Весь Гарольд Роббинс. Книги 1-23

1

Солнце только начало опускаться с небосклона в белую пустыню Невада, как подо мной показался город Рино. Я слегка накренил «Вэйко» и направил его прямо на восток. Услышав свист ветра между стойками шасси, я усмехнулся про себя. Старик действительно сойдет с ума, когда увидит биплан, но у него не будет повода для недовольства. Этот самолет ничего не стоил ему, так как я выиграл его в кости.

Я отжал ручку управления, и биплан снизился до высоты тысяча пятьсот футов. Теперь я находился над дорогой 32, и пустыня по обе стороны дороги представляла собой сплошное пятно песка. Я направил нос биплана на горизонт и выглянул через борт. Это находилось примерно в восьми милях впереди, похожее на сидящую в пустыне мерзкую жабу, — фабрика «КОРД ЭКСПЛОУЗИВЗ».[153]

Я снова отжал ручку управления и через некоторое время пролетел над фабрикой. Теперь биплан находился на высоте около ста футов. Начиная выполнять бочку Иммельмана, я оглянулся.

Из окон фабрики за мной уже наблюдали смуглые мексиканские и индейские девушки в ярких цветных платьях и мужчины в выцветших голубых рабочих комбинезонах. Я почти рассмотрел белки их испуганных глаз, следивших за мной, и снова усмехнулся. Их жизнь достаточно уныла, пусть подрожат от страха.

Я выровнял самолет и поднялся до двух с половиной тысяч футов, затем рванул ручку управления и спикировал прямо на залитую гудроном крышу.

Шум мощного двигателя фирмы «Пратт энд Уитни» усилился и оглушил меня, а ветер резко хлестнул по лицу. Я прищурился и прижал губы к зубам, чувствуя, как кровь пульсирует в венах, а сердце прыгает. Все нутро ощутило прилив жизненных сил.

Сила, сила, сила! Подо мной находился мир, похожий на игрушку. Я буквально вцепился в ручку управления. Рядом со мной не было никого — даже моего отца, — кто мог бы сказать мне «нет»!

Черная крыша фабрики на фоне белого песка выглядела как девушка на белых простынях, темное пятно лобка приглашало в сумрак ночи. У меня перехватило дыхание. Мама. Я не хотел возвращаться, я хотел домой.

Щелчок! Лопнула одна из тонких проволок стойки шасси. Я закрыл глаза и облизнул губы. Язык ощутил соленый привкус слез. Теперь можно было разглядеть слабые очертания серого гравия в черном гудроне крыши. Я потянул ручку управления на себя и начал выходить из пике. На высоте восемьсот футов машина выровнялась и начала выполнять широкий разворот для захода на поле позади фабрики. Развернув машину по ветру, я четко посадил ее на три колеса. Внезапно ощутил огромную усталость. Это был долгий перелет из Лос-Анджелеса.

Как только биплан остановился, Невада Смит направился ко мне через поле. Я выключил зажигание, двигатель замер, выплюнув последнюю каплю топлива из легких карбюратора. Я оглядел Неваду.

Он совсем не изменился с тех пор, когда я в пятилетнем возрасте впервые увидел его, идущего к переднему крыльцу нашего дома. Упругая, подвижная, косолапая походка, как будто он никогда не слезал с лошади, мелкие белые морщины в уголках глаз. Это было шестнадцать лет назад. В 1909 году.

Я играл около крыльца, а отец, расположившись в кресле-качалке рядом с дверью, читал еженедельник, издающийся в Рино. Было около восьми утра, и солнце уже светило высоко в небе. Я услышал цокот копыт и, обогнув крыльцо, вышел посмотреть.

Незнакомый мужчина спрыгнул с лошади, в его походке чувствовались обманчивая медлительность и изящество. Он накинул поводья на столб и направился к дому. В шаге от ступенек остановился.

Отец положил газету и поднялся. Он был крупным мужчиной, ростом шесть футов два дюйма, тучный, с красным лицом, опаленным солнцем. Взгляд его уперся в землю.

Незнакомец оглядел его.

— Джонас Корд?

Отец утвердительно кивнул.

Мужчина сдвинул на затылок широкополую ковбойскую шляпу, обнажив волосы цвета воронова крыла.

— Я слышал, что вы вроде бы ищете помощника?

Отец, ни по какому поводу не отвечавший ни «да» ни «нет», спросил:

— Что ты умеешь делать?

Незнакомец бесстрастно улыбнулся, быстрым взглядом окинул дом и пустыню позади него, а затем снова посмотрел на отца.

— Я могу пасти стадо, но у вас нет коров. Я могу починить ограду, но у вас ее нет.

Отец немного помолчал.

— Ты хорошо умеешь обращаться с этой штукой? — спросил он.

В этот момент я заметил у мужчины на бедре револьвер. Рукоятка была черная и потертая, а курок и металлические части поблескивали смазкой.

— Как видите, я до сих пор живой, — ответил он.

— Как тебя зовут?

— Невада.

— Невада, а дальше?

Ответ последовал без колебаний.

— Смит. Невада Смит.

Отец снова замолчал. На этот раз мужчина не стал дожидаться, пока с ним заговорят.

— Это ваш малыш? — показал он на меня. Отец кивнул.

— А где его мать?

Посмотрев на мужчину, отец взял меня на руки. Я с удобством устроился у него на руках. Голос отца прозвучал бесстрастно.

— Она умерла несколько месяцев назад.

Пристально посмотрев на нас, мужчина ответил:

— Да, я слышал об этом.

Отец, в свою очередь, внимательно посмотрел на него. Вдруг я почувствовал, как напряглись мускулы его рук, и не успел я перевести дыхание, как очутился в воздухе и перелетел через перила.

Мужчина поймал меня на одну руку, опустился на колено, смягчив мое падение, и прижал к себе. Из меня почти вылетел дух, но прежде чем я заплакал, отец снова заговорил с легкой усмешкой.

— Научи его скакать на лошади, — сказал он. Затем поднял свою газету и, не оглядываясь, ушел в дом.

Все еще держа меня на руке, человек, которого звали Невада, поднялся. Я посмотрел вниз. Револьвер в другой его руке был похож на живую черную змею, нацелившуюся на моего отца. Потом револьвер исчез в кобуре. Я взглянул на Неваду.

На его лице появилась теплая, нежная улыбка. Он осторожно опустил меня на землю.

— Ну, малыш, — сказал он. — Ты слышал, что сказал папа? Пошли.

Я посмотрел на дом, но отец уже скрылся внутри. Тогда я еще не знал, что это был последний раз, когда отец держал меня на руках. С этого момента все было так, как будто я был сыном Невады.

Когда Невада подошел, я как раз вылезал из кабины. Он взглянул на меня:

— Хорошенькое дело.

Я спрыгнул на землю рядом с ним и посмотрел на него сверху вниз. Я никогда не делал этого, хотя мой рост, как и рост моего отца, был шесть футов два дюйма, а рост Невады пять футов девять дюймов.

— Хорошенькое, — согласился я.

Невада приподнялся и заглянул в кабину.

— Приличная штука, — сказал он, — как она тебе досталась?

— Я выиграл ее в кости, — улыбнулся я.

Невада вопросительно посмотрел на меня.

— Не волнуйся, — поспешно добавился. — Я позволил ему отыграть пять сотен.

Невада удовлетворенно кивнул. Это был один из его принципов, который он мну внушил. Никогда не выходи из-за стола, после того, как выиграл лошадь, пока не позволишь ее хозяину отыграть денег хотя бы на одну завтрашнюю ставку. Это не намного уменьшит твой выигрыш, зато простофиля уйдет с таким чувством, что тоже кое-что приобрел.

Я залез в кабину и достал колодки. Одну из них бросил Неваде, обошел биплан и установил колодку под колесо. Невада сделал то же самое с другой стороны.

— Твоему, папочке это не понравится. Ты сорвал сегодня работу.

Я выпрямился и, обойдя стойку, подошел к Неваде.

— Я не предполагал, что произведу такой эффект. Как ему удалось узнать так быстро?

Губы Невады сложились в знакомую грустную улыбку.

— Ты отвез девушку в больницу, а они послали за ее родственниками. Она им все рассказала перед смертью.

— Сколько они хотят?

— Двадцать тысяч.

— Ты можешь купить их и за пять.

Он не ответил и вместо этого посмотрел на мои ноги.

— Надень ботинки и пойдем, — сказал он. — Отец ждет тебя.

Он двинулся через поле, а я посмотрел на свои ноги. Босые подошвы ощущали приятное тепло земли. На минутку я погрузил их в песок, затем вернулся к кабине и достал мексиканские сандалеты. Сунув в них ноги, я отправился через поле вслед за Невадой.

Я ненавидел ботинки. Они не позволяют дышать.

2

Переходя поле по направлению к фабрике, я взбивал сандалетами фонтанчики песка. Нос ощутил слабый больничный запах серы, которая использовалась для производства пороха. Этот же запах был в больнице в ту ночь, когда я привез ее туда. И совсем другой запах был в ту ночь, когда мы зачали ребенка.

То была холодная и ясная ночь. Запах океана и прибоя проникал в маленький коттедж через открытое окно. Я находился в Малибу, и в комнате не было ничего, кроме запаха океана, и запаха девушки, и ощущения ее присутствия.

Мы вошли в спальню и начали раздеваться, ощущая непреодолимое желание. Она была быстрей меня и уже лежала в постели, наблюдая за тем, как я доставал из ящика презервативы.

Ее голос шептал в ночи:

— Нет, Джони. Не надо сегодня.

Я посмотрел на нее. Яркая тихоокеанская луна светила в окно, и только ее лицо находилось в тени. От ее слов меня бросило в дрожь.

Она, должно быть, почувствовала это, приблизилась ко мне и поцеловала.

— Я ненавижу эти чертовы штуки, Джони. Я хочу чувствовать тебя в себе.

Я засомневался. Она потянула меня на себя и прошептала в ухо:

— Ничего не случится, Джони. Я буду осторожна.

Сдерживаться больше не было сил. Ее шепот превратился во внезапный крик боли. У меня не хватало дыхания, а она кричала мне в ухо:

— Я люблю тебя, Джони. Я люблю тебя, Джони.

Она любила меня. Она любила меня так сильно, что спустя пять недель заявила, что мы должны пожениться. Мы сидели на переднем сидении моей машины, возвращаясь домой с футбольного матча.

Я посмотрел на нее.

— Зачем?

Она подняла глаза. В них не было испуга, она была слишком уверена в себе. Голос был почти дерзким.

— Обычная причина. По каким же еще другим причинам женятся парень и девушка?

Мой голос стал жестче. Я знал, что надо предпринять.

— Иногда это происходит потому, что они хотят пожениться.

— Ну, я хочу выйти замуж, — она придвинулась ко мне.

Я отстранил ее.

— А я нет.

Тогда она заплакала.

— Но ты же говорил, что любишь меня.

Я не смотрел на нее.

— Мужчина много чего говорит, когда кончает.

Отъехав на обочину, я остановил машину и повернулся к ней.

— Мне казалось, ты говорила, что будешь осторожной.

Она утирала слезы маленьким, бесполезным носовым платком.

— Я люблю тебя, Джони. Я хотела от тебя ребенка.

После того, как она сказала мне это, я почувствовал себя лучше. Случилась лишь одна из тех неприятностей, которые доставляло имя Джонас Корд-младший. Слишком много девушек и их матерей считали, что это имя означает деньги. Большие деньги. Со времен войны, когда мой отец основал пороховую империю.

Я посмотрел на нее.

— Это очень просто. Хочешь иметь ребенка — имей.

Настроение ее мгновенно изменилось, она снова придвинулась ко мне.

— Это... это значит, что мы поженимся?

Слабый отблеск торжества в ее глазах сразу исчез, когда я отрицательно покачал головой.

— Это значит, что ты можешь иметь ребенка, если хочешь.

Она снова отодвинулась. Внезапно ее лицо приняло печальное и холодное выражение, в голосе прозвучала невозмутимость и практичность:

— Нет, так я не хочу. Не хочу иметь ребенка, не имея на пальце обручального кольца. Я освобожусь от него.

Я ухмыльнулся и протянул ей сигарету.

— Ну а теперь говори по делу, девочка.

Взяв сигарету, она прикурила от моей зажигалки.

— Но это будет дорого стоить.

— Сколько?

Глубоко затянувшись, она проговорила:

— В мексиканском районе есть доктор, девушки хорошо отзывались о нем, — она вопросительно взглянула на меня. — Как насчет двух сотен?

— Хорошо, ты получишь их, — быстро согласился я. Цена меня вполне устраивала, так как последняя подружка стоила мне три с половиной сотни. Я выкинул сигарету в окно, завел мотор, вывел машину на трассу и направился в сторону Малибу.

— Эй, куда мы едем?

— В пляжный домик, — ответил я. — Мы должны извлечь как можно больше пользы из этой ситуации.

Она расхохоталась, прижалась ко мне и заглянула в лицо.

— Интересно, что сказала бы мама, узнай она, на что я пошла, чтобы заполучить тебя. Она советовала мне испробовать все уловки.

— И ты их испробовала, — рассмеялся я.

Она покачала головой.

— Бедная мама. Она уже все приготовила к помолвке.

Бедная мама. Если бы эта старая сука держала свой рот на замке, то ее дочь, возможно, была бы жива и по сей день.

Затем была эта ночь. Около половины первого зазвонил телефон. Я уже почти заснул и поэтому выругался, протягивая руку к трубке.

Ее голос переходил в панический шепот:

— Джони, я истекаю кровью.

Сон мгновенно слетел с меня.

— В чем дело?

— Я поехала в мексиканский район сегодня после полудня, и что-то не так, у меня не останавливается кровь и я боюсь.

Я сел на кровать.

— Где ты?

— В полдень я сняла комнату в отеле «Вествуд», комната девятьсот один.

— Ложись в постель, я сейчас буду.

— Пожалуйста, поторопись, Джони. Пожалуйста.

Отель «Вествуд» располагался на окраине Лос-Анджелеса. Никто даже не успел моргнуть, как я, не назвав себя, пронесся мимо конторки портье к лифту. Остановился у номера 901 и толкнул дверь. Она не была заперта, и я вошел в номер.

В своей жизни я никогда не видел так много крови. Кровь была повсюду: на дешевом коврике на полу, в кресле, в котором она сидела, когда звонила мне, на белых простынях.

Она лежала на кровати, и лицо ее было такого же белого цвета, как и подушка под головой. При моем приближении глаза ее приоткрылись. Губы шевелились, но из них не вырвалось ни звука.

Я присел рядом.

— Не пытайся говорить, девочка. Я пошлю за доктором. Все будет хорошо.

Она закрыла глаза, а я направился к телефону. Однако в звонке доктору не было никакого смысла. Мой отец явно не обрадовался бы, если из-за меня наша фамилия снова попала бы на страницы газет. Я позвонил адвокату Макаллистеру, который вел дела компании в Калифорнии.

Дворецкий позвал его к телефону. Я постарался говорить спокойно:

— Мне срочно нужен доктор и карета скорой помощи.

Менее чем через секунду я понял, почему мой отец пользуется услугами Макаллистера. Он не стал тратить время на бесполезные вопросы, а только поинтересовался: где, когда и кто. И никаких почему. Его голос прозвучал отчетливо:

— Доктор и скорая помощь будут там через десять минут. А тебе я советую сейчас уйти. Больше ты уже ничего сделать не сможешь.

Я поблагодарил его, опустил трубку и взглянул на кровать. Глаза ее были закрыты, и казалось, что она спит. Когда я направился к двери, она открыла глаза.

— Не уходи, Джони. Я боюсь.

Я вернулся к кровати, сел рядом с ней и взял ее руку. При этом глаза ее снова закрылись. Скорая помощь прибыла через десять минут, и она не отпускала мою руку, пока мы не приехали в больницу.

3

Когда я вошел в здание фабрики, шум и запах сомкнулись вокруг меня, словно кокон. Работа моментально прекратилась, и послышались приглушенные голоса: «Сынок».

Сынок. Так они меня называли. Они говорили обо мне с теплотой и гордостью, как их предки о детях своих господ. Это рождало в них чувство солидарности и родства, помогавшее примириться с той скудной и однообразной жизнью, которой они вынуждены были жить.

Я миновал смешивающие чаны, прессы, формы и подошел к задней лестнице, ведущей в контору. Поднимаясь по ступенькам, я оглянулся. Мне улыбались сотни лиц. Я помахал рукой и улыбнулся в ответ точно так, как я всегда делал это с тех пор, когда впервые поднялся ребенком по этим ступеням.

Дверь наверху лестницы закрылась за мной, и шум моментально исчез. Пройдя небольшим коридором, я попал в приемную конторы.

Денби сидел за своим столом и, как всегда, что-то возбужденно писал. Девушка напротив него, казалось, выколачивала дьявола из пишушей машинки. Два других человека — мужчина и женщина — расположились на диване для посетителей.

Женщина была одета в черное и теребила в руках маленький белый носовой платок. Я вошел, и она посмотрела на меня. Мне не надо было объяснять, кто она. Та девушка была похожа на свою мать. Когда наши взгляды встретились, она отвернулась.

Денби поспешно поднялся.

— Ваш отец ждет.

Я промолчал. Денби открыл дверь, и я вошел в кабинет, огляделся. Невада стоял, опершись на книжный шкаф, расположенный у левой стены. Глаза его были полуприкрыты, но в них чувствовалась настороженность, так свойственная ему. Макаллистер находился в кресле напротив отца. Голова его была повернута в мою сторону. Отец же сидел за огромным, старым дубовым столом и свирепо смотрел на меня. В остальном кабинет был точно такой, каким я его помнил.

Темные дубовые панели, громоздкие кожаные кресла, зеленые бархатные портьеры, а на стене позади стола — портреты отца и президента Вильсона. Рядом с креслом отца стоял специальный столик с тремя телефонами, а правее — другой столик, на котором неизменно находились графин с водой, бутылка пшеничного виски и два стакана. Сейчас бутылка была пуста почти на две трети. Отец ежедневно выпивал бутылку, и такое количество виски оставалось обычно часам к трем. Я посмотрел на часы. Было десять минут четвертого.

Я пересек кабинет и остановился перед ним. Наклонив голову, встретился с его свирепым взглядом.

— Здравствуй, отец.

Его красное лицо буквально побагровело, жилы на шее выпятились от крика:

— И это все, что ты хочешь сказать после того, как сорвал рабочий день и перепугал всех своим идиотским пилотажем?!

— Ваше послание вынудило меня спешить. Я прибыл так быстро, как смог, сэр.

Но его уже нельзя было остановить, он вошел в раж. Темперамент отца был таков, что он мог взрываться совершенно неожиданно.

— Какого дьявола ты не ушел из отеля, как советовал тебе Макаллистер? Зачем ты поехал в больницу? Знаешь, что ты натворил? В этом деле об аборте тебя могут обвинить как соучастника.

Я рассердился, темперамент у меня, пожалуй, еще почище отцовского.

— А что мне надо было делать? Девушка истекала кровью, была при смерти и боялась. Мог ли я так запросто уйти и оставить ее умирать в одиночестве?

— Да. Если бы у тебя было хоть чуточку мозгов, то именно так ты бы и поступил. Девчонка все равно умерла, и твое присутствие ничего не меняло. А теперь эти чертовы ублюдки за дверью хотят получить двадцать тысяч, иначе они заявят в полицию. Ты думаешь, я могу платить двадцать тысяч за каждую шлюху, которую ты трахнул? В этом году ты уже третий раз влипаешь в историю с девками.

Тот факт, что девушка умерла, не имел для него никакого значения. Только двадцать тысяч. И вдруг я понял, что дело не только в деньгах. Все было гораздо глубже.

Горечь так и сквозила в его голосе. Я посмотрел на него другими глазами. Отец состарился, и эта мысль терзала его. Ему хотелось, чтобы Рина была с ним. Больше года прошло со дня свадьбы, но между ними так ничего и не произошло.

Я повернулся и молча подошел к двери. Вслед раздался резкий крик отца:

— И куда ты думаешь направиться?

Обернувшись, я посмотрел на него.

— Назад в Лос-Анджелес. Ты можешь принять решение и без меня. Мне все равно, собираешься ты платить или нет. У меня свидание.

Он выбежал за мной из-за стола.

— Для чего?! — заорал он. — Чтобы трахнуть еще одну девку?

Я стоял прямо напротив него. Все это мне уже порядком надоело.

— Прекрати ныть, старик. Ты должен радоваться, что хоть у кого-то в нашей семье есть кое-что в штанах. Иначе Рина может подумать, что из нас никто не может...

Его лицо исказилось от гнева, он вкскинул обе руки, как будто собирался ударить меня. Губы судорожно сомкнулись, вены на лбу превратились в красные рубцы. Внезапно, словно щелкнул выключатель, с его лица исчезло всякое выражение. Он зашатался и стал падать на меня.

Инстинктивно я подхватил его. На секунду его взгляд, устремленный на меня, просветлел, губы прошептали:

— Джонас — мой сын.

Затем глаза его закрылись, тело обмякло и соскользнуло на пол. Я опустил взгляд. Прежде, чем Невада перевернул отца на спину и торопливо расстегнул рубашку, я уже знал, что он мертв.

Невада стоял на коленях возле тела, Макаллистер звонил доктору, я откупоривал бутылку «Джек Дэниелз». В этот момент в кабинет вошел Денби.

Он попятился к двери, бумаги в его руках задрожали.

— Боже мой, малыш, — проговорил он надтреснуто и, оторвав глаза от пола, посмотрел на меня. — А кто теперь подпишет контракты с Германией?

Я взглянул на Макаллистера. Он незаметно кивнул.

— Я подпишу.

На полу Невада закрывал отцу глаза. Я отставил в сторону нераспечатанную бутылку виски и повернулся к Денби:

— И прекратите называть меня малышом.

4

К моменту прихода доктора мы уложили отца на диван и накрыли одеялом. Доктор был худым лысым мужчиной и носил очки с толстыми стеклами. Он приподнял одеяло, посмотрел на село, опустил одеяло и сказал:

— Да, он мертв.

Я молча раскачивался в отцовском кресле. Макаллистер задал вопрос:

— От чего?

Доктор подошел к столу.

— Эмболия головногомозга. Удар. Кровоизлияние в мозг. — Он посмотрел на меня. — Благодарите Бога, что все произошло так быстро. Он не страдал.

Действительно, все произошло очень быстро. Минуту назад он был жив, а теперь его нет, и он бессилен даже отогнать назойливую муху, ползающую по краю одеяла, под которым скрыто его лицо. Я молчал.

Доктор тяжело опустился в кресло напротив меня, достал ручку и лист бумаги. Я смог прочитать заголовок: «Свидетельство о смерти». Послышался скрип ручки. Через минуту он поднял голову:

— В графе «причина смерти» указать эмболию или необходимо вскрытие?

Я покачал головой.

— Указывайте эмболию. Вскрытие ничего не изменит.

Доктор вновь принялся писать. Вскоре он закончил и подвинул свидетельство ко мне.

— Проверьте, все ли правильно.

Я прочел. Все было абсолютно верно. Совсем не плохо для доктора, который до сегодняшнего дня не видел никого из нас. Однако, кто в Неваде не знал о Кордах. Возраст — 67 лет. Наследники: жена — Рина Марлоу-Корд; сын — Джонас Корд-младший. Я вернул свидетельство доктору.

— Все верно.

Он взял свидетельство и поднялся.

— Я зарегистрирую его, и секретарша пришлет вам копию.

Он стоял в нерешительности, определяя для себя, должен ли он как-то выразить мне сочувствие. Очевидно, он решил этот вопрос отрицательно, так как молча покинул кабинет.

Снова вошел Денби.

— Как быть с людьми, ожидающими за дверью. Отправить их?

Я покачал головой. Ведь они придут снова.

— Пригласи их войти.

Появились отец и мать девушки. На их лицах было странное сочетание печали и сочувствия.

— Очень жаль, — сказал отец, взглянув на меня, — что мы не смогли встретиться при более благоприятных обстоятельствах, мистер Корд.

У него было честное лицо. Я поверил, что он действительно говорит искренне.

— Мне тоже, — ответил я.

Его жена моментально начала всхлипывать.

— Это ужасно, ужасно, — вскрикивала она, смотря на накрытое тело отца на диване.

Я посмотрел на нее. Дочь была похожа на мать, но сходство было чисто внешнее. Девушка была невинна и честна, а мать — алчная хищница.

— О чем вы плачете, — спросил я. — Вы ведь не знали его до сегодняшнего дня, да и сегодня пришли только за тем, чтобы потребовать денег.

Она была шокирована, голос ее сорвался на визг:

— Как вы можетет говорить такие вещи?! Ваш отец лежит мертвый, и это из-за того, что вы сделали с моей дочерью.

Я поднялся. Терпеть не могу притворство.

— После того, что я сделал с вашей дочерью?! — заорал я. — Я не сделал ничего такого, чего ваша дочь не хотела бы от меня. Да если бы вы не уговаривали ее захомутать меня, то она была бы жива. Так ведь нет, вы убеждали ее заполучить Джонаса Корда-младшего любой ценой. Она рассказывала мне, что вы уже наметили свадьбу.

Муж повернулся к жене, его голос дрожал:

— Ты хочешь сказать, что знала о ее беременности?

Она испуганно посмотрела на него.

— Нет, Генри, нет. Я не знала. Я только сказала, что неплохо было бы ей выйти за него замуж. Вот и все.

Губы его сжались, и через секунду я подумал, что он ударит ее. Но он не сделал этого, а снова повернулся ко мне.

— Извините, мистер Корд. Мы больше не будем вас беспокоить.

Он гердо двинулся к двери, жена поспешила за ним.

— Но, Генри! — рыдала она. — Генри!

— Заткнись, — ен рывком распахнул дверь и почти вытолкал ее из кабинета. — Неужели не наговорилась?

Дверь за ними закрылась, и я повернулся к Макаллистеру.

— Я еще не совсем чист, не так ли?

Он покачал головой. Подумав немного, я сказал:

— Лучше пойти к нему завтра домой или на работу и окончательно все уладить. Мне он показался честным человеком.

— И, как вы думаете, поступит честный человек? — улыбнулся Макаллистер.

— Я научился от отца одной вещи, — невольно я взглянул на диван. — Он любил говорить, что у каждого человека есть цена. Для одних это деньги, для других женщины, для третьих — слава. Однако не следует покупать честного человека, так как его согласия можно добиться даром.

— Ваш отец был практичным человеком, — сказал Макаллистер.

Я уставился на адвоката.

— Мой отец был эгоистичный, жадный сукин сын, который хотел заграбастать весь мир. Надеюсь, что смогу достойно заменить его.

Макаллистер задумчиво потер подбородок.

— У вас это получится.

Я подошел к дивану.

— Я не хочу, чтобы он всегда присутствовал здесь и помогал мне.

Макаллистер промолчал. Я посмотрел на Неваду. Все это время он стоял молча, прислонившись к стене. Глаза его сверкнули из-под опущенных ресниц. Он достал из кармана стопку папиросной бумаги и начал сворачивать сигарету. Я вновь обернулся к Макаллистеру.

— Мне понадобится серьезная помощь, — сказал я. — В глазах Макаллистера промелькнул интерес, но он продолжал молчать. — Мне понадобится советник, консультант и адвокат, — продолжал я. — Возьметесь?

— Не знаю, Джонас, смогу ли я найти время, — медленно проговорил он. — У меня довольно доходная практика.

— И какой она приносит доход?

— Я зарабатываю около шестидесяти тысяч в год.

— Вдохновят ли вас на переезд в Неваду сто тысяч?

— Если будет подписан контракт, — быстро ответил он.

Я вынул из кармана пачку сигарет и предложил ему. Мы взяли по сигарете и прикурили от зажженной мною спички.

— Договорились, — сказал я.

Макаллистер посмотрел на меня с усмешкой.

— Вы думаете, что будете в состоянии платить мне такие деньги?

— Я не знал этого, пока вы не дали согласие. Теперь я уверен.

Улыбка пробежала по его лицу и исчезла. Теперь он был в деле.

— Прежде всего мы должны созвать совет директоров, где вас официально следует избрать президентом компании. Не могут ли возникнуть какие-либо сложности в этом плане?

— Не думаю, — покачал я головой. — Отец не верил в долевое участие. Он был держателем девяноста процентов акций, а по завещанию после его смерти этот пакет переходит ко мне.

— У вас есть копия завещания?

— Нет, — ответил я, — но она должна быть у Денби. Он записывал все, что когда-либо делал отец.

Я нажал кнопку звонка, и в кабинете появился Денби.

— Принеси мне копию отцовского завещания, — приказал я.

Через минуту копия лежала на столе. Заверенная адвокатом. Я подвинул завещание Макаллистеру, и он быстро просмотрел его.

— Все в порядке, — сказал он, — пакет акций ваш. Хорошо бы нам сразу утвердить завещание.

Я вопросительно посмотрел на Денби. Обычно он не дожидался вопроса.

— Оно хранится у судьи Хаскелла в Рино.

— Позвени и скажи, чтобы он немедленно занялся этим. — Денби пошел к двери, но я остановил его. — После того, как закончишь с судьей, обзвони директоров и сообщи, что я собираю специальное заседание совета завтра во время завтрака. У меня дома. — Денби вышел, и я снова обернулся к Макаллистеру. — Что я еще должен сделать, Мак?

— Ничего срочного, — адвокат медленно покачал головой. — Разве что германский контракт. Я мало знаком с ним, но слышал от вашего отца, что он предоставляет блестящие возможности. Это связано с выпуском нового вида продукции. Мне кажется, что он называл эту продукцию «пластмассы».

Я затушил сигарету в пепельнице.

— Возьмите у Денби материалы по этому контракту, просмотрите их вечером, а завтра утром до совещания представьте мне полный анализ. Я буду на ногах в пять утра.

На лице Макаллистера появилось странное выражение. Несколько секунд я соображал, что оно означает, и наконец понял. Уважение.

— Я буду у вас в пять, Джонас.

Он встал и направился к двери, но не успел дойти до нее, как я вновь окликнул его:

— Пока вы еще здесь, Мак, возьмите у Денби список остальных держателей акций компании. Я думаю, что перед собранием следует ознакомиться хотя бы с их именами.

Макаллистер посмотрел на меня с еще большим уважением.

— Хорошо, Дженас, — сказал он, выходя из кабинета.

Я повернулся к Неваде:

— Ну, что ты об этом думаешь?

Невада помолчал какое-то время, затем сплюнул кусок папиросной бумаги, прилипший к губе.

— Я думаю, что твоему старику сейчас хорошо отдыхается.

Это вернуло меня к действительности, ведь я почти забыл об отце. Я встал, обогнул стол, подошел к дивану и, приподняв одеяло, посмотрел на него. Глаза его были закрыты, рот исказила гримаса, на правом виске расплылось бледно-синее пятно. Я подумал, что это и есть кровоизлияние в мозг. Где-то в глубине души мне хотелось заплакать, но слез не было. Он запретил мне плакать очень давно — в тот день, когда бросил с крыльца Неваде.

Сзади отворилась дверь. Я опустил одеяло и обернулся. В дверях стоял Денби.

— Вас хочет видеть Джейк Платт, сэр.

Джейк был директором фабрики и полностью отвечал за ее работу. Кроме того, он был в курсе всех слухов, а они к этому времени наверняка уже облетели фабрику.

— Пусть войдет.

Не успел я закончить фразу, как Джейк появился в дверях позади Денби. Это был высокий, тучный мужчина с тяжелой поступью, Вскинув в отчаянии руки, он вошел в кабинет.

— Я только что услышал эту печальную весть.

Подойдя к дивану, он посмотрел на тело. На лице его появилось выражение, какое обычно бывает у ирландцев на поминках.

— Это действительно большая потеря. Ваш отец был великим человеком. — Он скорбно покачал головой. — Великим.

Я вернулся за стол.

«А ты великий артист, Джейк», — подумал я и вслух добавил:

— Спасибо, Джейк.

— Я хочу, чтобы вы знали, что если что-то потребуется от меня, достаточно одного вашего слова, и...

— Спасибо, Джейк, — повторил я. — Приятно сознавать, что у меня есть верный человек.

При этих словах Джейк преобразился, голос его стал доверительным.

— Разговоры по фабрике пошли... Может, я должен что-то сказать рабочим? Вы же знаете этих мексиканцев и индейцев. Они слишком чувствительны и нервны, следует их немного успокоить.

Возможно, он был прав.

— Это хорошая мысль, Джейк. Но мне кажется, будет лучше, если я сам поговорю с ними.

Понравилось это Джейку или нет, но он был вынужден согласиться со мной. Такова была его манера — никаких возражений хозяину.

— Действительно, Джонас, — произнес он, скрывая разочарование. — Если только вы себя нормально чувствуете.

— Абсолютно нормально, — ответил я, направляясь к двери.

— А что делать с ним? — прозвучал мне вслед голос Невады.

Повернувшись, я перехватил его взгляд, устремленный на диван.

— Позвони в похоронное бюро, пусть они обо всем позаботятся. Скажи, что нам нужен самый лучший в стране гроб. — Невада кивнул. — И подожди меня на улице в машине. Мы скоро поедем домой.

Не дожидаясь ответа, я вышел из кабинета и прошел через коридор на лестницу, ведущую в цех. Джейк не отставал от меня ни на шаг.

Глаза всех присутствующих устремились на меня, как только я появился на маленькой площадке наверху лестницы. Джейк поднял руки, и шум в цехе начал затихать. Я подождал, пока остановились все машины. В этом было что-то мистическое. Впервые на фабрике воцарилась тишина. Я начал говорить, и голос мой жутким эхом раскатывался по цеху.

— Мой отец умер, — сказал я по-испански. Я не очень хорошо говорил по-испански, но это был их родной язык, и мне следовало говорить на нем. — Но я, его сын, здесь и надеюсь достойно продолжить его дело. Конечно, очень печально, что отца нет с нами и он не может лично выразить всем благодарность за хорошую работу на благо компании. Но вы должны знать, что перед кончиной он распорядился повысить заработную плату каждому, кто работет на фабрике, на пять процентов. — Джейк неистово вцепился в мою руку, но я вырвался и продолжил: — Мое самое сокровенное желание — пользоваться той доброй поддержкой, которую вы оказывали моему отцу. Надеюсь, что вы будете терпеливы ко мне, так как мне еще многому предстоит учиться. Большое спасибо всем, да хранит вас Господь.

Я спустился вниз, сопровождаемый Джейком. Рабочие расступились, и я двинулся в образовавшийся проход. Большинство из них стояли молча, кто-то сочувственно дотронулся до меня, дважды я заметил плачущих. Хоть кто-то всплакнул о нем. Пусть даже это были люди, которые не знали его.

Я вышел на улицу и зажмурился. Солнце все еще стояло высоко в небе. Я уже почти забыл, как все здесь выглядит, так как очень давно не был дома.

Большой автомобиль марки «Пиэс-Эрроу» стоял напротив дверей фабрики, за рулем сидел Невада. Я направился к автомобилю, но Джейк схватил меня за руку. Я обернулся.

— Ну зачем вы сделали это, Джонас, — почти проскулил он. — Ведь вы не знаете этих ублюдков, а я их знаю. Стоит только дать им палец, как они оттяпают всю руку. Ваш отец всегда слушался меня и платил им мало.

Я холодно посмотрел на него. До некоторых людей некоторые вещи доходят очень медленно.

— Вы слышали, что я сказал там, Джейк?

— Да слышал, я как раз об этом и говорю, я...

— Не думаю, что вы слышали, Джейк, — резко оборвал я его, а затем уже мягче добавил. — Мои первые слова были: «Мой отец умер».

— Да, но...

— Именно это я и сказал. Он умер. А я живой, и я здесь, и вам, Джейк, следует усвоить, что я не буду грабить людей, которые работают на меня. Ну, а кому это не нравится, тот может убираться к чертовой матери.

Теперь до Джейка дошло. Он поспешил к дверце автомобиля и распахнул ее передо мной.

— Да я не имел в виду ничего такого, Джонас, я только...

Бесполезно было объяснять ему, что если больше платишь, то и больше получаешь. Год назад Форд доказал это. После повышения заработной платы рабочим производительность увеличилась в три раза. Я сел в машину и оглянулся на здание фабрики. В глаза бросился черный, липкий гудрон на крыше. Я вспомнил, что видел ее во время своего полета.

— Джейк, — сказал я, — видите эту крышу?

Он обернулся и, уставившись на крышу, неуверенно ответил:

— Да, сэр.

Внезапно я почувствовал громадную усталость, откинулся на подушки сидения и закрыл глаза.

— Выкрасите ее в белый цвет.

5

Все двадцать миль от фабрики до дома я дремал. Иногда я открывал глаза и ловил на себе взгляд Невады, наблюдавшего за мной в зеркало. Затем мои веки, словно налитые свинцом, снова опускались. Я ненавидел отца, ненавидел мать. Если бы у меня были братья или сестры, я и их бы ненавидел. Но нет, у меня больше не было ненависти к отцу. Он был мертв. Нельзя ненавидеть мертвых, можно только помнить о них. У меня не было ненависти и к матери, ведь ее давно уже не было в живых. У меня была мачеха, и я любил ее.

Поэтому тогда я и привез ее домой. Я хотел жениться на ней, но отец сказал, что я слишком молод, что девятнадцать лет это очень мало. Однако сам он не был слишком молод и женился на ней спустя неделю после моего возвращения в колледж.

Я встретил Рину в загородном клубе за две недели до окончания каникул. Она приехала с Востока, откуда-то из Бруклина, штат Массачусетс. Рина не была похожа ни на одну из девушек, с которыми я встречался раньше. Здешние девушки смуглые, с задубевшей от солнца кожей, тяжелой походкой. Они даже на лошадях скакали как мужчины. И только по вечерам, надев вместо джинсов «Левис» юбки, они как-то преображались. А так, даже в бассейнах, в соответствии с тогдашней модой, они выглядели как мальчишки — плоскогрудые, с узкими бедрами.

Но Рина была настоящей девушкой, это сразу бросалось в глаза. Особенно хорошо она выглядела в купальнике, как раз в тот день, когда я впервые увидел ее. Она была достаточно стройной, только плечи, пожалуй, широковаты. Упругие, полные груди — два шара — выпирали из модного, шелкового с джерси, купальника. Нельзя было смотреть на эти груди, не ощущая во рту привкус молока и меда. Они величественно покоились поверх грудной клетки, переходящей в тонкую талию и далее в узкие, но охруглые бедра и ягодицы.

Белые, длинные не по моде волосы завязаны сзади. Высокие брови, широко расставленные глаза, сверкающие ледяной голубизной. Прямой, не слишком тонкий нос, подчеркивающий ее финское происхождение. Пожалуй, единственным недостатком был рот — широкий, правда, не слишком, так как губы были достаточно полные. Твердый, заостренный подбородок.

Она должна была ехать в Швейцарию сдавать экзамены. Рина мало улыбалась, манеры ее были сдержанными. Два дня я не отходил он нее. Голос у нее был мягкий и низкий, говорила она с едва уловимым акцентом.

Это произошло спустя десять дней, в субботу, на танцах в клубе. Именно тогда я понял, как сильно ее желаю. Мы танцевали медленный вальс, голубоватый свет ламп был притушен. Внезапно она сбилась с ритма и улыбнулась своей мягкой улыбкой.

— Ты очень сильный, — сказал она и прижалась ко мне.

Когда мы снова начали танцевать, я все еще ощущал тепло ее бедер. Я уже ничего не мог с собой поделать. Взял ее за руку и повел через танцевальный зал к выходу.

Она молча проследовала за мной до машины. Мы сели в большой «Дьюзенберг» с откидным верхом, я вывел машину на трассу, и мы помчались. Ночной воздух пустыни был теплым. Я наблюдал за ней краешком глаза: голова откинута назад, глаза закрыты.

Я свернул в финиковую рощицу и заглушил мотор. Она сидела в той же позе, откинувшись на сидении. Я нагнулся к ней и поцеловал. Ее губы никак не отреагировали на мой поцелуй, но я сравнил их с родником в пустыне, к которому можно приникнуть, изнывая от жажды. Я дотронулся до ее груди, но она перехватила мою руку и сжала ее.

Подняв голову, я посмотрел на нее. Раскрытые глаза были непроницаемы, я ничего не мог прочесть в них.

— Я хочу тебя, — сказал я.

Выражение ее глаз не изменилось.

— Я знаю, — сказал она тихо.

Я попытался обнять ее, но она уперлась руками мне в грудь.

— Дай мне носовой платок, — сказала она и достала его из нагрудного кармана моей рубашки.

Носовой платок белой бабочкой запорхал в темноте ночи, и затем выпал из ее руки. Она по-прежнему сидела, откинувшись, и молчала, вперив в меня непроницаемый взгляд.

Я нашел ее руку и вновь попытался приблизиться к ней, но она снова удержала меня. Вдруг острая боль пронзила низ позвоночника, я почти пополам согнулся на сидении.

Дрожащими руками я достал сигарету и прикурил. Рина скомкала носовой платок, выкинула его из машины, взяла у меня изо рта сигарету и затянулась.

— Я все рано хочу тебя.

Она вернула мне сигарету и отрицательно покачала головой.

— Почему? — спросил я.

Рина повернула ко мне лицо, бледным пятном выделявшееся в ночной темноте.

— Потому что через два дня я уезжаю домой. Потому что во время краха фондовой биржи в двадцать третьем мой отец потерял все. Потому что я должна найти богатого мужа и не могу рисковать.

Я поглядел не нее и завел мотор. Выведя машину из финиковой рощи на дорогу, я направился к дому. Ехали мы молча, но у меня уже имелись ответы на все ее «нет». Я был богат или, по крайней мере, когда-то буду богатым.

Рина осталась в гостиной, а я прошел в кабинет отца. Он, как обычно, работал за столом. Свет от настольной лампы падал на разложенные бумаги. Когда я вошел в кабинет, он поднял голову.

— Ну что? — спросил он таким тоном, словно я помешал его работе.

Я щелкнул выключателем на стене, и кабинет залился ярким светом.

— Я хочу жениться, — сказал я.

Он бросил на меня отсутствующий взгляд, нобыстро пришел в себя.

— Ты сошел с ума, — спокойно проговорил он и снова погрузился в свои бумаги. — Иди спать и не беспокой меня.

Я остался стоять на месте.

— Я собираюсь жениться, папа.

Впервые со времени моего детства я назвал его папой.

Он медленно поднялся из-за стола.

— Нет, ты слишком молод.

Это было все, что он сказал. Ему не пришло в голову поинтересоваться: кто, что, почему? Отнюдь нет. Только: «Ты слишком молод».

— Хорошо, отец, — проговорил я, повернувшись уходить. — Но помни, что я тебя предупредил.

— Подожди, — остановил он меня у самой двери, — где она?

— Ждет в гостиной.

Он проницательно посмотрел на меня.

— И когда ты это решил?

— Сегодня вечером, только что.

— Я думаю, что она одна из тех глупых молоденьких девиц, которые ошиваются в танцевальном клубе в надежде подцепить какого-нибудь старика.

Я принялся отчаянно защищать ее.

— Нет, она не такая. Между прочим, она даже не знает, о чем я говорю с тобой.

— Ты хочешь сказать, что еще даже не сделал ей предложения?

— Мне ине нужно его делать, — самоуверенно ответил я. — Я и так знаю ее ответ.

Отец покачал, головой.

— Но, может, все-таки следует спросить у нее?

Я вышел из кабинета и вернулся вместе в Риной.

— Рина, — сказал я, — это мой отец. Отец, это Рина Марлоу.

Рина вежливо кивнула. Она держала себя так, словно эта сцена происходила ровно в полдень, а никак не в два часа ночи. Отец внимательно посмотрел на нее. В его взгляде появилось такое любопытство, какого я никогда у него не наблюдал. Он вышел из-за стола и протянул ей руку.

— Здравствуйте, мисс Марлоу, — мягко произнес он.

Я уставился на отца. Он никогда подобным образом не вел себя с моими друзьями.

— Здравствуйте, — ответила Рина, пожимая протянутую руку.

Держа ее за руку, отец проговорил полушутливым тоном:

— Мой сын думает, что хочет жениться на вас, мисс Марлоу. Но я думаю, что он слишком молод. Не так ли?

Рина посмотрела на меня. Ее глаза сверкнули и снова стали непроницаемыми.

Она повернулась к отцу.

— Это все так неожиданно, мистер Корд. Пожалуйста, проводите меня.

Ошеломленный, я молча наблюдал, как отец взял ее под руку и вышел вместе с ней из кабинета. Спустя минуту раздался свирепый рев мотора «Дьюзенберга». Я огляделся в поисках предмета, на котором можно было бы сорвать злость. На столе стояла лампа, и я вдребезги разбил ее об стену.

Две недели спустя, уже будучи в колледже, я получил от отца телеграмму: «Мы с Риной поженились сегодня утром. Находимся в Нью-Йорке в отеле „Уолдорф-Астория“. Завтра уезжаем. Медовый месяц проведем в Европе».

Я схватил телефон и позвонил ему.

— Нет хуже дурака, чем старый дурак! — кричал я через три тысячи миль, разделявших нас. — Неужели ты не понимаешь, что она вышла за тебя только из-за денег?

Отец даже не рассердился, а, наоборот, рассмеялся.

— Глупец. Она хотела иметь мужчину, а не мальчишку. Перед женитьбой она даже настояла на том, чтобы по брачному контракту все имущество принадлежало мужу.

— Неужели, — спросил я, — а кто составлял контракт? Ее адвокат?

— Нет, мой, — снова рассмеялся отец. Голос его внезапно стал твердым, а тон назидательным.

— Возвращайся к своим занятиям, сын, и не лезь в дела, которые тебя не касаются. У нас уже полночь, и я ложусь спать.

Телефон замолчал. Я посмотрел на него и медленно положил трубку. Этой ночью я не мог спать. В моем воображении вставали сцены, изображавшие Рину в неистовых объятиях отца. Несколько раз я просыпался в холодном поту.

Почувствовав, как меня осторожно трясут за плечо, я медленно открыл глаза. Первое, что я увидел, было лицо Невады.

— Просыпайся, Джонас, — сказал он, — мы дома.

Я потер глаза, прогоняя сон. Солнце, уже почти село позади нашего большого дома. Я потряс головой, вылез из машины и посмотрел на дом. Очень странный дом. С тех пор, как отец построил его, я провел в нем не более двух недель. Теперь он был мой, как и все, что принадлежало моему отцу.

Я начал подниматься по ступенькам. Рина подумала обо всем, кроме этого. Мой отец умер, и я собирался сказать ей об этом.

6

Дверь открылась, и я прошел через веранду. Дом был построен в привычном стиле плантаторов-южан, а для управления им отец специально пригласил из Нового Орлеана Ро-бера. Робер содержал дом, строго соблюдая традиции креолов.

Это был громадный человек, на голову выше меня, очень умелый и вежливый. Его отец и дед были дворецкими, и, даже будучи рабами, они привили сыну и внуку гордость за эту профессию. Он был в полном смысле слова рожден для этой работы, и всегда находился там, где был нужен.

Он отступил в сторону, пропуская меня.

— Здравствуйте, масса Корд, — поприветствовал он меня на своем мягком креольском английском.

— Здравствуй, Робер, — ответил я, — пойдем со мной.

Он неслышно проследовал за мной в кабинет отца и с невозмутимым лицом закрыл за собой дверь.

— Слушаю, мистер Корд.

Он впервые назвал меня «мистер», а не «масса». Я посмотрел на него.

— Отец умер, — сказал я.

— Я знаю, — ответил он, — звонил мистер Денби.

— А остальные знают?

Он покачал головой.

— Я сказал мистеру Денби, что миссис Корд нет дома, а слугам я ничего не говорил.

За дверью раздался громкий крик. Продолжая говорить, Робер быстро направился к двери.

Я думал, что вы сами сообщите эту печальную новость, — с этими словами он открыл дверь. За дверью никого не было. Робер быстро вышел, а я последовал за ним. По лестнице, огибающей холл, кто-то в спешке поднимался на второй этаж.

Голос Робера прозвучал тихо, но властно:

— Луиза!

Фигурка застыла. Это была горничная Рины.

— Подойди сюда.

Она нерешительно спустилась вниз. В ее глазах застыл страх.

— Да, мистер Робер? — испуганно пролепетала она.

Я впервые видел, как Робер обращается со слугами. В его движениях была неспешность, но резкий звук пощечины прозвучал, как револьверный выстрел.

— Сколько раз я говорил тебе не подслушивать под дверьми? — в голосе Робера сквозило презрение.

Луиза стояла, обхватив лицо руками, по щекам ее текли слезы.

— Отправляйсяна кухню. Я разберусь с тобой позже.

Не отрывая рук от лица, горничная отправилась в направлении кухни. Робер повернулся ко мне.

— Прошу прощения за нее, мистер Корд, — произнес он глубоким, мягким голосом. — Обычно наши слуги не позволяют себе такого, но с этой довольно трудно справляться.

Я вынул сигарету и не успел поднести ее ко рту, как он зажег спичку и протянул мне. Я глубоко затянулся.

— Все в порядке, Робер. Я не думаю, что она задержится здесь.

Робер погасил спичку, и осторожно доложил ее в пепельницу.

— Да, сэр.

Я задумчиво посмотрел на лестницу. Как ни странно, я колебался.

Сзади раздался голос Робера:

— Миссис Корд у себя в комнате.

Я посмотрел на него. Его лицо представляло собой непроницаемую маску профессионального дворецкого.

— Спасибо, Робер. Я поднимусь и сообщу ей.

— Мистер Корд, — окликнул меня Робер, когда я уже был на лестнице. Я посмотрел на его черное блестящее лицо. — В котором часу прикажете подать обед, сэр?

— Около восьми, — ответил я, подумав.

— Благодарю вас, сэр, — сказал он и отправился на кухню.

Я тихонько постучал в дверь Рины. Ответа не последовало, и я, толкнув дверь, вошел в комнату. Ее голос донесся из ванной.

— Луиза, принеси мне полотенце.

Я вошел в ванную комнату и достал с полки над туалетным столиком большое банное полотенце. Как только она отодвинула стеклянную дверь, я шагнул в ванную.

Ее тело, покрытое сверкающими капельками воды, казалось золотисто-белым. Несколько секунд она удивленно разглядывала меня. В такой ситуации большинство женщин пытаются прикрыть свою наготу. Но Рина не сделала этого. Она спокойно протянула руку за полотенцем, завернулась в него и вышла из ванной.

— Где Луиза? — спросила она, усаживаясь за туалетный столик.

— Внизу, — ответил я.

Другим полотенцем она начала вытирать лицо.

— Твоему отцу это не понравится.

— Он никогда не узнает об этом.

— А почему ты думаешь, что я не скажу?

— Не скажешь, — уверенно ответил я.

В этот момент она почувствовала, что здесь что-то не так. Ее лицо в зеркале сразу стало серьезным.

— Джонас, между тобой и отцом что-то произошло?

Она посмотрела на меня. Взгляд ее все еще был удивленным. Рина протянула мне маленькое полотенце.

— Будь паинькой, Джонас, и вытри мне спину. Я не могу дотянуться. — Она улыбнулась в зеркало. — Вот видишь, мне действительно нужна помощь Луизы.

Взяв полотенце, я приблизился к ней. Большое полотенце соскользнуло с ее плеч. Я вытирал капелькиводы с ее безупречной кожи, вдыхая тепло тела и запах духов. Внезапно я прижался губами к ее шее. Она повернулась и удивленно посмотрела на меня.

— Прекрати, Джонас. Сегодня утром отец говорил, что ты сексуальный маньяк, но тебе вовсе не обязательно подтверждать его слова.

Я заглянул ей в глаза. В них не было испуга, она была слишком уверена в себе. Я слегка улыбнулся.

— Возможно, он прав. Но, может быть, он просто забыл, что значит быть молодым.

Я рывком поднял ее с кресла и прижал к себе. Полотенце соскользнуло еще ниже и теперь едва держалось, прижатое нашими телами. Впившись в ее губы, я дотронулся до ее груди. Грудь была тяжелая и упругая, и я почувствовал, как бешено колотится ее сердце.

Возможно, я ошибался, нов какой-то момент мне показалось, что она страстно прижалась ко мне. Внезапно Рина с возмущением оттолкнула меня. Теперь полотенце уже валялось на полу.

— Ты что, рехнулся? — спросила она, тяжело дыша. — Ты ведь знаешь, что в любую минуту он может войти сюда.

Несколько секунд я стоял совершенно неподвижно, а затем медленно перевел дух.

— Он больше никогда не войдет сюда.

Кровь начала медленно отливать от ее лица.

— Что ты имеешь в виду? — заикаясь, спросила она.

Наши глаза встретились. Впервые мне удалось заглянуть в них. Там был страх, страх перед неизвестным будущим.

— Миссис Корд, — медленно произнес я, — ваш муж умер.

Ее зрачки расширились, и она тихо опустилась в кресло.

Инстинктивно подняла полотенце и снова закуталась в него.

— Я не могу поверить в это, — вымученно пролепетала она.

— Во что ты не можешь поверить, Рина? — резко спросил я. — В то, что он мертв, или в то, что ты совершила ошибку, выйдя замуж за него, а не за меня?

Я не был уверен, слышит ли она мои слова. Глаза ее были сухими, но в них отражалась печаль и сострадание. Никогда не думал, что она способна на это.

— Он мучался? — спросила Рина.

— Нет, — ответил я. — Все произошло очень быстро. Мгновенный удар. Он был громадный, как сама жизнь, и рычал, как лев. И вдруг через минуту его не стало.

Она все еще смотрела на меня.

— Я рада за него, — мягко проговорила Рина. — Мне бы не хотелось, чтобы он страдал.

Она медленно поднялась с кресла. Непроницаемая вуаль вновь окутала ее взгляд.

— Я думаю, тебе лучше уйти сейчас.

Это снова была знакомая Рина, та, которую мне хотелось понять. Сдержанная, недосягаемая, расчетливая.

— Нет, — ответил я, — я еще не закончил.

— Что тут еще надо заканчивать?

Я схватил ее за руки и притянул к себе.

— Мы еще не закончили. Ты и я. Однажды ночью я привез тебя домой, потому что хотел тебя. Но ты предпочла моего отца, так как для тебя это был более быстрый вариант. Мне кажется, я ждал достаточно долго.

Она смотрела на меня уже без страха. Именно подобное поведение она выбрала для защиты.

— Ты не посмеешь.

Вместо ответа я сорвал с нее полотенце. Она попыталась выскочить из комнаты, но я поймал ее за руку и вновь притянул к себе. Другой рукой схватил за волосы и потянул их вниз. Голова ее запрокинулась, а лицо оказалось как раз напротив моего.

— Нет?

— Я закричу, — тяжело прохрипела она, — прибегут слуги.

— Не прибегут, — ухмыльнулся я. — Они подумают, что это крик горя. Робер отослал их в кухню, никто не придет, пока я не позову.

— Подожди, — умоляюще прошептала Рина. — Пожалуйста, подожди. Ради отца.

— Почему я должен ждать? Он-то ведь не ждал.

Я подхватил ее на руки и понес в спальню. Ее руки царапали мне лицо и колотили по груди.

Я бросил ее на кровать, накрытую белым сатиновым покрывалом. Она попыталась перекатиться на другой край кровати, но я схватил ее за плечи и вернул назад. Колотя меня по рукам, Рина пыталась вырваться. Я протиснул колени между ее ног и зло треснул ее по лицу. Удар отбросил голову Рины на подушку, на лице выступили белые полосы от моих пальцев.

На секунду она закрыла глаза, а когда вновь открыла, они затуманились и в них появилось какое-то дикое выражение, которого я никогда не видел. Ее губы прижались к моим, и я почувствовал, как ее тело заерзало подо мной.

— Возьми меня, Джонас, — жарко шептала она. — Сейчас. Я не могу больше ждать. Я так долго ждала этого.

Ее нетерпеливые руки, гладя мое тело, опускались все ниже, и наконец коснулись члена. Рина уткнулась лицом в подушку, движения ее становились все более нетерпеливыми. Я с трудом различал ее горячий шепот:

— Быстрее, Джонас. Быстрее.

Я стал подниматься, но у нее не было сил ждать, пока я разденусь. Она потянула меня вниз и приняла в себя. Мне показалось, что я лежу на кровати с горящими углями. Рина крепко прижала мою голову к себе.

— Сделай мне ребенка, Джонас, — шептала она мне в ухо. — Сделай мне ребенка, как тем трем девчонкам в Лос-Анджелесе. Пусти в меня свою жизнь.

Я заглянул ей в лицо. Ее глаза были ясными и светились каким-то торжеством. Они не отражали страсти, кипящей в теле, извивающимся подо мной. Руками и ногами она крепко обхватила меня. Улыбаясь, она смотрела на меня и шептала:

— Сделай мне ребенка, Джонас. Ведь твой отец никогда бы не сделал этого. Он боялся, что кто-то сможет отнять у тебя этот шанс.

— Что-что?

Я попытался подняться, но не было сил уйти из ее объятий.

— Да, Джонас.

Она улыбалась, и ее тело, казалось, полностью поглотило меня.

— Твой отец даже никогда и не пытался. Поэтому он и заставил меня перед свадьбой подписать этот контракт. Он все делал для своего любимого сына.

Я снова попытался подняться, но ее ноги выделывали какие-то фантастические пируэты, обвивая меня. Она торжествующе рассмеялась.

— Но ведь ты сделал мне ребенка? Правда, Джонас? Об этом будем знать только мы с тобой. Твой ребенок разделит твою судьбу, даже если весь мир будет считать, что это ребенок твоего отца.

Ее тело напряглось подо мной, выжимая из меня последние силы. Обессиленный, я рухнул на кровать рядом с ней.

Возбуждение прошло, и я открыл глаза. Она лежала, уткнувшись в подушку, и плакала. Тихонько встав, я вышел из комнаты.

Всю дорогу до своей комнаты я размышлял над тем, что отец любил меня, действительно любил. Даже если я не замечал этого — он любил меня. Он любил меня, но никогда не показывал этого.

Когда я входил в свою комнату, по моим щекам текли слезы.

7

Мне было десять лет и я галопом скакал через дюны на пегом индийском пони. Казалось, что я в панике убегал от кого-то, но не знал от кого. Я оглянулся.

Отец следовал за мной на большой чалой лошади. Его куртка была расстегнута и развевалась на ветру. Мне была видна тяжелая цепочка от часов, болтавшаяся на его груди. Ветер доносил его жуткий голос:

— Вернись, Джонас. Вернись, черт тебя подери!

Я отвернулся и поскакал еще быстрее. Мой стек немилосердно хлестал по бокам пони, и в местах ударов оставались тонкие красные полосы. Постепенно я стал отрываться от погони.

Внезапно, словно появившись из воздуха, рядом со мной оказался Невада, скачущий на своей большой черной лошади. Он спокойно посмотрел на меня и тихо сказал:

— Вернись, Джонас, ведь тебя зовет отец. Что же ты за сын?

Не отвечая, я продолжал гнать пони. Затем снова оглянулся.

Отец остановил лошадь. Лицо его было очень печальным. Между нами было приличное расстояние, и я только смог услышать:

— Присматривай за ним, Невада. Присматривай, потому что у меня нет времени.

Он развернул лошадь и помчался назад.

Я остановил пони и посмотрел ему вслед. Его силуэт становился все меньше и меньше, и когда он совсем скрылся вдали, на глаза у меня внезапно навернулись слезы. Мне захотелось крикнуть ему вслед:

— Не уходи, отец.

Но слова застряли в горле.

Я сидел на кровати весь в поту. Потряс головой, чтобы прогнать остатки сна. Сквозь открытое окно доносилось ржание лошадей, выходящих из загона во двор.

Я подошел к окну и выглянул. Было пять часов, и солнце отбрасывало длинные утренние тени. Внизу в загоне, прислонившись к изгороди, стояли несколько слуг, наблюдавших, как наездник объезжал норовистого жеребца. Я прищурился, глядя на солнце.

Спустя некоторое время я быстро отошел от окна. Именно такое лекарство мне и требовалось, чтобы освободиться от ощущения пустоты и привкуса горечи. Натянув джинсы и старую голубую рубашку, я вышел из комнаты.

Пройдя по коридору, я встретил у задней лестницы Робера. Он держал в руках поднос со стаканом апельсинового сока и дымящимся кофейником. В его взгляде не было удивления.

— Доброе утро, мистер Джонас.

— Доброе утро, Робер, — ответил я.

— К вам пришел мистер Макаллистер. Я проводил его в кабинет.

Я колебался всего секунду. Загон подождет. Есть более важные дела.

— Спасибо, Робер, — сказал я, поворачивая к парадной лестнице.

— Мистер Джонас, — окликнул меня дворецкий. Я остановился и посмотрел на него. — Если вы собираетесь говорить о делах, мистер Джонас, то я думаю, будет больше пользы, если делать это не на пустой желудок.

Я перевел взгляд с Робера на поднос, кивнул и уселся на верхнюю ступеньку. Робер поставил поднос рядом со мной. Он налил кофе и снял крышку с тостов. Я выпил кофе маленькими глотками. Робер был прав. Ощущение пустоты в желудке исчезло. Я отломил кусочек тоста.

Если Макаллистер и обратил внимание на мой вид, то никак на него не отреагировал. Он сразу приступил к делу.

— Десять процентов акций поделены следующим образом, — сказал он, раскладывая на столе бумаги. — Рина Корд и Невада Смит — по два с половиной процента у каждого, по два процента у судьи Сэмюеля Хаскелла и президента Промышленного банка Питера Коммака. Один процент у Юджина Денби.

Я посмотрел на него.

— Сколько стоит этот остаток пакета?

— В пересчете на доход, или вы имеете ввиду чистую стоимость?

— Оба варианта.

Макаллистер снова заглянул в свои бумаги.

— В пересчете на средний доход за последние пять лет — сорок пять тысяч. А чистая стоимость, возможно, шестьдесят тысяч. — Он зажег сигарету. — Доходы снизились после войны.

— Почему?

— В мирнее время, в отличие от войны, на нашу продукцию нет такого уж спроса, — ответил Макаллистер.

Я тоже закурил. Меня начали одолевать сомнения насчет ста тысяч в год, которые я назначил ему.

— А теперь давайте о том, чего я не знаю.

Макаллистер посмотрел в бумаги, затем на меня.

— Банк Кэммака отказал в ссуде на сумму двести тысяч долларов. Эти деньги нужны были вашему отцу для финансирования германского контракта, который вы подписали вчера.

Я медленно затушил сигарету в пенельнице.

— Догадываюсь, что это поставит меня в затруднительное положение, не так ли?

— Да, — кивнул Макаллистер.

Мой следующий вопрос удивил его.

— Ну и что вы предприняли в связи с этим?

Он посмотрел на меня, как на психа.

— А почему вы думаете, что я что-то предпринял?

— Когда я появился в кабинете отца, вы уже были там. Я знаю, что он не стал бы вызывать вас только для того, чтобы уладить деле с родителями девушки. С этим он и сам бы справился. А вам была поручена другая работа, и вы были уверены, что получите свои деньги.

Он рассмеялся.

— Я договорился о ссуде в «Пайонир Нэшнл Траст Компани» в Лос-Анджелесе. Для большей безоаасности я договорился о трехстах тысячах.

— Хорошо, — сказал я. — Значит, у меня будут деньги для покупки остальных акций. — Под его удивленным взглядом я опустился в кресло. — А теперь расскажите мне все, что узнали о той новой продукции, про которую говорил отец. Как вы назвали ее? Пластмассы?

8

Робер приготовил типичный для ранчо завтрак: бифштекс с яйцами, печенье. Я оглядел стол. Последняя тарелка опустела, и Робер бесшумно удалился, закрыв за собой большие двери. Я выпил кофе и поднялся.

— Господа, — сказал я. — Нужно ли говорить вам, что я испытал вчера, внезапно ощутив груз огромной ответственности за судьбу такой компании, как «Корд Эксплоузивз». Вот почему я попросил вас собраться сегодня, чтобы помочь мне определить наилучший путь ее развития.

Через стол до меня донесся писклявый голос Коммака:

— В этом ты можешь рассчитывать на нас, сынок.

— Благодарю вас, мистер Коммак, — продолжил я. — Мне кажется, что первым делом следует выбрать нового президента компании. Того, кто сможет так же, как мой отец, без остатка посвятить себя делу процветания компании.

Я оглядел собравшихся. Денби сидел в конце стола и что-то писал в блокноте. Невада сворачивал сигарету. Он бросил взгляд в мою сторону, его глаза улыбались. Макаллистер со спокойным видом сидел рядом с ним. Хаскелл и Коммак молчали. Тишина уже начинала угнетать. Мне не надо было объяснять, кто из присутствующих мне друг.

— Есть ли у вас какие-либо предложения, господа? — спросил я.

Коммак посмотрел на меня.

— А у тебя?

— Вчера я подумывал об этом, но отложил решение до утра. А сегодня пришел к выводу, что это трудная задача для человека с моим опытом.

Впервые за все утро лица Хаскелла, Коммака и Денби просветлели. Они обменялись быстрыми взглядами. Коммак заговорил:

— Разумно, сынок. Что ты думаешь насчет судьи Хаскелла? Он оставил судейское кресло и, я полагаю, смог бы выручить тебя, взявшись за эту работу.

Я повернулся к судье.

— Возьметесь?

На губах судьи медленно расплылась улыбка.

— Только чтобы выручить тебя, мальчик, — произнес он. — Только чтобы выручить тебя.

Я посмотрел на Неваду. Он широко улыбался. Я улыбнулся ему в ответ и повернулся к присутствующим.

— Будем ли мы голосовать за это, господа?

— Согласно уставу нашей компании, — впервые включился в разговор Денби, — президент можетбыть выбран только собранием акционеров. И более того, только большинством голосов.

— Тогда давайте прямо сейчас и проведем собрание акционеров, — сказал Коммак. — Здесь присутствуют большинство держателей акций.

— Неплохая идея, — сказал я, с улыбкой повернувшись к судье. — В том случае, если я имею право голосовать.

— Конечно имеешь, мой мальчик, — громко сказал судья, доставая из кармана бумаги и протягивая их мне. — Это указано в завещании, которое я утвердил сегодня утром. Акции по закону принадлежат тебе.

Я взял завещание и продолжил:

— Хорошо. Тогда мы отложим проведение совета директоров и проведем собрание акционеров. Первый вопрос повестки: выборы президента и казначея компании вместо покойного Джонаса Корда.

Коммак улыбнулся и сказал:

— Я предлагаю кандидатуру судьи Сэмюеля Хаскелла.

— Я тоже, — быстро добавил Денби.

Я кивнул.

— Кандидатура судьи Хаскелла принята. Есть ли другие предложения?

Поднялся Невада.

— Я предлагаю кандидатуру Джонаса Корда-младшего, — растягивая слова произнес Невада.

Я улыбнулся ему.

— Спасибо. — И повернулся к судье. Мой голос прозвучал твердо и спокойно. — Вы поддерживаете это предложение?

Лицо судьи налилось краской. Он посмотрел на Коммака, затем на Денби. Денби побледнел.

— Вы поддерживаете это предложение? — холодно повторил я. Судья понял, что я победил.

— Да, поддерживаю, — тихо произнес он.

— Спасибо, судья, — ответил я.

Дальше все пошло легко. Я скупил их акции за двадцать пять тысяч и первым делом уволил Денби.

Если я и собирался завести секретаря, то не такого противного и мелкого подхалима, как он. Мне хотелось секретаршу с титьками.

Робер вошел в кабинет, где мы работали с Макаллистером. Я взглянул на него.

— Слушаю, Робер.

Он почтительно склонил голову.

— Мисс Рина хотела бы видеть вас у себя, сэр.

Я встал и потянулся. Сидение за столом в течение нескольких часов было самым худшим, что мне когда-либо приходилось делать.

— Хорошо. Я пойду к ней прямо сейчас.

Макаллистер вопросительно посмотрел на меня.

— Подождите меня, — сказал я, — я долго не задержусь.

Робер открыл мне дверь. Я поднялся по лестнице к комнате Рины и постучал.

— Войдите, — пригласила она.

Рина сидела перед зеркалом за туалетным столиком. Луиза расчесывала ее волосы большим белым гребнем. Рина посмотрела на меня в зеркало.

— Ты хотела видеть меня? — спросил я.

— Да, — ответила Рина и, повернувшись к Луизе, добавила: — Ну хватит. Оставь нас. — Девушка кивнула и направилась к двери. Вслед ей прозвучал голос Рины: — И жди внизу. Когда понадобишься, я позвоню. У нее есть привычка подслушивать под дверью, — улыбнувшись, сказала она мне.

— Я знаю, — ответил я, закрывая дверь за Луизой. — Зачем ты хотела меня видеть?

Рина поднялась. На ней был черный пеньюар, сквозь который просвечивало такое же черное нижнее белье. Наши взгляды встретились. Она снова улыбнулась.

— Что ты скажешь о моем вдовьем трауре?

— Забавный, — ответил я. — Но, надеюсь, ты меня не для этого пригласила?

Она достала сигарету и прикурила.

— Я хочу уехать сразу после похорон.

— Зачем? Это твой дом, отец оставил его тебе.

Мы смотрели друг на друга сквозь табачный дым.

— Я хочу, чтобы ты купил у меня этот дом.

— А где я возьму денег?

— Достанешь, — спокойно сказала она. — Твой отец всегда доставал деньги, чтобы купить то, что хотел.

Я внимательно посмотрел на нее. Похоже, она знала, чего добивается.

— И сколько ты хочешь? — осторожно спросил я.

— Сто тысяч.

— Что? — воскликнул я, — он не стоит больше пятидесяти пяти.

— Знаю, — ответила Рина. — Но в эту сумму входит кое-что еще — мои акции компании «Корд Эксплоузивз».

— Акции не стоят остатка этой суммы! — взорвался я. — Только сегодня утром я купил вдвое большее количество акций за двадцать пять тысяч.

Рина поднялась и подошла ко мне. Взгляд ее был холоден.

— Послушай, Джонас, — произнесла она ледяным тоном. — Я все взвесила. По законам штата Невада, независимо от завещания, я имею право на треть всего имущества. Я смогу опротестовать завещание, как только захочу. И если даже я не добьюсь успеха, то все равно втяну тебя в судебные передряги лет на пять. И что тогда будет с твоими планами? — Я молча уставился на нее. — Если не веришь мне, спроси у своего адвоката, — добавила она.

— Ты уже опротестовала завещание?

— Да, черт возьми, я уже сделала это. Судья Хаскелл позвонил мне сразу, как только вернулся к себе.

Я глубоко вздохнул. Следовало предположить, что старый ублюдок не простит своего поражения.

— У меня нет таких денег, — сказал я, — и у компании тоже.

— Знаю, — ответила Рина. — Но я и об этом подумала. Я получу пятьдесят тысяч на следующий день после похорон, и компания выдаст мне вексель с обязательством выплачивать по десять тысяч в течение пяти лет.

Не требовалось советоваться с адвокатом, чтобы понять, как хорошо она осведомлена в данном вопросе.

— Хорошо, — сказал я, направляясь к двери. — Пойдем вниз, Макаллистер подготовит бумаги.

— Не могу, — снова улыбнулась Рина.

— Почему?

— Но ведь я в неглиже. Как может вдова Джонаса Корда в таком виде решать деловые вопросы? — Она вернулась к туалетному столику. — Когда бумаги будут готовы, пришли их сюда.

9

Было пять часов вечера, когда мы вышли из такси перед банком в деловой части Лос-Анджелеса. Мы направились в административное помещение, расположенное в задней части здания. Макаллистер провел меня в дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен», и мы оказались в приемной.

— Мистер Макаллистер, — улыбнулась секретарша, — а мы думали вы в Неваде.

— Я был там, — ответил он. — Мистер Морони у себя?

— Я должна проверить. Иногда он уходит из офиса, не ставя меня в известность.

Она скрылась за другой дверью.

Я посмотрел на Макаллистера.

— Вот такая секретарша мне и нужна. У нее есть мозги и пышный бюст впридачу.

Он улыбнулся.

— Такие девушки получают семьдесят пять — восемьдесят долларов в неделю. Они не дешевы.

— Я буду платить за все, что мне нравится.

Секретарша, по-прежнему улыбаясь, появилась в дверях.

— Мистер Морони примет вас, мистер Макаллистер, — сказала она.

Я проследовал за ним в большой кабинет с отделанными темным деревом стенами. Посередине стоял громадный стол, за которым сидел маленький человек с проницательными темными глазами и волосами стального цвета. При нашем появлении он встал.

— Мистер Морони, это Джонас Корд, — представил меня Макаллистер.

Морони протянул руку, и я пожал ее. Это не была обычная мягкая рука банкира. Она была твердая и мозолистая, а рукопожатие крепкое. В этой руке чувствовался многолетний труд и отнюдь не за столом.

— Рад вас видеть, мистер Корд, — произнес он с легким итальянским акцентом.

— Я тоже, сэр, — вежливо ответил я.

Он подвелнас к креслам впереди стола, и мы уселись в них. Макаллистер сразу приступил к делу. Когда он закончил, Морони, сидевший за столом, слегка наклонился вперед и посмотрел на меня.

— Весьма сожалею о постигшей вас потере, — сказал он. — Судя по тому, что я слышал, ваш отец был очень необычным человеком.

— Это так, сэр, — кивнул я.

— Вы, конечно, понимаете, что его смерть несколько меняет дело?

— Мистер Морони, я не пытался вдаваться в технические детали этого вопроса, но мне казалось, что ссуда была предложена компании «Корд Эксплоузивз», а не моему отцу или мне.

Морони улыбнулся.

— Хороший банкир дает ссуду компаниям, но всегда имеет в виду людей, которые стоят за ними.

— У меня мало опыта, сэр, но я думаю, что для хорошего банкира главное получить надежное обеспечение под ссуду. Мне кажется, это было оговорено в соглашении между вами и мистером Макаллистером.

Улыбнувшись, Морони выпрямился в кресле и достал сигару. Он раскурил ее и посмотрел на меня сквозь клубы дыма.

Мистер Корд, скажите, пожалуйста, как вы представляете себе основную ответственность заемщика?

— Извлечь доход из ссуды.

Я сказал заемщика, мистер Корд, а не кредитора.

— Я понял вас, мистер Морони. Но если я чувствую, что не сумею извлечь доход из ссуды, которую вы собираетесь предоставить мне, то вообще нет смысла говорить об этом.

— И каким образом вы намерены получить этот доход? — спросил он. — Вы хорошо знаете свое дело?

— Не так хорошо, как должен бы. Безусловно, не так хорошо, как буду знать через неделю, через месяц, через год. Наступит завтра, а вместе с ним и новое время. Предоставятся новые возможности делать деньги, каких не было во времена моего отца. И я воспользуюсь этим.

— Мне кажется, вы возлагаете надежды на эту новую продукцию, оговоренную в германском контракте?

— Частично, — ответил я, хотя и не вспомнил об этом, пока он не напомнил.

— В какой степени вы знакомы с производством пластмасс?

— Довольно слабо, — признался я.

— А почему вы так уверены, что это стоящее дело?

— Дюпон и Истмен заинтересованы в получении прав на эту продукцию в Америке. А все, в чем они заинтересованы, чего-либо стоит. В вашем соглашении на ссуду оговорены такие же права. Как только я утрясу здесь некоторые дела, я на два или три месяца уеду в Германию, чтобы выяснить все относительно пластмасс.

— А кто будет управлять компанией в ваше отсутствие? За эти три месяца многое может произойти.

— Мистер Макаллистер, — ответил я. — Он согласился войти в руководство компании.

Теперь банкир посмотрел на меня с уважением.

— Я знаю, что мои директора могут не согласиться со мной, мистер Корд, но я решил предоставить вам ссуду. Безусловно, здесь есть определенный риск, не типичный для банковской практики. Но ведь наш банк и вырос именно на таких ссудах. Мы были первым банком, предоставившим кредит продюсерам кинофильмов, и я не думаю, что в нашем случае степень риска больше.

— Благодарю вас, мистер Морони, — сказал я.

Он поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Принесите соглашение по ссуде для «Корд Эксплоузивз» и чек. Имейте в виду, — сказал он, уже обращаясь ко мне, — что хотя соглашением предусмотрена сумма в триста тысяч, мы увеличили кредит в рамках соглашения максимально до пятисот тысяч. Один из моих принципов, мистер Корд, не слишком ограничивать финансирование клиентов. Иногда даже несколько лишних долларов могут спасти их от неудачи и привести к успеху.

Внезапно я почувствовал симпатию к нему. Он признал во мне делового человека. Я улыбнулся.

— Большое спасибо, мистер Морони, будем надеяться, что я заработаю много денег для нас обоих.

Я наклонился над столом и подписал заявление на ссуду.

— Уверен, что заработаете, — сказал он, подвинув ко мне через стол чек.

Даже не взглянув на чек, я передал его Макаллистеру. Затем поднялся.

— Еще раз благодарю вас, мистер Морони. К сожалению, я должен идти, так как к вечеру нам необходимо быть в Неваде.

— К вечеру? Но поездов не будет до завтрашнего утра.

— У меня свой самолет. На нем мы и прилетели. Дома будем в девять вечера.

Морони вышел из-за стола. В глазах его появилось лукавство.

— Лучше лететь пониже, мистер Корд. Ведь мы только что дали вам кучу денег.

— Не беспокойтесь. — Я громко рассмеялся. — Это так же безопасно, как ехать на автомобиле. Ну, а если что-то случится с нами на обратном пути, прекратите выплату по чеку.

Лицо Макаллистера как-то нервно дернулось, но, к его чести он промолчал.

Мы пожали друг другу руки, и Морони проводил нас до дверей.

— Удачи вам, — сказал он, стоя на пороге.

В приемной на диване сидел человек. При нашем появлении он медленно поднялся, и я узнал База Дальтона, у которого выиграл в кости биплан.

— Привет, Баз, — окликнул я его. — Ты что не здороваешься с друзьями?

— Джонас, — воскликнул он и широко улыбнулся. — Какого черта ты здесь делаешь?

— Да так, надо было поставить небольшую закорючку, — ответил я, пожимая ему руку. — А ты?

— То же самое, — удрученно заметил Баз. — Да все без толку.

— Почему?

Он пожал плечами.

— У меня контракт на доставку почты из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско. На двенадцать месяцев с гарантией по десять тысяч в месяц. Но, видимо, мне придется отказаться от него. Необходимо три самолета, но я не могу достать денег. Банк считает это слишком рискованной затеей.

— И сколько тебе надо?

— Около двадцати пяти кусков. Двадцать на самолеты и пять для обеспечения полетов на первое время, пока не поступит первый чек.

— И у тебя есть контракт?

— Вот он, в кармане, — ответил Дальтон, доставая документ.

Я просмотрел его.

— Мне кажется, это неплохая сделка.

— А как же. Я все подсчитал. За вычетом издержек и амортизации можно было бы получать чистыми пять кусков в месяц. Взгляни на расчеты.

Цифры, похоже, были правильные. Я хорошо знал, сколько стоит эксплуатация самолета. Обернувшись, я посмотрел на Морони.

— Помните, что вы сказали? Насчет дополнительного кредита. Нет ли в этом плане каких-либо ограничений?

Он улыбнулся.

— Никаких.

Я повернулся к Базу.

— Ты получишь деньги, но при двух условиях. Я получаю пятьдесят процентов акций твоей компании и имущественную закладную на самолеты после их годичной эксплуатации. Все на имя компании «Корд Эксплоузивз».

Лицо База расплылось в улыбке.

— Старик, считай, сделка состоялась.

— Хорошо, — ответил я, оборачиваясь к Морони. — Не будете ли вы так добры подготовить бумаги? Сегодня вечером мне надо быть дома.

— С удовольствием, мистер Корд, — улыбнулся он.

— Оформите кредит на тридцать тысяч, — сказал я.

— Эй, подожди, — прервал меня Баз. — Я просил только двадцать пять.

— Я знаю. Но сегодня я кое-чему научился.

— Чему? — спросил Баз.

— Нехорошо давать взаймы, ограничивая партнера минимальной суммой. Можно прогореть. Если хочешь, чтобы он действительно преуспел, дай ему столько, чтобы быть уверенным, что работа будет выполнена.

Это были самые пышные похороны за всю историю штата. Приехал даже губернатор. Я приказал закрыть в этот день фабрику. Маленькая церковь была до отказа набита людьми, а кто не смог попасть внутрь, толпились на улице.

Мы с Риной стояли впереди на маленькой отгороженной площадке. Рина была в черном платье, белокурые волосы и лицо покрывала черная вуаль. Я посмотрел на свои новые черные ботинки. Это были ботинки отца, и они жали мне. В самую последнюю минуту я обнаружил, что у меня нет другой обуви, кроме сандалет. Робер принес ботинки из отцовского гардероба. Отец не носил их, и я пообещал себе, что больше ни разу их не надену.

Я услышал шумок, пробежавший среди прихожан, и поднял голову. Гроб уже заколачивали. Я бросил быстрый взгляд на лицо отца, и оно исчезло, а в моем сознании образовалась такая пустота, что на время я забыл, как оно выглядело.

Потом я услышал плач и искоса посмотрел по сторонам. Плакали мексиканские женщины с фабрики. Позади я тоже услышал всхлипывания. Слегка обернувшись, я увидел плачущего Джейка Платта.

Я посмотрел на стоящую рядом Рину. Через темную вуаль мне были видны ее глаза. Они были ясные и спокойные. Рыдания прихожан, оплакивавших моего отца, стали громче.

Но ни Рина — его жена, ни я — его сын, не плакали.

10

Это была теплая ночь. Легкий ветер со стороны пустыни проникал в мою комнату через раскрытое окно. Я лежал в кровати, откинув в сторону простыни. Этой ночи предшествовал длинный день, начавшийся похоронами. Затем мы с Макаллистером до самого его отъезда занимались делами. Я очень устал, но не мог заснуть. Мысли не давали покоя. Наверное, по этой же причине в свое время отец расхаживал у себя в комнате, когда все в доме уже спали.

За дверью послышался шум. Я сел в кровати, голос мой резко прозвучал в тишине:

— Кто там?

Дверь приоткрылась, и я увидел ее лицо, только лицо, так как черный пеньюар сливался с темнотой. Закрыв дверь, она тихо сказала:

— Я так и думала, что ты не спишь, Джонас. Я тоже не могу уснуть.

— Беспокоишься о своих деньгах? — спросил я с сарказмом. — Чек на туалетном столике рядом с блокнотом. Подпиши документ о передаче прав, и он твой.

— Дело не в деньгах, — сказала она, проходя в комнату.

— В чем же тогда? Ты пришла попросить прощения? Выразить сочувствие? Или может быть соболезнование?

Теперь она стояла рядом с кроватью и смотрела на меня.

— Ты не должен говорить так, Джонас, — просто ответила Рина. — Пусть даже он был твоим отцом, но ведь я была его женой. Да, я пришла извиниться.

Что проку мне было от ее извинения.

— Извиниться за что? За то, что он не дал тебе больше, чем смог? За то, что ты вышла за него, а не за меня? — горько рассмеялся я. — Ты не любила его.

— Да, я не любила его, — твердо ответила она. — Но я уважала его. Я никогда не встречала такого человека.

Я молчал.

Внезапно она расплакалась, присела на край кровати и закрыла лицо руками.

— Прекрати, — грубо выкрикнул я. — Теперь уже поздно плакать.

Она убрала руки от лица и посмотрела на меня. В темноте мне были видны серебристые слезинки, скатывавшиеся по ее щекам.

— Что значит поздно? — воскликнула она. — Поздно любить его? Но ведь я и не пыталась, потому что не способна любить. Не знаю почему, но, видно, так уж я устроена. Твой отец знал об этом. Он все понимал. Поэтому я и вышла за него. И вовсе не из-за денег. Это он тоже понимал. Его устраивало мое отношение к нему.

— Но если это так, то о чем ты плачешь?

— Мне страшно.

— Страшно? — рассмеялся я, но она не отреагировала на это. — И чего же ты боишься?

Откуда-то из складок пеньюара она достала сигарету, но не закурила. Сейчас ее глаза можно было сравнить с глазами пантеры, охотящейся в пустыне.

— Мужчин, — коротко бросила Рина.

— Мужчин? — переспросил я. — Ты боишься мужчин? Но почему, ведь ты так аппетитна.

— Ты действительно глупец, — рассердилась она. — Я боюсь мужчин с их требованиями, похотливыми руками и мозгами с одной извилиной. Боюсь слышать их слова о любви, когда на угле у них только одно — трахнуть меня.

— Ты сошла с ума. Мы думаем не только об этом.

— Разве? — спросила она. Я услышал, как чиркнула спичка. Пламя осветило темноту. — Тогда взгляни на себя, Джонас. Ведь ты все время желал жену своего отца.

Мне не надо было смотреть на себя, я и так знал, что она права.

И вдруг она прижалась ко мне. Ее губы покрыли мое лицо поцелуями. Она вся дрожала.

— Джонас, Джонас, пожалуйста, разреши мне остаться с тобой. Только на одну ночь. Я боюсь одна.

Я поднял руки, чтобы оттолкнуть ее. Под пеньюаром на ней ничего не было. Пальцы ощутили прохладное и мягкое тело, такое сладостное, как летний ветерок в пустыне, и коснулись торчащих сосков.

Я замер, разглядывая ее в темноте. Наши губы слились, и я почувствовал соленый привкус слез. Злость ушла, вытесненная желанием. И словно направляемые дьяволом, мы погрузились в пучину блаженства.

Я проснулся и посмотрел в окно. Первые лучи восходящего солнца уже заглядывали в комнату. Я повернулся к Рине. Она лежала на моей подушке, закрыв лицо руками. Я тихонько тронул ее за плечо.

Рина убрала руки. Ее открытые глаза были чистыми и спокойными. Она как-то неторопливо и плавно поднялась с кровати. Тело ее блестело, отливая золотом. Подняв с пола пеньюар она накинула его. Я сел, наблюдая, как она идет к туалетному столику.

— Ручка в правом верхнем ящике, — сказал я.

Она достала ручку и подписала документ.

— Ты даже не прочитала его?

Рина покачала головой.

— Зачем? Ты не можешь получить больше того, на что я согласилась.

Она была права. Документ предусматривал ее отказ от всех прав на дальнейшие иски. Взяв чек и бумаги, она направилась к двери. Около двери обернулась и посмотрела на меня.

— Когда ты вернешься с фабрики, меня уже здесь не будет.

— Ты не должна уезжать, — сказал я.

Мы посмотрели друг на друга, и я увидел печаль в ее глазах.

— Нет, Джонас, — мягко добавила она. — Из этого ничего не выйдет.

— А вдруг? — спросил я.

— Нет, Джонас. Тебе пора выходить из тени твоего отца. Он был великим человеком и ты тоже таким будешь. Но у тебя своя дорога. — Я потянулся за сигаретой на столике и молча прикурил. Дым заполнил легкие. — До свидания, Джонас, — сказала она. — Удачи тебе.

Посмотрев на нее, я хрипло произнес:

— Спасибо. До свидания, Рина.

Дверь открылась и резко захлопнулась. Я встал с кровати, подошел к окну. Солнце поднималось над горизонтом. День обещал быть жарким.

Сердце бешено заколотилось, когда я услышал позади звук открывающейся двери. Она вернулась. Я резко обернулся.

В комнату вошел Робер, держа в руках поднос. Он вежливо улыбнулся, обнажив великолепные белые зубы.

— Я подумал, что вы не против выпить чашку кофе.

Когда я приехал на фабрику, Джейк Платт находился на крыше с группой рабочих, красивших ее в белый цвет. Я улыбнулся про себя и вошел в здание.

Этот первый день был каким-то беспорядочным. Казалось, что все делается неправильно. Капсюли детонаторов, которые мы поставляли «Эндикотт Майнз», оказались бракованными, и пришлось срочно заменить партию. Третий раз в течение года Дюпон перехватил у нас правительственный заказ на поставку прессованного карбида.

Полдня я провел за изучением цифр, и в конце концов они совпали с нашим процентом прибыли. Когда я предложил пересмотреть нашу политику, Джейк Платт запротестовал. Главным его возражением против снижения уровня прироста был тот факт, что отец не видел смысла в работе, приносящей менее двенадцати процентов прибыли. Я взорвался и сказал Джейку, что теперь я управляю фабрикой, а как управлял отец — это его личное дело. Далее я доказал, что мы можем снизить цену по сравнению с Дюпоном по крайней мере на три цента за фунт.

Было пять часов, когда пришли начальники цехов с данными о производстве. Я только хотел заняться с ними, как Невада отвлек меня.

— Джонас, — окликнул он меня.

Я поднял взгляд. Невада весь день находился в кабинете — молчал, сидя в углу, и я совсем забыл о его присутствии.

— Да? — ответил я.

— Ничего, если я уеду пораньше, — спросил он. — У меня есть кое-какие дела.

— Конечно, — сказал я, просматривая производственные ведомости. — Возьми «Дьюзенберг». Меня отвезет домой Джейк.

— Нет необходимости. Я оставил свою машину на стоянке.

— Скажи Роберу, что я буду дома к восьми, как раз к обеду.

— Хорошо, Джонас. Я передам, — как-то помявшись, ответил Невада.

Я освободился несколько раньше, чем предполагал, и уже в половине восьмого остановил «Дьюзенберг» возле дома. Невада с двумя чемоданами в руках спускался по ступенькам.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Ты приехал раньше...

— Да, — ответил я.

Невада подошел к машине и стал укладывать чемодан в багажник. Я увидел, что багажник забит вещами.

— Куда ты собрался со всем этим барахлом?

— Это мои вещи, — грубо ответил он.

— А я и не говорю, что они не твои. Я спрашиваю куда ты собрался?

— Я уезжаю.

— На охоту?

Когда я был мальчишкой, мы с Невадой всегда ездили на охоту в горы в это время года.

— Нет, — сказал он. — Совсем.

— Постой, — воскликнул я. — Ты не можешь так уйти.

Его темные глаза уставились на меня.

— Кто сказал, что не могу?

— Я. Что я буду делать без тебя?

— Ничего, все будет в порядке. Ты уже не нуждаешься в том, чтобы я вытирал твой сопливый нос. Я наблюдал за тобой последние дни.

— Но... — попытался протестовать я.

— Любая работа подходит к концу, Джонас. — Невада медленно улыбнулся. — Эту работу я выполнял почти шестнадцать лет. Теперь мне уже нечего здесь делать. Мне не нравится получать деньги, не зарабатывая их.

Я внимательно посмотрел на него. Он был прав. В нем было слишком много от мужчины, чтобы быть слугой.

— У тебя достаточно денег?

Он кивнул.

— За эти шестнадцать лет я не истратил ни цента собственных денег. Твой отец не позволял мне делать этого.

— А чем ты собираешься заняться?

— Поеду к старым приятелям. Мы собираемся организовать на побережье в Калифорнии шоу из жизни Дикого Запада. Надеемся на большой успех.

Мы молча постояли обнявшись. Потом Невада опустил руки и сказал:

— Пока, Джонас.

Я сжал его руки и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

— Пока, Невада. — Он обошел машину и сел за руль. Заведя мотор и выжав сцепление, он поднял руку в прощальном привете и тронулся в путь. — Дай о себе знать, — крикнул я вслед и стоял, провожая его взглядом, пока автомобиль не скрылся вдали.

Я вернулся в дом, прошел в столовую и уселся за пустой стол. Вошел Робер с конвертом в руках.

— Это для вас оставил мистер Невада.

Я машинально открыл конверт и вынул записку, написанную карандашом:

"Дорогой сын.

Я не умею прощаться. Теперь мне здесь нечего делать, и пора уезжать. Все это время я хотел подарить тебе что-нибудь ко дню рождения, но твой отец запрещал. Он сам дал тебе все. Поэтому до сих пор тебе было нечего ожидать от меня в подарок. В конверте ты найдешь то, что тебе действительно нужно. Не беспокойся ни о чем. Я был у адвоката в Рино, все бумаги в порядке. С днем рождения.

Твой друг Невада Смит".

Я заглянул в конверт. Там лежали акции «Корд Эксплоузивз», переведенные на мое имя.

Я опустил их на стол и почувствовал, как ком подступил к горлу. Дом внезапно опустел. Ушли все: отец, Рина, Невада. Все. Остались только воспоминания.

Я вспомнил слова Рины насчет тени отца. Она была права.

Я не мог жить в этом доме. Это был не мой дом, это был его дом.

Для меня он всегда будет его домом.

Я задумался. Найду квартиру в Рино, и в ней не будет воспоминаний, а этот дом уступлю Макаллистеру. У него семья, и ему не придется искать жилье.

Я снова взглянул на записку Невады. Последняя строчка потрясла меня. С днем рождения. Какая-то боль стала нарастать внутри. Даже я забыл о своем дне рождения, и только единственный человек — Невада — помнил о нем.

Сегодня у меня был день рождения. Мне исполнился двадцать один год.

1

Около девяти вечера Невада свернул с шоссе на грунтовую дорогу, ведущую к ранчо. Остановив машину перед домом, он вышел и постоял немного, прислушиваясь к веселым голосам, доносившимся из казино.

На крыльцо вышел человек.

— Привет, Невада.

— Привет, Чарли, — не оборачиваясь, ответил Невада. — Похоже, что разведенные дамы неплохо проводят время.

— А почему бы и нет? — Чарли улыбнулся. — Теперь они разведены, и большинство из них старается заработать.

— Пожалуй, что. Но мне никогда не приходила в голову идея пасти женщин, а не скот.

— Теперь, возможно, и придет. Ведь ты имеешь половину с этого. Пора остепениться и браться за дело.

— Не знаю, — сказал Невада. — Меня обуяла жажда путешествий. Пожалуй, я слишком засиделся на одном месте.

— Ну и куда ты пойдешь? Везде все обжито и изрезано дорогами. Ты опоздал лет на тридцать.

Невада согласно кивнул. Конечно, Чарли был прав, но как ни странно, Невада не чувствовал, что опоздал на тридцать лет. Он чувствовал то, что чувствовал всегда.

— Я отвел женщину в твой домик, — сказал Чарли. — Мы с Мартой ждем вас к ужину.

Невада вернулся к машине.

— Тогда я съезжу за ней. Только вымоюсь, и мы сразу приедем.

Чарли кивнул. Подойдя к дверям, он обернулся и посмотрел вслед автомобилю, удалявшемуся в сторону маленького холма позади ранчо. Он покачал головой и вошел в дом.

Марта ожидала его.

— Ну как он? — с тревогой спросила она.

— Не знаю, — ответил Чарли, снова покачав головой. — Мне он показался слегка растерянным, но точно не знаю.

В доме, было темно. Невада нашел за дверью керосиновую лампу, поставил ее на стол, чиркнул спичкой и поднес ее к фитилю. Фитиль слегка потрещал и загорелся. Он надел стекло и поставил лампу на полку.

Сзади раздался голос Рины:

— Почему ты не зажег электричество?

— Я люблю свет от лампы, — просто ответил Невада. — Электрический свет неестественный, он утомляет глаза.

Рина сидела в кресле лицом к двери. На ней был тяжелый длинный свитер и выцветшие джинсы.

— Тебе холодно? — спросил он. — Я разведу огонь.

Она покачала головой.

— Нет, не холодно.

Невада помолчал минуту и сказал:

— Я принесу вещи и умоюсь. Чарли и Марта ждут нас к ужину.

— Я помогу тебе.

— Хорошо.

Они вышли из дома в темноту вечера. На черном бархате неба светились звезды, от подножия холма доносились музыка и смех.

Рина посмотрела в сторону казино.

— Я рада, что меня нет среди них. Невада протянул ей чемодан.

— И никогда не будет. Ты другая.

— Я думала о разводе, но что-то удерживало меня, хотя с самого начала было ясно, что это ошибка.

— Сделка есть сделка, — коротко ответил он, направляясь к дому.

— Да, это так.

Они еще два раза молча сходили за вещами. Потом Рина уселась на кровать, а Невада снял рубашку и подошел к умывальнику, расположенному в углу маленькой спальни.

Мускулы перекатывались под его удивительно белой кожей. Черные волосы покрывали грудь и плоский, упругий живот. Он намылил лицо и шею, смыл мыло, и с закрытыми глазами потянулся за полотенцем.

Рина подала ему полотенце. Он тщательно вытерся, потом бросил полотенце, надел чистую рубашку и начал застегивать пуговицы.

— Подожди, — сказала Рина, — дай я.

Пальцы у нее были быстрые и легкие. Их прикосновение к коже напоминало дуновение ветерка. Рина с любопытством посмотрела на Неваду.

— Сколько тебе, лет? У тебя кожа, как у мальчишки.

Он улыбнулся.

— Ну, сколько? — настаивала она.

— Как мне известно, я родился в тысяча восемьсот восемьдесят втором, — ответил Невада. — Моя мать была индианка, а они не слишком следили за датами рождений. Получается, что мне сорок три.

Невада заправил рубашку в брюки.

— Тебе не дашь больше тридцати.

Он довольно рассмеялся.

— Пошли перекусим.

Рина взяла его за руку.

— Пошли, я жуть какая голодная!

Вернулись они после полуночи. Невада открыл дверь, пропуская Рину вперед. Прошел к камину, поднес спичку к щепкам. Рина стояла позади него.

— Ложись спать, — сказал он.

Она тихонько прошла в спальню, а он принялся раздувать огонь. Пламя охватило поленья, и они разгорелись. Невада положил сверху еще несколько поленьев, прошел к буфету, достал бутылку виски, стакан и уселся перед камином.

Налив виски в стакан, он посмотрел через него на огонь, жар которого уже явно ощущался. Медленно выпил.

Поставив пустой стакан, он начал расшнуровывать ботинки. Положив их рядом с креслом, Невада подошел к дивану и растянулся на нем. Как только он закурил сигарету, из спальни послышался голос Рины:

— Невада?

Он сел.

— Да?

— Джонас что-нибудь говорил обо мне?

— Нет.

— Он дал мне сто тысяч за акции и за дом.

— Я знаю.

Рина поколебалась секунду и прошла в комнату.

— Мне не нужны все деньги. Если тебе...

Невада громко рассмеялся.

— У меня все в порядке. Спасибо.

— Правда?

Он усмехнулся про себя. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала о его ранчо в Техасе площадью шесть тысяч акров и о половинной доле в шоу «Дикий Запад». Он тоже многому научился у старика. Деньги хороши только тогда, когда они работают на тебя.

— Все в порядке, — сказал он, подходя к ней. — А теперь иди спать, Рина, ты валишься с ног от усталости.

Невада достал из стенного шкафа одеяло, уложил Рину в постель и накрыл одеялом. Рина взяла его за руку.

— Поговори со мной, пока я не усну.

— О чем? — спросил он, присаживаясь на кровать.

— О себе. Где ты родился, откуда приехал?

Темнота скрыла его улыбку.

— Да тут, собственно, не о чем говорить. Насколько мне известно, я родился в западном Техасе. Отца звали Джон Смит, он охотился на буйволов. Мать была дочь индейского вождя, и звали ее...

— Не говори, — оборвала она, — я знаю ее имя, Покахонтас.

Невада мягко рассмеялся.

— Кто-то уже сказал тебе, — произнес он с притворным недовольством. — Покахонтас... Да, так ее звали.

— Никто мне не говорил, — слабо прошептала Рина. — Я где-то прочитала.

Ее рука выскользнула из руки Невады и упала на кровать. Глаза были закрыты, она спала.

Невада тихонько встал, подоткнул одеяло и вышел в комнату. Там он быстро разделся и, завернувшись в одеяло, вытянулся на диване.

Джон Смит и Покахонтас. Интересно, сколько он будет еще рассказывать эту байку. А правда была настолько удивительна, что вряд ли кто-нибудь поверит в нее. Это было так давно, что он и сам уже не верил.

Тогда его звали не Невада Смит, а Макс Сэнд. И он разыскивался полицией трех штатов за вооруженный грабеж и убийство.

2

В мае тысяча восемьсот восемьдесят второго года Сэмюель Сэнд вошел в маленькую хижину, которую называл домом, и тяжело уселся на ящик, служивший стулом. Его жена индианка подогрела кофе и поставила его перед ним. Двигалась она медленно, так как ждала ребенка.

Так он просидел долго, кофе остыл. Изредка он бросал через открытую дверь взгляд на прерию, где в складках возвышенностей еще белели редкие остатки снега.

Индианка принялась готовить ужин: бобы и вяленое мясо буйвола. Еще не было и полудня — слишком рано, чтобы готовить ужин, но она чувствовала какое-то смутное беспокойство и решила занять себя работой. Время от времени она краешком глаза наблюдала за Сэмом, но он был погружен в мир своих забот, куда женщине доступа не было. Поэтому она молча помешивала бобы с мясом и ожидала, когда у него улучшится настроение, а день подойдет к концу.

Канехе этой весной исполнилось шестнадцать. Всего год назад охотник на буйволов пришел к вигвамам их племени, чтобы купить жену. Он приехал на черной лошади, ведя в поводу мула, тяжело нагруженного поклажей.

Встретить его вышел вождь племени в окружении воинов. Они уселись вокруг костра, над которым висел котел с варившимся мясом. Вождь достал трубку, а Сэм — бутылку виски. Прикурив от раскаленных углей, вождь глубоко затянулся и передал трубку Сэму, который тоже затянулся и, в свою очередь, передал ее сидящему рядом воину.

Когда трубка вернулась к вождю, Сэм открыл бутылку. Он тщательно вытер край горлышка, поднес к губам и затем передал вождю. Вождь повторил процедуру и сделал большой глоток. Виски обожгло ему горло? глаза увлажнились, его душил кашель. Однако он сумел подавить кашель и передал бутылку сидевшему рядом воину.

Бутылка вернулась к Сэму, и он поставил ее на землю перед вождем. Затем нагнулся над котлом и вытащил кусок мяса. Причмокивая, он тщательно прожевал жирный кусок и проглотил его. Затем посмотрел на вождя.

— Вкусная собака.

Вождь кивнул.

— Мы отрезали ей язык и привязали к столбу, чтобы она была действительно жирной.

Несколько минут стояла тишина, потом вождь снова приложился к бутылке. Сэм понял, что ему пора говорить.

— Я великий охотник, — хвастливо начал он. — Мое ружье сразило тысячи буйволов. Мое мастерство известно по всей прерии. Ни один воин не может сравниться со мной.

Вождь важно кивнул.

— Нам известны подвиги Красной Бороды. Великая честь приветствовать его в нашем племени.

— Я пришел к моим братьям за девушкой по имени Канеха, — сказал Сэм. — Я хочу взять ее в жены.

Вождь облегченно вздохнул. Канеха была младшей и самой некрасивой его дочерью — слишком высокая для девушки (она была почти одного роста с самыми рослыми воинами) и худая, с тонкой талией, которую можно обхватить рукой. Казалось, что в ней нет места для вынашивания ребенка. Черты лица резкие и мелкие, да и само лицо не круглое и полное, какое должно быть у девушки. Вождь снова облегченно вздохнул. Теперь с Канехой не будет проблем.

— Это разумный выбор, — громко сказал вождь. — Канеха созрела для рождения детей. Она уже роняет на землю кровь, когда наступает полная луна.

Сэм поднялся и подошел к мулу. Развязав один из мешков, он достал шесть бутылок виски и маленький деревянный ящик. Внеся поклажу в круг, он положил ее на землю перед собой и снова сел.

— Я принес подарки моим братьям индейцам в ответ на честь, которую они оказали мне, позволив присутствовать на их совете.

Он поставил бутылки перед вождем и открыл маленький ящик, наполненный яркими цветными бусами и безделушками. Подержав ящик так, чтобы все смогли увидеть содержимое, он поставил его перед вождем.

Вождь кивнул.

— Мы благодарим Красную Бороду за подарки. Но уход Канехи — это большая потеря для племени. Она уже завоевала уважение среди нас своим женским мастерством: приготовлением пищи, шитьем одежды и искусством выделывания кож.

— Я знаю, каким уважением пользуется Канеха в племени, и готов возместить эту потерю. — Сэм снова поднялся. — За то, что племя лишится ее помощи, я привез мясо двух буйволов, — произнес он, поглядывая на индейцев. — За то, что она не сможет трудиться в племени, я отдаю этого мула. А за то, что племя лишится ее красоты, я принес это.

Выдержав многозначительную паузу, он подошел к мулу, развязал тяжелый мешок на его спине, достал сверток и, вернувшись на место, медленно развернул его на земле.

Благоговейный трепет отразился на лицах индейцев. Глаза вождя засверкали.

— Шкура священного белого буйвола, — сказал Сэм, обводя всех взглядом. Глаза индейцев были прикованы к прекрасной белой шкуре, сверкавшей на земле, словно снег.

Белый буйвол был редкостью. Вождь, спящий на этой священной шкуре, мог быть уверен, что после смерти его душа попадет в царство счастливых охотников. Сэм мог бы получить у торговцев за эту шкуру в десять раз больше, чем за обычную, но у него были иные цели.

Ему нужна была женщина. Уже пять лет он жил в этих местах, и лишь раз в год во время продажи шкур пользовался услугами проституток в маленькой задней комнате лавки торговца шкурами. Теперь ему хотелось иметь собственную женщину.

Вождь был настолько подавлен щедростью Сэма, что прекратил торговаться и сказал:

— Это большая честь отдать великому охотнику Красной Бороде в жены девушку нашего племени. — И он поднялся в знак того, что совет закончен. — Приготовьте мою дочь Канеху для ее мужа, — приказал вождь и в сопровождении Сэма направился к своему вигваму.

В другом вигваме ждала Канеха. Она уже узнала, что Красная Борода приехал за ней, и как полагалось засватанной, сидела в вигваме, потому что не должна была слушать, как идет торг. На душе у нее было спокойно — ведь она не боялась Красной Бороды, так как часто видела его, когда он приезжал к отцу.

Снаружи послышался говор приближающихся женщин. Торг закончился. Канеха надеялась, что Красная Борода предложит за нее хотя бы одного буйвола. Женщины вошли в вигвам и разом заговорили, перебивая друг друга. Еще ни за одну невесту не давали столько подарков: мул, бусы, виски, шкура священного белого буйвола, мясо двух буйволов.

Канеха гордо улыбнулась. Она поняла, что Красная Борода любит ее. Снаружи послышались звуки барабанов, выстукивавших свадебную песню. Женщины окружили Канеху, пританцовывая в такт звукам барабанов.

Она сбросила одежду на землю, и женщины подошли ближе. Две индианки начали расплетать ей длинные косы, две другие — натирать тело медвежьим жиром. Наконец все было закончено, и женщины отошли в сторону.

Канеха стояла обнаженная в центре вигвама лицом ко входу. Высокая и стройная: торчащая грудь, плоский живот, длинные ноги. Тело блестело от жира.

Откинулся полог, и вошел колдун. В одной руке он держал колдовской жезл, в другой — ритуальный брачный фаллос. Колдун потряс жезлом в углах и дважды подпрыгнул, изгоняя дьявола из вигвама, затем подошел к Канехе и положил ей на голову брачный фаллос.

Канеха подняла глаза. Фаллос был сделан из тщательно отполированного дерева. Он медленно опустился ей на лоб. Канеха закрыла глаза, так как для молодой девушки было неприлично так долго разглядывать мужскую плоть.

Колдун начал плясать вокруг нее, подпрыгивая и бормоча заклинания. Он прижимал брачный фаллос к ее груди, животу, спине, ягодицам, щекам и глазам, пока тот не покрылся жиром, которым было намазано ее тело. Наконец колдун с ужасным криком подпрыгнул, а когда опустился на землю, наступила полная тишина — смолкли даже барабаны.

Как во сне, она взяла у него фаллос и медленно прижала его к лицу, груди, животу.

