Глава 2

Лето двухтысячного года выдалось ранним и очень жарким для этой климатической зоны России. В полдень припекало так, что воздух казался сухой и жаркий, как в духовом шкафу бабушкиной печи, в которой она пекла хлеб. От жары спасал дом, окна которого открывались только на ночь.

– Викуся, сходи за дедом. Дед в лесу, а к дому Катюши кто-то на машине приехал. Не спокойно мне что-то, – попросила бабушка. – Сама туда не ходи. Пусть дед сам разберется.

Вика, не послушала бабушку и решила не идти за дедом, а самой посмотреть, что происходит в доме матери. Дом стоял на краю поселка метрах в ста от леса. У забора стояла машина, а в доме переговаривались на повышенных тонах. На дворе было лето, и форточки в доме были открыты. Она переступила порог дома и увидела привычную, для последнего времени, картину застолья. За столом сидели мать, ее сожитель и молодой приезжий гость, скорее городской, которому было не больше тридцати лет. Гость был среднего роста, коренастый, коротко стриженый, с татуировкой на груди, которая была видна под расстегнутой легкой темной рубашкой.

– Мам, что у вас происходит? Бабушка волнуется. У вас все в порядке? – спросила Вика, глядя на мать.

– Гостя встречаем. Проводим его, и я зайду вечером к вам. Иди домой, – ответила та, как-то совсем не уверено.

– Ты, Катюха, не торопись. Чего ты ее гонишь? Я могу ради такой крали и задержаться, – сказал приезжий, поднимаясь из-за стола. – Компания станет веселее. Выпьешь? – спросил он, протягивая ей стакан. – Давай знакомиться.

– Спасибо, я не пью, – ответила Вика, направляясь к выходу.

– Стоять! – он схватил Вику за руку. – Не надо так спешить, – он залпом выпил водку из стакана, предложенного Вике, поставив его на стол.

– Гоша, отпусти девчонку, пусть идет домой, – вставая из-за стола, сказал Василий, беря в руки нож. – Она не пьет, и делать ей здесь нечего.

– С чего вдруг я ее должен отпускать? Это будет малой платой за ваши недостающие проценты. Сядь и сиди смирно, – ответил он, доставая из-за пояса пистолет. – Сегодня будет так, как я скажу. Ты крыса, видимо, не совсем понимаешь своего положения. – Он прибавил громкость музыки в магнитофоне и похотливо посмотрел на Вику.

– Гоша, по-хорошему прошу, девчонку отпусти. Тебе нужны проблемы? – не унимался Василий. – Хочешь привлечь внимание соседей?

– Я не понял, она тебе кто? Или тебе Катьки мало? Так я не жадный, могу поделиться, – он, как будто упивался своей властью над ситуацией.

– Заткнись козел! Она девчонка совсем, – перешел на крик Василий и метнул в гостя нож. Между ними были не больше трех метров, и нож достал бы приезжего, но он держал за руку Вику, и. рука Василия дрогнула, бросок получился не точный. Нож угодил ему в мягкие ткани левого предплечья.

– С козлом ты ошибся, брат, – зло сказал он, толкнув Вику на диван, схватил с него подушку и через нее выстрелил в Василия, который запрокинув голову, откинулся на стул.

Мать Вики завизжала и тут же получила по голове рукояткой пистолета, уронила голову на стол. Убийца приложил палец к ее шее, пульса не было. Он положил пистолет на стол и посмотрел на Вику, которую парализовал страх.

– Аптечка знаешь где? Тащи ее сюда и поторопись, у тебя мало времени, – говорил он, дернув Вику за руку так, что она подскочила с дивана и оказалась рядом. – Быстро забинтовала, без всяких соплей, – глядя на принесенную коробку, сказал он. – А ты молодец! – наблюдая за работой ее рук, которые дрожали, сказал он. – Медсестра? Ладно, не важно.

– За что вы их убили? Зачем? – спрашивала Вика, едва слыша свой голос.

– За старые грехи, – ответил он, задирая ей короткий подол платья. – Не будем церемониться, – он рванул за вырез, и платье оголило ее до пояса, еще рывок, и платье превратилось в лохмотья.

Вика прикрыла грудь руками, все еще не веря в происходящее: «Пожалуйста, не надо, – просила она. – Отпустите меня».

