Вкус твоей любви

Обожжённый баскский чизкейк для обожжённого сердца

Я открываю дверь своим ключом и сбрасываю все тяжёлые пакеты прямо на пол в прихожей. Знакомые ароматы когда-то бывшего моим дома укутывают, дразнят и зовут за собой на кухню, где всё ещё висят развешенные мною над плитой сухие букетики лаванды, веники лавра и пучки тимьяна с душицей. Я смотрю сквозь давно не мытое окно на двор обычного спального района в Москве, и мне даже становиться немного жаль тех счастливых студенческих лет, что я прожила здесь вместе с Томой. И хотя сейчас я могу позволить себе более престижный район и более дорогую квартиру, я всё равно иногда скучаю по нашим кухонным посиделкам за полночь, которые случаются только в кущах жасминовой юности.

Тома должна быть сейчас на работе, и я вернулась в свою старую съёмную квартиру, чтобы забрать пару вещей из шкафа, которые я так и оставила здесь после переезда. Я прохожу в свою комнату и достаю свои любимые платья, для которых у меня наконец-то появился сегодня повод. Я знаю наощупь карту своей старой комнаты, поэтому мне даже не приходится включать свет или открывать шторы, чтобы найти в шкафу то, что мне нужно. Я провожу рукой по гладкому шёлку с японскими узорами, и мои пальцы перебирают нежную кисточку на пояске, как до моего уха доносится слабый шум. Я прислушиваюсь: похоже, в спальне Тамары открыто окно, в которое врываются дворовые звуки.

Я направляюсь через длинный вытянутый кишкой коридор к её комнату, но седьмое чувство подсказывает мне, что я не одна в квартире. Я ступаю по потёртым деревянным полам, в которых я знаю каждую трещинку, и приближаюсь к неплотно закрытой двери, разрезающей тёмный квадрат коридора вертикальной белёсой полоской. Оттуда определённо доносятся голоса, и я выдыхаю: значит, моя подруга дома. И явно не одна, судя по низкому мужскому смеху. Я уже собираюсь так же неслышно деликатно удалиться, чтобы не мешать влюблённой парочке, но что-то меня удерживает: то ли это пресловутое седьмое чувство, то ли ноты смутного узнавания, то ли банальное любопытство.

Я стараюсь на цыпочках, практически не дыша, приблизиться к манящему меня узкому разрезу, отсекающему дверь от косяка, и в полумраке зашторенной комнаты вижу на кровати два силуэта. Тома громко стонет, и я удивляюсь, как не расслышала её крики раньше, хотя, возможно, играющая в колонке музыка перекрывает все эти любовные всхлипы. В треугольнике света, падающего от стыдливо прикрытых штор, я вижу, что она стоит на четвереньках, изогнув по-кошачьи спину, и с завистью отмечаю, что даже сейчас она выглядит как дорогая порноактриса на кастинге. Идеальная круглая попка оттопыривается двумя аппетитными булочками, которые сжимает и мнёт в своих крепких ладонях её партнёр, пока вдалбливает в неё свой крепкий поршенёк. Томины грудки упругими апельсинчиками бьются под его напором, пока её леденцовые ягодицы сплющиваются и снова наливаются об его железный подтянутый пресс. Я завороженно гляжу на эту картину, не в силах отвести глаза, и не удивлюсь, если в комнате напротив стоит большое зеркало, в которое эта парочка успевает любоваться на отражение своей идеальной сексуальной позы.

Лицо мужчины скрыто тенью, но я уже успела оценить его великолепную натренированную фигуру. Прямо как у моего Лёши. Хотя нет, мой Лёша всё равно в сто раз лучше, с гордостью отмечаю я про себя. И он достался именно мне, Яне Гофман, а не какой-нибудь секс-бомбе Тамаре Лурдиной. Хотя я хорошая девочка, и должна только порадоваться сейчас за свою лучшую подругу, которая в этот момент ещё сильнее изгибает свою стройную спину, пока её не менее сексуальный партнёр, намотав её роскошные длинные волосы на кулак, заводит своего вздыбленного жеребца в её стойло. Мне стыдно, что я подсматриваю за чужой любовной игрой, но эти двое так красиво смотрятся, что я невольно любуюсь плавными движениями их блестящих от пота тел, в едином ритме древнейшего на свете танца расходящихся и смыкающихся снова.

