Вилла у моря

2

Белая стена вокруг имения оказалась гораздо выше, чем представлялось с вершины холма. Створки деревянных ворот под широкой каменной аркой были гостеприимно распахнуты. И первое, что услышала Линн, въехав на территорию поместья, был шум фонтанов. Значит, она не ошиблась!

Оказалось, что и дом намного больше, чем это можно было предположить, глядя на него издалека. Громадное двухэтажное здание производило странное впечатление. Как будто его строили не по единому архитектурному замыслу, а постепенно достраивали, причем беспорядочно.

Где-то залаяла собака. Но, кроме лая, ничто больше не нарушало тишину жаркого летнего дня. Линн сообразила, что приехала как раз во время сиесты. Она заглушила мотор. Как только отключился кондиционер, в машине мгновенно стало нечем дышать. Линн неуклюже выбралась из «остина» и пошла по дорожке к входу в дом. Но тут ее внимание привлек громкий топот лошадиных копыт.

Она обернулась. Теперь солнце светило ей прямо в глаза, так что лошадь и всадник представились ей лишь темным силуэтом на фоне слепящего света. Она смогла лишь разглядеть, что мужчина высок и черноволос, а лошадь под стать всаднику — огромная и черная. Затем Линн зажмурилась и отвернулась.

Она поспешно достала из сумки солнцезащитные очки. А когда опять повернулась, всадник был уже рядом.

— Мисс Вэйн, как я понимаю.

Его английский был безупречен, но в голосе слышались едкие нотки презрения.

Линн была не из тех людей, которые безропотно сносят грубость или позволяют себя унижать. Она гордо вскинула голову и проговорила с прохладцей, но в то же время подчеркнуто вежливо:

— Да, я мисс Вэйн. А вы, сеньор?..

— Ваш сводный брат Хуан Мануэль де Киньонес. Но вы зовите меня просто Хуан.

Он легко спрыгнул с седла, и словно по волшебству на дорожке возник кряжистый кривоногий старик, который едва ли не бегом бросился к хозяину, принял у него поводья и повел лошадь за собой.

Хуан что-то сказал конюху по-испански, и Линн отметила про себя, что на этот раз его голос звучал значительно мягче, чем тогда, когда он обратился к ней. Но испанский язык вообще мягче английского… Старый конюх расплылся в широкой улыбке и быстро закивал головой:

— Si, Vuestra Excelencia… si…

Линн невольно замерла в потрясении. Она знала, конечно, что ее сводный брат носит графский титул, но никак не ожидала, что он будет столь откровенно кичиться своим благородным происхождением. От этого «Vuestra Excelencia» веяло каким-то дремучим средневековьем.

Теперь, когда Линн как следует рассмотрела своего сводного брата, она увидела, какое у него холодное, надменное лицо. И неожиданно ощутила себя так, будто преступила какую-то невидимую черту и вторглась непрошеной на чужую территорию. Но даже если и так, она не позволит, чтобы с ней обращались как с человеком второго сорта. Если ее разлюбезный братец собирается при всяком удобном случае тыкать ей в нос то, что она ему не ровня, если собирается выказывать ей высокомерное презрение лишь потому, что он, видите ли, сиятельный граф, то его ждет большой сюрприз. Очень скоро он узнает, что Линн не из тех, кого легко запугать.

— На улице жарко, Хуан, — проговорила она. — И дорога у меня была неблизкая…

— Это верно… Однако вы выглядите на удивление свеженькой. — Тяжелый взгляд серых глаз Хуана на мгновение задержался на ее стройной и ладной фигурке, облаченной в простые голубые джинсы и белую открытую майку. — Как приятно, что вы все-таки нашли время заехать к нам. И вы абсолютно правы, указав мне на то, что я столь неучтиво держу вас на жаре. Позвольте мне проводить вас в дом.

И вновь его голос был буквально пропитан едким сарказмом. Когда Хуан, плотно сжав губы, шагнул к Линн, она едва удержалась, чтобы не отшатнуться. У него был вид человека, который из последних сил сдерживает себя, чтобы не сорваться и не дать волю… Чему? Он был с ней подчеркнуто вежлив, но за прохладной учтивостью скрывалась неприязнь.

