Верь мне и жди

— А кто его спрашивает?

— Коллега! — коротко ответила я.

Там секунду колебались, потом ответили:

— Его сейчас нет, он в командировке.

— Когда будет? — выговорила я с трудом, но нагло.

— Дня через два позвоните. — И торопливо: — Ему что-нибудь передать?

Я кивнула, хотя меня не могли видеть, и ответила:

— Передайте, что звонила Краскова…

Как там у Шекспира? «А дальше — тишина» или «Остальное — молчание». В зависимости от перевода…

Я позвонила Гошке через три дня. Будучи в здравом уме и твердой памяти. Маловерная, малодушная дрянь! Зачем? Что я хотела от него? Ну уж определенно не продолжения романа. Тоска так доняла меня, что не спасали ни занятия в фитнес-клубе, ни вино, ни поверхностное общение с Мариной и Лидой.

На этот раз трубку взял он сам.

— Привет, Оль, — сказал Гошка спокойно. — Мне передали, что ты звонила.

У меня что-то дрогнуло внутри, когда я услышала до боли знакомый голос. Я прикинулась веселой и беззаботной:

— А чей это красивый голосок отвечал мне тогда?

— Это моя жена Лена.

На меня словно ушат ледяной воды опрокинули.

— Давно ты женат? — силясь не выдать своего разочарования, спросила я.

— Два месяца.

Я замолчала и, как ни напрягалась, не могла придумать продолжения разговора. Пауза становилась неприличной. Ее нарушил сам Гошка.

— А что мне было делать, Оль? Я видел вас вместе… Думаешь, мне было легко?

Я сглотнула колючий комок в горле и произнесла как можно непринужденнее:

— Но теперь у тебя все хорошо?

— Да, — ответил тихо Гошка.

— Прости меня, дуру, что побеспокоила. За все прости. Будь счастлив!

Я положила трубку и расплакалась. Последняя ниточка, связующая нас с Гошкой, навсегда оборвалась. К лучшему, утешала я себя. Не будет больше соблазна. Женатый мужчина — это табу. У него все хорошо, надо порадоваться за моего юного друга (бывшего друга) и внутренне отпустить его с хорошим чувством… Прощай, Гошка.

Да, любимый, я опять была готова совершить безрассудство. От одиночества и отчаяния. От тоски по тебе, от обиды за мою попранную женственность, от печали по несбывшемуся материнству.

Ты не звонил и не приезжал, словно меня и не существовало в твоей жизни. Я решилась позвонить сама, чего никогда не делала, давая тебе свободу маневра. Не дозвонилась: телефон оказался вне зоны доступа. Приближался сентябрь, а значит, твой отъезд в Индию. Ну и я уезжала на юг, рискуя так и не увидеть тебя перед отъездом, а значит, продлить разлуку еще не менее чем на месяц. Марина же откровенно радовалась предстоящей поездке. Мы заказали билеты на десятое сентября. Еще оставалась маленькая надежда, что ты вспомнишь обо мне и хотя бы позвонишь. Сборы несколько отвлекли от навязчивой идеи, и я опомнилась только в поезде, который катил нас с Мариной в южном направлении.

Если бы не моя внутренняя тревога и тоска, как бы я радовалась дороге, путешествию! Я так давно не была у моря. Оставалась надежда, что море излечит меня. В купе с нами ехала супружеская пара, без конца выяснявшая отношения. Когда мы обедали в вагоне-ресторане, Марина сказала:

— Вот посмотришь на таких, никогда не захочется замуж.

— Сейчас мало кто стремится замуж, — заметила я равнодушно. — Вот вы, Марина, почему не замужем?

Я спросила мимоходом, не ожидая серьезного ответа, но Марина вдруг вспыхнула, занервничала, подозвала официантку и заказала вина. Только тогда ответила:

— Я расскажу вам как-нибудь при благоприятных обстоятельствах. Сейчас не буду. Не обидитесь?

— Да нет, — пожала я плечами.

Опять ворохнулись в душе подозрения, хотя никаких оснований для них не было.

— Это связано с моим мужем? — в лоб спросила я.

Марина удивленно посмотрела на меня:

— Нет, что вы. Мне очень нравится Коля, но больше как творческая личность. Оставьте ваши подозрения: у нас никогда ничего не было и не могло быть.

Я покосилась на нее с испугом. Только не это! Не хватало еще мне влипнуть в нетрадиционные отношения! Марина тем временем разлила вино по бокалам и предложила:

— Давайте выпьем на брудершафт! Сколько можно «выкать»?

Я испугалась еще больше. Ну вот, начинается! Придумать ничего не успела, пришлось выпить и поцеловаться с Мариной.

— На ты? — с улыбкой спросила она.

Я молча кивнула, наливая себе еще вина.

— И давай отдыхать! У нас впереди море, приключения. Полная свобода! Этим надо насладиться, — вещала Марина, и я чувствовала, что постепенно заражаюсь от нее легкостью и бесшабашностью.

Вскоре страхи мои забылись, а переход на ты и впрямь сделал наши отношения теплее.

Мне очень понравилась квартирка Марины, небольшая, но уютная. Она располагалась в старом доме сталинской постройки, но совсем недавно была отремонтирована и обставлена со вкусом. Из окон открывался чудесный вид на море, до которого было рукой подать. Райский уголок. Я поняла, почему Марина всякий год едет сюда, а не в Турцию или на Мальдивы. Тотчас по прибытии, не разбирая вещей, прихватив купальники, мы помчались к морю. Спуск на пляж украшали кипарисы и пирамидальные тополя, воздух был насыщен пьянящими ароматами, к которым примешивался запах моря. Я почти физически чувствовала, как живительные силы вливаются в мой потрепанный организм.

Вода была прохладная, не как в июле, приятно освежала. Я с наслаждением плавала, качалась на волнах, лежала на воде с закрытыми глазами и ни о чем не думала. Марина плавала как русалка. Ее голова едва виднелась в золотой дали. Да, в каждом из нас живет язычник, который жаждет слиться с природной стихией! Как хорошо…

Когда мы проходили по пляжу, мужчины провожали нас заинтересованными взглядами. Занятия в фитнес-клубе не прошли даром, мы были в прекрасной форме. Теперь еще загорим (от солярия в Москве мы отказались)! Когда мы сели в кафе на набережной, чтобы выпить по стакану свежевыжатого сока, Марина подмигнула мне — молодые люди за соседним столиком как по команде повернули головы в нашу сторону.

— Ну как, пускаемся во все тяжкие? — озорно спросила она.

— То есть? — удивилась я.

— Ну, хотя бы похулиганим? — Она указала глазами на соседний столик.

— Вообще-то я не склонна к авантюрам, — неуверенно сказала я.

— Но так же скучно будет!

К нам уже подходил молодой парень — лет двадцати восьми.

— Девушки, вам можно предложить бокал шампанского?

— Один на двоих? — улыбнулась Марина.

Ободренный ее улыбкой, молодой человек присел на свободный стул.

— Обижаете. Ну так как?

Он взглянул на меня цепким, оценивающим взглядом.

— А может, что-нибудь покрепче желаете?

Ответила Марина:

— Помилуйте, мы не пьем с утра.

— Я вас понял! Встречаемся вечером, на этом же месте. В девять вас устроит?

Только я хотела отшить прыткого молодца, как Марина сказала:

— Мы подумаем.

Парень взял мою руку, и не успела я опомниться, как он поцеловал ее и произнес, глядя мне в глаза:

— До встречи. Очень надеюсь.

Он отошел к своему столику, где его ждали приятели, и кивнул им в знак удачной дипломатии.

— Они что, не могли найти кого-нибудь помоложе? — удивилась я.

— Могли бы, конечно. Но сколько проблем! Ведь можно напороться весьма серьезно. Нет, они все правильно делают. Ищут самый беспроигрышный вариант.

— Это мы — беспроигрышный вариант? — возмутилась я.

Марина усмехнулась:

— Зрелые дамы постбальзаковского возраста — самый беспроблемный вариант. Обе стороны знают, чего хотят.

— Не староваты мы для них? — спросила я и вспомнила Гошку с Мирославом. Что за напасть! Я грежу только о тебе, о моем вовсе не юном муже, а ко мне липнут зеленые юнцы. Кому сказать, со смеху помрут…

— Нет, не скажи, — ответила Марина. — В нашем возрасте есть очарование зрелой красоты, опыта, личностной оформленности. Они все чуют, подлецы.

— Что будем делать? — спросила я по дороге домой.

— Сейчас сходим на рынок и накупим овощей и фруктов, — вдохновенно изрекла Марина.

— Нет, с этими ребятами?

— По настроению! — беспечно махнула она рукой.

Я пожала плечами, и до вечера мы не возвращались к этой теме. Смыв с себя соль, мы отправились на рынок. Южное изобилие почему-то не исключало высоких цен, но мы не торговались. Слюнки текли, так хотелось поскорее съесть все это. Марина отошла купить домашнего вина, а я сторожила пакеты и рассматривала музыкальные диски на лотке. Вспомнив, что видела у Марины музыкальный центр, решила купить какой-нибудь из твоих альбомов. Я ведь ничего не взяла с собой, а здесь сразу же затосковала по тебе и твоему голосу. И вдруг мой взгляд выхватил знакомое название. Еще не поняв, в чем дело, я задрожала. На компакте славянской вязью было выведено слово «Коловрат», а с обложки смотрела светло-русая красавица с ясными глазами. Она, твоя нимфа. Выпустили, значит, ее альбом…

Я взяла в руки диск и долго рассматривала со всех сторон. Имя продюсера нигде не значилось. Может, и не было ничего? Мне приснилось?

— Это она? — услышала я и вздрогнула.

Марина из-за моего плеча смотрела на обложку.

— Хороша, ничего не скажешь, — вздохнула она.

Я не стала спрашивать твоих дисков, купила этот.

— Зачем? — покачала головой Марина.

— Хочу послушать, насладиться еще раз!

Надо ли говорить, что настроение мое было безнадежно испорчено. Всю дорогу домой мы молчали. Правда, пакеты были тяжелые, не до болтовни. Марина еще купила трехлитровую канистру домашнего вина.

— Будем пьянствовать! — потрясла она канистрой, когда мы пришли домой. — И расслабляться.

Я только уныло усмехнулась.

— Вино вкусное, я пробовала. Пьешь как компот, а потом ноги заплетаются.

Я напрасно беспокоилась по поводу твоих записей: в фонотеке Марины были собраны все твои альбомы.

— Послушаем? — помахала я перед носом Марины компактом группы «Коловрат».

Подруга опять неодобрительно покачала головой, но возражать не стала.

— Мы голодные? — спросила в раздумье.

— Не очень. Разве можно в такую жару есть что-то тяжелое? Фрукты и еще раз фрукты, — ответила я равнодушно.

— И вино! — добавила Марина и унеслась на кухню готовить нам завтрак или уж обед. Я тем временем разобралась с музыкальным центром и поставила диск на прослушивание.

— Да разве это жара? — продолжила разговор скрипачка, внося поднос. — Я потому и люблю сентябрь, что погода мягкая… Эй-эй, мы так не договаривались!

Я ничего не могла с собой поделать. Едва услышала ее голос, тотчас представила лес, ночь, озеро…

— Та-ак! — Марина быстро налила вина в бокал и скомандовала: — Выпей.

Я послушно выпила и насилу взяла себя в руки. Марина налила еще вина — себе и мне. Мы закусывали дыней и пили, пили. Тогда-то Марина и поведала мне свою историю. Я вкратце расскажу ее тебе, потому что знаю: ты никогда никому не выдаешь чужих тайн.

Она была любовницей известного, ну очень известного человека. Познакомились на концерте, когда Марина исполняла любимого Моцарта. Я сама могла убедиться, как ее талант воздействует на слушателя, поэтому поверила без слов во все, что она рассказывала. Этот человек влюбился в нее без памяти именно на концерте. Поднес ей корзину цветов, пригласил в ресторан. Она приняла приглашение, потому что давно уже испытывала к нему интерес. Возможно, даже влюбленность, но он был из небожителей, а она для него — лицо в толпе. То есть у Марины не было ни малейшего шанса, и тут вдруг — такое чудо! На концерте он оказался случайно, а увидев и услышав Марину, влюбился в нее как мальчишка. Конечно, он был женат, двое детей, но Марина не желала ничего знать и кинулась как в омут головой. Пусть недолго, но отлюблю свое! Она сразу же поняла, что этот человек — ее единственный. Конечно, было трудно, порой невыносимо. Приходилось скрываться. Его лицо знала вся страна, за ним шло постоянное наблюдение. Марина сделалась заправским конспиратором. Даже мама не знала, кто возлюбленный ее дочери.

Господин N снял для Марины квартиру, где они вели свое тайное существование. Бывало, не расставались по нескольку дней, а для всех он был в секретной командировке. Марине пришлось бросить оркестр, сольную карьеру. Она должна была принадлежать только ему! И ждать. Ждать порой неделями, месяцами. Она сходила с ума от тоски, от ревности. Смотрела телевизор, чтобы увидеть своего любимого. Жить своей жизнью, уходить надолго из дома она не могла: боялась пропустить его неожиданное появление. Однажды поняла, что беременна. Купила тест, он подтвердил беременность. Опьянев от счастья, Марина ждала своего возлюбленного, чтобы сообщить ему о радостном событии.

Господин N пришел в ужас. К тому времени журналисты беспрестанно преследовали его, копались в грязном белье, разнюхивали компромат. Поддерживать отношения становилось все труднее. Это могло повлиять на высокое положение господина N. Марина уверяла, что никто не узнает, от кого этот ребенок, но ее любимый был непреклонен. Он настоял на аборте и сам отвез Марину в клинику…

Прошло еще немного времени, и он объявил любовнице о полном разрыве. Да, он по-прежнему любит Марину, но их отношения стали достоянием «желтой прессы», и это бросает тень на репутацию господина N. Он не имеет права на личные чувства, занимая такой высокий пост. Он должен думать о благе страны. Марина вернулась домой, к маме. В первую же ночь она выпила все снотворное, что было в доме. По счастью, маме не спалось, она пошарила в аптечке в поисках таблеток и, ничего не найдя, зашла к Марине. Сразу все поняла и вызвала «скорую». Дочку успели откачать.

