Вкус страсти

ГЛАВА 10

Обнаженная…

«Если обнаженная женщина — действительно то, перед чем мужчине устоять сложнее всего, — подумала Маргарита, — то, возможно, стоит попробовать». Конечно, если бы она могла поверить, что Дэвида так легко собьет с пути истинного вид обнаженной женской плоти.

Интересно, если бы сегодня утром она была в чем мать родила, оттолкнул бы он ее, бросил бы одну в комнате? Желание проверить это оказалось непреодолимым.

У него железная воля. Пройдет ли он подобное испытание?

Оливер, похоже, считал, что любому мужчине сгодится любая голая женщина, ибо все, что имеет значение, — это податливая плоть и то, что он может с ней делать. Но как же лицо, ум, душа женщины? Неужели это вообще не имеет значения? Неужели все дело в том, чтобы запихивать одну часть тела в другую, пока один из двоих — обычно мужчина, судя по тому, что ей удалось узнать, — не будет удовлетворен? Или же правы те, кто говорит, что соитие пробуждает в мужчине нежные чувства? Какое странное и жестокое правило придумал Создатель: женщина должна получить любовь, прежде чем согласиться на близость, тогда как мужчина должен получить близость, прежде чем он сможет испытать любовь.

— Сдается мне, у обнаженной женщины куда больше шансов заиметь ребенка, так и не обретя мужа, — заявила Астрид, и ее презрительный писк ворвался в мысли Маргариты, — поскольку какой же мужчина свяжет себя навсегда с женщиной, согласной отдаться и без этого?

— Si, — согласился Оливер, и глаза его дьявольски сверкнули, — но согласно существующим правилам мужчине приходится связывать себя с женщиной, не зная, какова она обнаженная, а также понравится ли она ему в постели.

— О да! — тут же согласилась с ним маленькая служанка. — Но только вы забываете, что как раз мужчин устраивает такой вариант, ведь правила создают они!

— Вообще-то священники, — возразил Дэвид, подавив смешок.

— Мужчины, которые никогда не женятся, — со страдальческим видом подхватил Оливер.

Маргарита присоединилась к тихому смеху, в котором звучало и сожаление, но все-таки запрятала мысль подальше, на случай, если такой вариант покажется ей стоящим.

Гром и молния грохотали все севернее, но дождь продолжал идти. Холод и сырость проникали всюду, и огонь, ярко пылавший в большом очаге, казался настоящим благословением. Астрид, из-за небольшого роста находившаяся ближе к полу, где постоянно ходили сквозняки, пожаловалась, что замерзла. Оливер предложил сопроводить ее в комнату на втором этаже, чтобы забрать оттуда плащ, и они двинулись наверх. Когда они ушли, Дэвид предложил Маргарите прогуляться по залу, чтобы разогнать кровь. Поскольку ничего не было хуже, чем сидеть и молчать, она встала и оперлась на предложенную им руку.

Они оказались не единственными, кто испытывал потребность прогуляться. Дэвид поклонился одному человеку, затем другому, и Маргарита приветствовала встречавшихся вслед за ним. Несколько слов этому, несколько — тому, отрывки новостей, и сплетни, и комментарии по поводу отсутствия короля в зале. Скорее всего, Генрих заперся у себя и изучал депеши, полученные из Лондона. Их принес гонец. Несколько дней назад с этим же гонцом прибыл посланник высокого ранга. Его свита вместе с вооруженным эскортом и добрым десятком наемников со всех концов Европы заполнили зал до отказа.

И только когда Маргарита и Дэвид обошли уже три четверти периметра зала, толпа поредела и у них появилась возможность спокойно побеседовать. Маргарита отчаянно пыталась придумать какую-нибудь тему для разговора, но поняла, что они с Дэвидом уже все обсудили за время его выздоровления. Бресфорд-холл, ее сестры, их мужья, ее племянницы и племянники — всем было уделено достаточно внимания, она поведала обо всех интригующих или захватывающих историях своей семьи. Ей оставалось лишь интересоваться самочувствием своего подопечного. Рана уже практически не тревожила его, и он даже обошелся без перевязки; головная боль и проблемы со зрением также пропали, хотя силы восстановились еще не полностью.

— Вы бы предпочли вернуться в свои покои? — спросила она, бросив быстрый взгляд на его хмурое лицо. — Вы уже довольно долго на ногах.