Теперь, когда Хуан сдвинулся с места, луч солнца упал ему на лицо под другим углом. Резкие тени подчеркнули высокие скулы и суровые точеные черты лица — несомненное наследие мавров-завоевателей Андалусии. Загорелая кожа отливала золотистой бронзой. По сравнению с ним Линн казалась себе просто бесцветной. Но, самое главное, — еще и пугающе маленькой, беспомощной и хрупкой. Она не ожидала, что ее сводный брат окажется таким высоким, что у него будут такие широкие плечи и рельефные мышцы. Однако его движения были исполнены странной для столь мощной фигуры гибкой и вкрадчивой грации, очень приятной для глаза.

Хуан направился к дому, но Линн замешкалась, невольно заглядевшись на своего неприветливого, но поразительно привлекательного родственника.

— Я думал, вы хотите войти в помещение. — Он обернулся, глядя на Линн с вежливым безразличием. Однако его кривая усмешка выражала уже неприкрытое презрение. Потрясение было настолько сильным, что Линн даже не успела смутиться оттого, что ее застали врасплох, когда она откровенно таращилась на него. Почему Хуан смотрит на нее с такой неприязнью? Ведь она не сделала ему ничего плохого.

С его безразличием она бы еще смирилась. Скорее, Линн удивило бы, если бы ее встретили с распростертыми объятиями. В конце концов, они только-только познакомились, а с чужими людьми Линн и сама вела себя сдержанно и даже настороженно. Но столь откровенное презрение! Честно говоря, она не привыкла к подобному отношению. Большинство знакомых искренне ее уважали и даже немного побаивались.

Среди коллег-мужчин были и такие, которые презирали женщин вообще и носились с идеей превосходства мужского пола. Но решительный характер Линн и ее, быть может, излишне резкие манеры очень скоро заставили их понять, что проявление женоненавистничества не производит на нее ни малейшего впечатления. Однако Хуан вовсе не был женоненавистником. Его презрение было адресовано лично ей, Линн Вэйн. Но почему?

Почему?

Она прошла следом за ним в прохладную прихожую. Ставни были закрыты, чтобы жаркие солнечные лучи не проникали в дом, поэтому внутри было сумрачно. Линн на мгновение ослепла, пошатнулась и инстинктивно схватилась за руку Хуана.

Сквозь рукав его тонкой рубашки она почувствовала, какие твердые у него мышцы и какая теплая кожа. Он весь напрягся от ее прикосновения, а пальцы Линн как будто приобрели неожиданную чувствительность, и она ощутила его брезгливое презрение. Однако, как человек вежливый и галантный, он помог ей восстановить равновесие.

Может, ему не понравилось, как она одета? — подумала Линн. Может быть… Впрочем, какая разница, почему она ему не понравилась? Она приехала сюда с определенной целью: побольше узнать про отца, о существовании которого все эти годы даже не подозревала. Его наследство, что бы он там ни оставил, Линн мало интересовало. Конечно, у нее нет доходов, которые могли бы показаться хоть сколько-нибудь значительными ее сводному братцу, но она вполне в состоянии себя обеспечить.

Линн гордилась своей финансовой независимостью. А то, что папа ей что-то завещал, прежде всего, свидетельствует о его любви и заботе о ней.

Когда глаза Линн привыкли к полумраку, Хуан повел ее из прихожей вглубь дома, по пути объясняя, что первоначально все помещения располагались вокруг открытого внутреннего двора, и что окна большинства комнат выходят на этот маленький островок прохлады.

— Но с течением лет дом обрастал пристройками, и образовалось еще несколько внутренних двориков. У нас здесь такой обычай: несколько поколений живут в одном доме. Этот дом достался мне от отца. Но мама с сестрой живут здесь со мной.

— А мой отец…

Хуан ответил лишь после секундной заминки:

— Он тоже здесь жил… иногда. Но ему больше нравилась собственная вилла на берегу.

Линн нахмурилась. Холодная сдержанность Хуана не нравилась ей все больше и больше.

