Внедроман. Полная версия

Глава 6. Сантехник всегда звонит дважды

Михаил Конотопов с привычной лёгкой иронией оглядел однокомнатную квартиру, которую на три дня уступил знакомый электрик, уехавший в командировку. В ней царила атмосфера советского домашнего уюта с привкусом обречённости. Серый диван, хранящий следы былых вечеринок, уныло занимал центр комнаты. Над диваном висел ковёр – яркий и выцветший одновременно, как память о лучших временах. Сервант напротив смотрел строгими рядами хрустальных рюмок, тускло сверкавших сквозь слой пыли и напоминавших о давнем отсутствии поводов выпить.

Развешивая белую простыню как отражатель для тусклого света, Михаил следил за Сергеем Петровым, который профессионально возился с камерой. Тот казался одновременно увлечённым и безразличным, словно привык снимать всё подряд – от партийных собраний до детских утренников. Камера визжала и скрипела, как механизм старинных часов, и Сергей терпеливо подкручивал объектив, бормоча:

– Давай, родимая, не подведи хотя бы сегодня, а то кино станет радиоспектаклем.

На кухне гудела лампа, замаскированная абажуром из папье-маше, мягко освещая комнату. Убедившись, что свет наконец настроен, Михаил удовлетворённо прищурился и обратился к Сергею:

– Почти идеально. Если Ольга не испугается твоей камеры, снимем лучший фильм десятилетия.

– Она женщина стойкая, – усмехнулся Сергей, – её не напугаешь. А вот ты, Миша, в комбинезоне сантехника смущаешь даже меня.

В дверь тихо и нерешительно позвонили. На пороге стояла Ольга Петровна в строгом элегантном платье, подчёркивающем её аккуратную фигуру. Нервно поправив прядь волос, она смущённо взглянула на мужчин:

– Привет, ребята. Не опоздала? Волнуюсь ужасно.

– Всё вовремя, Оля, – тепло улыбнулся Михаил и успокаивающе приобнял её за плечо. – Мы только начали. Сергей мучает камеру, а я думаю, зачем вообще затеял эту историю.

Ольга мягко рассмеялась, и её глаза наполнились живой теплотой:

– Вы оба сошли с ума, но мне почему-то это нравится.

– Безумие сейчас в моде, – подтвердил Сергей, выглянув из-за камеры. – Ну что, готова стать роковой женщиной советского образца?

– Готова или нет, а выбора уже нет, – улыбнулась Ольга и направилась в ванную.

Закрыв дверь, она замерла, собираясь с мыслями. Затем медленно сняла платье, аккуратно сложила его на стиральную машину и посмотрела на своё отражение. В тонкой блузке и юбке казалась особенно хрупкой, почти беззащитной, но именно это было глубоко и искренне привлекательно.

Достав из сумки старомодную ночную сорочку в мелкий горошек, Ольга улыбнулась, чувствуя, как смущение сменяется азартом. Надев сорочку, она критично оглядела себя, разгладила ткань и, достав бигуди, быстро накрутила волосы, оставив несколько прядей небрежно торчать. В нелепом наряде Ольга неожиданно ощутила свободу от условностей и впервые позволила себе быть просто собой.

Когда Ольга вышла из ванной, мужчины переглянулись и одобрительно улыбнулись. Михаил театрально поклонился:

– Великолепно! Ты идеал советской женщины, ожидающей сантехника.

Ольга игриво поправила бигуди:

– Надеюсь, советский сантехник не сбежит?

– Сантехник уже в образе, – подмигнул Сергей. – И ждёт начала действия.

Усевшись на диван, Ольга репетировала текст и, сбившись, рассмеялась:

– «У меня течёт… Нет, опять не так!»

Михаил сел рядом, спокойно улыбнувшись:

– Не торопись. Главное – естественность. Мы же не «Анну Каренину» снимаем, а скромную советскую комедию.

Ольга глубоко вдохнула и уверенно повторила:

– У меня течёт и в душе, и на кухне.

– Идеально! – обрадовался Сергей, настраивая камеру. – Михаил, в кадр!

Михаил поправил комбинезон, принял серьёзный вид и шагнул к дивану:

– Вы по заявке из ЖЭКа?