– Ты, дура деревенская, вообще без мозгов? Как я отпущу тебя? Ты же свидетельница всего этого, – говорил он, без всякого сожаления, как будто то, что произошло секунды назад, было вполне обычным делом. При этом, разжимая ее руки, трогал ее грудь, разглядывая все тело. – Будешь дергаться, изобью. Перед тем, как тебя грохнуть, я тебя трахну от души, у меня не было еще трезвой и смазливой деревенской девки. Профессионалки из города хороши, но не натуральные. Чего-то я переборщил сегодня, мне нужно расслабиться. Ты живешь столько, сколько я тебя буду хотеть, а потом извини, мне в город вернуться нужно быстрее.

От одного его голого вида ниже пояса и запаха, ее стошнило. Ее желудок был пуст, а позывы не прекращались.

– Что, болт не нравится? А ты ему очень. Он уже и стойку принял. Не дергайся, сучка, руки свяжу, но дело свое сделаю. – Он завел ей руки за спину, связал их обрывками платья, развернул к себе спиной, сдвинул посуду на столе, повалил Вику грудью на стол, отодвинув пистолет. Схватив за волосы сопротивляющуюся девушку, он несильно стукнул ее лицом о стол и нашел то, что хотел. Он пыхтел, как паровоз. Вика плакала, ей казалось, что еще немного, иона потеряет сознание. Он, то останавливался, то продолжал. Вдруг убийца перестал не только пыхтеть, но и двигаться, а секундой позже грохнулся на пол. Вика замерла.

– Викуля, надень мамкин халат, – развязывая ей руки, говорил дед. – Держи лапушка. Иди к пруду или на родник. Я здесь все приберу. Ты только помни о том, что все были живы, когда ты приходила. Запомни, солнышко мое, – говорил ей дедушка, спешно помогая одеться. – Забери то, что раньше было платьем. Бросишь в домике. Ты ему перевязала рану, он на тебе разорвал платье, но ты от него вырвалась. Бежала за мной и встретила меня на полдороги. Иди, родненькая, иди, – говорил он, снимая с плеча ружье.

Вика двигалась, как во сне, в голове были слова деда: « Пруд, родник, живые все, полдороги, вырвалась». Михаил Иванович проводив внучку за порог, вернулся в комнату, проверил пульс у дочери и ее сожителя. У обоих пульса не было. Он закрыл широко распахнутые глаза дочери. Поднял с пола небольшой топорик, обухом которого стукнул приезжего, вынес его и бросил в яму туалета. Вошел в дом, где приезжий начинал приходить в себя. Михаил Иванович легко подтянул его к печке, которая была обрамлена железным уголком, усадив его подальше от пистолета. Рана на голове была небольшой и немного кровоточила. «Надо было сильнее бить. Как же земля таких иродов носит? Ведь нелюди они», – говорил он чуть слышно.

– Скорую вызови. Не хочется подыхать. У меня кровь плохо сворачивается, болезнь такая. Видишь, повязка совсем мокрая, да и голова раскалывается. Давай, дед, не тяни. Я тебе денег отстегну.

– Вызову, когда хозяйство спрячешь, да расскажешь, что здесь произошло. За что ты их убил? – тихо спросил Михаил Иванович.

– Катьку я не хотел, а Васька за козла ответил. Они все равно были не жильцы. Их давно приговорили за присвоение чужого, еще до того, как вычислили. Сумку мне подай. Девку трахнул, так она сама этого хотела.

– Так хотела, что ты ей руки связал? – спросил дед, двигая сумку ногой ближе к приезжему.

– А ты докажи, – огрызнулся тот, не чувствуя за собой вины в смерти двух человек, еле застегивая штаны и расстегивая сумку.