Я задумываюсь: а выгляжу ли я так красиво со стороны, когда примерно раз в неделю залезаю под одеяло к возвращающемуся с важных деловых встреч Лёше? Хотя, надо признаться, в последнее время это происходит как-то всё реже и реже. Встречи у него всё чаще, а работы у меня всё больше. Пожалуй, это случается раз в три недели. Ну хорошо, наверное раз в месяц, — соглашаюсь я сама с собой. Ладно, если честно, я не помню, когда это было в последний раз. Возможно, месяц назад. Но сегодня я определённо планирую исправить эту ужасную несправедливость.

Тут горячий красавчик наклоняется, захватив одной ладонью идеальную круглую грудь, сжимая её, как мягкий пышный бриошь, с аккуратной вишенкой соска на вершине, и целует Тому в полуоткрытые губы.

— Обожаю тебя, масик, — хрипит он в запале страсти, ещё сильнее взнуздывая мою подругу, и я буквально чувствую, как моё сердце мгновенно черствеет, как выброшенная на асфальт хлебная корка.

— Ты лучший, Лёша, — отвечает ему Тома, и я зажимаю рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

Это и есть мой Лёша. Красивый, сексуальный, бесподобный. Единственный. Как матадор на корриде. Как гангстер на ограблении. Как Джонни Депп в юности.

И сейчас они, сплетая свои тела, бьются в экстазе, пока одна его рука тискает нежную податливую грудь, а вторая ласкает её идеально депилированную киску. Мой мозг всё ещё пытается найти какие-то несостыковки в этой картинке, какие-то нелогичности, но безрезультатно: вот его идеальные чёрные волосы, в которые я так люблю зарываться пальцами; вот его татуировка Forever Young на предплечье: как я вообще сразу не заметила её? Вот его идеальный итальянский профиль с горбинкой на носу и чувственными, изогнутыми излучиной лука губами. Которыми он теперь целует Томину шею, мочку уха и спускается ниже, по спине.

Горячий глинтвейн с вишневыми листьями, чтобы согреть ледяную душу

В тот день я в последний раз спала в своей квартире. Лёша ушёл из дома, и дал мне сутки на сборы: я бы в любом случае не могла оставаться в ней вместе со своей уже бывшей подругой, своим уже бывшим Лёшей и их ребёнком. Той ночью я складывала вещи по сумкам и чемоданам: вот так легко и просто вся моя прежняя жизнь уместилась всего в три баула.

В три часа ночи я пришла на кухню, оглядывая всю свою утварь, которую я собирала по разным магазинчикам и лавкам много лет: вот моя чугунная тяжёлая сковородка, которая мне осталась от бабушки, и только на такой, по мнению французов, надо жарить настоящий омлет. Вот мой старинный латунный сотейник, который я нашла на блошином рынке, и только в нём у меня получается настоящий соус «Голландез». Вот моя ручная мельница для специй, которая и сейчас запечатала внутри себя, как в маленькой смелой башне, ароматы кардамона и мускатного ореха. И только сейчас после Лёшиного признания у меня наконец-то потекли слёзы: сладко-солёные, на вкус как анис, когда их сглатываешь. Я не могу оставить здесь все эти дорогие для меня вещи! И я, как полоумная, начала срывать с крючков и полок все свои ковши, крошечные кастрюльки и тёрочки, чтобы сложить их в картонную коробку.

Из отражения в ночном окне на меня смотрела растрёпанная ведьма с растёкшейся тушью под глазами и ярко-алой помадой на губах. И это отражение зло усмехнулось мне. И это отражение взяло пузатую стеклянную миску, которую я обожала, и со всей силы шарахнуло её об кафельный пол. Затем, секунду помедлив, это отражение схватило премиленький голландский чайник, и он полетел в стену, разлетевшись на миллиарды звёзд. И это отражение со всей силы хватило фарфоровым молочником о край деревянного стола, и он жалобно взорвался, оставив в руках только золотую витую ручку. Я с ужасом наблюдала, как моё обезумевшее отражение бесновалось в уютной красивой кухне, сея в ней хаос и разрушение.