Ольга вновь расхохоталась, махнув рукой:

– Михаил, не могу! У тебя слишком убедительный вид, будто будешь чинить не кран, а мою жизнь.

– Миш, будь проще, – сухо посоветовал Сергей, – ты сантехник, а не министр культуры.

Дружный смех заполнил комнату. Михаил только вздохнул:

– Хорошо, давайте снова.

Но в дверь вновь позвонили. Конотопов с опаской открыл дверь. На пороге стояли соседи в халатах:

– Простите, молоток найдётся? У нас полка рухнула.

Михаил облегчённо улыбнулся друзьям:

– Советская комедия, товарищи. Никогда не знаешь, кто появится в следующем кадре.

Все трое рассмеялись, и напряжение окончательно исчезло, уступив место творческому азарту. Едва смех стих, дверь прорезал новый, резкий и нетерпеливый звонок. Михаил театрально закатил глаза и устало вздохнул.

– Опять звонят! Никогда людям не дадут спокойно снять скромное кино, – вздохнул Михаил и направился к двери.

Приоткрыв её, Михаил увидел на пороге улыбающегося Алексея и тут же ответил дружелюбной улыбкой:

– Алексей! Вот это сюрприз! Заходи скорее, мы тут почти снимаем великий советский фильм, но пока в основном заняты бытовыми происшествиями.

Алексей вошёл и с весёлым любопытством оглядел комнату. Поздоровавшись с Михаилом за руку, он с улыбкой кивнул Сергею и Ольге:

– Всем привет! Надеюсь, не сильно помешал вашему шедевру?

Михаил похлопал гостя по плечу и представил друзьям:

– Это Алексей – незаменимый человек по организационным вопросам и наш главный вдохновитель. Без него никакого кино бы не получилось. Алексей, знакомься: наша ведущая актриса Ольга и Сергей – оператор и повелитель старинной аппаратуры.

Ольга застенчиво улыбнулась, поправила бигуди и мягко сказала:

– Очень приятно. Хорошо, что вы зашли, а то нам уже показалось, что придётся чинить мебель соседям.

– Взаимно, – рассмеялся Алексей, внимательно и искренне глядя на неё. – Теперь вижу, что актриса у нас просто очаровательная, даже в таком экстравагантном образе.

Сергей тем временем скептически покачал головой и, не отрываясь от камеры, сухо предупредил:

– Алексей, учти, что кино создаётся в условиях сурового советского реализма: аппаратура скрипит, свет гаснет, соседи ломают мебель. Так что либо помогай, либо беги отсюда, пока цел.

Алексей усмехнулся и спокойно ответил:

– Убегать уже поздно, я здесь. Продолжайте своё кинематографическое безумие, а я буду тихим наблюдателем и преданным фанатом.

Он уселся на старенький стул у стены, а Михаил снова принялся поправлять абажур, который никак не хотел держаться на месте и упрямо падал на диван, словно протестуя против участия в творческом процессе. Михаил нервно засмеялся:

– Такое чувство, что абажур сегодня – наш главный актёр. Сергей, у тебя случайно нет чего-то тяжёлого, чтобы удержать его на месте хотя бы пять минут?

Сергей нахмурился и пробурчал:

– Если что и есть, то только чугунная сковородка. Прикрутим намертво.

– Лучше не надо сковородок, – засмеялась Ольга, наблюдая за Михаилом. – Иначе мы сами отсюда живыми не выйдем.

Все дружно рассмеялись, и Михаил, наконец закрепив освещение, с облегчением вздохнул:

– Итак, друзья, дубль два! Ольга, представь, что снимаем не комедию, а драму советского быта. Сергей, не отвлекайся! Алексей, не шуми!

Алексей притворно возмутился и театральным шёпотом ответил:

– Я сама тишина и внимательность.

Михаил поправил комбинезон сантехника, вошёл в кадр и серьёзно спросил:

– К вам по заявке из ЖЭКа?

Ольга попыталась скрыть улыбку, покраснела и серьёзно ответила:

– Да-да, товарищ сантехник, проходите. У меня тут течёт и в душе, и на кухне.

Сохраняя строгий вид, Михаил прошёл к раковине и с театральным энтузиазмом заглянул под неё. Его лицо приобрело такое нелепое выражение, что Ольга тихонько прыснула в ладонь. Михаил, не выходя из образа, притворно возмутился:

– Здесь всё серьёзнее, чем я думал! Придётся проводить полный сантехнический осмотр.

