось, когда она проявляла их в его постели.

Между тем с каждым днем Шарлен увлекала его все больше и больше, и Куп только вздохнул с облегчением, когда вернувшаяся из Милана Памела сообщила ему, что у нее роман с фотографом, с которым она работала. Проблема, таким образом, решилась сама собой, на что Куп втайне рассчитывал с самого начала. В мире, в котором он вращался, бурные романы, кратковременные связи и легкие расставания были в порядке вещей, и только когда Куп встречался со знаменитой актрисой или известной моделью, он позволял себе намекнуть прессе на возможную помолвку и даже свадьбу, что, впрочем, было лишь отработанным рекламным ходом. Ни на Памеле, ни на Шарлен, ни на ком бы то ни было Куп жениться никогда и не собирался. Все его романы были лишь способом приятно провести время и доставить удовольствие партнерше, что он и делал. Уже дважды Куп возил Шарлен по магазинам и бутикам. Результатом этих импровизированных шоп-туров явился нелицеприятный разговор с Эйбом, так как подарки, которые он сделал своей подружке, «съели» оба чека, полученные им от жильцов, практически без остатка. В ответ на упреки своего бухгалтера, который специально позвонил ему по телефону, чтобы напомнить о необходимости строжайшей экономии, Куп заявил, что «Шарлен этого заслуживает».

– Я ведь предупреждал тебя, Куп, если так будет продолжаться и дальше, – жестко сказал Эйб, – тебе придется продать «Версаль». Ты этого хочешь? И вообще, Куп, хватит тебе возиться с никому не известными актрисами и нищими моделями. Тебе нужно найти богатую вдовушку и жениться на ней. Я говорю совершенно серьезно!

В ответ Куп рассмеялся и сказал, что подумает, хотя на самом деле не собирался предпринимать ничего подобного. Всю жизнь он играл, играл и на экране, и в жизни, и это его вполне устраивало. Даже теперь он не видел причин, по которым он был бы должен изменить своим склонностям и привычкам.

В последний уикенд февраля Марк, как и планировал, уехал в Нью-Йорк, чтобы повидаться с детьми. Накануне он рассказал о них Паломе, когда та пришла убраться в гостевом крыле. Паломе стало настолько жаль Марка, что она наотрез отказалась брать деньги за уборку, но Марк настоял на своем. Еще раньше Палома узнала, что жена ушла от него к другому мужчине, и стала оставлять для него в кухне свежие фрукты и время от времени пекла тортильи. Палома с удовольствием слушала рассказы Марка о детях. Ей было очевидно, что Марк от них без ума и готов на любое самопожертвование, лишь бы им было хорошо. Как они выглядят, Палома тоже хорошо представляла: чуть не в каждой комнате гостевого крыла стояли и висели фотографии, на которых дети были сняты с Марком или отдельно. Было также несколько фотографий Дженнет, из чего Палома заключила, что Марк все еще любит свою бывшую жену.

Она не ошиблась. Это действительно было так, и все же визит в Нью-Йорк дался Марку очень нелегко. С тех пор, как он в последний раз виделся с детьми – а это было еще в Лос-Анджелесе, – прошло уже больше месяца, однако Дженнет считала, что Марк должен был дать им больше времени, чтобы освоиться на новом месте. Встретила она его холодно, почти враждебно, но Марк догадался – Дженнет ужасно нервничает. Она до сих пор ничего не сказала детям о существовании Эдама и теперь боялась, что Марк может проговориться. Эдам, со своей стороны, тоже донимал ее вопросами, когда же наконец она познакомит его с детьми и они смогут жить вместе. Дженнет обещала, что это будет скоро, но продолжала откладывать решительный момент. Ей не хотелось, чтобы дети догадались – это она виновата в том, что им пришлось переехать в Нью-Йорк. Кроме того, Дженнет боялась, что Эдам не понравится детям или что они не примут его, храня верность отцу. Вот почему, когда Марк встретился с ней, Дженнет держалась скованно, напряженно, и видно было, что она места себе не находит. У Джейсона и Джессики тоже был не особенно счастливый вид, но они, по крайней мере, были искренне рады приезду отца.