Михаила Ивановича вдруг осенило: «Не поспей я вовремя, он бы убил и Вику, как свидетеля. Как же я старый дурак до этого не додумался. Нет, парень, тебе не скорая нужна, а большая потеря крови. Пусть твоя болезнь тебя и накажет». Он взял парня за плечи. «Дай посмотрю рану, – говорил он, а сам переместил свои руки к его ушам и с силой приложил его затылком о металлический уголок печки. Парень затих, а по печке побежал кровавый ручеек. Заглянул в расстегнутую сумку, где действительно было много денег и всяких украшений. Деньги, перевязанные резинками, были наши и «чужие». Полотенцем, которое висело у рукомойника, он вынул несколько пачек знакомых купюр, опустил их в пакет, лежащий на столе, а сумку закрыл этим же полотенцем. – Ладно, Катюша сама выбрала себе эту дорогу. Но за что все это Вике? – говорил он вслух, а на глазах были слезы. – Как девчонка переживет такое унижение? Не сломается, справится ли?» Он, переворачивал табуретки и, вкладывая пистолет в руку приезжего, не сразу заметил в проеме двери свою супругу, и продолжал тихо сокрушаться. А заметил, когда Мария Никитична тихо оседала на порог с широко раскрытыми глазами.

– Маша, Машенька, – плакал Михаил Иванович навзрыд, звал он жену, пока не понял, что она не дышит. – Господи, за что? За что нам такое страшное наказание? Он брел по поселку, как пьяный. Слезы застилали глаза, и он шел, как в тумане. – Степан Кузьмич, у Катюшки в доме беда. Там в доме все мертвые и машина чужая, – говорил он участковому. – Помоги мне, один я не справлюсь. Там и Маша моя. Удар ее хватил, как все это увидела, а мне еще Вику найти надо.

Участковый вызвал наряд из городка, дальше помогли соседи, а Михаил Иванович, найдя внучку в домике лесника, тем временем успокаивал ее. Она свернулась калачиком на кровати, укрывшись старым полушубком. Ее била не то нервная дрожь, не то озноб.

– Как ты, лапушка? – спросил дед дрожащим голосом. – Ты не переживай, я сохраню все в тайне. Время лечит. Я тебе вещи принес из дому.

– Я на пруду была, только эту грязь, деда, никакой водой не смыть. Прости меня, – она обхватила деда за шею, как в детстве и, положа ему свою голову на плечо, горько заплакала. – Такое клеймо теперь на мне. Я сама себе противна. Мне жить не хочется. Как там мама?

– На кого ж ты меня одного оставишь? Тебе, лапушка, жить надо. Нет больше Катюшки с Василием, но и подонка этого больше нет. В город его увезли. Ты не думай об этом. Я кроме трупов в доме ничего и не видел. Только у нас еще одна беда. Сердце бабушки не выдержало всей этой картины. Нет больше Марии Никитичны.

– Как нет, деда? Зачем она туда пошла? – Вика опять заплакала. – Почему я не послушала бабушку и не пошла сразу за тобой? Ты бы обязательно помог нам всем со своим ружьем. Это я во всем виновата, – всхлипывала она.

– Кто же ее знает? Не дождалась тебя и пошла. Осиротели мы с тобой, – говорил дед, смахивая слезы. – Он приехал их убивать и забрать добро, которое они охраняли или присвоили. Я толком и не понял, но сумку с добром видел. Нам с тобой в поселок нужно идти, лапушка. Степановна во всем поможет, подскажет. Похороны завтра. Ты переоденься, да волосы подбери.

Они долго сидели, крепко обнявшись и горько плача, пока за ними не приехал участковый со следователем из города. Вместе вернулись в дом, где произошла трагедия. С них сняли показания и отпустили домой. Троих хоронили всем поселком на следующий день. Такой трагедии за всю его бытность не было. А после похорон, Михаила Ивановича оставили под домашним арестом до окончания следствия. Всю неделю, убирая в доме матери, Вика постепенно выбрасывала все, что напоминало о случившемся. Можно было управиться и за пару дней, но она не могла оставить деда одного и ходила следом. Дед каждое свое утро начинал с дома дочери. Приходил туда, сидел на низком табурете и молчал, уставившись в одну точку. Обыск, устроенный в доме в первый день, ничего не дал, а вот Вика, убирая, нашла в холодном поддувале двадцать тысяч рублей среди золы и тонкую золотую цепочку, которая выскользнула из пододеяльника, когда она снимала постель. Цепочка была мамина. Всю неделю, через день, приезжие следователи снимали показания с деда и внучки, а по поселку поползли слухи. Говорили и о том, что дед специально убил приезжего, который сразу застрелил зятя, а потом уже изнасиловал внучку. Что половину сокровищ, которые нашли у приезжего, дед присвоил себе. Что неспроста их пытают, целую неделю, добиваясь правды. Что теперь Вика закончит свою жизнь так же, как мать. Говорили немногие, а вот верили гораздо больше. Вика стала сторониться не только друзей, но и подруг. Она не понимала: почему люди, знавшие ее семью, так легко верят всему? Почему осуждают деда, потерявшего сразу жену и дочь из-за отморозка, которому место в тюрьме? Ведь, окажись любой из них на месте деда, он бы не задумываясь, расправился с подонком. Она не рассчитывала на сострадание и участие, но и обвинять их было не правильным. Она старалась не выходить со двора и ни с кем не встречаться.