Сергей тихо бормотал что-то о гениальности и идиотизме, когда заметил боковым зрением движение и резко дёрнулся, едва не уронив камеру. Из кухни спокойно и величественно вышел огромный рыжий кот, невозмутимо пересекая центр кадра.

Ольга ахнула и прикрыла лицо руками, с трудом сдерживая смех. Михаил громко расхохотался. Алексей вскочил со стула и весело воскликнул:

– Похоже, звезда сама решила выйти на сцену, поняв, какие дилетанты тут играют.

Сергей, не прекращая тихо ругаться, бросился ловить кота, который легко уворачивался от него, добавляя происходящему комичности. Поймав животное и возвращая его на кухню, Сергей проворчал:

– Михаил, если так дальше пойдёт, наше кино точно получит какой-нибудь приз. В номинации «Самое нелепое произведение советского кинематографа».

Не успели друзья вернуться к работе, как абажур снова не выдержал испытания и с громким хлопком упал на ковёр, погрузив комнату в темноту. Сергей громко выругался, Михаил снова засмеялся, а Ольга отчаянно пыталась не рассмеяться вслух. Алексей философски заметил из своего угла:

– Настал момент, когда искусство окончательно победило технику.

Михаил, взяв себя в руки, спокойно попросил:

– Друзья, давайте успокоимся. Свет мы сейчас вернём, а пока просто порадуемся тому, что наша работа становится самым весёлым мероприятием года.

Все дружно рассмеялись, и в этом искреннем, тёплом смехе исчезла неловкость, уступив место атмосфере почти семейного тепла.

Когда Ольга Петровна перестала бороться с абсурдом происходящего, воздух в квартире ощутимо изменился. Её плечи, напряжённые до сих пор, вдруг расслабились, и она рассмеялась впервые искренне – звонко и свободно, словно распахнула окно после долгой зимы.

– Господи, я ведь играю советскую домохозяйку, которая соблазняет сантехника! – проговорила Ольга сквозь смех, словно сбросив невидимый груз приличий.

Михаил заметил эту перемену, почувствовав, что в их импровизированной студии что-то сместилось. Камера продолжала жужжать, но её звук больше не раздражал – теперь он звучал как необходимый аккомпанемент к происходящему.

– Ну что, товарищ хозяйка, – произнёс он, входя в образ так легко, словно надевал старые тапочки, – где у вас тут проблемные места?

Ольга прикусила губу, сдерживая смех, но глаза её блестели новым озорством. Она медленно провела рукой по халату – жест был театральным и в то же время естественным:

– У меня тут течёт… – драматично выдержала паузу Ольга, заставив даже Сергея за камерой сдерживать смех, – и в душе, и на кухне.

Слова повисли в воздухе, как пьяное стихотворение Маяковского. Её лицо на мгновение застыло в борьбе между смехом и серьёзностью роли. Победила актриса, понимающая игру:

– В ЖЭК звонила трижды! – продолжила она с подчёркнутой серьёзностью и лёгким дрожанием в голосе.

Началось то, ради чего всё и затевалось. Михаил приблизился к ней с уверенной, чуть театральной грацией – ещё не актёр и уже не режиссёр. Его ладонь легла ей на талию, чувствуя тепло сквозь ткань ночной сорочки.

Камера фиксировала каждое их движение и вздох. Свет из окна играл тенями на их телах, превращая советскую кухню в подобие сцены. Михаил наклонился к Ольге, его дыхание коснулось её шеи, и она невольно вздрогнула – уже не играя.

– Посмотрим, что можно сделать с вашей… проблемой, – прошептал он с иронией, в которой чувствовалось нечто глубокое.

Ольга повернула голову, и их лица оказались совсем близко. В её глазах теперь было не только веселье, но и любопытство, даже предвкушение. Она приоткрыла губы, и Михаил ощутил её дыхание на своей коже.

Поцелуй начался как часть сценария, но быстро перестал быть техническим элементом. Ольга расслабилась в его руках, подняла ладонь, положив её студенту на затылок, и они оба забыли о камере.