На часах на плите загорелась цифра «04:00», когда я наконец-то очнулась, почувствовав острую боль: я посмотрела вниз, под ноги, и увидела, как вокруг моих голых ступней растекается гранатовым соком вязкая алая лужица, а подняв руки к лицу удивилась, что они все кроваво-красные от порезов. Из отражения на меня смотрела испуганная девчонка, а вокруг неё было выжженное поле битвы при Аустерлице. Пробираясь по полу между острыми иглами осколков, как раненый фрегат между сгоревшими остатками королевского флота, я прошлёпала в спальню, оставляя на полу кровавые следы. Прямо в одежде свалилась на постель, и провалилась в странное ночное забытье: между сном и жизнью.

«Ну ты и сука!» — прочитала я на следующий день сообщение от Томы сквозь паутинку трещин на телефоне. Усмехнулась. Поразилась злой иронии. И отбросила его в сторону, бережно распаковывая свои оставшиеся живыми после смертельного сражения вещицы. Завтра у меня очень важный день.

Я сижу в кабинете директора по маркетингу нашего холдинга. Я всегда гордилась, что именно Елена Николаевна была моим руководителем все эти годы: лощёная умная стерва, сделавшая головокружительную карьеру, подмяв и вытоптав не один десяток мужчин-конкурентов вокруг себя. И воцарившаяся на троне одного из крупнейших ритейлеров на российском рынке. Вот она сидит в своём стильном кабинете, с картинами современных художников на стенах и разноцветной немецкой мебелью. Эталон современной женщины: полностью собственноручно слепленная и сотворённая. Филигранно сделанный у лучших хирургов нос, аппетитные губы и идеально сидящий на ней деловой костюм от модного дизайнера Гоши Куваева. Именно благодаря её поддержке и всегда справедливой оценке, я уверенно и верно росла: сначала от стажёра до простого менеджера, потом от пиар-менеджера до ведущего специалиста, а потом и до руководителя группы. И вот, когда в компании освободилось место начальника пиар-отдела, никто не сомневался, что я займу эту должность. Это ведь я пахала все эти годы за четверых, как проклятая сочиняя статьи и тексты, разыскивая нужную информацию и договариваясь с лучшими журналистами, чтобы они написали про наши чудесные магазины и бренды. И моя великолепная но справедливая руководительница смогла оценить моё рвение и таланты по достоинству, и её женское плечо и поддержку я чувствовала за своей спиной все эти годы. Я уверена, что мне ей даже не надо объяснить, какого бесценного сотрудника обретёт наша компания в моём лице на этом очень аппетитном и желанном для многих посту.

— Простите, пробки, — с непринуждённой улыбкой входит в кабинет мой Лёша. Как всегда идеальный. Красивый. И чертовски обаятельный.

— Понимаю, — сочувственно кивает ему наша руководительница. — Присаживайтесь.

Мы с моим мужем, как и треть всех супружеских пар в нашей стране, познакомились на работе. И все эти годы работали вместе, правда, я всегда полагала, что моего дорогого мужа не ценили так, как он того заслуживал, и он плёлся всегда где-то далеко в хвосте позади меня. А после того, как мы поженились, Елена Николаевна особенно пристально рассматривала его работу под лупой, полагая, что муж и жена не должны работать вместе. Учитывая, как много я работала, пропадая до ночи в нашем офисе, в то время как Алексей предпочитал ездить в командировки, ходить на презентации и оплаченные компанией ужины с журналистами, мы практически не пересекались. Не думаю, что здесь есть повод для беспокойства со стороны моей начальницы. Не знаю, что Лёша сейчас здесь делает, но я уверена, что он недолго проработает в нашем холдинге после моего повышения, — со злорадством решаю я про себя.