Когда Марина очнулась и увидела рядом постаревшую, сгорбленную мать, она поняла, какую боль причинила ей. Не подумала о самом родном человеке, когда глотала таблетки. Желание искупить свою вину, вернуть маме радость заставило ее встать и жить дальше.

— Видишь ли, — говорила Марина слегка заплетающимся языком, — я полностью растворилась в нем, я была его тенью, дышала им, жила им. У меня ничего не осталось своего! Я забросила музыку, я потеряла себя. Полная деградация личности. Помнишь, у Тарковского в «Солярисе» Хари ни секунды не может без Кельвина? Потом все спокойнее становится, потому что очеловечивается, становится личностью. И вот мне заново нужно было очеловечиваться. Или, как у Блока, «вочеловечиваться».

Она потрясла канистру, в которой на дне еще плескалось вино, и наполнила бокалы.

— Я сотворила себе кумира из земного человека, а он оказался обыкновенным, со слабостями, нормальным. Он не виноват в том, что я сотворила кумира. Человека надо любить таким, какой он есть, и не забывать о себе. Тоже как-никак Божье творение. А уж если тебе дается Божья искра, талант, то зарывать его в землю — большой грех. А я стала рабой любимого человека, принимавшей от него все, даже то, что «терпеть без подлости не можно». И я поплатилась тем, что больше не могу любить, не могу даже просто влюбиться. Чистый секс, не больше. И то в редких случаях…

Мы еще выпили, но я не пьянела, потому что рассказ Марины волновал меня больше, чем вино. Она продолжала:

— Я долго возвращалась к себе. Возобновила занятия музыкой, устроилась в оркестр. Прежнего взлета, вдохновения, успеха больше не было. Я и это растеряла. Талант не терпит предательства. Нет-нет, не возражай. Ты не слышала меня десять лет назад! Нельзя утратить свое «я» без последствий. Я ведь заново родилась, и нужно было начинать все сначала.

Когда вина в канистре не осталось, Марина устало спросила меня:

— Ты понимаешь, почему я тебе все это рассказываю?

Я молча кивнула. Марина улыбнулась:

— Когда я увидела тебя впервые, подумала: «Вот такая же дурочка! Сходит с ума со своим Красковым, растворяется в нем, ничего себе не оставляет!» Я узнала себя. Такой близкой, родной ты мне показалась. Подумала, что ты бы меня поняла. Вот и навязывалась со своей дружбой. Еще хотела предупредить трагедию. Думала, это в моей власти и компетентности. Мнила: раскрою тебе глаза на твоего бесподобного Краскова, тем и спасу. Но оказалось, ты сама все прекрасно понимаешь, только иначе не можешь. А я тебе говорю: почувствуешь, что совсем теряешь себя, предаешь, — уходи, спасайся. Он переживет.

Я с сомнением смотрела на подругу:

— Но как же, мы обвенчаны… Разве я не должна быть терпеливой, во всем его слушаться?

Марина горячо возразила:

— Если на то пошло, в Евангелии ничего об этом не сказано. Плоть едина, да. Но к душе женщины требования такие же, как и к мужской. Где сказано, что женщина не человек? Христос не делал различия между мужчиной и женщиной в духовном плане. Это люди уже напридумывали, что женщина должна подчиняться, слушаться и так далее. Я думаю, что и с талантом так же. Подняться над своим полом не всякий может. Это и есть духовное совершенствование. Там ведь, — она указала на потолок, — полового различия нет. Кто живет на рефлексах, тот и оправдывается принадлежностью к женскому полу. Но ты не такая, я знаю!

Я слушала ее с возрастающим изумлением. Опять ощутила смутную тревогу. Осмелилась возразить:

— Но я люблю его…

— Люби. Что тебе мешает любить мужа и при этом быть собой, сохранять свое «я»? Даже если придется уйти, что помешает тебе его любить? Не можешь без него? А почему? Потому что своего содержания не осталось. Ты Колю сделала смыслом существования, а ведь он не Бог. Зачем же на него такой груз вешать? Мне кажется, займись ты делом, тебе стало бы легче.

— Коля запретил мне работать, — уныло ответила я.

Марина пожала плечами:

— Можно и дома заниматься делом, если не зацикливаться на муже. В конце концов, вести насыщенную жизнь, ходить на концерты и в театр, ездить куда-нибудь. За границу, например. Ты была в Париже?

— Нет, — вздохнула я.

— Вот видишь. Начни жить полноценно и не будешь так нуждаться в его постоянном присутствии. Сдается мне, что и Коле станет много легче.

— А как же быть с этим? — махнула я рукой в сторону давно умолкнувшего проигрывателя.

Марина задумалась, видимо, примеряя ситуацию на себя.

— Да, это больно. Но рубить сплеча не следует. Формально ты ничего не знаешь, так ведь?

Я кивнула.

— Значит, он не считает свое увлечение достаточной причиной для разрыва ваших отношений. Надо подождать. Да не сложа руки, а что-то делая!

— Она талантлива, молода, красива, а я что? — плаксиво пробормотала я.

Марина рассердилась:

— Вот опять! Самоуничижение, вечная русская подлость! Ты даже не подозреваешь, как ты прекрасна, как нежна твоя душа, как притягательна ты для мужчин! Нет, Николай не дурак, он тебя увидел, понял — честь ему и хвала! Только вот сохранить тебя не озадачился, это их вечная ошибка. Но ты помоги ему сама.

Марина так разгорячилась, что я с тревогой смотрела на нее и ждала чего-то выходящего за рамки моего понимания. Она вскочила, и я напряглась всем существом. Марина открыла стенной шкаф и достала с верхней полки… скрипку.

— Вот, слушай.

Приладив инструмент к щеке, она заиграла. Не знаю, вино ли тому причиной, моя экзальтированность или невероятный талант Марины, но ее музыка потрясла меня до слез, подняла куда-то в горние выси, приблизила к Богу. Я забыла обо всем, слушая скрипку, поющую о вечном, прекрасном, мучительно-сладком…

— А теперь отправимся доказывать свою женскую состоятельность! — заявила Марина, пряча скрипку в футляр.

Меня удивил резкий переход от поэзии к прозе, я еще не вернулась из горних сфер.

— Что это? Что ты играла? — спросила я с трепетом.

Марина улыбнулась:

— Импровизация. Я играла твою тему, как это себе представляю. Если хочешь, образ твоей души.

Я смотрела на нее в ошеломлении.

— Ты можешь сочинять музыку и не делаешь этого?!

— Ну почему же, — возразила Марина, роясь в чемодане. — Сочиняю для себя, а кому еще может быть интересно? Мне нравится импровизировать, но я ничего не записываю. — Добыв из чемодана легкое платье, она критически осмотрела его и продолжила: — Скрипка у меня как дневник. Грустно — играю, весело — тоже. Надо подумать — тоже берусь за скрипку, так лучше думается. А почему ты сидишь? — прервала она себя. — Собирайся — почти девять.

— Мы куда-то идем? — удивилась я.

— Нас ждут на набережной в кафе. А если и не ждут, мы не для того приехали, чтобы дома сидеть.

Когда, собравшись и наведя красоту, мы выходили из дома, Марина сказала как бы между прочим:

— Квартирку эту мне он подарил. Еще тогда, десять лет назад…

Так начался наш экстремальный отдых. Любимый, не подумай ничего дурного. Мы, конечно, много знакомились с мужчинами, водили за нос искателей доступной любви, рисковали, иногда ходили по самому краю, но никаких любовных приключений у меня не было. Я наслаждалась морем, тишиной, долгими прогулками в горы и почти не пила. Мы продолжали держать себя в форме, поэтому никаких излишеств себе не позволяли. Фрукты, овощи, рыба, сыры и немного домашнего вина. Бывало, Марина одна уходила вечером на танцы и приходила под утро. Я не лезла к ней с расспросами. Мне было хорошо и так.

Первое время я все ждала твоего звонка. Тебе давно уже пора было ехать в Индию. Однако ты не звонил, твой телефон по-прежнему был недоступен, и я решила, что ты уже там, на Тибете. Удивительное дело, здесь я перестала страдать, боль утихла, я уже не терзала себя воспоминаниями о лагере «Святояр». Происходило что-то необыкновенное: я чувствовала тебя во всем, что меня окружало. Ты был рядом. Пряными темными вечерами, пахнущими совсем не так, как в Москве, я томилась по тебе. Ты приходил ко мне во снах. Какие это было сны! Ты, похожий на мальчишку, длинноволосый, как в молодости, безбородый, такой родной и близкий… Когда наросла полная луна, стали сниться связные сюжеты. Такого никогда не было со мной, чтобы каждую ночь видеть яркие, цветные да еще сюжетные сны! Порою не хотелось даже просыпаться, потому что во сне ты был со мной.

Бывало, если Марина не возвращалась ночью, я уходила на берег моря и долго сидела на деревянном лежаке, слушая прибой и мысленно разговаривая с тобой. Огромная луна нависала над морем, по воде бежала дорожка. Я закрывала глаза и начинала чувствовать твои легкие касания, вкус губ, запах волос. Это было так остро, что, казалось, стоит протянуть руку — тотчас упрусь в твою грудь. Боже мой, разве можно сходить так с ума по собственному мужу? Кому сказать, не поверят…

Но эти грезы не причиняли боль, как это было в Москве! Иллюзия твоего присутствия была столь убедительна, что я уже не тосковала. Ты был со мной… Твоя нежность, ласка, твоя страстная дрожь, твои красивые руки, которые я люблю целовать. Однажды я заговорила вслух, прошептав:

— Хороший мой. Удивительный мой…

— Вы что-то сказали? — послышалось из тьмы.

Я вздрогнула и оглянулась.

— Вам тоже не спится? — Ко мне подошел высокий мужчина в белом.

От неожиданности я даже не ощетинилась, как обычно в таких ситуациях, а вполне мирно ответила:

— Ну разве можно спать в такую ночь!

— Наташа Ростова, лунная ночь в Отрадном, — чуть насмешливо прокомментировал незнакомец.

— Какая Наташа, впору уже со старухой Изергиль сравнивать. Тоже у моря сидела.

Мужчина оценил мой инфернальный юмор. Он присел на соседний лежак, достал из кармана сигареты:

— Вы позволите?

Я пожала плечами:

— Ради Бога.

Он закурил, и огонек его сигареты таинственно светился в полумраке. Мы молчали довольно долго, потом незнакомец заговорил низким, звучным голосом:

— Представьте себе, что на горизонте появляется высокий парусный корабль, на воду брошены шлюпки. Слышите их плеск? Вот они гребут к берегу, выбираются из шлюпки и бредут по колено в воде. Вот они приближаются к вам…

— Кто? — глупо спросила я.

— Как кто? Пираты! Они хотят вас похитить, чтобы продать в рабство какому-нибудь сластолюбивому султану.

Я рассмеялась:

— У султана найдутся наложницы помоложе, на что ему я?

— Вы преступно ошибаетесь! Султану наскучили молоденькие неопытные рабыни. Он ценит зрелую красоту и ум. Помните, как Шахерезада очаровала своего грозного повелителя? Умом, зрелой красотой.

— Сказками! — возразила я.

— Почему бы и нет? — невозмутимо ответил мужчина в белом. — Мы, мужчины, любим сказки, ведь мы как дети.

— Да уж, — улыбнулась я в темноту.

Мы еще помолчали. И вдруг он спросил:

— А где ваша подруга?

Я опешила и насторожилась.

— Какая подруга?

— Марина. Ведь она ваша подруга?

Он повернулся ко мне и вгляделся в лицо.

— Да. Вы ее знаете? — удивилась я.

Незнакомец кивнул. Я внимательнее посмотрела на него.

— Мы уже виделись?

— На Центральной площади, помните? Слушали оркестр?

И я действительно вспомнила. Недели две назад — мы только приехали — Марина потащила меня на площадь:

— Знаешь, как в пятидесятые: духовой оркестр! Или еще до революции в парках играли военные музыканты. Это так здорово!

До этого мы полдня проболтались в парке, я устала с непривычки и приняла предложение без восторга. Однако, на удивление, мне все очень понравилось. Мы даже повальсировали немного. Вот тогда и появился этот мужчина и пригласил Марину танцевать. Потом мы ушли, и все. Мне казалось, продолжения не было.

Я не знала, что ответить незнакомцу. Марина не рассказывала, где пропадает по ночам. Она изменилась, стала чаще улыбаться, скрипка ее торжествующе пела и ликовала. Если я спрашивала, что с ней происходит, куда ее уносит, она декламировала смеясь:

Мужчина в белом ждал ответа, прикуривая очередную сигарету. Кажется, он нервничал. Мне захотелось ему помочь.

— Возможно, она дома, — неуверенно сказала я. — Я давно уже тут сижу, не знаю наверное.

Он кивнул, поднялся с лежака и исчез в темноте. Конечно, я была заинтригована. Возвращалась домой, чтобы устроить допрос моей странной подруге, но сразу все забыла, когда увидела ее. Марина сидела на подоконнике распахнутого окна, свесив ноги наружу. У меня упало сердце от страха: все-таки третий этаж сталинки. Я не решалась ее окликнуть, чтобы не испугать, так и стояла в дверях. Плечи Марины тряслись: она плакала! Впервые я видела, как плачет скрипачка.

Она сама почувствовала мое присутствие и обернулась. Я сказала, силясь скрыть дрожь:

— Вот кто у нас Наташа Ростова, любующаяся лунной ночью! Да, ночь чудесная! — и прошла в комнату.

Марина не ответила. Она отвернулась, чтобы стереть слезы. Потом медленно — мне показалось, чересчур медленно! — сползла с высокого подоконника. Чтобы не смущать ее, я занялась постелью. Марина ушла в ванную и долго не возвращалась. Я несколько раз подходила к двери и прислушивалась. Сердце вновь тревожно забилось: как бы не натворила чего моя безумная подруга. Я тихонько стукнулась в дверь:

— Марина, ты скоро?

В ответ мне щелкнула задвижка и дверь распахнулась. Заплаканная Марина, не глядя на меня, прошла на кухню. Я замялась, не зная, как себя вести. Скрипачка гремела бокалами и чем-то еще, потом позвала меня:

— Давай выпьем немного, вино хорошее.