Конотопов провёл рукой по её спине, чувствуя, как уходит последнее напряжение. Ольга ответила, прижавшись ближе – это движение было искренним и выходило далеко за пределы игры.

Он снял с неё ночную сорочку аккуратно, словно боялся разбудить в ней птицу, уснувшую до весны. Потянул за тонкую голубую лямку, и ткань легко соскользнула по плечу. Ольга машинально подняла руки, сорочка запуталась в волосах, и она хмыкнула от комичности ситуации, помогая Михаилу снять одежду окончательно.

Оставшись обнажённой посреди кухни, Ольга ощутила полную тишину – даже камера притихла. Её тело стало центром вселенной для двоих мужчин и объектива. В этом не было позы или кокетства – лишь уязвимость и честность: грудь приподнялась от глубокого вдоха, по коже побежали мурашки, на животе краснел след от резинки халата, а на руке – след от пакета с картошкой, взятого утром.

Она встретилась взглядом с Михаилом и впервые заметила в его глазах не режиссёрскую заинтересованность, а смесь восхищения и неловкости перед чем-то по-настоящему новым. Он смотрел на неё не как на актрису, а как мужчина на женщину в момент их общего падения за пределы условностей.

На мгновение ей захотелось прикрыть грудь, но вместо этого она спокойно стояла, будто в очереди за хлебом: новая уязвимость стала её единственной одеждой.

Сергей за камерой перестал притворяться, что занят только объективом. Их взгляды встретились на короткий миг, и этого мгновения хватило, чтобы восстановить равновесие.

В кухне вдруг запахло тестом и чаем; за дверью хлопнула крышка мусоропровода. Всё происходящее длилось несколько секунд, но в них вместились чувства целого года.

Михаил мягко и настойчиво подвёл Ольгу к столу, взяв её под локти, управляя, как дирижёр оркестром. Она послушно села на холодный край стола и, даже в абсурдности сцены, трогательно и буднично расставила ноги по-детски широко, уперев пятки в нижнюю перекладину.

Кухня показалась вдруг тесной и чужой – свет лампы подчеркнул контуры её обнажённого тела, прозрачного в своей уязвимости. Михаил машинально поправил рукав рубашки – будто собирался чинить не сантехнику, а сломанный механизм времени. Он наклонился ближе, двумя пальцами осторожно скользнув по её ноге от колена вверх, и это лёгкое прикосновение раздвинуло границу дозволенного и запретного.

В комнате стояла такая тишина, что был слышен даже щелчок кнопки камеры за спиной Сергея. Он не вмешивался, лишь наблюдал, боясь спугнуть хрупкую химию момента. Ольга на секунду сжала пальцы в кулак, потом медленно расправила их – знакомый каждому жест борьбы со страхом. Ноги её сами собой разошлись чуть шире, и по бёдрам пробежали мурашки.

Михаил поцеловал её осторожно – словно проверял, реальность ли это, не исчезнет ли всё в утренней кухонной суете. Его рука легко коснулась поясницы, поддерживая и одновременно спрашивая разрешения. Конотопов ждал – любой сигнал: остановиться или двигаться дальше.

Но Ольга сама притянула его за воротник – решительно и смело, словно падая с моста приличий вниз головой. Между ними вспыхнула искра, неожиданная и горячая, смешанная с удивлением и нетерпением. Михаил усадил её на кухонный стол и развёл колени.

И тогда это случилось. В момент, когда всё должно было оставаться игрой, Михаил вошёл в неё по-настоящему. Ольга негромко вскрикнула – искренне и удивлённо. Её широко раскрытые глаза отражали шок, понимание, смущение, и, наконец, настоящее желание.

Михаил на мгновение замер, но что-то внутри него не позволило остановиться. Он продолжил движение, осторожно, внимательно наблюдая за ней. Камера всё ещё работала, фиксируя переход от иллюзии к реальности.

Ольга глубоко вдохнула, её ресницы дрогнули. Секунда растянулась в вечность, наполненную влажным светом и сбивчивым дыханием. Она выдохнула почти беззвучно, и тело откликнулось по-настоящему – уже не как актриса, а как женщина.

В её взгляде появилась новая глубина. Игривость осталась, но теперь она двигалась увереннее, откровеннее. Голос стал мягче и ниже, с той хрипотцой, которая приходит не от игры, а от истинного желания.