— А та вилла…

— Понимаю, вам не терпится разузнать о финансовом положении вашего отца, мисс Вэйн, — резко оборвал ее Хуан. Обратившись к ней столь официально, он ясно дал понять, что, хотя и разрешил называть его по имени, но все-таки предпочитает держаться с ней на расстоянии. — Но эти вопросы лучше всего обсудить с его адвокатом. Я уже договорился. Завтра утром он приедет сюда… А теперь прошу прощения, я вынужден вас оставить. Горничная покажет вам вашу комнату и принесет что-нибудь прохладительное. Мы обычно ужинаем в восемь вечера. Впрочем, Химена вам все расскажет. — И он развернулся, чтобы уйти.

Линн едва не задохнулась от ярости, но в то же время вдруг поняла, что ей очень не хочется оставаться одной в незнакомом доме, пусть даже презрительная холодность «радушного» хозяина вовсе не располагала к приятному общению.

— А ваши мама и сестра…

— Уехали в город за покупками, но к ужину вернутся.

Увидев безотчетную тревогу на лице Линн, Хуан жестко усмехнулся.

— Вам что-то не нравится? Вы же наверняка не рассчитывали, что вас здесь встретят с восторгом? Должен признаться, я восхищен вашим… мужеством, мисс Вэйн. Не каждая дочь решится явиться в дом покойного отца, которого знать не знала, в столь откровенной погоне за выгодой. Когда я думаю о том, как он тосковал… как он пытался вас разыскать…

Хуан тяжело сглотнул, и Линн буквально физически ощутила его напряжение. Казалось, он из последних сил сдерживает ярость, бурлящую у него внутри.

Ее словно обухом по голове ударили. Неужели он думает, что она приехала сюда ради наследства?!

— В этом доме вы нежеланная гостья, — продолжал Хуан, — и я не буду даже притворяться, что рад вас здесь видеть. Из любви и уважения к вашему отцу я прослежу за тем, чтобы его последняя воля была исполнена. Моя мама не нашла в себе сил встретить вас, потому что все еще очень страдает из-за своей потери. Ваш отец был для нее самым близким и дорогим человеком на свете… Почему вы не приехали раньше, пока он был жив?

Наверное, впервые в жизни Линн не нашлась, что сказать. Пока она лихорадочно подбирала слова, Хуан резко развернулся и вышел из комнаты.

Оставшись одна, Линн невольно поежилась. Теперь она знала, за что он ее презирает. Хуан думает… Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Может, стоит позвать его и сказать ему правду. Но это потребовало бы слишком большого душевного напряжения. А Линн чувствовала себя совершенно разбитой и физически и морально. Ее словно облили грязью с головы до ног, и грязь эта просочилась внутрь, в самое сердце. Сейчас она, наверное, полжизни отдала бы за то, чтобы уехать из поместья и никогда больше сюда не возвращаться. Но в память об отце следовало остаться.

Однако и Хуана можно было понять. Ее появление здесь сразу же после смерти Эймона наводило на вполне определенные мысли. И не только Хуана, но и всю его семью. Однако в любом случае они должны были сначала познакомиться с ней, поговорить, а не осуждать предвзято.

Упрямство и гордость, которые Линн унаследовала от бабушки, побуждали ее отказаться от наследства и немедленно уехать. Но она проделала слишком длинный путь и столько всего пережила, что сейчас было бы неразумно вот так просто повернуть обратно. Хуан и его семья могут думать о ней что угодно, но она твердо намеревалась высказать им ясно и определенно, что единственная ее корысть — побольше узнать про человека, который был ее отцом…

В комнату вошла молодая девушка так тихо, что, когда она обратилась к Линн, та едва не подпрыгнула от неожиданности.

— Я Химена. — По-английски девушка говорила с очаровательным акцентом. — Я вам покажу вашу комнату… Да?

— Да, будьте любезны.

Линн не вышла к ужину. Но не нарочно. Просто так получилось. Она решила немного прилечь с дороги и проснулась только в одиннадцатом часу вечера. Со сна она не сразу сообразила, где находится. А когда вспомнила, у нее внутри все оборвалось.

Линн охватило уныние, если не сказать отчаяние. Она приехала в Испанию, полная самых радужных ожиданий. Но теперь поняла, насколько нелепыми и смешными были ее мечты обрести семью, настоящую семью, по которой она тосковала всю жизнь: с братьями и сестрами, родными и двоюродными, с тетушками и дядюшками. Такую семью, о которой она постоянно слышала от коллег по работе. Такую семью, которая, как решила Линн после смерти бабушки, была ей не нужна.

