Влюбленная Пион

Успокоить ветер

За два дня до моего дня рождения я проснулась так рано, что моя служанка Ива еще спала на полу в ногах моей постели. Я могла бы распечь ее, но не стала этого делать, потому что хотела побыть одна, чтобы насладиться своим волнением и радостным ожиданием. Сегодня вечером я увижу в нашем саду представление оперы «Пионовая беседка». Я очень любила эту оперу и собрала одиннадцать из тринадцати напечатанных версий. Мне нравилось лежать в постели и читать о деве Линян и ее возлюбленном из снов, об их приключениях и одержанной победе. Но три вечера, последний из которых падает на праздник Двойной Семерки[1] — седьмой день седьмого месяца, праздник влюбленных и мой день рождения, — я буду наслаждаться оперой воочию, хотя обычно девушкам и женщинам такое не дозволялось. Мой отец пригласил на торжество и другие семьи. Мы будем проводить конкурсы и устраивать пиры. Это будет чудесно.

Ива села на полу и протерла глаза. Когда она увидела, что я наблюдаю за ней, то быстро вскочила на ноги и поздравила меня. Меня опять охватило волнение, и во время купания я приказала Иве изо всех сил тереть меня мочалкой. Потом она помогла мне облачиться в наряд из шелка цвета лаванды и причесала волосы. Сегодня я хотела выглядеть безупречно и вести себя так, как подобает.

Девушка на шестнадцатом году жизни знает, как она красива, и когда я взглянула в зеркало, то зарделась от удовольствия. Мои волосы были словно черный шелк. Когда Ива причесывала их, я чувствовала, как они струятся по спине, начиная от макушки. Мои глаза напоминали листья бамбука, а брови были подобны легким штрихам, сделанным рукой искусного каллиграфа. Щеки сияли бледно-розовым светом лепестка пиона. Родители часто говорили, что так оно и должно быть, ведь меня звали Пион. Со всем пылом юности я старалась доказать, что мне подходит мое изысканное имя. Мои губы были полными и мягкими, талия тонкой, а грудь словно ждала прикосновения руки моего мужа. Нет, я не была тщеславной. Я была такой же, как и все пятнадцатилетние девушки. Я сознавала свою красоту, но была достаточно умна, чтобы понимать, что со временем она ускользает.

Мои родители обожали меня. Они дали мне образование, прекрасное образование. Я жила в окружении изысканной роскоши: составляла букеты, ухаживала за собой и пела, стараясь доставить удовольствие родителям. Я занимала такое высокое положение, что даже у моей служанки Ивы ноги были перебинтованы[2]. В детстве я верила, что веселые сборища с праздничным угощением в день Двойной Семерки устраивались в мою честь. Никто не исправлял мою ошибку, потому что меня любили, обожали и очень, очень баловали. Я набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула. Я была счастлива. Видимо, это последний мой день рождения, который я проведу дома, ведь вскоре я выйду замуж, и я хотела наслаждаться каждой минутой.

Я вышла из покоев незамужних девушек и направилась в комнату, где мы держали поминальные дощечки наших предков[3], чтобы оставить бабушке жертвенные дары. Утренний туалет занял у меня много времени, и потому я сделала только короткий поклон. Я не хотела опаздывать к завтраку. Ноги не могли нести меня так быстро, как мне хотелось, и когда я увидела, что родители сидят в беседке, глядя на сад, я замедлила шаг. Если мама опоздает, мне тоже можно. Я услышала, как она сказала:

— Незамужние девушки не должны появляться на людях. Я беспокоюсь даже за своих невесток. Ты знаешь, что я не поощряю прогулок в одиночестве. А ты хочешь пригласить на представление посторонних людей…

Она замолчала. Мне следовало удалиться, но мне так хотелось увидеть оперу, что я решила остаться. Чтобы меня не увидели, я спряталась за переплетенными ветвями глицинии.

— О каких людях ты говоришь? — возразил папа. — Это же не публичное представление, на котором женщины сидят рядом с мужчинами и тем бесчестят себя. Вы спрячетесь за ширмами.

Но здесь появятся посторонние мужчины. Они могут увидеть из-за ширмы наши чулки и туфли. Они будут вдыхать запах наших волос и пудры. Кроме того, из всех опер ты выбрал именно эту пьесу о любовной интрижке! По-твоему, незамужним девушкам позволительно слышать такое?

Моя мать придерживалась консервативных взглядов и в своем поведении всегда следовала традициям. После Переворота, когда династия Мин пала и власть отошла к маньчжурам, жизнь общества изменилась, и многие благородные женщины с удовольствием пользовались правом покидать свои особняки. Они путешествовали по реке в прогулочных лодках, описывали то, что видели, а затем публиковали свои наблюдения. Мама горячо возражала против этого. Она по-прежнему хранила верность свергнутой династии Мин, но в остальном придерживалась весьма консервативных взглядов. В то время как для многих женщин, живущих в дельте реки Янцзы, Четыре Добродетели, заключенные в достоинстве, манерах, беседе и труде, обретали новый смысл, мама постоянно наставляла меня не забывать, что они значили изначально. «Держи рот на замке, — часто говорила она, — а если тебе нужно что-то сказать, дождись подходящего момента. Старайся никого не обидеть».

Мама очень чувствительно относилась к таким вещам, потому что она находилась во власти цин: настроения, страсти и любви. Эти силы объединяют наш мир. Они растут из сердца, где живет разум. Мой отец, напротив, повиновался ли — холодному рассудку и необходимости сдерживать эмоции. Услышав о ее беспокойстве, он только хмыкнул.

— Но здесь не раз бывали мужчины из моего поэтического общества. Ты никогда не возражала против их визитов.

— Но моя дочь и племянницы не приходят в сад, когда они нас навещают! В этом случае нарушения приличий не происходит. А другие семьи, которые ты пригласил?

— Я же сказал тебе, почему я это сделал, — резко ответил папа. Он потерял терпение. — Чиновник Тан сейчас очень важен для меня. Не спорь со мной!

Я не видела их лиц, но была уверена, что мама побледнела от его неожиданной суровости.

Она ничего не сказала. Мама правила во внутренних покоях нашего дома. Между складок ее юбки всегда звенели замки из кованого металла в форме рыбы. Она запирала на них дверь, когда нужно было наказать дерзкую наложницу, спрятать рулоны шелка, прибывшие с наших шелкопрядилен для домашнего использования, запереть кладовую, комнаты, где работали ткачихи или хранились вещи наших слуг, которые они отдавали под залог, когда нуждались в деньгах. Она никогда не злоупотребляла своей властью, и это вызывало благодарность и уважение у всех женщин, живущих в нашем доме. Но когда мама волновалась, как сейчас, она нервно вертела замки в руках.

Папина вспышка гнева сменилась примирительным тоном, каким он часто разговаривал с моей матерью:

— Нашу дочь и племянниц никто не увидит. Все правила приличия будут соблюдены. Это особый случай. Я должен проявить обходительность. Если мы откроем двери нашего дома, то вскоре для нас откроются многие другие.

— Ты должен делать то, что, как ты считаешь, пойдёт на пользу семье, — уступила мама.

В этот момент я пробежала мимо беседки, нарочно громко топая ногами. Я не совсем поняла, о чем они говорили, но это было неважно. Главное, что скоро в нашем саду покажут оперу и мы с моими сестрами будем первыми девушками в Ханчжоу, увидевшими ее. Конечно, мы не будем находиться рядом с мужчинами. Отец сказал, что мы будем сидеть за ширмами, чтобы не допустить нарушения приличий.

Входя в Весеннюю беседку, мама уже обрела свойственное ей спокойствие.

— Очень плохо, если девушки едят слишком быстро, — заметила мама, минуя стол, за которым сидела я и мои двоюродные сестры. — Когда вы переедете в дом к будущим мужьям, ваши свекрови будут очень недовольны, если увидят, что вы едите, разевая рот от нетерпения, словно карп в пруду. Этим я хочу сказать, что нам следует подготовиться к приезду гостей.

Итак, мы ели как можно быстрее, стараясь в то же время казаться благовоспитанными молодыми особами.

Как только слуги убрали тарелки, я обратилась к матери:

— Можно мне подойти к воротам? — спросила я. Мне хотелось приветствовать наших гостей.

— Конечно. Только в день свадьбы, — с нежной улыбкой сказала мама. Она всегда улыбалась, когда я задавала глупый вопрос.

Я призвала на помощь все свое терпение. Я знала, что сейчас паланкины вносят в покои для сидения; там наши гости сходят на землю, а потом пьют чай, прежде чем проследовать в главную часть дома[4]. Оттуда мужчины направлялись в зал Изысканной Роскоши, где их приветствовал мой отец. Женщины же устремлялись в безопасность наших покоев: они находились в задней части усадьбы, вдалеке от мужских глаз.

Наконец я услышала оживленные женские голоса. Они звучали совсем близко. Прибыли две сестры моей матери и их дочери. Я напомнила себе, что должна выглядеть, говорить и двигаться очень сдержанно. Затем пришли сестры моих теть, а за ними жены друзей моего отца. Самой важной из них была госпожа Тан, жена того человека, о котором отец упомянул в разговоре с матерью. Недавно маньчжуры назначили ее мужа на высокий пост императорского церемониймейстера. Она была высокой и очень худой. Ее младшая дочь Тан Цзе нетерпеливо озиралась по сторонам. Я почувствовала укол зависти. Я никогда не покидала усадьбу семьи Чэнь. Интересно, чиновник Тан часто разрешает дочери выезжать за передние ворота их дома?

Поцелуи. Объятия. Мы обменялись подарками: свежие фиги, вино из провинции Шаосин, чай из цветков жасмина. Мы проводили женщин и их дочерей в комнаты. Они разложили свои вещи, сняли дорожные костюмы и переоделись в новые платья. Еще поцелуи. Объятия. Слезы и взрывы веселого смеха. Мы поспешили в зал Цветущего Лотоса. Обычно здесь собирались женщины. В зале был высокий потолок в форме рыбьего хвоста. Его поддерживали круглые черные колонны. Окна и резные двери с одной стороны выходили в маленький сад. С другой стороны мы могли видеть пруд, заросший цветами лотоса. В центре комнаты на алтарном столике стояла маленькая ширма и ваза. Если произнести слова ширма и ваза вместе, то получится слово спокойствие, и все женщины и девушки, усевшись на свои места, почувствовали себя спокойно.

Я села на стул и огляделась. Мои перебинтованные ноги, казалось, плыли по поверхности прохладного каменного пола. Я была рада, что позаботилась о том, чтобы выглядеть как можно лучше, потому что все были одеты в самые изысканные платья из тончайшего шелка, украшенные вышивкой из цветов согласно времени года. Сравнивая себя с остальными, мне пришлось признать, что моя двоюродная сестра Лотос выглядела самой красивой. Впрочем, как обычно. Правда, мы все сияли в ожидании праздника, который вскоре начнется в нашем доме. Даже моя толстощекая сестра Ракита выглядела более привлекательной, чем обычно.

Слуги принесли маленькие тарелочки со сладостями, и мама торжественно объявила о начале состязания в вышивании. Это был первый конкурс из тех, что ожидали нас в ближайшие три дня. Мы положили на стол вышивку. Мама внимательно рассмотрела каждую работу, чтобы определить, кто из нас искуснее выбирает цвета и аккуратнее кладет стежки. Когда очередь дошла до меня, мама честно сказала, как обязывало ее положение:

— Моя дочь вышивает все лучше и лучше. Видите, она хотела вышить хризантемы. — Она сделала паузу. — Это же хризантемы, не так ли?

Я кивнула, и она продолжила:

— У тебя хорошо получилось. — Затем она легонько коснулась губами моего лба. Но все видели, что я не выиграю этот конкурс — ни сегодня, ни в другой день.

Во второй половине дня, наполненного бесконечными чаепитиями, конкурсами и радостным ожиданием вечера, мы все вели себя крайне беспокойно. Мама быстро оглядывала комнату, замечая и ерзающих маленьких девочек, и быстрые, как молния, взгляды их матерей, и раскачивающуюся ногу Четвертой тети, и то, как пухлая Ракита то и дело пыталась оттянуть узкий ворот платья. Я плотно сцепила руки перед собой и старалась сидеть как можно спокойнее, когда мама смотрела на меня, хотя мне хотелось прыгать, размахивать руками и кричать от радости.

Мама откашлялась. Несколько женщин посмотрели на нее, но тем не менее хихиканье и суета не прекратились. Мама кашлянула еще раз, затем постучала пальцем по столу и начала рассказывать мелодичным голосом:

— Однажды семь дочерей бога Кухни купались в пруду. Мимо него проходили Пастух и его буйвол.

Все девушки и женщины сразу узнали первые строки своей любимой истории, и в комнате воцарилась тишина. Я кивнула матери. Она приняла мудрое решение рассказать эту легенду, чтобы успокоить всех нас. Мы слушали, как она повествует о том, как дерзкий Пастух украл одежду самой прекрасной дочери, Ткачихи. Он ушел, а ей пришлось обнаженной томиться в пруду.

— Но когда наступила холодная ночь, — продолжала мама, — ей ничего не оставалось, как в полной наготе смущенно идти к дому Пастуха, чтобы вернуть свою одежду. Ткачиха знала, что у нее есть всего один способ сохранить свое честное имя. Она решила выйти замуж зa Пастуха. Что, как вы думаете, случилось потом?

— Они полюбили друг друга, — вдруг раздался пронзительный голосок Тан Цзе, дочери госпожи Тан.

Это была неожиданная часть истории. Кто бы мог подумать, что бессмертная богиня и обычный человек полюбят друг друга, ведь даже здесь, в мире смертных, когда мужчина и женщина заключают предназначенный им брак, они далеко не всегда находят любовь?

У них родилось много детей, — продолжала Цзе. — И они были очень счастливы.

— А потом? — спросила мама, глядя в ожидании ответа на другую девушку.

— А потом боги и богини потеряли терпение, — опять ответила Цзе, игнорируя прозрачный намек моей матери. — Они соскучились по девушке, которая ткала шелк из облаков и шила им одежду, и захотели, чтобы она вернулась.

Мама нахмурилась. Тан Цзе нарушила приличия. Я подумала, что ей, наверное, около девяти лет. Я посмотрела на ее ноги. Она вошла сюда без чьей-либо помощи. Значит, она уже преодолела два года, в течение которых девочкам перебинтовывают ноги. Возможно, ее нетерпеливость вызвана радостью оттого, что она опять может ходить? Но ее манеры!

— Продолжайте, — сказала Цзе, — расскажите еще что-нибудь!

Мама моргнула, но затем продолжила, как будто не заметила никакого нарушения принципа Четырех Добродетелей:

— Небесная царица отнесла Ткачиху и Пастуха в вышние сферы, а затем вытащила из волос булавку и нарисовала Млечный путь, чтобы разделить влюбленных. Небесная царица думала, что благодаря этому Ткачиха не будет отвлекаться от работы и у нее всегда будет прекрасная одежда. Но в день Двойной Семерки Небесная царица велит всем сорокам земли расправить крылья, чтобы получился мост и влюбленные встретились. В течение трех ночей, начиная с сегодняшнего дня, если вы, девушки, не будете спать ночью до рассвета, а выйдете в виноградник и будете сидеть там, глядя на то, как светит молодой месяц, вы можете услышать, как они плачут, расставаясь.

Это была красивая история, и она родила в нас светлое чувство, но ни одна девушка не выйдет в одиночестве к винограднику в ночное время, даже находясь в безопасности нашей усадьбы. Кроме того, что касается меня, то рассказанная история не заставила утихнуть мое нетерпеливое желание увидеть «Пионовую беседку». Сколько же мне еще ждать?

Когда настало время обеда в Весенней беседке, женщины разбились на группки: сестры сидели с сестрами, кузины с кузинами, но госпожа Тан и ее дочь остались в стороне. Цзе уселась рядом со мной за столом незамужних девушек, как будто она уже не маленькая девочка и ее скоро выдадут замуж. Я подумала, что мама будет довольна, если я поговорю с гостьей, но вскоре я пожалела об этом.

— Папа покупает мне все, что я захочу, — ликующе заявила Цзе, чтобы я и все остальные, кто слышал это, поняли, что ее семья намного богаче, чем клан Чэнь.

Едва мы насытились, как услышали бой барабанов и тарелок. Они звали нас в сад. Я хотела выказать хорошее воспитание и степенно выйти из комнаты, но первой очутилась у двери. Я шла из Весенней беседки по коридору, освещенному мигающими фонариками. Я проследовала по берегу центрального пруда, мимо беседки Вечного Наслаждения. Затем прошла через лунные ворота, через которые можно было видеть заросли бамбука, орхидеи в горшках и искусно обрезанные ветки деревьев, растущих за воротами. Музыка становилась все громче, и я заставила себя придержать шаг. Мне нужно было блюсти осторожность, потому что я прекрасно знала, что вечером у стен нашего дома стоят незнакомые мужчины, и если одному из них удастся меня увидеть, вина падет на меня, и обо мне будут дурно отзываться. Но мне казалось, что в моем положении быть осторожной и не бежать едва ли возможно. Скоро начнется представление, и я не хотела пропустить ни одной секунды.

Я подошла к территории, огороженной для женщин, и опустилась на подушку, расположенную рядом со сгибом ширмы. Через щелочку можно было наблюдать за тем, что происходит на сцене. Видела я немного, но это было больше, чем я могла надеяться. За мной последовали другие женщины и девушки. Они заняли места на других подушках. Я была так взволнована, что ни капли не огорчилась, когда Тан Цзе уселась рядом со мной.

Четыре недели мой отец, на правах заказчика, наблюдал, как актеры репетируют пьесу в одном из отдаленных павильонов. Отец нанял мужскую странствующую труппу из восьми человек. Это очень расстроило мою мать, потому что эти недостойные люди занимали в обществе самое низкое положение. Кроме того, он приказал нескольким нашим слугам, в том числе Иве, помочь актерам и исполнить некоторые роли. «В твоей опере 55 сцен и 403 арии!» — однажды изумленно заметила Ива. Как будто я сама этого не знала. Представление целой оперы заняло бы более двадцати часов, но сколько я ее ни пытала, Ива не призналась мне, какие сцены решил показать папа.

«Твой отец хочет, чтобы это был сюрприз», — отвечала Ива, наслаждаясь тем, что имеет полное право меня ослушаться. Репетиции требовали немало усилий и даже привели к некоторым неудобствам: например, папа велел принести ему трубку, и вдруг оказалось, что ее некому набить, или тетя просила подогреть воду, чтобы принять ванну, но никто этого не слышал. Даже я была недовольна, потому что Иву выбрали на роль Благоуханной Весны[5], служанки главной героини, и она все время проводила на репетициях.

Зазвучала музыка. Рассказчик сделал шаг вперед и вкратце поведал нам сюжет этой истории. Он особо подчеркнул, что любовное томление пережило три реинкарнации, и только после этого Лю Мэнмэй и Ду Линян поняли, что любят друг друга. Затем мы увидели главного героя. Он был ученым, но его семья обеднела, и ему пришлось покинуть родительский дом, чтобы сдать императорский экзамен. Его фамилия была Лю, что значит ива. Он вспоминает, как ему приснилась прекрасная молодая девушка, стоящая под сливовым деревом. Когда он проснулся, то решил принять имя Мэнмэй, Сон о сливе. Сливовое дерево, его густая зеленая листва и спелые фрукты напоминают о жизненной силе природы, и потому даже я понимала, что это имя намекает на страстную натуру Мэнмэя. Я внимательно слушала, но мое сердце было с Ду Линян, и я с нетерпением ждала, когда наконец увижу ее.

Она появилась в сцене под названием «Увещевание дочери». Линян была одета в платье из золотистого шелка с красной вышивкой. Ее головной убор был украшен пушистыми шелковыми нитями, бабочками из бусинок и цветами, которые покачивались при каждом ее движении.

— Мы лелеем нашу дочь, словно драгоценную жемчужину, пела госпожа Ду своему мужу. Но, обращаясь к дочери, она строго спросила: — Ты же не хочешь, чтобы люди считали тебя неотесанной, не правда ли?

Господин Ду добавил:

— Добродетельная и воспитанная девушка не пренебрегает своим образованием. Не жалей времени на рукоделие и прочти книги, стоящие на полках.

Однако родительские увещевания не помогли Линян исправиться, и вскоре ей и ее служанке Благоуханной Весне пришлось выслушивать наставления учителя Чэнь. Его уроки были очень скучными и в основном состояли из заучивания правил. Они были мне очень хорошо знакомы: «С первыми петухами девушка должна вымыть руки, прополоскать рот, причесать волосы и заколоть их булавкой, а затем приветствовать свою мать и отца».

Подобные замечания я слышала каждый день. Кроме того, мне говорили, что я не должна показывать зубы, когда улыбаюсь, а должна ходить ровно и медленно, заботиться о чистоте, ухаживать за собой, почитать тетушек и не забывать обрезать ножницами оборванные нитки на одежде.

Бедная Благоухающая Весна с трудом высиживала урок; она попросилась выйти из комнаты, чтобы сходить в уборную. Мужчины, сидевшие по другую сторону ширмы, засмеялись, когда Ива согнулась в талии, скорчилась и стала обеими руками хвататься за живот. Мне было неприятно видеть, что она так ведет себя, но она выполняла то, что велел ей мой отец (что шокировало меня, ведь как он мог знать об этом?).

Чувство неловкости заставило меня отвести глаза со сцены, и я увидела мужчин. Конечно, они сидели спиной ко мне, но некоторые повернулись, и я могла видеть их в профиль. Я была девушкой, но смотрела на них. Это было непозволительно, но ведь за пятнадцать лет я не сделала ничего такого, что хотя бы один из членов моей семьи назвал бы нарушением родственного долга.

Я посмотрела на мужчину, который повернулся, чтобы взглянуть на своего соседа, сидящего рядом с ним в кресле. У него были высокие скулы, большие добрые глаза, а волосы черные, как вход в пещеру. На нем было простое платье из темно-синего шелка. Его лоб был выбрит в знак покорности маньчжурскому императору, а длинная коса небрежно перекинута через плечо. Он поднес руку ко рту, чтобы сделать какое-то замечание, и в этом жесте я увидела свидетельство мягкости, утонченности и любви к поэзии. Он улыбнулся, обнажив прекрасные белые зубы. Его глаза оживленно горели. Он был таким томным и грациозным, что напомнил мне кота — большого, гибкого, с лоснящейся шерсткой, умного и уверенного в своих силах. Этот мужчина был очень красив. Он опять посмотрел на сцену, где шла опера, и у меня перехватило дыхание. Я медленно выдохнула и постаралась сосредоточиться на том, что говорит Благоуханная Весна. Она как раз вернулась из уборной и теперь рассказывала о том, что видела в саду.

Когда я читала эту часть истории, мне всегда было очень жаль Линян, потому что она находилась в заточении и даже не знала, что около ее дома есть сад. Она всю жизнь сидела взаперти. Благоуханная Весна предлагала своей хозяйке выйти в сад, чтобы увидеть цветы, ивы и беседки. Линян эта мысль показалась соблазнительной, но она искусно скрыла свой интерес от служанки.

Затем спокойствие и нежность прервал громкий рев фанфар, возвестивший о начале сцены «Быстрые плуги». Губернатор Ду прибыл в деревню, чтобы призвать к крестьян, пастухов, работниц шелкопрядилен и сборщиков чая усерднее работать в новом сезоне. Акробаты кувыркались, клоуны пили вино из бутылок, мужчины в ярко разукрашенных костюмах разгуливали по саду на ходулях, а наши слуги пели крестьянские песни об урожае и танцевали. Это была сцена ли — она была наполнена всем тем, что, как мне казалось, составляло большой мир мужчин: бурная жестикуляция, утрированные гримасы, нестройное гудение рожков, резкие удары гонгов и барабанов. Я закрыла глаза, чтобы не слышать этой какофонии, и постаралась углубиться в себя, чтобы в тишине припомнить прочитанные некогда строки. На мое сердце снизошел покой. Когда я открыла глаза, то опять посмотрела в щелочку и увидела того мужчину которого разглядывала раньше. Его глаза были закрыты. Неужели он чувствует то же, что и я?

Кто-то потянул меня за рукав. Я посмотрела направо и увидела удивленное личико Тан Цзе. Она не сводила с меня глаз.

— Ты что, смотришь на того парня? — спросила она Я несколько раз моргнула. Мне пришлось незаметно делать несколько коротких вдохов, чтобы вернуть утраченное самообладание.

— Я тоже на него смотрела, — призналась она. Тан Цзе была слишком дерзкой для своего юного возраста — Ты наверное, уже помолвлена. А мой отец, — она взглянула на меня исподлобья своими умными глазками — еще не устроил мой брак. Он говорит, что пока в стране беспорядок, с такими вещами торопиться не следует. Никто не знает, какая семья пойдет вверх, а какая вниз. Отец говорит, что это ужасная ошибка — выдать дочь замуж за посредственного человека.

«Интересно, есть какой-нибудь способ заставить эту девчонку замолчать?» — подумала я, и не с самыми добрыми чувствами.

Цзе повернулась к ширме и сощурила глаза, глядя через щелочку.

— Я попрошу отца навести справки об этом парне.

Как будто она действительно могла выбирать, за кого ей выходить замуж! Не знаю, как такое могло случиться так быстро, но я почувствовала к ней зависть и злость, потому что она хотела украсть его у меня. Конечно, у меня не было никакой надежды. Цзе правильно сказала: я уже была помолвлена. Но в течение трех вечеров, пока длится опера, мне хотелось помечтать. Я представляла, что меня так же, как и Линян, ждет счастливый конец и я тоже найду истинную любовь.

Я постаралась не думать о Цзе и вновь стала слушать оперу. Началась сцена «Прерванный сон». Наконец, Линян вышла в свой — то есть наш — сад. В это чудесное мгновение она увидела его в первый раз. Линян сожалеет о цветах. Они благоухают там, где никто не может насладиться их ароматом. Ей кажется, что этот сад напоминает о ее жизни — она расцвела, но ее красота никого не радует.

Я знала, что она чувствует. Каждый раз, когда я читала чти строки, меня посещали те же мысли.

Линян вернулась в свою уютную комнату, переоделась в платье с цветами пиона и села у небольшого зеркала. Она размышляла о преходящей красоте, совсем как я в это утро. «Пожалейте ту, чья красота подобна яркому цветку, ведь жизнь не долговечней зеленого листа, пела она, прекрасно понимая, как обременительно может быть весеннее великолепие и как недолго оно длится. — Наконец я поняла, о чем писали поэты! Весной мы мечтаем о страсти, а осенью с сожалением вспоминаем о ней. Увижу ли я когда-нибудь мужчину? Найдет ли меня любовь? Кому я расскажу о своих истинных желаниях?»

Переживания так утомили ее, что она уснула. Во сне она приблизилась к Пионовой беседке. Там появился призрак Лю Мэнмэя. На нем было платье с узором «ивы», а в руке он сжимал ивовую ветку. Они нежно переговариваются, и юноша просит ее сочинить стихотворение об иве. Затем они танцуют. Движения Линян были такими изысканными и плавными, что мне казалось, будто я наблюдаю за тем, как умирает тутовый шелкопряд.

Мэнмэй подвел ее к каменному гроту. Они скрылись из виду, но я слышала бархатистый голос Мэнмэя: «Приспусти ворот платья, развяжи ленту на талии, прикрой глаза рукавом. Вскоре ты будешь кусать его ткань…»

Лежа в постели, я думала о том, что могло происходить в каменном гроте близ Пионовой беседки. Я не могла видеть, что там происходит, и потому мне приходилось полагаться на объяснения духа цветка: «Ах, как нарастает и радостно бьется мужская сила!» Но я все равно ничего не понимала. Незамужним девушкам рассказывали о дожде и облаках, но никто не объяснил мне, что именно происходит между мужчиной и женщиной.

Когда все закончилось, над каменной горкой пролился дождь из цветов пиона. Линян пела о том, какую радость обрели она и ее ученый.

