Владычица Безумия (1986)

1

— Азрарн! — напевно звали множество голосов, беззвучных, но столь прекрасных, что даже воздух, казалось, наполнялся благоуханием их музыки. — Азра-арн!

Быть может, это были голоса-мысли подвластных ему эшв, а быть может, это звучал неслышный, но неумолчный голос всего королевства демонов, каждого корня его деревьев, каждого камня его скал. Это пели колонны величественного города, самоцветные окна дворца Азрарна. Или, быть может, этот голос звучал внутри него самого, голос незнакомца, делящего с ним тело. Почему бы и нет? Ведь даже в мире смертных встречаются люди, в теле которых теснится не одна душа.

Как бы там ни было, но голос донимал Азрарна даже в собственном дворце, преследуя Повелителя Демонов все дни и ночи смертного мира в его бессмертном мире, лишенном смены дня и ночи. И этот голос мучал его. Словно тигр, мечущийся по клетке, Азрарн расхаживал по своему огромному дворцу, по всем его залам и лестницам, время от времени выходя на плоские, ступенчатые крыши. Останавливаясь, он замирал, глядя в пустоту, созерцая самое сокровенное, следя взглядом за малейшим пустяком: за порхающими рыбками Нижнего Мира, за живыми бриллиантами светляков, которые, встретив его пустой взгляд, падали замертво в черную траву лужаек.

— А-азра-а-арн…

— Я слышу, — пробормотал он. — Утихни.

И воцарилась тишина. Словно все королевство разом замерло в оцепенении, боясь шелохнуться.

Пораженный этой тишиной, Азрарн вышел из дворца и направился в парк, примыкавший к цветнику. Среди деревьев мерцали золотые блестки разноцветных рыб, замеревших в воздухе, словно маленькие звезды. У большого пруда одна из высокородных ваздру рвала зеленые ирисы. Она тоже застыла и напоминала теперь изящную раскрашенную статую. Капли воды, стекавшие с ее пальцев, так и не долетели до зеркальной поверхности пруда: ведь даже малейший всплеск мог нарушить угодную повелителю тишину. Азрарн удивленно воззрился на незваную гостью: в последнее время мало кто из его подданных осмеливался подойти так близко к обиталищу своего господина. Ваздру стояла и смотрела прямо в глаза Повелителю Демонов. Она была молода и необычайно красива, но ведь все ваздру вечно молоды и прекрасны.

Азрарн вопросительно поднял брови, и Ваздру поклонилась ему.

— Зачем ты здесь? — спросил он. — И зачем тебе красть цветы именно из этого сада?

— Зеленые ирисы, цветы боли, — прошептала она. — Ими заросли теперь почти все пруды в твоем саду, мой прекрасный Князь. Я собираю их и уношу в пустоши. Там звучит их печальная, тихая песня, пока они не гибнут, засохнув, как засыхает твое королевство.

Азрарн пожал плечами и повернулся, чтобы уйти.

— Твое королевство гибнет, повелитель! — выкрикнула Ваздру. — Твоей наперсницей стала боль. Мы — часть тебя и терпим те же муки, что и ты.

Эшва просто растворятся в небытие, тихо скорбя о твоей и своей участи. Но ваздру — иное дело. Мы сгинем, навечно превратившись в черные камни в кольцах глупых земных колдунов. И все из-за какой-то несчастной смертной, порожденной этой отвратительной штукой, этим солнцем!

— Назови мне, пожалуйста, свое имя, — тихо попросил Азрарн.

— Вашт, — ответила демонесса и встряхнула влажными цветами. Капли воды с громким плеском обрушились вниз.

— Неужели тебе настолько не терпится испытать на себе силу моего гнева, Вашт? — все так же тихо продолжал Азрарн. — Неужели лишь за этим ты смеешь напоминать мне о моей любви, утраченной навсегда?

— Ты убиваешь нас своей скорбью, — ответила Вашт. — А поскольку мы бессмертны, это означает, что наша пытка будет бесконечна. Какая кара может быть страшнее этой?

— Не надо сердить меня, — проговорил Азрарн.