– Викуля, тебе надо уехать, пока местные бабы не вынесли тебе смертный приговор своими сплетнями, – говорил ей дед, возвращаясь из магазина. – Они меня не иначе, как убийцей кличут. И ведь знают, подлые натуры, что все не так было, как сочиняют. Откуда столько злости в людях? Может, они надеются на то, что я с ними сокровищами поделюсь, чтобы замолчали, дуры старые? Милиция и та отвязалась, а эти никак не угомонятся. Поезжай. Ты же собиралась учиться. Жизнь не закончилась, она продолжается.

– Дедуля, если ты не перестанешь тосковать, я никуда не поеду, – говорила Вика, возвращаясь с кладбища на девятый день. – Закончится мой отпуск, выйду на работу и забуду про учебу.

– Я справлюсь, лапушка. Я ради тебя буду сильным. Ты поезжай после выходных. Одним днем не справишься, задержись. Ты должна учиться, ты девушка умная. Докажи, что диплом тебе училище не зря выдало красный. Ты у меня, лапушка, по имени Победительница, как та богиня, – говорил дед, обнимая ее за плечи. – Обещаю, что в Катин дом не пойду больше. Вернусь к работе, больше буду времени проводить в лесу. Все у нас с тобой, Викуся, получится. Подашь документы и вернешься до сентября.

– Как ты думаешь, мне стоит разыскать Карповых?

– Ты Павла Игнатьевича найди. Он, в отличие от своей Софьи, с головой дружит. Если и не поможет, то и вреда большого от него не будет. Не ходи сразу к ним в дом, найди профессора на работе. Я об одном тебя прошу: не отчаивайся, если не признают. Трудно осознавать свои ошибки, а исправлять не каждому по силам, – советовал дед Вике. – Мне кажется, Павел будет рад встрече, чего не могу сказать о Софье.

Виктория Карпова, прежде чем встретится со своим дедом по отцовской линии, которого не видела десять лет, решила узнать о нем немного. Она пришла в университет и поинтересовалась у вахтера, что он за человек и как его найти. Разговорчивая вахтерша, уставшая без общения, рассказала ей о ее деде многое. Дело в том, что в данное время, университет посещали либо абитуриенты, либо «двоечники», пересдававшие экзамены, а ей хотелось общения.

– Павел Игнатьевич, хотя и профессор, но очень простой человек. Он, как рентген, видит студента насквозь и всегда дает возможность талантливому человеку, а бездарям еще и помогает найти себя, – говорила она, рассказывая истории и из личной жизни профессора, и из университетской. Через два часа и чаепития, она показала Вике на мужчину, спускающегося по лестнице. – Вон твой профессор Карпов, иди, пусть тебе повезет.

По лестнице спускался пожилой седой мужчина невысокого роста, средней полноты в очках. Таким Вика бы его не узнала, не получив подсказки вахтерши. Она направилась следом за ним, не зная, с чего начать разговор. Они прошли уже метров двадцать от выхода, когда она все же решилась его окликнуть.

– Павел Игнатьевич, извините, я могу с Вами поговорить? Мне не нужна помощь, мне нужен Ваш совет, – сказала она, когда тот остановился. – Я не займу у Вас много времени, но для меня это важно.

– В чем совет? Какого рода? Кто Вы, милочка? Не волнуйтесь Вы так. Я студентов своих всех помню. Раз Вы не просите помощи, давайте присядем и побеседуем, – спрашивал и говорил он, а сам направлялся к ближайшей скамейке. – Я Вас слушаю, – сказал он, присаживаясь. – Смелее.

– Я окончила медицинское училище год назад, работала медсестрой в больнице. У меня есть направление, есть диплом, но нет уверенности в поступлении. Как Вы думаете: у меня есть шанс? – протягивая ему свой диплом с вкладышем, спросила Вика.