Вновь в медленном ритме зазвучали барабаны. В такт ударам барабана она опустила фаллос между ног. Ступни ее начали двигаться сначала медленно, потом все быстрее, по мере ускорения ритма барабанов. Черные волосы, доходящие до ягодиц, развевались, когда она обходила круг женщин, сопровождаемая вскриками благоговения и зависти.

Затем Канеха снова остановилась в центре, пританцовывая в такт барабанам. Держа брачный фаллос между ног, она начала медленно приседать, опускаясь на него.

— Ай-я, — выкрикивали женщины, раскачиваясь в такт барабанам.

— Ай-я, — снова воскликнули они с одобрением, когда Канеха поднялась с брачного фаллоса. Для девушки считалось неприличным показывать, что она слишком желает своего мужа.

И когда фаллос второй раз погрузился в Канеху, женщины уже сдерживали свои эмоции. Каждая из них вспоминала свою собственную свадьбу, когда она стояла в кругу женщин, моля глазами о помощи. Но никто не пытался помочь. Новобрачная сама должна была справиться с этим.

Сквозь боль Канеха слышала, как гремят барабаны. Губы ее были плотно сжаты. Ее муж — великий охотник Красная Борода. Она не может опозорить его здесь, перед женщинами. Когда не дух, а плоть его войдет в нее, ему будет легко сделать это.

Она закрыла глаза и сделала несколько конвульсивных движений. Девственная плева разорвалась, и Канеха почувствовала, как по телу прокатилась волна боли. Она медленно выпрямилась, вынула фаллос и гордо протянула его колдуну.

Он взял его и быстро вышел из вигвама. Женщины молча сомкнули круг. Обнаженная, закрытая женщинами от посторонних глаз, Канеха направилась в вигвам вождя.

Женщины остались снаружи, а Канеха вошла в вигвам вождя, где он сидел вместе с Сэмом. Она гордо подняла голову, устремив на них взгляд, полный уважения, грудь ее вздымалась и опускалась, ноги слегка дрожали. Она молилась, чтобы Красная Борода остался доволен увиденным.

По обычаю вождь заговорил первым.

— Смотри, сколько у нее крови, — сказал он. — Она нарожает тебе много сыновей.

— Да, она нарожает много сыновей, — согласился Сэм, разглядывая лицо Канехи. — И так как я доволен ею, то дарю моим братьям мясо еще одного буйвола.

Канеха улыбнулась и, выскочив из вигвама, побежала к реке мыться. Ее молитвы были услышаны. Красная Борода остался доволен ею.

Беременная Канеха тяжело передвигалась по комнате, а Сэм сидел за столом и размышлял, почему не приходят буйволы. Что-то подсказывало ему, что они больше никогда не придут. Слишком много буйволов было истреблено за последние несколько лет.

Наконец он оторвал глаз от стола.

— Собирай вещи. Мы уезжаем отсюда.

Канеха завязала первый узел и направилась к двери. Внезапно она почувствовала острую боль. Уронив узел, она опустилась на него и многозначительно посмотрела на мужа.

— Думаешь, началось? — недоверчиво спросил он.

Она кивнула.

— Давай помогу тебе.

Канеха поднялась — приступ прошел.

— Нет, — твердо сказала она по-индейски. — Это дело женщины, а не воина.

Сэм согласно кивнул и направился к двери.

— Я буду на улице.

В два часа ночи Сэм услышал донесшийся из хижины крик ребенка. Он очнулся от дремоты и сидел молча, прислушиваясь и смотря на звезды.

Через двадцать минут дверь хижины открылась и на пороге показалась Канеха. Сэм поднялся и прошел в хижину.

На одеяле перед горящим очагом лежал голенький ребенок. Он подошел ближе и посмотрел на дитя.

— Сын, — гордо сказала Канеха.

— Да, черт меня побери, — Сэм осторожно дотронулся до ребенка. Тот открыл глаза и заплакал. — Сын. Ну как он?

Сэм нагнулся пониже, разглядывая ребенка. От прикосновения его бороды ребенок снова заплакал. Кожа у него была белая, глаза голубые, как у отца, а волосы черные и густые.

Утром они покинули хижину.

3

Они поселились в двадцати милях от Додж-Сити, и Сэм занялся перевозкой грузов. Так как в окрестностях ни у кого, кроме него, не было мулов, дела его пошли в гору.

Жили они в маленькой хижине. Макс подрастал, и Канеха не могла налюбоваться на него. Она задумывалась порой над тем, почему духи не посылают ей еще детей, но как всякая индианка терпеливо сносила свою судьбу, положившись на волю духов.

Сэм тоже очень любил сына. По натуре он был человеком замкнутым, чему способствовали годы, проведенные в одиночестве в прерии. В городе он пользовался репутацией молчуна и скопидома. Поговаривали, что у него припрятано золотишко, скопленное за годы охоты на буйволов.

В двенадцать лет Макс отличался ловкостью и быстротой, присущей его индейским предкам. Он мог без седла скакать на любой лошади и со ста ярдов попадал из своего револьвера двадцать второго калибра в глаз степному суслику. Его длинные черные волосы спускались до плеч, как у индейцев, глаза были темно-синими, почти черными.

Однажды вечером во время ужина Сэм посмотрел на сына и сказал:

— В Додже открыли школу.

Канеха подошла от плиты к столу, Макс посмотрел на отца, не зная, следует ли ему вступать в разговор. Решив промолчать, он продолжал есть.

— Я записал тебя в школу, — сказал Сэм, — и заплатил за это десять долларов.

— Зачем? — спросил Макс, теперь он мог задавать вопросы.

— Чтобы тебя научили читать и писать, — ответил отец.

— А для чего мне это нужно?

— Мужчина должен уметь читать и писать.

— Но ты ведь не умеешь. И тебе это не мешает.

— Теперь другое время, — сказал Сэм. — Когда я был мальчишкой, в этом не было нужды. А теперь есть.

— Я не хочу ходить в школу.

— Пойдешь, — возвысил голос Сэм. — Я уже обо всем договорился. Ночевать будешь в конюшнях Ольсена.

Канеха не была уверена, что правильно поняла слова мужа.

— Что это такое? — спросила она по-индейски.

— Это дом, где дают большие знания, — ответил по-индейски Сэм. — Без них наш сын никогда не станет великим вождем среди бледнолицых.

Для Канехи это была достаточно серьезная причина.

— Он пойдет. Большие знания означают большую власть, — сказала она и вернулась к плите.

В следующий понедельник Сэм повел Макса в школу. Учительница — обедневшая южанка — подошла к двери и улыбнулась Сэму.

— Доброе утро, мистер Сэнд.

— Доброе утро, мадам. Я привел к вам сына.

Учительница посмотрела на Макса, а затем обвела взглядом школьный двор.

— И где же он? — недоуменно спросила она.

Сэм подтолкнул Макса вперед, и тот, слегка потупившись, взглянул на учительницу.

— Поздоровайся с учительницей, — сказал Сэм.

Макс, неуютно чувствовавший себя в чистой одежде из оленьей шкуры, переступил босыми ногами и сказал:

— Здравствуйте, мадам.

Учительница удивленно посмотрела на него и с отвращением потянула носом.

— Как? Ведь он же индеец, — воскликнула она. — Мы не принимаем в школу индейцев.

— Это мой сын, мадам, — сказал Сэм.

Учительница презрительно поджала губы.

— Мы не принимаем в нашу школу цветных. Эта школа только для белых детей, — произнесла она и уж было повернулась к ним спиной, но ледяной тон Сэма остановил ее. Возможно, это была самая длинная речь в его жизни.

— Я не знаком с вашей религией, мадам, и не знаю, во что вы верите. Но я знаю, что мы находимся в двух тысячах миль от Виргинии, и вы получили десять долларов за обучение моего сына, точно так же, как и со всех остальных, присутствовавших на собрании. И если вы не собираетесь учить его, как мы договорились, то вам лучше вернуться на Восток.

Учительница с возмущением посмотрела на Сэма.

— Мистер Сэнд, как вы смеете разговаривать со мной в подобном тоне? Думаете, другие родители захотят, чтобы ваш сын учился вместе с их детьми?

— Все они были на собрании, и я не слышал, чтобы кто-нибудь из них возражал.

— Наверное, я никогда не пойму людей с Запада, — беспомощно проговорила учительница, и Сэм понял, что она сдалась. Бросив неодобрительный взгляд на Макса, она сказала: — В любом случае он не может ходить в школу в этой одежде. Он должен быть одет, как все остальные дети.

— Хорошо, мадам, — сказал Сэм и, оборачиваясь к сыну, добавил: — Сейчас пойдем в магазин и купим обычную одежду.

— Тогда уж заодно и постригите его. Чтобы он не отличался от других детей.

Сэм кивнул. Он понял ее.

— Я так и сделаю. Спасибо, мадам.

Макс припустил за отцом к универмагу. Впервые в голову ему пришла странная мысль, которую он тут же и высказал отцу:

— Па, а разве я не похож на других?

Сэм задумался. На душе стало как-то печально. Он опустился перед сыном на колени прямо в уличную пыль. В его голосе звучала жизненная мудрость:

— Конечно, не похож, — сказал он, заглядывая Максу в глаза. — Все в этом мире разные, как не бывает двух похожих буйволов или мулов.

К концу первого года обучения учительница уже гордилась Максом. К ее немалому удивлению, он стал одним из лучших учеников. Соображал он очень быстро и учился легко. Поэтому после окончания учебного года учительница заручилась обещанием Сэма, что его сын вернется в школу на следующий год.

С наступлением каникул Макс снова облачился в свою индейскую одежду, которая хранилась у Ольсена, и отправился домой. Первую неделю он был занят тем, что чинил хижину.

Однажды вечером, после того как Макс лег спать, Канеха окликнула мужа по-английски:

— Сэм?

Тот чуть не выронил от удивления кожаную сбрую, над которой трудился. Впервые за годы совместной жизни жена обратилась к нему по имени.

Канеха почувствовала, как краснеет, и сама испугалась своей смелости. Индейские женщины никогда первыми не заговаривали с мужьями. Она потупила взгляд и продолжила:

— Это правда, что наш сын добился успехов в школе бледнолицых?

— Да, это так, — ответил Сэм, удивленно и пристально посмотрев на жену.

— Я горжусь нашим сыном, — сказала Канеха уже по-индейски. — И благодарю его отца — великого охотника и кормильца. Но пока наш сын изучал в школе бледнолицых много полезных вещей, дающих большую власть, он узнал и то, что очень огорчило его.

— Например? — спросил Сэм.

— Некоторые бледнолицые говорят, что наш сын хуже них, что в его жилах течет не такая кровь, как у них. — Взгляд Канехи гордо блистал. Сэм плотно сжал губы. Интересно, откуда она узнала об этом. Ведь она никогда не бывала в городе, да и вообще не отлучалась из дома.

— Они просто глупые дети, — несколько виновато сказал он.

— Я знаю, — просто ответила Канеха.

Сэм протянул руку и нежно погладил жену по щеке. Она взяла его руку и крепко прижалась к ней щекой.

— Я думаю, пришло время послать нашего сына в вигвам великого вождя — его деда. Там он поймет силу своей крови, — сказала Канеха.

Сэм посмотрел на нее. Со всех точек зрения это было неплохое предложение. За одно лето, проведенное с индейцами, Макс научится всему, что требуется, чтобы выжить на этой земле. Он также поймет, что происходит из более древнего рода, чем те шакалы, которые дразнили его. Он кивнул.

— Я отведу нашего сына к вигвамам моих братьев индейцев.

И снова посмотрел на Канеху. Ему было пятьдесят два, а ей почти в два раза меньше. Она была все такая же стройная, гибкая и сильная, ничуть не располнела, как это часто бывает с индейскими женщинами. Сэм почувствовал биение своего сердца. Выронив упряжь из рук, он прижал голову жены к своей груди. Его руки нежно гладили ее волосы. Внезапно он понял, что чувствовал в глубине души все эти годы.

— Я люблю тебя, Канеха, — сказал он.

Ее глаза были полны слез.

— Я люблю тебя, мой муж.

И впервые в жизни он поцеловал ее в губы.

4

Это произошло спустя три летних месяца. Было около двух часов дня. Макс работал в конюшне Ольсена, перебрасывая сено из повозки на сеновал. Он был в штанах из оленьей кожи, обнаженный по пояс. Тело его было бронзовым, почти черным от загара, мускулы на спине перекатывались от напряженной работы.

Трое мужчин въехали во двор и остановили лошадей возле повозки. Не слезая с лошадей, они наблюдали за его работой. Через минуту один из них заговорил:

— Эй, краснокожий, где тут мальчишка Сэнд?

Макс бросил на сеновал еще одну охапку, воткнул вилы в сено и посмотрел на всадников.

— Я Макс Сэнд, — ответил он, опираясь на ручку вил. Мужчины обменялись многозначительными взглядами.

— Мы ищем твоего папашу.

Макс смотрел на мужчин, не отвечая. Синие глаза его были темными и непроницаемыми.

— Мы были в конторе, но там закрыто и висит записка, что перевозкой грузов занимается твой папаша.

— Это так, — ответил Макс, — но сегодня суббота и он уехал домой.

Один из незнакомцев подъехал ближе.

— У нас есть груженая повозка, которую надо спешно доставить в Виргиния-Сити. Мы хотели бы поговорить с твоим отцом.

Макс снова взялся за вилы, перебросил еще одну охапку.

— Я передам ему, когда вечером вернусь домой.

— Мы не можем ждать так долго, — сказал один из мужчин. — Нам надо договориться сейчас, чтобы уже вечером отправиться в путь. Как найти ваш дом?

Макс с сомнением посмотрел на незнакомцев. Они не были похожи на переселенцев или рудокопов — на тех, кто обычно пользовался услугами его отца. Скорее они смахивали на бандитов или бродяг, на что указывали револьверы на их бедрах и шляпы, скрывающие лица.

— Я освобожусь через пару часов и провожу вас, — сказал он.

— Я же сказал, мальчик, что мы спешим. Твоему папаше не понравится, если он узнает, что вместо него подрядили кого-то другого, — последовал ответ.

Макс пожал плечами.

— Тогда езжайте по северной дороге — около двадцати миль.

Трое незнакомцев молча развернули лошадей и выехали с конюшенного двора. Ветер донес голос одного из них:

— Неужели старый Сэнд с такой кубышкой денег не придумал ничего лучшего, как жениться на индианке.

Услышав, как рассмеялись остальные, Макс сердито швырнул охапку сена на сеновал.

Канеха первой услышала их приближение. Каждую субботу после полудня она смотрела на дорогу, ожидая Макса из школы. Она подошла к двери и открыла ее.

— Едут трое, — сказала она, выглянув наружу.

Сэм поднялся из-за стола, подошел к двери и посмотрел на дорогу.

— Да, интересно, что им надо?

Канеха почувствовала смутную тревогу.

— Закрой дверь и не впускай их. Они крадутся, как апачи по тропе войны, а не скачут открыто, как честные люди.

Сэм рассмеялся.

— Тебе нечасто приходилось видеть людей. Может, они просто ищут дорогу в город.

— Они едут со стороны города, — возразила Канеха, но Сэм уже вышел из двери.

— Здравствуйте, — сказал он, как только незнакомцы остановились перед хижиной.

— Сэм Сэнд? — спросил один из них.

Сэм кивнул.

— Чем могу помочь?

— У нас есть груз, который мы хотим перевезти в Виргиния-Сити. — Говорящий снял шляпу и вытер лицо рукавом. — Ужасно жарко сегодня.

— Да, — согласился Сэм. — Пройдите в дом, пока мы будем разговаривать, вы немного отдохнете.

Мужчины спешились, и Сэм проводил их в дом.

— Достань бутылку виски, — сказал он Канехе и повернулся к вошедшим. — Присаживайтесь. Что у вас за груз?

— Золото.

— Золото? — удивился Сэм. — Здесь нет столько золота, чтобы для его перевозки понадобилась повозка.

— А мы слышали другое, — сказал один из незнакомцев. Внезапно у него и его дружков появились в руках револьверы. — Мы слышали, что ты скопил столько золота, что им можно нагрузить повозку.

Сэм посмотрел на чужаков и рассмеялся.

— Опустите ваши револьверы, джентльмены. Ведь вы же не верите в идиотские слухи?

Бандит тихо подошел к Сэму и ударил его револьвером по лицу. Отлетев к стене, Сэм удивленно посмотрел на него.

— И ты скажешь нам, где оно, — жестко произнес бандит.

В хижине было невыносимо душно. Трое мужчин отошли в угол и перешептывались между собой, изредка бросая взгляды на пленников.

Обессиленный Сэм повис на веревках, привязанный к столбу посередине хижины. Голова его свесилась на голую грудь. С разбитого лица стекала кровь, окрашивая бороду и волосы на груди в красный цвет. Распухшие глаза были почти закрыты, разбитый нос свернут на сторону.

Канеха, привязанная к стулу, неотрывно смотрела на мужа. Она попыталась повернуть голову, чтобы услышать, о чем говорят бандиты, но это ей не удалось — путы были слишком крепкие.

— Может быть, у него действительно нет золота? — прошептал один из бандитов.

— Наверняка есть, — ответил другой. — Но он крепкий орешек. Ты не знаешь этих охотников на буйволов.

— Ну, тогда его не заставишь говорить. Он лучше умрет, чем развяжет язык.

— Заговорит, — ответил первый бандит, подходя к очагу и доставая оттуда щипцами раскаленные угли. Схватив Сэма за волосы, он прижал его голову к столбу и поднес щипцы с раскаленными углями прямо к самому его лицу.

— Где золото?

Глаза Сэма открылись.

— У меня нет золота, — прохрипел он. — Ради всего святого, неужели бы я не сказал?

Бандит прижал щипцы к шее и плечу Сэма, и тот закричал от боли.

— У меня нет золота.

Голова его бессильно упала набок. Бандит убрал щипцы, и кроль хлынула из выжженной раны на грудь и руки жертвы.

Бандит взял со стола бутылку и подошел к Канехе. Он вынул из-за пояса охотничий нож. Глаза всех мужчин следили за ним. Бандит перерезал веревки, которыми Канеха была привязана к стулу.

— Вставай! — рявкнул он.

Канеха медленно поднялась. Мелькнул нож, и платье упало с нее — она стояла обнаженная. Младший бандит, облизнув пересохшие губы и не отрывая от нее глаз, потянулся за виски и сделал глоток.

Схватив Канеху за волосы, главарь приставил ей нож к спине и подтолкнул к Сэму.

— Ну ты, муж краснокожей, последний раз я снял скальп с индейца пятнадцать лет назад. Но я не забыл, как это делается.

Он встал перед Канехой и принялся водить ножом по ее телу вверх и вниз. По коже побежали тоненькие струйки крови. Кровь стекала с подбородка на шею, между грудей на живот и задерживалась в волосах лобка.

Сэм заплакал, забыв о собственной боли, тело его сотрясалось от рыданий.

— Оставьте ее, — молил он. — Пожалуйста, оставьте. У меня нет золота.

Канеха протянула руку и ласково дотронулась до лица мужа.

— Я не боюсь, муж мой, — сказала она по-индейски. — Духи отплатят тем, кто совершил зло.

— Прости, любимая, — сказал Сэм по-индейски, по его окровавленным щекам текли слезы.

— Привяжите ей руки к ножкам стола, — приказал главарь.

Команда его была мгновенно выполнена. Бандит опустился перед Канехой на колени и приставил нож к ее горлу. Затем обернулся к Сэму.

— Золото! — потребовал он.

Сэм покачал головой, он больше не мог говорить.

— Эй, — с нетерпением произнес младший бандит. — Ей-богу, я бы развлекся с ней.

— А это мысль, — согласился главарь. Он взглянул на Сэма. — Я думаю, что этот не будет возражать, если мы слегка развлечемся с его краснокожей перед тем, как снимем с нее скальп. Индейцы любят такие представления.

Он поднялся, положил нож на стол и расстегнул ремень.

Канеха ударила его ногой. Он слегка покачнулся и сказал:

— Держите ее за ноги. Я буду первым.

Было около семи вечера, когда Макс подъехал к дому на гнедой лошади, которую ему одолжил Ольсен. В хижине было тихо, труба не дымилась. Это показалось ему странным, ведь мать всегда стряпала к его приезду. Он спрыгнул с лошади и в нерешительности остановился, разглядывая хижину. Дверь была распахнута и раскачивалась на ветру. Макс побежал, охваченный необъяснимым страхом.

Он ворвался в хижину и замер, с ужасом разглядывая увиденную картину. Отец был привязан к столбу, безжизненные глаза и рот раскрыты. Затылок размозжен выстрелом в рот из револьвера сорок пятого калибра.

Глаза Макса медленно опустились к полу. В луже крови лежала бесформенная масса, и лишь по ее очертаниям можно было догадаться, что это его мать.

Оцепенение прошло, и он закричал, но подступившая к горлу тошнота оборвала крик. Его рвало и рвало, буквально выворачивая наизнанку.

Обессиленный, он прислонился к косяку. Постояв так некоторое время, повернулся и, пошатываясь, как слепой, вышел из хижины. Во дворе он упал на землю и зарыдал. Когда слезы иссякли, он поднялся и медленно побрел к бочке для умывания.

Окуная голову прямо в бочку, он смыл с лица и одежды следы рвоты. Затем, совершенно мокрый, выпрямился и огляделся.

Лошади отца не было, шесть мулов беззаботно бродили по загону, повозка стояла под навесом позади хижины. Четыре овцы и цыплята, которыми так гордилась мать, гуляли за загородкой.

Он вытер лицо руками и рассеянно подумал, что нужно что-то сделать. Но заставить себя похоронить то, что он увидел в хижине, было выше его сил. Это не могло быть его матерью и отцом, его родители не могли выглядеть так. Оставалось только одно.

Макс подошел к куче щепок для растопки очага, набрал полную охапку, вошел в дом и высыпал щепки на пол. Через полчаса толстый слой щепок покрывал пол в хижине, словно одеяло. Он постоял в задумчивости и снова вышел во двор.

Вытащив из-под стены навеса упряжь, он запряг мулов в повозку, поставил туда клетку с цыплятами, загрузил овец и привязал их к кольцам на полу повозки.

Ведя в поводу мулов, Макс обогнул хижину, привязал позади повозки гнедую лошадь, отвел повозку примерно на двести ярдов от хижины, привязал мулов к небольшому кустарнику, а сам вернулся к хижине.

По пути он прихватил черпак с дегтем. Стараясь не смотреть на тела родителей, он немедленно вылил содержимое черпака на щепки, отступил к двери и выплеснул остатки дегтя.

Постояв в нерешительности минуту, словно вспоминая что-то, Макс снова вошел в хижину, подошел к полке, на которой отец хранил ружье и револьвер. Их там не было. Он просунул руку дальше и нащупал что-то мягкое.

Это были новые штаны и рубашка из оленьей кожи, которые мать сшила для него. На глаза опять навернулись слезы. Взяв сверток, Макс вышел за дверь. Затем поднес спичку к просмоленному факелу и держал ее, пока факел не вспыхнул. Убедившись, что факел разгорелся достаточно хорошо, он бросил его в хижину и отошел от двери.

С неожиданным удивлением он посмотрел на небо. Солнце уже село, и на землю внезапно упала темнота. Звезды зловеще уставились на него. Тяжелые клубы дыма повалили из дверей хижины. Затем раздался громкий треск, и пламя, охватившее высохшее дерево, метнулось к двери. Макс подошел к повозке. Только через три мили на вершине небольшого холма он обернулся.

На том месте, где стоял его дом, высоко в небо поднимался огромный столб пламени.

5

Он остановил повозку во дворе позади конюшни Ольсена. Соскочив с козел, подошел к дому, поднялся по задней лестнице и постучал в дверь.

— Мистер Ольсен, — позвал он.

Тень заслонила освещенное окно, дверь отворилась, и на пороге появился Ольсен.

— Макс, — воскликнул он. — Почему ты вернулся?

Макс посмотрел на него.

— Они убили маму и папу.

— Убили? — удивленно воскликнул Ольсен. — Кто убил?

Привлеченная звуками голосов, позади него появилась миссис Ольсен.

— Трое мужчин, — сказал Макс. — Они спросили меня, и я указал им дорогу к дому. А они убили их. — Он помолчал немного и добавил совсем тихим голосом. — Они украли папину лошадь, ружье и револьвер.

Хотя внешне Макс был спокоен, миссис Ольсен чувствовала, что он потрясен. Она рванулась к Максу:

— Пройди в дом и выпей чего-нибудь горячего.

Он посмотрел ей в глаза.

— У меня нет времени, мадам. Я должен догнать их. — Он повернулся к Ольсену. — У меня во дворе мулы, повозка, четыре овцы и шестнадцать цыплят. Не могли бы вы дать мне за них сто долларов и пони?

Ольсен кивнул.

— Ну конечно, мой мальчик. Только мулы и повозка стоят в три раза больше. Я лучше дам тебе пегую. Это хорошая лошадь, сейчас оседлаю ее.

Макс покачал головой.

— Нет, спасибо, мистер Ольсен. Мне нужен пони, на котором я смогу скакать по прерии без седла. Так я смогу двигаться быстрее.

— Хорошо, пусть будет как ты хочешь.

— Могу я сейчас получить деньги?

— Конечно.

Ольсен повернулся, чтобы пройти в комнату, но голос жены остановил его:

— Нет, нет, — она решительно провела Макса в дом. — Сначала ему надо поесть, потом поспать. Он вполне может поехать завтра утром.

— Но они будут уже далеко, — запротестовал Макс.

— Не будут, — ответила миссис Ольсен. — Они тоже остановятся на ночлег, и будут завтра утром не дальше, чем сейчас.

Она закрыла дверь, подвела Макса к столу, усадила на стул и поставила перед ним тарелку супа. Он начал машинально есть.

— Я пойду распрягу мулов, — сказал Ольсен.

Когда он вернулся в дом, Макс спал за столом, уронив голову на руки.

Миссис Ольсен отвела мужа в сторону и прошептала:

— Не позволяй ему одному ехать за этими людьми.

— Я поеду, мадам, — прозвучал за ее спиной голос Макса.

Она повернулась и посмотрела на него.

— Нет. Это взрослые мужчины, и ты не справишься с ними, ведь ты еще мальчик.

Встретившись с ним взглядом, она впервые увидела в глубине его темно-голубых глаз чувство собственного достоинства.

— Мне почти шестнадцать, мадам. Индейцы племени моей матери в шестнадцать лет уже не мальчики. Это мужчины.

На второй день пути Макс, обнаружив подозрительные приметы, пустил пони шагом и стал тщательно изучать обочину дороги. Через несколько минут он спешился. Здесь стояли четыре лошади, после небольшого отдыха две из них свернули на дорогу к Виргиния-Сити, две других продолжили путь через прерию на восток.

Он снова поскакал по прерии, внимательно отыскивая следы, и наконец обнаружил то, что искал. Одна из лошадей была лошадью его отца — он узнал следы подков на мягкой земле. Эти следы были слабее других, что означало, что лошадь была без седока и ее вели в поводу. Это также означало, что тот, за кем следовал Макс, был главарем, иначе ему не позволили бы забрать лошадь — самое ценное из украденного.

Через несколько миль он обнаружил лошадиные яблоки, спешился, потрогал их ногой и определил, что они не более чем семичасовой давности. Значит, теперь бандит двигался медленнее. Макс вскочил на пони.

Большую часть ночи он двигался по следу, освещаемому яркой луной, и к вечеру следующего дня был уже менее чем в часе езды от своей жертвы. Он посмотрел на небо. Было около семи часов, скоро наступит темнота. Бандит остановится на ночлег, если уже не остановился. Макс спешился и стал дожидаться темноты.

Он вырезал из кустарника рогатину и закрепил на ней круглый камень. Затем опутал камень тонкими полосками кожи и ими же обмотал ручку рогатины. Теперь он держал в руках боевую дубинку, сделанную так, как его научили летом индейцы.

Наступила темнота. Макс поднялся, прикрепил дубинку к ремню и осторожно двинулся вперед, держа пони за гриву. Двигался он медленно, прислушиваясь, ноздри его раздувались, улавливая запах дыма. Удача сопутствовала ему. Он вскоре уловил запах костра, расположенного примерно в четверти мили. Привязав пони к кустарнику, он достал из мешка, расположенного на спине пони, ружье и бесшумно двинулся вперед.

Вдруг Макс услышал ржание лошади. Он лег плашмя на землю, вглядываясь в темноту. Он различил лошадь, привязанную примерно в трехстах ярдах, но костра не было видно.

Сделав ползком круг, он очутился с подветренной стороны. Теперь он явственно чувствовал запах костра. Подняв голову из густой высокой травы, Макс увидел в двухстах ярдах от себя костер. У костра, согнувшись, сидел человек и ел что-то из сковородки. Бандит был отнюдь не дурак. Он развел костер между двумя валунами, и подобраться к нему можно было только спереди.

Макс снова нырнул в траву. Надо было ждать, пока бандит уснет. Он перевернулся на спину и посмотрел в небо. Действовать ему предстоит через несколько часов, а сейчас он нуждался в отдыхе. Закрыв глаза, Макс погрузился в сон.

Пробудился он внезапно. Луна светила в небе прямо над ним. Медленно приподнявшись, Макс выглянул из травы. Костер уже догорал. В его слабом отблеске виднелась тень человека, лежащего у валунов. Макс стал осторожно продвигаться вперед. Бандит захрапел и перевернулся во сне. Макс замер на секунду, подождал, пока бандит затихнет, и снова двинулся в сторону костра. Он мог уже различить револьвер, зажатый в вытянутой руке бандита.

Макс взял с земли маленький камень, тихо отцепил от пояса дубинку и приподнялся. Сдерживая дыхание, он бросил камень к ногам бандита. Тот вскочил, бормоча проклятия. Держа в руках револьвер, он вглядывался в темноту впереди себя. Он не понял, что случилось, когда Макс опустил ему на затылок боевую дубинку.

Когда Макс вернулся назад с пони, на востоке уже забрезжил рассвет. Он привязал пони вместе с остальными лошадьми и пошел посмотреть на бандита. Глаза его были закрыты, дыхание ровное, но в том месте, куда был нанесен удар, расплылось кровавое пятно. Он лежал на земле обнаженный, руки и ноги растянуты и привязаны к кольям, вбитым в землю.

Макс присел на камень и стал точить нож о его гладкую поверхность. Когда взошло солнце, бандит открыл глаза. Сначала он ничего не мог разобрать, но постепенно его зрение прояснилось. Он попытался подняться и понял, что привязан. Тряся головой, бандит посмотрел на Макса.

— В чем дело? — спросил он.

Продолжая точить нож, Макс ответил:

— Я Макс Сэнд. Помнишь меня?

С ножом в руке он подошел к лежащему бандиту и посмотрел на него. Тошнота снова подступила к горлу, когда он вспомнил картину, увиденную в родной хижине. Но когда он заговорил, голос его был спокойным и бесстрастным.

— Зачем ты убил моих родителей?

— Я их не убивал, — ответил бандит, не отводя глаз от ножа в руке Макса.

— У тебя лошадь моего отца.

— Он продал мне ее.

— Отец никогда не продал бы единственную лошадь.

— Отпусти меня! — внезапно заорал бандит.

Макс приставил нож к его горлу.

— Ты скажешь мне, что произошло?

— Это не я, это другие, — кричал бандит. — Я ничего не делал, а им нужно было золото. — Глаза его расширились от ужаса, и он в страхе обмочился. Моча заструилась по его обнаженным ногам. — Отпусти меня, сумасшедший индейский ублюдок! — завопил он.

Макс отбросил все сомнения. Он был сыном Красной Бороды и Канехи и переполнен чувством мести. Его нож засверкал на солнце, и когда он выпрямился, бандит молчал. Макс равнодушно взглянул на него. Глаза его были открыты, взгляд невидящий, но он не был мертв, а только потерял сознание. Веки были надрезаны так, что они уже не могли закрывать глаза, свежие рваные порезы тянулись от плеч до бедер.

Макс побродил в окрестностях, нашел муравейник, снял руками его верхушку и вернулся к бандиту. Он осторожно опустил муравейник ему на пупок, и через минуту мелкие красные муравьи расползлись по всему телу. Они заползали в свежие кровоточащие порезы, глаза, открытый рот и ноздри. Бандит закашлялся, застонал, заерзал. Макс молча наблюдал за ним. Такова была индейская казнь для вора, насильника и убийцы.

Бандит умирал три дня. Три дня палящее солнце жгло его открытые глаза и покрывало волдырями тело, усердно пожираемое муравьями. Три дня мучений от жажды, три ночи страданий от насекомых и москитов, привлекаемых запахом крови. Наконец он потерял сознание, и когда на четвертое утро Макс подошел к нему, он был мертв. Макс некоторое время смотрел на него, затем достал нож и снял скальп. Верхом на пони, ведя в поводу двух других лошадей, он направился на север к вигвамам индейцев.

Старый вождь — его дед — вышел из своего вигвама, когда Макс слезал с лошади. Он молча ждал, пока внук подойдет к нему.

— Я принес печальную весть к вигвамам моего народа, — сказал он по-индейски, глядя вождю в глаза. Вождь молчал. — Мои отец и мать мертвы.

Вождь продолжал молчать. Макс дотронулся до ремня, отцепил висевший на нем скальп и бросил его к ногам старика.

— Это скальп одного из убийц. И я приехал к вигваму моего деда — великого вождя, чтобы провести здесь дни скорби.

Вождь посмотрел на скальп, потом на Макса.

— Мы больше не можем свободно передвигаться по прерии. Мы живем на том месте, которое указали нам бледнолицые. Видел ли кто-нибудь из них, как ты приехал?

— Меня никто не видел, — ответил Макс. — Я приехал с другой стороны холмов.

Вождь снова посмотрел на скальп. Прошло много лет с тех пор, когда скальп врага висел на столбе перед его вигвамом. Сердце его наполнилось гордостью. Бледнолицые могут запереть тело, но они не могут запереть дух. Он поднял скальп, повесил его на столб и повернулся к Максу.

— У дерева много веток, — медленно произнес он. — И если одни из них падают или их отсекают, то на их месте должны вырасти новые ветки, и души прежних будут продолжать жить в них. — Он выдернул перо из своего головного убора и протянул его Максу. — Здесь есть одна девушка. Ее жених умер два солнца назад, упав с лошади. Но она уже взяла брачный фаллос и теперь должна жить одна в вигваме у реки, ожидая, пока его дух не перейдет в нее. Иди и возьми ее.

Макс посмотрел на старика.

— Сейчас?

Вождь вложил перо в его руку.

— Сейчас, — произнес он со всей мудростью своих лет. — Сейчас хорошее время: дух войны и мести бурлит в твоей крови. Это хорошее время, чтобы взять женщину.

Макс нагнулся, поднял поводья и направился через лагерь к реке. Индейцы молча следили за ним. Медленно, с высоко поднятой головой, он проследовал к излучине реки. Там, в отдалении от других, стоял одинокий вигвам. Макс подошел к нему, привязал лошадей к кустам, поднял полог и шагнул внутрь. Вигвам был пуст. Он снова поднял полог и выглянул наружу — там никого не было. Опустив полог, Макс прошел в заднюю часть вигвама и сел на постель из шкур, разложенную на полу.

Спустя некоторое время в вигвам вошла девушка. Она прижимала к себе платье, ее волосы и тело были мокрыми от речной воды. Раскрытыми от удивления глазами она смотрела на Макса, готовая в любую минуту выскочить наружу. Ей было четырнадцать, от силы пятнадцать лет. Внезапно Макс понял, почему вождь послал его к ней. Протянув девушке перо, он ласково сказал:

— Не бойся. Великий вождь соединил нас, чтобы мы помогли друг другу прогнать дьяволов.

6

Верхом на лошади Макс спускался позади последнего бычка по сходням железнодорожного вагона. Подождав, пока он войдет в вагон, Макс захлопнул ворота. Потом снял шляпу, вытер рукавом пот со лба и посмотрел на солнце.

Оно светило почти над головой, раскаляя песок скотного двора. Бычки устало легли, словно тоже понимали, что эта дорога наконец закончилась — долгая дорога из Техаса, приведшая их в Канзас-Сити на неминуемую гибель.

Макс снова надел шляпу, покосился на хозяина, который сидел возле изгороди с торговцами скотом, и подъехал к ним.

Фаррар повернулся к нему.

— Все здесь?

— Все, мистер Фаррар.

— Хорошо, — сказал хозяин и обратился к одному из торговцев:

— Все в порядке? Я насчитал тысячу сто десять голов.

— Я тоже, — ответил торговец.

Фаррар поднялся.

— За чеком я зайду к вам в контору сегодня после полудня.

— Он будет готов, — кивнул в ответ торговец.

Фаррар сел на лошадь.

— Поехали, малыш, — бросил он через плечо. — Доберемся до гостиницы и смоем дорожную грязь и вонь.

— Парень, — сказал Фаррар после ванны, — мне кажется, что я стал на двадцать фунтов легче.

— Я тоже, — ответил Макс.

Глаза Фаррара округлились, он удивленно присвистнул — на Максе были почти белые штаны и рубашка из оленьей кожи, начищенные до зеркального блеска ковбойские сапоги на высоком каблуке, шейный платок казался золотым на фоне темной загорелой кожи. Иссиня-черные волосы спускались до плеч.

— Парень, где ты взял такую одежду?

Макс улыбнулся.

— Это последний костюм, который мне сшила мама.

— В нем ты выглядишь совсем как индеец, — рассмеялся Фаррар.

— А я и есть индеец, — спокойно ответил Макс.

Фаррар резко оборвал смех.

— Только наполовину, малыш. Твой отец был белым и очень хорошим человеком. Для того ли я столько лет охотился с Сэмом Сэндом, чтобы слышать, что ты не гордишься им.

— Я горжусь им, мистер Фаррар. Но я все время помню, что его и маму убили белые люди.

Он взял со стула ремень с кобурой и надел его.

— Ты еще не отказался от мысли разыскать убийц?

— Нет, сэр, не отказался.

— Канзас-Сити большой город, — сказал Фаррар. — Как ты собираешься искать их?

— Если только они здесь, я их найду, — ответил Макс. — Один из них наверняка должен быть здесь. Потом я поеду в западный Техас и отыщу другого.

Фаррар помолчал.

— Но тебе надо быть настороже в таком наряде. Как бы он первым не узнал тебя.

— Надеюсь, не узнает.

Фаррар не вынес сверкающего взгляда юноши и, отвернувшись, начал надевать рубашку. Подождав, пока он закончит, Макс обратился к нему:

— Мистер Фаррар, могу я сейчас получить свои деньги?

— Вот они. — Фаррар взял со стола кошелек. — Восемьдесят долларов — заработная плата за четыре месяца, и шестьдесят долларов, которые ты выиграл в покер.

Не пересчитав деньги, Макс сунул их в задний карман.

— Благодарю, мистер Фаррар.

— А разве ты не пойдешь со мной?

— Нет, спасибо.

— Ненависть не должна переполнять твою душу, малыш. Это вредно для тебя.

— С этим я ничего поделать не могу. — Глаза Макса были пустыми и холодными. — Я не могу забыть, что этот ублюдок носит свой табак в кисете, сделанном из кожи той, которая вскормила меня.

Дверь за ним захлопнулась, и Фаррар в оцепенении уставился на нее.

Мэри Грэйди улыбнулась юноше.

— Допивай виски, — сказала она, — а я пока разденусь.

Юноша посмотрел на нее, допил виски и, закашлявшись, подошел к кровати. Стягивая через голову платье, она посмотрела на него.

— Как ты себя чувствуешь?

Юноша посмотрел на Мэри отсутствующим взглядом.

— Вроде ничего, но я никогда не пью так много.

Мэри подошла к нему, держа платье в руках.

— Ложись и закрой глаза. Через несколько минут все будет в порядке.

Юноша тупо смотрел на нее, ничего не отвечая. Положив руки ему на плечи, Мэри толкнула его на кровать. Проблеск сознания промелькнул в его глазах, он попытался встать на ноги, нашаривая рукоятку револьвера. Но эта попытка отняла последние силы, и, согнувшись, он рухнул на кровать. Опытным движением Мэри подняла ему веки. Все в порядке, мальчик отключился. Она улыбнулась, подошла к окну и выглянула на улицу.

Ее сутенер стоял на противоположной стороне улицы у входа в салун. В знак того, что путь свободен, она дважды подняла и опустила занавеску. Сутенер вошел в гостиницу. Когда он поднялся в комнату, Мэри уже была одета.

— Ты слишком долго возилась, чтобы затащить его сюда, — недовольно пробурчал он.

— А что я могла поделать? Он не пьет, совсем ребенок.

— И сколько у него с собой?

— Не знаю, деньги в заднем кармане. Забирай и сматываемся. Я не люблю эту гостиницу.

Сутенер подошел к кровати, вытащил деньги из заднего кармана юноши, тщательно пересчитал.

— Сто тридцать, — сказал он.

Мэри подошла к нему и обняла за шею.

— Сто тридцать долларов. Может, закончим на сегодня, — проворковала она, целуя его в подбородок. — Пойдем ко мне на всю ночь.

— Ты что, с ума сошла? — рявкнул мужчина. — Еще только одиннадцать. Ты еще успеешь обработать троих. И не забудь забрать бутылку.

Пока Мэри собиралась, сутенер посмотрел на юношу.

— Что-то он не похож на ковбоя, — сказал он. — По-моему, он больше смахивает на индейца.

— А он и есть индеец, — ответила Мэри. — Он ищет какого-то парня, у которого есть кисет из кожи индианки. — Она засмеялась. — Я думаю, что он даже не собирался ложиться со мной. Я затащила его сюда, пообещав рассказать о парне, которого он ищет.

Сутенер задумался.

— Он носит пушку. Я думаю, что кое-что заработаю, если сообщу о нем тому парню.

— А ты знаешь, кого он ищет?

— Пожалуй. Пошли.

Было уже почти два часа ночи, когда сутенер нашел нужного ему человека. Тот играл в карты в задней комнате «Золотого орла».

Сутенер осторожно тронул его за плечо и прошептал:

— Мистер Дорт.

— Какого черта тебе надо?

Сутенер нервно облизнул губы.

— Прошу прощения, мистер Дорт. У меня есть новости, которые, думаю, могут вас заинтересовать. — Он обвел взглядом стол. Остальные игроки с любопытством смотрели на него. — Может быть, лучше с глазу на глаз, мистер Дорт. Речь пойдет об этом кисете. — И он указал на кисет, лежащий на столе.

— О моем кисете из сиськи краснокожей? — Дорт рассмеялся. — Кто-то хочет купить его? Но он не продается.

— Не в этом дело, мистер Дорт.

— А в чем дело?

— Я думаю, что это кой-чего стоит.

Дорт вскочил, сгреб сутенера за грудки и крепко прижал к стене.

— Что ты собираешься мне рассказать?

— Это будет кой-чего стоить... — испуганно шептал сутенер, так как Дорт слыл одним из самых страшных убийц в городе.

— Если ты сейчас же не развяжешь язык, — угрожающе прорычал Дорт, — то это тебе действительно будет кой-чего стоить.

— Здесь в городе индейский мальчишка, который разыскивает вас, — в страхе залепетал сутенер. — У него револьвер.

— Краснокожий мальчишка? — спросил Дорт, медленно ослабляя хватку. — Как он выглядит?

Сутенер описал Макса.

— Глаза синие? — резко бросил Дорт.

— Да. Я видел его, когда он подцепил одну из моих девчонок в салуне. Поэтому я и знаю, что он индеец. Вам он знаком?

Дорт кивнул без размышлений.

— Знаком. Это была его мать.

Глаза присутствующих устремились на кисет. Дорт убрал его в карман.

— И что вы собираетесь делать? — спросил сутенер.

— Делать? — тупо повторил Дорт. Он посмотрел на сутенера и игроков, сидящих за столом. Скрыться прямо сейчас он не мог. Это уронило бы его престиж в обществе, где он вращался. — Делать? — снова повторил он с нарастающим возбуждением. — То, что должен был сделать еще год назад — убить его. Где он?

— Я провожу вас, — с готовностью предложил сутенер.

Игроки за столом переглянулись и быстро встали.

— Подожди нас, Том, — сказал один из них. — Это будет забавно.

Когда они пришли в гостиницу, Макса там уже не было. Но клерк сказал, что его можно будет найти завтра в два часа на скотном дворе. Он и сам собирался встретиться с ним, чтобы получить доллар за комнату в гостинице.

Дорт швырнул на прилавок серебряный доллар.

— Забери. Я получу вместо тебя.

Облокотившись на изгородь, Фаррар наблюдал, как Макс подгонял бычков к кормушке. Рядом с ним стоял какой-то мужчина.

— Этот мальчик превосходно сидит в седле, — сказал он, не глядя на незнакомца.

— Да, — уклончиво ответил тот. Закончив сворачивать сигарету, он сунул ее в рот и обратился в Фаррару: — Спички есть?

— Есть, — ответил Фаррар и полез в карман. Достав спички, он протянул их соседу. Но рука его застыла, когда он увидел в руках незнакомца кисет.

Тот заметил его взгляд.

— Что это тебя так заинтересовало?

— Кисет, — ответил Фаррар. — Никогда не видел ничего подобного.

— Еще бы, — рассмеялся бандит. — Он сделан из сиськи краснокожей и хорошо защищает табак от сырости. И носить его удобно — тонкий. — Фаррар резко повернулся, чтобы предупредить Макса. — На твоем месте я не делал бы этого, — тихо сказал бандит.

Позади Фаррара послышался шорох, и он догадался, что за его спиной стоит человек. Он беспомощно смотрел на Макса, закрывшего ворота и скакавшего к ним.

— Ты хорошо скачешь, мальчик, — сказал бандит и кинул Максу кисет. — На, закури.

Макс легко поймал кисет.

— Спасибо, мистер, — сказал он, и, посмотрев на кисет, перевел взгляд на незнакомца. Лицо его стало белым. Кисет выпал из его рук, и табак высыпался на землю. Он в упор смотрел на бандита. — Я бы никогда не узнал тебя, если бы ты не сделал этого.

— Я думаю, что это из-за бороды, — грубо рассмеялся Дорт.

Макс попятился.

— Да, ты один из тех, теперь я узнаю тебя.

— Да, я один из тех, — сказал Дорт и положил руку на револьвер. — Ну и что?

Непроизвольно Фаррар и все, кто находились рядом, раздвинулись.

— Не делай ничего, Макс, — хрипло прокричал Фаррар. — Это Том Дорт. Ты не знаешь, как он быстр.

Макс не отводил глаз от лица Дорта.

— Мне все равно, мистер Фаррар. Я убью его.

— Ну доставай свою пушку, краснокожий, — сказал Дорт со злостью.

— Я подожду, — мягко ответил Макс. — Я хочу, чтобы ты умирал медленно, как моя мама.

Лицо бандита налилось кровью.

— Доставай, — заорал он. — Доставай, проклятый сын дешевой краснокожей шлюхи. Доставай, черт бы тебя побрал.

— Я не тороплюсь, — спокойно ответил Макс. — Я не буду стрелять тебе в голову или в сердце. Первым делом я отстрелю тебе яйца, потом продырявлю брюхо. Я хочу посмотреть, как ты будешь подыхать.

Дорт чувствовал нарастающий страх. Боковым зрением он видел, что за ним наблюдают. Он посмотрел на Макса — губы плотно сжаты, в глазах ненависть.

— «Сейчас, — подумал Дорт, — Сейчас я покончу с тобой». Внезапно его рука рванулась к револьверу. Фаррар заметил это движение, но не успел и моргнуть, как в руке Макса сверкнуло оружие. Дорт даже не вытащил револьвер из кобуры, когда раздался выстрел. Бандит упал на колени в грязь, зажав руками промежность. Макс стал медленно приближаться к нему. Дорт поднял руку к лицу и посмотрел на стекавшую между пальцев кровь.

— Сукин сын, — завопил он, судорожно хватая упавший в грязь револьвер.

Макс подождал, пока Дорт поднимет револьвер, а затем дважды выстрелил. Пули отбросили бандита на спину. Он лежал, дергаясь в конвульсиях. Макс подошел ближе и встал, разглядывая его. В его руке дымился револьвер.

Спустя два дня Максу было дано право выбирать: вступить в армию или предстать перед судом. Все говорили о войне на Кубе, и судья был настроен очень патриотично. Макс мог бы доказать, что действовал в рамках самообороны, но он даже не воспользовался показаниями свидетелей.

Ему еще предстояла встреча с человеком, имени которого он даже не знал.

7

Невада зашевелился на диване. У него появилось ощущение, что в комнате кто-то есть. Машинально он потянулся за сигаретой, и когда его рука, ухватив пустоту, опустилась на край дивана, он окончательно проснулся.

Несколько секунд он соображал, где находится, затем сел и потянулся к висевшим на кресле брюкам. Сигареты оказались в правом кармане, он достал одну и чиркнул спичкой. Пламя осветило темноту, и Невада увидел Рину, сидящую в кресле и смотрящую на него. Он глубоко затянулся и загасил спичку.

— Почему ты не спишь?

— Я не могу спать. Я боюсь. — Она глубоко вздохнула.

— Боишься, Рина? Чего?

— Того, что со мной случится.

Невада тихонько рассмеялся.

— У тебя все есть, ты молода, впереди целая жизнь.

В темноте лицо Рины казалось бледным пятном.

— Знаю, — прошептала она. — Я и сама повторяю себе это. Но вся беда в том, что я не могу в это поверить. — Внезапно она опустилась перед Невадой на колени. — Ты должен помочь мне.

— Все пройдет, Рина. — Он погладил ее по волосам. Рина обняла его.

— Ты не понимаешь, Невада, — раздраженно сказала она. — Я всегда это чувствовала. До того, как вышла замуж за Корда, до того, как уехала из родных мест. Я чувствовала это, даже когда была маленькой девочкой.

— Я думаю, что каждый человек иногда испытывает страх.

— Нет, у меня все иначе. — В голосе Рины сквозил неподдельный ужас. — Я умру молодой от какой-нибудь ужасной болезни. Я знаю это, Невада, я это нутром чувствую. — Она заплакала, и Невада, продолжая гладить ее по голове, сказал:

— Все изменится, когда ты вернешься на Восток. Там ты встретишь молодого мужчину и...

Рина подняла руки и посмотрела на него. Первые утренние лучи коснулись ее лица. Широко раскрытые, полные слез глаза блестели.

— Молодой мужчина? — в ее голосе послышалось презрение. — Это как раз одна из тех вещей, которых я боюсь. Если бы я не боялась молодых мужчин, то вышла бы замуж за Джонаса, а не за его отца. — Невада промолчал. — Все молодые мужчины одинаковы. Им надо от меня только одно — трахнуть. Ничего больше, только трахнуть.

Невада был ошеломлен, услышав из ее уст подобные слова. Потом оцепенение прошло, и он улыбнулся.

— И зачем ты говоришь мне об этом, Рина? Чего ты ждешь от меня?

Рина пристально смотрела на него.

— Я хочу, чтобы ты понял меня. Чтобы ты понял, какая я.

Сигарета обожгла ему губы, и он быстро выкинул ее.

— А почему именно я?

— Потому что ты не мальчишка, а взрослый мужчина.

— А ты, Рина?

Взгляд ее стал дерзким, но голос выдавал неуверенность.

— Мне кажется, что я лесбиянка.

Невада рассмеялся.

— Не смейся, — быстро сказала Рина. — Я не сумасшедшая. Я была и с девушками и с мужчинами. Мне никогда не было с мужчинами так хорошо, как с девушками. — Она горько рассмеялась. — Мужчины такие глупые. Их так легко заставить поверить в то, во что они хотят верить. И я знаю все эти уловки.

— Может быть это потому, что ты никогда не встречала настоящего мужчину? — Самолюбие Невады было задето.

— Думаешь, нет? — В голосе Рины прозвучали вызывающие нотки.

Он почувствовал, как ее пальцы прикоснулись к его бедрам под одеялом и нащупали член. Рина быстро откинула одеяло в сторону и прижалась головой к его коленям. Невада почувствовал движения ее губ и внезапно рассердился. Схватив Рину за волосы, он откинул ей голову назад.

— Что ты пытаешься доказать?

Дыхание ее стало тяжелым и прерывистым.

— Что ты мужчина, — шептала она, — единственный мужчина, который может удовлетворить меня.

Невада молча смотрел на нее.

— Только ты, Невада, — продолжала шептать Рина. — Я знаю и чувствую это. Только ты можешь сделать меня счастливой, и я больше никогда не буду бояться. — Она попыталась повернуть голову, но Невада крепко держал ее. В ее широко раскрытых глазах промелькнуло отчаяние. — Ну пожалуйста, Невада, пожалуйста. Позволь мне доказать, как я могу любить тебя.

Она снова заплакала.

Внезапно он встал с дивана, подошел к камину и, помешав угли, подбросил несколько поленьев. Через некоторое время дрова начали потрескивать, и комната стала наполняться теплом. Невада повернулся и посмотрел на Рину. Она так и сидела на полу возле дивана, наблюдая за ним.

Он медленно подошел к ней.

— Когда я предложил тебе приехать сюда, то думал, что поступаю правильно. — Он сел на диван и взял сигарету.

— Я слушаю, Невада, — мягко сказала Рина, протягивая ему спички.

— Я не тот человек, которого ты ищешь, Рина.

— Нет, это неправда. — Она ласково погладила его по щеке.

— Возможно, — усмехнулся Невада, — но мне кажется, что я слишком молод. Понимаешь, все, что мне надо от тебя, так это тебя трахать.

Рина посмотрела на него и засмеялась. Поднявшись с пола, она вытащила у него изо рта сигарету и глубоко затянулась. Затем она сделала легкое движение, и ночная сорочка упала на пол. В отблесках огня ее тело казалось красно-золотистым. Швырнув сигарету в камин, Рина тихо подошла к Неваде.

— Может, оно и к лучшему, — сказала она, падая в его объятия. — Теперь мы можем быть друзьями.

8

— У нас неприятности, — сказал кассир.

Невада взглянул на Рину. Она смотрела в окошко фургона, наблюдая за последним актом шоу «Дикий Запад». Снаружи доносились одобрительные возгласы зрителей.

— Что за неприятности? — спросил Невада, отводя взгляд от Рины.

— Достаточно серьезные, — уныло произнес кассир. — Неделю назад мы заключили на весь летний сезон контракт с шоу «Буффало Билл Коуди», и если в течение двух недель от них не будет известий, то мы потеряем за весь сезон сорок тысяч.

Раздался сигнал горна, призывающий к атаке. Невада поерзал на неудобном деревянном стуле и начал сворачивать сигарету. Представление подходило к концу, кавалерия спешила на помощь к осажденным переселенцам. Невада зажал во рту сигарету.

— Как вы могли допустить такую глупость?

— Это не моя вина, Невада, — быстро ответил кассир. — Я думаю, что нас подвел агент.

Невада молча прикурил.

— Что вы собираетесь делать? — с тревогой спросил кассир.

Невада глубоко затянулся.

— Доигрывать сезон.

— И потерять сорок тысяч? — изумленно спросил кассир. — Мы не можем понести такой ущерб.

Невада внимательно посмотрел на него. На лице кассира отражались тревога и смущение. Неваде стало любопытно, почему этот человек так расстроился. Ведь это были не его деньги.

— Мы ничего не можем поделать, — сказал Невада. — Если мы свернем шоу, то лишимся всякого доверия и в следующем году останемся без контракта.

Он встал, подошел к окошку. На поле битвы кавалерия преследовала отступающих индейцев. Он повернулся к кассиру.

— Я провожу миссис Корд на вокзал, а потом поеду к агенту. Ждите меня здесь.

— Хорошо, Невада, — ответил кассир.

Невада взял Рину за руку, и они спустились по ступенькам фургона. Пройдя через поляну, они подошли к машине. Вокруг них шумели актеры, отводившие лошадей в загон. Расходясь по своим фургонам переодеться, они делились планами на вечер.

— Позволь мне остаться с тобой, ну пожалуйста, — сказала Рина.

— Я думаю, что мы уже решили этот вопрос. — Невада улыбнулся.

Глаза Рины стали серьезными.

— Но послушай, Невада. Мне незачем возвращаться на Восток. Здешняя атмосфера, по крайней мере, возбуждает меня, я чувствую, что живу.

— Не будь ребенком, — ответил он. — Ты уже взрослая женщина, и такая жизнь не для тебя. Ты забудешь о ней через неделю.

— Если ты позволишь мне остаться, то я оплачу половину твоих убытков за этот сезон, — быстро сказала она.

Невада внимательно посмотрел на Рину. Ему казалось, что она была полностью поглощена представлением и не слышала разговора в фургоне.

— Тебе это не по карману.

— А тебе?

— Я сам справлюсь с этим.

Рина еще несколько секунд смотрела на него, затем села в машину. Всю дорогу до вокзала она молчала, и лишь перед самым вагоном спросила:

— Ты напишешь мне?

— Я не особо люблю писать.

— Но ты дашь о себе знать? — настаивала Рина. — Ты ответишь, если я напишу тебе? — Он кивнул. — Ты позволишь мне иногда приезжать к тебе? — спросила она. — Если мне будет одиноко и страшно?

— Для этого и существуют друзья, — ответил Невада.

В глазах Рины появились слезы.

— Ты хороший друг, Невада, — серьезно сказала она.

Рина поцеловала его в щеку и поднялась по ступенькам вагона. В дверях она обернулась, помахала рукой и исчезла в вагоне. На секунду ее лицо промелькнуло в окошке, и поезд тронулся. Проводив его взглядом, Невада покинул вокзал.

Он поднялся по ступенькам, ведущим в запыленный коридор. Надпись на двери была небрежная и полустертая:

«Дэниел Пирс — театральный агент»

По внешнему виду контора вполне соответствовала коридору. Сидевшая за письменным столом девушка, посмотрев на него и перекатив во рту жевательную резинку, спросила почти вежливо:

— Что вам угодно?

— Дэниел Пирс у себя? — спросил Невада.

Девушка внимательно осмотрела Неваду, ее взгляд поочередно остановился на его потертой кожаной куртке, линялых джинсах, широкополой ковбойской шляпе.

— Если вы ищите работу, — сказала она, — то у нас ничего нет.

— Я не ищу работу, я ищу мистера Пирса.

— Вам было назначено?

— Нет, — покачал головой Невада.

— Он никого не принимает без предварительной договоренности.

— Я из шоу «Дикий Запад». Меня он примет.

В ее глазах промелькнуло любопытство.

— «Буффало Билл Коуди»?

Невада покачал головой.

— Нет. «Большое Юго-Западное Родео».

— А-а, — интерес в ее глазах исчез. — Другое.

— Да, другое, — кивнул Невада.

— Мистера Пирса нет.

— А где я могу найти его?

— Я не знаю, он уехал на встречу.

— Куда? — настаивал Невада.

Что-то в его глазах заставило секретаршу ответить.

— Он уехал в компанию «Норман пикчерз». Пытается продать им актера для нового боевика.

— Как мне туда добраться?

— Это на бульваре Ланкершим, проедете «Юниверсал» и «Уорнер».

— Спасибо, — сказал Невада и вышел.

Когда он свернул на бульвар Ланкершим, то увидел большой рекламный щит:

ЮНИВЕРСАЛ ПИКЧЕРЗ

ТОМ МИКС И ТОНИ В ФИЛЬМЕ

«ВСАДНИКИ БАГРОВОЙ ДОРОГИ»

ЮНИВЕРСАЛ ПИКЧЕРЗ

Спустя минуту он увидел такой же щит перед павильоном компании «Уорнер Бразерз»:

УОРНЕР БРАЗЕРЗ ПРЕДСТАВЛЯЕТ

МИЛТОН СИЛЛЗ В ФИЛЬМЕ

«МОРСКОЙ ХИЩНИК»

Студия Нормана находилась примерно в пяти милях. Перед ней тоже стоял стандартный рекламный щит:

БЕРНАРД Б. НОРМАН ПРОДАКШНЗ

ПРЕДСТАВЛЯЕТ

«ШЕРИФ ИЗ МИРНОЙ ДЕРЕВУШКИ»

С УЧАСТИЕМ ВСЕХ ЗВЕЗД

Невада свернул к большим воротам, где его остановил привратник.

— Дэн Пирс здесь? — спросил Невада.

— Минутку, я узнаю, — привратник вернулся в свою будку и просмотрел список. — Вы наверное тот, кого он ждет. Он на задней территории. Езжайте по дороге направо, там увидите.

Невада поблагодарил привратника и поехал в указанном направлении. Он двигался медленно, так как дорога была полна людей. Некоторые из них были актеры в разнообразных костюмах, но большинство — обычные рабочие, в комбинезонах. Он проехал несколько больших зданий и очутился на пустыре, где не было ничего, кроме кустарника, травы и холмов.

Когда он подъехал к подножью первого холма, то увидел щит с надписью:

ПЛОЩАДКА «МИРНОЙ ДЕРЕВУШКИ»

СТОЯНКА МАШИН

Следуя в направлении, указанном стрелкой, Невада свернул на дорогу, вдоль которой стояли легковые автомобили и грузовики. Он припарковал машину и вышел.

— Дэн Пирс здесь? — спросил он у шофера грузовика.

— Он из труппы «Писфул»?

— Думаю, что да.

— Они все на холме.

На вершине холма Невада остановился и осмотрелся. Чуть пониже его стояла большая группа людей.

— Поехали, они приближаются, — услышал он громкий голос.

Внезапно внизу на пыльной дороге показалась почтовая карета. Как только она начала поворачивать, кучер спрыгнул и покатился на обочину. Через минуту карета отцепилась, свернула с дороги и покатилась к подножью холма.

Еще не успела осесть пыль, как снова раздался крик:

— Стоп. Стоп. Черт побери, Рассел. Ты спрыгнул слишком рано, и карета после этого не успела проехать полных сорок кадров.

Кучер поднялся с обочины и медленно пошел к группе людей, отряхивая шляпой пыль с джинсов.

Невада оглядывал холм, пытаясь отыскать в толпе Пирса, но того нигде не было видно. Мимо прошел мужчина, неся коробку с пленкой.

— Где здесь Дэн Пирс, — окликнул его Невада.

Мужчина пожал плечами.

— Не знаю, спросите у него, — указал он на мужчину в бриджах.

— Где здесь Дэн Пирс, — снова спросил Невада.

— Пошел в офис звонить по телефону.

— Спасибо, я подожду его, — сказал Невада и начал сворачивать сигарету.

Раздался зычный голос:

— Пирс еще не вернулся с этим чертовым каскадером?

— Он пошел звонить ему, — ответил молодой человек в бриджах. Еще раз взглянув на Неваду, он задумался. — Минутку, сэр, — обратился он к нему. — Вы тот самый парень, которого ждет Пирс?

— Думаю, что да.

— Пойдемте со мной.

Невада проследовал за ним к группе людей, окруживши высокого человека, стоящего возле камеры. Молодой человек остановился перед ним.

— Вот тот человек, которого ждет Пирс, сэр, — сказал он.

Мужчина повернулся, посмотрел на Неваду, затем указал на крутой обрыв на соседнем холме. Под обрывом протекала широкая река.

— Можете вы спрыгнуть на лошади с обрыва в воду?

Невада посмотрел, куда он показывал. Высота обрыва была около шестидесяти футов, и лошади, чтобы упасть в воду, надо было совершить прыжок по крайней мере в пятнадцать футов.

— Глубина здесь двадцать пять футов, — сказал директор.

Невада кивнул.

— Глубина достаточная, я думаю это можно сделать.

Лицо директора расплылось в улыбке.

— Ну, черт меня подери. Наконец-то мы нашли настоящего мужчину. — Он похлопал Неваду по спине. — Идите туда, конюхи дадут вам лошадь. Мы будем готовы, как только услышим выстрел.

С этими словами он повернулся к оператору. Невада трону его за плечо.

— Я говорил, что это можно сделать, но не говорил, что это сделаю я.

Директор удивленно посмотрел на него.

— Мы платим каскадеру тройную ставку. Неужели девяносто долларов мало? Хорошо, пусть будет сто.

Невада улыбнулся.

— Вы неправильно меня поняли. Я пришел сюда, чтобы повидаться с Дэном Пирсом. Я не каскадер.

Губы директора искривила презрительная улыбка.

— Все вы, ковбои, одинаковы. Можете только болтать.

Невада внимательно посмотрел на него. Он почувствовал, как внутри нарастает злость. Он устал от нынешней беготни.

— Я могу прыгнуть, но это будет стоить вам пять сотен.

Директор с улыбкой посмотрел на Неваду.

— Вы должны знать, что такой прыжок в Голливуде может сделать любой.

Невада молчал.

— Хорошо, пусть будет пятьсот, — небрежно бросил директор и повернулся к оператору.

Невада стоял рядом с лошадью, держа на ладони несколько кусков сахара. Лошадь лизнула его ладонь, и он погладил ее по шее. Это была хорошая лошадь, и Невада не чувствовал страха.

— Мы почти готовы, — сказал директор. — Камеры будут снимать вас с различных ракурсов. Начнете по моему сигналу.

Невада кивнул и запрыгнул в седло. Директор стоял недалеко от края обрыва с поднятой рукой. Внезапно он опустил руку, и Невада пришпорил лошадь. Животное пустилось с места в галоп.

Отпустив поводья, Невада направил лошадь к обрыву. Перед самым его краем лошадь слегка замешкалась, и в тот же миг Невада ощутил, как она задрожала от страха, не встретив ногами земли.

Падая, животное билось в панике. Невада быстро освободил ноги из стремени и перекинулся набок. Он видел приближающуюся воду и надеялся, что сумеет отпрыгнуть достаточно далеко, чтобы лошадь не придавила его.

Невада прыгнул и ушел поглубже в воду. Рядом раздался глухой удар — это упала лошадь. Он постарался пробыть под водой как можно дольше.

Он вынырнул на поверхность и тяжело задышал. Оглянувшись, он увидел лошадь, плывущую на боку. Голова ее как-то странно дергалась, в глазах застыл ужас. Невада быстро выплыл на береги в раздражении направился к директору. Директор широко улыбался.

— Это было великолепно. Мы сняли отличнейший кадр.

— У лошади, наверное, сломана спина, — сказал Невада, оборачиваясь в сторону несчастного животного, которое из последних сил старалось держать голову над водой. — Почему никто не пристрелит беднягу?

— Мы уже послали за ружьем, но оно там, на другом холме.

— Пока его принесут, лошадь отнесет течением, — резко возразил Невада. — Есть у кого-нибудь револьвер?

— Есть, но с такого расстояния вряд ли кто попадет.

Невада посмотрел на директора.

— Дайте мне. — Он взял револьвер, взвесил его в руке и повернул барабан. — Но он пуст.

Неваде дали патроны, он быстро снарядил барабан и подошел к берегу. Сначала он выстрелил в какую-то деревяшку. Револьвер бил немного левее. Подождав, пока лошадь поднимет голову, Невада выстрелил ей точно между глаз. Затем вернулся и протянул револьвер директору. Тот молча взял его и протянул Неваде пачку сигарет. Невада вытащил сигарету, прикурил от протянутой директором спички и глубоко затянулся.

Запыхавшись, подбежал какой-то мужчина:

— Извините, мистер Ван Элстер, — едва переводя дух, сказал он, — я нигде не смог найти каскадера, но завтра утром я обязательно приведу вам другого.

— А вы разве не знаете, Пирс? Мы уже провели съемку.

Пирс удивленно уставился на него.

— Но каким образом? Ведь каскадера нет.

Директор отступил в сторону и показал на Неваду.

— Вот он. Можете полюбоваться собственными глазами.

Пирс посмотрел на Неваду, затем на директора.

— Но это не каскадер, это Невада Смит. Он владелец «Большого Юго-западного Родео» и шоу «Дикий Запад», — сказал он, разводя руками. — Рад видеть тебя, Невада. Что тебя сюда привело?

Невада почувствовал, как в нем снова закипает злость. Он размахнулся, и Пирс упал на землю.

— Что с тобой, Невада? — с удивлением спросил он.

— Все, что мне от тебя надо, так это знать где шоу Коуди.

Ван Элстер встал между ними.

— Послушайте, Смит, я долго искал такого человека, как вы. Продайте ваше шоу и переходите к нам на работу. Для начала я буду платить вам двести пятьдесят в неделю.

С земли раздался голос Пирса:

— Нет-нет, или тысячу в неделю или ничего.

— Заткнись, — сказал Невада, на что Пирс авторитетно возразил: — Я твой агент, не забывай об этом. — Он снова повернулся к Ван Элстеру. — Этого каскадера моментально возьмут в любую компанию. Я могу предложить его «Юниверсалу» или «Уорнеру». Они его с руками оторвут.

Ван Элстер посмотрел на агента.

— Пятьсот, и это мое последнее слово.

Пирс схватил Неваду за руку.

— Пошли в «Уорнер». Любая студия возьмет актера, который может составить конкуренцию Тому Миксу.

— Семьсот пятьдесят, — сказал Ван Элстер.

— Первые шесть месяцев, потом тысяча в неделю и прибавка каждые полгода.

— Договорились. — Ван Элстер пожал руку Пирсу, затем повернулся к Неваде и протянул руку ему. — Как, вы говорите, вас зовут?

— Смит, Невада Смит.

— А сколько вам лет, парень?

Пирс опередил Неваду.

— Ему тридцать, мистер Ван Элстер.

Невада хотел возразить, но Пирс крепко сжал его руку, и он промолчал.

— Для публики вам будет двадцать девять, — улыбнулся Ван Элстер, — а теперь пойдемте в офис. Я хочу сообщить Норману, что мы наконец нашли человека на роль шерифа из «Мирной деревушки».

Невада отвернулся, пряча улыбку. Интересно, что бы много лет назад сказали заключенные в тюрьме, если бы узнали, что он будет носить звезду шерифа? Пусть даже в кино.

9

— Боже мой! — воскликнул начальник тюрьмы, когда Макса ввели к нему в кабинет. — Что они там себе думают? Это ведь тюрьма, а не исправительное заведение для малолетних преступников.

— Не заблуждайтесь на его счет, начальник, — сказал шериф, раскладывая перед ним бумаги. — Он попал куда надо. Этот парень убил человека в Новом Орлеане.

Начальник тюрьмы просмотрел бумаги.

— Что такое? Убийство?

— Нет, — ответил шериф, — незаконное применение оружия. Он убил человека в порядке самообороны. Тот парень застал его в спальне одной веселой леди.

— Я был телохранителем этой леди, — сказал Макс.

Начальник тюрьмы сурово посмотрел на него.

— Но это не давало тебе права убивать человека.

— Я был вынужден, — ответил Макс. — Он бросился на меня с ножом. Я защищался. Я был не одет.

— Это точно, — загоготал шериф. — Голый, как птичка.

— Вроде действительно похоже на самооборону, — сказал начальник. — И как же они повесили на него это дело?

— Он шлепнул кузена Дарси, — быстро сказал шериф.

— А-а, тогда все ясно. — Речь шла об очень влиятельной в Новом Орлеане семье. — Тогда тебе надо благодарить судьбу, что легко отделался, парень, — сказал начальник тюрьмы и, подписав бумаги, протянул их шерифу. — Это вам.

Шериф взял бумаги и расстегнул на Максе наручники.

— Ну пока, драчун.

Начальник тюрьмы тяжело поднялся из-за стола.

— Сколько тебе лет, мальчик?

— Почти девятнадцать, — ответил Макс.

— Ты слишком молод, чтобы быть телохранителем одной из городских шлюх. Как ты попал туда?

— Когда я вернулся из армии, то искал работу, — сказал Макс. — Ей нужен был человек, умеющий обращаться с револьвером. Мне казалось, что я подхожу для этого.

— Даже слишком, — сказал начальник, обходя стол. — Я справедливый человек, но не люблю тех, кто доставляет мне неприятности. Каждое утро ты будешь вставать и работать так, чтобы не доставлять мне неприятностей.

— Понял, — ответил Макс.

Начальник подошел к двери.

— Майк, — позвал он. В дверях показался громадный негр-надзиратель. — Возьми этого новичка и выдай ему десять плетей. — На лице Макса появилось удивление. — В этом нет ничего странного, — быстро сказал начальник. — Это вроде профилактики. Ты всегда должен помнить, что произойдет, если будешь себя плохо вести.

С этими словами он вернулся за стол.

— Пойдем, парень, — сказал негр. — Дверь закрылась. Они направились по коридору. Голос надзирателя был спокойным и ласковым: — Не волнуйся насчет этих десяти плетей, мальчик. Я вырублю тебя с первого удара, и ты не почувствуешь остальные девять.

Макс приехал в Новый Орлеан накануне праздника Марди гра[154] улицы были заполнены смеющимися людьми, и ему передалось их настроение. Казалось, что город бушует у него внутри, и он решил задержаться здесь на день или два, перед тем как отправиться в Западный Техас.

Он оставил лошадь в платной конюшне, снял комнату в гостинице и пошел по направлению к Латинскому кварталу в поисках развлечений. Спустя шесть часов он бросил на карточный стол две последние десятки. Проиграв деньги, лошадь — все, за исключением одежды, Макс отодвинул стул и поднялся.

— Я чист, парни, — сказал он. — Пойду в конюшню и приведу лошадь.

Один из картежников взглянул на него.

— Возможно, это меня не касается, но интересно, что ты теперь будешь делать? — спросил он с мягким южным акцентом.

Макс пожал плечами.

— Не знаю, наверное, искать работу?

— Какую работу?

— Любую. Я умею обращаться с лошадьми, быками.

— А с этим умеешь обращаться. — Картежник кивнул на его револьвер?

— Умею.

Картежник поднялся из-за стола.

— Сегодня госпожа удача отвернулась от тебя?

— А вы и не помогали ей повернуться ко мне.

Рука картежника потянулась к куртке Макса, но уперлась в дуло. Он даже не успел заметить, как юноша выхватил револьвер.

— За такие глупости можно поплатиться жизнью, — мягко произнес Макс.

Лицо картежника расплылось в улыбке.

— А ты в порядке, — с уважением заметил он.

Макс убрал револьвер в кобуру.

— Я думаю, что у меня есть для тебя работа, — сказал картежник. — Если ты не возражаешь работать на женщину.

— Работа есть работа, — ответил Макс. — К тому же, мне некогда выбирать.

На следующее утро Макс и его спутник сидели в конторе публичного дома в Новом Орлеане. В комнату вошел креол и сказал:

— Мисс Плювье примет вас. Будьте любезны пройти со мной.

Они поднялись по длинной лестнице и вошли в комнату. Макс остановился, оглядываясь по сторонам. Он никогда еще не видел таких комнат. В ней все было белым. Обитые шелком стены, портьеры на окнах, мебель, покрывало на кровати. Даже ковер на полу был белым.

— Это и есть тот юноша? — спросил мягкий голос.

Макс повернулся в направлении голоса. Женщина поразила его еще больше, чем комната. Она была высокой, почти с него ростом, с очень молодым лицом. Но самым привлекательным в ней были волосы. Длинные, доходившие почти до талии — белые, даже бело-голубые, как сверкающий шелк.

Картежник торжественно произнес:

— Мисс Плювье, разрешите представить вам Макса Сэнда.

— Здравствуйте, — сказала женщина и изучающе посмотрела на Макса.

— Здравствуйте, мадам, — Макс почтительно склонил голову.

Мисс Плювье прошлась по комнате, разглядывая его со всех сторон.

— Он слишком молод, — с сомнением в голосе сказала она.

— Зато очень способный, уверяю вас, — сказал картежник. — Он ветеран последней войны с испанцами.

Женщина подняла руку в знак того, чтобы он замолчал.

— Я не сомневаюсь в его достоинствах, если вы его рекомендуете. Но он довольно грязный.

— Я только что прискакал из Флориды, — подал голос Макс.

Не обращая внимания на его реплику, женщина продолжала:

— Ну что ж, фигура хорошая, широкие плечи, бедер почти нет. Одежда на нем будет сидеть отлично. Думаю, он подойдет. — Мисс Плювье вернулась к туалетному столику. — Молодой человек, — обратилась она к Максу. — А вы знаете, чем вам придется заниматься?

Он покачал головой.

— Нет, мадам.

— Вы будете моим телохранителем, — небрежно заметила мисс Плювье. — У меня тут довольно большое хозяйство, внизу есть несколько комнат, где мужчины развлекаются азартными играми, и еще несколько — для других развлечений. У нашего заведения очень высокая репутация, поэтому многие нам завидуют. Иногда они даже доходят до крайностей в своем желании навредить нам. И мои друзья убедили меня нанять телохранителя.

— Ясно, мадам.

— Все свое время вы будете проводить со мной, — в голосе мисс Плювье появились деловые нотки, — жить будете здесь. Сто долларов в месяц минус двадцать долларов за комнату и еду. И не вздумайте заигрывать со здешними девушками.

— Да, мадам, — кивнул Макс.

Мисс Плювье улыбнулась. Она повернулась к картежнику.

— Теперь будьте любезны отвести его к портному и заказать шесть костюмов — три белых и три черных, и покончим с этим.

— Будет исполнено, — с улыбкой ответил картежник.

Макс последовал за ним. В дверях он остановился и оглянулся. Мисс Плювье сидела перед зеркалом за туалетным столиком и расчесывала волосы. Она заметила в зеркале его взгляд.

— Благодарю вас, мадам, — сказал он.

— Зовите меня мисс Плювье, — холодно ответила она.

Было начало четвертого утра, когда Макс вышел из игровых комнат в вестибюль для ночного обхода. Внизу уже работали уборщицы. Он задержался у входной двери.

— Все заперто, Джекоб? — спросил он у высокого негра-привратника.

— Заперто наглухо, маста Сэнд.

— Отлично, — улыбнулся Макс и стал подниматься по лестнице, но вдруг остановился и посмотрел вниз.

— А мистер Дарси ушел?

— Нет. Он остался на ночь с мисс Элеонорой. Не беспокойтесь, я отправлю их в золотую комнату.

Макс одобрительно кивнул и продолжил свой путь. В последние несколько месяцев его беспокоил только Дарси. Молодой человек во что бы то ни стало хотел провести ночь с хозяйкой заведения. А сегодня вечером был особенно настойчив.

Макс подошел к двери, постучал и вошел. Мадам сидела за туалетным столиком, служанка расчесывала ей волосы. Она увидела в зеркале Макса.

— Все закрыто, мисс Плювье, — сказал он.

— А Дарси? — Брови ее вопросительно поднялись.

— Он в золотой комнате с Элеонорой.

— Отлично, — кивнула мисс Плювье.

Макс с волнением смотрел на нее. Она перехватила его взгляд и движением руки отослала служанку.

— Ты чем-то встревожен, дорогой?

— Да, меня беспокоит Дарси.

— А в чем дело?

— Мне не нравится, как он ведет себя. Думаю, впредь не стоит пускать его.

— Ого, — рассмеялась мисс Плювье, — мы не можем себе этого позволить. Его семья слишком влиятельна. — Она снова рассмеялась и подошла к Максу, обняла за шею и поцеловала. — Мой индеец ревнует? Не волнуйся о нем, скоро он утешится. Молодые люди все одинаковы, я-то уж это знаю.

Спустя некоторое время он лежал рядом с ней на огромной белой кровати и с восхищением разглядывал ее совершенное тело. Макс чувствовал ее нежные пальцы, ласково касавшиеся его тела и возбуждавшие в нем страстное желание. Он закрыл глаза. Мягкие губы покрывали его тело поцелуями, в ушах звучал сладострастный шепот:

— Сердце мое, мой индеец, мой милый...

Сквозь полузакрытые веки Макс наблюдал чувственное выражение лица мисс Плювье. Он протянул руку, погладил ее по волосам и понял, что она в экстазе. Он закрыл глаза. Тело его колотила мелкая дрожь. Как много умела эта женщина. Он словно пил из родника наслаждения, и это было восхитительно, он никогда не испытывал ничего подобного.

За дверью послышался шорох. Макс повернул голову, недоумевая, что бы это могло быть. Дверь внезапно распахнулась, и в комнату ворвался Дарси.

Макс резко сел на кровати, а мисс Плювье отпрянула в сторону и закричала:

— Убирайся вон, идиот!

Дарси тупо уставился на нее невидящими глазами и слегка помахал рукой. Другая рука его вытащила из кармана пачку банкнот, которые дождем посыпались на пол.

— Смотри, я принес тебе тысячу долларов, — промямлил он пьяным голосом.

Мисс Плювье выскочила из постели и подбежала к нему, забыв, что на ней ничего нет. Подняв руку, она указала на дверь.

— Вон, я сказала!

Дарси уставился на нее.

— Боже, — прошептал он хрипло.

— Вы слышали, что сказала мисс Плювье? Убирайтесь, — подал голос Макс. Только сейчас Дарси заметил его присутствие. Лицо его приняло злобное выражение.

— Как я тебя просил, как умолял, — обратился он к мисс Плювье, — а ты смеялась надо мной...

В руке его блеснул нож. Дарси замахнулся, но Макс успел скатиться с кровати на пол, и нож прорезал простыни. Макс схватил подушку, прикрылся ею и попятился к стулу, где висел его револьвер. В глазах Дарси сверкала ярость.

— А ты все смеялась, — повторил он. — Все это время, пока ты трахалась с ним, ты смеялась надо мной.

— Вам бы лучше убраться отсюда подобру-поздорову, а то я ненароком могу вас покалечить, — заметил Макс.

— И вы опять будете надо мной смеяться? — Дарси покачал головой. — Нет уж, теперь моя очередь.

Он снова сделал выпад. На этот раз нож вонзился в подушку, а Дарси начал заваливаться на Макса. Но Макс вывернулся и отскочил к стене. Раздался выстрел. С удивленным лицом Дарси упал на колени и растянулся на полу. Обнаженная женщина уставилась на Макса, потом наклонилась над Дарси, проверила пульс и отпустила его руку.

— Зачем ты убил его, дурак? — сказала она злобно.

Макс взглянул на нее. Грудь ее вздымалась. Никогда он не видел ее столь прекрасной.

— А что я должен был делать? Он шел на меня с ножом.

— Тебе следовало оглушить его.

— Чем, интересно? — в его голосе звучало раздражение. — Уж не концом ли?

Мисс Плювье выглянула в коридор. В доме стояла тишина. Подушка заглушила звук выстрела. Закрыв дверь, он вернулась к Максу. Он заметил, как на лице ее появилось похотливое выражение. Она опустилась перед ним на колени, и он ощутил прикосновение ее губ.

— Не сердись на свою Анну-Луизу, мой дикий жеребец, — прошептала она. — Возьми меня.

Он наклонился, чтобы поднять ее и отнести на постель. Но она отвела его руки.

— Нет, — сказала она и потянула его вниз. — Прямо здесь.

И они занялись любовью на полу рядом с мертвецом.

Утром Анна-Луиза Плювье передала его в руки полиции.

10

С трех сторон тюрьма была обнесена стеной, вдоль которой росли высокие кипарисы. Единственный путь из тюрьмы вел на север — через рисовые поля арендаторов-индейцев. В восемнадцати милях к северу находилась небольшая индейская деревушка. Индейцы охотно ловили беглецов, появлявшихся в деревне, и получали по десять долларов за каждого. Если беглого не обнаруживали, считалось, что он погиб в окружавших тюрьму болотах. За двадцать лет существования тюрьмы таких случаев было всего два.

Однажды майским утром, после нескольких месяцев пребывания в неволе, Макс услышал, как один из надзирателей рассказывал другому об исчезновении заключенного по имени Джим Ривз.

— Его, что, нигде нет? — второй надзиратель огляделся.

— Ив туалете тоже, — сказал первый надзиратель, — я проверял.

— Значит, сбежал. Наверное, перелез ночью через стену.

— Глупец, — спокойно произнес первый надзиратель. — Пойду доложу начальнику.

Заключенные выстроились перед кухней, держа в руках кружки кофе и овсяные лепешки. В этот момент Макс заметил, как один из стражников выехал из ворот тюрьмы и поскакал по направлению к деревне. Он присел возле стены барака и начал есть, наблюдая за удалявшимся стражником. Рядом примостился негр-надзиратель по имени Майк, который угостил Макса десятью плетьми в день прибытия в тюрьму.

Макс посмотрел на него.

— Вся эта суета из-за Ривза?

— Конечно, — ответил Майк, прожевывая лепешку. — Подожди, увидишь, как его привезут обратно.

Он оказался прав. На следующее утро во время завтрака Джима Ривза привезли. Он сидел в повозке, зажатый с двух сторон индейцами, держащими в руках длинные ружья. Заключенные молча смотрели на него. Когда они вернулись на ужин после работ, то увидели обнаженного Ривза привязанным к столбу для экзекуций.

Надзиратели согнали заключенных к столбу — им предстояло перед ужином увидеть наказание.

Вскоре появился начальник тюрьмы.

— Вы отлично знаете, что за попытку к бегству полагается десять плетей и пятнадцать дней в клетке. — Он повернулся к Майку, стоявшему рядом с ним. — Я не хочу, чтобы Ривз потерял сознание. Пусть полностью поймет глупость своего поступка.

Майк понимающе кивнул и шагнул вперед. Плетка опустилась на тело заключенного. Со стороны казалось, что удар был не сильный, но когда Майк отвел плетку в сторону, все увидели на спине жертвы кровоточащую красную полосу.

Через секунду Ривз закричал. Плетка снова опустилась, и на этот раз в его крике послышалась неподдельная боль. Во время экзекуции Ривз три раза терял сознание, но каждый раз начальник тюрьмы плескал ему в лицо водой и дожидался, пока он не придет в себя. Когда все было кончено, тело Ривза бессильно обмякло, а спина представляла собой сплошную кровавую рану.

— А теперь отвяжите его и посадите в клетку, — сказал начальник тюрьмы.

Заключенные расступились, и Макс увидел клетку. Это был куб из металлических прутьев длиной примерно сто двадцать сантиметров. В клетке нельзя было выпрямиться в полный рост — только сидеть или, как животное, стоять на четвереньках. И абсолютно никакой защиты от палящего солнца.

Так Ривз и жил в ней, как животное, — голый, на хлебе и воде. Экскременты не убирались. Любой, кто оказал бы ему какую-либо помощь, подвергался бы аналогичному наказанию.

Макс взял свою тарелку с едой, зашел за барак, откуда не видно было клетки, опустился на землю и начал медленно есть. Рядом с ним опустился Майк и тоже начал молча есть. У Макса пропал аппетит. Он свернул сигарету, прикурил и отодвинул тарелку.

— Ты не голоден, парень? — спросил Майк. — Тогда я могу доесть твою порцию.

Макс посмотрел на него и с улыбкой перевернул тарелку, вывалив содержимое на землю.

— Зачем ты сделал это? — удивленно спросил Майк.

— Теперь я понимаю, почему ты остался здесь надзирателем вместо того, чтобы уехать и жить, как нормальный человек. Когда ты работаешь своей плеткой, ты сводишь счеты со всем миром.

В глазах надзирателя промелькнуло сочувствие.

— Ты так думаешь?

— Да, я так думаю, — холодно ответил Макс.

Негр посмотрел ему прямо в глаза.

— Тогда ты ничего не понимаешь, — мягко произнес он. — Много лет назад, когда я попал сюда, я увидел, как били человека. Когда его отвязали, тело его представляло собой кровавое месиво. Через два дня он умер. С тех пор, как я взял плетку, никто не умер, а ведь прошло уже больше двенадцати лет. И если бы ты был повнимательней, то заметил бы, что я никогда не бью дважды по одному месту. Я знаю, что меня не любят, но кто-то все равно должен делать эту работу. И уж пусть лучше это буду я, потому что я не люблю причинять людям боль, даже таким дурням, как Джим Ривз.

Макс уставился в землю, размышляя об услышанном. Что-то шевельнулось в его душе. Он протянул Майку кисет. Тот молча взял его и свернул сигарету. Так они и сидели рядом без слов, дымя сигаретами.

Джим Ривз вошел в барак. Прошел месяц с того момента, как он, согнутый, вымазанный собственными нечистотами, с глазами бешеного животного, выполз из клетки. Подойдя к нарам, где лежал Макс, он тронул его за плечо. Макс приподнялся.

— Я собираюсь удрать отсюда, — сказал Ривз.

— А почему бы нам всем не сделать этого?

— Не смейся, краснокожий, — сердито произнес Ривз. — Я знаю, что говорю.

— Я понимаю, но пока это никому не удалось.

— Есть выход, но для этого нужны двое. Поэтому я и пришел к тебе.

— А почему ко мне, а не к кому-нибудь другому?

— Потому что большинство из них горожане, а нам придется идти через болота.

Макс сел на нарах.

— Теперь я понимаю, что ты тронутый. Никто не сможет пройти через болота, они тянутся на сорок миль, и там водятся аллигаторы и змеи. Есть только один путь — на север, через деревню.

Улыбка растянула лицо Ривза.

— Я тоже так думал. Конечно, легче идти по дороге. Безусловно, легче. И главное — им даже не придется пускать собак по следу; любой чертов индеец с удовольствием поохотится на нас. — Он опустился на колени рядом с нарами. — Есть только один путь, через болота. Я все придумал. У нас будет лодка.

— Лодка? — воскликнул Макс. — Где же, черт возьми, мы ее найдем?

— Надо немного подождать. Начальник тюрьмы продал нас плантаторам. Труд заключенных дешев, и он таким образом набивает свой карман. Рисовые поля залиты водой, там полно лодок.

— Ну, не знаю, — засомневался Макс.

Глаза Ривза загорелись животным огнем.

— Ты хочешь провести два года жизни в тюрьме, мальчик? Выбросить их псу под хвост?

— Я подумаю и дам тебе знать.

Ривз скрылся в темноте, а в барак зашел Майк. Он направился прямо к нарам Макса.

— Он уговаривает тебя бежать с ним через болота? — спросил надзиратель.

— Откуда ты знаешь? — удивился Макс.

— Он уговаривает всех, но все отказываются. И я подумал, что он и к тебе будет приставать. Не соглашайся, мальчик, — мягко сказал Майк. — Как бы заманчиво это ни выглядело, не соглашайся. Ривз так и кипит от ненависти, он не думает, сколько зла принесет своим побегом.

Макс уставился в темноту. Единственное, что имело смысл в словах Ривза, так это два года, которые так не хотелось терять. Ведь через два года ему будет двадцать один.

11

— Вот это действительно еда, — восторженно сказал Майк. Он сидел рядом с Максом, держа в руках полную тарелку с требухой, зеленью и картофелем.

Машинально пережевывая пищу, Макс устало взглянул на него. Конечно, эта еда была лучше тюремной. В тюрьме они за неделю не съедали столько мяса, сколько сейчас было в их тарелках. Но Макс не был голоден. Он очень устал, так как все эти дни, не разгибаясь, работал на рисовом поле. Ему казалось, что он уже никогда не выпрямится.

По другую сторону от него сидел Ривз и еще один заключенный. Пережевывая жирный кусок мяса, Ривз обратился к Максу:

— Ты уже подобрал себе девчонку?

Макс покачал головой. Все они были хороши. Индейские девушки — молодые и сильные, в коротких юбочках, с крепкими бедрами и ногами. Многие из них работали на полях рядом с мужчинами. Их волосы развевались на ветру, их зубы блестели, их запах дурманил. Они не смущались того, что мужчины — заключенные, главное, что это были мужчины.

— Я слишком устал, — сказал Макс, растирая лодыжку. Она ныла от кандалов и длительного стояния в воде.

— А я нет, — сказал заключенный, сидевший рядом с Ривзом. — Я ждал этой недели целый год и не собираюсь упустить своего.

— Вот это правильно, — сказал Ривз, обращаясь к Максу. — В мире нет ничего лучше индейских девушек.

— Верно, парень, — поддержал его заключенный.

— А ты подобрал? — спросил Ривз у Майка.

Майк молча продолжал есть. Лицо Ривза потемнело.

— На поле-то тебя не видно. Расхаживаешь с ружьем да показываешь девчонкам, что у тебя в штанах. — Майк снова промолчал, тщательно вытирая тарелку куском хлеба. — Только какая-нибудь полоумная может хотеть такого негра, у которого конец больше, чем моя рука. Думаю, что тебе никогда не удастся трахнуть белую девушку, а ведь вы, негры, только об этом и мечтаете.

Майк сунул в рот последний кусок хлеба, прожевал его и с сожалением посмотрел на пустую тарелку.

— Да, хорошо, да мало.

— Я с тобой разговариваю, черномазый, — сказал Ривз.

Впервые за все время Майк посмотрел на него. Он перегнулся через колени Макса и схватил Ривза за горло. Голова Ривза повисла на уровне его лица.

— Ты разговариваешь со мной, уголовник? — Из горла Ривза вырвался хрип. Майк осторожно потряс Ривза. — Запомни одну вещь, уголовник. Я надзиратель, а ты заключенный. Если хочешь сохранить здоровье, заткни свою пасть.

Руки Ривза беспомощно мелькали в воздухе, лицо побагровело. Майк еще немного потряс его и отбросил к бараку. Ривз ударился спиной об стену и сполз на землю. Губы его шевелились, но он не мог произнести ни звука.

— Ты все понял, уголовник? Все понял? — Майк улыбнулся и поднял пустую тарелку. — И нет ничего страшного в том, что мне захотелось еще. Клянусь, что ничего не ел вкуснее.

Когда надзиратель удалился, Ривз вскочил.

— Я убью его! — заорал он. — Клянусь богом, перед тем, как я удеру отсюда, я убью его.

Вечером в бараке царила атмосфера ожидания. Растянувшись на нарах, Макс чувствовал, что усталость прошла, спать не хотелось.

Вошел надзиратель и проверил, пристегнуты ли кандалы к ножкам нар. Подойдя к двери, он остановился, рассмеялся и вышел.

В тот же момент Макс услышал звук зажигаемой спички и увидел пламя. У кого-то из заключенных была свеча, которая горела недалеко от Макса.

Раздался потаенный смешок, и Макс услышал:

— Ну, сегодня-то мы увидим, как они выглядят.

— Мне все равно, как они выглядят, — раздалось в ответ. — Главное, что у них большие сиськи.

— Твоему концу здесь делать нечего, — прохрипел кто-то. — Он у тебя больше привык к руке.

Раздался сдавленный смех. Около получаса Макс лежал и слушал, как заключенные ворочаются на нарах.

— А может, они сегодня не придут? — спросил кто-то с тревогой в голосе.

— Да, придут, — успокоили его. — Они тоже долго ждали этого момента.

— Боже мой, — раздалось из дальнего конца барака. — Нет мочи ждать, я весь день думал об этих женщинах, о сегодняшней ночи.

Весь барак шумно заворочался. Макс почувствовал, как на лбу выступил пот, сердце заколотилось. Он перевернулся на живот и вытер пот. Внезапно Макса охватило страстное желание, и, чтобы отвлечься, он снова повернулся на спину и стал сворачивать сигарету. Пальцы его дрожали, табак просыпался, но он наконец справился с волнением, прикурил и глубоко затянулся.

— Нет, не придут они, — снова раздался жалобный голос.

— Ну и черт с ними — с этими... — раздался в ответ сердитый голос.

Макс лежал тихо, наблюдая за догорающей свечой. Наконец она погасла, и барак погрузился в темноту. С соседних нар послышался ласковый голос Майка:

— Как ты себя чувствуешь, малыш?

— Все в порядке.

— Дай я докурю.

Макс протянул окурок. Лицо Майка осветилось, когда он затянулся:

— Не беспокойся, малыш, — в голосе его чувствовалась уверенность. — Теперь, когда свеча погасла, они придут. Этот дурень не понимает, что женщина показывает себя настолько, насколько ей хочется этого.

Через минуту дверь открылась и в барак стали заходить женщины. Они входили молча, их присутствие выдавал только шорох босых ног. Макс повернулся, чтобы разглядеть, кто подойдет к нему, но видны были только тени, растворяющиеся в темноте. Вдруг на лицо ему опустилась рука.

— Ты молодой или старый, — раздался шепот.

— Молодой, — шепнул он в ответ.

Она нашла его руки и прижала к своим щекам. Макс стал нежно гладить ее по лицу. Кожа у нее была мягкая и теплая, он почувствовал, как от его прикосновения задрожали ее губы.

— Хочешь, я останусь с тобой? — прошептала она.

— Да.

Она легла на нары и прижала его голову к своей груди. Макс почувствовал, как тепло разливается по всему телу.

Где-то в конце барака послышался нежный, плачущий мужской голос:

— Дорогая, моя дорогая жена, как я скучал без тебя. Макс поцеловал женщину в губы и ощутил соленоватый привкус слез. Он понял, что она тоже услышала эти слова. Он закрыл глаза. Как объяснить ей то, что он чувствовал? Как объяснить, что она принесла в этот барак доброту и любовь?

— Спасибо, — с благодарностью прошептал Макс. — Спасибо, спасибо, спасибо.

На четвертый день их работы на поле к нему подошел Ривз.

— Мне надо с тобой поговорить, — быстро сказал он. — Никак не мог выбрать момент, этот черномазый все время крутится рядом. У меня есть лодка.

— Что?

— Тише, — сердито оборвал его Ривз. — Все готово. Через день после того, как мы вернемся в тюрьму, она будет стоять под кипарисами с южной стороны.

— Как тебе это удалось?

— Я договорился со своей девчонкой.

— Думаешь, не обманет?

— Уверен, что нет. Всем этим девкам надо только одно. Я пообещал, что возьму ее с собой в Новый Орлеан, если она поможет мне бежать. Так что лодка будет на месте. Мы спрячемся, пока они не перестанут искать нас, — сказал Ривз и отошел.

Вечером за ужином к нему подсел Майк.

— Теперь, когда у Ривза есть лодка, ты уйдешь с ним? — спросил вдруг Майк.

— Ты уже и об этом знаешь?

— В таком месте не бывает секретов, — усмехнулся Майк.

— Я еще не решил, — ответил Макс.

— Поверь мне, малыш, — искренне начал Майк — Тридцать дней в клетке — это гораздо дольше, чем полтора года, которые тебе осталось отсидеть.

— Но возможно, нам это удастся.

— Не удастся, — печально возразил Майк. — Начальник тюрьмы первым делом направит собак по вашему следу. Но если вы спасетесь от них, то не спасетесь от болота.

— А как они узнают, что мы пойдем через болота? Ты им скажешь?

Взгляд Майка был полон сочувствия.

— Знаешь, я надзиратель, а не фискал. Начальник тюрьмы сам догадается. Если убегает один, то он бежит через деревню, а если двое — то через болота. Так всегда бывает.

Макс в задумчивости курил сигарету.

— Пожалуйста, не надо, малыш. Не делай этого, чтобы мне не пришлось наказывать тебя. Я хочу быть твоим другом.

Макс посмотрел на гиганта, улыбнулся и положил руку ему на плечо.

— Что бы ни случилось, — серьезно произнес он, — ты останешься моим другом.

— Значит, все-таки уходишь. Ты уже все решил для себя, — Майк встал и медленно побрел прочь.

Макс посмотрел ему вслед. Как мог Майк знать то, чего он и сам еще не знал.

И только следующей ночью, когда они с Ривзом перелезли через темную стену и добрались до места, где должна была находиться лодка, Макс понял, как Майк был прав.

Ривз ползал на четвереньках вокруг деревьев и вопил:

— Сука, проклятая краснокожая шлюха!

Лодки не было.

12

Продираясь по пояс в воде через заросли камыша, она выбрались на кочку. Растянулись на ней, тяжело переводя дыхание. Вдалеке послышался лай собак.

Ривз покрутил головой.

— Это за нами, — процедил он сквозь зубы.

Макс посмотрел на спутника. Лицо Ривза было искусано насекомыми, одежда изодрана.

— Тебе не кажется, что мы ходим то кругу? — спросил он. — Ведь прошло уже три дня, а мы никуда не вышли.

— Похоже, что так. Но тогда мы непременно нарвемся на них. Я больше не могу, — сказал Ривз. — С ума можно сойти от этих насекомых, пусть уж лучше меня поймают.

— Дело твое, — ответил Макс. — Но лично я не хочу попасть в их лапы и сидеть в клетке. — Он поднялся. — Пошли, передохнули и хватит.

Ривз посмотрел на него.

— Неужели тебя не жрут эти насекомые? — с досадой спросил он. — Это, наверное, потому, что в твоих жилах течет индейская кровь.

— Может быть, и так, — ответил Макс, — а может быть, потому, что я не расчесываю укусы. Пошли.

— А что если заночевать здесь? — жалобно предложил Ривз.

— У нас осталось два часа светлого времени, успеем одолеть еще милю. Пошли.

Он ступил в воду и побрел, не оглядываясь. По раздавшемуся позади всплеску он понял, что Ривз пошел за ним. С наступлением темноты они выбрались на другую кочку.

Макс посмотрел на лежащего Ривза. На какое-то мгновение ему стало жаль его, но, вспомнив о ненависти, переполнявшей Ривза, он подавил в себе это чувство. Надо было приниматься за дело.

Макс вытащил нож и срезал длинную палку. Он заострил один конец и шагнул в воду. Так неподвижно он простоял минут пятнадцать и вдруг заметил тень, мелькнувшую у поверхности воды. Затаив дыхание, Макс ждал, когда рыба подплывет поближе. Вдруг резким движением он ткнул палкой в воду. Почувствовав толчок, он вытащил палку из воды. На конце билась крупная зубатка.

— На этот раз неплохая попалась, — сказал он, оборачиваясь к Ривзу. Сев рядом с ним, он принялся чистить рыбу.

— Разведи огонь, — сказал Ривз вставая. — Мы ее поджарим.

Макс покачал головой.

— Нельзя. Запах костра разнесется на мили.

— Но я не могу есть сырую рыбу, как ты, чертов индеец, — рассердился Ривз.

Он принялся шарить вокруг себя, собирая ветки. Когда их набралось достаточно для небольшого костерка, Ривз вытащил из кармана спичку и чиркнул ею о деревяшку. Спичка не загорелась. Он продолжал яростно чиркать, но спичка не зажигалась.

— Отсырели, — сказал он.

— Да, — согласился Макс, медленно жуя сырую рыбу.

— Но ты ведь можешь разжечь костер.

Макс удивленно посмотрел на него.

— Каким образом?

— Как это делают индейцы — потерев две деревяшки.

— Ничего не выйдет, — рассмеялся Макс. — Деревяшки слишком сырые. — Он протянул Ривзу кусок рыбы. — На, ешь. Она совсем неплохая, если жевать медленно.

Ривз взял рыбу, опустился рядом с Максом и принялся жевать. Через несколько секунд он завопил:

— Я не могу ее жрать, и вообще здесь очень холодно! — Он обхватил плечи руками.

Макс посмотрел на него. Холодно не было, но на лице Ривза выступили капельки пота и тело начала колотить мелкая дрожь.

— Ложись, — сказал Макс. — Я накрою тебя травой, и ты согреешься.

Ривз лег. Макс наклонился к нему, дотронулся рукой до лба. Лоб был горячий. Макс встал и начал собирать траву.

И надо же было Ривзу подхватить малярию. Макс с неохотой достал из кожаного мешочка спички и развел огонь.

Тело Ривза, накрытое травой, тряслось в лихорадке. Сквозь сжатые губы вырывались стоны. Макс взглянул на небо. Начинало светать. «Интересно, сколько теперь времени понадобится охранникам, чтобы схватить нас», — подумал он.

Вдруг в отдалении послышались какие-то звуки. Макс вскочил, схватив палку, которой ловил рыбу. Это было его единственное оружие. Звуки слышались все отчетливее, и вскоре Макс увидел приближающегося Майка с ружьем.

— Дурень, зачем ты развел костер? — спросил Майк.

Все было кончено, Макс почувствовал огромную усталость. Он указал на больного.

— У него лихорадка.

Майк подошел к Ривзу.

— Да, — сказал он, — начальник был прав. Он говорил, что через три дня Ривз схватит лихорадку. — Он присел к костру и вытянул руки. — У костра, конечно, хорошо, но чего ты здесь дожидаешься?

— А что мне еще делать?

— Ривз бы не стал ждать и бросил бы тебя, — сказал Майк.

— Но я никогда бы не сделал этого.

— А теперь, малыш, я думаю, тебе надо идти.

— Что ты имеешь в виду?

— Проваливай, — рявкнул Майк. — Они не скоро погонятся за тобой. Им будет довольно Ривза.

Макс посмотрел на него и покачал головой.

— Я не могу так поступить.

— А ты глупее, чем я думал, малыш. Он бы на твоем месте уже давно бы ушел.

— Мы сбежали вместе и вместе вернемся, — сказал Макс.

— Ну хорошо, малыш, — тихо произнес Майк, — туши костер.

Макс сбросил костер в воду, а негр подошел к Ривзу, поднял его, словно ребенка, и перекинул через плечо. Макс вошел в воду.

— Эй, куда ты направился? — раздался голос Майка.

Макс обернулся и посмотрел на него.

— Болота кончаются там, через двадцать пять миль, — Майк указал рукой в противоположном направлении.

Макса охватило непонятное предчувствие.

— Не делай этого, Майк. Ты ведь больше не заключенный.

— Ты прав, малыш. Я не заключенный, а значит, могу идти, куда хочу, и если я не вернусь, охранникам не будет до этого никакого дела.

— Но если они схватят нас и узнают, что ты помогал мне?

— Если они поймают нас, то поймают вместе, — просто сказал Майк. — В любом случае, я не хочу быть одним из тех, кто будет пороть тебя плеткой. Я не смогу этого сделать. Ты видишь, мы же действительно друзья.

Спустя восемь дней они выбрались из болота. И теперь, растянувшись на сухой земле, лежали и отдыхали. Макс поднял голову. Далеко впереди виднелся дым.

— Там город, — возбужденно воскликнул он. — Мы сможем раздобыть какой-нибудь еды.

— Не торопись, — толкнул его Ривз. Лихорадка у него прошла, но он все еще был желтым. — Если это город, то в нем есть универмаг. Ночью мы грабанем его, но надо быть осторожными — нас могут там поджидать.

Макс посмотрел на Майка — тот согласно кивнул.

Они ограбили универмаг в два часа утра. Уносили с собой одежду, револьверы и около восемнадцати долларов, которые нашли в кассе. Макс предложил увести из конюшни трех лошадей и отправиться дальше верхом.

— Мы что, краснокожие? — саркастически заметил Ривз. — Они выследят лошадей быстрее, чем нас. Вот через два-три дня пути мы побеспокоимся о лошадях.

Через три дня у них были лошади, а еще через четыре дня они ограбили банк в небольшом городке и взяли тысячу восемьсот долларов. Через десять минут после ограбления они уже были на пути в Техас.

13

Макс приехал в Форт-Уэрт, чтобы встретить поезд, на котором из Нового Орлеана приезжала дочь Ривза. Он сидел в парикмахерском кресле и разглядывал себя в зеркало. Потемневшее лицо уже больше не напоминало лицо юноши, он отпустил бороду и совсем не походил на индейца.

Макс встал.

— Сколько с меня?

— Пятьдесят центов за стрижку и двадцать центов за бороду.

Макс протянул парикмахеру серебряный доллар.

От стены парикмахерской отделилась фигура Майка.

— Поезд вот-вот должен подойти, — сказал Макс. — Нам надо идти на вокзал.

Три с половиной года назад они прибыли в Форт-Уэрт, имея в карманах семь тысяч долларов. По пути они обчистили два банка и убили двух человек. Им повезло, никто не опознал их, и преступления остались нераскрытыми.

— Неплохой городишко, — с энтузиазмом заметил Макс. — Я уже присмотрел в нем пару банков.

Ривз наблюдал за ним, сидя в кресле дешевого гостиничного номера.

— С этим покончено, — сказал он.

Макс посмотрел на него.

— Почему? Они так и просятся, чтобы их ограбили.

Ривз покачал головой.