Я с готовностью согласилась. Выключив верхний свет, мы уселись на кухне и, как это часто делали, зажгли свечи в старинном бронзовом подсвечнике. Марина разлила красное вино, некоторое время мы молча пили. Я заговорила первой:

— Тебя спрашивал на пляже мужчина в белом.

Марина подняла на меня измученные глаза и тихо спросила:

— Он просил что-нибудь передать?

— Нет.

Глаза ее вновь налились слезами.

— Не надо, Марина, — попросила я. — Нет сил смотреть на твои страдания. Расскажи же, что у тебя произошло?

Она потрясла головой — то ли в знак несогласия, то ли отгоняя дурные мысли — и снова наполнила бокал. Я ждала. Выпив все до дна, Марина отставила бокал и заговорила:

— Произошло то, чего я меньше всего ждала: я влюбилась. Думала уже, никогда этого не случится… — Она помолчала, справляясь с рыданиями, и снова заговорила: — И вот втюрилась, как девчонка! Но он такой!

Я мысленно ахнула: глаза подруги засветились сказочным светом, и вся она преобразилась.

— Красивый, умный! Умный по-хорошему. Говорить умеет так, что обо всем забываешь!

— Чем занимается? — спросила я и тотчас пожалела об этом.

Марина непонимающе посмотрела на меня. Я пояснила:

— Ну, кто он? Профессия? Род деятельности?

Скрипачка пожала плечами:

— Не знаю. Мы не говорили об этом. Он может быть кем угодно: музыкантом, писателем, художником, учителем, инженером, артистом, ученым… Все знает, остроумен, интересен во всем… А обаяние! Вот и не верь после этого в магнетизм личности!

Она все-таки не выдержала и расплакалась.

— Так в чем же драма? — допытывалась я.

— Он уезжает завтра. Уже сегодня. У него самолет в семь утра. Он искал меня, чтобы попрощаться, потому что я убежала… Ведь он не знает, где я живу…

Я подскочила:

— Еще не поздно его перехватить!

Марина закрыла лицо руками и глухо проговорила:

— Не нужно.

— Куда он летит? — горячилась я.

— Домой, в Москву.

Я немного успокоилась:

— Тогда ничего ужасного нет. Найдем его в Москве.

— Нет, — возразила Марина.

— Что «нет»? — не поняла я.

Марина отняла руки от лица и посмотрела на меня тускло и безжизненно.

— Мы не будем искать. Он женат.

Я ахнула.

— Как же так? — растерянно спросила. — Ты что, этого не знала?

— Нет, — устало ответила Марина. — Как-то не поинтересовалась, а он сам не откровенничал по этому поводу.

— Можно было бы догадаться, — горько усмехнулась я, припомнив Валю из вологодской деревни. — Они здесь все неженатые.

Марина с тоской смотрела на меня, и мне было больно. Чем тут поможешь? Она стала рассказывать, а я слушала, зная, что это единственное, чем могу ей сейчас помочь. Пресловутый курортный роман. Мало ли их было в жизни Марины! Она не ожидала, что так попадется! Обычно все свои приключения Марина затевала с целью получить дозу удовольствия и не потерять форму. Как правило, это было взаимно, и угрызения совести не мучили скрипачку.

— За все приходится платить! — лихорадочно бормотала она. — Так мне и надо!

Ее герой оказался в той же ситуации. Он признавался Марине, что всегда предпочитал легкие, необременительные связи, а тут оказалось все куда серьезнее. Они словно ждали друг друга всю жизнь. Не могли нарадоваться пониманию, родственности душ, удачному соединению характеров. Отношения развивались по-курортному стремительно. Их физическое сближение было естественным, как желание напиться в жаркую погоду. И здесь их ожидала удивительная гармония и полнота чувств. За две недели они успели так привязаться друг к другу, что мысль о разлуке казалась немыслимой. Однако пришло время прощаться. Марина ждала с надеждой, что он как-то определит на будущее их отношения, сделает ей предложение или хотя бы какой-то намек. Казалось, они не могут расстаться вот так просто. Ради чего тогда встретились? И вот сегодня вечером он признался, что женат.

— Что ты наделал?! — только и могла вымолвить потрясенная Марина.

Она видела, что он сам подавлен, растерян, несчастен. Не дав ему оправдаться и сказать слово в свою защиту, Марина убежала.

— Еще не поздно найти его, поговорить! — повторила я.

Марина посмотрела на настенные часы и сказала бесцветным голосом:

— Поздно, он уже едет в аэропорт.

— Найдем его в Москве! Ты хоть что-нибудь знаешь о нем?

Марина горько усмехнулась:

— Ничего конкретного. Я могу рассказать о нем все, но не знаю даже его фамилии. Не знаю, где он живет, чем занимается, кто его друзья. Здесь он снимал комнату у хозяйки, там мы встречались. Вот и все… Да о чем может идти речь, если он женат?!

Мы скорбно помолчали.

— Господи, как же жить-то теперь я буду? — вдруг воскликнула Марина и завыла, запричитала, как древние плакальщицы: — Да за что же мне это мучение-е? Да как же я теперь на свет-то божий смотреть буду-у? Да зачем же мне теперь жить-то, сиротинушке бедно-ой?

Я тоже завыла, зарыдала вместе с ней, вспомнив все свои беды и несчастья. Незадачливая любовница плакала о том, что ее мужчина женат, а я плакала о муже, влюбленного в другую. Какая она, жизнь…

Еще две недели мы жили у моря, отчаянно грустя и, как это ни парадоксально, наслаждаясь бархатными денечками, купанием в море, притихшем в ожидании штормов, теплыми, мягкими вечерами… Вокруг разливалась зрелая нега, томление в предчувствии бурь. И мы тихо перетекали изо дня в день, печальные и скорбные, но живые. Даже какие-то просветленные. Мы старались не думать о том, что ждет нас в Москве, но ближе к отъезду все чаще вздыхали.

Не думать о тебе я не могла: разве что с окончательным помутнением рассудка. Ты был со мной, во мне, навсегда. Марина много молчала, но я видела, как она тоскует. Скрипка ее рвала мне душу. Марина часто уходила гулять одна — верно, туда, где прежде гуляла со своим возлюбленным. А я в это время слушала твои песни, твой голос, создавая полную иллюзию твоего присутствия. Только один раз я прослушала диск группы «Коловрат», после чего не могла дышать, двигаться, говорить. Марина спрятала его от меня подальше.

Частенько мы ходили вместе на Центральную площадь слушать оркестр. Однажды Марина взяла с собой скрипку и, попросив музыкантов поддержать ее, целый час играла свои любимые произведения. Люди на площади сначала недоумевали, потом неистово аплодировали и просили еще. Я в который раз уже изумилась ее таланту и почувствовала нечто похожее на зависть. Будь у меня такой талант, все было бы по-другому. Так мне казалось. Уверена, ты оценил в своей нимфе прежде всего ее дар, а потом уж и все остальное. Да, я что-то писала, но больше для себя, никто не читал моих произведений. Может, все же попробовать написать роман и отдать его на суд Олегу? Вдруг получится опубликовать его и у меня появится интересное дело? Как знать, возможно, Марина права и тогда я стану менее зависимой от тебя?

С тех пор эти мысли все чаще посещали меня. Я смотрела на Марину и понимала: не будь у нее скрипки, не миновать бы ей депрессии. Есть вещи, которые равны по силе воздействия и часто взаимозаменимы: вера, любовь, творчество… Марина давно уже твердит мне об этом. А я знала одно: в Москву нужно вернуться с каким-то решением. Казалось, найди я это решение, все станет просто. Не так мучительно будет возвращаться домой, я буду сильнее, терпимее.

Как-то мы сидели поздно вечером на кухне, пили вино, молчали. Оставалось всего два дня до отъезда, и это обстоятельство изрядно портило нам настроение. Не то чтобы так постыла была Москва, нет. Мы даже соскучились по родному городу. Не хотелось возвращаться в одиночество и к мукам любви. Здесь все смягчалось, оживлялось иллюзией присутствия любимого человека (с Мариной происходило то же, что и со мной), обретало характер ностальгической грусти, которая наполняла душу, а не иссушала.

— Может быть, нам никто и не нужен? — сказала вдруг Марина, и я вспомнила давнее Катино откровение.

В ответ только вяло пожала плечами.

— Что может быть лучше свободной творческой жизни? — продолжила свою мысль скрипачка. — Сама себе хозяйка, ни от кого не зависишь в своих настроениях, голова свежа и просторна, сердце открыто для разных чувств, для восприятия искусства.

Она в задумчивости вертела в руках бокал, потом подлила вина и выпила.

— А то ведь просто беда! Наваждение какое-то! Что ж мы, как курицы безмозглые, так ведемся на их штучки?

Глаза ее при этом подозрительно блестели. Она отвернулась. Потом принялась за меня:

— Тебе надо писать! Ты можешь, я уверена. Начни что-нибудь большое, значительное. Да хоть свою историю любви напиши! Бьюсь об заклад, у тебя получится захватывающий роман!

Я посмотрела на нее с сомнением:

— Да как можно об этом писать? И Коля мне не простит…

Марина возмутилась:

— Коля, опять Коля! Где же твое собственное «я»? Где твоя личность? Здесь я увидела, какой ты можешь быть, когда не бредишь Красковым. Легкая, свободная, обаятельная, красивая. Мужчины за тобой ходят, как дети за Крысоловом.

Я удивленно смотрела на подругу: она редко выходит из себя. Кажется, Марину несло.

— Однако едва вспомнишь о муже, принимаешь вид побитой собаки. По-твоему, это нормально?

Марина словно заглянула мне в душу. Она угадала то, что я сама еще не до конца осмыслила. Я была близка к решению… Когда прощались с морем, с горами, с немногими знакомыми соседями, я укрепилась в нем.

Любимый, я поняла, что должна уйти от тебя. Да, должна уйти сама, без объяснений, не обличая тебя в неверности. Просто отпустить тебя к твоей любви. Мне так хотелось, чтобы ты был счастлив!

Хорошо, что мы ехали поездом. Было время для привыкания к перемене климата, образа жизни, настроения. Я ничего не сказала Марине о своем решении. Заверила только, что начну работать над романом, она вполне удовлетворилась. В дороге мы ничего не ели, кроме фруктов, которые портились быстрее, чем мы их съедали. Целый ящик фруктов везли в Москву. Вернее, Марина везла для мамы, мне-то некому. Ты, я полагала, давно уже где-нибудь на Тибете, поэтому и не звонила больше и даже не заряжала свой мобильный телефон, забросив его далеко в сумку.

На сей раз мы ехали в купе вдвоем и благословляли судьбу за это — общаться с незнакомцами не было сил. По соседству с нами располагалось семейство с двумя маленькими детьми. Младший, мальчик лет трех, весьма любопытничал и при всякой возможности заглядывал к нам в купе. Он молча наблюдал за нами, а когда ему предлагалось войти, ребенок мгновенно исчезал. Однажды нам таки удалось завлечь его в свои сети. Малыш с достоинством принял предложенный ему персик, медленно, не глядя на нас, надкусил его и пробормотал:

— Спасибо.

— Суровый мужчина, — улыбнулась Марина и посадила ребенка себе на колени.

Мальчик решительно высвободился, посмотрел на нас исподлобья и направился восвояси. Мы переглянулись с подругой и как по команде протяжно вздохнули, без слов понимая друг друга. Во взгляде, жестах, движениях Марины читалась глубокая тоска по материнству. Со мной все ясно, но за Мариной я никогда не наблюдала особой тяги к детям. Возможно, она сама не знала себя с этой стороны. Любовь пробудила спящие инстинкты…

Хороший мой, я вернулась другая. Нет, меньше любить тебя я не стала, но во мне появилась уверенность, что я смогу жить одна, ведь ты все равно будешь со мной, как там, на юге. Поездка мне показала, что это возможно. Еще я почувствовала, что могу писать, и теперь у меня есть друг — Марина. Мы сроднились с ней, наша дружба давала мне силы перенести одиночество, жизнь без тебя. Конечно, она не заменяла семейную жизнь, это невозможно, но поддержку я чувствовала определенно.

В Москве уже давно хозяйничала осень, было сыро и пасмурно. На эту погоду мы прихватили плащи и палантины. Расстались на вокзале. Марина наняла носильщика, а я сразу же села в такси и поехала домой. Противоречивые чувства мешались во мне, пока я ехала по городу. Я успела соскучиться по Москве, по своей квартире, но страшно было возвращаться в пустой дом, как в клетку, где живут тоскливые воспоминания, страхи и комплексы. О нашей любви, которая тоже жила здесь, я старалась не думать, иначе бы не решилась уйти. Я еще не знала, куда направлюсь дальше, где буду жить. Надеялась, пока ты путешествуешь, снять квартиру. Еще непонятно было, на что и как буду существовать, оплачивать жилье, но полагалась на твою помощь. Хотя бы в первое время, пока не устроюсь куда-нибудь. Почему-то ни секунды я не сомневалась, что ты поймешь меня и поможешь.

Неприятно кольнуло внутри, когда я увидела кучку твоих поклонниц, нагло воззрившихся на меня. Наверно, их выгнали из дворика и они расположились на детской площадке напротив дома. Только напрасно они тут сидят, убивают время. Должны бы уже понять, что ты дома почти не бываешь…

Я вошла в подъезд с тоскливым предчувствием. Действительность наваливалась на меня и тащила на дно. Или это чемодан такой тяжелый? Куда только девалась накопленная солнечная энергия, легкость, лучезарность? У моря все было так просто… Все, не буду откладывать, прямо сейчас позвоню в агентство по недвижимости и попрошу подобрать мне квартиру. Боюсь, после не хватит решимости.

Я открыла ключом дверь, вошла и поставила чемодан. Нос тотчас уловил запах табака. Может, это с лестничной площадки? И тут из кухни донеслись непонятные звуки. Я испугалась так, что сердце едва не остановилось. Прислушалась, замерев. Да, в доме кто-то был. Скинув туфли, на цыпочках я прокралась к закрытой кухонной двери. Шум возни, звон разбитой посуды, бормотание:

— Будь оно неладно!