– У Вас все получиться, Виктория Андреевна Карпова. С такими отметками вам надо на второй курс идти, а не в приемную комиссию. Мы с Вами еще и однофамильцы. Как странно, Вы не находите? Вы сами, откуда родом? – возвращая ей документы, говорил профессор Карпов.

– Простите меня за обман, мне не нужен совет, мне нужно было с Вами встретиться, а я не находила причины. Не ломайте голову, Павел Игнатьевич, я Ваша внучка из Лебяжьего, – сказала она, опустив голову.

– Виктория? Почему же ты раньше не объявилась, Вика? Зачем так долго ждала? Почему ни разу не написала? – спрашивал он, глядя на нее, словно хотел найти знакомые черты. – Как же хорошо, что ты меня нашла, – беря ее ладони в свои руки, говорил дед, обретя взрослую внучку. – Ни разу не приехала. Почему?

– Наверное, потому же, что и Вы с бабушкой. Я писала, да только в ответе был отказ от подобного родства, и я не стала надоедать.

– Я тоже виноват, девочка моя. Доверился жене и поверил, что ты не хочешь нас знать, – говорил он волнуясь. – Домой мне вести тебя пока нельзя. Софья Павловна после отъезда Андрея совсем с головой не дружит. Пойдем, посидим где-нибудь, и ты мне обо всем расскажешь. Сегодня, какое число? У тебя же день рождения, вот и отметим твое девятнадцатилетие.

Они второй час уже сидели в кафе. Вика рассказала обо всем, что она помнила после переезда из города в поселок, как жила, что произошло в последние годы и чем все закончилось. Профессор слушал, иногда задавал вопросы.

– Ты вот что, Виктория Андреевна, напиши заявление и оставь мне все свои документы. С университетом, Вика, я тебе попробую помочь. Нам нет смысла идти на первый курс и проходить его заново. Если получится, пойдешь сразу на второй курс, а если нет – сдашь всего один экзамен, – говорил он. Чтобы ты не переживала, давай мы с тобой встретимся двадцать пятого числа. К этому времени я буду уже знать, о твоих дальнейших шагах. У нас все должно с тобой получиться. Ты же у нас символ победы. Виктория! У меня теперь совсем другая жизнь, девочка моя, начнется. У меня такой стимул появился.

Они тепло распрощались, договорившись, где они встретятся. Вика вернулась в поселок и рассказала обо всем деду.

– Вот и славно, что с Павлом повидалась. Я, лапушка, не ревную тебя к нему. Есть возможность, пусть помогает. Пока со своей Софьей не договорится, проси общежитие. У тебя, в любом случае, есть полтора месяца, чтобы купить обновки на учебу. А с работы уволишься после отпуска. Ты, лапушка, должна сделать еще два неотложных дела: проверить квартиру, что мать на тебя оставила и найти родственников Василия. Они должны знать, что с ним случилось, передашь им свидетельство, пусть решают вопрос с комнатой.

Вторая встреча Вики с Павлом Игнатьевичем, решила все ее проблемы с образованием и проживанием. После собеседования, на комиссии, которое она прошла с легкостью, Виктория Карпова стала студенткой второго курса педиатрического факультета медицинского университета. Ей предоставили место в общежитии секционного типа. Секция на пять комнат со своей кухней и двумя плитами. В каждой комнате был туалет и раковина. Вике повезло, и она попала в комнату на двоих. Размер комнаты был 2,5х3,0, но это была только комната, за стеклянной дверью, а перед ней, маленькая прихожая с дверью в туалет и раковиной справа, и холодильником, слева, над которым висел шкафчик для посуды. Рядом с входной дверью вешалка для верхней одежды. Комната была обжитая. Двухъярусная кровать справа и встроенный шкаф, стол и два стула слева, над которым висели полки и небольшой плательный шкаф. Соседку Оли Понамаревой, так звали хозяйку комнаты, отчислили за неуспеваемость, и Вика заняла ее место.

– На правах старожила, я занимаю нижнее место. Так и тебе будет безопаснее с моими габаритами, – шутила Ольга. Она была упитанной, но не толстой, а скорее ширококостной. Короткая стрижка рыжеватых волос, голубые глаза и в голове масса идей. Она бралась за любую работу, которая приносила доход, но тут, же спускала эти деньги на развлечения и опять искала работу. Училась без «хвостов» и лиц мужского пола, которые были в группе и на курсе, серьезно не воспринимала.