— Ну что же, я рада, что вы наконец-то оба приняли это решение, — с мягкой улыбкой наконец-то произносит наш босс, отпивая минеральную воду из тонкой колбы бокала. Стильной и безупречной, как всё в этой комнате.

Я с недоумением смотрю на Елену Николаевну, перевожу взгляд на улыбающегося Лёшу, а та продолжает:

— Согласна, что Алексей заметно вырос за всё это время, и было бы глупо с моей стороны не дать вам возможность проявить себя в качестве нового пиар-директора.

Старомодный апельсиновый пирог для исполнения желаний с карамельной корочкой

Всё последние дни я пытаюсь привыкнуть к тому, что теперь у меня будет ребёнок. От мужа, который мне изменил. Вышвырнул на улицу. И теперь готов до последнего судиться со мной за каждую копейку из нашей квартиры. И ещё я пытаюсь привыкнуть к ужасной мысли, что я не хочу этого ребёнка. Я его не люблю. И от этого я чувствую себя последней дрянью. Он как чужеродное тело, поселившееся во мне без спроса, пожирает меня изнутри. А как же все окружающие меня счастливицы? Они умиротворённо шлёпают по зимней слякоти в своих уютных меховых уггах; неповоротливыми уточками карабкаются в авто, которые заботливо открывают им их такие же умильные и озабоченные мужья; мечтательно поглаживают свои смешные животики, наблюдая за пляшущей вьюгой в окне кафе. И я невольно задумываюсь: сколько же среди них таких, как я? Одиноких, покинутых, неприкаянных, испытывающих вечную тошноту и усталость? По нам пока ничего не скажешь, и поэтому мы качаемся в переполненном метро и автобусах, хотя отдали бы всё, что угодно, чтобы просто присесть на пару минут. Нас не встречают и не ждут дома заботливые мужья с пресловутыми солёными огурчиками с клубникой. Мы сами носим тяжёлые сумки и взбираемся на пятый этаж с высоченными пролётами, задыхаясь на каждой ступеньке. Потому что теперь дышим за двоих. За себя, и за кого-то совсем незнакомого и чужого, живущего внутри нас.

Но зато у меня появилась тайная сила: теперь я ещё лучше, чем раньше, ощущаю вкусы и ароматы. Я чувствую, что ел на завтрак мужчина, стоящий рядом на эскалаторе в метро, я слышу, как в элитном продуктовом магазине тщательно скрывают запахи тухлятины за безупречной белизной хлорки. Я морщу нос, когда понимаю, что почти все окружающие мужчины моются исключительно гелем для душа AXE: его едкая химическая формула практически растворяет все натуральные запахи кожи, но и сама на вкус отвратительна. Я с удивлением понимаю, как мало вокруг меня естественных натуральных молекул, чистых и безупречных. И от этого меня мутит ещё больше. Мой разум пытается найти какие-то зацепки, якоря, которые помогут мне остаться на плаву. Не унестись по волнам навстречу буре и отчаянию. Я равнодушно пролистываю ленту соцсетей: как интересно, оказывается, сейчас вовсю идёт Новый год. Только китайский. Счастливая и ухоженная девушка с добрым и открытым лицом, которому хочется верить, вещает с экрана:

— Сегодня для вас я приготовила очень популярную практику, которая поможет сохранить в вашем доме любовь, счастье и достаток: «Сто восемь апельсинов». Китайцы верят, что если в период празднования Нового года принести домой сто восемь апельсинов и рассыпать их по всем комнатам, то весь следующий год в доме будут царить богатство и радость!

Я пытаюсь представить, как я волоку на пятый этаж своего старинного дома без лифта в центре Москвы двадцать килограмм апельсинов, пытаясь выжить и не умереть уже где-нибудь на втором пролёте, как счастливая блогерка успокаивает меня:

— Вам же совсем не обязательно покупать именно это количество: вполне достаточно любого числа, кратного девяти: двадцать семь, восемнадцать, тридцать шесть…

Девять апельсинов, пожалуй, даже я смогу осилить, — решаю я. К тому же — прекрасный повод наконец-то выбраться на улицу и перестать себя жалеть. Возможно, прямо по пути встречу шикарного принца, который моему бывшему мужу даже и в подмётки не годится, и который просто обожает немножко беременных безработных девушек.