По инерции я еще тряслась, но уже все поняла и распахнула дверь. Ты сидел за столом, на котором царил хаос: бутылки, огрызки, пустые пластиковые упаковки, консервные банки, окурки. Ты был изрядно пьян. Увидев меня, как-то жалко улыбнулся и сипло пробормотал:

— Ты приехала…

Я не могла говорить, только смотрела. За какой-то месяц ты изменился почти до неузнаваемости. Резче обозначились морщины, прибавилось седины в волосах, глаза смотрели тускло и безжизненно. Я не сразу догадалась, что еще так изменило твой облик: ты сбрил усы и персидскую бородку. Мне вновь стало страшно, теперь уже по другой причине.

— Что случилось? — наконец выговорила я с падающим сердцем.

Обозрев беспорядок на столе, ты виновато произнес:

— Я тут одичал без тебя…

Ты смотрел на меня с детской беспомощностью, а в глазах твоих стояли слезы. Господи, что же случилось? Я рухнула на стул, налила себе рюмку водки и выпила.

— Не надо, не пей, — пробормотал ты морщась. — Жуткая гадость.

— Что случилось? — повторила я вопрос.

С трудом прикурив сигарету, ты вдохнул дым и закашлялся. Я ждала с нарастающей тревогой. Откашлявшись, ты хрипло произнес:

— Голос… Я потерял голос.

«Расплата!» — обожгла меня мысль. Больнее нельзя было тебя ударить. Горячая волна любви, жалости, желания отдать жизнь, только бы тебе это помогло, накрыла меня с головой.

— Это конец! — Ты силился усмехнуться, но не смог удержать слез.

Я тоже едва не расплакалась, однако, подавив рыдания, выговорила со всей твердостью, какая была мне присуща:

— Что за глупости ты говоришь! Так не бывает. Давно это началось?

Теперь ты смотрел на меня с надеждой, как ребенок на всесильного взрослого.

— Неделю назад.

— Но ты же говоришь — значит, голос есть.

— Я не могу петь.

— Может, от этого? — Я кивнула на стол.

Ты горько улыбнулся:

— Здесь обратная связь.

— Значит, это временно. Я слышала, такое случается.

Ты покачал головой:

— Я был у врача. Он подписал мне приговор.

Ты налил себе водки, но я не дала выпить, накрыв рюмку ладонью.

— Подожди, не пей, прошу тебя. Почему это произошло? Врач объяснил? Что он сказал, почему пропал голос?

Ты повесил голову и замолчал. Я решительно убрала со стола водку, направилась в ванную, включила воду. Пока набиралась вода, наводила порядок на кухне. Собрала весь мусор в мешок, вымела осколки, помыла посуду. Ты пьяно клевал носом, дремал. Добавив в ванну успокаивающие травы и расслабляющие соли, я повела тебя отмокать. Ты не мог сам раздеться, я взяла на себя и это. Снимая майку, не выдержала, припала к твоей груди, поцеловала в серединку. Как соскучилась… Ты вяло обнял меня, но я высвободилась и расстегнула на тебе ремень.

— Боюсь, что толку от меня сейчас будет мало, — пробормотал ты, а я, щелкнув тебя по носу, решительно стянула джинсы и все остальное.

— Ныряй!

Ты понял это буквально и чуть не захлебнулся.

— Ну что ты как маленький, — ворчала я, с нежностью хлопоча над тобой.

Вся моя одежда была мокрая после этого, следовало переодеться. Пока ты лежал, дремля в теплой воде, я перенесла чемодан в свою комнату, переоделась в домашний наряд. Потом выволокла тебя, немного протрезвевшего и успокоенного, из ванны, обтерла пушистым полотенцем и отвела в нашу спальню. Ты свалился в подушки и пробормотал, окончательно засыпая:

— Как хорошо, что ты приехала! А я все звонил, звонил…

Я бросилась к телефону и набрала Маринин номер. По счастью, она была дома и могла говорить. Я вкратце обрисовала ситуацию.

— Что же делать? Марина, нужно срочно найти врача, хорошего врача, который специализируется на подобных случаях! И если можешь, узнай, что же все-таки произошло с Колей?

— Хорошо, — с готовностью ответила Марина. — Я поговорю с ребятами и узнаю, у кого он был и что ему сказал врач. Жди.

Легко сказать. Я металась по дому, разбирала свои вещи, заглядывала к тебе, сидела рядом и смотрела на твой спящий профиль. Марина позвонила к вечеру, когда уже я сама готова была набрать ее номер.

— Для начала телефон запиши. Это врач Кураев, которого мне порекомендовала одна певица из Большого театра, проверенный.

Она продиктовала номер, назвала его имя, я записала.

— Я поговорила с Герой и Андреем, еще кое с кем, — продолжила Марина. — Выяснила, что потеря голоса произошла на фоне стресса. Нагрузки тут ни при чем: он мало пел в последний месяц.

Холодея от предчувствия, я выдавила:

— Стресс? Но от чего?

Марина сделала паузу, собираясь с духом.

— Эта девушка, из «Коловрата», выходит замуж за модного продюсера. Как только ее диск вышел и стал популярным, она рассталась с Николаем. Ей сделали предложение, от которого она не смогла отказаться. Так часто бывает. Законы шоу-бизнеса.

Марина продолжала говорить, но я уже плохо соображала. Твоя нимфа тебя предала! Она предала твою любовь! Да как тут не сойти с ума, не то что голос потерять! Ты терял веру в себя.

— Он обеспечил ей ротации на самых популярных радиостанциях, в перспективе — сольная карьера, — услышала я. — Словом, девочка сделала правильный выбор.

— Такой ценой! — не выдержала я. — Она далеко пойдет…

Мы помолчали.

— Врач, у которого был Коля, довольно известный отоларинголог, — снова заговорила Марина. — Он предупредил Колю, что ему нельзя больше петь: чревато более серьезными последствиями.

— Куда уж серьезнее! — возмутилась я.

— Поверь мне, может быть и хуже. Я не стану сейчас произносить это вслух.

Я испугалась.

— Надежды нет?

Марина ответила не сразу.

— Очень мало. Но ты обязательно позвони Кураеву, уговори его посмотреть Николая.

Я не стала откладывать в долгий ящик и сразу позвонила Кураеву, хотя было уже поздновато для подобных контактов. Мне удалось убедить доктора принять нас завтра. Я еще долго не могла успокоиться, все думала, как тебе помочь, как вселить в тебя надежду, желание жить. О том, что собиралась уйти от тебя, я даже и не вспомнила.

Давно уже пора было спать: Кураев назначил консультацию на утро. Я полежала в ванне, чтобы расслабиться хоть немного. Помогло: к постели я добиралась уже на автопилоте. Поставила будильник, выключила ночник и легла рядом с тобой. Ты спал тревожно, стонал, и я тотчас просыпалась и гладила тебя по плечу, успокаивала.

Утром с большим трудом растолкала тебя. Однако, проспав больше десяти часов, ты отдохнул и протрезвел абсолютно. И выглядел много лучше давешнего, только взгляд по-прежнему был мертвым. Ты не спрашивал меня ни о чем, а ведь мы не виделись три месяца (вологодские леса — не в счет)! Я тоже старалась не расспрашивать о том, что могло тебя ранить. В конце концов, подумала я, ты сам решишь, во что меня посвящать. Формально я ничего не знаю, из этого и будем исходить.

Я пыталась накормить тебя завтраком, но безуспешно. Ты только кофе выпил. Когда я сообщила о консультации у Кураева, ты заявил:

— Никуда я не поеду.

— Как? — растерялась я.

— Все ясно и так. Можешь посмотреть выписку, врач мне отдал. Там все сказано: петь я больше не буду.

Я изучила бумажку и убрала к себе в сумку, чтобы показать доктору.

— Я уже договорилась, — просяще посмотрела на тебя. — Мировое светило. Неудобно будет, если манкируем: он отменил другие консультации. Я так просила…

— Зачем? — равнодушно спросил ты.

Я не могла перенести твоего несчастного, безжизненного вида. Хотелось трясти, тормошить тебя, чтобы вывести из этого состояния. Я сложила молитвенно руки:

— Ну если тебе все равно, Коля, давай съездим! Ну прошу тебя. Звонить и предупреждать уже поздно, нехорошо получается.

Ты пожал плечами и ушел к себе. Я бессильно опустила руки и села на стул, не зная, что делать дальше. Однако через некоторое время ты вышел в свитере и джинсах, готовый к выходу.

— Ну, чего же ты? — спросил. — Сама не готова…

Я обрадовалась и понеслась одеваться, а ты терпеливо ждал. Когда, уже готовая, я вышла в холл, ты стоял, прислонившись к стене, и о чем-то думал. Очнувшись, надел кожаную куртку, темные очки и двинулся за мной.

— В каком направлении едем?

— В сторону Таганки, — ответила я.

Твои фанатки не успели среагировать. Мы сели в машину прямо у подъезда и уже выехали в переулок, когда они ринулись к твоему окну. Ты поднял стекло, переждал вереницу машин и порулил к набережной. Всю дорогу мы молчали, это было мучительно. Ты погрузился в свои невеселые думы и, кажется, забыл обо мне. Я искоса поглядывала на тебя и раскрыла рот только однажды, когда нужно было назвать адрес клиники, где принимал доктор Кураев.

С трудом найдя место для парковки, мы остановились возле современного высотного здания со стеклянным подъездом. Ты не снимал темных очков до самого кабинета Кураева. Доктор принял нас приветливо, но без лишних словоизлияний. Я этого боялась — ведь по телефону он признался мне, что любит твои песни и даже посещает концерты. Это был крупный мужчина восточного типа, рядом с ним ты казался щуплым подростком. Кураев выполнил условие полной конфиденциальности, никого из персонала в его кабинете не было. Он сам завел карточку и увел тебя в смежное помещение на осмотр, плотно прикрыв за собой дверь. Я сидела на стуле и тряслась от волнения. Сейчас мы услышим приговор, от которого зависит наша дальнейшая жизнь.

Ждать пришлось довольно долго, я была ни жива ни мертва, когда вы наконец вышли. Ты подошел и коснулся моей руки:

— Идем.

По твоим глазам я ничего не могла понять и метнула взгляд в сторону доктора. Тот что-то писал, а когда мы направились к выходу, негромко сказал:

— Я бы попросил супругу задержаться на минуту.

Я растерянно спросила:

— Подождешь меня в машине?

Ты кивнул и вышел, навесив на нос темные очки.

Я вернулась к столу и снова присела в тревожном ожидании. Доктор поднял умные глаза от бумаг и протянул мне рецепты.

— Это принимать каждый день, там указана дозировка.

Я кивнула, боясь даже спрашивать о твоем горле. Кураев сам все сказал.

— Ну что ж, случай серьезный, но не смертельный. Никаких причин болезни, кроме вот этих! — И он постучал пальцем по виску. — Нервный стресс. Нужен покой, положительные эмоции. Из города лучше уехать. Петь ни в коем случае нельзя.

— Никогда? — в ужасе просипела я, будто у меня самой пропал голос.

— Не хочу вас обнадеживать, но надо подождать. Вернется спокойствие — возможно, вернется и голос. Я уже сказал, никаких объективных причин болезни нет. Тут еще возраст надо учитывать… Посмотрим! — Он махнул богатырской рукой, и со стола взметнулись листки.

— А что вы ему сказали? — просипела я.

— Сказал, что надо себя беречь. Не волноваться, не психовать. И ждать.

Казалось, что он сердится.

— Надежда есть? — задала я главный вопрос.

Кураев посмотрел на меня свирепо:

— Надежда всегда есть, но гарантии только Господь Бог дает. Ваш муж должен захотеть выздороветь. Все зависит от него самого. А ваша задача — помочь ему.

Я кивнула. Что еще мне оставалось? Как всегда: верить и ждать.

Когда я вышла, ты сидел в машине и смотрел перед собой. За темными стеклами очков не видно было глаз. Ты ни о чем не спросил меня, завел машину, и мы поехали.

— Надо заехать в аптеку, — сказала я, и ты опять только кивнул в ответ.

Дома ты заперся в своем кабинете, говорил с кем-то по телефону, горячился, кричал, не щадя больных связок и не беспокоясь, что я могу услышать. Я зажимала уши, но не решилась зайти к тебе и остановить это саморазрушение. Потом ты выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью, и я не жила несколько часов, напряженно ожидая твоего возвращения. Пришла Лида, тихо пошуршала, убираясь в квартире, погудела пылесосом. Я не могла с ней говорить, только поздоровалась. Уходя, Лида смотрела так, будто хотела что-то сказать, но я не дала ей такой возможности. Время тянулось выматывающе долго. Когда уже не было сил ждать, я набрала номер твоего мобильного телефона. Абонент недоступен. В отчаянии я собралась звонить Гере Колокольцеву, но тут в замке повернулся ключ и ты вошел.

— Что у тебя с телефоном? — нарочито спокойно спросила я.

— Забыл зарядить, — мрачно ответил ты и снова скрылся в кабинете.

Я нашла в себе силы успокоиться и приготовить ужин. Ты молча поел и опять оставил меня одну. Я помыла посуду, вытерла столешницу, напряженно прислушиваясь к звукам из твоего кабинета. Там было тихо. Что делать мне? Как помочь, как утешить? Или лучше оставить тебя в покое? Я всегда мучаюсь в таких ситуациях, не зная, где грань между активной помощью и назойливостью, тактичным невмешательством и преступным равнодушием. Сердце подсказывает, что надо отдать жизнь, если понадобится. Начинаю думать и — подавляю жертвенный порыв. Однако мучаюсь не меньше от этого.

Тебе пора было принимать лекарство. Я легонько постучала и вошла в кабинет. Ты лежал на кушетке не шевелясь, в пепельнице дымилась сигарета. Накурено было так, что хоть топор вешай.

— Не много ли ты куришь? — спросила я, подавая тебе микстуру в ложке и стакан с водой.

Ты ничего не ответил, приподнялся, чтобы покорно выпить лекарство, и снова лег. Поставив стакан на подоконник, я села на краешек кушетки, взяла твою руку.

— Почему ты не едешь в Индию?

Ответа не последовало. Ты лишь слегка пожал плечами.

— Никакой трагедии нет, — начала я сердиться. — Тебе нужно немного отдохнуть, и все наладится. Ну хочешь, поедем вместе куда-нибудь?

Ты поднял глаза, и у меня дух перехватило: столько в них было страдания и тоски. Я поняла, что поступаю нечестно. Ты ведь не можешь сказать об истинной причине твоих мук! Сердце болезненно сжалось от безысходной печали.