— Я чувствую себя намного лучше, когда двигаюсь. А помимо того мне вовсе не хочется принуждать вас опять оказаться в заключении вместе со мной.

Она заметила, что он весьма рассеян: похоже, не только ей есть о чем подумать.

— Это едва ли имеет значение, поскольку никаких других обязанностей у меня все равно нет.

— Но ведь, разумеется, есть что-то, чем бы вам хотелось заняться?

— Чем? Рукоделием? Света недостаточно. Кроме того, мы уже выяснили, как я отношусь к такому времяпрепровождению.

По его губам скользнула улыбка.

— Да, выяснили. — Он поднял ее левую руку и, раскрыв ладонь, принялся вращать кисть туда-сюда.

— Что вы делаете?

— Ищу следы уколов, — ответил он, прикрыв глаза, чтобы не выдать своего волнения. — Ага, вот они.

Укол нашелся на кончике ее среднего пальца — она укололась, когда шила Дэвиду новую рубаху — взамен той, которую пришлось выбросить после нападения. Дэвид поднес ее палец к губам и поцеловал крошечное пятнышко, после чего неожиданно лизнул его.

Она отдернула руку, словно ужаленная. Он немедленно погрузил кончик ее пальца во влагу и жар своего рта и стал посасывать его.

Нежная, но шершавая поверхность его языка, двигавшаяся по чувствительному кончику пальца, послала трепет восторга вверх по руке. Ощущение захватило Маргариту, как опьянение от крепкого вина, придав ей легкомысленности. Она шла вперед почти машинально, практически не осознавая, куда именно движется и кто ее окружает. Зал с тем же успехом мог быть пуст, за исключением ее самой и мужчины, в чьем теплом плену она пребывала.

Так продолжалось до тех пор, пока в нескольких шагах от них кто-то не воскликнул, очаровательно грассируя:

— Сэр Дэвид! Я слышала, что вы в зале, но уже оставила надежду увидеть вас сегодня вечером!

Этот голосок, высокий и по-ребячески восторженный, принадлежал миниатюрной блондинке. Одетая в великолепное платье самого бледного оттенка морской волны, какой только можно себе представить, идеально подчеркивающее синеву ее глаз, она сверкала от обилия драгоценных камней в массивной золотой оправе; особенно много камней было на кушаке, охватывавшем ее бедра — тонкие, как у гончих Генриха. Она порхнула вперед: ее покрывало из тончайшего шелка извивалось у нее за спиной, а руки раскинулись так, словно она непременно взлетит, если ее немедленно не поймают.

Дэвид вовремя отпустил Маргариту и взял незнакомку за обе руки. Он широко развел их, хотя для какой именно цели — чтобы не дать женщине вцепиться в него или чтобы должным образом оценить ее очарование, — сказать было решительно невозможно.

— Графиня, — торжественно произнес он, — я восхищен. Я думал, что вы навсегда присоединились ко двору Карла.

Блондинка скорчила гримаску отвращения.

— Мой дорогой супруг, граф, поддался уговорам выступить в качестве посредника между нашим Карлом и вашим королем Генрихом. Естественно, я не могла позволить ему совершить эту поездку в одиночестве.

— Естественно.

Неужели в голосе Дэвида прозвучала ирония? Маргарита не могла сказать наверняка. Отведя взгляд от графини, она увидела круглолицего и весьма напыщенного мужчину с редеющей каштановой шевелюрой. Его кругленькое тело едва умещалось в короткий камзол, обильно украшенный золотыми галунами во французском стиле. Он издали поклонился ей, но не выказал намерения присоединиться к ним.

— Мы прибыли в Лондон, но обнаружили, что ваш Генрих уехал на охоту — это очень важное событие. Поскольку мы с графом обожаем подобные развлечения, voila, мы здесь. Но вы, cher. Вы же твердо решили никогда не ступать на английскую землю! — Француженка притянула к себе руки Дэвида и прижала их к грудям, розовыми холмами вздымавшимся над тесным лифом.

Маргарита, молча наблюдавшая за этой сценой, неожиданно испытала сильное отвращение к легковозбудимой и усыпанной драгоценностями графине. Как странно. Она обычно куда более снисходительна к тем, кто вызывает у нее антипатию.

— Ситуация изменилась, — ответил Дэвид, высвобождая свои руки из рук графини, и обернулся, чтобы представить свою спутницу. — Леди Маргарита, позвольте мне представить вам мою давнишнюю знакомую Селестину, графиню де Нев. Мы встретились в Париже: она, граф и я, при дворе молодого Карла VIII.