– Починишь? – спросила она, и Михаила охватило головокружение от множества смыслов этого простого слова.

Теперь они двигались в едином ритме. Ее кожа, золотилась в косом свете. Михаил целовал её шею, чувствуя пульс, слыша её дыхание у своего уха.

Ольга обвила его ногами, притягивая ближе, и в этом жесте была такая откровенность, что границы между ролью и жизнью окончательно исчезли. Её пальцы зарылись в его волосы, её губы искали его губы, и каждый новый поцелуй был глубже предыдущего.

Комнату наполнили настоящие звуки – скрип старого дивана, сбивающееся дыхание, тихие стоны Ольги. Даже механическое жужжание камеры вписалось в эту странную симфонию.

В зыбкой грани между сценарием и реальностью родилась настоящая магия. Момент, когда искусство перестаёт быть игрой и становится жизнью, когда двое забывают о камере и просто существуют друг для друга в тесной советской квартире, наполненной косым светом и общим дыханием.

В самый разгар страсти, когда дыхание Ольги стало совсем рваным, раздался звук, который не мог предвидеть ни один сценарий – громкий металлический треск, а затем шипящий рёв воды.

Кран на кухне, тот самый, о котором шла речь в их нелепом диалоге, решил стать полноценным участником действия. Струя воды ударила в потолок и обрушилась на них холодным душем.

– Ай! – взвизгнула Ольга, напрягаясь от неожиданности, вызвав у Михаила стон, в котором смешались удовольствие и шок. Вода стекала по его спине и её волосам, но первое мгновение он ощущал только напряжение её тела.

Время словно остановилось. Михаил смотрел на бьющую из крана воду, на мокрые волосы Ольги, прилипшие к её щекам, и понял – это было именно то, что превратит их нелепую съёмку во что-то значительное.

Не прекращая движений, он резко повернулся к Сергею, который уже вскочил, спасая аппаратуру. Михаил властно поднял руку и крикнул сквозь шум:

– Снимай! Продолжай снимать!

Сергей на мгновение застыл, но профессионализм победил. Он отступил на безопасное расстояние и уверенно продолжил съёмку.

– Ты с ума сошёл? – выдохнула Ольга с удивлением и восхищением одновременно. Вода лилась холодным потоком, но странно усиливала напряжение момента.

Михаил наклонился к её уху:

– Импровизируй, – прошептал он, и его голос дрожал от волнения – не только физического, но и творческого.

И она импровизировала. Её руки скользили по его мокрой спине, тело изгибалось под ним, а её смех – живой и искренний – смешивался с шумом воды.

– Так вот как ты чинишь краны! – воскликнула она с интонацией домохозяйки из сценария, наполненной теперь настоящей страстью и абсурдной радостью момента.

Вода заполняла пол кухни, превращая паркет в мелкое озеро. Их мокрые тела скользили друг по другу, сияя в свете окна. Каждое движение вызывало всплески, каждый поцелуй был с привкусом холодной воды. Это было нелепо и невероятно эротично – словно сама советская действительность пошутила над ними, подарив неожиданный и ценный дар.

Сергей продолжал съёмку, профессионально меняя ракурсы и отступая, когда вода подбиралась слишком близко к аппаратуре. В какой-то момент он схватил пластиковый таз – неизвестно откуда взявшийся – и накрыл им камеру, словно зонтом. Вода гулко барабанила по пластику, создавая странный ритмичный аккомпанемент происходящему.

– Мебель! – выкрикнул Сергей. – Диван насквозь промокнет!

Но Михаил уже не слушал. В этот миг он был не просто режиссёром подпольного фильма, а художником, которому сама Вселенная подбросила идеальный кадр. Вода продолжала хлестать, Ольга двигалась под ним, её ногти оставляли на его плечах красные полосы, которые камера обязательно запечатлит.

Жужжание камеры смешалось с шумом воды в странную какофонию – абсурдный, но идеальный саундтрек. Старая квартира стонала от напора воды: трубы гудели, что-то булькало и вздыхало, образуя мелодию бытового хаоса.