— А разве это еще возможно — рассердить тебя? — подхватила она с неожиданным гневом. — Тебя, объявившему войну Чузу? Ты дважды гнал его по всему свету до края мира и дважды возвращался сюда, в то время как весь Верхний мир потешался над тобой от мала до велика. И это не рассердило тебя! А когда ему захотелось большего веселья, он взялся за твою дочь, за того самого ребенка, что родила от тебя эта лунно-солнечная девица, твоя Данизель. Но ведь это я была твоей возлюбленной, Азрарн! Да, это было давно, очень давно по счету Верхнего мира, но ведь было! Ты поймал кусочек земного звездного неба и сплел из него кольцо для меня.

Всего лишь три сотни человеческих лет назад ты любил меня, Азрарн! Но затем черви, называемые людьми, стали тебе дороже, ты даже отдал в их мир часть своей плоти! А теперь ты не можешь вспомнить моего имени.

Ты, который подарил мне звездное небо!

Она выронила цветы и закрыла лицо руками. Темные стебли попадали на землю со звуком скрестившихся мечей.

— Так Чуз и моя дочь теперь странствуют вместе? — только и вымолвил на это Азрарн.

— А ты не знал? Да об этом шепчет каждый стебель травы, каждый камень пустыни! Каждое облако, наплывающее на лунный лик, оставляет на нем письмена об этой паре! О том, как он одурачил тебя и заставил малышку верить, что ей больше не нужна твоя опека. Даже эти ирисы слагают об этом песни. И у меня уже болят уши от всех этих сплетен!

— Что ж, теперь знаю. А что до твоего имени, то ты сама напомнила мне о нем.

С этими словами Азрарн повернулся и пошел прочь. Вашт последовала за ним. Ее длинные черные волосы змеились вслед за ней по траве, высекая маленькие искры, словно кошачья шерсть.

— И что ты намерен теперь делать, Азрарн Великий, узнав об этом?

Вернуться в свою башню из тьмы и безмолвно лить кровавые слезы?

Азрарн остановился так резко, что Ваздру едва не ткнулась лицом ему в спину. Но встретила его горящий взгляд без тени страха или смущения.

— Чего ты хочешь добиться, Вашт?

— Я хочу, чтобы ты снова был со мной, хоть та изменила тебя почти до неузнаваемости.

— Вашт, прекрасная Вашт, — проговорил он в задумчивости. — Я помню тебя. Ты была подобна рассвету, подобна первому лучу зари. Но день светлее.

— Ты… ты сравниваешь меня со светом? Ты говоришь, что день прекраснее утра? Но ведь ты ненавидишь солнце, ненавидишь день! Это она научила тебя таким словам! И что же, твоя Данизель была прекрасна, как день?

— Я покажу тебе, — ответил Азрарн. — Коль скоро ты столь глупа, чтобы спрашивать, я покажу тебе.

Он поцеловал Вашт в губы и отступил на шаг. Одного удара сердца хватило ему, чтобы окинуть прощальным взглядом прекрасную женщину, которую он любил когда-то, но уже не помнил об этом. В следующий миг она исчезла в сполохе бледного пламени, подобного клочку зыбкого тумана. А еще мгновение спустя этот туман вытянулся в белую струйку и пропал. На темной траве осталась лишь серая горстка золы. Из этого праха поднялось нечто столь же легкое и зыбкое, как сама зола: маленькая бабочка с крыльями цвета зеленых ирисов. Перелетев лужайку, она порхнула под сень огромных деревьев и затерялась в сплетении ветвей.

Азрарн не следил за ее полетом — его взор вернулся к ажурным башням и аркам города, а мысли — к тому голосу, что звал его все эти дни.

Конечно, он знал, всегда знал. Или по крайней мере, всегда мог узнать. Две прерванные охоты, в Нижнем мире и за его пределами, все еще будоражили его кровь. Но он забыл о мести — на время. Забыл о том бегстве… Да, теперь ему не было никакого дела до Вашт, бывшей возлюбленной, однако она сумела пробудить в нем эхо того, настоящего гнева, который клокотал в нем когда-то, иссушая разум и сердце… Нечто, похожее на первые лучи зари, предвещающие восход ослепительного солнца… Рассвет набирал силу: теперь Азрарн думал о Чузе и о ребенке, чьего облика уже не помнил, только большие, широко распахнутые глаза.