В тот вечер принц мне так и не встретился.

Но на следующий день у меня назначена встреча с Лёшей. Оставаться гордой и развестись с ним, обрекая своего будущего ребёнка на голод, холод и прозябание? Или сидеть за столиком, нервно теребя бумажный пакетик сахара, прекрасно осознавая, что со стороны выгляжу как всклокоченная курица, несмотря на тонны макияжа и надетое по случаю новое платье? Впрочем, такое же унылое и безликое, как и отвратительный круассан с дешёвым маргарином, воняющим машинным маслом, который мне только что принёс официант.

Вот входит он, и я невольно отмечаю, как посетительницы осыпают его золотыми монетками оценивающих взглядов, выставляя самые высокие оценки по своей личной шкале. Я и сама до сих пор дала бы ему десять из десяти. Как и в тот первый день, когда он появился в нашем офисе. И выбрал именно меня среди целой толпы таких же офисных мелких рыбёшек.

— Какая интересная фамилия, — с улыбкой произнёс он. — Как сказка.

— Да, мои предки были из приезжих немцев. Ещё дореволюционных, — скромно пояснила я. И тоже улыбнулась ему в ответ. Яркой, блестящей улыбкой в алой помаде. С ямочкам на щеках. Как у Лени Рифеншталь в юности.

И тогда он меня оценил по достоинству: тонкую, подающую большие надежды умницу. Ведь это я писала самые лучшие статьи, находила самые лучшие сравнения и эпитеты, а из любого самого унылого материала могла слепить увлекательное повествование. Поэтому руководство заваливало меня самой скучной и трудоёмкой работой, уверенное, что я даже из самых набивших оскомину и банальных ингредиентов сумею сотворить вкусное и изысканное в своей лаконичности блюдо. И я готовила, творила, писала, а в жаркие короткие перерывы мы убегали с Лёшей в близлежащие кафе, гостиницы на один час или скверы, чтобы хотя бы на несколько минут прижаться друг к другу разгорячёнными телами, вечно поджаривающимися на огне нашей бешеной страсти. Его длинные пальцы внутри меня, вечно липкие и сладкие от сока любви, мои ладони на его горячем вечно стоящем члене, вечно голодном и тоскующем по мне. Я вставала с земли, оправляя юбку и отряхивая с колен прилипшие травинки, целуя его рот своими алыми слегка припухшими после его члена губами, и зажимала бёдрами его жадные пальцы, пульсировавшие внутри меня.

— Что за такой важный повод? — почти зло спрашивает меня мой муж, присаживаясь на край стула напротив.

— Я жду ребёнка, — сразу и без обиняков говорю я ему самую заезженную всеми женщинами мира фразу, только сейчас понимая, как жалко и банально это звучит.

В ответ Лёша лишь с издёвкой поднимает одну бровь, и это я себя чувствую сейчас дешёвой шантажисткой!

Солёные марокканские лимоны для вкуса к жизни

Я сижу за самым лучшим столиком в ресторане, и краем глаза слежу, как вдоль стенки выстроились несколько официантов, готовых в любую секунду поменять приборы, унести грязную тарелку или убрать салфетку, которой я едва успела промокнуть краешек губ. Я отрезаю крошечный, почти микроскопический кусочек от блюда, и отправляю его в рот. Перекатываю на языке, слегка прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться на свет, стараясь хорошенько прочувствовать текстуру продукта, ощутить её каждым сосочком, прокатываю по нёбу, растирая его почти до молекул, и только потом медленно проглатываю, тщательно анализируя и запечатлевая в голове всю гамму нот и послевкусие.