Маргарита произнесла все, что приличествовало случаю, но ничуть не удивилась, когда графиня практически никак не отреагировала на ее слова. И конечно же, она не могла не задуматься: а не входит ли графиня в число француженок, научивших Дэвида заниматься любовью с женщиной, даря ей те многочисленные удовольствия, о которых он упоминал. Плутоватые взгляды, которые графиня время от времени бросала на него из-под ресниц, подтверждали это предположение.

— La, каким удовольствиям мы предавались вместе! — воскликнула Селестина, касаясь руки Дэвида, а затем и смыкая вокруг нее пальцы. — При воспоминании об этом моя душа расплывается в улыбке. Танцы, веселье, праздники, ярость турниров… Ну, скажите же, что вы все это помните!

— Да, конечно.

Дэвид был достаточно вежлив, но не более того. И тем не менее Маргарита не могла не представить себе это веселье при ярком и богатом французском дворе. Видел ли Дэвид изящную графиню обнаженной? Видел?

— И вот первое, что я слышу, прибыв вместе с графом в эту далекую и дикую страну, — новости о страшной ране, полученной Золотым рыцарем. Мои глаза уверяют меня, что это было большим преувеличением, и все же до сих пор вы не появлялись. Вы уже совершенно поправились? Вы поучаствуете в охоте, обещанной на завтрашний день?

Маргарите почудилось, что в выражении лица дамы, формой похожего на сердце, читался вызов. На что рассчитывала француженка, оставалось неясным, но Маргарите очень хотелось резко ответить на ее быстрые, веселые вопросы.

— Я здоров, как видите, — серьезно произнес Дэвид, — и, естественно, присоединюсь к королю, если он того пожелает.

— Превосходно. Я жажду этой охоты, мне очень хочется снова скакать рядом с вами — ведь в этой большой груде камней других удовольствий не предвидится. — Графиня повернулась к Маргарите. — А вы, cherie? Вы к нам присоединитесь?

Это было последнее, чего хотелось Маргарите, тем более что дождь продолжал стучать по высокой крыше холла, стекая с карниза во внутренний сад. Если дождь не утихнет, на охоте будет холодно, сыро, грязно и невыносимо.

— Почему бы и нет? — сказала она, улыбнувшись своей самой приветливой улыбкой.

— Маргарита, я не думаю, что… — начал Дэвид.

— Я, несомненно, столь же здорова, как и вы.

Он ничего не успел произнести в ответ на последнюю реплику, поскольку к ним снова присоединился Оливер. Его лицо было мрачным, а во взгляде, брошенном на графиню, читалась настороженность. Леди, в свою очередь, ответила на его поклон резким кивком, годящимся разве что для слуги.

— Леди Маргарита, — сказал Оливер, поворачиваясь к ней, — Астрид просила меня передать вам, что она все еще мерзнет, а потому намеревается лечь спать раньше обычного. Она в комнате сэра Дэвида и просит вас не торопиться присоединиться к ней.

Брови графини поползли на ее низкий лоб чуть ли не к линии волос. Она переводила взгляд с Маргариты на Дэвида и обратно, и взгляд ее светло-голубых глаз стал подозрительным.

— Тысячу раз прошу прощения, если я неправильно поняла, — нервно улыбнувшись, сказала она. — Но я ничего не слышала о браке…

— Нет, — перебил ее Дэвид.

— Нет, — одновременно с ним произнесла Маргарита. — Это временно, по приказу короля.

— Весьма и весьма интригующе!

— Леди ухаживает за ним после ранения, — вставил Оливер; это прозвучало весьма небрежно, но с такими полутонами, что вполне можно было понять, что Маргарита — любовница Дэвида. — Вы слышали о его ранении?

— Мы как раз об этом беседовали, — едко заметила графиня.

— Подлый удар кинжалом, — продолжал итальянец. — Неслыханная удача, настоящее чудо, что он вообще выжил. Более слабый муж, несомненно, скончался бы.

— Оливер! — угрожающе произнес Дэвид.

— Истинную правду говорю. — Итальянец снова повернулся к графине. — И как долго вы уже в замке?

— О, несколько дней. Мы прибыли вскоре после того, как начался турнир, в котором вас, сэр Дэвид, должно быть, и ранили. Хотя я уверена, что турниры здесь не могут быть столь же великолепны, как во Франции, мне, тем не менее, жаль, что я пропустила это развлечение.