— Чем тебе помочь, скажи?! — умоляюще воскликнула я.

Ты притянул меня к себе и поцеловал в макушку.

— Не дергайся, малыш. Ты просто будь. Я справлюсь…

Уткнувшись в твою грудь, я хотела только одного: чтобы ты не отпускал меня как можно дольше.

— Все будет хорошо, вот увидишь, — бормотала я, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. — Голос вернется, Кураев сказал. Музыка вернется. Ты снова будешь петь свои чудесные песни.

Зазвонил мобильный телефон, стоявший на зарядке, и я вынуждена была оторваться от тебя и уйти.

Я давно уже легла и дремала, когда ты пришел. Ты осторожно, стараясь не задеть меня, лег рядом, затих. Я честно пыталась уснуть, но сон как рукой сняло. Чувствовала, что ты тоже не спишь. Иногда ты вздыхал, глубоко и протяжно, потом опять затихал. Я не вынесла и припала к тебе. Стала целовать грудь, шею, губы. Ты не отзывался на мои ласки, словно я целовала труп. Посрамленная, я расплакалась у тебя на груди.

— Прости, малыш, — прошептал ты и погладил меня по волосам.

В успокаивающей ласке я провела рукой по твоей щеке. Она была мокрая.

Так начался, пожалуй, самый тяжелый период в нашей совместной жизни. Хорошо было только то, что до марта у тебя не было никаких крупных концертов, а все новогодние программы записывались под фонограмму и ты вполне мог в них участвовать. Пришлось отменить концерты в клубах, где ты должен был петь вживую, но в основном ты не нарушил никаких обязательств.

Однако это и расхолаживало. Не было необходимости желать скорейшего исцеления. Ты стал много пить. Пропадал в студии, куда мне дорога была заказана, и, ребята говорили, там тоже пил. Если же сидел дома, то к вечеру обязательно оказывался на кухне в обществе бутылки. Я тщетно пыталась затащить тебя к отцу Александру и Насте — там бы ты определенно нашел участие и поддержку. Я уговаривала тебя съездить в Смоленск, к отцу, тот давно болел и ждал тебя, звал постоянно. Но стоило мне заговорить об этом, ты молча уходил к себе, плотно прикрывая за собой дверь. Это тоже была запретная тема. Я ничем не могла помочь — видимо, ты должен был переболеть сам.

Близился Новый год, а в доме нашем царила тягостная атмосфера. Мы оба были одиноки, оба искали спасения в чем могли. Я, как и замыслила, начала писать роман. На удивление, работа меня увлекла. Целыми днями я просиживала у компьютера, писала, писала взахлеб. Я никогда не читала любовных романов, не знала, как строить сюжет, как создавать интригу, какими должны быть герои. Действовала по наитию, веря своей женской природе. Конечно, я писала исторический роман. Что знаю я про нынешнюю жизнь? Я обратилась к любимому Серебряному веку — там были неистовые страсти, подлинные чувства, красивые мужественные герои и прелестные героини…

Многое приходилось переделывать: мне не нравились фразы, реплики, описания. Порой целые страницы выбрасывала без сожаления. Любовь и тоска по тебе пропитывали каждую строчку моего романа, создавая иллюзию достоверности чувств героев. И все-таки нужен был первый читатель, на ком бы я опробовала свое незавершенное творение.

В моем окружении не было ценителей любовных романов. К Кате и Шурке я не рискнула обратиться из ложной стыдливости. К тому же мы почти не виделись и очень редко созванивались. Можно было послать написанное Ларисе Васильевой из редакции, но с ней я тоже давно прервала всякие отношения. Оставалась Марина.

Подруга опять удивила меня до чрезвычайности, когда я выложила ей свою просьбу.

— С удовольствием почитаю! — сказала она. — Люблю на досуге побаловаться дамским чтивом.

В последний месяц мы и с ней редко виделись. Занятия в фитнес-клубе забросили. Сначала я, потому что не хотела посвящать время своему здоровью, когда болен ты. Марина же совсем недавно перестала ездить туда, ссылаясь на неважное самочувствие. В канун Нового года я дважды побывала на ее концертах и в который раз восхитилась ее талантом. Однако посидеть и поболтать времени у нас не было: я боялась надолго исчезать из дома.

— А знаешь что, приезжай ко мне! — предложила Марина.

Я удивилась: моя таинственная подруга никогда не приглашала к себе. Впрочем, и я тоже. Только в Туапсе мы нарушили привычную дистанцию, пересекли границы интимного пространства.

— Прямо сейчас? — спросила я.

— Да конечно! К тому же мне надо кое-что тебе сообщить в приватной обстановке.

У меня заныло сердце. С таким предисловием я не ждала для себя ничего хорошего. Все ее сообщения, как правило, были о тебе, о твоей тайной жизни. Быстро собравшись (ты еще с утра уехал в студию и намеревался пробыть там до вечера), я выскочила на улицу, поймала машину и только тогда сообразила, что не знаю Марининого адреса. Она жила где-то в районе Таганки. Пришлось звонить с мобильного телефона, уточнять. Отчего я так разволновалась? После всего случившегося что еще могло поразить мое воображение? Однако входила в квартиру Марины я на трясущихся ногах. Совсем сдали нервы в последние месяцы.

Марина встретила меня радушно. Она была одета в какой-то красивый темный балахон с вышивкой, украшена оригинальными деревянными безделушками. Всегда коротко стриженные волосы ее отросли и сделали весь облик женственнее и мягче. Марина представила меня маме, приятной интеллигентной даме лет шестидесяти. Елена Ивановна пригласила нас пить чай в гостиную, центром которой был старинный рояль. Марина подмигнула:

— Надо соблюсти церемониал.

Когда-то Елена Ивановна пела в Большом театре. Правда, в основном вторые партии, примадонной так и не стала. В гостиной висели ее портреты в сценических костюмах и фото с фрагментами оперных спектаклей. Я ничего не знала об отце Марины, его давно уже не было в живых. Здесь же увидела его портрет. Вот на кого походила Марина как две капли воды! Ее отец был известным артистом оперетты лет тридцать назад и значительно старше Елены Ивановны. Они очень мало прожили вместе, всего шесть лет. Но какие это были годы! После чая с потрясающе вкусным тортом Елена Ивановна провела меня по квартире, попутно рассказывая о муже. Его многочисленные фотографии в самых причудливых костюмах украшали стены бывшего кабинета.

Я смотрела на фотографии и удивлялась редкому сочетанию красоты и мужественности в облике Марининого отца.

— Поистине талантливый человек талантлив во всем, — повествовала Елена Ивановна. — Борис обладал исключительным баритональным тенором, но он мог бы стать художником, писателем, драматическим артистом. Ему все давалось легко. Это, конечно, еще и гены, дворянские корни…

Меня тотчас ознакомили с ветвистым родословным древом, заключенным в роскошную рамку, красующуюся на стене кабинета. Я так увлеклась интересным рассказом, что забыла, зачем пришла.

— Я овдовела в тридцать два года и всю жизнь после прожила одна, без мужчины, я никого не могла поставить рядом с ним. Такие мужчины рождаются нечасто. Мне выпало счастье быть его женой. И я ни о чем не жалею! — Голос ее задрожал.

— Ну будет, мама! — Марина обняла Елену Ивановну и чмокнула в щеку. — Ты не одна прожила эти годы, а со мной. Согласись, я сделала все, чтобы никто не встал между нами.

И она хитро улыбнулась мне.

— А вот это ты напрасно! — воскликнула Елена Ивановна. — И теперь еще не поздно создать семью. И не говори, что не делаешь этого из-за меня!

Марина снова чмокнула маму в щеку.

— Я скажу больше: и тебе еще не поздно найти близкого, понимающего человека. — Она шутливо зажмурила глаза, предугадывая возмущенный вопль Елены Ивановны. — Такого, как папа, на свете нет, но есть другие.

— Ну-ну… — Елена Ивановна покачала головой, бережно закрыла семейный альбом и убрала его на место.

Марина повела меня в свою комнату, а я подумала, что хорошо понимаю ее маму. После таких мужчин, как ты или Борис Вяземский, отец Марины, другие кажутся скопцами. Да простят они мне это грубое сравнение!

— А каким мой папочка был донжуаном, она не рассказывала? — ворчала меж тем подруга. — Ведь не было дня, чтобы слезы не лила из-за его неверности!

Комната Марины оказалась большой и светлой. Высокие, как и во всей квартире, потолки здесь казались еще выше. Порадовали книги: их было много в старинном шкафу со стеклянными дверцами. На стенах висели странные, авангардные, картины, исполненные в неожиданной, но интересной манере. Цветовая гамма завораживала глаз.

— Чьи это картины? — полюбопытствовала я.

— Так, одного знакомого, — небрежно ответила Марина. — Он давно за границей.

Почетное место в комнате, конечно, занимал пюпитр с нотами. Он стоял у окна, развернутый к свету. Скрипка покоилась в футляре, на подвесной полке резного дерева. На окнах — что меня тоже порадовало — висели не модные жалюзи, а тяжелые, полноценные драпировки из толстой ткани. Мне все чрезвычайно нравилось в доме Марины.

Однако я взглянула на подругу, которая приняла торжественный вид, и вспомнила, зачем пришла. Тотчас заныло сердце, хотя сияние Марининого лица не предвещало ничего дурного. Я напряженно ждала, и все-таки до меня не сразу дошел смысл сказанного.

— У меня будет ребенок!

— Что? — глупо переспросила я.

— Я жду ребенка! — повторила моя удивительная подруга, сияя глазами.

— А мама знает?

— Нет еще, но скоро узнает. — Марина нежно погладила себя по животу.

— Кто его отец? — продолжала я задавать глупые вопросы.

Марина счастливо улыбнулась, и я поняла.

— Он? Твой курортный роман? — наконец изумилась открытию.

— Он.

Конечно, я рада была за нее. Совершенно очевидно, Марина была счастлива. Но сердце мое продолжало ныть. Я думала о нашем ребенке, которого не будет…

— Мне все равно, кто родится, мальчик или девочка. Не буду заранее узнавать пол. Господи, это такое чудо!

Да, любовь творит чудеса. Моя сильная подруга плакала от одной мысли о будущем младенце. Чего же ждать дальше? Я почувствовала, что вот-вот разревусь сама. От радости, от сопереживания.

У меня не будет детей. Я давно уже отказалась от предохранения, но чуда не случалось. И мы так редко бываем близки! Да теперь и помыслить невозможно, что ты согласишься на ребенка, если чудо и произойдет…

Марина прочла мои мысли и почувствовала себя виноватой.

— Прости, я тут раскудахталась… Но знаешь, совсем недавно я тоже не могла и представить, что это случится со мной!

Я кивнула сквозь слезы:

— Я рада за тебя, честное слово!

— Я даже простила Сашу, все простила! — продолжала сиять Марина.

— Какого Сашу? — не поняла я.

— Да его, южного.

— Не будешь искать, чтобы сообщить? — заведомо зная ответ, спросила я на всякий случай.

Марина задумалась.

— Жалко малыша, без отца расти будет… — Она вздохнула и поморгала. — Но Саша в этом не виноват. Бог с ним, пусть живет.

Мы помолчали каждый о своем.

— Ну а где твое детище? — встрепенулась Марина. — Мне не терпится почитать.

Да, у нее ребенок, а у меня «детище»… Я принесла распечатку, по которой правила рукопись. На компьютере ничего не вижу, читать не могу, то же и Марина. Мы привыкли к книге, вот я и принесла материальный, а не виртуальный роман.

— Но он еще не окончен, тебе интересно будет?

— Конечно, интересно!

Она тотчас сунула нос в пачку листов:

— О-о, тысяча девятьсот шестой год! Серебряный век. Безумно интересно!

— Только все честно скажи, — предупредила я. — Мне надо знать, будет ли это читабельно.

— Так тебе нужна точка зрения критика или читательский взгляд?

— Конечно, читательский! Но если покритикуешь, буду тоже очень признательна.

На том и порешили.

Тебе я почему-то стеснялась говорить о том, что пишу. Заставая меня за работой, ты, верно, полагал, что я сижу в Интернете, изучаю диеты. Да и не до меня тебе было. С записей новогодних сборников ты возвращался мрачнее тучи. Фонограмма, которую ты не мог терпеть, лишний раз напоминала о пропавшем голосе. Вполне возможно, что на этих записях ты встречался с нимфой, которая успешно раскручивалась благодаря мужу. Ты по-прежнему боролся с кризисом в одиночку. Мы уже не спали вместе, ты предпочитал кабинетную кушетку. Не знаю, что бы со мной было, не увлекись я сочинительством! И все же, глядя на твои мучения, я искала способы тебе помочь. Накануне Нового года я решилась спросить:

— Хочешь, поедем вместе куда-нибудь встречать Новый год? Или домой позовем гостей?

Ты покачал головой:

— Никуда не хочется. Давай вдвоем встретим?

Я согласилась, конечно. Это была самая печальная новогодняя ночь в моей жизни. Подарки не радовали тебя. Как ни силился ты изобразить оживление, глаза выдавали безразличие. И опять ты много пил. Пил, чтобы поскорее забыть обо всем. Мое присутствие ничего не меняло в твоем существовании. Подаренное мне кольцо с роскошным бриллиантом меня ничуть не согрело. Это был формальный подарок, вложение денег. Конечно, я благодарила и целовала тебя, но носить кольцо не стала, спрятала в домашний сейф.

Мы рано завершили праздник. Ты ушел к себе, пробормотав невнятно извинения, а я еще некоторое время пялилась в телевизор, который мы намеренно не включали, пока сидели за столом. И тут раздался телефонный звонок. Я почему-то испугалась. Давно уже в новогоднюю ночь меня никто не поздравлял.

— Ты смотришь телевизор? — услышала я глухой голос Марины.

— Да.

— Включи второй канал.

Я подчинилась.

— Сейчас, — прошуршало в трубке. — Вот!

Я увидела на экране мужчину, сидевшего за праздничным столиком. Он поздравлял всех с Новым годом. Затем ведущая забрала у него микрофон, однако камеру перевели не сразу. Я с трудом, но узнала Марининого Сашу.

— Это он, — пробормотала трубка.