Меня немного раздражают все эти напряжённые взгляды, и обычно я стараюсь не привлекать к своей персоне излишнего внимания, но за последний год это стало практически невозможным: мне кажется, что в Москве, Питере и всех остальных близлежащих городах не осталось ни одного ресторатора, шеф-повара или мало-мальски хорошего официанта, который бы не знал меня в лицо.

Я отодвигаю тарелку в сторону, отпивая холодной простой воды из тонкого бокала, и понимаю, что стекло недостаточно хрупкое, а толстые литые стенки утяжеляют все ощущения, лишая их необходимой лёгкости. В ресторане каждая мелочь имеет огромное значение, особенно в таком дорогом: тонкая ножка фужера, за которую так удобно держаться, обняв её двумя пальцами, способна украсить вкус любого, даже посредственного вина. Ручка вилки, идеально ложащаяся в ладонь, меняет аромат блюда и даже его текстуру, а размер и форма тарелки могут испортить любой деликатес. Даже недостаточно привлекательный официант, неправильно подавший блюдо, перечеркивает своей халтурой все старания именитого шеф-повара на кухне. Все знают, как строго я ко всему отношусь, но они даже не подозревают, что от меня не ускользает ни малейшая деталь: замеченная краем глаза чёрная каёмка грязи под ногтями у кого-либо из персонала сразу же низводит мой личный рейтинг заведения до уровня вокзальной чебуречной, но об этом никто не догадается. Это просто меняет всё моё отношение к ресторану, и каким бы дорогим мрамором не был бы отделан зал, из каких бы ценных пород деревьев не были изготовлены столешницы, и какой бы эксклюзивной не была посуда, моё впечатление от вкуса будет навсегда испорчено одним единственным нестриженым ногтем…

— Яна, дорогая, — спешит ко мне с улыбкой Анджело, — очень рад тебя видеть! — и хотя я ни разу не ставила низких оценок одному из лучших шеф-поваров Москвы, уверена, что в душе его разрывает от беспокойства.

Наше издание Negusto стало таким влиятельным за эти два года, что все знают: всего пара абзацев в статье на портале, соцсетях, приложении о новых заведениях столицы способны забить ресторан до отказа страждущими всё новых пикантных и элегантных ощущений буржуа на год вперёд. Стоит же мне вставить несколько едких, но справедливых замечаний, как репутация заведения будет навсегда подмочена. Бесспорно, я не Господь Бог, и не способна одним росчерком пера закрыть неугодное мне заведение, но в кругу посвящённых упоминать этот ресторан будет считаться уже плохим тоном.

Каждые два дня только в Москве открывается какое-нибудь кафе, пиццерия, бар или стейк-хаус, и толпы ищущих развлечения и радости людей просматривают рейтинги, чтобы решить, куда же им отвести своё праздное и страждущее новых вкусов и ощущений тело. Но даже самые искушённые зачастую не могут отличить вкус новозеландского масла от обычного вологодского, или понять разницу между кедровыми орешками и пинией. Для этого у них есть я, и наш путеводитель в новый чудесный мир.

Это я расскажу всем, какими должны быть правильные ньокки и устрицы Розовая Джоли, и почему такой простой «Цезарь» так легко испортить. Столицы, большие и маленькие города едят, жуют, хрустят челюстями, ослабив галстуки, расстегнув пиджаки и расстегнув ремни, пока мы набиваем всем животы нашей стряпнёй, продавая людям саму жизнь, которую бы они мечтали прожить. Они подцепляют вилкой идеально просоленный хрустящий огурчик с кислинкой, и проваливаются в прохладные деревенские сени из детства. Зачерпывают жидкую душу шоколадного фонадана, и вспоминают свою первую полученную валентинку на День всех влюблённых. Разбивают тонкую карамельную корочку на крем-брюле, и вот оно — их первое в жизни предательство, покрывшее сердце тонкими трещинками. Но забытое навсегда с первой ложечкой сливочного мусса, обволакивающее язык и душу своим шелковым ванильным одеялом.