Маргарита мало что могла сказать женщине, считавшей турниры простым развлечением. В континентальной Европе подобные жестокие игрища устраивались куда чаще, чем в Англии. Тридцатилетняя война Алой и Белой розы так опустошила благородные семьи Англии, что люди потеряли всякий интерес к бессмысленным сражениям, бессмысленному кровопролитию.

— Я был изумлен, не увидев вас во время оного, — сказал Оливер графине.

— О, во время путешествия из Лондона я подхватила лихорадку, и, как только мы прибыли сюда, я оказалась в постели. — Селестина звонко рассмеялась. — Вы только представьте: я очень страдала и была больна не менее серьезно, чем сэр Дэвид, клянусь вам. Граф даже стал опасаться за мою жизнь. Но хозяйка дома, леди Джоанна, стала для меня настоящей опорой, пожалуй, даже буквально. Она такая высокая, не правда ли? А теперь, как изволите видеть, я вполне здорова.

— Вас, несомненно, можно с этим поздравить, — отметила Маргарита. — А теперь прошу извинить меня: мне нужно навестить мою служанку. Боюсь, Астрид переоценила свои силы: последние несколько дней ей пришлось напряженно трудиться. А может, лихорадка, которую вы привезли, перекинулась на нас.

Она полагала, что Дэвид присоединится к ней, но ошиблась. Вообще-то с его стороны было бы проявлением невежливости покинуть даму, которая только что нашла его. Оливер, похоже, вернулся к своим обязанностям охранника Дэвида, поскольку он стоял рядом с рыцарем, настороженный и готовый броситься в бой, и даже не подумал предложить Маргарите сопроводить ее. Она оставила компанию и направилась в комнату Дэвида в сопровождении только лишь собственных мыслей.

Она сказала себе, что одиночество подарит ей настоящее облегчение. Она не нуждается в охране ни одного мужчины, ни другого. Расстояние до покоев не так уж и велико: ей нужно было лишь пересечь холл, подняться по широкой каменной лестнице и пройти по коридору. Вернее, по двум коридорам. Оказаться одной, получить возможность расслабиться — редкая роскошь. Она откровенно призналась себе, что к тому же смертельно устала и лелеет мысли о собственном ложе.

Уже почти дойдя до лестницы, она краем глаза заметила лорда Галливела. Еще несколько шагов — и она могла бы завернуть за угол, прежде чем он увидел бы ее. Однако теперь она не была уверена, что сумеет ускользнуть от него, и последнее, чего ей хотелось, — это оказаться наедине с ним в полумраке лестничной площадки или в коридоре, освещенном одним-единственным коптящим факелом. Она продолжила идти вперед в том же темпе.

— Моя дорогая леди Маргарита! — окликнул ее дворянин. — Какое счастье снова видеть вас после столь долгих дней разлуки! Куда вы так поспешно направляетесь? Или вас ждет не дождется Золотой рыцарь?

В его тоне слышалась неприкрытая насмешка, а его глаза алчно ощупывали Маргариту. Мышцы ее живота сжались, и она стиснула кулаки. Если лорд Галливел не догадывается, что Дэвида нет поблизости, то разумнее не указывать ему на ошибку.

— Меня скорее ожидает моя служанка, — ровным тоном произнесла она и попыталась обойти лорда. — Боюсь, она заболела, и я должна справиться о ее здоровье.

Его цепкие пальцы сомкнулись на ее локте.

— Постойте. Я так ждал возможности поговорить с вами!

— С какой целью, сэр? Я сожалею, что вы испытали разочарование в связи с разрывом нашей помолвки, но вы должны понять, что пытаться все вернуть бесполезно.

— Если только Генрих не передумает.

— Это кажется маловероятным.

— Но отчего же? Что вы такое знаете, чего не знаю я?

Она покачала головой. Край покрывала коснулся ее щеки, и она отбросила полотно назад, едва удержавшись от того, чтобы сунуть уголок ткани в рот для успокоения нервов.

— Совершенно ничего, уверяю вас.

— Готов поклясться, вы от меня что-то скрываете, и я непременно выясню, что именно, а до того я вас не отпущу. Нечего делать из меня дурака.

Ей даже стало его немного жаль. Они оба были пешками в игре, которую затеял Генрих. Однако она знала, что Галливел согласился исполнить свою роль, и его щедро вознаградили. Изменить ситуацию ввиду своего неудовольствия он не может, и рассчитывать на ее благосклонность с его стороны неразумно.