— Когда-то я уже допустил подобную ошибку — не смог вовремя остановиться.

— А что же мы тогда будем делать? — спросил Макс.

— Присмотрим какой-нибудь легальный бизнес, — ответил Ривз, прикуривая сигарету. — Здесь масса возможностей: земля дешевая, и Техас разрастается.

Вскоре Ривз нашел подходящее дело в маленьком городке в шестидесяти пяти милях к югу от Форт-Уэрта. Это был салун с залом для азартных игр. Меньше чем через два года он уже был самой важной фигурой в городке. Затем он открыл при игральном зале банк и начал потихоньку скупать земли. Поговаривали о том, что пора выбрать его мэром.

Потом Ривз купил небольшое ранчо за городом, построил дом и переехал туда. Он перевел банк из салуна, которым уже заправлял Макс, в здание на главной улице города. И уже меньше, чем через год, люди стали забывать, что он был владельцем салуна. О нем теперь говорили, как о городском банкире. Потихоньку он стал богатеть.

Теперь для полной респектабельности ему не хватало только семьи. Он послал запрос в Новый Орлеан и выяснил, что жена умерла, а дочь жила с родственниками матери. Ривз послал ей телеграмму и получил ответ, что пятого марта она приедет в Форт-Уэрт.

Макс стоял на перроне и разглядывал пассажиров.

— Ты хоть знаешь, как она выглядит, — спросил Макс.

— Только по описанию Джима, но он уже десять лет не видел ее.

Постепенно толпа разошлась, и на перроне осталась молодая женщина с несколькими большими и маленькими чемоданами. Майк вопросительно посмотрел на Макса.

— Наверное, это она и есть.

Они подошли к молодой женщине, и Макс снял шляпу.

— Мисс Ривз?

На лице женщины появилась улыбка.

— Да, это я, здравствуйте, — сердечно произнесла она. — Я уже начала думать, что отец не получил мою телеграмму.

Макс улыбнулся в ответ.

— Я Макс Сэнд. Ваш отец послал меня встретить вас.

— Я так и думала. — Легкая тень омрачила ее лицо. — Отец настолько занят, что не показывался дома десять лет.

Макс подумал, что она едва ли знала, что отец сидел в тюрьме.

— Идемте, — вежливо произнес он. — Я приготовил вам комнату в «Палас-отеле». Там вы отдохнете, а завтра утром мы поедем домой. Путешествие займет два дня.

Через двадцать минут после того, как они прибыли в отель, Макс впервые в жизни влюбился.

Макс привязал лошадь к столбу перед домом Ривза, поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Когда дочь Ривза открыла ему дверь, лицо ее было усталым и напряженным, казалось, что она недавно плакала.

— А, это ты, — тихо произнесла она, — входи.

Он прошел за ней в прихожую, приблизился и спросил:

— Что случилось, Бетти?

— Почему ты не сказал мне, что сбежал из тюрьмы? — спросила она, внимательно вглядываясь в его лицо.

— А что это меняет? — холодно спросил Макс.

— Меняет. Знай я об этом раньше, никогда бы не связалась с тобой.

— Ну хорошо, теперь ты знаешь, и что?

— Не спрашивай меня, я так расстроена.

— А что тебе еще рассказал отец? Она разглядывала свои руки.

— Он сказал, что я не могу выйти за тебя замуж. Не только потому, что ты бежал из тюрьмы, а потому... потому, что ты метис.

— И поэтому ты разлюбила меня?

Бетти долго молчала, потом наконец произнесла:

— Я не знаю, что теперь чувствую.

Макс обнял ее и прижал к груди.

— Бетти, Бетти, — прошептал он охрипшим голосом. — Вчера вечером на танцах ты поцеловала меня и сказала, что любишь. Неужели я изменился с тех пор?

Она оттолкнула его и быстро сказала:

— Не прикасайся ко мне.

Макс с удивлением посмотрел на нее.

— Тебе не надо бояться меня.

— Не прикасайся ко мне, — снова повторила Бетти каким-то незнакомым голосом.

Макс молча повернулся и вышел из комнаты. Он поехал прямо в банк. Прошел в заднюю комнату, служившую Ривзу кабинетом. Ривз сидел за большим столом.

— Какого черта ты врываешься сюда? — недовольно произнес он.

— Полегче, Ривз. Ты провел хорошую работу с дочерью.

— И это все? — Ривз откинулся в кресле и рассмеялся.

— Вполне достаточно. Вчера вечером она согласилась выйти за меня.

Ривз наклонился вперед.

— Я думал, что у тебя побольше ума, Макс.

— Теперь это уже не имеет значения. Я уезжаю.

— Ты так решил?

— Да, я так решил, — кивнул Макс.

— А черномазого возьмешь с собой?

— Да. Когда я получу свою долю?

Ривз повернулся в кресле и, вытащив из сейфа несколько банкнот, швырнул их на стол перед Максом.

— Вот она.

Макс пересчитал деньги.

— Но здесь только пять сотен.

— А сколько ты ожидал? — спросил Ривз.

— Когда мы приехали в Форт-Уэрт, у нас было семь тысяч, моя доля составляла две триста. С салуном все шло отлично, мы не прогорели там, поэтому я думаю, что нам с Майком причитается, по крайней мере, пять тысяч.

— Не спорю, — пожал плечами Ривз. — Ведь мы вместе с тобой прошли через все. Ты получишь сумму, на которую рассчитываешь.

Он отсчитал деньги, и Макс опустил их в карман.

— Не думал, что ты так легко с ними расстанешься, — сказал он.

При выходе на улицу кто-то тронул его за плечо. Макс обернулся и увидел шерифа с двумя помощниками. В руках у них были револьверы. Чуть позади стоял Ривз.

— В чем дело, шериф? — спросил Макс.

— Обыщите его, — возбужденно произнес Ривз. — У него должны быть деньги, которые он украл.

— Украл? — удивился Макс. — Он рехнулся, это мои деньги, он сам мне их дал.

— Оставь в покое револьвер, — сказал шериф и осторожно приблизился к Максу. Сунув руку ему в карман, шериф вытащил пачку банкнот.

— Вот видите, — завопил Ривз, — а я что говорил?

— Ну ты, сукин сын, — взорвался Макс. Он шагнул к Ривзу, но шериф приставил ему к голове револьвер. Эту картину увидел в окно Майк.

— Никогда не следует доверять метисам, — изрек Ривз.

— Забирайте его в каталажку, ребята, — сказал шериф.

— Неплохо было бы пойти в салун и прихватить его черномазого приятеля. Он наверняка там, — сказал напоследок Ривз.

Но Майк не стал дожидаться, когда за ним придут, и покинул город.

Ривз скакал по дороге к своему ранчо, напевая веселенькую мелодию. Настроение у него было прекрасное. Впервые он чувствовал себя в полной безопасности. Макс будет молчать, не то себе же сделает хуже, а черномазый сбежал. Он так был поглощен своими мыслями, что не услышал, как щелкнул кнут, мелькнувший среди ветвей. Через мгновение кнут сбил его с лошади.

Ривз вскочил и выхватил револьвер, но следующий удар кнута вышиб револьвер из его руки. Ривз в ужасе завопил, увидев, что к нему с огромным бичом приближается Майк. Еще один удар — и Ривз рухнул в дорожную пыль. Поднявшись на четвереньки, он пополз, потом привстал, намереваясь бежать, но удар кнута снова пригвоздил его к земле. Ривз повернул голову и увидел над собой руку Майка, сжимающую длинный черный кнут.

Он завопил, и кнут снова опустился.

Рано утром шериф и его помощники наткнулись на труп, лежащий на обочине дороги. А ночью в участке была выломана решетка. Макс исчез.

Первым увидел труп один из помощников шерифа, он спешился и наклонился над ним. Шериф и второй помощник тоже слезли с лошадей. Через некоторое время кто-то из полицейских снял шляпу и вытер пот со лба.

— Похож на банкира Ривза, — сказал он.

— Да, — сказал шериф, тоже вытирая лицо шляпой, — до недавнего времени это было банкиром Ривзом, — и добавил: — Насколько я знаю, так запороть человека могут только в луизианской тюрьме.

14

По-испански название деревни звучало слишком длинно, и американцам было трудно произносить его. Поэтому они на свой лад окрестили ее Берлогой. Это место было пристанищем людей, скрывающихся от закона. И когда они уставали от ночлега в холодной прерии и от сушеного мяса с холодными бобами, они приезжали сюда. Жизнь здесь была дорогая, но она стоила этого. Всего четыре мили до границы, и закон уже бессилен.

Кроме того, это было единственное в Мексике место, где можно было достать американское виски. Правда, стоило оно в четыре раза дороже.

Судья сидел за столиком в задней части харчевни и наблюдал за двумя вошедшими американцами. Они сели у двери, и тот, что был поменьше ростом, заказал текилу[155].

Судья смотрел на них с интересом. Скоро они уедут отсюда. Так бывает всегда. Поначалу визитеры заказывают все самое лучшее: лучшее виски, лучшие комнаты, самых дорогих девочек. Потом деньги начинают таять, и аппетит убавляется. Приезжие перебираются в дешевые комнаты, потом меняют девочек и, наконец, начинают вместо виски пить текилу. Это значит, что скоро они уедут.

Он поднял стакан с текилой и быстро выпил. Так уж устроен мир. Что-то привлекало его в младшем из американцев, и судья задумался, вспоминая молодость. Этот парень понравился бы Хуаресу. Индейская кровь Хефе помогала ему разбираться в воинах. Бедный Харес, он хотел сделать для людей так много, а сам получил так мало. Понял ли он перед смертью, что главная причина его поражения заключалась в том, что люди не хотели для себя так много, как он хотел для них. Он снова посмотрел на американцев, вспоминая тот день, когда увидел их в первый раз. Это было почти три года назад.

Они тихо вошли в харчевню. Одежда их была покрыта дорожной пылью. Как и теперь, они уселись за столик у двери.

Вскоре перед ними появилась бутылка виски и стаканы. От стойки бара к ним подошел громадный мужчина. Игнорируя негра, он заговорил с его младшим спутником:

— Мы не позволяем черномазым находиться в салуне.

Не удостоив его ответом, парень наполнил сначала стакан негра, затем свой и поднес его к губам. Стакан упал на пол, и тишину разорвал голос гиганта:

— Пусть твой черномазый убирается! — С этими словами он повернулся и отошел назад к стойке.

Негр попытался подняться, но молодой человек взглядом остановил его, и тот тихо опустился на стул. Когда Макс встал из-за стола, судья понял, что он не маленького роста, просто казался таким в сравнении с негром.

— Кто здесь устанавливает правила? — спросил Макс у бармена.

Бармен кивнул в сторону судьи.

— Судья, сеньор.

Американец направился к столику судьи. Взгляд его глубоких темно-синих глаз удивил судью. Он заговорил на испанском с кубинским акцентом:

— Правда ли то, что сказал этот нахал, сеньор?

— Нет, сеньор, — ответил судья. — Мы принимаем всех, у кого есть деньги.

Макс кивнул и, вернувшись к стойке, остановился перед мужчиной, подходившим к их столику.

— Судья сказал, что мой друг может остаться.

— Какое мне, черт побери, дело до того, что думает этот толстяк, — сердито закричал мужчина. — Если мы находимся за границей, то это не значит, что я должен пить с черномазыми.

— Мой друг ест, пьет и спит со мной. И он никуда не уйдет, — сказал Макс холодно и вернулся к столику.

Но только он сел, как снова услышал крик:

— Если тебе, любовник черномазого, так он нравится, мы с удовольствием посмотрим, как ты будешь спать с мертвым. — И гигант выхватил револьвер.

Казалось, что Макс не шевельнулся, но в его руке появился револьвер. Тишину разорвал звук выстрела. Нахал замертво рухнул на пол перед стойкой.

— Извините за беспокойство, причиненное вашей гостеприимной деревне, — сказал Макс по-испански.

Судья посмотрел на лежащего на полу и пожал плечами.

— Ничего страшного, вы были правы. Эта свинья не умела себя вести.

Теперь, спустя почти три года, судья вспомнил тот случай. Да, у парня была хватка, как у пантеры. А как он владел револьвером. Каррамба! Он был так быстр, что, казалось, родился с ним. Какой бы из него получился солдат! Хуарес гордился бы им.

Несколько раз в году друзья тихо исчезали из деревни и так же тихо снова появлялись через несколько недель или месяцев. И каждый раз, когда они возвращались, у них были деньги, чтобы платить за виски, девочек и комнату. Но каждый раз судья замечал, как одиноко они себя чувствовали. Иногда он даже испытывал к ним какую-то странную жалость. Они совсем не были похожи на других людей, приезжавших в деревню. Похоже, подобная жизнь не доставляла им удовольствия.

И вот теперь они снова пили текилу. Когда-нибудь они уедут и не вернутся. Не только в деревню, но и вообще на эту землю.

Макс выпил текилу и закусил лимоном. От кислого сока перехватило дыхание, во рту разлилась приятная свежесть. Он посмотрел на Майка.

— На сколько мы уезжаем?

Майк задумался.

— Недели на три.

Макс свернул сигарету и закурил.

— Это будет большое дело. После него мы, наверное, сможем поехать в Калифорнию, Неваду или в другое место, где нас не знают, и спокойно осесть там. А здесь слишком быстро летят деньги.

— Точно, — кивнул Майк, — но это не выход. Нам надо расстаться, а то я для тебя как опознавательный знак.

— Хочешь смыться от меня? — Макс снова наполнил стакан, улыбнулся, выпил и потянулся за лимоном.

— Я думаю, что тебе надо где-то осесть и устроить свою жизнь, — серьезно ответил Майк. — Хватит уже бегать.

— Мы провернем это дело, и у нас будет достаточно денег, чтобы уехать в Калифорнию.

Открылась дверь, вошел высокий рыжеволосый ковбой. Подойдя к их столику, он опустился на свободный стул.

— Ну, разве старина Чарли Доббз не мигом добрался сюда? — Он засмеялся. — Черт возьми, эта текила может сжечь желудок. Бармен, дай нам бутылку виски.

Бармен поставил на стол бутылку виски, стаканы и удалился. Чарли наполнил стаканы, и все трое выпили.

— Почему ты вернулся, Чарли? — спросил Макс. — Я думал, что ты уже на пути в Рино.

— Так оно и было, но меня остановила одна штука, мимо которой просто невозможно было проехать.

— Что за штука? — спросил Макс, наклоняясь над столом.

— Новый банк, — Чарли понизил голос. — Помнишь, я говорил тебе, что слышал в прошлом году про нефтяные разработки в Техасе? Так вот, по пути на север я решил заглянуть туда. И что ты думаешь? Они нашли ее. Просто какое-то безумие. Бурят в земле скважину, а оттуда вместо воды идет нефть. Они выкачивают ее, заливают в бочки и гонят на Восток. Там кругом нефть, а местный банк буквально набит деньгами.

— Неплохо, — сказал Макс. — Ну так что?

— Это дело задумал один местный парень, но ему нужна помощь. Себе он хочет две доли, а каждому из нас по одной.

— Заманчиво, — произнес Макс, поворачиваясь к Майку. — Что ты об этом думаешь?

Майк согласно кивнул.

— Когда мы провернем это дельце?

— Сразу после нового года, — ответил Чарли. — Банк получит кучу денег для новых разработок. — Он снова наполнил стаканы. — А начнем завтра. Чтобы добраться туда, понадобится три недели.

15

Макс вошел в салун вслед за Чарли. В зале было полно рабочих с нефтяных скважин и ковбоев. Игорные столы были окружены плотной толпой людей, дожидавшихся своей очереди попытать счастья.

— Ну что я тебе говорил? — сказал Чарли. — В городе настоящий бум. — Он направился в бар, где подошел к одному из мужчин. Мужчина, взглянув на него, тихо сказал:

— Долго же ты добирался.

— Дорога неблизкая, Эд, — ответил Чарли.

— Встретимся на улице, — сказал Эд, бросил на стойку доллар и вышел. Проходя мимо Макса, он мельком взглянул на него.

Мужчине было под пятьдесят, редкие рыжеватые усы, в лице что-то знакомое, но Макс не мог вспомнить, где он встречал этого человека.

Эд ждал их на улице. Они проследовали за ним в темную аллею.

— Я же говорил, что надо четыре человека, — сердито сказал Эд.

— Есть еще один парень, — успокоил его Чарли. — Он дожидается за городом.

— Хорошо. Вы прибыли как раз вовремя. Завтра пятница, и президент с кассиром задержатся на службе — будут подбивать бабки за неделю. Обычно они заканчивают часам к десяти. Мы дождемся, когда они будут выходить, и загоним их назад. Они сами откроют сейф, и нам не придется взрывать его.

— Мне это нравится, — сказал Чарли, — а тебе, Макс?

Макс посмотрел на Эда.

— У них есть револьверы?

— Наверное, а ты что, боишься стрельбы?

— Нет, просто надо знать, к чему быть готовым.

— И как вы думаете, сколько мы отхватим? — спросил Чарли.

— Тысяч пятьдесят, а может, и больше.

— Пятьдесят тысяч... — присвистнул Чарли.

— А теперь расходимся по одному. Не хочу, чтобы нас видели вместе. Встречаемся за банком ровно в половине десятого, — сказал Эд. Чарли и Макс кивнули. Эд сделал несколько шагов, но вдруг обернулся. — Мы не встречались с тобой раньше? — спросил он у Макса.

— Возможно. — Макс пожал плечами. — Мне тоже так показалось.

— Ну, может быть, я вспомню к завтрашнему вечеру, — сказал Эд и ушел.

Макс смотрел ему вслед, пока он не свернул на другую улицу. Потом повернулся к Чарли.

— У меня такое чувство, что я знаю этого человека.

Чарли рассмеялся.

— Пошли, а то Майк будет волноваться.

— Приготовьтесь, — тихо прошептал Эд, — они идут.

Макс прижался к стене рядом с дверью, с другой стороны двери стояли Эд и Чарли. Он услышал приближающиеся голоса. Как только дверь открылась, все трое разом навалились на нее и ворвались внутрь.

— Что происходит, черт возьми, — раздался в темноте голос.

Потом послышался звук упавшего тела.

— Закрой пасть, если хочешь сохранить жизнь, — грубо рявкнул Эд. Наступила тишина, и он продолжил. — Отведите их в заднюю комнату.

Макс нагнулся, схватил упавшего мужчину и потащил его в комнату. Когда он отпустил его, тот продолжал лежать.

— Проверьте дверь, — приказал Эд.

Макс быстро вернулся ко входу и выглянул на улицу. Она была пустынна.

— Никого нет, — отчитался он.

— Отлично, приступаем к работе, — сказал Эд, поворачиваясь к пленникам. — Открывайте сейф.

Кассиру было около шестидесяти, он испуганно смотрел на президента, распростертого на полу.

— Я не могу, — сказал он, — только мистер Гордон может. Он президент и единственный, кто знает комбинацию.

— Приведи его в чувство, — приказал Эд Максу.

Макс опустился на колени перед президентом и приподнял ему голову. Он внимательно посмотрел на безжизненное лицо и отвисшую челюсть и сказал:

— Его уже не приведешь в чувство, ты проломил ему голову.

— Боже мой, — воскликнул кассир. Он был близок к обмороку.

Эд подошел к нему.

— Теперь тебе придется открыть сейф.

— Но... но я не могу, я не знаю комбинации.

Эд резко хлестнул кассира по лицу, и тот повалился на стол.

— Тебе придется вспомнить.

— Честное слово, мистер, я не знаю. Знал только мистер Гордон.

Эд снова ударил его.

— Открывай сейф.

— Мистер, — взмолился кассир, — вот здесь в столе около четырех тысяч долларов, возьмите их и не бейте меня, пожалуйста. Я действительно не знаю комбинацию.

Эд подошел к столу и выдвинул средний ящик. Вынув оттуда пачку банкнот, он сунул их в карман. Затем снова вернулся к стоящему на коленях кассиру.

— А теперь открывай сейф, — рявкнул он и снова ударил его по лицу.

Кассир рухнул на пол.

— Я не могу, мистер, не могу.

Эд пнул ногой лежащего на полу человека. Макс тронул его за плечо.

— А может, он говорит правду?

— Возможно, но мы это быстро выясним. Пойди проверь, что на улице.

Макс вернулся к двери и выглянул наружу. Все было по-прежнему спокойно. Из задней комнаты раздался голос Эда:

— Привяжи этого ублюдка к стулу.

— Что вы собираетесь делать? — слабым голосом спросил кассир.

Макс вошел в комнату и огляделся. Эд стоял на коленях перед очагом и шевелил кочергой угли. Чарли закончил привязывать кассира и, взглянув на Эда, спросил:

— Что ты делаешь?

— Он быстро заговорит, когда у него перед глазами запляшет раскаленная кочерга, — сказал Эд. В его голосе слышалась жестокость.

— Подожди, — запротестовал Чарли, — если ты думаешь, что старик врет, то убей его.

Эд поднялся и свирепо взглянул на Чарли.

— Черт возьми, эти современные щенки слишком брезгливы. Он не сможет открыть сейф, если будет мертв.

— Но если он не знает комбинацию, то все равно не сможет открыть.

— Не хочешь делать дело, убирайся! — взбесился Эд. — В этом сейфе пятьдесят тысяч, и я получу их. — Макс хотел вернуться к входной двери, но, не сделав и пары шагов, остановился, привлеченный словами Эда. — Все будет в порядке, поверь мне. Лет десять-двенадцать назад Расти Гаррис, Том Дорт и я обработали старого охотника и его краснокожую жену.

Макс почувствовал тяжесть в животе и прислонился к стене, чтобы не упасть. Он закрыл глаза, и ему представилась та ужасная картина в хижине: безжизненно висящий на веревках отец, мать, распростертая на полу, и большой сноп огня, взметнувшийся в небо.

Чтобы прийти в себя, Макс потряс головой. Теперь он мог спокойно вернуться в комнату.

Эд стоял на коленях перед очагом, а в углу комнаты стоял побледневший Чарли.

— У старика было припрятано золотишко, и все в Додже знали об этом, — продолжал Эд, но вдруг, подняв голову, увидел Макса. — Что ты здесь делаешь? Я же велел тебе сторожить дверь.

Макс посмотрел на него и глухо произнес:

— И вы получили это золото? — На лице Эда появилось озадаченное выражение. — Вы его не получили, потому что там не было никакого золота.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, — медленно проговорил Макс. — Я Макс Сэнд.

Теперь Эд вспомнил его. Перекатившись на бок, он схватился за револьвер. Макс выбил у него револьвер, и Эд дико закричал, увидев, как Макс вытащил из очага раскаленную кочергу. Он снова схватил револьвер, но в этот момент раскаленная кочерга опустилась ему на глаза. Раздался ужасный крик, и револьвер выстрелил. Пуля вонзилась в потолок. Револьвер выпал из руки Эда.

Макс стоял и смотрел на него, ощущая запах горелого мяса. Все было кончено. Прошло двенадцать лет, и вот теперь все кончено. Он повернулся к Чарли и потянул его за руку.

— Уходим.

— Но через минуту за нами кинется в погоню весь город, — закричал Чарли.

Макс бросил кочергу и направился к входной двери. Они вскочили на коней, которых держал Майк, и во весь дух помчались из города, опередив погоню примерно на полчаса.

Спустя три дня они прятались в небольшой пещере у подножья холма. Макс прошел в глубь пещеры и посмотрел на друга.

— Ну как ты. Майк?

Обычно широкое черное лицо негра было вытянутым и серым.

— Плохо, малыш, плохо.

Макс приподнял его и вытер ему лицо.

— Извини, Майк, но у нас больше нет воды.

Майк покачал головой.

— Это уже не имеет значения, малыш. Сейчас мне хорошо, я готовлюсь в свое последнее путешествие.

Из глубины пещеры раздался голос Чарли:

— Через час рассветет и можно двигаться.

— Ты езжай, Чарли, а я останусь с Майком.

Майк приподнялся и прислонился к стене.

— Не глупи, малыш.

Макс покачал головой.

— Я останусь с тобой.

Майк улыбнулся и ласково погладил Макса по руке.

— Мы ведь друзья, малыш, правда? Настоящие друзья? — Макс кивнул. — Разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы? — спросил Майк. — Ведь я умираю, и тут уже ничего не поделаешь.

Макс свернул сигарету, прикурил и вложил ее в губы Майка.

— Лучше помолчи и отдохни.

— Расстегни мой ремень.

Макс наклонился и расстегнул пряжку.

— Вот так-то лучше, — сказал Майк, — а теперь посмотри, что на обратной стороне. — Макс перевернул ремень и увидел потайной кармашек. — Там пять тысяч, — сказал Майк. — Я приберегал их до того времени, когда мы бросим наше занятие. Теперь как раз наступил такой день.

Макс свернул еще одну сигарету и закурил. Дымя сигаретой, он молча смотрел на друга.

— Ты опоздал родиться на тридцать лет, чтобы заниматься этим делом, — сказал Майк. — На земле уже не осталось места для налетчиков, и нам достались одни объедки.

— Но я не собираюсь завязывать, — возразил Макс.

— Не заставляй меня думать, что тогда в тюрьме я совершил ошибку — пощади умирающего.

— Не говори глупости, — улыбнулся Макс.

Майк улыбнулся ему в ответ.

— Я смогу на целый день задержать погоню. К этому времени ты уже будешь так далеко, что они никогда не поймают тебя.

Он громко рассмеялся и закашлялся кровью.

— Помоги мне подняться, малыш.

Макс помог ему подняться, и они медленно побрели к выходу из пещеры. Ночь встретила их прохладой. Они стояли, прижавшись друг к другу, ощущая необъяснимую близость. Потом Макс опустил друга на землю. Майк взглянул на утес.

— Я могу держать их здесь целую вечность, а теперь запомни, что я скажу, малыш. Уезжай, и больше никаких грабежей и налетов. Ты даешь мне слово?

— Даю, — ответил Макс.

— И если ты нарушишь его, то я, черт побери, вернусь и выпорю тебя. А теперь иди, скоро рассвет. — Майк улегся поудобнее и положил рядом ружье.

Макс подошел к лошади, вскочил в седло. Какое-то время он еще смотрел на Майка, но чернокожий гигант так и не оглянулся. Макс пришпорил коня. Через час, когда взошло солнце, он уже был у подножья другого холма. Его удивило, что кругом так тихо, и как раз в этот момент позади раздались выстрелы.

Он так никогда и не узнал, что Майк умер сразу, как только он скрылся из виду.

Сбрив бороду, Макс почувствовал себя голым. Поглаживая руками чисто выбритое лицо, он вошел в кухню.

Чарли сидел за столом. Увидев Макса, он воскликнул:

— Боже мой, никогда бы не узнал тебя.

Его жена Марта повернулась от плиты и улыбнулась.

— А ты гораздо моложе, чем я думала, и гораздо симпатичней.

Макс почувствовал, что краснеет. Он неловко опустился на стул.

— Я думаю, мне пора уезжать.

Чарли обменялся с женой быстрыми взглядами.

— Почему? — спросил он. — Половина всего здесь принадлежит тебе, и ты не можешь так просто бросить все и уехать.

Сворачивая сигарету, Макс изучающе смотрел на Чарли.

— Мы здесь уже три месяца, и не будем дурачить друг друга. Двоим здесь делать нечего.

Друзья улыбнулись. Макс был прав. Хотя он и вложил свою долю в покупку ранчо, вместе им было тесновато.

— А если кто-нибудь узнает тебя, — спросила Марта. — Твои портреты висят в каждом участке по всему Юго-Западу.

Макс улыбнулся и снова потрогал щеки.

— Без бороды не узнают.

— Лучше бы тебе сменить имя, — сказал Чарли.

— Да, я тоже так думаю. Настало время перемен.

Но он так и не придумал себе нового имени до того дня, когда под палящим солнцем Невады стоял перед старым Кордом и маленьким Джонасом. Новое имя пришло на ум так быстро, как будто он носил его всю жизнь.

Смит. Невада Смит.

Это было хорошее, ничего не говорящее имя.

Он смотрел на мальчика, испуганными глазами разглядывавшего черный револьвер в его руке. Заметив этот взгляд, он убрал револьвер в кобуру и улыбнулся.

— Ну, малыш, ты слышал, что сказал папа?

Он вернулся к лошади, подвел ее к крыльцу и усадил мальчика в седло позади себя.

— А ты будешь жить здесь со своей лошадью? — услышал он из-за плеча голос мальчика.

— Да, я так думаю.

Подъехав к домику для прислуги, они спешились и вошли внутрь. Невада принялся раскладывать свои вещи и расстилать постель. Обернувшись, он поймал на себе внимательный взгляд ребенка.

— Ты правда собираешься остаться? — спросил мальчик.

— Угу.

— Правда? — настаивал малыш. — Навсегда? И никогда не уйдешь, как другие? Как мама?

Что-то в глазах ребенка взволновало его. Невада опустился перед мальчиком на колени.

— Я буду жить здесь столько, сколько ты захочешь.

Внезапно ребенок обхватил руками шею Невады и прижался щекой к его лицу. Дыхание у него было мягкое и теплое.

— Я так рад, — сказал он, — ведь ты научишь меня ездить верхом.

Невада выпрямился, и мальчик прижался к его ногам. Выйдя на улицу, Невада усадил ребенка в седло и хотел сесть сзади, но внезапно почувствовал, что револьвер мешает ему.

— Подожди минутку, — сказал он и вернулся в дом. Там он отстегнул ремень с кобурой и повесил его на гвоздь над своей кроватью.

Больше он никогда не носил револьвер.

16

Рина вышла из поезда на платформу, освещенную лучами полуденного солнца. Высокий, одетый в униформу шофер подошел к ней и приложил руку к фуражке.

— Мисс Марлоу?

Рина кивнула.

— Мистер Смит просил извиниться, что не смог встретить вас лично. Он занят на совещании в студии и встретится с вами во время коктейля.

— Спасибо, — сказала Рина и на секунду отвернулась, чтобы скрыть разочарование. Конечно, три года долгий срок.

Шофер взял ее чемоданы.

— Пойдемте в машину, мадам.

Рина кивнула и направилась за шофером через вокзал к сверкающему черному лимузину. Шофер быстро убрал чемоданы и открыл перед ней дверцу. В глаза ей бросились маленькие золотые инициалы на ручке дверцы: Н.С.

Она откинулась на сидении и стала искать сигареты. В динамике прозвучал голос шофера:

— Сигареты в ящичке справа от вас, мадам.

Мотор заработал, и Рина увидела в зеркале улыбку шофера. Она прикурила и стала разглядывать салон. Золотые инициалы были повсюду, они даже были вышиты на чехлах.

Рина задумалась. А чему, собственно, тут удивляться. Ведь она много читала о нем в газетах. Ранчо площадью сорок акров, тридцатикомнатный особняк, выстроенный прямо в центре Беверли-Хиллз. Но одно дело — читать, а другое — увидеть своими глазами. Она закрыла глаза и стала вспоминать.

Это случилось примерно через пять месяцев после того, как она вернулась на Восток. Приехав на недельку в Нью-Йорк за покупками, она встретила банкира — приятеля ее отца, и тот пригласил ее на премьеру фильма, поставленного компанией, с которой он сотрудничал.

— А как называется фильм? — спросила Рина.

— «Шериф из мирной деревушки». Производство студии Нормана. Берни Норман говорит, что это самый грандиозный боевик, какой только возможен.

— Мне надоели боевики, я их достаточно насмотрелась, когда была на Западе.

— Норман говорит, что главную роль в этом фильме играет новая звезда — Невада Смит. Он считает его величайшим актером.

— Как, вы сказали, его имя? — Рине показалось, что она ослышалась.

— Невада Смит, — повторил банкир. — Странное имя, но у этих актеров всегда странные имена.

— Хорошо, я пойду, — быстро согласилась она.

Рина вспомнила, как пришла в кинотеатр, заполненный сиянием сверкающих ламп, холеными мужчинами и женщинами в драгоценностях. Казалось, сама атмосфера зала была пропитана волшебной магией экрана.

В конце фильма была такая сцена, когда шериф, сидя один в комнате, достал револьвер и поклялся больше никогда не прикасаться к нему. Лицо шерифа было показано крупным планом, настолько крупным, что Рина даже различила поры на его лице, почувствовала его теплое дыхание. Он поднял револьвер и посмотрел на него. Рина почувствовала, как он устал, увидела мучительно сжатые губы, квадратную челюсть, индейские скулы. Но больше всего ее поразили его глаза. Это были глаза человека, который видел смерть, и не однажды, а много раз. Глаза человека, осознавшего тщетность своих надежд, познавшего боль и печаль.

Шериф медленно вышел наружу и остановился. Яркое солнце освещало его лицо. Защищаясь от его палящих лучей, он надвинул на глаза шляпу и пошел по пустынной улице. Из-за занавесок за ним наблюдали жители, но он, не обращая внимания на их взгляды, решительно шел по улице. Рубашка намокла от пота, линялые в заплатах джинсы обтягивали худые, слегка искривленные ноги. На груди сверкала звезда.

На убийце была шикарная одежда и ярко начищенные сапоги. В глазах его сверкали ненависть и желание убить, рука, словно гремучая змея, застыла на кобуре. Они посмотрели друг другу в лицо. В глазах убийцы отражалась радость схватки, а глаза шерифа были полны печали.

Убийца первым рванул револьвер, но в мгновение ока в руке шерифа появилось оружие и раздался выстрел. Убийца рухнул на спину, револьвер вылетел из его руки, его тело дважды содрогнулось, и он затих.

Шериф постоял немного и медленно опустил револьвер в кобуру. Повернувшись спиной к мертвецу, он пошел по улице. Из домов начали выскакивать люди. Но шериф продолжал идти, не обращая на них внимания.

На крыльцо вышла девушка. Глаза ее были полны слез. Шериф остановился перед ней. Затем посмотрел вокруг потухшим взглядом. Внезапно на его лице появилось презрительное выражение. Он испытывал чувство отвращения и к девушке и ко всем жителям городка, которые требовали одного — жертв. Рука его потянулась к рубашке и, рванув шерифскую звезду, швырнула ее в пыль под ноги девушке. Затем он повернулся и пошел.

Девушка в оцепенении посмотрела на звезду, потом на удаляющуюся спину шерифа. Она было рванулась за ним, но остановилась. Шериф вскочил в седло и, покачиваясь, поскакал прочь от этой жизни к свободе и яркому солнцу. Экран потух.

В полной тишине зажегся свет. Рина повернулась к банкиру, который восторженно улыбнулся, прокашлялся и сказал:

— Первый раз кино так подействовало на меня.

— Как ни странно, на меня тоже, — хрипло сказала Рина, чувствуя подступивший к горлу ком.

Банкир взял ее за руку.

— Здесь Берни Норман, я хочу пойти поздравить его.

Они протиснулись через восторженную толпу. Норман оказался грузным человеком с толстыми щеками, глаза его радостно светились.

— Ну как вам этот парень, Невада Смит? — спросил он. — Вы видели когда-нибудь что-либо подобное? И после этого вы хотите, чтобы я снимал Тома Микса?

Банкир рассмеялся, и Рина с удивлением посмотрела на него, так как смеялся он довольно редко.

— Том Микс? — хихикнул он. — А кто это?

Норман похлопал банкира по плечу и радостно воскликнул:

— Этот фильм принесет чистых два миллиона. Я немедленно приступаю к съемкам нового фильма с Невадой Смитом в главной роли.

Лимузин свернул к подножию холма, проехал через железные ворота со знакомыми инициалами и стал подниматься по узкой дороге к вершине. Рина посмотрела в окно и увидела громадный дом, белая крыша которого казалась кроваво-красной в лучах заходящего солнца.

Она испытывала какое-то странное чувство. Что она делает здесь? Это не тот Невада, которого она знала. Внезапно она открыла сумочку и стала рыться в ней, разыскивая телеграмму от Невады. Только прочитав ее, она успокоилась.

Она вспомнила, как месяц назад послала ему телеграмму из Швейцарии. Она не имела от него известий уже три года, три года, в течение которых она пыталась убежать сама от себя. Первые полгода она провела в Бостоне, потом заскучала и отправилась в Нью-Йорк, а затем в Лондон, Париж, Мадрид, Константинополь, Берлин. Там были вечеринки, романы, страстные мужчины, обворожительные женщины. Но чем дальше пыталась сна убежать, тем сильнее становились страх и одиночество.

И наконец наступило то утро в Цюрихе, когда она проснулась от лучей солнца, бьющих прямо в глаза. Она лежала на кровати, совершенно голая, накрытая белой простыней. Во рту было до того сухо, что, казалось, она не пила несколько месяцев. Она протянула руку к графину, стоящему на ночном столике, и, не найдя его, наконец сообразила, что находится не в своей комнате.

Комната, обставленная дорогой европейской мебелью, была ей совершенно не знакома. Рина огляделась в поисках ночной рубашки и обнаружила, что ее одежды нет. Где же, интересно, она находится? На столике лежали сигареты и спички, и она закурила. В этот момент открылась дверь.

В комнату вошла привлекательная темноволосая женщина и остановилась, увидев Рину сидящей в кровати. Она подошла ближе.

— Ты уже проснулась, дорогая? — ласково спросила она, наклоняясь и целуя Рину в губы.

— Кто ты? — удивленно спросила Рина.

— Ах, моя любовь, неужели ты не помнишь меня?

Рина отрицательно покачала головой.

— Может быть, это освежит твою память, дорогая, — женщина сбросила халат и прижала голову Рины к своей обнаженной груди. — Ну, теперь ты вспоминаешь, как сильно мы любили друг друга?

Она начала гладить Рину по лицу, и Рина сердито оттолкнула ее.

Дверь снова открылась, и вошел мужчина. Он был абсолютно голый и держал в руке бутылку шампанского. Он улыбнулся женщинам.

— Ну вот мы и опять вместе. Гулянка, правда, уже становится скучной.

Он подошел к кровати и протянул Рине бутылку шампанского.

— Выпей вина, дорогая. Ужасно просыпаться с такой жаждой.

Рина прижала руки к вискам и почувствовала, как бьется пульс. Это был дурной сон, это не могло быть реальностью.

Мужчина заботливо погладил ее по волосам.

— Болит голова? Сейчас принесу аспирин, — сказал он и вышел из комнаты. Рина с испугом посмотрела на женщину.

— Пожалуйста, — умоляюще произнесла она, — мне кажется, я схожу с ума. Где мы?

— В Цюрихе, конечно, у Филиппа дома.

— В Цюрихе? — спросила Рина. — Филипп? Это был Филипп?

— Ну, конечно, нет. Это Карл — мой муж. Ты что, не помнишь?

— Я ничего не помню, — покачала головой Рина.

— Мы познакомились три недели назад на бегах в Париже, — сказала женщина. — Ты сидела одна, рядом с ложей Филиппа, твой друг тогда не смог прийти. Ну, вспоминаешь?

Рина закрыла глаза, припоминая. Она поставила на прекрасную чалую лошадку, а мужчина из соседней ложи нагнулся к ней и сказал: «Очень мудрый выбор. Это моя лошадь. Я граф де Шайен».

— Граф из соседней ложи! — воскликнула Рина.

Женщина кивнула и улыбнулась.

— Вспомнила? Гулянка началась в Париже, но там было слишком жарко и мы махнули сюда — к Филиппу в замок. Это было почти две недели назад.

— Две недели?

— Неплохо погуляли, — сказала женщина и села рядом с Риной. — Ты просто чудесная девочка.

Рина молча уставилась на нее. Дверь отворилась и вошел Карл, неся в одной руке аспирин, а в другой шампанское. За ним появился высокий блондин в пижаме. Он бросил на кровать несколько фотографий.

— Как тебе это нравится, Рина?

Рина посмотрела на фотографии. К горлу подступила тошнота. Это не могла быть она — голая, с женщиной и мужчинами. Она беспомощно взглянула на присутствующих.

Граф улыбнулся.

— Должно было получиться лучше, — извиняющимся тоном произнес он, — но, видимо, что-то случилось с выдержкой.

Женщина взяла фотографии.

— А по-моему, получилось вполне хорошо, — она засмеялась. — Это было так забавно — наблюдать, как ты трахаешься со вспышкой в руке.

Рина хранила молчание. Карл нагнулся к ней.

— Наша маленькая американочка все еще плохо себя чувствует, — нежно сказал он, протягивая ей две таблетки аспирина. — Возьми, будет лучше.

Рина обвела всех троих взглядом.

— Я бы хотела одеться, — слабым голосом произнесла она.

— Конечно, — кивнула женщина. — Твоя одежда в шкафу. — Она повернулась и вышла из комнаты.

Рина встала и быстро умылась. Она хотела принять ванну, но отбросила эту мысль. Ей хотелось побыстрее уйти отсюда. Она оделась и вышла в другую комнату.

Женщина по-прежнему была в халате, но мужчины уже надели рубашки и фланелевые брюки. Рина попыталась молча пройти мимо, но Карл окликнул ее:

— Миссис Корд, вы забыли свою сумочку. — Не глядя на Карла, Рина повернулась за сумочкой. — Я положил туда фотографии на память о нашей встрече.

Из раскрытой сумочки бесстыдно выпячивались фотографии.

— Я не нуждаюсь в них, — сказала Рина, протягивая фотографии Карлу.

— Ну почему же, оставьте себе, у нас есть негативы.

Она медленно подняла взгляд на Карла. Он улыбался.

— Может быть, вы выпьете чашечку кофе, пока мы поговорим о делах? — вежливо спросил Карл.

Негативы стоили ей десять тысяч долларов. Перед тем, как покинуть комнату, она сожгла их в пепельнице. Из отеля Рина сразу послала Неваде телеграмму.

«Я одинока. Мне страшно как никогда. Ты по-прежнему мой друг?»

Ответ с чеком на пять тысяч долларов пришел на следующий день.

Сидя в лимузине, взбиравшемся на вершину холма, она теребила в руках телеграмму, перечитывая ее. Текст был типичен для Невады, но это был уже не тот Невада, которого ей хотелось увидеть.

«Я по-прежнему твой друг. Невада».

17

Невада сидел у себя в офисе, откинувшись в кресле, и крутил головой по сторонам. Атмосфера была напряженной. Лицо Дэна Пирса расплывалось в улыбке.

— Дело на этот раз не в деньгах, Берни, — сказал он. — По-моему, просто момент очень подходящий. Давайте снимем картину про Дикий Запад, и она долгие годы будет пользоваться успехом.

Норман наклонился над столом, теребя в руках сценарий. На лице его отражались целая гамма чувств.

— Это не просто сценарий, поверь мне, Дэн, — сказал он и обернулся к Ван Элстеру за поддержкой. — Нам кажется, что это великая вещь.

— Это одна из величайших вещей, которые я читал, — кивнул директор лысой головой.

— А тогда из-за чего сыр-бор? — спросил Дэн.

Норман покачал головой.

— По-моему, момент как раз неудачный, немое кино уже отходит на задний план. У Уорнера скоро выходит звуковой фильм «Огни большого города». Некоторые думают, что когда он выйдет, немое кино вообще отомрет.

Пирс расхохотался.

— Чепуха, кино есть кино. А если вы хотите послушать, как актеры болтают, то идите в театр. Вот там болтовня так болтовня!

Норман повернулся к Неваде, в голосе его звучали отеческие нотки:

— Послушай, Невада. Мы когда-нибудь обижали тебя? С того дня, как ты пришел к нам, мы всегда относились к тебе хорошо. Если все дело в деньгах, то назови сумму.

— Дело не в деньгах, Берни, — Невада улыбнулся, — и ты знаешь это. Десять тысяч в неделю вполне достаточно для любого мужчины, даже если налоги подскочили до семи процентов. Что же до сценария, то это первая стоящая вещь, которую я прочитал здесь.

Норман потянулся за сигарой, а Невада откинулся на спинку кресла. Он вспомнил, когда впервые услышал об этом сценарии. Это было в прошлом году во время съемок «Стрельбы на закате».

Один из сценаристов, молодой человек в очках, с очень белой кожей, подошел к нему и равнодушно спросил:

— Можно вас на минутку, мистер Смит?

Невада отвернулся от гримера.

— Ну конечно... — он замялся.

— Марк Вайс, — подсказал ему сценарист.

— Конечно, Марк. Чем могу быть полезен?

— У меня тут сценарий, вы не посмотрите? Я потратил на него два года. Это о последних налетчиках с Юго-Запада. По-моему, в нем есть кое-что новенькое.

— С удовольствием посмотрю, — согласился Невада.

Тяжело быть звездой. Каждый несет сценарий и хочет, чтобы именно ты прочитал его, потому что это само совершенство.

— Как ты назвал его?

— «Предатель», — ответил Марк, протягивая рукопись.

Пачка листов оказалась довольно увесистой. Невада посмотрел на последнюю страницу и в сомнении поднял глаза на Марка. Сценарий был почти в три раза длиннее обычного.

— Великоват, не правда ли?

— Вы правы, великоват, — кивнул Вайс, — но из песни слова не выкинешь. Все, что здесь написано, — правда. Последние два года я рылся в подшивках газет со всего Юго-Запада.

Невада повернулся к гримеру.

— И что там у тебя происходит? — бросил он через плечо Вайсу.

— Это история о налетчике, который однажды исчез, так что с тех пор никто о нем ничего не слышал. За ним была погоня. Никто не знает, что с ним случилось, поэтому подумали, что он просто умер в горах.

— Новая история — это всегда неплохо. Люди устают от одних и тех же героев. А как его звали?

— Сэнд, — ответил Вайс. — Макс Сэнд.

Невада выронил сценарий. Он почувствовал, что краснеет.

— Как ты сказал? — глухо переспросил он.

— Макс Сэнд. Мы можем поменять имя, но оно настоящее.

Невада потряс головой и посмотрел на лежащий на полу сценарий. Вайс быстро нагнулся и подобрал листы.

— Вам плохо, мистер Смит? — спросил он с участием.

Невада глубоко вздохнул, чувствуя, как спокойствие возвращается к нему. Взяв сценарий, он выдавил из себя улыбку. В глазах Вайса промелькнуло облегчение.

— Благодарю вас, мистер Смит, — сказал он.

Целую неделю Невада не мог заставить себя прочитать сценарий. Ему казалось, что если он начнет читать его, то выставит себя на всеобщее обозрение. Но как-то вечером после ужина он застал в библиотеке Ван Элстера, увлеченно читающего рукопись.

— И долго уже ты изучаешь его? — спросил директор, указывая на сценарий.

Невада пожал плечами.

— Примерно неделю. Ты же знаешь этих писателей — тащат и тащат свои произведения, а ты читай их. Ну, что скажешь?

Ван Элстер медленно отодвинул сценарий.

— Он не просто хороший, он великолепный. Я хотел бы быть директором фильма, снятого по нему, если, конечно, ты примешь участие.

Поздно ночью у постели Невады горела лампа. Конечно же, он понял, что имел в виду директор. Вайс с большой глубиной изобразил человека, жившего в полном одиночестве, чья философия корнями уходила в боль и печаль. В его преступлениях не было никакой романтики, они представляли собой лишь отчаянную борьбу за выживание. Он понял, что картина должна быть сделана. Сценарий был слишком хорош, чтобы пройти мимо него. И участвовать в фильме должен был он, Невада, хотя бы из чувства самозащиты. Если бы сценарий попал кому-то другому, то кто знает, не захотелось ли бы ему поглубже разобраться в жизни Макса Сэнда.

На следующее утро он купил у Вайса сценарий за тысячу долларов.

Мысли Невады вернулись к действительности.

— Давайте-ка отложим его на год, — предложил Берни Норман. — К тому времени мы уже точно будем знать, каким путем идти.

Дэн Пирс посмотрел на него. Невада знал этот взгляд. Он означал, что Пирс уже на пределе.

— Чаплин и Пикфорд совершенно правы в своей идее создать Союз артистов, — сказал Невада. — По-моему, это единственный путь для звезды — сниматься именно в тех картинах в которых она хочет.

Выражение глаз Нормана изменилось.

— У них был не очень удачный год, они немного сдали.

— Может быть, — сказал Невада, — время покажет.

Норман посмотрел на Пирса, затем на Неваду.

— Ладно, я согласен. Даю на картину пятьсот тысяч, а вы оплатите все издержки, превышающие эту сумму.

— Издержки выльются еще в полтора миллиона. Где Невада возьмет такую кучу денег? — спросил Пирс.

— Там же, где и мы, в банке. С этим у него не будет проблем, я помогу ему. Вы — владелец картины. Все, что нужно нам, — это вернуть свои деньги, плюс процент с проката, — сказал Норман. — Это лучше, чем Союз актеров. Ты же видишь, насколько мы искренне хотим работать с тобой, Невада. По-моему, у тебя нет причин не доверять нам.

Невада, однако, смотрел на вещи трезво. Если картину ждет неудача, должником банка будет он, а не Норман. Он потеряет все, что имеет, и более того. Он взглянул на сценарий, решение тяжким грузом давило на сердце.

Отец Джонаса сказал ему однажды, что нельзя испытать радость выигрыша, играя на чужие деньги, и что нельзя сорвать куш, делая маленькие ставки. Эту картину нельзя было упустить, он чувствовал это.

— Хорошо, договорились, — сказал он, взглянув на Берни.

Выходя в сумерках из офиса, Невада обратил внимание на то, что лицо его агента Пирса было мрачным.

— Может быть, зайдем ко мне в контору? — спросил он. — Нам надо многое обсудить.

— Подождет до завтра, — сказал Невада. — Дома меня ждет целая компания с Юга.

— Ты можешь не потянуть это дело, — сказал Пирс.

— А по-моему, самое время рискнуть, — ответил Невада, направляясь к машине. — Нельзя сорвать куш, не рискуя.

— Но ты можешь потерять все, — кисло заметил Дэн.

Невада подошел к белому автомобилю и похлопал его, словно лошадь, по дверце.

— Мы не можем проиграть.

Пирс покосился на него.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Мне просто не нравится, когда вдруг заявляется Норман и всю прибыль обещает нам. Что-то тут нечисто.

— Твоя беда, Дэн, заключается в том, что ты агент, а все агенты подозрительны. Берни был вынужден придти к нам, если не хотел потерять меня. — Невада открыл дверцу. — Я буду у тебя завтра в десять утра.

— Хорошо, — откликнулся Пирс, направляясь к своей машине. — Да, вот еще что, — он замедлил шаг, — это звуковое кино начинает меня беспокоить. Пара компаний уже объявили, что переходят на звуковые фильмы.

— Бог с ними, — ответил Невада. — Это их головная боль. — Он включил зажигание, и мотор заработал. — Это всего лишь сомнительная новинка; когда выйдет наш фильм, люди забудут про звуковое кино.

На небольшом столике у постели мягко зазвонил телефон. Рина подошла и сняла трубку. Это была последняя французская модель телефонного аппарата, которую она впервые видела после возвращения из Европы. В центре телефонного диска, где обычно помещался номер телефона, были выгравированы знакомые ей инициалы.

— Алло? — В трубке раздался голос Невады. — Как дела, дружок? Ты устроилась?

— Невада?! — воскликнула Рина.

— Что за сомнение? Разве у тебя появились другие друзья?

— Я еще не распаковала вещи. К тому же я поражена.

— Чем?

— Всем, это какая-то сказка, я не видела ничего подобного.

— Подумаешь, пустяки. Но я зову это домом.

— О, Невада, не верю своим глазам. С чего вдруг тебе пришла в голову мысль построить такой сказочный дом. Он вовсе не похож на тебя.

— Да это просто декорация, Рина, как большая белая шляпа, пижонские штаны и яркие ботинки. Без этих чудачеств невозможно быть звездой.

— Как, и без инициалов на каждой вещи?

— Вот именно. Не обращай внимания, в Голливуде без этого нельзя.

— Мне надо так много сказать тебе. Когда ты придешь домой?

— Домой, — расхохотался он, — да я уже дома, жду тебя внизу в баре.

— Я спущусь через минуту. Но как, Невада, я найду бар? В твоем-то лабиринте...

— Для этого мы держим индейцев, чтобы указывали дорогу. Я уже послал к тебе одного.

Рина положила трубку и подошла к зеркалу. Едва она накрасила губы, как раздался стук в дверь. Рина распахнула дверь. На пороге стоял Невада.

— Простите, мэм, — сказал он с шутливой почтительностью, — я обошел все владение, и можете мне поверить, оказался здесь единственным индейцем.

— О, Невада. — Рина очутилась в объятиях Невады и прижалась к самой надежной на свете груди. На его вечернем костюме появились две дорожки от слез.

1

Под правым крылом показались огни Лос-Анджелеса. Я посмотрел на База, сидевшего рядом в кабине.

— Мы почти дома.

Его курносое лицо расплылось в улыбке. Он взглянул на часы.

— Думаю, что мы опять установили рекорд.

— Да черт с ним, с рекордом. Главное — получить почтовый контракт.

— Теперь-то мы его точно получим. — Он протянул руку и похлопал по приборной доске. — Эта игрушка обеспечила его для нас.

Я сделал широкий разворот над городом и направил машину на Бербанк. Если мы получим контракт на перевозку почты из Чикаго в Лос-Анджелес, то сможем вскоре охватить всю страну. Следующим будет маршрут Чикаго — Нью-Йорк.

— Я читал в газетах, что Форд работает над трехмоторным самолетом, который сможет перевозить тридцать два пассажира, — сказал Баз.

— И когда он будет готов?

— Года через два-три.

— Да, — ответил я, — но мы не можем дожидаться Форда. Тем более, что на самом деле это будет лет через пять, а нам надо быть во всеоружии уже через два года.

— Два года? Но как мы это сделаем, это невозможно.

— Сколько у нас сейчас летает почтовых самолетов? — спросил я.

— Тридцать четыре.

— А если мы заключим новый контракт?

— Понадобится в два, а то и в три раза больше. Что будем делать?

— Производители самолетов заработают на нашем почтовом контракте больше, чем мы.

— Если ты думаешь о собственном авиационном заводе, то это глупость, — сказал Баз. — Одно строительство займет два года.

— Зачем же, мы купим готовый завод, — ответил я.

Баз задумался.

— Локхид, Мартин, Кертисс-Райт — они все в деле, они не продадут. Единственный, кто мог бы продать, так это Уинтроп. У него плохо пошли дела после того, как сорвался армейский контракт.

— Верно рассуждаешь, молодец, — улыбнулся я.

Баз посмотрел на меня.

— Но я работал у старого Уинтропа, и он клялся, что никогда не продаст.

Мы находились уже над территорией аэропорта Бербанк. Я сделал разворот над южной оконечностью летного поля, где располагался завод Уинтропа, и накренил машину так, чтобы Базу было хорошо видно.

— Посмотри-ка вниз, — сказал я. На черной крыше завода, освещенная двумя прожекторами, была видна надпись, сделанная гигантскими буквами:

КОРД ЭРКРАФТ ИНКОРПОРЕЙШН

Как только мы выпрыгнули на землю, нас обступила толпа репортеров. Свет от вспышек резал глаза, и я зажмурился.

— Вы устали, мистер Корд? — закричал один из них.

Я потрогал небритые щеки и усмехнулся.

— Свеж, как маргаритка. — Под ногу мне попался камень, я повернулся к самолету и крикнул Базу: — Эй, кинь мне ботинки.

Он рассмеялся и бросил их вниз, а репортеры защелкали фотоаппаратами, запечатлевая, как я обуваюсь.

Баз присоединился ко мне, и мы двинулись к ангару, а репортеры все продолжали снимать.

— Как вы чувствуете себя дома? — крикнул один из них.

— Хорошо.

— Очень хорошо, — добавил Баз.

И это действительно было так. Пять дней назад мы вылетели из Ле-Бурже под Парижем. Ньюфаундленд, Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес — пять дней.

Теперь репортеры вытащили блокноты.

— Сам по себе перелет Чикаго — Лос-Анджелес — рекордный, не говоря уже о том, что за весь полет вы установили еще пять рекордов.

— По одному рекорду в день, — усмехнулся я, — грех жаловаться.

— Значит ли это, что вы получите почтовый контракт?

Позади репортеров у входа в ангар я увидел Макаллистера, приветственно махавшего рукой.

— Это уже деловой вопрос, — ответил я. — Господа, я оставляю вам своего партнера, он все объяснит.

Я быстро вышел из толпы, сомкнувшейся вокруг База, и подошел к Макаллистеру. На лице его было волнение.

— Я думал, ты не прилетишь вовремя.

— Я же сказал, что буду в девять.

Он схватил меня за руку.

— У меня здесь машина, поедем-ка прямо в банк. Я сказал, что привезу тебя.

— Минутку. — Я вырвал руку. — Кому сказал?

— Представителям группы синдикатов, которые согласились с твоей ценой на лицензию на высокоскоростное литье под давлением. В этот раз приехал даже представитель Дюпона. — Он снова схватил меня за руку и потащил к машине.

Я снова вырвался.

— Подожди, я не был в кровати пять дней, я разбит. Повидаюсь с ними завтра.

— Завтра? — вскричал он. — Но они ждут тебя сейчас.

— Ну и черт с ними, подождут.

— Но они дают тебе десять миллионов!

— Они мне ничего не дают, могли бы с таким же успехом приобрести патент, как это сделал я. В то время они все были в Европе, но поскупились. А если им теперь понадобилась лицензия, то могут подождать до завтра.

Я сел в машину и сказал:

— В отель «Беверли-Хиллз».

Расстроенный Макаллистер уселся сзади.

— Завтра? Он они не хотят ждать.

Я посмотрел на Макаллистера, и мне стало немного жаль его. Такую сделку провернуть было нелегко.

— Тогда вот что. Дай мне поспать шесть часов, а потом встретимся.

— Но ведь будет три утра! — воскликнул он.

Я кивнул.

— Приводи их ко мне в номер, я буду готов.

В номере меня ждала Моника Уинтроп. Когда я вошел, она поднялась с дивана, отложила сигарету, подбежала ко мне и поцеловала.

— О, вот это борода, — удивленно воскликнула она.

— Что ты тут делаешь? — спросил я. — Я искал тебя на аэродроме.

— Я не пошла туда, потому что боялась встретить отца.

Она была права. Эймос Уинтроп был не таким уж простаком, чтобы не догадаться, в чем дело. Его беда заключалась в другом — он не умел правильно распределять свое время, поэтому женщины мешали работе, а работа мешала общению с женщинами. Моника была его единственной дочерью, но, как всякий распутник, он думал о ней не то, что она представляла собой на самом деле.

— Сделай мне выпить, — сказал я, проходя за ней в спальню. — А не то я усну прямо в ванной; от меня так несет, что я сам это ощущаю.

Моника протянула мне виски со льдом.

— Прошу! А ванна уже полная.

— Но как ты узнала, когда я приду?

— Слышала по радио.

Я потихоньку потягивал виски, а Моника сидела рядом.

— Я считаю, что тебе не надо принимать ванну, этот запах так возбуждает.

Я отставил стакан и направился в ванную, снимая на ходу рубашку. Повернувшись, чтобы закрыть дверь, я увидел на пороге Монику.

— Подожди, не залезай в ванну. Так жалко смывать этот мужской дух.

Она обвила меня руками за шею и прижалась всем телом. Я хотел поцеловать ее в губы, но она отвернула лицо и уткнула его в мое плечо, глубоко вдыхая запах кожи. Она тихо застонала.

Я обхватил ее лицо руками и повернул к себе. Моника закрыла глаза и снова застонала. Я расстегнул ремень, брюки упали на пол. Я откинул их ногой в сторону и повернул Монику спиной к туалетному столику, стоявшему возле стены. Не открывая глаз, она вскарабкалась на меня, как обезьянка на кокосовую пальму.

— Вдыхай глубже, крошка, — сказал я, когда она сдавленно вскрикнула, — возможно, я уже никогда не буду так пахнуть.

Вода была мягкая и горячая, усталость постепенно покидала тело. Я попытался намылить спину, но ничего не получилось.

— Давай я, — сказала Моника.

Я протянул ей мочалку. Круговые движения были мягкими и плавными, от удовольствия я закрыл глаза.

— Еще, — попросил я, — так хорошо!

— Ты прямо как ребенок, за тобой обязательно кто-то должен ухаживать.

Я открыл глаза и посмотрел на нее.

— Я тоже так думаю, пожалуй, я найму слугу-японца.

— Слуга так не сумеет, поднимись, я смою мыло.

С закрытыми глазами я перевернулся на спину, Моника нежно начала тереть мне грудь. Открыв глаза, я увидел, что она смотрит на меня.

— Он выглядит таким маленьким и беспомощным, — прошептала она.

— Совсем недавно ты говорила другое.

— Да, — снова прошептала она, устремив на меня туманный взгляд.

Зная этот взгляд, я обнял ее руками за шею и притянул к себе. Пока мы целовались, она все время гладила меня.

— Он уже опять становится сильным, — прошептала Моника прямо мне в лицо.

Я рассмеялся, и в этот момент зазвонил телефон. Она взяла с туалетного столика аппарат и протянула мне.

— Слушаю, — рявкнул я.

Это был Макаллистер, он звонил из вестибюля.

— Я же сказал, что в три.

— Но сейчас три часа, — ответил он. — Нам подниматься? Тут с нами еще Уинтроп, он сказал, что хочет видеть тебя.

Я посмотрел на Монику. Не хватало, чтобы отец застал ее здесь.

— Нет, — быстро ответил я, — я еще в ванной. Отведи их в бар и угости выпивкой.

— Бары уже закрыты.

— Ну хорошо, я сам спущусь в вестибюль.

— Но вестибюль не место для решения таких вопросов, там нельзя уединиться. Это им совсем не понравится, и я не понимаю, почему мы не можем подняться к тебе?

— У меня здесь девушка.

— Ну и что, — рассмеялся он, — у них тоже бывают девушки.

— Но это Моника Уинтроп.

На другом конце воцарилось молчание, затем Макаллистер тихо воскликнул:

— Господи, твой отец был прав. Ты никогда не остановишься.

— Остановлюсь, когда доживу до твоих лет, но времени еще достаточно.

— Не знаю, — с сомнением произнес Макаллистер, — им не понравится идея провести заседание в вестибюле.

— Если им нужно уединение, то я знаю такое место.

— Где?

— В мужском туалете рядом с лифтом. Через пять минут я буду там.

Я бросил трубку, поднялся и сказал Монике:

— Дай мне полотенце, мне надо спуститься вниз и повидаться с твоим отцом.

2

Я вошел в мужской туалет, потирая щеки, покрытые пятидневной щетиной. Бриться было некогда.

— Заседание считаю открытым, джентльмены, — сказал я.

На лицах присутствовавших застыло недоумение, и я услышал, как один из них тихо чертыхнулся, интересуясь, что их привело сюда.

Ко мне подошел Макаллистер.

— Джонас, я должен заметить, что ты выбрал не самое подходящее место для заседания.

Я понимал, что он говорит от имени всех.

— Перед тем, как держать речь, Мак, надо застегивать ширинку, — сказал я.

Макаллистер покраснел, рука его быстро потянулась к брюкам.

Рассмеявшись, я повернулся к приглашенным.

— Господа, прошу извинить, что встречаю вас в таком необычном месте, но у меня наверху стоит ящик, который занял почти весь номер.

Единственным, кто понял меня, был Эймос Уинтроп, на лице которого появилась хитрая усмешка. Интересно, что бы отразилось на его лице, если бы он узнал, что я говорю о его дочери.

Макаллистер, с которого я сбил спесь, начал объяснять суть дела. Три большие химические корпорации создали компанию, которая приобрела у меня лицензию. Эта компания должна была произвести первые выплаты и гарантировать лицензионные платежи.

— Кто гарантирует выплату денег? — спросил я.

— Здесь находится мистер Шеффилд, — указал Макаллистер на одного из присутствующих, — он является компаньоном «Джордж Стюарт Инкорпорейшн».

Я посмотрел на Шеффилда. Стюарт, Морган, Леман — хорошо известные в деловом мире имена, трудно было желать лучших гарантий. Лицо Шеффилда показалось мне знакомым, и я напряг память, вспоминая его досье.

Ф. Мартин Шеффилд, Нью-Йорк, Бостон, Саутгемптон, Палм-Бич. Гарвардская школа бизнеса с отличием. Во время войны 1917-18гг. майор армии США, три награды за храбрость. Игрок в поло, высокое общественное положение. На вид лет тридцать пять, по документам — сорок два.

Я вспомнил, что около десяти лет назад он приходил к отцу по поводу выпуска общественного займа. Отец тогда выставил его.

— Как бы это заманчиво ни звучало, — сказал отец, — никогда не позволяй им подцепить тебя на крючок, а то твоими делами будут управлять уже они, а не ты. Единственное, что можно получить от них, так это деньги, но они предпочитают держать их при себе.

— Каким образом вы собираетесь гарантировать платежи? — спросил я у Шеффилда.

Его темные, глубоко посаженные глаза блеснули под стеклами пенсне.

— Мы заключили контракт между собой, мистер Корд.

Для человека такого хрупкого сложения у него был слишком низкий голос, и слишком уверенный. Он даже не удостоил меня толковым ответом, так как всем было известно, что подпись Стюарта на контракте уже является достаточной гарантией. Возможно, что так оно и было, но в глубине души меня что-то тревожило.

— Вы не ответили должным образом на мой вопрос, мистер Шеффилд, — вежливо сказал я. — Я спросил, как будут гарантироваться выплаты. Я не банкир и не бизнесмен с Уолл-стрит, я просто бедный мальчик, вынужденный бросить учебу и пойти работать, потому что его папа умер. Мне — тут кое-что непонятно. Я знаю, что когда иду в банк, меня просят предъявить какие-либо гарантии или обеспечение: землю, закладную на имущество, облигации или другие ценные бумаги. И только после этого я могу получить деньги. Вот, что я имею в виду.

Тонкие губы Шеффилда растянулись в холодной усмешке.

— Конечно, мистер Корд, но вы же не сомневаетесь, что наши корпорации выполнят свои обязательства по платежам?

Я старался быть предельно вежливым.

— Я ничего такого не думаю, мистер Шеффилд. Просто один человек, который гораздо опытней и старше меня, сказал, что наступили тревожные времена. По всей стране разоряются банки и лопаются биржи, трудно предположить, что может случиться. Поэтому я и хочу знать, как будут гарантированы выплаты, вот и все.

— Ваши деньги будут гарантированы доходами новой компании.

— То есть мне будут платить из доходов от использования проданной мною лицензии?

— Да, это так, — ответил Шеффилд.

Я вынул из кармана сигарету и закурил.

— И все-таки мне непонятно, почему нельзя заплатить сразу?

— Десять миллионов слишком крупная сумма даже для этих корпораций. У них сейчас много выплат, поэтому и создалась такая ситуация.

Я продолжал разыгрывать непонимание.

— А-а, вы имеете в виду аванс?

— Нет-нет, — быстро возразил Шеффилд. — Речь совсем не об этом. Мы просто гарантируем размещение ценных бумаг на сумму, обеспечивающую создание новой компании. Это составит несколько миллионов.

— Включая комиссионные за посредничество?

— Конечно, это обычная практика.

— Понятно.

Шеффилд проницательно посмотрел на меня.

— Вы возражаете против нашей позиции, мистер Корд?

— Вовсе нет, — пожал я плечами. — Да и почему я должен возражать? Это не мое дело советовать людям как им вести свои дела, у меня хватает забот с моими собственными.

— Но похоже, что у вас есть сомнения по поводу нашего предложения?

— Да, есть. Сначала я думал, что получу за лицензию десять миллионов, а теперь обнаруживается, что мне всего лишь гарантируют десять миллионов. А это не одно и то же. В одном случае я становлюсь обладателем денег, а в другом — лишь компаньоном вашей фирмы, который рискует так же, как и вы.

— Значит, вы против такой сделки?

— Вовсе нет, просто хочу уяснить свое положение.

— Следовательно, мы можем подписать бумаги, — улыбнулся Шеффилд.

— Погодите, — сказал я, и улыбка моментально исчезла с его лица. — Я согласен стать компаньоном, но коли уж я рискую, то пусть мне будут гарантированы пятнадцать миллионов, а не десять.

Несколько минут стояла гнетущая тишина, а потом все заговорили разом.

— Но ведь вы уже согласились на десять, — протестовал Шеффилд.

— Нет, я не соглашался, мы встречаемся в первый раз.

— Минутку, Джонас, — взорвался Макаллистер. — Ты не можешь отрицать, что слышал о предложении в десять миллионов.

— Да, слышал.

Я впервые видел, что он потерял свое адвокатское спокойствие.

— Я ведь действовал от твоего имени и не хочу участвовать в неподобающих играх. Если сделка не состоится, то я подаю в отставку.

— Как тебе будет угодно, — с безразличием сказал я.

— Ты слишком много на себя берешь, — Макаллистер был в ярости. — А ведь я помню тебя еще сосунком.

Теперь пришла моя очередь сердиться.

— Ты только адвокат, — сказал я ледяным тоном, — и имеешь дело с моей собственностью. А с моей собственностью я волен поступать как мне заблагорассудится: продать, выкинуть — все что угодно. Я ею владею, а ты просто работаешь на меня. Запомни это.

Макаллистер побледнел. Я понял, что он вспомнил о ста тысячах в год, которые я платил ему, о премиальных, о доме, в котором жил, о школе, в которой учились его дети, о положении в обществе. Интересно, не пожалел ли он в этот момент о тех шестидесяти тысячах, которые зарабатывал адвокатской практикой перед тем, как перейти ко мне.

Я не мог заставить себя пожалеть его. Он знал, на что шел. Контракт был составлен на его собственных условиях. Он хотел денег и получил их, теперь жаловаться было поздно.

Присутствующие молча наблюдали за нами, и я понял, что независимо от того, жаль мне Макаллистера или нет, я должен помочь ему выкарабкаться из этой ситуации.

— Давай перестанем, Мак, — мягко сказал я. — Мы слишком дружны с тобой, чтобы допускать такие вещи. Забудь обо всем. У нас будет много таких сделок. Сейчас главное, чтобы ты подписал новый контракт со мной, и тогда уж я буду уверен, что никто из этих пиратов не переманит тебя.

— Конечно, Джонас, — Макаллистер облегченно вздохнул, — наверное, мы оба слишком устали: я от этих переговоров, ты от рекордного перелета. Возможно, я просто неправильно понял тебя тогда.

Он повернулся к присутствующим.

— Извините, джентльмены, это моя вина. Я не хотел ввести вас в заблуждение, а просто неправильно понял мистера Корда. Прошу прощения.

В воздухе опять повисла тишина. Все молчали. Тогда я улыбнулся и подошел к писсуару.

— И это весь итог нашего совещания? — спросил я, пожимая плечами.

Первым нарушил молчание Шеффилд, я слышал, как он шептался с остальными.

— Остановимся посередине, — сказал он, — двенадцать с половиной.

Видно, им очень нужна была эта лицензия, если они согласились — так быстро. Я покачал головой, но вдруг мне на ум пришла шальная мысль.

— Я много слышал о вас от моего отца, — сказал я, обращаясь к Шеффилду. — Он говорил, что вы были настоящим спортсменом и любили рискнуть.

— Да, я частенько заключал пари, — улыбнулся он.

— Предлагаю пари на два с половиной миллиона. Я утверждаю, что со своего места вы не сможете отлить водички вон в тот писсуар, — сказал я, указывая на писсуар, расположенный примерно в полутора метрах от Шеффилда. — Если сможете, сделка будет стоить двенадцать с половиной миллионов, не сможете — я получу пятнадцать.

От удивления Шеффилд раскрыл рот и выпучил глаза.

— Мистер Корд! — возмущенно воскликнул он.

— Вы можете называть меня Джонас. Вспомните, ведь это два с половиной миллиона.

Он посмотрел на присутствующих — они на него, потом все вместе на меня. Наконец, представитель «Малон Кемикал» произнес:

— Это два с половиной миллиона, Мартин. За такие деньги я бы попытался.

Шеффилд все еще колебался. Он взглянул на Макаллистера, но тот отвел взгляд. Затем он повернулся к писсуару и расстегнул ширинку. Шеффилд взглянул на меня, и я кивнул. Но ничего не произошло, совсем ничего. Он так и стоял, но полоса краски поползла от воротничка к лицу. Прошла минута, другая, лицо его полностью налилось краской.

— Порядок, мистер Шеффилд, — сказал я серьезно, еле сдерживая улыбку. — Сдаюсь, вы выиграли. Сделка стоит двенадцать с половиной миллионов.

Шеффилд уставился на меня, стараясь прочитать мои мысли, но мое лицо ничего не выражало. Я протянул ему руку, он поколебался секунду и пожал ее.

— Могу я называть вас Мартин? — спросил я.

Он кивнул, и на его губах появилось слабое подобие улыбки.

— Пожалуйста, называйте.

Я пожал его руку.

— Мартин, — торжественно произнес я, — застегните ширинку!

3

Макаллистер прямо на месте внес в оба контракта необходимые изменения, и мы подписали их. Когда все вышли в вестибюль, было около половины пятого. Я направился к лифту, но Эймос Уинтроп задержал меня.

Мне совсем не хотелось разговаривать с ним.

— Может, отложим на утро, Эймос? — спросил я. — Мне надо поспать.

На его лице появилась понимающая улыбка, и он весело похлопал меня по плечу.

— Я знаю, как ты собираешься спать, мальчик, но это важный разговор.

— Сейчас не может быть ничего важного.

Двери лифта открылись и я вошел внутрь, но Эймос юркнул за мной. Лифтер начал закрывать двери.

— Минутку, — попросил я. — Двери снова открылись и я вышел из лифта. — Ну, хорошо, Эймос. В чем дело?

Мы уселись на диване в вестибюле.

— Мне надо еще десять тысяч, — сказал он.

Все было ясно, он опять был на мели. Уинтроп тратил деньги быстрее, чем их печатали.

— А где же деньги, которые вы получили за акции?

— Кончились, — смутился он. — Ты ведь знаешь, как много я задолжал.

Да, я знал это, он был должен всем. На долги кредиторам и бывшим женам у него улетело пятьдесят тысяч. Мне стало немного жаль его. Я взял его в дело, но вряд ли он сумеет принести какую-нибудь пользу компании, а ведь когда-то он был одним из лучших авиаконструкторов в стране.

— Ваш контракт не предусматривает таких авансов.

— Я знаю, но это очень важно. Обещаю, что больше подобного не повторится. Сейчас мне нужны деньги для Моники.

— Для Моники? А что с ней?

— Я хочу отправить ее к матери в Англию, мне уже трудно с ней. Она тайком встречается с каким-то парнем, и если еще не спит с ним, то думаю, что это скоро случится.

Я некоторое время молча смотрел на него. Интересно, он вежливо дает понять мне или шантажирует? Возможно, ему уже обо всем известно, и он говорит подобным образом, чтобы я понял.

— Вы знаете этого парня?

Он покачал головой.

— Если бы знал, убил бы. Ведь она еще невинное дитя.

Я придал своему лицу равнодушное выражение. Родительская любовь слепа, и родители слепцы. Даже такой опытный ловелас, как Эймос, был не более чем слепец.

— Вы уже говорили с ней?

Он снова покачал головой.

— Я пытался, но она ничего не хочет слушать, знаете эту современную молодежь. Они учатся всему в школе, и уже трудно что-либо изменить. Однажды, когда ей было шестнадцать, я нашел у нее в книжечке пачку презервативов.

Вот тогда-то и надо было ее остановить, он опоздал на три года. Теперь ей было девятнадцать, и она жила своей жизнью.

— И что мне теперь делать? — со злостью воскликнул Уинтроп. — Посадить под замок?

— Надо попытаться быть ей отцом.

— Откуда у тебя такой опыт, можно подумать, что у тебя есть собственные дети.

Я мог бы сказать ему, что мой отец всю жизнь был слишком занят, чтобы заниматься мной, но я так устал. Давая понять, что разговор закончен, я поднялся с дивана.

— Так как насчет денег, — забеспокоился Уинтроп.

— Я дам вам денег. — Внезапно во мне вспыхнуло отвращение. Зачем я окружаю себя подобными людьми? Они похожи на пиявок — если уж раз вцепятся, то не отстанут. — И дам, между прочим, двадцать пять тысяч.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Правда, Джонас?

— Да, но при одном условии.

Впервые за время нашего разговора Эймос насторожился.

— Что за условие?

— Ваш уход.

— Из «Уинтроп Эркрафт»? — недоверчиво спросил он.

— Из «Корд Эркрафт», — жестко сказал я.

Краска отлила от лица Уинтропа.

— Но... но ведь я создал эту компанию, я знаю о ней все. Я как раз собирался начать разработку нового самолета, которым наверняка заинтересовались бы военные.

— Берите лучше деньги, Эймос, — холодно сказал я и направился к лифту. Я вошел внутрь, и лифтер закрыл дверь.

— Наверх, мистер Корд? — спросил он.

Я посмотрел на него. Что за глупый вопрос, а куда еще можно было ехать?

— Куда хочешь, — вяло ответил я.

Моника лежала на кровати поверх моей пижамы и дремала. При моем появлении она открыла глаза.

— Все в порядке?

Я кивнул.

— А что надо было папаше? — спросила она, наблюдая, как я снимаю рубашку.

Я разделся и поймал пижаму, которую она бросила мне.

— Он только что подал в отставку, — ответил я, надевая пижаму.

Моника села на кровати, раскрыв от удивления свои карие глаза.

— В отставку?

Я кивнул.

— Но почему?

— Он сказал, что хочет больше времени уделять тебе.

Некоторое время она молчала, недоуменно уставившись на меня, потом рассмеялась.

— Черт побери, всю жизнь я хотела, чтобы он уделял мне больше внимания, и теперь, когда я не нуждаюсь в нем, он решил поиграть в заботливого отца.

— Ты больше в нем не нуждаешься?

— Он мне больше не нужен. — Моника встала с кровати, подошла и положила голову мне на грудь. — Теперь у меня есть ты, — прошептала она доверчивым детским голоском. — Ты для меня все: отец, брат, любовник.

Я погладил ее каштановые волосы. Внезапно я почувствовал к ней большую нежность — мне-то было известно, каким одиноким можно быть в девятнадцать лет.

Я ласково поцеловал ее в лоб.

— Давай спать, детка, уже почти утро.

Она уснула мгновенно. Голова ее покоилась на моем плече, я обнял ее за шею. Я долго не мог уснуть, разглядывая ее спокойное лицо. Взошло солнце, и его первые лучи заполнили комнату.

Чертов Эймос Уинтроп, чертов Джонас Корд! Я проклинал всех людей, которые были слишком заняты и слишком эгоистичны, чтобы быть отцами своим детям.

Я начал дремать, согреваемый теплом ее стройного, изящного тела. Потом пришел сон, глубокий чудесный сон.

На следующий вечер мы обвенчались в церкви в Рино.

4

Заметив сверкание чешуи в воде, я закинул блесну как раз в то место, где резвилась форель. Меня охватил азарт, я знал, что поймаю ее. Все было прекрасно: и тени от деревьев на берегу ручья, и голубые, зеленые, красные блики сверкавшей блесны. Еще немного, и она попадется. В этот момент я услышал голос Моники, доносившийся с берега.

— Джонас!

От звука ее голоса форель скрылась в глубине и, еще не успев обернуться, я почувствовал, что медовый месяц кончился.

— Что такое?

Она стояла на берегу в шортах, коленки покраснела, нос шелушился.

— Тебя просят к телефону из Лос-Анджелеса.

— Кто?

— Не знаю, какая-то женщина, но она не представилась.

Я обернулся и посмотрел на ручей. Рыба уже не плескалась, а это значило, что она ушла и рыбалка закончилась.

— Скажи ей, пусть подождет минуту, — крикнул я и побрел к берегу.

Моника кивнула и вернулась в хижину, а я принялся складывать удочку. Интересно, кто бы это мог быть. Очень мало людей знало об этой хижине в горах. Когда я был ребенком, то приезжал сюда с Невадой, отец всегда хотел поехать с нами, но так и не собрался.

Было уже далеко за полдень и воздух наполнился вечерними звуками, из чащи леса доносилось стрекотание цикад. Прислонив удочку к стене хижины, я вошел в комнату. Моника сидела в кресле рядом с телефоном и листала журнал. Я взял трубку.

— Алло?

— Мистер Корд?

— Да.

— Подождите минутку, на проводе Лос-Анджелес, — сказала телефонистка.

Вдруг я услышал щелчок и знакомый низкий голос произнес:

— Джонас?

— Рина?

— Да, — ответила она. — Я три дня разыскиваю тебя, никто не знает где ты, и я подумала о хижине.

— Молодец, — сказал я, взглянув на Монику. Казалось, что она увлечена журналом, но я знал, что она прислушивается.

— Между прочим, прими мои поздравления, надеюсь, что ты счастлив. У тебя очень приятная жена.

— Ты знаешь ее?

— Нет, — быстро ответила Рина, — видела фотографии в газетах.

— А-а, спасибо, но надеюсь, ты не для этого позвонила?

— Конечно нет, — ответила она с присущей ей прямотой. — Мне нужна твоя помощь.

— Если тебе нужны очередные десять тысяч, то пожалуйста.

— Мне нужно гораздо больше денег.

— Насколько больше?

— Два миллиона.

— Что? — воскликнул я, — для чего, черт возьми, тебе нужны такие деньги?

— Это не мне, — в голосе ее прозвучали печальные нотки, — это для Невады. Он в затруднительном положении и может потерять все, что имеет.

— А я думал, он процветает. Газеты писали, что он зарабатывает по пятьсот тысяч в год.

— Это так, но...

— Что но? — Я вытащил сигарету и поискал спички. Моника заметила это, но не сдвинулась с места. — Да, я слушаю.

— Невада вложил все в фильм. Он работал над ним целый год, а теперь его не выпускают на экраны.

— Почему? Наверное, какая-нибудь мура?

— Нет, — быстро возразила она, — совсем нет. Это великий фильм. Но сейчас в прокат берут только звуковые картины.

— А почему он не сделал звуковую картину?

— Он начал работать над ней более года назад, и никто не ожидал, что звуковое кино так быстро завоюет все позиции. И теперь банк требует возврата ссуды, а Норман денег не дает. Он делает собственные фильмы.

— Я понял.

— Ты должен помочь ему, Джонас. Он вложил в этот фильм всего себя. Если он потеряет его, то для него это будет катастрофа.

— Невада никогда не уделял большого внимания деньгам.

— Да дело не в деньгах, дело в его отношении к этому фильму. Он верит в него, наконец у него появился шанс показать Запад таким, каким он на самом деле был.

— Да кому это, к черту, надо знать?

— Ты видел хоть один фильм с его участием?

— Нет.

В голосе Рины послышалось разочарование.

— Неужели тебе не интересно, как он выглядит на экране?

— А почему мне должно быть это интересно? Я знаю, как он выглядит.

— Так ты поможешь? — снова ровным голосом спросила она.

— Слишком большая сумма, да и почему именно я?

— Я помню, что когда-то ты очень нуждался в одной вещи, и он отдал ее тебе.

Я понял, что она говорит об акциях «Корд Эксплоузивз».

— Но это не стоило ему два миллиона.

— Тогда да, а сейчас?

Я задумался. Сейчас, пожалуй, еще нет, а лет через пять акции будут стоить два миллиона.

— Но если он в таком положении, то почему сам не позвонил мне?

— Невада слишком гордый человек, ты знаешь это.

— А почему ты так хлопочешь?

— Потому, что он мой друг, — быстро ответила Рина. — Когда мне нужна помощь, он не задает вопросов.

— Я ничего не обещаю, но вечером прилечу в Лос-Анджелес. Где мне найти тебя?

— Я остановилась у Невады, но нам лучше увидеться в каком-нибудь другом месте. Я не хочу, чтобы он знал о моем звонке.

— Хорошо, поздно вечером я буду в отеле «Беверли-Хиллз». — Я положил трубку.

— Кто это? — спросила Моника.

— Вдова моего отца, — ответил я, проходя в спальню. — Собери свои вещи, я отвезу тебя на ранчо, а сам вылечу по делам в Лос-Анджелес.

— Но ведь мы здесь только пять дней, а ты обещал, что медовый месяц продлится две недели?

— Непредвиденные обстоятельства.

Я сел на кровать и стал стягивать сапоги.

— А что подумают люди, если мы вернемся через пять дней?

— Какое мне, черт побери, до этого дело?

Моника расплакалась.

— Я не поеду, — крикнула она и топнула ногой.

— Тогда оставайся, — сердито ответил я. — Я спущусь за машиной, и если к моему возвращению ты не будешь готова, я уеду без тебя.

Что за существо — женщина? Пять минут постоишь перед священником, и все буквально переворачивается. До женитьбы она великолепна, ты для нее король. Одной рукой она держит тебя за конец, давая понять этим, что хочет тебя, а другой прикуривает тебе сигарету, моет спину, гладит по лицу и взбивает для тебя подушку. Потом произносятся магические слова, и тебе уже приходится просить обо всем этом. Теперь уже ты должен обхаживать ее: прикуривать сигарету, приносить халат, открывать двери. Ты должен даже благодарить ее, когда она позволяет тебе иметь то, что раньше непрерывно предлагала сама.

Когда я подъехал к хижине, Моника вышла с небольшим чемоданчиком в руке и остановилась, ожидая, чтобы я открыл ей дверь. Подождав некоторое время, она сама открыла ее и уселась в машину с оскорбленным видом. Это выражение не сходило у нее с лица все два часа, которые заняла у нас дорога до ранчо.

В девять часов вечера я остановил машину перед домом. Робер, как всегда, ожидал возле дверей. Когда он взял у Моники чемодан и она вышла из машины, а я остался, лицо его сохраняло невозмутимость.

— Добрый вечер, миссис Корд, — сказал он. — Ваша комната готова.

Взглянув на меня, он начал подниматься по ступенькам.

— И когда тебя ждать назад? — язвительно спросила Моника.

Я пожал плечами.

— Вернусь, как только закончу дела. — Внезапно я почувствовал слабость. Черт возьми, ведь мы женаты всего пять дней. — Постараюсь побыстрее, — добавил я.

— Можешь не спешить, — сказала она и, не оглядываясь, ушла в дом.

Я разозлился, врубил передачу и помчался по дороге к фабрике. Позади нее на поле стоял мой старенький биплан. Залезая в кабину, я все еще был зол и, только поднявшись на высоту две с половиной тысячи футов и взяв курс на Лос-Анджелес, успокоился.

5

Я посмотрел на сценарий в голубой обложке, затем на Рину. Время было не властно над ней: изящная, стройная, с высокой упругой грудью. Изменились только ее глаза, в них появилась уверенность, которой я не замечал раньше.

— Я не особо люблю читать, — сказал я.

— Я предвидела это и договорилась со студией, чтобы они показали тебе фильм. Можно пойти прямо сейчас.

— Сколько времени ты уже здесь?

— Года полтора, сразу как вернулась из Европы.

— И все это время живешь у Невады?

Она кивнула.

— Ты спишь с ним?

Рина даже не пыталась уйти от ответа:

— Да, мне очень хорошо с ним.

— А ему с тобой? — спросил я.

— Надеюсь, — тихо ответила она. — Но тебя это не касается.

— Я спросил просто из любопытства, — сказал я, поднимаясь, и бросил сценарий в кресло.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — быстро проговорила Рина.

— А что это тогда, деньги?

— Нет, — покачала она головой. — Мужчина, настоящий мужчина. Я никогда не испытывала ничего подобного с мальчишками.

— Может быть, и у меня это когда-нибудь получится?

— Ты ведь пять дней назад женился.

Я посмотрел на нее, внутри возникло знакомое возбуждение.

— Пошли, — коротко бросил я. — Не собираюсь торчать там всю ночь.

Я сидел в темном кинозале, с одной стороны от меня сидела Рина, с другой — директор Ван Элстер.

Рина сказала правду. Фильм был великолепный, но лишь благодаря Неваде. Именно его игра была самой сильной стороной картины.

Я всегда чувствовал его силу, но здесь она была сконцентрированной, целенаправленной и проникала в каждого. В начале фильма он играл шестнадцатилетнего мальчишку, а в конце уже двадцатипятилетнего мужчину, при этом угадать его настоящий возраст было невозможно.

Когда зажегся свет, я сидел в кресле, возбужденный увиденным. Достал сигарету и закурил. Вместе с тем, меня не покидало ощущение, что в фильме чего-то не хватает. Ощутив тепло внизу живота, я понял чего.

— Кроме этой мадам из Нового Орлеана и дочери жертвы, в картине нет женщин, — обратился я к Ван Элстеру.

— Есть некоторые вещи, — улыбнулся Ван Элстер, — которые не показывают в боевиках, к ним как раз относятся и женщины.

— Почему?

— Считается, что образ чистого, сильного мужчины предпочтительней. Герой может совершать любые преступления, но только не заводить любовные шашни.

Я рассмеялся и встал.

— Извините за мой вопрос, но почему вы не можете добавить голос точно так, как добавляете музыку? В чем здесь дело?

— Добавить голос мы можем, — ответил Ван Элстер, — но скорость воспроизведения немых фильмов отличается от скорости звуковых. Звуковые фильмы воспроизводятся со скоростью речи, а немые гораздо быстрее.

Все ясно, здесь была чисто механическая загвоздка. Как и в любом другом бизнесе, тут была своя технология, и она начала интересовать меня.

— Поедемте со мной в отель, мне хотелось бы поговорить об этом подробнее.

В глазах Рины промелькнуло удивление, она посмотрела на Ван Элстера, потом обернулась ко мне.

— Но уже почти четыре утра, да и вряд ли мы что-нибудь решим без Невады.

— Хорошо, — согласился я, — приведете Неваду ко мне в восемь утра. Устраивает?

— Отлично, в восемь.

— Я могу подвезти вас до отеля, мистер Корд, — с готовностью предложил Ван Элстер.

Я посмотрел на Рину, она незаметно покачала головой.

— Благодарю вас, Рина завезет меня по пути домой.

Всю дорогу до отеля Рина молчала, и только когда мы остановились, она заговорила.

— Ван Элстер нервничает. Он никогда не делал звуковых картин, но эту очень хочет сделать. Это великий фильм, и если он удастся, Ван Элстер упрочит свое положение.

— А что, оно у него шаткое?

— Как и у всех в Голливуде, начиная от Гарбо и кончая Джоном Гилбертом. Никто из них не уверен, как сложится их карьера в звуковом кино. Я слышала, что у Джона Гилберта настолько плохой голос, что студия «МГМ» даже не пригласила его сниматься в следующем фильме.

— А как у Невады с голосом?

— Все в порядке, очень хороший голос. Позавчера мы делали звуковые пробы.

— Отлично, хотя бы за это можно не беспокоиться.

— Так ты возьмешься? — спросила она.

— А что я получу взамен?

— Заработаешь кучу денег.

— В этом нет нужды, я везде зарабатываю много денег.

— Ты совсем не изменился, правда ведь? — холодно спросила Рина.

— Нет. А почему я, собственно, должен меняться? Разве кто-нибудь меняется? Ты, например? — Я взял ее за руку, она была холодна как лед. — И как велико твое желание помочь Неваде?

Она пристально посмотрела на меня.

— Я все отдала бы, чтобы помочь ему.

Мне стало грустно. Интересно, а сколько людей могли бы вот так сказать обо мне? Я не смог припомнить ни одного. Отпустив ее руку, я вылез из машины.

— Джонас, ты уже принял решение?

— Еще нет, — тихо ответил я. — Мне нужно еще кое-что узнать.

— Ох, — разочарованно воскликнула Рина.

— Но не волнуйся, если я возьмусь за это, то ты будешь первая, с кого я потребую плату.

— Зная тебя, я и не ожидала ничего другого, — сказала Рина и сделала знак шоферу.

Огни автомобиля удалились, а я повернулся и пошел в отель. Поднявшись в комнату, я открыл сценарий. Когда через полтора часа я закончил читать и закрыл глаза, было шесть утра.

6

Затрещал телефон. Я потряс головой, приходя в себя, и взглянул на часы — они показывали начало восьмого. Я снял трубку.

— Мистер Корд? Это Ван Элстер. Извините, что беспокою вас так рано, но я внизу в вестибюле с мистером Норманом. Нам очень важно поговорить с вами до того, как вы увидитесь с Невадой.

— Кто такой Норман? — спросил я, все еще не в силах стряхнуть сон.

— Бернард Норман, глава «Норман Пикчерз» — компании по прокату фильмов. Мистер Норман считает, что мог бы помочь вам принять правильное решение в отношении сделки с Невадой.

— А почему мне нужна чья-то помощь? Я знаю Неваду всю жизнь.

Ван Элстер понизил голос.

— С Невадой все в порядке, мистер Корд, но его агент Дэн Пирс очень скользкий человек. Мистер Норман просто хотел дать вам несколько советов перед тем, как вы будете разговаривать с ним.

Я потянулся за сигаретой. Этот Ван Элстер даром времени не теряет. Как только запахло моими деньгами, он тут же помчался к своему боссу. Не знаю, чего они хотели, но я, черт побери, был уверен, что это будет не на пользу Неваде.

— Подождите, пока я оденусь, я позвоню.

Я положил трубку и прикурил. В глаза бросилась голубая обложка сценария. Я снова снял трубку и назвал телефонистке домашний номер Тони Морони.

— Извини, что разбудил тебя, Тони, — сказал я. — Это Джонас.

В трубке раздался мягкий голос Морони.

— Все в порядке, Джонас, я встаю очень рано. Кстати, прими мои поздравления по поводу женитьбы.

— Спасибо, — машинально ответил я и внезапно вспомнил, что со времени моего приезда сюда ни разу не подумал о Монике. — Ты финансировал новую картину Невады Смита?

— «Предатель»?

— Да.

— Я.

— Что там за история с ней?

— Очень хороший фильм. Конечно, лучше, если бы он был звуковой, но все равно фильм очень хороший.

— Но если ты так считаешь, то почему требуешь возврата ссуды?

— Позволь мне задать один вопрос, Джонас. Какой у тебя здесь интерес?

— Еще не знаю, — откровенно признался я. — Невада мой друг, и я хочу понять, что произошло. Почему ты требуешь возврата ссуды?

— Ты же знаешь, как мы работаем, — начал объяснять Морони. — Мы дали ссуду Смиту под его обеспечение плюс гарантии компании «Норман Пикчерз». А сейчас Берни Норману понадобился кредит, чтобы переделать свои собственные картины, и он отзывает гарантии, а это автоматически означает, что мы требуем возврата ссуды.

Меня совсем не тревожило, что Ван Элстер и Норман ждут меня внизу в вестибюле. Когда они вмешивались в дела Невады, то ни с кем не советовались.

— И что теперь будет с Невадой? — спросил я.

— Если он не сможет вернуть ссуду, то мы лишим его права выкупить фильм, обеспечение будет депонировано, затем реализовано в счет погашения ссуды.

— А что вы сделаете с фильмом? Порежете?

— Конечно, нет, — рассмеялся Тони. — Мы вернем его Норману для проката. Это даст ему возможность вернуть свои деньги, ведь он вложил в фильм около четырехсот тысяч. После того, как он их вернет, доход от проката пойдет на погашение ссуды, а все излишки после полного погашения будут возвращены Смиту.

Кое-что стало проясняться, значит, со временем Невада получит какие-то деньги.

— И на какую сумму он может рассчитывать?

— Сумма будет незначительной, — ответил банкир. — По условиям сделки, премиальные за прокат очень низкие, и сначала они должны быть выплачены Неваде, только потом премиальные утраиваются, но они ему уже не пойдут.

— А кто же их получит, банк?

Тони снова рассмеялся.

— Конечно, нет, их получит Берни как владелец проката.

Все стало на свои места. Значит, эти парни, ожидающие меня внизу, решили за просто так обчистить Неваду. Я подумал, насколько неопытным должен был быть его агент, чтобы позволить ему влезть в такую кабальную сделку.

— Еще один вопрос, Тони, и я перестану тебя беспокоить. Сколько может понадобиться денег, чтобы переделать фильм в звуковой?

Морони задумался.

— Давай прикинем. Декорации не разобраны, костюмы есть — значит, уже можно сэкономить половину. Наверное, миллион или меньше, если повезет.

— Фильм стоит этого?

Я почувствовал, что Тони колеблется.

— Ты знаешь, я обычно не предсказываю судьбу фильмов. Всякое может случиться.

— А сейчас попробуй. Мне очень важно услышать мнение незаинтересованного лица.

— Судя по тому, что я слышал, фильм ожидает большой успех.

— Спасибо. А теперь сделай мне одолжение: я позвоню тебе днем, а до этого времени приостанови, пожалуйста, востребование ссуды. Возможно, я выступлю гарантом вместо Нормана.

— Но тебе для этого понадобится еще миллион.

— Знаю, однако с рукой у меня все в порядке, и я всегда могу выписать еще один чек.

Морони рассмеялся, и мы попрощались. Он не волновался, так как знал, что я легко могу покрыть эту сумму из аванса, который получил от синдиката за лицензию на формирование пластмасс.

Пока у вас есть солидное обеспечение, банкиры всегда готовы ссудить столько, сколько требуется.

Положив трубку, я взглянул на часы. Было уже половина восьмого, а я еще не определился в своих дальнейших действиях. Поднял телефонную трубку, но внезапно изменил решение. Черт с ними, пусть ждут, если им так хочется увидеться со мной. Я повернулся и пошел в ванную.

Пока я был в ванной, телефон звонил трижды. Я стоял под душем, подставив тело струям горячей воды. Когда я вернулся в комнату, было уже около восьми, и в этот момент опять зазвонил телефон.

Это был Ван Элстер. Голос его звучал заговорщицки:

— Невада, его агент и Рина поднимаются к вам. Они нас не видели.

— Хорошо, — ответил я.

— А как же мы увидимся?

— Думаю, что уже поздно. Я поговорю с агентом Невады. Передайте мистеру Норману, что я благодарю его за предложение. Если мне что-нибудь понадобится, я ему позвоню.

Я услышал испуганный вздох Ван Элстера и положил трубку. Интересно, как он будет объясняться перед боссом? Надев брюки, я взял рубашку, и в этот момент раздался стук в дверь.

— Войдите, — крикнул я из спальни.

Послышался звук открываемой двери, и я поспешил застегнуть рубашку. Я огляделся в поисках ботинок, но они стояли с другой стороны кровати. Лезть за ними не хотелось, и я вышел к гостям босиком.

Рина уже сидела на большом диване, Невада и другой человек стояли посередине комнаты. На лице Невады появилась улыбка, он протянул руку и тепло произнес:

— Джонас!

Я пожал его руку. Непривычно было здороваться с ним за руку, как с незнакомым человеком.

— Невада.

В уголках его глаз мелькнуло какое-то напряжение, но оно сразу исчезло, когда он посмотрел мне в лицо.

— Ты становишься все больше похожим на своего отца, сынок.

— Да и ты выглядишь прекрасно. А где ты взял такие шмотки?

Невада немного сконфузился.

— Это атрибуты моего образа, я должен их носить, людям этого хочется. — Знакомым жестом он полез в карман, достал кисет и начал сворачивать сигарету. — Я много читал о тебе в газетах: перелет из Парижа в Лос-Анджелес, женитьба. А твоя жена с тобой?

Я покачал головой.

Он проницательно посмотрел на меня, и в этот момент я понял, что Невада обо всем догадался. Он мог читать мою душу, как книгу, я никогда не мог скрыть что-либо от него.

— Жалко, — сказал он. — Я хотел бы с ней познакомиться.

Чтобы сменить предмет разговора, я посмотрел на стоящего рядом мужчину. Невада слегка дотронулся до него.

— Это Дэн Пирс, мой агент.

Мы обменялись с ним рукопожатием, и я сразу приступил к делу.

— Вчера вечером я видел твой фильм, он мне понравился. Жаль, что придется его переделывать.

— Я не думал, что звуковое кино будет иметь такой успех, — сказал Невада.

— Дело не только в этом, — сердито бросил Пирс. — Невада действительно хотел сделать немой фильм, но когда мы начали снимать, он понял, что ошибся. Мы пытались сделать фильм звуковым, но не смогли.

— Почему?

— Норман не разрешил, — ответил Пирс. — В то время у него была только одна студия звукозаписи, и он использовал ее для собственных картин. Он настоял на том, чтобы мы продолжали снимать, в противном случае грозился отозвать гарантию.

Все ясно. Это с самого начала был обман. Но как Невада не понял этого, ведь он очень неплохо играл в покер.

Невада снова прочитал мои мысли.

— Я знаю, что ты думаешь, малыш. Но мне очень хотелось сделать этот фильм. И он получился. Ведь я сказал в нем так много, как ни в одной из своих картин.

— И что же Норман? Почему он не дал денег для переделки фильма?

— Они обратились в банк за кредитом, — ответил Невада, — а банк потребовал возвращения ссуды.

— Это мошенничество, — взорвался Пирс. — Нас втянули в нечистую игру. Норман специально сделал так, чтобы банк востребовал ссуду, он ведь знал, что банк вернет картину ему, и тогда она обойдется ему в три раза дешевле.

— Сколько надо, чтобы переделать фильм? — спросил я.

Невада посмотрел на меня.

— Около миллиона.

— Плюс погашение ссуды, — быстро добавил Пирс.

Я повернулся к нему.

— И фильм снова будет прокатывать Норман?

— Конечно, у него контракты с кинотеатрами, и те не станут их разрывать. Норман охватил почти десять тысяч кинотеатров.

— А если фильм будет немой?

— Хорошо если найдем тысячи полторы кинотеатров. Сейчас все хотят звуковые фильмы.

— Что я должен сделать?

Невада печально посмотрел на меня и дружески сказал:

— На твоем месте я бы не стал этого делать, ты можешь прогореть.

Я заметил, как на него посмотрел Пирс. Это был сердитый взгляд, и вместе с тем — полный уважения. Для Пирса я был просто очередной простофиля, но, к его чести, он понял, что я значу для Невады.

Я посмотрел на него, затем повернулся к сидящей на диване Рине. Лицо ее было спокойным, волнение выдавали лишь блестевшие глаза.

— Я берусь за это, — сказал я Неваде, — но только с одним условием. Я покупаю фильм, и он будет мой. Мы переделаем его так, как я хочу. И никаких возражений, все будут делать только то, что им скажут, включая тебя. Если уж мне предстоит проиграться, то надо, по крайней мере, раздать карты.

Невада кивнул. Он слишком часто слышал эти слова от отца, да и сам учил меня делать крупные ставки.

— А что вы знаете о том, как делается кино? — спросил Пирс.

— Ничего, — ответил я. — А сколько вы знаете людей, занимающихся звуковым кино?

Он понял меня. Это было новое дело, и в нем не было ветеранов.

— Договорились? — спросил я, поворачиваясь к Неваде.

— Не знаю, — медленно произнес он. — Получается, что ты берешь на себя весь риск, а я ничего не теряю.

— Ты не прав, — быстро возразил Пирс. — Если фильм не удастся, то это конец твоей карьере.

Невада улыбнулся.

— Я уже насытился популярностью, да и, пожалуй, стар, чтобы волноваться о ней.

— Ну так как, договорились? — повторил я.

Невада протянул мне руку. В глазах его промелькнула было тревога, но лишь на миг, и он снова стал молодым и сильным.

— Договорились, малыш.

Я пожал его руку, подошел к телефону и позвонил в банк Морони.

— Подготовь соглашение о переводе ссуды на счет «Корд Эксплоузивз», — сказал я.

— Удачи тебе, Джонас, — усмехнулся Тони. — У меня такое чувство, что ты с этим делом справишься.

— Значит, ты знаешь больше, чем я.

— Этим и отличается хороший банкир.

Я положил трубку и повернулся к присутствующим.

— Первым делом я уволю Ван Элстера.

На лице Невады промелькнула тревога.

— Но он один из лучших в своем деле, он ставил все картины, в которых я играл, и знает меня досконально.

— Он отвратительный кусок дерьма, — сказал я. — Когда ты оказался в затруднительном положении, он попытался продать тебя. Они с Берни Норманом приходили сюда в семь — хотели дать мне несколько советов, но я не стал с ними разговаривать.

— Ну хоть сейчас-то ты поверишь мне, что за всем этим стоит Берни? — обратился Пирс к Неваде.

— Нравится тебе это, Невада, или нет, но мы заключили сделку. Это мой фильм, и все будет так, как я скажу. Далее, в эти три дня Пирс организует мне просмотр всех звуковых фильмов, которые сможет достать. В конце недели мы все вместе летим в Нью-Йорк — там еще три или четыре дня ходим в кино и за это время подбираем режиссера.

Я закурил и внезапно встретился взглядом с улыбающимся Невадой.

— Чему ты улыбаешься?

— Я же говорил, что ты все больше походишь на своего отца.

В этот момент официант принес завтрак. Невада и Пирс пошли в ванную мыть руки, и мы остались с Риной вдвоем.

— Вот видишь, если ты хочешь, то можешь быть человеком, Джонас, — сказала она. Взгляд ее ласкал.

— Не льсти мне, Рина. Мы оба хорошо знаем, почему я пошел на это. Вчера ночью мы тоже заключили с тобой сделку.

Ласковое выражение исчезло с ее лица.

— Ты хочешь этого прямо сейчас?

Я понял, что вывел ее из равновесия.

— Могу и подождать.

— Я тоже, — ответила она, — хоть всю жизнь.

Зазвонил телефон.

— Возьми трубку, — сказал я Рине.

Она сняла трубку, и ее голос слегка дрогнул. Она протянула трубку мне.

— Твоя жена.

— Привет, Моника, — сказал я.

Моника пылала злобой.

— Дела! — кричала она. — А когда я звоню, то отвечает какая-то дешевая шлюха. Наверное, ты скажешь, что это твоя мачеха.

— Ты угадала.

Она еще что-то зло буркнула и бросила трубку. Я посмотрел на телефон и рассмеялся. Все было так хорошо.

И так плохо.

7

Я выглянул в окно на летное поле. Там выстроились в ряд несколько самолетов, на их фюзеляжах сверкали, обведенные в круг, красные, белые и синие начальные буквы названия компании: «Интер-Континентал Эркрафт». Я перевел взгляд на конструктора.

Морис был молод, моложе меня. Он закончил Массачусетский технологический институт по специальности аэронавтика и строительство летательных аппаратов. Сам он не был пилотом, но являлся представителем нового поколения, работавшего над проблемами воздухоплавания. Он предлагал очень радикальное решение: двухмоторный моноплан многоцелевого назначения.

— Мне представляется, мистер Корд, — начал Морис, поправив сползшие на нос очки, — что, увеличив размер крыльев, мы получим необходимую подъемную силу и умножим запас топлива, а кроме того, при этом решении обеспечивается лучший визуальный обзор для пилота.

— А какова будет грузоподъемность и скорость?

— Если мои расчеты верны, то моноплан сможет перевозить двадцать пассажиров и двух пилотов со скоростью примерно двести пятьдесят за шесть часов непрерывного полета без дозаправки.

— Вы считаете, что мы сможем летать отсюда в Нью-Йорк всего с одной посадкой в Чикаго? — недоверчиво спросил Баз. — Что-то не верится.

— Так выходит по моим расчетам, мистер Дальтон, — вежливо ответил Морис.

Баз посмотрел на меня.

— Ты не должен швырять деньги на подобную чепуху, во всяком случае я не собираюсь. Я подобными фантазиями сыт по горло.

— Сколько будет стоить строительство опытного образца? — спросил я Мориса.

— Четыреста, может быть, пятьсот тысяч. При серийном производстве они будут стоить в четыре раза дешевле.

— Пятьсот тысяч за один самолет? — Дальтон саркастически рассмеялся. — Это безумие. Мы никогда не вернем своих денег.

Переезд от одного побережья до другого в вагоне первого класса стоил свыше четырехсот долларов и занимал четыре полных дня. Плюс питание. Так что одному пассажиру такой переезд обходился более чем в пятьсот долларов. Каждый перелет с учетом скидки на питание мог бы принести нам восемь с половиной тысяч. Если совершать пять перелетов в неделю, мы сумели бы вернуть свои деньги менее, чем за двадцать недель. Это было бы здорово. Мы смогли бы даже сделать бесплатное питание во время перелета.