Проснувшись, Линян понимает, что она нашла истинную любовь. По приказу госпожи Ду служанка упрашивает Линян поесть немного. Но зачем? Ведь завтрак, обед и ужин не подарят ей ни надежды, ни любви. Линян убегает от служанки и направляется в сад, где предается мечтам. Она видит, что на земле рассыпаны лепестки. Ветки боярышника хватают ее за полы одежды, цепляются за нее, чтобы она не ушла из сада. Ду Линян мысленно возвращается к своему сну. «На серый камень положил он мое безвольное тело». Она вспоминает, как он опустил ее на землю, а она раскинула полы юбки, словно «укрывая землю, чтобы ее не увидели глаза Неба». А затем ей показалось, что ее тело растаяло от наслаждения.

Линян прислонилась к сливе, щедро усыпанной плодами. Но это было необычное сливовое дерево. В нем воплотился загадочный любовник Линян, которого она видела во сне, — живой и полный сил. «Какое счастье, если б после смерти меня похоронили рядом с ним», — поет Линян.

Мама учила меня никогда не показывать своих чувств, по когда я читала пьесу «Пионовая беседка», меня переполняли любовь, грусть и счастье. Я наблюдала за тем, как актеры представляют эти события, воображала, что могло произойти в каменном гроте между Линян и молодым ученым, а потом впервые увидела мужчину, который не являлся членом нашей семьи. Все это взволновало меня. Мне следовало удалиться, пока тоска Линян не передалась мне.

Я медленно поднялась со своего места и стала осторожно ступать между подушками. Я шла по дорожке в саду, и слова Линян наполняли мое сердце томлением. Я искала умиротворения, глядя на зеленую листву. В главном саду не было цветов. Все здесь было зеленым, чтобы рождать покой, словно чашка чая — вкус у него деликатный, но стойкий. Я прошла по зигзагообразному мостику, перекинутому через небольшой пруд с линиями, и вошла в беседку Спокойного Ветра. Ее построили специально для того, чтобы нежный вечерний ветерок душными летними вечерами охлаждал разгоряченное лицо или пылающее сердце. Я села и постаралась успокоиться. Ведь беседка была создана именно для этого. Я боялась пропустить хотя бы одну секунду представления, но была совершенно не готова к тому, что испытаю такое волнение.

Пение и музыка струились ко мне по вечернему воздуху, донося жалобы госпожи Ду, обеспокоенной меланхолией дочери. Она еще не поняла этого, но ее дочь заболела любовным томлением. Я сделала глубокий вдох и позволила этой мысли проникнуть в мое сердце.

Вдруг я услышала прерывистое эхо своего дыхания. Я открыла глаза и увидела, что передо мной стоит молодой мужчина, которого я видела сквозь щелку в ширме.

Я вскрикнула, не успев даже подумать о том, что нужно взять себя в руки. Но как? Ведь я оказалась наедине с мужчиной, и он не был моим родственником! Более того, мы даже не были знакомы.

— Простите меня, — он сложил руки вместе и несколько раз поклонился.

От страха и волнения мое сердце забилось быстрее. Эта ситуация была невообразимой. Видимо, этот человек — друг моего отца. Я должна быть с ним любезна, и в то же время мне нужно помнить о приличиях.

— Мне не следовало покидать свое место, — нерешительно сказала я. — Это моя вина.

— Мне тоже не следовало этого делать. — Он сделал шаг вперед, и я машинально отпрянула от него. — Но их любовь… — Он покачал головой. — Интересно, каково это — найти истинную любовь?

— Я много раз думала об этом.

Я пожалела о сказанном, стоило словам вылететь из моего рта. Не следовало говорить так с мужчиной — будь то муж или незнакомец. Я знала это, но мой ответ уже был произнесен. Я приложила пальцы ко рту, надеясь, что это поможет мне удержать другие слова.

И я тоже, — признался он и сделал еще один шаг вперед. — Но Линян и Мэнмэй влюбились друг в друга, когда встретились во сне, — продолжил юноша.

Наверное, ты не знаешь эту оперу, — возразила я. — Они встретились, это правда, но Линян начинает следовать за Мэнмэем только после того, как она превратилась в призрак.

— Я знаю эту историю, но я не согласен с тобой. Молодому ученому приходится преодолеть свой страх перед призраком.

— Этот страх появляется только после того, как она соблазняет его.

Как я осмелилась произнести такие слова?

— Прости меня, — сказала я. — Я всего лишь глупая девушка. Мне следует вернуться на свое место.

— Пожалуйста, подожди. Не уходи.

Я посмотрела туда, где в темноте скрывалась сцена. Я так долго ждала, когда увижу эту оперу. До меня доносилось пение Линян: «Я дрожу под одеждой из тонкой ткани. От утренней прохлады меня защищают печальные мысли о том, как красные лепестки, словно слезы, падают с веток». Любовное томление сделало ее такой тонкой и хрупкой — даже изможденной, — что она решила нарисовать свой портрет на шелке. Если она оставит этот мир, то ее будут помнить такой, какой она была во сне — исполненной красоты и несбыточных желаний. Это желание, столь необычное для здоровой девушки, было явным признаком того, что Линян овладела любовная тоска. Она предчувствовала и предвосхищала свою смерть. Легкими прикосновениями кисточки она рисует в своей руке плод сливы. Она надеется, что когда-нибудь ее возлюбленный увидит ее портрет и узнает ее. Затем она пишет стихотворение, в котором говорит о своем желании выйти замуж за человека по фамилии Лю.

Как я могла так легко отказаться от оперы? Неужели потому, что об этом меня попросил мужчина? Если бы в ту минуту я была способна думать, я бы поняла, что люди, негодующие из-за «Пионовой беседки», правы: эта пьеса действительно сбивала молодых женщин с пути истинного.

Наверное, незнакомец почувствовал мою нерешительность — да и как иначе? — потому что сразу сказал:

— Я никому не расскажу об этом. Останься: я никогда не слышал, что думают об этой опере женщины.

Женщины? Я попала в очень неудобное положение. Я осторожно прошла мимо него, стараясь не задеть его полами одежды. В этот момент он снова заговорил:

— Автор хотел, чтобы в нас пробудились женственные чувства цин — любовь и другие эмоции. Я чувствую эту историю, но не уверен в том, что не обманываю себя.

Мы стояли всего в нескольких дюймах друг от друга. Я обернулась и посмотрела ему в лицо. Оно было еще прекраснее, чем мне казалось. Даже в тусклом свете молодого месяца я видела его высокие и широкие скулы, добрые глаза и полные губы.

Я… — Он посмотрел мне в глаза ищущим взглядом, и я запнулась. Я сглотнула и опять заговорила: — Как могла девушка из знатной семьи, которая всю жизнь находилась в заточении…

— Так же, как и ты…

— …сама выбрать себе мужа? Я не могу представить себе такого, и для нее это тоже было невозможно.

— Ты думаешь, что понимаешь Линян лучше, чем ее создатель?

— Я девушка. Мне столько же лет, как и ей. Я исполню родственный долг, — заявила я, — и пойду по пути, который избрал для меня мой отец. Но хотя наши судьбы решают другие люди, мы продолжаем мечтать.

— Ты мечтаешь о том же, что и Линян? — спросил юноша.

— Нет, я не одна из тех девиц, что катаются на раскрашенных лодках, если ты это имеешь в виду!

Я покраснела от смущения. Мне нельзя было с ним откровенничать. Я уставилась на землю. По сравнению с его расшитыми сандалиями мои перебинтованные ножки в крошечных туфельках казались такими маленькими и нежными. Я чувствовала, что он смотрит на меня, и тоже хотела поднять глаза, но не смела. Наклонив голову, я молча вышла из беседки.

— Ты встретишься со мной завтра? — тихо окликнул он меня. Через мгновение за этим вопросом последовало утверждение, больше похожее на приказ: — Встретимся завтра вечером. Но этом же месте.

Я не ответила и даже не оглянулась. Я пошагала прямиком к главному саду и опять стала осторожно пробираться через сидящих женщин к своей подушке, лежащей у сгиба ширмы. Я огляделась по сторонам. Кажется, никто не заметил моего отсутствия. Я села и постаралась сосредоточиться на том, что происходило на сцене. Но мне было трудно сделать это. Увидев, что юноша тоже вернулся на свое место, я закрыла глаза. Я не буду смотреть на него. Зажмурив глаза, я слушала музыку и пение, и они проникали в мое сердце.

Линян умирала от любви. Предсказатель пытался излечить ее при помощи чар, но это не помогло. Наступил праздник Середины Осени[6]. Линян ослабела и часто теряла сознание. Она дрожала от осеннего холода. В окна молотил ледяной дождь, а по небу меланхолично пролетали дикие гуси. Мать приходит проведать ее, и Линян просит у нее прощения за то, что не сможет заботиться о родителях до конца их дней. Она хочет сделать коутоу[7], чтобы выразить им свое почтение, но падает в обморок. Линян знает, что скоро умрет, и просит родственников похоронить ее в саду под сливовым деревом. Она втайне велит Благоуханной Весне спрятать ее портрет в гроте, где она и ее возлюбленный из сна познали друг друга.

Я думала о молодом мужчине, которого видела в саду. Он не касался меня, но когда я глядела на него через ширму, то думала, что не стала бы возражать против этого. Тем временем Линян умерла. Собрались плакальщики. Они выражают свою скорбь, а родители рыдают от горя. Вдруг неожиданно прибывает гонец с письмом от императора. Эта часть истории мне совсем не нравилась. Губернатор Ду получает назначение на высокий пост и устраивает по этому поводу пир. Думаю, это был великолепный спектакль, и эта прекрасная сцена завершила сегодняшнее представление. Но как семья Ду могла так быстро позабыть о своем горе, ведь родители Линян говорили, что так сильно ее любят? Отец даже забыл поставить точку на ее дощечке, а ведь это грозило его дочери большими бедами в будущем.

Позже, когда я лежала в постели, в моей груди теснились такие глубокие чувства, что я едва могла дышать.

Лаковая коробочка из бамбука

Утром я много думала о бабушке. Мне не терпелось увидеть вечером моего незнакомца, но я терзалась, вспоминая уроки, заученные в детстве. Я оделась и направилась в зал с поминальными дощечками. Путь был неблизкий, но я любовалась тем, что меня окружало, словно не видела это десять тысяч раз. В доме семьи Чэнь были просторные покои, его окружали большие дворы, а у края Западного озера стояли очаровательные беседки. Суровая красота каменных горок напоминала о том, что в нашей жизни важно хранить силу и стойкость. В искусственных прудах и ручьях нашего сада я видела широкие озера и извилистые реки. Когда я заходила в ухоженные заросли бамбука, мне казалось, что я брожу по лесам. Я прошла мимо беседки Созерцания Красоты (незамужние девушки взбирались к ней по лестнице, чтобы, оставаясь незамеченными, наблюдать за посетителями в саду). Оттуда я слушала звуки, доносившиеся из большого мира, — пение флейты над озером. Музыку как будто толкали вперед, по воде, и она украдкой перелетала через стену нашего сада и проникала во владения нашей семьи. Иногда я даже слышала чужие голоса — крики продавца, предлагающего кухонную утварь, спор лодочников, тихий смех женщин на водной прогулке. Но я никогда их не видела.

Я вошла в комнату, где на стенах висели поминальные дощечки предков моей семьи. Они представляли собой деревянные таблички с золотыми иероглифами. Тут были мои бабушка и дедушка, их братья и сестры и бесчисленные дальние родственники, которые рождались, жили и умирали в доме семьи Чэнь. После смерти их души разделились на три части и поселились в трех разных домах: в загробном мире, в могиле и в табличке. Глядя на дощечки, я могла проследить историю моей семьи дальше, чем на девять поколений. Я верила, что часть души каждого предка, запечатленная в них, помогает мне.

Я зажгла благовония, опустилась коленями на подушку и посмотрела на два больших свитка с портретами предков, висевших над алтарем. Слева был портрет моего дедушки. Он был ученым и служил при дворе императора. Благодаря ему наша семья заняла высокое положение. Он подарил нам покой и богатство. На портрете он был изображен в праздничном наряде. Дедушка сидел, широко расставив ноги. В руке он сжимал раскрытый веер. У него было суровое лицо. Кожа вокруг глаз была испещрена морщинами — знак мудрости и тяжелых мыслей. Он умер, когда мне было четыре года. Помню, он требовал, чтобы я вела себя тихо, и с трудом терпел присутствие моей матери или любой другой женщины из нашего дома.

Справа на стене висел длинный свиток с изображением моей бабушки. Ее лицо тоже было строгим. Она пользовалась в нашей семье и в деревне особым уважением, потому что во время Переворота умерла мученической смертью. До того как ей пришлось принести себя в жертву, дедушка занимал пост в министерстве общественных работ в Янчжоу. Бабушка покинула дом семьи Чэнь и переехала в этот город, чтобы жить там вместе с ним. Мои родители не знали, что надвигается катастрофа, и поехали в Янчжоу, чтобы навестить родителей. А когда они прибыли туда, страну захватили маньчжурские мародеры.

Каждый раз, когда я спрашивала маму о том, что произошло, она отвечала: «Тебе не нужно это знать». Однажды, в возрасте пяти лет, я имела наглость спросить, видела ли она, как умерла бабушка. Мама ударила меня с такой силой, что я упала на землю. «Не смей больше заговаривать со мной об этом дне». Она никогда не била меня, даже когда мне бинтовали ноги, а я больше не спрашивала ее о бабушке.

Другие люди, однако, вспоминали о бабушке почти каждый день. Для женщины нет ничего почетнее, чем остаться вдовой и отказаться повторно выйти замуж, даже если это означает, что ей придется пожертвовать своей жизнью. Но моя бабушка совершила нечто еще более поразительное. Она убила себя, но не сдалась маньчжурским солдатам. Она была воплощением конфуцианского идеала целомудрия. Когда маньчжуры пришли к власти, они почтили ее подвиг тем, что о нем стали рассказывать легенды и помещать их в книгах для женщин. Они надеялись, что их женщины тоже будут стремиться стать прекрасными женами и матерями, чтобы воплотить собой идеал верности и родственного долга. Маньчжуры были нашими врагами, но они превозносили мою бабушку и других женщин, покончивших жизнь самоубийством, когда разразилась катастрофа. Они хотели завоевать наше доверие и сделать так, чтобы в женских покоях опять воцарился порядок.

Я положила на алтарь принесенные жертвенные фрукты — превосходные белые персики.

— Могу ли я встретиться с ним сегодня? — спросила я, надеясь, что она даст мне совет. — Помоги мне, бабушка, помоги.

— Я прижалась к полу лбом, взглянула на ее портрет, чтобы бабушка видела, что я говорю искренне, и опять опустила голову. После этого я поднялась, расправила полы одежды и вышла из комнаты. А мои мольбы летели к бабушке вместе с дымком благовоний. Но беспокойство, которое одолевало меня, когда я вошла в эту комнату, не исчезло.

За дверью меня ждала Ива.

— Твоя мать говорит, что ты опаздываешь к завтраку, сказала она. — Дай мне руку, маленькая госпожа, я отведу тебя.

Она была моей служанкой, но повиноваться пришлось мне.

В коридорах было шумно и тесно. В нашем доме жили 940 пальцев[8]. Из них 210 принадлежали моим кровным родственникам, а 330 — наложницам и их детям — все они были девочками. И еще 400 пальцев было на руках наших поваров, садовников, кормилиц, нянек, служанок и так далее. Теперь, в праздник Двойной Семерки, пальцев в нашем доме стало еще больше. В усадьбе жило много людей, и она была построена так, чтобы все они находились в надлежащем месте. Поэтому в это утро, как обычно, десять наложниц из нашего дома — и двадцать три их дочери ели в отдельном зале. Три мои двоюродные сестры, которым начали бинтовать ноги, были заперты в своих комнатах. Остальные женщины расселись в Весенней беседке согласно своему статусу. Моя мать занимала в комнате почетное место, потому что была женой старшего брата. Она и четыре ее невестки сидели за одним столом, а пять моих маленьких двоюродных сестер и их няньки — за соседним. Я и три двоюродных сестры моего возраста имели отдельный стол. Наши гости также разделились, как обязывал их возраст и положение. В углу завтракали няни и кормилицы. Они ухаживали за детьми, которым еще не исполнилось пяти лет.

У меня была безукоризненная лилейная походка. Я, слегка покачиваясь, грациозно ступала по земле, и мое тело трепетало, словно цветок на ветру. Когда я села, сестры не поздоровались со мной. Они явно меня игнорировали. Меня это мало волновало. Мне уже выбрали жениха, и я часто повторяла себе, что в их компании мне осталось провести всего пять месяцев. Но после того, как вчера вечером я встретилась с незнакомцем в беседке Спокойного ветра, я задумалась о своем будущем.

Мой отец и отец моего будущего мужа были друзьями с детства. Когда они сочетались браком со своими женами, то поклялись, что когда-нибудь объединят свои семьи, поженив детей. Я появилась на свет, когда в семье У уже было два сына. Через некоторое время мои Восемь Знаков[9] были совмещены со знаками младшего. Родители были счастливы, но я с трудом изображала радость, и сейчас делать это было особенно сложно. Я никогда не видела У Жэня. Может, он старше меня на два года, а может, на десять. Он мог быть рябым, низкорослым, жестоким, тучным, но ни мать, ни отец не предупредили бы меня об этом. Мне было суждено выйти замуж за незнакомца, и никто не обещал мне, что моя судьба будет счастливой.

— Сегодня нефритовая дева надела одежду цвета нефрита, — сказала мне Ракита, дочь Второго дяди. Для нее, как и для всех нас, выбрали имя растения, но никто не звал ее так. Она имела несчастье родиться в неудачный день, когда звезда ракитника в небе была наиболее заметна. Это значило, что, за кого бы она ни вышла замуж, удача уйдет из его дома. У ее матери был мягкий характер, и потому Ракита была такой полной, как женщина, вышедшая из детородного возраста. Тети и в том числе моя мать, умоляли ее не есть так много. Они надеялись, что когда-нибудь она выйдет замуж и мы избавимся от угрозы несчастья, нависшей над нашим домом.

— Не думаю, что этот цвет подходит к цвету твоей кожи, — сладким голосом добавила Лотос, старшая дочь третьей тети. — Мне очень жаль, что приходится говорить такое нашей нефритовой деве.

Я продолжала улыбаться, но ее слова ранили меня. Мои отец часто называл меня нефритовой девой и говорил, что моим будущим мужем станет золотой юноша. Это значило, что наши семьи одинаково богаты и занимают одинаково высокий статус. Вдруг я поняла, что я вспоминаю о молодом человеке, которого встретила вчера вечером, и раздумываю о том, понравился бы он моему отцу. Мне не следовало этого делать.

— Кроме того, — с притворным сочувствием продолжила Лотос, — я слышала, что сияние золотого юноши немного потускнело. Не так ли, Пион?

Каждый раз, когда она говорила какую-нибудь гадость, я подыскивала достойный ответ. Мне нужно было дать ей отпор, или я выкажу свою слабость. Я постаралась. позабыть о незнакомце.

— Если бы мой муж был рожден в другое время, он бы стал ученым при дворе императора, как его отец. Но в наши дни мало кто решается выбрать эту дорогу. Папа говорит, что еще в детстве Жэнь поражал всех своими познаниями, — похвасталась я, стараясь говорить уверенно. — Он будет прекрасным мужем.

— Да, нашей сестричке остается надеяться на то, что у будущего мужа сильный характер, — заявила Ракита, обращаясь к Лотосу. — Ведь ее свекор умер. У Жэнь его второй сын, а значит, свекровь будет помыкать ею.

Это было подло.

— Отец моего мужа погиб, когда произошел Переворот, — возразила я. — А моя свекровь — почтенная вдова.

Я ждала, что еще они скажут. Казалось, им многое известно. Глава семьи У умер. Значит, они переживают тяжелые времена? Отец приготовил для меня солидное приданое: луга, шелкопрядильни, скот. Он давал за мной больше серебра, шелка и провизии, чем было принято, но брак, в котором у жены много денег, никто не назовет счастливым. Слишком часто мужья попадали под каблук, и люди подшучивали над ними и судачили о жестокости, злых языках и беспощадной ревности их жен. Неужели отец готовил для меня такое будущее? Почему я не могу влюбиться, как Линян?

— Не стоит кричать в небо о том, что тебя ждет идеальный брак, — с довольным видом сказала Ракита, — когда вся семья знает, что это вовсе не так.

Я вздохнула.

— Лучше съешь еще одну клецку, — сказала я, подталкивая тарелку к Раките.

Она украдкой взглянула на тот стол, где сидели наши матери, а затем подняла клецку палочками и целиком затолкала ее в рот. Мои сестры со злостью уставились на меня, и я ничего не могла с этим поделать. Они вместе вышивали, вместе обедали и сплетничали за моей спиной. Но у меня были свои способы борьбы с ними, хоть и безобидные. Например, я подсмеивалась над ними, показывая им свою красивую одежду. Конечно, я поступала по-детски. Но я озорничала лишь потому, что пыталась защитить себя и свои чувства. Я не понимала, что мы были одинаково несвободны, словно сверчки в лаковых коробочках из бамбука, которые, по поверью, приносят удачу.

Все остальное время за завтраком я молчала. Сестры игнорировали меня со всей суровостью, на которую способны молодые девушки. Я надеялась, что их злоба не затронет меня. Но, конечно, это было невозможно, и вдруг на меня обрушились тяжелые мысли о моих собственных недостатках. В каком-то смысле я принесла семье еще больше разочарования, чем Ракита. Я родилась через пять лет после Переворота, и не в самое подходящее время — в седьмом месяце, четыре недели которого отведены для праздника Голодных Духов[10]. Кроме того, я родилась девочкой — это большое разочарование для любой семьи, но особенно для нашей, потому что мы понесли большие потери, когда династия Мин лишилась власти. Мой отец был старшим сыном, и все ждали, что у него тоже родится сын, который когда-нибудь станет во главе семьи, будет проводить ритуалы в зале с поминальными дощечками, приносить жертвы давно умершим родственникам, чтобы наш дом не покидали счастье и удача. Однако у него родилась одна-единственная бесполезная дочь. Что, если мои сестры правы и в наказание на роль моего мужа выбрали какого-нибудь незначительного человека?

Я посмотрела на противоположный край стола и увидела, что Ракита шепчет что-то на ухо Лотосу. Они взглянули на меня и прикрыли рты руками, чтобы спрятать ухмылки. Но внезапно все мои сомнения улетучились, и в глубине души я поблагодарила своих кузин. Я хранила такой большой секрет, что если бы они о нем узнали, то от зависти и ревности рассыпались бы на кусочки.

После завтрака мы перешли в зал Цветущего Лотоса, где мама объявила, что вскоре незамужние девушки будут соревноваться в игре на цитре. Когда пришла моя очередь, я взошла на помост, где раньше сидели другие девушки, и повернулась лицом к собравшимся. Играла я ужасно: то и дело забывала о том, что держу пальцы на струнах, потому что постоянно думала о молодом человеке, которого встретила вчера вечером. Мое выступление подошло к концу, и мама отослала меня прочь, предложив прогуляться в саду.

Ах, я была рада покинуть женские покои! Я поспешила по коридору к библиотеке моего отца. Девять поколений мужчин в моей семье были императорскими учеными. Они достигли высшего уровня цзиньши[11]. Во времена династии Мин папа был заместителем министра, отвечавшего за производство шелка. Но когда разразилась буря, отец вернулся домой. Ему было противно думать о том, что он должен служить новому императору. Он занимался тем, что пристало каждому благородному человеку: собирал библиотеку, писал стихи, играл в шахматы, наслаждался чаем, зажигал благовония, коллекционировал камни, антиквариат, книги, а теперь заинтересовался постановкой оперы. Можно сказать, что во многом он, как и многие мужчины в то время, принял женский образ мыслей, поощрявший самосозерцание. Для него не было ничего приятнее, чем читать свиток, будучи окруженным облаками благовонного дыма, или попивать чай, играя в шахматы с любимой наложницей.

Папа продолжал хранить верность династии Мин. Но он должен был подчиняться общепринятым правилам. Ему не нужно было работать в правительстве, но он был вынужден брить лоб и носить косу в знак покорности императору династии Цин. Он объяснял свое решение таким образом: «Мужчины не похожи на женщин. Нам приходится действовать там, где нас видят люди. Под страхом казни мы должны делать то, что приказывают маньчжуры. Что будет с нашей семьей, домом, крестьянами и слугами, если меня лишат жизни? Мы и так перенесли немало страданий».

Я вошла в библиотеку. У двери стояла служанка, ждавшая папиных приказаний. Справа и слева на стенах висели мраморные плиты с изображением пейзажей — окутанных дымкой гор на фоне мрачного неба. Комната, даже когда в ней были открыты окна, напоминала о четырех сокровищах ученого: бумага, тушь, кисти и воплощавший стихию земли камень для растирания туши. Эту библиотеку собирали девять поколений ученых, и печатные книги были повсюду — на столе, на полу, на полках. Мой отец собрал сотни работ, написанных женщинами во времена династии Мин, и более тысячи, созданных после Переворота. Отец говорил, что в наше время таланты следует искать повсюду, даже в самых неожиданных местах.

В это утро отца не было за письменным столом. Он отдыхал на деревянной кровати с лежанкой из ротанга, наблюдая за тем, как с озера поднимается туман. Под кроватью я увидела два одинаковых подноса с большими кусками льда. Отец не любил жару и приказывал слугам выкапывать лед из-под земли, где его хранили, и класть его под кушетку, чтобы охладить ее. На стене висело двустишие. В нем было сказано: «Не беги за славой. Будь скромен, и люди будут считать тебя особенным».

— Пион, — произнес отец и махнул мне рукой, — подойди ко мне и сядь.

Я прошла по комнате, причем так близко к окнам, что смогла окинуть взглядом озеро, остров Уединения и окрестности. Мне нельзя было выглядывать за стены усадьбы, но сегодня папа молча разрешил мне попробовать это лакомство. Я присела на один из двух стульев с примой спинкой, стоящих у его письменного стола. Обычно на них садились посетители, приходившие просить отца о какой-нибудь милости.

— Ты сбежала от учительницы? — спросил он.

Уже несколько лет моя семья нанимала для меня самых лучших учителей. Разумеется, все они были женщинами. Но с тех пор, как мне исполнилось четыре года, отец часто сажал меня к себе на колени и учил меня читать, думать и оценивать прочитанное. Он говорил мне, что жизнь подражает искусству. По словам моего отца, благодаря чтению мне откроется мир, который чрезвычайно превосходит мир женских покоев. Он поощрял меня брать в руку кисть и писать, потому что это занятие заставляет работать ум и воображение. Для меня он был лучшим учителем.

— Сегодня у меня нет уроков, — робко напомнила я.

Неужели он забыл, что завтра мой день рождения?

Обычно дни рождения не праздновались до тех пор, пока человеку не исполнится пятьдесят лет, но разве отец пригласил актеров оперы не потому, что любил меня и хотел показать, как я ему дорога?

— Конечно, конечно, — отец ласково улыбнулся. Затем его лицо стало серьезным. — Что, в женских покоях стало слишком шумно?

Я покачала головой.

— Значит, ты пришла сюда, чтобы сообщить, что победила в одном из состязаний, придуманных твоей матерью?

— Ох, папа… — сокрушенно вздохнула я. Он знал, что рукоделие мне плохо удавалось.

— Ты уже такая большая, что я даже не могу подразнить тебя немного, — он хлопнул себя по ноге и засмеялся. — Завтра тебе исполняется шестнадцать. Ты не забыла, что это особенный день?

— Ты подарил мне самый лучший подарок, — улыбнулась я ему.

Отец удивленно вскинул голову. Он дразнил меня, и я хотела подыграть ему.

— Полагаю, ты устроил представление, чтобы порадовать кого-то другого? — спросила я.

Папа долгие годы поощрял мою дерзость, но сегодня он не сумел подыскать остроумного ответа. Вместо этого он сказал:

— Да, да, да, — как будто, произнося эти слова, он обдумывал свой ответ. — Разумеется. Так оно и есть.

Он сел и свесил ноги с края кушетки. Встав на пол, он поправил полы одежды. На нем был стилизованный костюм маньчжурского всадника: брюки и приталенная тупика с застежкой у горла.