Возбуждение Михаила нарастало не только физически, но и творчески. Это был тот самый момент слияния случайности и замысла, реальности и вымысла, когда ремесло превращается в искусство. Холод воды он почти не замечал: всё его внимание было сосредоточено на партнёрше, камере, абсурде и красоте происходящего.

Ольга тоже это ощущала. Её движения стали отчаяннее и страстнее. Она уже не играла – просто жила этим мгновением, позволяя воде и эмоциям нести её. Её стоны вплетались в шум потока, создавая незабываемую мелодию.

Кульминация совпала с особенно мощным всплеском воды из крана. Ольга выгнулась дугой, её крик растворился в шуме потопа, и Михаил последовал за ней. Их стоны смешались с ревом воды, мир сузился до одной точки: двух тел, слитых воедино посреди потопа в обычной советской квартире.

Когда всё закончилось, они лежали в луже воды, тяжело дыша. Поток постепенно слабел – очевидно, напор в трубах падал. Сергей продолжал снимать, профессионал до последней минуты, хотя вода хлюпала в его ботинках.

Михаил повернулся к Ольге. Макияж смыло водой, мокрые волосы прилипли ко лбу, но она никогда не была так красива. В её глазах горели смех, удовлетворение и гордость.

Он наклонился к её уху и прошептал хриплым голосом, полным восторга:

– Это шедевр.

Ольга рассмеялась низким, грудным смехом женщины, только что пережившей нечто невероятное. Её пальцы скользнули по его щеке, стирая капли воды.

– Надеюсь, оно того стоило, – сказала она, осматривая затопленную кухню. – Потому что ЖЭК теперь придётся вызывать точно.

Они расхохотались, лёжа посреди разгромленной комнаты, а камера жужжала, записывая финальные кадры самого безумного фильма в истории советского подполья.

Триумф был коротким: дверь снова сотряс настойчивый стук, настолько уверенный и громкий, будто на пороге стоял участковый с проверкой паспортов. Михаил вздрогнул и сразу посерьёзнел, устало заметив:

– Да что за день такой? Ладно кот, ладно соседи с молотком, а это кто?

Ольга, закутавшись в полотенце, махнула рукой, указывая на его состояние:

– Миша, хоть полотенце возьми, а то соседей удивишь больше, чем залитым потолком!

Он накинул на себя первое попавшееся полотенце и быстро направился к двери, поправляя мокрые волосы и размышляя, как объяснить происходящее соседям. Дверь скрипнула, открывая сердитые лица пожилой пары снизу. Казалось, они вот-вот вызовут милицию или народный контроль.

– Это что у вас творится? – завопила соседка голосом, полным бытового негодования. – У нас потолок скоро рухнет! Уже третий раз ремонт делать из-за ваших сантехнических игр!

Сосед, красный от волнения, ткнул пальцем в сторону Михаила и дрожащим голосом добавил:

– Вы бассейн там решили устроить? Думаете, мы все тут аквалангисты?

Михаил вскинул руки в мирном жесте, стараясь говорить максимально дипломатично:

– Простите, товарищи, произошёл небольшой инцидент, случайно вышло. Сейчас всё исправим. Ущерб компенсируем, честное слово.

Соседка уже собиралась продолжить упрёки, как рядом с Михаилом неожиданно возник Алексей. Его появление было настолько тихим и уверенным, что соседи вздрогнули и уставились на него удивлённо. Алексей спокойно вынул из кармана несколько крупных купюр и протянул паре снизу с таким видом, будто регулярно решал подобные вопросы:

– Возьмите, товарищи, на ремонт и моральный ущерб. И давайте не нервничать – здоровье важнее. Сами знаете, советская сантехника – штука непредсказуемая.

Соседи растерянно замерли, глядя на деньги, переглянулись и постепенно сменили гнев на удивление, затем на благодарность. Соседка, забыв о раздражении, уже тепло сказала:

– Ой, простите нас, вспылили немного… Нервы, сами понимаете. Спасибо вам большое за понимание, только осторожнее там.

Её супруг молча кивнул, и пара медленно отправилась вниз, переговариваясь о чём-то своём. Михаил с восхищением посмотрел на друга и тихо усмехнулся, закрывая дверь и качая головой:

– Алексей, ты просто волшебник! Я уже думал, наше кино закончится трагедией, а ты всё так ловко разрулил. Где ты только берёшь деньги именно в такие моменты?