В начале августа Вика сделала аборт. Решение это она приняла сразу, как только узнала о беременности. У нее и мысли не было сохранить ребенка. Она перестала ненавидеть саму себя с той самой минуты, когда встала с гинекологического кресла, смогла избавиться от плода убийцы и насильника. Устроилась на работу в больницу. График работы в реанимационном отделении городской больницы ей установили следующий: два выхода в неделю в ночь с пяти до восьми и в один из выходных сутки. Павел Игнатьевич воспринял инициативу внучки в штыки.

– Ты когда собираешься учиться? – спрашивал он с явным огорчением. – Стипендия маленькая, я согласен, но я намерен тебе помогать.

– Если не потяну этот воз, найду что-нибудь другое. Мне нужно работать. Как ты этого не понимаешь? Мы будем с тобой видеться в те дни, когда я не работаю. Но в выходной я буду ездить ко второму деду, и это не обсуждается.

Прошел один месяц совмещения учебы и работы, потом второй. Виктория постепенно привыкла к своему графику, и ее не утомляли ни дежурства, ни встречи с одним дедом, ни поездки к другому дедушке, а учеба даже нравилась. Она нашла по адресу «свою» квартиру и узнала, что та сдана матерью в аренду, которая заканчивается. Здесь жила молодая семья с маленьким ребенком, и Виктория, не раздумывая, продлила срок аренды с помесячной оплатой на счет, не увеличивая ее. Не сразу нашла родственников Василия, а когда нашла, не сразу решила, кому рассказать о том, что случилось. У Василия осталась дочь от первого брака, которой было лет двадцать пять. Она была замужем и жила в хорошем районе города. И сын от второго брака, лет девятнадцати, студент, живущий с мамой. Вике, без помощи профессора, поиски дались бы нелегко, как и встречи, и выбор, но дедушка опять оказал ей содействие. Она сделала все, что должна была сделать.

– Павел Игнатьевич, скажи мне, дорогой: почему ты стал задерживаться с занятий по какому-то плавающему графику второй месяц подряд? Приходишь домой довольный, глаза, как у молодого блестят. Ты нашел мне замену? А ты помнишь, сколько тебе лет? Сколько лет твоей новой пассии и как долго продлится этот, с позволения сказать, роман?

– Софья Павловна, к чему столько иронии? А главное, зачем эти вопросы, если тебя не устроят мои ответы? Ты же сама на них давно ответила так, как тебе это удобно. Скажи я правду или солгу, ты все равно останешься при своем мнении. Да, я встречаюсь со студенткой второго курса. Ей совсем недавно исполнилось 19 лет. Умница, красавица, а главное, если и не любит меня, то уважает. Наши отношения с ней, думаю, будут долгими, и если встанет вопрос выбора между тобой и ею, я выберу ее, ведь она моя внучка, – ответил муж жене и улыбнулся. – Надо бы, Андрею сообщить эту новость. Пусть и папаша порадуется.

– Кто она твоя? Внучка?

– А ты что, за десять лет забыла, что у нас есть внучка? Дочь нашего Андрея. Карпова Виктория Андреевна, 1981 года рождения. Ты можешь ее не признавать, не общаться, но запретить это сделать мне, ты не можешь. Хорошая девушка выросла. Внешне, она на мать похожа, умом на Андрея, но характер, упаси Бог, от части, твой.

– Кто бы тебя с другим характером вытерпел столько лет? Ты себе этот вопрос задай, – недовольно сказала Софья Павловна.

– Я сказал, что от части, он твой, и подразумевал упрямство и твердолобость, а не что-то другое. Сама посуди: два дня в неделю идет работать в ночь, потом на занятия, один выходной работает сутки, в другой едет к деду. Как тебе такой график, нравится? Вот мне только три дня, после занятий, и отведено из семи дней.

– Ей что и помочь не кому? Куда Катерина подевалась?