— Я поняла. Ты узнала что-нибудь? Чем он занимается?

— Снимается в модном сериале. Он не актер, математик по образованию, кандидат наук. Так сказали. Но вот теперь известный сериальный актер. В Туапсе проходили съемки…

— Да-а, иногда полезно все-таки смотреть сериалы, — заключила я.

Неожиданно мы рассмеялись.

— С Новым годом! — вспомнила Марина.

— С Новым годом. Как мама? Ей мои поздравления.

— У мамы еще не прошла эйфория от новости, которую я ей сообщила, — усмехнулась Марина.

— Как, ты ей сказала?! И что?

— Плачет. Говорит, что от радости. Ладно, иду к ней. Я не хотела, чтобы она слышала разговор, поэтому ушла на кухню.

Я уже клала трубку, когда услышала:

— Да, а как у вас там?

— Все то же, — уныло ответила я.

— Ну ничего, ничего! Я чувствую, что этот год принесет всем сюрпризы. Приятные!

И мы попрощались.

Марина прочитала готовую часть романа, и мы встретились с ней на Рождество, чтобы это обсудить. На сей раз я пригласила подругу к себе. Ты уехал с утра в студию, должен был вернуться поздно вечером. Я приготовила праздничный обед. Веришь ли, волновалась, как на экзамене. Понравится ли у нас Марине, придутся ли ей по вкусу мои кушанья? Но главное: что скажет о моем романе?

Она явилась с мороза, раскрасневшаяся, легкая, веселая. От ее мальчишеской порывистости не осталось и следа, появилась плавность, женская грация. Марина на диво легко переносила беременность, много двигалась, была деятельна, как всегда. Она вручила мне умопомрачительный букет со словами:

— В знак поддержки начинающему таланту.

Я смущенно поблагодарила и пригласила подругу в гостиную, где к тому времени накрыла столик.

— Совсем по-рождественски! — восхитилась Марина.

Она с интересом осмотрелась, постояла у елки, разглядывая игрушки. На елке висели ракушки, которые мы собирали у моря. Марина потрогала одну из них и глубоко вздохнула.

— Вспоминаешь? — сочувственно спросила я.

Она молча кивнула и отвернулась к окну. Я подала утку, рыбное филе, овощи — все вполне диетическое и полезное. Марина ела со здоровым аппетитом и смеялась над собой:

— Невозможно остановиться, так вкусно!

Вина мы не пили по понятным соображениям. Говорили о последнем выступлении Марины в Концертном зале им. П.И. Чайковского, после которого ее пригласили вновь за границу с концертами.

— Пришлось отказаться от контракта, — рассказывала Марина. — Теперь меня другое заботит, ты же понимаешь.

— Не жалей, — утешила я, — ты еще столько всего сыграешь!

Марина улыбнулась и спокойно сказала:

— Я вовсе не жалею. Мне грех жаловаться на что-либо. Я так счастлива…

Но вот настал момент, когда она принесла распечатку с моим романом и заговорила.

— Сразу скажу: читала с удовольствием и жду окончания романа с нетерпением! Мне кажется, это главное?

— Да, конечно! — ободренная началом, ответила я.

— Героиня, на мой взгляд, вполне симпатичная, вызывает сочувствие, в отличие от шаблонных героинь западных любовных романов. Однако ты их не читаешь, поэтому не представляешь. Герой шикарный на самый взыскательный взгляд. Сюжет, насколько я поняла из прочитанной части, интригующий, захватывающий. Исторический фон удовлетворит не только снисходительных читательниц любовных романов, но и людей компетентных. Так мне кажется.

Она отпила чаю, полистала странички, а я все ждала, когда же прозвучит «но». Оно должно было прозвучать, я это чувствовала. И не обманулась.

— Кое-какие неувязки сюжетные есть, — сказала Марина, деловито отмечая карандашом некоторые строчки. — Я вот здесь подчеркнула… Это понятно, ты ведь не редактировала написанное, это черновой вариант.

— Да, конечно, — с готовностью согласилась я.

— Ну и совсем мелкие замечания, если тебя интересует…

— Очень интересует! — воскликнула я.

— Вот здесь слово «порскнула», мне кажется, использовано не в том значении. «Порскнуть» — значит метнуться, стремительно убежать, если я не ошибаюсь. А тут у тебя: «Вера порскнула, и Дуню вмиг смело оттуда». Понимаешь? Вера «пугнула» или «шугнула», хотела ты сказать, что-то в этом роде?

— Да, — ответила я пристыженно. — Как хорошо, что ты подсказала. Я не знаю, как это получилось. Еще что-нибудь?

Марина немного полистала.

— Вот ты пишешь: «византийские глаза». А немного далее: «его серые раскосые глаза». Так они византийские или серые раскосые? Что такое «византийские»? Огромные, черные, как я себе представляю.

— Мне очень понравилось это определение у Бунина, — смущенно пробормотала я.

— Обычно исторический любовный роман весьма относительно исторический, — продолжала Марина. — Но у тебя неплохо воссоздана эпоха, встречаются известные имена: Брюсов, Блок, Столыпин. Значит, и речь героев должна в какой-то мере соответствовать времени. Нет, засорять архаизмами ее не следует. Но совсем уж современные выражения, мне кажется, режут слух. Или глаз.

— Например? — встревожилась я.

Марина зачитала фразу:

— «Видела бы ты, как она сама висла на нем!» Может, я придираюсь уже?

Она вернула мне распечатку.

— В общем, это пустяки. Главное, что все получается! И когда же ждать окончания?

Я засмеялась:

— Осталось самое сложное: придумать счастливый конец. И чтобы он еще был естественный при этом.

— Разве это сложно? По-моему, приятно, — возразила Марина.

— Да, хеппи-энд — это приятно. Но финал должен быть не просто счастливым. Ведь от него зависит, с чем останется читатель. Это заключительный аккорд, он должен быть впечатляющим, эмоциональным… Я тороплюсь и боюсь скомкать.

— Не надо торопиться, — посоветовала Марина. — Представь, что у тебя еще полромана не написано, — так сохранишь темп.

Подруга меня вдохновила. Захотелось скорее сесть за компьютер и писать, писать! Что я и сделала, когда мы попрощались…

Любимый, я и здесь виновата перед тобой. Я оставила тебя в одиночку бороться с недугом и тоской. Нет, конечно, я давала тебе микстуры, напоминала о режиме, готовила вкусную еду, заботилась о тебе, как обычно жена заботится о муже, но внутренне была далеко, в своем романе. Я отнимала у тебя свою любовь, свое внимание и тепло, деля их с героями романа. Ты если и чувствовал это, то никак не давал мне понять.

И вот к тебе вернулся голос, а я узнала об этом от Геры!

Как раз на Рождество ты выступал в небольшом клубе, пробуя связки. Все прошло удачно, о чем мне и рассказал Гера, когда на следующий день позвонил, чтобы поздравить с Рождеством. Я не стала тебя упрекать. К тому же существенных перемен в нашей жизни не произошло: ты по-прежнему хандрил и пил. Спал в своем кабинете. Ты не сразу сообщил мне об излечении, потому что тогда оставалось бы необъяснимым твое состояние. Ты же не мог рассказать о нимфе.

Голос вернулся, ты снова пел, но больше не бренчал на клавишах в поисках нужных звуков. Музыка не возвращалась. Твой день рождения мы не праздновали. Ты не желал изображать веселье. Я стала бояться, что это навсегда, и снова подумывала о том, чтобы уйти. Однако оставить тебя в полном одиночестве я не могла.

Так мы дожили до весны. Далекие и почти чужие. Ты уехал на давно уже спланированные гастроли по провинции. Перед отъездом мы сидели на кухне и говорили о повседневном. Ты давал кое-какие наказы. Забрать деньги там-то и там-то. Что кому ответить, если будут звонить. Что упаковать в чемоданы…

Я все ждала главного: личного, мне предназначенного. Хотя бы слово надежды и ободрения! Ты выглядел усталым, глаза по-прежнему были тусклы и безжизненны. Я крепилась изо всех сил, чтобы не зареветь в голос. И только уже на пороге, когда мы прощались, позволила себе попросить:

— Звони хотя бы иногда!

Тогда ты обнял меня, поцеловал в лоб и прошептал, прижавшись щекой к моему лицу:

— Родной, потерпи еще немного. Все будет хорошо.

Ты ушел, и я осталась одна. Это был ужас, ледяной, цепкий. Будто бы ты не на время уезжал, а навсегда. Туда, откуда нет возврата…

Я не перенесла бы эту боль, если бы не моя новая деятельность. Роман был дописан, неоднократно перечитан и отредактирован. Марина, прочитав, дала добро, и я позвонила Олегу Сергеевичу. Не сразу дозвонилась, пришлось искать его по мобильному телефону.

— Значит, все же взялась за перо? — с непонятной усмешкой сказал Олег и уже серьезно спросил: — Жизнью довольна?

Мне не хотелось жаловаться, но и врать не хотелось. Ответила уклончиво:

— По-разному бывает.

Договорились, что я перешлю роман по электронной почте, а он постарается быстро прочесть. И действительно, не прошло и двух недель, Олег позвонил мне. Увидев его номер на дисплее, я мысленно перекрестилась и нажала кнопку. Олег Сергеевич предложил мне приехать в редакцию, чтобы обсудить условия договора. Просил продиктовать мои данные. Я была на седьмом небе от счастья, никак не могла поверить, что все удалось. Обещала на следующий же день явиться в редакцию.

Выяснилось, что издательство переехало в новое здание. Это была современная, построенная под офисы многоэтажка. По указанию Олега я довольно быстро нашла нужный отсек. В редакцию вошла не без трепета. Хотя стены были новые, но люди-то все те же. Если честно, встречаться с бывшими коллегами мне не хотелось. По счастью, у Олега был отдельный кабинет, просто роскошный по сравнению со старым. Бывший однокурсник встретил меня с дружеским поцелуем, усадил в удобное кресло, оглядел со всех сторон.

— Вроде бы даже похорошела! Годы тебя не берут!

— Скажешь тоже, — смущенно ответила я.

— Счастлива? — повторил он свой вопрос. — Я слышал, ты замужем за мужчиной мечты половины российских женщин?

Я не стала отвечать на этот вопрос, а сразу перешла к делу.

— Ты сам читал роман?

— А как же! Любопытно.

— Тебе понравилось?

Олег рассмеялся:

— Ну, мать, ты хочешь, чтобы я, мужчина, да еще с университетским образованием, признался тебе, что мне нравится любовный роман!

— А если не брать во внимание жанр?

Приятель посерьезнел.

— Это сделано профессионально как минимум. Это цепляет. Однако твой роман не совсем любовный в привычном смысле. Значит, не всем любительницам западного любовного романа придется по вкусу. А это наш основной потребитель. Ты читала обычные, переводные романчики?

— Что-то, наверное, читала, — замялась я. — По крайней мере представляю, что нужно женщине. А ты читал? Неужели?

— Ну, мать, я же главный редактор. Естественно!

Олег разлил кофе в крохотные чашки, придвинул ко мне корзинку с печеньем.

— Видишь ли, у них там любовные романы пишут домохозяйки. Они не отягощены интеллектом, поэтому так непосредственны в выражении желаний и в своих сексуальных фантазиях. У нас же книжки кропают люди с университетским и литературным образованием. Они по определению не могут плохо писать. Вот как ты. Надо бы похуже, попримитивней, но ты не можешь. У тебя из каждой строчки Тургенев или Бунин выглядывает.

— Это плохо? — удивилась я.

— Само по себе нет, конечно. Но не нужно.

Олег порылся в бумагах на столе и достал тонкую папочку. Это был готовый договор!

— Так что пока я не могу тебе обещать большие тиражи и приличный гонорар. Конечно, читатель у тебя найдется. Но посмотрим, как будет продаваться книга.

Он сунул мне в руки договор:

— Читай, изучай. Но это все, что я могу тебе предложить сейчас.

Конечно же, я согласилась. Я и не читала договор, просто пробежала глазами и подписала. Я согласилась бы на любые условия.

— Под своей фамилией будешь печататься или псевдоним возьмешь? — спросил Олег.

— Конечно, не под своей. Вернее, именно под своей, девичьей. Лебедева, а не Краскова.

Олег что-то отметил у себя.

— Когда выйдет книга? — спросила я нетерпеливо.

— Для тебя постараемся скорее, но настраивайся на полгода. Два месяца на макет и обложку, три как минимум на типографию.

— Столько ждать…

— А ты не жди, — посоветовал приятель. — Пиши следующий роман.

Странно, но эта мысль почему-то не приходила мне в голову. Я ведь просто хотела занять себя, чтобы не думать постоянно о тебе и не сходить с ума от одиночества. Я не ожидала, что меня это так увлечет, и уж тем более не предполагала, что за первой книгой последует другая. В общем-то я писала для себя, а Олегу отнесла потому, что Марина настояла. И вот…

— Да я как-то не думала… — растерянно ответила я.

— Так часто бывает, — заметил Олег. — Сначала пробуют, что получится, а потом увлекаются.

— У меня и сюжета никакого нет, — бормотала я. — Все, что было, я уже написала.

— Это так кажется, — усмехнулся Олег. — Пройдет немного времени, и ты снова будешь писать. Даю голову на отсечение!

Он оказался абсолютно прав. Я уже не могла остановиться. Буквально на следующий день в голове забродили какие-то смутные идеи, стали мелькать неопределенные образы. На время я запретила себе читать высокую литературу, чтобы не комплексовать и не сбиваться. Читала мемуары и архивные документы начала двадцатого века, ибо вновь выбрала эту эпоху. Покупала книги о повседневной жизни людей того времени, пособия по истории костюма, изучала биографии известных людей.

А тебя жизнь уводила от меня все дальше и дальше… Вернувшись из гастролей, ты снова уехал, и надолго, почти на полгода. Впрочем, это был добрый знак. Ты отправился в путешествие, а значит, все возвращалось на круги своя. Однако за этот короткий промежуток времени, пока ты был дома, мы не приблизились ни на сантиметр друг к другу. Как-то я даже спросила:

— Скажи, а тебе нужно все это? — Я повела рукой вокруг.

— Что? — спросил ты, оторвавшись от телевизора, который с некоторых пор заменял нам собеседника за обедом.