Я посмотрел на часы, было около девяти.

— Мне надо в студию, — сказал я, поднимаясь. — Сегодня они снимают первую сцену.

Дальтон покраснел от возмущения.

— Да брось ты это, Джонас. Вернись к делам. Последние полтора месяца ты торчишь в этой чертовой студии. Вместо того, чтобы возиться с каким-то идиотским фильмом, лучше бы нашел для нас самолет. Иначе нас все обскачут.

Я серьезно посмотрел на База.

— Насколько я понимаю, у нас уже есть самолет.

— Нет, — решительно возразил он. — Или ты собираешься строить вот этот?

Я кивнул и повернулся к Морису.

— Можете прямо сейчас начинать изготовление опытного образца.

— Подожди, — рявкнул Дальтон, — если ты думаешь, что «Интер-Континентал Эркрафт» собирается платить за это, то ты сошел с ума. Не забывай, что я владею половиной акций.

— А «Корд Эксплоузивз» владеет другой половиной, — ответил я. — И кроме того, у меня на пятьсот тысяч закладных на самолеты, срок которых уже истек. И если я откажу в праве выкупа, то стану единоличным владельцем компании.

Сердитое выражение еще какое-то время сохранялось на лице База и вдруг исчезло. Он улыбнулся.

— Мне следовало предполагать это, Джонас, помня тот первый урок, который я полупил, когда проиграл тебе биплан.

— Ты великий пилот, Баз, — улыбнулся я в ответ. — Поэтому занимайся своими полетами, а дела оставь мне. Я еще сделаю из тебя богатого человека.

— Хорошо, — легко согласился он. — Но все-таки мне кажется, что ты намучаешься с этим самолетом.

Весь путь к машине мы молчали. Не было смысла объяснять Базу простейшие правила кредитования. «Интер-Континентал Эркрафт» сделает заказ на двадцать самолетов компании «Корд Эркрафт». Потом обе эти компании передадут фирме «Корд Эксплоузивз» закладные на движимое имущество, а «Корд Эксплоузивз» учтет их в банке еще до начала массового производства самолетов. Самое худшее, что может случиться, если самолет окажется плохим, так это то, что «Корд Эксплоузивз» лишится значительных налоговых льгот.

Я сел в машину.

— Удачи тебе с фильмом, — прокричал мне вслед Баз.

Я свернул к главным воротам студии Нормана. Привратник, взглянув на меня, отрапортовал:

— Доброе утро, мистер Корд. Удачи вам, сэр.

Я улыбнулся и проехал на стоянку с небольшой табличкой с моим именем. Они всегда пытались удивить новичков такими штучками. В ресторане был специальный столик с моим именем, а кроме того, мне предоставили отдельный коттедж с несколькими кабинетами, двумя секретаршами, с залом для коктейлей, набитым спиртными напитками, с кондиционером, просмотровым залом, гостиной и залом для заседаний.

Я прошел через заднюю дверь прямо в свой кабинет. Не успел я сесть за стол, как вошла одна из секретарш. Она остановилась перед столом, с блокнотом и ручкой.

— Доброе утро, мистер Корд, — улыбнулась она. — Будут какие-нибудь указания?

Я покачал головой. Для секретарши это было не в новинку. Последние пять недель эта процедура происходила каждое утро. Я ничего не писал, не давал никаких указаний. Если мне требовался какой-либо письменный документ, я звонил Макаллистеру. В конце концов адвокаты и нужны для этого.

Зазвонил телефон, и секретарша сняла трубку.

— Кабинет мистера Корда, — произнесла она. Послушав минуту, она обернулась ко мне: — На девятой площадке все готово для начала съемок. Спрашивают, придете ли вы.

— Передайте, что я уже выхожу.

Девятая площадка находилась в самом конце студии. Там были установлены декорации Нового Орлеана. Я считал, что ее удаленное положение обеспечит отсутствие посторонних звуков.

Я поспешил к площадке по кирпичной дорожке, как вдруг заметил велосипед посыльного, прислоненный к стене соседнего коттеджа. Через минуту я уже мчался на нем, а вслед мне неслись крики возмущенного владельца.

Влетев на велосипеде на площадку, я чуть не врезался в какого-то мужчину. Это был Берни Норман. Он с удивлением посмотрел на меня.

— Зачем же так, мистер Корд? Надо было позвонить, и за вами пришла бы машина.

Я прислонил велосипед к стене.

— У меня не было времени, мистер Норман. Сказали, что все уже готово, а ведь здесь тратят мои деньги.

Собирались снимать сцену, где молодой Макс впервые встречается с содержательницей публичного дома. Картина не начиналась ею, просто сначала снимались все сцены в помещении, а затем на улице. Когда съемки заканчивались, монтажер составлял сцены в необходимой последовательности.

Роль мадам играла Синтия Рандал — первая звезда «Норман Пикчерз». Считалось, что она сексапильна, но лично мне так не казалось. Я предпочитал женщин с большой грудью. Она сидела за туалетным столиком, составлявшим часть декорации, и два костюмера и гример колдовали над ней.

Невада стоял в другом углу спиной ко мне и разговаривал с Риной. Когда я вошел, он обернулся, и в моей памяти всплыла картина детства. Казалось, он выглядел моложе, чем тогда, когда я впервые увидел его. Не знаю, как ему это удалось, но у него даже глаза были молодыми.

— Привет, малыш, ну вот мы и начинаем, — сказал с улыбкой Невада.

— Да, начинаем.

— Все по местам, — раздался чей-то крик.

— Это меня, — сказал Невада.

Рина восторженно разглядывала декорации. Мимо прошел какой-то мужчина с проводом. Я шагнул в сторону и чуть не столкнулся с другим мужчиной. Чтобы не мешать, я встал рядом с кабиной звукозаписи, отсюда все было видно и слышно.

Теперь я понимал, почему съемки фильма стоят так дорого. Сцену переснимали уже одиннадцатый раз, когда я обратил внимание на человека в кабине звукозаписи. Он сидел в наушниках, склонившись над пультом, и с бешенством вращал ручки настройки. По его губам можно было понять, что в перерывах между вращением ручек он сыпал проклятья.

— Не в порядке техника? — спросил я.

Он посмотрел на меня, и по его взгляду я понял, что он не знает, кто я такой.

— С техникой-то все в порядке, — ответил он.

— Что же тогда ты так волнуешься?

— Понимаешь, приятель, работа есть работа, правильно? — Я согласно кивнул. — Когда босс говорит тебе, что все должно быть сделано хорошо, ты так и делаешь, не задавая лишних вопросов. Так?

— Так, — ответил я.

— Я стараюсь, как могу, но я же не Бог. Я не могу изменить звучание голосов.

Я с тревогой взглянул на него. Ведь о том, что звуковые пробы у Невады прошли хорошо, я знал лишь со слов Рины.

— Ты имеешь в виду Неваду Смита?

— Да нет, с ним все в порядке. А вот женщина... Она гнусавит так, будто звук выходит из ее зенок.

Звукооператор снова вернулся к своей технике. Я подошел и снял у него с головы наушники. Он сердито повернулся в мою сторону.

— Что за шутки, черт возьми?

Но я уже надел наушники, и ему оставалось только молча наблюдать. Говорил Невада, его голос действительно звучал хорошо. Затем заговорила Синтия Рандал, и я не знал, чему верить — глазам или ушам. Ее голос вызывал раздражение, мне он напоминал мяуканье кошек на задворках, и никакой сексуальности. По спине пробежали мурашки. Такой голос отпугнет всякого мужчину даже из лучшего борделя Нового Орлеана. Я снял наушники, вернул их звукооператору и решительно направился на площадку. Какой-то мужчина попытался остановить меня, но я оттолкнул его.

— Стоп! — раздался чей-то крик, и внезапно наступила тишина. Присутствовавшие на съемочной площадке удивленно разглядывали меня.

Я кипел от возмущения. Кто-то хотел сыграть со мной злую шутку, а я не любил этого. Похоже, что актриса догадалась о цели моего появления. Она попыталась улыбнуться, но в глазах застыла настороженность. На площадке стремительно возник Берни Норман, и актриса облегченно вздохнула. Теперь мне все было ясно. Когда Берни обернулся ко мне, она дотронулась до его руки.

— Что-нибудь не так, мистер Корд? — спросил Берни.

— Да, — ответил я. — Уберите ее с площадки, она уволена.

— Но вы не можете этого сделать, мистер Корд, — воскликнул он. — У нее контракт на этот фильм.

— Возможно, но не со мной. Из моей ручки она не выжала бы даже каплю чернил.

Побледневший Берни уставился на меня. Он понял, что я имею в виду.

— Но так не делают, — продолжал протестовать Норман. — Мисс Рандал — звезда.

— Мне наплевать, даже если она Божья матерь, — оборвал я его и посмотрел на часы. — У вас есть пять минут, чтобы убрать ее с площадки. В противном случае я прекращу съемки и устрою вам такой судебный процесс, какого вы в жизни не видели.

Я сидел в парусиновом кресле с моими инициалами и смотрел на опустевшую съемочную площадку. Лишь несколько человек, словно привидения, бродили вокруг. Я посмотрел на звукооператора, все еще возившегося со своей аппаратурой, и медленно закрыл глаза. Было около десяти вечера.

Услышав приближающиеся шаги, я открыл глаза. Это был Дэн Пирс. Все это время он звонил по телефону, пытаясь ангажировать какую-нибудь другую звезду.

— Как дела? — спросил я.

Он покачал головой.

— Ничего. «МГМ» не может уступить нам Гарбо, они сами собираются снимать звуковой фильм.

— А что насчет Марион Дэйвис?

— Я только что говорил с ней, роль ей нравится, но она считает, что она не для нее. Может, еще раз попробовать Синтию Рандал? Подобный простой обходится вам в тридцать тысяч в день.

Я закурил сигарету и посмотрел на него.

— Лучше потерять их сейчас, чем позже, когда фильм будет освистан.

— Может, мы сможем пригласить актрису из Нью-Йорка?

— Нет времени, — ответил я. — Это займет десять дней, а значит, потери составят триста тысяч.

В этот момент появилась Рина с бутербродами.

— Я подумала, что вы голодны.

Я взял один и начал мрачно жевать. Рина повернулась к Пирсу, и тот тоже взял бутерброд.

— Благодарю, мисс Марлоу.

— Не стоит, — ответила Рина и направилась к Неваде.

— Вот бы найти актрису с таким голосом, как у нее, — сказал подошедший в этот момент звукооператор.

— Что ты имеешь в виду?

— В ее голосе что-то есть. От такого голоса зрители со стульев попадают.

— Ты говоришь о Рине?

— Да, а посмотрите, как она выглядит. Это же женщина на все сто.

— А ты как думаешь? — я повернулся к Дэну.

— Согласен.

— Тогда давайте пробовать, — сказал я, поднимаясь. — Тридцать тысяч в день большие деньги.

Когда я попросил Рину сказать несколько слов в микрофон, она восприняла это как шутку. И даже когда я собрал актеров для пробной сцены, она все еще не понимала, что я задумал. Серьезность моих намерений стала для нее очевидной, лишь когда в два часа ночи мы уселись в просмотровом зале.

Ничего подобного в кино я доселе не видел. На экране Рина казалась еще обворожительней, чем в жизни. Я следил за ее игрой, затаив дыхание.

Я повернулся к ней.

— Иди домой и ложись спать. Я жду тебя в костюмерной в шесть утра. В девять мы начинаем съемку.

Рина покачала головой.

— О, Джонас. Шутка зашла слишком далеко. Я не хочу в ней участвовать.

— Ты должна быть на площадке в десять, — жестко произнес я. — И помни, что это ты мне позвонила, а не я.

Я взглянул на Неваду. На лице его было написано смущение, но невинное выражение его глаз мне не понравилось.

— А ты лучше проследи, чтобы она не проспала, — сердито сказал я.

С этими словами я повернулся и вышел из зала, сопровождаемый недоуменными взглядами.

8

Я медленно приоткрыл один глаз и посмотрел на часы. Два часа! Я быстро поднялся и вскрикнул от боли, пронзившей мою голову. Дверь отворилась.

Это был Дэн в кремовых брюках и спортивной рубашке. В руках он держал стакан с жидкостью, похожей на томатный сок.

— Вот, выпейте, и все пройдет.

Я поднес стакан к губам. На вкус это было ужасное пойло, но он был прав. Через несколько минут голова начала проясняться. В спальне был полный бардак.

— А где девочки? — спросил я.

— Я заплатил им и отправил домой.

— Боже, — я с трудом поднялся на ноги. — Мне надо ехать на студию, съемки должны были начаться в девять.

Дэн улыбнулся.

— Я позвонил и сказал, что вы устали, но будете во второй половине дня. Я подумал, что вам лучше поспать. Это была изнурительная ночь.

Я улыбнулся ему в ответ. Действительно, это была изнурительная ночь. За эту ночь мы с Дэном сильно устали. Я встретил его, когда уходил со съемочной площадки, и предложил отвезти в город. По пути мы решили остановиться где-нибудь и передохнуть. Я был взвинчен до предела, и Дэн посоветовал мне расслабиться. Мы проехались по нескольким ночным клубам, и после изрядного количества выпитого виски появились девочки. Дэн нашел их с помощью маленькой черной записной книжки. Такие книжки есть у всех агентов. Расслабился я хорошо, но удастся ли мне теперь вернуться в нормальное состояние.

Когда я вышел из ванной, слуга-японец принес яйца и сосиски. Я съел шесть яиц и около дюжины сосисок. Когда я допивал четвертую чашку кофе, Дэн улыбнулся и спросил:

— Ну, как теперь?

— Никогда в жизни не чувствовал себя лучше.

Это было правдой. Я испытывал расслабленность и умиротворенность. Не было и тени обычного напряжения, сковывавшего меня в начале дня.

— Так что ты там говорил о делах?

Мы о многом говорили с ним прошлой ночью. Обычно я не пускаюсь в откровения с незнакомыми людьми, но Дэн был человек особого склада. Раньше я не встречал таких — он буквально очаровал меня. Он был умный, практичный и всегда знал, чего хочет. В делах он был на голову выше меня, и я это понял. Конечно, так долго продолжаться не будет, но сейчас мне нужна была помощь именно такого человека, как Дэн Пирс.

— Сегодня утром я продал свое агентство, — сказал Дэн.

— Зачем?

— Хочу работать с вами.

— А ты не поторопился? Я собираюсь делать только один фильм. На что же ты надеешься в дальнейшем?

Дэн усмехнулся.

— Это вы сейчас так говорите и, возможно, даже верите в это. Но я знаю другое. У вас есть чутье для кинобизнеса, настоящее чутье, которого лишены многие. Вы открыли для себя новую азартную игру и обязательно сыграете в нее.

Я отхлебнул кофе. Перспектива была довольно туманная, но я любил такие вещи.

— А почему ты думаешь, что сможешь быть мне полезен? — спросил я.

— Потому что я знаю в этом бизнесе все закоулки, все грязные трюки, разобраться в которых вам понадобится много времени. Вы деловой человек, и время представляет для вас большую ценность. Вы не особо нуждались бы во мне, если бы занимались только кино. Но ведь это не так, и никогда так не будет. Для вас только новый вид игры.

— Ну, дай мне для примера какой-нибудь совет.

— Пожалуйста, — быстро ответил Дэн. — Никогда не начинайте съемку фильма без звуковой пробы для каждого актера.

— Это мне теперь и самому ясно. А что-нибудь такое, чего бы я не знал.

Дэн обернулся и взял сценарий в голубой обложке.

— Если Рина будет выглядеть на экране так же, как на пробе, то мы сможем внести изменения в сценарий, что сэкономит около четырехсот тысяч.

— Каким образом?

— Мы расширим ее роль и сосредоточимся на съемках эпизодов в Новом Орлеане. Мы выиграем пять недель, сократив съемки на натуре, тем более что неизвестно, как будут работать микрофоны во время этих съемок.

— Но если мы сделаем это, — медленно сказал я, доставая сигарету, — то что будет с Невадой? Ведь мы урежем его роль.

Дэн пристально посмотрел на меня.

— Меня больше не волнует Невада. Я работаю на вас, и советую вам тоже отбросить все сантименты, как будто вы беретесь за новое дело, которое может принести большие деньги, и только.

Я взял чашку и стал прихлебывать кофе маленькими глотками. Впервые с момента, когда позвонила Рина, я почувствовал себя в своей тарелке. До сих пор я не знал, что делать, и она вертела мной как хотела. Теперь все стало иначе.

— Как ты представляешь себе нашу сделку?

— Никакой заработной платы. Десять процентов с фильма и возмещение расходов.

— Мне кажется, ты сказал, что продал свое агентства, — рассмеялся я.

— Только так я смогу тратить необходимые деньги, не перекладывая это на вас.

— Не пытайся надуть меня. Ведь ты будешь жить за счет возмещения расходов.

— Конечно, но я буду жить за счет этого, даже получая заработную плату. А как, вы думаете, я буду работать на вас, не тратя денег? В этом городе единственная вещь, против которой не возражают, — это деньги.

— Я дам тебе десять процентов от доходов, но ты не будешь владеть акциями.

— А как насчет возмещения расходов?

— Все в порядке.

И мы скрепили наш договор рукопожатием.

Мы прибыли на девятую площадку в начале четвертого. Готовилась съемка еще одной сцены, и площадка была заполнена шумными голосами. Невада стоял у края площадки, но Рины нигде не было видно. Я остановился рядом со звукооператором.

— Ну, как дела?

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Звучание великолепное.

Я ответил ему улыбкой и отправился к Неваде, который разговаривал с режиссером. При моем приближении они обернулись.

— Ну, как она? — спросил я.

Режиссер пожал плечами.

— Сначала немножко нервничала, потом успокоилась. С ней все будет в порядке.

— Рина великолепна, — тепло произнес Невада. — Никогда не предполагал, что она так впишется в сценарий.

Подбежал один из помощников режиссера.

— Все готово, мистер Кэрол.

Режиссер кивнул, и помощник крикнул:

— По местам.

Невада пошел вглубь площадки, а режиссер вернулся к камере. Обернувшись, я увидел Рину, входящую на площадку с боковой стороны, и не поверил своим глазам. Ее длинные белокурые волосы были завязаны наверху, грудь утянута так, что она походила на мальчишку. Накрашенные губы напоминали лук Купидона, тонкая ниточка подведенных бровей казалась неестественной. Она больше не была женщиной — она была пародией на рекламу косметических средств.

Дэн с непроницаемым видом посмотрел на меня.

— Они хорошо потрудились, — сказал он.

— Но она не похожа на женщину.

— Именно этого они и добивались.

— Мне наплевать, черт возьми, чего они добивались! Мне это не нравится. В этом городе полно дешевых девок, которые выглядят точно так же.

В глазах Дэна появилась улыбка.

— Меняйте все, что вам не нравится. Ведь вы босс, и это ваш фильм.

Мне хотелось выйти на площадку и закатить скандал, но я сдержался. Я понимал, что если еще раз повторится сцена, подобная вчерашней, это деморализует всю труппу.

— Передай Кэролу, что я хочу поговорить с ним, — сказал я Дэну.

— Правильно. Возможно, вы менее нуждаетесь во мне, чем я думал, — одобрительно кивнув, сказал он и пошел к режиссеру.

Минуту спустя режиссер объявил десятиминутный перерыв и подошел ко мне. Было заметно, что он нервничает.

— Что-то не так, мистер Корд?

— Кто занимался гримом и костюмом?

Режиссер посмотрел на меня, затем обернулся через плечо на Рину.

— Костюмер и гример. Невада объяснил им, как все надо сделать.

— Невада?

Режиссер кивнул. Я повернулся к Дэну.

— Прошу всех, кого это касается, через десять минут собраться у меня в офисе.

— Хорошо, Джонас.

Я повернулся и вышел.

9

Я огляделся. Ребята со студии знали свое дело, офис мог вместить всех. Слева уселся Дэн — в ближайшее от моего стола кресло, рядом с ним пристроился Карол. Рина и Невада сели на диван, а оператор — напротив них. Справа разместились гример и заведующая костюмерной — худенькая женщина среднего возраста с молодым лицом и ранней сединой, одетая в простенькое платье. И секретарша с неизменной ручкой и блокнотом.

Я закурил.

— Все вы вчера ночью видели пробу, — начал я. — Она была великолепна. Но как получилось, что девушки не было сегодня на съемочной площадке? — Все молчали. — Рина, встань, — сказал я. Она медленно поднялась. Я обвел присутствующих взглядом и спросил: — Как ее зовут?

Режиссер нервно рассмеялся.

— Мистер Корд, все знают, как ее зовут.

— Да? И как же?

— Рина Марлоу.

— Так почему же она не выглядит, как Рина Марлоу? Из нее сделали дурацкую смесь Клары Боу, Марион Дэйвис и Синтии Рандал. Она не похожа на Рину Марлоу, черт побери!

— Боюсь, что вы не поняли, мистер Корд.

Я оглянулся на голос.

— Как вас зовут?

— Я Элен Гейлард, дизайнер по костюмам.

— Хорошо, мисс Гейлард, надеюсь, вы объясните мне, чего я не понял.

— Мисс Марлоу должна быть одета по последней моде, — спокойно сказала художница. — Понимаете, мистер Корд, хотя мы и должны отражать время, в котором происходит действие, основной дизайн костюма должен нести современные тенденции моды. Для этого большинство женщин и ходят в кино, они наблюдают на экране современный стиль.

Я недружелюбно взглянул на мисс Гейлард.

— Стиль это или нет, — сказал я, — но девушка не должна выглядеть как мальчишка, даже в соответствии с модой. Ни один мужчина в здравом уме не обратит внимание на такое чучело.

— Не ругай мисс Гейлард, Джонас, это я ей велел, — подал голос Невада.

— Ты? — повернулся я к Неваде. Он кивнул.

Рано или поздно это должно было случиться. Я перешел на ледяной тон.

— Сейчас расходуются мои деньги, и мы договорились, что распоряжаться буду я. Впредь беспокойся только о своей игре, все остальное моя забота.

Губы Невады плотно сжались, в глубине глаз затаилась обида. Чтобы не видеть этого, я перевел взгляд на Рину. Она казалась расстроенной.

— Рина! — Она повернулась ко мне с безразличным видом. — Пойди умойся и наведи свой обычный макияж.

Рина покорно вышла из комнаты. Пока она не вернулась, в кабинете стояла тишина. Теперь она преобразилась: полные чувственные губы, натуральный изгиб бровей, бело-золотистые волосы, мягко спадающие на плечи. Но все равно, что-то было не так. Под пеньюаром ее тело оставалось плоским, как доска.

— Пойди сними сбрую, которая на тебе надета.

Так же без звука Рина выполнила мое указание, и когда она вернулась, все поняли, что теперь под пеньюаром не что иное, как женское тело.

— Вот это годится, — сказал я. — Мы снимем сцену заново.

Рина кивнула и отвернулась. В этот момент раздался голос мисс Гейлард:

— Но мы не можем снимать ее в таком виде.

— Что вы сказали?

— Мы не можем снимать ее в таком виде, у нее груди болтаются.

Я расхохотался.

— Ну и что? Они и должны болтаться.

— Безусловно, — быстро согласилась мисс Гейлард. — Но не забывайте, что на экране все выглядит преувеличенно. Так ведь, Ли? — повернулась она к оператору.

Тот согласно кивнул.

— Это правда, мистер Корд. Болтающиеся груди не будут выглядеть естественно.

— Надо подыскать ей что-нибудь вроде бюстгальтера, — сказала мисс Гейлард.

— Ну хорошо, пойдите посмотрите, что там у вас есть, — распорядился я.

Через минуту Рина и художница вернулись. Конечно, теперешняя сбруя была лучше, чем предыдущая, но все равно нужного эффекта не получалось. Я вышел из-за стола и подошел к Рине.

— Дай-ка посмотрю.

Рина равнодушно взглянула на меня и спокойно сбросила с плеч неглиже, придержав его локтями.

— Повернись вправо. Влево, — командовал я, отступив на шаг.

Теперь я видел, в чем дело. Когда Рина поворачивалась, бюстгальтер натягивался, что и придавало ее груди неестественный вид. Я оглянулся на художницу.

— Может быть, убрать бретельки? Элен пожала плечами.

— Давайте попробуем.

Протянув руку, она спустила бретельки. Рина стояла молча, глядя в какую-то точку за моей спиной.

— Ну-ка повернись. — Все равно он был ей тесен. — М-да, не годится.

— Можно попробовать еще кое-что.

— Давайте.

Женщины вновь скрылись в ванной и появились через минуту. На этот раз на Рине было нечто, похожее на корсет, слегка не достававший до бедер. Когда она двигалась, груди ее были неподвижны. Видно их было превосходно, но создавалось впечатление, что они отлиты из пластмассы — этакие парижские штучки. Я посмотрел на художницу.

— А что это за проволока торчит у нее из боков? Нельзя ли ее отрезать?

— По-моему, все превосходно, мистер Корд. Мне вообще непонятно, что вы так волнуетесь из-за формы груди мисс Марлоу. Ноги у нее великолепные, и они достаточно открыты.

— Мисс Гейлард, поскольку вы не мужчина, я и не жду, что вы поймете мою мысль. С меня хватает ног, которые я вижу на улице. Просто отвечайте на мои вопросы, пожалуйста.

— Нет, мы никак не можем убрать эту проволоку, — подчеркнуто вежливо ответила художница. — Если мы сделаем это, то мисс Марлоу окажется совсем раздетой. Вся конструкция потеряет жесткость.

— Может быть, если я покажу вам чего хочу, вы сможете это сделать. Сними-ка это, Рина.

Рина отвернулась, а когда вновь повернулась, корсет был у нее в руке. Другой рукой она прикрывала вырез пеньюара. Я взял у нее корсет и бросил на стол. Потянув за вырез, я опустил его так, что он едва прикрывал соски. На фоне моих темных рук ее выпирающие груди походили на две маленькие луны. Я посмотрел на художницу.

— Вы поняли, что я имею в виду?

Она-то, может, и не поняла, но у присутствующих мужчин глаза повылезли из орбит.

— Вы хотите невозможного, мистер Корд. Рина крупная девушка — тридцать восьмой размер, последняя полнота. Промышленность таких бюстгальтеров не производит. А я всего лишь дизайнер по костюмам, а не инженер-конструктор.

Я разжал руки и повернулся к мисс Гейлард.

— Благодарю вас, мисс, — проговорил я, направляясь к телефону. — Это первая хорошая идея за сегодняшний вечер.

Меньше чем через двадцать минут Морис был в офисе.

— У меня здесь небольшая загвоздка, Морис, — сказал я. — Нужна твоя помощь.

— Я в вашем распоряжении, мистер Корд, — ответил смущенный авиаконструктор, оглядываясь по сторонам.

— Поднимись, Рина, — скомандовал я. Рина встала и не спеша обошла нас. За толстыми стеклами очков я увидел расширенные от удивления глаза Мориса. Оказывается, кроме самолетов, его интересовало и еще кое-что. — Понимаешь, не делают таких бюстгальтеров, чтобы груди не болтались и вместе с тем выглядели естественно. Ты можешь сделать то, что нам нужно?

Морис был поражен.

— Вы шутите, мистер Корд.

— В жизни не был более серьезным.

— Но... но... я же ничего не понимаю в бюстгальтерах. Я авиаконструктор, — пробормотал молодой человек, наливаясь краской.

— Поэтому я тебя и позвал, — спокойно сказал я. — Я просто подумал, что если ты в состоянии конструировать самолеты, подвергающиеся чудовищным перегрузкам, то тебе не составит большого труда придумать что-нибудь, что выдержит давление пары сисек.

Я повернулся к художнице.

— Помогите ему, если понадобится.

Мисс Гейлард посмотрела на меня, потом на Мориса.

— Возможно, будет лучше, — сказала она, — если мы будем работать у меня в костюмерной. Там все необходимое.

Пока художница держала свою речь, Морис не спускал глаз с груди Рины. На мгновение мне даже показалось, что его хватил паралич. Но вдруг он шевельнулся.

— Думаю, что смогу что-нибудь сделать.

— Не сомневаюсь, — широко улыбнулся я.

— Я, конечно, ничего не обещаю, но проблема меня заинтересовала.

— Проблема захватывающая, — согласился я, пытаясь сохранить на лице серьезное выражение.

Морис повернулся к художнице.

— У вас не найдется случайно кронциркуля?

— Кронциркуль? А зачем он вам?

Морис изумленно посмотрел на нее.

— А чем еще можно измерить диаметр и длину окружности?

Художница взглянула на него, как на зачумленного и, взяв за руку, потянула к двери.

— Заглянем к слесарям, думаю, у них есть. Пошли с нами, Рина.

Морис вернулся назад через час с небольшим, размахивая листом ватмана.

— Все оказалось очень просто. Надо было только определить центр напряжений. Вес грудей тянет их в противоположные стороны, а это означает, что центр напряжений находится между ними, то есть в самой ложбинке.

Я выпучил глаза. Язык Мориса представлял собой чудовищную смесь из технических терминов и выражений будуарной кокотки. Но он был слишком поглощен своими рассуждениями, чтобы заметить курьезность ситуации.

— Таким образом, — продолжал он, — перед нами встает одна проблема — компенсация этих напряжений. Нужно заставить эти напряжения работать на нас. Я вставляю в ложбинку U-образно согнутую проволоку, по принципу подвески, понимаете?

— Ну, в этом я не разбираюсь. — Я покачал головой.

— А вы представляете себе, как подвешивают мосты?

— Смутно.

— Согласно этому принципу, чем большее давление оказывает масса на опору, тем выше прочность.

Я кивнул. До конца я его рассуждений, конечно, не понял. Меня интересовало только одно — будет ли его приспособление работать. Долго ждать ответа на этот вопрос не пришлось. Не успели мы закончить нашу высокоученую беседу, как в кабинет вошла Рина в сопровождении мисс Гейлард. Она небрежно скинула накидку и осталась в пеньюаре.

— Пройдите, пожалуйста, по направлению к мистеру Корду, — попросила художница.

Рина медленно двинулась на меня. Я не мог отвести глаз. Ее груди представляли собой пару самых мягких подушек, на которых когда-либо покоилась голова мужчины. Она остановилась перед столом и посмотрела на меня. Впервые за время нашего заседания я услышал ее голос:

— Ну?

Мне стоило значительных усилий оторваться от созерцания восхитительного зрелища и посмотреть ей прямо в глаза. Я столкнулся с холодным расчетливым взглядом.

Эта сучка прекрасно знала, какое действие ее вид оказывает на меня.

— Еще одна деталь, мисс Гейлард, — сказал я. — Завтра на съемках на Рине должно быть черное неглиже, а не белое, как сейчас. Каждому должно быть ясно, что она последняя шлюха, а уж никак не невеста.

— Да, мистер Корд. — Элен подошла к моему столу, глаза ее сияли. — Я думаю, что с помощью мисс Марлоу мы создадим новый стиль. И если я не ошибаюсь, после выхода картины женщины всего мира начнут подражать нашей героине.

— Мы не открыватели моды, мисс Гейлард, — ухмыльнулся я. — Женщины всегда были женственными, еще задолго до нашего рождения.

Она кивнула и направилась к выходу. Совещание закончилось, все поднялись, с удовольствием разминая затекшие ноги. Последним выходил Невада, и я окликнул его. Он подошел к моему столу. Я оглянулся и посмотрел на секретаршу, которая сидела, уткнувшись в блокнот со стенографическими записями.

— Что у вас там? — спросил я ее.

— Запись совещания.

— Зачем?

— Таковы правила компании, — сказала секретарша. — Все выступления на совещаниях фиксируются, а копии размножаются.

— Дайте мне сюда вашу книжку. — Держа блокнот над корзинкой для мусора, я поднес к нему спичку. Бумагу охватил огонь. Секретарша в ужасе смотрела на меня. — А теперь быстренько уносите отсюда свою маленькую толстенькую задницу, — сказал я ей. — И если хоть что-то из того, что вы слышите в этих стенах, просочится наружу, я предоставлю вам возможность поискать другую работу. — Невада улыбался. — Извини, Невада, может быть, я был несколько груб с ней.

— Все в порядке, малыш. В подобном случае я тоже не сдержался бы.

— В этом городе многие считают меня сосунком, ввязавшимся в дурацкую сделку, но мы-то с тобой знаем, что это не так. В любом случае я хочу, чтобы эта болтовня прекратилась. Она мне мешает.

— Я понимаю, малыш. Твой отец был таким же. Он был настоящим хозяином своего дела.

Внезапно до меня дошло, в каких разных условиях мы выросли. На минутку мне захотелось назад в детство, где я всегда мог обратиться к Неваде за помощью. Но сейчас все было наоборот. Это он ждал от меня помощи.

— Спасибо, Невада, — сказал я, выдавив подобие улыбки. — И не волнуйся, отныне все будет нормально.

Он повернулся и пошел к двери, а я смотрел ему вслед. Через некоторое время дверь снова распахнулась и вошел Дэн Пирс. Я достал сигарету и закурил.

— Да, по поводу того, что ты говорил утром. Думаю, нам надо внести кое-какие изменения в сценарий. Ты бы послал кого-нибудь за сценаристами.

Дэн с довольным видом усмехнулся.

— Уже.

10

Мы закончили картину за четыре недели. Невада понимал, что происходит, но молчал. Еще через две недели мы устроили первый просмотр в кинотеатре.

Я опоздал, и представитель студии по связям с общественностью, пропуская меня в зал, извиняющимся голосом сказал:

— Осталось только несколько боковых мест, мистер Корд.

Я оглядел партер. Места для почетных гостей были огорожены ленточкой. Зал был полон. Здесь были все работники студии, начиная с Нормана и кончая последним уборщиком. Ждали лишь моего прихода. Когда я поднялся на балкон, в зале погас свет и пошли титры. Я пробрался к свободному месту, уселся рядом с молодежью.

Мое имя на экране выглядело довольно забавно. ДЖОНАС КОРД ПРЕДСТАВЛЯЕТ...

Но когда пошел сам фильм, ощущение комизма пропало. Молодежь вокруг меня зашевелилась, зашуршала бумажками. Послышался шепот:

— А, ерунда, я-то думал, будет что-нибудь новенькое, а это опять задрипанный боевик.

Но вот на экране появилась Рина. Минут через пять, посмотрев по сторонам, я увидел, что лица молодых людей прикованы к экрану. Шепот прекратился, многие сидели, раскрыв рты. Рядом со мной юноша сжимал между колен ладонь своей спутницы. Когда Рина в конце концов потащила Неваду в постель, я почувствовал, как он вздрогнул.

— Боже, — прошептал он.

Мне стало смешно, я вытащил сигарету. Никому бы не пришло в голову назвать эту картину дешевой поделкой. Выйдя по окончании фильма в фойе, я увидел зажатого в углу Неваду, раздающего автографы. В противоположном углу репортеры осаждали Рину. В толпе с гордым видом прохаживался Норман. В центре небольшого кружка стоял Дэн. Увидя меня, он радостно закричал:

— Вы были правы, Джонас. Она всех покорила, мы заработаем десять миллионов.

Я поманил его рукой, и мы вместе пошли к машине.

— Когда все это кончится, — сказал я, — привези Рину ко мне в гостиницу.

Дэн уставился на меня.

— Ну и аппетиты!

— Не учи меня. Делай как я говорю.

— А если она не захочет?

— Захочет, — усмехнулся я. — Скажи ей, что пришло время отдавать долги.

Было уже около часа ночи. Я наполовину прикончил бутылку виски, когда раздался стук в дверь. Я распахнул ее. Вошла Рина.

— Ну?

Жестом я пригласил ее в спальню. Она смерила меня взглядом, пожала плечами и небрежной походкой направилась туда.

— Я предупредила Неваду, что буду здесь, — бросила она через плечо.

— Какого черта! — заорал я.

— Мы с Невадой собираемся пожениться, — спокойно сказала она. — Я хотела, чтобы ты узнал об этом от меня.

Я не мог поверить своим ушам.

— Нет! — закричал я хрипло. — Ты не сделаешь этого, я не позволю. Он старик, он уже конченый человек, а ты станешь первой звездой, как только фильм выйдет на экраны.

— Знаю.

— А если знаешь, то почему? Он тебе не нужен, тебе вообще никто не нужен. Так почему же?

— Потому что он помог мне, когда я нуждалась в помощи. Теперь я ему нужна.

— Ты ему нужна? С чего ты взяла? Потому что он слишком горд, чтобы клянчить самому?

— Это неправда, и ты сам знаешь об этом.

— Идея сделать тебя звездой принадлежит мне.

— Но я не просила тебя об этом, — злобно парировала Рина. — Я даже не хотела этого, не думай, что я не понимала, к чему ты клонишь. Его собственную роль в картине, которая была ему так дорога, ты урезал до минимума, а из меня ты сделал памятник своему эгоизму.

— Что-то я не заметил, чтобы ты пыталась меня остановить. Мы оба понимали, что Невада вышел в тираж. Теперь появился новый тип ковбоя — поющего, у которого в руках гитара, а не револьвер.

— Все-то ты знаешь, не правда ли? — Рина влепила мне пощечину. Щека горела. — Именно поэтому я ему и нужна.

Я взорвался, схватил ее за плечи и начал яростно трясти.

— А обо мне ты подумала? Ради чего я затеял все это? Ради Невады? Нет, ради тебя. Неужели у тебя никогда не промелькнула мысль, что я примчался сюда только потому, что мне была нужна ты?

Рина в изумлении уставилась на меня.

— Нет, Джонас. Тебе нужен только ты сам, и никто больше. В противном случае ты бы не бросил жену одну. Будь у тебя какие-нибудь чувства, ну хотя бы жалость, ты бы отправился к ней или привез бы ее сюда.

— Оставь мою жену в покое.

Она попыталась вырваться у меня из рук, и платье на ее груди разорвалось. Я почувствовал, что начинаю дрожать. Рина закричала.

— Прошу тебя, — прошептал я, зажимая ей рот поцелуем. Она попыталась увернуться — и вдруг прижалась ко мне, тесно-тесно, ее руки легли мне на шею.

В этот момент распахнулась дверь.

— Убирайтесь вон, — заорал я, не оборачиваясь.

— Не сейчас, Джонас, — раздалось в ответ.

Я подтолкнул Рину к спальне, затем медленно повернулся. На пороге стоял мой тесть и какой-то незнакомец. Из-за их спин выглядывала Моника. Живот ее вызывающе торчал.

В голосе Эймоса Уинтропа послышалось торжество:

— В прошлый раз десять тысяч было слишком много, чтобы отвязаться от нее, — глупо хихикнул он. — Интересно, во сколько тебе обойдется избавиться от нее сейчас?

Я посмотрел на Монику, осыпая себя в душе проклятиями. Не было ничего удивительного в том, что Уинтроп так радовался. Мы с Моникой были знакомы до женитьбы меньше месяца, но даже моему неопытному взгляду было понятно, что она минимум на пятом месяце. Это означало, что за два месяца до нашей свадьбы она с кем-то удачно переспала. Я вновь обругал себя. Нет хуже дураков, чем молодые дураки, как говорил мой отец. И, как всегда, он оказался прав.

Явно не я замесил то тесто, из которого в ее печи поспевал пирожок.

1

Рина загнула уголок страницы, медленно закрыла журнал и положила его на белую простыню, которой была накрыта. Из кресла, стоящего рядом с кроватью, донесся голос Элен:

— Тебе что-нибудь нужно, дорогая?

Рина повернула голову и взглянула на нее. На лице Элен была трогательная забота.

— Нет, — ответила Рина. — Который сейчас час? Элен посмотрела на часы.

— Три.

— О, а во сколько обещал прийти доктор?

— В четыре, — сказала Элен. — Тебе действительно ничего не надо?

Рина покачала головой.

— Нет, спасибо, все в порядке.

Она взяла журнал, лениво полистала страницы и снова бросила его на кровать.

— Я хочу, чтобы меня выпустили отсюда.

Элен встала с кресла и наклонилась над Риной.

— Не волнуйся, ты скоро выйдешь, а пока еще надо немножко полечиться. На студии ждут не дождутся твоей выписки, чтобы предложить тебе роль мадам Помпадур.

— Опять вспомнили старую байку. Уже столько раз брались за эту картину, и все без толку. Разжигали ажиотаж, давали большую рекламу, а потом отправляли сценарий пылиться на полку.

— На этот раз все будет по-другому, — серьезно сказала Элен. — Вчера я разговаривала с Берни Норманом, у него новый автор, и Берни сказал, что сценарий великолепен и имеет социальное звучание.

— Социальное звучание? — улыбнулась Рина. — А кто сценарист? Юджин О'Нил?

Элен посмотрела на нее.

— Ты что, знала?

— Нет, не знала, — покачала головой Рина. — Это моя безумная мечта. А что, Норману действительно удалось заполучить О'Нила?

— Да, и как только сценарий будет закончен, Норман пришлет тебе копию.

Рина была поражена. Может, действительно в этот раз Берни настроен серьезно? Она почувствовала возбуждение. О'Нил настоящий писатель, не чета обычным голливудским щелкоперам, у него может получиться серьезная вещь. Внезапно возбуждение прошло и Рина почувствовала себя даже более слабой, чем до разговора. Социальное звучание. С тех пор, как президентом стал Рузвельт, американцы полюбили цветастые фразы.

— Который час?

— Десять минут четвертого, — ответила Элен.

Рина откинулась на подушку.

— Почему бы тебе не пойти выпить кофе?

— Не волнуйся, со мной все в порядке, — улыбнулась Элен.

— Но ты ведь здесь целый день.

— Я хочу быть с тобой, — ответила Элен.

— Иди, — Рина закрыла глаза. — Я вздремну до прихода доктора.

Элен немного подождала и, услышав ровное тихое дыхание, осторожно расправила покрывало. Глаза Рины были закрыты, калифорнийский загар не скрывал синюшной бледности лица. Элен убрала белокурые волосы со лба Рины, быстро поцеловала ее в плотно сжатые губы и вышла.

В соседней комнате находилась сестра.

— Я спущусь вниз выпить кофе, — обратилась к ней Элен. — Мисс Марлоу уснула.

Сестра улыбнулась и ответила с профессиональной уверенностью:

— Не беспокойтесь, мисс Гейлард, сон для нее лучшее лекарство.

Элен кивнула и вышла в коридор. Она чувствовала, как устала, сказывалось напряжение последних нескольких недель, глаза застилала пелена. Выйдя из лифта, она направилась в кафе. Погруженная в свои мысли, она не услышала, как ее окликнул доктор.

— Мисс Гейлард? Не возражаете, если я присоединюсь к вам?

— Конечно, нет, — ответила Элен, стряхнув задумчивость.

Доктор улыбнулся и распахнул перед ней дверь. Они вошли в кафе и сели за угловой столик. Доктор жестом заказал две чашки кофе.

— А как насчет булочки? — поинтересовался он. — По-моему, вам надо немного поесть. Мне бы не хотелось в вашем лице заполучить еще одного пациента.

— Нет, спасибо, — ответила Элен, — Кофе достаточно.

— Хороший кофе, — сказал доктор, отхлебывая из чашки.

— Рина спит, — произнесла Элен первое, что пришло ей на ум.

— Хорошо, — ответил доктор, разглядывая ее. Его темные глаза сверкнули под стеклами очков. — Есть ли у мисс Марлоу здесь родственники?

— Нет, — машинально ответила Элен. Внезапно до нее дошел смысл вопроса. — Вы думаете... — голос ее задрожал.

— Я ничего не думаю, но в случаях, подобных этому, мы предпочитаем знать имена ближайших родственников.

— Насколько мне известно, у Рины нет родственников.

Доктор удивленно посмотрел на нее.

— А муж?

— Кто? — смешалась Элен.

— Разве она не замужем за Невадой Смитом? — спросил доктор.

— Была, но три года назад они развелись, потом она вышла замуж за Клода Данбара — режиссера.

— Это замужество тоже кончилось разводом?

— Нет, — коротко бросила Элен и сжала губы. — Они прожили чуть больше года, а потом он покончил жизнь самоубийством.

— О! — воскликнул доктор. — Извините, но последнее время я как-то мало следил за светской хроникой.

— Если вам что-нибудь понадобится, вы можете всегда обращаться ко мне. Я ее ближайшая подруга, а также веду ее дела.

Доктор молча посмотрел на Элен. По его глазам, хоть и скрытым за стеклами очков, она догадалась, о чем он думает. Элен гордо вскинула голову. Какая разница, что он думает, какая разница, что думают другие.

— Вы получили результаты анализа крови?

Доктор кивнул.

Сдерживая дрожь в голосе, Элен спросила:

— Это лейкемия?

— Нет, — ответил доктор и, увидев вспыхнувшую надежду в глазах Элен, быстро добавил, — это то, что мы и предполагали, — энцефалит.

Заметив недоуменный взгляд Элен, доктор пояснил:

— Иногда его называют сонной болезнью.

Мелькнувшая было в глазах Элен надежда угасла.

— Но есть ли хоть какой-нибудь шанс?

— Очень небольшой, — ответил доктор, продолжая внимательно разглядывать Элен. — И даже если она останется жива, трудно сказать, что с нею будет.

— Что вы имеете в виду? — хрипло спросила Элен.

— Энцефалит — это вирус, который поражает мозг, — медленно начал доктор. — Через четыре-пять дней ее начнут мучить страшные приступы лихорадки, во время которых вирус будет разрушать мозг. И только по окончании приступов можно будет точно определить, насколько тяжело ее состояние.

— Вы имеете в виду, что она лишится рассудка? — глаза Элен расширились от ужаса.

— Не знаю, — ответил доктор, — возможны различные формы. Может быть, у нее полностью парализует память, когда она не сможет вспомнить даже своего имени. Последствия этой болезни определяются степенью поражения мозга.

Элен охватил страх, она побледнела.

— Дышите глубже, — сказал доктор, — и выпейте воды.

Она выполнила его указания, и бледность постепенно прошла.

— Но разве нельзя что-нибудь сделать? Хоть что-нибудь?

— Мы делаем все, что в наших силах, но мы очень мало знаем об этой болезни, о том, каков ее механизм. Предполагается, что в тропических странах ее переносят насекомые и заражение вызывается их укусами. Но в Америке и в других странах отмечаются случаи заражения этой болезнью без каких-либо видимых причин.

— Мы только три месяца назад вернулись из Африки, где снимали фильм, — сказала Элен.

— Я знаю, — ответил доктор, — мисс Марлоу говорила мне об этом. Тогда-то у меня впервые и закралось подозрение.

— Но ведь больше никто не заболел, а мы все жили в течение трех месяцев в одинаковых условиях.

Доктор пожал плечами.

— Я же объяснил, что мы не знаем точно, чем вызывается эта болезнь.

— И почему это случилось не со мной? Она обязательно должна жить!

Доктор перегнулся через стол и взял Элен за руку.

— Как много раз в жизни я стихал подобный вопрос, но с тех пор, как услышал его впервые, не приблизился к ответу ни на йоту.

— Как вы думаете, ей следует сказать об этом?

Глаза доктора снова засверкали за стеклами очков.

— А что это даст? Оставим ее наедине с мечтами.

Рина услышала за дверью приглушенные голоса. Она так устала, ослабла и устала. Все вокруг казалось мягким, окутанным дымкой. Интересно, увидит ли она снова тот сон, который только что пришел ей на память. Да, вот он. Ей снова стало хорошо.

Она мягко погружалась в него, все дальше и дальше. Она улыбнулась и прижалась щекой к подушке. Теперь она была во власти сна — сна о смерти, который она видела, когда еще была маленькой девочкой.

2

В тени огромных старых яблонь было холодно. Рина сидела на траве, рассаживая кукол вокруг деревянной доски, изображавшей стол.

— Послушай, Сюзи, — обратилась она к маленькой темноволосой кукле, — надо есть спокойно, а не хватать пищу. — Черные немигающие глаза куклы уставились на нее. — Ох, Сюзи, ты опять испачкала все платье, и мне надо снова переодевать тебя.

Рина быстро раздела куклу и принялась стирать ее платье в воображаемой ванне, а потом гладить.

— Больше не пачкайся, — сердито побранила она куклу. — А тебе понравился завтрак, Мэри? — обратилась она к другой кукле, — чтобы вырасти большой и здоровой, надо съедать все до конца.

Иногда Рина бросала взгляд на большой дом. Она была рада, что ее оставили одну — ведь это случалось нечасто, обычно кто-то из слуг звал ее в дом. Потом мама ругала ее и говорила, что ей надо играть не во дворе, а рядом с кухней, в дальнем конце дома.

Но она не любила бывать в кухне — там всегда было жарко и не было травы, одна только грязь. Кроме того, кухня находилась рядом с конюшнями, и оттуда доносился запах лошадей. Рина не понимала, почему мама так волнуется. Вот мистер и миссис Марлоу ничего ей не говорили, когда заставали играющей во дворе. Один раз мистер Марлоу даже взял ее на руки и стал подбрасывать в воздух и своими усами защекотал ее почти до истерики.

Когда же она вернулась с улицы, мама отругала ее и велела отправляться в комнату и не выходить оттуда весь день. Это было самое страшное наказание, так как Рина любила бывать на кухне, когда мама готовила обед. Там вкусно пахло, и все говорили, что у Марлоу еще никогда не было такой замечательной кухарки.

Она услышала шаги и подняла голову. Рональд Марлоу опустился на землю рядом с ней. Она закончила кормить Сюзи и как бы между прочим поинтересовалась:

— Не хочешь ли пообедать?

Он презрительно посмотрел на нее с высоты своих восьми лет.

— Я не вижу тут никакой еды.

— Вот именно не видишь, — ответила Рина и вложила ему в руки тарелку куклы. — Поешь, это очень вкусно.

Он сделал вид, что ест, но через минуту поднялся и сказал:

— Я и вправду хочу есть, пойду поем по-настоящему.

— Там ничего нет, — сказала Рина.

— Почему?

— Моя мама все еще болеет, и готовить некому.

— Что-нибудь найду, — с уверенностью сказал Рональд.

Рина посмотрела ему вслед и вернулась к своим куклам. Уже смеркалось, когда Молли вышла из дома и позвала ее. Глаза девушки были красные от слез.

— Пойдем, крошка, — сказала она, беря Рину на руки. — Мама хочет увидеть тебя.

В комнате находились кучер Питер, служанка с первого этажа Мэри и судомойка Энни. Они стояли вокруг кровати, на которой лежала мать Рины. Еще в комнате находился человек в черном сюртуке, держащий в руках распятие.

Рина тихо стояла возле кровати и смотрела на маму. Мама была такой красивой — лицо белое-белое и спокойное, белокурые волосы зачесаны назад. Рина подвинулась поближе.

Губы матери шевелились, но Рина не могла услышать, что она говорит. Мужчина в черном взял ее за плечи.

— Поцелуй маму, дитя мое.

Она послушно поцеловала маму в щеку, которая показалась ей слишком холодной. Мама улыбнулась, закрыла глаза, потом внезапно открыла и посмотрела перед собой невидящим взглядом. Мужчина в черном быстро отодвинул Рину, наклонился над мамой и закрыл ей глаза.

Молли протянула руки, и священник подтолкнул Рину к ней. Рина обернулась и посмотрела на маму. Теперь она спала. Такой красивой она бывала всегда по утрам, когда Рина, проснувшись, наблюдала за ней со своей половины кровати.

Рина оглядела комнату и присутствующих. Девушки плакали, даже у кучера Питера в глазах стояли слезы.

— Почему ты плачешь? — спросила Рина у Молли. — Разве мамочка умерла?

Слезы ручьем хлынули из глаз девушки, она еще крепче прижала к себе ребенка.

— Бедное дитя, — прошептала она, — мы плачем, потому что любили ее.

Молли взяла Рину за руку и вывела из комнаты. Когда дверь за ними закрылась, Рина посмотрела на нее и спросила:

— А мама завтра вовремя приготовит завтрак?

Молли опустилась на колени, крепко обняла Рину и заплакала:

— О, мое бедное маленькое дитя, моя бедная маленькая сиротка.

Рина посмотрела на рыдающую Молли и тоже заплакала, хотя точно не знала, почему плачет.

Питер пришел на кухню, когда слуги ужинали. Рина посмотрела на него и улыбнулась.

— Мистер Питер, посмотрите, у меня три порции мороженого, — радостно воскликнула она.

— Бедное дитя, — сказала Молли, и в ее глазах снова показались слезы. — Ешь мороженое.

Рина задумчиво посмотрела на нее и поднесла ложку ко рту. Она не понимала, почему девушки каждый раз плачут, разговаривая с ней. Ванильное мороженое было холодным и сладким, Рина снова зачерпнула ложку.

— Я только что разговаривал с хозяином, — проговорил Питер. — Он сказал, что было бы хорошо положить ее в моей комнате над конюшней, а отец Нолан сказал, что мы можем похоронить ее на кладбище святого Тома.

— Но как мы можем это сделать? — вскричала Молли. — Ведь мы даже не знаем, была ли она католичкой. За все три года, которые она провела здесь, она ни разу не ходила к обедне.

— Ну и что с того? — сердито спросил Питер. — Разве она не исповедалась перед смертью отцу Нолану? Разве она не получила от него последнее прощение и не приняла святое причастие? Отец Нолан остался доволен.

Мэри, самая старшая из девушек, кивнула головой в знак согласия.

— Я думаю, что отец Нолан прав, — сказала она. — Может быть, она почему-либо робела ходить к обедне, но важно то, что в конце жизни она все же пришла к церкви.

— Тогда решено, — Питер энергично кивнул головой и направился к двери, потом остановился и оглянулся.

— Молли, возьми ребенка сегодня спать с собой. Я схожу в салун за парнями, они помогут мне перенести ее. Отец Нолан сказал, что пришлет мистера Коллинза обрядить ее, а церковь оплатит все расходы.

— Какой хороший у нас священник, — сказала Мэри.

— Благослови его Господь, — перекрестилась Энни.

— А можно мне еще мороженого? — спросила Рина.

Раздался стук в дверь, и Молли поспешила открыть ее.

— О, это вы, мадам, — тихо воскликнула она.

— Я зашла взглянуть, как девочка, — сказала Джеральдина Марлоу.

Девушка отошла от двери.

— Хотите войти, мадам?

Миссис Марлоу взглянула на кровать. Рина спала в окружении кукол Сюзи и Мэри, ее лицо обрамляли тонкие белокурые локоны.

— Ну как она?

— Все хорошо, мадам, бедное дитя настолько утомилось, что уснуло мгновенно. К счастью, она слишком мала и ничего не понимает.

Джеральдина Марлоу снова посмотрела на ребенка. Она задумалась о том, что было бы с ее мальчиком, если бы она умерла. Хотя, наверное, все было бы иначе, потому что у него, по крайней мере, был бы отец.

Она вспомнила тот день, когда наняла в услужение мать Рины. Несмотря на то, что она не работала несколько лет, у нее были отличные рекомендации.

— У меня есть ребенок, мадам, — сказала она на своем книжно правильном английском, — малышка двух лет.

— А где ваш муж, миссис Остерлааг?

— Он в плавании, и ни разу не видел девочку. — На секунду она опустила глаза. — Мы поздно завели ребенка, мадам. У финнов не принято жениться в молодом возрасте. Пока это было возможно, я жила на сбережения, а теперь мне снова приходится идти работать.

Миссис Марлоу засомневалась. Двухлетний ребенок мог стать помехой.

— С Риной не будет проблем, мадам, она хороший, тихий ребенок. Спать она может в моей комнате, и я буду платить из своего жалования за ее питание.

Миссис Марлоу всегда хотела иметь дочь, но после рождения сына доктора сказали, что у нее больше не будет детей. Было бы неплохо, если бы ему нашлось с кем играть, — он рос замкнутым.

— Никаких вычетов из вашего жалования, миссис Остерлааг, — улыбнувшись, сказала она. — Сколько, в конце концов, может съесть ребенок?

Это было почти три года назад. Мать Рины оказалась права, с девочкой не было никаких забот.

— Что теперь будет с ребенком, мадам? — прошептала Молли.

Миссис Марлоу повернулась к служанке.

— Не знаю, — ответила она, в первый раз задумавшись над этим. — Мистер Марлоу собирается завтра в город, чтобы отыскать ее родственников.

Служанка покачала головой.

— Он никого не найдет, мадам, — уверенно сказала она. — Я часто слышала, как она говорила, что у нее нет родственников. — Глаза ее наполнились слезами. — Ох, бедное, бедное дитя, теперь ей предстоит отправиться в приют.

Миссис Марлоу почувствовала, как к горлу подступил комок. Она посмотрела на Рину, мирно посапывающую в кровати. На глаза ее навернулись слезы.

— Не плачь, Молли, — строго сказала она. — Я уверена, что девочка не попадет в приют. Мистер Марлоу отыщет ее семью.

— А если нет?

— Тогда мы что-нибудь придумаем.

Миссис Марлоу повернулась и быстро вышла в узкий коридор. Позади послышалось шарканье ног. Она оглянулась.

— Поаккуратнее, ребята, — услышала она голос Питера. Затем из дверей показалась его спина. Миссис Марлоу прижалась к стене, давая парням пройти.

— Извините, мадам, — сказал Питер. — Как это все печально.

Они прошли мимо, распространяя в воздухе легкий, но безошибочно узнаваемый запах пива. Миссис Марлоу засомневалась, правильно ли она сделала, предложив мужу разрешить использовать помещение над конюшней. Поминки могли превратиться в пьянку.

Она стояла и слушала звук тяжелых шагов по лестнице, когда уносили Берту Остерлааг, родившуюся в маленькой рыбацкой деревеньке в Финляндии и нашедшую последнее пристанище в чужой церкви и в чужой земле.

3

Войдя в дверь, Гаррисон Марлоу увидел головку жены, склонившуюся над вышиванием. Он тихонько прошел через комнату, подкрался сзади к жене и, наклонившись, быстро поцеловал ее в щеку.

Жена вспыхнула и пролепетала своим восхитительным голоском:

— Ох, Гарри! А если увидят слуги?

— Сегодня не увидят, — рассмеялся он. — Они заняты своей вечеринкой.

— Ты же знаешь, что это не вечеринка. — В голосе жены послышалась укоризна.

Гарри обошел кресло и остановился перед ней, улыбаясь.

— Конечно, они это так не называют, но ирландцы из всего устраивают вечеринку. — Он подошел к буфету. — Выпьешь немного хереса перед обедом?

— Сегодня я бы выпила мартини, если ты не возражаешь, дорогой.

Слегка удивленный, Гарри повернулся к Джеральдине. Когда они проводили медовый месяц в Европе, один бармен в Париже познакомил их с этим новым напитком, и с тех пор это стало как бы условным знаком между ними.

— Конечно, дорогая. — Гарри потянул за шнурок звонка, в дверях появилась Мэри. — Мэри, принеси, пожалуйста, несколько кусочков льда.

Девушка кивнула и исчезла. Гарри вернулся к буфету, достал бутылку джина, бутылку французского вермута и маленькую бутылочку с настойкой из горького апельсина. Пользуясь мерным стаканчиком, он влил в шейкер три порции джина и одну порцию вермута. Затем добавил четыре капли настойки. Лед уже стоял на буфете, и он до краев наполнил им шейкер, затем осторожно закрыл крышку и стал энергично встряхивать сосуд.

Наконец напиток был готов. Он открутил крышку и разлил содержимое шейкера по стаканам. Потом бросил в каждый стакан по зеленой оливке и с одобрением посмотрел на свою работу. Стаканы были налиты ровно до краев, одной каплей больше — и польется через край, одной каплей меньше — и стакан будет неполным.

Джеральдина Марлоу поднесла стакан к губам и восхищенно воскликнула:

— Великолепно.

— Спасибо, — Гарри поднял свой стакан. — Твое здоровье, дорогая.

Поставив стакан на стол, он с любопытством посмотрел на жену. Возможно, это и правда, что женщина расцветает с возрастом и ее желание усиливается. Гарри прикинул в уме: если ему тридцать четыре, то Джеральдине тридцать один. Они были женаты семь лет и, за исключением медового месяца, вели строго размеренную половую жизнь. И вот теперь второй раз меньше чем за неделю. Наверное, действительно с возрастом желание усиливается.

Если это так, то очень хорошо. Гарри любил свою жену и захаживал в публичный дом на Южной улице только потому, что не хотел обладать ею против ее желания. Он снова поднес стакан к губам.

— Ты разузнал что-нибудь о семье Берты? — спросила жена.

Гаррисон покачал головой.

— Здесь у нее нет родственников, возможно, они в Европе. Никто даже не знает, из какого города она приехала.

Джеральдина задумчиво посмотрела на свой стакан.

— Как это ужасно, — тихо сказала она. — Что же теперь будет с ребенком?

Гарри пожал плечами.

— Не знаю, наверное, следует сообщить властям, и ее заберут в сиротский приют.

— Мы не можем допустить этого, — непроизвольно вырвалось у Джеральдины.

Гаррисон удивленно посмотрел на жену.

— Почему? А что мы еще можем сделать?

— А почему не оставить ее здесь?

— Потому что существуют определенные законы. Осиротевший ребенок не имущество, и ты не можешь оставить ее у себя только потому, что так ей будет лучше.

— Но ты можешь поговорить в муниципалитете, — сказала Джеральдина. — Думаю, они предпочтут, чтобы она осталась здесь, чем брать на себя заботу о ней.

— Не знаю, — ответил Гарри. — Возможно, они захотят, чтобы мы в этом случае удочерили ее.

— Какая прекрасная идея, Гарри. — Джеральдина улыбнулась, встала из кресла и подошла к мужу. — Как это я сама не догадалась?

— О чем не догадалась?

— О том, чтобы удочерить Рину. Я так горжусь тобой, ты такой умный, уже все продумал. — Гарри молча уставился на жену. Джеральдина обняла его за шею. — Ведь ты всегда хотел, чтобы у нас в доме была маленькая девочка, разве нет? И наш малыш будет рад иметь сестренку.

Гарри почувствовал мягкое прикосновение жены, и его захлестнула жаркая волна. Джеральдина быстро поцеловала его в губы и сразу отвернула лицо в сторону, ощутив его мгновенную ответную реакцию.

— Я слишком взволнованна, — сказала она, положив голову на плечо мужа. — Как ты смотришь на то, чтобы выпить еще по одному мартини?

Щегольски одетый, Джим Калахан стоял посередине своего кабинета, разглядывая посетителей. Он в задумчивости погладил подбородок.

— Не знаю, — медленно произнес он, — ваша просьба непростая.

— Но, безусловно, господин мэр, вы можете ее выполнить, — быстро сказала Джеральдина Марлоу.

— Это не так просто, как вы думаете. — Мэр покачал головой. — Вы забываете, что церковь тоже должна сказать свое слово. Ведь ее мать была католичкой, а брать ребенка католички в протестантскую семью непозволительно. Во всяком случае, в Бостоне. Церковь не согласится на это.

Миссис Марлоу обернулась и растерянно посмотрела на мужа. Впервые у него не было ничего общего с тем милым молоденьким выпускником Гарварда, за которого она вышла замуж. Когда он заговорил, в его голосе зазвучали такие сила и настойчивость, которых она никогда не слышала ранее.

— Церкви еще более не понравится, если я докажу, что ее мать вовсе не была католичкой. Они будут выглядеть глупцами, не так ли?

— А у вас есть такие доказательства? — обернулся к Гаррисону Марлоу мэр.

— Да, есть, — ответил тот, доставая из кармана документы. — Это паспорт матери и свидетельство о рождении ребенка. Из них ясно, что обе они протестантской веры.

Калахан взял бумаги и принялся внимательно их изучать.

— Почему же вы, зная об этом, не остановили священника?

— Я только сегодня их получил, а отец Нолан совершил обряд вчера вечером. Да и какое значение это имеет для бедной женщины? Ее похоронили по христианскому обычаю.

Мэр кивнул и вернул бумаги.

— У отца Нолана могут быть неприятности, — сказал он. — Молодой священник допускает такую ошибку. Епископу это совсем не понравится.

— Епископу не обязательно знать об этом, — сказал Марлоу.

Калахан задумчиво посмотрел на него, но промолчал.

— В следующем году намечаются выборы, — продолжил Гарри.

— Как тому и следует быть, — кивнул Джим Калахан.

— Конечно, — согласился Марлоу, — и кандидат обычно нуждается не только в голосах, но и в финансовой поддержке.

— А я не рассказывал вам, как встретился с вашим отцом? — улыбнулся Джим.

— Нет, не рассказывали, но отец сам частенько упоминал об этом. Он не раз говорил мне, как вышвырнул вас из кабинета.

— Это правда, — кивнул Джим. — У вашего отца был бешеный темперамент, его даже принимали за ирландца. Я всего лишь попросил у него небольшую сумму для финансирования предвыборной кампании. Это было двадцать лет назад, тогда я работал в муниципалитете. И знаете, что он мне сказал в ответ? — Марлоу покачал головой. — Он поклялся, что если меня когда-нибудь выберут хоть на должность ловца бродячих собак, то он с семьей уедет отсюда. Ему бы очень не понравилось, узнай он, что вы решили участвовать в финансировании моей предвыборной кампании.

Но Марлоу оказалось не так просто сбить.

— Мой отец — это мой отец, и я его очень уважаю, — твердо заявил он, — но то, что я делаю со своими деньгами, не имеет к нему никакого отношения.

— У вас ведь есть дети? — заметил Джим Калахан.

— Мальчик, — быстро ответила Джеральдина, — ему восемь лет.

— Возможно, что когда-нибудь и женщины будут голосовать, — улыбнулся мэр. — Так что если эта девочка уедет отсюда, я лишусь, по крайней мере, одного голоса.

— Обещаю вам, господин мэр, что если такой день наступит, все женщины нашего дома отдадут свои голоса за вас, — уверила его Джеральдина.

Улыбка мэра стала еще шире.

— Слабость политиков заключается в том, что они всегда идут на сделки, — сказал он.

На следующий день секретарь мэра Тимоти Келли появился в банковском кабинете Марлоу, где ему был вручен чек на пятьсот долларов. Он предложил Марлоу переговорить с судейскими из муниципального суда. Удочерение было оформлено — быстро, тихо и вполне законно. Уходя, Марлоу оставил судье свидетельство о рождении на имя Катрины Остерлааг.

Взамен в кармане у него лежало свидетельство о рождении его дочери Рины Марлоу.

4

Джеральдина Марлоу сидела в парусиновом кресле под большим зонтиком, воткнутым в песок, и медленно обмахивалась веером.

— Не могу припомнить такого жаркого лета, — сказала она. — Сейчас даже в тени, наверное, около сорока. — Ее муж сидел в соседнем кресле, погруженный в «Бостонскую газету», которая приходила к ним с однодневным опозданием. — Ты что-то сказал, Гарри?

Гарри отложил газету и посмотрел на жену.

— Что Вильсон круглый идиот.

— Почему ты так говоришь, дорогой?

Гарри сердито схватил газету.

— Говорит, что поедет в Европу, посетит Лигу Наций, и мир будет обеспечен.

— А я думаю, что это очень хорошо, — мягко возразила Джеральдина. — Нам так повезло, что Рональд слишком молод для армии, в следующий раз все может быть иначе.

— Следующего раза не будет, с Германией покончено навсегда. Да и что они могут нам сделать? Они ведь находятся на другом берегу океана. Мы можем сидеть здесь и спокойно наблюдать, как они будут истреблять друг друга, если надумают начать новую войну.

Джеральдина пожала плечами.

— Тебе лучше сесть поближе под зонтик, ты же знаешь, как ты быстро обгораешь на солнце.

Гарри приподнялся, подвинул кресло и снова погрузился в газету. Внезапно перед Джеральдиной появилась Рина.

— После еды уже прошел час, мама, можно я пойду купаться?

Джеральдина посмотрела на Рину. Она очень выросла за это лето, и трудно было поверить, что ей всего тринадцать.

Рина была высокой для своего возраста и почти догнала брата, которому было уже шестнадцать. Ее волосы, выгоревшие на солнце, были абсолютно белыми, а лицо загорело настолько, что миндалевидные глаза казались на нем яркими пятнами. У нее были длинные красивые ноги, начавшие округляться бедра и налитые груди, выглядывавшие из купальника, который был уже ей явно мал.

— Ну можно, мама? — снова спросила Рина.

— Можно, — кивнула Джеральдина, — но будь осторожна, дорогая, не заплывай слишком далеко, не хочу, чтобы ты утомлялась.

Но Рина уже бежала по пляжу, и Джеральдина улыбнулась ей вслед. Она видела, что Рина не похожа на других девочек и не играет с ними, а плавает наперегонки с братом и его друзьями и часто обгоняет их. Целые дни она проводила на солнце и в воде, совершенно не заботясь о том, чтобы кожа сохраняла мягкость и белизну.

Гаррисон Марлоу снова оторвался от своей газеты.

— Завтра мне надо поехать в город, закончить дела со ссудой Стандиша.

— Да, дорогой, — машинально ответила Джеральдина и задумчиво добавила: — надо что-то делать с Риной.

— С Риной? — переспросил Гарри, — а что с ней?

Жена повернулась к нему.

— А ты разве не заметил? Наша маленькая девочка выросла.

— М-да, но она все равно еще ребенок.

Джеральдина усмехнулась. Об отцах правильно говорят, что они все свое внимание отдают сыновьям, но втайне любят дочерей.

— В прошлом году она уже стала девушкой, — сказала Джеральдина.

Гарри покраснел и уставился в газету. Он понимал, что имеет в виду жена, но они в первый раз открыто заговорили об этом. Гарри взглянул на воду, пытаясь отыскать Рину среди барахтающейся и кричащей ребятни.

— Может быть, позвать ее, опасно заплывать так далеко.

Джеральдина улыбнулась. Бедный Гаррисон, она умела читать его мысли. Конечно же, его беспокоила не вода, а мальчики. Она покачала головой.

— Нет, с ней ничего не случится. Она плавает как рыба. На лице его промелькнуло недовольство.

— Ты не думаешь, что должна поговорить с ней? Может быть, аккуратно что-нибудь объяснить, ну как я поговорил с сыном два года назад.

— Не будь глупцом, Гарри, — рассмеялась Джеральдина. — Мне уже нечего ей объяснять. Когда девочка становится девушкой, с ней можно уже говорить вполне откровенно. Я думаю, что переходный возраст пройдет для нее без каких-либо неприятностей. В ней совсем не чувствуется подростковой неуклюжести, а кожа у нее гладкая и чистая, никаких прыщей и угрей, как у Рони. И все-таки надо с ней что-то делать. По-моему, ей уже пора носить бюстгальтер.

Гарри молчал.

— Я думаю, что у нее грудь уже больше моей, — продолжала Джеральдина. — Надеюсь, она не будет слишком большой, Рина будет очаровательной.

— А почему бы и нет? — улыбнулся Гарри.

Джеральдина ответила улыбкой и взяла его за руку. Они оба поняли, что он имел в виду. Они никогда не думали о Рине иначе как о собственной дочери.

— Ты не будешь возражать, если я поеду в город вместе с тобой? — мягко спросила она. — Было бы здорово остановиться на ночь в отеле.

— Согласен, это будет великолепно, — ответил Гарри, пожимая руку жены.

— Молли присмотрит за детьми, а у меня в городе будет время сделать кое-какие покупки.

— Отлично. Я позвоню в отель и поинтересуюсь, будет ли готов мартини к нашему приезду.

— Развратник, — смеясь, воскликнула Джеральдина.

Рина плыла легко, резко выбрасывая из воды руки, устремив взгляд на качавшийся впереди плот. На плоту находились Рональд и его друг Томми Рандал. Она вылезла из воды прямо у их ног. Мальчики лежали на спине, подставив лицо и грудь жарким лучам солнца. Они заметили Рину, когда она уже вскарабкалась на плот.

Рональд был недоволен тем, что сестра обнаружила их убежище.

— Почему ты не осталась на берегу с девчонками?

— У меня такие же права на это место, как и у вас, — ответила Рина, переводя дыхание и поправляя бретельки тесного купальника.

— Да ладно, — сказал Томми, разглядывая Рину. — Пусть остается.

Рина покосилась на Томми краешком глаза и заметила его пристальный взгляд, устремленный на ее выпирающую из купальника грудь. Именно с этого момента она начала чувствовать себя женщиной.

Теперь и Рональд разглядывал ее с любопытством, которого она никогда не замечала раньше. Инстинктивно она откинула руки в стороны, позволив им разглядывать себя полностью.

В груди начала нарастать какая-то тупая боль, и она, опустив голову, посмотрела на выпирающие соски, которые плотно обтягивал черный шелк купальника. Рина снова взглянула на мальчиков, теперь они уже в открытую глазели на нее.

— Эй, куда вы смотрите?

Друзья обменялись растерянными взглядами и отвернулись. Томми уставился на воду, а Рональд на доски плота.

— Ну? — обратилась Рина к брату. — Рональд покраснел. — Я ведь видела, вы оба смотрели на мою грудь, — заявила она обличительным тоном.

Мальчики снова обменялись быстрыми взглядами. Рональд поднялся.

— Пошли, Томми, — сказал он, — здесь становится слишком тесно.

Он прыгнул в воду, и Томми последовал за ним.

Рина следила за ними, пока они не добрались до берега, затем легла на спину и посмотрела в яркое небо. Она подумала о том, какие странные существа эти мальчишки.

Тесный купальник врезался в тело. Она опустила с плеч бретельки и освободилась от тесного плена. Ее груди были ослепительно белыми на фоне темных рук и шеи, соски покраснели и набухли — такими она их еще не видела. Рина потрогала соски пальцами. Они были твердыми, как маленькие камушки, она ощутила вдруг приятную боль.

Рина принялась массировать их, чтобы прогнать боль, но от медленных касаний в груди вспыхнуло тепло, которое разлилось по всему телу. Она как бы погрузилась в туман и ощутила удовольствие, которого никогда не испытывала раньше.

5

Рина стояла перед зеркалом и регулировала бретельки бюстгальтера. Глубоко вздохнув, она повернулась к матери, сидящей позади нее на кровати.

— Смотри, мама, — гордо сказала она, — ну как?

Джеральдина посмотрела на дочь с некоторым сомнением.

— Ты, наверное, застегнула на последний крючок?

— А иначе он режет, — ответила Рина.

Джеральдина согласно кивнула. В следующий раз надо будет купить на размер больше. Кто бы мог подумать, что этот размер уже мал.

Рина повернулась и удовлетворенно оглядела себя в зеркало. Теперь ее внешний вид начинал соответствовать ее внутреннему ощущению. В зеркале она заметила взгляд матери, устремленный на нее.

— Наверное, мне нужен и новый купальник? Старый мал.

— Я тоже об этом подумала — и несколько новых платьев. Может быть, папа отвезет нас в магазин после завтрака, — сказала Джеральдина.

Рина радостно вскрикнула, подбежала к матери и обняла ее за шею.

— Спасибо, мама.

Джеральдина прижала голову Рины к своей груди, поцеловала в белокурую макушку и повернула к себе ее загорелое лицо. Глядя дочери в глаза, она ласково погладила ее по щеке.

— Что происходит с моей маленькой девочкой? — печально спросила она.

Рина поймала руку матери и поцеловала в ладонь.

— Ничего, — ответила она с уверенностью, которая уже становилась неотъемлемой частью ее характера. — Ничего, кроме того, о чем ты сама говорила. Я выросла.

Джеральдина посмотрела дочери в лицо и почувствовала, как пелена застилает глаза.

— Только не спеши, крошка, — сказала она, крепче прижимая к себе голову Рины. — Ведь детство такое короткое.

Но Рина почти не слышала ее, а если и слышала, то не понимала значения слов. Ведь это были только слова, и они не могли сравниться с теми силами, которые пробуждались в ней и напоминали волны, с бешенством разбивающиеся о берег.

Рональд повернулся и быстро швырнул мяч к передней линии. Нападающий рванулся вперед, вздымая бутсами клубы пыли. Когда пыль рассеялась, все услышали торжествующий крик: «Есть!» Игра была закончена.

Ребята со всех сторон окружили его, дружески хлопая по спине.

— Молодец, Рони, отличный бросок.

Когда толпа рассеялась, они остались вдвоем с Томми и пошли по направлению к пляжу.

— Что ты делаешь после обеда? — спросил Томми.

— Ничего, — пожал плечами Рональд.

— В кинотеатре идет новый фильм.

— Я видел его в Бостоне, — сказал Рони и спросил в свою очередь: — А когда снова приедет Джоан?

— Моя кузина?

— А ты знаешь еще какую-нибудь Джоан? — саркастически заметил Рональд.

— Возможно, в конце недели, — ответил Томми.

— Так, может быть, возьмем ее в кино?

— Замечательная идея, — ухмыльнулся Томми. — Тебе-то хорошо, а мне? Думаешь, приятно сидеть рядом и чувствовать, как вы обжимаетесь? Кого бы мне прихватить?

— Не знаю.

Некоторое время Томми шагал молча, потом вдруг неожиданно щелкнул пальцами.

— Придумал!

— Кого?

— Твою сестру, Рину.

— Рину? — удивился Рональд. — Да ведь она еще маленькая.

— Не такая уж и маленькая, — рассмеялся Томми. — Груди у нее так и выпирают, по-моему, они стали еще больше с тех пор, когда мы видели ее на плоту несколько недель назад.

— Но ведь ей только тринадцать!

— А Джоан только четырнадцать, а прошлым летом, когда ты тискал ее на заднем крыльце, ей было тринадцать.

Рональд посмотрел на друга. Возможно, он и прав. Рина уже выросла.

— Хорошо, — пожал он плечами, — пригласи ее. Но думаю, что из этого ничего не выйдет, мама ее не отпустит.

— Отпустит, если ты попросишь, — уверенно заявил Томми.

— Пойду в душ переоденусь, увидимся на пляже.

— Идет.

После жары и шумной игры приятно было очутиться в прохладе и тишине дома. Рональд медленно направился на кухню.

— Молли? — позвал он.

Ответа не последовало, и он вспомнил, что сегодня вторник, а, значит, у Молли выходной. Услышав шаги на лестнице, он позвал:

— Мама?

Сверху донесся голос Рины:

— Они уехали в город, обедают там с кем-то.

Рональд вернулся в кухню, открыл холодильник, достал бутылку молока и кусок шоколадного торта. Торт он ел руками, а молоко пил прямо из бутылки. И только закончив еду, вспомнил, что обещал себе не есть сладкого, чтобы кожа стала чистой.

Он услышал, как хлопнула дверь ванной и раздались шаги по направлению к комнате сестры. Интересно, что она делала дома. Обычно в это время она бывала на пляже, в толпе хихикающих глупых подружек.

Наверное, Томми был прав. Она выросла. Уже в том, как она спокойно позволяла им разглядывать себя на плоту, было что-то недетское. Томми был прав также в том, что груди у нее гораздо больше, чем у его кузины. В памяти всплыла картина: Рина, сидящая на плоту и наблюдающая, как они разглядывают ее, мокрые волосы рассыпаны по плечам, полная нижняя губа отвисла.

Он почувствовал, как знакомое тепло разливается по телу, и тихо вскрикнул. Он не должен делать этого, потому что дал слово, что больше не будет. Рональд резко поднялся. В этот раз он не будет делать этого. Положив пустую тарелку в раковину, он вышел из кухни и стал подниматься по лестнице. Сейчас он примет холодный душ, и все пройдет.

Комната Рины была как раз напротив лестницы, и дверь в нее была приоткрыта. Он почти уже поднялся, как в комнате сверкнуло что-то светлое. С замирающим сердцем Рональд опустился на колени. Теперь его глаза были на уровне пола.

Рина стояла перед зеркалом спиной к двери. На ней были только лифчик и трусики. Она повернулась, сняла лифчик, трусики и, держа их в руках, прошла в другой угол комнаты. Вернулась с купальником. Немного покрутившись перед зеркалом, она медленно надела купальник и расправила бретельки. Рональд почувствовал, как на лбу выступил пот. Впервые в жизни он видел девушку совсем обнаженной. Никогда он не думал, что это может быть так красиво и возбуждающе.

На цыпочках он прошел мимо ее комнаты в свою и рухнул на кровать, все еще дрожа от возбуждения. Приятная боль и истома усилились. Рональд попытался взять себя в руки. Он не должен больше этого делать. Если он сейчас сделает это, то уже никогда не остановится. Постепенно он почувствовал себя лучше, вытер рукой пот со лба и поднялся.

Надо уметь контролировать себя и держать в руках. Он почувствовал гордость за свою силу воли. Нужно воздерживаться от соблазнов, тем более от такого, как эти французские картинки, которые он купил в кондитерской в городе.

Рональд быстро выдвинул ящик для белья, вынул планку и взял спрятанные за ней фотографии. Он положил их на столик лицом вниз, решив для себя, что даже в последний раз не будет на них смотреть. Когда он пойдет в душ, то спустит их в туалет.

Он быстро разделся, надел купальный халат, повернулся к зеркалу и взглянул на себя. Лицо его было полно решимости. Как быстро он взял себя в руки. Повернувшись, он вышел из комнаты.

Рональд уже вытирался перед зеркалом, как услышал шаги. Внезапно он похолодел от ужаса — фотографии остались на столике. Накинув халат, он бросился к себе. Но было уже поздно. Когда он вбежал в комнату, Рина стояла у столика, разглядывая фотографии. Она удивленно посмотрела на него.

— Рони, где ты взял эти фотографии? — спросила она как-то нервно.

— Дай их сюда, — потребовал он, подходя к ней.

— Не отдам. — Она повернулась к нему спиной. — Я их еще не досмотрела. — Рина легко увернулась от его рук и забежала за кровать. — Досмотрю и верну.

— Нет, — хрипло крикнул он и прыгнул на кровать, пытаясь поймать ее.

Рина не смогла увернуться, и он схватил ее за плечо. Фотографии выпали из ее рук на кровать, и Рина быстро нагнулась за ними. Пытаясь оттащить ее в сторону, Рональд дернул за бретельку, и она лопнула. Он замер, уставившись на белую грудь, выскочившую из купальника.

— Ты порвал мне бретельку, — тихо сказала Рина, смотря на него и не пытаясь прикрыть грудь.

Он молчал. Улыбаясь, она подняла руку к груди и нежно погладила ладонью сосок.

— Я так же хороша, как эти девушки на фотографиях, правда? — Словно загипнотизированный, он молча наблюдал за ее рукой. — Ну правда ведь? — снова спросила она. — Скажи мне, я никому не расскажу. Почему, ты думаешь, я позволила тебе смотреть на меня, когда была голой?

— Ты знала, что я смотрю? — удивленно спросил он.

— Конечно, глупый, — рассмеялась Рина. — Я видела тебя в зеркале и чуть не лопнула от смеха. Я думала, что глаза у тебя вылезут на лоб.

Он снова почувствовал, как внутри нарастает напряжение.

— Не вижу в этому ничего смешного.

— Посмотри на меня, — сказала Рина. — Мне нравится, когда ты смотришь.

— Так не может быть.

— Почему? Что в этом плохого? Мне-то нравится смотреть на тебя, почему же тебе не посмотреть на меня?

— Но ты ведь никогда не смотрела, — быстро возразил он.

Загадочная улыбка промелькнула на губах Рины.

— Смотрела.

— Ты? Когда?

— Позавчера, когда ты вернулся с пляжа. Дома никого не было, и я подглядывала в окно ванной. Я видела все, что ты делал.

— Все? — слова застряли у него в горле.

— Все, — самодовольно ответила Рина. — Ты забавлялся со своей штукой. Никогда не думала, что она может быть такой большой. Мне казалось, что она маленькая и висячая, как была у тебя в детстве.

Горло сжало словно тисками. Рональд медленно поднялся и хрипло выдавил:

— Тебе лучше уйти.

— А разве ты не хочешь еще посмотреть на меня? — спросила Рина, продолжая улыбаться.

Он молчал.

Рина подняла руку, спустила другую бретельку и вылезла из купальника. Рональд смотрел на ее обнаженное тело и чувствовал дрожь в ногах. Он заметил, как ее взгляд опустился на то место, где распахнулся халат.

— А теперь сними халат и дай мне посмотреть на тебя, — сказала она.

Словно во сне он скинул на пол халат и опустился на колени перед кроватью.

Рина перегнулась через кровать и посмотрела на него.

— Теперь ты можешь делать это, глядя на меня, — с торжеством сказала она.

Он протянул руку и дотронулся до ее груди. Подождав несколько секунд, она резко отбросила его руку.

— Нет, — воскликнула она сердито, — не трогай меня.

Рональд недоуменно посмотрел на нее, его колотила мелкая дрожь.

— Делай это, глядя на меня, а я буду делать, глядя на тебя. Но только не трогай меня.

6

Весь фильм Рональд слушал их хихиканье и перешептывание. Даже не видя, он мог себе представить, чем они занимаются. В его воображении мелькали самые различные картины.

Вот Томми предлагает Рине жевательную резинку и, протягивая пакетик, касается ее груди. Рональд беспокойно заерзал в кресле и скосил взгляд в их сторону. Бесполезно, ничего не было видно.

— Дай мне конфету, — раздался из темноты голос Джоан.

— Что? — переспросил Рональд. — Ах да, конечно, — он протянул ей пакет.

Она повернулась, отыскивая его в темноте, и он почувствовал легкое прикосновение ее груди. Но это прикосновение только сильнее напомнило ему о Рине. С несчастным видом он откинулся в кресле.

По пути домой они остановились перед коттеджем Томми.

— Так как вы насчет того, чтобы выпить шипучки? — спросила Джоан. — У нас в холодильнике есть большая бутылка.

Рональд покачал головой.

— Нет, спасибо. Уже почти восемь, а я обещал маме, что мы вернемся до наступления темноты.

Рина молчала.

— Может быть, ты проводишь Рину и вернешься? — снова спросила Джоан.

Рональд покраснел.

— Не думаю. Я немного устал и хочу пораньше лечь спать. Джоан удивленно посмотрела на него, затем медленно повернулась и пошла в дом.

— Спокойной ночи, увидимся завтра на пляже, — сказал Томми.

До дома они шли молча. Когда подошли к крыльцу, уже почти стемнело, Рональд распахнул дверь перед Риной.

Она прошла внутрь, но, почувствовав, что он не идет за ней, обернулась.

— А ты почему не заходишь?

— Посижу немного во дворе.

— Я тоже, — быстро сказала она, возвращаясь на крыльцо.

Рональд хлопнул дверью, и этот звук был услышан в доме.

— Дети, это вы? — раздался голос Джеральдины.

— Да, мама, — ответила Рина и быстро взглянула на брата. — Сегодня так жарко, можно мы немного посидим на улице?

— Хорошо, но не больше получаса, Рина. Я хочу, чтобы в половине девятого ты уже легла спать.

— Ладно, мама.

Рональд спрыгнул с крыльца и сел в большой шезлонг. Рина устроилась рядом.

— Почему Джоан хотела, чтобы ты вернулся? — внезапно спросила она.

— Не знаю.

— Не люблю Джоан, она эта... ли... лице...

— Лицемерка, — подсказал Рональд, удивляясь проницательности Рины. — А почему ты так думаешь?

— В кино Томми хотел, чтобы я гладила его штуку, и, когда я отказалась, он взял руку Джоан, и она делала это.

— Нет! — невольно вырвалось у него. Хотя, конечно, Рина права, эта маленькая сучка лицемерка.

— А ведь она даже не взглянула на него, — продолжала Рина, — а все время смотрела на экран, и один раз попросила у тебя конфету.

Рональд внимательно посмотрел на сестру.

— Интересно, занимаются они этим сейчас? — задумчиво поинтересовалась Рина.

В его воображении промелькнула эта сцена. Он начал возбуждаться.

— А я не лицемерка, правда? — Рина подвинулась ближе, и Рональд почувствовал ее руку на своем бедре. Рина посмотрела ему в лицо. — Хочешь, мы займемся этим сейчас? — прошептала она.

— Сейчас? — ошеломленно переспросил он, непроизвольно оглядываясь на дом.

— Они не выйдут, — тихо сказала Рина. — Я видела — папа читает газету, а мама вяжет.

— Но... но как? — произнес он заикаясь.

Рина улыбнулась и достала у него из нагрудного кармана носовой платок.

Джеральдина взглянула на настенные часы. Они показывали половину девятого. Она услышала скрип двери, и в комнату вошла Рина. Глаза дочери сияли, а на лице блуждала счастливая улыбка. Джеральдина улыбнулась в ответ.

— Тебе понравилось в кино, дорогая?

— Все было прекрасно, мама, — восторженно воскликнула Рина. — Так здорово! Хорошо смотреть фильм без всякой малышни, которая носится по кинотеатру на дневном сеансе.

— Еще вчера ты была одной из них, — засмеялась Джеральдина.

Лицо Рины сделалось серьезным.

— Но ведь я уже не такая, мама.

— Конечно, ты уже взрослая.

Рина весело закружилась.

— Правильно, мама, я уже взрослая.

— А теперь иди спать, мисс. Тебе надо отдохнуть.

— Хорошо, мама, — Рина наклонилась и поцеловала мать в щеку. — Спокойной ночи. — Потом она подошла к отцу и тоже поцеловала его. — Спокойной ночи, папа.

Рина выбежала из комнаты, и на лестнице послышались ее быстрые легкие шаги. Гаррисон Марлоу отложил газету.

— Она выглядит такой счастливой.

— А почему бы и нет? Это было ее первое свидание, любая девушка бывает возбужденной после первого свидания.

— Пойдем на улицу, подышим немного свежим воздухом, — предложил Гарри.

Они вышли на крыльцо.

— Рони? — позвала Джеральдина.

— Я здесь, мама.

Она повернулась и увидела, как сын встал с шезлонга.

— Понравился фильм?

— Да, — коротко ответил он.

— С Риной не было хлопот?

— Нет.

— Похоже, что ты не очень рад, что взял ее с собой?

— Все в порядке, мама.

— Иногда, сынок, — сказал отец, — приходится делать то, что не очень нравится. Одна из таких вещей — присматривать за сестрой, но это обязанность брата.

— Я же сказал, что все в порядке, — раздраженно бросил Рональд.

— Рони! — удивленно воскликнула Джеральдина. Сын опустил глаза.

— Извини, папа, — тихо сказал он.

Джеральдина подошла и заглянула сыну в лицо.

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила она. — По-моему, у тебя жар, да вон и пот на лбу. Дай-ка вытру. — Она опустила руку в его нагрудный карман. — А где твой платок? Я же сама клала его тебе в карман, когда ты уходил.

На мгновение в его глазах мелькнул какой-то животный страх.

— Наверное, потерял.

Мать дотронулась до его лба.

— Ты уверен, что у тебя нет температуры?

— Думаю, тебе лучше пойти спать, — сказал отец.

— Да, папа. — Рони повернулся, поцеловал мать, пожелал им спокойной ночи и быстро прошел в дом.

— Интересно, что с ним?

— Я знаю, — ответил Гаррисон.

— Знаешь?

— Он просто расстроен. У него были другие планы, а пришлось выступать в роли опекуна младшей сестренки. И он рассержен, что не может сейчас сидеть во дворе у Рандалов и обниматься с кузиной Томми Джоан.

— Гарри, ты несносен.

— Вовсе нет. Поверь мне — я знаю мальчишек. С ним надо быть немного построже, да и с Риной тоже. Ты ей все позволяешь.

— Я знаю, что тебя раздражает. Ты никак не хочешь привыкнуть к мысли, что они выросли. Тебе хотелось бы, чтобы они всегда были маленькими.

Гарри улыбнулся.

— Так или иначе, но это хорошо, что в следующем месяце они вернутся в школу. Баррингтон хорошее место для Рональда.

— Да, — согласилась жена, — а я очень рада, что Рина будет ходить в школу Джейн Винсент. Там из нее сделают маленькую леди.

Для Рональда это лето было временем боли и страданий, плотских открытий и терзаний, мук совести. Он не мог спать, есть, боялся смотреть на Рину по утрам, и вместе с тем, она постоянно стояла у него перед глазами. Мучительная ревность охватывала его, когда он видел, как она улыбается другим мальчишкам. Сразу же возникали мысли, что она может вести себя с другими так же, как с ним. А кроме того, его угнетал страх, что все раскроется. Он воочию представлял выражение боли и ужаса на лицах родителей, когда они обо всем узнают.

Но когда Рина смотрела на него, улыбалась и обнимала, тяжелые мысли сразу исчезали, и хотелось только одного — просить ее об этом. В своем самоуничижении он лебезил перед ней, валялся в ногах.

Затем вдруг снова возвращался страх. Ведь она была его сестрой, и это было ужасно.

Он начал чувствовать облегчение, когда это сумасшедшее лето стало подходить к концу. Все кончится, когда он будет далеко от нее, он снова сможет держать себя в руках, подавлять ту дрожь, которую она возбуждала в нем. А когда они вернутся домой через год, все будет по-другому. Он будет другой, и она тоже.

Он скажет ей, что это больше никогда не повторится, никогда. Потому что это ужасно.

Он твердо верил в это, вернувшись в школу после летних каникул.

7

— Я беременна, — сказала Рина. — У меня будет ребенок.

Рональд почувствовал тупую боль. Он всегда предполагал, что этим кончится. Даже в то лето два года назад он знал, что так будет. Он посмотрел на нее.

— С чего ты взяла?

Она говорила спокойно, как будто речь шла о погоде.

— У меня задержка, раньше этого никогда не было.

Он посмотрел на свои загорелые руки, темными пятнами выделявшиеся на фоне белого песка.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю, — ответила Рина. Она повернула голову в сторону моря, и ее белокурые волосы сверкнули на солнце.

— Если завтра ничего не будет, придется рассказать маме.

— Ты... ты хочешь рассказать ей о нас?

— Нет, — быстро ответила Рина и, опережая его следующий вопрос, добавила: — я скажу, что это Томми, или Билл, или Джо.

Он вдруг почувствовал ревность.

— А ты с ними тоже?.. — неуверенно спросил он.

Ее темные глаза пристально посмотрели на него.

— Нет, конечно нет, только с тобой.

— А что если она спросит у них и поймет, что ты врешь?

— Не спросит, — уверенно сказала Рина. — Особенно если я скажу, что не знаю точно, кто из них.

Рональд посмотрел на нее. Во многих вопросах она была старше него.

— А что, ты думаешь, мама сделает?

— Не знаю, — пожала плечами Рина.

Она встала и пошла по пляжу к подругам. Рональд повернулся на песке, положил голову на руки и застонал. Это случилось. Где-то в глубине души он всегда чувствовал, что это случится.

Как всегда летом, они приехали на пляж. Но в этот раз он поклялся себе, что все будет по-другому, и сказал ей об этом.

— Все. Прекратим эти ребячьи глупости. Ты будешь гулять со своими друзьями — я со своими. Мы только наживем неприятности, если не покончим с этим.

Она согласилась, даже пообещала, и он должен признать, что она держала слово. Это он нарушил клятву, и все из-за чертовой бутылки апельсинового сока.

Это случилось в дождливый день, когда они были дома одни. Он вошел в кухню, открыл холодильник, но бутылки апельсинового сока, которую он держал для себя, на месте не оказалось. В ярости он хлопнул дверью холодильника.

Поднявшись по лестнице, он толкнул дверь в ее комнату и, как вкопанный, остановился на пороге, пытаясь осмыслить увиденную картину. Рина лежала на кровати обнаженная, держа в руке бутылку сока. Она пристально посмотрела на него.

Кровь застучала в его висках, тело покрылось липким потом.

— Зачем ты взяла мою бутылку? — спросил он, осознавая всю глупость подобного вопроса.

Рина слегка повернула голову на подушке, ее глаза были полуприкрыты.

— Чтобы выпить, — ответила она, поднося бутылку к губам. — А ты думал для чего?

Сок выплеснулся из бутылки, и оранжевые капельки растеклись по ее груди. Она улыбнулась и протянула ему бутылку.

— Хочешь?

Рональд как во сне подошел к ней, взял бутылку и поднес к губам. Горлышко еще хранило тепло ее губ. Он почувствовал во рту приятный вкус сока и посмотрел на Рину.

— А ты готов, — улыбнулась она, — а ведь говорил, что больше никогда не будешь.

Внезапно он понял, что нарушил клятву, и повернулся, чтобы уйти, но она схватила его за бедро. Он чуть не вскрикнул, вспыхнув от ее прикосновения.

— Ну еще один раз, — прошептала она, — и больше никогда.

Он стоял неподвижно, боясь пошевелиться, чтобы не упасть от дрожи, охватившей все тело.

— Нет, — хрипло выдавил он.

— Пожалуйста, — прошептала Рина, гладя его по бедру.

Рональд стоял словно парализованный. В нем стала закипать непонятная злоба. Теперь и правда все будет по-другому, он не будет больше унижаться, он проучит ее, и она отстанет.

Он схватил ее за запястье и прижал к кровати. Она смотрела на него спокойно, без всякого страха. Внезапно Рональд прижался губами к ее губам, еще сохранявшим вкус сока, потом стал целовать шею и грудь.

Только теперь она испугалась и стала сопротивляться.

— Нет, — шептала Рина, пытаясь оттолкнуть его, — не трогай меня.

Но Рональд не слышал ее, он чувствовал, как наливается яростью. Ее ногти царапали ему грудь, оставляя кровавые полосы. Он совсем обезумел.

— Хватит дразнить меня, — заорал он и свободной рукой со всего размаха ударил ее по щеке. Удар опрокинул Рину навзничь, глаза ее были полны страха. — Сука, — снова закричал Рональд, выдергивая из брюк ремень. Он закинул ей руки за голову, связав запястья, а конец ремня привязал к спинке кровати. Подняв полупустую бутылку сока, он показал ее Рине.

— Тебя все еще мучит жажда? — Она молча покачала головой. Рональд наклонил бутылку и, смеясь, стал выливать ее содержимое на Рину. — Пей, пей сколько сможешь.

Ей удалось коленом выбить бутылку из его рук. Тогда он схватил ее за ноги, раздвинул их и втиснул между ними свои колени.

— Теперь, моя дорогая маленькая сестренка, это уже не игра, — бешено захохотал он.

— Уже не игра, — напряженно повторила она, смотря ему прямо в глаза. Он снова поцеловал ее в губы и почувствовал, как ее тело начинает расслабляться.

Вдруг острая боль пронзила ее тело, и Рина закричала. Рональд зажал ей рот рукой. Резкая боль снова и снова пронзала ее.

Рональд повернулся на песке. Все кончено, завтра мама будет знать обо всем. Во всем обвинят его, родители проклянут его и будут правы. И совсем не будет иметь значения, что он не хотел этого. Тень легла на песок, и он поднял глаза.

Над ним стояла Рина, сквозь ее пальцы текла тоненькая струйка песка.

— Что будем делать?

— Не знаю, — тупо ответил он.

Она коснулась его рукой.

— Я не должна была позволять тебе этого, — прошептала Рина.

— Ты не смогла бы остановить меня, я же словно рехнулся. Если бы мы были просто знакомыми, то могли бы убежать и пожениться.

— Я знаю.

— И даже не имеет значения, что мы не родные брат и сестра, вот если бы они, тебя не удочеряли...

— Но они удочерили, — быстро возразила Рина, — и нельзя их за это осуждать. Это не их вина.

Она стала вытирать слезы, медленно катящиеся по щекам.

— Не плачь.

— Не могу, мне страшно.

— Мне тоже, но слезы не помогут. — Он помолчал немного и добавил: — Даже если ты моя сестра, знай, что я люблю тебя. — Рина молчала. — Я всегда любил тебя, и ничего не мог с этим поделать. Все остальные девчонки ничто по сравнению с тобой.

— Мне кажется, все дело в том, что я ревновала тебя к другим девчонкам, не хотела, чтобы ты был с ними. Поэтому я так и поступила. Я не могла позволить другим мальчикам дотрагиваться до себя.

Он крепко сжал ее пальцы.

— Может быть, все еще обойдется?

— Может быть, — как-то беспомощно произнесла она.

Потом они повернулись лицом к морю и молча наблюдали за волнами, которые уносили с собой их детство.

Рональд сидел у руля небольшой парусной шлюпки и смотрел на мать, устроившуюся на носу. Впереди по курсу шлюпки наплывали тяжелые штормовые облака. Пора было возвращаться. Он начал разворачивать шлюпку.

— Поворачиваем назад? — спросила Джеральдина у сына.

— Да, мама, — ответил он. Странно было видеть мать на борту этой шлюпки, но она сама захотела поехать, как будто чувствовала, что с ним что-то не так.

— Ты был такой молчаливый все утро, — сказала она.

— Мне надо сосредоточиться на управлении, — ответил он и отвернулся, чтобы не встречаться с ее пристальным взглядом.

— Не знаю, что с вами происходит последнее время? Вы оба такие печальные.

Не отвечая, Рональд смотрел на облака. Он подумал о Рине, потом о себе, потом о родителях. Стало так жалко всех, что на глаза навернулись слезы.

— Почему ты плачешь? — услышал он голос матери. — Он почувствовал, как руки матери прижали его голову к своей груди, как в детстве. — В чем дело, что случилось? — мягко спросила она.

— Ничего, — пробормотал он, пытаясь остановить слезы, — ничего.

Джеральдина ласково погладила сына по голове.

— Я ведь вижу, что что-то случилось. Расскажи мне, что бы это ни было, расскажи мне. Я пойму и постараюсь помочь.

— Тут ничто не поможет, — заплакал Рональд. — Ничто и никто.

— Расскажи мне, и мы посмотрим, что можно сделать.

Рональд молчал, глядя на мать с каким-то странным выражением, которого она никогда не замечала у него раньше. Внезапно она почувствовала страх.

— Это... это как-то связано с Риной?

— Да, да! — закричал он. — У нее будет ребенок, мой ребенок, мама. Я изнасиловал ее, и у нее будет от меня ребенок.

— О, нет!

— Да, мама, — лицо его внезапно окаменело.

Слезы брызнули у Джеральдины из глаз, и она принялась вытирать их руками. Этого не могло случиться с ее детьми, нет, только не с ними. Ведь она жила лишь для них. Через несколько минут ей удалось взять себя в руки.

— Нам, наверное, нужно повернуть назад, — тихо сказала она.

— Мы поворачиваем, мама, — ответил Рональд, посмотрев на руль. И вдруг его словно прорвало. — Не знаю, что со мной произошло, — он смотрел на мать глазами, полными боли, голос его дрожал от напряжения. — Оказывается, стать взрослым — это так ужасно, это просто кусок дерьма. — Он замолчал, смутившись своего выражения. — Извини, мама.

— Все в порядке, сынок.

Они сидели молча, а волны резко ударяли в нос шлюпки.

— Ты не должна обвинять Рину, — повысил голос Рональд. — Она еще ребенок, в том, что случилось, виноват только я.

Внезапная догадка прорвала серую пелену, застилавшую ей глаза.

— Рина очень красивая девушка, в нее нельзя не влюбиться.

— Я люблю ее, мама, — тихо сказал Рональд, — и на самом деле она мне не сестра.

Джеральдина молчала.

— Это ужасно, что я так говорю? Я люблю ее не как сестру, а... — он замялся в поисках слова, — по-другому. Это ужасно, мама?

Джеральдина посмотрела на сына с жалостью, которую трудно было объяснить.

— Нет, сынок, — тихо сказала она, — здесь ничем нельзя помочь.

Рональд глубоко вздохнул и почувствовал облегчение. Он, наконец, понял, что мать не осуждает его.

— Что мы будем делать, мама? — спросил он.

Мать посмотрела ему в глаза.

— Прежде всего надо объяснить Рине, что мы все понимаем, иначе бедная девочка сойдет с ума.

Рональд взял руку матери и с благодарностью прижал ее к губам.

— Ты так добра к нам, мама.

Это были последние в его жизни слова. Налетевшая штормовая волна перевернула шлюпку.

Рина бесстрастно наблюдала за тем, как ловцы омаров вынесли на берег неподвижные тела и положили их на песок. Она посмотрела на Рональда и маму. Внезапная судорога опустила ее на колени рядом с ними. Она закрыла глаза и разразилась страшными рыданиями.

8

Маргарет Брэдли лениво посмотрела на тетрадки, разложенные на столе. Они были испещрены каракулями ее учениц. Она сердито оттолкнула их в сторону, поднялась, подошла к окну и выглянула. Как она устала от этой повседневной нескончаемой рутины.

Вглядываясь в опускающиеся вечерние сумерки, она подумала о том, что до сих пор нет письма от Салли. Уже более двух недель от нее не было вестей, а обычно письма приходили регулярно раз в неделю. Может быть, Салли нашла кого-нибудь еще? Другую подругу, с которой делится своими интимными секретами.

Раздался неуверенный стук в дверь.

— Да?

— Для вас заказное письмо, мисс Брэдли, — раздался из-за двери дребезжащий голос привратника Томаса.

Она быстро распахнула дверь и схватила письмо.

— Большое спасибо, Томас, — сказала она, закрывая дверь. Маргарет взглянула на зажатое в руке письмо, и ее охватила радость — это был почерк Салли. Она подошла к столу и торопливо вскрыла конверт.

Дорогая Пегги!

Вчера я вышла замуж...

Стук в дверь был настолько тихим, что она сначала не услышала его, потом он прозвучал несколько громче. Маргарет подняла голову от стола.

— Кто там? — спросила она хриплым голосом.

— Рина Марлоу, мисс Брэдли. Можно к вам на минутку?

Учительница лениво встала из-за стола.

— Подожди немного.

Она прошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало: глаза покраснели и припухли, губная помада размазалась. Выглядела она явно старше своих двадцати шести лет. Маргарет открыла воду, смыла макияж и снова взглянула в зеркало. Десять лет они были неразлучны с Салли, а теперь все кончено.

Приведя себя в порядок, она вышла из ванной, подошла к двери и распахнула ее.

— Входи.

Рина взглянула на лицо учительницы. Похоже было, что та недавно плакала.

— Извините, что беспокою вас, я могу зайти попозже.

Учительница покачала головой.

— Ничего, все в порядке, — она подошла к столу и села. — В чем дело?

Рина тихонько стояла возле двери.

— Я хотела узнать, можно мне не ходить на танцы в субботу?

Маргарет не поверила своим ушам и удивленно уставилась на ученицу. Для всех девочек было страшным наказанием пропустить субботние танцы. Что угодно, только не это. Ведь только на эти танцы было разрешено приходить мальчикам.

— Не понимаю.

Рина опустила глаза.

— Просто я не хочу идти на танцы.

Учительница не могла понять, в чем дело. Ведь не потому же она не хотела идти на танцы, что не нравилась мальчикам. Как раз наоборот. Эта стройная блондинка всегда бывала окружена толпой поклонников. Она была из хорошей семьи, фамилия Марлоу была известна в Бостоне, ее вдовый отец был банкиром.

— Очень странная просьба, объясни причину.

Рина стояла молча, по-прежнему уставившись в пол.

Маргарет выдавила из себя улыбку.

— Подойди сюда, — дружелюбно сказала она. — Расскажи мне, в чем дело, я не намного старше тебя, чтобы не понять.

Рина подняла голову, и учительницу удивил неподдельный страх, застывший в глазах девушки.

Маргарет вышла из-за стола, взяла Рину за руку и подвела к стулу.

— Ты чего-то боишься? — ласково спросила она.

— Я не хочу, чтобы они лапали меня, — прошептала Рина.

— Они? Кто?

— Мальчики. Они хотят прикасаться ко мне, а меня это раздражает. Если бы они просто танцевали и разговаривали, а то они всегда хотят пощупать.

— Какие мальчики? — в голосе учительницы прозвучала строгость. — Мы запретим им приходить сюда.

Внезапно Рина поднялась.