На время его визита в Нью-Йорк дети поселились вместе с ним в «Плазе». Марк водил их в театр и в кино; в субботу утром он повез Джессику по магазинам, а вечером они долго гуляли в Центральном парке под дождем, стараясь разобраться в ситуации. Не успел он оглянуться, как настал вечер воскресенья; Марку пора было возвращаться в Лос-Анджелес, а между тем он чувствовал, что ему так и не удалось восстановить с детьми прежние доверительные отношения. Джессика и Джейсон продолжали недоумевать, почему их семья – некогда такая дружная и счастливая – вдруг развалилась, а Марк не мог открыть им правду, да и роль «приходящего папы» была ему внове. В результате весь обратный перелет он чувствовал себя подавленным и несколько раз задумывался, не будет ли лучше для всех, если он переселится в Нью-Йорк поближе к детям.

Эти мысли не оставляли его всю неделю, и даже в следующие выходные, выйдя позагорать к бассейну, Марк все еще думал над своей, как ему казалось, неразрешимой проблемой. От мрачных раздумий его отвлек фургон-пикап, въехавший в главные ворота и свернувший на дорожку, ведущую к флигелю. «Ага, вот и новый жилец», – понял Марк и, встав с шезлонга, отправился вслед за машиной.

Когда он подошел к флигелю, Джимми уже выгружал из фургона коробки и ящики. Марк поздоровался и предложил ему свою помощь.

Несколько смутившись, Джимми ответил, что будет очень рад. Бóльшую часть мебели и других вещей он сдал на долгосрочное хранение, оставив себе только фотографии в рамках, некогда завоеванные им кубки и призы, спортивное снаряжение, одежду, коллекцию магнитофонных записей и компакт-дисков, а также все музыкальное оборудование. И все равно коробок набралась целая гора, и даже вдвоем с Марком они разгружали фургон почти два часа и совсем выбились из сил. К тому моменту, когда работа была закончена, они уже познакомились, и Джимми пригласил Марка к себе выпить пива, на что тот с радостью согласился.

– Сколько коробок, и все такие тяжелые! – заметил Марк, потягивая пиво из высокого бокала с эмблемой, видимо, какого-то яхт-клуба. Бокал принадлежал Купу и был из драгоценного венецианского стекла, а то, что Марк принял за эмблему яхт-клуба, было на самом деле гербом одного из родовитых итальянских семейств. – Что у тебя там – гантели или коллекция шаров для кеглей?

В ответ Джимми пожал плечами и улыбнулся:

– Будь я проклят, если знаю! До этого мы жили в небольшой двухкомнатной квартирке на Венис-Бич, а перед переездом большую часть вещей я отправил на хранение. Мне казалось – буду переезжать с одним-двумя чемоданами, но барахла набралось на целую машину.

Оказалось, все его книги, бумаги, бесчисленные компакт-диски прекрасно поместились в шкафах и чуланах, которых во флигеле было великое множество. Но прежде чем раскладывать вещи по местам, Джимми открыл самую большую коробку с фотографиями и, достав оттуда портрет Маргарет, поставил на каминную полку и долго стоял перед ним, глядя на любимое лицо. Это был один из самых любимых его снимков: на нем Маргарет была запечатлена на берегу озера в Ирландии, она только что поймала крупную рыбу, и ее лицо сияло счастьем и торжеством. Огненно-рыжие волосы Маргарет были собраны на макушке, глаза задорно блестели, и выглядела она не больше чем на шестнадцать лет. На самом же деле снимок был сделан всего за год до ее болезни, когда они в последний раз ездили в Ирландию, но Джимми казалось – с тех пор прошла целая вечность.

Он обернулся и наткнулся на взгляд Марка, который пристально за ним наблюдал.

– Красивая женщина, – сказал Марк. – Твоя подружка?

Джимми отрицательно покачал головой. Ему потребовалось сделать над собой немалое усилие, чтобы ответить, но в конце концов он проговорил негромко:

– Моя жена.

– Прости меня, ради бога! Как давно это случилось? – спросил он, решив, что Джимми и его жена расстались – совсем как он с Дженнет.

– Завтра вечером исполнится ровно семь недель, – ответил Джимми тихо. В глазах его заблестели слезы, которые он тщетно старался сдержать. Джимми еще никогда и ни с кем не говорил о смерти Маргарет, но он знал, что рано или поздно этого не избежать, к тому же Марк произвел на него хорошее впечатление. К тому же Джимми надеялся, что, живя по соседству, они в конце концов подружатся.

– А мы с Дженнет расстались полтора месяца назад, – мрачно сообщил Марк. – Она ушла от меня к… к другому мужчине. Теперь она живет в Нью-Йорке вместе с детьми. На прошлой неделе я их навещал, но… Мне их очень не хватает.