Но моему Анджело не о чём беспокоиться: у него, как всегда, всё безупречно. Паппарделле просто идеальны: тугое тесто с твёрдым сердцем, соус из белых грибов, без ненужной горечи и хрустящих волокон; отличный суп риболитта, словно переносящий меня на один из холмов Тосканы, в которой я так никогда и не была; настоящие, напоенные солнцем томаты, песто с соком сицилийских лимонов, пармезаном и кешью.

— Я тоже, Анджело, — с теплотой отвечаю я своему знакомому: я просто обожаю, когда люди так влюблены в своё дело.

— Всё хорошо, mia cara (ит. «моя дорогая» – перевод автора)? — ещё раз на всякий случай уточняет шеф.

— Тебе не о чем беспокоиться, — уверяю я его. — Я уверена, что твой новый ресторан ждёт успех.

— Спасибо, Яна, — не удержавшись, обнимает он меня. — Раз так, у меня для тебя маленький сюрприз, — приглашает он меня за собой вглубь огромного, на двести человек ресторана.

Я иду за ним и ловлю своё отражение в золотых помпезных зеркалах: идеальная стройная фигура, обтянутая не менее идеальным строгим тёмно-синим платьем под горлышко, итальянские кожаные ботфорты до середины бедра, строгое каре с чёлкой, подчёркивающей мои миндалевидные глаза и высокие острые скулы. Как у Марлен Дитрих.

— Свежие трюфели? — уже догадываюсь я, переступая порог кабинета Анджело, за которым обрывается пафосная роскошь дорогущего ресторана, и я оказываюсь в простой комнатке два на два метра, тесно набитой шкафами, столом и тремя стульями.

Рупймайзес картоюмс — самый вкусный десерт на свете, название которого невозможно выговорить

Я уверена, что со стороны выгляжу просто безупречно, как и моя упорядоченная и чрезвычайно увлекательная жизнь: успешная работа, зарплата с пятью нулями, молодость и свободное время, которое я целиком посвящаю только себе. Или работе. Я холю и лелею своё тело, наполняю его вкусами и ароматами, но не лишними калориями. Я одеваюсь в дорогие бренды, и меня приглашают на светские мероприятия. Теперь ни у кого не повернётся язык назвать меня клушей или наседкой. У меня есть прекрасный любовник, который мне даёт то, что мне нужно, и ничего не просит взамен. Я никогда никого не приглашаю в свою прекрасную съемную квартиру в центре Москвы, которую до сих пор всё никак не поделят наследники, и я их отлично понимаю: по прошествии двух лет мой судебный иск к бывшему мужу превратился в сплошное болото, в котором увязли все, включая бравого Юру, который ходит по судам от моего имени, любезно избавив меня от необходимости встречаться со своим бывшим мужем или Томой. И получает от меня за свои услуги отличные гонорары. Как он и обещал: не пройдёт и года, и я смогу взыскать с Лёши какую-то сумму, которая теперь мне уже не кажется такой запредельной. Я не хочу себя ничем связывать. Ни ипотеками, ни серьёзными отношениями, ни ненужными подругами, которых у меня попросту больше не осталось. Моя жизнь прозрачна и понятна, как дистиллированная вода без лишних примесей. Я удалила из неё всё ненужное: гнев, злость, зависть и бесполезные воспоминания о своём неудавшемся браке. Просто идеально. И больше ничто не отвлекает меня от моих ароматов и запахов.

— Я женюсь, — прерывает мой мысленный поток голос Замира.

— Что? — не понимаю я, что он только что сказал. Вот он лежит рядом, я опираюсь спиной на его плоский живот с гладкой кожей, и его ладони, которыми он нежно поглаживает мою голую грудь, немного пахнут черешней после кальяна.

— Я женюсь, красавица, — повторяет он, словно сообщает мне о том, что ему надо отнести рубашки в химчистку.

— Серьёзно? — переспрашиваю я. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то вообще может хотеть жениться.

— Да, на ком-то помоложе, — спокойно отвечает он, не отрывая взгляд от телевизора, и продолжая играть моим затвердевшим в его пальцах соском.

— Помоложе чем кто? — уточняю я, приподнимаясь в постели и заглядывая ему в лицо. — Чем ты? Так тебе самому уже почти сорок, я не права?