— Мне лучше уйти, — взволнованно сказала она, — я не думала, что все так обернется.

— Подожди, — командным тоном остановила ее учительница.

— А кто-нибудь из них делал что-нибудь еще, кроме как... ну кроме как трогал тебя? — Рина покачала головой. — Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Думаю, ты понимаешь, что все мальчики одинаковы?

Рина кивнула.

— В твоем возрасте я чувствовала то же самое.

— Вы тоже? — спросила Рина. Голос ее прозвучал доверительно. — А я думала, что одна такая. Ни у кого из девочек нет такого чувства.

— Они дуры, — зло выкрикнула учительница, но быстро взяла себя в руки. — Я как раз собиралась пить чай, не хочешь со мной?

— Если вас не затруднит, — замялась Рина.

— Совсем нет, располагайся, чай сейчас будет готов. Маргарет прошла на маленькую кухню, наклонилась над чайником и, к своему удивлению, заметила, что мурлычет под нос.

— Я думаю, что ей было бы полезно провести лето в Европе, — сказала Маргарет Брэдли.

Гаррисон Марлоу откинулся в кресле и посмотрел на учительницу, сидящую напротив него за обеденным столом. Ее вид вселил в него уверенность. Симпатичная женщина, около тридцати. Строгая, почти мужская одежда подчеркивала ее профессию. У нее не было тех глупых манер, которыми отличались многие современные женщины. Никакой вертлявости — серьезная и деловая.

— Мы с женой часто говорили о поездке Рины в Европу, — начал Гаррисон.

— Считается, что девушка не полностью закончила свое образование, если не провела некоторое время в Европе, — уверенно сказала учительница.

Марлоу кивнул. Он всегда чувствовал ответственность за воспитание дочери. И тем не менее, отчетливо понял это всего несколько месяцев назад, когда, придя домой, застал в гостиной Рину. На ней было темно-синее платье, в котором она выглядела старше своих лет. В полумраке гостиной ее белокурые волосы сверкали.

— Привет, папа.

— Рина! — воскликнул он. — Что ты делаешь дома?

— Я подумала, как тяжело тебе приходить в этот огромный пустой дом и чувствовать себя одиноким. Поэтому я отпросилась на несколько дней из школы.

— А как же твои занятия?

— Я без труда нагоню.

— Но...

— Неужели ты не рад мне, папа? — оборвала его Рина.

— Конечно, рад, — быстро ответил он.

— Тогда почему ты не поцеловал меня? — она подставила щеку.

Гаррисон поцеловал ее, а когда выпрямился, Рина обняла его.

— А теперь я тебя поцелую.

Она поцеловала его в губы и рассмеялась.

— Какие колючие у тебя усы.

— Ты всегда говорила это, еще с тех пор, когда была маленькой девочкой.

— Но я давно уже не маленькая девочка, правда?

В темно-синем платье она выглядела почти женщиной — прекрасной женщиной.

— Думаю, что нет.

Рина повернулась к буфету.

— Тебе, наверное, захочется выпить перед обедом? Гаррисон подошел к буфету. Там стояли бутылки с напитками, а в ведерке был наколот лед.

— А что у нас на обед? — спросил он.

— Я велела Молли приготовить твое любимое блюдо: жареного цыпленка и пирожки с картофелем.

— Отлично, — Гаррисон потянулся за бутылкой виски, но Рина остановила его.

— Разве ты не хочешь мартини? Ты уже давно не готовил его.

Гаррисон слегка замялся и взял бутылку джина. И только повернувшись к столу, он понял, что держит в руках два стакана. Привычка сработала автоматически. Он захотел поставить один стакан назад в буфет.

— Можно мне, папа? Мне ведь уже шестнадцать. У нас многим девочкам родители разрешают выпить коктейль перед обедом.

Он посмотрел на нее, затем отлил половину из одного стакана в шейкер и протянул стакан Рине.

— Великолепно, — сказала она то же самое слово и тем же тоном, как его обычно произносила его жена.

Он почувствовал, как слезы непроизвольно навернулись на глаза, и опустил голову, чтобы Рина не заметила его состояния. Рина потянула его за рукав, он посмотрел на нее и увидел глубокое сочувствие в ее глазах. Гаррисон позволил ей усадить себя на диван рядом с ней.

В этот момент он не был отцом. Он был просто одиноким мужчиной, рыдавшим на груди матери, жены, дочери. Он почувствовал, как молодые сильные руки Рины обняли его за плечи, а пальцы ласково гладили волосы.

— Бедный папа, — шептала она, — бедный папа.

Все кончилось так же внезапно, как и началось. Осталось лишь ощущение прикосновения его щеки к ее упругой груди. Он смущенно поднял голову.

— Я, кажется, сглупил, — извиняющимся тоном произнес Гаррисон.

— Нет, папа, — спокойно ответила Рина. — Впервые в жизни я почувствовала себя взрослой и кому-то нужной.

Он через силу улыбнулся.

— Тебе еще расти и расти.

Вечером после обеда она подошла к его креслу и присела на ручку.

— Я больше не вернусь в школу. Останусь дома и буду вести хозяйство.

— Тебе это быстро надоест, — улыбнулся Гаррисон. — Ты заскучаешь по школе и мальчикам.

— Мальчикам! — гневно воскликнула Рина. — Не хочу иметь с ними никаких дел. Они просто стадо маленьких грубых животных, вечно отирающихся рядом. Терпеть их не могу.

— Неужели? — саркастически спросил Гаррисон. — А каких же мужчин предпочитает ваше величество?

Рина серьезно посмотрела на отца.

— Старшего возраста. Таких, как ты, например, с кем чувствуешь себя в безопасности, чувствуешь, что нужна им. А мальчишки просто-напросто пытаются добиться своего, кичась тем, что они сильный пол.

— Это у них от молодости.

— Знаю, но это и пугает. Они пытаются получить от меня, что хотят, совсем не заботясь обо мне. — Она нагнулась и поцеловала его в макушку. — Тебе так к лицу эта седина. — В голосе ее послышалось сожаление. — Как жаль, что я не могу выйти за тебя замуж. Я так люблю тебя, папа.

— Нет! — резко вскричал он. Настолько резко, что сам удивился своей непроизвольной реакции.

Он поднялся и посмотрел на дочь.

— Дома ты не останешься, завтра же вернешься в школу. Я скажу Питеру, чтобы отвез тебя.

На глазах у Рины появились слезы. Она снова превратилась в маленькую девочку.

— Неужели ты не любишь меня, папа? — заплакала она. — Неужели не хочешь, чтобы я осталась с тобой?

— Конечно же, я люблю тебя, дорогая, — спокойно сказал он. — Но как ты не понимаешь, что мы не можем противопоставить себя окружающему миру.

— Но все, чего я хочу, так это быть с тобой, папа.

— Нет, дитя мое, — настойчиво произнес он. — Я понимаю, что творится у тебя в душе, но когда ты станешь старше, выйдешь замуж и у тебя появятся дети — ты все сама поймешь.

Рина вырвалась из его рук и сердито посмотрела ему в лицо.

— Нет! Я никогда не выйду замуж, у меня никогда не будет детей. Не позволю ни одному мальчишке касаться меня своими грязными руками.

— Рина! — воскликнул потрясенный Гаррисон.

Она молча посмотрела на него и вновь разразилась слезами.

— Отец! — вскричала она рвущимся от боли голосом. — Неужели ты ничего не видишь? Ведь это не я, это ты не понимаешь.

— Рина, дорогая, — он хотел подойти к ней, но она резко выскочила из комнаты, и он услышал удаляющиеся по лестнице шаги и резкий звук хлопнувшей двери.

Гаррисон вернулся к действительности и снова посмотрел на учительницу, затем на Рину. Глаза дочери радостно сияли.

— Я думаю, мисс Брэдли, — произнес Марлоу официальным тоном, — что если бы мать Рины была жива, то она была бы счастлива доверить нашу дочь такому опытному педагогу.

Маргарет Брэдли быстро наклонилась над тарелкой, чтобы он не смог заметить торжества, блеснувшего в ее глазах.

— Благодарю вас, мистер Марлоу, — скромно ответила она.

9

Они стояли на палубе, пока пароход проплывал мимо статуи Свободы, острова Эллис. Постепенно берег совсем скрылся из виду.

— Нравится? — спросила Маргарет Брэдли.

— Это похоже на сон, — воскликнула Рина. Глаза ее сияли.

— А дальше будет еще лучше. Но сейчас давай спустимся в каюту и немного отдохнем перед обедом.

— Но я совсем не устала, — запротестовала Рина.

— Нет, — мягко, но решительно возразила Маргарет. — Мы будем находиться на борту «Левиафана» целых шесть дней, и у тебя будет масса времени все рассмотреть.

Рина кивнула в знак одобрения, и они спустились в каюту. Гаррисон Марлоу никогда не скупился, когда дело касалось его дочери. Каюта была первого класса: две кровати и ванная. Он ни секунды не колебался, когда учительница сказала, что Рине следует обновить гардероб, и тут же выписал чек на тысячу долларов, заверив, что если этого будет мало, пусть она даст ему знать.

В Нью-Йорке они приобрели всего несколько вещей, намереваясь купить остальное в Париже, но Маргарет сделала несколько покупок тайком от Рины и велела доставить их прямо на пароход. Ей не терпелось увидеть выражение лица Рины, когда она увидит эти обновки.

Коробки лежали на кровати, но Маргарет старалась не привлекать к ним внимания, поджидая удобного момента. Она сняла легкое весеннее пальто и уселась в глубокое кресло. Открыв сумочку, достала сигарету, и только прикурив и заметив удивленный взгляд Рины, вспомнила, что та никогда раньше не видела ее курящей.

Она протянула пачку Рине.

— Хочешь?

Рина замялась.

— Бери, ничего страшного. Ты сама увидишь, что большинство европейских женщин курят, они не такие провинциалки, как мы.

Наблюдая, как Рина закашлялась, она рассмеялась.

— Не глотай дым.

Рина подержала дым во рту и медленно выпустила.

— Так?

— Прекрасно, — рассмеялась Маргарет.

— Это так забавно, мисс Брэдли.

Учительница взглянула на нее.

— Теперь, когда мы уже в пути, давай отбросим все формальности. Отныне ты можешь называть меня Пегги. Хочешь первой пойти в ванную?

— Нет, мисс Брэдли, — покачала головой Рина. — Идите вы, если хотите.

— Пегги, — улыбнулась учительница.

— Да, конечно, Пегги.

— Вот так лучше.

Маргарет смотрела на Рину, вышедшую из ванной и завязывавшую поясок халата. На фоне загоревшей кожи ее белокурые волосы, рассыпанные по плечам, казались серебристыми. Раздался тихий стук в дверь. Рина удивленно вскинула глаза.

— Я заказала ликер, — объяснила Маргарет. — В первый день морского путешествия это хорошая профилактика от морской болезни и, кроме того, полезно для аппетита.

Она взяла из рук стюарда поднос и протянула один бокал Рине.

— Ура! — провозгласила Маргарет, улыбаясь.

— Вкусно, — сказала Рина.

— Рада, что тебе нравится.

Рина поставила свой стакан.

— Наверное, мне надо надеть вечером новый голубой костюм?

— Но ведь обед в первом классе, — ответила Маргарет, — это, можно сказать, официальный прием.

— У меня есть с собой несколько нарядных платьев, могу надеть одно из них.

— Уж не те ли это ужасные платья, в которых ты бывала на школьных танцах?

— Я думала, что они симпатичные, — разочарованно произнесла Рина.

Маргарет рассмеялась.

— Для детей, может быть, но не для молодой леди, путешествующей в Европу.

— Тогда я не знаю, — беспомощно пролепетала Рина.

Маргарет решила, что уже достаточно подразнила ее.

— Коробки, которые лежат на кровати, твои. Я думаю, ты найдешь там, что надеть.

Когда Рина открыла коробки, на лице у нее было именно такое выражение, на которое и рассчитывала Маргарет.

Рина надела открытое блестящее черное платье, и уже через час после их прихода в ресторан глаза всех мужчин были устремлены на Рину.

Маргарет перегнулась через стол и взяла Рина за руку.

— Ты восхитительно выглядишь, дорогая.

Маргарет опустила полотенце и посмотрела на себя в большое зеркало. Она осталась довольна увиденным: маленькие груди и крошечные соски, которые едва ли больше, чем у многих мужчин, прямые ноги, узкие плоские бедра. Она опустила руки на бедра и нежно погладила их. Надела мужские шелковые пижамные брюки с ширинкой и короткую куртку. Волосы Маргарет гладко зачесала назад и заколола. И опять взглянула на себя в зеркало — мало кто смог бы теперь с первого взгляда отличить ее от мужчины.

Довольная собой она, вышла в салон.

— Можешь идти в ванную, Рина.

Рина изумленно посмотрела на нее.

— Мисс Брэдли... Пегги, эта пижама...

— Нравится? — улыбнулась Маргарет. Рина кивнула. — Она сшита из великолепной китайской парчи. Материал мне прислала подруга из Сан-Франциско, а фасон я придумала сама. — Салли всегда отличалась хорошим вкусом, но эта пижама — мой самый любимый подарок.

Рина поднялась из кресла, взяла с комода хлопчатобумажную ночную рубашку и направилась в ванную.

— Подожди, — остановила ее Маргарет. Она подошла к комоду и открыла ящик.

— Я ведь купила тебе несколько новых ночных рубашек.

— Настоящий шелк! — радостно воскликнула Рина.

— Я побоялась, что у тебя с собой только эти ужасные школьные рубашки.

— И они все разного цвета, для каждого дня недели! — продолжала восхищаться Рина. — Не знаю даже, с какой начать!

— Может быть, сегодня надеть белую? — улыбнулась Маргарет.

Рина взяла белую рубашку, направилась в ванную, но остановилась в дверях и обернулась.

— Не знаю, как благодарить тебя, Пегги. Все, что ты делаешь, так прекрасно.

— Я хочу, чтобы тебе было приятно, — счастливо рассмеялась Маргарет. Она так взглянула на Рину, словно ей только что в голову пришла замечательная идея: — Давай отпразднуем сегодняшний день. Пока ты будешь принимать ванну, я закажу бутылку шампанского. Мы устроим для себя маленькую вечеринку.

— Великолепно, — улыбнулась Рина. — Мне всегда хотелось выпить шампанского, но папа не разрешал.

— Путь это останется нашим секретом, — сказала Маргарет, подходя к телефону. — Обещаю, что не скажу ему.

Рина, хихикая, опустила свой бокал.

Маргарет с бокалом в руке откинулась в кресле.

— Над чем ты смеешься?

— Моя ночная рубашка искрит, когда я двигаюсь.

— Это статическое электричество, шелк очень хороший проводник.

— Знаю, — быстро ответила Рина, — еще по школе. — Она провела рукой по ткани. — Такие маленькие голубенькие искорки, ты видишь их?

— Нет.

Рина поднялась.

— Я выключу свет, и тебе будет видно.

Она потушила свет и остановилась перед Маргарет.

— Смотри, — она провела рукой по рубашке. Маленькие искорки засверкали между ее пальцев. Рина взяла бокал, допила шампанское и протянула его Маргарет.

— Можно еще немножко, Пегги?

— Конечно, — ответила та, наполняя ее бокал.

Рина поднесла его к губам и сделала глоток.

— Шампанское — это просто шипучка, сделанная из вина, — серьезно сказала она, — но на вкус гораздо приятнее — не такое сладкое.

— Тебе не кажется, что у нас жарковато? — спросила Маргарет.

— Пожалуй, — согласилась Рина. — Включить вентилятор?

— Нет, — быстро возразила Маргарет. — Мы только устроим сквозняк. Лучше я сниму куртку.

Она почувствовала взгляд Рины на своей маленькой груди и быстро подняла стакан.

— Не возражаешь?

Рина покачала головой, подняла свой бокал и сделала глоток.

— Ты слышишь музыку?

Маргарет кивнула.

— Это оркестр в танцевальном зале, слышишь — это вальс.

— Я люблю танцевать, — сказала Рина и закружилась по каюте. Ночная рубашка развевалась, приоткрывая ее стройные загорелые ноги.

Маргарет поднялась и почувствовала, как у нее заныло под ложечкой.

— Я тоже люблю танцевать. — Она шутливо поклонилась. — Разрешите пригласить вас на танец, мисс Марлоу.

Рина, улыбаясь, посмотрела на нее.

— Но только на этот, мисс Брэдли, остальные все заняты.

Маргарет покачала указательным пальцем.

— Мистер Брэдли.

— О да, конечно, мистер Брэдли, — рассмеялась Рина.

Маргарет обняла Рину за талию. Они рассмеялись, когда на рубашке Рины вновь засверкали искорки. Ощутив через ткань тепло ее груди, Маргарет почувствовала, как у нее задрожали ноги. Крепко обняв девушку, она повела ее в танце. Они провальсировали круг, как вдруг музыка смолкла. Рина посмотрела Маргарет в лицо, та улыбалась.

— Давай еще выпьем шампанского, — сказала Маргарет, вновь наполняя бокалы. — Ты очень хорошо танцуешь, Рина.

— Спасибо, но ты ведешь гораздо лучше мальчиков, которые приходили в школу на танцы. Ты все делаешь очень хорошо. У меня от танца закружилась голова.

— Может, тебе лучше прилечь?

— Да, — согласилась Рина, подошла к кровати и, поставив бокал на столик, легла на белое покрывало.

Маргарет присела рядом с ней.

— Так лучше?

— Комната все еще кружится.

Учительница наклонилась и ласково погладила ее по лбу.

— Закрой глаза.

Рина послушно закрыла глаза. Некоторое время они молчали, и Маргарет продолжала тихонько гладить ее по лбу.

— Уже лучше, — тихо сказала Рина, — головокружение прошло.

Маргарет продолжала молча гладить ее. Рина открыла глаза и посмотрела на нее.

— Еще немного шампанского?

Рина кивнула, отпила из бокала, протянутого ей Маргарет, и вернула его назад.

— Я рада, что мы едем в Европу вместе, — сказала Рина. — У меня никогда не было по-настоящему близкой подружки. Девочки в школе всегда казались мне пустышками, у них разговоры только о мальчиках.

— Большинство из них просто глупые дети. Поэтому я рада, что ты тогда пришла ко мне. Я знаю, что ты не похожа на них, ты старше их.

— С тех пор как Рони погиб, я не могу общаться с мальчиками.

— Рони?

— Мой брат, — объяснила Рина. — Только он и отец мне всегда нравились по-настоящему.

— Он, наверное, был очень хороший?

— Да, — ответила Рина, отвернувшись. — Я думаю, что он был влюблен в меня, а я в него.

— Это ничего не значит, — быстро сказала Маргарет. — Все девочки любят своих братьев.

— Ты знаешь, на самом деле он не был моим братом, ведь меня удочерили.

— А почему ты думаешь, что любила его? — спросила Маргарет, почувствовав ревность.

— Я знаю, и думаю, что он тоже любил меня.

Ревность еще сильнее охватила Маргарет.

— У тебя было с ним что-нибудь?

— Я никому не рассказывала об этом.

— Но мне ты можешь рассказать, я твой друг, и между нами не должно быть секретов.

— А ты не будешь сердиться на меня?

— Я не буду на тебя сердиться, — Маргарет внимательно посмотрела на нее, — расскажи мне.

Подушка приглушила голос Рины.

— Я не позволяла ему дотрагиваться до меня, так как боялась, что что-нибудь случится. Но однажды он зашел в мою комнату, привязал мои руки ремнем к кровати и изнасиловал. Мне было так больно.

— Значит, он не любил тебя, раз причинил боль.

— Нет, любил! — закричала Рина. — Неужели ты не понимаешь, Пегги? Я тоже хотела этого, я все время сдерживала его, а когда он это сделал, поняла, что люблю его. Но они с мамой поехали кататься на шлюпке и погибли. — Рина начала всхлипывать. — Это моя вина, потому что я тоже хотела его. Неужели ты не понимаешь, что это я должна была умереть, а не мама? Она заняла мое место во сне, и теперь я вообще не вижу снов.

— Ты снова будешь видеть сны, — ласково сказала Маргарет, прижимая голову Рины к своей груди.

— Нет, не буду.

— Обязательно будешь, расскажи мне про свой сон, и я помогу тебе.

Рина перестала всхлипывать и вгляделась в лицо Маргарет.

— Думаешь, ты сможешь помочь мне?

— Расскажи, и увидишь.

Рина перевела дыхание.

— Мне снилось, что я умерла и все стоят вокруг моей кровати и плачут. Я поняла, как сильно они любили меня и не хотели, чтобы я умирала. Но было уже поздно, я умерла.

Маргарет начала колотить дрожь. Она встала.

— Закрой глаза, Рина, и мы разыграем с тобой твой сон. Кем я буду?

Рина застенчиво взглянула на нее.

— Может быть, Рони?

— Я буду Рони, — согласилась Маргарет. — А теперь закрой глаза.

Маргарет посмотрела на Рину. Внезапно ее глаза наполнились слезами, ее охватил страх. Рина умерла, она действительно умерла.

— Рина! — хрипло воскликнула она. — Пожалуйста, не умирай. Пожалуйста!

Рина лежала без движения, и она опустилась на колени рядом с кроватью.

— Пожалуйста, Рина. Я не могу жить без тебя. — Маргарет наклонилась и стала покрывать лицо Рины поцелуями.

Вдруг Рина открыла глаза, на ее лице сияла горделивая улыбка.

— Ты по-настоящему плачешь, — прошептала она, гладя Маргарет по щеке, и снова медленно закрыла глаза.

Маргарет медленно начала снимать с нее ночную рубашку.

— Ты так прекрасна, — шептала она. — Ты самая прекрасная женщина в мире, ты слишком красива, чтобы умирать.

Рина посмотрела на нее.

— Ты действительно думаешь, что я прекрасна?

Маргарет кивнула, сняла пижамные брюки и бросила их на пол.

— Тебе только надо взглянуть на меня, чтобы понять, как ты прекрасна. — Она взяла руку Рины и прижала ее к своей груди, потом к животу и бедрам. — Чувствуешь, какое у меня все плоское, как у мужчины.

Она потихоньку прилегла рядом с Риной и стала нежно ласкать ее груди, прижимаясь к ним губами и холодными мягкими щеками.

— Мне так спокойно с тобой, так хорошо, — шептала Рина. — Ты не похож на других мальчиков. Я не хочу, чтобы они дотрагивались до меня, я боюсь их. А тебя я не боюсь.

Застонав от боли, Маргарет повернулась и коленями раздвинула ноги Рины.

— Я люблю тебя, Рина. Пожалуйста, не умирай.

Она прижалась к ее губам, почувствовала обжигающее прикосновение языка и услышала хриплый голос Рины:

— Рони, возьми меня, возьми меня. Я люблю тебя, Рони.

10

Рина взглянула на часы, была уже половина третьего.

— Мне действительно надо идти, — сказала она.

— Куда можно спешить после такого ланча? — Жак Дешан развел руками. — Это кощунство. Ну хотя бы выпей ликера перед уходом.

Рина улыбнулась стройному, седеющему адвокату.

— Ноя...

— Ты уже в Париже больше года, — оборвал ее Жак, — и до сих пор не усвоила, что нельзя торопиться после приема пищи. Любые дела могут подождать. Эй! — окликнул он проходящего мимо официанта.

Официант наклонился вежливо и спросил:

— Мсье?

Рина опустилась в кресло, и Жак вопросительно посмотрел на нее.

— Перно со льдом.

— Вы слышали, что сказала мадмуазель? — спросил он у официанта и повторил: — Перно со льдом.

Официант бросил на Рину быстрый оценивающий взгляд, присущий всем мужчинам французам, и сказал:

— Со льдом, мсье, а вам как обычно?

Жак кивнул, и официант удалился.

— Как продвигаются твои уроки рисования, есть прогресс?

Рина рассмеялась.

— Ты ведь все прекрасно знаешь. Боюсь, что из меня никогда не получится художница.

— Но это доставляет тебе удовольствие?

Она повернула голову и посмотрела на улицу. В воздухе носились легкие ароматы мая, только что пришедшего в Париж. Шоферы уже были в рубашках с короткими рукавами, а женщины постепенно освобождались от серых и черных зимних пальто.

— Ты не ответила.

Она повернулась к нему, и в этот момент подошел официант.

— Да, мне это нравится, — сказала Рина, беря свой бокал.

— Но ты не совсем уверена? — настаивал Жак.

— Нет, я уверена, — улыбнулась Рина.

Он поднял бокал.

— Твое здоровье.

— Твое здоровье, — повторила Рина.

— А как твоя подруга? — спросил он, опуская бокал.

— У Пегги все в порядке, — машинально ответила Рина и внимательно посмотрела на него. — Она так добра ко мне, не знаю, что бы я без нее делала.

— Почему? — быстро спросил он. — Ведь ты даже не пыталась. У тебя столько вариантов, ты молода, красива, можешь выйти замуж, родить ребенка, ты даже можешь...

— Стать твоей любовницей, — смеясь, оборвала его Рина.

Жак кивнул и тоже рассмеялся.

— Даже стать моей любовницей, и надо признать, что это не самый худший вариант. Но ты помнишь мои условия.

Рина посмотрела ему в лицо.

— Ты очень добрый человек, Жак, — сказала она, вспоминая тот день, когда впервые услышала об условиях.

Они с Пегги находились в Париже уже несколько месяцев и как раз переехали на новую квартиру, получив от отца разрешение остаться в Париже на год. Пегги взяла Рину с собой на вечеринку, которую устраивал профессор университета, в котором начала работать Пегги.

На вечеринке Рина чувствовала себя очень одиноко. Ее французский был не настолько хорош, чтобы чувствовать себя свободно среди присутствующих, поэтому она отошла в угол. Она перелистывала журнал, когда услышала голос:

— Мисс американка?

Рина подняла голову. Перед ней стоял стройный темноволосый мужчина с тронутыми сединой висками. Он вежливо улыбался.

— Я не говорю по-французски, — улыбнулась Рина.

— Зато я говорю по-английски, — быстро ответил он. — Почему такая хорошенькая девушка сидит в одиночестве с журналом? Кто имел глупость пригласить вас сюда?

— Подруга, — ответила Рина, указывая на Пегги. — Она только что начала работать в университете.

Пегги оживленно беседовала с одним из профессоров. В своем костюме она выглядела очень привлекательной и стройной.

— А кто вас пригласил?

— Никто, — мужчина пожал плечами. — Я пришел сюда в надежде встретить вас.

Рина взглянула на его руки и заметила обручальное кольцо.

— И вы думаете, что я поверю в это? А что скажет ваша жена?

Он рассмеялся.

— Моя жена все поймет. Она не смогла прийти со мной, потому что она очень, очень беременна. — Мужчина сомкнул руки и вытянул их перед животом.

Рина рассмеялась, и в это время за спиной у нее раздался голос Пегги:

— Ты не скучаешь, дорогая?

Спустя несколько недель, когда она была дома одна, раздался телефонный звонок. Жак пригласил ее на ланч. Потом они еще несколько раз встречались за ланчем.

И вот в один из дней, похожий на нынешний, когда они сидели в ресторане, потягивая ликер, Жак внезапно спросил:

— Почему ты так боишься мужчин?

— С чего ты взял? — ответила Рина и почувствовала, что краснеет.

— Так мне кажется. — Рина опустила глаза и молча рассматривала бокал. — Твоя подружка — это не выход.

— Пегги здесь ни при чем. Она для меня не более, чем хорошая приятельница.

Жак понимающе улыбнулся.

— Не забывай, что ты во Франции. В этом нет ничего страшного, мы понимаем такие вещи. Но я не понимаю тебя. Ты ведь не из тех, кому это может подойти.

Рина почувствовала, что лицо ее пылает.

— Не думаю, что это очень любезно с твоей стороны, — сказала она.

— Конечно, — дружески рассмеялся Жак. — Но я не могу спокойно смотреть, как ты пропадаешь.

— Ты предпочел бы, конечно, чтобы я спала с грубыми дураками, которых совсем не интересуют мои чувства? — сердито спросила Рина.

Жак покачал головой.

— Нет, я совсем бы этого не хотел. Я хочу, чтобы ты спала со мной.

— С чего ты взял, что отличаешься от других?

Жак заглянул ей прямо в глаза.

— Потому что я мужчина, а не мальчишка. Потому что я хочу, чтобы тебе было хорошо. Все мальчишки похожи на самцов, думающих только о себе, тут ты права. Но не надо из этого делать вывод, что только женщины знают, как надо любить. Мужчины тоже могут чувствовать.

— Например, ты? — саркастически спросила Рина.

— Например, я. Думаешь, я каждый раз встречаюсь с тобой, чтобы вести интеллектуальные беседы?

— По крайней мере честно, — рассмеялась Рина.

— Да, я большой правдолюбец.

Через несколько месяцев, дождливым днем, она пришла к нему домой. Все было так, как он обещал. Жак был нежен и ласков с ней, и не причинил никакой боли. Она чувствовала в себе силу, которая вознесла его на вершину блаженства. Силу, которая никогда не обернется злом для нее, потому что она всегда сможет управлять ею.

Она смотрела, как он, стоя перед зеркалом, застегивал рубашку.

— Жак!

— Что, моя сладкая? — он повернулся к ней.

Она протянула к нему руки.

— Иди сюда, Жак.

Он подошел к кровати, нагнулся и ласково поцеловал ее обнаженную грудь.

— Когда мы с тобой занимались любовью, дорогая, твои соски были похожи на две спелые пурпурные сливы, а сейчас они похожи на два маленьких розовых маковых зернышка.

— Все было так, как ты обещал, Жак.

— Я очень рад.

Она взяла его сильные темные руки и посмотрела на них. В глаза ударил блеск золотого обручального кольца. Рина подняла голову и посмотрела ему в лицо.

— Я думаю, что буду твоей любовницей, — тихо сказала она.

— Прекрасно, я надеялся, что ты скажешь это. Поэтому я и снял эту квартиру. Ты можешь переехать сюда прямо сегодня вечером.

— Переехать? — удивленно спросила Рина.

Он кивнул.

— Но если тебе здесь не нравится, я подыщу другую квартиру.

— Но я не могу, как же Пегги?

— А что Пегги? — пожал плечами Жак. — С ней все кончено.

— А разве мы не можем просто встречаться здесь? Я буду приходить сюда, когда тебе захочется.

— Ты хочешь сказать, что не будешь переезжать?

Она покачала головой.

— Я не могу. Что будет с Пегги? Без моей помощи она не сможет снимать квартиру. Да и мой отец если узнает, то убьет меня.

— Однако его не волнует, что ты живешь с этой... с этой лесбиянкой, — с горечью произнес Жак.

— Ты не знаешь моего отца. Там, в Бостоне, у него даже и мыслей подобных возникнуть не могло.

— А кто же, он думал, она такая?

— Кем и была всегда, — ответила Рина. — Моя учительница и компаньонка.

Жак коротко рассмеялся.

— Да, она твоя учительница.

— О, Жак! — с укоризной воскликнула Рина. — Не надо сейчас все портить. Почему мы не можем просто так встречаться?

— Значит, ты не хочешь переезжать?

— Я не могу. Ну как ты не понимаешь? Не могу.

Жак поднялся, подошел к туалетному столику, застегнул последнюю пуговицу на рубашке и повязал галстук.

— Не вижу в этом никакого смысла, — сказала Рина. — В конце концов ты женат. Как ты думаешь, сколько времени ты сможешь проводить здесь?

— Это совсем другое дело, — холодно ответил он.

— Другое? — сердито воскликнула она. — Для тебя это другое дело, а для меня нет?

— Мужчина может изменять жене, а она ему. Но мужчина никогда не изменяет любовнице, и она не должна изменять ему с другим любовником.

— Но Пегги не мужчина!

— Конечно, нет, — улыбнувшись, сказал он. — Она хуже мужчины.

Рина гордо подняла голову и посмотрела на Жака.

— Это твое условие? — тихо спросила она.

Она села на кровати, выпрямив спину, ее обнаженная грудь величественно вздымалась, сквозь кожу проступали ребра. Жак подумал, что никогда в жизни не видел такой красоты.

— Если ты хочешь, то это мое условие, — сказал он.

Рина молчала.

— Сейчас мне трудно все взвесить, — сказала она, посмотрев на Жака. — Дай мне лучше платье.

Этот странный разговор произошел несколько месяцев назад, но они все еще оставались друзьями. Рина поднесла бокал с перно к губам и осушила его.

— А теперь мне действительно пора, — сказала она. — Я обещала Павану, что буду у него в студии в три.

Жак удивленно поднял брови.

— Паван? Ты что, берешь уроки ваяния?

Рина покачала головой.

— Нет, я позирую ему.

Жак знал, как работает Паван. Для одной скульптуры он использовал множество моделей, стремясь создать идеал. Однако, это ему пока не удавалось.

Рина поймала вопросительный взгляд Жака, обращенный на ее грудь.

— Нет, это не то, что ты думаешь, — рассмеялась она.

— Что же тогда?

— Он говорит, что они слишком большие.

— Сумасшедший, — быстро сказал Жак, — хотя, впрочем, все художники сумасшедшие. И все-таки, что он лепит с тебя?

— Лобок, — сказала Рина, поднимаясь.

Впервые за время их знакомства у Жака не нашлось слов для ответа. Рина рассмеялась.

— Но почему, — наконец выдавил он.

— Потому что это самая высокая горная вершина, которую мечтают покорить мужчины, и в своем старании покорить ее их погибнет больше, чем сорвалось с Эвереста. Он так говорит. — Она улыбнулась и нагнулась к Жаку. — Но мы ведь не скажем ему, что ты уже покорил ее?

Рина быстро поцеловала его в щеку, повернулась и вышла на улицу. Жак следил за ней, пока она не смешалась с толпой, затем окликнул официанта.

— Пожалуй, я выпью еще.

11

Поздоровавшись, Рина торопливо прошла мимо консьержки и преодолела три узких лестничных пролета. Она задержалась в студии дольше, чем предполагала, так что оставалось совсем мало времени, чтобы приготовить обед до прихода Пегги.

Рина прошла через маленькую гостиную в кухню, зажгла одной спичкой газовый нагреватель для воды и плиту и убавила пламя до минимума. Затем достала небольшого готового цыпленка, которого только что купила на углу в закусочной, бросила его на сковородку и поставила сковородку на плиту. Быстро нарезала длинный батон, положила его на тарелку рядом с куском сыра и начала накрывать на стол. Через несколько минут все было готово.

Она взглянула на часы. Если вода нагрелась, то, пожалуй, можно успеть принять ванну. Она потрогала бак — вода была чуть теплая, но если не наливать полную ванну, можно обойтись и такой.

Рина вернулась в гостиную, расстегивая на ходу блузку. Послышался звук открываемой двери. Рина обернулась.

— Ты что-то рано сегодня, — сказала она.

Закрывая дверь, Пегги холодно посмотрела на нее. Рина пожала плечами. У Пегги бывали заскоки. Она могла быть веселой, ласковой, и вдруг замыкалась. Потом это пропадало.

— Если хочешь перекусить перед обедом, то на столе вино и сыр, — сказала она, направляясь в ванную.

Пегги схватила ее за плечо.

— Я ведь говорила тебе, чтобы ты больше не встречалась с Дешаном.

Рина посмотрела на нее. Так вот в чем дело. Кто-то видел их в ресторане и рассказал Пегги. Странно, что Пегги не ревновала ее ни к одному из знакомых мужчин, за исключением Жака. Молодые мужчины не пугали ее, но Жак, с его обаятельной улыбкой и висками, тронутыми сединой, всегда расстраивал Пегги.

— Я просто встретила его, и он пригласил меня на ланч. — Ее не пугала ревность Пегги, просто не хотелось ссориться. — Было бы невежливо отказать ему.

— А где ты была весь день? В школе искусств тебя не было, дома тоже. Я звонила в оба места и уже начала волноваться.

— Мне что-то не хотелось идти в школу, — ответила Рина.

Пегги буквально буравила ее взглядом.

— Но в любом случае ты не была у него дома?

— Нет, не была.

— Около четырех его видели — он входил в свой подъезд с блондинкой.

Рина удивленно подняла брови. Да, Жак не терял времени даром.

— Я не единственная блондинка в Париже.

— Он не отвечал на телефонные звонки, — с подозрением сказала Пегги.

— Не могу сказать, что осуждаю его за это, а ты?

— Ты врешь! — Пегги хлестнула Рину по лицу. Рина прижала руку к лицу и посмотрела на подругу. Пегги ударила ее по другой щеке, схватила за плечи и начала трясти. — Я хочу знать правду!

— Я сказала тебе правду, — закричала Рина, набрасываясь на нее с кулаками.

Пегги упала, ошеломленная таким натиском, гримаса боли исказила ее лицо.

— Почему ты так обращаешься со мной, ведь ты знаешь, как я люблю тебя. — Впервые Рину охватило отвращение — сначала к Пегги, потом к себе. Пегги встала на колени и обхватила Рину руками за бедра. — Пожалуйста, пожалуйста, дорогая, не смотри на меня так. Не сердись, прости, я обезумела от ревности.

Щеки у Рины горели и болели. Вдруг она почувствовала страшную усталость.

— Не смей больше никогда делать этого, — слабым голосом сказала она.

— Не буду, не буду, — воскликнула Пегги. — Просто меня преследовала мысль, что этот развратник опять тянет к тебе свои грязные руки.

— Он не развратник, он мужчина, — сказала Рина и посмотрела на Пегги. В ее голосе прозвучало легкое презрение. — Настоящий мужчина, а не подделка.

— Я дала тебе больше, чем все мужчины в мире.

Внезапно Рину ошеломило первое слабое ощущение правды о себе. Холодный испуг охватил ее. Она посмотрела на темноволосую голову, прижатую к ее юбке.

— Это-то и страшно. Ты так стремилась показать мне любовь и научить любви, но это все наносное. Почему ты не можешь научить меня чувствовать любовь, дарить любовь? — Она медленно отстранила Пегги, упала на колени и, уткнув лицо в ее грудь, заплакала.

— Плачь, любимая, плачь, — шептала Пегги. — Выплачь все, что наболело, я всегда буду заботиться о тебе. Для этого и существует любовь.

Было еще рано, когда Амру Сингх пришел на прием, устроенный Паваном в честь окончания своего скульптурного шедевра. Он прибыл около шести, отвесил почтительный поклон хозяину, вежливо отказался от выпивки и занял свое обычное место у стены в пустой комнате.

Следуя привычке, он снял рубашку, сложил ее и постелил на пол, затем снял ботинки и, оставшись босиком, поставил их на пол рядом с рубашкой. Сделав глубокий вдох, он прислонился к стене и медленно опустился на рубашку, скрестив ноги.

В таком положении он мог, не поворачивая головы, наблюдать за всем, что происходило в комнате, а кроме того, эта поза способствовала беспрепятственному течению мыслей. Он размышлял о многих вещах, но главным образом о тщетности и суетности человеческой жизни. Амру Сингх всегда искал человека, который, поднявшись над собственным тщеславием и амбициями, стремился познать красоту, веками таящуюся в глубине человеческого духа. Но пока он не нашел такого человека, не распознал его.

Он почувствовал в мускулах знакомое напряжение и в то же время покой и комфорт, дыхание стало тихим и неглубоким. Но глаза оставались открытыми. Встреча может произойти в любой из вечеров, может быть, даже сегодня его поискам придет конец.

Но он также чувствовал, что в комнате витает злой дух богини Кали. Внутренним движением плеч он прогонял от себя чувство разочарования. Здесь было слишком много незначительных людей.

В углу за большой софой, на полу, мужчина и женщина совершали половой акт, думая, что скрыты от посторонних глаз. Амру Сингх вспомнил о непристойных позах, вырезанных на стенах храма богини Кали, и почувствовал нарастающее отвращение. Грубое совокупление, которое он наблюдал между высоких ножек софы, нельзя было оправдать священным поклонением злу.

В нише рядом с дверью на пьедестале, освещенная сверху единственной лампой, стояла задрапированная статуя. В своей неподвижности она напоминала труп в саване. Открылась дверь, и вошли два новых гостя. Даже не взглянув на них, Амру узнал их. Белокурая американка со своей темноволосой подругой. В этот момент раздался бой часов, и Паван начал свою речь.

Она ничем не отличалась от его многочисленных выступлений на подобных вечерах, за исключением того, что на этот раз Паван под конец зарыдал. Он был сильно пьян, почти падал, резким жестом он сорвал покрывало. В комнате наступила тишина, все взоры были устремлены на холодную мраморную статую. Она была выполнена в две трети натуральной величины из розово-красного итальянского мрамора, сверкавшего под струящимся светом лампы. Фигурка стояла, приподнявшись на цыпочках, вытянув руки и лицо навстречу своему любовнику — солнцу.

Вдруг тишина рухнула, и все заговорили разом, обсуждая работу и поздравляя скульптора. Все, за исключением одного. Это был Леокади — агент по продаже произведений искусства. Маленький серый человечек с тонкими сморщенными губами менялы.

В конце концов, что бы ни говорили, последнее слово оставалось за ним. Именно он назначал цену, и не имело значения, что работу могли не купить, если цена была слишком высока. Таким образом он давал оценку произведению искусства.

Волнуясь, Паван подошел к нему.

— Ну как, мсье, — спросил он. — Что вы скажете?

Леокади даже не взглянул на скульптора. Он никогда не смотрел на собеседника. Художники утверждали, что он не смотрит им в глаза потому, что паразитирует на них.

— Рынок скульптуры очень слабый, — сказал он.

— Я спрашиваю не о рынке, а о моей работе, — вскричал Паван.

— Она похожа на все ваши предыдущие работы, — уклончиво ответил агент.

Паван повернулся и протянул руки по направлению к статуе.

— Посмотрите на эту грудь, я лепил ее с нескольких моделей, чтобы достичь той гармонии, которую не предоставила им природа. А лицо! Оно совершенно! Обратите внимание на брови, глаза, скулы, нос! — Он внезапно замолчал, уставившись на статую. — Нос... — Принесите мсье бутылку вина. Нос, мсье, — жалобно повторил скульптор. — Почему вы ни чего не говорите про нос?

Леокади молчал. Незачем было говорить Павану, что нос безупречен. Только молчание было способно подкрепить его репутацию.

— Мой резец! — закричал Паван. Он вскарабкался на стул, осторожно поводил резцом по камню и протер поверхность рукавом. Мрамор засиял еще сильнее, скульптор слез со стула и снова посмотрел на статую. Вдруг он закричал, то был вопль отчаяния.

— Плохо! Все плохо! Почему вы не сказали мне, мсье? Почему позволили выставить себя глупцом?

Леокади продолжал молчать. Паван тупо уставился на агента, из глаз его лились слезы. Потом он повернулся и со всей силы швырнул молоток в голову статуи. Мрамор треснул, и осколки головы посыпались на пол. Паван схватил молоток и стал яростно колотить, им по статуе. Сначала отлетели руки, потом плечи, на груди появилась трещина, затем раскололась и грудь. Статуя резко качнулась и рухнула на пол.

Паван опустился на колени, размахивая молотком как одержимый.

— Я любил тебя, — кричал он сквозь слезы, катящиеся по щекам. — Я любил тебя, а ты предала меня. — Наконец он бессильно опустился на пол среди осколков.

Слезы прекратились так же внезапно, как и начались. Паван принялся что-то искать среди мраморных осколков и наконец нашел. Он поднялся на ноги и протянул агенту какую-то деталь.

— Теперь я знаю, где ошибся, мсье, а вы?

Леокади посмотрел на кусок камня. Он недоумевал, что это могло быть, но не сказал ни слова, а только кивнул.

— Хвала Господу! — воскликнул Паван. — Благодарю тебя, Боже, что в припадке глупости и разочарования я не уничтожил эту красоту.

Присутствующие придвинулись поближе, пытаясь разглядеть фрагмент, зажатый в руке скульптора. На вид это был не более чем осколок.

— Что это может быть, — начали перешептываться в публике.

— Глупцы! Неужели вы не узнаете врата, откуда все вы вышли? Не узнаете душу женской красоты? — вскричал Паван.

Он поднялся и злобно оглядел присутствующих. Потом посмотрел на камень, зажатый в руке, и взгляд его засветился нежностью.

— Теперь я вижу свою ошибку. Я буду высекать идеальную женщину вокруг этой маленькой сути! — Он с пафосом оглядел присутствующих.

Леокади вновь взглянул на фрагмент, который был не более чем обыкновенным куском мрамора. Внезапно он вспомнил о полненькой молоденькой египетской принцессе, которая пришла в галерею. Ему все-таки надо было объявить свое веское мнение.

— Тысяча франков, — сказал он.

Паван посмотрел на агента.

— Тысяча франков, — презрительно произнес он.

— Ну полторы, — тихо добавил Леокади.

Но Паван уже ввязался в вековечную борьбу между «художником и торгашом». Он повернулся к друзьям.

— Он предлагает мне всего полторы тысячи.

Скульптор снова посмотрел на агента.

— Двадцать пять сотен, и ни сантима меньше, плюс аванс для создания скульптурного портрета женщины, которая позировала для этой части статуи.

Леокади опустил глаза в пол.

— Как я могу согласиться еще и на аванс, если даже не знаю натуру.

Паван обернулся. Натурщицы вопросительно посматривали друг на друга, пытаясь угадать, с кого скульптор лепил таинственную деталь.

Вдруг Паван вскинул руку.

— Ты! — вскричал он. — Иди сюда.

Все обернулись и посмотрели в направлении его руки. Рина стояла на месте, словно примерзшая. Лицо ее начало наливаться краской. Несколько рук подтолкнули ее к скульптору.

Он схватил ее за руку и повернул к агенту. Тот бросил на Рину молниеносный взгляд и отвернулся.

— Согласен.

Из груди скульптора вырвался крик торжества. Он подхватил Рину на руки и расцеловал в обе щеки.

— Ты будешь жить вечно, моя любимая, — гордо воскликнул он. — Я воплощу твою красоту в камне, и ты обретешь бессмертие!

Рина начала смеяться. Это было какое-то сумасшествие, все они были сумасшедшими. Паван начал громко напевать, вовлекая Рину в безумный танец. Потом он поднял ее на пьедестал, где раньше стояла статуя. Его руки начали срывать с нее одежду. Стремясь удержаться от падения, Рина вытянула руки. Внезапно в комнате наступила полная тишина. Рина стояла на пьедестале обнаженная.

Паван помог ей сойти вниз, набросил на нее кое-какую одежду и проводил к ванной. Одна из натурщиц принесла ей оставшиеся в комнате вещи, и через несколько минут Рина снова появилась перед гостями.

Пегги поджидала ее. Она стала подталкивать Рину к двери, и через несколько секунду дверь за ними захлопнулась.

Внезапно что-то встрепенулось в сознании Амру Сингха. Сквозь тонкую деревянную перегородку он услышал приглушенные голоса.

— Ты что, с ума сошла?

— Это не имеет значения, Пегги.

— А что, если сообщение об этом появится в газетах? Потом его перепечатают на первых полосах бостонских газет!

Рина радостно рассмеялась.

— Я даже представляю заголовки. «Девушка из Бостона признана лучшей кокоткой Парижа!»

— Можно подумать, что ты гордишься этим?

— А почему бы и нет? Это единственное, чего я добилась сама.

— И главное, все мужчины Парижа будут увиваться за тобой. Думаю, что этого ты и добиваешься.

— Возможно. Я начала взрослеть и перестала петь с твоего голоса.

Раздался глухой звук пощечины, и гневный голос Пегги произнес:

— Ты шлюха, дешевая шлюха, и к тебе надо относиться, как к шлюхе.

На мгновение наступила тишина, потом раздался голос Рины:

— Я предупреждала тебя, чтобы ты больше никогда не делала этого.

Снова раздался звук пощечины.

— Шлюха! Сука! Только такой язык ты и понимаешь. — И через мгновение: — Рина!

В этом крике был страх. Амру Сингх подумал, что он напоминает крик дрессировщика тигров, вошедшего однажды в клетку и обнаружившего, что его маленькая кошка превратилась во взрослого зверя.

— Что ты делаешь? Зачем ты сняла туфлю, брось ее!

Раздался сдавленный крик и шум падающего тела, покатившегося по длинной лестнице. И впервые за все время Амру Сингх покинул вечеринку до ухода последнего гостя.

Рина с побледневшим лицом стояла у перил и смотрела вниз.

В руках она все еще держала туфлю с высоким острым каблуком. Он взял туфлю у нее из рук и, наклонившись, надел ей на ногу.

— Я даже, не дотронулась до нее!

— Я знаю, — тихо ответил Амру Сингх.

Неожиданно она прижалась к нему. Он почувствовал, как бешено колотится сердце у нее в груди.

— Он оступилась и упала.

— Ничего никому не говори, — прошептал он приказным тоном. — Говорить буду я.

Дверь отворилась, и на площадку вышли двое гостей. Амру Сингх повернулся к ним, крепко прижимая голову Рины к своей груди.

— Произошел несчастный случай. Позовите доктора.

Он почувствовал, что Рина заплакала. Посмотрев на блестящую белокурую головку, он вздохнул, и в его темных, глубоко посаженных глазах появилось какое-то странное удовлетворение.

Предчувствие не обмануло его. Богиня зла Кали нанесла свой удар. Но в этот раз, как бы она ни старалась, она не получит в жертву это невинное дитя.

12

Когда Жак вошел в комнату, Рина стояла на голове, вытянув ноги вверх и прислонив их к стене. Некоторое время он любовался ее стройным телом, плотно обтянутым черным трико, и блестящими белокурыми волосами, рассыпавшимися по полу.

— Что ты делаешь? — мягко спросил он.

— Стою на голове, — улыбнулась Рина.

— Это я вижу, но для чего?

— Амру Сингх говорит, что это очень хорошее упражнение для мозга. Кровь приливает к голове, и мир кажется другим. Он прав, ты просто не представляешь, как замечательно все воспринимается в перевернутом виде.

— А не говорил тебе Амру Сингх, как поцеловать девушку, которая стоит на голове?

— Нет, но я сама придумала. — Она слегка выгнула спину и раздвинула ноги.

Жак громко рассмеялся. Не было никакого сомнения в том, что это было приглашение. Он нагнулся, опустил голову между ее разведенных ног... и поцеловал.

Смеясь, Рина повалилась на пол.

— Рад слышать твой смех, прежде ты мало смеялась.

— Я была не слишком-то счастливой.

— А сейчас ты счастлива? — спросил он.

Рина посмотрела на него смеющимися глазами.

— Очень.

Это была совсем не та девушка, которую он увидел ночью несколько месяцев назад. Он вспомнил тот ночной телефонный звонок.

— Мсье Дешан? — спросил глубокий спокойный голос.

— Да, — ответил он, еще толком не проснувшись.

— Извините пожалуйста, что нарушаю ваш сон, — продолжил голос по-французски с не совсем английским акцентом. — Меня зовут Амру Сингх, я нахожусь здесь с вашей подругой мадмуазель Риной Марлоу. Ей нужна ваша помощь.

— Что-нибудь серьезное? — Жак окончательно проснулся.

— Да. С мадмуазель Брэдли произошел несчастный случай. Она упала с лестницы и погибла, и сейчас полиция находится в затруднительном положении.

— Дайте мне поговорить с мадмуазель Марлоу.

— К сожалению, она не может подойти к телефону, она в шоке.

— Где вы?

— В студии скульптора Павана, вы знаете, где это?

— Да, — быстро ответил Жак, — буду через полчаса. До моего приезда не позволяйте никому разговаривать с ней.

— Я слежу за этим, не беспокойтесь.

Жак не совсем понял, что имел в виду Амру Сингх, пока не увидел пепельное лицо и отсутствующий взгляд Рины. Полицейские поместили ее в маленькой гардеробной.

— Состояние вашей знакомой, похоже, очень тяжелое, мсье, — сказал инспектор, когда Жак представился ему. — Я послал за доктором.

— Вы очень любезны, инспектор. Может, вы расскажете мне, что произошло? Мне позвонил наш общий друг, и я только что приехал.

— Ничего сложного, мсье. Мадмуазель Брэдли упала с лестницы. Нам нужно только допросить мадмуазель Марлоу, которая была единственной свидетельницей.

Жак кивнул. Возможно, что дело сложнее, чем он думал. Иначе зачем Амру Сингх позвонил ему?

— Вы разрешите мне пройти к ней?

— Конечно, мсье.

Жак вошел в маленькую комнату. Рина сидела в небольшом кресле, поддерживаемая сзади высоким мужчиной в чалме.

— Мсье Дешан?

— К вашим услугам, мсье Сингх.

Жак взглянул на Рину. Вряд ли она видела его.

Когда Амру Сингх заговорил, его голос звучал ласково, как будто он разговаривал с ребенком.

— Ваш друг мсье Дешан здесь, мадмуазель.

Рина смотрела на Жака пустыми глазами, не узнавая его. Жак вопросительно посмотрел на индийца, его темные глаза были непроницаемы.

— Я был свидетелем несчастного случая, мсье Дешан. Мадмуазель была в отчаянии, ей казалось, что она виновата в том, что произошло.

— А она действительно не имела к этому отношения?

— Как я уже говорил полиции, — спокойно произнес Амру Сингх, — то, что я видел, доказывает ее непричастность к происшедшему.

— А мадмуазель Марлоу уже давала показания полиции?

— Я подумал, что ей лучше не объясняться с полицией.

— Вы врач?

— Я студент, мсье.

— А как же вам удалось отстранить ее от общения с полицией?

Лицо Сингха было абсолютно бесстрастным.

— Я велел ей не разговаривать с ними.

— И она послушалась?

Сингх кивнул.

— А можно мне с ней поговорить?

— Если вам так угодно. Но думаю, что лучше не сейчас и не здесь. Полиция может неправильно истолковать ее слова.

— Но полиция уже послала за доктором, и если...

— Доктор только подтвердит, что она в глубоком шоке.

И действительно, прибывший доктор подтвердил диагноз. Жак повернулся к инспектору.

— Если позволите, я отвезу мадмуазель Марлоу домой, а завтра днем доставлю ее к вам в кабинет, и если она будет в состоянии отвечать на ваши вопросы, вы снимете показания.

Инспектор согласился.

Жак назвал таксисту адрес Рины.

Рина послушно проследовала за Амру Сингхом в комнату. Жак закрыл дверь. Индиец усадил Рину в кресло.

— А теперь я убираю свое плечо, — тихо сказал он. — Я не могу больше говорить за вас, теперь вы должны говорить сами.

Рина медленно подняла голову. Она заморгала глазами, как будто только что пробудилась от долгого сна. Потом она увидела Жака. Из ее глаз брызнули слезы, и она кинулась в его объятья.

— Жак! Жак! — кричала она. — Я знала, что ты придешь.

Она дрожала всем телом и всхлипывала, с ее уст слетали обрывки фраз.

— Не бойся, — ласково прошептал Жак, гладя ее по голове. — Все будет хорошо.

Он услышал звук закрывавшейся двери и повернул голову. Амру Сингх ушел. На следующий день они явились к инспектору. Оттуда заехали к Рине, собрали ее вещи и перевезли их в квартиру Жака. Спустя два дня, неожиданно зайдя домой, Жак застал там Амру Сингха.

— Амру Сингх мой друг, — сказала Рина.

Жак посмотрел на нее, потом на индийца и быстро протянул руку.

— Если он твой друг, то, значит, и мой тоже.

Индиец улыбнулся, обнажив белоснежные зубы, и тепло пожал руку Жака. С этого времени они по крайней мере раз в неделю обедали втроем.

Жак открыл ключом дверь, распахнул ее перед Риной и проследовал за ней в спальню. Рина сбросила туфли и, сев на кровать, принялась растирать ступни.

— Ох, как хорошо.

Жак опустился перед ней на колени и тоже принялся массировать ей ноги.

— Ты сегодня великолепно выглядела.

Рина озорно взглянула на него.

— Господин министр был такого же мнения, — поддразнила она Жака. — Он сказал, что если я надумаю сменить любовника, то он к моим услугам.

— Старый развратник, ему уже все восемьдесят, а все туда же.

Рина поднялась с кровати, сняла платье и села на пол в позе йога, скрестив ноги и сложив руки на груди.

— Что ты делаешь? — удивленно спросил Жак.

— Подготавливаю себя к медитации. Амру Сингх говорит, что пять минут медитации перед сном полностью снимают напряжение в мозгу и в теле.

Жак снял запонки и положил их на столик, наблюдая за Риной в зеркало.

— Я скоро начну ревновать тебя к нему.

— Это будет несчастьем для меня, — серьезно сказала Рина. — Ведь мне придется перестать видеться с ним.

— И ты готова на это ради меня?

— Конечно, я люблю тебя, а он только мой друг и учитель.

— Он также и мой друг, и будет неразумно порвать наши отношения из-за моей шутки, — улыбнулся Жак и начал снимать рубашку. — А чему тебя сегодня обучал твой друг?

— Он сказал, что я скоро избавлюсь от ощущения смерти, которое преследует меня с детских лет.

— Отлично, — сказал Жак, — а каким образом?

— Он показывал мне упражнения йоги для деторождения. Это позволит мне управлять своим телом.

— Не вижу, как это может помочь. Ведь эти упражнения только для тех, кто ждет ребенка.

— Знаю, — ответила Рина.

Что-то в ее голосе заставило Жака взглянуть на нее в зеркало.

— Так с чем же это связано?

— С тобой. Доктор Форне сказал, что я беременна.

Жак мгновенно оказался на полу рядом с Риной и принялся ее целовать, говоря о том, что разведется с женой и что рожать она будет в его родовом поместье на юге Франции.

Рина зажала ему рот рукой, и Жаку показалось, что она вдруг стала старше него.

— Остановись, — мягко попросила Рина. — Ты ведешь себя, как американец, у которого в голове лишь провинциальные глупости. Мы оба знаем, что развод повредит твоей карьере, поэтому не будем больше говорить об этом. Я рожу ребенка, и все будет по-прежнему.

— А если узнает твой отец?

Рина улыбнулась.

— Ему совсем не обязательно знать об этом. Когда я поеду домой погостить, то скажу, что неудачно вышла замуж, и никому до этого не будет дела.

Рина рассмеялась и подтолкнула Жака к ванной.

— Иди полежи в теплой водичке, а то у тебя слишком много впечатлений для одного дня. Кстати, ты принес мне бостонские газеты?

— Они в портфеле.

Жак погрузился в ванну. Теплая вода приятно расслабляла, он чувствовал, как сердце успокаивается и начинает биться в нормальном ритме. Когда он вышел из ванной, Рина была в гостиной. Она сидела за столом, склонившись над газетой. Что-то в ее позе испугало его.

— Рина!

Она повернулась и медленно подняла голову. Он никогда в жизни не видел таких несчастных глаз. Словно у нее отняли последнюю надежду в жизни.

— Жак, у меня не будет ребенка, — отрешенно произнесла Рина.

Слова застряли у него в горле.

— Что?

Из глаз Рины покатились слезы.

— Я должна ехать домой, — прошептала она.

— Почему? — воскликнул Жак.

Она указала на газету. Он подошел к столу и заглянул ей через плечо. Во всю ширину страницы был набран заголовок:

ГАРРИСОН МАРЛОУ ОТДАН ПОД СУД

Представитель пятого поколения бостонских банкиров замешан в преступлении, разорившем банк.

Ниже был помещен портрет Гаррисона Марлоу.

— О, дорогая, — сказал Жак, тронув Рину за плечо. Он с трудом различил ее шепот:

— А я так хотела ребенка.

— У нас еще будет ребенок, когда все закончится и ты вернешься во Францию.

Рина забилась в его объятьях.

— Нет! — закричала она. — Доктор Форне сказал, что у меня больше не будет детей.

13

В кабинете губернатора под потолком вращался большой вентилятор, наполняя комнату августовским теплом и влажностью. Худощавый, нервного вида секретарь указал Рине на кресло перед массивным столом.

Она села и посмотрела на молодого человека, стоявшего рядом с губернатором и складывавшего бумаги, которые тот подписывал. Наконец все было закончено, секретарь взял последнюю бумагу и быстро вышел из кабинета, закрыв за собою дверь.

Рина посмотрела на губернатора, нагнувшегося над столом за сигарой, и поймала на себе взгляд его проницательных темных глаз.

— Не возражаете, если я закурю, мисс Марлоу? — Голос губернатора звучал с легкой хрипотцой.

Она покачала головой. Губернатор улыбнулся, достал маленький ножичек и тщательно обрезал кончик сигары. Чиркнув спичкой, он начал раскуривать ее, и желтое пламя спички становилось то больше, то меньше. Когда он бросил спичку в пепельницу, Рина почувствовала приятный запах гаванской сигары. Губернатор снова улыбнулся.

— Одно из маленьких удовольствий, которое я еще могу себе позволить...

Говорил он тихо, как хороший актер, чей шепот можно слышать на балконе. Он перегнулся через стол и тихо, доверительно произнес:

— Вы знаете, я не прочь дожить до ста двадцати пяти дет, но это в том случае, если брошу курить.

В голосе его прозвучала такая убежденность, что Рина на минуту поверила в его слова.

— Я уверена, что доживете, губернатор.

Он удовлетворенно откинулся в кресле.

— Между нами, меня на самом деле не волнует, как долго я проживу. Просто я хочу, чтобы после смерти у меня не осталось врагов, и я думаю, что единственный путь для этого — пережить их всех.

Они рассмеялись, забыв на время о деле, которое привело ее сюда. В губернаторе была какая-то необыкновенная молодость и энергия, которые никак не вязались с его темными блестящими волосами, обильно тронутыми сединой.

Губернатор посмотрел на Рину, снова ощутив неумолимый бег времени, и отложил в сторону дымящуюся сигару. Ему понравилось то, что он увидел: ни следа глупых современных диет, ни коротких мальчишеских стрижек, волосы у мисс Марлоу были длинные и спускались на плечи.

Внезапно он встретился с ней взглядом и понял, что она знает, что он изучает ее. Губернатор улыбнулся без тени смущения.

— Вы были ребенком, когда я утвердил документы о вашем удочерении.

— Мама и папа часто говорили мне, что это стало возможным лишь благодаря вашей доброте, — ответила Рина.

Ее ответ позволил губернатору чувствовать себя свободнее.

Он медленно опустил голову. Конечно, им было трудно сказать ей правду, но все равно она рано или поздно узнала бы ее.

— Тебе теперь восемнадцать?

— В следующем месяце будет девятнадцать, — быстро ответила Рина.

— Ты выросла с тех пор, когда я последний раз видел тебя. — Лицо его стало серьезным. Он взял сигару и осторожно положил ее в пепельницу. — Я знаю, что привело тебя сюда, и сочувствую твоему отцу, оказавшемуся в трудном положении.

— Вы знаете, какие ему предъявлены обвинения? — спросила Рина.

— Да, я просмотрел все документы.

— И вы считаете, что он виновен?

Губернатор внимательно посмотрел на нее.

— Банковское дело то же самое, что и политика. Тут есть много вещей правильных с точки зрения морали, но незаконных с точки зрения закона. И не важно, какую цель человек преследует, оценивается только конечный результат его поступков.

— Вы имеете в виду, что главное — не попадаться?

Губернатор был доволен, что его поняли, потому что любил быстро соображающих людей, любил свободный обмен мнениями. Как жаль, что политики сторонятся этого.

— Все не так просто. Закон не может быть гибким, он существует, чтобы отражать надежды и желания людей, поэтому законы так часто меняют и исправляют. Мы все надеемся, что в конечном итоге эти две параллельные линии: закон и мораль — сольются.

— У людей такого возраста, как мой отец, нет времени ждать этого «конечного итога». И ни у кого нет времени, даже у вас, хотя вы собираетесь дожить до ста двадцати пяти лет.

— К сожалению, принятие решения — это тяжкое бремя любого руководителя. Твой отец взял на себя всю ответственность, когда распорядился выдать эти ссуды. Он оправдывал свой поступок тем, что без них закрылись бы некоторые предприятия и многие люди остались бы без работы, а другие потеряли бы свои вклады и остались бы без средств к существованию. С точки зрения морали, его решение было абсолютно верным. Но с точки зрения закона, все видится по-другому. У банка есть определенная ответственность перед своими вкладчиками, закон учитывает это, и для выдачи подобных ссуд существуют определенные правила. По закону, твой отец не имел права выдавать ссуды без достаточного обеспечения. Конечно, если бы предприятия не закрылись и ссуды были бы погашены, то его называли бы благодетелем и дальновидным бизнесменом. Но случилось обратное, и сейчас те же люди, которые должны были бы благодарить его, требуют его головы.

— А разве не имеет значения, что он потерял все свое состояние, пытаясь спасти банк? — спросила Рина.

— К сожалению, нет, — покачал головой губернатор.

— И вы ничего не можете сделать для него? — упавшим голосом спросила она.

— Хорошие политики никогда не идут против общественного мнения, а сейчас публике нужна жертва. Если твой отец начнет яростно защищаться, то он проиграет, а ему грозит от десяти до пятнадцати лет. И я на своем посту уже не дождусь его досрочного освобождения. — Губернатор взял из пепельницы сигару и начал крутить ее между пальцев. — Если сможешь, убеди отца полностью признать свою вину, чтобы не доводить дело до жюри присяжных, а я договорюсь с судьей, чтобы ему дали от года до трех, скажем, года полтора, а потом освобожу своей властью.

— А если с вами что-нибудь случится?

— Я собираюсь прожить до ста двадцати пяти лет, помнишь? Но даже если меня не будет, все равно отца освободят досрочно.

Рина поднялась и протянула губернатору руку.

— Большое спасибо, что приняли меня. И что бы ни случилось, я не сомневаюсь, что вы доживете до ста двадцати пяти лет.

Через решетчатую перегородку она увидела приближавшегося отца. Взгляд его был безжизненным, волосы совсем поседели, лицо тоже казалось серым, под цвет тюремной одежды.

— Здравствуй, папа, — сказала Рина, когда он уселся напротив нее на стул.

— Здравствуй, Рина, — вымученно улыбнулся он.

— Все в порядке, папа? — тревожно спросила она. — Они...

— Они относятся ко мне хорошо, — быстро ответил он. — Я работаю в библиотеке, провожу инвентаризацию. Утеряно много книг.

Рина посмотрела на отца. Наверное, он просто шутит. Некоторое время они молчали.

— Я получил письмо от Стэна Уайта, — заговорил наконец отец. — Он предложил за дом шестьдесят тысяч.

Стэн Уайт был адвокатом отца.

— Хорошо, — ответила Рина. — Насколько я знаю, за него больше и не получишь. Сейчас продается много таких больших домов.

— Его хотят купить какие-то евреи, поэтому цена достаточно высокая.

— Все равно он слишком велик для нас, и мы не будем жить там после твоего возвращения.

— Но денег от продажи останется не так уж много, думаю, коло десяти тысяч, после того, как мы рассчитаемся с кредиторами и Стэном.

— А нам много и не надо, — сказала Рина. — Вполне хватит до того времени, когда ты снова начнешь работать.

— Кто захочет теперь иметь со мной дело? — упавшим голосом сказал отец. — Я больше не банкир, я преступник.

— Не говори так, — резко возразила Рина. — Все знают, что ты ничего не взял себе.

— А это еще хуже, — скривился отец. — Одно дело сидеть за кражу, а другое — за то, что ты дурак.

— Я не поеду в Европу, а останусь с тобой дома, и все будет хорошо.

— Я не выполнил свой долг по отношению к тебе.

— Вовсе нет, папа.

— Здесь у меня много времени, чтобы поразмыслить обо всем. Я не спал ночами, ломая голову над тем, как тебе теперь жить.

— Не пропаду, папа, поступлю на работу.

— И что ты будешь делать?

— Не знаю, найду что-нибудь.

— Это не так просто, у тебя ведь нет никакой специальности. — Он опустил глаза. — Я даже отнял у тебя шанс удачно выйти замуж.

Рина рассмеялась.

— Я совсем не думаю о замужестве. Молодые мужчины в Бостоне кажутся мальчишками, и я не обращаю на них внимания. Если уж я и выйду замуж, то за взрослого мужчину, как ты.

— Тебе надо отдохнуть, ты выглядишь усталой.

— Когда ты вернешься домой, мы вместе поедем в Европу. Я знаю одно местечко на Ривьере, где мы сможем прожить целый год меньше, чем за две тысячи долларов.

— Это будет не скоро, а тебе нужно отдохнуть сейчас.

— К чему ты клонишь, папа?

— Я написал своему кузену Фостеру. Они с женой Бетти хотят, чтобы ты приехала к ним погостить. Они пишут, что у них очень хорошо, и ты можешь жить там до моего возвращения.

— Но ведь тогда я не смогу навещать тебя, — сказала Рина, схватив руку отца, лежащую на прутьях решетки.

Он крепко сжал ее пальцы.

— Так будет лучше. Мы оба будем меньше страдать от воспоминаний.

— Но папа... — запротестовала было Рина.

Подошел охранник, и отец поднялся.

— Я уже дал указания Стэну Уайту, — сказал он напоследок, — слушайся меня и уезжай отсюда.

Он повернулся и направился к выходу, а Рина смотрела ему вслед. Глаза ее были полны слез. Она снова увидела его спустя несколько месяцев, когда ехала в свадебное путешествие в Европу. В тюрьму с собой она привела мужа.

— Папа, — робко сказала она, — это Джонас Корд.

Перед Гаррисоном Марлоу стоял человек его лет, а может, и старше, но моложавый и энергичный, что выдавало в нем жителя Запада.

— Что мы можем сделать для тебя, папа? — спросила Рина.

— Мы готовы на все, что в наших силах, мистер Марлоу, — добавил Джонас Корд.

— Нет-нет, спасибо.

Марлоу поймал на себе взгляд глубоко посаженных, пронизывающих голубых глаз.

— Мой бизнес расширяется, мистер Марлоу, — сказал Корд. — Я хотел бы, чтобы вы поговорили со мной перед тем, как станете намечать планы на будущее после освобождения. Мне нужен финансист с вашим опытом.

— Вы очень добры, мистер Корд.

Джонас Корд повернулся к Рине:

— Я понимаю, что тебе хочется побыть одной с отцом. Я подожду на улице.

Рина кивнула, и мужчины попрощались. Некоторое время отец и дочь молча смотрели друг на друга, потом Рина заговорила:

— Что ты о нем думаешь, папа?

— Я в недоумении, ведь он такой же старик, как и я.

Рина улыбнулась.

— Но я же говорила, что выйду замуж за взрослого мужчину. Терпеть не могу мальчишек.

— Но... но ты-то молодая женщина, — воскликнул отец, — и у тебя впереди вся жизнь. Почему ты вышла за него?

— Он очень богатый и очень одинокий.

— Ты хочешь сказать, что этого достаточно? — Вдруг до него дошел смысл предложения, сделанного ее мужем. — А-а, значит, он сможет позаботиться обо мне?

— Нет, папа, — быстро сказала Рина, — я вовсе не поэтому вышла за него.

— Тогда почему? Почему?

— Чтобы он заботился обо мне, — просто ответила Рина.

— Но Рина... — запротестовал Марлоу.

Рина оборвала его.

— Папа, ты же сам сказал, что я не в состоянии позаботиться о себе. Разве не поэтому ты отправил меня из Бостона?

Марлоу нечего было возразить. После нескольких минут Молчания они попрощались. Придя в камеру, он вытянулся на узкой койке и уставился в потолок. Его начал бить озноб, и он закутал ноги одеялом. Когда он упустил ее? Что сделал не так?

Марлоу уткнулся лицом в жесткую соломенную подушку, и горячие слезы покатились у него по щекам. Озноб становился все сильнее. Вечером с температурой сорок его отправили в тюремную больницу, где он через три дня умер от пневмонии. В это время Рина и Джонас Корд находились в открытом море на пути в Европу.

14

Боль сосредоточилась в висках, острым ножом врезаясь в сон. Рина почувствовала, как сон ускользает от нее и наступает ужас пробуждения. Она беспокойно шевельнулась, все исчезало, все — кроме нее. Рина задержала дыхание, борясь против возврата к действительности, но это не помогло. Исчез последний теплый след сна — она проснулась.

Открыв глаза, она с недоумением осмотрела больничную палату, но потом вспомнила, где находится. На столике стояли свежие цветы, наверное, их принесли, пока она спала. Рина медленно повернула голову. В большом легком кресле у окна дремала Элен. За окном была ночь, должно быть, она проспала весь день.

— У меня ужасно болит голова, — прошептала Рина, — дайте мне, пожалуйста, аспирин.

Элен подалась вперед и вопросительно посмотрела на нее.

— Я проспала целый день, — улыбнулась Рина.

— Целый день? — с недоумением повторила за ней Элен.

Впервые почти за неделю Рина пришла в сознание.

— Целый день... Пожалуй.

— Я так устала, — сказала Рина. — Стоит мне проспать весь день, как начинает болеть голова. Мне нужен аспирин.

— Я позову сестру.

— Не беспокойся, я сама позову. — Рина попыталась поднять руку, чтобы нажать кнопку, расположенную над головой, но не смогла. — Она опустила взгляд и увидела, что рука вытянута на кровати, а в вену вставлена игла, соединенная длинной трубкой с перевернутой бутылочкой, установленной на стойке. — Для чего это?

— Доктор подумал, что лучше не беспокоить тебя во время сна для еды. — Элен подошла к кровати и нажала кнопку звонка.

В дверях моментально появилась сестра. Она подошла к кровати и, остановившись рядом с Элен, посмотрела на Рину.

— Вы проснулись? — с профессионально-бодрой улыбкой спросила она.

— Мы проснулись, — слабо улыбнулась в ответ Рина. — Вы ведь новенькая, да? Я вас не помню.

Сестра бросила быстрый взгляд на Элен. Она дежурила здесь все время с тех пор, как Рина поступила в больницу.

— Я ночная сестра, — спокойно ответила она, — первый день, как устроилась сюда на работу.

— У меня всегда болит голова, если я просплю целый день, — сказала Рина. — Может быть, вы дадите мне аспирин?

— Я позову доктора, — ответила сестра.

Рина повернула голову.

— Ты, наверное, устала, — сказала она, обращаясь к Элен. — Почему ты не идешь домой отдыхать? Ведь ты пробыла здесь весь день.

— Я совсем не устала.

В палату вошел доктор.

— Добрый вечер, мисс Марлоу. Хорошо отдохнули?

— Слишком хорошо, даже голова разболелась.

Доктор подошел к кровати и взял Рину за руку, щупая пульс.

— Сильно болит? — спросил он, смотря на часы.

— Особенно сильно, когда пытаюсь вспомнить имена. Я ведь хорошо знаю вас и мою подругу, но как зовут, не помню. Стоит начать вспоминать, и боль становится нестерпимой.

— В этом нет ничего необычного, — засмеялся доктор. — Просто есть такая форма мигрени, когда люди забывают даже собственное имя. У вас ведь не так?

— Нет, не так, — ответила Рина.

Доктор достал из кармана офтальмоскоп и склонился над ней.

— Хочу посмотреть ваши глаза, эта штука поможет глубоко заглянуть в них, и, возможно, окажется, что ваша головная боль не что иное, как чрезмерное напряжение глазного нерва. Не бойтесь.

— Я не боюсь. Меня уже однажды так осматривал доктор в Париже. Он думал, что у меня шок, но я просто находилась под гипнозом.

Доктор поднял Рине веко и нажал кнопку на инструменте. Из маленького отверстия показался тонкий луч света.

— Как вас зовут? — как бы случайно спросил он.

— Катрина Остерлааг, — последовал быстрый ответ. — Я же сказала, что головная боль не такова, чтобы я не помнила свое имя.

— А как зовут вашего отца? — спросил доктор, поднося офтальмоскоп к другому глазу.

— Гаррисон Марлоу. Вот видите, это я тоже помню.

— Как вас зовут? — снова спросил доктор, медленно водя инструментом перед глазом.

— Рина Марлоу, — ответила Рина и громко рассмеялась. — Вы шутите, доктор.

— Ну что вы, — улыбнулся он.

Он выключил свет в офтальмоскопе и выпрямился.

В этот момент открылась дверь и два санитара, вкатив в палату большую квадратную машину, остановили ее рядом с кроватью.

— Это энцефалограф, — пояснил доктор. — Он предназначен для измерения электрических импульсов мозга. Очень помогает при определении источника головной боли. Давайте попробуем.

— Он выглядит таким сложным, — сказала Рина.

— На самом деле он очень прост. По ходу дела я буду вам все объяснять.

— Я думаю, вам проще дать мне несколько таблеток аспирина.

Доктор рассмеялся.

— Вы же знаете нас, докторов. Как мы сможем оправдать свои гонорары, если станем прописывать пациенту лишь самые примитивные таблетки?

Рина тоже засмеялась, а доктор повернулся к Элен и незаметным кивком попросил ее выйти. Элен направилась к двери.

— Ты вернешься, да? — спросила Рина.

Элен обернулась. Санитары готовили аппарат, а сестра с доктором хлопотали над Риной.

— Конечно, вернусь, — пообещала Элен и вышла из палаты.

Доктор появился через час. Он сел в кресло напротив Элен, достал из кармана пачку сигарет и предложил Элен. Она взяла сигарету, доктор чиркнул спичкой, дав прикурить ей, а потом прикурил сам.

— Ну как? — спросила Элен.

— Детали будут ясны после расшифровки энцефалограммы, но уже сейчас очевидны признаки разрушения некоторых важных зон.

— Доктор, пожалуйста, говорите так, чтобы я поняла.

— Конечно, — кивнул доктор и вздохнул. — Уже имеются признаки повреждения мозга. Из-за этого мисс Марлоу трудно вспоминать самые простые вещи: имена, места, даты. Чтобы вызвать их из памяти, требуются большие усилия, которые и вызывают сильную головную боль.

— Но разве это не хороший признак? — с надеждой спросила Элен. — Впервые за всю неделю она выглядит почти нормально.

— Я прекрасно понимаю ваши чувства и не собираюсь рисовать вещи в черном цвете. Хочу лишь, чтобы вы поняли — человеческий организм представляет собой обыкновенную машину. Мисс Марлоу держится пока только благодаря выносливости ее организма, ко она перенесла несколько приступов, сопровождавшихся очень высокой температурой, которая разрушает все на своем пути. Когда же температура слегка спадает, даже на небольшой промежуток времени, как сейчас, она приходит в сознание.

— Вы имеете в виду, что она снова впадет в беспамятство?

— Я имею в виду, что температура снова начала подниматься.

Элен поднялась и поспешила к двери.

— Можно мне поговорить с ней, прежде чем она снова уснет?

— Извините, — доктор встал и покачал головой. — Температура начала подниматься через двадцать минут после вашего ухода, и, чтобы облегчить боль, я дал мисс Марлоу снотворное.

— О Боже! — упавшим голосом произнесла Элен. — И сколько же она еще будет страдать?

— Не знаю, — тихо ответил доктор и взял Элен за руку. — Почему вы не позволяете мне отвезти вас домой? Поверьте, что сейчас вы ничем не можете помочь. Она спит.

— Я ... я просто хочу взглянуть на нее.

— Хорошо, только пусть вас не пугает ее внешность. Для того, чтобы снять энцефалограмму, мы были вынуждены постричь ее почти наголо.

Элен закрыла дверь своего кабинета и подошла к столу, на котором лежали эскизы костюмов для нового фильма. Она должна была их утвердить. Она включила свет и подошла к бару. Достав бутылку, Элен кинула в стакан несколько кубиков льда и залила их виски. Потом вернулась к столу, села и стала рассматривать эскизы, потягивая виски. Она нажала кнопку в ручке кресла, и под потолком загорелась лампа, свет от которой падал прямо на рисунки. Она развернулась в кресле к манекену на возвышении слева от стола и стала представлять, как бы на нем выглядело платье.

На глаза навернулись слезы. Казалось, что перед ней стоит Рина. Свет лампы падает на ее длинные белокурые волосы — те белокурые волосы, что были клочьями разбросаны на подушке рядом с ее стриженой головой.

— Зачем ты сделал это, Господи! — сердито крикнула она в потолок. — Почему всегда гибнет красота, разве в мире мало уродства?

Слезы ручьем лились из ее глаз, и сквозь них она видела Рину, стоящую на пьедестале в блестящем белом шелке.

Это было давно, пять лет назад, а белый шелк был свадебным платьем. Вскоре после этого Рина вышла замуж за Неваду Смита.

15

Свадьба предполагалась скромной, но постепенно превратилась в грандиозное рекламное представление, доселе не виданное в Голливуде. И все из-за того, что Дэвид Вулф наконец затащил в кровать рыжеволосую статистку, у которой была небольшая роль в «Предателе». Хотя он был начинающим агентом по рекламе, а эта должность немногим отличалась от должности младшего клерка, и получал всего тридцать пять долларов в неделю, у дамского пола он пользовался успехом. И все благодаря Берни Норману, который приходился ему дядей.

Нельзя сказать, что Дэвид извлекал большую пользу из своего родства, но девушкам этот факт был известен. Откуда им было знать, что Норман предоставил племяннику работу, только чтобы отвязаться от настойчивых просьб родной сестры. И теперь, чтобы избежать назойливости Дэвида, Берни приказал трем своим секретаршам ни в коем случае не допускать его к нему в кабинет.

Девушка что-то говорила. Поначалу Дэвид не слушал ее.

— Что ты сказала? — переспросил он.

— Я хочу попасть на свадьбу Невады Смита.

— Там не будет особого шума.

Она посмотрела на него и произнесла отчетливо:

— Зато там будет много важных людей, которых я больше нигде не встречу.

— Хорошо, что смогу, сделаю, — ответил он. После третьей попытки снять с нее бюстгальтер его осенило. — Йаа! — вдруг завопил он, когда до него дошел смысл задуманного, и выражение блаженства засветилось на его лице.

— Тише, голубчик, ты разбудишь соседей, — прошептала девушка, думая, что он достиг оргазма.

В определенном смысле слова так оно и было.

Берни Норман гордился тем, что все свое время отдавал студии. Каждое утро в семь часов его длинный черный лимузин, управляемый шофером, останавливался сначала у тяжелых стальных ворот служебного входа, а затем у здания офиса. Берни любил приезжать на службу рано и говорил, что это дает ему возможность до прихода секретарш поработать с корреспонденцией, которой у него было, по крайней мере, в два раза больше, чем у кого-либо еще на студии. Таким образом, весь день оставался свободным для приема посетителей, и Норман заявлял, что его двери всегда открыты для них.

На самом деле он просто-таки изнывал от любопытства, и хотя на студии не принято было говорить об этом вслух, каждый знал, что по утрам он обходит пустые кабинеты, интересуясь содержанием разложенных на столах бумаг... и проникая даже в запертые ящики столов. Поэтому если кто-то хотел, чтобы его соображения или проекты дошли до Нормана, он просто, уходя домой, оставлял бумаги на столе.

Свое любопытство Норман оправдывал стремлением быть в курсе всех событий, происходящих на студии. А как иначе он мог управлять такой большой и сложной организацией?

В это утро он подошел к своему кабинету около восьми — сегодняшняя инспекция несколько затянулась. Он тяжело вздохнул и открыл дверь. Ох, уж эти проблемы...

Норман подошел к столу и похолодел от ужаса. Его племянник Дэвид спал на диване, а на полу рядом валялись разбросанные бумаги. Берни почувствовал, как в нем закипает ярость.

— Какого черта ты спишь в моем кабинете, бездельник! — закричал Берни, тряся племянника за плечи.

Дэвид сел, протирая глаза.

— Я не собирался спать, просто просматривал некоторые документы и, должно быть, задремал.

— Документы! — воскликнул Норман. — Какие документы? — Он быстро поднял один листок и с ужасом взглянул на Дэвида. — Производственный контракт «Предателя», мой личный архив!

— Сейчас все объясню, — быстро сказал Дэвид, окончательно проснувшись.

— Никаких объяснений, — гневно воскликнул Берни и указал на дверь. — Убирайся, чтобы через пять минут тебя не было на студии, иначе я позвоню охранникам и тебя вышвырнут. Ты понял меня? Ты уволен. Уволен. Нам только не хватало на студии воришек и шпионов. И это сын моей родной сестры! Вон!

— Да прекратите, дядя Берни, — сказал Дэвид, поднимаясь с дивана.

— Он говорит мне «прекратите»! Среди ночи его мать звонит мне по телефону и говорит, — он попытался изобразить гнусавый голос сестры: «Дэви еще не пришел домой, уже ночь, а его все нет. Может быть, с ним произошел несчастный случай?» Несчастный случай! Как бы не так. Я сказал ей, что ее малыш Дэви всю ночь трахает рыжую шлюшку со студии. Убирайся!

— А как вы узнали? — Дэвид с интересом смотрел на дядю.

— Узнал? Я знаю все, что происходит на студии. Ты думаешь, я создал бы такое дело, трахаясь по ночам в меблирашках? Нет! Я работал, работал как последняя собака, день и ночь. — Он подошел к столу и, опустившись в кресло, театральным жестом прижал руку к сердцу: — Такой удар с самого утра, и от кого? От родного человека. Какой ужас!

Дядюшка открыл стол и достал пузырек с таблетками; быстро проглотил две штуки и откинулся в кресле, закрыв глаза.

— С вами все в порядке, дяди Берни? — спросил Дэвид.

Норман медленно открыл глаза.

— Ты еще здесь? — спросил он, еле сдерживаясь. — Уходи, и чтоб духу твоего здесь больше не было, — его взгляд остановился на бумагах, разбросанных на полу. — Но сначала прибери за собой.

— Но вы даже не поинтересовались, почему я явился так рано. А ведь меня привело весьма важное дело.

Дядюшка открыл глаза и посмотрел на племянника.

— Если у тебя было что-то важное, мог бы прийти как все. Ты знаешь, мри двери всегда открыты.

— Открыты? — саркастически усмехнулся Дэвид. — Даже если сам Христос появился бы здесь, ваши мегеры не пропустили бы его к вам.

— Не богохульствуй! — Норман предостерегающе поднял руку. — Ты знаешь мое правило: для меня все равны, но если кто-то хочет меня увидеть, он должен прежде сообщить об этом третьей секретарше, та второй, а вторая, в свою очередь, первой. Если первая секретарша найдет, что дело важное, сна сообщает мне, и проситель у меня в кабинете. — Норман прищелкнул пальцами. — Вот так. Но придти ночью и копаться в моих личных бумагах!.. Убирайся!

— Хорошо, — Дэвид направился к двери. Он знал, что бесполезно пытаться что-то объяснить старому ублюдку. — Я ухожу, но знайте, что в тот момент, когда за мной закроется дверь, вы выбросите на улицу миллион долларов.

— Подожди, — окликнул Дэвида дядя. — Похоже, я немного погорячился. Ты говоришь, что хочешь сообщить что-то важное? Ну говори, я слушаю.

— В следующем месяце, перед выходом картины, состоится свадьба Невады Смита и Рины Марлоу.

— И ты думаешь, что сообщил мне что-то новое? Кого это волнует? Они даже не пригласили меня на свадьбу, а кроме того, с Невадой все кончено.

— Возможно, — согласился Дэвид, — но с Риной нет. Вы видели картину?

— Конечно, видел! — воскликнул Норман. — Мы тайком посмотрели ее ночью.

— Вы понимаете, что она станет супер-звездой?

— И что дальше?

— Из газет я знаю, что еще никто не заключил с ней контракт. Вам надо сделать это сегодня, и тогда... — Норман быстро закивал. — Вы скажете, что хотите устроить ее свадьбу, в качестве подарка от студии. Мы заделаем грандиозное зрелище, какого не видывал Голливуд. Это обойдется в пять миллионов.

— Да нам-то что за прибыль? — спросил Норман. — У нас нет ни картины, ни доли в доходах.

— Мы получим премиальные за распространение, не так ли? — уверенно продолжил Дэвид, ободренный вниманием дяди. — Двадцать пять процентов от пяти миллионов составят миллион с четвертью. Вполне достаточно, чтобы покрыть половину издержек по прокату за целый год. А самое замечательное заключается в том, что мы сможем все свои издержки на свадьбу отнести за счет рекламы. Так что нам эта свадьба не будет стоить ни гроша; Корд оплатит все из своей доли дохода. Норман встал, в глазах его блестели слезы.

— Я знал, что кровь должна рано или поздно сказаться, — с пафосом воскликнул он. — Отныне ты работаешь у меня ассистентом. Я передам секретаршам, что двери моего кабинета всегда открыты для тебя. Большего я не мог бы ожидать даже от собственного сына, если бы он у меня был.

— Есть еще кое-какое соображение.

— Какое же? — спросил Норман, снова усаживаясь в кресло.

— Мне кажется, мы должны попытаться заключить контракт с Кордом, чтобы он сделал для нас фильм.

Норман покачал головой.

— О, нет! Здесь и без него хватает психов.

— Но он чувствует кино, это видно по «Предателю».

— «Предатель» — не более чем счастливый случай.

— Совсем нет, — настаивал Дэвид. — Я все время находился на площадке. Он делал все сам, от начала до конца, и если бы не он, Марлоу никогда не стала бы звездой. Я ни у кого не видел такого чутья на женщин.

— Он иноверец, — с неодобрением заметил Норман, — что они понимают в женщине?

— Иноверцы знали о женщинах еще до того, как Адам вывел Еву из Эдема.

— Нет, — возразил Норман.

— Почему?

— Я не хочу иметь дела с подобным типом. Он не удовлетворится только съемками, очень скоро ему захочется влезть в саму кухню. А он не из тех, кто работает с партнерами. — Норман подошел к племяннику. — Но первое твое предложение мне понравилось. Сегодня утром мы получим подпись Рины на контракте, а потом сообщим и о свадьбе. Неваде это не понравится, но он согласится. В конце концов, он вложил в фильм собственные деньги и постарается не упустит шанс.

Дэвид проследил за тем, чтобы копия кинохроники со свадьбой была отправлена в Лондон, где в настоящее время находился Корд. Когда Джонас вошел в небольшой просмотровый зал, свет моментально погас и зал заполнили звуки торжественной музыки. На экране пошли титры:

КИНОХРОНИКА НОРМАНА.

САМЫЙ ПЕРВЫЙ С САМОЙ ПРЕКРАСНОЙ!

Затем появилась церковь, окруженная огромной толпой нарядно одетых людей. Диктор начал торжественно читать текст:

«Весь Голливуд, весь мир восхищаются волшебным зрелищем бракосочетания двух звезд — Невады Смита и Рины Марлоу, снявшихся в заглавных ролях в новом фильме „Предатель“, представляемом Бернардом Норманом».

Затем в кадре появился Невада, скачущий на белоснежной лошади к церкви в темном ковбойском костюме.

«Этот наездник, — продолжал диктор, — всемирно известный ковбой Невада Смит, прибывший в церковь на своей не менее известной лошади Белоснежка».

Окруженный полицейскими, сдерживавшими ликующую толпу, Невада поднялся по ступенькам в церковь. Вскоре подъехал черный лимузин. Из него вылез Берни Норман, он галантно помог выйти из автомобиля Рине. Некоторое время она стояла, улыбаясь толпе, затем взяла Нормана под руку, и они также направились в церковь.

"А вот и новобрачная, — разливался диктор, — прекрасная Рина Марлоу, звезда, фильма «Предатель», под руку с Бернардом Норманом, известным голливудским режиссером. На мисс Марлоу свадебное платье из кружев цвета слоновой кости, созданное специально для нее Элен Гейлард — известной художницей по костюмам, которая является также автором восхитительных нарядов, в которых вы увидите мисс Марлоу в фильме Бернарда Нормана «Предатель».

Затем на экране появился дом Невады в Беверли-Хиллз. Перед домом был разбит громадный шатер, вокруг которого толпилось множество людей.

«На лужайке роскошного дома Невады Смита в качестве подарка знаменитой супружеской паре рабочие студии Бернарда Нормана разбили великолепный шатер. В нем на праздничный обед соберется тысяча гостей. До сих пор нигде в мире не было установлено столь грандиозного сооружения подобного типа. А теперь давайте поздороваемся с некоторыми из знаменитых гостей».

Камера внедрилась в толпу, и диктор стал называть имена знаменитостей: кинозвезд и газетных обозревателей, которые группами, улыбаясь, позировали перед камерой. Камера переместилась на входные двери дома, из которых появились Невада и Рина. Спустя секунду между ними вырос Норман. В руках у Рины был громадный букет роз и орхидей.

«И снова счастливые новобрачные вместе с их другом, знаменитым режиссером Бернардом Норманом, — заговорил диктор. — Новобрачная собирается бросить свой букет в нетерпеливо ожидающую их толпу».

На следующем кадре Рина бросала букет в визжащих от восторга хорошеньких девиц. Поймала его рыжеволосая девушка с большими темными глазами, которую показали крупным планом.

"Букет в руках мисс Энн Барри, близкой подруги новобрачной. Очаровательная рыжеволосая мисс Барри также исполняет одну из основных ролей в фильме «Предатель». Ее прекрасная игра явилась основанием для подписания контракта между нею и «Норман Пикчерз», — возвестил диктор.

В финальном кадре Норман опять стоял между новобрачными, одной рукой по-отечески обняв Неваду за плечи, а другой — Рину. Под их счастливый смех экран погас.

В зале зажегся свет, Джонас поднялся и с хмурым видом покинул зал. Все нутро его пронизало холодом. Что ж, если Рина захотела этого, то пусть так и будет.

Но ни Джонас, ни все прочие, смотревшие на экран, не могли видеть левую руку Берни Нормана, скрытую телом Рины, в то время, как она тщательно исследовала округлость ягодиц новобрачной.

16

Был уже девятый час вечера, когда Элен услышала звук ключа во входной двери. Она отложила в сторону маленькую палитру и вытерла с рук следы краски полой серого рабочего халата. В кабинет вошла Рина.

— Извини, что задержала тебя. Мы до сих пор были на площадке.

— Все в порядке, — улыбнулась Элен. — Мне все равно надо было закончить кое-какую работу. — Она посмотрела на Рину. — Ты выглядишь усталой. Присядь, отдохни немного. Мне сказали в производственном отделе, что ты задержишься, и я заказала кофе и бутерброды.

Рина благодарно улыбнулась.

— Спасибо, — сказала она, усаживаясь на большой диван и снимая туфли. — Я и вправду устала.

Элен подвинула кофейный столик к дивану, открыла небольшой холодильник и достала поднос с бутербродами. Потом открыла большой термос и налила Рине кофе.

Рина поднесла дымящуюся чашку к губам.

— Как хорошо. — Она сделала еще глоток и запрокинула голову на спинку дивана. — От усталости я даже не чувствую голода.

— У тебя ведь совсем не было свободного времени с тех пор, как закончили «Предателя». Три фильма один за другим, а со следующей недели начинаются съемки еще одного. Как ты такое выдерживаешь?

— Я люблю работать.

— Я тоже, — ответила Элен, — но ведь всему есть предел.

Рина не ответила. Прихлебывая кофе, она взяла номер «Варьете» и начала машинально листать его. Внезапно ее внимание привлек заголовок. Она протянула газету Элен.

— Ты видела это?

Элен взглянула на газету. Заголовок был типичным для «Варьете»: ГЛАВНАЯ ДОБЫЧА «ПРЕДАТЕЛЯ» — БИЛЕТНАЯ КАССА.

Текст заметки гласил:

«В течение года мы слышали плач владельцев кинотеатров и жалобы режиссеров на то, что кино переживает глубокий кризис, и вот промелькнул луч надежды. Как стало известно из хорошо информированных источников, доход от менее чем годичного проката фильма „Предатель“ на прошлой неделе превысил пять миллионов долларов. Судя по этой цифре, кинозвезда Рина Марлоу на последующих своих фильмах, которые сейчас показывают в США и о которых остальной мир еще только мечтает, сможет заработать десять миллионов долларов. „Предателя“ прокатывает компания Нормана. Режиссер фильма Джонас Корд — молодой богач, уроженец Запада, более известный своим рекордным перелетом из Парижа в Лос-Анджелес, который состоялся в прошлом году. В главной роли снялся Невада Смит».

Элен подняла взгляд от газеты.

— Я уже видела это.

— Но из заметки следует, что все участники фильма вернули свои деньги!

— Должно быть, так, если Барни не надул их.

Рина улыбнулась. У нее словно гора свалилась с плеч. Наконец-то Невада престанет беспокоиться. Она взяла бутерброд и начала жадно есть.

— Я вдруг почувствовала резкий голод, — сказала она с набитым ртом.

Элен снова наполнила чашку Рины и налила кофе себе. Рина ела без остановки и покончила с бутербродами через несколько минут. Затем взяла сигарету из маленькой коробочки на столе и закурила. Откинувшись на спинку дивана, она выпустила в потолок струйку дыма. Щеки ее слегка порозовели.

— Я чувствую себя намного лучше, сейчас докурю и займемся примеркой.

— Не спеши, — сказала Элен, — у меня есть время.

— Нет-нет, пора приступать. — Рина встала и затушила сигарету в пепельнице. — Я только что вспомнила, что завтра в шесть утра у меня съемки для журнала «Звезды экрана».

В стенном шкафу висели шесть разноцветных цирковых костюмов. Рина сняла один и, повернувшись к Элен, приложила его к себе.

— Они с каждым разом словно усыхают.

— Это личное указание Берни, — улыбнулась Элен. — В конце концов название картины «Девушка на летающей трапеции» обязывает.

Рина сняла платье и влезла в тесный облегающий костюм.

— Ух! — вздохнула она. — Наверное, не надо было есть эти бутерброды.

Элен отошла на несколько шагов, оценивая костюм.

— Встань лучше на подиум, мне нужно кое-что подправить. — Она быстро сделала пометки мелом. — Теперь примерь другой.

Рина принялась расстегивать крючки. Один заклинило.

— Помоги мне, не могу справиться, — попросила она Элен и повернулась к ней спиной. Элен проворно расстегнула крючок, костюм распахнулся, и ее пальцы коснулись обнаженной спины Рины. Ощутив тепло кожи, Элен почувствовала, как кровь застучала у нее в висках, она отпрянула, как будто дотронулась до горячего угля.

Рина спустила костюм на талию и попыталась стянуть его с бедер.

— Боюсь, тебе опять придется помочь мне, — сказала она Элен.

Лицо Элен превратилось в маску.

— Иди назад на подиум, — выдавила она сквозь сжатые губы.

Рина встала на возвышение и повернулась к Элен. Та стала стягивать костюм. Когда она касалась тела Рины, пальцы словно обжигало огнем. Наконец, костюм соскользнул вниз, и Элен почувствовала, как задрожала Рина, когда она нечаянно коснулась ее лобка.

— Тебе холодно? — спросила Элен, отступая назад.

Рина посмотрела на нее и отвела взгляд.

— Нет, — тихо ответила она, вылезая из костюма и протягивая его Элен.

Та потянулась за костюмом и взяла Рину за руку, чувствуя, что не в силах отпустить ее. Она внимательно посмотрела на Рину — сердце ее колотилось.

— Нет, — прошептала Рина, не глядя на Элен. — Пожалуйста, не надо.

Элен была словно во сне. Все вокруг казалось нереальным.

— Посмотри на меня, — попросила она.

Рина медленно повернула голову, их глаза встретились, и Элен вновь почувствовала, как по телу Рины пробежала дрожь.

Она увидела ее набухшие соски, похожие на распустившиеся красные цветы на белом поле.

Элен сделала шаг вперед и уткнулась лицом в мягкие волосы лобка. Так они стояли молча, потом Рина стала тихонько гладить Элен по голове. Элен отступила на шаг, и Рина рухнула в ее объятья.

Горячие слезы катились по щекам Элен.

— Почему? — воскликнула она. — Почему ты вышла за него замуж?

Как обычно, Невада проснулся в половине пятого, натянул джинсы и спустился в конюшню. Чтобы Рина знала, что его нет, он закрыл дверь между их спальнями.

Конюхи ожидали его, потягивая из кружек дымящийся черный кофе. Неваде тоже налили кружку. Он пил кофе и слушал болтовню конюхов. Кружки опустели, все во главе в Невадой направились в конюшню, заглядывая в каждое стойло. В самом конце находилось стойло Белоснежки. Невада подошел к ней и остановился.

— Доброе утро, — прошептал он. Лошадь положила голову на загородку и посмотрела на Неваду большими умными глазами. Она потянулась к нему в ожидании сахара, который, как она знала, должен был быть у него в руке. Она не ошиблась.

Невада открыл загородку и, войдя в стойло, обнял лоснящиеся, блестящие бока животного.

— Мы потихоньку толстеем, малышка, — прошептал он. — Это потому, что последнее время нам не приходится много работать. Пожалуй, следует немного размяться.

Конюх молча протянул ему большое седло, висевшее на перегородке между стойлами. Невада надел на Белоснежку седло и вывел ее из стойла. Он поскакал к небольшому тренировочному комплексу, который был выстроен у подножья холма. Проезжая мимо дома, он увидел серые остроконечные шпили на крыше. На память ему пришла заметка, которую он прочитал в «Варьете», и губы скривила ироническая улыбка. Он снялся в самой прибыльной картине года, но до сих пор ему никто не предложил следующей роли. Время крупных боевиков прошло, их производство обходилось слишком дорого.

В конце концов, так было не только у него. Микс, Мейнард, Гибсон, Хоулт — все оказались в таком положении. Мейнард попытался бороться и сделал серию халтуры на «Юниверсал», что заняло всего пять дней. Невада видел один из этих фильмов — это было не для него. Пленка потрескавшаяся, звук плохой, порой даже нельзя разобрать текст.

Том Микс поступил иначе. В составе шоу «Дикий Запад» он отправился в Европу и, если верить газетам, потряс европейцев, выступая на своей лошади Тони. Возможно, об этом стоило подумать. У труппы Невады дела шли хорошо, и если он присоединится к ним, возможно, пойдут еще лучше. Был и еще выход — взяться за гитару.

С недавних пор появился новый тип боевика, где ковбой пел под гитару. Одна мысль об этом вызывала у Невады отвращение. Прославился в этом амплуа круглолицый маленький Джин Отри. И все было бы отлично, да, как говорили конюхи, бедняга едва держался на лошади.

Невада снова взглянул на дом. Это была самая большая его глупость стоимостью в двести пятьдесят тысяч. Для обслуживания дома требовалось более двадцати слуг, и они пожирали деньги с жадностью голодных волков. Он быстро прикинул свой доход. На скотоводческой ферме в Техасе начались увольнения рабочих, вызванные всеобщей депрессией в стране. Лицензионный гонорар от продажи игрушки «Невада Смит» и ковбойских костюмов сократился, так как у мальчишек появились новые кумиры. Оставалась только доля в шоу «Дикий Запад» и в ранчо для разведенных, что приносило самое большее две тысячи в месяц, в то время как на одно только содержание дома требовалось шесть тысяч.

Рина предложила разделить расходы, но он отказался, так как считал, что оплачивать счета — это мужское дело. Выплаты за «Предателя» закончились. Не залезая в основной капитал, невозможно было содержать дом. Самым разумным было избавиться от него, хотя при этом он неизбежно понесет убытки. Талберг из «Метро» предложил ему за дом сто пятьдесят тысяч. Если сделка состоится, он, по крайней мере, не будет платить комиссионные за посредничество.

Невада задумался. Нет смысла сидеть у моря и ждать погоды. Он отправится в турне с шоу и продаст дом. Надо только поговорить в Риной, когда она вернется вечером со студии.

Зазвонил телефон, установленный на заборе. Невада спрыгнул с лошади и подошел к нему.

— Да?

— Мистер Смит? — раздался в трубке голос дворецкого.

— Да, Джеймс.

— Миссис Смит хотела бы позавтракать с вами в Солнечной гостиной.

Невада засмеялся. Странно, как эти слуги быстро распознают, кто главный в семье. Джеймс сейчас говорил в той официальной манере, которую сам Невада однажды употребил в разговоре с Риной.

Дворецкий прокашлялся.

— Должен ли я сказать миссис Смит, что вы будете к завтраку, сэр? — спросил он. — Кажется, она ждет фотографов, из журнала «Звезды экрана».

Так вот в чем дело. Невада почувствовал обиду. Впервые за несколько месяцев Рина пригласила его к завтраку, и то лишь для того, чтобы устроить рекламное шоу. Внезапно он застыдился своих мыслей, в конце концов, она не виновата, что последнее время ей приходится работать день и ночь.

— Передай, что я приду, как только поставлю лошадь в конюшню.

— Еще один снимок, как вы наливаете кофе Неваде, и мы закончим, — сказал фотограф.

Невада подвинул чашку к Рине. Она подняла серебряный кофейник и наклонила его над чашкой. Тут же на ее губах появилась профессиональная улыбка.

Они сделали множество фотографий: Рина жарит яичницу с ветчиной, а он заглядывает ей через плечо в сковородку, они угощают друг друга тостами и так далее. Пусть читатели воображают, что приобщились к домашней жизни звезд.

После того как фотографы собрали аппаратуру и ушли, в гостиной повисло молчание. Первым его нарушил Невада:

— Я рад, что наконец все закончилось.

— Я тоже, — ответила Рина и, посмотрев на стенные часы, добавила: но мне пора. В половине восьмого у меня грим.

Она поднялась. Зазвонил телефон. Она снова села и сняла трубку.

— Да?

До Невады донесся назойливый голос.

— Доброе утро, Луэлла, — улыбнулась Рина. — Нет, ты меня не разбудила, мы с Невадой как раз завтракаем... Да, правильно, «Девушка на летающей трапеции»... прекрасная роль... Нет, Норман решил пригласить Гейбла из «Метро». Он говорит, что Гейбл единственный мужчина, который сможет это точно сыграть... Конечно, Невада. Это так на него похоже. Подожди минутку, я передам ему трубку, и ты сама с ним поговоришь.

Она закрыла рукой микрофон.

— Это Парсонс, — быстро прошептала ока. — Берни объявил вчера, что ты будешь играть в фильме роль каскадера-наездника. Луэлла решила проверить эту новость.

— А в чем дело? — сухо спросил Невада. — Разве «МГМ» не дает ему Гейбла?

— Не глупи, возьми трубку.

— Привет, Луэлла.

В трубке зазвучал до приторности сладкий голос:

— Невада, я думаю, что это прекрасно, что ты снова будешь играть вместе со своей любимой женой.

— Подожди, Луэлла, — рассмеялся Невада. — Не гони. Я ведь не участвую в картине.

— Разве? — У Луэллы перехватило дыхание. Кажется, зрела новая сенсация. — А почему?

— Я уже согласился отправиться в турне с шоу «Дикий Запад» и буду занят, по крайней мере, шесть месяцев. Пока меня не будет, Рина подыщет для нас другие хоромы. Думаю, что мы оба будем чувствовать себя уютнее в доме поменьше.

В голосе Луэллы появились деловые нотки.

— Ты продаешь свой «Хиллтоп»?

— Да.

— Талбергу? Я слышала, что он интересовался.

— Не знаю, уже многие проявляли интерес.

— Дай мне знать, когда решишь окончательно.

— Конечно.

— У вас все в порядке? — въедливо поинтересовалась Луэлла.

— Дорогая, — рассмеялся Невада, — тебе лучше знать.

— Я рада, вы оба такие чудесные люди. Сообщи мне, если будут какие-нибудь новости.

— Непременно.

— Удачи вам обоим.

Невада положил трубку и посмотрел через стол. Да, нескладно получилось, но изменить что-либо было уже невозможно.

Лицо Рины побелело от гнева.

— Ты мог сначала сказать мне, а потом уже всему миру?

— Но когда бы я смог это сделать? — ответил Невада, чувствуя, что тоже начинает злиться. — Мы разговариваем впервые за несколько месяцев. А о картине ты сама должна была мне сказать.

— Берни весь день пытался тебе вчера дозвониться, но ты не подходил к телефону.

— Чушь, — возразил Невада. — Я все время был дома. Он не звонил. Не говоря уже о том, что мне не надо подачек ни от него, ни от тебя.