— У меня есть для тебя еще один подарок. Думаю, он понравится тебе еще больше.

Он подошел к комоду из камфорного дерева и вынул и вынул из него какой-то предмет, завернутый в пурпурный шелк с узором из ивовых веток. Я сразу поняла, что это книга, еще до того, как он передал его мне. Я надеялась, что это копия «Пионовой беседки», изданная самим великим поэтом Тан Сяньцзу. Я медленно развязала узел и развернула шелк. У меня еще не было этой книги, но я мечтала не о ней. Тем не менее я прижала ее к груди и выразила отцу свое удовольствие. Если бы не мой отец, у меня бы не было возможности предаваться своему увлечению, несмотря на всю мою находчивость.

— Папа, ты так добр ко мне! — Мои слова были правдой.

— Открой ее, — велел он.

Я очень любила книги. Мне нравилось ощущать их тяжесть, когда я держала их в своих ладонях. Меня восхищал запах туши и шероховатость рисовой бумаги.

— Никогда не загибай страницы, чтобы отметить то место, где читала, — напомнил мне отец. — Не оставляй пометок ногтями под буквами. Не облизывай пальцы, чтоб перевернуть страницу. И никогда не клади на книгу голову — она не подушка.

Сколько раз он говорил мне об этом?

— Не буду, папа, — пообещала я.

Я не могла оторвать глаз от первых строк. Вчера вечером я слушала, как актер, игравший рассказчика, говорил о том, что Линян и Мэнмэю пришлось пройти три инкарнации, прежде чем воссоединиться в Пионовой беседке. Я взяла том, показала папе этот отрывок и спросила:

— Папа, а откуда взялась эта история? Тан Сяньцзу сам придумал ее или взял из какого-нибудь стихотворения или рассказа?

Отец улыбнулся. Он всегда был доволен, когда я проявляла любознательность.

— Посмотри на третьей полке у стены. Ты найдешь ответ в самом старом томе.

Я положила книгу на кушетку и последовала совету моего отца. Взяв книгу, я стала искать тот отрывок, где впервые говорилось о трех реинкарнациях. Кажется, это произошло во времена династии Тан. Девушка влюбилась в монаха, но им пришлось прожить целых три жизни, пока, наконец, обстоятельства не сложились таким образом, что они смогли обрести идеальную любовь Я задумалась. Неужели любовь так сильна, что способна пережить смерть не один, а целых три раза?

Я опять взяла в руки «Пионовую беседку» и стала медленно переворачивать страницы. Я хотела прочитать описание внешности Мэнмэя, чтобы вновь пережить вчерашнюю встречу с незнакомцем. Наконец я дошла до появления главного героя:

— Что ты читаешь? — спросил папа.

Он застал меня врасплох! Кровь прилила щекам.

— Я… я…

— В этой истории есть места, непонятные незамужним девушкам. Тебе следует обсудить их с матерью…

Я покраснела еще сильнее.

— Нет, дело не в этом, — запинаясь, сказала я и прочитала ему строки, которые сами по себе были совершенно невинны.

— А, так ты хочешь узнать источник и этой истории?

Я кивнула, и он поднялся, подошел к одной из полок, взял книгу и поднес ее к кушетке.

— Это истории о деяниях знаменитых ученых. Помочь тебе?

— Я сама найду, папа.

— Я знал, что ты сама справишься, — сказал он, передавая мне книгу.

Папа смотрел на меня, пока я листала книгу до того места, где говорилось об ученом по имени Куан Хэнь. Он был так беден, что не мог купить масла для лампы, и потому ему пришлось просверлить стену, чтобы в комнату проникал свет из комнаты его соседа.

Пролистай еще несколько страниц, — велел мне папа. — Там ты найдешь рассказ о другом ученом. Сунь Цзин связал волосы в пучок, потому что боялся уснуть во время занятий.

Я спокойно кивнула. Интересно, тот молодой человек, которого я повстречала в беседке Спокойного Ветра, был так же упорен в своей учебе, как эти мудрецы древности?

— Если бы ты родилась мужчиной, — продолжил папа, — ты стала бы выдающимся императорским ученым, возможно, лучшим за все поколения нашей семьи.

Я понимала, что он хотел похвалить меня, но явственно слышала в его голосе сожаление. Я была женщиной, и у него никогда не будет сына.

— Если ты еще не уходишь, — поспешно сказал он, возможно, осознав свой промах, — то помоги мне, пожалуйста.

Мы подошли к его столу и сели. Затем отец поправил одежду, перекинул косу, чтобы она лежала у него на спине, и погладил свой бритый лоб. Эта привычка, как и одежда в маньчжурском стиле, напоминала ему о том выборе, который он был вынужден сделать, чтобы защитить нашу семью. Потом отец открыл ящик и достал несколько связок с кусочками серебра.

Он положил одну связку на стол и сказал:

— Мне нужно послать денег в деревню. Помоги мне сосчитать их.

Мы владели тысячами му[12] земли. На них выращивали шелковицу. Область Гудан находилась недалеко от нашего дома, и благосостояние целых деревень зависело от положения нашей семьи. Папа заботился о деревенских жителях. Они выращивали деревья, собирали листья, кормили и ухаживали за шелкопрядом, вытаскивали нитку из коконов, пряли нитку и, конечно, ткали шелк.

Папа говорил мне, сколько денег отложить на те или иные нужды, а я отсчитывала их.

— Ты сегодня сама на себя не похожа, — сказал папа. — Скажи, что тебя беспокоит?

Я не могла рассказать ему о вчерашней встрече с молодым человеком или признаться в том, что теперь раздумываю, стоит ли мне вновь приходить сегодня вечером в беседку Спокойного Ветра. Но папа мог помочь мне лучше понять бабушку, узнать о выборе, который она сделала. Тогда, возможно, я пойму, что мне следует делать сегодня.

— Я думаю о бабушке Чэнь. Она правда была такая смелая? Неужели она никогда ни в чем не сомневалась?

— Мы много раз говорили об этой истории…

— Да, об истории, но не о бабушке. Какой она была?

Папа хорошо изучил меня, и я, в отличие от других девушек, тоже хорошо его знала. За долгие годы я научилась распознавать, что значит то или иное выражение его лица. Он удивленно поднимал брови, когда я спрашивала его о какой-нибудь поэтессе, морщился, если я неправильно отвечала на его вопрос о важном историческом событии, задумчиво поглаживал подбородок, когда я задавала ему вопрос о «Пионовой беседке», на который он не знал ответа. Сейчас он смотрел на меня так, словно взвешивал в ладони кусок серебра.

— Город сдался, и маньчжуры вошли в него, — наконец сказал он. — Но они знали, что встретят сильное сопротивление, когда войдут в дельту реки Янцзы. Они выбрали Янчжоу, чтобы преподать урок другим городам.

Все это я слышала много раз. Мне было интересно, расскажет ли он мне о том, чего я еще не знаю.

— Генералы, до той поры державшие солдат в подчинении, приказали мужчинам забирать у богатых людей все, что только душа пожелает: женщин, серебро, шелк, произведения искусства, животных. Это было наградой за преданную службу. — Отец сделал паузу и внимательно посмотрел на меня: — Ты понимаешь, что я имею в виду когда говорю… о женщинах?

Я ничего не понимала, но все равно кивнула.

— Пять дней город истекал кровью, — устало продолжил он. — Они поджигали дома, дворцы, храмы. Погибли тысячи людей.

— Неужели тебе не было страшно?

— Все были напуганы, но твоя бабушка учила нас быть смелыми. Смелость может проявляться по-разному. — Он опять посмотрел на меня, как будто не решаясь продолжать. Видимо, он решил, что я не заслуживаю этого, потому что взял еще одну связку серебра и стал пересчитывать брусочки. Наконец, не поднимая глаз, он заключил: — Теперь ты понимаешь, почему я предпочитаю окружать себя только красивыми вещами и почему мне так нравится читать стихи, заниматься каллиграфией, читать и слушать оперы.

Но он так и не рассказал мне о бабушке! Он не сказал ничего, что помогло бы решить, как поступить сегодня вечером, или разобраться в том, что я чувствую.

— Папа… — застенчиво сказала я.

— Да, — откликнулся он, даже не посмотрев на меня.

— Я думала об опере и о том, как Линян томилась от любви, — смущенно выпалила я. — Неужели такое могло произойти по-настоящему?

— Разумеется. Разве ты не слышала о Сяоцин?

Конечно, слышала. Она была самой известной девушкой, которая умерла от любви.

— Она умерла очень молодой, — быстро ответила я. — Это произошло потому, что она была так прекрасна?

— Во многом она была похожа на тебя, — заметил папа. — Она была грациозна и от рождения обладала хорошим вкусом. Родители Сяоцин были дворянами, но они лишились своего богатства. Ее мать стала учить других благородных девушек, так что Сяоцин получила хорошее образование. Возможно, даже слишком хорошее.

— Разве можно быть слишком образованным? — спросила я, подумав, как просиял мой отец, когда несколько минут назад я выказала интерес к его книгам.

— В детстве Сяоцин отправилась к одной монашке, — продолжил папа. — За один присест Сяоцин выучила наизусть «Сутру Сердца», причем не пропустила ни одного иероглифа. Но когда она делала это, монашка увидела, что Сяоцин ожидает печальная судьба. Она сказала, что если она прекратит читать, то доживет до тридцати лет. Если же нет…

— Но как она могла умереть от любовной тоски?

— Когда ей исполнилось шестнадцать, один человек из Ханчжоу сделал ее своей наложницей и поселил ее недалеко отсюда, — папа взмахнул в сторону окна, — на острове Уединения, чтобы его ревнивая жена не достала ее. Сяоцин часто оставалась одна и чувствовала себя одинокой. Но она нашла утешение, читая «Пионовую Беседку». Она постоянно перечитывала эту оперу, так же как ты. Но она стала одержима ей. Ее охватила любовная тоска, и она заболела. Во время болезни она писала стихи, в которых сравнивала себя с Линян. — Его голос смягчился, а на щеках выступил румянец. Она умерла, когда ей было всего семнадцать лет.

Я и мои сестры иногда говорили о Сяоцин. Мы предлагали друг другу разные объяснения того, что, по нашему мнению, значила фраза «быть рожденной, чтобы доставлять наслаждение мужчинам». Слова папы свидетельствовали о том, что хрупкость и рассеяние Сяоцин волновали и пленяли его. Он не был единственным, кого тронула трагическая история ее жизни и смерти. Многие мужчины посвящали Сяоцин стихи. О ней было написано не менее двадцати пьес. Я поняла, что Сяоцин и ее смерть таили для мужчин глубокое очарование. Может, мой незнакомец чувствовал то же самое?

— Я часто представляю, как Сяоцин проводила дни, предшествовавшие ее смерти, — задумчиво продолжил папа. — В день она выпивала всего одну маленькую чашечку персикового сока. Ты можешь себе такое представить?

Мне стало не по себе. Он был моим отцом, и мне не хотелось думать, что он способен чувствовать и ощущать нечто подобное тому, что происходило со мной вчера вечером, ведь я всегда говорила себе, что они с матерью далеки друг от друга и наложницы не доставляют ему никакой радости.

— Она тоже захотела оставить свой портрет, как Линян, — продолжил отец, не замечая моего смущения. — Художник три раза приходил к ней, чтобы нарисовать его. Сяоцин слабела с каждым днем, но она помнила о том, что ее долг заключается в том, чтобы быть красивой. Утром она причесывала волосы и одевалась в самые лучшие платья. Она умерла сидя и выглядела такой прекрасной, что все, кто видел ее, думали, что она еще жива. А затем злобная жена ее владельца сожгла все стихотворения и вещи Линян, все, кроме одного портрета.

Папа выглянул из окна на остров Уединения. Его глаза увлажнились и наполнились… жалостью? желанием? тоской?

Повисла тяжелая пауза. Наконец я сказала:

— Но не все было утеряно, папа. Перед смертью Сяоцин завернула несколько ювелирных украшений в старую бумагу и отдала их дочери своей служанки. Когда девушка открыла сверток, она увидела, что на листах бумаги записано одиннадцать стихотворений.

— Не могла бы ты процитировать мне одно из них, Пион?

Отец не помог мне разобраться в моих чувствах, но благодаря нему я на мгновение ощутила волнующие мысли, которые, возможно, приходили в голову незнакомцу, ожидавшему встречи со мной. Я набрала в грудь воздуха и начала цитировать:

— Немедленно замолчи! — приказала мама. Она никогда не приходила в эту комнату, и ее появление заставило меня вздрогнуть. Мне стало не по себе. Как долго она подслушивала?

— Ты рассказываешь дочери о Сяоцин, — обратилась она к отцу, — прекрасно зная, что она не была единственной, кто умер, читая эту оперу.

— Истории учат нас тому, как мы должны жить, — спокойно ответил отец, скрывая удивление, которое он, должно быть, почувствовал, увидев в этой комнате мою мать и услышав ее недовольный тон.

— Неужели история Сяоцин может послужить уроком для нашей дочери? — спросила мама. — Эта девушка быыла худородной лошадкой, и ее покупали и продавали, словно вещь. А наша дочь была рождена в одной из самых благородных семей в Ханчжоу. Наша дочь невинна, а та была…

— Я прекрасно знаю, чем занималась Сяоцин, — перебил ее отец, — не нужно напоминать мне об этом. Но когда я говорю о ней с дочерью, я больше думаю об уроках, которые можно выучить, читая вдохновлявшую Сяоцин «Пионовую беседку». Уверен, от этого не будет вреда.

— Не будет вреда? Ты хочешь, чтобы наша дочь повторила судьбу Ду Линян?

Я украдкой взглянула на служанку, стоящую у двери. Сколько времени пройдет, прежде чем она сообщит об этой ссоре другой служанке (и, возможно, с большой радостью) и весть о ней распространится по всему дому?

— Да, Пион может многому у нее научиться, — ровно ответил папа. — Линян честная девушка, у нее доброе и чистое сердце, она смотрит в будущее, а ее воля непоколебима.

— Baaa! — ответила мама. — Эта девушка упрямо думала только о любви! Сколько девушек должно умереть, читая эту книгу, чтобы ты понял, что она опасна?

Поздно вечером, когда мы с сестрами думали, что никто нас не слышит, мы часто шептались об этих несчастных. Мы говорили о Ю Нян — она влюбилась в оперу, когда ей было тринадцать лет. А в семнадцать лет она умерла, и книга лежала рядом с ней. Великий поэт Тан Сяньцзу был страшно опечален, когда услышал о ее ранней смерти, и написал стихотворение, оплакивая ее. Но вскоре много, очень много девушек, прочитавших его историю, начинали сгорать от жажды любви, подобно Линян, и умирали, надеясь, что истинная любовь найдет их и возродит к жизни.

— Наша дочь — феникс, — сказал папа, — и я хочу видеть, как она выйдет замуж за дракона, а не за ворону.

Его ответ не успокоил мою мать. Когда она была счастлива, то превращала осколки льда в великолепные цветы, но когда печалилась или сердилась, как сейчас, по ее велению темные тучи обращались в полчища жалящих насекомых.

— Слишком образованная дочь все равно что покойница, — объявила мать. — Нам не следует желать, чтобы Пион была одарена талантом. Знаешь, к чему приведет ее увлечение книгами? Может, к блаженству в браке, а может, к разочарованию, чахотке и смерти!

— Я уже говорил тебе раньше, что слова не смогут умертвить ее.

Родители, кажется, забыли, что я нахожусь в этой комнате, и я боялась пошелохнуться, чтобы они меня не заметили. Еще вчера я слышала, как они спорили по той же причине. Я редко видела своих родителей вместе. Обычно такое случалось во время праздников или религиозных церемоний в зале с поминальными дощечками, где каждое слово и движение были определены трансе. Теперь я начинала думать, что они ведут себя так постоянно.

— Как она станет хорошей женой и матерью, если продолжит приходить сюда? — недовольно спросила мама.

А почему бы и нет? — ответил отец, но в его голосе не было уверенности. К величайшему моему удивлению и вящему отвращению матери, он свободно процитировал слова губернатора Ду, который говорил о своей дочери: «Молодая девушка должна понимать литературу, чтобы после замужества ей было о чем поговорить со своим мужем». — Пион должна стать хранительницей нравственности, не так ли? Ты должна быть довольна, что она мало интересуется красивыми платьями, новыми шпильками и румянами. Она красива, но нам нужно помнить, что не лицо определяет ее сущность. Ее красота является отражением добродетели и присущего ей таланта. Однажды она успокоит и утешит мужа, прочитав ему прекрасные слова. Но, главное, мы учим нашу ночь быть хорошей матерью — ни больше ни меньше. Она покажет своим дочерям, как пишут стихи, и поможет им совершенствовать свою женственность. А главное, она будет наставлять в учении нашего внука, пока он не вырастет и не покинет женские покои. Когда он закончит учебу, ее ожидает великий и славный день. В этот день она будет сиять от счастья, и только тогда ее оценят по достоинству.

Мама не стала спорить.

— До сих пор ее увлечение книгами не приводило к нарушению правил, — наконец уступила она. — Уверена, ты не хочешь, чтобы она стала неуправляемой. Но если ты считаешь нужным рассказывать нашей дочери разные истории, то почему бы тебе не обратиться к легендам о богах и богинях?

Отец ничего не ответил, и мама посмотрела на меня.

— Она еще долго будет оставаться здесь? — спросила она отца.

— Нет, недолго.

Затем мама ушла, так же тихо и незаметно, как появилась. Я решила, что отец победил в споре. Во всяком случае, он совершенно спокойно сделал какую-то отметку в бухгалтерской книге, затем положил кисточку, встал со своего места и подошел к окну, чтобы посмотреть на остров Уединения.

В комнату вошел слуга. Он поклонился моему отцу и подал ему письмо с красной государственной печатью. Отец задумчиво повертел его в руках, как будто ему уже было известно, что в нем написано. Мне показалось, что он не хочет открывать его при мне, и тогда я поднялась, поблагодарила его за подаренную копию «Пионовой беседки» и вышла из библиотеки.

Желание

Наступил прекрасный теплый вечер. В женских покоях устроили банкет. Нам подали бобы, высушенные на весеннем солнце и приготовленные на пару вместе с цедрой мандаринов, и красных крабов седьмого месяца — размером они были не больше куриного яйца. Их ловили в нашем озере только в это время года. В тарелки замужних женщин добавляли ингредиенты, которые помогали забеременеть. Те, кто уже носил ребенка или подозревал такую возможность, отказывались от некоторых блюд: например, от мяса кролика, потому что все знали, что его употребление может привести к тому, что дитя родится с заячьей губой, а также от мяса ягненка, так как из-за него дети рождались больными. Но я не была голодна. Я думала о том, что произойдет в беседке Спокойного Ветра.

Когда тарелки и барабаны позвали нас в сад, я спокойно пошла чуть поодаль, стараясь двигаться грациозно и поддерживая разговор с тетями, наложницами и женами гостей моего отца. Я вышла из женских покоев с последней группой женщин. Свободными оставались только подушки, лежащие по краям импровизированного зала для женщин. Я взяла одну из них и огляделась по сторонам, чтобы убедиться в том, что сделала правильный выбор. Да, моя мать на правах хозяйки сидела в центре. Сегодня все незамужние девушки, кроме меня, сидели вместе. Тан Цзе — то ли по своей воле, то ли по настоянию моей матери — оказалась в той части, где сидели девочки ее возраста.

Для этого вечера мой отец выбрал интересные отрывки. В них говорилось о том, что случилось спустя три года после смерти Ду Линян. Лю Мэнмэй, направляясь на сдачу императорских экзаменов, заболел. Старый учитель Линян приютил его в ее гробнице рядом со сливовым деревом. Как только заиграла музыка, я сразу поняла, что теперь мы перенесемся в загробный мир, где Линян подвергнут суду. Сегодня я не могла видеть актеров, и потому мне пришлось воображать страшного судью, который говорил о реинкарнации и о том, как души разбегаются, словно искры фейерверка, когда им присуждают одну из сорока восьми тысяч судеб в чертогах желания, о воплощениях и бесплотных духах на двухстах сорока двух уровнях ада. Линян умоляет судью, рассказывает ему об ошибке, которую она совершила: ведь она слишком молода, чтобы находиться здесь. Она не была замужем и не пила вина, но ее посетила тоска, и она рассталась с жизнью.

Разве так бывает, чтобы люди умирали оттого, что им приснился сон? — грозным голосом спросил судья. Он требовал объяснения от Духа Цветка. Тот рассказал ему о меланхолии и смерти Линян. Затем, сверившись с Книгой Браков, он подтвердил, что ей суждено быть с Мэнмэем, и, поскольку на ее дощечке не было точки, дал ей разрешение на то, чтобы стать призраком и бродить по свету в поисках человека, который должен стать ее мужем. Затем он приказал Духу Цветка позаботиться о том, чтобы тело Линян сохранилось в целости и сохранности. Линян превратилась в призрака и вернулась на землю, где поселилась рядом со своей гробницей у сливового дерева. Старая кормилица Ши Сяньгу[13] ухаживала за ее гробницей. Она приносила жертвенные дары и оставляла их на столике под деревом. Линян отблагодарила ее тем, что осыпала цветами сливы, воплощавшими собой ее мысли о любви.

Мэнмэй выздоравливал, лежа в гробнице, но вдруг его посетило беспокойство. Он решил прогуляться по саду. Совершенно случайно — если не считать того, что в дело вмешалась судьба, — он находит шкатулку с портретом, нарисованным Линян. Ему кажется, что он нашел портрет богини Гуаньинь. Он относит свиток в комнату и зажигает перед ним благовония. Его восхищают дымка мягких волос Гуаньинь, ее маленький ротик, подобный розовому бутону. Он видит, что между ее бровями спрятано любовное томление, и чем дольше он смотрит на ее портрет, тем больше уверяется в том, что на шелке изображена земная женщина, а не богиня. Гуань-инь плывет по воздуху, а он видит, что из-под полы одежд высовывается крошечная «золотая лилия». Затем он замечает стихотворение, написанное на шелке, и осознает, что это портрет смертной девушки.

Он читает стихи и понимает, что он — это Лю, ива. Девушка на портрете сжимает в руке ветку сливы, словно обнимает Мэнмэя, имя которого означает Сон о сливе. Молодой человек пишет ответное стихотворение, а затем призывает ее сойти с портрета и подойти к нему.

Женщины, сидевшие за ширмой, спокойно ждали, что будет дальше. Темная призрачная сущность Линян поднимается из гробницы, чтобы соблазнить, искусить и прельстить молодого ученого.

Я подождала, пока она постучится в окно. Когда Мэнмэй спросил ее, кто она такая, я встала и быстро удалилась. Мои чувства были так похожи на чувства Линян. Она вилась вокруг ученого, звала его и дразнила. «Я цветок, который благодаря тебе расцвел темной ночью, — слышала я пение Линян. — Я без колебаний отдаю тебе свое тело, подобное тысяче золотых монет. В этой жизни я желаю одного: спать с тобой на одной подушке каждую ночь». Я была незамужней девушкой, но ее желания были мне знакомы. Мэнмэй принял ее предложение. Он снова и снова спрашивал ее имя, но она отказывалась назвать его. Ей было легче отдать ему свое тело, чем признаться в том, кто она такая.

Подойдя к зигзагообразному мостику, который вел к беседке Спокойного Ветра, я замедлила шаг. Я видела, как «золотые лилии», спрятанные под широкой шелковой юбкой, расцветали при каждом моем движении. Я пригладила ткань, провела пальцами по волосам, чтобы удостовериться в том, что все шпильки находятся на месте, а затем на несколько мгновений прижала руки к сердцу, чтобы успокоить его отчаянное, беспокойное биение. Мне следовало помнить о том, кто я такая. Я была единственной дочерью в семье, где уже девять поколений рождались императорские ученые высшего ранга. Я была помолвлена. У меня были перебинтованы ноги. Если случится что-нибудь неподобающее, я не смогу убежать, как девушка с большими ногами, и не смогу уплыть на облаке, как это сделала бы Линян. Если нас кто-нибудь увидит, моя помолвка расстроится. Сложно было придумать что-нибудь хуже этого, чтобы навлечь на семью позор и бесчестие, но я была глупа и безрассудна, а мой разум был отуманен желанием.

Я закрыла глаза и постаралась забыть о том, какую боль это причинит моей матери. Если бы я рассуждала здраво, я бы поняла, как она будет во мне разочарована. Если бы я была способна думать, я бы догадалась, какой гнев рисковала навлечь на себя. Вместо этого я припомнила, с каким достоинством она ведет себя, подумала о ее красоте и гордой осанке. Это был мой дом, мои сад, моя беседка, моя ночь, моя луна и моя жизнь.

Я остановилась между зигзагообразным мостиком и беседкой Спокойного Ветра. Незнакомец уже ждал меня. Сначала мы не сказали друг другу ни слова. Возможно, он был удивлен, что я пришла. В конце концов, этот поступок не свидетельствовал о моей добродетели. Возможно, молодой человек тоже боялся, что нас поймают. Или же он старался вдохнуть мое существо, так же как я стремилась охватить его облик легкими, глазами и сердцем.

Он заговорил первым.

— Портрет не просто изображает Линян, — сказал он. Его о холодная вежливость должна была удержать нас обоих от ужасной ошибки. — Он — залог их общего будущего с Мэнмэем. В ее руке цветущая ветвь сливы, а в стихотворении — обращение к человеку по имени Ива. Он видит свою будущую жену на этом непрочном куске шелка.

Я ждала, что он обратится ко мне с нежными словами. Но я была девушкой и потому приняла предложенный им тон.

— Мне очень нравятся цветы сливы, сказала я. — Этот образ постоянно возникает в пьесе.

— Ты видел ту сцену, где Линян рассыпает лепестки на алтаре под сливовым деревом? — Незнакомец кивнул, и я продолжила: — Как ты думаешь, цветки, рассыпанные призраком Линян, отличаются от тех, что принес сюда ветер?

Он не ответил на мой вопрос, а вместо этого хрипло сказал:

— Давай вместе смотреть на Луну.

Я позволила отваге Линян проникнуть в мое сердце, маленькими шажками пересекла беседку и подошла к нему. Завтра будет видна только четверть Луны, и сейчас в небе низко висела узкая излучина. Вдруг с озера налетел порыв ветра. Из моей прически выбилось несколько прядей волос. Они ласкали мою кожу, и по моей спине поползли мурашки.

— Тебе холодно? — спросил он, приближаясь ко мне и положив руки мне на плечи.

Я хотела повернуться и посмотреть ему в лицо, заглянуть в глаза, а потом… Линян соблазнила своего ученого, но я не знала, что делать.

Молодой человек, стоявший за моей спиной, опустил руки. Я слегка отшатнулась от него. Мне хотелось убежать, я была готова упасть в обморок, но меня сдерживало тепло, исходящее от его тела. Мы стояли очень близко, и я боялась пошевелиться.

Издалека до нас доносились звуки оперы. Мэнмэй и Линян продолжали встречаться. Он все время спрашивал, как ее зовут, а она отказывалась назвать свое имя. Он часто удивлялся тому что ее шаги так беззвучны. Линян никогда не отрицала того, что она не оставляла на земле следов. Наконец, как-то вечером бедная девушка-призрак пришла к своему возлюбленному, дрожа от страха: она собиралась рассказать ему, кто она такая и как ее зовут.

В беседке Спокойного Ветра стояли двое молодых людей. Они словно оцепенели. Они боялись пошелохнуться, боялись заговорить друг с другом или просто уйти. Я чувствовала дыхание незнакомца на своей шее.

В саду Мэнмэй пропел вопрос: «Ты помолвлена?»

Еще до того, как я услышала ответ Линян, в моем ухе раздался шепот:

— А ты помолвлена?

— Я была помолвлена с детства. — Я едва узнавала свой голос, потому что все, что я слышала, — это кровь, стучавшую мне в уши.

Я услышала вздох за своей спиной.

— Мне тоже выбрали жену.

— Значит, нам не следует встречаться.

— Я могу пожелать тебе спокойной ночи, — сказал он Ты этого хочешь?