— Никто никого из вас не делает, милорд.

— Я считаю иначе, тем более что, оказывается, женщине известно больше о серьезных делах, чем мне. Для чего здесь нужен этот Дэвид Бресфордский? В чем, вообще, дело? Почему нельзя было поручить его роль мне, в чем бы она ни состояла?

Ей стало просто смешно при мысли о том, что этот эгоцентричный, морщинистый, седобородый старик, обладающий мерзким характером, мог бы сыграть роль золотого принца Плантагенета. Она не смогла сдержать улыбку, и утолок ее губ дернулся.

— Вы смеете насмехаться надо мной? — в бешенстве воскликнул он, и его пальцы впились ей в руку, словно орлиные когти. — Я предупреждал вас, что с вами станет, когда вы будете моей.

— И что вы сделаете, чтобы это осуществилось? — дерзко спросила она, не справившись со вспышкой гнева. — Вы пожертвуете честью ради ублажения попранной гордости? Вы обратитесь к наемнику, потребуете, чтобы он застал меня врасплох, как поступили с сэром Дэвидом? Вы попытаетесь убить меня, если у вас не получится добиться своего иными методами?

Его хватка ослабла, а лицо неожиданно перестало выражать негодование.

— Я не понимаю, что вы тут лепечете.

— Ради вашего же блага, надеюсь, это правда. — Она вырвала свою руку и поспешила к лестнице. — Дэвид уже практически здоров. И мне будет искренне жаль вас, если он убедится в том, что вы лжете.

Дэвид, затаив дыхание, смотрел, как Маргарита отбросила руку лорда Галливела, вцепившегося в ее локоть, и взбежала по лестнице, оставив дворянина, изумленно разинувшего рот, стоять столбом. Дэвид чуть было не бросился ей на помощь. Когда он понял, что в этом нет никакой нужды, у него возникло смешанное чувство гордости и досады: гордости за нее ввиду того, что она посмела бросить вызов мужчине, а досады — из-за того, что его вмешательства не потребовалось.

Он хотел, чтобы она нуждалась в нем. И разве не ирония судьбы то, что его поступки, вполне вероятно, приведут к тому, что она никогда не будет нуждаться в нем?

Он ступил на опасный путь, пробуждая ее желание и любопытство о происходящем на брачном ложе. Какие у него гарантии, что она в ближайшем будущем освободит его от клятвы? Что, если появится другой мужчина и пожнет плоды его трудов?

Времени для соблазнения оставалось все меньше. В любой день Генрих мог очнуться и отдать приказ возвращаться в Лондон. И в тот же миг Дэвид может приступить к выполнению плана, объявив себя претендентом на престол. Невозможно предугадать, отправится Маргарита в Вестминстер с королем или же в другое место — но в любом случае их почти наверняка разлучат.

Ускорить события, сделать так, чтобы они стали более близки, — похоже, этого необходимо добиться как можно скорее. Однако граница между «достаточно» и «слишком» очень тонка. Он не намерен пересекать ее, но как усмирить бушующие в его душе страсти? Она столь невероятно мила и безыскусна, столь невинно-чувственна! Он знал, что может обладать ею. Все, что от него требуется, — позабыть о чести.

Отец небесный, оказывается, высокие принципы могут быть сродни проклятию!

Освободиться от Селестины, графини де Нев, с ее бесконечными воспоминаниями о Париже оказалось делом не из легких. Когда-то она была его любовницей, точнее он был ее любовником. Эта интрижка продлилась не больше недели.

Графине нравилось приходить к нему тайком, в одежде служанки. Она могла похвастаться большим опытом по части снятия доспехов с мужчины. Селестина утверждала, что ее невероятно волнует запах лошади и пота на крепких мускулах от тяжелой работы, и в подтверждение этому она терлась о его торс своим обнаженным телом, пока они оба не начинали пахнуть одинаково. Она любила скакать на нем не меньше, а то и больше, чем лежать под ним. Ей нравилось резкое и быстрое соитие, к тому же более грубое, чем ему хотелось. Когда она ушла от него к другому, он ничего не имел против.

Очевидно, она хотела возобновить их отношения с того самого момента, на котором они закончились. Он, проявив максимум дипломатии, дал ей понять, что его интересует одна Маргарита. Графиня, явно не убитая горем, пожала плечами и тут же начала осторожно флиртовать с каким-то крупным воином.