– Почему некому? Есть у нее в городе дед с бабкой, да толку от них нет никакого. Денег она не возьмет. Ей семья нужна, а не отступные. Скажи, Софья, что нам эта девочка сделала плохого, что мы забыли о ней на десять лет? Я не только тебя спрашиваю, я и себе этот вопрос задаю. Ладно, с Катериной у вас не сложились отношения, но ведь ты Вику любила, баловала, гордилась. Куда все делось? Ведь это ни я ее нашел, а она меня. Она не помощи у меня просила, а совета. Я не мог ей не помочь, не имел морального права не попытаться и все исправить. Да и что я сделал такого, чего она не заслуживает. Я даже ею немного горжусь. Ее бы силу воли, да нашему сыну и, возможно, он бы не наделал столько ошибок с твоей помощью. Теперь у тебя не будет вопросов по поводу моего отсутствия? Ни матери, ни бабушки в Лебяжьем у Вики больше нет. Остался только дед. У нас был с Викой разговор о тебе, и она хотела бы тебя увидеть, но только с твоего согласия.

– Я сейчас не готова к встрече с ней. Да и что я ей скажу после стольких лет, Павел Игнатьевич? Поздно каяться в собственных грехах.

– Не опоздай, Софья. Ой, не опоздай!

Год учебы пролетел быстро и незаметно. Из месяца в месяц ничего не менялось. Университет, общежитие, работа, университет. Она иногда шла на экзамен или зачет прямо после дежурства, и только потом отсыпалась. Поездки к деду ни разу не сорвались. Из города она везла ему коляску его любимой «Краковской» колбасы, баночку сгущенного молока или кофе со сгущенным молоком, сыр, печенье и конфеты «Птичье молоко». Все это было и в их городке и в поселке, но дед никогда не купил бы этого сам из-за экономии. Он покупал хлеб, сахар, масло. Молоко брал у соседей, а яйца несли ему десять кур. Картофель был свой, как и капуста, морковь и заготовки на зиму. Дед экономил на всем, но каждый ее приезд, разбирая продукты, вручал ей деньги, которые она чаще всего «забывала» брать. Зарплата, стипендия, плата за аренду позволяли ей такие покупки. Она покупала на местном рынке мясо или курицу и готовила ему обеды на два, три дня. Простенький суп или уху он мог приготовить и сам, как жареную рыбу или картошку, но Вике было спокойнее оставлять ему борщ, плов или котлеты на пару-тройку дней. За лето, после сессии, она трижды приезжала на неделю, десять дней, разбивая, таким образом, свой отпуск. Постепенно дедушка привыкал жить один, но каждый выходной ждал свою «лапушку». Разговоры в поселке о них утихли, а осадок остался. С сентября все вошло в обычный режим. Теперь она два-три раза встречалась после занятий с одним дедом, а в выходной ехала к другому. Павел Игнатьевич, зная, что Вика не возьмет денег, открыл на ее имя в банке счет и «выплачивал» внучке повышенную стипендию. В течение года он купил ей компьютер. Аппарат не дорогой, но нужный. Посоветовавшись с сыном, который в этом деле был профи, он нашел приемлемый вариант. Вика освоила быстро печатное мастерство, и использовала его, пока, как пишущую машинку. На каждую встречу, он приходил с портфелем, где хранился небольшой пакет с деликатесами. Это были продукты не первой и даже не второй необходимости, хотя и были куплены в обычном супермаркете, а возможно и подаренные профессору кем-то. Вика очень удивилась и начала переживать, когда в обычное время Павел Игнатьевич не пришел на встречу. Только попав на следующий день на смену, она поняла причину его отсутствия. Карпов Павел Игнатьевич вчера был доставлен в реанимационное отделение с обширным инфарктом. Врачи не давали утешительных прогнозов. Вика просидела рядом с ним всю ночь, а утром дедушка умер. Хоронили профессора из стен института пятнадцатого октября. Она была на похоронах, видела бабушку и отца, но не подошла. Софья Павловна, зная о встречах мужа с внучкой, так и не познакомилась с ней, и появиться рядом с ней в такой момент, Вика не решилась. Чуть больше года она общалась с Павлом Игнатьевичем, и ей было очень жаль, что это так внезапно прекратилось. «Ты был не только хорошим дедом, но и собеседником, советчиком. Сколько мы упускаем приятных моментов в своей жизни, из-за старых ссор и обид? Сколького можно было избежать, научись мы прощать во время, – говорила она, стоя у могилы деда, когда все уже разошлись. – Я буду навещать тебя, рассказывать, как мои дела и, возможно, найду подход к бабушке».

Загрузка...