Как известно, надежда умирает последней. Но сегодня надежды Линн все-таки умерли.

Осталась только гнетущая пустота. Она нежеланная гостья в поместье. Ей здесь не рады. Гордость требовала объясниться с Хуаном. Она не могла уехать отсюда, зная, что сводный брат составил о ней совершенно превратное мнение. Но та же гордость требовала держать его на расстоянии, пусть даже Хуан поймет свою ошибку, извинится перед Линн и попытается восстановить их отношения.

Он был совсем не таким, каким Линн представляла себе брата. Совсем не таким, каким она хотела бы видеть своего брата. И потом, его было просто немыслимо представить в роли ее брата. Линн невольно поежилась, вспомнив презрение, с которым Хуан смотрел на нее…

Сквозь распахнутое окно в комнату доносилось стрекотание цикад. Теплый ветерок шевелил легкие занавески.

Линн была слишком возбуждена, чтобы снова заснуть. И еще ей хотелось пить. Она оглядела комнату. Ее чемоданы лежали на длинном низком комоде. Кто-то распаковал их, пока Линн спала. Она встала с постели, открыла шкаф и достала свое любимое хлопчатобумажное платье.

Линн без труда нашла лестницу. Но, спустившись на первый этаж, нерешительно остановилась. Где же здесь может быть кухня?

Легкий скрип открывшейся двери застал Линн врасплох. Она резко обернулась на звук, и ее лицо мгновенно сделалось замкнутым и холодным: в холл вошел не кто иной, как Хуан собственной персоной.

— Итак, вы все же решили почтить нас своим присутствием. Жалко только, что вы не соблаговолили с нами отужинать.

Тон, которым он произнес эти слова, был откровенно оскорбительным, и это сразу заставило Линн забыть обо всех благих намерениях. А ведь она вроде бы твердо решила не поддаваться на провокации и не портить еще больше их и без того не самые теплые отношения.

— А почему я должна с вами ужинать? — язвительно проговорила она. — Вы, как оказалось, лучше меня знаете, зачем я сюда приехала, и ясно дали мне понять, что нам вовсе не обязательно поддерживать пусть даже видимость нормальных человеческих отношений. — От Линн не укрылось, что ее резкая отповедь задела Хуана за живое. Кровь прилила к его лицу, а в серо-стальных глазах зажегся недобрый огонь. Похоже, дерзкие слова уязвили его болезненное самолюбие.

Окрыленная успехом, она продолжила медоточивым голоском:

— Сразу видно, что вы, Хуан, человек большого ума. Вы так проницательно и так верно оцениваете мотивы поступков других людей, даже не будучи с ними знакомы, и вообще ничего про них не зная!

На этот раз на его лице не дрогнул ни единый мускул, и только голос прозвучал немного натянуто:

— Боюсь, вы мне льстите. Что касается вас, тут большого ума не надо. Факты говорят сами за себя. Взрослая дочь знать не знает отца, но зато появляется, словно по волшебству, когда становится известно, что покойный отец что-то оставил ей по завещанию. Причем упомянутая особа вряд ли вообще бы посетила этот дом, если бы ее настойчиво не пригласили приехать. Почему, интересно, вы не попытались разыскать своего отца? Я еще могу понять, что, когда вы жили у бабушки, у вас просто не было возможности сделать что-то вопреки ее воле. Но после того как ее не стало, а мне известно, что тогда вам исполнилось уже четырнадцать, что помешало вам его разыскать? Неужели даже не было любопытно узнать, что за человек ваш отец? Неужели вам не хотелось с ним встретиться?

Линн казалось, что она задыхается: так сильно билось у нее сердце. Ей стало ясно, что Хуан не знает всей правды. Но та гордость, которая с детства помогала Линн выносить все обиды и горести, теперь не давала ей унизиться до оправданий.

И вместо того чтобы объяснить свое поведение, она с вызовом бросила:

— А мне должно было хотеться?