Когда Дэвид наконец добрался до своих покоев, дождь по-прежнему стучал о ставни узкого окна. Внутри было темно и стало еще темнее, когда он закрыл за собой дверь. Он ступал с величайшей осторожностью в надежде, что тюфяки, на которых спали Астрид и Маргарита, остались на тех же местах. Наверное, так и было, поскольку он спокойно добрался до своей низкой кровати с пеньками вместо ножек.

Натолкнувшись на раму кровати, Дэвид проворно разделся и опустился на тюфяк. Шелест соломы и скрип веревок, на которых лежал тюфяк, разорвали тишину. Он поморщился и замер, надеясь, что не разбудил никого, особенно — Маргариту: ее тюфяк лежал у ближайшей стены, под прямым углом к кровати, у ее изголовья. Однако было тихо, и он постепенно расслабился.

Шли минуты. Дэвид лежал, прислушиваясь к негромкому похрапыванию Астрид и стуку капель о ставни. Он радовался, что не лежит в холодной, пронизывающей сырости по другую сторону ставень. Он много ночей провел в походных условиях и, вероятно, еще много проведет в будущем. Он знал, что план Генриха не удастся провернуть, не мотаясь между далеко отстоящими одно от другого местами собраний, убеждая йоменов и их сыновей в справедливости его притязаний на корону.

Его притязания. Ради всего святого, что он делает?

При этой мысли по телу Дэвида побежали мурашки, отчего клеймо на плече зачесалось. Он протянул руку и успокоил зуд, как поступал уже тысячу раз. Клеймо было гладким на ощупь, но немного выступающим, так что он легко проводил по узору кончиками пальцев, очерчивая переплетенные крути. Маргарита спрашивала его о клейме, но он мало что мог ей рассказать. Он не помнил, как ставили клеймо, не мог даже вспомнить то время, когда клеймо еще не появилось на его плече. Оно было частью его тела, точно так же, как, к примеру, у некоторых людей родинки. Однако это было не родимое пятно, возникшее само по себе, а клеймо, выжженное каленым железом, причем так давно, что превратилось в бледный шрам на загорелой коже на плече.

Хотя, разумеется, сам он никогда его не видел. Его видели другие: женщины, приходившие к нему, мужчины, с которыми он сражался на тренировках, и в первую очередь Оливер. Но никто не заставил его так заинтересоваться происхождением клейма, как Маргарита. Он до сих пор чувствовал, как нежно она проводит по шрамам пальцами — или так ему казалось, до сих пор чувствовал ее губы на этом месте.

Разумеется, что-то из перечисленного могло просто ему присниться. Скорее всего, именно так и было.

Он резко перевернулся на бок и свесил руку с кровати, так что пальцы коснулись каменного пола. Вернее, не пола: он почувствовал под ними что-то легкое и нежное. Он отдернул руку, но тут же понял, что это волосы, волосы Маргариты. Обычно она заплетала их в косу перед сном. Похоже, на этот раз она оставила их распущенными — возможно, потому что Астрид уже спала, когда леди Мильтон вошла в комнату, и потому не могла заплести хозяйке косу. Наверное, она повернулась во сне, и волосы окутали ее тело.

Они были мягкими и шелковистыми, как крылья ангела. Желание зарыться в них пальцами оказалось таким сильным, что Дэвид не смог с ним совладать. В локонах задержалось тепло. Создавалось впечатление, что они живут собственной жизнью: тонкие волоски цеплялись за его суставы, мозоли и неровные края зарубцевавшихся ран. Будь у него богатое воображение, он бы решил, что они влекут его к себе, убеждают спуститься на пол, поближе к их владелице. Как же он хотел этого! Хотел с такой силой, что кровь вскипала у него в жилах, сердцу становилось тесно в груди, а тело уподоблялось закаленной стали.

Ему отчаянно хотелось вытянуться во весь рост рядом с Маргаритой на ее тюфяке, привлечь ее к себе: изгиб к изгибу, дыхание к дыханию. Он хотел разбудить ее нежнейшим из поцелуев, легчайшей из ласк, и вызвать в ней тысячу ощущений, которые заставят ее сладостно задрожать и сдаться. Сколько раз он обладал ею в своем пылком воображении! Сколько лет он, провалившись в сон, видел эту обжигающую картину!