— Ну, наш дом, я… — Задавая вопрос, я вовсе не собиралась выяснять отношения и тем более плакать. Просто спросила между делом, но вдруг поняла, что еще секунда, и я сорвусь. Поспешно добавила: — Можешь не отвечать.

Ты внимательно посмотрел на меня и ничего не сказал. Однако перед отъездом в Мексику ты пригласил меня в ресторан. Это было так неожиданно, что я растерялась. И разволновалась, как перед первым свиданием. Понеслась к себе выбирать наряд и наводить красоту. Посмотрела в зеркало и ужаснулась: совсем запустила себя. Занятия в спортклубе забросила, в бассейне бываю от случая к случаю, в косметический салон не заглядывала месяц. Бдение у компьютера скверно сказывается на физической форме.

— Я успею принять душ и немного привести себя в порядок? — спросила у тебя, заглянув в кабинет.

Ты говорил по телефону и непонимающе посмотрел на меня. Я сочла благоразумным исчезнуть. Отгоняя дурные мысли, сосредоточилась на сборах. Вынула из гардероба черное вечернее платье, покрутила его, прикидывая, подойдет ли к случаю. Мне необходимо было выглядеть как можно лучше, чтобы ты обратил на меня внимание. Словом, мне опять нужно было соблазнять собственного мужа. Прости, но это горькая правда.

Через час я была готова. Ты уже ждал меня в гостиной, поглядывая на часы. Когда я возникла на пороге, дыша духами и туманами, ты поднялся с кресла и предложил мне руку. Я успела отметить скользнувший по моей фигуре небезразличный взгляд. Как мало надо неизбалованной женщине! Я всю дорогу улыбалась и трепетала при мысли, что мы будем вдвоем за столиком и, возможно, даже потанцуем. Смешно, не правда ли? Мы и дома всегда вдвоем, но между нами будто прозрачная стена, через которую видеть друг друга мы видим, а приблизиться никак не можем.

Ты привез меня в небольшой уютный ресторанчик, где нас тотчас встретил метрдотель и отвел в отдельный закуток. Несмотря на предосторожности, тебя все же узнали. Я боялась, что нам не дадут посидеть спокойно, однако публика оказалась вполне достойная. Проводив любопытными взглядами, нас оставили в покое.

Обслуживал тот же метрдотель. Он прекрасно знал твой вкус — очевидно, ты бывал тут не раз. С кем? Усилием воли я отогнала подозрения, не желая портить этот вечер. Мой вечер! Сомелье предложил нам карту вин, ты выбрал красное, французское. Мы ели восхитительную рыбу, какие-то экзотические овощи, от устриц и морепродуктов я отказалась. Музыка здесь была ненавязчивая: фортепьяно и саксофон. Ты слушал с интересом, отбивая такт пальцами. Я смотрела на тебя и не могла насмотреться. Ты не стареешь, думала я. Как прежде, есть в твоем облике мальчишеские черты. По-прежнему прекрасны руки, глаза, губы, высокий чистый лоб… Тебе идет, когда лоб открыт, а не занавешен челкой. Я сказала это однажды, и теперь ты коротко стрижешь волосы, оставляя только небольшие бачки. К твоей бородке я не смогла привыкнуть, и теперь радовалась, что ее нет.

— Я бросаю эстраду, — вдруг сказал ты между переменой блюд.

— Как? — оторопела я.

— Так, — пожал ты плечами, продолжая работать вилкой.

— Ну почему? Ты известен, тебя любят, ждут твоих новых песен.

— В том-то и дело! — Ты отбросил вилку. — Я пою одно старье!

— Это хорошее старье, классика. Всем нравится, — пылко возражаю я.

— Мне не нравится! Я превращаюсь в нафталин, для которого один способ выжить — это чес по провинции.

Мне странно было это слышать: твоя востребованность до сих пор не вызывала ни у кого сомнений.

— Чем же ты будешь заниматься? — недоумевала я.

— Продавать музыку в кино, молодым певцам, я уже пробовал. У меня много чего скопилось.

При упоминании о молодых певцах у тебя изменилось лицо. Стало жестче. Я затосковала.

— Мне кажется, тебе рано уходить со сцены, — пыталась переубедить тебя. — Ты многое еще сделаешь. Напишешь новые песни.

— Не пишутся…

— Подожди, вот съездишь в Мексику, вдохновишься! Поверь, так и будет!

Ты вдруг ласково посмотрел на меня и совсем уж неожиданно взял руку и поцеловал. Я смутилась, как девчонка.

Мы так и не потанцевали. Предложить это тебе я не решилась, понимая твое состояние. Но мы были вместе. Смотрели друг другу в глаза, чего давно не случалось. Я была вполне счастлива. Показалось, что все как прежде. Сейчас мы вернемся домой и опять будем вместе. Я устала от одиночества, устала засыпать без тебя…

Однако дома тебе позвонили и ты долго разговаривал по городскому телефону. Я ушла к себе переодеваться, а когда вернулась, ты стоял у дверей, готовый уходить.

Я не смогла скрыть свое разочарование:

— Ты куда?

— В студию. Надо отвезти демо и кое с кем встретиться до отъезда. Не жди меня, ложись спать. Утром заеду за вещами.

Ты уехал, а я долго слонялась по комнатам, потом села за компьютер и начала писать новую сказку о любви. Она спасла меня от тоски и отчаяния, когда мы снова надолго расстались.

В июле у Марины родилась чудесная девочка. Она назвала ее Ольгой, но мы тотчас произвели ласкательное — Лёся. Меня так звали в детстве. Елена Ивановна оказалась плохой помощницей Марине. Она жаловалась, что все давно забыла, и так волновалась, так боялась брать младенца на руки, что скоро слегла с давлением. Моя подруга оказалась в затруднительном положении, и я, конечно же, бросилась ей помогать. К тому времени мы подготовили все самое необходимое: коляску, кроватку, памперсы и множество всяких мелочей. Я освоила детские магазины, с удовольствием выбирала подарки и накупила всякой чепухи, без которой, наверное, можно было бы обойтись, но все было так красиво, нарядно. И игрушек заранее накупила.

Конечно, мы никуда не уехали в это лето. Гулять выбирались в парки, в ближайшее Подмосковье. Бывало, я одна выходила с ребенком, и женщины на площадках или в парках принимали меня за молодую маму. На какой-то момент я сама поверила в это, а зря: Лёська была копией Марины.

Подруга немного захандрила, но, говорят, в первые месяцы это со всеми случается. Однажды она гладила Лёськину одежку и пеленки, изредка поглядывая в телевизор. Лёська спала, я готовила на кухне куриный суп. Марине надо было хорошо питаться: она кормила грудью. Когда все было готово, я заглянула к Марине и увидела ее горько плачущей.

— Что случилось? — всполошилась я. — С ребенком что-нибудь?

Однако Лёська мирно почивала в кроватке. Марина справилась с собой. Она достала бумажный платок, отерла слезы и мрачно кивнула в сторону телевизора. Там шел сериал с ее Сашей.

— Хочешь, я разыщу его и приведу к тебе?

Марина отрицательно покачала головой:

— Не забывай, у него семья, дети, которые ни в чем не виноваты.

Однако шло время, и постепенно Марина возвращалась к привычной жизни. С октября она начала выступать в концертах. Пока редко, но все же. Нужны были деньги. Все, что имелось, Марина растратила, а у меня уже отказывалась брать.

— И без того ты нас кормишь и памперсами снабжаешь. Сколько можно сидеть на твоей шее?

Я понимала, ей необходимо выходить из дома, отключаться от постоянных забот, от сиюсекундного. Без скрипки Марина не могла жить. Как только возобновились концерты, она почувствовала себя спокойнее, увереннее. И мне показалось, уже не так тосковала по Саше.

Как-то я опять взялась уговаривать ее сообщить Саше о дочке. Подруга иронически улыбнулась:

— Зачем? Хочу ли я быть с ним? Нет. К чему тревожить его покой и вносить разлад в крепкую семью?

Я несколько удивилась:

— А ты не хочешь быть с ним? Не бравируешь?

Моя гордая подруга ответила:

— Знаешь, что писала о мужчинах Цветаева? Сейчас зачитаю, не помню наизусть.

Она взяла с полки книгу и безошибочно открыла ее на нужной странице:

— Вот слушай. «Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь, — очень, очень иногда. Книги, дом, заботы о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга, — что тут делать мужчине? У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа». Что скажешь?

Любимый, я, конечно, не могла с ней согласиться. Но у меня не было детей, а быт неприхотлив. Мы немного поспорили с Мариной, однако цитату я запомнила и отметила у себя в цветаевском томике.

Надо сказать, что до встречи с Мариной я была равнодушна к поэзии Цветаевой, а некоторые факты ее биографии даже вызывали стойкое неприятие. Но теперь, через Марину, я как-то прониклась этой удивительной личностью, почувствовала ее. Моя подруга была чем-то похожа на свой любимый образ.

…А ты путешествовал по Мексике, Перу, еще каким-то экзотическим странам. Забирался в горы, встречался с шаманами и разными святыми людьми, гуру. Звонил крайне редко, когда выпадала возможность. По твоему голосу я чувствовала, что ты выздоравливаешь. Прошло много, много времени, и мне уже начинало казаться, что ты мне приснился или я выдумала тебя, как героя написанного романа. Реальность путалась с вымыслом.

Незадолго до твоего возвращения — а это был уже ноябрь — позвонил Олег.

— Ну что, ты уже видела?

— Что? — не поняла я.

— Свою книгу на полках магазинов?

— Как?! — Я даже вскочила с кресла. — Вышла?

— Значит, не видела, — констатировал Олег. — Вышла два дня назад. Рада?

— Не то слово! — честно ответила я.

К тому времени я уже утомилась ждать, слишком велико было нетерпение. Первые месяцы я без конца заглядывала в книжные магазины и все ждала того момента, когда увижу свою фамилию на корешке книги. Мне это даже снилось. Потом немного успокоилась и ограничилась тем, что смотрела в Интернете, на сайте издательства, книжные новинки. И все же, как водится, пропустила этот сладостный миг. Услышав новость, я торопливо попрощалась с Олегом, пообещав ему перезвонить, наспех оделась и понеслась к ближайшему книжному магазину.

Войдя с трепетом в небольшой, но популярный магазинчик у метро, я не стала ничего спрашивать у продавцов, сразу прошла к нужным полкам. Как долго я мечтала, что увижу здесь, среди книг известных писательниц, свой роман! Мои руки, перебирающие корешки, тряслись от волнения, давление подскочило сверх меры. В глазах рябило от названий, и я уж было хотела обратиться к консультанту, но тут увидела свою фамилию. С замиранием сердца я взяла книгу с полки и невольно усмехнулась. На обложке красовалась парочка, застывшая в невообразимой позе. Что ж, любовный роман оформлен соответствующе. Только я никак не могла представить кого-то из своих знакомых или друзей, кто покусился бы на такую обложку.

Нет, эти соображения не помешали мне насладиться торжеством и упиться счастьем сбывшейся мечты! Как это, оказывается, похоже на любовь с ее надеждами и ожиданиями! Я летела домой, прижимая к себе три небольшие книжки в твердом переплете (купила все экземпляры, что были в магазине).

И когда ты вернулся, я, едва опомнившись от объятий и поцелуев, протянула тебе свою первую книгу.

— Что это? — с недоумением смотрел ты на фривольную обложку.

— Мой роман! Я сияла сверх всякой меры.

— В каком смысле?

— Я его написала!

— Шутишь?

— Да нет же! — воскликнула я. — Я писала его полгода, а пока ты ездил, книжку издали. Вот…

Меня уже немного расстраивало, что ты не понимаешь и не разделяешь моей радости.

— Что, правда, сама? Написала?

Я кивнула, с надеждой заглядывая тебе в глаза.

— Ну, ты молодчина! Не ожидал. Почитаю обязательно.

Я потянула книгу к себе:

— Это не мужское чтиво!

Ты не выпускал книгу из рук:

— Да плевать. Если ты написала, я должен прочесть. Мне же интересно!

Я сопротивлялась:

— Да плохая это литература, плохая! Дамские сказки.

— Вот и узнаем, чего хочет женщина!

— Ты и без того прекрасно знаешь.

— Неужели?

Наша шутливая перебранка завершилась форменным безобразием. Книга полетела на пол, мы тоже оказались на ковре. Я так стосковалась по тебе, что ничего не хотела знать, помнить, понимать…

Ты же был полон сил, загорелый, подтянутый, длинноволосый, весь какой-то возрожденный и помолодевший. Господи, что ты делал со мной! И какое это было счастье: растворяться в тебе до капельки, до донышка… Не знаю как, но я чувствовала в этот миг, что между нами никто не стоит, что ты — мой, мой.

Не только физически обновился ты, но и внутренне как-то обогатился, просветлел, наполнился духовной силой. За это время ты побывал в Норвегии и посмотрел на внучку (рассказывал о ней с восторгом, а я внутренне сжималась), дважды навестил отца. А самое главное — ты опять слышал музыку и много писал! Это радовало меня больше, чем многочисленные подарки, которые ты привез из путешествия. Мысли бросить эстраду, кажется, больше не посещали тебя. Напротив, ты возобновил работу над неизданным альбомом, дополняя его новыми, только что написанными песнями. Близился твой юбилей, ребята из группы предложили это отметить большим кремлевским концертом. Нашлись деньги на альбом, и запись шла в жестком рабочем ритме. На юбилейном концерте ты должен был представить уже готовый результат.

Надо ли говорить, что мы опять почти не виделись? И Новый год встретили порознь. Ты уехал в Швейцарию договариваться насчет студии для сведения альбома. И хотя теперь мне было много легче перенести долгую разлуку, я все же снова вернулась к прежней мысли уйти от тебя. Ты казался успешным и сильным, нужна ли была тебе я? Тот короткий счастливый момент, когда ты вернулся из путешествия, разрушил мою защиту и снова лишил почвы под ногами. Я нуждалась в тебе, я не могла без тебя жить…

А теперь я приступаю к самому главному, ради чего, собственно, так долго писались эти записки. Я должна объяснить тебе, почему ухожу предательски, тайком, без предупреждения.