Я слышала, как на сцене Линян признается ученому в своем беспокойстве. Она думает, что после того, как они заставили дождь пролиться из тучи, Мэнмэй сделает ее своей наложницей, но не женится на ней. Услышав об этом, я почувствовала негодование. Не только я, придя сюда, совершила непозволительный поступок. И обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Твоей жене следует готовиться к тому, что после свадьбы ты будешь встречаться с другими женщинами?

Он улыбнулся, и я представила, как он крался по нашему саду, и то время как все думали, что он смотрит оперу вместе с моим отцом и другими гостями.

— Мужчины и женщины не похожи друг на друга, но они любят и желают одинаково, — процитировал он известную пословицу, а затем добавил: — Я надеюсь найти подругу не только для дома, но и для спальни.

— Итак, ты ищешь наложниц, не успев жениться, — резко бросила я.

Браки устраивали родители, и ни невеста, ни жених не имели право голоса, а потому все жены страшились появления наложниц. Мужья влюблялись в них. Они сами выбирали их, у них не было обязанностей, и они могли наслаждаться компанией друг друга, в то время как браком правил долг. Его целью было появление сыновей, которые в свое время будут проводить ритуалы в зале с поминальными дощечками предков.

— Если бы ты была моей женой, — сказал он, — я бы никогда не стал искать себе наложниц.

Я опустила глаза. Странно, но его слова сделали меня счастливой.

Кто-то скажет, что это было смешно, что такого никогда не могло быть. Кто-то припишет случившееся моему ему воображению — фантазии, которая привела к тому, что я стала страстно писать и плохо кончила. А не которые даже скажут, что если все было так, то я заслужила свою печальную судьбу, и что меня стоило бы приговорить к худшему наказанию, чем предназначенная мне смерть. Но в тот день меня переполняла радость.

— Нам было суждено встретиться, — сказал он. — Я не знал, что ты придешь сюда вчера вечером, но ты пришла. Мы не можем противостоять судьбе. Вместо этого мы должны быть благодарны ей за то, что она подарила нам удивительную возможность.

Я густо покраснела и посмотрела в сторону.

Все это время в саду раздавались звуки оперы. Я так хорошо ее помнила, что, несмотря на то что происходило сейчас между мной и незнакомцем, продолжала жадно вслушиваться в рассказываемую историю. Наконец я услышала, как Линян признается в том, что она бесплотный дух, который скитается между живым и загробным миром. Крики ужаса Мэнмэя долетели до беседки Спокойного Ветра, и я опять вздрогнула.

Молодой человек кашлянул и сказал:

— Думаю, ты очень хорошо знаешь эту оперу. Расскажи мне, что ты о ней думаешь.

— Я всего лишь девушка, и мои мысли не имеют значения, — ответила я, стараясь быть скромной, что было довольно глупо, учитывая обстоятельства.

Он насмешливо посмотрел на меня.

— Ты прекрасна, и это доставляет мне удовольствие, но мне бы хотелось больше узнать о том, — он протянул руку и, не касаясь меня, указал кончиком пальца на то место, где находилось мое сердце, средоточие мыслей, — что у тебя внутри.

Его прикосновение словно обожгло меня. Мы оба были смелы и бесстрашны, но если нежные слова Линян и вдохновленные ими действия ученого привели к тому, что они оказались на брачном ложе, то я была живой девушкой и не могла так легко сдаться на волю чувств, не заплатив за это суровую цену.

Тем временем Мэнмэй преодолел страх перед призраками, признался Линян в любви и согласился жениться на ней. Он нарисовал точку на поминальной дощечке умершей Линян, поскольку ее отец, получив назначение на высокий пост, так торопился, что не успел это сделать. Мэнмэй открыл гробницу и достал изо рта Линян кусок нефрита, который положили туда во время похорон. После этого она вновь вдохнула воздух мира живых.

— Мне нужно идти, — сказала я.

— Ты встретишься со мной завтра?

— Не могу, — ответила я. — Меня хватятся.

Мне казалось чудом, что ни вчера, ни сегодня никто не отправился меня искать. Как я могла опять искушать судьбу?

— Завтра, но не здесь, — продолжил он, как будто не слышал моего отказа.

— Может, в каком-нибудь другом месте? Подальше от сада?

— Беседка Любования Луной находится недалеко от берега озера. — Я знала, где она, но никогда там не бывала. Мне нельзя было ходить туда даже в сопровождении отца. — Она стоит в отдалении от сада и от всех других строений.

— Тогда я буду ждать тебя там.

Я надеялась, что он коснется меня, но и боялась этого.

— Ты придешь ко мне, — сказал он.

Мне потребовалось собрать волю в кулак, чтобы повернуться и идти к месту представления оперы. Когда шла по изгибам зигзагообразного мостика, я чувствовала, что он не сводит с меня глаз.

Ни одна девушка — даже избалованная Тан Цзе — не могла встречаться со своим будущим мужем, не говоря уже о незнакомом мужчине, как это сделала я: по собственному желанию и выбору, вдалеке от осуждающих взглядов чужих людей. История Линян заставила меня позабыть обо всем, но она не была живой девушкой, которой придется испытать всю горечь последствий.

Весенняя болезнь летом

Вce девушки думают о предстоящей свадьбе.

Мы боимся, что наши мужья будут холодны к нам, жестоки, безразличны или небрежны, но чаще мечтаем о чудесной и радостной жизни. Как можно отказаться от мечты, когда наша судьба так печальна? Поэтому, когда наступила темнота и запели соловьи, я стами воображать свою свадьбу и будущего мужа, ожидающего меня в своем доме. Я думала о том, что будет предшествовать моменту нашего единения. Правда, на месте мужа, которого я никогда не видела, я представляла красивого незнакомца.

Я представляла, как прибудут последние подарки, составляющие выкуп за невесту. Мне казалось, я вижу блеск, исходящий от шпилек, сережек, колец, браслетов и драгоценных камней, ощущаю в руках их тяжесть. Я думала о шелках из Сучжоу. По качеству они превосходили даже те ткани, которые изготавливались на шелкопрядильнях моего отца. Последней из множества голов домашнего скота, присланных моему отцу в обмен на меня, прибудет свинья. Отец зарежет ее, и я заверну отдельно голову и хвост, чтобы отослать их в знак уважения семье У. Я думала о подарках, которые отец отправит вместе с кусками свинины: ветки полыни, чтобы прогнать перед моим прибытием злых духов, гранаты, символизирующие мою плодовитость, плоды ююбы (это слово по звучанию похоже на выражение «быстро родить детей») и семь злаков (иероглиф, обозначающий зерно, пишется и звучит так же, как слово «наследник»).

Я мечтала о том, как будет выглядеть паланкин, который заберет меня из родного дома, представляла, как впервые увижу свекровь и как она передаст мне заветную свадебную книгу: благодаря ее советам я буду знать, что делать, когда наступит время дождя и облаков Я воображала, как проведу с незнакомцем первую ночь наедине. Я верила, что в будущем мы будем жить без забот о деньгах и чиновничьих должностях. Мы буде наслаждаться каждым днем и ночью, улыбкой, словом и поцелуем. Какие чудесные мысли. Какие бездумные мечты.

Утром дня моего рождения и праздника Двойной Семерки у меня совершенно не было аппетита. Меня переполняли воспоминания о дыхании молодого человека века на моей щеке и словах, которые он прошептал. Я с радостью подумала, что это и есть любовное томление.

Я хотела, чтобы сегодня все, что я делаю, — от момента пробуждения до встречи с незнакомцем в беседке Любования Луной — произошло по моему выбору. Ива развязала ткань на моих ногах. Я наблюдала за тем, как она держит в ладони мою лодыжку. Затем она проворными пальцами положила ткань на мою ногу, просунула ее вниз и обернула вокруг ступни. Ее движения словно гипнотизировали меня. Она положила мои ноги в ванночку с листьями помело, чтобы моя плоть была мягкой и ее было легко бинтовать, а затем смыла отмершую кожу. Ива присыпала порошком из коры корня волчьей ягоды отсыревшие места, смазала квасцами кожу между пальцев, чтобы предотвратить заражение, и закончила процедуру нанесением тонко помолотой пудры с восхитительным ароматом.

Мои перебинтованные ноги были прекрасны. Это была самая красивая часть моего тела, и я ими гордилась. Обычно я строго следила за действиями Ивы. Я должна была быть уверена в том, что все глубокие складки хорошо вычищены, мозоли срезаны, сломанные кости, прорвавшие кожу, отшлифованы, а ногти подрезаны так коротко, как это возможно. Вместо этого сегодня я наслаждалась острым ощущением теплой воды и прохладного воздуха. Женские ступни — величайший дар и тайна. Если случится чудо и я выйду замуж за незнакомца, я буду совершать туалет в одиночестве: присыпать их пудрой, чтобы подчеркнуть их запах, а затем туго оборачивать тканью, чтобы они казались маленькими и хрупкими.

Я велела Иве принести мне поднос с несколькими парами туфель и задумчиво воззрилась на них. Какую пару предпочесть — из шелка цвета фуксии с вышивкой в виде бабочек или бледно-зеленую, с крошечными стрекозами?

Я взгянула на шелковую одежду, которую вынесла Ива, и подумала о том, понравится ли она незнакомцу. Служанка помогла мне одеться, причесала мне волосы, умыла лицо, а затем припудрила и нарумянила щеки.

Меня полностью поглотили мысли о безнадежной любви, но в день Двойной Семерки мне следовало принести жертвы предкам. Я не была первой, кто вошел в то утро в зал с поминальными дощечками. Мы все загадывали желания о благополучии, хорошем урожае, наследниках. Кто-то из моих родственников уже принес дары в виде съестных припасов — они должны были послужить предкам напоминанием о том, что они должны даровать нам хороший урожай. Я увидела большие корни таро — символ плодородия — и поняла, что тети и наложницы уже были здесь и просили предков о том, чтобы в нашей семье родился мальчик. Наложницы моего дедушки оставили в зале небольшие горки свежей мушмулы[14] и плодов личи. Они были расточительны, потому что знали: в загробном мире они вновь обретут тут статус собственности моего дедушки. Они надеялись, что бабушка шепчет о них ему на ухо добрые слова. Мои дяди принесли рис, чтобы попросить мира и изобилия, а папа даровал предкам теплое блюдо с мясом: это должно принести богатство и привести к рождению множества тутовых шелкопрядов. Кроме того, в зале поминальных дощечек оставили палочки и миски, чтобы наши предки могли непринужденно пообедать в элегантной обстановке.

Я направилась на завтрак в Весенний павильон, каш вдруг услышала, как мама зовет меня. Ее голос раздавался из комнаты маленьких девочек. Когда я вошла туда, то мне сразу ударил в нос особый запах: это был отвар из благовоний, косточек абрикоса и белого тутовника. Старая кормилица использовала эту смесь, когда девочкам из семьи Чэнь бинтовали ноги. Я увидела, что Орхидея сидит на коленях Второй тети, в то время как мама склонилась над ними, а маленькие девочки, жившие в этой комнате, — всем им было не больше семи лет — столпились вокруг.

— Пион, — сказала мама, когда увидела меня, — иди сюда. Мне нужна твоя помощь.

Я слышала, как мама жаловалась, что бинтование ног Орхидеи идет слишком долго и что Вторая тетя слишком мягкосердечна, чтобы заниматься этим. Мама сжимала и руке ножку девочки. Все косточки были сломаны, как и полагалось, но никто не предпринял усилий для того, чтобы придать им нужную форму. То, что я видела, напоминало тело осьминога, из которого торчат маленькие сломанные палочки. Другими словами, это была бесполезная, уродливая пурпурно-желтая масса.

— Ты знаешь, что мужчины в нашем доме потеряли былую силу, — выговаривала мама Второй тете. — После Перепорота они оставили дела и вернулись домой. Они отказываются служить новому императору и потому лишились власти. Им пришлось обрить лбы. Они больше не ездят на лошадях, а предпочитают передвигаться в удобных паланкинах. Вместо того чтобы участвовать в битвах, охотиться, спорить, они собирают хрупкий фарфор и картины на шелке. Они отступили и стали больше… похожи на женщин, — мама сделала паузу, а потом быстро продолжила: — А поскольку это так, нам нужно быть еще более женственными, чем раньше.

Сказав это, она встряхнула ногу Орхидеи. Девочка всхлипнула, и по щекам Второй тети покатились слезы. Мима не обратила на это внимания.

— Мы должны помнить о Четырех Добродетелях[15] и Трех обязательствах. Дочерью повинуйся своему отцу; женой повинуйся мужу; а когда станешь вдовой, повинуйся сыну. Твой муж — это Небо, — произнесла она, цитируя классическое произведение «Долг дочерней почтительности». — Ты знаешь, что я права.

Вторая тетя ничего не сказала, но эти слова испугали меня. Я была старшей дочерью в нашем семействе и потому прекрасно помнила, как бинтовали ноги каждой моей сестре. Мои тети часто выказывали мягкость, и мама сама перевязывала ступни, из-за чего и девочка, и ее мать рыдали от боли и страданий.

— Да, это сложное время, — сурово сказала мама, обращаясь к плачущей тете и ее дочери. — Но бинтование ног помогает нам стать более мягкими, томными, хрупкими, — она опять замолчала ненадолго, а затем сказала более добродушным, но не менее твердым тоном. — Я покажу тебе, как это делается. Начиная с этого дня, ты должна четыре дня перевязывать ноги своей дочери. Каждый день повязка должна становиться все туже и туже. Ты должна передать ей дар материнской любви. Ты меня понимаешь?

Слезы Второй тети падали с ее щек на волосы дочери. Все, кто находился в комнате, понимали, что через четыре дня Вторая тетя не станет сильнее и мы увидим повторение этой сцены.

Затем мама опять обратилась ко мне.

— Сядь рядом. — Поглядев мне в глаза, она улыбнулась с материнской нежностью. — Это последняя пара ступней в нашем доме, которая будет перебинтована до твоей свадьбы. Я хочу, чтобы ты пришла в дом своего мужа, зная, как однажды тебе нужно будет бинтовать ноги своей дочери.

Девочки восхищенно смотрели на меня, надеясь, что когда-нибудь их матери сделают для них то же самое.

— К сожалению, — сказала мама, — сначала нам нужно исправить небрежную работу. — В знак прощения Второй тети она мягко добавила: — Все матери робеют, когда приходит срок исполнить свой долг. Было время, когда я была такой же неумелой, как ты. Все испытывают искушение не перевязывать ступни слишком туго. Но что происходит в этом случае? Ребенок встает на ноги, и кости начинают двигаться вместе с бинтами. Разве ты не видишь, что ты только продлеваешь мучения своей дочери и делаешь боль нестерпимой, а не щадишь ее? Если у девушки ничем не примечательное лицо, в этом нужно винить Небо, но плохо перебинтованные ноги свидетельствуют о том, что у нее ленивая мать. А лень часто передается по наследству. Что подумают ее будущие родственники? Девушки должны быть нежными, как цветы. Они должны ходить плавно, грациозно покачиваясь, и быть почтительными. Только так они превратятся в драгоценные камни.

Затем мама обернулась ко мне и твердо сказала:

— Мы должны быть сильными и исправлять ошибки, если допустили их. — Ее голос стал тверже. — Возьми ее ногу левой рукой.

Я сделала, как мне было сказано. Затем мама обхватила мою руку и сжала ее.

— Ты должна держать ее очень крепко, потому что… — мама взглянула на Орхидею и решила не заканчивать предложения.

— Нам не приходится стирать, но ты наверняка видела, как Ива или другие служанки стирают твою одежду или белье.

Я кивнула.

Хорошо, значит, ты знаешь, что, когда они заканчивают полоскать одежду, они изо всех сил выжимают ее, чтобы стекла вода. Мы должны сделать нечто подобное. Пожалуйста, в точности повторяй за мной.

Иероглиф, обозначающий материнскую любовь, составляют два элемента: «любовь» и «боль». Я всегда думала, что они описывают чувство, которое дочери испытывают к своим матерям, ведь они обрекают нас на боль, бинтуя ноги. Но когда я смотрела на слезы Второй тети и наблюдала, как отважно действует моя мать, то поняла, что этот иероглиф обозначает их чувства. Мать глубоко страдает, когда рожает дочь, бинтует ей ноги, а затем прощается с ней, когда та выходит замуж. Мне хотелось показать своим будущим дочерям, как я люблю их, но меня тошнило, потому что мне было жаль мою маленькую сестру и я боялась, что чем-нибудь наврежу ей.

— Держи дочь как можно крепче, — приказала мама своей невестке. Затем она взглянула на меня, кивнула, чтобы подбодрить, и сказала: — Положи на ногу правую руку так, чтобы она касалась левой… как будто ты собираешься выжимать белье.

Усилившееся давление на сломанные кости заставило Орхидею сморщиться от боли. Вторая тетя еще крепче сжала дочь в объятиях.

— Я бы хотела, чтобы все закончилось как можно быстрее, — продолжила мама, — но спешка и мягкосердечие привели к тому, что возникла угроза.

Левой рукой она продолжала сжимать лодыжку, в то время как правая медленно заскользила по направлению к пальцам. Моя сестра зашлась в крике.

У меня кружилась голова, но я ощутила прилив радости. Мама была очень добра ко мне.

Я повторила ее движение, и девочка закричала еще громче.

— Хорошо, — похвалила мама. — Чувствуешь, как косточки распрямляются под твоими пальцами? Когда ты сжимаешь их, они должны встать на место.

Я дошла до пальчиков и отпустила ногу. Ступни Орхидеи по-прежнему имели ужасную форму. Теперь из-под кожи не высовывались странного вида шишки, но ступни были похожи на два длинных стручка перца. Орхидея, рыдая, тряслась всем телом, стараясь отдышаться.

— Теперь будет больно, — заметила мама. Она посмотрела на одну из девочек, стоящих справа от нее, и сказала — Иди и приведи мне Шао. Кстати, где она? Впрочем, не важно. Просто приведи ее. И быстро!

Девочка вернулась вместе со старой кормилицей. Шао происходила из хорошей семьи, но рано овдовела, и ей пришлось наняться к нам на работу. Чем старше я становилась, тем меньше она мне нравилась, потому что она была строгой и неумолимой.

— Держи ноги прямо, — приказала мама. — Ее ступни не должны двигаться, если только их не поворачивают руки моей дочери. Поняла?

Шао делала это и знала, что от нее требуется.

Мама оглянулась на столпившихся рядом с нами девочек.

— Отойдите. Дайте нам место.

Девочки любопытны, как мыши, но мама была главной женщиной в доме, и потому они беспрекословно повиновались.

— Пион, думай о своих ногах, когда ты делаешь это. Помнишь, как твои большие пальцы завернуты вниз, а ступня загнута внутрь? Для этого нам нужно загнать косточки под ступню, как будто ты снимаешь носок. Ты сможешь по сделать?

— Думаю, да.

— Ты готова? — спросила мама Вторую тетю.

У Второй тети была очень бледная кожа, а теперь она казалась почти прозрачной, как будто ее душа покинула тело.

— Еще раз: делай то же, что и я, — обратилась ко мне мама.

Я так и сделала. Я загнала косточки внутрь. Я была так сосредоточена, что почти не слышала криков моей двоюродной сестры. Узловатые руки Шао держали ее ножки так крепко, что косточки побелели. Орхидея была в агонии, и ее вырвало. Отвратительная масса, вылетевшая у нее изо рта, испачкала тунику, юбку и лицо моей матери. Вторая тетя принялась униженно извиняться, и в ее голосе слышался жгучий стыд. На меня обрушивались волны тошноты, но мама ни разу не дрогнула и ни на секунду не забыла о своей задаче.

Наконец дело было сделано. Мама оглядела ту ногу, которую держала я, и потрепала меня по щеке:

— У тебя все получилось. Наверное, у тебя есть дар. Ты будешь прекрасной женой и матерью.

Мама никогда раньше не говорила мне ничего подобного.

Затем она перебинтовала другую ногу. Ей пришлось очень туго перевязать бинты, на что не решилась Вторая тетя. Орхидея больше не могла плакать, и потому в комнате не было слышно ничего, кроме голоса моей матери и легкого шелеста ткани, которой она снова и снова обматывала ступню. На каждую крошечную ножку ушло не меньше трех метров ткани.

— Теперь в нашей стране ноги перебинтовывают куда большему количеству девочек, чем раньше, — объясняла мама. — Маньчжурские варвары думают, что мы, женщины, остаемся в тени! Они видят наших мужей, и мы беспокоимся за них, но маньчжуры не смеют заглядывать в женские покои. Мы бинтуем ноги наших дочерей в знак непокорности чужакам. Посмотрите вокруг: даже наши горничные, служанки и рабыни бинтуют ноги. Это делают даже старые, бедные, больные женщины. Мы, женщины, сражаемся, как умеем. Перебинтованные ноги составляют нашу ценность. Благодаря ним мы выходим замуж. И маньчжуры не смогут остановить нас!

Мама крепко сшила повязки, поставила ногу Орхидеи на подушку и стала бинтовать ту ногу, форму которой исправляла я. Когда она закончила, то поставила на подушку и ее. Вторая тетя гладила Орхидею по все еще влажным щекам, желая успокоить ее, но мама заставила невестку убрать руку. Затем она добавила:

— Благодаря бинтованию ног мы выигрываем вдвойне. Мы, слабые женщины, одержали верх над маньчжурами. Их запреты ни к чему не привели, и теперь маньчжурки сами стараются подражать нам. Если бы вы вышли на улицу, то увидели, как они идут в огромных уродливых туфлях на крошечных платформах в форме туфелек для перебинтованной ноги. Они прикрепляют их к подошвам, чтобы создать видимость перебинтованных ступней. Ха! Они не могут соревноваться с нами или запретить наши обычаи. Но самое важное, что перебинтованные ступни всегда будут казаться соблазнительными нашим мужьям. Помните: хороший муж — тот, кто умеет доставлять вам удовольствие.

Я подумала о том ощущении, которое родилось в моем теле, когда я встретила незнакомца, и мне показалось, я понимаю, о чем она говорит. Странно, но я никогда не видела, чтобы родители касались друг друга. Кто тому виной: отец или мать? Папа всегда был нежен со мной: он обнимал и целовал меня каждый раз, когда встречал меня в коридоре или когда я навещала его в библиотеке. Видимо, отстраненность между родителями была связана с неким недостатком моей матери. Может, она вышла замуж с таким же мрачным предчувствием, какое сейчас нависло надо мной? Наверное, из- за этого отец завел наложниц?

Мама встала на ноги и стянула с себя влажную юбку.

— Мне нужно переодеться. Пион, пожалуйста, отправляйся в Весенний павильон. Вторая тетя, оставь дочь здесь и иди вместе с Пион. У нас гости. Уверена, они уже ждут нас. Попросите их начать завтрак без меня. — Обращаясь к Шао, она добавила: — Я пришлю для девочки рисовую кашу. Проследи, чтобы она все съела, и дай ей каких-нибудь растений, чтобы умерить боль. Сегодня она может отдыхать. Я рассчитываю на тебя. В ближайшие четыре дня ты будешь рассказывать мне, как идут дела. Мы не должны допустить, чтобы такое произошло еще раз. Это несправедливо по отношению к девочке. Кроме того, мы пугаем других детей.

Когда она вышла, я поднялась на ноги. На мгновение у меня потемнело в глазах. Мои мысли прояснились, но в животе у меня все переворачивалось.

— Не торопитесь, тетушка, — с трудом сказала я. — Я подожду вас в коридоре.

Я поспешила в свою комнату, закрыла дверь, подняла крышку наполовину полного ночного горшка, и меня тут же вырвало. К счастью, Ива меня не видела, потому что я не знала, как бы объяснила ей это. Затем я встала, прополоскала рот, прошла по коридору и подошла к комнате маленьких девочек как раз в тот момент, когда Вторая тетя вышла оттуда.

Наконец-то мне удалось добиться того, чтобы мама по-настоящему гордилась мной, но от этого меня стошнило. Мне очень хотелось быть сильной, как Линян, по у меня было такое же мягкое сердце, как у моей тети. Я не смогу доказать дочери свою материнскую любовь. Когда придет время бинтовать ей ноги, случится катастрофа. Надеюсь, мама никогда об этом не узнает. Надеюсь, моя свекровь позаботится о том, чтобы новость о моей неудаче никогда не покинула ворота дома семьи У, так же как моя мама никогда не допустит, чтобы кто-нибудь узнал о слабости Второй тети. Этого требовали правила, в которых говорилось, что никто не должен совершать ничего такого, из-за чего семья потеряет лицо, и если мои будущие родственники окажутся хорошими, добрыми людьми, они сделают все, чтобы секрет навсегда остался в стенах их дома.

Я ожидала, что, когда мы со Второй тетей войдем в Весеннюю беседку, все начнут перешептываться, поскольку все женщины в усадьбе наверняка слышали вопли Орхидеи. Но Третья тетя уже взяла на себя обязанности хозяйки, и тарелки стояли на столах, а наши гости ели и деловито переговаривались с таким видом, как будто в день Двойной Семерки в доме семьи Чэнь не происходило ничего особенного.

Я забыла, что за завтраком мне нужно опасаться едких замечаний моих сестер, но, как ни странно, их слова отлетали от меня, словно старая кожа, которую Ива смывала с моих ступней. Но я не могла есть, даже особые пельмени, приготовленные по маминому приказу в честь моего дня рождения. Как я могла класть в рот еду и глотать ее, когда на сердце у меня было так беспокойно — из-за бинтования ног, из-за моей тайной радости, из-за страха быть пойманной сегодня вечером?

После завтрака я прошла в свою комнату. Позже, когда женщины вышли из комнат и направились в зал Цветущего Лотоса, я услышала тихие шаги «золотых лилий» и тогда завернула одну из своих картин, нарисованных на куске шелка, сделала глубокий вдох и вышла в коридор, чтобы принять участие в сегодняшнем конкурсе.

Войдя в зал Цветущего Лотоса, я поискала глазами мать. Кажется, теплые чувства, нахлынувшие на нее утром, испарились, но меня это не беспокоило. Когда она отошла от меня, я подумала о том, что сегодня она будет чрезвычайно занята, потому что ей нужно позаботиться о гостях, конкурсах и празднестве.

Мы начали с состязания в рисовании. Мою вышивку нельзя было назвать искусной, я плохо играла на цитре, но рисовала я еще хуже. Первым заданием в конкурсе были пионы. Когда девушки выставили свои рисунки, все с ожиданием воззрились на меня.

— Пион, а где же твой пион? — спросила одна гостья.

— Так ее зовут, — сказала собравшимся Третья тетя, — но она не дает себе труда позаботиться о своих лепестках.

Затем гостьи показали рисунки хризантем, цветков сливы и, наконец, орхидей. Я тихонько положила свою работу на стол. Мои орхидеи были слишком крупными, и в конкурсе победила другая девушка. Потом мы сравнивали рисунки бабочек, а также бабочек, сидящих на цветах. Я ни в чем не смогла превзойти остальных.

Вечно одни и те же цветы и бабочки, подумала я про себя. Но что еще мы могли нарисовать? В наших работах мы отображали то, что видели в саду, — бабочек и цветы. Я стояла и смотрела на искусно покрытые пудрой лица моих теть, двоюродных сестер, гостей и видела па них тоску и задумчивость. Но не только я смотрела на них: они тоже наблюдали за мной. Мой задумчивый вид не ускользнул от взгляда других женщин, ведь они привыкли замечать чужую слабость и уязвимость.

— Сейчас лето, но Пион, кажется, заболела весенней болезнью, — обронила Четвертая тетя.

— Да, мы все заметили, как порозовели ее щеки, — поддакнула Третья тетя. — Интересно, о чем она думает?

— Завтра я нарву целебных трав и заварю чай, чтобы облегчить ее весеннюю болезнь, — сочувственно предложила Четвертая тетя.

— Весенняя болезнь летом? — повторила мама. — Пион не любит предаваться глупым фантазиям.

— Хорошо, если так, — сказала Вторая тетя. — Может, она расскажет свой секрет другим девушкам? Они все мечтают о любви. Каждая девушка должна быть такой же хорошенькой в свой шестнадцатый день рождения. До ее свадьбы осталось всего пять месяцев. Я думаю, мы все видим, что этот цветок с нетерпением ждет, когда его сорвут.