— Да, так, в целом, — бормочет Замир в ответ что-то невнятное. — Думаю, двадцать лет, не старше, самый правильный возраст для девушки, чтобы выходить замуж, — объясняет он мне свои возрастные критерии для будущей жены.

И тут внезапная догадка пронзает меня:

— Погоди, ты ведь уже нашёл кого-то, так? — нависаю я над ним, и он наконец-то отрывает взгляд от футбола, и его рука ползёт по моей талии, мягко но настойчиво придвигая меня всё ближе, чтобы насадить уже на восставший из простыней бронзовый кол.

— Да, наверное, — туманно отвечает Замир, и в его бархатных глазах уже поднимается со дна песчаная буря, готовая захлестнуть его.

Я решительно отстраняюсь, чувствуя себя так, словно на меня только что вылили тарелку тёплого супа, прямо в постели. И никак иначе.

— Значит, я для тебя недостаточно молода? — с тихим шипением вырывается у меня. Я поднимаюсь с постели, и начинаю искать свои разбросанные по номеру вещи. Возмущение бурлит во мне обжигающим бульоном, и мне стоит огромных усилий сдерживать себя.

— Да брось, красавица, — лениво тянет Замир. — Ты же всё отлично понимаешь. Тебе уже двадцать семь, да ещё и развод за плечами. — Я думал, нам хорошо вместе. Успокойся, иди ко мне, — и он легонько постукивает ладонью по смятой простыне под боком. — Никуда я от тебя не денусь.

Лучше бы он этого не говорил, — проносится у меня в голове, пока я быстро натягиваю на себя платье и прямо на босые ноги надеваю сапоги.

— Ты прав, — хватаю я свою сумочку. — Найди себе кого-нибудь помоложе, — подбираю я с пола его брюки Hugo Boss и подхожу к окну. — И поглупее, — и пока Замир не успел опомниться, его одежда летит прямо на улицу, раскрыв две штанины, как два тонких крыла над серыми городскими буднями.

— Ты с ума сошла?! — доносится мне в спину, но я уже несусь вниз по пожарной лестнице, не дожидаясь лифта…

Я еду за рулём арендованного авто и смех раздирает меня. Я не могу остановиться, как вдруг понимаю, что мои щёки мокрые от слёз. Просто поразительно! А чего я хотела?! Вечного секса без вкуса и обязательств? До самой пенсии? Или я оскорбилась, что меня только что обозвали старухой?! И я снова начинаю смеяться, одновременно сморкаясь и вытирая глаза: ещё не хватало, чтобы я в таком виде заявилась на совещание. Я, в конце концов, мать-её-Марлен-Дитрих! В молодости. И я снова начинаю смеяться. И рыдать.

— Просто прекрасно, что наш главный редактор соизволила почтить нас своим присутствием, — иронизирует Мишка, когда я захожу в переговорную после того, как всё уже закончилось.

— Прости, я пропустила что-то важное? — бормочу я. — Ты же знаешь, я обычно никогда не опаздываю.

— О да, — соглашается мой друг. — Ну что же, ничего особенного, кроме парочки объявлений о кадровых перестановках и одну очень интересную неофициальную новость, — доверительно наклоняется он ко мне. — Ты же в курсе, что Мишлен собираются прийти на российский рынок?

— Ну да, они уже лет двадцать как собираются, — устало отвечаю я.

— Ну так вот, теперь они собрались уже точно, — потирает от удовольствия руки Мишка, словно это он сам лично всё организовал. — А это значит, что они, прежде всего, будут ориентироваться на наши обзоры, понимаешь, о чём я?

— Не совсем, — честно отвечаю я.

— Включи логику, Яна, — пытается втолковать мне элементарные вещи мой друг. — Инспекторы Мишлен не будут бегать по всем чебуречным и забегаловкам! Они, прежде всего, изучают рейтинг цитируемости заведений, а потом уже из них делают выборку. А кто же, как не мы, создаёт это рейтинг цитируемости?