— Если бы ты хоть раз высунул нос из этой чертовой конюшни, то, может быть, понял, что происходит.

— Я знаю, что происходит, — сердито сказал Невада. — Ты не должна больше сниматься в кино.

— А какой в этом смысл? — с горечью сказала Рина. — Зачем ты вообще обвенчался со мной?

— Или ты со мной? — так же горько спросил Невада.

Они посмотрели друг на друга и вдруг осознали всю правду. Они поженились потому, что поняли, что потеряли друг друга, и таким образом попытались сохранить то, что давно ушло. Эта мысль мгновенно остудила их гнев.

— Извини, — сказал Невада.

Рина посмотрела на кофейник.

— И ты меня извини. Я же говорила, что приношу несчастье и тебе будет плохо со мной.

— Не говори глупостей, твоей вины здесь нет. Это произошло бы в любом случае. Бизнес не стоит на месте.

— Я говорю не о бизнесе, — ответила Рина. — Я говорю о нас с тобой. Ты должен был жениться на другой, которая смогла бы создать тебе семью. А я ничего не дала тебе.

— Не вини себя. Каждый из нас старался на свой лад быть счастливым, но не получил того, чего действительно желал. Мы просто совершили ошибку, вот и все.

— Я не смогу заниматься разводом, пока не закончу картину, — тихо сказала Рина. — Так что я не стану возражать, если ты сам подашь на развод.

— Я могу подождать, — ответил Невада.

Рина взглянула на часы.

— Господи! Я же опаздываю, — воскликнула она. Возле двери она обернулась и посмотрела на Неваду. — Ты по-прежнему мой друг?

Он кивнул, улыбнулся и сказал серьезно:

— Я всегда буду твоим другом.

Рина некоторое время помедлила у двери, и Невада увидел, как на глазах у нее появились слезы. Потом она резко повернулась и выскочила из комнаты.

Он подошел к окну, поднял занавеску и увидел, как Рина выбежала из дома. Шофер захлопнул за ней дверцу, и автомобиль, направляясь к студии, скрылся у подножья холма. Невада опустил занавеску.

Больше Рина в этот дом не возвращалась. В первую ночь она осталась у Элен, а на следующий день переехала в отель и через три месяца оформила в Рино развод.

Теперь все было действительно кончено, за исключением формальностей.

17

Дэвид услышал, как в дядином кабинете хлопнула дверь. Он быстро встал, подошел к двери, соединявшей их кабинеты, и открыл ее. Дядя Берни сидел в кресле злой, с красным лицом, и тяжело дышал, пытаясь вытряхнуть на ладонь из перевернутой бутылочки несколько таблеток.

Дэвид быстро налил в стакан воды из графина и протянул его Норману.

— Что случилось?

Берни проглотил две таблетки, отставил в сторону стакан и посмотрел на племянника.

— Почему я вместе со своим братом, а твоим дядей Луи, не занялся шитьем одежды? — Дэвид знал, что на этот вопрос не требуется ответа, поэтому молча ждал продолжения. — Они шьют в день от пятидесяти до ста костюмов. И все тихо, спокойно. Вечером он приходит домой, ужинает, ложится спать. Никаких забот, никаких волнений. Именно так и должен жить человек. Легко, а не как собака, не как я.

— Да что случилось? — снова спросил Дэвид.

— Мало у меня неприятностей, так акционеры сообщают, что мы теряем много денег. Я еду в Нью-Йорк для объяснений. Профсоюз собирается объявить забастовку в кинотеатрах, я сажусь и составляю соглашение, в результате которого кинотеатры все же не закрываются. Потом я получаю известие из Европы, что Гитлер присвоил себе всю нашу германскую собственность: конторы, кинотеатры — все. Эти антисемиты украли у нас свыше двух миллионов долларов. Затем я получил жалобу от гарантов и банкиров, что наши картины непопулярны, и купил на Бродвее, самую популярную пьесу, которая называется «Веснушки». Она настолько экстравагантна, что я даже не понял, о чем она. Потом я принялся искать режиссера, переговорил со всеми в Голливуде и быстро понял, что в этой пьесе никто ничего не понимает. Поэтому я пригласил режиссера, который поставил ее в театре — Клода Данбара, но это стоило мне пятьдесят тысяч. Потом я позвонил Луи и попросил Гарбо, но он рассмеялся мне в лицо и сказал, что у меня не хватит денег. А кроме того, она занята в «Анне Кристи» по сценарию Юджина О'Нила. Я попрощался и позвонил Джеку Уорнеру узнать насчет Бетти Дэвис. Он сказал, чтобы я подождал минутку. Я ждал у телефона десять минут. Этот хитрец думал, что я не знаю, что он делает. А он звонил в Нью-Йорк своему брату Гарри — вот что он делал. Словом, сижу я в Нью-Йорке и жду, пока он поговорит со своим братом, который находится за два квартала от меня. Я хотел сказать Джеку, что мне было бы гораздо дешевле самому позвонить Гарри. Наконец он подошел к телефону, но его переговоры обошлись мне в девяносто пять долларов. «Тебе повезло, — сказал он. — Она свободна до сентября. Ты можешь получить ее за сто пятьдесят тысяч». Сто пятьдесят тысяч! Я сказал ему, чтобы он не делал мне одолжения, ведь самое большее, что она получает за картину — это тридцать-тридцать пять тысяч. Он спросил, сколько я хочу заплатить, и когда я сказал, что пятьдесят, он ответил, чтобы я забыл об этом. Ну, хорошо, тогда я предложил семьдесят пять, а он сто двадцать пять. Наконец, мы сошлись на ста тысячах. И этот двухминутный разговор обошелся мне в сто тридцать пять долларов. Потом я вернулся на Уолл-стрит и объявил гарантам и банкирам, что у нас есть престижная пьеса и замечательные режиссер и актриса. Они были счастливы, поздравили меня, я сел на поезд и вернулся в Голливуд. — Берни перевел дыхание и выпил воды. — Разве этих неприятностей мало для одного человека? — Дэвид кивнул. — Так на тебе, прихожу сегодня утром в кабинет и вижу там эту курву Рину Марлоу. «Рина, дорогая, — говорю я ей, — ты великолепно выглядишь». И ты думаешь, она хотя бы поздоровалась в ответ? Как бы не так. Сунула мне под нос «Репортер» и спросила, правда ли то, что там написано. Я посмотрел и увидел заметку о том, что Дэвис будет сниматься в «Веснушках». «А что тебя так взволновало, дорогая? — спросил я. — Эта роль совсем не для тебя. Я приготовил тебе роль, которая потрясет публику. Шахерезада. Костюмы такие, которые тебе и не снились!..» И знаешь, что она ответила мне?

— Что? — спросил Дэвид.

— После всего, что я сделал для нее, так разговаривать со мной! «Не смей меня лапать! Если я не получу эту роль, то можешь засунуть Шахерезаду в свою жирную задницу». С этими словами она ушла. И как тебе это нравится? А я просто хотел немного успокоить ее. Подумаешь, трахается со всем Голливудом, а мне хамит.

Дэвид кивнул. Ему сплетни про Рину Марлоу тоже были известны. После развода с Невадой она словно сошла с ума. Говорили, что вечеринки в ее новом доме в Беверли-Хиллз представляют собой настоящие оргии. Ходили также слухи, что она живет с Элен Гейлард — художницей по костюмам, но печать об этом молчала, и домыслы оставались домыслами. То, чем она занималась, было ее личным делом.

— И что вы собираетесь делать? — спросил Дэвид.

— А что мне остается? Придется дать ей эту роль. Ведь если она уйдет от нас, мы потеряем в два раза больше, чем теряем сейчас. — Берни закурил сигару. — Я позвоню ей днем и сообщу об этом. Хотя нет. У меня есть другая идея. Ты сам поедешь к ней домой и обо все расскажешь. Не хочу, черт возьми, чтобы это выглядело так, будто я дую ей в задницу.

— Хорошо, — согласился Дэвид и направился в свой кабинет.

— Подожди минутку, — окликнул его дядя. — Ты знаешь, кого я встретил в последний вечер в Нью-Йорке? Твоего друга.

— Моего друга?

— Да, ты знаешь, о ком я говорю. Этого сумасшедшего пилота Джонаса Корда.

— О! — воскликнул Дэвис. Они с Кордом за все время обменялись, может быть, парой слов — не больше, и Дэвид сомневался, помнит ли тот вообще о его существовании. — Как он выглядел?

— Как всегда, — ответил Норман. — Бродяга да и только — в каких-то тапочках, без галстука. Не понимаю, как с ним ведут дела солидные люди. Любого другого уже выставили бы в шею. А все из-за его проклятых денег.

— Вы говорили с ним?

— Конечно. Я прочитал в газетах, что он делает новую картину, и подумал, что, чем черт не шутит, может, он снова попадет в точку. И потом, нам надо поддерживать с ним контакт, чтобы мы могли оплачивать большинство счетов его деньгами. Было два часа ночи, его держали под руки две шлюхи. Я подошел и сказал: «Привет, Джонас». Он посмотрел на меня так, как будто никогда в жизни не видел. «Помнишь меня — спросил я. — Я Берни Норман из Голливуда». «О, конечно», — ответил он. Но по его небритому лицу было трудно определить, действительно ли он меня узнал. «Эти две малышки актрисы, — сказал он. — Но я не скажу тебе их имен, иначе ты сможешь увести их. Теперь, если мне нравится девушка, она заключает контракт с „Корд Эксплоузивз“, и ни у кого не остается шанса сманить ее, как ты, черт возьми, сманил Рину Марлоу». И он, словно бы в шутку, хлопнул меня по плечу — я потом два часа не мог поднять руку. Я, конечно, вежливо улыбнулся. «В нашем бизнесе надо быстрей поворачиваться, а не то будешь веселиться только на чужом празднике, — сказал я. — Но хватит об этом, я хотел поговорить о твоей новой картине, которую, я слышал, ты делаешь. Мы отлично потрудились на тебя в прошлый раз, и, думаю, можем продолжить сотрудничество». Корд предложил поговорить там же, не откладывая, и я согласился. «Подождите меня, — сказал он девицам и потянул меня за руку. — Пошли в мой кабинет». Я удивленно посмотрел на него. «У тебя что, кабинет в отеле „Уолфорд“?» «У меня кабинет в любом отеле Соединенных Штатов», — ответил он.

Мы поднялись на лифте, прошли через холл и подошли к двери, на которой было написано «Для мужчин». Я удивленно посмотрел на него, а он улыбнулся. «Мой кабинет», — сказал он и открыл дверь. Мы вошли, внутри было чисто и пусто. Он сел на стул для смотрителя, и по выражению его лица я понял, что он настроен вполне серьезно. «Я еще не решил, в какой компании буду прокатывать свой фильм, — сказал он. — Все зависит от того, где будут лучшие условия». Я сказал, что это звучит заманчиво, но мне хотелось бы знать, о чем фильм. Он сказал, что фильм о пилотах времен мировой войны, что он приобрел около пятидесяти старых самолетов, которые будут принимать участие в съемках. «А-а, военный фильм, — сказал я. — Подобные картины уже отошли после „На западном фронте без перемен“. Его вряд ли кто будет смотреть. Но поскольку я знаю тебя и мы уже плодотворно сотрудничали, то могли бы и продолжить. Каковы твои условия?» «Накладные расходы студии десять процентов, распространение — пятнадцать процентов со всеми расходами, исключенными из общей суммы перед расчетом премиальных за распространение». «Это невозможно, — возразил я, — мои накладные расходы составляют как минимум двадцать пять процентов». «Это не так, — ответил он, — и сейчас я докажу это с помощью простой арифметики. В соответствии с вашим ежегодным отчетом, накладные расходы за последние несколько лет составляли в среднем двадцать один процент. За это время „Предатель“ составил двадцать процентов вашего дохода. Вычтем это из дохода и получим, что накладные расходы составили тридцать шесть процентов. То же самое относится и к студии. Объемы определяют проценты, и если я учту еще и объемы, то не получу ваших обычных процентов. Поэтому я хочу забрать часть тех денег, которые вы прикарманиваете». «Но это неизбежно, — сказал я, — именно так и идет кинобизнес. Мой совет директоров никогда не согласится на другое». «Согласится, — с улыбкой ответил Корд и добавил: — Мы здесь уже так долго, а вы еще не пописали».

От удивления я подошел к писсуару, а когда обернулся, его уже не было. На следующее утро до отхода поезда я пытался разыскать его, но никто не знал, где он. В его офисе даже не знали, что он в Нью-Йорке, он словно сквозь землю провалился. Настоящий проходимец, поверь мне.

Дэвид улыбнулся.

— Я же говорил вам, что он давно все понял, и вы знаете, что его арифметика верна.

Дядя посмотрел на племянника.

— Думаешь, я не знаю, что она верна? Но неужели же он настолько беден, что я должен вырвать для него кусок хлеба из собственного рта?

— Будьте добры пройти за мной, — сказал дворецкий, — мисс Марлоу в солярии.

Дэвид кивнул и стал медленно подниматься по лестнице. Дворецкий остановился перед одной из дверей и постучал.

— Прибыл мистер Вулф, мадам.

— Пусть войдет, — ответила Рина.

Дворецкий открыл дверь, и Дэвид зажмурился от яркого калифорнийского солнца. Крыша и стены комнаты были стеклянными. В дальнем углу стояла высокая ширма, из-за которой раздался голос Рины:

— Найди себе что-нибудь выпить в баре, я сейчас.

Он осмотрелся. В углу находился бар и несколько обычных парусиновых шезлонгов. Большой белый ковер покрывал почти весь пол.

Из-за ширмы вышла Элен Гейлард. На ней была белая рубашка с закатанными до локтя рукавами и черные, мужского покроя, брюки, плотно облегавшие узкие бедра, белые волосы зачесаны назад на прямой пробор.

— Привет, Дэвид, давай помогу.

— Спасибо, Элен.

— Сделайте мне тоже мартини, — сказала Рина из-за ширмы.

Элен не ответила.

— А тебе что? — обернулась она к Дэвиду.

— Виски с содовой и немного льда.

Элен проворно приготовила напитки и протянула стакан Дэвиду.

— Ну как?

Дэвид пригубил.

— Прекрасно.

— А мой мартини готов? — прозвучал у него за спиной голос Рины.

Дэвид обернулся. Рина выходила из-за ширмы, запахивая белый махровый халат. Одного быстрого взгляда на ее загорелое бедро хватило, чтобы понять, что под халатом у нее ничего нет.

— Привет, Рина.

— Привет, Дэвид. А где моя выпивка? — спросила Рина у Элен.

— Дэвид пришел по делу, — ответила та, — почему бы тебе не выпить после разговора?

— Не командуй, — резко возразила Рина, — и приготовь мартини. — Она повернулась к Дэвиду. — Мой отец дал мне мартини, когда я была еще ребенком, и я могу пить его, как воду. Похоже, Элен не понимает этого.

— На, — коротко бросила Элен.

Рина взяла стакан.

— Будь.

— Будь, — ответил Дэвид.

Рина отпила половину и подвела его к шезлонгу.

— Садись, — сказала она, усаживаясь в соседний шезлонг.

— Отличный у тебя дом, — вежливо произнес Дэвид.

— Хорош, — согласилась Рина, — мы с Элен испытали много приятных минут, обставляя его. — Она подошла к Элен и погладила ее по щеке. — У Элен просто потрясающее чувство цвета. Тебе надо сказать дяде, чтобы он привлек ее к-работе, я уверена, он будет в восторге.

— Рина, — в голосе Элен прозвучали счастливые нотки, — я уверена, что Дэвид пришел говорить не обо мне.

— Я поговорю с дядей, — вежливо сказал Дэвид, — думаю, Элен великолепно справится.

— Вот видишь? — Рина посмотрела на Элен, а затем снова обратилась к Дэвиду: — Вся беда ее в том, что она слишком скромна. А ведь она одна из самых талантливых людей, которых я когда-либо встречала.

С этими словами Рина протянула Элен пустой стакан.

— Налей.

Дэвид бросил быстрый взгляд на пышную грудь Рины. Если она так пьет, то для поддержания формы одного массажа мало. Рина оборвала его размышления.

— Что, старый ублюдок решил предложить мне роль в «Веснушках»?

Дэвид посмотрел на нее.

— Ты должна понять точку зрения моего дяди, Рина, — быстро сказал он. — Ты самое ценное, что есть у компании, и не должна обижаться на дядю за то, что он не предлагает тебе сниматься в ерундовых картинах.

Рина взяла из рук Элен полный стакан.

— Все дело в том, что он подумал, будто я не смогу сыграть. Он думает, что я годна лишь на то, чтобы ходить полуголой по его указке.

— Он считает, что ты великолепная актриса, Рина, таких, как ты, одна на миллион. Он просто заботится о тебе, вот и все.

— Я сама о себе позабочусь, — сердито возразила Рина. — Так буду я играть или нет?

— Будешь.

— Хорошо, — сказала Рина, отхлебнув из стакана, и поднялась с шезлонга; Дэвид понял, что она уже пьяна. — Передай своему дяде, что в следующий раз я приду к нему без лифчика.

— Он будет счастлив, — усмехнулся Дэвид, отставил стакан и тоже поднялся.

— Думаю, он хочет трахнуть меня, — сказала Рина, покачнувшись.

— А кто не хочет? — рассмеялся Дэвид. — Я не ошибусь, если скажу, что, по крайней мере, шестьдесят миллионов мужчин мечтают об этом.

— Но не ты, — сказала Рина, внезапно посмотрев Дэвиду прямо в глаза.

— Кто это сказал?

— Я, — ответила Рина серьезно, — во всяком случае, ты никогда не набивался.

— Напомни мне как-нибудь об этом.

— А почему не сейчас? — спросила Рина, развязывая пояс. Халат распахнулся, и она предстала перед Дэвидом в полной наготе. Он не мог вымолвить ни слова.

— Иди вниз, Элен, — сказала Рина, не сводя взгляда с Дэвида, — и проследи, чтобы обед был готов вовремя.

Когда Элен проходила мимо Дэвида к двери, он поймал ее взгляд. Проживи он даже до ста лет, он не смог бы забыть этот взгляд, полный боли и страдания.

18

Пока Клод Данбар не встретил Рину Марлоу, у него были лишь три привязанности на свете: его мать, он сам и театр — и именно в такой последовательности. Его «Гамлет» в современных декорациях был самой нашумевшей постановкой Шекспира, когда-либо осуществленной на сцене в Нью-Йорке. Но лишь постановка заурядной пьесы «Веснушки» вознесла его на вершину истинной славы.

В спектакле были заняты три актера — два старателя, живших одиноко на краю громадной пустыни, и молодая девушка, потерявшая память и забредшая к ним в лагерь. Жизнь мужчин превратилась в борьбу: младший пытался защитить девушку от посягательств старшего, а когда ему это удалось, не выдержал и сам согрешил с ней.

В пьесе было много диалогов и совсем мало действия, но тем не менее она уже несколько лет шла на Бродвее. Когда Норман позвонил Данбару и сказал о покупке пьесы и о том, что хочет создать по ней кинофильм с его режиссурой, Данбар был настолько удивлен, что согласился без колебаний. И только по прибытии в Калифорнию он услышал, кто будет играть главную роль.

— Рина Марлоу! — воскликнул он. — Но я полагал, что играть будет Дэвис.

Норман ласково посмотрел на него.

— Уорнер надул меня, — сказал он, понижая голос и переходя на доверительный шепот, — и я подумал о Рине.

— Но ведь есть и другие актрисы, мистер Норман? — спросил Клод, слегка заикаясь, как это было всегда, когда он расстраивался. — К примеру, та, что исполняет эту роль на сцене?

— У нее нет имени, — быстро ответил Норман, — а это очень важно. У Рины не было ни одной картины, которая не принесла бы большие доходы.

— Возможно, — заметил Данбар, — но сможет ли она сыграть эту роль?

— В Голливуде нет лучшей актрисы. Вы режиссер. Поезжайте сегодня к ней домой и сами увидите.

— Мистер Норман...

Но Норман уже взял Данбара за руку и подвел к двери.

— Давайте начистоту, мистер Данбар. Дайте девушке шанс, поработайте с ней немного, и если после этого вы все же будете думать, что она не справится, мы посмотрим, что можно сделать.

Норман был так убедителен, что Клод не сумел возразить и опомнился уже в приемной позади закрытой двери под пристальным взглядом трех секретарш. Он покраснел и, чтобы скрыть замешательство, подошел к секретарше, сидящей у самой двери в кабинет Нормана.

— Будьте добры, — сказал он, — сообщите мне адрес мисс Марлоу.

Секретарша улыбнулась.

— Я могу сделать лучше, мистер Данбар, — эффектно сказала секретарша, снимая телефонную трубку. — Я закажу машину, и она отвезет вас.

Перед тем как поехать к Рине, Клод пошел в кинотеатр и посмотрел последний фильм с ее участием. Он смотрел на экран, и его охватывали одновременно и восторг и ужас. Без сомнения, мисс Марлоу была прекрасна, в ней даже было что-то животное, что так импонирует определенному типу аудитории. Но в ней не было того, что ему нужно было для фильма.

Героиня пьесы была подавлена, углублена в себя, напугана. Когда она пыталась воскресить былое, чувствовалось, как она измучена и иссушена жаром пустыни. Желание в мужчинах вызывал только ее пол, а никак не внешность.

Рина на экране манила, она была дерзкой, ее сексуальность выставлялась напоказ. В игре ее не было искусства. И одновременно в ней чувствовалась огромная жизненная сила. Когда она появлялась на экране, его глаза была прикованы только к ней.

Покинув кинотеатр, Клод вернулся в отель, где его должен был ждать автомобиль. Как всегда в тех случаях, когда его одолевали сомнения, он позвонил матери.

— Мама, ты знаешь, кто будет играть главную роль в картине?

— Кто же? — в голосе матери не было обычного спокойствия.

— Рина Марлоу.

— Нет! — резко воскликнула она.

— Да, мама. Мистер Норман сказал, что ему не дали Бетти Дэвис.

— Тогда немедленно возвращайся домой, — твердо сказала мать. — Скажи мистеру Норману, что дорожишь своей репутацией, что тебе была обещана Дэвис и что ты не соглашаешься на эту блондиночку.

— Но я уже пообещал мистеру Норману, что поговорю с мисс Марлоу. Он сказал, что если после разговора с ней я останусь неудовлетворенным, то он подыщет кого-нибудь еще.

— Хорошо. Но помни, что твое честное имя превыше всего. Если она тебя полностью не устроит, немедленно возвращайся домой.

— Да, мама, целую.

— Целую и береги себя, — ответила мать, как всегда при прощании.

Рина вошла в комнату, где он ожидал ее, с головы до пят затянутая в черное трико. Белокурые волосы зачесаны назад и собраны в пучок, никакой косметики.

— Мистер Данбар, — сказала она без всякой улыбки и протянула руку.

— Мисс Марлоу, — ответил он, пожимая протянутую руку, и удивился силе ее пальцев.

— Давно искала случая познакомиться с вами, слышала о вас много хорошего.

Он вежливо улыбнулся.

— Я тоже много слышал о вас.

Впервые Рина улыбнулась.

— Надеюсь, что слышали, поэтому и приехали сюда в первый же день своего пребывания в Голливуде. Наверное, вам интересно, какого черта я хочу сыграть эту роль в «Веснушках»?

Данбар слегка опешил от ее откровенности.

— Ну что вы, мисс Марлоу, думаю, что вы справитесь, у вас всегда такой успех.

— Да бросьте вы, — Рина опустилась в кресло. — Считается, что я актриса, но теперь я сама хочу это проверить. И только вы, единственный в своем роде режиссер, можете помочь мне понять это.

Клод внимательно посмотрел на нее.

— Вы читали сценарий?

Рина кивнула.

— Вы помните первые слова девушки, когда она является в лагерь?

— Да.

— Прочтите мне их, — сказал Клод, протягивая ей сценарий.

Рина взяла сценарий, но не раскрыла его.

— Меня зовут Мэри. Да, точно. Я думаю, что меня зовут Мэри.

— Вы произносите слова, мисс Марлоу, но вы не задумываетесь над ними. Не чувствуется, что вы делаете большие усилия, чтобы вспомнить свое имя.

Рина молча посмотрела на режиссера, затем встала и подошла к камину. Повернувшись к Клоду спиной, она положила руки на каминную доску. Рина развязала пучок, и белокурые волосы рассыпались по плечам. Она резко повернулась. Когда она заговорила, ее лицо казалось изможденным.

— Меня зовут Мэри, — хрипло прошептала она. — Да, точно. Я думаю, что меня зовут Мэри.

Клод почувствовал, как его руки начали покрываться гусиной кожей. Это происходило с ним всегда, когда он испытывал восторг, глядя на сцену.

Берни Норман появился лишь в последний день съемок. Он помотал головой, толкнул дверь и вышел на большую сценическую площадку. Ему надо было все тщательно выяснить, прежде чем приглашать этого пижона. Хуже того, перед тем как покупать пьесу, надо было проверить, все ли у этого парня в порядке с головой.

Прежде всего, сроки съемок растянулись еще на месяц. Режиссеру, видите ли, понадобилось еще тридцать дней, чтобы отрепетировать с Риной роль. Норман попытался возразить, но Рина решительно заявила, что не выйдет на съемочную площадку прежде, чем Данбар не скажет, что она готова. Это обошлось в лишних сто пятьдесят тысяч только на заработную плату.

Потом режиссер настоял, чтобы в фильме все было в точности, как в спектакле. Бюджет опять полетел к черту, вылетело еще пятьдесят тысяч. В довершение ко всему Данбар потребовал, чтобы каждое слово в фильме звучало так же отчетливо, как на сцене. Его абсолютно не интересовало, сколько для этого понадобится дублей. Да и почему, собственно, это должно было его интересовать? Ведь он тратил не свои денежки.

Съемки продолжались три месяца и потребовали полутора миллионов. Войдя на площадку, Берни Норман зажмурился от яркого света.

Слава Богу, это была последняя сцена. Девушка утром открыла дверь и обнаружила обоих мужчин мертвыми — младший убил старшего, а затем покончил с собой, когда осознал всю меру своего падения. Единственно, что предстояло сделать девушке — посмотреть на мужчин, немного всплакнуть и удалиться в пустыню. Казалось бы, ничего сложного! Десять минут — и делу конец.

— Все по местам!

Оба актера растянулись на песке перед входом в хижину. Помощник режиссера сверил их позы с фотографиями и внес небольшие изменения: у одного неправильно лежала рука, у другого запачкалась щека.

Норман увидел Данбара и кивнул ему. В наступившей тишине раздались звук хлопушки и голос режиссера:

— Начали!

Норман порадовался. Все в порядке. Дверь хижины медленно отворилась, и на пороге показалась Рина. Взор ее остановился на лежащих у порога мужчинах.

Норман выругался про себя. Неужели у этого шельмеца не хватило ума сделать ей наряд более открытым? Ведь в конце концов действие происходит в пустыне. Так ведь нет. Платье закрывало ее по самую шею, словно стояла зима. Прекрасная грудь, с которой и следовало работать Данбару, была совершенно скрыта.

Камера начала наезжать на Рину, она медленно подняла голову и посмотрела в нее. Прошла минута, еще одна.

— Плачь, черт возьми! — раздался крик Данбара. — Плачь!

Но глаза Рины были пусты.

— Стоп! — заорал Данбар. Переступив через одного из лежащих мужчин, он подошел к Рине. — В этой сцене тебе надо плакать, забыла, что ли? — с сарказмом спросил он. Рина молча кивнула.

Данбар вернулся на свое место у камеры. Рина зашла в хижину и закрыла за собой дверь. Помощник режиссера снова проверил позы актеров и покинул площадку.

— Сцена триста семнадцать, дубль два! — провозгласил ассистент и отскочил от камеры.

Все повторилось, как и в прошлый раз. Глаза Рины были абсолютно сухи. Она резко отошла в сторону.

— Стоп! — закричал Данбар и снова выбежал на площадку.

— Прости, Клод, — сказала Рина. — Я не могу, лучше сделать макияж.

— Макияж! — завопил ассистент. — Принесите слезы!

Норман согласно кивнул. Не было смысла зря тратить деньги. На экране все равно никто не разберет — настоящие слезы или нет, а кроме того, искусственные скатываются по щекам даже более эффектно.

— Не надо макияжа! — крикнул Данбар.

— Не надо макияжа! — повторил его ассистент.

— Это последняя сцена, — обратился Данбар к Рине. — Двое мужчин мертвы из-за тебя, и от тебя требуется всего лишь немного слез. Даже не потому, что тебе жалко их или себя, просто я хочу, чтобы ты дала мне понять, что у тебя есть душа. Совсем немного, только для того, чтобы показать, что ты женщина, а не животное. Поняла? — Рина кивнула. — Хорошо, — взял себя в руки Данбар. — Начнем с начала.

Он вернулся на свое место и наклонился вперед, наблюдая за Риной, выходящей из дверей хижины.

— Ну, вот сейчас, — почти прошептал он, — плачь!

Рина уставилась в камеру. И снова ничего не произошло.

— Стоп! — завопил Данбар. — Да что ты за женщина!

— Ну пожалуйста, Клод, — взмолилась Рина.

Он холодно посмотрел на нее.

— Мы работаем над фильмом уже несколько месяцев. Я тружусь день и ночь только для того, чтобы доказать, что ты актриса. Я сделал все, что мог, и не могу испортить всю картину из-за последней сцены. Ты хотела быть актрисой — пожалуйста, доказывай это. Играй!

Он повернулся к ней спиной и отошел. Норман закрыл лицо руками. И это стоит ему десять тысяч в день! Надо было предвидеть.

— Начали!

Норман раздвинул пальцы рук и посмотрел на площадку. До него донесся тихий голос Данбара, обращенный к Рине:

— Так, так, теперь выходишь, смотришь вниз, на них. Сначала на Пола, потом на Джозефа. Ты видишь в руке Джозефа револьвер и понимаешь, что произошло. Теперь осматриваешься. Да, они мертвы. Может быть, ты и не любила их, но ты жила вместе с ними. Возможно, что на какой-то момент один из них помог тебе вернуть хотя бы кусочек памяти — той памяти, которую ты утратила. И это твой отец, или брат, или, может быть, ребенок, которого ты никогда не имела — это кто-нибудь из них лежит на песке у твоих ног. Ты начинаешь плакать. — Норман постепенно отнимал руки от лица, тяжело дыша и отступая от камеры. Рина плакала. На глазах у нее были слезы. Данбар продолжал шептать: — Ты еще плачешь, но на тебя снова нашло затмение, ты уже не помнишь, почему плачешь. Все! Слезы останавливаются, и твои глаза сухие, теперь ты поворачиваешься и смотришь в пустыню. Где-то там, в этом безбрежном песке, тебя ждет кто-то, кто-то с твоей памятью. Ты найдешь его и снова узнаешь, кто ты. Ты начинаешь медленно уходить в пустыню... медленно... медленно... медленно.

Голос Данбара становился тише по мере того, как Рина удалялась. Это было потрясающее зрелище, даже ее прямая спина взывала к жалости. Норман огляделся. Вся съемочная группа смотрела на Рину, забыв обо всем. Он почувствовал, как на глаза начали наворачиваться слезы. Эта дьявольская сцена проняла даже его.

— Стоп! — раздался хриплый торжествующий голос Данбара. — Снято! — он бессильно откинулся в кресле.

Съемочная площадка превратилась в бедлам, все кричали, аплодировали. Улыбались даже ветераны, многое повидавшие на своем веку. Норман выбежал на площадку и в возбуждении схватил Рину за руку.

— Ты была прекрасна, детка, — сказал он. — Потрясающе.

Рина посмотрела на него. Вид у нее был отсутствующий, но вскоре ее глаза приняли осмысленное выражение. Она посмотрела на Данбара, сидящего в своем кресле в окружении оператора, ассистента и другой публики, потом перевела взгляд на Нормана.

— Ты действительно так думаешь?

— Неужели я сказал бы это, если бы думал иначе, детка? Ты же хорошо меня знаешь. Теперь ты несколько недель отдохнешь, и мы приступим к съемкам «Шахерезады».

Но Рина уже отвернулась от него и смотрела на приближающегося Данбара.

— Спасибо, — сказала она, взяв Клода за руку.

На лице его появилась легкая улыбка.

— Вы великая актриса, мисс Марлоу, — Данбар перешел на официальный тон, так как их совместная работа была закончена. — Было большим удовольствием работать с вами.

— Вы еле держитесь на ногах, — заботливо сказала Рина.

— Немного отдыха и все пройдет, — быстро ответил режиссер. — Пока шла работа над картиной, я толком не спал ни одной ночи.

— Это мы исправим, — дружески успокоила его Рина и позвала: — Элен!

Откуда-то из толпы возникла Элен.

— Позвони Джеймсу и прикажи приготовить гостевую комнату для мистера Данбара.

— Но, мисс Марлоу, — запростестовал режиссер, — я не хочу доставлять вам беспокойство.

— Неужели вы думаете, что я отпущу вас в таком состоянии в неуютный отель?

— И я обещал маме, что позвоню ей сразу по завершении работы.

— Вы сможете позвонить от меня, — рассмеялась Рина, — у меня тоже есть телефон.

Норман схватил Данбара за плечо.

— Тебе лучше послушать Рину, ты нуждаешься в отдыхе. Впереди еще десять недель монтажа. Хотя беспокоиться нечего — это будет великий фильм. Не удивлюсь, если вы оба получите премию Академии.

Конечно, Норман не верил в то, что говорил, но на деле все именно так и случилось.

19

Нелли Данбар, шестидесятитрехлетняя, твердая, как библейская скала, женщина, пересекла комнату и посмотрела на сына.

— Ужасное существо, — тихо сказала она.

Нелли уселась рядом с сыном и положила его голову себе на плечо, машинально прикоснувшись рукой к его лбу.

— Интересно, сколько же надо времени, чтобы разглядеть ее истинное лицо? Не женись на ней — так ведь я тебе говорила.

Клод ничего не ответил, да и не было нужды отвечать. Он ощутил тепло материнских рук. Как всегда, в детстве, когда он, обиженный, прибегал из школы домой. Мать знала его. Ему незачем было рассказывать ей о своих неприятностях. Вот и теперь материнский инстинкт заставил ее приехать в Калифорнию после его женитьбы на Рине.

Хрупкий и худощавый, он никогда не был сильным. Интенсивная творческая работа еще больше истощала и утомляла его. В такие моменты мать укладывала его на несколько недель в постель, сама ухаживала за ним: кормила, приносила газеты, читала вслух любимые книги.

Иногда Клод чувствовал, что это самые счастливые дни его жизни — в комнате, которую мать обставила для него в мягких пастельных тонах, он ощущал тепло и уют. Все необходимое было у него под руками, за этими стенами он был надежно укрыт от грязи и подлости мира.

Отца Клод помнил очень смутно, он умер, когда ему было всего пять лет. Смерть отца значительно изменила их образ жизни, их семья не была богатой, но и не испытывала нужды.

— Ты вернешься домой и соберешь необходимые вещи, — сказала мать. — Ночь ты можешь провести здесь, а утром мы подумаем о разводе.

Он поднял голову с плеча матери и посмотрел на нее.

— Но, мама, я даже не знаю, что говорить адвокату.

— Не беспокойся, — просто сказала мать, — я обо всем позабочусь.

Клод почувствовал, что с плеч у него свалился огромный груз. Опять его мама произнесла волшебные слова. Но когда, остановившись перед домом, он увидел автомобиль Рины, то побоялся войти. Его приход мог закончиться очередной сценой, а у него уже больше не было сил. Он взглянул на часы, было почти одиннадцать. Скоро Рина должна была уехать, так как во время ланча у нее было свидание на студии. Клод спустился к подножию холма и зашел в бар. Здесь он мог подождать, пока ее автомобиль проедет мимо.

Он вошел в бар, и хотя в помещении было еще темно и стулья не сняты со столов, в заведении уже сидели несколько посетителей. Клд занял место у окна, через которое ему была видна улица.

Его слегка знобило, но он надеялся, что это не простуда.

— Виски с горячей водой, — сказал он бармену, вспомнив, что именно такое снадобье давала ему мать при первых признаках простуды.

— С горячей водой? — удивился бармен.

— Да, пожалуйста, — кивнул Клод. — Он поднял голову и увидел, что за ним наблюдает одинокий посетитель — молодой человек в желтом приталенном пиджаке. — Да, и пожалуйста, если у вас есть, ломтик лимона, — крикнул Клод вслед бармену.

Он отхлебнул дымящийся напиток и через мгновение почувствовал тепло в желудке. За окном шел дождь. Клод поднес стакан к губам и, к своему удивлению, обнаружил, что он пуст. Вполне можно было заказать еще одну порцию — время у него было. Он точно знал, чем в этот момент занимается Рина. Сидит перед туалетным столиком и делает макияж, добиваясь нужного эффекта. Потом начнет расчесывать волосы.

Рина никогда не приходила вовремя, всегда опаздывала по крайней мере на час, а то и больше. Иногда он злился, ожидая ее. Других, похоже, ее опоздания не трогали — к ним привыкли.

Клод посмотрел на стакан — он снова был пуст. Теперь он чувствовал себя гораздо лучше и заказал еще одну порцию.

Рина будет удивлена, когда вернется домой и не обнаружит его вещей. Больше его никто не назовет «бабой». Она поймет, каков он на самом деле, когда адвокат представит ей бумаги о разводе. Она поймет, что с ним нельзя так обращаться. И не осмеет посмотреть на него так, как посмотрела в первую брачную ночь — с жалостью и презрением. Но самым страшным было то, что он увидел тогда в ее глазах понимание самых сокровенных секретов своей души, которые он скрывал даже от самого себя.

Он вошел в темную спальню, держа в руках поднос, на котором стояла охлажденная бутылка шампанского и два бокала.

— Вино для моей любимой, — сказал он.

Они начали заниматься любовью, все было нежно и прекрасно. Будучи девственником, он так всегда и представлял себе эти мгновения. Перед ним было прекрасное женское тело — равнодушное и загадочное. Он даже начал сочинять стихи во славу красоты, как вдруг почувствовал, что рука Рины коснулась его плоти.

На какой-то момент Клод буквально похолодел от ее прикосновения, а потом вдруг расслабился. Он почувствовал, как ее тело вздрогнуло, потом еще и еще раз, и его охватило тепло, исходившее от него. Раздался глубокий стон, и Рина потянула его на себя, лихорадочно расстегивая куртку его пижамы. Она уже больше не была нежной, ее больше не заботили его чувства и желания — она была неистовой. Теперь ее пальцы причиняли ему боль, когда она пыталась направить его и буквально вдавить в себя.

Внезапно его охватил ужас, страх перед ее требовательной плотью, жаждущей поглотить его плоть. Почти в панике он вскочил и встал возле кровати, весь дрожа.

Пытаясь закутаться в пижаму, Клод услышал, что ее дыхание стало спокойнее. Раздался шорох простыни, и он посмотрел на Рину. Она лежала на боку, обернув бедра простыней, и смотрела на него. Грудь ее тяжело вздымалась, соски набухли, взгляд, испепелял.

— Так это правда, что о тебе говорят?

Клод почувствовал, как запылали щеки. Конечно, он знал о разговорах, ведущихся за его спиной, но эти люди не могли понять, что он целиком поглощен работой.

— Нет, — быстро ответил он.

— Так что же ты за мужчина?

Он рухнул на колени перед кроватью.

— Пожалуйста, — сказал он, глядя на нее глазами, полными слез, — пожалуйста, ты должна понять. Я женился на тебе, потому что люблю тебя, но я не такой, как все. Мама говорит, что я слишком нервный и легко возбудимый.

Рина не ответила, и он прочел в ее взгляде ужасающее сочетание жалости и презрения.

— Не смотри так на меня, — взмолился он. — В следующий раз все будет в порядке, я успокоюсь. Я люблю тебя, люблю. — Клод почувствовал, как ее рука стала нежно гладить его по голове. Он перестал плакать, схватил гладившую его руку и осыпал ее благодарными поцелуями. — Со мной все будет в порядке, дорогая, — пообещал он.

Но все кончилось, не успев начаться. Вызывающая женственность Рины, ее пугающая сексуальность превратили Клода в импотента.

— Что вы сказали? — услышал Клод обращенные к нему слова молодого человека в желтом пиджаке. — Извините, я подумал, что вы обратились ко мне.

Клод почувствовал неловкость. Наверное, он заговорил вслух, что часто бывало с ним, когда он задумывался.

— Да, — быстро ответил он, пытаясь скрыть смущение. — День обещает быть пасмурным, не правда ли?

Молодой человек посмотрел в окно, затем снова на Клода.

— Да, — согласился он, — похоже.

Молодой человек имел приятную наружность, возможно, он был актер и зашел сюда выпить пива и переждать дождь. Данбар заглянул в свой стакан — он опять был пуст.

— Разрешите угостить вас, — обратился он к юноше.

— Спасибо, — кивнул тот, — я бы выпил еще пива.

— Бармен! Пиво для молодого джентльмена, а мне повторить, — крикнул Клод.

Они повторяли по третьему разу, когда Данбар заметил автомобиль Рины, удалявшийся в сторону студии. В голову ему пришла мысль попросить молодого человека помочь ему перевезти вещи — все-таки их было порядочное количество. Нажав на звонок второй раз, он вспомнил, что сегодня вторник и слуг в доме нет. Клод достал свой ключ, и они поднялись в его комнату. Он открыл стенной шкаф и достал чемодан.

— Освобождайте пока эти ящики, а я принесу другой чемодан, — сказал он молодому человеку и вышел из комнаты. А когда вернулся, то увидел, что тот держит в руках фотографию Рины с бюро.

— Кто это?

— Моя жена, — хихикнул Клод. — То-то она удивится, когда вернется домой и обнаружит, что меня нет.

— Вы муж Рины Марлоу?

Клод кивнул.

— Но, слава Богу, больше я уже ей не муж.

Молодой человек как-то странно посмотрел на него.

— И куда же вы собрались от такого-то лакомого кусочка?

Клод вырвал у молодого человека фотографию и сердито швырнул ее об стену. Стекло разбилось и мелкими кусочками посыпалось на ковер. Он повернулся и прошел в ванную. Там он снял пиджак, развязал галстук, открыл воду и начал мыть руки. И вдруг звук льющейся воды напомнил ему шум фонтана, когда он в поисках Рины пришел в солярий. Обнаженная Рина лежала на столе, а Элен массажировала ее.

Элен тоже была обнажена до пояса, но, как всегда, в черных облегающих брюках мужского покроя. Ее руки нежно разминали тело Рины.

Рина прикрывала ладонью глаза от солнца. Тело ее отзывалось на прикосновения Элен. Клода удивило, какая плоская у Элен грудь. Рина отняла от лица руку и сказала хрипло:

— Не останавливайся, дорогая. — Затем повернула голову и, увидав Клода, обняла голову Элен и прижала ее к бедру. — Поцелуй меня, любимая, — приказала она, продолжая смотреть на Клода.

Он повернулся и выбежал из комнаты. Вслед ему звучал голос Рины, смешивающийся с журчанием воды в фонтане.

Вспомнив это, Клод закрыл лицо руками — оно было потным, одежда прилипла к телу, по коже пробежали мурашки. Он решил принять душ.

Под теплыми игольчатыми струями душа он разнежился, тепло qt выпитого виски разлилось по всему телу. Он с удовольствием измылился душистым мылом, которое его мама специально заказывала для него в Лондоне.

Выйдя из-под душа, он принялся растирать тело полотенцем. С удовольствием оглядел порозовевшую кожу. Ему нравилось быть чистым. Клод потянулся за халатом, но его не оказалось на привычном месте.

— Будьте добры, принесите мне голубой халат из стенного шкафа, — не задумываясь, крикнул он. Затем достал с полки, флакон одеколона, плеснул в ладони и стал растирать тело. Внезапно что-то заставило его взглянуть в зеркало. Молодой человек стоял в дверях, наблюдая за ним. Халат висел у него на руке. Он снял свой желтый пиджак и остался в грязной белок майке с короткими рукавами. Клод увидел густые черные волосы, покрывавшие руки и грудь молодого человека, и почувствовал отвращение.

— Оставьте его в кресле, — сказал он, закутываясь в полотенце.

На лице молодого человека промелькнула понимающая улыбка, и он вошел в ванную, захлопнув за собой дверь ногой.

— Убирайтесь отсюда, — сердито воскликнул Клод.

Молодой человек не пошевелился, улыбка его стала еще шире.

— Да прекрати, старик, — сказал он. — Ведь ты привел меня сюда не для того, чтобы я помогла тебе паковать чемоданы, не так ли?

— Убирайтесь или я позову на помощь, — воскликнул Клод, начиная ощущать страх.

— А кто услышит? — рассмеялся юноша. — Я сразу понял тебя, когда ты сказал, что слуг нет дома.

— Вы страшный человек! — закричал Данбар, но в этот момент удар по голове сбил его с ног. С трудом он поднялся на четвереньки. — Пожалуйста, уходите, — прошептал он.

Молодой человек угрожающе занес руку. Клод инстинктивно отпрянул, но парень успел с силой хлестнуть его по лицу. Голова Клода стукнулась об унитаз. Он посмотрел на парня глазами, полными ужаса.

— На самом деле ты ведь не хочешь, чтобы я ушел, правда? — спросил молодой человек, расстегивая черный кожаный брючный ремень. — Ты из тех, кто любит, чтобы его сначала немного помучали.

— Нет!

— Нет? — засмеялся парень, поднимая ремень. — Не пудри мне мозги, я ведь вижу.

Сначала Клод не понял, что он имеет в виду, но, взглянув на себя, оторопел от пришедшей в голову сумасшедшей мысли. Если бы Рина видела его сейчас, она поняла бы, что он мужчина.

Ремень хлестнул его по спине, и тело отозвалось на боль дрожью.

— Хватит, — заскулил он, — пожалуйста, не бей меня больше.

Клод с трудом поднялся с пола и огляделся. Парень уже ушел, прихватив все деньги, которые были у Клода дома. Он медленно встал под душ и открыл горячую воду. Он почувствовал, как силы возвращаются к нему.

Какая страшная вещь произошла с ним, подумал Клод, вспомнив унижения, которые ему пришлось перенести. Если бы он был сильнее, то показал бы этому негодяю. Клод почувствовал возбуждение, представив, как он вырывает ремень из рук парня и хлещет его до крови. Он ощутил уверенность в себе. И вдруг осознал всю правду.

— О, нет! — закричал он, поняв суть происшедшего. То, что всегда говорили о нем, было правдой. Он единственный не понимал этого, пока его собственное тело не предало его.

В нем вспыхнула ненависть к себе. Не выключая воду, Клод подошел к туалетному столику, открыл аптечку и достал старую опасную бритву, которой всегда пользовался с тех пор, как начал бриться, — бритву, которая свидетельствовала о его мужском звании.

В припадке бешеной ненависти он резко полоснул себя бритвой. Если ему не суждено быть мужчиной, то, по крайней мере, в его силах превратить себя в женщину. Клод снова и снова полосовал тело бритвой, пока обессиленный не рухнул на пол.

— Проклинаю тебя, — зарыдал он, — проклинаю тебя, мама.

Это были его последние слова.

20

Дэвид Вулф стоял в дверях ванной, ощущая подступающую к горлу тошноту. Кровь была повсюду: на бело-голубом кафеле на полу и стенах, на белой ванне, на раковине и унитазе.

Трудно было поверить, что всего полчаса назад дверь в его кабинете открылась и вошел дядя с налитым кровью лицом, как всегда бывало, когда он сильно расстраивался.

— Поезжай домой к Рине Марлоу, — сказал Берни Норман. — Только что позвонили из полицейского участка из Беверли-Хиллз. Данбар покончил жизнь самоубийством. И убедись, что ее охраняют. Я не хочу потерять два миллиона.

По пути Дэвид прихватил с собой начальника охраны студии Гарри Ричардса. В прошлом Гарри был сержантом полиции, и у него сохранились дружеские отношения с бывшими коллегами. Они поехали самой короткой дорогой и через двадцать минут были возле дома Рины.

Два санитара в белых халатах уложили израненное тело Данбара на носилки и, накрыв его белой простыней, двинулись к выходу. Дэвид посторонился, пропуская их. Он закурил, и тут из вестибюля внизу раздался страшный крик. Дэвид поспешил к дверям, недоумевая, каким образом Рине удалось сбежать от врачей. Но когда он взглянул вниз, то увидел, что это была не Рина, а мать Данбара, пытавшаяся вырваться из рук двух дюжих полицейских.

— Мое дитя, — кричала она, в то время, как санитары проносили мимо нее носилки, — дайте мне увидеть мое дитя!

Санитары, не обращая на нее внимания, прошествовали со своим грузом к входным дверям. Когда двери открылись, Дэвид увидел толпу репортеров. Он начал спускаться по лестнице. Мать Данбара снова закричала. Она почти вырвалась из рук полицейских и ухватилась за перила.

— Ты убила моего сына, ты, дрянь! — кричала она. Казалось, ее высокий пронзительный голос заполнил весь дом. — Ты убила его, когда узнала, что он возвращается ко мне. — Наконец она окончательно высвободилась и рванулась вверх по лестнице.

— Уберите отсюда эту полоумную старуху, — раздался голос позади Дэвида. Он обернулся. — Наверху лестницы стояла Элен, лицо ее было свирепым. — Уберите ее, — повторила она. — У доктора и так полно забот с Риной, не хватает еще воплей этой сумасшедшей старой суки.

Дэвид встретился взглядом с Ричардсом и кивнул ему. Ричардс быстро подошел к одному из полицейских и что-то прошептал ему на ухо. Полицейские моментально преобразились. Они снова схватили женщину, один из них заткнул ей рот рукой, и они почти волоком вытащили ее из комнаты. Чуть позже стукнула боковая дверь и наступила тишина.

Дэвид снова взглянул наверх, но Элен там уже не было. Он подошел к Ричардсу.

— Я велел ребятам отправить ее в клинику Колтона, — прошептал бывший полицейский.

Дэвид одобрительно кивнул. Доктор Колтон сообразит, что делать. Ему часто приходилось иметь дело с невменяемыми звездами, так что можно было быть уверенным, что матери Данбара не удастся ни с кем переговорить, пока он не успокоит ее.

— Позвони на студию и прикажи прислать сюда несколько твоих людей. Не хочу, чтобы после ухода полиции сюда ворвались репортеры, — сказал Дэвид.

— Уже сделано, — ответил Ричардс, беря его за руку. — Пойдем в гостиную, хочу, чтобы гы познакомился с лейтенантом Стэнли.

Лейтенант Стэнли сидел рядом с телефонным столиком, держа перед собой раскрытый блокнот. Он встал и поздоровался с Дэвидом. Это был худощавый мужчина с землистым лицом и поседевшими волосами, и Дэвид подумал, что он похож скорее на бухгалтера, чем на детектива.

— Ужасный случай, лейтенант, — сказал Дэвид. — Вы уже выяснили, как это произошло?

Лейтенант кивнул.

— Думаю, мы правильно восстановили картину. Без сомнения, он покончил с собой, но меня беспокоит одна вещь.

— Какая?

— Мы проследили весь день Данбара, как это и положено. Перед тем, как он пришел сюда, его видели в баре с каким-то парнем. Расплачиваясь в баре, он достал пачку банкнот, а в доме мы денег не обнаружили. Кроме того, на голове и на спине у него множественные ушибы непонятного происхождения. Бармен довольно хорошо описал этого парня, так что, я думаю, мы скоро задержим его.

Дэвид посмотрел на лейтенанта.

— А что это даст? Если вы уверены, что Данбар покончил с собой, так к чему вам этот парень?

— Некоторые считают, что он избил Данбара для возбуждения, потом совершил гомосексуальный акт и смылся с деньгами.

— И что?

— Данбар не единственный гомосексуалист в нашем районе, — ответил лейтенант, — у нас их целый список. Но большинство из них заняты бизнесом и имеют право на защиту.

Дэвид бросил взгляд на Ричардса. Взгляд начальника охраны ничего не выражал. Снова повернувшись к лейтенанту Стэнли, Дэвид сказал:

— Спасибо, что вы сообщили мне об этом. Я восхищен вашими методами ведения дела. — С этими словами он вышел из комнаты, оставляя Ричардса наедине с лейтенантом. Уже в дверях он услышал шепот Ричардса:

— Послушай, Стэн, если это попадет в газеты, поднимется грандиозный скандал. У студии будут большие неприятности, а с нее хватит и самоубийства.

Дэвид пересек вестибюль и подошел к лестнице. Хорошо, что он взял с собой Ричардса. Теперь он был уверен, что эта история не попадет на страницы газет. Дэвид поднялся наверх вошел в небольшую прихожую, ведущую в спальню Рины. В кресле, скрючившись, сидела Элен. При появлении Дэвида она подняла голову.

— Ну как Рина?

— В отключке, — ответила Элен усталым голосом. — Доктор вкатил ей такую дозу, которая могла бы вырубить лошадь.

— Тебе надо выпить, — сказал Дэвид, подходя к маленькому бару. — Да и мне тоже. Виски?

Элен не ответила, и он налил виски в два стакана. Протянув Элен стакан, Дэвид уселся в кресло напротив нее. Элен выпила виски, и на ее щеках появился легкий румянец.

— Это ужасно, — сказала она. — Дэвид промолчал. Элен снова отхлебнула из стакана. — У Рины была назначена встреча, и мы вернулись домой со студии около четырех. В половине пятого мы поднялись переодеться, и Рина сказала, что, кажется, в ванной Клода шумит вода. У слуг был выходной, поэтому она попросила меня пойти проверить. Так как я долго не возвращалась, она заподозрила неладное и пришла в спальню, когда я уже звонила по телефону в полицию. Я попыталась удержать ее, чтобы она не видела этого ужасного зрелища, но она проскочила-таки в ванную.

Элен поставила стакан и наощупь потянулась за сигаретой. Дэвид взял сигарету, прикурил и протянул ей. Она затянулась, и табачный дым окутал ее лицо.

— Она стояла там и смотрела на него, смотрела на это кровавое месиво и все время повторяла: «Я убила его. Я убила его. Я убила его, как убивала всех, кто любил меня». Затем она начала кричать. — Элен машинально закрыла уши руками.

Дэвид заглянул в свой стакан — он был пуст. Он встал, наполнил стакан и снова опустился в кресло, задумчиво глядя на виски.

— Ты знаешь, — сказал он, — я никак не могу понять, почему она вообще вышла за него замуж.

— В этом-то и вся беда, — сердито ответила Элен. — Никто из вас не пытался понять ее. Для вас она всегда означала или контракт, или деньги в банке, и никого не интересовало, что она представляла собой на самом деле. Я скажу тебе, почему она вышла за него замуж. Потому что жалела его, потому что хотела сделать из него мужчину. Вот почему она вышла за него. И вот почему она теперь лежит в спальне и плачет даже во сне. Она плачет, потому что потерпела неудачу.

Несколько раз прозвонил телефон. Дэвид посмотрел на Элен.

— Я возьму трубку, — сказал он.

— Кто это? — спросил мужской голос.

— Дэвид Вульф, — машинально ответил он.

— Это Джонас Корд, — прозвучало в ответ.

— Мистер Корд, я со студии Нормана...

— Я знаю, — оборвал Дэвид, Джонас. — Я вас помню, вы тот молодой человек, который всегда доставлял неприятности Берни. Я только что услышал обо всем по радио. Как Рина?

— Спит, доктор дал ей успокоительного.

В трубке наступило молчание, и Дэвид даже подумал, что их разъединили. Затем снова раздался голос Корда:

— Вы держите ситуацию под контролем?

— Думаю, что да.

— Хорошо. Продолжайте в том же духе. Если что-нибудь понадобится, дайте мне знать.

— Хорошо.

— Я не забуду того, что вы сделали, — сказал Джонас.

Раздался щелчок, и разговор прекратился. Дэвид медленно положил трубку на аппарат.

— Это был Джонас Корд, — сказал он.

Элен даже не подняла головы.

Он повернулся и в задумчивости посмотрел на телефон. Судя по тому, что он слышал о Корде, тот был не из тех людей, кто тратит время на телефонные звонки для выражения сочувствия. Вероятно, все было гораздо глубже, чем можно было предположить.

Дэвид снова увидел Рину только через четыре месяца. Он сидел на диване в кабинете дяди, когда она вошла.

— Рина, дорогая! — воскликнул дядя, вставая из-за стола и распахивая объятья. При этом взгляд его придирчиво скользнул по ней — так рассматривают телку-медалистку на выставке скота.

— Привет, Дэвид, — тихо сказала Рина, поворачиваясь к нему.

— Привет, Рина, — Дэвид поднялся. — Ну как ты?

— Великолепно, — ответила Рина. — Разве может быть по-другому после трех месяцев отдыха на природе?

— Твою следующую картину тоже можно считать отпуском, — сказал Норман.

— Давай, старый ублюдок, попудри мне мозги, — улыбнулась ему в ответ Рина.

Норман залился счастливым смехом.

— Вот теперь я вижу, что ко мне пришла моя девочка.

Рина тоже рассмеялась.

— Так что за отпуск? — спросила она.

— Африка! — торжественно воскликнул Берни. — Самый лучший сценарий о джунглях, который я когда-либо читал со времен «Торговца слоновой костью».

— Я знала это, — сказала Рина, оборачиваясь к Дэвиду, — я знала, что когда-нибудь он предложит мне сыграть женщину-Тарзана.

После ее ухода Дэвид сказал дяде:

— Рина выглядит подавленной.

— Ну и что? — рассердился Норман. — Это просто вопрос времени. — Он встал из-за стола и вплотную подошел к Дэвиду. — До собрания акционеров в марте осталось всего шесть месяцев.

— Вы до сих пор не выяснили, кто играет на понижение наших акций?

— Нет, — покачал головой Берни. — Я пытался это выяснить: у брокеров, гарантов, в банках. Никто ничего не знает. Но курс акций падает каждый день. — Он пожевал незажженную сигару. — Я старался скупить все доли, которые мог, но у меня не хватает денег, и я не в состоянии остановить этот процесс. У меня кончились и те деньги, которые удалось занять.

— Может быть, курс поднимется, когда мы объявим об участии Рины в новой картине? Все знают, что она приносит прибыль.

— Я тоже надеюсь на это. Мы всюду терпим убытки, даже в кинотеатрах. — Норман вернулся к креслу и опустился в него. — Наверное, я совершил ошибку. Не надо было их покупать. Для выпуска акций я занял деньги в банках. Фильмы — вот настоящее имущество! Не надо было десять лет назад слушать этих шельмецов с Уолл-стрит. А теперь я продал свою компанию и даже не знаю, кто ею владеет.

Дэвид поднялся.

— Не стоит так волноваться, дособрания еще шесть месяцев, а за это время многое может произойти.

— Да, — мрачно ответил Норман. — Может стать еще хуже.

Дэвид прошел в свой кабинет, уселся за стол и углубился в список недругов, которых Норман нажил за свою жизнь. Список был довольно обширный, но ни у кого из этих людей не было таких денег, которых требовала подобная акция. А кроме того, это, в основном, были люди из кинобизнеса, и они могли отплатить дяде только его же монетой. Таковы были правила игры членов киношного сообщества. Они могли вопить, поливать грязью, но чтобы пойти на такой шаг?..

Вдруг его осенила догадка — Рина. Он взглянул на дверь, и его рука автоматически потянулась к телефону, но он резко отдернул ее. Не было смысла выставлять себя дураком.

В правильности своей догадки он убедился только спустя шесть месяцев, когда Элен поместила Рину в больницу под вымышленным именем после того, как та внезапно заболела сразу после возвращения из Африки, со съемок фильма «Королева джунглей». Он не хотел, чтобы газетчики пронюхали об этом до пуска фильма в прокат.

21

— Джонас Корд, — горько произнес Норман. — За всем этим стоял Джонас Корд. Почему ты раньше не сказал мне?

Дэвид отвернулся от гостиничного окна, выходившего на Центральный парк.

— Я точно не знал, только предполагал.

— Как бы там ни было, ты в любом случае должен был сказать мне, — ответил Норман, жуя потухшую сигару.

— И что бы это дало? Доказать я этого не мог, а если бы и мог, у вас все равно не было денег бороться с ним.

Норман вынул сигару изо рта, удивленно посмотрел на нее и сердито швырнул на ковер.

— Что я сделал ему, почему он хочет меня разорить? — Дэвид молчал. — Ровным счетом ничего. Только зарабатывал для него деньги. И для чего ему понадобилось перерезать мне глотку? — Берни вытащил из кармана новую сигару и поднес ее к лицу племянника. — Это будет тебе уроком. Никогда не делай другим добро, никогда не зарабатывай деньги для других — только для себя. В противном случае тебе воткнут в спину нож, сделанный из твоего же собственного серебра.

Дэвид посмотрел на покрасневшее от гнева лицо дяди и вспомнил сцену, имевшую место на собрании акционеров. Норман прибыл туда уверенным в себе. Давно уже он не был таким. Процент голосов был примерно тот же, что и каждый год. Беспокоили только те двадцать пять процентов держателей акций, которые обычно присылали бюллетени голосования. Единственное, что их интересовало, это их дивиденды. Их двадцать пять процентов плюс восемь процентов акций, которыми лично владел Норман, обеспечивали ему тридцать три процента голосов.

На собрании присутствовали те же люди, что и обычно: несколько отошедших от дел бизнесменов, несколько изнывающих от скуки женщин, имевших с десяток акций, директора компаний, которые в этот момент оказались в городе, и чиновники из нью-йоркской конторы. И только после того, как были соблюдены все положенные формальности и Норман предложил выдвигать кандидатуры в совет директоров, он почувствовал, что что-то не так. Во время его выступления Дэн Пирс и еще один мужчина, лицо которого показалось знакомым, но имени которого Норман не смог вспомнить, вошли в зал и уселись в первом ряду.

Первый вице-президент, ответственный за торговые операции, добросовестно зачитал составленный Норманом список кандидатур, второй вице-президент, ответственный за работу кинотеатров, добросовестно поддержал предложенные кандидатуры, третий вице-президент, ответственный за зарубежные операции, добросовестно предложил подвести черту под списком кандидатур. И в этот момент поднялся Пирс.

— Господин президент, — сказал он, — у меня есть еще несколько кандидатур на должности директоров компании.

— Вы не имеете права!.. — воскликнул Норман.

— В соответствии с уставом компании, — начал Пирс, — любой держатель акций имеет право предложить столько кандидатур, сколько имеется директоров.

Норман повернулся к вице-президенту по правовым вопросам.

— Что скажете? — Адвокат нервно кивнул. — Ты уволен, чертов ублюдок, — прошептал Норман и повернулся к Пирсу. — Это незаконно, это просто уловка, чтобы помешать работе компании.

Тогда поднялся сидевший рядом с Пирсом мужчина:

— Предложение мистера Пирса абсолютно обоснованное, — сказал он. — Я лично могу подтвердить его законное право выйти с подобным предложением.

В этот момент Норман вспомнил его имя — то был Макаллистер, адвокат Джонаса Корда. Все встало на свои места.

— Надеюсь, вы можете доказать, что являетесь держателем акций? — спокойно сказал Норман.

— Конечно, — улыбнулся Макаллистер.

— Тогда представьте доказательства. Я имею право требовать этого.

— Безусловно, имеете, — ответил Макаллистер и, подойдя к Норману, протянул ему сертификат на владение акциями.

Берни взглянул на него. Это был сертификат на право владения десятью акциями, оформленный на имя Дэна Пирса.

— Это все, что у вас есть? — невинным голосом поинтересовался Норман.

Макаллистер снова улыбнулся.

— Это все, что требуется для доказательства, — ответил он, пресекая попытку Нормана выяснить, каким количеством акций они владеют на самом деле. — Можем мы вносить свои предложения?

Норман кивнул, и Пирс предложил шесть кандидатур на девять директорских мест. Вполне достаточно, чтобы полностью контролировать деятельность компании. Кроме Пирса и Макаллистера, Норман из предложенных кандидатур не знал никого.

Перед началом голосования Макаллистер предъявил собранию документы на сорок один процент голосов — двадцать шесть на имя Джонаса Корда и пятнадцать на различные брокерские конторы. Все шесть кандидатур, предложенных Пирсом, прошли.

Норман взглянул на своих служащих и, не говоря ни слова, вывел из совета шестерых из них. Таким образом, в правлении из «стариков» остался только он, Дэвид и казначей. Собрание закончилось, и Норман объявил, что заседание совета директоров состоится после обеда, после чего молча вышел из зала. Его обычно красное лицо было белым. В дверях его остановил Пирс.

— Берни, мне хотелось бы поговорить с тобой до собрания директоров.

— Я не разговариваю с изменниками, — холодно сказал Норман. — Иди говори с Гитлером. — С этими словами он вышел из зала.

Дэн Пирс повернулся к Дэвиду.

— Попробуй образумить его. Корд уполномочил меня предложить три миллиона за его акции. Это вдвое больше того, что они стоят. Корд сказал, что если он откажется, то компания превратится в несостоятельного должника и ее акции будут пригодны только для обклеивания стен.

— Посмотрю, что можно сделать, — пообещал Дэвид, поспешив вслед за дядей.

Вот и теперь дядюшка снова кричал, расхаживая по комнате и грозя борьбой голосов. Он покажет этому сумасшедшему Корду, что Берни Норман отнюдь не дурак, а Корд не сможет руководить компанией, потому что для этого надо что-то иметь в голове.

— Подождите минутку. — Дэвид разозлился. Он уже достаточно наслушался всякой чепухи. Пора уже старику вникнуть в реальное положение вещей. — О какой борьбе голосов вы говорите? И вообще, как вы собираетесь бороться? Бумажками вместо денег? Да и кто, вы полагаете, встанет на вашу сторону? В течение четырех лет компания постоянно несет убытки, самый хороший фильм, который был выпущен за это время, — это «Предатель». Но это не наш фильм, это фильм Корда. А самая популярная на сегодняшний день картина — «Дьяволы в небе». И это тоже картина Корда. И вы думаете, что кто-то поддержит вас и пойдет против Корда?

— Подумать только, и это говорит моя плоть и кровь, — сказал Норман, посмотрев на племянника.

— Бросьте, дядя Берни, родство тут не при чем. Я просто реально смотрю на вещи.

— Реально? — закричал Норман. — Ну что ж, давай посмотрим реально! Кто купил «Веснушки» — картину, которая каких только премий не получила? Кто? Я.

— Да мы же потеряли на этом миллион!

— А разве я виноват? Разве я не предупреждал их? Так нет, им захотелось славы, вот они ее и получили.

— Хватит об этом, дядя Берни. Поезд ушел. Больше это никого не волнует.

— Меня волнует, — возразил Норман. — Это мою кровь пьют, я жертва, которую приносят дьяволу. Но я еще не труп.

Когда я скажу им о картине, которую снимаю с Риной Марлоу в главной роли, то получу необходимые мне голоса.

Дэвид некоторое время смотрел на дядю, потом подошел к телефону.

— Междугородний заказ, пожалуйста, клиника Колтона, Санта-Моника, Калифорния, палата триста девять. — Берни Норман смотрел в окно. — Элен? Это Дэвид. Ну как Рина?

— Плохо, — ответила Элен таким тихим голосом, что он с трудом расслышал ее.

— Что говорит доктор? — В трубке раздалось всхлипывание. — Держись, — сказал он. — Сейчас надо держаться.

— Он сказал, что она умирает, и это чудо, что она еще тянет. Он не знает, почему она до сих пор жива.

Раздался щелчок, и в трубке наступило молчание. Дэвид повернулся к дяде.

— Рина уже больше не снимется ни в одной картине, ни в вашей, ни в чьей-либо другой. Она умирает.

Дядя уставился на него, лицо его побелело. Он рухнул в кресло.

— Боже! А что же будет с компанией? Она была наш последний шанс, без нее нам конец. — Он вытер лицо носовым платком. — Теперь мы не нужны даже Корду.

— Что вы имеете в виду?

— Дурень! — взорвался Норман. — Неужели еще не понял? Может быть, для наглядности нарисовать тебе диаграмму?

— А что я должен был понять?

— Корду плевать на нашу компанию. Ему нужна Рина.

— Рина?

— Конечно. Рина Марлоу. Помнишь мою встречу с ним в отеле «Уолдорф»? Помнишь, я рассказывал тебе, о чем он говорил? Он не назвал мне имя актрисы, потому что я де — утащил у него из-под носа Рину.

Внезапно Дэвиду все стало ясно. Как он раньше не понял? И тот телефонный звонок Корда в день самоубийства Данбара... Он с уважением посмотрел на дядю.

— Что будем делать?

— Делать? Делать? Мы будем держать язык за зубами и пойдем на собрание. Сердце мое будет разбито, но если он предлагает за мои акции три миллиона, то не остановится и перед пятью.

На этот раз, когда Рина открыла глаза, сон не ушел. Он казался более реальным, чем когда-либо. Несколько минут она лежала неподвижно, разглядывая пластиковую накидку, закрывавшую ее голову и грудь. Потом медленно повернула голову.

Элен из кресла смотрела на нее. Рине захотелось сказать ей, чтобы она не волновалась, что такое уже много раз случалось с ней раньше во сне.

— Элен, — прошептала она. — Элен встала, Рина улыбнулась ей. — Это действительно я, Элен, — прошептала Рина, — и я в своем уме.

— Рина!

Она почувствовала, как рука Элен сжала под простыней ее руку.

— Не плачь, Элен. — Рина повернула голову и попыталась разглядеть календарь на стене, но он был слишком далеко.

— Какой сегодня день?

— Пятница.

— Тринадцатое? — Рина попыталась улыбнуться. Она увидела, как Элен тоже улыбнулась сквозь слезы. — Позвони Джонасу, — тихо сказала Рина. — Я хочу его видеть. — Она закрыла глаза и через некоторое время вновь открыла их.

— Ты сказала ему?

Элен покачала головой.

— В офисе ответили, что он в Нью-Йорке и что они не знают, как связаться с ним.

— Разыщи его, где бы он ни был. — Рина улыбнулась. — Ты больше не обманешь меня. Я слишком много раз играла эту сцену. Позвони ему. Я не хочу умирать, пока не увижу его. — На ее лице промелькнула легкая ироническая улыбка. — В любом случае, здесь никто не умирает на уикенд. Воскресные газеты уже сверстаны.

1

Я до отказа потянул штурвал на себя, слегка повернув его влево. Словно стрела, выпущенная из лука, КЭ-4 взмыл в небо, сделав полупетлю. Я почувствовал, как сила тяжести вдавила меня в кресло и кровь запульсировала в жилах. В верхней точке петли я выровнял машину и взглянул на приборную доску. Мы пролетели уже триста километров и сейчас были над Атлантическим океаном, над Лонг-Айлендом.

Наклонившись, я тронул за плечо военного летчика, сидящего впереди.

— Ну как, подполковник? — прокричал я сквозь шум двух двигателей и свист ветра за плексигласовым колпаком кабины.

Не поворачиваясь, он кивнул. Я знал, чем он занят — проверял работу приборов, расположенных перед ним. Подполковник Форрестер был настоящим летчиком, не то что старый генерал, который остался на аэродроме Рузвельта, предоставленном нам военными для испытания машины.

Генерал летал в своем кресле в Вашингтоне, занимаясь покупкой и поставкой вооружения для армии. Он вряд ли когда близко подходил к самолету, но за ним было последнее слово. Мы обрадовались, увидев в его штабе офицера ВВС. Я заметил его, когда генерал в сопровождении Морриса и двух помощников вошел в ангар. Помощники — полковник и капитан — не принадлежали к ВВС.

Генерал остановился в дверях ангара, разглядывая КЭ-4. Я заметил на его лице выражение неодобрения.

— Ужасно, — сказал он, — настоящая жаба.

Его слова отчетливо прозвучали в ангаре и достигли пилотской кабины, где я заканчивал последние приготовления к полету. Я босиком выбрался на крыло и спрыгнул вниз. Взглянув на генерала, я усомнился в том, что он разбирается в аэродинамике и конструировании. Его голова была такая же квадратная, как и стол, за которым он привык сидеть.

— Мистер Корд, — раздался позади меня шепот. Я обернулся. Передо мной стоял механик с неизменной улыбкой на лице. Он тоже слышал замечание генерала.

— Что тебе нужно?

— Машина готова к выезду, — быстро сказал он, — и не хотелось бы, чтобы она раздавила ваши ботинки.

Я поблагодарил его и, вернувшись к самолету, обулся. Когда генерал с Моррисом подошли к самолету, я уже успокоился.

В руках Морриса были чертежи, которые он держал так, чтобы генералу было удобно смотреть на них.

— «Корд Эркрафт-четыре» — это революционное направление в разработках двухместного истребителя-бомбардировщика. Дальность полета свыше двух тысяч миль. Крейсерская скорость двести сорок, а максимальная триста шестьдесят. На нем может быть установлено десять пулеметов, две пушки и около пятисот килограммов бомб под крыльями и в специальном отсеке фюзеляжа.

Я оглянулся на самолет, о котором говорил Моррис. Черт возьми, это действительно было новое слово в конструировании самолетов. КЭ-4 был похож на большую черную пантеру, присевшую для прыжка, с длинным носом, вытянутым впереди стреловидных крыльев, и плексигласовым колпаком над кабиной, сверкавшим в полумраке, словно глаза огромной кошки.

— Очень интересно, — услышал я голос генерала, — но у меня есть один вопрос.

— Что за вопрос, сэр? — спросил Моррис.

Генерал оглянулся на своих помощников. По их улыбкам я понял, что сейчас старый шут отпустит одну из своих любимых острот.

— Нам, военным, каждый год предлагают по три сотни так называемых «революционных» самолетов. Но будет ли он летать?

Я больше не мог молчать. Миллион долларов, которые я вложил в эту машину, давали мне право, наконец, открыть рот.

— Он будет летать лучше всех ваших самолетов, генерал, — сказал я. — И лучше любого самолета в мире, включая новые истребители Вилли Мессершмитта.

Генерал удивленно повернулся ко мне, окинул взглядом мой замусоленный белый комбинезон.

Моррис поспешил представить нас друг другу.

— Генерал Гэддис, Джонас Корд.

Не успел генерал заговорить, как позади него от дверей ангара раздался голос:

— Откуда вы знаете, над чем работает сейчас Мессершмитт?

Я взглянул на говорившего: может быть, это был третий помощник генерала. На его кителе сверкали серебряные крылья, а на погонах серебряные дубовые листья. Ему было около сорока. Он был стройный, с усами. Китель украшали две орденские нашивки: французский и американский кресты «За боевые заслуги».

— Он мне рассказал, — коротко ответил я.

На лице подполковника мелькнуло удивление.

— Как поживает Вилли?

Не успел я ответить, как генерал оборвал меня:

— Мы пришли сюда знакомиться с самолетом, а не болтать о пустяках.

Я бросил быстрый взгляд на подполковника, но его лицо уже превратилось в бездушную маску. Я понял, что они с генералом не особо любят друг друга.

— Да, сэр, — быстро ответил подполковник и повернулся к самолету.

— Как вы думаете, Форрестер, на что он похож?

— Вы имеете в виду пропеллеры с изменяющимся углом наклона? — спросил подполковник и добавил, обратившись уже ко мне: — Очень интересно. — Я кивнул. У него было хорошее зрение, если он сумел разглядеть в полумраке такую подробность. Форрестер продолжал: — Безусловно, оригинальная форма крыльев и их расположение. Подъемная сила должна быть примерно в четыре раза больше...

— Я спросил, на что он похож, Форрестер, — раздраженно повторил генерал.

Форрестер повернулся к генералу и бесстрастно сказал:

— Он сильно отличается от машин подобного типа, сэр.

Генерал кивнул.

— Так я и думал. Ужасно. Он похож на сидящую жабу.

С меня было достаточно его болтовни.

— Неужели генерал оценивает самолеты так же, как женщин на конкурсе красоты?

— Конечно, нет, — воскликнул Гэддис. — Но ведь существуют определенные стандарты. Например, новый истребитель Куртисса, который мы осматривали позавчера, выглядит как самолет, а не как бомба с крыльями.

Но по сравнению с истребителем, о котором вы говорите, у этой крошки вдвое больше вооружения, плюс полтонны бомб, дальность полета на семьсот пятьдесят миль больше, скорость — на восемьдесят миль, а потолок — на пять тысяч футов выше.

— Куртисс делает хорошие самолеты, — твердо сказал генерал.

Я посмотрел на него, спорить было бесполезно, все равно что разговаривать с каменной стеной.

— Я не говорю, что у него плохие самолеты, генерал. Он уже много лет делает хорошие самолеты. Я просто сказал, что наш самолет лучше всех.

Генерал повернулся к Моррису.

— Если ваш пилот не возражает, мы хотели бы увидеть самолет в действии.

Явно нервничая, Моррис посмотрел на меня. Видно, генерал не расслышал моего имени. Я кивнул и прошел вглубь ангара.

— Выкатывайте, — крикнул я механикам, которые стояли возле самолета.

Моррис, генерал и его помощники покинули ангар. Когда я вышел наружу, то увидел, что Моррис и помощники окружили генерала, и только Форрестер стоял в отдалении и разговаривал с какой-то молодой женщиной. Я бросил быстрый взгляд на нее: стройная, горящие глаза, чувственный рот.

Направляясь за самолетом на рулежную дорожку, я услышал, как меня кто-то догоняет, и обернулся. Это был Моррис.

— Вам не стоит так разговаривать с генералом.

Я улыбнулся.

— С этим старым ублюдком по-другому разговаривать нельзя. Вокруг него слишком много соглашателей.

— Все верно, но едва ли в таком случае вы продадите ему самолет. Я знаю, что Куртисс продает свои самолеты по сто пятьдесят тысяч, а наш, как минимум, будет стоить двести двадцать пять тысяч.

— Ну и что? Как ни крути, а существует некоторая разница между куриным пометом и куриным салатом. Ты не можешь купить «кадиллак» за ту же цену, что и «форд».

Моррис некоторое время смотрел на меня, потом пожал плечами.

— Что ж, дело ваше, Джонас.

Он пошел назад к генералу, а я смотрел ему вслед. Возможно, он великий инженер-конструктор, но ему не хватает спокойствия, чтобы быть хорошим торговцем. Я повернулся к механику.

— Готово?

— Готово, если готовы вы, мистер Корд.

— Отлично, — сказал я и начал забираться в кабину. В этот момент кто-то тронул меня за ногу.

— Не возражаете, если я полечу с вами? — спросил подполковник.

— Вовсе нет. Забирайтесь.

— Спасибо. Между прочим, я не знаю вашего имени.

— Джонас Корд.

— Роджер Форрестер, — ответил подполковник, протягивая руку.

Конечно же, я должен был догадаться сразу, как только услышал его имя. Роджер Форрестер был одним из асов ВВС, на счету которого было двадцать два сбитых немецких самолета. Когда я был ребенком, он был моим кумиром.

— Много слышал о вас, — сказал я.

— А я о вас немного меньше, — улыбнулся Форрестер.

Мы рассмеялись, и я почувствовал себя лучше. Протянув подполковнику руку, я помог ему забраться на крыло. Заглянув в кабину, он спросил:

— Парашютов нет?

— Никогда не беру с собой парашют. Это символ неуверенности. — Форрестер рассмеялся. — Но если хотите, для вас захвачу один.

— Да черт с ним.

Пролетев тридцать миль над поверхностью океана, я принялся выполнять обычные фигуры пилотажа, а также такие фигуры, на которые был способен только наш самолет. Форрестер даже бровью не повел.

Для демонстрации возможностей машины я направил ее вертикально в небо, на высоте четырнадцать тысяч футов она зависла в небе, как бабочка, трепыхающаяся на кончике иглы. Затем я бросил машину в штопор, и стрелка указателя скорости приблизилась к отметке пятьсот. Когда мы спустились до тысячи четырехсот футов, я отпустил штурвал и похлопал Форрестера по плечу.

Он так резко обернулся, что чуть не свихнул шею. Я засмеялся.

— Машина полностью ваша! — крикнул я.

На высоте восемьсот футов машина начала вращаться, на высоте шестьсот Форрестер вывел ее из штопора.

Я почувствовал, как она задрожала, со стороны крыльев раздался пронзительный вой. Меня вдавило в кресло, я задыхался, перед глазами поплыли круги. Внезапно стало легче, самолет начал подъем.

Форрестер обернулся ко мне.

— Я успокоился только тогда, когда мы вышли из этого пике, — прокричал он, улыбаясь. — А вы были уверены, что крылья не отлетят?

— Да как сказать... но приятно ощущать, что все обошлось.

Он засмеялся и склонился над приборной доской.

— Чудо самолет! Вы были абсолютно правы, когда заявили, что он обязательно полетит.

— Скажите это не мне, а тому старому дураку, который остался на земле.

Легкая тень омрачила лицо Форрестера.

— Попробую, но не уверен, что он мне поверит. Постарайтесь сами убедить его. — Он поднял руки. — Можете возвращаться.

Когда мы подлетали к аэродрому, я увидел Морриса и военных, разглядывавших нас в полевые бинокли. Зайдя на разворот, я тронул Форрестера за плечо. Он обернулся ко мне.

— Спорим на десять долларов, что я собью фуражку с генерала с первого захода?

После некоторого замешательства он улыбнулся.

— Спорим.

Самолет набрал высоту и спикировал на аэродром, пролетев всего в нескольких метрах над взлётной полосой. Я успел заметить изумленные лица наблюдавших за нами военных, когда машина, пролетев над их головами, свечой взмыла ввысь. Оглянувшись, я увидел, как капитан побежал за фуражкой генерала, которую сорвало у него с головы воздушным потоком. Я снова тронул Форрестера за плечо. Он смеялся так, что выступили слезы.

Самолет приземлился очень мягко, как голубь на голубятню. Я отодвинул колпак, и мы выбрались наружу. Я взглянул на Форрестера. На лице его опять появилась бесстрастная маска.

Генерал был уже в фуражке.

— Ну, Форрестер, — строго спросил он, — что скажете?

— Без сомнения, сэр, это лучший истребитель на сегодняшний день, — сказал подполковник ровным спокойным голосом, глядя в глаза своему начальнику. — Думаю, сэр, что надо немедленно приступить к испытаниям, чтобы подтвердить мою точку зрения.

— Думаете? — холодно спросил генерал.

— Уверен, сэр, — без нажима ответил Форрестер.

— Но надо учитывать все факторы, Форрестер. Вы имеете представление, сколько может стоить этот самолет?

— Нет, сэр. В мои обязанности входит только оценка его летно-технических характеристик.

— А мои обязанности гораздо шире, — сказал генерал. — Вы должны помнить, что мы действуем в рамках строгого бюджета.

— Да, сэр.

— Не забывайте об этом. Если я буду потакать лишь желаниям летчиков, то денег едва хватит, чтобы содержать армию в течение месяца.

— Да, сэр, — Форрестер побледнел.

Я взглянул на бравого летчика и задумался, почему он стоят навытяжку перед этим олухом и выслушивает его. В этом не было никакого смысла. Ведь с его именем и заслугами он мог уйти из армии и зарабатывать в двадцать раз больше, работая в какой-нибудь гражданской авиакомпании.

Генерал повернулся к Моррису.

— Ну, мистер Моррис, — его голос звучал почти весело, — с кем мы можем поговорить о цене этого самолета?

— С мистером Кордом, сэр.

— Отлично! — рявкнул генерал. — Пойдемте в офис и позвоним ему.

— В этом нет необходимости, генерал, — быстро сказал я. — Мы можем поговорить прямо здесь.

Генерал уставился на меня, затем его губы растянулись в подобие широкой улыбки.

— Не обижайся, сынок. У меня плохая память на имена.

— Все в порядке, генерал.

— Мы с твоим отцом старые друзья, — сказал он. — Еще с прошлой войны. Я много закупил у него для армии, и если ты не возражаешь, то мне хотелось бы обсудить этот вопрос с ним. Во имя нашей старой дружбы. Не говоря уже о том, что нынешняя сделка может оказаться грандиозной и твой отец предпочтет сам заняться ею.

Я чувствовал, что бледнею, но заставил себя сдержаться. Как долго еще будет надо мной витать тень отца? Мой голос показался мне неестественно спокойным.

— Я тоже так думаю, генерал, но боюсь, что вам все же придется иметь дело со мной. С отцом вы поговорить не сможете.

— Почему? — в голосе генерала появился холодок.

— Мой отец уже десять лет как в могиле, — ответил я и направился к ангару.

2

Я вошел в небольшую комнату в задней части ангара, которая служила Моррису кабинетом, закрыл дверь и достал из стола бутылку виски, которая всегда хранилась там для меня. Плеснул виски в бумажный стаканчик и залпом выпил. Горло обожгло. Я посмотрел на свои руки — они дрожали.

Некоторые люди не умирают, даже если ты похоронил их или кремировал. Память о них всегда мешает вам, как будто они по-прежнему живы.

Я вспомнил слова отца, которые он сказал мне однажды утром в загоне позади дома некоторое время спустя после его женитьбы на Рине. Я пришел в загон посмотреть, как Невада будет объезжать нового жеребца. Было около пяти, и солнце только что встало над пустыней.

Этот черный, норовистый, крепкий и злой жеребец все время сбрасывал Неваду, пытаясь укусить его или стукнуть копытом. В последний раз он чуть не растоптал его. Неваде удалось спастись, перепрыгнув через загородку.

Невада стоял, прислонившись к изгороди, и тяжело дышал, наблюдая за тем, как мексиканцы отлавливали жеребца. Они громко кричали и ругались.

— Он сумасшедший, — сказал Невада.

— И что же ты теперь будешь делать с ним? — спросил я. Нечасто мне приходилось видеть, чтобы Невада упал с лошади три раза подряд.

Мексиканцы наконец поймали жеребца, и теперь вели его обратно.

— Попробую еще раз, — ответил Невада задумчиво. — Если ничего не получится, оставлю его в покое.

Позади нас раздался голос отца:

— Именно этого он и хочет. — Мы обернулись. Отец был одет так, как будто собирался ехать на фабрику. На нем был черный костюм и галстук, узел которого расположен был точно по центру воротничка его белой рубашки. — Почему ты не наденешь ему намордник, чтобы он не укусил тебя?

Невада посмотрел на отца.

— К нему не подойдешь, можно остаться без руки.

— Чепуха, — уверенно сказал отец. Он снял с крючка на загородке аркан и, нагнувшись, пролез между жердями в загон. Я увидел, как он сделал из аркана небольшой недоуздок и направился к жеребцу.

Жеребец рыл копытом землю, его злые глаза наблюдали за отцом. Мексиканцы натянули веревки, накинутые на его шею. Когда отец набросил петлю ему на морду, он отпрыгнул назад и лягнул передними ногами, но отец вовремя отскочил. Некоторое время он стоял неподвижно, смотря в глаза животному, потом подошел ближе. Жеребец бешено затряс головой и попытался укусить отца за руку, но промахнулся. Он бушевал так, будто на нем был наездник. Мексиканцы сильнее натянули веревки, пытаясь удержать его. Через некоторое время он успокоился, и отец снова подошел к нему.

— Ты просто бешеный, сукин сын, — тихо сказал отец. Жеребец обнажил зубы и снова попытался укусить отца, но отец отдернул руку, и голова животного скользнула по руке. — Отпустите его, — крикнул отец мексиканцам. Оба парня переглянулись и, пожав плечами, отпустили веревки.

Почувствовав свободу, жеребец некоторое время стоял неподвижно, глядя на отца, высокого и сильного, в мерном костюме. Их глаза находились на одном уровне. Отец начал медленно поднимать руку, и жеребец взорвался. Я увидел, как сжатые кулаки отца взметнулись вверх и, словно молот, опустились между глаз животного. Жеребец замер на мгновение, и вдруг его передние ноги подогнулись, словно резиновые. Отец быстро подскочил к нему сбоку и хлопнул ладонями по шее. Жеребец повалился на бок и лежал так, подняв голову и глядя на отца. Два мексиканца, Невада и я молча наблюдали за происходящим.

Некоторое время отец и жеребец смотрели друг другу в глаза, затем животное глубоко вздохнуло и опустило голову на землю. Отец подошел к жеребцу вплотную, продернул повод между зубов и рывком заставил его подняться. Ноги жеребца дрожали, голова была покорно опущена. Он даже не повел головой, когда отец прошел перед ним, направляясь в нашу сторону.

— Теперь с ним все будет в порядке, — сказал отец, вешая на крючок аркан. — Пошли завтракать, Джонас, — крикнул он и зашагал к дому.

— Да, сэр, — крикнул я ему вслед.

Когда я догнал его у крыльца, мы обернулись. Невада уже седлал жеребца, который, хоть и взбрыкивал, но явно был напуган.

— Некоторые лошади похожи на людей, — сказал отец, глядя на меня. На его лице не было и тени улыбки. — Единственный язык, который они понимают — это хороший удар по голове.

— Никогда не думал, что тебя интересуют лошади, — ответил я. — Ты никогда не приходил в загон.

— Они и вправду меня не интересуют, — быстро ответил он. — Меня интересуешь ты. И ты только что получил наглядный урок.

Я рассмеялся.

— Урок того, как надо бить жеребцов по голове?

— Нет, ты видел, что Невада не мог справиться с ним без меня.

— Ну и что?

Мы стояли друг против друга. Отец был высоким мужчиной, во я был выше.

— А то, — ответил он, — что каким бы большим ты не вырос, ты никогда не сможешь ничего делать без моего разрешения.

Я проследовал за отцом в столовую. Рина сидела к нам спиной, и когда она подняла голову и подставила отцу щеку для поцелуя, ее белокурые, отливавшие серебром волосы блеснули. Отец взглянул на меня, и в его глазах сверкнуло торжество, Он молча уселся в кресло, но я догадался, о чем он подумал, — о том, что меня нет нужды бить по голове.

— Позавтракаешь с нами, Джонас? — спросила Рина.

Я посмотрел на нее, потом на отца и почувствовал, как к горлу подступил ком.

— Нет, спасибо, я не голоден.

Я повернулся и быстро вышел из столовой, чуть не сбив по пути Робера, который входил с подносом. Когда я вернулся в загон, Невада скакал на жеребце, приучая его к поводьям. Отец был прав, от него больше не следовало ждать неприятностей.

И вот теперь, спустя двенадцать лет, я словно наяву услышал слова отца, прозвучавшие в то утро.

— Уходи, старик, уходи! — воскликнул я, стукнув кулаком по столу. Боль от удара отдалась в плече.

— Мистер Корд!

Я удивленно оглянулся. В дверях с раскрытым ртом стоял Моррис. Его вид образумил меня.

— Не стой там, — рявкнул я, — входи. — Поколебавшись, он вошел в комнату, а следом за ним появился Форрестер. — Садитесь и выпейте, — сказал я, подвигая к ним бутылку виски.

— С удовольствием, — сказал Форрестер, беря бутылку и бумажный стаканчик. Он плеснул себе приличную порцию. — Будем здоровы!

— Это зависит от генерала. А где, между прочим, старик?

— Поехал в город, у него там встреча с производителем туалетной бумаги.

Я рассмеялся.

— По крайней мере, уж это-то он может испытать сам.

Форрестер рассмеялся, а Моррис так и остался сидеть с печальным лицом. Я подвинул к нему бутылку.

— Ты на машине?

Он покачал головой.

— Что мы теперь будем делать?

Я посмотрел на него и наполнил свой стакан.

— Я как раз подумал о том, чтобы объявить войну Соединенным Штатам. Только таким образом мы сможем доказать им преимущества нашего самолета.

Моррис опять не улыбнулся.

— Этот самолет лучшее, что я создал.

— Ну и что? — спросил я. — Черт возьми, ты ведь не понес никаких убытков. Это мои трудности. Между прочим, сколько ты заработал, делая самолеты? Эта сумма не составит одной двадцатой твоего ежегодного лицензионного платежа за тот бюстгальтер, который ты придумал для Рины Марлоу.

Что было правдой. Маккалистер углядел в этом бюстгальтере большую коммерческую выгоду и оформил патент на «Корд Эркрафт». У Морриса был заключен с нами стандартный контракт, по которому все его изобретения являлись собственностью компании, но Маккалистер оказался на высоте и предложил Моррису десять процентов лицензионных выплат в качестве премии за последний год. Таким образом, доля Морриса составила более ста тысяч долларов, так как рынок сбыта был довольно обширный. Сиськи долгое время не выйдут из моды.

Моррис промолчал, да я и не ждал от него ответа. Он был из тех, кто не слишком интересуется деньгами, а живет только работой.

Я допил виски и закурил. Конечно, мне не стоило так взрываться при упоминании об отце. В конце концов, никто не станет просто так выбрасывать на ветер миллион.

— Может быть, мне удастся что-нибудь сделать, — сказал Форрестер.

— Думаете, что сможете? — В глазах Морриса промелькнула надежда.

Форрестер пожал плечами.

— Не знаю, попробую.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Это лучший из самолетов, который я когда-либо видел, и я не хочу погубить его из-за стариковской глупости.

— Спасибо, — сказал я. — Мы будем благодарны за все, что вам удастся сделать.

Форрестер улыбнулся.

— Не стоит благодарности. Я из тех старомодных ребят, которые не хотят, чтобы нас застали врасплох.

— Они скоро начнут, — кивнул я. — Как только Гитлер решит, что все готово.

— Когда, вы думаете, это произойдет?

— Через три, может быть, через четыре года. Когда у них будет достаточно подготовленных пилотов и самолетов.

— А откуда они возьмут их, сейчас у них еще ничего нет?

— Найдут. Школы планеристов принимают по десять тысяч человек в месяц, а к концу лета Мессершмитт запустит в производство свой ME-109.

— Генеральный штаб считает, что Гитлер споткнется на «линии Мажино».

— Он не споткнется на ней, он перелетит ее.

Форрестер кивнул.

— Это еще одна из причин уговорить их приобрести ваш самолет. — Он вопросительно посмотрел на меня. — Вы рассуждаете так, как будто все знаете.

— Это так и есть, — ответил я. — Я был в Германии меньше года назад.

— Да, я помню, читал что-то об этом в газетах, вокруг вашей поездки разразился скандал.

Я рассмеялся.

— Да, было дело. Кое-кто обвинил меня в симпатии к нацистам.

— Это из-за того миллиона долларов, который вы перевели в Рейхсбанк?

Я взглянул на него. Этот Форрестер был отнюдь не так прост, как казалось.

— Наверное, — ответил я. — Понимаете, я перевел туда деньги за день до того, как Рузвельт объявил о запрещении подобных операций.

— Но ведь вы знали, что такое запрещение вот-вот должно появиться. Вы могли спасти свои деньги, подождав всего один день.

— Ждать я не мог, деньги должны были поступить в Германию в определенный день.

— Но почему? Почему вы перевели им деньги, прекрасно понимая, что Германия — это потенциальный враг?

— Это был выкуп за одного еврея.

— Некоторые из моих лучших друзей — евреи, — сказал Форрестер. — Но я не представляю, что за кого-нибудь из них можно было бы заплатить миллион долларов.

Я внимательно посмотрел на него и снова наполнил свой стакан.

— Этот еврей стоил этих денег.

Его звали Отто Штрассмер, и он начал свою деятельность инженером по контролю за качеством на одном из многочисленных баварских фарфоровых заводов. От керамики он перешел к пластмассам, и именно он изобрел высокоскоростное литье под давлением, лицензию на которое я приобрел в Германии, а затем продал концерну американских изготовителей. Наша сделка основывалась на лицензионных платежах, но по прошествии нескольких лет Штрассмер захотел изменить условия сделки. Это произошло в 1933 году, сразу после прихода Гитлера к власти.

Он явился ко мне в отель в Берлине, где я находился в ходе своей поездки по Европе, и объяснил, чего он хочет. Штрассмер пожелал отказаться от своей доли будущих лицензионных платежей и получить в счет этого миллион долларов. Безусловно, для меня это было выгодно, так как за весь срок действия лицензии его доля составила бы гораздо большую сумму. Поэтому я удивился и поинтересовался, зачем ему это понадобилось.

Он поднялся из кресла и подошел к окну.

— Вы спрашиваете почему, мистер Корд? — спросил он по-английски с сильным акцентом и, вытянув руку, указал на улицу. — Вот почему.

Я тоже подошел к окну. Перед отелем «Адлон» группа парней, почти мальчишек, в коричневых рубашках издевалась над стариком в сюртуке. Пока мы наблюдали, они дважды сталкивали его в сточную канаву. Мы видели, как он лежал на боку, свесив голову в канаву, из носа у него текла кровь. Парни некоторое время стояли, наблюдая за ним, потом, пнув его еще несколько раз, удалились.

Я обернулся и вопросительно посмотрел на Штрассмера.

— Это еврей, мистер Корд, — тихо сказал он.

— Ну и что? Почему он не позвал полицию?

Штрассмер снова показал на улицу. На противоположном углу стояли два полицейских.

— Они видели все, что произошло.

— Но почему они не остановили их?

— У них есть указание не вмешиваться. Гитлер объявил евреев вне закона.

— А каким образом это касается вас?

— Я еврей, — просто ответил он.

Помолчав некоторое время, я достал сигарету и закурил.

— Что вы хотите, чтобы я сделал с деньгами?

— Пусть они будут у вас, пока не получите от меня вестей. — Он улыбнулся. — Жена с дочерью уже в Америке. Буду благодарен, если вы сообщите им, что у меня все в порядке.

— А почему вы не едете к ним? — спросил я.

— Возможно, что такой момент настанет, но я немец, и все-таки надеюсь, что вскоре это безумие закончится.

Но его надежды не сбылись. Это я понял менее, чем через год, сидя в кабинете рейхсмаршала.

— Евреи во всем мире, как и в Германии, обречены, — вежливо сказал он. — Мы, представители нового порядка, понимаем это и приглашаем наших друзей и союзников за океаном присоединиться к нашему крестовому походу. — Я молчал, ожидая, пока он снова заговорит. — Мы, люди воздуха, понимаем друг друга, — сказал он.

— Да, ваше превосходительство, — кивнул я.

— Отлично, — улыбнулся он. — Тогда не будем терять время. — Он взял со стола папку с бумагами. — По новому закону рейха все имущество Отто Штрассмера конфисковано. Мы знаем, что там есть деньги, которые вы приказали ему перевести в Рейхсбанк.

Мне не очень нравится слово «приказал». Я пытался связаться с Отто Штрассмером.

Геринг снова улыбнулся.

— У него было несколько приступов, и сейчас он находится в больнице.

— Я знаю, — ответил я, поднимаясь.

— Третий рейх не забудет своих друзей, — сказал рейхсмаршал и нажал на кнопку на столе.

В дверях появился молодой лейтенант.

— Хайль Гитлер, — крикнул он, выбрасывая руку в нацистском приветствии.

— Хайль Гитлер, — небрежно ответил Геринг и повернулся ко мне.

— Лейтенант Мюллер будет сопровождать вас в поездке на завод Мессершмитта. Надеюсь снова увидеть вас на обеде, герр Корд.

Завод Мессершмитта удивил меня. В области самолетостроения в Штатах не было ничего подобного. Разве что его можно было сравнить с автомобильными конвейерами в Детройте. И когда я взглянул на чертежи МЕ-109, украшавшие кабинет Мессершмитта, то понял, что мы остались в дураках.

Вечером во время обеда Геринг отвел меня в сторонку.

— Ну, что вы скажете о нашем заводе?

— Впечатляет, — сказал я.

Он довольно кивнул.

— Это копия вашего завода в Калифорнии, но, естественно, в увеличенном виде.

— Конечно, — согласился я, удивляясь, как они узнали об этом. Но потом я понял, что никакого секрета здесь нет. Ведь до сих пор у нас не было правительственных заказов и мы выпускали только гражданские самолеты.

Он рассмеялся и отошел, но через минуту вернулся обратно.

— Между прочим, — прошептал он, — фюрер доволен сотрудничеством с вами. Когда я могу сказать ему, что мы получим деньги?

Я посмотрел на него.

— В тот день, когда Отто Штрассмер войдет в мой кабинет в Нью-Йорке.

Геринг удивленно взглянул на меня.

— Вы ставите меня в неловкое положение перед фюрером.

Он будет очень недоволен, услышав, что мы не получим денег.

— В таком случае, зачем расстраивать его? Да и Германии не все ли равно — иметь одним евреем больше или меньше.

— Возможно, что это наилучший выход, — Геринг медленно склонил голову.

Месяц спустя невысокий немецкий инженер вошел в мой кабинет в Нью-Йорке.

— Чем вы теперь собираетесь заняться? — спросил я.

— Прежде всего поеду к семье в Колорадо и отдохну немного. Потом надо будет искать работу, я уже не богатый человек.

Я улыбнулся.

— Идите работать ко мне. Предлагаю вам миллион долларов в счет будущих лицензионных платежей.

Когда он ушел, я дал Моррису указание ускорить работу над КЭ-4. Если предчувствие не обманывало меня — у нас оставалось слишком мало времени. Другое дело, как было убедить в этом военных.

Я посмотрел через стол на Форрестера.

— Я вернусь в город и сделаю несколько звонков в Вашингтон, — сказал он. — У меня еще остались там друзья. Потом попытаюсь опять поговорить с генералом. Возможно, сумею заставить его хотя бы выслушать меня.

— Хорошо, — согласился я, взглянув на часы. Было почти половина первого. Собрание акционеров уже должно было закончиться, и Маккалистер с Пирсом, наверное, вернулись в отель.

— Я назначил на час встречу в отеле «Уолдорф», — сказал я. — Могу вас подвезти.

— Спасибо, — ответил Форрестер, — у меня там за ланчем свидание, которое мне не хотелось бы пропустить.

Он вошел в отель вместе со мной, и мы разошлись: я пошел к лифту, а он в ресторан. Стоя в ожидании лифта, я увидел, как навстречу подполковнику поднялась женщина — та самая, которую я видел на аэродроме. Я был заинтригован. Метрдотель Рико провел их к столику. Я подошел к дверям ресторана и дождался возвращения Рико.

— О, мсье Корд, — улыбнулся он. — Будете обедать?

— Нет, Рико, — сказал я, вкладывая банкнот в его всегда отверстую руку. — У меня вопрос. Кто эта дама с подполковником Форрестером?

Рико понимающе усмехнулся и поцеловал кончики пальцев.

— О, она очаровательна. Это мадам Гэддис, жена генерала.

Возвращаясь к лифту, я оглядел вестибюль. Генерал должен быть где-то здесь. Судя по его отношению к Форрестеру, у них были разногласия не только по поводу самолетов.

Я заметил генерала, когда он проходил через вестибюль в туалет рядом с лифтом. Лицо его было злым и красным. Он выглядел как человек, нуждавшийся в облегчении иного свойства, нежели то, которое он собирался получить там, куда направлялся.

Я подождал, пока за ним закроется дверь, и подошел к лифту. Впервые со времени посадки КЭ-4 в аэропорту Рузвельта я почувствовал себя лучше. Теперь все встало на свои места.

Беспокоиться больше было не о чем. Оставался единственный вопрос — сколько самолетов закупит армия.

3

Больше всего мне хотелось принять душ и поспать, потому что я с пяти утра был на ногах. Раздевшись и швырнув одежду в кресло, я встал под горячие струи. Усталось и напряжение исчезли. Несколько раз звонил телефон, но я не подходил к нему.

Выйдя из ванной, я снял трубку и попросил телефонистку ни с кем не соединять меня до четырех часов.

— Но мистер Макаллистер просил позвонить ему сразу как вы придете, — взмолилась она. — Он сказал, что это очень важно.

— Вы можете соединить нас в четыре часа, — сказал я, положил трубку и, упав на кровать, уснул, как ребенок.

Разбудил меня телефонный звонок. Я взглянул на часы. Было ровно четыре. Звонил Макаллистер.

— Я пытался дозвониться до тебя весь день. Где тебя черти носят.

— Я спал.

— Спал? — закричал он. — У нас собрание совета директоров в кабинете Нормана. Сейчас мы идем туда.

— Ты не говорил мне об этом.

— А как я, черт возьми, мог сделать это, если твой телефон не отвечал?

— Соедините меня с генералом Гэддисом, — сказал я. — Думаю, что он остановился в отеле.

В ожидании я закурил сигарету. Через минуту в трубке раздался голос:

— Говорит генерал Гэддис.

— Генерал, это Джонас Корд. Я в номере триста один пятнадцать. Хочу поговорить с вами.

— Нам не о чем говорить, — холодно ответил генерал. — Вы просто молодой грубиян.

— Я собираюсь говорить не столько о наших делах, сколько о вашей жене.

Я услышал, как он заскрипел зубами от ярости.

— О моей жене? Какое она имеет отношение к нашим делам?

— Думаю, что самое непосредственное, генерал. Мы оба знаем, с кем она встретилась сегодня в час в ресторане. Наверное, Министерству обороны не понравится, что основной причиной отказа от КЭ-4 является просто ревность. — В трубке повисла тишина. — Между прочим, генерал, — спросил я, — что вы пьете?

— Виски, — машинально ответил он.

— Отлично. Здесь у меня есть для вас бутылочка. Можем мы встретиться через пятнадцать минут.

Я опустил трубку, не дожидаясь ответа генерала, и позвонил в ресторан. В это время раздался стук в дверь.

— Войдите, — крикнул я.

Это были Макаллистер и Дэн Пирс. На лице Макаллистера присутствовало обычное озабоченное выражение, но Пирс улыбался во весь рот.

Явился официант и стал накрывать стол в гостиной. Услышав звон приборов, я почувствовал голод. Я ничего не ел с завтрака, поэтому заказал три сэндвича с мясом, бутылку молока, кофейник черного кофе, бутылку шотландского и две бутылки ржаного виски и две порции картофеля по-французски.

— Ну как дела? — поинтересовался я.

— Берни визжал, как резаный поросенок, — улыбнулся Пирс, — но мы быстро осадили его.

— А что насчет его акций?

— Не знаю, Джонас, — сказал Макаллистер, — он не захотел разговаривать с Дэном.

— Но я все-таки поговорил с Дэвидом Вулфом, — быстро вставил Пирс. — Я посоветовал ему убедить старика продать акции, иначе мы разорим компанию.

— У тебя готовы бумаги? — спросил я Макаллистера. Он понял, что я имею в виду заявление о назначении управляющего имуществом банкрота.

— Они в портфеле. Утром перед собранием я посоветовался с нашими здешними адвокатами. Они думают, что сумеют добиться назначения управляющего.

Я посмотрел на него.

— Похоже, что тебя это не очень радует.

— Не очень. Норман крепкий старик, не думаю, что ты легко свалишь его. Он понимает, что ты тоже много потеряешь, разорив его компанию.

— Ко всему прочему он жадный старый ублюдок и не упустит шанса содрать с меня за это хорошие деньги.

— Думаю, ты прав.

— Мы это увидим очень скоро. — Я повернулся к Дэну. — Ты еще не связался с Риной?

Он покачал головой.

— Я пытался, но безуспешно. Дома никто не отвечает, на студии тоже не знают, где она. Я даже связался с Луэллой, но и она не в курсе.

— Ищи, ищи! Я хочу, чтобы она прочитала этот сценарий.

— Я тоже, — сказал Дэн. — Только она может нас вытянуть. Я переманил из «Парамаунт» Де Молля.

— И как отреагировал «Парамаунт»?

— У меня в кармане телеграмма, которую я получил сегодня утром от Цукора.

— Отлично, — сказал я. — С участием Де Молля фильм выйдет и вовсе грандиозный. Цветной, конечно. Но и стоить будет более шести миллионов. Экранизированная история Марии Магдалины под названием «Грешница»!

— А не слишком ли ты торопишься? — спросил Макаллистер. — Что если она не захочет сниматься?