Я изо всех сил старалась сделать выражение моего лица таким же непроницаемым, как поверхность пруда влажной летней ночью. Но у меня ничего не получилось, и некоторые женщины постарше засмеялись, заметив мое детское смущение.

— Значит, она вскоре выйдет замуж, — обманчиво легко согласилась мама. — Но ты права, Вторая тетя, наверное, ей стоит поговорить с твоей дочерью. Уверена, муж Ракиты будет очень благодарен, если кто-нибудь хоть чем-то облегчит ему первую брачную ночь.

Затем она негромко хлопнула в ладоши.

— Что ж, а теперь пойдем в сад. Там состоится последний конкурс.

Когда все женщины вышли, я почувствовала на себя взгляд своей матери. Она взвешивала слова тети и раздумывала над тем, что было сказано. Она молчала, и я отвернулась, чтобы не смотреть ей в глаза. Мы стояли в комнате, словно две каменные статуи. Я была благодарна ей за то, что она защитила меня, но сказать ей об этом значило признаться… в чем? В том, что я влюблена? Что позавчера вечером я встретила в беседке Спокойного Ветра мужчину и теперь собираюсь увидеться с ним в беседке Любования Луной, в запретной для меня части наших владений? Вдруг я осознала, как сильно я переменилась. Ежемесячные кровотечения, помолвка и новые обязанности не способны сделать из девочки женщину. В женщину ее превращает любовь. Я вспомнила о полной достоинства позе моей бабушки и, не сказав ни слова, высоко подняла голову и вышла в сад.

Я села на фарфоровую подставку для цветов. Наш сад был прекрасен. Созерцание того, что находится вокруг нас, должно было даровать нам вдохновение для последнего конкурса. Все, как обычно. Мои сестры и тети цитировали стихи об орхидеях и пионах. Изысканные слова вызывали в памяти образы прекрасных цветов, но я продолжала рыться в памяти, пока не вспомнила мрачное стихотворение, написанное неизвестной женщиной на стене дома в Янчжоу во время Переворота. Я подождала, пока другие прочитают свои стихотворения, а затем скорбно проговорила (так, мне казалось, должен был звучать голос доведенной до отчаяния поэтессы):

Это стихотворение было одним из самых мрачных, сочиненных в эпоху Переворота, и оно коснулось сердца каждой из собравшихся в саду женщин. Вторая тетя, которая все еще думала о перебинтованных ногах своей дочери, вновь заплакала. И не только она. Сад наполнили высокие чувства цин. Мы разделяли горе отчаявшейся и, должно быть, давно погибшей женщины.

Вдруг я почувствовала, как вонзились в меня глаза моей матери. Ее лицо сильно побледнело, и на щеках, словно следы от пощечин, выступили румяна. Она едва слышно сказала:

— В этот прекрасный день моя дочь обрушила на нас печаль.

Я пе понимала, что ее так расстроило.

— Она плохо себя чувствует, — объяснила мама женщинам, стоявшим рядом с ней. — Боюсь, она забыла о приличиях. — Она опять посмотрела на меня. — Ты проведешь в постели весь сегодняшний день и вечер.

Мама имела надо мной власть, но неужели она собиралась запретить мне смотреть оперу из-за того, что я прочитала грустное стихотворение? Мои глаза наполнились слезами. Я заморгала, чтобы не заплакать.

— Но я не больна, — жалким голосом пролепетала я.

— Ива думает по-другому.

Я покраснела от гнева и разочарования. Должно быть, когда Ива выливала содержимое ночного горшка, она увидела, что меня вырвало, и рассказала об этом матери. И теперь мама знала, что я опять потерпела неудачу и плохо показала себя в качестве будущей жены и матери. Но эта мысль не усмирила меня. Напротив, она только укрепила мою решимость. Я не позволю, чтобы она помешала мне встретиться с незнакомцем в беседке Любования Луной. Я поднесла палец к щеке, наклонила голову и постаралась изобразить хорошенькую, невинную и послушную девушку из Ханчжоу.

— Ах, мама, думаю, тетушки правы. В тот день, когда мы устраивали праздник в честь Ткачихи, я позволила моим мыслям унестись далеко-далеко, к небесному мосту, который соединит сегодня двух возлюбленных. Наверное, на мгновение меня посетили весенние чувства, но меня не лихорадит, у меня ничего не болит, у меня нет никаких жалоб по женской части. Моя ошибка свидетельствует о неопытности, но ни о чем больше.

Я казалась такой невинной, что все другие женщины очень благожелательно посмотрели на меня, и матери пришлось бы нелегко, вздумай она отослать меня прочь.

Она довольно долго молчала, а потом спросила:

— Кто может процитировать стихотворение со словом гибискус?

Все события — как это обычно происходит в женских покоях — представляли собой своего рода испытание. И каждое испытание напоминало о моей неумелости. Я ни в чем не добилась успеха — ни в бинтовании ног, ни в вышивке, ни в рисовании, ни в игре на цитре, ни в чтении стихов. Как я смогу выйти замуж, ведь я потеряла голову от любви? Стану ли я достойной женой своего мужа, которую он будет считать нужной и желанной? Моя мать строго следила за выполнением правил, и тем не менее ей не удалось родить отцу сына. И если она не сумела выполнить свой долг, то как же это удастся мне? Что, если мой муж отвернется от меня, будет оскорблять на глазах свекрови, искать удовольствий в обществе девушек, поющих песни у озера, или возьмет в дом наложниц?

Я вспомнила, как мама часто повторяла: «Наложницы — это часть нашей жизни. Важно, что ты сама их выбираешь и как ты к ним относишься. Никогда не бей их сама. Пусть это делает твой муж».

Я не хотела, чтобы моя жизнь была такой.

Сегодня был мой шестнадцатый день рождения. Сегодня Ткачиха и Пастух вновь соединятся на небе. Линян в нашем саду воскреснет благодаря силе любви Мэймэя. А я встречусь с незнакомцем в павильоне Любования Луной. Наверняка я не самая прекрасная девушка в Ханчжоу, но когда он смотрел на меня, мне казалось, что это именно так.

Запачканные туфли

Конфуций писал: «Относитесь к духам и призракам почтительно, но держитесь от них на расстоянии». В день Двойной Семерки люди забывали о предках и привидениях. Все хотели насладиться праздником, поучаствовать в играх и увидеть представление оперы. Я переоделась в тунику из тончайшего шелка, на которой были вышиты две птицы, летящие над летними цветами. Я хотела пробудить радость, испытанную мной, когда мы с незнакомцем были рядом. Под тунику я надела белую юбку из шелковой парчи. На ней была вышиты белоснежные цветы дикой яблони. Юбка привлекала внимание к моим крошечным шелковым туфелькам цвета фуксии. В моих ушах звенели золотые сережки, а на руках висели тяжелые золотые и яшмовые браслеты, которые в течение многих лет дарили мне члены моей семьи. Но я не была одета слишком вычурно. Куда ни кинь взгляд, я видела прекрасных женщин и девушек: покачиваясь на своих «золотых лилиях», они шли по залу, чтобы приветствовать друг друга, а украшения звенели и бренчали в такт их шажкам.

В этот день в зале Цветущего Лотоса поставили алтарный столик. В бронзовых треножниках горели благовония, наполняя комнату сильным восхитительным ароматом. На блюдах из перегородчатой эмали лежали горы фруктов: апельсины, дыни, бананы, карамболы, плоды «глаза дракона». В конце стола стояло белое фарфоровое блюдо, наполненное водой с листьями помело. Вода символизировала ритуальное омовение невесты. В середине стола лежал круглый поднос почти в метр от края до края. Он был разделен на шесть секторов. В середине были нарисованы Ткачиха и Пастух, и его бык, который переходил течение неподалеку. Эта картина напоминала о том, как богиня сидела в воде, пытаясь спрятать свою наготу. На соседних секторах были изображены сестры Ткачихи. Мама подзывала девушек по одной, чтобы они положили свой дар каждой из сестер в соответствующее отделение.

После церемонии мы все уселись на свои места, и нам подали роскошное угощение. Каждое блюдо обладало особым значением. Например, мы ели «ногу дракона, которая посылает сыновей»: это была свиная нога, обжаренная на медленном огне с десятью разными приправами. Считалось, что это блюдо помогает зачать сына. Слуги принесли к каждому столу «цыпленка нищего». Испеченная глина громко хрустнула, и комната наполнилась ароматами имбиря, вина и грибов. Одно кушанье следовало за другим, и каждое обладало собственным ароматом, способным усладить любой вкус. Вкусные и невкусные блюда, благоуханные и с резким ароматом, сладкие и кислые, соленые и горькие. На десерт слуги принесли солодовые пирожные, приготовленные с использованием клейкого риса, красных бобов, грецких орехов и травы, растущей на берегах озера. Они способствуют перевариванию, и это позволит нам оставаться стройными и дожить до старости. Пирожные были восхитительны, но я так волновалась, что не могла есть.

После банкета начался последний конкурс. Фонари потушили, чтобы каждая незамужняя девушка попробовала протянуть нитку в иголку при свете единственной зажженной курительной палочки. Если ей это удавалось, это значило, что вскоре после свадьбы она родит сына. Женщины выпили немало вина из Шаосин, и потому каждую неудачную попытку сопровождали громкие взрывы смеха.

Я тоже старалась хохотать как можно громче, хотя сама в это время уже думала о том, как мне встретиться с моим незнакомцем, чтобы мое отсутствие не заметили. Я предположила, что внутренние помещения повторяют окружающий их сад, и решила руководствоваться этим представлением. Мне оставалось только надеяться и догадываться и стараться предусмотреть каждый шаг, как я делала это, когда играла с папой в шахматы.

Теперь, в отличие от первого вечера, мне уже не хотелось сидеть в первом ряду. Конечно, там я была ближе всего к сцене, где показывали оперу, но в то же время все женщины могли меня видеть. Но я не могла опоздать и сесть сзади, как вчера, потому что мама могла бы что-нибудь заподозрить. Она знала, что я слишком люблю оперу и не допущу того, чтобы опять опоздать. Мне нужно было вести себя так, как будто я стараюсь задобрить ее, особенно после того, что случилось сегодня днем. Я продолжала судорожно раздумывать о том, что мне делать, как вдруг мой взгляд упал на Тан Цзе. Я проиграла в уме всю партию. Да, я могу использовать этого ребенка, чтобы придать моим действиям невинный вид.

Лотос сумела вдеть нитку в иголку, и все ей зааплодировали, а я прошла через комнату к Цзе. Она ерзала на краешке стула, надеясь, что моя мать предложит ей принять участие в игре. Но такого быть не могло. Цзе придется подождать, пока начнутся церемонии приготовления к ее свадьбе: ведь она была маленькой девочкой, и ей еще не выбрали жениха.

Я коснулась ее плеча.

— Пойдем, — позвала я, — я покажу тебе кое-что.

Она соскользнула со стула, и я взяла ее за руку, убедившись в том, что моя мать видит, что я делаю.

— Ты знаешь, я уже помолвлена, — сказала я, когда мы вошли в мою комнату.

Девочка с серьезным видом кивнула.

— Хочешь увидеть подарки, которые мне прислали?

Цзе взвизгнула. Мысленно я сделала практически то же самое, но по другой причине.

Я открыла крышку сундуков из свиной кожи и показала ей присланные рулоны воздушного шифона, блестящего шелка и тяжелой парчи.

Грохот тарелок и бой барабанов стали созывать гостей сад, и Цзе вскочила на ноги. Я слышала, как за дверью моей комнаты в коридоре собираются женщины.

Я хочу показать тебе мой свадебный костюм, — торопливо проговорила я. — Уверена, тебе очень понравится головной убор.

Девочка опять села на кровать и начала нетерпеливо ерзать, сбивая покрывало.

Я принесла вышитую красную шелковую юбку, которую я надену на свадьбу. На ней были десятки крошечных складок. Женщины, нанятые папой для этой работы, проложили стежки так, что цветы, облака и переплетенные символы удачи расположились в идеальном порядке. Если в день свадьбы я сделаю всего один слишком широкий шаг, он будет нарушен. Туника также была великолепна. Обычно на ней делают всего четыре застежки: у горла, на груди и под мышками, но мастерицы пришили к моей тунике дюжины маленьких застежек из тесьмы: они должны были поставить в тупик моего мужа и сделать брачную ночь длиннее. Головной убор был простым и элегантным: на нем был целый сад тонких золотых листочков, которые будут трепетать и гореть в лучах солнца при каждом моем шаге, а красная вуаль спрячет мое лицо, чтобы я не видела своего мужа до тех пор, пока он ее не поднимет. Мне всегда нравилось разглядывать мой свадебный костюм, но теперь это рождало во мне мрачные чувства. Зачем украшать себя, словно подарок, если ничего не чувствуешь к человеку, которому тебя отдают?

— Как красиво! — ахнула Цзе. — А мой папа обещал, что на моем свадебном уборе будут жемчужины и яшма.

Я почти не слышала, что она говорит, потому что внимательно прислушивалась к тому, что происходит за пределами моей комнаты. Барабаны и тарелки продолжали сзывать зрителей, но в коридоре было тихо. Я убрала свадебный костюм, затем взяла Тан Цзе за руку, и мы вышли из комнаты.

Мы вместе прошли по саду. Я увидела, что мои двоюродные сестры собрались у ширмы. Поразительно, они заняли для меня место. Лотос помахала мне, чтобы я шла к ним. Я улыбнулась ей в ответ, а затем шепнула Тан Цзе на ухо:

— Смотри, девушки хотят, чтобы ты сидела рядом с ними.

— Правда?

Не дождавшись моих заверений, Тан Цзе прошла по подушкам к девушкам, уселась и немедленно начала говорить что-то моим сестрам, не умолкая ни на мгновение. Они оказали мне любезность, и вот как я их отблагодарила.

Я стала нарочито озираться по сторонам, ища взглядом свободную подушку впереди или в середине, но, разумеется, их не было. Тогда я сделала огорченное лицо и грациозно опустилась на подушку с краю, где сидели взрослые женщины.

Мне очень хотелось увидеть сцену, с которой начиналось сегодняшнее представление, но, сидя на своем месте в заднем ряду, я могла только слушать. Линян и Мэймэй совершили нечто неслыханное — они решили вступить в брачный союз без ведома родителей. Когда они поженились, Линян призналась, что она девственница, несмотря на то что соединялась ночью с Мэймэем, когда была призраком. Дело в том что, когда она лежала в могиле, ее тело невинной девушки сохранилось. В конце сцены Линян и Мэнмэй отправились в Ханчжоу, где молодой человек должен был закончить подготовку к императорским экзаменам.

В последней, третьей, части оперы было мало сцен, которые мне нравились. В основном в них говорилось о мире зa пределами сада Линян. Актеры изображали великие битвы, где все пребывало в движении. Однако насколько я могла видеть, эти сцены сильно увлекли зрительниц, сидевших за ширмой. Женщины внимательно следили за происходящим. Я ждала до последнего, но когда почувствовала, что теряю терпение, медленно поднялась, разгладила юбки и как можно спокойнее пошла в направлении женских покоев.

Но я не стала заходить в зал Незамужних Девушек. Я свернула с главной дороги и поспешила вдоль южной стены нашей усадьбы, миновав маленькие пруды и беседки, из которых открывались прекрасные виды, пока не набрела на тропинку, идущую по берегу озера. Я увидела павильон Любования Луной и поняла, что мой незнакомец уже там. В небе светил тонкий месяц. Я долго вглядывалась в темноту. Юноша сидел на балюстраде в самом дальнем конце павильона, но смотрел не на воду, а на меня. Мое сердце сжалось, когда я подумала об этом. Дорожка была выложена камнями различной формы: те, что напоминали летучих мышей, приносили счастье, спинки черепах — долголетие, брусочки серебра — богатство. Это значило, что каждый шаг приносит радость, долгую жизнь и благополучие. Мои предки устраивали эти дорожки для того, чтобы быть здоровыми. В старости, когда они ходили по ним, камешки массировали им ноги. Наверное, их проложили еще в стародавние времена, когда женщинам нельзя было выходить в сад, потому что моим перебинтованным ногам было трудно по ним идти. Я старалась выбирать дорогу, но мне приходилось с трудом удерживать равновесие, прежде чем сделать еще один шаг, и я прекрасно знала, что мои движения подчеркивают изысканность лилейной походки.

Я замерла, не решаясь войти в павильон Любования Луной. Моя смелость куда-то пропала. Мне никогда не разрешали приходить сюда, потому что с трех сторон это место было окружено водой. Следовательно, оно как бы находилось за пределами сада. Но потом я вспомнила о решимости Линян. Я сделала глубокий вдох, вышла в середину павильона и остановилась. На нем была надета длинная туника из синего шелка цвета ночного неба. Рядом с ним на балюстраде лежали пион и ветка ивы. Он не поднялся мне навстречу, но продолжал смотреть на меня. Я старалась вести себя совершенно спокойно.

— Вижу, у вас есть павильон, из которого открывается три прекрасных вида, — заметил он. — В нашем доме тоже такой есть, но он стоит на берегу пруда, а не озера.

Наверное, он почувствовал мое замешательство и потому объяснил:

— Отсюда можно по-разному смотреть на Луну: она висит в небе, отражается в воде, а вода с Луной отражается в зеркале. — Он поднял руку и плавно указал на зеркало, висевшее над единственным предметом мебели в пом павильоне — деревянной кроватью, украшенной резьбой.

— Ах! — вырвалось у меня. До этой минуты я всегда думала, что кровать в беседке была поставлена для того, чтобы лениво отдыхать на ней, но, бросив взгляд на ложе и зеркало, я задрожала, представив томные ночи, которые мне бы хотелось здесь провести.

Незнакомец улыбнулся. Может, мое смущение позабавило его? Или он думал о том же, что и я?

Последовала долгая мучительная пауза, а затем он поднялся и подошел ко мне.

— Пойдем. Давай посмотрим вместе.

Когда мы подошли к балюстраде, я схватилась за столб, чтобы не упасть.

— Какая прекрасная ночь! — сказал он, глядя на гладкую поверхность воды, а потом повернулся ко мне: — Но ты еще прекраснее.

Меня захватило ощущение счастья. Но за ним последовала удушливая волна стыда и страха.

Он вопросительно посмотрел на меня:

— Что случилось?

Мои глаза наполнились слезами, но я сумела их удержать.

— Наверное, ты видишь только то, что хочешь видеть.

— Я вижу живую девушку, и мне бы хотелось поцеловать ее, чтобы прогнать ее слезы.

Две слезинки потекли по моим щекам.

— Как я смогу стать хорошей женой? — Я в отчаянии обвела рукой беседку. — После того, что было?

— Ты ничего плохого не сделала.

Конечно, сделала! Ведь я же была здесь, не так ли? Но мне не хотелось говорить о том, что это значит. Я сделала шаг назад, сложила руки на груди и спокойно сказала:

— Я вечно пропускаю ноты, когда играю на цитре.

— Цитра! Меня это не волнует!

— Но ведь не ты будешь моим мужем, — ответила я. Его лицо исказилось от боли, и в этом была моя вина.

— А стежки у меня слишком большие и неровные, — выпалила я.

— Моя мать никогда не сидит целыми днями в женских покоях, занимаясь рукоделием. Если бы ты была моей женой, вы бы вместе нашли другие, более интересные развлечения.

— Я плохо рисую.

— А что ты рисуешь?

— Цветы. Как и все.

— Но ты не такая, как все. Ты не должна рисовать то же, что и все остальные. Что бы ты выбрала, если бы могла нарисовать все, что угодно?

Никто раньше не спрашивал меня об этом. Никто и никогда не задавал мне подобных вопросов. Если бы я хорошо подумала в тот момент, если бы старалась вести себя, как подобает, я бы ответила, что продолжала бы совершенствоваться в изображении цветов. Но я ни о чем не думала.

— Я бы нарисовала то, что вижу сейчас — озеро, Луну, павильон.

— Пейзаж?

— Да, настоящий пейзаж, а не тот, который люди видит на холодных кусках мрамора, вроде тех, что висят на с генах библиотеки моего отца. Эта идея захватила меня.

— Мой дом находится на противоположном берегу озера. Он стоит на высоком холме, — продолжил незнакомец. — Из каждой комнаты открывается прекрасный вид. Если бы мы поженились, мы бы стали друзьями. Мы бы отправлялись на прогулки по озеру, по реке, чтобы увидеть, как приливное течение прибывает в узком устье.

Его слова дарили мне радость и в то же время вселяли грусть, потому что я начинала мечтать о жизни, которой у меня никогда не будет.

— Тебе не о чем беспокоиться, — продолжил он. — Уверен, твой будущий муж не идеален. Взять хотя бы меня. Начиная со времен династии Сун, каждый молодой человек стремился к тому, чтобы получить высокий чин, но я не сдавал императорские экзамены, и у меня нет ни малейшего желания это делать.

Так и должно быть! Мужчины, хранящие верность династии Мин, при новом правлении предпочитают гражданской службе домашнюю жизнь. Почему он это сказал? Может, он думает, что я придерживаюсь старомодных правил, или считает меня глупой? Или он решил, что я хочу, чтобы он открыл лавку? Но зарабатывать деньги торговлей — удел низких и вульгарных людей.

— Я поэт, — произнес он.

Я просияла. Я почувствовала это в ту же секунду, как увидела его за ширмой.

— Литературный талант — величайшее призвание.

— Я бы хотел, чтобы жена была моим другом, чтобы мы делили не только домашние заботы, но и стихотворения, — тихо прошептал он. — Если бы мы были мужем и женой, мы бы собирали книги, читали и вместе пили чай. Я уже говорил, что меня привлекает то, что у тебя внутри.

Он опять указал на мое сердце, и мне показалось, что в эту секунду оно упало вниз.

— Так расскажи мне об опере, — сказал он после долгой паузы. — Наверное, ты жалеешь, что не увидишь, как Линян встретится со своей матерью? Я понимаю, почему девушкам так нравится эта сцена.

Это правда. В то время как императорские войска сражаются с разбойниками, госпожа Ду и Благоуханная Весна находят убежище в гостинице в Ханчжоу. Госпожа Ду с изумлением видит свою дочь и решает, что это призрак. Но все три части души Линян соединились вместе, и она вновь стала девушкой из плоти и крови.

— Любая девушка надеется, что мать узнает и будет любить ее, даже если она умрет, превратится в призрак или сбежит из родительского дома, — сказала я.

— Да, эта прекрасная сцена наполнена цин, — сказал мой поэт. — В ней говорится о материнской любви. Остальные сцены, которые показывают сегодня… — Он с пренебрежительным видом вздернул подбородок. — Политика меня не интересует. В них слишком много ли, тебе не кажется? Мне куда больше нравятся сцены в саду.

Может, он смеется надо мной?

— Мэнмэй оживил Линян силой своей страсти, — проговорил он. — Его вера воскресила ее.

Его понимание оперы было так близко к тому, что думала я, что я осмелилась спросить:

— А ты бы сделал такое для меня?

— Конечно!

Он приблизился ко мне и заглянул мне в лицо. Его дыхание пахло мускусом и орхидеей. Мы оба чувствовали желание, и оно сделало тяжелым воздух между нами. Мне показалось, что мы сейчас поцелуемся, и я ждала, когда почувствую его губы на своих губах. Мое тело налилось кровью и желанием.

Я не двигалась, потому что не знала, что делать, и не понимала, чего он от меня ждет. Нет, это неправда. Он не ожидал, что я сделаю хоть что-нибудь, но когда он сделал шаг назад и посмотрел на меня глубокими черными глазами, я задрожала от желания.

Он был ненамного старше меня, но он был мужчиной и жил в большом мире. Наверняка он имел дело с женщинами из чайных домиков. Я часто слышала их голоса, плывущие над озером. Конечно, я казалась ему ребенком, и он обращался со мной как с маленькой девочкой. Он отошел подальше, чтобы я пришла в себя.

Я никак не могу понять, счастливый у этой оперы конец или печальный? — задумчиво проговорил он.

Его слова заставили меня вздрогнуть. Сколько времени прошло с тех пор, как я пришла сюда? Наверное, он почувствовал мою тревогу, потому что добавил:

— Не беспокойся. Осталось еще несколько сцен. — Он поднял пион, который принес с собой, и положил его головку на другую ладонь.

— После императорских экзаменов Мэнмэй получает высшие оценки…

Мои ум и тело были далеки, очень далеки от того, что происходило на сцене, но я, хоть и с трудом, взяла себя в руки, потому что мне казалось, что незнакомец ждет от меня этого.

— Но когда он говорит губернатору Ду, что стал его зятем, его арестовывают, — подхватила я. Молодой человек улыбнулся, и я поняла, что все делаю правильно.

— Господин Ду приказывает обыскать Мэнмэя и…

— Стражники находят портрет, нарисованный Линян, — закончила я. — Губернатор Ду велит бить и пытать Мэнмэя. Он думает, что ученый осквернил могилу его дочери.

— Но Мэнмэй настаивает, что он вернул Линян из мира духов и что они поженились, — сказал он. — Губернатор Ду приходит в ярость и приказывает отрубить ему голову.

Запах пиона, который он держал в руках, кружил мне голову. Я вспомнила о том, что хотела сделать вчера вечером. Я взяла с балюстрады ветку ивы и медленно стала обходить его, приговаривая ласковым голосом:

— Неужели история закончится так печально? — спросила я. — Героев пьесы приводят в императорский суд, чтобы они рассказали о своих горестях императору. — Я обошла вокруг него, остановилась, чтобы посмотреть ему в глаза, а затем опять заскользила вокруг, касаясь листочками ивы его тела.

— Линян приводят к ее отцу, — хрипло сказал он, — но он не не может поверить, что она жива, даже когда смотрит на нее.

— Этим великий поэт Тан Сяньцзу хотел показать, что ли делает мужчин ограниченными, — сказала я как можно тише, зная, что моему поэту придется сделать усилие, чтобы услышать меня.

— Нo когда случается чудо, люди теряют способность мыслить разумно. — Он вздохнул, и я улыбнулась. — Губернатор настаивает на том, чтобы Линян прошла множество испытаний…

— Линян отбрасывает тень, а когда она идет под деревьями, на упавших лепестках отпечатываются следы.

— Правильно, — прошептала я. — И еще она отвечает на вопросы о семи чувствах: радости, гневе, горе, страхе, любви, ненависти и желании.

— А тебе приходилось испытывать эти чувства?

Я остановилась перед ним.

— Не все, — призналась я.

— Радость? — он поднес к моей щеке пион.

— Я испытала радость, проснувшись сегодня утром.

— Гнев?

— Я же говорила тебе, что у меня много недостатков, — ответила я.

Он гладил меня лепестками по щеке.

— Горе?

— Каждый год, когда мы отмечаем годовщину смерти моей бабушки.

— Но сама ты не испытывала горя, — заметил он, убрав цветок от моего лица и касаясь им моей руки.

— Страх?

Я подумала о том, что мне было страшно идти сюда, но я ответила:

— Никогда.

— Хорошо. — Он прижал пион к тыльной стороне моего запястья.

— Любовь?

Я не ответила, но ощущение цветка на моей коже заставило меня вздрогнуть. Он улыбнулся.

— Ненависть?

Я покачала головой. Мы оба знали, что я жила не так долго и видела не так много, чтобы ненавидеть кого- либо.

— Осталось только одно чувство, — сказал он. Юноша опять стал водить цветком по моей руке, затем убрал его и прикоснулся им рядом с моим ухом. Он медленно провел лепестками по моей шее, дошел до воротника и стал подниматься к горлу.

— Желание?

Я перестала дышать.

— На твоем лице я вижу ответ, — сказал он.

Я почувствовала его губы у своего уха.

— Если бы мы поженились, — прошептал он, — мы бы не стали тратить время на чай и болтовню… — Он сделал шаг назад и окинул взглядом озеро. — Как бы я хотел… — Его голос дрогнул, и я видела, что это смутило его. В этот момент его чувства были так же глубоки, как мои. Он закашлялся, сглотнул и опять заговорил, как будто между нами ничего не произошло. Я вновь была на свободе, предоставлена сама себе.

— Я бы хотела, чтобы ты увидела мой дом. Он стоит на другом берегу озера, на горе Ушань.