Пока ты был в Швейцарии, я узнала, что беременна. При всей твоей фантазии ты не сможешь вообразить, как потрясла и обрадовала меня эта новость. Я уже почти потеряла всякую надежду на ребенка, только душа ныла, когда я смотрела на Марину с Лёськой. Мое недомогание я списала на возраст, на погоду — на что угодно, только не беременность. Мне даже в голову не пришло купить тест. Это Марина уговорила меня сходить к врачу. Там-то после УЗИ все и выяснилось.

Любимый, я так боюсь, что ты не позволишь мне родить этого ребенка! Поэтому решила уйти, ничего тебе не сказав. Я знаю, это подло. Но пойми меня, хороший, единственный, я ухожу, чтобы не сделать тебя подлецом. Что, если, узнав о ребенке, ты потребуешь отказаться от него? А если я подчинюсь тебе? Я никогда не смогу потом простить тебя и себя.

Мне невыносимо больно прощаться с тобой; и я оставляю тебе эти записки. Я надеюсь, ты меня поймешь… Я плачу, родной мой. Если б ты знал, как я страдаю! Но ради ребенка (твоего ребенка!) я готова на все. Умоляю, прости меня, если можешь. Прости, что не оправдала твоих надежд. Так будет лучше…

Я не смогла. Из Швейцарии ты вернулся неожиданно, я не успела уйти. А потом ты получил известие о смерти отца и улетел на похороны. На тебе не было лица, и я даже не заикнулась о том, чтобы полететь с тобой, а ты не предложил. Конечно, я не могла тогда уйти и ждала твоего возвращения. Нет, я не собиралась говорить о ребенке, просто хотела выбрать более подходящий момент, чтобы исчезнуть из твоей жизни. Ты вернулся печальный и тихий. К скорби прибавлялись угрызения совести, которые всегда мучили тебя в связи с отцом. Несколько дней ты не выходил из дома и все думал, думал. В день, когда тебе исполнилось пятьдесят (как не вяжется с тобой эта цифра!), ты уехал в студию и просидел там в тишине и одиночестве до позднего вечера.

Я тоже страдала в одиночестве, каясь, что люблю тебя больше, чем Бога. Нужно было уходить, время шло, но я все не решалась добавить тебе боли. И вот как-то за обедом ты сказал:

— Если бы у меня сейчас родился сын, я хорошо бы его воспитал. Как мой отец. Альку я упустил…

Я смотрела на тебя, округлив глаза, а ты продолжал:

— Зря я запретил тебе рожать. Сейчас бы маленький бегал…

На глазах твоих блеснули слезы, и ты стеснительно отвернулся. Я стояла как истукан и не могла ни слова вымолвить. Ты понял это по-своему.

— Прости меня, родной. Я был не прав.

И тут я не выдержала и разрыдалась. Захлебываясь слезами, я стала говорить. Рассказала о чуде, которое произошло со мной, о том, что хотела уйти, чтобы спасти малыша, о своих опасениях. Ты напряженно слушал, силясь уловить смысл. Когда я закончила свой сбивчивый рассказ и замерла в ожидании казни, ты нежно обнял меня и пробормотал растроганно:

— Глупыш! Какой глупыш…

Ты стал целовать меня, и я ответила. Была ли когда-нибудь я так счастлива, так беззаботна, как в тот момент? Я все простила и тебе, и себе. Больше ничто не разъединяло нас, не уводило в разные стороны. Ты любил меня, ты радовался нашему ребенку, ты был со мной! Теперь я ничего и никого не боялась. Бог не оставит нас. И еще я почему-то уверена, что непременно родится мальчик.

Что было дальше? Ты стал относиться ко мне нежнее и бережнее, требовал, чтобы я наблюдалась у врачей (все-таки это был риск), даже следил за моим режимом и питанием. Много думал о будущем ребенке, беспокоился, а не избалуем ли мы его, как это делают бабушки и дедушки. Возраст-то нешуточный для такого дела. Однажды сообщил, веселясь:

— Американские исследователи выяснили, что после родов женщина умнеет, мозг у нее увеличивается! А те, кто рожает после тридцати семи, могут прожить до ста лет! Так что я теперь спокоен за наследника.

Моя книжка потихоньку раскупалась, я заканчивала второй роман. Судьба твоего нового альбома не была столь гладкой. На радио неохотно брали твои новые песни. Даже друзья, готовые помочь в любых ситуациях, твердили:

— Коля, прости, но это неформат!

Ты был слишком талантлив и мудр для легковесных радиостанций. Так критиковали Моцарта: «Слишком много нот!» И все же по телевидению прогнали твой новый клип, а на радио появилась новая песня и закрепилась там на разных волнах. А потом состоялся юбилейный концерт и одновременно презентация нового альбома. Это был твой триумф, победа!

Никогда не забуду, что переживала я, когда впервые держала в руках диск с твоей фотографией на обложке. Это был выстраданный альбом и честный, как говорил ты. Я слушала его одна: ты куда-то спешил и сунул мне компакт со словами:

— Послушай, потом скажешь, как тебе.

В альбоме были песни, которые уже звучали на предыдущем кремлевском концерте, но я по-новому услышала их. Важна была последовательность композиций, я это сразу поняла. С особым волнением слушала новые песни. Среди них была и та, которую ты пел для нее и о ней. «Не страшно, — утешала я себя. — Песня родилась чудесная, пусть будет». Собственно, передо мной раскрылась история твоей души. Здесь было все, что ты пережил за последние несколько лет. Открытия, падения, любовь, страдание, вдохновение и снова любовь. Последняя песня была мне вовсе не знакома. Я слушала ее и плакала. Ты взволнованно благодарил Бога и любимую за возможность жить и любить. Это не передать никакими словами, только музыка и твой голос… Я не знала, кому ты посвятил эту песню, но спрашивать не стала.

Ты так волновался накануне концерта, что я даже забеспокоилась о твоем здоровье. Подготовка выматывала тебя. Домой ты возвращался без сил, но в прекрасном настроении. Мы вместе продумали твой костюм. Ты наотрез отказался от этнической атрибутики, и мы выбрали более классический вариант, сохранив только детали прежнего костюма.

Я пригласила на концерт Катю и Шурку. Мы не виделись сто лет, они ничего не знали о том, что у меня вышла книга. Про будущего ребенка я сообщила им сразу, не выдержала напора радости. А вот о том, что пишу, я им ничего не говорила. Отложила для них две книжки из авторских экземпляров и подписала. Марина, мой первый читатель и критик, давно уже «курировала» второй роман. Меня радовало то, что ее я тоже увижу на сцене Кремлевского дворца: она, как и прежде, будет играть для тебя в оркестре.

Накануне концерта ты весь день просидел дома, набираясь сил. И на следующий день, такой важный день в нашей жизни, до вечера ни с кем не разговаривал, берег связки. После болезни ты стал осторожным. Во дворец мы поехали вместе. Ты молча вел машину, изредка лукаво поглядывая на меня. Я волновалась не меньше — так мне казалось. Прибыв на место, мы разошлись в разные стороны. Ты в гримерку, я — встречать подруг.

— Там такая очередь, в Александровском саду, как в мавзолей в советские времена! — сообщила Шурка, когда мы наконец нашли друг друга.

— Да, аншлаг, — подтвердила Катя. — Я уж думала, опоздаем на концерт.

Усадив девчонок на первый ряд возле себя, я вручила им по книге.

— Боже мой! Это твое? — возопила Шурка.

— Очень интересно! — более сдержанно среагировала Катя.

— Да. Я тут подписала.

Они углубились в чтение подписей, а я сбежала к тебе. Тебя тормошили, со всех сторон сыпались вопросы, гримерша бегала вокруг. Когда я вошла, ты попросил всех выйти. Я ахнула:

— Ты очень бледный! Тебе плохо?

— Мне страшно, — жалко улыбнулся ты.

На висках твоих блестели капельки пота, взгляд был как у больной собаки.

— У тебя все получится. Мы их победим! — сказала я, отирая бумажным платком твои виски. Потом легонько поцеловала тебя в нос, коснулась губами твоих губ.

— Я люблю тебя, — тихо произнес ты, и я дрогнула. Прижавшись лицом к твоей щеке, я заплакала.

— Смотри не размажь свою боевую раскраску, — улыбнулся ты.

В дверь просунулся Миша:

— Коля, пора начинать! Народ волнуется.

Я обняла тебя крепко-крепко, потом перекрестила.

— Вот теперь хорошо, — выдохнул ты, и мы расстались.

Возвращаясь на свое место, я увидела, что в зале много цветов. Твои поклонницы нанесли тьму букетов. Один особенно привлек мое внимание. Я подняла глаза и вздрогнула. Через два ряда от нас сидела она, твоя нимфа. Это ее вызывающе яркий букет выделялся на общем фоне. Зачем она пришла? Чтобы напомнить о себе или попросить прощения? Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Я первая отвернулась и спокойно прошла мимо.

Усилием воли я заставила себя забыть о твоей нимфе и не оборачиваться в ее сторону. Девчонки тормошили меня, расспрашивая о книге, но мне было не до них. Начался концерт. На сцену вышли музыканты группы и оркестр. Марина кивнула и улыбнулась мне, я ответила ей помахиванием руки.

Ты любишь видеть глаза своих слушателей, поэтому просишь в промежутках между песнями включать в зале свет. Когда выходишь на сцену, первым делом охватываешь взглядом зрительный зал в поисках знакомых лиц. И теперь тоже здоровался со зрителями, как с добрыми друзьями. Зал отвечал взаимностью. Ты запел, и я забыла обо всем.

Музыка потрясала своим мистическим звучанием, сочетанием рока и этнических мотивов. Восток переплетался с Западом. Восхождение на горние выси, пение тибетских монахов, восторг души, коснувшейся Божьей благодати, — все это слышалось в ней. Электрическое звучание гармонично соединялось с пением тростникового инструмента и аккомпанементом индийских барабанов. Над всем этим властвовал твой магический голос неповторимого тембра и невероятной силы.

Каждое слово было понятно и проникало в душу. Я уверена: всякому из сидящих в зале казалось, что ты обращаешься именно к нему. Зал бешено аплодировал, раздавались крики «браво!». После каждой песни тебе несли цветы. В небольших паузах ты разговаривал со зрителями, пил воду, утирал взмокший лоб белым платком. Атмосфера концерта была непередаваемо теплая, пронизанная энергией любви.

Я вздрогнула, когда увидела, что к сцене подходит твоя нимфа. Она протянула тебе букет цветов и что-то сказала. Я напряглась, стараясь заметить малейшие изменения в твоем лице. Ты был спокоен! Приняв букет, поблагодарил, как и всех, и тотчас отошел от края сцены. Я не удержалась от искушения проводить девицу до места мстительным взглядом. Наши взгляды снова пересеклись, но я тотчас отвернулась и потеряла к ней всякий интерес.

Классическая часть концерта, когда ты пел старые композиции в сопровождении оркестра, прошла, как всегда, на невероятном подъеме. Девчонки вопили мне в уши с разных сторон:

— Здорово! Потрясающе!

Но кульминацией для меня была песня, которая завершала альбом. Благодарственная молитва, так я назвала ее. Первые звуки мелодии заставили сильнее биться мое сердце. Ты пел, подойдя к краю сцены, прямо напротив меня. Камера, снимающая концерт, была тоже обращена ко мне. Но я не замечала этого, неотрывно глядя тебе в лицо. Шурка пихала меня локтем, а Катя многозначительно косилась. Произнеся последнее слово: «Благодарю», — ты молитвенно сложил руки и поклонился мне. Зал взорвался бешеной овацией. Я плакала, не обращая внимания на камеру.

Все остальное было уже как в тумане. Зрители вызывали тебя на бис, потом весь зал стоя пел вместе с тобой одну из программных песен, которую ты называл гимном любви. Это звучал гимн в честь нашей любви — выстраданной, трудной, но нашей!

Мне больше нечего добавить. Ты никогда не прочтешь эти записки, поскольку сейчас я их уничтожу. Тебе не нужно знать, что я пережила в эти годы. Потому что истинно лишь то, что я люблю тебя и я счастлива…

Она поставила точку, перенесла написанное на диск и отключила компьютер. Долго сидела, задумавшись. Потом потянулась, встала и отправилась на кухню, чтобы налить себе чаю. Напившись, взяла трубку и набрала номер.

— Олег, я написала роман. Можно я принесу его тебе завтра, как договаривались?

— Можешь переслать по электронной почте мне прямо сейчас.

Потом она вернулась в комнату и долго сидела, глядя на черно-белый постер, висевший на двери. Зазвонил телефон, она не сразу ответила.

— Да?

— Оля, привет! — Это была Катя. — Как твои дела?

— Я дописала роман.

— Поздравляю. Конец счастливый?

— Безусловно.

— Ну и как? Освободилась? Все-таки сублимация…

— Пока не знаю. Наверное, да. Чувствую большое облегчение. Кажется, твои рекомендации срабатывают.

— Ну, я рада. Давай увидимся как-нибудь.

— Спасибо, Кать. Давай завтра и свидимся. Позвони Шурке.

— Замечательно!

Она положила трубку и подошла к двери. С фотографии на нее смотрел мрачноватый Красков.

— Прощай… Я хочу жить.

Она медленно сняла со стены плакат и скатала его в трубку.

Перед сном она вспомнила бабульку, встреченную в студенческие годы в фольклорной экспедиции. Бабушка Манефа из умирающей новгородской деревни учила:

— Когда тебе невмочь, перед сном помолись так: «Господи, пошли мне посланцА!» И он тебе пошлет. Только уж не упусти!

И теперь она произнесла:

— Господи, пошли мне посланца, — с ударением на последнем слоге, как учила Манефа. И уснула с неясной надеждой на будущий день.

День прошел как обычно. А вечером она отправилась на встречу с подругами. Мир показался ей обновленным, красочным. Будто она выбралась на свободу из темницы, в которой провела полжизни. Беспричинная радость переполняла ее и мешала сосредоточиться на внешнем мире. Задумавшись, с радостной улыбкой на лице, она нечаянно вышла на проезжую часть. Страшный скрежет и удар. Она не удержалась на ногах и осела в грязную смесь из снега и сажи. Опираясь на капот иномарки, она с трудом поднялась. Из машины выскочил водитель и бросился ей на помощь с фразой:

— Только наезда мне еще не хватало!

Это был Николай Красков.