Он подошел так близко, как никогда ранее, так близко, насколько только мог.

Волосы ее были теплыми потому, что под их шелковым покрывалом лежала ее рука. Он понял это, случайно наткнувшись на нее, и осторожно провел по ней пальцем, до самого запястья. Маргарита, наверное, частично скатилась с тюфяка, а ее рука упала на каменный пол, словно пытаясь дотянуться до кровати.

С его губ чуть не сорвалось проклятие, когда он спросил себя, не замерзла ли она, прикрыто ли ее тело покрывалом и что нужно предпринять, чтобы ей было удобнее. Он не мог просто повернуться на другой бок и снова заснуть: его слишком беспокоили мысли о том, что она, возможно, к утру отлежит себе что-нибудь, или замерзнет, или даже заболеет.

Астрид спала, что называется, как мертвая. Он мог бы разбудить ее и велеть позаботиться о хозяйке, но при этом он неизбежно побеспокоит Маргариту. Дэвид этого совершенно не хотел: отчасти потому, что ей и так приходилось часто вскакивать среди ночи, но также и потому, что ему не хотелось открывать ей, как он ласкал ее в темноте.

Оставался только один выход из положения.

Мысленно осыпая себя солдатскими проклятиями на разных языках, Дэвид осторожно слез с кровати и опустился на колено у тюфяка Маргариты. Используя только чувствительные кончики пальцев, слепо глядя в черноту над ее головой, он провел руками по ее телу, прикрытому тонким летним покрывалом, пытаясь понять, где изгиб ее бедра, а где — колена. Как он и подозревал, она лежала скорее на полу, чем на тюфяке, перевернувшись во сне на живот.

Он провел рукой выше, коснулся ее плеча, прикрытого тонкими прядями. Неожиданно у него перехватило дыхание.

Ее плечо не было прикрыто ничем, кроме волос.

Ее плечо было полностью, совершенно голым.

Несколько бесконечно долгих мгновений его мозг отказывался работать. Когда Дэвид немного пришел в себя, у него пронеслись одна за другой с десяток мыслей. Многие спят обнаженными, особенно летом. Да, многие, конечно, именно так.

За все время, проведенное в его комнате, Маргарита ни единого раза не ложилась спать обнаженной. Она спала в одежде, да еще и заворачивалась в покрывало, словно заключая себя в броню.

Что означает такая перемена в привычках? Можно ли рассматривать это как приглашение? Может, он должен был вернуться гораздо раньше и обнаружить ее раздетой? Она ждала его в таком виде?

Означает ли это что-нибудь вообще? Или она слишком устала от заточения в одежду ночами?

Как бы то ни было, он не мог оставить ее лежать на холодном сыром полу. Она непременно простудится, если он ничего не предпримет.

Проводя пальцами по ее волосам, он добрался до ее головы, а затем нашел лоб. Кожа на лбу была прохладной, нежной и атласно-гладкой, в отличие от его грубых, мозолистых пальцев.

Лучше ему побыстрее довести до конца начатое, пока он не совершил ничего, о чем потом пожалеет.

Наклонившись, он хотел просунуть руки под ее спину и бедра так, чтобы не слишком сильно сдвинуть с нее покрывало. Вот только покрывала на ней не оказалось. Его пальцы наткнулись на теплую обнаженную кожу. Одна рука безошибочно легла на сладкую, нежную сферу ее груди, другая распласталась по мягкой, плоской поверхности ее живота.

По позвоночнику поползли капельки пота, собираясь в лужицу между лопатками. Ладони у него горели. Рот наполнился слюной от отчаянного желания вкусить гладкую теплую плоть. Внизу живота все сжалось, а штаны неожиданно оказались ему тесны — так распухла эта часть его тела.

Да поможет ему Господь и все святые!

Сцепив зубы, он поднял ее и начал осторожно опускать на тюфяк. Она пошевелилась, пробормотала что-то и повернулась к нему. Внезапно она резко вдохнула и окаменела в его руках.

— Не кричите, — прошептал он, склонившись над ней и стараясь не думать о том, где сейчас находятся его руки. — Это не то, что вы думаете.

Она снова задышала, положила ладонь ему на предплечье и осторожно села. Ее дивные изгибы выскользнули из его рук. Он разочарованно вздохнул по такой потере, не сумев сдержаться.

Ее пальцы на его руке напряглись.

— Вы уверены, что это не то, что я думаю? — спросила она так тихо, словно, вздохнула.