– Мне очень жаль, – с сочувствием выговорил Джимми. Он ясно видел в глазах Марка затаенную боль, которая могла сравниться разве только с его собственными страданиями. – Дети-то большие?

– Джейсону – тринадцать, а Джессике – пятнадцать. У меня отличные дети, Джимми, и они ненавидят Нью-Йорк. Если уж Дженнет суждено было полюбить другого, я бы предпочел, чтобы это оказался кто-то из местных. Тогда мне и детям было бы намного легче. Впрочем, они пока не знают, что у их матери кто-то появился. А у тебя есть дети?

– Нет. Мы с Маргарет только собирались завести малыша, но… не успели, – объяснил Джимми и сам удивился своей откровенности. Казалось, их с Марком объединяет что-то невидимое, но прочное и глубокое. Это была, несомненно, сходная боль сердец, острое чувство неожиданной потери и горя. Жизнь обошлась сурово с обоими, и поэтому подсознательно их потянуло друг к другу, как только они поделились пережитым.

– Что ж, может, это и к лучшему, – заметил Марк. – Мне кажется, в семьях, где есть дети, развод часто оборачивается трагедией, хотя, возможно, я ошибаюсь. – Он беспомощно пожал плечами, и Джимми внезапно понял, о чем думает его новый товарищ.

– Мы не развелись, – сказал он глухо.

– Тогда, может быть, еще не все потеряно и вы снова поладите, – с оптимизмом проговорил Марк. Он, впрочем, в этом сомневался – такой исход в его глазах был бы равнозначен чуду, но, как бы то ни было, он желал этого чуда для Джимми. Но, бросив на него быстрый взгляд, он заметил в его глазах такую боль, что у него мороз пробежал по коже.

– Маргарет умерла, – глухо сказал Джимми.

– О господи!.. Извини меня, я не хотел… Я думал… Что с ней случилось? Автомобильная авария? – Он бросил взгляд на фотографию на каминной полке. Марку не верилось, что этой прекрасной и юной женщины, которая, смеясь, держит в руках серебристую рыбину, уже нет в живых. Это казалось ему невероятным, невозможным, и он подумал, что Джимми, должно быть, совершенно раздавлен этой потерей.

– Нет. Опухоль мозга. У Маргарет начались сильные головные боли… Она обратилась к врачам, но было уже поздно – они ничего не смогли сделать. Через два месяца ее не стало… – Джимми помолчал и добавил: – Обычно я не говорю об этом, но сегодня… Я уверен, ей бы очень понравился этот дом. Родители Маргарет были из Ирландии, из графства Корк, и она тоже была ирландкой до мозга костей. Такие дома можно встретить только там.

Сердце Марка разрывалось от жалости к Джимми. Но единственное, что он мог, это сочувствовать ему, поэтому Марк не стал тратить время впустую и помог Джимми разложить вещи по местам, оттащил на второй этаж с полдюжины тяжелых коробок. Некоторое время они почти не разговаривали, но к тому времени, когда все ящики были расставлены по комнатам и открыты, Джимми вполне овладел собой.

– Спасибо тебе за помощь, – сказал он, пожимая Марку руку. – Не знаю, сколько бы я возился один. Этот переезд… Знаешь, я до сих пор хожу как в тумане. У нас с Маргарет была отличная квартира, но мне было слишком тяжело там оставаться, вот я и решил перебраться на другое место. А тут подвернулся этот домик. Стóит он, конечно, недешево, но, мне кажется, я правильно сделал, что переехал именно сюда. Понимаешь, это… – Он не договорил, но Марк его отлично понял. Новое место, не связанное с горькими воспоминаниями, должно было подействовать благотворно на израненную душу Джимми.

– Я и сам никак не могу опомниться после своего переезда, – сказал он, отчасти чтобы утешить Джимми. – Мне пришлось продать наш старый дом, чтобы отдать половину денег Дженнет. Сам я переселился в отель поближе к работе, и в первое время меня это устраивало. Я не обращал внимания на все те звуки, которые преследуют человека по ночам даже в очень хорошем отеле. Мне было все равно, но… Я давно знаком с одним человеком, он – личный бухгалтер нашего хозяина, Купера Уинслоу; он-то и предложил мне снять гостевое крыло в его усадьбе. Сначала я не хотел никуда переезжать, но стоило мне увидеть «Версаль», как я просто влюбился в него. Кроме того, я подумал, что, если дети приедут ко мне на каникулы, им будет здесь очень хорошо. И вот я здесь, и пока я очень доволен. Это все равно что жить в парке. Главное, теперь я сплю как ребенок, хотя в отеле я, бывало, не смыкал глаз до самой зари. Будет желание – заходи посмотреть, как я устроился – в моей квартире все совсем не так, как у тебя, но мне нравится. Надеюсь, моим ребятам понравится тоже. – Марк думал об этом почти постоянно с тех пор, как на прошлой неделе побывал в Нью-Йорке и понял, что дети так и не смирились с новыми обстоятельствами. Джессика постоянно ссорилась с матерью и даже грозилась уйти из дома. Джейсон, напротив, стал угрюмым, неразговорчивым и замкнулся в себе. Да и сама Дженнет была не в лучшей форме. Над ней постоянно довлело сознание того, что она разбила, поломала жизни близких ей людей, а новая счастливая жизнь никак не налаживается. И никто не мог сказать, чем все это закончится.