Брезгливое презрение у него в глазах всколыхнуло в душе Линн такую жгучую ярость, что она мгновенно забыла об осторожности. Когда она снова заговорила, ее голос дрожал от переполнявших ее горьких чувств:

— И вообще, по какому праву вы меня осуждаете? Вы же совсем ничего не знаете ни обо мне, ни о причинах, побудивших меня сюда приехать. И, тем не менее, считаете себя вправе обвинять меня.

Глаза Линн потемнели от гнева, бурная вспышка эмоций лишила ее последних сил.

Причем она прекрасно понимала, что мериться силами с Хуаном — занятие неблагодарное и бесполезное. Но не собиралась безропотно сносить оскорбления.

— Я не намерена здесь оставаться! — Линн повысила голос, едва не срываясь на крик. — Я уезжаю. Сию же минуту!

Она развернулась и направилась вверх по лестнице. Она так и не добралась до кухни, но ей было уже все равно. Хотелось лишь одного: как можно скорее уехать отсюда.

Впрочем, ушла она недалеко. Хуан схватил ее за плечо и развернул лицом к себе.

— А ну-ка стойте! — процедил он сквозь зубы и встряхнул Линн так сильно, что та едва не прикусила язык.

Она подняла на него глаза, полные жгучей ненависти… и вдруг испуганно замерла, потому что одна из дверей резко распахнулась, и в холл вошла женщина.

— Хуан, дорогой, что происходит!

Она говорила по-английски, но даже если бы не произнесла ни слова, Линн все равно поняла бы, что светловолосая женщина с голубыми глазами не может быть испанкой. Вторая жена ее папы… ее мачеха. На изысканно тонком лице лежал отпечаток неизбывной печали. Да, подумала Линн, эта женщина любила ее отца.

Мать Хуана встревожено посмотрела на сына, потом на девушку. Взгляды их на мгновение встретились, и Линн показалось, что ее сердце превратилось в кусок льда, составленного из щемящей боли.

— Мисс Вэйн изъявила желание нас покинуть, — сухо проговорил Хуан. — А я как раз собирался ей разъяснить, что этого делать не стоит. Во-первых, поблизости нет ни одного отеля. А во-вторых, завтра утром сюда приезжает адвокат — специально для того, чтобы обсудить с ней завещание ее отца.

Женщина, которая до этого старательно отводила взгляд, все же посмотрела на Линн.

— Значит, вы дочь Эймона. Ваш отец… — Глаза у нее заблестели от слез, и она отвернулась.

Хуан отпустил плечо Линн и поспешно шагнул к матери. Его предупредительность и искреннее беспокойство разительно отличались от той презрительной холодности, с которой он обращался с Линн. Ей стало нестерпимо обидно.

Как хотелось сказать, что они несправедливы к ней! Что она не виновата в том, что им с папой пришлось расстаться. Что она тоже страдала… Но Линн поняла, что никогда этого не скажет. Потому что не могла допустить, чтобы Хуан увидел, насколько она уязвима. Для него ее боль будет лишь поводом позлорадствовать. Может быть, внешне он и проявит вежливое сочувствие, но в глубине души будет только рад.

Снова открылась дверь, и в холле появилась молоденькая девушка. Сестра Хуана. Сводная сестра Линн. В ней испанская кровь проявилась не так очевидно, как в брате, но ее волосы тоже были иссиня-черными, а кожа — золотисто-бронзовой.

Хуан что-то сказал ей по-испански. Девушка покосилась на Линн, а потом нежно взяла маму под руку и увела из холла.

— Не советую вам уезжать сегодня, — холодно произнес Хуан, когда его мать и сестра скрылись за дверью. — Разумеется, если вы будете настаивать, я вас не стану удерживать. Но, как я уже говорил, завтра утром приедет адвокат. Наверняка он захочет обсудить с вами кое-какие вопросы.

— Хорошо, Vuestra Excelencia, — отозвалась Линн с неприкрытым сарказмом, — я останусь до завтра и побеседую с адвокатом. Но хочу, чтобы вы знали: мне неприятно пользоваться вашим гостеприимством ровно настолько, насколько вам неприятно принимать меня в этом доме.

И прежде чем Хуан успел ответить, резко развернулась и направилась вверх по лестнице. Ей ужасно хотелось пить, но она решила, что лучше умрет, чем попросит у него хотя бы стакан воды. Господи, как же она его ненавидит! Уже у себя в спальне Линн обнаружила, что с такой силой сжимала руки в кулаки, что на ладонях остались отметины от ногтей.