Повинуясь его мысленному приказу, трое эшв возникли перед ним тремя дымными столбами.

— Идите, — велел Азрарн. — И разыщите мне ту.

2

И Эшвы помчались, пронзая время и пространство.

Быть может, это были те самые эшвы, что когда-то прислуживали Азрарну-Совейз на острове полого камня, и теперь хотели искупить свою вину, коль скоро они позволили девушке оставить убежище. Неизвестно, наказал ли Азрарн хотя бы одну из нерадивых служанок. Но, пребывая в вечном трепете перед Повелителем, эшвы и без наказания были готовы на все, лишь бы доказать свою преданность и рвение.

Пронзая время и пространство…

Они так спешили исполнить приказ, что после в лесах и рощах не один день бродили перепуганные, рыдающие девушки — все, как одна, темноволосые и синеглазые. Кого-то потом нашли, а кого-то и нет… О, где моя дочь (или моя сестра , или невеста )? Ее похитили демоны! Вот какие вопли преследовали неутомимых ищеек. Они хватали без разбора всех похожих девушек, потому что, хотя и не знали, как выглядит теперь дочь Азрарна, не могли ошибиться, едва заглянув ей в лицо.

Но та была хорошо запрятана. Даже эшвы не смогли бы разыскать ее.

Даже они. Ибо она, дочь Азрарна, по прежнему оставалась им хозяйкой — такой же, как ее отец. К тому же Чуз Безумный, Повелитель Безумия, положил немало сил на то, чтобы никто и никогда не нашел Азрарну.

И все же эшвы искали — потому что не могли иначе — искали темноволосую девушку в сопровождении мужеподобного создания с двойным ликом — одна половина прекрасна, вторая изуродована. И когда мысль Повелителя обращалась к ним, они раз за разом повторяли: Ты видишь, мы ищем. Мы переворачиваем небо и землю в своих упорных поисках .

А в Подземном Мире Азрарн неподвижной статуей замер у изумрудного окна, наблюдая полет маленькой зеленокрылой твари.

Впрочем, все крылатые твари — равно как и трава, и деревья — казались зелеными сквозь кристалл окна. Азрарну было все равно.

В этом зале с изумрудными окнами хранилась одна книга. Величиной с трехлетнего ребенка, сделанная из тончайших бронзовых пластин, украшенная дивными самоцветами, названия которых давно затерялись во мраке времени, лежала она на высоком постаменте в самом центре зала.

Зеленокрылое создание исчезло среди деревьев. Отвернувшись от окна, Азрарн подошел к бронзовой книге и заговорил. Покорные магии его слов, страницы ожили, зашелестели, переворачиваясь, и наконец замерли. Азрарн заглянул в раскрытый том. Любому смертному знаки и символы этих страниц показались бы нелепыми рисунками, но Повелитель Демонов нахмурился: предсказание оказалось недобрым.

И тотчас три тени, неспешно пересекающие яркий лик луны в ночном небе, замерли и насторожились, словно услышали новый приказ. А затем, подобные хищным чайкам, ныряющим в воду за живым серебром рыб, устремились вниз, к темному колодцу сонной земли.

3

Два дня и одна ночь оставались им. И что им было делать в эти последние мгновения, оставшиеся до конца света? Бессмертные и всемогущие, они могли растянуть или изменить время, но заставить его повернуть свое течение вспять или остановиться неподвластно даже Повелителям Ночи.

Их дом был полон народу, огней и музыки. Их развлекали, их забавляли, их проводили через тысячу врат удовольствий, им воздавали царские почести. Кто-то из их колдовских слуг так и остался потом на земле в человечьем облике, а кто-то превратился в лягушек и сов, наполнивших темный лес.