— Захочет, — сказал я. — Зачем, черт возьми, вы думаете мне нужна компания Нормана? Все, что у него есть, это контракт с Риной.

— Но в ее контракте оговорено, что она имеет право одобрить или отклонить сценарий.

— Этот она одобрит. Должна. Эта чертова штука написана специально для нее.

Пришел официант. Я поднялся с кровати. Не успел он уйти, а я уже съел сэндвич с мясом, выпил полбутылки молока и принялся за второй сэндвич. И в это время пришел генерал. Дэн провел его ко мне в спальню, я представил присутствующих друг другу и попросил Дэна и Макаллистера оставить нас вдвоем.

— Присаживайтесь, генерал, — сказал я, когда дверь за ними закрылась. — Налейте себе выпить, бутылка шотландского на столе.

— Нет, спасибо, — твердо ответил генерал, продолжая стоять.

Я пожал плечами и принялся за третий сэндвич. Пора было переходить к делу.

— Вас устроит, если я уговорю Форрестера уйти из армии?

— Почему вы думаете, что мне это нужно?

Жуя сэндвич, я продолжил:

— Не будем играть в прятки, генерал. Я не мальчик, и у меня есть глаза. Все, что мне надо от вас, так это показательные испытания КЭ-4. Маршрут определите сами. Других условий у меня нет.

— Ну так я прямо сейчас и устрою вам их!

Я улыбнулся.

— И еще более возвысите Форрестера в глазах вашей жены?

Я почувствовал, что твердость покидает его. На какое-то мгновение мне стало почти жаль его. Генеральская звезда на погонах ничего не значила. Он был просто стариком, пытающимся удержать молодую женщину. Мне хотелось посоветовать ему не терзать себя. Не будь Форрестера, был бы кто-нибудь другой.

— Пожалуй, я все-таки выпью, — сказал генерал.

— Наливайте.

Он открыл бутылку, плеснул себе приличную дозу, выпил и опустился в кресло напротив меня.

— Не думайте плохо о моей жене, мистер Корд, — произнес он почти извиняющимся тоном. — Просто она молода и впечатлительна.

Меня ему обмануть не удалось, интересно, сумел ли он обмануть себя?

— Я понимаю, генерал.

— Вы знаете, как это бывает у молодых женщин. На них действует слава. Ее можно понять: Форрестеру есть чем гордиться — серебряные крылья, два креста «За храбрость».

Я молча кивнул и налил себе кофе.

— Думаю, что когда она выходила за меня замуж, то полагала, что я солдат, но в скором времени поняла, что я просто торговый агент в мундире. — Он наполнил стакан и посмотрел на меня. — Современная армия — это сложная машина, мистер Корд. За спиной каждого солдата, находящегося на передовой, должно находиться пять или шесть человек в тылу, полностью обеспечивающих его. Я всегда гордился тем, что забочусь о людях.

— Это так и есть, генерал, — сказал я, ставя чашку на стол.

— Вот почему я пришел поговорить с вами, мистер Корд, — произнес он с чувством собственного достоинства, — а не потому, что вы собирались втянуть мою жену в это дело. Просто хотел сказать вам, что группа экспертов будет испытывать ваш самолет завтра утром на аэродроме Рузвельта. Это решение я принял сразу по возвращении в город и позвонил мистеру Моррису, но он, видимо, не смог связаться с вами.

Я удивленно посмотрел на генерала и почувствовал себя виноватым. У меня должно было хватить ума самому позвонить Моррису, прежде чем раскрывать рот.

Легкая улыбка промелькнула на лице генерала.

— Вот видите, мистер Корд. Вам нет нужды сговариваться с Форрестером за моей спиной. Если ваш самолет выдержит испытания, то армия купит его.

Когда дверь за ним закрылась, я зажег сигарету, откинулся на спинку кровати и глубоко затянулся.

Телефонистка разыскала Форрестера в баре.

— Это Джонас Корд, — сказал я. — Я в отеле «Уолдфор», мне необходимо поговорить с вами.

— Мне тоже, — ответил он. — Самолет будут испытывать завтра утром.

— Я уже знаю, об этом и хочу поговорить.

Он появился в моем номере меньше чем через десять минут. Лицо его было красным, и выглядел он так, как будто весь день провел за бутылкой.

— Похоже, что старик прозрел, — сказал он.

— Вы действительно так думаете? — спросил я, пока он наливал себе виски.

— Гэддис может не нравиться вам, но он хорошо знает свое дело.

— Налейте и мне, — попросил я.

Форрестер налил виски в стакан и протянул его мне.

— Думаю, что вам уже хватит ходить в солдатах.

Он уставился на меня.

— Что вы имеете в виду?

— Я думаю, что у «Корд Эркрафт» теперь будет много дел с армией, и мне нужен профессионал, которого знали бы в армии. Он будет заводить друзей, расширять контакты. Вы поняли?

— Понял, — сказал Форрестер. — Например, не встречаться с Вирджинией Гэддис, потому что это может принести вред компании.

— Ну, что-то в этом роде, — тихо сказал я.

Он залпом выпил виски.

— Не думаю, что подойду для этой роли, ведь я с юного возраста служу в ВВС.

— Не зарекайтесь, пока не попробуете. А кроме того, в новом качестве вы сможете принести ВВС больше пользы. Никто не запретит вам опробовать любую идею.

Форрестер посмотрел на меня.

— Кстати, насчет идей. Эта идея ваша или Гэддиса?

— Моя. Она пришла мне в голову сегодня утром после нашей беседы в кабинете Морриса. И в данном случае не имеет значения, купит армия КЭ-4 или нет.

— У меня утром тоже мелькнула идея, — Форрестер внезапно улыбнулся, — я решил, что если вы предложите мне работу, то я соглашусь.

— С какой должности вы хотели бы начать?

— С самой высокой, — немедленно отреагировал Форрестер. — В армии уважают только высокое начальство.

— Согласен, в этом есть смысл. Вы назначаетесь президентом «Корд Эркрафт». Сколько вы хотели бы получать?

— Вы позволили мне выбрать должность, я позволяю вам назначить жалование.

— Двадцать пять тысяч в год плюс расходы.

Форрестер присвистнул.

— Зачем же так много, это в четыре раза больше, чем я получаю сейчас.

— Не забудьте эти слова, когда придете просить прибавки. — Мы оба рассмеялись и выпили. — Моррис сделал кое-какие изменения в самолете, и я хотел бы поговорить об этом перед завтрашними испытаниями, — сказал я.

В это время в спальню вошел Макаллистер.

— Уже почти шесть, Джонас, — объявил он. — Сколько можно заставлять их ждать? Дэн только что говорил с Дэвидом Вулфом. Он сказал, что Норман грозится уйти.

— Я присоединюсь к вам как только надену брюки. — В этот момент зазвонил телефон. — Возьми трубку, — попросил я Макаллистера.

— Так что насчет изменений? — спросил Форрестер.

— Поезжайте на аэродром и обсудите это с Моррисом.

— Это Лос-Анджелес, — сказал Макаллистер, прикрывая рукой трубку. — У нас нет времени.

Я посмотрел на него.

— Скажи, что я уехал на собрание. В течение двух часов меня можно будет найти в кабинете Нормана.

4

Начинало холодать, и девушки, выходившие из своих квартир на Парк-авеню в летних платьях, кутали плечи в меховые накидки. На Шестую авеню тоже высыпали девушки, но они не садились в такси, а спешили к метро, радуясь, что рабочий день окончен.

В Нью-Йорке жизнь била ключом, рассеивая дух депрессии витающий над страной. Несмотря на причитания Уолл-стрит, полным ходом шло строительство офисов и дорогого жилья. Если предполагалось, что у всех кончились деньги, то почему здесь до сих пор жило так много дорогих проституток? Деньги не кончились, просто все попрятались по норам, зарылись в землю, как кроты, высовываясь только в случае небольшого риска и крупных доходов.

На Шестой авеню объявления были развешаны прямо на дверях контор по найму рабочей силы. Черные доски с написанными маслом списками профессий выглядели мрачновато, дешевые двухдолларовые проститутки уже вышли на вечернюю охоту.

Одна из них, стоявшая в сторонке, посмотрела на меня. У нее были большие, усталые, умные глаза. Проходя мимо, я услышал, как она прошептала, почти не разжимая губ:

— Ты будешь сегодня первый, сладенький. — Я улыбнулся, она восприняла это как знак одобрения: — Пошли со мной, — быстро прошептала она, — я научу тебя таким вещам, которые ты не проходил в школе.

Я остановился, продолжая улыбаться.

— Не сомневаюсь, что научишь.

Макаллистер и Дэн остановились в нескольких шагах впереди. Женщина бросила на них быстрый взгляд и повернулась ко мне.

— Скажи друзьям, что для всех будет скидка. Пять долларов.

Я вытащил из кармана доллар и сунул ей.

— Как-нибудь в другой раз. Хотя мои учителя вряд ли одобрили бы это.

Она взглянула на доллар, и легкая усмешка промелькнула в ее усталых глазах.

— Такие парни, как ты, только портят девочек, так они могут разлениться.

Она скрылась в кафе, а мы зашли в вестибюль нового здания Американской радиовещательной корпорации в Рокфеллеровском центре.

Когда мы входили в кабинет, где проходил совет директоров, я все еще улыбался. Норман сидел во главе длинного стола, справа от него устроился Дэвид Вулф, а слева человек, которого я встречал на студии, — казначей компании. Далее за столом располагались наши директора, два брокера, банкир и бухгалтер.

Макаллистер и Дэн уселись на другом конце стола, оставив место в торце для меня.

Поднялся Берни Норман.

— Минутку, мистер Корд, — сказал он. — Это собрание директоров, и я не собираюсь сидеть с вами за одним столом.

Я достал сигарету и закурил.

— Тогда можете идти, — тихо сказал я. — В любом случае, после этого собрания делать вам здесь будет нечего.

— Господа, господа, — встрял Макаллистер. — Так нельзя вести серьезные переговоры. Нам следует обсудить важные вопросы, касающиеся будущего компании. Мы не можем решать их в атмосфере недоверия.

— Недоверия! — воскликнул Норман. — Вы хотите, чтобы я доверял ему? И это после того, как он за моей спиной украл у меня компанию?

— Акции продавались на бирже, и я купил их, — сказал я.

— А по какой цене? — заорал Норман. — Сначала вы сбили цену, а потом скупили акции, приобрели их ниже стоимости. Вас совершенно не заботило, какой вред вы наносите компании. И теперь вы приходите ко мне и ждете, что я продам вам свои акции по таким же бросовым ценам.

Я улыбнулся про себя. Торговля началась. Старик думает, что лучший способ добиться своего — это надавить на меня. Вопрос о правомочности моего присутствия на собрании уже был забыт.

— Цена, которую я предлагаю, вдвое выше рыночной.

— Вы сами создали рынок.

— Компанией управлял не я, а вы, и последние шесть лет она терпела убытки.

Норман выбежал из-за стола.

— А у вас дела пойдут лучше?

— Если бы я думал иначе, то не истратил бы более семи миллионов.

Некоторое время он зло смотрел на меня, потом вернулся на свое место и сел в кресло. Взяв ручку, он положил ее перед собой.

— Собрание директоров компании «Норман Пикчерз» объявляется открытым, — произнес Берни спокойно и взглянул на племянника. — Дэвид, пока не избран новый секретарь, ты будешь выполнять его обязанности. Кворум у нас есть. Присутствует также мистер Корд. Пометь, Дэвид, что мистер Корд приглашен директорами, несмотря на возражения президента компании. — Берни посмотрел в мою сторону, ожидая моей реакции. Но я промолчал. — Переходим к первому вопросу, — продолжил он. — К выборам должностных лиц компании на будущий год.

Я кивнул Макаллистеру.

— Господин президент, — сказал он, — я предлагаю отложить выборы, пока вы с мистером Кордом не решите вопрос о продаже ваших акций.

— А почему вы думаете, что я собираюсь продавать их? Я продолжаю твердо верить в свою компанию. У меня есть планы, обеспечивающие ей в будущем успех, и если ваши люди думают, что смогут помешать мне, то я втяну вас в такую войну голосов, какая вам и не снилась.

В ответ на эту речь улыбнулся даже Макаллистер. Ведь у него уже был сорок один процент голосов.

— Если президента, так же как и нас, заботит будущее компании, — вежливо начал Макаллистер, — то он наверняка представляет, какой ущерб причинит эта война голосов, выиграть которую у него нет шансов.

На лице Нормана промелькнула хитрая улыбка.

— Я не такой глупый, как вы думаете. Весь сегодняшний день я занимался делами и заручился обещаниями акционеров поддержать меня в случае борьбы. Пока я жив, я не отдам свою компанию, которую создал собственным горбом, Корду, чтобы он смог подарить побольше денег своим друзьям нацистам. — Он с пафосом стукнул кулаком по столу. — Даже если он предложит мне за акции семь миллионов.

Сжав от злости губы, я вскочил.

— Хотелось бы спросить у мистера Нормана, если я предложу ему семь миллионов, он что, пожертвует их в фонд освобождения евреев?

— Не ваше дело, мистер Корд, что я собираюсь делать со своими деньгами, — крикнул Берни через стол. — Я не так богат, как вы, все что у меня есть — это акции моей компании.

— Мистер Норман, — улыбнулся я, — будьте любезны, зачитайте собранию список ликвидного имущества и вкладов, оформленных как на ваше имя, так и на имя вашей жены.

Берни выглядел растерянным.

— Список? Какой список?

Я посмотрел на Макаллистера. Он достал из портфеля лист бумаги и протянул мне. Я начал читать.

— Вклады на имя Мэй Норман: Национальный банк в Бостоне — миллион четыреста тысяч, банк «Манхэттен» в Нью-Йорке — два миллиона сто тысяч, «Пайонир Траст Компани» в Лос-Анджелесе — семьсот тысяч, «Леман Брозерз» в Нью-Йорке — три миллиона сто пятьдесят тысяч и прочие мелкие вклады по всей стране на шестьсот-семьсот тысяч. Кроме того, миссис Норман владеет тысячью акров земли в Вествуде, рядом с Беверли-Хиллз. По самым скромным оценкам, каждый акр оценивается в две тысячи долларов.

Берни уставился на меня.

— Где вы взяли этот список?

— Какая разница, где я его взял?

Старик повернулся к племяннику.

— Вот видишь, Дэвид, — громко сказал он, — как хорошая жена бережет деньги.

Если бы он не был таким жуликом, то я бы рассмеялся. По выражению лица Дэвида было ясно, что он ничего не знал об этих вкладах.

Норман повернулся ко мне.

— Вы полагаете, что если моя жена сумела отложить немного денег, это дает вам право обвинять меня?

— Но разве не странно, что за последние шесть лет, когда компания потеряла около двенадцати миллионов, ваша супруга вносила на различные счета около миллиона в год?

Лицо Берни налилось краской.

— Это означает лишь то, что моя жена очень разумно вкладывала деньги, а я не контролировал ее.

— А следовало бы, — сказал я. — Тогда бы вы обнаружили, что у нее были дела почти со всеми основными поставщиками оборудования для «Норман Пикчерс». Вы не можете утверждать, что не знали о комиссионных в размере от пяти до пятнадцати процентов, которые она получала с торговцев.

— Ну и что в этом плохого? Обычная деловая практика. Она является нашим торговым агентом, так почему бы ей не получить комиссионные?

Я устал от его вранья.

— Хорошо, мистер Норман, — сказал я, — кончайте дурачить нас. Я предлагаю вам приличную сумму за акции. Будете вы их продавать или нет?

— Только не за три с половиной миллиона. Пять, и я готов вас выслушать.

— У вас не то положение, чтобы торговаться, мистер Норман. Если вы не примете мое предложение, то я добьюсь назначения управляющего имуществом компании, а потом мы посмотрим, не найдет ли федеральный суд чего-либо криминального в так называемых законных операциях вашей супруги. Вы, наверное, забыли, что с момента поступления акций на биржу, это уже дело федерального суда. У вас есть даже шанс угодить за решетку.

— Вы не посмеете!

— Не посмею? — Я протянул руку, и Макаллистер подал мне бумаги об объявлении компании банкротом и назначении управляющего ее имуществом. Я швырнул их Берни. — Все зависит от вас. Если вы не продадите акции, то завтра утром эти бумаги будут в суде.

Он посмотрел на бумаги, потом на меня. В его глазах светилась холодная ненависть.

— Почему вы сделали это? — закричал он. — Потому что так сильно ненавидите евреев? А ведь я всегда пытался помочь вам.

Тут я взорвался, выскочив из-за стола, я выдернул его из кресла и прижал к стене.

— Послушай, мелкий еврейский ублюдок, я сыт по горло твоим враньем. Каждый раз, когда ты предлагал свою помощь, ты залезал в мой карман. И теперь тебя тревожит, что я больше не допущу этого.

— Фашист! — завопил он.

Я опустил его и повернулся к Макаллистеру.

— Передавай бумаги в суд и возбуждай уголовное дело против Нормана и его жены по обвинению в обкрадывании компании, — сказал я и направился к двери.

— Вернитесь, — подал голос Берни, снова усаживаясь за стол. — Мы можем решить этот вопрос за несколько минут. Как джентльмены.

Я стоял у окна и наблюдал за Норманом, подписывающим бумаги на передачу акций. В его позе было что-то неестественное. Ручка заскрипела, когда он росчерком пера перечеркнул труды своей жизни.

Если человек тебе не нравится, то ты не испытываешь к нему жалости. А в моих глазах Норман был вызывающий презрение старик, у которого абсолютно отсутствовали чувство порядочности, честность, такт. Ради своего благополучия он мог всех принести в жертву, но когда его рука подписывала бумагу за бумагой, чувствовалось, что из золотого пера вместе с чернилами вытекала его кровь.

Я отвернулся и посмотрел в окно с высоты тридцатого этажа. Люди казались совсем крошечными, у них были маленькие мечты и сиюминутные планы. Завтра суббота — их выходной. Возможно, они поедут на пляж или пойдут гулять в парк. Если есть деньги, то можно поехать за город. Там они будут сидеть на траве, рядом с женами, и наблюдать за детьми, бегающими босиком по прохладной земле. Они были счастливчиками. Им не приходилось жить в джунглях, где ценность отдельного индивида определялась его способностью жить с волками. Они не родились от отцов, которые не любили своих сыновей, потому что те не были их подобием. Их не окружали люди, мечтавшие только о том, чтобы присосаться к чужому источнику благополучия. И если они любили, то ими руководили чувства, а не расчет.

Так должно быть внизу, но я находился наверху, как будто на небесах, где рядом не было никого, кто мог бы сказать мне, что можно делать, а что нельзя. Здесь мне приходилось устанавливать собственные правила, и все должны были подчиняться им — нравились они или нет. И так будет, пока я буду находиться наверху, а я собирался находиться наверху долго — пока люди, произносящие мое имя не будут точно знать, чье имя они произносят. Мое, а не моего отца.

Я отвернулся от окна, подошел к столу, взял бумаги и проглядел их. Под ними стояла подпись Бернард Б. Норман.

Норман взглянул на меня и попытался улыбнуться, но безуспешно. Много лет назад, когда Берни Норманович открыл свой первый дешевый кинотеатр на Четвертой улице в Ист-Сайде, никто не мог подумать, что в один прекрасный день он продаст свою компанию за три с половиной миллиона.

Отныне он меня не интересовал. Он ограбил компанию больше, чем на пятнадцать миллионов, и единственное, что хоть как-то оправдывало его, это то, что он основал эту компанию.

— Думаю, что это вам тоже понадобится, — сказал он, залезая во внутренний карман пиджака и доставая сложенный лист бумаги.

Я развернул бумагу. Это было его заявление об отставке с поста президента и председателя совета директоров. Я удивленно посмотрел на него.

— Я могу что-нибудь еще сделать для вас? — спросил Норман.

— Нет, — ответил я.

— Вы не правы, мистер Корд. — Он подошел к телефону, стоящему на столике в углу. — Алло, это Норман. Можете соединить с мистером Кордом прямо сейчас, — сказал он и как-то нервно протянул мне трубку. Я услышал голос телефонистки.

— Лос-Анджелес, соединяю с мистером Кордом.

В трубке раздались щелчки. Я увидел, как Берни внимательно посмотрел на меня и, направившись к двери, бросил племяннику:

— Пошли, Дэвид.

Вулф поднялся из кресла.

— А вы, Дэвид, останьтесь, — сказал я, прикрывая рукой трубку.

Племянник посмотрел на дядю, тряхнул головой и снова уселся в кресло. Старик пожал плечами.

— Мог ли я ожидать большего от моей собственной плоти и крови? — сказал он, закрывая за собой дверь.

На другом конце прозвучал женский голос, показавшийся мне знакомым.

— Джонас Корд?

— Да, кто это?

— Элен Гейлард. Я пытаюсь связаться с вами весь день. Рина, Рина... — ее голос затих.

У меня сжалось сердце.

— Да, мисс Гейлард, что с Риной?

— Она умирает, мистер Корд, — в трубке послышалось всхлипывание. — Она хочет увидеть вас.

— Умирает?! — я не мог поверить этому. Только не Рина. С ней ничего не могло случиться.

— Да, мистер Корд. Энцефалит. Вам лучше поторопиться, доктора не знают, сколько она протянет. Она в клинике Колтона в Санта-Моника. Могу я сказать ей, что вы приедете?

— Скажите, что я уже выехал, — ответил я, опуская трубку.

Я повернулся и посмотрел на Дэвида Вулфа. На лице его было какое-то странное выражение.

— Вы знали? — спросил я.

Он кивнул и поднялся.

— Да, знал.

— И почему же не сказали мне?

— Разве я мог? Дядя боялся, что если вы узнаете об этом, то не захотите покупать его акции.

В комнате повисла гнетущая тишина. Я снова взял трубку и назвал телефонистке номер Морриса на аэродроме Рузвельта.

— Хотите, чтобы я ушел? — спросил Вулф.

Я покачал головой. Меня обвели вокруг пальца, продав компанию, которая ничего не стоила, провели как ребенка, но я был не вправе жаловаться, я знал правила игры.

Но сейчас даже это не имело значения, ничего не имело значения, кроме Рины. Я нетерпеливо ругался про себя, ожидая, когда Моррис подойдет к телефону.

Успеть к Рине я мог только полетев туда на КЭ-4.

5

В ярко освещенном ангаре полным ходом шли приготовления к полету. Сварщики работали на крыльях. Прикрывая лица масками, они приваривали под крылья дополнительные топливные баки. Позади самолета высилась гора деталей, которые механики удаляли за ненадобностью. Они снимали все, что могло облегчить вес.

Подошел Моррис, и взглянул на часы. Было около двенадцати, значит, в Калифорнии около девяти.

— Долго еще? — спросил я.

— Не очень, — он взглянул на лист бумаги, который держал в руке. — Мы сняли все, но вес машины все-таки превышает подъемную силу на тысячу двести фунтов.

Согласно сводке погоды, на западе шла гроза. Мне придется облетать зону грозы с юга. Моррис рассчитал, что понадобиться на сорок три процента топлива больше непосредственно для полета и еще на семь процентов больше — для резерва.

— Почему вы не хотите подождать до утра? — спросил конструктор. — Возможно, погода наладится и вы сможете лететь по прямой.

— Нет.

— Боже мой! — воскликнул он. — Неизвестно даже, удастся ли вам взлететь. Если вам так уж необходимо покончить с собой, почему бы не воспользоваться револьвером?

Я повернулся и посмотрел на кучу деталей позади самолета.

— Сколько весит радиостанция?

— Пятьсот десять фунтов, — быстро ответил он, потом уставился на меня. — Вы этого не сделате. Как, черт возьми, вы будете узнавать сводку погоды по ходу полета?

— Точно так же, как делал это, когда на самолетах еще не было радиостанций. Снимайте ее. — Моррис направился к самолету, качая головой. У меня появилась еще одна идея. — Сколько весит система кислородного обеспечения кабины?

— Шестьсот семьдесят фунтов вместе с баллонами.

— Тоже снимайте, я полечу низко.

— Вам понадобится кислород при перерлете через горы.

— Положите в кабину небольшой баллон.

Из кабинета я позвонил Базу в Лос-Анджелес. Он уже ушел, и меня соединили с его квартирой.

— Баз, это Джонас.

— А я все думал, когда ты дашь о себе знать.

— Мне нужна твоя помощь.

— В чем дело?

— Я вылетаю на побережье и хочу, чтобы по всему маршруту на наших ангарах были установлены сигналы сводок погоды.

— А что случилось с радиостанцией?

— Я полечу на КЭ-4 и без посадки, поэтому максимально облегчил вес.

Баз присвистнул.

— Не советую этого делать, дружище.

— Это решено. Используйте прожектора и светосигнальные аппараты, а в дневное время рисуйте прямо на крышах ангаров.

— Будет сделано. Какой у тебя маршрут?

— Я еще не решил. Пусть будут готовы все аэродромы.

— Хорошо. Удачи тебе.

Я положил трубку. Именно это мне и нравилось в Базе — его надежность. Он не тратил время на глупые вопросы типа «почему, когда, где». Просто исполнял все, что ему говорили. По-настоящему его интересовали только воздушные трассы, поэтому «Интерконтинентал Эркрафт» быстро превращалась в крупнейшую компанию страны.

Я взял со стола бутылку виски и сделал большой глоток, потом подошел к дивану и лег. У меня было немного времени для отдыха, пока механики закончат работу. Я отключился.

Почувствовав, что рядом с диваном стоит Моррис, я открыл глаза и посмотрел на него.

— Готово?

Он кивнул. Я сел на диване и выглянул через окошко в ангар. Он был пуст.

— А где машина?

— Выкатили и прогревают.

— Отлично, — сказал я и взглянул на часы. Было начало четвертого. Я пошел умываться, и Моррис проследовал за мной.

— Вы действительно думаете, что надо лететь?

— Я должен.

— Я положил в кабину шесть сэндвичей с мясом и два термоса с черным кофе.

— Спасибо, — сказал я, направляясь к выходу.

Моррис остановил меня. В руке он держал небольшую белую бутылочку.

— Я позвонил доктору, и он прислал это для вас.

— Что это такое?

— Новое средство — бензедрин. Если будете чувствовать, что засыпаете, примите одну таблетку, это вас взбодрит. Но будьте осторожны, не увлекайтесь ими.

Мы подошли к самолету.

— Не переключайтесь на резервные баки, пока в основных не останется меньше четверти топлива. Иначе подача самотеком может заблокироваться.

— А как я определю, что резервные баки работают?

— Если они не будут работать, то произойдет сброс газа, а если заблокируются, то стрелка указателя останется на отметке четверти, даже если баки будут пусты.

Я бросил на него быстрый взгляд, но промолчал. Взобравшись на крыло, я почувствовал, что кто-то тронул меня за ногу, и обернулся.

Внизу стоял Форрестер, на его лице было написано крайнее изумление.

— Что вы собираетесь делать с самолетом?

— Лететь в Калифорнию.

— А как же завтрашние испытания? — крикнул он. — Я даже пригласил Стива Рандала.

— Сожалею, но придется отменить.

— А генерал? Как я объясню ему? Он будет рвать и метать.

Я забрался в кабину и посмотрел на Форрестера.

— Это уже не моя забота, а ваша.

— А если что-то случится с самолетом?

Я усмехнулся. Да, я не ошибся в нем. Теперь, в связи с его новыми обязанностями, его больше заботила судьба самолета, чем моя.

— Значит, сделаете другой, — крикнул я. — Вы президент компании.

Я отпустил тормоза и начал медленно выруливать на взлетную полосу. Развернув машину по ветру, я начал разгон. Уже почти в конце взлетной полосы на скорости сто сорок машина легко взмыла в небо.

На высоте четыреста футов я выровнял самолет и взял направление на юг. Обернувшись, я отметил, что Полярная звезда находилась точно у меня за спиной, она ярко мерцала в чистом темном небе. Было трудно поверить, что всего за тысячу миль отсюда небо затянуто облаками. Пролетая над Питсбургом, я вспомнил, чему учил меня Невада, когда я был ребенком. Мы были на охоте, и он указал мне на Полярную звезду.

— Индейцы говорят, что когда Полярная звезда мерцает, гроза движется на юг.

Я снова оглянулся. Полярная звезда мерцала точно так же, как в ту ночь. Я вспомнил другую индейскую примету: кратчайший путь на запад по ветру. Если индейцы правы, то когда я достигну Мидвеста, гроза будет южнее меня. Я развернул самолет по ветру, теперь уже Полярная звезда сверкала над моим правым плечом.

Ныла спина, плечи, руки, ноги. Веки, казалось, весили тонну. Я почувствовал, что глаза слипаются, и потянулся за термосом с кофе. Он был пуст. Я взглянул на часы, прошло уже двенадцать часов с того момента, как я вылетел с аэродрома Рузвельта. Сунув руку в карман, я достал пузырек с таблетками, который мне дал Моррис, и проглотил одну. Несколько минут не было никакого эффекта, но потом я почувствовал себя лучше, глубоко вздохнул и посмотрел вперед. По моим подсчетам, я подлетал к горам, и, действительно, через двадцать пять минут показались горы.

Я проверил указатель топлива, стрелка находилась на отметке четверти, необходимо было переключить баки. На облет грозы был израсходован более чем часовой запас топлива. Повернув переключатель, я прислушался к звуку двигателей. Обогащенная смесь прыснула в их вены, и они работали ровно. Я отжал штурвал и стал набирать высоту для перелета через горную гряду. Усталость все еще ощущалась, поэтому я принял еще одну таблетку.

На высоте двенадцать тысяч футов я почувствовал озноб. Сунув ноги в сандалеты, я потянулся за кислородной маской. В этот момент мне вдруг показалось, что самолет резко взмыл вверх примерно тысячи на три футов. Я бросил взгляд на указатель высоты, он показывал всего двенадцать тысяч четыреста. Я снова вдохнул кислород. Внезапно все тело налилось силой, я опустил руки на приборную доску. Черт с ним, с топливом, я смогу поднять самолет над горами голыми руками. Все дело только в силе. Индийские факиры, показывающие фокусы с левитацией, говорят, что все дело в воображении.

— Рина! — закричал я и посмотрел на указатель высоты. Стрелка упала до отметки девять тысяч пятьсот и продолжала падать. Я увидел надвигающиеся на самолет горы и, вцепившись в штурвал, что есть силы потянул его на себя. Казалось, прошла вечность, но горы были уже внизу. Я вытер пот со лба, по щекам текли слезы. Странное ощущение силы прошло и появилась головная боль. Моррис предупреждал меня насчет таблеток, но кислород выручил. Я потянулся к дроссельному клапану и тщательно отрегулировал подачу топлива.

Мне предстояло пролететь еще почти четыреста миль, поэтому не хотелось, чтобы двигатели заглохли.

6

Я приземлился в Бербанке в два часа, проведя в воздухе почти пятнадцать часов. Подрулив к ангару «Корд Эркрафт», выключил двигатели и выбрался из кабины. В ушах гудело. Я спрыгнул на землю, и меня тотчас окружила толпа. Некоторые из репортеров были мне знакомы.

— Извините, господа, — сказал я, проталкиваясь через толпу к ангару, — у меня в ушах еще шум двигателей, и я не слышу, что вы говорите.

Баз тоже был там, на его лице сияла широкая улыбка. Он схватил меня за руку и крепко пожал ее. Губы его шевелились, но я не понял первую часть фразы. Внезапно слух прорезался, и я уловил концовку:

— ... установил новый рекорд, перелетев с востока на запад, с побережья на побережье.

В данный момент это не имело никакого значения.

— Где у тебя автомобиль?

— Ожидает перед воротами, — ответил Баз.

К нам подскочил один из репортеров.

— Мистер Корд, — закричал он, — правда, что вы совершили этот перелет, чтобы увидеться с умирающей Риной Марлоу?

Я так посмотрел на него, что ему оставалось лишь принять ванну.

— Правда, что вы приобрели студию Нормана только для того, чтобы распоряжаться ее контрактом? — крикнул другой.

Я сел в машину, но они продолжали лезть со своими вопросами. Автомобиль тронулся. Ехавший впереди нас на мотоцикле полицейский включил сирену. Мы набрали скорость.

— Мне очень жаль Рину, Джонас, — сказал Баз. — Я не знал, что она была женой твоего отца.

Я посмотрел на него.

— Откуда же ты узнал?

— Из газет. Студия Нормана опубликовала сообщение, в котором также говорится о том, что ты полетел сюда повидаться с ней. — Я стиснул зубы. Вот тебе и кинобизнес. Словно вампиры, рыщущие вокруг могил. — Если хочешь, у меня с собой есть кофе и бутерброды.

Я отхлебнул горячий кофе и почувствовал внутри тепло. Выглянув в окно, снова ощутил боль в спине. Интересно, есть ли у меня время принять ванну?

Клиника Колтона больше напоминала отель, чем больницу. Она располагалась на берегу океана, и, чтобы попасть к ней, нужно было свернуть с шоссе на узкую извилистую дорогу. Возле железных ворот клиники стояла охрана, пропускавшая посетителей лишь по специальным пропускам.

Доктор Колтон был не шарлатаном, а просто опытным дельцом, понявшим необходимость создания подобной частной клиники. Звезды экрана приезжали сюда рожать, лечиться, делать пластические операции, лечить нервные расстройства. И здесь, за железными воротами, они дышали свободно, расслаблялись, чувствуя себя в безопасности и зная, что ни один репортер к ним не проникнет. Цель их визита в клинику оставалась для всех тайной, а репортеры получали лишь ту информацию, которая была желательна знаменитостям.

Охранник ждал нас и, увидев полицейского на мотоцикле, бросился открывать ворота. Репортеры что-то кричали, пытались сделать снимки. Когда мы въезжали в ворота, один из них даже вцепился в машину, но внезапно появившийся второй охранник оттолкнул его в сторону.

Я повернулся к Базу.

— Они когда-нибудь отстанут?

— Теперь тебе надо привыкать к этому, Джонас. Они будут следить за каждым твоим шагом. — Лицо База было серьезным.

— Чепуха, это только сегодня, а завтра они уже вцепятся в кого-нибудь другого.

Баз покачал головой.

— Ты не читал сегодняшних газет и не слушал радио. Ты теперь национальный герой, каждый твой шаг становится достоянием публики. По радио через каждые полчаса передают о твоем прилете. Завтра в «Экземинер» начнут печатать историю твоей жизни. Со времен Линдберга никто так не потрясал страну, как ты.

— Почему ты так думаешь?

— В сегодняшнем номере «Экземинера» помещена твоя фотография с подписью: «Читайте историю жизни загадочного человека из Голливуда — Джонаса Корда, написанную Аделой Роджерс Сент-Джонс».

Похоже, мне действительно предстояло свыкнуться с этим. Сент-Джонс работала в синдикате Херста и специализировалась на сенсациях. Это значило, что старик сделал ставку на меня, и отныне я буду у него на крючке.

Машина остановилась, появился швейцар.

— Будьте любезны, мистер Корд, у нас существует правило, что все посетители расписываются в книге.

Я быстро расписался, и он нажал какую-то кнопку. Через минуту появилась сестра.

— Пройдите, пожалуйста, со мной, мистер Корд, — вежливо сказала она, — я провожу вас в палату мисс Марлоу.

Мы прошли через вестибюль и подошли к лифту. Она нажала на кнопку и посмотрела на индикатор. Легкая тень досады пробежала по ее лицу.

— Извините, мистер Корд, но придется немного подождать, оба лифта наверху, в операционной.

И все-таки больница есть больница, как не пытайся представить ее отелем. Я оглядел вестибюль и обнаружил то, что искал, дверь с надписью «Для мужчин».

Как только дверь лифта закрылась за нами, я достал сигарету. В лифте стоял обычный больничный запах спирта, дезинфицирующих средств и формальдегида. Я поднес к сигарете зажженную спичку, надеясь, что сестра не заметит, как дрожат мои пальцы. Кабина лифта остановилась, и двери растворились. Мы вышли в чистый больничный коридор. Я глубоко затянулся и пошел за сестрой. Остановившись перед дверью, она сказала:

— Вам придется выбросить сигарету, мистер Корд.

Я прочитал маленькую яркую надпись:

Не курить! Кислород!

Сделав еще затяжку, я бросил сигарету в урну рядом с дверью.

— Пройдите, пожалуйста, мистер Корд, — сказала сестра, открывая дверь.

В небольшой приемной в кресле сидела другая сестра и читала журнал.

— Мы ждем вас, мистер Корд, — сказала она начальственным тоном.

Я медленно шагнул в следующую комнату, дверь за мной закрылась. Я увидел еще одну дверь. Сестра подошла к ней.

— Мисс Марлоу здесь, — сказала она.

Сначала я не увидел Рину, потому что рядом с кроватью спиной ко мне стояли Элен Гейлард, доктор и еще одна сестра.

Потом, словно по сигналу, они повернулись и расступились. Я подошел к кровати и увидел ее.

Над кроватью висел прозрачный пластиковый колпак, закрывавший ее голову и плечи. Казалось, что она спит. Вся голова, кроме лица, была покрыта бинтами, скрывавшими ее блестящие белокурые волосы. Глаза были закрыты, веки посинели, кожа на скулах натянулась, а щеки впали, казалось, что под кожей нет плоти. Ее полные и всегда такие теплые губы были бледными.

Я молча стоял возле кровати. Мне казалось, что она не дышит. Я вопросительно взглянул на доктора.

Он покачал головой.

— Она жива, мистер Корд, — прошептал доктор, — но очень плоха.

— Можно поговорить с ней?

— Попытайтесь, но не расстраивайтесь, если она не ответит. Она в таком состоянии уже десять часов. Но если даже и ответит, то может не узнать вас.

— Рина, — тихо позвал я, — это я, Джонас.

Она лежала тихо, не шевелясь. Я просунул руку под колпак, взял ее за руку и слегка сжал. Ее рука была холодной и мягкой. И вдруг меня охватила ярость. Ее рука была холодной, она уже умерла, она была мертвой.

Я встал на колени рядом с кроватью, отодвинул в сторону колпак и склонился над ней.

— Пожалуйста, Рина, — взмолился я, — это я, Джонас. Пожалуйста, не умирай.

Вдруг я почувствовал легкое пожатие ее руки. Я смотрел на нее, по моим щекам текли слезы. Пожатие усилилось, затем она медленно открыла глаза и посмотрела мне в лицо.

Сначала ее взгляд был отсутствующим, потом ожил, и губы сложились в подобие улыбки.

— Джонас, — прошептала она, — я знала, что ты придешь.

— Стоило тебе только свистнуть.

— Я никогда не умела свистеть.

Позади раздался голос доктора:

— Вам лучше немного отдохнуть, мисс Марлоу.

Рина перевела взгляд с моего лица на доктора.

— Нет, пожалуйста. У меня осталось совсем немного времени. Позвольте мне поговорить с Джонасом.

Я повернулся и посмотрел на доктора.

— Хорошо, — согласился он, — но только недолго.

Позади послышался стук закрываемой двери. Рина медленно подняла руку и дотронулась до моей щеки. Я поймал ее пальцы и прижал их к губам.

— Я должна была увидеть тебя, Джонас.

— Почему ты так долго ждала?

— Именно потому, что должна была тебя увидеть — чтобы все объяснить.

— К чему они сейчас?

— Пожалуйста, постарайся понять меня, Джонас. Я полюбила тебя с того самого момента, когда увидела впервые. Но я боялась. Я приношу несчастье всем, кто когда-нибудь любил меня. Моя мать и брат умерли потому, что любили меня, отец умер в тюрьме.

— Ты в этом не виновата.

— Я столкнула Маргарет с лестницы и убила ее, я убила своего ребенка еще до рождения. Я сломала карьеру Неваде, а Клод покончил с собой из-за моего отношения к нему.

— Это просто совпадения, не вини себя.

— Нет, это я виновата. А что я сделала с тобой, с твоей женитьбой. Мне ни за что не надо было приходить к тебе в отель той ночью.

— Это моя вина, я заставил тебя.

— Никто меня не заставлял, — прошептала Рина. — Я пришла потому, что хотела этого. Когда она вошла, я поняла как была неправа.

— Почему? — горько усмехнулся я. — Только потому, что у нее был большой живот? Но ведь это был не мой ребенок.

— А какая разница? Значит, у нее был кто-то до тебя, и ты должен был знать это до женитьбы. Но если ты не придавал этому значения, почему тебя так расстроило, что у нее будет ребенок?

— Я придал этому значение, — подчеркнул я. — Ее интересовали только мои деньги. Что ты скажешь насчет пятисот тысяч, которые она получила после развода?

— Это неправда, — прошептала Рина. — Она любила тебя, я видела боль в ее глазах. И если уж ее так интересовали деньги, то почему она все их отдала отцу?

— Я не знал об этом.

— Ты много чего не знаешь, а у меня не было случая сказать тебе. Вот только сейчас. Я разрушила твой брак и виновата в том, что бедное дитя не носит твое имя. Мне хотелось бы что-нибудь сделать для нее. — Рина на несколько секунд закрыла глаза. — У меня, наверное, осталось не так много денег, меня это никогда особо не волновало, но я все оставила ей, а тебя назначила душеприказчиком. Обещай, что проследишь, чтобы она получила эти деньги.

Я посмотрел на нее.

— Обещаю.

Рина слегка улыбнулась.

— Спасибо, Джонас, я всегда могла рассчитывать на тебя.

— А теперь постарайся немножко отдохнуть.

— Зачем? — прошептала она. — Чтобы прожить еще несколько дней в сумасшедшем мире моих снов? Нет, Джонас. Мне очень плохо, я хочу умереть. Но не оставляй меня умирать здесь, убери этот колпак и вынеси меня на балкон. Позволь мне еще раз взглянуть на небо.

— Но доктор...

— Пожалуйста, Джонас.

Я посмотрел на нее — она улыбалась. Улыбнувшись в ответ, я отодвинул колпак и поднял ее на руки. Она была легкая, как пушинка.

— Как хорошо чувствовать себя в твоих руках, Джонас, — прошептала Рина. Я поцеловал ее в лоб и вынес на балкон. — Я уже почти забыла, как выглядит зеленая трава. Там, в Бостоне, самые зеленые в мире дубы. Отвези меня туда, Джонас.

— Отвезу.

— И не позволяй им устраивать представление из моих похорон, а то они превратят их в бизнес.

— Знаю.

— Там у меня есть место, Джонас, рядом с отцом.

Рука ее упала с моей груди, и она как-то разом отяжелела, лицо уткнулось в мое плечо. Я повернулся, чтобы взглянуть на деревья, которые напомнили ей о доме, но слезы помешали рассмотреть их.

Когда я вернулся в комнату, там находились доктор и Элен. Я медленно поднес Рину к кровати и осторожно уложил на нее. Выпрямившись, я посмотрел на них. Некоторое время я не мог говорить, а когда заговорил, голос мой звучал хрипло.

— Она захотела умереть при солнечном свете, — сказал я.

7

Я посмотрел на священника. Его губы шевелились, когда он читал Библию в черном нереплете. Потом он закрыл ее, поднял глаза к небу и медленно удалился. Спустя некоторое время за ним последовали остальные, и у могилы остались только мы с Элен.

Элен стояла напротив меня — похудевшая, в черном платье и черной шляпке с вуалью.

— Вот и все, — сказала она усталым голосом.

Я кивнул и посмотрел на надпись на надгробии: «Рина Марлоу». Сейчас это было только обычное имя.

— Думаю, что все было так, как она хотела.

— Я тоже так думаю.

Мы стояли и молчали — два человека, которых связывала лишь могила. Я тяжело вздохнул, пора было уходить.

— Может быть, подвезти вас до отеля?

Элен покачала головой.

— Я хотела бы побыть здесь еще немного, мистер Корд.

— Как вы себя чувствуете?

Ее глаза сверкнули под вуалью.

— Все в порядке, мистер Корд. Со мной уже ничего не может случиться.

— Я пришлю вам машину. До свидания, мисс Гейлард.

— До свидания, мистер Корд, и ... и спасибо вам за все.

Я повернулся и пошел по тропинке, ведущей к центральной аллее. Толпа зевак все еще стояла позади полицейского кордона. Когда я вышел из ворот кладбища, по толпе пробежал шум. Я сделал все, что мог, но на такие похороны всегда собираются любопытные.

Шофер открыл дверцу, и я сел в машину.

— Куда, мистер Корд? — поинтересовался шофер. — В отель?

Я обернулся и посмотрел в заднее стекло. Машина как раз преодолевала подъем, и я увидел Элен, сидящую возле могилы, закрывшую лицо руками, — жалкую, сгорбившуюся фигурку в черном. Дорога пошла под уклон, и она исчезла из виду.

— В отель, мистер Корд? — снова спросил шофер.

Я выпрямился и достал сигарету.

— Нет, — ответил я, прикуривая. — В аэропорт.

Я глубоко затянулся. Внезапно мне захотелось побыстрее уехать отсюда. Бостон и смерть, Рина и сны. Слишком много воспоминаний.

В уши ворвался грохот, и я начал карабкаться по длинной черной лестнице, ведущей в темноту. Чем выше я забирался, тем сильнее становился грохот. Я открыл глаза.

За окном виднелась станция железной дороги на Третьей авеню. Я увидел людей, толпящихся на узкой открытой платформе. Поезд прошел, и в комнате внезапно наступила тишина. Я огляделся.

Это была маленькая темная комната с пожелтевшими обоями. Рядом с окном стоял небольшой столик, над которым висело распятье. Я лежал на старой железной кровати. Медленно опустив ноги на пол, я сел. Казалось, голова сейчас отвалится.

— Наконец-то ты проснулся.

Я начал поворачивать голову, но женщина сама подошла ко мне. В ее лице было что-то знакомое, но я никак не мог вспомнить, где видел ее. Я потрогал рукой щеку, щетина была как наждачная бумага.

— Сколько времени я здесь? — спросил я.

Она усмехнулась.

— Почти неделю. Я начала думать, что твоя жажда никогда не пройдет.

— Я много пил?

— Порядочно, — ответила она.

Я посмотрел на пол. Там стояло три коробки, заполненных пустыми бутылками из-под виски. Я почесал затылок — немудрено, что голова так болела.

— А как я попал сюда?

— Ты что, не помнишь?

Я покачал головой.

— Ты подошел ко мне возле магазина на Шестой улице, взял за руку и сказал, что готов брать у меня уроки. Потом мы пошли в «Белую розу», выпили, а затем ты затеял драку с барменом и я утащила тебя к себе.

Я потер глаза. Теперь я начал кое-что припоминать. Я приехал из аэропорта и шел по улице в направлении конторы Нормана, как вдруг мне захотелось выпить. Потом около магазина радиотоваров я стал разыскивать проститутку, которая обещала научить меня вещам, которых я не проходил в школе.

— Так это ты? — спросил я.

— Нет, не я, — рассмеялась она. — Тебе в то время нужна была не женщина, а сочувствие.

Поднявшись, я обнаружил, что стою в трусах, и вопросительно посмотрел на женщину.

— Ты был мертвецки пьян, и я отнесла твою одежду вниз, чтобы ее почистили. Пока будешь мыться, я принесу ее.

— А где ванная?

Она показала на дверь.

— Душа нет, но горячей воды достаточно. Бритва на полке.

Когда я вышел из ванной, она уже принесла вычищенную одежду.

— Твои деньги на столике, — сказала она, когда я закончил застегивать рубашку и надел пиджак. Я подошел к столику и взял деньги.

— Здесь все, кроме того, что я брала на выпивку.

Зажав в руке банкноты, я посмотрел на нее. — Почему ты привела меня сюда?

Она пожала плечами.

— Из нас, ирландок, получаются плохие проститутки, мы слишком сентиментальны и жалеем пьяных.

Я взглянул на пачку банкнот в руке, там было примерно двести долларов. Вынув бумажку в пять долларов, я сунул ее в карман, а остальные положил обратно на столик.

Она молча взяла деньги и проводила меня до двери.

— Ты ведь знаешь, что она умерла, и все виски мира не смогут воскресить ее, — сказала она.

Мы некоторое время смотрели друг на друга, потом я закрыл дверь, спустился по темной лестнице и вышел на улицу. Зайдя в аптеку, я позвонил Макаллистеру.

— Где ты был, черт возьми? — спросил он.

— Пил, — коротко ответил я. — У тебя есть копия завещания Рины?

— Да, есть. Мы обшарили весь город в поисках тебя. Ты знаешь, что происходит с компанией? Они тычутся в разные стороны, словно слепые котята.

— Где завещание?

— На столике в твоем номере, там, где ты и велел мне его оставить. Если мы в самое ближайшее время не проведем собрание на студии, то тебе уже не придется беспокоиться о своих деньгах. Их просто не будет.

— Хорошо, назначай собрание, — ответил я и повесил трубку, не дожидаясь ответа Макаллистера.

Я расплатился с таксистом и подошел к группе играющих ребятишек.

— Кого вы ищете, мистер? — спросил один из них.

— Монику Уинтроп.

— У нее маленькая девочка лет пяти?

— Думаю, что так.

— Дом номер четыре.

Я поблагодарил мальчугана и двинулся вниз по улице. У входа в дом номер четыре я увидел кнопку звонка и под ней табличку «Уинтроп». Я позвонил, но никто не открыл. Я позвонил еще раз.

— Она еще не пришла с работы, — крикнул мне мужчина от соседнего дома. — Ей надо зайти в детский сад за ребенком.

— А во сколько она обычно возвращается?

— Должна быть с минуты на минуту.

Я взглянул на часы, было четверть седьмого. Солнце уже начинало садиться, унося с собой дневное тепло. Я присел на ступеньки и закурил. Во рту появился неприятный привкус, начала болеть голова. Сигарета почти закончилась, когда из-за угла показалась Моника. Впереди нее бежала маленькая девочка. Я поднялся. Девочка остановилась и засопела, с прищуром глядя на меня.

— Мамочка, — крикнула она звонким голоском, — на наших ступеньках какой-то дядя.

Некоторое время мы с Моникой стояли молча, глядя друг на друга. Что-то в ней изменилось. Может быть, из-за прически или простого делового костюма. Нет, изменились глаза. В них появились спокойствие и уверенность, которых я не замечал раньше. Она взяла девочку за руку и притянула к себе.

— Все в порядке, Джо-Энн, — сказала она, — это мамин друг.

Девочка улыбнулась.

— Здравствуйте, — улыбнулась девочка.

— Здравствуй, — ответил я и посмотрел на Монику. — Привет, Моника.

— Привет, Джонас. Как поживаешь?

— Все в порядке. Мне надо поговорить с тобой.

— Так все давно решено.

— Не о нас, — быстро сказал я, — о ребенке.

Моника инстинктивно прижала девочку к себе, в глазах ее промелькнул страх.

— А в чем дело?

— Пожалуйста, не беспокойся.

— Тогда лучше пройти в дом.

Она открыла дверь, и я оказался в небольшой гостиной.

— Иди к себе поиграй с куклами, — сказала Моника дочери.

Девочка радостно убежала. Моника обернулась ко мне.

— Ты выглядишь усталым. Долго ждал?

— Не очень.

— Садись, сейчас приготовлю кофе.

— Не беспокойся, я не надолго.

— Я быстро, у нас нечасто бывают гости.

Она ушла на кухню, а я сел в кресло и огляделся. Даже не представлял, что она живет в такой обстановке. В квартире царила чистота, но мебель была дешевая.

Моника вернулась с дымящейся чашкой кофе, которую поставила на стол передо мной.

— Два кусочка сахара?

— Да.

Она положила в чашку сахар и размешала. Я отхлебнул кофе и почувствовал себя лучше.

— Отличный кофе, — похвалил я.

— Растворимый. Он и вправду неплох. Может, тебе дать таблетку аспирина? Похоже, что у тебя болит голова.

— Как ты догадалась?

Моника улыбнулась.

— Ты забыл, что мы когда-то были женаты? Когда у тебя оолит голова, то на лбу появляются морщинки.

— Тогда дай парочку.

Она уселась в кресло напротив и внимательно посмотрела на меня.

— Удивлен, что я живу в таком месте?

— Немного. Я только недавно узнал, что ты отдала отцу все деньги, которые получила от меня. Почему?

— Мне они были не нужны, — просто ответила она, — а отцу нужны. Поэтому я и отдала их ему. Они понадобились ему для бизнеса.

— А что надо было тебе?

Моника немного помедлила с ответом.

— То, что у меня есть — Джо-Энн, и чтобы меня оставили в покое. У меня было достаточно денег, чтобы уехать на Восток и воспитывать ребенка. Когда она подросла, я пошла работать. Для тебя это, конечно, смешно, но я работаю ответственным секретарем и получаю семьдесят долларов в неделю.

Я молча допил кофе.

— Как Эймос?

Она пожала плечами.

— Не знаю, уже четыре года не слышала о нем. Как ты узнал, где я живу?

— Рина сказала.

Моника помолчала, потом тяжело вздохнула.

— Ох, Джонас, — ее глаза светились неподдельным сочувствием, — Ты можешь не верить, но мне действительно очень жаль. Я прочитала в газетах. Это ужасно, достичь всего и так умереть.

— У Рины не было родственников, поэтому я приехал к тебе.

— Не понимаю, — Моника удивленно посмотрела на меня.

— Она завещала все свое имущество твоей дочери. Не знаю точно сколько, но после выплаты долгов и налогов, наверное, останется тысяч тридцать — сорок. Она назначила меня душеприказчиком, и я пообещал проследить, чтобы твоя дочь получила эти деньги.

Моника побледнела, и на глаза у нее навернулись слезы.

— Почему она так поступила? Ведь она мне ничего не должна.

— Она винила себя в том, что произошло между нами.

— В том, что произошло между нами, только наша с тобой вина. Глупо ворошить прошлое.

Я посмотрел на нее и поднялся.

— Правильно, Моника, глупо. — Я направился к двери. — Свяжись с Макаллистером, он подготовит все необходимые бумаги.

Она заглянула мне в лицо.

— Почему бы тебе не поужинать с нами, ты выглядишь ужасно усталым.

Не было смысла объяснять ей, что я выглядел так с похмелья.

— Спасибо, — сказал я. — Но мне надо возвращаться, у меня еще несколько деловых встреч.

Взгляд ее стал печальным.

— Ах, да, конечно, я и забыла. Твои дела...

— Вот именно.

— Наверное, я должна поблагодарить тебя за то, что ты выбрал время приехать. — Не дожидаясь моего ответа, она крикнула: — Джо-Энн, иди попрощайся с хорошим дядей.

Девочка вбежала в комнату с маленькой куклой в руках. Она улыбнулась мне.

— Это моя дочка, — сказала она, улыбнувшись.

— Очень хорошая, — улыбнулся я в ответ.

— Скажи до свидания, Джо-Энн.

— До свидания, дядя, — серьезно сказала Джо-Энн и протянула мне руку. — Приходи к нам еще, когда-нибудь, скоро.

Я пожал ей руку.

— До свидания, Джо-Энн, приду.

Она рассмеялась, быстро выдернула руку и выбежала из комнаты.

— До свидания, Моника, — сказал я. — Если что-то будет нужно, позвони.

— У меня все в порядке, Джонас, — ответила Моника, протягивая руку. Я пожал ее. — Спасибо, Джонас. Я уверена, что если бы Джо-Энн понимала, то тоже поблагодарила тебя.

— Очень хорошая девочка.

— До свидания, Джонас, — сказала Моника, стоя в дверях. И вдруг крикнула: — Джонас!

Я повернулся.

— Да, Моника?

Она помолчала в нерешительности, потом засмеялась.

— Да нет, ничего. Не работай так много.

— Постараюсь.

Она закрыла дверь, и я пошел вдоль по улице. Форест-Хиллз, Куинз — как можно жить в этом чертовом месте. Мне пришлось миновать шесть кварталов, прежде чем я поймал такси.

— Так что мы будем делать с компанией? — спросил Вулф.

Я посмотрел на него через стол, взял бутылку виски и наполнил стакан. Подойдя к окну, я бросил взгляд на Нью-Йорк.

— Как насчет «Грешницы»? — спросил Дэн. — Мы должны решить, что делать с фильмом. Я уже говорил с «Метро» о Джин Харлоу.

Я раздраженно повернулся к нему.

— Мне не нужна Харлоу, — крикнул я. — Это фильм Рины.

— Боже мой, Джонас, — воскликнул Дэн. — Ты же не можешь выбросить сценарий, да и увольнение Де Молля обойдется тебе в пятьсот тысяч.

— Меня не волнует, во сколько это обойдется. И сценарий я уничтожу.

В комнате наступила тишина, и я снова отвернулся к окну. Слева сверкали огни Бродвея, справа виднелась Ист-Ривер. За рекой находился Куинз. Я сморщился и быстро допил виски. В одном Моника, безусловно, права — я слишком много работаю. И от меня зависят слишком много людей и компаний: «Корд Эксплоузивз», «Корд Пластике», «КордЭркрафт», «Интеркон-тинентал Эркрафт». А теперь появилась еще и студия, в которой я совершенно не нуждался.

— Ну хорошо, Джонас, — спокойно сказал Макаллистер. — Что ты собираешься делать?

Я вернулся к столу и снова наполнил стакан. Мысли постепенно приходили в порядок. Я понял, что мне просто надо на время отойти от дел. Пусть работают сами, а я посмотрю, как это у них получится.

Я повернулся к Пирсу.

— Ты говорил, что можешь лучше всех управляться в кинобизнесе. Так что назначаю тебя ответственным за производство. — Не успел он ответить, как я уже повернулся к Вулфу. — Вас очень беспокоит судьба компании. Теперь вы реально можете заботиться о ней. Вы будете отвечать за сбыт, кинотеатры, администрацию.

Я подошел к окну.

— Прекрасно, Джонас, — сказал Макаллистер, — но ты не сказал, какие мы будем занимать должности.

— Ты — председатель совета директоров, Дэн — президент, Дэвид — вице-президент. — Я глотнул виски. — Есть еще вопросы?

Они переглянулись, и Макаллистер снова обратился ко мне:

— Пока тебя не было, Дэвид сделал кое-какие расчеты. Если мы собираемся поддерживать имеющийся уровень производства, то компании необходим возобновляемый кредит на три миллиона.

— Вы получите миллион, — сказал я, — и будете обходиться этими деньгами.

— Но Джонас, — запротестовал Дэн. — Как можно ожидать, что я буду делать хорошие картины, не имея денег?

— Если не можешь, — заорал я, — то убирайся к чертовой матери. Я найду того, кто может. — Дэн побледнел, стиснул зубы, но промолчал. Я повернулся к остальным. — Это касается всех вас. С этого момента я перестаю играть роль няньки, кто не сможет работать, пусть уходит. С сегодняшнего дня никто не имеет права беспокоить меня, если понадобится, я сам свяжусь с вами. Письменные отчеты будете посылать по почте в контору. У меня все, джентльмены, спокойной ночи.

Когда дверь за ними закрылась, я почувствовал, как комок подступил к горлу. Я посмотрел в окно. Куинз, интересно, какие там у них школы? Где будет учиться Джо-Энн?

Я отхлебнул из стакана, комок не отступил. Внезапно мне захотелось женщину.

Сняв телефонную трубку, я позвонил Хосе — старшему официанту «Рио-клуба».

— Да, мистер Корд.

— Хосе, — сказал я, — у вас там есть певичка, исполняющая румбу, ну такая, с большими...

— Глазами, — оборвал он меня, смеясь, — да, мистер Корд, я знаю. Она будет у вас через полчаса.

Я положил трубку, взял со стола бутылку, подошел к окну и наполнил стакан. Сегодня вечером я кое-чему научился.

Люди платят любую цену за то, чего им действительно хочется. Моника согласна жить в Куинз, чтобы содержать дочь. Дэн будет терпеть мои выходки, потому что хочет делать фильмы. Вулф будет из кожи вон лезть, чтобы доказать, что может управлять компанией лучше своего дяди Берни. Макаллистер — платить за гарантии, которые я ему предоставляю.

Каждый человек имеет свою цену, но выражается она по-разному. Это могут быть деньги, власть, слава, секс — все, что угодно. Просто необходимо знать, чего хочется каждому.

Раздался стук в дверь.

— Войдите, — крикнул я.

Она вошла в комнату: темные блестящие глаза, длинные черные волосы, доходящие почти до бедер, вырез на черном платье, едва прикрывающий пупок. Она улыбнулась.

— Здравствуйте, мистер Корд, — сказала она без обычного акцента, с которым исполняла песни. — С вашей стороны было очень мило пригласить меня.

— Снимай платье и выпей чего-нибудь, — сказал я.

— Я не из этих девиц! — рассерженно воскликнула она, направляясь к двери.

— Я дам тебе пятьсот долларов, чтобы услышать, что ты именно из них.

Она мгновенно обернулась с улыбкой на губах, а пальцы уже расстегивали молнию на платье. Я отвернулся и смотрел в окно, пока она раздевалась.

В Куинз светилось гораздо меньше огней, чем в Манхэттене, да и были они не такие яркие. Внезапно я разозлился и дернул шнур, опустив жалюзи. Они закрыли от меня город со всей его суетой и шумом. Я повернулся к девушке.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. На ней были только черные прозрачные трусики, руками она прикрывала соски...

— Зачем ты опустил жалюзи? — спросила она. — Нас ведь никто не видит.

— Я устал смотреть на Куинз, — ответил я и шагнул к ней.

1

Дэвид Вулф вошел в свою комнату в отеле, не раздеваясь плюхнулся на кровать и уставился в темный потолок. Казалось, что эта ночь длиной по крайней мере в тысячу лет, хотя он точно знал, что всего лишь начало второго. Он устал и в то же время не устал, был в приподнятом настроении и в то же время подавлен, чувствовал себя победителем и в то же время ощущал горечь поражения.

Появилась возможность для осуществления его тайных надежд и планов. Но почему же тогда им овладевали такие противоречивые чувства? Раньше этого никогда не было, раньше он твердо знал, чего хочет. Значение имел только наикратчайший путь от идеи до результата.

Наверное, все дело в Корде, да, именно в нем. Иных причин для сомнений не было. Интересно, с другими он обращался в такой же манере? Дэвид все еще был под впечатлением, которое произвел на него Корд, когда вернулся с побережья.

С собрания директоров прошло пятнадцать дней, две недели, в течение которых компания находилась в панике и буквально разваливалась у Дэвида на глазах. В его ушах еще слышались перешептывания нью-йоркского отделения, он помнил их испуганные, полные тревоги взгляды, которые они бросали на него, когда он проходил по коридору. Но он ничего не мог поделать с этим, ему нечего было им сказать. Компания находилась в подвешенном состоянии и нуждалась в инъекции, которая бы вдохнула в нее новые жизненные силы.

И вот, наконец, Корд снова сидел в своем кабинете. На столе перед ним стояла наполовину пустая бутылка виски. Но это был не прежний Корд, а лишь его пустая оболочка. Он похудел, осунулся, на щеках появились морщины. И только взглянув в его глаза, можно было понять, что это не просто физическая перемена, это перемена сути.

Сначала Дэвид не мог понять, в чем дело, но вдруг почувствовал, как одинок этот человек. Он казался пришельцем с другой планеты. Все они — Дэвид, Пирс и Макаллистер были для него чужеземцами, с которыми он будет общаться до тех пор, пока не достигнет своей цели. Когда же цель будет достигнута, он снова вернется в свой мир, в котором живет в одиночестве.

Покидая кабинет Корда и спускаясь в лифте, они все трое молчали, и это молчание длилось до тех пор, пока внизу в вестибюле они не смешались с толпой людей, спешащих на ночное шоу. Молчание нарушил Макаллистер.

— Думаю, что нам надо найти спокойный уголок и поговорить.

— Внизу есть мужской бар, он еще открыт, — предложил Пирс. Бар действительно был открыт, официант принес выпивку.

Макаллистер поднял свой стакан.

— За удачу. — Они повторили его тост и, выпив, поставили стаканы на стол. Макаллистер оглядел своих собеседников. — Итак, с этой минуты все ложится на наши плечи, — сказал он в своей обычной официальной манере. — Надеюсь, что сумею внести свой вклад в дело, но я адвокат и почти ничего не знаю о том, как делаются фильмы. Пока я хочу предложить вам план реорганизации компании, который Джонас одобрил буквально перед заключением сделки.

До этого момента Дэвид даже не представлял, насколько дальновидными оказались планы Джонаса: изъятие из обращения старых акций, выпуск новых, выпуск привилегированных акций с целью погашения долгов и долговых обязательств, обеспеченных закладной на имущество компании, включая студию, кинотеатры; и плюс к этому — рабочий капитал в миллион долларов.

Следующий вопрос, который осветил Макаллистер, касался их заработной платы. Дэвиду и Дэну Пирсу предлагался семилетний контракт с начальным жалованием в шестьдесят пять тысяч долларов в год и ежегодным повышением на тринадцать тысяч на весь срок действия контракта. Кроме этого, возмещение всех расходов и премиальные в размере двух с половиной процентов от дохода, выдаваемые в акциях либо наличными.

— Ну вот и все об этом, — сказал Макаллистер. — Есть вопросы.

— Звучит заманчиво, — сказал Дэн Пирс. — Но какие гарантии, что Джонас не уволит нас, когда миллион кончится? У нас таких гарантий нет, а у него есть акции и облигации.

— Ты прав, — согласился Макаллистер, — у вас нет таких гарантий, но и у него нет гарантий, что его акции будут что-нибудь стоить, если вы разорите компанию. Как мне представляется, все будет зависеть от вас самих.

— Но если расчеты Дэвида верны, — продолжил Дэн, — то уже в середине съемок фильма у нас не будет денег на заработную плату. Не знаю, какой бес вселился в Джонаса. Нельзя делать миллионные фильмы, не имея денег.

— А кто сказал, что нам надо делать миллионные фильмы? — тихо спросил Дэвид.

Внезапно ему все стало ясно. Он понял, что сделал Джонас. Вначале Дэвид расстроился, что его не назначили руководить студией. Но Корд рассек весь бизнес, как нож масло. На самом деле, студия была просто фабрикой, выпускающей продукцию компании. В руках Вулфа были хозяйственные вопросы, торговля, кинотеатры, а именно отсюда и приходили деньги. Деньги всегда определяли политику студии, а он как раз будет управлять финансами.

— За миллион мы можем сделать десять фильмов и получим от первого доход, когда в производстве будет только пятый.

— Только не я, — быстро сказал Дэн. — Я не опущусь до того, чтобы гнать халтуру. Пусть этим занимается «Репаблик» или «Монограм».

— «Колумбия», «Уорнерз» и «РКО» не так щепетильны, как ты, — в голосе Дэвида вдруг появились твердые нотки.

— Это их дело, — огрызнулся Дэн. — Я обязан заботиться о своей репутации.

— Не мели чепуху, — взорвался Дэвид. — В этом бизнесе имеет значение только успех. И если в кассе появились деньги, то никого не волнует, как ты этого добился. Все киношники знают, что ты подбил Корда купить компанию, чтобы стать режиссером. И если ты уйдешь, тебе с репутацией вообще придется распроститься.

— А кто говорит об уходе?

Дэвид расслабился в кресле, его охватило доселе неведомое ему чувство власти. Теперь он понял, почему дядя Берни так упорно не хотел уходить со своего поста. Он пожал плечами.

— Ты слышал, что сказал Корд? Если не сможешь ты, то сможет кто-нибудь другой.

Некоторое время Пирс смотрел на Дэвида, потом перевел взгляд на Макаллистера. Лицо адвоката было бесстрастным.

— Спасибо за напоминание, — проворчал Дэн, — но мне ведь надо время, а что вы пока будете делать?

— Думаю, что компания продержится до того времени, когда ты развернешь свою производственную программу, — ответил Дэвид.

— Каким образом? — с интересом спросил Макаллистер.

— Завтра я сокращу персонал на сорок процентов.

— Довольно круто, — сказал Макаллистер. — Но сможете ли вы тогда работать?

Дэвид посмотрел адвокату прямо в лицо и понял, что это еще одна проверка.

— Сможем, — тихо ответил он.

— Таким путем не приобретешь друзей, — вставил Пирс.

— Это меня меньше всего волнует, — твердо сказал Дэвид. — Мне нет необходимости завоевывать популярность. И это только начало. Пусть я причиню неприятности многим людям, но компания выживет.

Некоторое время адвокат внимательно смотрел на него, затем в его глазах промелькнула улыбка. Макаллистер повернулся к Дэну.

— Ну, что ты думаешь?

Дэн улыбался.

— Похоже, что все в порядке, иначе зачем бы Джонас оставлял его?

Макаллистер полез в портфель.

— Вот ваш контракт, — сказал он Дэвиду. — Джонас хотел, чтобы вы подписали его сегодня.

Дэвид посмотрел на адвоката.

— А Дэн?

Макаллистер улыбнулся.

— Дэн подписал свой в день собрания директоров.

На какое-то мгновение Дэвида охватила злость. Это все было игрой, они пропустили его через пресс, чтобы посмотреть, что произойдет. Он перевел дыхание. А какая, собственно, разница? Он взял протянутую адвокатом ручку.

Это было только начало. Они все еще были посторонними, и пройдет много времени, прежде чем они узнают компанию так, как знал ее он. Но тогда уже нынешние подробности не будут иметь значения.

Дэвид подписал контракт и с этого момента вступил в должность.

Дверь между его комнатой и дядиной отворилась, и темноту прорезал свет.

— Ты здесь, Дэвид?

Он сел на кровати, опустил ноги на пол и включил лампу рядом с кроватью.

— Да, дядя Берни.

Норман вошел.

— Ну, ты видел его? — спросил он.

Дэвид кивнул, достал сигарету, закурил.

— Видел. Он выглядит ужасно, смерть Рины потрясла его.

Старик засмеялся.

— После того, что он сделал со мной, жалости к нему я не испытываю. — Он вынул сигарету и сунул ее в рот незажженную. — Он предложил тебе работу, нет?

Дэвид кивнул.

— Что за работа?

— Вице-президент.

Дядя удивленно поднял брови.

— Действительно? — с интересом спросил он. — А кто президент?

— Дэн Пирс. Он будет делать фильмы, а я заниматься хозяйством, торговлей, кинотеатрами.

— Мой мальчик, я горжусь тобой, — широко улыбнувшись, старик положил руку Дэвиду на плечо. — Я всегда говорил, что твой день настанет.

Дэвид удивленно посмотрел на дядю. Такой реакции он не ожидал. Скорее можно было ожидать обвинения в предательстве.

— Вы?

— Конечно, я, — с пафосом воскликнул Норман. — А что еще я мог ожидать от сына моей сестры?

— Но я думал...

— Думал? — спросил старик, все еще улыбаясь. — Какая разница, что ты думал? Теперь все в прошлом, и нам надо держаться вместе. Я научу тебя, как делать деньги, которые тебе и не снились.

— Делать деньги?

— Конечно, — ответил Берни, понижая голос до доверительного шепота. — Если ты будешь всем заправлять, то никто не поймет, в чем дело. Завтра я сообщу всем поставщикам, что наша прежняя сделка остается в силе. Но теперь ты будешь получать двадцать пять процентов от навара.

— Двадцать пять процентов?

— А что? — раздраженно спросил Берни. — Тебе мало двадцать пять процентов?

Дэвид промолчал.

— Ладно, твой дядя Берни не скряга. Хорошо, пятьдесят процентов.

Дэвид потушил сигарету в пепельнице, поднялся и медленно подошел к окну.

— В чем дело? — раздался позади голос дяди. — Тебя и пятьдесят процентов не устраивает? За тобой должок, если бы не я, ты никогда не получил бы эту должность.

Дэвид ощутил во рту горечь. Он повернулся и посмотрел на старика.

— Я вам должен? — сердито спросил он. — Уж не за то ли, что вы выжимали из меня все соки, платя жалкие тридцать пять долларов в неделю. Каждый раз, когда я заводил разговор о прибавке, вы кричали, что компания терпит большие убытки, а на самом деле ежегодно миллион долларов утекал в ваш собственный карман.

— Это совсем другое дело, — сказал Норман, — ты ничего не понимаешь.

Дэвид рассмеялся.

— Я все понимаю, дядюшка Берни, и у меня есть основания так говорить. И теперь вы хотите, чтобы я оставил все как есть?

— Конечно. Неужели ты перейдешь на сторону этого фашиста и выступишь против собственной плоти и крови? — воскликнул старик, наливаясь злобой.

Дэвид посмотрел на него.

— Я не перехожу ни на чью сторону, — тихо сказал он. — А вам следует уяснить, что это больше не ваша компания.

— Но ведь ты руководишь компанией.

— Верно, — кивнул Дэвид, — я руковожу компанией, я, но не вы.

— Значит, теперь все будет доставаться только тебе? — в голосе Нормана появились обвинительные нотки. Дэвид молча повернулся к нему спиной. Некоторое время в комнате стояла тишина, потом снова раздался голос Берни: — Тогда ты даже хуже него, — раздраженно бросил дядя. — Он хоть, по крайней мере, не обкрадывает собственную плоть и кровь.

— Оставьте меня, дядя Берни, — сказал Дэвид, не оборачиваясь. — Я устал и хочу спать.

Он услышал, как старик прошел в свою комнату и в сердцах хлопнул дверью. Дэвид прислонился лбом к стеклу. Так вот почему старик не захотел вернуться в Калифорнию сразу после собрания директоров. Непонятно почему, но ему вдруг захотелось плакать.

С улицы донесся звон колокольчика. Дэвид выглянул в окно. Звук колокольчика усилился, когда карета скорой помощи свернула с Пятьдесят девятой улицы на Пятую авеню. Он отвернулся и отошел вглубь комнаты. В ушах все еще стоял звук колокольчика. Этот звук сопровождал его всю жизнь.

Когда он сидел рядом с отцом на жестких деревянных козлах фургона, то казалось, что он слышит только один звук — звон колокольчика.

2

Когда тощая лошадь плелась вдоль ручных тележек, расположенных по обе стороны Ривингтон-стрит, Дэвид слышал ленивый перезвон колокольчиков, подвешенных к фургону позади него. Изнуряющее летнее солнце пекло голову. Он слегка придерживал пальцами вожжи, так как не было нужды управлять лошадью. Она сама выбирала путь по запруженной людьми улице.

— Покупаю, продаю старую одежду, — нараспев кричал отец, и его голос долетал до окон, которые пустыми, невидящими глазами смотрели на этот голодный мир.

— Покупаю, продаю старую одежду!

Со своего места Дэвид видел отца, который, сойдя на тротуар с развевающейся бородой, внимательно следил за окнами, ожидая знаков зайти. Этот пожилой человек обладал чувством собственного достоинства. На нем была широкополая черная шляпа, длинный черный сюртук, полы которого распахивались на ветру, и рубашка с накрахмаленным, но слегка помятым воротничком. Большой узел галстука располагался прямо под кадыком. На его бледном лице не было ни капельки пота, тогда как Дэвид буквально истекал им от жары. Казалось, что черное одеяние отца защищает его от солнечных лучей.

— Эй, мистер старьевщик!

Отец отошел к сточной канаве, чтобы лучше рассмотреть кричавшего, но Дэвид первый заметил старую женщину, подающую знаки из окна пятого этажа.

— Это миссис Саперштейн, папа.

— Думаешь, я не вижу? — проворчал отец. — Да, миссис Саперштейн!

— Это вы, мистер Вулф? — крикнула женщина.

— Да, — прокричал он в ответ. — Что у вас есть?

— Поднимайтесь, я вам покажу.

— Мне не нужны зимние вещи, кто их купит?

— А кто говорит о зимней одежде? Поднимайтесь и посмотрите.

— Привяжи лошадь вон там, — сказал отец, указывая на свободное место между двумя тележками, — и пошли, принесем вещи.

Дэвид кивнул. Отец перешел улицу и скрылся в доме. Дэвид взял лошадь под уздцы, подвел ее к пожарному крану и привязал, затем взял мешок, закинул его за спину и поспешил за отцом.

Он прошел через темный холл, поднялся по неосвещенной лестнице и, остановившись перед дверью, постучал. Дверь сразу открылась. В дверях стояла миссис Саперштейн, ее длинные седые волосы были накручены на бигуди.

— Входи, входи.

Дэвид вошел в кухню и увидел отца, сидящего за столом, перед ним стояла тарелка с печеньем.

— Хочешь чаю, Дэвид? — спросила старушка, подходя к плите.

— Нет, спасибо, миссис Саперштейн, — вежливо ответил он.

Она взяла с полки над плитой небольшой красный чайник, тщательно отмерила две чайных ложки заварки и бросила их в кипящую воду. Чайные листочки моментально развернулись и забегали по поверхности кипящей воды. Когда она наконец налила чай через ситечко в стакан и поставила его перед отцом он был почти цвета черного кофе.

Отец взял из сахарницы кусочек сахара, зажал его между зубов и отхлебнул чай. После первого же глотка он удовлетворенно воскликнул:

— Ах!

— Хорош, не правда ли? — улыбнулась миссис Саперштейн. — Это настоящий чай, как у нас на родине, а не те помои, которые они пытаются всучить нам здесь.

Отец кивнул и снова поднял стакан. Когда он опустил его, он был пуст — и с процедурой гостеприимства было покончено. Пора было переходить к делу.

— Ну, миссис Саперштейн?

Но миссис Саперштейн еще не была готова к разговору о делах. Он посмотрела на Дэвида.

— Какой хороший мальчик Дэвид, — начала она. — Он напоминает мне моего Говарда в этом возрасте.

Она взяла с тарелки печенье и протянула Дэвиду.

— Возьми, — предложила она, — это я сама испекла.

Дэвид взял печенье и засунул в рот, оно было черствым.

— Возьми еще, — предложила мисс Саперштейн, — ты такой худенький, тебе надо больше есть.

Дэвид покачал головой.

— Миссис Саперштейн, — сказал отец, — я занятой человек и уже поздно. У вас есть что-нибудь для меня?

Старушка кивнула.

— Пойдемте со мной.

Вулф проследовал за ней по узкому коридору. В одной из комнат на кровати лежали мужские пиджаки, платья, рубашки, пальто и несколько пар обуви в бумажных мешках.

Он подошел к кровати и оглядел вещи.

— Но это же зимняя одежда, — раздраженно сказал он. — И ради этого я карабкался на пятый этаж?

— Но ведь они совсем новые, мистер Вульф. Мой сын Говард и его жена носили их всего один сезон. Они хотели отдать это Армии спасения, но я заставила привезти вещи ко мне.

Отец молча сортировал одежду.

— Мой сын Говард живет в Бронксе, — гордо сказала старушка, — в новом доме на Грэнд Конкорс. Он у меня врач.

— Два доллара за всю кучу, — объявил отец.

— Мистер Вулф! — воскликнула миссис Саперштейн. — Но это стоит, по меньшей мере, двадцать долларов.

Отец пожал плечами.

— Я покупаю эти вещи только для того, чтобы передать их в фонд помощи иммигрантам. Это все же лучше, чем в Армию спасения.

Дэвид прислушался. Фраза отца о Фонде помощи иммигрантам не обманула его. Он знал, что вещи никогда не попадут туда. После того, как мама их тщательно вычистит и выстирает, они будут сданы в магазин подержанной одежды на Восточном Бродвее.

— Десять долларов, — сказала миссис Саперштейн. Ее амбиции поуменьшились, и она скинула цену. — Меньше я взять не могу, иначе даже не окупится бензин, истраченный на то, чтобы привезти их сюда из Бронкса.

— Пять долларов и ни цента больше.

— Шесть, — сказала старушка, сверля отца взглядом, — по крайней мере хоть бензин оправдать.

— Метро пока еще работает, — ответил отец. — Почему я должен платить, если вашему сыну хочется разъезжать на автомобиле?

— Пять с половиной.

Отец посмотрел на миссис Саперштейн, пожал плечами и полез под свой длинный черный сюртук. Он вытащил кошелек, который был привязан к брючному ремню длинным шнурком, и открыл его.

— Пять с половиной, — сказал он, — но видит Бог, я теряю на этом собственные деньги.

Он кивнул Дэвиду и стал отсчитывать деньги в протянутую руку миссис Саперштейн. Дэвид сложил всю одежду в пальто и завязал рукава. Закинув узел на плечо, он стал спускаться по лестнице. Подойдя к фургону, закинул вещи и отвязал лошадь.

— Привет, Дэви.

Дэвид обернулся на голос. Перед ним стоял высокий парень и улыбался.

— Я целый день разыскиваю тебя.

— Мы были в Бруклине, — ответил Дэвид. — Отец подойдет через минуту.

— Тогда давай побыстрее о деле. Можешь заработать десять долларов, если сегодня ночью пригонишь фургон в одно место. Надо перевезти кой-какой груз.

— Но сегодня пятница.

— Именно поэтому. На улицах будет пусто, и никто не поинтересуется, чем мы занимаемся. А полицейские нас не тронут, когда увидят, что это зарегистрированный фургон старьевщика.

— Я постараюсь, — сказал Дэвид. — Во сколько?

В девять за гаражом Шоки. Идет твой старик, пока.

— С кем это ты разговаривал? — спросил отец.

— Так, один приятель.

— Изидор Шварц?

— Да, это Остроносый.

— Держись подальше от него, Дэвид, — строго сказал отец. — Он нам не нужен. Негодный бездельник, один из тех, кто крутится у гаража Шоки. Они воруют все, что попадается под руку.

Дэвид кивнул.

— Отведи лошадь в конюшню, я иду в синагогу. Передай маме, чтобы ужин был готов к семи.

Эстер Вулф надела платок и подошла к свечам. Она поднесла к ним спичку, и свечи загорелись желтым огоньком. Эстер аккуратно загасила спичку и положила ее в блюдце на столике. Когда свечи разгорелись, она начала молиться.

Прежде всего она помолилась за своего сына, своего любимого Додика, который появился в ее жизни тогда, когда они с мужем уже потеряли надежду иметь детей. Затем она помолилась Иегове, чтобы он послал ее мужу успехов в делах, ведь ее Хаим служил в синагоге во славу Господа.

Когда они впервые встретились на родине, он был студентом-талмудистом. Она помнила его молодым худощавым человеком с бледным лицом и первыми мягкими завитками темной бороды. Помнила его темные блестящие глаза, когда он сидел за столом в их доме, макая кусочки печенья в вино.

Когда они поженились, Хаим вошел в дело ее отца. Потом начались погромы и преследования евреев. Они выходили на улицу только под покровом ночи, торопливо, словно мелкая лесная живность, хоронящаяся от хищников. Или сидели в подвалах, за запертыми окнами й дверьми, как цыплята, пытающиеся спрятаться при приближении мясника.

Так продолжалось до той самой ночи, когда она уже больше не смогла терпеть такое положение. Эстер с громким криком вскочила на ноги с тюфяка, на котором они с мужем спали. В памяти ее сохранилось письмо, полученное от брата Бернарда, живущего в Америке.

— Неужели мы так и будем жить в норах, ожидая, пока придут казаки? — крикнула она. — Неужели мой муж хочет, чтобы я родила ребенка и пустила его в этот страшный мир? Даже Иегова не стал бы зачинать детей в подвале.

— Тише, — хрипло прошептал Хаим. — Не поминай имя Господа всуе. Молись, чтобы он не оставил нас.

Она тихо рассмеялась.

— Он уже оставил нас, он тоже бежит от казаков.

— Замолчи, женщина, — грубо оборвал ее Хаим.

Эстер посмотрела на другие тюфяки, лежащие на полу темного подвала. Она с трудом различила бледные, испуганные лица родителей. В этот момент послышался топот лошадиных копыт, по запертой двери начали стрелять.

Ее отец вскочил.

— Скорее, дети, — прошептал он, — здесь есть задняя дверь, вы проберетесь огородами, и они не заметят вас.

Хаим взял Эстер за руку и потянул к задней двери. Вдруг он остановился, поняв, что родители не идут за ними.

— Что же вы, — прошептал он, — быстрее, у нас нет времени.

Отец молча стоял в темноте, обняв жену за плечи.

— Мы не пойдем, — сказал он. — Будет лучше, если они найдут здесь кого-нибудь, а то станут искать в огородах.

Шум над их головами усилился, пули начали пробивать дверь. Хаим подошел к тестю.

— Тогда мы тоже останемся и встретим их, — спокойно сказал он, поднимая с пола тяжелую палку. — Они увидят, что евреи так легко не умирают.

— Идите, — тихо сказал отец. — Мы отдали тебе свою дочь, и, в первую очередь, ты должен позаботиться о ее безопасности, а не о нашей. Твоя храбрость просто глупа. Разве евреи за все эти тысячелетия смогли бы выжить, если бы не спасались бегством?

— Но... — запротестовал Хаим.

— Идите, — прошептал старик, — идите быстрее. Мы уже старые, мы прожили свою жизнь, а вы молоды и ваши дети должны получить свой шанс.

Через несколько месяцев они оказались в Америке. Но только почти через двадцать лет Господь наградил их ребенком...

И наконец, она помолилась за брата Бернарда, который имел свое дело в далеком месте, которое называлось Калифорния и где круглый год было лето. Она помолилась, чтобы у него все было в порядке и чтобы он не пострадал от индейцев. Ведь она видела это в фильмах, когда ходила в кинотеатр по пропуску, который Бернард прислал ей.

Закончив молитву, она вернулась в кухню. На плите кипел суп, и густой, осязаемый запах цыпленка висел в воздухе. Эстер взяла ложку, открыла крышку кастрюли и стала аккуратно собирать жир с поверхности бульона, сливая его в банку. Позже, когда жир застынет, его можно будет мазать на хлеб или добавлять в пищу. Она услышала, как хлопнула входная дверь, и узнала знакомые шаги.

— Это ты, Додик?

— Да, мама.

Эстер отложила ложку и повернулась навстречу сыну. Ее сердце всегда наполнялось гордостью, когда она смотрела на него — высокого и стройного.

— Папа пошел в синагогу, — сказал Дэвид. — Он придет домой в семь.

Мать улыбнулась.

— Хорошо. Иди мой руки, ужин готов.

3

Когда Дэвид направил лошадь на узенькую дорожку, ведущую к гаражу Шоки, навстречу ему выскочил Остроносый.

— Это ты, Дэвид?

— А кто, ты думаешь, это может быть? — саркастически бросил Дэвид.

— Мы уж и не знали, приедешь ты или нет. Сейчас почти десять.

— Я не мог выбраться, пока мой старик не уснул, — сказал Дэвид, направляя фургон за гараж.

Через минуту вышел Шоки, сверкая лысиной. Он был среднего роста, с широкой грудью и длинными руками, свисавшими почти до колен.

— Ты что-то долго добирался, — недовольно пробурчал он.

— Но ведь я здесь, не так ли?

Шоки промолчал и повернулся к Остроносому.

— Начинайте грузить бочонки, а он вам поможет.

Дэвид спрыгнул с козел и прошел за Шоки в гараж. При свете единственной лампочки, горевшей высоко под потолком, он увидел длинный ряд тускло сверкавших металлических бочонков. Дэвид присвистнул.

— Здесь их, пожалуй, штук сорок будет.

— А он умеет считать, — сказал Шоки.

— Это четыреста фунтов. Боюсь, старушка Бесси не потянет.

Шоки посмотрел на него.

— Но ведь прошлый раз потянула.

— Нет, — возразил Дэвид, — в прошлый раз было только тридцать бочонков, и то Бесси еле тащила, я думал, она вот-вот рухнет. А если она и впрямь свалится? Хорош я останусь с мертвой лошадью и двумястами галлонов алкоголя в фургоне. Что я скажу своему старику?

— Всего один раз, — сказал Шоки, — я обещал Дженуарио.

— А почему бы тебе не воспользоваться одним из своих автомобилей?

— Не могу, — ответил Шоки, — агенты ФБР следят за автомобилями, а на фургон старьевщика они не обратят внимания.

— Я могу взять самое большее двадцать пять бочонков.

Шоки посмотрел на него.

— Ты загоняешь меня в угол. Хорошо, в этот раз я заплачу тебе двадцать долларов.

Дэвид молчал. Двадцать долларов — это больше, чем его отец зарабатывал за неделю. А ведь ему приходилось ездить с фургоном шесть раз в неделю, в дождь и солнце, в летнюю жару и в зимний холод — каждый день, за исключением суббот, которые отец проводил в синагоге.

— Двадцать пять, — сказал Шоки.

— Хорошо, попробую.

— Тогда начинайте грузить, — Шоки взялся за бочонок.

Дэвид сидел на козлах, а старая Бесси медленно тянула фургон. Он направил лошадь к обочине, пропуская полицейский автомобиль.

— Что ты тут делаешь ночью, Дэви? — спросил один из полицейских, высовываясь из окна.

Дэвид бросил осторожный взгляд вглубь фургона. Бочонки лежали под брезентом, а сверху было накидано тряпье.

— Я слышал, что на заводе неплохо платят за ветошь, — ответил он. — Думаю, удастся подзаработать.

— А где твой отец?

— Сегодня же пятница.

— А-а, — сказал полицейский и внимательно посмотрел на Дэвида, — он знает, что ты уехал?

Дэвид молча покачал головой.

Полицейский рассмеялся.

— Все вы, ребята, одинаковы.

— Мне надо успеть вернуться, пока он не хватился, — сказал Дэвид, натянул вожжи, и лошадь тронулась. Полицейский снова окликнул его, Дэвид остановил фургон и оглянулся.

— Передай отцу, чтобы подыскал одежду для девятилетнего мальчика. Мой Майкл уже вырос из старой.

— Передам, мистер Дойл.

Когда Дэвид подогнал фургон к платформе, Остроносый и Шоки уже поджидали его. Дженуарио стоял на платформе и наблюдал за разгрузкой.

Внезапно из темноты появилось несколько детективов с револьверами.

— Стоять!

Дэвид похолодел от ужаса, застыв с бочонком в руках. Первой мыслью было бросить бочонок и бежать, но он не мог оставить Бесси и фургон. Как он объяснит их отсутствие отцу?

— Опусти бочонок, парень, — сказал один из детективов.

Дэвид медленно поставил бочонок на землю и повернулся лицом к полицейским.

— К стене!

— Ну что, Джо, не удалось? — спросил детектив подошедшего Дженуарио.

Дэвид смотрел на улыбающегося Дженуарио. Похоже, что его совсем не огорчило происшедшее.

— Пройдемте в помещение, лейтенант, — спокойно сказал он. — Уверен, что мы уладим это недоразумение.

Лейтенант проследовал за Дженуарио в здание, и Дэвиду показалось, что они совсем ушли, но через десять минут они вернулись. Оба улыбались.

— Все в порядке, ребята, — сказал лейтенант. — Видно, мы ошиблись. Мистер Дженуарио мне все объяснил. Пошли.

Детективы исчезли так же быстро, как и появились. Дэвид только разинул рот от удивления.

Когда они возвращались в конюшню, Остроносый сидел рядом с Дэвидом на козлах.

— Я же говорил тебе, что все схвачено, — сказал Остроносый.

Дэвид покачал головой. Схвачено или нет, но с него хватит, такие переделки не стоят даже двадцати пяти долларов.

— Я завязываю, — сказал он Остроносому. — Все, больше ни разу.

— Испугался? — рассмеялся Остроносый.

— Да, черт возьми, испугался. На жизнь можно зарабатывать и более простыми способами.

— Если знаешь какими, расскажи мне. У Шоки полная квартира китаяночек. Он сказал, что мы можем сегодня развлечься с ними.

Дэвид промолчал.

— Там будет Син Лу, — сказал Остроносый. — Ну ты знаешь, та самая малышка танцовщица, которая бреет лобок.

Дэвид замялся, чувствуя нарастающее возбуждение.

Большие часы, выставленные в витрине гастрономического магазина Голдфарба, показывали час ночи, когда Дэвид свернул за угол и пошел по своей улице. Около дверей своего дома он заметил полицейский автомобиль и толпу людей.

Дэвида охватил страх. Наверное, что-то случилось, и полиция приехала арестовывать его. Первая мысль была — броситься назад, но какая-то сила толкнула его к дому.

— Что произошло? — спросил он у мужчины, стоявшего с краю.

— Не знаю, — ответил тот. — Слышал только, как полицейский говорил, что там кто-то умер.

Распихивая толпу, Дэвид пробрался в дом. Он взбежал по лестнице на второй этаж и услышал крик.

Мать стояла в дверях, а двое полицейских держали ее за руки.

— Хаим, Хаим!

У Дэвида бешено заколотилось сердце.

— Мама, — позвал он, — что случилось?

Мать смотрела на него невидящими глазами.

— Я послала за доктором, а приехала полиция, — сказала она и посмотрела в сторону туалета.

— Хаим, Хаим! — снова закричала она.

Дэвид проследил за ее взглядом. Дверь кабинки была распахнута, отец сидел на унитазе, прислонившись к стене. Глаза и рот открыты, на седую бороду тоненькой струйкой стекала слюна.

— Хаим! — закричала мама, — ты ведь шутил со мной, ты не собирался умирать.

4

— Разве это моя вина, что его отец умер до того, как он закончил школу? — сердито спросил дядя Берни. — Пусть работает вечерами.

Дэвид сидел на краешке стула и молча смотрел на мать.

— Я не прошу милостыню, Берни, — сказала она. — Дэвиду нужна работа — вот все, о чем я прошу.

Норман повернулся и с подозрением посмотрел на племянника.

— Может, ты хотел бы работать вице-президентом в моей компании, а?

Дэвид с возмущением вскочил со стула.

— Я ухожу, мама, оказывается все, что говорили о нем, правда.

— Говорили обо мне? — вскричал дядя. — Что говорили обо мне? Дэвид посмотрел на него.

— Мне говорили о вас в синагоге, что вы не приехали на похороны, потому что боялись раскошелиться.

— А как я мог приехать из Калифорнии за один день? У меня что, есть крылья?

Дэвид направился к двери.

— Подожди минутку, Дэвид, — тихо сказала мать и повернулась к брату. — Когда тебе перед войной понадобилось для твоего дела пятьсот долларов, от кого ты их получил? — Она выдержала паузу и сама ответила на свой вопрос: — От твоего бедного шурина, старьевщика Хаима. Он дал тебе деньги, а ты ему клочок бумаги. Этот клочок до сих пор у меня, но когда же мы получим деньги?

— Бумага? Что за бумага?

— Она у меня. Хаим положил ее в ящик в тот вечер, когда дал тебе деньги.

— Дай я посмотрю, — сказал Берни. Он начал припоминать. Это был сертификат, гарантирующий его шурину пять процентов акций компании Нормана. Он совсем забыл об этом, но толковый адвокат докажет, что эта бумага стоит больших денег.

Сестра вышла в другую комнату и вернулась с документом. Он поблек и пожелтел, но дата была видна четко: 7 сентября 1912 г. Это было четырнадцать лет назад, как быстро пролетело время.

Он посмотрел на сестру.

— Не в моих правилах принимать на работу родственников, это может помешать бизнесу.

— А кто будет знать, что он твой племянник? — спросила Эстер. — И кто будет стараться работать для тебя, как не твоя родная плоть и кровь?

Норман поднялся.

— Хорошо, я возьму его. Это против моих правил, но может быть, ты и права. Кровь крепче воды. На Сорок третьей улице, рядом с рекой, у нас есть склад. Там он и будет работать.

— Спасибо, дядя Берни, — поблагодарил Дэвид.

— И не вздумай болтать, что ты мой племянник. Услышу хоть одно слово — уволю.

— Я никому не скажу, дядя Берни.

Норман с сертификатом в руках направился к двери. На пороге он обернулся, сложил его и сунул в карман.

— Я возьму эту бумагу с собой, — сказал он сестре. — Когда вернусь в офис, пошлю тебе чек на пятьсот долларов плюс по три процента за каждый год.

На лице сестры промелькнуло беспокойство.

— Ты уверен, Берни, что сможешь заплатить? — быстро сказала она. — Можешь не торопиться. Если Дэвид будет работать, мы обойдемся.

— Какая разница, смогу или нет? — великодушно произнес Норман. — Пусть кто-то попробует сказать, что Берни Норман не держит свое слово.

Это было грязное серое здание старой фабрики рядом с Гудзоном, переделанное под склады. На заднем дворе располагались два грузовых лифта, а рядом с главным входом три маленьких пассажирских, которых едва хватало для перевозки служащих, спешащих к восьми утра на работу и в шесть вечера с работы.

Здание было поделено между пятью арендаторами. Цокольный этаж занимала компания по продаже автомобильных деталей, второй — торговая парфюмерная фирма, третий — небольшая студия звукозаписи, четвертый — «Генри Франс Компани», крупнейший в мире производитель дешевых презервативов и противозачаточных средств. Пятый и шестой этажи принадлежали «Норман Пикчерз».

Дэвид пришел рано. Он поднялся на лифте на шестой этаж и медленно прошел по широкому коридору между деревянными и металлическими стеллажами. В конце коридора рядом с окнами стояло несколько столов.

— Привет! — крикнул Дэвид. — Есть здесь кто-нибудь?

Звонкое эхо прокатилось по пустому помещению. На одном из столов стояли часы, показывавшие половину восьмого.

Хлопнула дверь лифта, и через коридор к Дэвиду подошел седой мужчина.

— Мне показалось, что здесь кто-то кричал? — спросил он.

— Мне нужен начальник, я по поводу работы.

— А-а, ты тот самый?

— Что вы имеете в виду? — смутился Дэвид.

— Новичок, — ответил лифтер, — племянник старого Нормана.

От удивления Дэвид не произнес ни слова.

— Еще никого нет, — сказал лифтер, — все приходят к восьми.

Двери лифта закрылись, и кабина поехала вниз. Дэвид задумался. Дядя Берни велел никому не говорить об их родстве. Так откуда это известно лифтеру? И знает ли об этом дядя Берни?

Он остановился перед большой яркой афишей, на которой красными буквами было написано: «Вильма Бьянки и Род Ла Рок», и изображена женщина, лежащая на софе в приподнятом выше колен платье. Рядом с ней стоял симпатичный темноволосый мужчина и смотрел на нее влюбленным взглядом. Последний штрих к афише был сделан, наверное, кем-то из служащих склада. К брюкам мужчины был приколот молочно-белый презерватив, а рядом от руки было написано: «Подарок от Генри Франса».

Дэвид усмехнулся и принялся шагать по коридору, рассматривая стеллажи. Там были афиши и щиты с рекламой кинофильмов. Дэвид отметил, что все они, как близнецы, похожи друг на друга. Отличие было лишь в именах актеров и названиях кинофильмов.

Снова послышался шум лифта и шаги по коридору. Дэвид обернулся в ожидании. Высокий, худощавый мужчина со светло-рыжими волосами и озабоченным взглядом подошел к упаковочным столам и молча посмотрел на Дэвида.

— Я Дэвид Вулф, мне нужен начальник, я по поводу работы.

— Я начальник, — сказал мужчина, усаживаясь за один из столов. — Меня зовут Вагнер, Джек Вагнер.

Дэвид протянул руку.

— Рад познакомиться с вами, мистер Вагнер.

Мужчина посмотрел на протянутую руку. Его рукопожатие было вялым и безразличным.

— Ты племянник Нормана, — в его голосе сквозило подозрение.

Внезапно Дэвид понял, что мужчина волнуется, может быть, даже больше, чем он сам. Интересно, почему? Неужели его так обеспокоило это злополучное родство?

— Никто об этом не должен знать, кроме меня, — сказал Вагнер. — Садись сюда, — он указал на стул рядом со столом, взял лист бумаги и протянул его Дэвиду. — Заполни это заявление. В графе, где спрашивается, работают ли родственники в компании, поставь прочерк.

— Да, сэр.

Вагнер поднялся и ушел, а Дэвид принялся заполнять анкету. Снова захлопали двери лифта, и вошло несколько человек. Проходя к упаковочным столам, они украдкой взглядывали на Дэвида и принимались подготавливать рабочие места. Дэвид продолжал трудиться над анкетой. В восемь часов прозвучал звонок, и здание наполнилось шумом. Начался рабочий день.

Когда Вагнер вернулся, Дэвид протянул ему заявление, которое тот внимательно просмотрел.

— Хорошо, — сказал он, положил заявление в ящик и снова ушел.

Вернувшись, он начал что-то обсуждать с мужчиной, работавшим за первым упаковочным столом. Дэвиду показалось, что они говорят о нем, он занервничал и закурил. Вагнер обернулся и нахмурился.

— Здесь нельзя курить, — крикнул он Дэвиду, — ты что, читать не умеешь?

— Извините, — ответил Дэвид, оглядываясь ь поисках урны. Урны нигде не было. Внезапно он почувствовал, что все прекратили работу и наблюдают за ним. Лоб его покрылся капельками пота.

— Можешь курить в туалете, — крикнул Вагнер, указывая в сторону задней части склада. Дэвид прошел по коридору в туалет. Ему вдруг захотелось справить нужду, и он подошел к унитазу.

Дверь туалета отворилась, и позади Дэвида раздался голос.

— Ты кто такой?

Дэвид обернулся и увидел старика, который улыбался во весь рот, полный золотых зубов.

— Ты сын Хаима Вулфа, — сказал он на идише.

Дэвид кивнул.

— А я Исаак Марголис, я знал твоего отца.

— Вы работаете здесь? — спросил Дэвид.

— Конечно. А ты думал, что я забрался в такую даль только для того, чтобы пописать? — старик перешел на доверительный шепот. — Это очень хорошо, что дядя устроил тебя сюда. Но могут быть неприятности.

— Неприятности?

Старик кивнул и продолжил также шепотом:

— Теперь они заволнуются, так как слишком долго валяли дурака. Тебе надо будет только следить за бирками.

— За бирками?

— Да. Я делаю три упаковки в день, а у них на это уходит неделя. Мне-то нечего волноваться, а вот остальным придется побеспокоиться насчет своей работы.

Наконец Дэвид все понял. Мужчины боятся его, боятся из-за работы.

— Пусть не волнуются, — сказал он, — я не собираюсь отнимать у них работу.

— Не собираешься? — с подозрением спросил Марголис.

— Нет. Меня приняли, потому что у меня будет своя работа.

В глазах Марголиса промелькнуло разочарование, сменившееся интересом.

— Ты хороший парень, — сказал он, — конечно, ты не будешь ни у кого отнимать работу. Я передам им.

Он повернулся и пошел к выходу, но в дверях остановился и снова с любопытством посмотрел на Дэвида.

— Ты напоминаешь мне своего дядю. Старик никогда не позволяет левой руке знать то, что делает правая.

Дверь за ним захлопнулась, и Дэвид швырнул сигарету в писсуар. Посередине коридора он встретил Вагнера.

— Ты знаешь, как работает вилочный подъемник?

— Это которым поднимают тюки?

— Да, именно его я и имел в виду.

— Конечно, — кивнул Дэвид.

Вагнер бросил на него недоверчивый взгляд.

— Хорошо. Внизу на платформе упаковки с рекламными листками, пятьсот тысяч. Подними их наверх.

5

Грузовой лифт спустился на нижний этаж, и тяжелые двери открылись перед платформой. Рядом с платформой стояло несколько автомобилей, и люди сновали взад и вперед, разгружая и загружая их. Вдоль платформы были сложены коробки и прочие материалы.

Дэвид повернулся к лифтеру.

— Где груз, который я должен поднять?

Лифтер пожал плечами.

— Спрашивай у бригадира, я только управляю лифтом.

— А который из них бригадир?

Лифтер указал на грузного мужчину в майке, из-под которой на груди и на руках выбивались черные волосы. Лицо его было красным, что изобличало в нем любителя спиртного.

— Чего тебе? — спросил бригадир.

— Мистер Вагнер послал меня поднять рекламные листки.

— Вагнер, говоришь, а где Сэм?

— Какой Сэм?

— Ну Сэм, клерк, который обычно получает их.

— Откуда я, черт возьми, знаю, — сказал Дэвид, чувствуя нарастающую злость.

Бригадир посмотрел через голову на лифтера.

— Они что, не могут поручить Сэму это дело? — крикнул он.

— Я видел, что Сэм работает наверху за упаковочным столом, — ответил лифтер.

Бригадир повернулся к Дэвиду.

— Вон там, — показал он, — у стены.

Листки были уложены на деревянные поддоны в связки по тысяче штук, по сто двадцать пять тысяч на каждом поддоне. Дэвид подкатил подъемник к одному из поддонов и подсунул в него вилку. Он всем телом навалился на рукоятки, но у него не хватило сил даже слегка оторвать поддон от земли. Дэвид обернулся. Бригадир, улыбаясь, наблюдал за ним.

— Не поможете ли вы мне чуть-чуть?

Мужчина рассмеялся.

— У меня свое дело. Передай Норману, что он принял на мужскую работу мальчишку.

Дэвид почувствовал наступившую вдруг тишину и оглянулся. На лице лифтера блуждала усмешка, улыбались и водители автомобилей. Краска залила его лицо. Он разозлился. Они все заодно. Они ждут, что племянник босса ударит в грязь лицом. Дэвид вытащил их кармана сигарету и прикурил.

— Не кури на платформе, — сказал бригадир, — если хочешь курить, иди на улицу.

Дэвид посмотрел на него и медленно направился на улицу. Позади него раздался взрыв хохота и голос бригадира:

— Пожалуй, мы отбили охоту вкалывать у этого маленького еврейского ублюдка.

Дэвид завернул за угол здания. Конечно, все они заодно. В том числе Вагнер, который не очень-то был рад ему. Он специально дал ему работу, с которой он не мог справиться.

Дэвид посмотрел на другую сторону улицы. Там находился гараж. Внезапно ему в голову пришла замечательная идея. Дав механику пятьдесят центов, он вернулся с большим гидравлическим автомобильным домкратом. Осторожно вставив домкрат под поддон, он взялся за ручку и медленно поднял поддон. Меньше чем за пять минут все поддоны были загружены в лифт.

— Все в порядке, — сказал он лифтеру, — поднимайте.

Дверь лифта закрылась и Дэвид улыбнулся, вспомнив изумленное лицо бригадира. Мужчины за упаковочными столами тоже с удивлением воззрились на загруженный лифт.

— Подожди минутку, — сказал один из них лифтеру, — нужно спросить у Вагнера, куда это?

Дэвид подошел к столу начальника и обернулся к коллегам:

— А где Вагнер?

— Курит в туалете, — ответил Марголис.

Дэвид направился в туалет, где Вагнер с сигаретой в руке болтал с кем-то из работников склада.

— Мистер Вагнер?

Вагнер вздрогнул и удивленно обернулся.

— Ну, в чем дело, Дэвид? — сердито спросил он. — Ты не можешь поднять груз? — Конечно же, начальник был со всеми заодно. Дэвид усмехнулся про себя. А дядя Норман говорил, что их родство останется тайной. — Ну? — раздраженно повторил Вагнер. — Если не можешь, так и скажи.

— Груз уже наверху, я просто хотел спросить, куда его положить.

— Уже наверху? — изумился Вагнер. В его голосе уже не было той самоуверенности, которая звучала минуту назад.

— Да, сэр.

— Отлично, — сказал он и бросил сигарету в писсуар. — Его надо отправить на пятый склад, я тебе покажу, где это.

Дэвид закончил разгружать поддоны примерно в половине одиннадцатого. Сняв последнюю пачку, он выпрямился. По телу струился пот. Выстиранная мамой рубашка была пыльная и грязная. Дэвид вытер лоб рукавом и подошел к столу начальника.

— Что я должен делать дальше?

— Там точно пятьсот стопок?

Дэвид кивнул.

Начальник протянул ему бумагу.

— Тогда подпиши накладную.

Дэвид взял накладную: «Пятьсот пачек по десять долларов», — прочитал он и подумал: «Дорогая бумага».

В это время зазвонил телефон. Начальник взял трубку.

— Склад! Да, мистер Бонд, только что привезли. Принеси экземпляр, — сказал Вагнер Дэвиду, прикрывая рукой трубку.