– Сейчас мне надо срочно принять душ, – сказал Джимми и улыбнулся Марку. – Я обязательно зайду к тебе, когда ты будешь дома. Кстати, ты играешь в теннис? Если хочешь, мы могли бы после обеда сыграть. – Он не брал в руки ракетку с тех пор, как умерла Маргарет, но сейчас Джимми чувствовал необходимость сделать что-то для Марка.

– Было бы неплохо, – согласился Марк, которому идея Джимми пришлась по душе. – Правда, я еще не был на корте. До сих пор я ходил только в бассейн, он здесь совсем рядом. Когда я переехал сюда, решил, что каждый вечер после работы буду проплывать метров пятьсот – говорят, это полезно для сна, но все как-то не было времени.

– А ты встречал Купа? – с неожиданным для него самого интересом спросил Джимми, и Марк отметил про себя, что к его новому знакомому начинает возвращаться интерес к жизни. – Я имею в виду – лицом к лицу. Что он за человек? Он такой же, как на экране, или другой?

– Увы, я ни разу с ним не разговаривал, да и видел его только мельком, когда он въезжал или выезжал из поместья. И каждый раз с ним была какая-нибудь сногсшибательная красотка, очевидно – из моделей или молодых актрис. Мистер Уинслоу знает толк в удовольствиях.

Джимми ухмыльнулся:

– Он уже лет пятьдесят состоит в плейбоях. Я думаю, он всю жизнь и занимался тем, что поддерживал этот имидж. Насколько я знаю, Куп не снимался уже лет пятнадцать, возможно, даже больше.

– Мне кажется, в последнее время дела его не слишком хороши, именно поэтому он решил пустить жильцов, – заметил Марк. – Как бы там ни было, нам с тобой повезло.

– Я так и подумал, – кивнул Джимми. – Флигель – ладно, но зачем бы ему понадобилось сдавать часть дома, если бы он не нуждался в деньгах? А содержать такой особняк стоит, наверное, очень недешево.

– Его бухгалтер, мой знакомый, с которым я работаю, рассчитал недавно всю прислугу. Быть может, мы с тобой доживем до того дня, когда знаменитый мистер Уинслоу сам начнет пропалывать клумбы и подстригать живые изгороди, – сказал Марк, и они оба рассмеялись.

Минут через пятнадцать Марк попрощался с Джимми и вернулся к себе. Он был рад новому знакомству, а работа, которую Джимми вел в Уоттсе, произвела на него большое впечатление. И конечно, ему было жаль и его, и его жену. Постигшее Джимми несчастье было еще более страшным, чем его собственные неприятности – у него-то никто не умер, к тому же у них с Дженнет были дети, тогда как его новый друг остался совершенно один.

Через час Джимми зашел за Марком. Он выглядел свежим и бодрым. На нем были короткие шорты и майка, а под мышкой Джимми держал теннисную ракетку и банку с мячами. Комнаты, в которых жил Марк, поразили его своей роскошью. Квартира в гостевом крыле была совсем не похожа на флигель с его простой обстановкой, но Джимми тут же подумал, что жить здесь он бы, наверное, не захотел. Квартира в гостевом крыле была совсем не в его вкусе; впрочем, Марк, скорее всего, был прав, когда утверждал, что его детям здесь понравится. Много свободного места и бассейн под боком – это было именно то, что так нравится подросткам.

– А Куп не возражал против того, что с тобой будут жить дети? – спросил Джимми.

– Нет, а что? – удивился Марк. – Я сказал риелтору, что они сейчас в Нью-Йорке и что если они и приедут, то только на каникулы.