— Это там, кажется? — спросила я, указывая на холм, который возвышался на другой стороне озера, напротив того места, где мы стояли.

— Да, это тот самый холм, но остров Уединения, как бы он ни был прекрасен, загораживает мой дом. Он находится на самой высокой точке острова. Как бы мне хотелось, чтобы ты могла его увидеть! Тогда бы ты смотрела на воду и думала обо мне.

— Возможно, он виден из библиотеки моего отца.

— Ты права! Мы с твоим отцом много раз играли там в шахматы, и я видел из окон свой дом. Но даже если ты разглядишь гору, как ты поймешь, какой из домов мой?

Я была так взбудоражена, что не могла ни о чем думать и отвечать ему.

— Я покажу тебе дом, и ты легко найдешь его. Я буду смотреть оттуда на ваш сад каждый день, если ты тоже пообещаешь искать меня взглядом.

Я пообещала. Он провел меня к правой стороне павильона, стоявшего у берега, потом взял у меня ивовую ветку и положил ее вместе с пионом на балюстраду. Он сел рядом и свесил ноги через край, и я поняла, что он ждет от меня того же. Он спрыгнул вниз, встал на камень и протянул ко мне руки.

— Дай мне руку.

— Я не могу. — Это была правда. В этот вечер я совершила много непозволительных поступков, но я не собиралась идти за ним. Я никогда не покидала пределы усадьбы семьи Чэнь. В этом вопросе мои родители были непреклонны.

— Это недалеко.

— Я никогда не покидала наш сад. Мама говорит…

— Матери говорят мудрые вещи, но…

— Я не могу.

— Но ты же только что пообещала мне…

Моя непреклонность поколебалась. Я не могла противиться искушению, словно моя сестра перед тарелкой с пельменями.

— Ты не будешь единственной девушкой или женщиной, которая вышла сегодня за двери сада. Я знаю, что многие женщины сегодня вечером будет кататься в лодках на озере.

— Женщины из чайного домика, — фыркнула я.

— Вовсе нет, — возразил он. — Я говорю о поэтессах и писательницах, которые стали членами поэтических и литературных кружков. Так же как и ты, они хотят узнать о жизни больше того, что они видят в своих садиках. Покинув свои покои, они становятся признанными художниками. Если бы ты была моей женой, я бы показал тебе большой мир.

Он забыл упомянуть о том, что эта мечта продлится не дольше сегодняшнего вечера.

Он вновь протянул ко мне руки, и тогда я села на балюстраду, осторожно перебросила ноги через резные камни и позволила ему похитить меня из безопасности усадьбы. Он повел меня вдоль стоящих у берега камней. То, что я делала, было неслыханно. Но, как ни удивительно, ничего ужасного не произошло. Никто нас не заметил, и из кустов и деревьев за нашими спинами не выпрыгивали призраки, чтобы напугать нас или убить за пренебрежение к правилам.

Он придерживал меня за локоть, потому что поросшие мхом камни были очень скользкими. Шелковый рукав не мешал мне чувствовать тепло, идущее от его руки. Теплый воздух поднимал мою юбку, словно крылышко цикады, которую несет ветер. Я была в большом мире. Я видела то, что никогда не видела раньше. Лозы и ветки тут и там покрывали стену нашей усадьбы, словно намекая на то, что было спрятано внутри. Над озером свисали плакучие ивы. Их ветки словно щекотали поверхность воды. Я касалась кустов шиповника, растущих на берегу озера. Их аромат пропитывал воздух, мою одежду, волосы, кожу моих рук. Переполнявшие меня чувства волнами окатывали тело: мне было страшно, что меня поймают, но я радовалась тому, что вышла за пределы сада, и влюбленно смотрела на человека, который привел меня сюда.

Мы остановились. Я не понимала, как долго мы шли.

— Мой дом находится там, — сказал он, показывая на противоположную сторону озера, за павильоном, недавно построенным на острове Уединения, который я могла видеть из библиотеки моего отца. — На холме стоит храм. Вечером там зажигают факелы. Ты их видишь? Во время праздников монахи открывают двери. Теперь посмотри вверх, и слева от храма ты увидишь мой дом.

— Я вижу.

В небе висел тонкий месяц, но было достаточно светло, чтобы я увидела тропинку, идущую от моих ног по берегу озера прямо до порога его дома. Казалось, само небо решило, что этот вечер мы проведем вместе.

Все это было так необычно. Вдруг мое внимание отвлекло непривычное ощущение. Мои крошечные туфельки совершенно промокли, и я почувствовала, что вода запятнала даже подол моей юбки. Я сделала крошечный шажок от берега, и гладкая поверхность воды заволновалась. Я подумала о том, как эти волны разобьются о лодки, в которых катаются на озере другие возлюбленные, о том, как они будут ласково касаться стен павильонов Любования Луной, где молодые супруги ищут уединения, спасаясь от нескромных взглядов домашних.

— Тебе бы понравился мой дом, — сказал он. — У нас красивый сад, хоть и не такой большой, как у вас: каменная горка, павильон Любования Луной, пруд и сливовое дерево. Когда оно цветет весной, сад наполняется чудесным ароматом. Каждый раз, когда я буду смотреть на него, я буду думать о тебе.

Мне бы хотелось провести с ним брачную ночь. Мне бы хотелось, чтобы это случилось прямо сейчас. Я покраснела и потупилась. Когда я взглянула на него, он смотрел мне прямо в глаза. Я знала, что он страстно желает того же. Но это мгновение быстро испарилось.

— Мы должны возвращаться, — сказал он.

Он поторапливал меня, но мои туфли скользили, и я шла очень медленно. Мы приблизились к усадьбе, и я стала различать звуки оперы. Стражники губернатора Ду били и пытали Мэнмэя, и он кричал от боли. Значит, представление близилось к концу.

Юноша поднял меня и опустил на пол беседки Любования Луной. Вот и все. Завтра я опять начну готовиться к свадьбе, а он будет делать то, что делают все молодые мужчины перед встречей со своей женой.

Он заглянул мне в глаза.

— Мне понравилось разговаривать с тобой об опере.

Наверное, это не самые романтичные слова, которые мог произнести юноша, но для меня они были такими, потому что этим он показал, что его интересует литература и домашняя жизнь и что он на самом деле хотел знать о том, что я думаю.

Он поднял ветку ивы и передал ее мне.

— Сохрани ее, — попросил он, — на память обо мне.

— А пион?

— Я буду хранить его всю жизнь.

Я украдкой улыбнулась, потому что меня звали именем этого цветка.

Его губы были совсем близко к моим губам, и когда он заговорил, его голос задрожал от переживаемых эмоций:

— У нас было три счастливых вечера. Это больше, чем у многих женатых пар бывает за всю жизнь. Я никогда их не забуду.

На моих глазах показались слезы, а он продолжил:

— Ты должна возвращаться. А я подожду здесь, пока ты не отойдешь достаточно далеко.

Я закусила губу, чтобы не расплакаться, и отвернулась от него. Затем я в одиночестве побрела к главному саду, остановившись у пруда, чтобы спрятать ветку ивы под тунику. Только когда я услышала, как губернатор Ду обвиняет свою дочь, стоящую перед ним, в том, что она — отвратительное привидение из мира мертвых, я наконец вспомнила, что запачкала туфли, чулки и подол юбки. Мне следовало незаметно пройти в свою комнату и переодеться, чтобы никто меня не увидел.

— Вот ты где, — сказала Ракита, выступив из темноты. — Твоя мать велела мне найти тебя.

— Я была… Мне нужно было… — Я вспомнила, как в первый вечер Ива играла роль Благоуханной Весны. — Мне было нужно воспользоваться ночным горшком.

Сестра недоверчиво ухмыльнулась.

— Я была в твоей комнате. Тебя там не было.

Поймав меня на лжи, Ракита с подозрением посмотрела на меня. Она рассматривала мою юбку, грязный подол, запачканные туфли, и ее улыбка становилась все шире. Затем она сделала умильное лицо, с сочувственным видом взяла меня за руку и ласково сказала:

— Представление подходит к концу. Я не хочу, чтобы ты все пропустила.

От счастья у меня кружилась голова, и потому я поверила, что она хочет мне добра. Скрытая сила, которая вышла на поверхность, когда я решилась перелезть через балюстраду павильона Любования Луной, вернулась в потайной уголок моей души, потому что я не стала вырываться от Ракиты и не села на свою подушку на заднем ряду, но позволила ей провести себя через ряды сидящих женщин в передний ряд, где мне пришлось втиснуться между маленькой Цзе и моей кузиной. Я была беспомощна, глупа, но самым нелепым образом уверена в том, что испытываемое мной блаженство свидетельствует о моей неуязвимости. А поскольку я сидела рядом с Цзе, я оказалась рядом со сгибом ширмы и могла видеть то, что происходит на сцене.

Я увидела море черноволосых мужских голов, но вскоре заметила моего поэта. Он сидел рядом с моим отцом. Через несколько минут я заставила себя отвести от него взгляд и посмотреть на сцену: император пытался примирить две стороны. Воззвания были прочитаны, почести возданы. Произошло счастливое воссоединение двух молодых возлюбленных — поистине счастливый конец, однако губернатор Ду и его дочь так и не помирились и никогда не помирятся.

Мужчины, сидевшие по другую сторону ширмы, вскочили на ноги и принялись аплодировать и выкрикивать слова одобрения. Женщины кивали, выражая согласие со справедливым концом.

Как и в первый вечер, на сцену поднялся папа. Он поблагодарил всех за то, что они посетили наш жалкий дом и не пожалели времени на эту никудышную пьесу. Затем он похвалил странствующих актеров и слуг, которым пришлось на время забыть о своих обязанностях, поскольку они принимали участие в подготовке представления.

— Сегодня ночью мы размышляем о любви и судьбе, — произнес он. — Мы видели, как закончилась история Линян и Мэнмэя. Мы знаем, что ждет сегодня ночью Ткачиху и Пастуха. А теперь давайте поговорим о том, как начинается другая любовная история…

Вааа! Он собирается объявить о моей свадьбе. Поэт опустил голову. Он тоже не хотел этого слышать.

— Многие из вас знают, что я имею счастье считать своего будущего зятя своим хорошим другом, — сказал папа. — Я так давно знаю У Жэня, что он словно стал мне родным сыном.

Папа поднял руку, чтобы показать на того мужчину, за которого я выйду замуж, но я закрыла глаза. Три дня назад я бы проследила за его рукой, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на своего будущего супруга, но сейчас я не могла оставить нежность, кружившую мне голову. Мне хотелось продлить это чувство еще хотя бы совсем немного.

— Мне нравится, что Жэнь так хорошо умеет обращаться со словами, — продолжил мой папа. Но мне не очень нравится, что он постоянно обыгрывает меня в шахматы.

Мужчины одобрительно засмеялись. Женщины, сидевшие рядом со мной за ширмой, молчали. Я чувствовала взгляды, полные неодобрения и презрения. Женщины метали их в мою спину, словно кинжалы. Я открыла глаза, посмотрела направо и увидела, что Цзе смотрит в щелочку в ширме, и ее ротик сложился так, словно она хотела удивленно воскликнуть. Наверняка мой муж страшен и уродлив.

— Многие из вас пришли сегодня ко мне в гости, но не видели мою дочь, — продолжил мой отец, — но здесь также присутствуют все мои родственники, а они знают Пион с самого ее рождения. — Затем он обратился к моему будущему мужу, открыто признав: — Я не сомневаюсь в том, что она будет тебе хорошей женой… но есть одна помеха. Все дело в ее имени. Ее тоже зовут Пион, как и твою мать[16].

Отец оглядел присутствовавших мужчин, но он обращался к нам, сидящим за ширмой.

— С этих пор мы будем называть мою дочь Тун, что значит «такая же», поскольку она так похожа на твою мать, мой юный друг.

Я покачала головой, не в силах поверить в это. Папа только что навсегда поменял мое имя. Теперь меня звали просто Тун — такая же — в честь моей свекрови, которую я никогда не видела. Но она будет повелевать мной, пока не умрет. Отец сделал это, даже не спросив и не предупредив меня. Мой поэт был прав. Я буду вспоминать о трех прекрасных ночах всю жизнь, и эти воспоминания будут поддерживать меня. Но эта ночь еще не подошла к концу, и я не собиралась сдаваться во власть отчаяния.

— Этой ночью мы будем праздновать, — объявил мой отец. Он сделал знак рукой в сторону ширмы, за которой сидели женщины. Пришли служанки, чтобы проводить нас в зал Цветущего Лотоса. Я оперлась на руку Ивы, думая, что она отведет меня в мою комнату, но тут ко мне подошла мама.

— Этот вечер для тебя особенный, — сказала она, но красота ее слов не смогла скрыть гнев, который слышался в голосе. — Ива, позволь, я сама отведу дочь в ее комнату.

Служанка отпустила меня, и мама взяла мою руку. Я не знаю, как ей удавалось казаться такой нежной и прекрасной, в то время как ее пальцы терзали мою плоть сквозь шелковую ткань туники. Женщины расступились, чтобы хозяйка усадьбы семьи Чэнь отвела свою единственную дочь в женские покои. Они последовали за нами, спокойные, словно ленты, которые развеваются на ветру. Они не знали, что я сделала, но, очевидно, я была там, где мне не следовало быть, потому что все они могли видеть, что мои ступни — потайная часть женского тела — были запачканы.

Не могу сказать, почему я обернулась, но я сделала это и увидела, что маленькая Цзе идет рядом с Ракитой. Уголки рта моей сестры едва заметно поднялись вверх, свидетельствуя о самодовольной радости победы, но Цзе была слишком мала и простодушна, чтобы скрывать свои чувства. Ее лицо покраснело, губы плотно сжались, а движения были неуклюжи, словно она едва сдерживала гнев. Я не понимала, что случилось.

Мы подошли к залу Цветущего Лотоса. Мама остановилась на минуту, чтобы сказать гостьям, чтобы они отдыхали и что она вернется через несколько минут. Затем, ни слова не говоря, она провела меня в мою комнату в покоях Незамужних Девушек, открыла дверь и легонько втолкнула меня внутрь. Когда она закрыла ее, я услышала нечто такое, чего никогда не слышала раньше. Это был скрежет металла. Я попыталась открыть дверь, чтобы посмотреть, что она сделала, и только тогда поняла, что мама впервые использовала один из ее ключей, чтобы запереть меня.

Мама злилась на меня, но ее гнев не мог изменить слова, которые мой поэт прошептал мне на ухо, или ощущения, запечатленные на моей коже, где он касался меня пионом. Я вытащила веточку ивы, что он дал мне, и погладила ею щеку. Затем положила ее в ящик комода. Я сняла туфли с влажных ступней и перевязала их чистой тканью. Из моего окна я не могла видеть небесный мост, соединяющий Ткачиху и Пастуха, но я по-прежнему ощущала на волосах и коже запах шиповника.

Закрытые двери, открытое сердце

Мама никогда не спрашивала меня, почему мои туфли, юбка и чулки были влажными и запачканными грязью. Служанка унесла мои вещи, но так и не принесла их. Меня не выпускали из комнаты. Проведя несколько недель в заточении, я начала задумываться о том, что меня окружало. Но сначала я просто грустила, сидя в комнате, и горевала о том, что мне не с кем поговорить. Даже Иве нельзя было приходить ко мне. Она только приносила мне еду и воду для умывания.

Я часами сидела у окна, но могла видеть только маленький кусочек неба и внутреннего дворика. Я листала мои копии «Пионовой беседки» и долго раздумывала над сценой «Прерванный сон», пытаясь понять, чем Линян и Мэнмэй занимались в каменном гроте. Мысли о незнакомце не покидали меня ни на минуту. Чувства, которые переполняли грудь, лишили меня аппетита. Мне казалось, что в голове у меня совершенно пусто. Я постоянно размышляла о том, сумею ли я скрыть свои чувства, когда мне будет позволено выйти из комнаты.

Однажды утром во время моего заточения Ива открыла дверь, тихо вошла в комнату и поставила на пол завтрак: чай и миску рисовой каши. Я скучала по ней. Мне не хватало ее заботы: ведь она причесывала мне волосы, мыла и бинтовала мои ноги, развлекала меня своей болтовней. В эти дни она всегда молчала, когда приносила еду, но теперь улыбалась с таким выражением, какого я никогда не замечала за ней раньше.

Она налила мне чай и села рядом на колени. Ива ждала от меня вопроса.

— Расскажи мне, что случилось? — спросила я, ожидая услышать, что моя мать решила выпустить меня или что она разрешила Иве оставаться у меня в комнате, как раньше.

— Когда хозяин Чэнь попросил меня сыграть роль Благоуханной Весны, я сразу согласилась, потому что надеялась, что кто-нибудь из мужчин увидит меня и попросит твоего отца продать меня, чтобы я стала его наложницей, — ответила она, и ее глаза радостно засияли. — Вчера вечером ему поступило такое предложение, и он согласился. Сегодня днем я уезжаю.

У меня было такое чувство, будто Ива дала мне пощечину. Даже если бы я гадала десять тысяч лет, я бы не додумалась до такого.

— Но ты принадлежишь мне!

— Видишь ли, до вчерашнего дня я была собственностью твоего отца. С сегодняшнего дня я принадлежу хозяину Цюнь.

Она улыбнулось, и это просто взбесило меня.

— Ты не можешь уехать. Ты же не хочешь этого!

Она не ответила, и я поняла, что на самом деле она ждет этого с нетерпением. Но как же так? Ведь она была моей служанкой и подругой. Я никогда не думала о том, откуда она пришла и как так получилось, что она стала моей служанкой, но всегда верила, что она принадлежит мне. Она была такой же частью моей жизни, как ночной горшок, как сон или пробуждение. Ночью Ива спала у моих ног. Она была первым человеком, которого я видела утром. Она зажигала огонь в жаровне еще до того, как я открывала глаза, и приносила теплую воду, чтобы искупать меня. Я была уверена, что она переедет вместе со мной в дом моего мужа. Она должна была заботиться обо мне, когда я забеременею и рожу сыновей. Мы с ней были приблизительно одного возраста, и я думала, что мы будем неразлучны до смерти.

— Каждую ночь, когда ты засыпала, я лежала на полу и утирала платком слезы, — призналась она. — Я много лет надеялась, что твой отец продаст меня. Если мне повезет, мой новый владелец сделает меня своей наложницей. — Она помолчала, подумала, а затем будничным тоном сказала: — Второй, третьей или четвертой наложницей.

То, что у моей служанки были такие мечты, поразило меня. Она была намного взрослее меня в своих мыслях и желаниях. Она пришла из большого мира, скрывавшегося за стенами нашего сада, из того мира, который внезапно стал моим наваждением, но я ни разу не спросила ее о нем.

— Как ты можешь поступить так со мной? Где твоя благодарность?

Ее улыбка исчезла. Она не хотела отвечать. Просто не хотела или не думала, что чем-то мне обязана?

— Я благодарна твоей семье за то, что вы приняли меня, — признала она. У нее было красивое лицо, но в этот момент я поняла, насколько я ей не нравилась, и это чувство копилось в ней, возможно, годами.

— Теперь у меня будет новая жизнь, не та, в которой меня считали худородной лошадкой.

Я уже слышала это выражение раньше, но мне не хотелось показывать, что я не совсем понимаю, что оно значит.

— Моя семья жила в Янчжоу, где погибла твоя бабушка, — продолжила она. — Как и многим другим семьям, нам пришлось перенести много несчастий. Старых и уродливых женщин убивали вместе с мужчинами. Таких женщин, как моя мать, продавали, как соленую рыбу — в мешках, на вес. Новым владельцем моей матери стал торговец. Я была ее четвертой дочерью, и меня тоже продали. С тех пор я живу, словно лист на ветру.

Я внимательно слушала.

— Продавец «лошадок» перебинтовал мне ноги, научил меня читать, петь, рисовать, играть на флейте, — продолжала Ива. — В этом отношении моя жизнь была похожа на твою, но в остальном она была совсем другой. В их владениях созревают девочки, а не урожай. — Она опустила голову и посмотрела на меня. — Осень закончилась, пришла весна. Они могли держать меня до тех пор, пока я не подрасту, чтобы продать в увеселительный дом, но деньги обесценивались, рынок был перенасыщен, и цены упали. Им было нужно избавиться от части урожая. Однажды меня одели в красные одежды, напудрили лицо и отвели на рынок. Твой отец осмотрел мои зубы. Он подержал в руках мои ноги, ощупал мое тело.

— Он не мог этого делать!

— Нет, делал, и мне было очень стыдно. Он купил меня в обмен на несколько рулонов шелка. Все эти годы я надеялась, что твой отец сделает меня своей четвертой наложницей и что я рожу ему сына, чего не смогли сделать твоя мать и другие женщины.

От этой мысли у меня свело желудок.

— Сегодня я отправляюсь к своему третьему владельцу, — просто сказала она. — Твой отец продал меня за свиное мясо и серебро. Удачная сделка, и он доволен.

Ее обменяли на свиное мясо? Что ж, а я вскоре выйду замуж, и за меня уже прислали выкуп. Среди подарков были и свиньи. Возможно, между мной и Ивой на самом деле не так много различий. Ни одна из нас была не и силах хоть как-то повлиять на свое будущее.

— Я еще молода, — сказала Ива. — Может случиться, что я опять стану служанкой — если не рожу хозяину сына или перестану приносить ему радость. Торговец «лошадками» учил меня, что, когда мужчина покупает наложницу, он словно сажает в саду новое дерево. Некоторые из них плодоносят, другие даруют тень, третьи просто приятны глазу. Надеюсь, что меня не выкопают из земли и не продадут опять.

— Ты как Сяоцин! — изумленно произнесла я.

— Я лишена ее красоты и таланта, но я верю, что в будущем буду счастливее ее, и надеюсь, что в следующей жизни я буду рождена не в Янчжоу.

В этот день мне впервые пришло в голову, что моя жизнь в саду усадьбы вовсе не похожа на жизнь девушек из большого мира. Там происходили ужасные, страшные вещи. Это держалось от меня в секрете, и я была благодарна за это, но меня одолевало любопытство. Моя бабушка жила в большом мире, и теперь ее прославляют как мученицу. Ива тоже пришла из большого мира, но ее будущее, как и мое, было предопределено: ее долг заключался в том, чтобы сделать мужчину счастливым, родить ему сыновей и совершенствоваться в соблюдении Четырех Добродетелей.

— Что ж, я пойду, — коротко сказала Ива, вставая с колен.

— Подожди.

Я встала, подошла к комоду и открыла ящик. Я стала перебирать мои драгоценности и украшения для волос. Мне хотелось найти нечто такое, что выглядело ни слишком обычно, ни слишком вычурно. Наконец я выбрала шпильку, сделанную из перьев зимородка, имевшую форму феникса, грациозно распустившего хвост, и вложила ее в руку Ивы.

— Надень ее перед первой встречей со своим новым владельцем.

— Спасибо, — поблагодарила она и вышла из комнаты.

Через две минуты ко мне вошла моя старая кормилица Шао, наша главная нянька.

— С этих пор я буду заботиться о тебе.

Хуже новости не придумаешь.

Моя мать имела свои соображения относительно того, чем я должна заниматься, сидя в своей комнате, и Шао, которая теперь жила вместе со мной, была обязана помогать ей в осуществлении ее планов.

— Тун — Такая же — ты будешь готовиться к свадьбе, и ничего больше, — объявила Шао. Она была непреклонна.

Услышав мое новое имя, я содрогнулась от отчаяния. Мое имя и титул указывали на то, какое место я занимаю; но мне изменили имя, и из дочери я превратилась в жену и сноху.

В течение семи недель Шао приносила мне еду, но мой желудок превратился во вместилище страха, и я не обращала на еду внимания или упрямо отталкивала ее от себя. Через некоторое время мое тело изменилось. Юбки висели у меня на бедрах, а не на талии, а туники свободно раскачивались на теле.

Мама ни разу не пришла навестить меня.

— Ты ее очень разочаровала, — каждый день повторяла мне Шао. — Как так получилось, что ты вышла из ее тела? Я всегда говорила ей, что плохая дочь — это обычная дочь.

Я была хорошо начитана, но не так, как моя мама. Ее долг состоял в том, чтобы присматривать за мной и выдать меня замуж за юношу из хорошей семьи. Она по-прежнему не хотела меня видеть, но посылала лазутчиков. Каждое утро, незадолго до рассвета, ко мне приходила Третья тетя. Она учила меня вышивать.

— Ты не должна делать больших неумелых стежков, — приговаривала она, и ее голос звенел, словно белый камень-халцедон. Если я ошибалась, она заставляла меня вытащить из ткани нитку и начать заново. Меня ничто не отвлекало, Третья тетя давала точные указания, и я начала учиться. Каждое движение иголки кололо мне сердце, потому что я вспоминала о поэте.

Потом Шао подметала в комнате, и в нее входила Вторая тетя. Она наставляла меня в игре на цитре. Ее считали мягкосердечной, но она была очень строга со мной. Если я щипала не ту струну, она била меня по пальцам толстым зеленым стеблем бамбука. Удивительно, но очень быстро я стала играть намного лучше. Извлекаемые мной звуки были чистыми и прозрачными. Я представляла, как каждая нота вылетает из окна и перелетает через озеро, к дому, где живет мой поэт. Услышав музыку, он задумается обо мне так же, как я думаю о нем.

Во второй половине дня, когда западный склон неба окрашивался разными цветами, приходила Четвертая тетя. Она была бездетной вдовой, но рассказывала мне о высоком значении дождя и облаков.

— Величайшее достоинство женщины состоит в рождении сыновей, — поучала Четвертая тетя. — Благодаря этому женщина становится сильнее, а неудача лишает ее этой силы. Если ты родишь своему мужу сына, то, возможно, удержишь его от посещений увеселительных домов у озера и он не приведет домой наложниц. Помни, уединение помогает женщине сохранить чистоту. Поэтому ты находишься здесь.

Я внимательно слушала ее, но она ничего не сказала мне о том, что следует ожидать во время брачной ночи или как я могу помочь дождю пролиться из облаков, если я занимаюсь этим с неприятным мне человеком, которого не знаю и не люблю. Я неустанно представляла то, что случится в часы, ведущие к этому событию: мать, тети и сестры будут мыть меня и одевать в свадебные одежды. Они прикрепят к нижней юбке пять зерен, кусочек свинины и свиное сердце, и они будут касаться моей кожи. Все будут плакать, когда меня выведут из паланкина. Я перейду через порог дома У, и моя нижняя юбка со спрятанными сокровищами упадет на пол, в знак того, что вскоре я рожу сына и роды будут легкими. Наконец, меня проводят к брачному ложу. Когда-то эти мысли наполняли меня радостным нетерпением, а теперь мне хотелось бежать из дома. Я не могла изменить свою судьбу, и от этого мне становилось все хуже и хуже.

После ужина Пятая тетя уходила с ежевечерних посиделок в женских покоях, чтобы помочь мне совершенствоваться в каллиграфии.

— Письмо изобрели в большом мире мужчин, — объяснила она. — По своей природе это общественное деяние, чего мы, женщины, должны избегать. Но тебе следует учиться каллиграфии, чтобы в будущем помогать своему сыну в учебе.

Мы исписывали множество страниц, копируя стихотворения из «Книги песен», делая упражнения из учебника «Картинки боевых построений кисти» и повторяя уроки из «Образцов четырех женских иероглифов», пока мои пальцы не покрывались пятнами туши.

Пятая тетя не только помогала мне овладеть кистью. Ее уроки были простыми и ясными: «Лучшее, что ты можешь сделать, — это учиться у древних мудрецов. Поэзия создается для того, чтобы сделать тебя безмятежной, а не для того, чтобы волновать твой разум, мысли или чувства. Веди себя, как подобает, говори тихо и как можно меньше, умывайся чаще и как можно усерднее и старайся сохранять ясность мысли. Благодаря этому каждый увидит на твоем лице печать добродетели».

Я повиновалась и проявляла усердие, но представляла, что каждым движением кисти ласкаю моего поэта. Каждый взмах был прикосновением моих пальцев к его коже. Каждый написанный иероглиф был подарком мужчине, который полностью завладел моими мыслями.