Она уже легла в постель, когда в дверь постучали. Линн напряглась. Меньше всего она ожидала увидеть своего сводного брата. И уж тем более — с чаем и сандвичами на подносе. Не веря своим глазам, она наблюдала за тем, как Хуан прошел через комнату и поставил поднос на столик у кровати. Как бы почувствовав ее изумление, он насмешливо проговорил.

— Может быть, мы вам и не рады, но не имеем привычки морить гостей голодом. — При одной только мысли о чае, у Линн во рту собралась слюна.

— Спасибо.

Она была слишком потрясена, чтобы выдавить из себя что-то еще. Ее поразило, что после тех горьких слов, которыми они обменялись в холле, Хуан позаботился о том, чтобы принести ей чай и сандвичи. Хотя, возможно, люди с южным взрывным темпераментом не придают слишком большого значения яростным перепалкам. Вот только Хуан не произвел на нее впечатления темпераментного человека. Скорее, наоборот, он казался сдержанным и холодным.

— Мама просит простить ее, что она не смогла принять вас как должно. Но, как вы, наверное, уже поняли, она все еще не оправилась от удара, которым явилась для нее смерть вашего папы.

— Не в пример мне, вы хотите сказать?

Хуан склонился над Линн, опершись руками о край кровати. Его глаза снова зажглись неприязнью.

— Вы сами это сказали, не я. Но раз уж заговорили об этом, замечу, что вы не производите впечатления человека, убитого горем. И меня это несколько… беспокоит.

Линн могла бы ему рассказать, сколько слез пролила за все эти годы, горюя об отце, которого считала погибшим. Как переживала, узнав наконец всю правду. Она могла бы сказать ему, что у нее не было никого, с кем можно было бы поделиться своим горем. Она могла бы сказать… Но сказала совсем другое:

— Меня удивляет, что вас вообще что-то может беспокоить. И уж тем более переживания столь незначительной, невыразительной и недостойный особы, как я.

— Незначительной и недостойной, допустим, но уж никак не невыразительной.

Линн испуганно затаила дыхание. На что он намекает? Неужели на то, что она привлекает его как женщина… Нет, этого просто не может быть. Но тут же поймала себя на том, что в голову лезут странные и тревожные мысли. Например, было бы интересно узнать, как это будет, если он стиснет ее в объятиях и его по-мужски жесткие губы прикоснутся к ее губам. Что за бред!.. И больше всего Линн насторожило то, что эти мысли вообще у нее появились. Она безотчетно подалась назад, вжавшись спиной в подушку.

Хуан медленно поднял руку и провел пальцами по ее щеке. Подушечки пальцев у него были твердыми, и ей показалось, что он ее слегка поцарапал. Линн в ужасе отшатнулась, а его глаза зажглись холодным огнем.

— Тебе неприятно, да? — усмехнулся он, неожиданно переходя на «ты». — Но такова человеческая природа. Что бы мы ни говорили о себе, в каждом из нас есть нечто дикое, первобытное. Возьмем меня, например. Как приемный сын твоего отца, я тебя презираю, потому что знаю, какая ты дочь. Но как мужчине, мне интересно, что станет с той яростью, что кипит у тебя внутри, если мы вдруг окажемся в одной постели. Ты, должно быть, в любви горячая. Вожделение — это такая штука, которая всех уравнивает… Но тебе незачем беспокоиться. Ради нашего обоюдного спокойствия я прослежу, чтобы ни ты, ни я не поддались столь недостойным желаниям.

Вряд ли она его привлекает, скорее всего, он просто хочет еще больше ее унизить.

Линн молча наблюдала за тем, как Хуан идет к двери. Наверное, ей надо было высказать ему все, что она о нем думает. И прежде всего заверить, что она не испытывает никаких «недостойных желаний». Что у него просто слишком богатое воображение и непомерное самолюбие. Но неожиданно для себя самой промолчала.

В ту ночь Линн плохо спала и встала наутро совершенно разбитая.

— Ничего удивительного, — сказала она, разглядывая себя в зеркало и размышляя, что ей одеть на встречу с адвокатом.