– Со слов риелтора я знаю, что Куп недолюбливает детей. Впрочем, я понимаю – он, наверное, боится за мебель, обои и посуду. – Джимми улыбнулся. – Но я, к примеру, только рад, что флигель сдавался вместе с обстановкой. Наша прежняя мебель вряд ли бы была здесь уместной, поэтому я и отправил ее на хранение. Если уж приходится начинать все сначала, то делать это лучше с чистого листа, чтобы ничто не напоминало о… о прошлом, не так ли?

– Я отдал Дженнет все, кроме своей одежды. Мне казалось, что детям будет легче освоиться в Нью-Йорке, если их будут окружать привычные вещи. Поэтому я рад, что гостевое крыло полностью обставлено – в противном случае мне пришлось бы покупать новую мебель. А это, сам понимаешь, дело долгое, да оно и не для… одинокого мужчины. Уж лучше жить в отеле, на всем готовом. Должно быть, отчасти поэтому я и ухватился за предложение Эйба. Я приехал сюда с двумя чемоданами, развесил костюмы на вешалки – и готово! Я – дома.

– Да, – согласился Джимми. – Ты прав. Я, наверное, тоже не стал бы снимать квартиру без мебели.

Они отправились на корт, но он их разочаровал. Покрытие оказалось слишком жестким и не очень ровным, поэтому они просто немного погоняли мяч и отправились в бассейн. Джимми загорал, Марк проплыл метров четыреста и присоединился к нему. Некоторое время они нежились на солнце, лениво переговариваясь, потом Джимми собрался возвращаться к себе во флигель. Но прежде чем уйти, он пригласил Марка на ужин. Среди кухонной утвари он обнаружил все необходимое для барбекю и решил справить новоселье, зажарив на углях несколько бифштексов, которые по привычке купил для двоих.

– Согласен, – кивнул Марк. – В таком случае за мной вино.

Через два часа он был уже у флигеля с бутылкой очень приличного каберне. Сидя на террасе, они разговаривали о жизни, спорте, работе, о детях Марка и о малыше, которого Джимми хотелось бы иметь. Только о женах не было сказано ни слова – эта тема причиняла обоим слишком сильную боль. Марк признался, что не испытывает никакого желания снова встречаться с женщинами, а Джимми ответил, что и он, наверное, никогда не сможет смотреть на женщин и не вспоминать Маргарет. Во всяком случае, в данный момент он думал и чувствовал именно так, хотя ему и было ясно – для тридцатитрехлетнего мужчины это очень непростое решение. В конце концов оба решили, что самое разумное в их положении – плыть по течению, а там видно будет.

Потом они заговорили о Купе – о том, что он собой представляет как личность. Джимми предположил, что, если человек слишком долго придерживается принятого в Голливуде образа жизни, его восприятие действительности в конце концов серьезно искажается или, по крайней мере, претерпевает значительные изменения. Эта теория показалась обоим довольно правдоподобной, к тому же она подтверждалась фактами из биографии Купера, которые оба знали по сенсационным статьям в газетах.

Пока Джимми и Марк сидели на веранде, Куп лежал в постели с Шарлен. Она была весьма разносторонне одаренной в сексуальном плане, и с ней Куп проделывал такие штуки, о которых не помышлял уже многие годы. С Шарлен он чувствовал себя молодым и полным сил, и это ему очень нравилось. Она в свою очередь вела себя с ним то как ласковый котенок, то как тигрица, которую необходимо было укрощать и покорять, поэтому бóльшую часть вечера и ночи Куп был весьма занят. Лишь утром он ненадолго задремал. Шарлен тем временем спустилась в кухню, чтобы приготовить ему завтрак. Она собиралась удивить Купа изысканным угощением, а потом снова заняться с ним любовью.

Шарлен стояла в кухне в одних трусиках и в сабо на высокой платформе, когда щелкнул замок на двери черного хода. Обернувшись через плечо, Шарлен увидела Марка. Он был в одном белье, его светлые волосы были всклокочены со сна, в глазах застыло недоумение.

– Привет. Меня зовут Шарлен, – сказала девушка без малейшего смущения. Она даже не сделала попытки прикрыться, просто стояла перед ним с таким видом, словно на ней было вечернее платье и туфли на шпильках. Ее лицо выражало лишь легкое недоумение (Куп сказал ей, что вся прислуга, кроме одной горничной, отправлена им в отпуск), но Марк ничего не заметил, так как смотрел главным образом на высокую пышную грудь, трусики и длинные-предлинные ноги. Ему потребовалась почти минута, чтобы прийти в себя и вспомнить о приличиях.