Дэвид кивнул и побежал на склад. Вытащив несколько листков из пачки, он вернулся. Вагнер взял листок и произнес в трубку:

— Нет, мистер Бонд, они одноцветные.

На другом конце раздался вопль, и на лице Вагнера появилось выражение испуга.

— Нет, это те, которые мы получили, — Вагнер прочистил горло. — Но ведь предполагалось, что они будут двухцветные.

Дэвид посмотрел на листки. Какая разница, одноцветные они или двухцветные?

— Мистер Бонд приказал выкинуть их, — сказал Вагнер, медленно опуская трубку.

— Выкинуть? — удивленно переспросил Дэвид.

Вагнер кивнул и поднялся.

— Тащи их вниз, нам понадобится место на складе. После обеда привезут новые.

Дэвид пожал плечами. Он не понимал, как можно выкинуть бумагу, если за нее еще даже не заплатили? Однако его это не касалось.

— Хорошо, — сказал он.

В половине первого Дэвид спустился вниз с первым поддоном. Его окликнул бригадир:

— Эй! Куда это ты с ними? Для них нет места. Иди к Вагнеру и скажи, пусть гонит пять долларов, если хочет, чтобы я пристроил его барахло.

Дэвид снова почувствовал, как в нем закипает злоба. Поднявшись наверх, он сказал Вагнеру:

— Бригадир требует пять долларов.

— Да, конечно, — ответил начальник, — я совсем забыл.

Он вынул из стола небольшой ящик, открыл его и достал бумажку в пять долларов.

— Вы действительно собираетесь отдать ему пять долларов? — недоверчиво спросил он, глядя на банкноту. — Вагнер кивнул. — Но ведь это хорошая газетная бумага, мой отец собирал ее целыми днями. Она стоит десять центов сто фунтов. За эту кипу в любом приемном пункте дадут пятьдесят долларов.

— У нас нет времени возиться с этим. Передай деньги и забудь про это.

Дэвид уставился на начальника. Выбрасывать бумагу стоимостью пятьсот долларов, даже не заплатив за нее, и не попытаться вернуть хотя бы пятьдесят долларов — этого он не мог понять. Более того, еще приплатить пять долларов, чтобы ее выкинули. Дэвид перевел дыхание.

— У меня есть час для завтрака, сэр? — спросил он Вагнера.

— Конечно, как и у всех, — ответил начальник.

— А могу я прямо сейчас воспользоваться своим перерывом?

— Ты можешь воспользоваться им сразу, как закончишь с этими листами.

— Ими-то я и хочу заняться в свой перерыв.

— Дело твое, но перерыв дается для завтрака.

— Разрешите позвонить? — Дэвид кивнул на телефон. Вагнер разрешил, и Дэвид позвонил Остроносому в гараж Шоки. — Как быстро ты можешь быть здесь с автомобилем? — спросил он, вкратце изложив дело.

— Через двадцать минут, Дэви, — ответил Остроносый, и после небольшой паузы добавил: — Но Шоки говорит, что с тебя десять долларов за автомобиль.

— Договорились, — быстро ответил Дэвид.

— Тогда жди.

— Хорошо, буду внизу.

Во время телефонного разговора Вагнер беспокойно смотрел на Дэвида.

— Я не хочу никаких неприятностей, — нервно сказал он. Дэвид задумался. Если они и впрямь испугались его появления здесь, то пусть и дальше боятся.

— Неприятности еще предстоят вам, мистер Вагнер, если дядя Берни узнает, что вы выкинули на ветер пятьдесят долларов, да еще и заплатили за это пять долларов, — сказал он.

Вагнер побледнел, на лбу у него выступили капельки пота.

— Не я ввел такое правило, — быстро сказал он, — я просто выполняю приказания начальника отдела закупки.

— Тогда вам не о чем беспокоиться.

Вагнер положил банкноту в ящик, ящик в стол и запер его.

Потом встал.

— Пожалуй, я пойду завтракать, — сказал он.

Дэвид уселся в кресло начальника и закурил, игнорируя запрещающую надпись. Рабочие за упаковочными столами, не таясь, смотрели на него, а он на них. Через несколько минут они один за другим потянулись на завтрак. Вскоре в помещении остался лишь Марголис. Старик оторвался от упаковки, которую обвязывал, и обратился к Дэвиду:

— Попомни мое слово, ты зря это затеял. Этот бригадир Тони, он ведь казак. Попроси дядю, пусть он даст тебе другую работу.

— Хватит и того, что я просил его об этой. Если я сейчас начну ныть, то вообще останусь ни с чем.

Старик подошел к Дэвиду вплотную и спросил резким голосом:

— А ты знаешь, куда они пошли? Они все? Думаешь, на завтрак? Нет. Они пошли вниз, на улицу, смотреть, как Тони будет убивать тебя.

Дэвид задумчиво посмотрел на дымящуюся сигарету.

— Неужели пять долларов стоят этого? — Он получает мзду с каждого, кто от него зависит, и не позволит тебе отнять у него этот кусок, иначе он потеряет все.

— Тогда он просто негодяй, — разозлился Дэвид. — Я выполню свою работу, а он пусть собирает взятки с кого хочет.

Дэвид поднялся и, швырнув сигарету на пол, раздавил ее каблуком. Во рту появился какой-то странный привкус. Как глупо он попался в ловушку, которую ему подстроили. Но отступить он уже не мог, даже если бы и захотел. Если он уклонится от драки, то это дойдет до дяди, и тоща он потеряет работу.

Остроносый ждал его внизу.

— Где машина? — спросил Дэвид.

— На улице, я прихватил пару кастетов, обычный и с шипами.

— Дай мне с шипами.

Остроносый вытащил из кармана кастет г шипами. Дэвид переложил его в свой карман.

— Как мы обойдемся с этим парнем? — спросил Остроносый. — Продемонстрируем ему китайский прием?

Это был обычный трюк, которым пользовались в китайском квартале. К жертве подходили спереди и сзади, и в девяти случаях из десяти он не угадывал, откуда наносился удар.

Дэвид покачал головой.

— Нет, весь смысл в том, чтобы я справился с ним один.

— Да этот парень убьет тебя, он почти в два раза больше.

— Если будет совсем плохо, ты мне поможешь.

— Если будет совсем плохо, то я смогу только помочь похоронить тебя.

Дэвид улыбнулся.

— В таком случае пошли счет за похороны моему дяде Берни. Ну, пошли!

6

Внизу царило напряженное ожидание. Марголис был прав, все на фабрике уже знали о том, что должно произойти. Собрались даже девушки из косметической фирмы «Генри Франс Компани».

Было жарко, и Дэвид чувствовал, как под одеждой струится пот. На платформе было полно людей. Они разговаривали я жевали бутерброды. При появлении Дэвида разговоры и бутерброды были разом забыты.

Наступила гнетущая тишина. Дэвид оглядел толпу и различил в ней упаковщиков из их склада. Когда он проходил мимо, они отвернулись. Внезапно его пронзила боль. Это было безумие, он ведь не был героем, зачем ему это надо? Неужели стоило так цепляться за эту работу, если его могли здесь убить?.. Но когда он увидел бригадира, то забыл обо всем. Обратной дороги не было.

Повсюду царил закон джунглей: на улицах Ист-Сайда, в лавках старьевщиков, расположенных вдоль реки, и даже на складе на Сорок третьей улице. И повсюду был свой маленький король, всегда готовый драться за свое королевство, потому что некоторые только и ждут момента, чтобы занять «трон».

Мысль эта в мгновение промелькнула в мозгу Дэвида и придала ему уверенность и силу. Видно, так устроен весь мир — ведь и его дядя, стоящий надо всеми, был своего рода королем. Интересно, сколько бессонных ночей провел он в тревоге за свою империю.

Короли испытывают больший страх, чем простые люди, потому что им есть что терять, и их всегда преследует мысль, что в один прекрасный момент все может кончиться. Но короли тоже люди, и время властно над ними, годы подрывают их силу и ум, и им приходит черед умирать. Так будет с бригадиром, так будет с дядей Берни. И займет их место он, Дэвид, потому что он молод.

— Подгоняй машину, — шепнул он Остроносому. Остроносый пошел через улицу к тому месту, где стояла машина. Дэвид подсунул большой домкрат под ближайший деревянный поддон, качнул рукояткой, и поддон приподнялся над землей. Когда подъехала машина, поддон находился уже над краем платформы.

Остроносый вышел из машины.

— Нужна помощь, Дэвид?

— Справлюсь.

Он переместил домкрат в кузов машины и выгрузил поддон, уголком глаза косясь на бригадира. Тот не двигался. В мозгу промелькнула слабая надежда. Может, он был не прав? Может быть, все были не правы? Дэвид погрузил на машину все поддоны. Теперь-то уж драться было не из-за чего.

Вдруг по толпе пробежал легкий шум. Дэвид оглянулся. Рядом стоял бригадир и молча смотрел на него. Дэвид хотел убрать домкрат, но бригадир наступил на него своим тяжелым ботинком. Дэвид попытался выдернуть домкрат, но бригадир толкнул его, и рукоятка домкрата вырвалась из рук Дэвида. По толпе пробежал нервный шум.

— Ну ты, еврейчик, — сказал бригадир спокойным ровным голосом, — если хочешь, чтобы машина уехала, плати пять долларов. Не заплатишь — она с места не сдвинется.

Дэвид сжал кастет в кармане и, почувствовав ледяную прохладу металла, надел его на руку.

— Кое-что у меня для тебя есть, — сказал он, надвигаясь на бригадира.

— Сейчас ты получишь сполна, еврейчик, — сказал бригадир, оборачиваясь к толпе.

Именно в этот момент Дэвид и ударил его. Когда кастет врезался в лицо бригадира, Дэвид почувствовал острую боль в руке. Из горла бригадира вырвался сдавленный крик — кастет рассек ему щеку, словно переспелую дыню.

Бригадир развернулся и бешеными глазами уставился на Дэвида, его голова дернулась и откинулась на борт грузовика. Дэвид почувствовал, как набухают виски. Это должна быть быстрая драка, иначе бригадир убьет его. Он тряхнул головой, приводя мысли в порядок. Бригадир сделал шаг в его сторону. С силой оттолкнувшись от борта машины, Дэвид нанес еще один удар. Однако этот удар не достиг цели, он пришелся во вскинутую руку бригадира, но все же отбросил его к краю платформы. Дэвид снова ударил, и бригадир, оступившись, рухнул с платформы на землю.

Прислонившись к большому гидравлическому домкрату, Дэвид посмотрел вниз. Бригадир вставал на четвереньки, он поднял голову и посмотрел на Дэвида. По рассеченной щеке текла кровь, губы были плотно сжаты.

— За это я убью тебя, еврейский ублюдок, — прохрипел бригадир.

— Вы сами хотели этого, мистер, — сказал Дэвид, берясь за ручку домкрата.

Бригадир вскрикнул, когда тяжелый домкрат рухнул на него. Он лежал на земле лицом вниз, а на его спине, как первобытный монстр, возвышался домкрат. Дэвид выпрямился, перевел дыхание и посмотрел на толпу. Люди с бледными и перепуганными лицами начали расходиться. Остроносый залез в машину и, выглянув из кабины, посмотрел на лежащего бригадира.

— Ты думаешь, что шлепнул его? — спросил он, обращаясь к Дэвиду.

Тот пожал плечами и сунул кастет Остроносому.

— Тебе лучше убраться отсюда.

Остроносый кивнул, и машина выехала на улицу. Дэвид все еще стоял на платформе, когда подошел Вагнер с полицейским.

— Что здесь произошло? — спросил полицейский у Дэвида.

— Несчастный случай, — ответил тот.

Полицейский посмотрел на лежащего бригадира.

— Вызывайте скорую помощь, — быстро сказал он, — и помогите мне снять эту штуку.

Дэвид повернулся и пошел к грузовому лифту. Поднявшись наверх, он прошел в туалет вымыться, и в это время услышал звук колокольчика кареты скорой помощи. Дверь позади него открылась. В дверях стоял Марголис с полотенцем в руках.

— Я подумал, что тебе понадобится это, — сказал старик.

— Спасибо, — ответил Дэвид и, намочив полотенце горячей водой, положил его на лицо. Это помогло расслабиться, он закрыл глаза. Звук колокольчика скорой помощи затих.

— Ты в порядке? — спросил старик.

— В полном порядке.

Раздались удаляющиеся шаги старика, и дверь захлопнулась. Дэвид снял полотенце с лица и посмотрел в зеркало. Не считая небольшой шишки на лбу, он выглядел вполне прилично. Ополоснув лицо холодной водой, он вытерся и, оставив полотенце на крючке, вышел в коридор.

Рядом с лестницей стояла девушка, одетая в синий рабочий халат с эмблемой Генри Франса на кармане. В лице ее было что-то знакомое, наверное, он видел ее внизу. Девушка широко улыбнулась, обнажив не очень красивые зубы.

— Это правда, что ты племянник старого Нормана?

Дэвид кивнул.

— Фрэдди Джонс, заведующий студией фоторекламы, предложил мне позировать для афиш.

— Да?

— У меня фотографии с собой. Хочешь посмотреть?

— Конечно.

Она улыбнулась и достала из кармана несколько фотографий. Дэвид просмотрел их. Этот Фрэдди, или как там его, понимал толк в фотографиях. Без улыбки, а тем более без одежды девушка выглядела гораздо лучше.

— Нравятся?

— Да.

— Возьми себе.

— Спасибо.

— Может быть, тебе удастся при случае показать их дяде, — быстро сказала девушка. — Многие фотомодели начинают с этого. — Дэвид кивнул. — Я видела, что произошло внизу. Наконец-то Тони получил по заслугам.

— Тебе он не нравился?

— Он никому не нравился, — ответила она, — но все его боялись. Полицейский спрашивал меня, что произошло, но я сказала, что это был несчастный случай, что на него свалился домкрат.

Дэвид заглянул девушке в глаза, они были холодными и сверкали.

— Ты молодец, — сказала она, — ты мне нравишься.

Девушка вынула из кармана и протянула Дэвиду небольшую коробочку, похожую на коробочку из-под аспирина, но с надписью: «Генри Франс Де Люкс».

— Не беспокойся, они отличные, — сказала она, — самые лучшие, которые мы выпускаем, и такие тонкие, что через них можно читать газету. Я лично проверяла их и сворачивала.

— Спасибо.

— Ну ладно, тебе пора. Пока.

— Пока.

Дэвид открыл коробочку. Девушка была права, через них можно было читать газету. Под презервативами лежал клочок бумаги, на котором черным карандашом было написано имя Бетти и номер телефона.

Когда Дэвид вернулся на рабочее место, Вагнер уже сидел за своим столом.

— Тебе здорово повезло, — сказал он. — Доктор сказал, что у Тони сотрясение мозга и сломано несколько ребер, ну и на щеку наложили двенадцать швов.

— Это ему повезло, — ответил Дэвид, — ведь это был несчастный случай.

— Из гаража напротив потребовали десять долларов за домкрат.

— Я отдам их завтра.

— Не надо, — быстро возразил Вагнер, — я уже заплатил.

— Спасибо.

Начальник внимательно посмотрел на Дэвида.

— Мне хотелось бы, чтобы сегодняшнего утра не было, я предпочел бы начать все сначала.

Дэвид ответил ему прникновенным взглядом, улыбнулся и протянул руку.

— Меня зовут Дэвид Вулф, — сказал он. — Я по поводу работы. Мне надо видеть начальника.

Вагнер взглянул на протянутую руку и поднялся.

— Я и есть начальник, меня зовут Джек Вагнер. Давай я познакомлю тебя с ребятами.

Когда Дэвид повернулся в сторону упаковочных столов, все мужчины улыбались ему. Он больше не был чужим. Они стали друзьями.

7

Берни Норман вышел в свой Нью-йоркский офис. Было десять часов утра. Глаза его сверкали, а щеки порозовели от морозного утреннего воздуха.

— Доброе утро, мистер Норман, — сказала секретарша, — хорошо доехали?

Он улыбнулся, прошел в свой кабинет и открыл окно, вдыхая свежий морозный воздух. Здорово! Не то, что в Калифорнии. Затем он подошел к столу, достал из увлажнителя большую сигару и медленно ее раскурил, наслаждаясь ароматом. Даже сигары в Нью-Йорке лучше. Если бы у него было время, он отправился бы завтракать в ресторан Ратнера.

Берни сел за стол, положил перед собой отчеты и стал просматривать их. Время от времени он удовлетворенно кивал. В Норман-театре, его главном детище на Бродвее, дела улучшились, когда там стали и ставить спектакли, и прокатывать фильмы. Он просмотрел еще несколько отчетов и остановился на отчете Парк-театра. За последние два месяца недельный доход сорок две тысячи. Наверное, здесь какая-то ошибка, этот кинотеатр никогда не приносил более трех тысяч. Обычный третьеразрядный кинотеатр на нечетной стороне Четырнадцатой улицы.

Норман углубился в отчет. Его внимание привлекла статья «Премиальные работников». Премиальные, в среднем, составляли триста долларов в неделю. Берни схватился за телефон. Не иначе как кто-то сошел с ума. Он никогда не разрешал выплату таких премиальных. Наверняка весь отчет составлен неправильно.

— Слушаю, мистер Норман, — раздался голос секретарши.

— Передайте Эрни, чтобы немедленно приволок сюда свою задницу.

Он положил трубку. Эрни Холи был казначеем. Сейчас все выяснится. Вошел Холи, он носил очки с толстыми стеклами.

— Как дела, Берни, — спросил он, — как добрался?

Норман швырнул ему отчет.

— В чем дело с Парк-театром? Ты, ублюдок, можешь мне объяснить?

— С Парк-театром? — смутился Холи. — Дай посмотрю.

Норман откинулся в кресле, попыхивая сигарой.

— Здесь нет никаких ошибок, — сказал Холи.

— Нет? — саркастически поинтересовался Берни. — Думаешь, я не знаю, что со времени открытия этот кинотеатр никогда не приносил более трех тысяч в неделю? Меня не проведешь.

— Сумма дохода в отчете указана правильно, Берни. Наши бухгалтера тщательно ее проверяли.

— А что это за премии работникам? — Норман уставился на Холи. — Двадцать четыре тысячи долларов за последние два месяца! Ты думаешь, я тронулся? Я никогда не разрешал ничего подобного.

— Именно ты и разрешил, Берни, — ответил Холи. — Это те самые двадцать пять процентов премиальных, которые мы утвердили, чтобы поднять доходы после рождественского спада.

— Но ведь мы установили норму дохода для каждого кинотеатра, — рявкнул Норман. — Сколько мы установили для Парка?

— Три тысячи.

Берни снова заглянул в отчет.

— Это какой-то трюк, — сказал он. — Таубман обворовал вас, а если нет, то каким образом доход внезапно подскочил до сорока двух тысяч?

— Таубман сейчас не управляет кинотеатром, он слег в больницу с аппендицитом сразу после Рождества.

— Но на отчете его подпись.

— Это просто резиновый штамп, такой есть у всех управляющих.

— А кто же тогда управляет кинотеатром, кто этот мудрец который выбил нас из трех тысяч?

Холи замешкался.

— Мы оказались в трудном положении, Берни. Таубман внезапно заболел, и у нас не было человека заменить его.

— Не юли, говори прямо, — рявкнул Норман.

— Твой племянник Дэвид Вулф, — с неохотой ответил казначей.

Норман театральным жестом обхватил руками голову.

— Ох! Я должен был предвидеть это.

— Но что же нам было делать? — Холи нервно закурил. — К тому же, у парня все получилось здорово. Он наладил связи с близлежащими магазинами и продавал их дешевые рекламные товары перед сеансами, а также дважды в неделю распространял рекламные листки. Еще в кинотеатре стали устраивать так называемые семейные просмотры по понедельникам и средам. Для семьи билет стоил семьдесят пять центов, и представь себе, это заработало. Продажа леденцов и кукурузных хлопьев возросла в четыре раза.

— А во что нам обошелся этот бизнес?

Казначей снова смутился.

— Конечно, это слегка увеличило наши производственные расходы, но конечный результат стоил этого.

— Ну, и на сколько увеличились расходы?

Холи взял отчет и прочистил горло.

— Где-то на восемь, восемь с половиной тысяч в неделю.

— Где-то на восемь, восемь с половиной тысяч в неделю, — язвительно повторил Норман. Он поднялся и свирепо посмотрел на казначея. — На меня работает банда жуликов. Для дела общее повышение дохода не имеет особого значения, а для него — конечно. Он кладет себе в карман лишних три сотни в неделю.

Берни подошел к окну. Через открытое окно на него пахнуло морозным воздухом, и он в ярости захлопнул его. Какая отвратительная погода, не то что теплая и солнечная Калифорния.

— Я бы этого не сказал, — раздался голос Холи. — При общем увеличении дохода, включая торговлю, мы получаем еженедельно чистыми на сто пятьдесят долларов больше.

Норман обернулся.

— Он тратит в неделю девятьсот долларов наших денег, чтобы заработать себе триста. Может быть, надо поблагодарить его за то, что и нам перепадает сто пятьдесят?

Норман снова уселся за стол.

— Не понимаю, в чем дело, но каждый раз, когда я приезжаю в Нью-Йорк, мне преподносят очередной сюрприз. — Он швырнул сигару в корзину для бумаг, достал из увлажнителя новую и принялся жевать ее. — Полтора года назад я приехал в Нью-Йорк и что обнаружил? Проработав на складе меньше года, он заработал тысячу долларов, продавая утильные рекламные листки, и две тысячи — продавая грязные фотографии, которые печатал на нашей фотобумаге и в нашей же лаборатории. А эта оптовая торговля презервативами во всех наших офисах по всей стране? Еще хорошо, что я вовремя остановил его, иначе бы мы все угодили за решетку.

— Но ты должен отметить, Берни, что у склада дела шли хорошо как никогда, — сказал Холи, — введенная там система обеспечила будущие заказы.

— Ха! — воскликнул Норман. — Ты считаешь, что он думал о нас, когда проворачивал все это? Не будь глупцом! Его заработная плата была семнадцать долларов в неделю, а на работу он ездил на «Бьюике» стоимостью двадцать три тысячи. — Берни чиркнул спичкой, поднес ее к сигаре и стал прикуривать. Выпустив клуб дыма, он бросил спичку в пепельницу. — Итак, я забираю его на студию помощником режиссера. По крайней мере буду спокойно спать. А то, видали фокусы? Он крутит компанией, как ему заблагорассудится, и зарабатывает денег больше, чем вице-президент.

— Так может быть, так и надо сделать? — Холи внимательно посмотрел на Нормана.

— Как так?

— Назначить его вице-президентом, — сказал Холи.

— Но... но он ведь совсем мальчишка.

— В прошлом месяце ему исполнилось двадцать один. Он хваткий парень, такого хорошо иметь в своей команде.

— Нет! — решительно возразил Норман и, откинувшись в кресле, задумчиво посмотрел на казначея. — Сколько сейчас он получает?

— Тридцать пять в неделю, — быстро ответил Холи.

Норман кивнул.

— Оформи его перевод на студию, там он будет у меня на глазах, и я буду застрахован от очередных неприятностей.

— Я займусь этим прямо сейчас, Берни, — сказал Холи, поднимаясь.

Норман посмотрел вслед удаляющемуся казначею и взял телефонную трубку. Он позвонит сестре и скажет, чтобы она не беспокоилась — все расходы по переезду в Калифорнию он возьмет на себя. И тут он вспомнил, что у нее нет телефона и она пользуется телефоном кондитерской, расположенной на первом этаже. Он положил трубку. Тогда он навестит ее после завтрака, она никуда не выходит, она всегда дома.

Берни почувствовал доселе незнакомую ему гордость. Его племянник отличный парень, несмотря на свои безумные идеи.

И если его умело направлять, чего никогда не делал его отец, то кто знает, что из него может выйти. Похоже, парень далеко пойдет.

Он улыбнулся и взял отчет. Сестра была права. Кровь крепче воды.

8

Гарри Ричардс, начальник охраны студии, находился в проходной, когда Невада подъехал на машине к главным воротам. Он вышел из проходной и широко раскинул руки.

— Мистер Смит! Рад снова видеть вас.

Невада улыбнулся в ответ, довольный теплым приемом. Они пожали руки.

— Я тоже рад видеть тебя, Гарри.

— Сколько воды утекло, — сказал Ричардс.

— Да, семь лет прошло. — Последний раз Невада был на студии в тысяча девятьсот тридцатом году, как раз после выхода «Предателя». — У меня встреча с Дэном Пирсом.

— Он ждет вас в старом офисе Нормана. — Невада кивнул, включил скорость, и Ричардс шагнул в сторону. — Думаю, все будет в, порядке, мистер Смит, как в старые добрые времена.

Невада улыбнулся и поехал по направлению к административному корпусу. По крайней мере, одно на студии осталось без изменений — здесь не было секретов. И теперь все вокруг знали все, а он знал только то, что было в телеграмме Дэна, которую он нашел на столике в прихожей, когда вернулся с ранчо: «Есть важное предложение по поводу фильма. Немедленно свяжись со мной. Дэн Пирс.»

Он читал телеграмму, и тут в гостиную вошла Марта, прямо с кухни — поверх платья у нее был надет передник.

— Завтрак готов, — сказала она.

Невада протянул ей телеграмму.

— У Дэна есть предложение ко мне.

— Наверное, у них трудности, — тихо сказала она, — иначе зачем было разыскивать тебя через столько лет.

Он пожал плечами.

— Да вроде не должно. Джонас — это не Берни Норман. Хотя, может быть, кое-что изменилось с тех пор, как он купил студию.

— Надеюсь, что так, — сказала Марта, вздохнув, — не хочу, чтобы они снова использовали тебя в своих целях. — Она повернулась и пошла на кухню.

Невада посмотрел ей вслед. Именно это и нравилось ему в Марте — твердость и преданность. Она жила только для него и ни для кого больше. Во всяком случае, так было два года назад, когда они поженились. Вдова Чарли Доббза была именно той женщиной, на которой ему давно следовало жениться. Он прошел за ней в кухню.

— Мне все равно надо ехать в Лос-Анджелес, чтобы уладить в банке вопрос о покупке тысячи акров земли. Заодно зайду к Дэну и узнаю, что он задумал.

— Конечно, — согласилась Марта, ставя на стол кофейник.

Невада налил себе кофе.

— Знаешь что? — вдруг сказал он. — Мы поедем вместе, остановимся в «Амбассадоре» и вспомним старые времена.

Марта посмотрела на Неваду. В глубине его, глаз сверкнул огонь. Она знала, что так бывало, когда он брался за какое-нибудь новое дело. И совсем не ради денег. По общепринятым понятиям, Невада был богатым человеком. Все приносило ему деньги: шоу «Дикий Запад», которое до сих пор использовало его имя, богатое ранчо в Рино, где он был компаньоном ее покойного мужа, и скотоводческое ранчо в Техасе, где они жили в настоящее время. Конечно, дело было не в деньгах. Он отверг предложение в миллион долларов за право геологических разработок на его земле. Там нашли нефть, но Невада не захотел, чтобы землю портили буровыми установками.

Это был тот огонь, который загорался в его глазах, когда он ходил по улицам и мальчишки узнавали и окружали его. Но теперь у них были другие герои, а ему не хватало этого. Этого и еще Джонаса.

В конце концов, все дело было, наверное, в Джонасе. Джонас был для него сыном, которого он был лишен. Все остальное просто заменяло ему сына — даже она. Марте стало жалко его.

— Ну так как? — спросил Невада, глядя на нее.

Все ее существо наполнилось нежностью к нему. Так бывало всегда, даже много лет назад, когда они были молодыми, и он приехал из Техаса на ранчо в Рино, где она жила с Чарли. Измученный, раненый, скрывающийся от закона, затравленный, с глазами, полными одиночества. Даже тогда она чувствовала особую доброту по отношению к нему. Марта улыбнулась.

— Думаю, поездка будет чудесной, — сказала она почти весело.

— Это крысиные бега да и только, — сказал Дэн. — Мы больше не делаем фильмы, мы просто фабрика, у которой есть месячный план по выпуску фильмов.

Невада откинулся в кресле и улыбнулся.

— Похоже, ты прав, тем более, что и выглядишь ты совсем неважно.

— Мои обязанности убивают меня, но ведь это работа.

Невада внимательно посмотрел на Дэна. Тот действительно похудел и осунулся.

— Но, черт возьми, чтобы жить, надо работать.

Дэн воздел руки к небу.

— Я так и знал, Невада, что не услышу от тебя слова сочувствия.

Они рассмеялись. Дэн опустил взгляд. Когда же он вновь посмотрел на Неваду, лицо его было серьезным.

— Тебя, конечно, интересует, почему я послал тебе телеграмму?

— Именно поэтому я здесь.

— Я надеялся, что ты приедешь, — сказал Пирс. — Когда у нас начались эти разговоры, я первым делом подумал о тебе.

— Спасибо, — сухо бросил Невада. — Но в чем все-таки дело?

Глаза Дэна округлились.

— Невада, мальчик мой, — запротестовал он, — разве так разговаривают старые друзья? Ведь я был твоим агентом. Кто ввел тебя в мир кино?

— А кто продал мое шоу, — улыбнулся Невада, — когда появилась возможность содрать побольше деньжат с шоу «Буффало Билл»?

Дэн отмахнулся.

— Это было так давно, удивляюсь, как ты вообще вспомнил об этом.

— Только чтобы все поставить на свои места, Дэн. Ну, что ты задумал?

— Ты знаешь, как теперь продаются фильмы? — спросил Пирс и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Авансом вперед на целый год. Столько-то фильмов "А", столько-то фильмов "Б", столько-то приключенческих, столько-то мистики и ужасов, столько-то вестернов. При заключении сделки обычно бывает готово около десяти процентов фильмов, остальные мы срочно доснимаем. Вот что я имел в виду, говоря о крысиных бегах. И это большая удача, если нам удается опережать сроки контрактов.

— А почему вы не создаете резерв для проката? — спросил Невада. — Возможно, таким образом можно было бы решить проблему.

Дэн улыбнулся.

— Конечно, но у нас нет резерва денег. Мы всегда ждем выручку от текущего проката, чтобы начать снимать следующий фильм. Настоящий замкнутый круг.

— Я до сих пор не услышал твоего предложения, — сказал Невада.

— Я как раз и собрался перейти к нему. Думаю, что могу говорить с тобой, как с другом. — Невада кивнул. — Джонас посадил нас на скудный бюджет, — сказал Дэн. — Я не жалуюсь, возможно, он и прав. В конце концов, в прошлом году мы не понесли убытков, и это впервые за последние шесть лет. В этом году отдел торговли предполагает продать четырнадцать вестернов.

— Звучит неплохо, — вставил Невада.

— Но чтобы сделать их, у нас нет денег. Правда, банк может дать нам ссуду, но в том случае, если ты будешь сниматься в них.

— Ты думаешь? — спросил Невада.

Пирс кивнул.

— Я лично говорил с Морони. Он считает, что это великолепная идея.

— И сколько он обещал тебе?

— По сорок тысяч на фильм.

— На весь фильм? — рассмеялся Невада.

Дэн кивнул.

— Спасибо, парень, — Невада поднялся.

— Подожди минутку, Невада, — остановил его Дэн, — я еще не закончил. Неужели ты думаешь, что я пригласил тебя, чтобы дать тебе заработать доллар? — Невада медленно опустился в кресло. — Я знаю, как ты относишься к этой скороспелой халтуре, но поверь мне, сейчас все будет иначе. У нас на дальней площадке все еще стоят декорации от «Предателя», слегка приведем в порядок, и будут как новые. В работе будет весь мой персонал. Ты сможешь выбирать любого директора и оператора, то же самое со сценаристами и режиссерами. Вот видишь, как я о тебе забочусь, мой мальчик.

— Все это хорошо, — сказал Невада, — но за что я буду работать? За спасибо и табак?

— Я же говорил, что у меня есть предложение. Я велел своим бухгалтерам просмотреть все бумаги и найти выход, чтобы ты заработал деньги и не платил эти чертовы рузвельтовские налоги.

— Было бы неплохо, — кивнул Невада.

— Мы будем платить тебе по десять тысяч за фильм, — сказал Дэн, — то есть по пять тысяч в неделю, потому что каждый фильм будет делаться за две недели. Выплата заработной платы будет отложена до получения первой прибыли, потом мы передаем тебе права на фильм на семь лет, твоим будет все: негативы, копии и прочее. Затем, если захочешь, мы выкупим у тебя фильм назад. Таким образом, твой капитал увеличивается.

На лице Невады не дрогнул ни один мускул.

— Ты говоришь прямо как Берни Норман, — сказал он. — Наверное, все дело в кабинете.

Пирс улыбнулся.

— Разница заключается в том, что Норман старался надуть тебя, а я нет. Я просто хочу, чтобы фабрика работала качественно.

— Какой материал мы будем использовать для сценариев?

— Я не хотел смотреть его до нашего разговора, — быстро ответил Дэн. — Ты же знаешь, я всегда полагался на твое чутье в этом отношении.

Невада улыбнулся. Из ответа Пирса было ясно, что он еще и не думал о сценариях.

— Главное, создать сериал с такими характерами, в которые поверили бы люди, — сказал Невада.

— Именно об этом я и думал, — воскликнул Дэн. — Я предполагал, что твой герой будет из серии в серию участвовать в новых приключениях. Ну ты понимаешь, все эти беспроигрышные трюки с погонями и стрельбой.

— Нет, это не по мне, — Невада покачал головой. — Это всегда выглядит фальшиво. Этим занимаются Джин Отри и Рой Роджерс из «Репаблик». А кроме того, не думаю, что кто-то поверит в меня в таком качестве, во всяком случае в мои седые волосы.

— Мы всегда можем выкрасить их в черный цвет.

— Спасибо, но это уже не мой стиль.

— Поверь, все будет в лучшем виде.

— Мне надо немного подумать, посоветоваться с Мартой. Я сообщу тебе свое решение. — Невада поднялся.

— Я слышал, ты снова женился, — сказал Дэн. — Прими мои самые сердечные поздравления.

— Да, кстати, а как Джонас? — уже у двери спросил Невада.

Впервые за все время их беседы Пирс замялся.

— Думаю, что у него все в порядке.

— Думаешь? — переспросил Невада. — А разве ты не видишь его?

— Последний раз мы встречались в Нью-Йорке два года назад, когда покупали компанию.

— И с тех пор ты его не видел? — недоверчиво спросил Невада. — Он что, ни разу не появлялся на студии?

Дэн опустил глаза, он выглядел смущенным.

— Никто не видел его с тех пор. Иногда, если повезет, удается поговорить с ним по телефону. Сам он тоже сюда приезжает, но всегда ночью, когда здесь никого нет. О его визитах мы узнаем по оставленным запискам.

— А если какие-то срочные дела?

— Звоним Макаллистеру, и он сообщает Джонасу, что мы хотим связаться с ним. Иногда он звонит, но чаще передает Макаллистеру указания, как поступить.

Внезапно Невада почувствовал, что нужен Джонасу.

— Я не могу принять решения, пока не переговорю с Джонасом, — сказал он Дэну.

— Но я же говорю: никто не знает, где он.

— Ты хочешь, чтобы я работал с тобой? — спросил Невада.

Пирс посмотрел на него.

— Но его вообще может не быть в стране, мы месяцами не имеем от него никаких известий.

— Я могу подождать, — сказал Невада, открывая дверь.

9

— Ты останешься на ужин, Додик?

— Не могу, мама, — ответил Дэвид, — я только забежал проведать тебя.

— Что ж, у меня все как всегда: беспокоит артрит, не слишком сильно, но и не слишком слабо — как всегда.

— Тебе бы надо почаще выходить на солнце, а то ты видишь его здесь столько же, сколько живя в Нью-Йорке.

— Зато у меня есть сын, — сказала миссис Вулф, — пусть даже я очень редко вижу его, пусть даже он живет в отеле. И все-таки когда он раз в три месяца забегает ко мне, я надеюсь, что он останется со мной.

— Ну хватит об этом, мама, ты же знаешь, как я занят.

— Твой дядя Берни каждый вечер приходил домой.

— Сейчас другое время, мама. — Он не мог сказать ей, что ее брат пользовался в Голливуде славой дневного дамского угодника. Да и тетя Мэй убила бы его, если бы он не явился ночевать домой. Она охраняла его лучше, чем правительство охраняло Форт-Нокс.

— Ты здесь уже неделю и только второй раз навещаешь меня, даже ни разу не остался на ужин...

— Я скоро приду к тебе на ужин, мама, обещаю.

Мать внимательно посмотрела на него.

— Во вторник вечером, — вдруг сказала она.

— Во вторник? Почему во вторник?

На ее лице появилась загадочная улыбка.

— Я кое-кого пригласила в гости, хочу, чтобы ты познакомился.

— Ах, мама, очередная девушка?

— А что плохого в том, чтобы познакомиться с симпатичной девушкой? — строго спросила мать. — Она очень хорошая девушка, Дэвид, поверь мне. Из обеспеченной семьи, закончила колледж.

— Но мама, я не хочу знакомиться ни с какими девушками, У меня для этого нет времени.

— У тебя нет времени? — запротестовала мать. — Тебе уже тридцать, пора жениться на хорошей девушке из хорошей семьи, а не проматывать жизнь, бегая по ночным клубам с этими свистушками.

— Это работа, мама, я должен показываться с ними.

— Ты всегда прикрываешься делами. Так ты придешь на обед или нет?

Дэвид посмотрел на мать и пожал плечами.

— Ну хорошо, мама, я приду, но не забывай, что мне придется рано уйти, у меня много работы.

Мать удовлетворенно улыбнулась.

— Хорошо, не опаздывай, ровно в семь.

Когда он вернулся в отель, его ждала записка с просьбой позвонить Дэну Пирсу. Дэвид взялся за телефон.

— В чем дело, Дэн? — спросил он.

— Ты не знаешь, где Джонас?

— Это имя кажется мне знакомым, — рассмеялся Дэвид.

— Не до шуток, малыш, — сказал Дэн, — все очень серьезно. Мы получим Неваду для этих вестернов только в том случае, если Джонас поговорит с ним.

— Ты действительно думаешь, что Невада возьмется за это? — спросил Дэвид. Лично он в этом сомневался. В деньгах Невада не нуждался, а его отношение к «халтуре» всем было известно.

— Возьмется, но только после разговора с Джонасом.

— Мне и самому бы надо с ним поговорить. Правительство снова начинает проводить антитрестовскую политику.

— Знаю, — ответил Дэн, — у самого на шее профсоюзы. Сколько я еще смогу ладить с ними? Спорить бесполезно, они просмотрели прошлогодний отчет и отлично поняли, что в следующем году ожидается прибыль.

— Думаю, лучше поговорить с Макаллистером и все согласовать. Два года без собрания это, по-моему, многовато.

Но Макаллистер тоже не знал, где находится Джонас. Когда Дэвид положил телефонную трубку, он почувствовал уже знакомое разочарование. Приходилось работать в каком-то вакууме. Вся их деятельность, по сути, состояла в заключении бесконечной череды мелких сделок.

Интересно, почему Джонас относится к ним, как к пасынкам, в отличие от других своих компаний. «Корд Эркрафт» стремительно превращалась в крупнейшую в стране самолетостроительную фирму, «Интерконтинентал Эрлайнз» уже была крупнейшей авиакомпанией, «Корд Эксплоузивз» и «Корд Пластикс» успешно конкурировали с Дюпоном.

Когда Джонас купил у Нормана компанию, вопрос состоял лишь в том, чтобы выжить. Рано или поздно Джонасу придется обратить на них внимание, если он собирается оставаться в кинобизнесе. Необходимо двигаться вперед, таков закон развития любой деятельности. Остановка равносильна смерти.

Дэвид старался делать все, что в его силах. Он гордился тем, что компании удалось выжить. Но, чтобы развиваться, нужно большее дело. Сделки или фильмы — не важно что. Лично он предпочитал сделки. Они были менее рискованными, чем крупномасштабные фильмы. Дисней, Голдвин и Боннер искали новые каналы сбыта своей продукции. Они делали крупные фильмы, которые сами финансировали, и соответственно получали большие доходы. В настоящее время Дэвид ждал ответа от своих агентов, направленных к Диснею и Голдвину. Сам он имел встречу с Морисом Боннером. Но одобрить подобные сделки мог только Джонас и никто другой.

— Вас спрашивает мистер Ирвинг Шварц, — раздался в селекторе голос секретарши.

— А что ему надо? Я не знаю никакого Ирвинга Шварца.

— Он сказал мне, что знает вас, мистер Вулф, и еще добавил, что он Остроносый.

— Остроносый! — воскликнул Дэвид и рассмеялся. — Так бы сразу и говорили. Соедините. — В трубке раздался щелчок переключателя. — Остроносый! — крикнул Дэвид. — Ну как ты, черт возьми?

В трубке послышался тихий смех.

— Все в порядке, Дэви, а ты?

— Отлично, хотя и работаю как собака.

— Знаю, слышал о тебе много хорошего. Парни могут гордиться, что один из их соседей поднялся так высоко.

— Не так уж и высоко. Работа как работа.

— Но очень важная работа.

— Для меня да, — ответил Дэвид и спросил, желая сменить тему разговора: — Ну а как ты? Что делаешь?

— У меня все в порядке, теперь я живу здесь. У меня дом в Голдуотер Каньон.

Дэвид чуть не свистнул. Дела у его друга действительно шли хорошо. Дома в Голдуотер Каньон стоили минимум семьдесят пять тысяч.

— Здорово, — сказал Дэвид, — но все же далековато от Ривингтон-стрит.

— Конечно. Хотелось бы увидеться, Дэви.

— Я бы с удовольствием, но, черт возьми, вынужден торчать здесь день и ночь.

— Я знаю, что ты очень занят, Дэви, — в голосе Остроносого появились настойчивые нотки. — Поверь, я не стал бы беспокоить тебя по пустякам.

Дэвид задумался, значит, это не просто дружеский звонок. Но что за важное дело может быть у Остроносого к нему?

— А почему бы тебе не приехать на студию? Позавтракаем вместе, я тебе тут все покажу.

— Это не совсем удобно, Дэви. Нам надо встретиться в таком месте, где бы нас никто не увидел.

— Тогда у тебя дома?

— Тоже не подходит, — ответил Остроносый. — Я не доверяю слугам. По этой же причине не годится и ресторан. Нас могут подслушать.

— А по телефону мы не можем поговорить?

— Телефону я тем более не доверяю, — рассмеялся Остроносый.

— Подожди минутку, — Дэвиду пришла в голову отличная мысль. — Вечером я обедаю у мамы, приходи туда, пообедаем вместе. Она живет в Парк Аппартментс в Вествуде.

— А что, неплохо. Она все еще готовит суп с клецками и жиром?

— Конечно, — рассмеялся Дэвид. — А от мацы у тебя разопрет живот как, от тонны кирпичей, и ты подумаешь, что никогда и не уезжал из дома.

— Договорились, во сколько?

— В семь.

— Буду в семь.

Дэвид положил трубку, недоумевая, что Остроносому понадобилось от него. Однако долго раздумывать над этим ему не пришлось, так как вскоре в кабинет вошел Дэн — раскрасневшийся, возбужденный, вспотевший.

— Тебе звонил сейчас парень по фамилии Шварц?

— Да, — удивленно ответил Дэвид.

— Ты будешь с ним встречаться?

— Да, сегодня вечером.

— Слава Богу, — Дэн рухнул в кресло и вытер лицо носовым платком.

Дэвид недоуменно посмотрел на него.

— Но тебя почему так волнует, что я собираюсь встретиться с парнем, с которым вместе вырос?

Дэн уставился на него.

— А ты разве не знаешь, кто он?

— Знаю. Он жил в соседнем доме на Ривингтон-стрит, и мы вместе ходили в школу.

Дэн хохотнул.

— Твой друг из Йст-Сайда прошел большой путь. Его прислали сюда полгода назад, когда начались неприятности у Брауна. Он представитель профсоюза и в то же время большой человек в Синдикате на Западном побережье. — От удивления Дэвид не мог выговорить ни слова. — Надеюсь, что ты договоришься с ним, потому что, видит Бог, я пытался, но мне не удалось. А если и ты не договоришься, то у нас будет недельный простой. Мы на пороге самой большой чертовой забастовки. Они закроют студию, кинотеатры, остановят все работы.

10

Дэвид осмотрел стол, накрытый на пять человек.

— Ты не говорила, что к обеду ожидается большая компания, — обратился он к матери.

Мать, возившаяся у плиты, не обернулась.

— Порядочная девушка не может прийти в первый раз к молодому человеку без родителей.

Дэвид подавил в себе возмущение. Да, пожалуй, будет даже хуже, чем он ожидал.

— Между прочим, мама, поставь еще один прибор. Я пригласил на обед старого друга.

Мать бросила на него недовольный взгляд.

— Пригласил сегодня?

— Так надо, мама, дела. — Зазвенел звонок. Дэвид посмотрел на часы, было ровно семь. — Я открою, — быстро сказал он, — это, наверное, Остроносый.

Он открыл дверь и увидел невысокого седоволосого мужчину лет пятидесяти и женщину примерно того же возраста. Позади них стояла молодая девушка. Мужчина улыбнулся и протянул руку.

— Вы, наверное, Дэвид, а я Отто Штрассмер.

— Здравствуйте, мистер Штрассмер, — сказал Дэвид, пожимая протянутую руку.

— Это моя жена Фрида и дочь Роза.

Дэвид улыбнулся женщинам. Миссис Штрассмер, кивнув, сказала несколько слов по-немецки, после чего поздоровалась и девушка. Что-то в ее голосе заставило Дэвида вглядеться в нее повнимательнее: она была среднего роста и, насколько он успел заметить, стройная. Темные волосы кудряшками спадали на лоб над глубокими серыми глазами с длинными ресницами. Она выглядела недовольной, и Дэвид понял, что она, как и он, не слишком жаждала этого обеда.

— Кто там, Дэвид? — крикнула мать из кухни.

— Прошу прощения, проходите, пожалуйста, — быстро сказал Дэвид, отступая в сторону. — Это Штрассмеры, мама.

— Проводи их в гостиную, — крикнула мать, — выпивка на столе. Дэвид закрыл дверь.

— Разрешите я помогу вам снять пальто, — обратился он к девушке.

Она кивнула, и он помог ей раздеться. На ней были простые блузка и юбка, перетянутая в талии широким кожаным ремнем. Дэвид, уже имевший достаточный опыт, очень удивился, когда понял, что грудь девушки под шелковой блузкой не стеснена бюстгальтером.

Мать девушки опять сказала что-то по-немецки. Роза перевела взгляд на Дэвида.

— Мама говорит, что вы с папой можете пойти выпить.

Говорила она с акцентом, но не с таким сильным, как у отца.

Миссис Штрассмер пошла на кухню, а Дэвид с мистером Штрассмером в гостиную.

На кофейном столике в гостиной стояла бутылка виски и стаканы. Виски было марки «Олд Оверхолт», что удивило Дэвида. Обычно этот напиток предназначался лишь для особых торжеств, вроде дней рождения, обручений, свадеб и тому подобного. Дэвиду не нравился ни вкус, ни запах этого виски, но мистер Штрассмер был другого мнения. Взяв бутылку, он сказал Дэвиду:

— Отличный шнапс.

Дэвид, улыбнувшись, забрал у него бутылку.

— Неразбавленное или с водой? — спросил он, откупоривая виски.

С давних пор существовало правило, что если бутылку открыли и не допили, то на стол она уже больше не попадает, и Дэвиду всегда было интересно, куда деваются открытые недопитые бутылки. Как выяснилось, они хранились в темном шкафу, дожидаясь дня своего освобождения.

— Неразбавленное, — ответил Штрассмер с некоторым трепетом, как показалось Дэвиду.

Дэвид налил ему виски.

— Извините, — сказал он, — себе я добавлю немного воды.

Как раз в этот момент в комнату вошла Роза, неся на подносе графин с водой.

— Я подумала, что вам это может понадобиться, — сказала она, улыбнулась и, поставив поднос на столик, ушла.

Дэвид разбавил свое виски водой и повернулся к Штрассмеру. Маленький немец поднял стакан.

— Ваше здоровье.

— Ваше здоровье, — ответил ему Дэвид.

Штрассмер залпом выпил свою порцию, слегка закашлялся и посмотрел на Дэвида увлажнившимися глазами.

— Ах! Отлично.

Дэвид кивнул и сделал глоток из своего стакана. Вкус был ужасный, даже с водой.

— Еще? — вежливо спросил он.

Отто Штрассмер улыбнулся. Дэвид наполнил его стакан, и маленький немец сел рядом с ним на диван.

— Значит, вы Дэвид, — сказал он, — много слышал о вас.

Дэвид снова улыбнулся и кивнул. Ну и вечерок предстоит, подумал он. Похоже, что к концу обеда скулы свернет от этих вежливых улыбок.

— Да, — продолжил мистер Штрассмер, — я много слышал о вас и уже давно хотел познакомиться с вами. Дело в том, что мы с вами работаем на одного и того же человека.

— На одного и того же человека?

— Да, на Джонаса Корда. Только вы — в кинобизнесе, а я — в производстве пластмасс. Мы познакомились с вашей матерью в прошлом году в синагоге. А когда разговорились, выяснилось, что моя жена Фрида приходится троюродной сестрой вашему отцу. Обе семьи из Силезии. — Мистер Штрассмер выпил и снова закашлялся. — Мир тесен, не так ли?

— Да, мир тесен, — согласился Дэвид.

Позади раздался голос матери:

— Ну, уже пора садиться за стол. Где же твой друг?

— Он должен быть с минуты на минуту, мама.

— Ты сказал ему, что в семь часов? — спросила она. — Дэвид кивнул. — Так где же он? Неужели он не знает, что если наступило время есть, то надо есть, иначе все остынет.

В это время раздался звонок в дверь, и Дэвид облегченно вздохнул.

— Вот и мой гость, — сказал он, направляясь к двери.

Перед Дэвидом стоял высокий, симпатичный молодой человек, ничем не напоминавший худого темноглазого мальчишку. Вместо вытянутого, острого носа, за который он и получил свое прозвище, Дэвид увидел тонкий, почти орлиный нос, замечательно сочетавшийся с крупным ртом и узким подбородком.

Остроносый улыбнулся, заметив на лице Дэвида изумленное выражение.

— Я пошел в клинику и исправил его, а то, согласись, нехорошо гулять по Беверли-Хиллз с истсайдским носом. — Он протянул руку. — Рад тебя видеть, Дэвид.

Дэвид пожал протянутую руку, она была твердой и теплой.

— Входи, — сказал он, — мама уже беспокоится. Обед готов.

Они вошли в гостиную. Мистер Штрассмер поднялся с дивана, а мать с сомнением посмотрела на Остроносого. Дэвид огляделся. Розы в комнате не было.

— Мама, — спросил он, — ты помнишь Ирвинга Шварца?

— Здравствуйте, миссис Вулф, — сказал Остроносый.

— Помню ли я Исаака Шварца? Конечно помню, но что случилось с твоим носом?

— Мама! — запротестовал Дэвид.

Остроносый улыбнулся.

— Все в порядке, Дэвид. Я исправил его, миссис Вулф.

— Интересно, как ты дышишь таким маленьким носом? Ты работаешь? — требовательно спросила мать Дэвида, — или все еще ошиваешься со шпаной возле гаража Шоки?

— Мама! — быстро сказал Дэвид. — Ирвинг теперь живет здесь.

— Так ты теперь Ирвинг, — сердито сказала мать. — Изменить нос тебе было мало, ты изменил еще и имя. А чем тебе не понравилось имя, которое тебе дали родители, а?

Остроносый рассмеялся и посмотрел на Дэвида.

— Я понял вас, миссис Вулф, но поверьте, со мной все в порядке, просто имя Ирвинг легче произносить.

— Ты учился в той же школе, что и мой Дэвид, так почему же тебе трудно произносить свое имя?

— Ну же, миссис Вулф, — сказал Остроносый, — Дэвид обещал мне суп с клецками. Я больше не могу ждать, весь день ходил голодный в ожидании вашего обеда.

Миссис Вулф снова недоверчиво посмотрела на него.

— Если будешь себя хорошо вести, можешь приходить на суп с клецками каждую пятницу.

— Постараюсь, миссис Вулф.

— Хорошо, пойду посмотрю, не остыл ли он.

Когда Дэвид представлял Шварца Штрассмеру, в гостиную вошла Роза. Она остановилась на мгновение в дверях, а потом сказала:

— Мистер Шварц? Рада вас видеть.

Ирвинг посмотрел на нее и протянул руку.

— Здравствуйте, доктор. Не предполагал, что вы знакомы с моим другом Дэвидом.

Роза пожала протянутую руку.

— Мы познакомились сегодня.

— Именно доктор Штрассмер и исправила мой нос, — сказал Ирвинг Дэвиду. — Она крупнейший специалист своего дела. Ты знаешь, что именно она оперировала в прошлом году Линду Дэвис?

Дэвид удивленно посмотрел на Розу. Вряд ли кто-нибудь сказал бы, что она врач. А операция Линды Дэвис, действительно, наделала много шума. Лицо актрисы было изрезано осколками в результате автомобильной катастрофы. Но когда через год она вновь появилась перед камерой, следы практически были незаметны.

Внезапно Дэвид обнаружил, что мистер и миссис Штрассмер как-то нервно поглядывают на него. Улыбнувшись Розе, он сказал:

— Доктор, именно с вами я и хотел бы поговорить. Что вы посоветуете делать, если в желудке ужасная пустота?

Роза с благодарностью посмотрела на него, напряжение было снято.

— Думаю, что вам помогут несколько клецок.

— Клецки? Кто говорит о моих клецках? — раздался голос матери Дэвида, с важным видом стоящей в дверях. — Рассаживайтесь все, суп уже на столе и остывает.

11

Когда обед был закончен, Роза взглянула на часы.

— Прошу извинить меня, но мне надо съездить в больницу взглянуть на пациента, — сказала она.

— Если хотите, я могу вас отвезти, — предложил Дэвид.

— Не стоит, я на машине.

— Ну, тогда хотя бы позвольте составить вам компанию, — вежливо сказал Дэвид.

Ирвинг тоже поднялся.

— Пожалуй, и мне пора. — Он повернулся к миссис Вулф. — Спасибо за вкусный обед, он напомнил мне дом.

— Веди себя хорошо, Исаак, — улыбнулась она, — и можешь еще приходить.

— Мы ненадолго, — сказала миссис Вулф Роза.

— Идите. Вы, дети, всегда спешите, — ответила та и перевела взгляд на родителей Розы. — Нам, старикам, есть о чем поговорить.

— Извини, Ирвинг, — сказал Дэвид, когда он, Остроносый и Роза вышли из дома на улицу. — У нас так и не нашлось времени поговорить. Может быть, перенесем разговор на завтра?

— Мы можем поговорить прямо сейчас, — спокойно сказал Ирвинг. — Уверен, что доктору мы можем доверять, не так ли, мисс Роза?

— Я могу подождать в машине, — предложила та.

— Да нет, все в порядке, — остановил ее Дэвид и повернулся к Ирвингу. — Я наверное выглядел глупцом, когда ты вчера позвонил, но трудовыми отношениями у нас занимается Дэн Пирс.

— Все нормально, Дэвид, я так и предполагал.

— Дэн сказал, что нам грозит забастовка, надеюсь, ты понимаешь, что мы не можем допустить этого. Забастовка разорит нас.

— Знаю, — ответил Ирвинг, — и стараюсь помочь. Но я ничего не смогу поделать, пока мы не заключим соглашение.

— А почему вдруг создалась такая ситуация? По-моему, нет причин для забастовки. Сейчас как раз преодолеваются последствия увольнений периода депрессии.

— Да, — кивнул Ирвинг, — работники студии не хотят бастовать, но их подталкивают к этому коммунисты, они трубят на каждом углу о больших заработках кинозвезд и администрации. И многие, слушая их, думают, почему бы и им не отхватить немного от этого пирога. Коммунисты все время держат рабочих в напряжении.

— А что насчет Бьефа и Брауна?

— Они были свиньями, — жестко сказал Ирвинг. — Хотели иметь и там и тут. Поэтому мы и свалили их.

— Вы свалили их? — недоверчиво спросил Дэвид. — А я думал, они сами попались.

— А откуда, ты думаешь, власти получили документы для возбуждения этого дела? Не на улице же нашли.

— Похоже, что вы пытаетесь использовать нас, чтобы загасить пожар, который сами же и раздули, — сказал Дэвид, — а вину за все сваливаете на коммунистов.

— Возможно, в этом и есть доля правды, — улыбнулся Ирвинг. — Но коммунисты очень активны в профсоюзах. А сейчас подписаны новые соглашения с профсоюзом директоров картин и с профсоюзом сценаристов, предусматривающие значительное повышение заработной платы. И коммунисты попытаются занять повсюду ключевые позиции. Теперь они взялись за ремесленников, а ты знаешь, каковы эти ремесленники. Они думают, что если коммунисты делают что-то для профсоюзов, то смогут сделать и для них. На носу выборы в профсоюз ремесленников, и если мы ничего не предпримем в самое ближайшее время, то окажемся в роли сторонних наблюдателей. Если это произойдет, то ты быстро поймешь, что с ними гораздо тяжелее вести дела, чем с нами.

— Так ты предлагаешь нам определить, с кем предпочтительнее вести дела: с вами или с коммунистами. А что об этом думают члены профсоюза? Неужели им нечего сказать?

В голосе Ирвинга зазвучало безразличие:

— Большинство из них тупицы, смотрят в рот тому, кто больше пообещает. — Он достал из кармана пачку сигарет. — Как раз сейчас они склоняются в сторону коммунистов.

Ирвинг прикурил и, когда убирал зажигалку обратно в карман, она тускло сверкнула золотом, а откинувшаяся пола пиджака обнажила черную рукоятку револьвера, висевшего в плечевой кобуре.

Вот как оно получилось — золотые зажигалки и револьверы. И два парня из нью-йоркского Ист-Сайда, стоящие в теплый весенний вечер под небом Калифорнии и говорящие о деньгах, власти и коммунизме.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил Дэвид.

Ирвинг швырнул сигарету в урну.

— Коммунисты требуют повышения заработной платы на двадцать пять центов в час и тридцатипятичасовую неделю. Нас устроит повышение на пять центов сейчас и на пять центов в будущем году, и рабочая неделя тридцать семь с половиной часов. — Он посмотрел Дэвиду прямо в глаза. — Дэн Пирс сказал, что решение этого вопроса не в его власти и что он не может связаться с Кордом. Я ждал три месяца, больше ждать не могу. Начнется забастовка — потеряете вы и потеряем мы, но вы потеряете больше. А выиграют от этого только коммунисты.

Дэвид колебался. Для заключения подобного соглашения у него было власти не больше, чем у Пирса, но уже не оставалось времени, чтобы дожидаться Джонаса. Понравится это Джонасу или нет, но он примет решение.

— Договорились, — выдохнул Дэвид.

Ирвинг улыбнулся, обнажив белые зубы, и легонько похлопал Дэвида по плечу.

— Отлично, парень, — сказал он. — Я так и думал, что не составит большого труда убедить тебя. Завтра стачечный комитет встретится с Пирсом. Пусть сделают заявление. — Он повернулся к Розе. — Извините за доставленное беспокойство, доктор. Рад был увидеть вас.

— Все в порядке, мистер Шварц.

Дэвид и Роза посмотрели вслед Ирвингу, который перешел улицу и сел в кадиллак с откидывающимся верхом. Он завел мотор и, посмотрев на них, крикнул:

— Эй! А знаете что?

— Что? — спросил Дэвид.

— Как сказала бы твоя мама, вы составляете хорошую пару.

Дэвид посмотрел вслед удаляющемуся автомобилю, потом повернулся к Розе. Ему показалось, что она слегка покраснела. Он взял ее за руку.

— Моя машина на другой стороне улицы. — Почти всю дорогу до госпиталя Роза молчала. — Вас что-то беспокоит, доктор? — спросил Дэвид.

— Ну вот, теперь и вы, — ответила она. — Все называют меня доктором, а мне хочется, чтобы вы называли меня Роза.

Дэвид улыбнулся.

— О чем вы задумались, Роза?

Она перевела взгляд на приборный щиток.

— Ведь мы приехали в Америку, чтобы скрыться от них.

— От кого от них? — спросил Дэвид.

— Они такие же, как и в Германии, — раздраженно сказала она. — Фашисты. Гангстеры. Они действительно одинаковы и говорят те же самые вещи. Иди с нами, иначе попадешь к коммунистам. С нами проще, поэтому ты должен иметь дело с нами. Но что будет, когда вы обнаружите, что они все отняли у вас. Именно так они и действуют в Германии — спасают всех от коммунистов.

— Вы думаете, что мой друг Ирвинг Шварц фашист?

Роза посмотрела на Дэвида.

— Нет, ваш друг не фашист, — серьезно ответила она, — но им тоже движет жажда власти. Ваш друг очень опасный человек. Он носит револьвер, вы знаете об этом?

— Я видел, — кивнул Дэвид.

— Интересно, что бы он сделал, если бы вы отказались? — мягко сказала Роза.

— Да ничего. Остроносый не стал бы вредить мне.

Он снова поймал на себе взгляд ее серых глаз.

— Нет, я не имею в виду револьвер, — быстро сказала она. — Против вас у него есть другое оружие, экономическое оружие, способное развалить ваше дело. И все же мужчина не будет носить револьвер, если рано или поздно не собирается применить его.

Дэвид остановил машину перед больницей.

— А как, вы думаете, я должен был поступить? Отказаться от соглашения с Ирвингом и разрушить все, для чего работал все эти годы? Обмануть надежды вкладчиков? Выгнать служащих на улицу в поисках работы? Это я должен был сделать? Разве я виноват в том, что у наших служащих не хватает мозгов выбрать достойных представителей и следить, чтобы в профсоюзе велась честная игра?

Роза внезапно наклонилась и накрыла своими руками его руки, лежащие на руле. Руки у нее были сильными и теплыми.

— Конечно, это не ваша вина, — быстро сказала она. — Вы поступили правильно.

По длинной лестнице спустился привратник и открыл дверцу машины.

— Добрый вечер, доктор Штрассмер.

— Добрый вечер, Портер, — сказала Роза, выпрямилась и посмотрела на Дэвида. — Не хотите зайти посмотреть, где я работаю?

— Я не хочу мешать вам. Если не возражаете, я подожду в машине.

Роза улыбнулась и внезапно сжала его руку.

— Пожалуйста, пойдемте, мне будет приятно. Ведь не сердитесь же вы на меня за то, что я попыталась влезть в ваши дела?

Дэвид рассмеялся, и Роза, вытащив его за руку из машины, повела его вверх по больничной лестнице.

Дэвид стоял в дверях и смотрел, как Роза осторожно подняла маску с лица ребенка, затем протянула руку и взяла у сестры тампон.

— Будет немножко больно, Мэри, — сказала она, — но ты не двигайся и не разговаривай. Хорошо? — Девочка кивнула. — А теперь тихонько, очень тихонько, — голос Розы звучал тихо, успокаивающе, а руки быстро обрабатывали губы девочки тампоном. Дэвид увидел, что глаза девочки наполнились слезами, он подумал, что она дернет головой, но этого не произошло.

— Очень хорошо, — сказала Роза, и сестра взяла у нее тампон. — Ты храбрая девочка. — Сестра снова наложила на лицо ребенка маску. — Завтра утром мы снимем маску и ты сможешь пойти домой.

Девочка взяла со столика, стоящего рядом с ее кроватью, блокнот и карандаш, что-то быстро написала и протянула блокнот Розе. Та прочитала и улыбнулась.

— Завтра утром, после того, как снимем маску.

Дэвид увидел, как в глазах девочки мелькнули искорки радости. Роза повернулась к нему, и они вместе вышли в коридор.

— Теперь мы можем вернуться к твоей маме, — сказала Роза.

— Какая хорошенькая девочка, — сказал он, когда они ждали лифт.

— Да.

— А что с ней случилось?

— Заячья губа, девочка с ней родилась, — в голосе Розы прозвучали горделивые нотки, — а теперь она будет как все, и когда она будет играть с детьми, никто не будет дразнить ее или смеяться.

Дверь лифта отворилась, и они шагнули в кабину. Дэвид нажал кнопку, дверь закрылась. Он обратил внимание, что Роза все еще держит в руках записку. Дэвид взял листочек с детскими каракулями и прочитал: «Когда я смогу разговаривать?»

Он посмотрел на Розу.

— Вы должны испытывать удовлетворение.

Роза кивнула.

— Пластические операции — это не только исправление носов и подтяжка морщин у кинозвезд. Самое главное, что они помогают людям жить нормальной жизнью, как, например, в случае с Мэри. Вы просто не представляете, насколько сильно любое отклонение сказывается на психике ребенка.

Пока они шли через вестибюль, Дэвид все больше преисполнялся уважением к Розе. Около дверей привратник приложил руку к фуражке и сказал:

— Я пригоню машину, сэр, — и отправился на стоянку.

В это время перед ними остановился роскошный лимузин. Дэвид достал из кармана пачку сигарет и предложил Розе. Роза взяла сигарету, и в этот момент хлопнула дверца лимузина и раздался голос:

— Ты хотел видеть меня, Дэвид?

Дэвид резко обернулся, чуть не выронив зажигалку. В темноте он сначала различил белое пятно рубашки, а потом и голову человека, вылезавшего из лимузина. Это был Джонас Корд. Дэвид невольно взглянул на Розу и удивился странному выражению ее глаз. Он подумал, что это испуг, и взял ее за руку.

— Все в порядке, Дэвид, можешь взять Розу с собой, — сказал спокойно Джонас.

12

Роза откинулась на сиденье в углу лимузина. Она посмотрела на Дэвида, сидящего рядом, потом на Джонаса. В матине было темно, но в этот момент свет от уличного фонаря упал как раз на его лицо.

— Как отец, Роза?

— Все в порядке, мистер Корд, он часто вспоминает о вас.

— Передай ему мои наилучшие пожелания, когда увидишь, — улыбнулся Джонас.

— Обязательно, мистер Корд.

Автомобиль выехал на шоссе и набрал скорость. Роза бросила взгляд в окно. Они удалялись от Лос-Анджелеса в сторону Санта-Барбары.

— Макаллистер сказал, что ты хотел меня видеть, Дэвид.

Роза почувствовала, как Дэвид заерзал на сидении, потом наклонился вперед.

— Мы действуем только в рамках своей компетенции, Джонас, если вопрос выходит за эти рамки, то требуется ваше одобрение.

— Выходит за рамки? — голос Джонаса звучал равнодушно. — Я доволен положением дел. Вы значительно снизили производственные издержки, и теперь можно ожидать прибыль.

— Но профсоюзы требуют повышения заработной платы, иначе грозят забастовкой. Это повышение съест всю прибыль.

— Повысьте заработную плату, — безразличным тоном бросил Джонас, — они не должны бастовать.

— Я уже так и сделал, — ответил Дэвид.

Наступила тишина. Хотя Роза и не видела лиц Дэвида и Джонаса, она переводила взгляд с одного на другого.

— Уже сделал? — тихо спросил Джонас, и в его голосе появились ледяные нотки. — Я думал, что переговоры с профсоюзами входят в компетенцию Дэна.

— Так и было до сегодняшнего вечера, — сказал Дэвид, и хотя его голос звучал не совсем уверенно, это было не от страха, а от неловкости ситуации. — Однако теперь вопрос грозит затронуть благополучие компании. А это уже мое дело.

— Но почему Дэн сам не уладил его?

— Потому что вы ни разу не ответили на его послания. Он считал, что не может заключить соглашение без вашего одобрения.

— А ты посчитал иначе?

— Да.

— Почему же ты думаешь, что твои решения не нуждаются в моем одобрении? — Лед в голосе Джонаса стал еще более ощутимым.

Роза услышала щелчок зажигалки, и пламя, на секунду осветив лицо Дэвида, погасло. В темноте мерцал только огонек его сигареты.

— Если бы вы захотели, чтобы компания обанкротилась, то сказали бы мне об этом два года назад, — сказал он.

Джонас никак не отреагировал на такой ответ и спросил:

— Зачем ты еще хотел меня видеть?

— Правительство снова взялось за антитрестовскую кампанию. Они хотят, чтобы кинотеатры были отделены от студий. Некоторое время назад я отсылал вам данные по этому вопросу, теперь надо принять решение.

— Я уже дал в связи с этим распоряжения Макаллистеру. — В голосе Джонаса по-прежнему не было никакой заинтересованности. — Мы можем дождаться окончания войны, а потом получить хорошую цену за кинотеатры. После войн обычно возрастают цены на недвижимое имущество.

— А что если не будет войны?

— Будет, — уверенно произнес Джонас, — она начнется в ближайшие годы. У Гитлера нет выхода, ему надо воевать, иначе рухнет то мнимое благополучие, которое он принес Германии.

Роза почувствовала, как к горлу подступил комок. Она знала, что это неизбежно, но где-то в глубине души надеялась, что ошибается. А вот Джонасу все было ясно. Никаких эмоций, один плюс один равняется два. Война. И тогда на земле не останется места, где можно будет скрыться. Германия будет править всем миром. Даже отец говорит, что Германия опередила весь мир и понадобится столетие, чтобы догнать ее.

Она посмотрела на Дэвида. Как наивны американцы. Неужели они действительно верят, что война их не коснется? Как он может сидеть здесь и рассуждать о делах с таким видом, как будто в мире ничего не происходит? Ведь он еврей. Неужели он не чувствует, что тень Гитлера нависла уже и над ним?

— Пока мы держались только за счет сокращения собственных расходов, — снова раздался голос Дэвида, — и не создали никакого нового источника реальных доходов.

— Поэтому ты и встречался с Боннером?

Впервые за время разговора в голосе Дэвида прозвучало удивление.

— Да. Поэтому.

— Ты думаешь, что вправе вести подобные переговоры без предварительной консультации со мной? — тихо спросил Джонас.

— Примерно год назад я посылал вам записку с просьбой разрешить переговорить с Зануком. Но ответа так и не дождался, а Занук подписал контракт с «Фокс».

— Если бы я хотел этих переговоров, то дал бы тебе знать, — резко сказал Джонас. — С чего ты взял, что Дэн справится хуже Боннера?

Некоторое время Дэвид колебался, потом погасил сигарету и сказал:

— Я ничего не имею против Дэна, он доказал, что является отличным администратором и руководителем студии. Он разработал программу, позволяющую студии работать с максимальной эффективностью, но ему не достает творческой жилки, которая есть у Боннера или Занука. Ему не хватает способности родить идею и лично воплотить ее в грандиозный фильм. — Он посмотрел на Джонаса. В этот момент они проезжали мимо уличного фонаря, и его свет на мгновение осветил лицо Джонаса. Глаза его были закрыты, лицо ничего не выражало. — Наличие творческой жилки как раз и отличает настоящего режиссера от руководителя студии, которым и является Дэн. Эта жилка заставляет его верить, что он может создавать картины лучше других, и дает ему возможность доказать это людям. Мне кажется, что в тех двух фильмах, которые вы сделали, гораздо больше творчества, чем в пятидесяти картинах Дэна, которые он сделал за два года.

— Что дальше? — спросил Джонас, игнорируя лесть, прозвучавшую в словах Дэвида.

— Второй вопрос касается денег. Для создания хороших фильмов Дэну нужны деньги, для того чтобы сделать два или три больших фильма, требуется пять миллионов. Вы денег давать не хотите, а Боннер сам финансирует фильмы. Он будет делать четыре фильма в год, и наши инвестиции будут минимальными, только перерасход. Что бы ни случилось, мы вряд ли проиграем. А его контроль за другими фильмами только поможет нам.

— А ты не подумал о том, что будет с Дэном? — спросил Джонас.

— Дэн это ваша забота, а не моя, — вздохнул Дэвид. — Я отвечаю за компанию, — он помялся. — Для Дэна найдутся другие дела.

— Понятно, два начальника в одном деле не нужны.

Дэвид промолчал.

— Хорошо, договаривайтесь с Боннером, но с Дэном улаживать дела будете сами. — Слова Джонаса резко, словно нож, прорезали темноту. Он повернулся к шоферу. — Отвези нас назад, к машине мистера Вулфа, Робер.

— Хорошо, мистер Корд.

— Я виделся с Невадой. — Джонас снова повернулся к своим спутникам. — Он будет делать для нас сериал.

— Отлично, мы сейчас же займемся отбором сценариев.

— Не надо, мы уже это решили. Я предложил ему в качестве главного героя использовать Макса Сэнда из «Предателя».

— Но ведь в конце «Предателя» герой скачет в горы умирать.

Джонас улыбнулся.

— Мы решили, что он не умрет, а останется в живых, изменит имя и уверует в Бога. Остаток своей жизни он использует для помощи людям, применяя револьвер только в качестве последнего довода. Неваде это понравилось.

Конечно, Неваде должен был понравиться такой сюжет, подумал Дэвид. Любой актер, играющий в вестернах, не упустил бы шанс построить на этом сериал. Именно это он и имел в виду, когда говорил о творческой жилке. У Джонаса она действительно была.

Автомобиль остановился перед больницей. Джонас перегнулся через сидение и открыл дверцу.

— Выходите, — тихо сказал он.

Разговор был закончен.

Какое-то время они наблюдали за удаляющимся черным лимузином. Потом Дэвид открыл дверцу своей машины, и Роза, взглянув на него, сказала:

— Сегодняшний вечер богат событиями, не так ли?

— Очень богат, — кивнул Дэвид.

— Вам нет нужды отвозить меня обратно, я могу взять такси. Я все понимаю.

Он посмотрел на ее серьезное лицо и улыбнулся.

— А может, нам поехать куда-нибудь выпить? Роза колебалась всего секунду.

— У меня коттедж в Малибу, — сказала она, — не так далеко. Если хотите, можем поехать ко мне. — Они добрались до коттеджа за пятнадцать минут. — Не обращайте внимания на беспорядок, — сказала Роза, вставляя ключ в замок. — У меня просто не хватает времени на домашние хлопоты.

Она зажгла свет, и Дэвид прошел за ней в большую гостиную. Мебели в гостиной было мало: диван, несколько стульев, два небольших столика с лампами. Возле одной стены был камин, другая стена, выходившая в океану, была стеклянной Перед ней стоял мольберт с незаконченной картиной, написанной масляными красками. На полу возле мольберта лежали рабочий халат и палитра.

— Что будете пить? — спросила Роза.

— Виски, если есть.

— Есть. Садитесь, я приготовлю лед и стаканы.

Дэвид подождал, пока она вышла в другую комнату, и подошел к мольберту. На картине был изображен закат солнца над Тихим океаном — ярко-красное, желтое, оранжевое полыхание над почти черной водой. Позади послышался звон льда о стекло. Он обернулся, Роза протянула ему стакан.

— Ваша работа? — спросил Дэвид.

Роза кивнула.

— Я дилетант, как, впрочем, и в игре на фортепьяно. Но таким образом я расслабляюсь, это скрашивает для меня сознание того, что я не гений.

— Мало кто гениален, — сказал Дэвид, — но вы великолепный врач.

— Хотелось бы думать. И все-таки я знаю, что я недостаточно хороший врач. То, что вы говорили сегодня, очень верно.

— Что вы имеете в виду?

— Вы говорили о творческой жилке, о возможности человека создать то, что не может создать никто другой. Великий врач или хирург должен быть именно таким. — Роза пожала плечами. — Я хороший ремесленник, не более.

— Вы не должны судить себя так строго.

— Это не строго, это справедливо. Я училась у действительно гениальных людей, поэтому знаю, о чем говорю. Мой отец тоже гений в своей области. Он может делать с пластмассами и керамикой то, чего не может никто в мире. Зигмунд Фрейд, который дружит с моим отцом, Пикассо, с которым я познакомилась во Франции, Бернард Шоу, который читал лекции у нас в колледже в Англии, — они гении. И всех их объединяет одно: они создают то, что до них никто не мог создать. — Роза покачала головой. — Нет, я точно знаю: я не гений.

Дэвид посмотрел на нее.

— Я тоже.

Отвернувшись к окну, он посмотрел на океан. Роза подошла ближе и встала позади него.

— И я знаю некоторых гениев, — сказал Дэвид. — Дядя Берни основал «Норман Пикчерз». Он один проделал работу, для которой сейчас требуется десять человек. Джонас Корд тоже гениален, но, правда, я не уверен, в какой именно области. Очень жаль, что он умеет так много.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Отец говорил о нем примерно то же самое.

— Печально, не правда ли? — спросил Дэвид. — Два негениальных человека стоят и смотрят на Тихий океан.

В глазах Розы промелькнули веселые искорки.

— Этот океан тоже единственный в своем роде.

— Громадный, — торжественно произнес Дэвид, — или, как говорят некоторые гении, самый большой в мире. — Он поднял стакан. — Давайте выпьем за это. — Они выпили, и он снова повернулся к океану. — Он теплый, в нем даже, наверное, можно купаться...

— Я думаю океан не станет возражать, если два заурядных человека искупаются в нем.

Дэвид посмотрел на Розу и улыбнулся.

— Вы серьезно?

— Конечно, — рассмеялась Роза. — Плавки вы найдете в ящике в кладовке.

Дэвид вышел из воды и лег на простыню. Повернувшись на бок, он смотрел на Розу, идущую по пляжу. Он перевел дыхание. Она была так женственна, что он почти забыл, что она еще и врач.

Роза опустилась рядом с ним и набросила на плечи полотенце.

— Не думала, что вода такая холодная.

— Вода отличная, — рассмеялся Дэвид и достал сигарету. — Когда я был мальчишкой, мы купались в доках на Ист-Ривер, но это было совсем другое. — Он зажег сигарету и протянул ее Розе.

— Ну как вы чувствуете себя? — спросила Роза.

— Как раз то, что надо, — кивнул он. — Разом развязались все узлы.

— Хорошо, — сказала она, затянулась и вернула сигарету Дэвиду.

— Вы знаете, Роза, — робко начал Дэвид, — когда мама позвала меня на обед, чтобы познакомить с вами, я не хотел идти.

— Знаю, — сказала она, — я и сама не хотела. Думала, вы настоящий разгильдяй.

Дэвид обнял ее, на губах у нее была океанская соль. Его рука нашла ее грудь под купальником. Дэвид почувствовал, как соски набухли под его рукой. Роза положила руку ему на бедро. Он снял с нее купальник и, бросив на песок, прижался лицом к ее груди. Ее руки сомкнулись вокруг его шеи, потом одна рука неистово скользнула по телу, нашла член и помогла ему войти в нее. Голос Розы был хриплым и настойчивым:

— Не бойся, Дэвид, я уже не девушка.

13

Войдя в дом, Роза сразу прошла в спальню. Она взглянула на часы, стоящие на ночном столике. Сейчас должны были передавать шестичасовые вечерние новости. Она включила приемник, и комнату наполнил голос диктора: «Сегодня гордость германской армии — „лис пустыни“ Роммель впервые ощутил вкус песка пустыни, когда в разгар песчаной бури Монтгомери начал теснить его войска к Тобруку. Вполне понятно, что плохо подготовленные итальянские войска, прикрывавшие фланги Роммеля, не выдержали массированной атаки и капитулировали. Потеряв прикрытие флангов, Ром-мель был вынужден начать отступление к морю. Сегодян в Лондоне премьер-министр Уинстон Черчилль заявил...»

Роза выключила радио. Военные новости, ничего, кроме военных новостей. Сегодня ей не хотелось их слушать. Она посмотрела в зеркало на свое обнаженное тело, прижала ладони к животу. Он показался ей тяжелым. Она повернулась боком и снова взглянула в зеркало. Живот по-прежнему был ровным и плоским. Но совсем скоро он начнет полнеть и округляться. Она улыбнулась про себя, вспомнив удивление, прозвучавшее в голосе доктора Мейера:

— Доктор, вы же беременны!

— А я и не сомневалась, доктор, — рассмеялась Роза.

— Хорошо, — произнес он, заикаясь, — хорошо.

— Не расстраивайтесь так, доктор, — сказала она, — как известно, подобное случается со многими женщинами.

Ее удивило чувство гордости и счастья, внезапно охватившее ее. Она никогда не думала, что испытает его. Мысль о ребенке прежде пугала ее. То не был страх физической боли. Она боялась, что беременность оторвет ее от работы, нарушит привычную жизнь. Все оказалось совсем иначе. Ее распирала гордость, она была счастлива. Это было именно то, что могла сделать только она. Пока в истории медицины не было случая, чтобы ребенка родил мужчина.

Роза набросила халат, прошла в ванную и включила воду. Машинально бросила в воду ароматическую соль. Ванная наполнилась приятным запахом. Роза чихнула и, прижав руки к животу, громко рассмеялась. Плод еще даже не сформировался, а ей уже хотелось разговаривать с ребенком. Она посмотрела на свое лицо в зеркало. Кожа была чистой и розовой, глаза сверкали. Роза снова улыбнулась. Впервые в жизни она чувствовала себя по-настоящему счастливой, чувствовала себя женщиной.

Роза осторожно залезла в ванну и села в теплую воду. Долго она размываться не будет. Ей надо быть возле телефона. Около семи будет звонить Дэвид из Нью-Йорка. Ей хотелось услышать радость в его голосе, когда она сообщит ему эту новость.

Дэвид посмотрел на лежащий перед ним гроссбух в кожаном переплете. В этом году доход составил шесть миллионов, в прошлом — около двух. Цифры показывали, как правильно он поступил, заключив контракт с Боннером три года назад.

Правда, большая часть денег достанется Боннеру, но он имеет на это право. Почти весь доход поступил от его больших фильмов, которые он сам ставил и финансировал. Если бы только Дэвиду удалось убедить Джонаса вложить в дело некоторую сумму, когда это предлагал Боннер, то доход мог бы составить десять миллионов.

Дэвида тревожило еще одно обстоятельство. В прошлом году Корд реализовал на рынке значительное количество акций компании. Он покрыл первоначальные вложения и все еще владел двадцатью тремя процентами акций. Обычно наличие такого количества акций обеспечивало контроль над компанией, но акции кто-то скупил, и теперь повторялась история, происшедшая некогда с дядей Берни. Только теперь Джонас оказался по ту сторону баррикады.

Однажды к Дэвиду явился брокер по фамилии Шеффилд. О нем говорили, что он является главой мощного синдиката, вложившего в их компанию значительные средства. Дэвид вопросительно посмотрел на него и предложил сесть.

— Почти год мы пытаемся встретиться с мистером Кордом, чтобы обсудить наши общие проблемы, — сказал Шеффилд. — Но никто не знает, где он и как с ним можно связаться. Мы даже не получили ни одного ответа на наши письма.

— Мистер Корд очень занятой человек.

— Знаю, — быстро ответил Шеффилд. — Мне раньше приходилось иметь с ним дело, и должен сказать, что он довольно странный человек. — Шеффилд достал из кармана золотой портсигар, осторожно достал сигарету, прикурил и убрал портсигар в карман. Затянувшись, он выпустил клуб дыма в сторону Дэвида. — Нашему терпению наступил конец. У нас значительные вклады в вашу компанию.

— Мне кажется, что вкладчикам в плане доходов не на что жаловаться, — сказал Дэвид, — особенно в этом году.

— Похвальная преданность, мистер Вулф, — сказал Шеффилд и улыбнулся. — Но мы оба понимаем, о чем идет речь. Моя группа вкладчиков хотела профинансировать определенные фильмы, что должно было удвоить наши доходы. Мистер Корд не захотел. Мы хотели разработать справедливую схему Деления акций и доходов для основных представителей администрации. Мистер Корд не захотел. И, наконец, мы не желаем, чтобы компания несла некоторые расходы, например, по содержанию отеля «Бульвар Парк».

Да, этот отель ни для кого уже не был тайной. Его называли кремом Корда. Все началось два года назад, когда Джонас попытался снять с девицей номер в отеле, но ему отказали. Тогда, используя в качестве крыши свою компанию, он арендовал несколько этажей в здании отеля на окраине Беверли-Хиллз. В тот день, когда было подписано соглашение об аренде он дал указание на студию подписать контракты с девицами.

Ну и кавардак устроили эти девицы, когда заселялись в отель под изумленным взглядом управляющего. Газеты в тот день писали, что ни одна из них не сможет заработать за год столько, сколько будут стоить ее апартаменты в месяц.

С тех пор прошло два года, а аренда была заключена на четырнадцать лет, что стоило компании больших денег. Вскоре администрация отеля пожелала расторгнуть арендное соглашение, но Джонас не захотел. Постепенно большинство девиц съехало, и теперь много номеров пустовало, но Джонас время от времени присылал туда новеньких, у которых, по его мнению, были актерские способности.

Дэвид откинулся в кресле.

— Мне, конечно, не следует объяснять вам, что это оплачивается не за счет компании? — сказал он.

Шеффилд усмехнулся.

— Мы не будем возражать, если мистер Корд будет лично оплачивать подобные службы. Но дело в том, что он проявляет очень мало интереса к делам самой компании. Он не посетил ни одного заседания правления.

— Мистер Корд приобрел контрольный пакет акций, — подчеркнул Дэвид, — и его нельзя рассматривать как обычного служащего.

— Это-то понятно, — сказал Шеффилд, — но вы уверены, что он еще контролирует компанию? Возможно, что у нас сейчас больше акций, чем у него, и мы можем вмешаться в управление компанией.

— Буду рад передать ваши соображения мистеру Корду.

— В этом нет необходимости. Судя по его отказу на нашу просьбу о проведении собрания, мы убеждены, что он не заинтересован во встрече с нами.

— В таком случае, почему вы пришли ко мне? — спросил Дэвид, понимая, что предварительный разговор закончен. Пора было переходить к делу.

— Мы чувствуем, — Шеффилд наклонился вперед, — что успех компании зависит непосредственно от вас и проводимой вами политики. Мы очень ценим ваши способности и хотели бы, чтобы вы заняли достойное вас место главного администратора.

— Он замял сигарету в пепельнице. — Безусловно, у вас будет полная власть и соответствующее денежное вознаграждение.

Дэвид посмотрел на Шеффилда, который предлагал ему весь мир на серебряном блюдце.

— Весьма лестно, — осторожно произнес он. — А что если я предложу вам оставить все как есть? Что если я уговорю мистера Корда принять некоторые ваши предложения? Это удовлетворит вас?

— При всем моем уважении к вашей искренности — нет, — покачал головой Шеффилд. — Понимаете, мы твердо убеждены, что Корд тормозит развитие компании.

— И если я не перейду на вашу сторону, вы развяжете войну голосов?

— Не думаю, что дойдет до этого. Я уже говорил вам, что мы владеем значительным количеством акций. Некоторые брокеры обещали нам еще пять процентов. — Он достал из кармана бумагу и протянул ее Дэвиду. — Это обязательство мистера Боннера продать нам его акции пятнадцатого декабря, то есть на следующей неделе, в день ежегодного собрания держателей акций. Это принесет нам еще десять процентов, так что всего у нас будет тридцать восемь процентов. Даже без ваших пяти процентов у нас более чем достаточно акций, чтобы контролировать компанию. При голосовании мистер Корд получит не более тридцати процентов.

Дэвид взял бумагу. Да, обязательство было составлено по всем правилам, внизу стояла подпись Боннера. Он молча протянул бумагу назад Шеффилду. Внезапно ему вспомнился склад Нормана, где он начинал работать. Король должен умереть... Но сейчас-то речь шла не о бригадире Тони, а о Джонасе. До этого момента Дэвид никогда не задумывался о том, что подобное возможно — Джонас казался ему непотопляемым.

Но все изменилось. Джонас споткнулся. И теперь Шеффилд приглашал Дэвида пойти с ними, чтобы он стал королем. Дэвид глубоко вздохнул. А почему бы и нет? Ведь он мечтал об этом с самого первого дня работы на складе.

Роза отложила газету на кровать и взяла сигарету. Она взглянула на часы, было начало девятого, значит в Нью-Йорке начало двенадцатого. Сейчас должен позвонить Дэвид. Если он задерживается, то обычно предупреждает. А вдруг с ним что-то случилось? Вдруг он лежит раненый на нью-йоркской улице за три тысячи миль отсюда, а она узнает об этом, когда будет слишком поздно?

Она набрала номер отеля. Трубку долго не снимали, потом раздался тихий голос Дэвида:

— Привет.

— С тобой все в порядке, Дэвид?

— Да.

— Я волновалась, почему ты не звонишь?

— У меня сейчас важная встреча.

— А ты один? Ты в спальне?

— Да, — тихо ответил он, — я в спальне.

— Ты сидишь на кровати?

— Да.

— А я лежу на кровати. — Она ждала, что он задаст обычный вопрос, но, не дождавшись, сказала сама. — У меня все по-прежнему. Ох, Дэвид, я так скучаю без тебя. Я хочу, чтобы ты сейчас был возле меня.

Она услышала в трубке звук чиркнувшей спички.

— Я уеду отсюда в конце недели.

— Я не могу ждать, Дэвид, а ты?

— Тоже.

— Приляг на минутку на кровать, Дэвид, — прошептала Роза, — я хочу, чтобы ты чувствовал меня так же, как я тебя.

— Роза...

— Дэвид, — оборвала она его, — я вижу тебя, сильного и стройного, я чувствую, как ты вдыхаешь в меня жизнь. — Роза закрыла глаза, между бедер разлилось тепло. Роза слышала в трубке его дыхание. — Дэвид, — прошептала она, — я не могу ждать.

— Роза! — хрипло произнес он, — я...

— Ты не сердишься на меня за то, что я такая жадная?

— Нет.

Роза перевела дыхание.

— Я рада, у меня для тебя есть прекрасная новость, дорогой.

— А нельзя подождать до завтра? — быстро спросил он. — У меня очень важная встреча. — Роза молчала, не зная, как поступить. — Ну вот и хорошо, дорогая, до завтра.

Не успела она ответить, как в трубке раздался щелчок. Роза в замешательстве посмотрела на телефонную трубку, потом медленно положила ее на рычаг. Потом взяла сигарету, которая дымилась в пепельнице. Едкий дым защекотал в горле. Роза сердито потушила сигарету, уткнула лицо в подушку и затихла.

Я не должна была звонить ему, подумала она, он сказал, что занят. Она встала с кровати, прошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. На глаза навернулись слезы и начали скатываться по щекам. Роза медленно опустилась на колени, прижалась лбом к холодной ванной и закрыла лицо руками.

Неужели это и значит быть женщиной?

14

Морис Боннер сел в кровати и посмотрел оценивающим взглядом на девушку в кресле. Девушка была обнаженной и прекрасной. Полные крепкие груди, плоский живот, длинные стройные ноги. Когда она повернулась к столику, чтобы взять сигарету, он заметил, как на спине у нее заиграли мускулы.

Она была прекрасна. Не в обычном смысле слова, а прекрасна, как может быть, но никогда не бывает проститутка.

— Боже, какой ты безобразный, — сказала она, посмотрев на него.

Он улыбнулся, обнажив неровные зубы на вытянутом лошадином лице. Девушка не сообщила ему ничего нового. Боннер не заблуждался на свой счет, он видел себя в зеркало каждый день. Он откинул простыню и поднялся с кровати.

— Прикройся, — сказала девушка, швырнув ему полотенце. — С отвислым членом ты выглядишь, как обезьяна.

Морис обернул полотенце вокруг бедер.

— Тебе совсем не было хорошо? — Девушка промолчала. — Но хотя бы денежная сторона тебя устроила?

— Устроила, — равнодушно ответила девушка.

Боннер вернулся к кровати и присел на край.

— Значит, я для тебя просто очередной Джон?

Она посмотрела на него.

— Похоже, ты парень не промах. Хочешь правду?

— Конечно, только правду, — улыбнулся Морис.

— Вы все для меня одинаковы, — сказала девушка, глядя ему прямо в лицо.

— Неужели ты никогда ничего не чувствовала?

— Конечно чувствовала, — ответила она, — я же человек. Но только не с клиентами, этого я допустить не могу. Они платят мне за хорошую работу. — Она погасила сигарету в пепельнице. — Если мне хочется получить удовольствие, я уезжаю на неделю на ранчо, которые сдают на праздники замужним женщинам. И там всегда находится какой-нибудь бездельник ковбой, который думает, что может доставить мне удовольствие. И он доставляет, потому что мне не надо угождать ему. А Джоны за все платят.

— А разве ты не обманываешь Джонов?

Девушка улыбнулась.

— А ты чувствуешь себя обманутым?

— Нет, — сказал Морис и быстро добавил, — но я не предполагал, что ты играешь.

— Я не играла, — сказала девушка, беря новую сигарету, — я работала. Это моя работа. — Боннер промолчал. Девушка прикурила сигарету и снова обратилась к нему: — Вот, например, ты съел хороший обед. После этого ты рассказываешь друзьям, что отлично пообедал. Мало того. Ты не только расскажешь об этом, но даже сообщишь, где тебе удалось так пообедать. Теперь друзья и сами могут пойти туда. Верно? — Он кивнул. — То же самое и со мной. У тебя есть друг, на этот раз это Ирвинг Шварц. Вы потягиваете джин, он смотрит на тебя и говорит: «Сегодня ночью у меня был лакомый кусочек. Великолепный. Дженни Дентон. Можешь ей позвонить». Ты приходишь и кладешь на стол деньги. Ты взлетаешь и падаешь, наполняешься воздухом, словно воздушный шар, и паришь над миром. Держу пари, что у тебя давно не получалось три раза за ночь. Ну что, ты все еще считаешь себя обманутым?

Морис рассмеялся, ощутив себя молодым и сильным. Она была права. Давно уже, лет двадцать, он не чувствовал себя так хорошо. Он поднялся, и полотенце упало на пол.

Дженни рассмеялась.

— А ты, оказывается, моложе, чем я думала. Однако уже полночь.

— Ну и что?

— Договор был две бумажки до полуночи. Ты заплатил. Если хочешь остаться до утра, гони еще бумажку. Это включает завтрак.

— Хорошо, договорились.

Дженни поднялась и улыбнулась.

— Тогда пошли.

Он прошел за ней в большую ванную, где в пол была утоплена громадная квадратная мраморная ванна. Под окном возле стены стоял топчан.

— Сядь сюда, — сказала Дженни, указывая на топчан.

Морис присел на край, наблюдая как она достала аптечку, вынула из нее безопасную бритву, тюбик крема для бритья и помазок. Затем налила в стаканчик воды и намылила помазок.

— Ложись, — сказала она, опуская помазок в стаканчик и взбивая пену.

— Что ты собираешься делать?

— А как ты думаешь? Я собираюсь побрить тебя.

— Я брился вечером.

Она рассмеялась.

— Глупый, я говорю не о лице. — Она протянула руки и прижала его спиной к топчану. — Я хочу посмотреть, как ты будешь выглядеть без этого волосяного покрова.

— Но...

— Лежи спокойно, — резко сказала Дженни, начиная наносить помазком пену на его грудь. — Не бойся, не порежу. Мне часто приходилось заниматься этим, когда я работала в больнице.

— Ты работала в больнице?

Она кивнула.

— Когда мне было двадцать лет, я закончила школу медицинских сестер.

— А почему ты ушла из больницы?

Он почувствовал прикосновение бритвы к груди. Дженни повернулась и сполоснула бритву под струей воды.

— Шестьдесят пять долларов в месяц, по восемнадцать часов в день. — Дженни снова повернулась к нему и принялась намыливать другую сторону груди. Когда лезвие коснулось живота, Боннер засмеялся.

— Щекотно.

Она снова сполоснула бритву.

— А теперь спину и плечи.

Он повернулся на живот и уткнулся лицом в сложенные руки. В воздухе витал легкий запах крема, лезвие легко касалось его тела. Морис закрыл глаза. Вскоре Дженни похлопала его по плечу, и он открыл глаза. Она достала из шкафчика кусок мыло и протянула ему.

— А теперь прими горячую ванну и вымойся.

Горячая вода приятно покалывала тело, мыло пахло жасмином. Когда он, довольно улыбаясь, вылез из ванны, лицо его раскраснелось.

Дженни завернула его в большую банную простыню.

— Вытирайся и возвращайся на топчан, — сказала она.

Морис быстро вытерся и растянулся на топчане. Дженни достала из шкафчика небольшой ручной массажер, включила в розетку и принялась медленно массировать его тело. Казалось, что одно лишь жужжание массажера расслабляет его мускулы.

— Лучше, чем в турецких банях, — сказал он.

— Это и есть турецкая баня, — сухо ответила Дженни, выключила массажер и протянула Морису полотенце. — А теперь полежи несколько минут.

Он увидел, как она подошла к мраморной ванне, открыла воду и тщательно отрегулировала ее температуру. Когда ванна заполнилась примерно сантиметров на десять, она закрыла воду.

— Все в порядке, вставай. — Морис сел на топчан, полотенце упало на пол. — А ты знаешь, — сказала Дженни, — без этих волос ты выглядишь не так уж плохо. — Она закрыла дверь ванной, чтобы он мог посмотреть на себя в зеркало, занимавшее всю дверь.

Морис расплылся в улыбке. Она была права. Он как будто помолодел лет на двадцать, тело было чистым и белым. Ему даже показалось, что он чуть похудел.

Дженни улыбнулась ему в зеркало.

— И вправду хорош. А теперь иди в ванну. — Морис сел в ванну. Температура воды была чуть-чуть выше температуры тела. — Ложись, — сказала Дженни, — я сейчас приду.

Морис растянулся в ванне. Дженни вернулась, неся в одной руке большую бутылку шампанского, а в другой — маленький флакончик. Она поставила бутылку на пол, открыла флакончик и капнула в воду несколько капель. Ванная мгновенно наполнилась легким запахом жасмина. Отставив пузырек в сторону, она взяла бутылку шампанского.

Опытным движением Дженни сняла фольгу, раскрутила проволоку. Пробка вылетела, и вино полилось сквозь ее пальцы.

— Ты забыла стаканы, — сказал Морис, наблюдая за ней.

— Не будь глупцом, только дураки пьют эту дрянь. Это для ванны, гораздо лучше любого пенистого средства. — Сказала Дженни и начала выливать содержимое бутылки в ванну.

Вино пузырилось, приятно пощипывало кожу, освежая ее. Дженни поставила пустую бутылку на пол и достала из шкафчика сигаретницу. Взяла сигарету, зажгла ее. Морис почувствовал легкий запах марихуаны. Дженни затянулась и протянула ему сигарету.

— Держи, две затяжки, не больше.

Морис покачал головой.

— Нет, спасибо, я не балуюсь этой дрянью.

— Я просто хочу, чтобы ты немного расслабился.

Он взял сигарету из ее рук и глубоко затянулся. Ему даже не надо было выдыхать дым, тело впитало его, словно губка. Морис с интересом оглядел себя. В теле возникла какая-то легкость, оно было чистым и сильным. Дженни залезла в ванну. Он затянулся еще раз и почувствовал, что парит.

— Хватит, — сказала она, вынула у него изо рта сигарету и бросила ее в урну.

— Это какое-то сумасшествие, — улыбаясь, сказал Морис, наблюдая, как она ложится в воду рядом с ним.

— Конечно, — сказала Дженни, положив голову ему на грудь, слегка покрытую водой. Он удивился, когда она начала легонько покусывать его. — Конечно, — повторила Дженни и, улыбаясь, посмотрела на Мориса. — Бутылка шампанского стоила мне двадцать долларов.

Он так и не смог точно вспомнить, когда ему в голову пришла эта идея. Возможно, она пришла к нему во сне, но это не имело значения. Идея созрела, когда он утром спустился к завтраку.

Услышав звук его шагов на лестнице, Дженни подняла голову от стола.

— Доброе утро, мистер Боннер. Проголодались?

Морис улыбнулся, оценивающе взглянув на стол.

— Умираю от голода, — ответил он, удивляясь своим словам. Уже долгое время он обходился на завтрак стаканом сока и чашкой кофе.

Он заметил, как Дженни нажала ногой кнопку под столом. На кухне, в задней части дома, раздался звон колокольчика.

— Выпейте пока сок, ваш завтрак будет готов через минуту.

Морис уселся за стол напротив Дженни и поднял большой стакан томатного сока, который стоял в ведерке со льдом.

— Твое здоровье.

Он с одобрением оглядел девушку. При ярком утреннем свете на ее лице совсем не было видно морщин, глаза ясные, губы слегка подкрашены, светло-каштановые волосы зачесаны назад и собраны в хвост. Из-под белой, спортивного типа блузки с короткими рукавами выглядывали загорелые руки.

Открылась дверь, и в комнату вошла грузная мексиканка с большим подносом, содержимое которого она поставила на стол. Убрав пустой стакан, она поставила перед Боннером большую тарелку и удалилась со словами:

— Кофе сейчас будет готов.

— Ухаживайте за собой, мистер Боннер, — сказала Дженни. — На блюдах с желтыми крышками вареные яйца, омлет, жареный картофель, на блюдах с зелеными крышками ветчина, мясо, копченая рыба и почки.

Морис положил себе ветчины. В этот момент вернулась мексиканка с кофейником, горячими рогаликами и тостами. Он посмотрел на свою тарелку. Ветчина была именно такая, какую он любил. Дженни положила себе мясо.

— Черт возьми, ты устроила великолепный стол, — сказал Морис, когда мексиканка наливала ему кофе.

Дженни улыбнулась.

— В этом доме нет ничего дешевого.

Мексиканка обошла стол, наполнила чашку Дженни и удалилась на кухню.

— У тебя такой вид, как будто ты сегодня утром играла в теннис, — сказал Морис.

— Именно этим я и занималась, — кивнула Дженни. — Каждое утро я по два часа играю в теннис.

— А где ты играешь?

— В Бель Эр. Мой постоянный тренер — Фрэнки Гарднер.

Морис удивленно поднял брови. Фрэнки Гарднер был одним из лучших профессионалов в стране, его услуги стоили дорого, как минимум двадцать пять долларов в час.

— Он тоже твой клиент?

— Я не играю с клиентами, это мешает делу. Просто, как все, покупаю его время.

— Почему?

— Люблю тренироваться, это помогает сохранять форму.

— А ты никогда не думала заняться чем-нибудь другим?

— Что ты имеешь в виду? Я же говорила тебе, что я дипломированная медицинская сестра.

— Я не об этом. Ты никогда не пробовала сниматься в кино?

Дженни весело рассмеялась.

— Я ведь родилась в Калифорнии, мистер Боннер, и видела, что происходит с молоденькими девушками, которые крутятся возле кино. Даже с более привлекательными, чем я. Они становятся или продавщицами гамбургеров или дешевыми пятидолларовыми проститутками, работающими на улице.

— Это я знаю, — серьезно сказал он. — А ты знаешь, кто я?

— Конечно, мистер Боннер, я ведь читаю газеты. Вы один из крупнейших режиссеров Голливуда.

— Значит, я понимаю, о чем говорю. А?

— Возможно, — улыбнулась Дженни, — но я знаю себя и знаю, что я не актриса.

— Вчера вечером ты говорила другое.

— Я имела в виду мою работу. А потом, вы же видите, как я живу. Пройдет много времени, пока я смогу зарабатывать в кино тысячу в неделю.

— Как знать? У нас есть отличный сценарий, но уже пять лет мы не можем подобрать актрису на главную роль. Он был написан для Рины Марлоу. Но я думаю, что ты справилась бы с этой ролью.

— Вы сошли с ума, — рассмеялась Дженни. — Рина Марлоу была на экране суперженщиной. Я и мизинца ее не стою.

— В тебе есть что-то, что напоминает мне ее, — сказал Морис серьезно.

— Я слышала, что она была сумасбродна. Так, может быть, это?

— И это тоже, — сказал он, наклоняясь к Дженни, — но я имею в виду другое. Приходи завтра на студию, и мы устроим пробу. Если не получится, сразу забудем об этом. Если же получится и тебя одобрит один человек, ты будешь получать две тысячи в неделю.

— Две тысячи? — Дженни посмотрела с недоверием на Боннера. — Вы шутите?

Морис покачал головой.

— Я никогда не шучу, если разговор идет о деньгах.

— И я тоже, — серьезно сказала Дженни. — Кто тот человек, который должен одобрить пробу?

— Джонас Корд.

— Тогда лучше сразу забыть об этом. Насколько я слышала от других девушек, он натуральный псих.

15

Ирвинг прошел за Дэвидом в гостиную как раз в тот момент, когда Роза начала мыть посуду.

— Никогда не видел ее такой хорошенькой, — сказал он, усаживаясь в кресло перед камином.

— Да, — кивнул Дэвид.

Ирвинг посмотрел на него.

— Тебя что-то тревожит, Дэвид?

— Так, дела... — уклончиво ответил Дэвид.

— Может быть, это то, о чем я слышал?

Что-то в голове приятеля насторожило Дэвида.

— А что ты слышал?

— Говорят, они прижали твоего парня, — тихо сказал Ирвинг.

— А что ты еще слышал?

— Новая команда хочет сделать тебя главным, если ты перейдешь на их сторону. Они также говорят, что Боннер уже продался. — Дэвид молчал. Он не мог поверить, что Джонас не знает о том, что происходит. Но, возможно, так оно и было. — Почему ты молчишь, Дэвид? Ведь ты не просто так пригласил меня.

— Ты догадлив.

Ирвинг пожал плечами.

— У нас есть акции, — небрежно бросил он. — Мне звонили ребята и говорили, что к ним обращались брокеры. Они спрашивали меня, как им поступить.

— Много акций?

— По всей стране тысяч восемьдесят — девяносто. Мы посчитали, что дела у вас идут хорошо, и вложили деньги.

— А ты... то есть твои ребята, — поправился Дэвид, — уже решили, как поступить?

Эти акции могли сыграть важную роль. Они составляли более трех процентов от двух с половиной миллионов имеющихся акций.

— Нет, — ответил Ирвинг, — мы слишком консервативны. Но нам нравится влезать туда, где есть деньги. А обещания Шеффилда звучат заманчиво: полное финансирование, увеличение доходов в два раза.

Дэвид кивнул и в задумчивости сунул сигарету в рот. Но она так и осталась незажженой. Почему Джонас не отвечает на его послания? Трижды он пытался связаться с ним, и каждый раз никакого ответа. Необходимо найти его. В последнем месте, где Дэвид пытался отыскать его, сказали, что он за границей. Если это так, то к тому времени, когда он вернется, все будет кончено.

— Что ты собираешься делать, Дэвид? — мягко спросил Ирвинг.

— Не знаю, — ответил Дэвид, — я не знаю, что делать.

— Ты можешь пустить всена самотек, и пусть неудачник плачет.

— Я понимаю, — сказал Дэвид. Он наконец чиркнул спичкой и прикурил. — Корд не уделяет много внимания студии, мы как бы отошли на второй план. Но я знаю, что он умеет делать фильмы, у него настоящее чутье для кинобизнеса. Поэтому он и купил компанию. Он не такой, как Шеффилд со своей бандой. У них на уме только банкиры, брокеры, цифры, им на все плевать, кроме расходов и доходов и ведомостей баланса.

— Но у банкиров и брокеров все карты на руках, — сказал Ирвинг, — только глупец может их игнорировать.

— Конечно, — почти в ярости сказал Дэвид, теребя в руках сигарету.

Ирвинг помолчал некоторое время, потом улыбнулся.

— Вот что я тебе скажу, Дэвид. Я соберу все наши голоса и отдам тебе. Ты сам решишь, как их лучше использовать при голосовании.

— Ты действительно так сделаешь? — Дэвид был поражен.

— Думаю, что у меня нет выбора. — Рассмеялся Ирвинг. — Разве ты не возил для нас виски из гаража Шоки?

— А вот и кофе, — раздался голос Розы, вошедшей в гостиную с подносом.

— Боже! — воскликнул Ирвинг. — Да это шоколадный торт!

— Я сама его испекла. — Роза довольно рассмеялась.

Ирвинг откинулся на спинку дивана.

— Ох, доктор! — сказал он, отдуваясь.