Их дом стоял пуст, тих и темен. Совейз пекла хлеб из серой муки и трав. Чуз, окончательно утративший сходство с Олору, хотя сохранивший его облик, ломал еловые ветви для постели и рубил дрова для очага. Вплетя в волосы полевые цветы, они сидели за скудной трапезой, которая в любой момент могла обернуться роскошным пиршеством — стоило им только захотеть.

На вторую ночь, когда начался отсчет тех часов, которые остались до разлуки, они отправились в лес. Все озера сверкали, словно наполненные звездами, все ночные звуки превращались в нездешнюю музыку. Все дневные птицы очнулись от сна и распевали для них этой ночь. Они лежали на шелке мягких трав бок о бок и заново изучали друг друга. И говорили друг другу все те слова, которые говорят друг другу любовники перед долгой разлукой.

На третью ночь, после их скромного крестьянского ужина, они снова ушли в лес, но на этот раз заперли дом и не оставили в нем света. Они забрались в самую чащу, где царила вечная ночь, где не появлялись ни птица, ни зверь, ни человек, ни демон — они были первыми. И там они сели на черную мертвую землю и стали ждать Азрарна.

Они ждали долго, очень долго — или, быть может, Азрарн, Князь Демонов заставил их думать, что они ждут уже целую вечность. Луна забралась высоко в черное небо, и тонкий ее бледный лучик пробился к любовникам и разогнал кромешную тьму.

Тогда Совейз спросила устало:

— Как ты думаешь, что он уготовил тебе?

— Я могу только догадываться. Но я думаю, что то самое, о чем он говорил мне уже много лет назад.

— Это страшно?

— Наверное. Смотря с какой точки зрения.

— Перестань говорить как человек. Отвечай мне как Чуз, Повелитель Тьмы, мой паж, мой господин.

— О, моя возлюбленная, душа моей несуществующей души, рассвет моей ночи.

— Замолчи. Я хочу, чтобы ты отказался. Иначе я не буду ни душой твоей, ни рассветом.

— Это невозможно. То, что должно произойти, должно произойти.

— И что же тогда будет говориться о тебе в легендах? — спросила Совейз с горечью. — Что ты, Повелитель Тьмы, принял судьбу из рук какого-то Ваздру — только потому, что убил его возлюбленную?

— Ага, а что же случилось с «ты убил мою мать»?

— Ничего. Но она принадлежала только ему. Может ли вино воззвать к кувшину: «Мама, мама!» — когда уже выпито? Она была моим кувшином, а вино выпил Азрарн.

Но время шло, и луна исчезла за деревьями. Любовников снова поглотила кромешная тьма, живая, словно дыхание большого зверя.

И внезапно тихий и осторожный, как стук в дверь, перед ними загорелся свет. Азрарн не хотел быть невежливым — ведь они с Чузом заключили договор. И потому предупредил о своем появлении.

Он возник сразу вслед за светом, озарившим поляну. Его черная фигура неподвижно застыла над ними, словно призрак из ночного кошмара.

И, как незадолго до того Совейз, явившийся демон спросил:

— Догадываешься ли ты, что тебя ждет?

— Думаю, что да.

— Согласен ли ты на это?

— Мы договорились, — просто ответил Чуз.

— Азрарна, — сказал демон.

— Это не мое имя, — ответила она.

— Это твое имя, — возразил Азрарн. — Азрарна, что ты намерена делать теперь, когда он оставит тебя? Я не проявляю заботу, мне просто любопытно.

— Подавись своим любопытством, — беззлобно ответила Совейз. — Я последую за ним.

— Быть посему. А теперь я скажу тебе, за кем именно ты последуешь. Доныне он был человеком, прекрасным юношей, часто творившим разные выходки, о которых он любил говорить, что это — просто его безумства. Но, следуя нашему соглашению, он готов выдержать то, что я назначу. Итак, он должен будет уравновесить собственный титул и власть, данную ему над безумием. Князь Безумия должен стать отныне безумен.