В любой момент дня и ночи, когда в моей комнате не было моих родственниц, в ней оставалась Шао. Так же как Ива, она спала на полу в ногах моей кровати. Она была рядом, когда я просыпалась, пользовалась ночным горшком, учила уроки, ложилась спать. А я была рядом с ней, слушала ее храп и неприличные звуки, которые она издавала, чувствовала ее дыхание и то, что выходило из ее тела и оказывалось в ночном горшке, видела, как она чешет свой зад и моет ноги. И что бы она ни делала, она продолжала выплевывать изо рта слова:

— Женщина становится неуправляемой, если слишком много знает, и твоя мать пытается уберечь тебя от ошибки, — говорила она, противореча тому, чему учили меня мои тети. — Твой ум зашел далеко за пределы внутренних покоев. Но там тебе грозит опасность, и твоя мать хочет, чтобы ты это понимала. Забудь то, чем тебя учили. В книге «Поучения матушки Вэнъ» говорится, что девушке следует знать всего несколько иероглифов: например, дрова, рис, рыба и мясо. Этого достаточно для ведения хозяйства. Остальное может быть слишком опасным.

Раз за разом двери закрывались, чтобы запереть меня в комнате, но мое сердце открывалось все шире и шире. Линян заболела от любви, когда ей приснилось, что она приходит в Пионовую беседку. Я тоже влюбилась, побывав в беседках усадьбы семьи Чэнь. Я не могла делать то, что мне хочется, даже выбирать себе одежду, не говоря уже о будущей жизни с У Жэнем, но мои чувства были свободны. Я не могла сдерживать их. Я пришла к выводу, что мое томление было частично вызвано противоречием между вынужденной покорностью и жаждой любви. Сердцу не прикажешь. Всепоглощающая сила чувств, из-за которой мы забываем об окружающем мире, заставляет наше сердце и разум испытывать страдания, муки, соблазн и восхищение. Но от судьбы не уйдешь, и мы, женщины, должны думать о том, как стать хорошей женой, родить сыновей, вести хозяйство и заботиться о своей красоте, чтобы наши мужья были счастливы и не забывали о том, что им нужно заниматься делами, а не развлекаться с наложницами. Никто не рождается с этими умениями. Этому учат нас другие женщины. Мы становимся женщинами благодаря урокам, афоризмам, приобретенным умениям… но все это также помогает держать нас в подчинении.

Мама продолжала повелевать мной и отдавать мне приказания, несмотря на то что она отказывалась меня видеть. Тети повелевали мной, когда учили меня. В будущем мной будет повелевать моя свекровь. И все вместе эти женщины будут распоряжаться каждой минутой моей жизни — начиная со дня моего рождения и до дня смерти.

Но мне удавалось уворачиваться от каждой попытки подчинить меня чужой воле. Поэт ни на минуту не покидал моих мыслей. Я думала о нем, делая стежок, щипая струну, повторяя поучительное высказывание. Он был в моих волосах, глазах, пальцах и сердце. Я воображала, что он сейчас делает, о чем думает, что видит, чувствует, какой запах вдыхает. Я не могла есть, не думая о нем. Каждый раз, когда через окно в комнату влетал цветочный запах, я сходила с ума от нахлынувших чувств. Какую жену он хотел бы иметь: консервативную или современную, одну из тех, о ком он говорил в тот вечер, когда мы встретились в павильоне Любования Луной? Сумеет ли его будущая жена дать ему то, в чем он нуждается? И как же я? Что теперь будет со мной?

Ночью, когда свет луны, проникающей сквозь бамбуковые листья, падал на шелковое белье моей постели, я погружалась в мрачные мысли. Иногда я вставала, перешагивала через Шао и подходила к комоду, где хранила ветку ивы, которую дал мне мой поэт в последний вечер, проведенный вместе. Проходили недели, листья один за другим опадали, и наконец у меня не осталось ничего, кроме голого прутика. Мое бедное сердце промокло от слез.

Со временем я научилась лучше играть на цитре, запомнила все правила и полюбила вышивание. Спустя два месяца после начала моего заточения Третья тетя объявила: «Ты готова к тому, чтобы сделать туфли для своей свекрови».

Каждая невеста вышивает туфли в знак почтения к будущим родственникам, и я многие годы страшилась этого, зная, что вышивка сразу выдаст свекрови все мои недостатки. Теперь мне было еще страшнее. Да, я многому научилась и уже не опозорю себя и свою семью своими неумелыми стежками, но я ничего не чувствовала к этой женщине и не хотела доставить ей удовольствие. Я пыталась представить, что шью туфли для матери моего поэта. Что еще я могла сделать, чтобы защитить себя? Ведь мое положение было совершенно безнадежно… Мою свекровь звали так же, как меня — Пион, — и потому я решила использовать одноименный узор. Его было сложнее всего нарисовать или вышить. Каждый лепесток и листок требовали многих часов работы, и через месяц туфли были готовы. Я взяла в руки пару туфель и показала их Третьей тете.

— Само совершенство! — воскликнула она. И это были не просто слова. Я не использовала вместо ниток свои волосы, как это делала она, чтобы рисунок стал более воздушным, но туфли были хороши со всех сторон. — Можешь завернуть их.

В девятый день девятого месяца мы чтим память Пурпурной девы[17]. Ее свекровь очень дурно обращалась с ней и заставляла каждый день чистить уборную, и в конце концов девушка повесилась в ней. В этот самый день дверь в мою комнату открылась, и в нее вошла моя мать. Я низко поклонилась, чтобы выразить свое почтение, а затем выпрямилась, сжав перед собой руки и опустив глаза.

— Вааа! Ты выглядишь… — Удивление в ее голосе заставило меня взглянуть на нее. Должно быть, она рассердилась на меня, потому что ее лицо болезненно исказилось. Но она в совершенстве овладела искусством скрывать свои чувства, и вскоре оно приняло безмятежное выражение. — Прибыли последние подарки от будущих родственников. Наверное, тебе хочется посмотреть на них, прежде чем их уберут. Я надеюсь, что ты…

— Не беспокойся, мама. Я изменилась.

— Я вижу, — ответила она, но я не уловила в ее голосе радости. Скорее, в ее тоне слышалось беспокойство. — Пойдем, посмотришь на подарки. А потом я хочу, чтобы ты присоединилась к нам за завтраком.

Я вышла из комнаты, натянувшись, как струна, на которую, словно бусины, были нанизаны мои чувства: одиночество, отчаяние и непоколебимая любовь к моему поэту. Я уже научилась изливать свое горе в беззвучных вздохах.

Я на почтительном расстоянии последовала за матерью в покои для сидения. Подарки — часть выкупа за невесту — принесли в наш дом в лакированных ящиках, похожих на стеклянные гробы. Моя семья получила обычные подарки: шелка и парчу, золото и драгоценности, фарфоровую и керамическую посуду, пирожные и клепки, бутылки с вином и жареную свинину. Некоторые из этих вещей предназначались мне, другие останутся в сундуках моего отца. Моим дядям прислали большие связки серебра. Это было осязаемое свидетельство того, что моя свадьба состоится — и очень скоро. Я сжала пальцами переносицу, чтобы не заплакать. Когда мне удалось совладать с эмоциями, я изобразила на лице довольную улыбку. Меня выпустили из комнаты, и мама будет строго следить за тем, чтобы я вела себя безупречно. Мне нужно быть настороже.

Мой взгляд упал на сверток, упакованный в красный шелк. Я вопросительно посмотрела на мать, и она кивнула в знак разрешения. Я развернула мягкие складки. Внутри находилось издание «Пионовой беседки». Два тома. Это был единственный экземпляр, которого у меня не было, — произведение было опубликовано в типографии, принадлежащей самому Тан Сяньцзу. Я взяла в руки записку, приложенную к подарку. «Дорогая Тун, я с нетерпением жду того, как мы будем засиживаться допоздна вечерами, попивая чай и беседуя об опере». Внизу была подпись моей будущей невестки. Она уже жила в доме семьи У. Все подарки, составляющие выкуп за невесту, были прекрасны, но этот подарок подсказал мне, что в женских покоях семьи У найдется по крайней мере один человек, с которым я смогу подружиться.

— Можно мне взять это? — спросила я у матери.

Она нахмурилась, и я подумала, что она мне откажет.

— Отнеси книги в комнату, а затем сразу же отправляйся в Весеннюю беседку. Тебе нужно поесть.

Я прижала их к своей груди и медленно побрела к своей комнате. Там я положила их на кровать. Затем, повинуясь приказу матери, я направилась в Весеннюю беседку.

Я сидела взаперти два месяца и теперь смотрела на комнату и тех, кто в ней присутствовал, новыми глазами. Как обычно, я чувствовала кипящее напряжение между моими тетями, кузинами, матерью и теми женщинами и девушками, кого не было среди нас сегодня утром, — наложницами и их дочерьми. Но меня так долго не было среди них, что я видела и ощущала и подводное течение, которого не замечала раньше. Каждая женщина должна забеременеть за свою жизнь хотя бы десять раз. Но женщины в усадьбе семьи Чэнь беременели с трудом, а когда им это удавалось, они никак не могли родить сына. Неспособность родить сына довлела над ними. Наложницы должны были спасти нашу умирающую семейную линию, но, несмотря на то что мы кормили, одевали их и давали им приют, ни одна из них не родила мальчика. Им не было позволено завтракать вместе с нами, но тем не менее они все равно были рядом с нами.

Мои сестры стали относиться ко мне по-другому. Ракита, виновная в том, что меня заточили в комнате, предложила мне попробовать клецки и даже положила их мне на тарелку своими палочками. Лотос налила мне чаю и настояла на том, чтобы я попробовала рисовую кашу из ее миски, которую она приправила соленой рыбой и моллюсками. Мои тети подошли к нашему столу и, улыбаясь, приветствовали меня и попросили меня поесть хорошенько. Но я не съела ни кусочка. Я не прикоснулась даже к пельменям с начинкой из сладких бобов, которые Шао принесла мне со стола моей матери.

Когда завтрак закончился, мы направились в зал Цветущего Лотоса. Женщины разбились на маленькие группки: кто-то занимался вышивкой, кто-то рисованием и каллиграфией, кто-то читал стихи. Появились наложницы: они целовали меня, предлагали угощение и щипали за щеки, чтобы они порозовели. Только две наложницы моего дедушки были еще живы, но они уже были совсем старыми. Пудра на их лицах только подчеркивала морщины. Украшения в волосах не делали их моложе, напротив, из-за них седые волосы становились заметнее. Их талии расплылись. И только их ступни были такими же маленькими и прекрасными, как в те ночи, когда мой дедушка освобождал свой ум, сжимая в руках эти крошечные ножки.

— С каждым днем ты все больше становишься похожей на свою бабушку, — сказала дедушкина любимица.

— Ты такая же добрая и спокойная, как она, — добавила другая.

— Не хочешь ли ты заняться с нами вышивкой? — продолжила первая наложница. — Или найди себе другое развлечение. Мы составим тебе компанию, что бы ты ни выбрала. Ведь, в конце концов, все женщины в этой комнате сестры. Когда мы прятались от маньчжуров в Янчжоу, твоя бабушка часто это повторяла.

— Она наблюдает за тобой из мира мертвых, — с подобострастным видом сказала младшая наложница. — Мы приносили ей подарки от твоего имени.

После долгих недель, проведенных в одиночестве, болтовня, беспокойство и зависть, замаскированные под занятия вышивкой, каллиграфией и чтение стихов, вдруг открыли моему взгляду мелочность и злобу женщин, живущих в усадьбе семьи Чэнь.

Я чувствовала, что готова заплакать от напряжения: я хотела быть хорошей дочерью, но мне приходилось слушать их и защищаться от их фальшивого участия. И я понимала, что это и есть моя жизнь.

Но я не могла противиться моей матери.

Я мечтала о том, чтобы мои чувства полностью захватили меня. Я мечтала погрузиться в мысли о любви. Я не могла избежать свадьбы, но, возможно, мне удастся спастись, как я делала это в родном доме: благодаря чтению, письму и воображению. Я не была мужчиной, и мне никогда не сравниться с ними в искусстве создавать литературные произведения. У меня не было желания писать восьмичленные сочинения[18], даже если бы у меня была возможность принять участие в императорских экзаменах. Но у меня были знания. Я получила их, сидя в детстве на коленях моего отца, когда он дарил мне издания классических произведений и книги стихов, чтобы я изучала их. Большинство девочек были лишены этого, а я смогу использовать свои знания, чтобы спастись. Я не буду писать стихов о цветах и бабочках. Мне нужно найти значимое занятие, чтобы оно поддерживало меня в течение всей жизни.

Тысячу лет назад поэт Хань Юн написал: «Все вещи, не нашедшие покоя, кричат об этом». Он сравнил человеческую потребность выражать свои чувства с природной силой, которая понуждает растения шелестеть листочками на ветру, а металл звенеть, когда по нему ударяют. Теперь я знала, что мне нужно делать. Я уже работала над этим долгие годы. Я была лишена большого мира и потому всю жизнь смотрела внутрь себя, и все мои эмоции находились в гармонии друг с другом. Мой поэт хотел знать о том, что я думаю о семи чувствах; теперь я отыщу подходящие отрывки в «Пионовой беседке», а потом загляну в свою душу и опишу не то, что видят критики, не то, что говорили об этих чувствах мои тети, но то, что чувствую я сама. Ко времени моей свадьбы я закончу работу, и, когда я отправлюсь в дом У Жэня, у меня будет нечто, что будет вечно напоминать мне о трех ночах любви, проведенных вместе с моим поэтом. Это сочинение станет для меня утешением в грядущие мрачные годы. Возможно, меня запрут в доме мужа, но в мыслях я всегда буду оставаться в павильоне Любования Луной, где я снова и снова буду встречаться с моим поэтом, не боясь, что нас прервут или застанут врасплох.

Он никогда не прочитает то, что я написала, но я смогу воображать, как я делаю ему этот подарок — будто я лежу на его кровати, сняв одежду, бесстрашно обнажив разум и сердце.

Я резко встала, со скрипом отодвинув стул. Этот звук заставил женщин и девушек посмотреть на меня. Я видела, как ненависть и зависть, спрятанные за их хорошенькими личиками, сменили фальшивые беспокойство и озабоченность.

— Тун, — окликнула меня мама, назвав новым именем.

Мне казалось, что внутри моей головы ползают муравьи. Я постаралась принять как можно более спокойный вид.

— Мама, можно мне пойти к папе в библиотеку?

— Его там нет. Он уехал в столицу.

Эта новость поразила меня. Он не был в столице с тех пор, как власть захватили маньчжуры.

— Но даже если бы он был здесь, — продолжила она, — я бы не разрешила тебе. Он плохо на тебя влияет. Он не понимает, что девочке не пристало знать о Сяоцин. Что ж, посмотри, к чему привели его уроки. — Она сказала это в присутствии всех женщин, живущих в нашем доме. Значит, она так сильно презирала меня и считала совсем никчемной! — Переворот давно закончился. Мы должны помнить, кто мы такие: женщины должны сидеть во внутренних покоях, а не разгуливать по саду.

— Мне нужно найти там кое-что, — взмолилась я. — Пожалуйста, мама, позволь мне уйти. Я скоро вернусь.

— Я провожу тебя. Позволь мне взять тебя за руку.

— Мама, со мной все в порядке. Я сразу же вернусь.

Почти все, что я ей говорила, было ложью, но тем не менее она позволила мне уйти.

Я вышла из зала Цветущего Лотоса, и у меня закружилась голова. Я последовала по коридорам, вошла в сад и сделала шаг вперед. Наступил девятый месяц. Цветы опустили головки, и их увядшие лепестки упали на землю. Птицы улетели на юг. Меня не оставляли весенние чувства, и потому мне было больно видеть напоминание о быстротечности юности, жизни и красоты.

Я подошла к краю пруда и встала на колени, чтобы увидеть свое отражение в зеркальной поверхности воды. Несчастная любовь сделала мое лицо тонким и бледным, а тело сделалось почти бесплотным: оно едва выдерживало вес шелковой туники. На запястьях свободно висели золотые браслеты. Даже нефритовые заколки для волос казались чересчур тяжелыми для такой хрупкой девушки. Узнал бы меня мой поэт, если бы увидел сейчас?

Я опять встала на ноги, замерла на секунду, чтобы в последний раз посмотреть на мое отражение в воде, а затем вернулась в коридор. Я прошла к воротам. Отец как-то объяснил мне, что эти ворота заслоняют нас от огня и ветра. Наружная сторона была выполнена из прочного дерева. Ворота защищали нас от любой непогоды, а также от призраков и бандитов, которые поддавались на уловку и думали, что внутри сада нет ничего ценного или интересного. Внутренняя сторона ворот была обшита отшлифованным камнем, чтобы загородить наш дом от пожаров и помешать силам зла, если они попытаются проникнуть в наш дом и сад. Когда я касалась этих камней, у меня было чувство, что я касаюсь холодного инь земли. Затем я направилась в зал предков. Я поклонилась бабушке, зажгла благовония и попросила ее дать мне сил.

Наконец я очутилась в библиотеке моего отца. Войдя внутрь, я сразу поняла, что папа отсутствовал уже довольно давно. В воздухе больше не носился запах табака или ладана. Поддоны, на которых летом клали лед, были убраны, но, несмотря на осеннюю прохладу, никто не принес в комнату жаровней. Но главное, из библиотеки и из всего нашего дома исчезла энергия его деятельного ума. Отец был самым важным человеком в усадьбе семьи Чэнь. Я могла бы почувствовать его отсутствие, даже сидя в одиночестве в своей комнате.

Я подошла к полкам и выбрала лучшие собрания стихов, историй, мифов и религиозных текстов, которые смогла найти. Мне пришлось трижды ходить в свою комнату, чтобы перенести их туда. Наконец я вернулась в библиотеку и присела на минутку на край папиной кушетки, задумавшись, не понадобится ли мне еще что-нибудь. Я выбрала еще три книги из стопки, стоящей в углу, затем вышла из библиотеки и направилась в свою комнату. Войдя, я закрыла за собой дверь. На этот раз это было мое решение.

Разбившийся нефрит

Весь следующий месяц я провела, склонившись над книгами: я перечитала все двенадцать изданий «Пионовой беседки», которые мне удалось собрать, и переписала все заметки, когда-либо сделанные мной, на поля двух томов оперы Тан Сяньцзу, изданных при жизни автора. Их подарила мне моя будущая невестка. Закончив с этим, я окружила себя папиными книгами и стала перечитывать их. Приблизительно через месяц мне удалось обнаружить почти всех авторов заимствований в первом томе (кроме трех) и большую часть во втором томе. Я не стала объяснять термины или аллюзии, комментировать музыку или игру актеров, сравнивать «Пионовую беседку» с другими операми. Я писала крошечные иероглифы, пытаясь вместить их между строками текста.

Я не выходила из комнаты. Я позволяла Шао мыть и одевать меня, но отворачивалась от еды, которую она приносила. Мне не хотелось есть, а легкое головокружение словно придавало моим мыслям и записям ясность. Когда ко мне приходили мои тети или кузины и приглашали меня прогуляться в саду или присоединиться к чаепитию и поесть клецок в Весенней беседке, я вежливо благодарила их, но отказывалась. Разумеется, мое поведение вызывало недовольство моей матери. Я не говорила ей, чем занимаюсь, и она не спрашивала. «Ты не станешь хорошей женой, если будешь прятаться в комнате с книгами твоего отца, — говорила она. — Приходи в Весеннюю беседку. Тебе нужно позавтракать. Слушай своих тетушек. Пообедай с нами. Ты должна научиться правильно обращаться с наложницами мужа. Я жду тебя за ужином. Ты должна уметь поддерживать приятную беседу».

Внезапно все стали настаивать на том, чтобы я больше ела. Но мама долгие годы поучала меня, что мне нельзя объедаться, чтобы не стать такой же толстушкой, как Ракита. Она хотела, чтобы я была стройной в день своей свадьбы. Но я поняла, что могу управлять только своим телом, и потому ничего не ела. Разве влюбленные бывают голодны? Такое случается с каждой девушкой. Каждая девушка знает, как это бывает. В моем сердце жила мечта о поэте. Все мои мысли были о нем, и мне казалось, что его образ защитит меня от одиночества в браке, а мой желудок… Он был пуст, и мне было все равно.

Я подолгу лежала в кровати. Целыми днями я читала два подаренных тома. Ночью в моей комнате горел тусклый свет масляной лампы. Читая, я все чаще думала о деталях, связав которые, Тан Сяньцзу получил глубокое и целостное произведение. Я раздумывала о ключевых моментах оперы, предзнаменованиях, особых мотивах, а также о том, как каждое слово и действие отражало чувство, ставшее для меня наваждением, — любовь.

Сливовое дерево, например, было символом жизни и любви. Линян и Мэнмэй впервые встретились под сливовым деревом, там ее похоронили и там же он воскресил ее к жизни. В самой первой сцене Мэнмэй меняет свое имя, потому что ему приснилась слива, и называет себя Сном о сливе. Но это дерево также напоминает о Линян, потому что цветам сливы свойственна девственная красота — ведь они такие нежные и воздушные. Когда девушка выходит замуж, ее прелесть начинает испаряться, и вскоре она навсегда теряет свою загадочность. Ей еще предстоит выполнить множество обязанностей: родить сыновей, почитать предков мужа, быть благочестивой вдовой — но она уже начала скользить по направлению к смерти.

Я достала брусочек туши, растерла ее на камне, смешала с водой, а затем, стараясь, чтобы иероглифы выглядели как можно красивее, записала свои мысли вверху страницы первого тома:

Опера всегда сильно воздействовала на мое воображение. Меня особенно занимала нарисованная картина романтической страсти, которая так сильно отличалась от устроенных другими людьми браков, лишенных любви. Я привыкла к ним в усадьбе семьи Чэнь, и мне было суждено повторить судьбу моих родственниц. Мне казалось, что цин — это благородное чувство, высшее устремление любого мужчины и женщины. Мне довелось испытывать его всего три ночи, когда светил молодой месяц, но я верила, что это чувство придало смысл всей моей жизни. «Все начинается с любви, — написала я. — Сначала Линян вышла в сад, затем увидела сон, но ее любви не было конца».

Призрак Линян и Мэнмэй наслаждались, когда занимались игрой в дождь и облака. Они так искренне любили друг друга — совсем как я и мой поэт, — что их ласки совсем не были похожи на те отвратительные вещи, которые мужчина проделывает с наложницами. «Их любовь нельзя назвать плотской; она божественно чиста. Линян всегда остается благородной дамой», — написала я и задумалась о том, что чувствовала в последний вечер в павильоне Любования Луной.

Я размышляла о снах. Их видели Линян, Мэнмэй и я сама. Я думала о портрете, нарисованном Линян, и сравнивала его со своим комментарием. Я написала изящным почерком на верхнем поле:

Я так много работала и так мало ела, что начала сомневаться в том, что целых две ночи встречалась с незнакомцем в беседке Спокойного Ветра. Неужели мы с моим поэтом действительно покинули павильон Любования Луной, чтобы прогуляться по берегу озера? Правда это или сон? Наверное, это правда; и очень скоро меня выдадут замуж за человека, которого я не люблю. «Когда Линян заходит в библиотеку, — писала я, — она минует окно, и ей хочется вылететь в него, чтобы увидеть своего возлюбленного. Конечно, она боится сделать это». На моих глазах показались слезы. Они потекли по моим щекам и упали на бумагу.

Я была поглощена любовными видениями. Во время моего первого заточения у меня был плохой аппетит, а теперь я совсем его потеряла. Сяоцин выпивала всего пол чашечки персикового сока; я же делала несколько глотков чая. Я ничего не ела и потому забыла о том, что хотела сама распоряжаться своей жизнью. Я даже стала забывать о своем поэте. Меня снедали сумасшедшая любовь и желание. Один из наших мудрецов как-то написал: «Только те стихи хороши, что были написаны в минуты жестоких страданий». Гу Жоупу, наша великая поэтесса, ответила на это замечание, написав: «Чиновники и ученые должны разрезать свою плоть и раздробить кости, поседеть и потратить жизнь на то, чтобы понять, как сочиняются мрачные и печальные строки».

Я нашла в своей душе место, которое было лишено всех мирских забот. Там остались только чувства: любовь, сожаление, желание и надежда. Я сидела в кровати, надев любимое платье: на нем была изображена пара уточек-мандаринок, летящих над цветами и бабочками, и мысленно переместилась в Пионовую беседку. Можно ли сказать, что увиденные сны лишили Линян целомудрия? А мои мечты и прогулки по нашему прекрасному саду? Осквернили ли они мое благочестие? Может, я утратила свою чистоту, ведь я встретила незнакомца и позволила ему касаться меня лепестками пиона?

Я продолжала писать, в то время как в доме бурным ходом шли приготовления к свадьбе. Однажды портниха велела мне надеть мой свадебный костюм, а затем забрала его, чтобы ушить. На следующий день ко мне пришли мама и тети. Я лежала на кровати, вокруг меня на шелковом покрывале были разбросаны книги. На лицах женщин были улыбки, но они не казались счастливыми.

— Твой отец прислал письмо из столицы, — мелодичным голосом произнесла мама. — Сразу после твоей свадьбы он вновь поступит на службу к императору.

— Неужели маньчжуры ушли из страны? спросила я. Может, во время своего заточения я не заметила смены династии?

— Нет, твой отец будет служить императору Цин…

— Нет, папа хранит верность прежнему императору!

Как он может…

— Ты должна поесть, — прервала меня мама. — Вымой волосы, напудрись и приготовься встретить его, когда он вернется, как надлежит хорошей дочери. Благодаря ему нашей семье оказали великую честь. Ты должна выразить свое почтение. Сейчас же вставай!

Я не двинулась с места.

Мама вышла из комнаты, но тети остались. Они старались вытащить меня из постели и заставить стоять, но я вырывалась и извивалась в их руках, словно угорь.

У меня путались мысли. Как папа мог поступить на службу, ведь он же остался верен императору? Неужели мама покинет наш дом и последует за ним в столицу, как некогда поехала в Янчжоу?

На следующий день мама привела семейного предсказателя, чтобы обсудить с ним, как вернуть на мои щеки румянец, ведь до свадьбы осталось немного времени.

— У вас есть весенний чай из Лунцзиня? спросил он — Сварите его с имбирем и дайте ей: он заставит ее желудок работать и придаст ей сил.

Я пила чай, но он не помогал. Легчайший ветерок мог сбить меня с ног. Даже моя ночная сорочка казалась слишком тяжелой для меня.

Он дал мне кислых абрикосов — испытанное средство лечения для молодых девушек, чьи мысли свидетельствуют о быстром созревании, — но мой дух отказывался следовать в указанном направлении. Вместо этого я представляла, как выйду замуж за моего поэта и буду есть соленые сливы, когда забеременею нашим первым сыном, чтобы они помогли мне справиться с тошнотой.

Предсказатель вернулся, чтобы обрызгать мою кровать свиной кровью. Он надеялся, что благодаря этому ему удастся прогнать духов, которые, по его убеждению, там затаились. Закончив с этим, он сказал. «Если ты перестанешь отказываться от пищи, то в день твоей свадьбы твои кожа и волосы превзойдут все самое прекрасное, что есть на земле».

Но я не хотела выходить замуж и, уж конечно, не собиралась есть для того, чтобы порадовать будущего мужа в день нашей свадьбы. Но это не имело значения. Мое будущее было предопределено, и я уже сделала все, что нужно, чтобы подготовиться к свадьбе. Я совершенствовалась в искусстве вышивания. Научилась играть на цитре. Каждый день Шао одевала меня в туники с вышивкой в виде цветов и бабочек или двух летящих птиц, они символизировали любовь и счастье, якобы охватившие меня перед вхождением в дом моего будущего мужа. Но я ничего не ела. Даже фрукты. Я выпивала всего несколько глотков сока. Меня подпитывало ощущение мистического дыхания, мысли о любви, воспоминания о приключении, пережитом вместе с моим поэтом за стенами сада.