Линн работала в крупной компании и знала, что если тебя провожают по уму, то встречают все-таки по одежке. Важно с самого начала произвести на собеседника благоприятное впечатление. Дома таких проблем не возникло бы. У Линн было несколько строгих, но элегантных костюмов, любой из которых подошел бы к данному случаю. Но, собираясь сюда, она не взяла с собой ни одного из них.

Теперь, познакомившись с надменным сводным братом, Линн осознала свою ошибку. Если бы при первой их встрече она была одета, скажем, в серый костюм в тонкую белую полоску с длинным приталенным пиджаком, а не в затертые джинсы и майку, вряд ли Хуан осмелился бы говорить с ней в столь оскорбительном тоне. И уж тем более заявлять, что ему было бы интересно оказаться с ней в одной постели.

Сегодня утром она чувствовала себя гораздо спокойнее. К ней возвратилась былая уверенность. Честно говоря, ей самой с трудом верилось, что вчера она так разволновалась. Наверное, просто устала с дороги. Теперь, задним числом, Линн понимала, что во второй семье отца ее должны были принять именно так, как приняли. В конце концов, кто она им? Чужой человек. А вчерашнее заявление Хуана о том, что Линн привела сюда только жадность, давало все основания предполагать, что сам он не столь бескорыстен, как хочет казаться.

Если отец оставил ей какое-то наследство, значит, тем самым он обделил кого-то из членов своей второй семьи. Логично? Логично. Хотя при всем очевидном богатстве Хуана и его семьи с чего бы им возмущаться, что папа упомянул в завещании и дочь? Впрочем, богатые люди печально известны своей мелочной скаредностью.

А что касается слов Хуана, что он хочет ее как женщину… Вне всяких сомнений, он просто решил выбить ее из колеи. Показать ей, кто в доме хозяин. Такой привлекательный и сексуальный мужчина, как Хуан, просто не может не знать, что женщины млеют от одного его вида. Неужели думает, что она настолько тупа, что не видит, с каким презрением он к ней относится? Да и потом, если бы Хуан хотел ее по-настоящему, то никогда бы в этом не признался. Хотя бы только из гордости.

В дверь постучали. Линн так и подскочила на месте. Но это была всего-навсего горничная, которая пришла забрать поднос с посудой, оставшейся после завтрака.

— Хозяин просил передать, что сеньор Фолгейра будет здесь через полчаса.

Балкон спальни выходил на тенистый внутренний дворик. Линн могла бы поесть на этом уютном балконе, но предпочла остаться в комнате. Утром, когда она выглянула во дворик, там стоял стол, накрытый к завтраку. И Линн рассудила, что лучше ей не сидеть на виду у Хуана и его семьи, которые не пригласили ее позавтракать вместе с ними.

Линн взглянула на часы. До прибытия адвоката оставалось еще десять минут. Она решила, что не выйдет из комнаты, пока сеньор Фолгейра не появится в поместье, а побеседовав с ним, сразу же уедет. Она уже собрала вещи, которые горничная накануне так любезно развесила в шкафу.

Линн в последний раз взглянула на себя в зеркало и осталась довольна. Все-таки умелый макияж — великая вещь, своего рода маска за которой можно скрыть свои истинные чувства и переживания. Да и приталенный льняной пиджак с зеленоватого цвета узкой юбкой тоже пришлись кстати.

В дверь снова постучали.

— Сеньор адвокат приехал, — застенчиво проговорила Химена, и ее глаза широко распахнулись от изумления, когда она увидела на кровати собранные чемоданы.

— Сегодня я уезжаю, Химена, — натянуто проговорила Линн. — Спасибо вам за заботу.

Она решила, что девушка может обидеться, если предложить ей чаевые, поэтому собралась оставить на туалетном столике духи, которые купила себе по дороге, но, к счастью, не успела открыть коробку.

— Если вы мне покажете, куда идти…

— Сеньор Фолгейра ждет в кабинете графа, — поспешно проговорила Химена. — Я вас провожу.

Горничная повела Линн по каким-то запутанным коридорам и лестницам, одна из которых привела их в уютный холл с тремя дверьми. Химена постучала в среднюю и отошла в сторону, сделав знак Линн, что та может войти.