Действительно безумен, таков, каковы все безумцы. Он будет стонать, плакать, нести околесицу и раздирать себе лицо ногтями. Он будет больше подобен зверю, чем любой осел или шакал. Он станет отверженным в любом людском племени — и мишенью для насмешек среди всех иных племен. Для демонов он уподобится новой игрушке, забаве, которая, впрочем, всем быстро наскучит. Отныне он не Князь, не Повелитель и не маг. Безумный и отверженный, одинокий скиталец по равнодушному лику земли. Ибо, как бы ты не отрицал это, земной мир равнодушен к тебе, о Шут-при-Свете-Дня, точно так же как он равнодушен к Повелителю Ночи.

Но свет дня не сумеет защитить тебя. И эту казнь придется тебе нести ровно одну человеческую жизнь, пока смерть или чья-нибудь рука не нанесут тебе последнего удара, еще более подлого, чем ты сам. Только тогда Чуз снова станет Чузом. И, если ты принимаешь все это, то быть посему. Если же тебя что-то не устраивает, то мы можем придумать новую казнь.

— Дорогой мой! — с преувеличенным воодушевлением воскликнул Чуз. — Что же еще может так притягивать меня, как попытка прожить — всего лишь одну человеческую жизнь, так невероятно мало! — прожить это время так, как живут все мои дети. Я буду просто счастлив!

— Отлично, — сказал Азрарн. — В таком случае будь счастлив.

— Нет, — сказала Совейз. Голос ее звучал холодно, и холодной была рука, которой она схватила запястье возлюбленного. — Ты — Олору. Ты мой.

Ты не можешь вот так оставить меня только по его приказу. Какое тебе дело до его развлечений?

— Он оставит тебя, — сказал Азрарн. — Он любит мои развлечения.

— Тогда он тоже предаст меня, как предал ты! Чуз, ты слышал, что я сказала? Если ты подчинишься ему, я буду считать, что это твое собственное желание!

Но лицо Чуза оставалось на удивление спокойно.

— Точно так же, как жизнь людской плоти прерывает смерть, — сказал он, обращаясь к Совейз, — так и бессмертные имеют свои пределы. На этот раз умру я. Он — он умирал уже неоднократно. Когда-нибудь одним прекрасным днем — ох, прости, конечно же, ночью, — ты, не-брат, вспомнишь, как это все было. А сейчас Олору говорит тебе, любовь моя: среди всех звезд, всех цветов, всех песен земли, Нижнего Мира и Верхнего, ты — самая прекрасная, самая желанная, самая лучшая. Чего же нам с тобой бояться? Придет время, и мы встретимся вновь.

С этими словами он повернулся и пошел прочь, в темноту еловых лап и черных стволов. Он уже исчез за деревьями, когда ветер донес ликующий ослиный крик, а за ним — стон и треск ломаемых веток. Птицы, мирно спавшие в своих гнездах, взвились вверх и в панике разнеслись во все стороны от страшного места.

И тогда Азрарн, все это время стоявший и глядевший вслед Чузу, проговорил:

— Я удовлетворен. По крайней мере, сейчас.

Искоса взглянув на дочь, он добавил.

— Ну, ты видела, в какую сторону он ушел. Птицы укажут тебе путь, если ты все еще хочешь следовать за ним.

Она молча встала и пошла туда, где еще кружили испуганные обитатели древесных крон. Поравнявшись с Азрарном, она произнесла единственное слово Нижнего Мира, которое дрины, искусные кузнецы царства демонов, иногда пишут на стенах домов соседей.

— Отныне я буду звать тебя только так, — добавила она. — Ибо ты и есть то самое.

— Во имя твоей матери, — отозвался он, — я сдерживаю сейчас мою руку. Но рано или поздно настанет полночь, когда ты захочешь получить этот полный отеческой любви подзатыльник.

— Не раньше, чем все раки охрипнут от свиста, моря станут травой, а трава — огнем. Не раньше, чем боги спустятся на землю, чтобы целовать следы смертных в дорожной пыли. Вот тогда я приду. Быть может.

Азрарн не произнес больше ни слова. Она тоже. Она и так сказала более чем достаточно.

Повернувшись, она поспешила догонять Чуза, призывая его, словно потерявшийся в лесу напуганный ребенок.