Предсказатель велел нам держать двери в дом закрытыми, чтобы в него не могли попасть злые духи. Он приказал разобрать печь в кухне и поменять расположение моей кровати, чтобы поместить ее в более подходящее с точки зрения фэн шуй, место. Мама и слуги выполнили его указания, но мне не стало легче. Как только они вышли из комнаты, я вернулась к моим запискам и мечтам. Нельзя излечить тоскующее сердце, переставив кровать.

Через несколько дней мама привела доктора Чжао. Он пощупал пульс на моем запястье и объявил: «Сердце — вместилище разума, а вашу дочь переполняют несбыточные желания».

Я была счастлива, что меня официально признали заболевшей любовным томлением. Меня посетила чудесная мысль. Что, если я умру от любви, как это произошло с Линян? Может, мой поэт найдет меня и вернет к жизни? Эта мысль мне очень понравилась, но мама восприняла сказанное доктором совсем по-другому. Он закрыла лицо руками и заплакала.

Доктор отвел ее от кровати и тихо сказал:

— Такая меланхолия часто сопровождается приступами тоски. Она может привести к тому, что она перестанет есть. Видите ли, госпожа Чэнь, вашей дочери грозит смерть из-за переизбытка ци.

Ай-я! Доктора вечно пугают матерей. Благодаря этому они зарабатывают себе на жизнь.

— Вы должны заставить ее есть, — сказал он.

Они так и сделали. Шао и мама держали меня за руки, в то время как доктор засовывал мне в рот комки сваренного риса и смыкал мне челюсти. Слуга принес соленые сливы и абрикосы. Доктор заталкивал склизкие кусочки мне в рот, но меня стошнило ими. Он с отвращением посмотрел на меня, но моей матери сказал: «Не беспокойтесь. Виной ее болезненного состояния — ее страсти. Если бы она уже была замужем, я бы сказал, что ее излечит всего одна ночь дождя и облаков. Но она еще не замужем, а значит, ей нужно заглушить свои желания. Говорю вам, матушка, после брачной ночи она будет здорова. Но у нас нет времени ждать. В таком случае могу предложить вам другое средство». Он опять взял ее за локоть, притянул к себе и прошептал что-то на ухо. Когда он отпустил ее, страх на ее лице сменился выражением мрачной решимости. «Нередко приступ гнева помогает избавиться от закупорки каналов», — убежденно произнес он.

Мама проводила его из комнаты. Я положила голову на подушку. Рядом со мной на покрывале были разбросаны книги. Я подняла первый том «Пионовой беседки», закрыла глаза и представила, будто перелетаю через озеро, направляясь к дому моего поэта. Думал ли он обо мне, как я думаю о нем?

Дверь открылась. В комнату вошли мама, Шао и еще две служанки.

— Начинайте с них, — сказала мама, указывая на стопку книг, лежащих на столе. — А вы скиньте книги на пол.

Мама и Шао подошли к моей постели и собрали книги, разбросанные у моих ног.

— Мы забираем книги, — объявила мама. — Доктор велел мне сжечь их.

— Нет! — Я инстинктивно прижала к себе книгу, которую держала в руках. — Зачем вы это делаете?

— Доктор Чжао сказал, что благодаря этому ты выздоровеешь. Он выразился совершенно ясно.

— Ты не можешь этого сделать! — закричала я. — Они принадлежат папе!

— Значит, ты не возражаешь, — заметила мама.

Я уронила книгу и стала поспешно выбираться из-под шелкового одеяла. Я пыталась остановить маму и остальных, но была слишком слаба. Слуги ушли, забрав с собой первые стопки книг. Я кричала и протягивала к ним руки, словно была нищенкой, а не любимой дочерью в семье, девять поколений которой составляли императорские ученые. Это же наши книги! Книги, полные драгоценной мудрости, божественной любви и мастерства!

На кровати лежали мои издания «Пионовой беседки». Мама и Шао собирались забрать и их тоже. Когда я поняла это, ужас от происходящего сменился бешенством.

— Вы не можете этого сделать! Они мои! — вопила я, стараясь собрать как можно больше книг, но мама и Шао оказались на удивление сильными. Они легко оттолкнули меня, отмахнувшись, словно от докучливого комара.

— Пожалуйста, мама, а как же моя работа? — плакала я. — Ведь я уже столько сделала!

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Тебе следует думать только об одном: о замужестве, — ответила она, выхватывая издание «Пионовой беседки», подаренное папой на мой день рождения.

Через окно в комнату донеслись голоса. Они раздавались в нижнем дворе.

Мама сказала:

— Теперь ты увидишь, к чему привел твой эгоизм.

Она кивнула Шао, и они вытащили меня из кровати и подтолкнули к окну. Внизу слуги разводили огонь в жаровне. Одну за другой они побросали в него папины книги. Строки стихотворений эпохи династии Тан, которые он так любил, испарились в воздухе, превратившись в дым. Я видела, как книга с сочинениями женщин загорелась, свернулась, а потом рассыпалась в прах. Я содрогалась от рыданий. Шао отпустила меня и подошла к кровати, чтобы собрать оставшиеся книги.

Выходя из комнаты, мама спросила:

— Ты сердишься?

Вовсе нет. Я не чувствовала ничего, кроме отчаяния. Книги и стихи не могут утолить голод, но, лишившись их, я словно рассталась с самой жизнью.

— Скажи, что ты сердишься, — взмолилась мама. — Доктор обещал, что ты будешь очень злиться.

Я ничего не ответила, и тогда она отвернулась от меня, упала на колени и закрыла лицо руками.

Я видела, как внизу Шао побросала собранные мной издания «Пионовой беседки» в огонь. Когда огонь сжирал книги, я внутренне содрогалась. У меня не было ничего более ценного, чем они. А теперь они превратились в крошечные горсточки пепла. Ветер подхватил их и унес далеко за пределы нашего сада. Мой труд и все мои надежды исчезли. Отчаяние сделало меня бесчувственной. Как теперь я отправлюсь в дом моего мужа? Как справлюсь с одиночеством? Рядом со мной плакала мама. Она сгибалась все ниже, пока ее лоб не коснулся земли, а затем поползла ко мне, покорная, как служанка. Она схватила подол моей юбки и прижалась к нему лицом.

— Пожалуйста, рассердись на меня, — ее голос был таким тихим, что я почти не слышала, что она говорит. — Пожалуйста, доченька, прошу тебя.

Я осторожно положила руку ей на шею, но не сказала ни слова. Я продолжала смотреть на огонь.

Через несколько минут пришла Шао. Она увела маму.

Я стояла у окна, положив руки на подоконник. Наступила зима, и красота нашего сада поблекла. Ветра и морозы обнажили ветки деревьев. Ночи стали длиннее, а дни короче. Я была так слаба, что не могла двигаться. То, над чем я работала, было уничтожено. Наконец, мне удалось подняться. У меня кружилась голова. Ноги дрожали. Я подумала, что мои «золотые лилии» не смогут выдержать вес моего тела. Я медленно прошла к кровати. Шелковое одеяло было скомкано и перекручено во время моих тщетных попыток спасти книги. Я откинула его и опять забралась в кровать. Просунув ноги под прохладный шелк, я почувствовала какую-то преграду. Я засунула под ткань руку и достала первый том «Пионовой беседки», который прислала мне моя будущая невестка. В пылу схватки мне удалось уберечь от них только эту книгу с моими заметками на полях. Я всхлипнула, потому что была глубоко опечалена и рада одновременно.

После этого ужасного дня я иногда вставала ночью с постели, перешагивала через спящую Шао, подходила к окну и отдергивала тяжелые занавески, защищавшие нас от зимней стужи. Выпал снег, и я с печалью думала об ароматных лепестках, уничтоженных его колючей белизной. Я наблюдала за тем, как Луна медленно ползет по небу. Так проходила одна ночь за другой, и роса увлажняла мою сорочку, оседала на волосах, холодила пальцы.

Я больше не могла выносить бесконечные, леденящие душу дни. Я думала о Сяоцин, о том, как она каждый день одевалась, расправляла складки юбки. Она сидела в кровати, чтобы волосы не спутались, и старалась оставаться прекрасной. Но, думая о своем будущем, я чувствовала глухое отчаяние и потому не делала ничего из того, что делала она. Я даже перестала ухаживать за своими ступнями. Шао нежно омывала их и заворачивала в чистую ткань. Я была благодарна ей за это, но мне было все равно. Я прятала спасенный том «Пионовой беседки» в складках шелкового одеяла. Мне было страшно, что она найдет его, расскажет маме, и его унесут, чтобы сжечь.

Опять приходил доктор Чжао. Он осмотрел меня, нахмурился и сказал: «Вы все сделали правильно, госпожа Чэнь. Вы избавили свою дочь от проклятия излишней образованности. Вы сожгли непотребные книги, и это помогло прогнать злых духов, окружавших ее».

Он пощупал пульс, понаблюдал за тем, как я дышу, задал мне несколько бессмысленных вопросов, а затем объявил: «Девушки, в особенности те, кто готовится выйти замуж, подвержены нападениям злобных духов. Видения часто заставляют их терять разум. Чем красивее девушка, тем сильнее она страдает от озноба и лихорадки. Она перестает есть, совсем как ваша дочь, и в конце концов умирает, — доктор Чжао задумчиво погладил подбородок, а затем продолжил: — Как вы понимаете, будущий муж вряд ли захотел бы услышать такое. Могу сказать по своему опыту, что многие девушки из нашего города, оказавшись после свадьбы в домах своих мужей, использовали это объяснение для того, чтобы воздерживаться от супружеских обязанностей. Но, госпожа Чэнь, вам следует быть благодарной судьбе. Вашей дочери не свойственна распущенность. Она не рассказывала о том, что вступала в сношения с богами или духами. Она чиста и готова к браку».

Но его слова не успокоили мать, а мне стало еще хуже. Я не могла придумать, как мне избежать брачной ночи и несчастных лет, которые последуют за ней.

— Заваривайте чай в талой воде, полученной из растаявшего снега; благодаря этому, когда настанет время церемонии, ее щеки будут пылать румянцем, — сказал доктор Чжао напоследок.

Мама каждый день приходила к моей кровати. Ее лицо посерело от страха. Она умоляла меня подняться с постели, навестить тетей и кузин, поесть немного. Я старалась тихо смеяться, чтобы развеять ее тревогу.

— Мне хорошо здесь, мама. Не переживай. Не переживай.

Но она словно не слышала меня. Она опять привела предсказателя. В этот раз он стал размахивать мечом, стараясь напугать злых духов, которые, по его словам, притаились рядом с моим ложем. Он повесил мне на шею каменный амулет, чтобы голодное привидение не украло мою душу. Он попросил маму дать ему одну из моих юбок и вшил в нее связки арахиса, объяснив, что каждый орешек станет тюрьмой для хищных духов. Он выкрикивал заклинания, а я натягивала простыню на лицо, чтобы он не видел моих слез.

Для девушек свадьба подобна смерти. Мы прощаемся с родителями, сестрами и слугами, которые заботились о нас, и входим в новый мир, где будем жить с нашей настоящей семьей, где наши имена будут записаны на поминальных дощечках в залах предков. Таким образом, вступить в брак — это все равно что пережить смерть и возрождение, не побывав в загробном мире. Я знаю, такие болезненные мысли посещают каждую невесту, но мою тоску усугубляло печальное положение, в котором я оказалась. Печаль низвергала мой дух во все более и более мрачные бездны. Иногда я даже думала — и надеялась, — что, возможно, умру, как Сяоцин или другие девушки, сходившие с ума от любви. Я часто представляла себя на их месте. Мои слезы смешивались с тушью, и тогда я брала в руки кисть. Из-под ее кончика летели стихи:

Днями напролет я сгорала от переполнявших меня слов и эмоций. Я все время писала. Если я уставала и, утомившись, не могла держать в руке кисть, то просила Шао записывать мои стихи. В следующие несколько дней я продиктовала ей еще восемь стихотворений. Слова летели, словно персиковый цвет, который несет ручей в каменной пещере.

Наступил двенадцатый месяц. В жаровне и день и ночь горел уголь, но мне все время было холодно. Через десять дней должна была состояться моя свадьба.

Я боялась, что их найдут и посмеются над высокопарностью или скажут, что мои слова также ценны и долговечны, как песни насекомых. Я сложила листочки бумаги и огляделась в поисках места, чтобы спрятать их, но всю мебель уже перевезли в дом моего мужа.

Я не могла допустить, чтобы кто-то нашел мои стихи, но у меня не хватало силы воли сжечь их в огне. Как много женщин сжигают свои стихи, а потом горько жалеют об этом! Я хотела сохранить их, думая о том, что однажды, когда я стану замужней женщиной и у меня будут свои дети, я, возможно, забуду своего поэта. Я приеду навестить свою семью, найду стихи, прочитаю их и вспомню любовь, которая мучила меня, когда я была девушкой. Наверное, так будет лучше.

Нет, я никогда не забуду то, что было. Эта мысль придала мне решимости во что бы то ни стало сохранить мои стихи. Неважно, что ждет меня в будущем. Я всегда смогу прийти сюда и вновь пережить свои чувства. Я с усилием встала с кровати и вышла в коридор. День близился к вечеру, и все собрались к ужину. Я пошла вперед. Это заняло у меня много времени, потому что мне приходилось поддерживать себя, цепляясь за стены, колонны и балюстрады. Я направлялась в библиотеку моего отца. Там я вытащила книгу, в которой описывалась история создания дамбы в южных провинциях, и засунула свои стихотворения меж ее страниц. Я засунула ее обратно и посмотрела на корешок, чтобы запомнить ее название и то место на полке, где она стояла.

Когда я пришла в комнату, то в последний раз перед свадьбой взяла в руки кисть. На обложке тома «Пионовой беседки» я нарисовала то, как представляла себе сцену «Прерванный сон», где Мэнмэй впервые встречается с Линян. На моем рисунке они стояли перед каменной горкой. Через минуту они исчезнут в гроте и заставят дождь пролиться из облаков. Я подождала, пока чернила высохнут, потом открыла книгу и написала:

Я закрыла книгу и позвала Шао.

— Ты видела, как я пришла в этот мир, — сказала я. — Вскоре ты проводишь меня в мой новый дом. Мне некому доверять, кроме тебя.

По суровому лицу Шао покатились слезы.

— Что тебе нужно?

— Ты должна пообещать слушаться меня, что бы ни говорили мама или папа. Они забрали у меня все, но я хочу взять с собой кое-какие принадлежащие мне вещи. Пообещай, что ты принесешь их мне через три дня после свадьбы.

По ее глазам я видела, что она колеблется.

— Обещаю, — сказала она, вздрогнув.

— Пожалуйста, принеси туфли, которые я сделала дли госпожи У.

Шао вышла из комнаты. Я спокойно лежала, глядя на потолок, и слушала крики осиротевших гусей, пролетавших по небу. Этот звук заставил меня вспомнить стихотворение Сяоцин, где она упоминала об этих печальных криках. Затем я задумалась о неизвестной женщине, излившей свое отчаяние на стене дома в Янчжоу. Она тоже слышала крики диких гусей. На память мне пришли строки: «Если б только кровь моя и слезы окрасили сливовые цветы… Но я бы запретила им цвести…» Я вздохнула.

Через несколько минут вернулась Шао. Она принесла туфли, которые я когда-то собственными руками завернула в шелк.

— Спрячь их. Мама не должна узнать, что они у тебя.

— Конечно, Пион.

Никто не называл меня именем, данным при рождении, с тех самых пор, как папа изменил его в тот вечер, когда мы видели последнюю часть оперы.

— У меня есть еще одна вещь, — сказала я. Я пошарила под матрасом и вытащила спасенную копию «Пионовой беседки».

Шао со страхом отпрянула назад.

— Это самая ценная вещь в моем приданом. Мама и папа не знают о ней, и ты никогда не должна рассказывать им об этом. Поклянись!

— Клянусь, — пробормотала она.

— Сохрани ее. Только ты сможешь принести ее мне. Через три дня после моей свадьбы. Не забудь.

Папа вернулся после путешествия в столицу. Впервые в жизни он пришел проведать меня в мою комнату. Он стоял у двери, не решаясь подойти ближе.

— Доченька, — сказал он, — всего через пять дней состоится твоя свадьба. Твоя мать говорит, что ты отказываешься вставать с кровати и ухаживать за собой, но ты должна встать. Ты не можешь пропустить свою свадьбу.

Я покорно вздохнула. Он прошел через комнату, сел на кровати и взял меня за руку.

— Я показал на твоего мужа в последний вечер, когда показывали оперу, — сказал он. — Тебя разочаровало то, что ты увидела?

— Я не смотрела, — ответила я.

— Ах, Пион, теперь я сожалею, что мало рассказывал тебе о нем, но ты же знаешь свою мать.

— Все хорошо, папа. Обещаю, я выполню все, что от меня требуется. Вам с мамой не придется краснеть за меня. Я сделаю У Жэня счастливым.

— У Жэнь хороший человек, — продолжал папа, не обращая внимания на мои слова. — Я знаю его с тех пор, когда он был мальчиком, и я не видел, чтобы он сделал нечто неподобающее. — Папа улыбнулся: — Разве что однажды. Он подошел ко мне в тот вечер, когда закончилось представление оперы. Он попросил меня передать тебе кое-что. — Папа покачал головой. — Я глава семьи Чэнь, но твоя мама придерживается строгих правил, и она и так уже сердилась на меня из-за оперы. Тогда я не отдал тебе это. Я счел, что это неприлично, и потому положил этот предмет в книгу стихов. Я знаю вас обеих и потому, как мне кажется, выбрал подходящее место.

Подарок, когда бы я его ни получила — пять месяцев назад или сегодня, — не мог изменить моего мнения о будущем муже или браке. Мне казалось, отец поступил так, как повелевал ему долг и правила приличия, только и всего.

— А теперь у нас осталось всего несколько дней до… — Папа покачал головой, словно стараясь прогнать неприятную мысль. — Вряд ли твоя мать будет возражать, если я отдам тебе это сейчас.

Он отпустил мою руку, дотронулся до туники и достал сложенный листок рисовой бумаги. В нем что-то лежало. У меня не было сил, чтобы поднять голову от подушки, и я наблюдала за тем, как он разворачивает бумагу. Внутри был засохший пион. Папа вложил его в мою ладонь. Не веря своим глазам, я смотрела на него.

— Жэнь на два года старше тебя, — сказал папа, — но он уже так много сделал! Он поэт.

— Поэт? — повторила я. Я никак не могла уразуметь, что означал цветок, который я держала в руке. Мне каялось, что папины слова доносятся ко мне со дна глубокой пещеры.

— Известный поэт, — добавил папа. — Он так молод, но ею стихи уже опубликованы. Он живет на горе Ушань на противоположном берегу озера. Если бы мне не пришлось уехать в столицу, я бы показал тебе его дом из окна библиотеки. Но меня не было дома, а теперь ты…

Он говорил о моем незнакомце, о моем поэте. Высохший пион в моей руке был тем цветком, которым он ласкал меня в павильоне Любования Луной. Значит, мои страхи бессмысленны. Я выйду замуж за любимого мужчину. Нас свела судьба. Мы были словно уточки-мандаринки, которым предначертано всю жизнь провести вместе.

Я затряслась всем телом, и из моих глаз хлынули слезы. Я не могла остановиться. Папа легко поднял меня, словно я весила не больше листа, и сжал в объятиях.

— Мне так жаль, — приговаривал он, стараясь меня утешить. — Все девушки боятся выходить замуж, но я не знал, что ты так страдаешь.

— Я плачу не потому, что мне грустно или страшно. Ах, папа, я самая счастливая девушка в мире!

Наверное, он не слышал меня, потому что сказал:

— С ним ты была бы счастлива.

Он осторожно положил меня на подушку. Я хотела поднести цветок к носу, чтобы вдохнуть его аромат, но была слишком слаба. Папа взял цветок и положил его на мою грудь. Он лежал в том месте, где билось сердце, и казался тяжелым, как камень.

Папины глаза наполнились слезами. Как прекрасно, что отец и дочь радуются вместе!

— Я должен рассказать тебе кое-что, — быстро произнес он. — Это семейная тайна.

Он уже подарил мне самый великолепный свадебный подарок.

— Ты знаешь, когда-то у меня было два младших брата, — начал он.

Известие о том, что У Жэнь оказался моим поэтом и мы вскоре поженимся, окрылило меня. В моей жизни произошло настоящее чудо, и мне было сложно сосредоточиться на том, что рассказывал папа. Я видела имена моих дядей в зале с поминальными дощечками, но никто не ходил убирать их могилы во время праздника Весны. Я всегда полагала, что они умерли в младенчестве и потому никто не вспоминает о них.

— Они были детьми, когда мой отец получил свой пост в Янчжоу, — продолжил папа. — Уезжая, родители доверяли мне заботу о доме и семье, но в тот раз они взяли мальчиков с собой. Мы с твоей матерью решили навестить их в Янчжоу. Сложно было выбрать худший момент. В ту же ночь, когда мы прибыли в город, в него ворвались маньчжуры.

Он замолчал и испытующе посмотрел на меня, но я не знала, почему в такой чудесный момент он рассказывает об этих страшных событиях. Я ничего не сказала, и он продолжил:

— Маньчжуры нашли нас. Моего отца, братьев и меня вместе с другими мужчинами отвели в огороженное место. Я не знаю, что они сделали с женщинами, и твоя мать до сего дня не призналась мне в этом, и потому я могу рассказать тебе только о том, что видел сам. Мы с моими братьями должны были выполнить сыновний долг: спасти жизнь нашего отца. Мы стояли вокруг него, заслоняя собой не только от маньчжурских солдат, но и от отчаявшихся пленников, которые без колебаний выдали бы его маньчжурам, если бы это могло облегчить их участь.

Я не слышала об этом. Я была счастлива, но эта история напугала меня. Где же были моя мать и бабушка?

Папа словно прочитал мои мысли. Он сказал:

— Я не видел, как рассталась с жизнь моя отважная мать, но знаю, как погибли мои братья. Ах, Пион, люди бывают так жестоки!

Казалось, внезапно он потерял дар речи. Я вновь спросила себя, почему он рассказывает мне это сейчас.

После долгой паузы он продолжил:

— Когда ты увидишь их, пожалуйста, скажи им, что я очень сожалею о том, что произошло. Скажи, что мы воздаем им высочайшие почести. Мы приносим обильные жертвы, но они до сих пор так и не прислали в нашу семью сыновей. Пион, ты хорошая дочь. Пожалуйста, подумай, чем ты можешь помочь.

Я была очень смущена, и отец, кажется, тоже. Мой долг состоял в том, чтобы рожать сыновей для мужа, а не для родителей.

— Папа, — напомнила я ему, — я выхожу замуж за мужчину из семьи У.

Он закрыл глаза и отвернулся.

— Конечно, — хрипло сказал он, — конечно. Прости мою ошибку.

Я услышала в зале шаги. В комнату вошли слуги. Они вытащили мебель, одежду, занавески — все, кроме моей кровати, — чтобы отвезти в дом моего мужа. Я была так счастлива!

Затем вошли мама, тети, дяди, сестры и наложницы. Они столпились у моей кровати. Наверное, папа ошибся в том, сколько дней осталось до моей свадьбы. Я хотела встать, чтобы, как полагается, сделать коутоу, но мое тело было слабым и уставшим, хотя сердце переполняла радость. В дверном проеме слуги повесили решето и зеркало: они должны были отразить действие враждебных сил.

Во время свадебных церемоний невеста ничего не ест, но мне нужно было попробовать немного от тех особых блюд, которые моя семья приготовила для свадебного завтрака. Я не была голодна, но мне следовало повиноваться, потому что каждый кусочек был предзнаменованием долгой счастливой жизни с мужем. Но никто не предложил мне свиных ребрышек, чтобы я обрела силу, необходимую для рождения сыновей (правда, мне нельзя было грызть кости, чтобы не навредить плодовитости моего мужа). Родственники должны были угостить меня семенами водной лилии, подсолнечника и тыквы, чтобы я родила много сыновей. Но их мне тоже не дали. Вместо этого они стояли вокруг кровати и плакали. Им было грустно, что я выхожу замуж и покидаю их, но я была вне себя от радости. Мое тело было легким и воздушным, и мне казалось, я могу взлететь. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Еще до заката я увижу моего поэта. Теперь я буду наслаждаться всеми традициями и обычаями, которые сопровождают свадьбу любимой дочери. Сегодня вечером — позже, намного позже — и в будущем, в минуты душевной близости, я буду развлекать мужа, вспоминая об этих прекрасных мгновениях.

Несколько оставшихся в комнате мужчин, тети и кузины омыли мои «золотые лилии». Правда, они забыли добавить в воду листья помело. Они причесали мне волосы и закололи их нефритовыми и золотыми шпильками, но не надели мне на голову свадебный головной убор. Она напудрили мне лицо, но словно не обратили внимания на баночки с румянами, которые сделали бы мои щеки и губы ярче. В руки мне вложили высохший мион. Они надели на меня тонкую белую шелковую нижнюю юбку с напечатанными на ней сутрами. Все так горько плакали, что я не нашла подходящего момента для того, чтобы напомнить им о том, что к моей юбке следует привязать свиное сердце.

Затем они помогли мне надеть верхние одежды моего свадебного костюма. Я улыбалась им. Я буду по ним скучать. Я плакала, как было положено. Я поступала упрямо и эгоистично, прячась в комнате со своими книгами, ведь мне так мало времени оставалось провести с родными! Но прежде чем мне принесли свадебную юбку и тунику, Вторая тетя крикнула мужчинам, чтобы они возвращались. Я наблюдала за тем, как слуги сняли дверь с петель и положили ее рядом с моей кроватью. Меня осторожно перенесли на нее. Вокруг меня разложили корни таро — символы плодородия. Я была похожа на жертву богам. Оказывается, мне даже не придется идти к паланкину. Я заплакала от переполнявшего меня чувства благодарности. Слезы бежали по моим вискам и волосам. Я не знала, что можно быть такой счастливой.

Они отнесли меня вниз. Вслед за мной по закрытым коридорам двигалась великолепная процессия. Нам нужно было идти в зал с поминальными дощечками, чтобы я могла поблагодарить всех предков семьи Чэнь за заботу обо мне, но мы не стали там останавливаться. Мы прошли во двор и двинулись к покоям для сидения, которые располагались вблизи главных ворот. Слуги положили меня на землю и отошли в сторону. Я посмотрела на ворота огня и ветра и подумала, что уже через несколько мгновений они откроются, я войду в паланкин, попрощаюсь с мамой и папой и поеду в свой новый дом.

Один за другим, все пальцы нашего дома — от мамы и папы до последнего слуги, подходили ко мне и кланялись. А затем, как ни странно, они оставили меня одну.

Я была поражена. Мое сердце замерло. Рядом находились все мои вещи — сундуки, наполненные шелками и вышивками, зеркалами и лентами, одеялами и одеждой. В это время года на нашем дворе было пустынно и холодно. Я не слышала грохота петард, лязга тарелок или радостных криков. Я не слышала голосов носильщиков, которые поднимут паланкин и отнесут меня к дому моего мужа. В моей голове, словно переплетенные лозы, зазмеились ужасные мысли. Они хватали меня, словно спутанные виноградные лозы. Я поняла, что не еду к Жэню, и мной овладели страшная горечь и отчаяние. Моя семья поступила так, как требовал обычай, предписывающий вынести незамужнюю девушку за пределы сада и оставить умирать в одиночестве.

— Мама, папа! — звала я, но мой голос был слишком слаб, и меня никто не слышал. Я пыталась подняться, но мои полумесяцы вдруг оказались чересчур тяжелыми и слишком легкими, чтобы пошевелиться. Я сжала руку в кулак и почувствовала, как пион рассыпался в пыль.

Наступил двенадцатый месяц, дул пронизывающий холодный ветер, но я прожила еще один день и ночь. Когда небо окрасил розовый свет, я почувствовала себя утопающей в волнах жемчужиной. Мое сердце разбилось, словно кусок нефрита. Мои мысли уподобились блеклой пудре, растаявшей благоуханной помаде, улетевшим вдаль облакам. Моя жизненная сила стала тонкой, словно легчайший шелк. Сделав последний вдох, я вспомнила строки из последнего написанного мной стихотворения:

И в это мгновение я взмыла в небо и полетела вперед, одолев тысячи ли.