Тот загадочно улыбнулся, поправил очки и понизил голос:

– Настоящее искусство требует жертв. Наше же искусство ещё и регулярных денежных вливаний. Теперь понятно, почему знаменитые режиссёры постоянно просят финансирования?

Оба рассмеялись и направились обратно в квартиру. Михаил по-дружески похлопал Алексея по плечу:

– Без тебя наше кино давно превратилось бы в судебный процесс с соседями.

Вернувшись в квартиру, они увидели Сергея, иронично улыбающегося возле камеры. Тот покачал головой с видом зрителя, наблюдающего комедию:

– Скоро нам придётся открыть бюро по решению соседских конфликтов и назвать его «Кино и сантехника». Очереди будут километровые!

Ольга, закутанная в полотенце, сидела за кухонным столом с чашкой горячего чая в руках и улыбалась вошедшим:

– Теперь ясно, почему в Советском Союзе так мало снимают кино. Слишком дорого и хлопотно выходит.

Михаил рассмеялся, сел рядом и тоже взял кружку:

– Но согласитесь, кадры незабываемые: потоп, страсть, соседи с молотками и кот, явно метящий в кинозвёзды.

Сергей поднял чашку и торжественно объявил:

– За кадр, который войдёт в историю советского кинематографа, пусть даже зрителей будет ровно трое – мы сами.

Все дружно поддержали тост, сидя на мокром полу затопленной квартиры среди полотенец, сломанного абажура и капающего крана. Абсурд происходящего уже не имел значения – главным было ощущение дружеского единства и почти семейного тепла, наполнявшего их небольшой кинопроект.

Утренний свет пробивался через запылённые окна, подсвечивая пылинки, медленно кружившиеся в воздухе. Сергей возился с осветительными приборами, периодически ругаясь – один из софитов упорно не держал нужный угол, словно имел собственную волю. Михаил, одетый в синий комбинезон сантехника, удивительно ему подходящий, проверял звукозаписывающую аппаратуру, постукивая по микрофону, будто исполнял технический ритуал.

Дверь распахнулась с таким энтузиазмом, что едва не слетела с петель, и в комнату влетели двое. Катя – миниатюрная брюнетка с глазами газели и походкой пантеры – была в цветастом халате, из-под которого выглядывала кружевная комбинация сомнительной свежести. Её партнёр Толик, высокий блондин с крепкой челюстью и взглядом золотистого ретривера, щеголял в майке-алкоголичке и спортивных штанах, явно помнящих Олимпиаду в Берлине.

– Меня опять забыли предупредить? – Ольга застыла посреди комнаты с чашкой остывшего чая, удивлённая, но не сердитая. После прошлых съёмок неожиданности стали для неё нормой – вроде дождя на пикнике.

– Дорогая Ольга Петровна, – улыбнулся Михаил с видом дипломата, заключающего мирный договор, – разве жизнь предупреждает нас о визите соседей? В искусстве тоже нужна спонтанность.

Катя хихикнула звонко, как колокольчики в блендере:

– Сегодня мы ваши разгневанные соседи снизу. У нас там потоп! Натуральная Атлантида в отдельно взятой квартире!

Михаил хлопнул в ладоши с энтузиазмом режиссёра-визионера:

– Итак, сюжет прост, как правда, и изящен, как ложь. Вы, – он указал на Катю и Алексея, – приходите жаловаться на протечку. Я, как образцовый сантехник, предлагаю решить вопрос полюбовно. Ольга Петровна сначала возмущается, а потом… проникается сочувствием.

– Сочувствием, – повторила Ольга с иронией и предвкушением. – Какие мы стали сострадательные!

– Камера! – скомандовал Михаил, мгновенно преображаясь в актёра. – Мотор!

Раздался требовательный стук в дверь, будто стучали не кулаком, а тараном. Михаил неспешно подошёл к двери, походкой человека, знающего все протечки и тайники своей квартиры.

– Кто ломится, словно татаро-монгольское иго? – спросил он, приоткрывая дверь.

Катя ворвалась, словно торнадо в юбке, халат развевался, открывая стройные ноги в домашних тапочках с помпонами:

– Вы! – ткнула она пальцем с ярким маникюром. – Вы затопили мою квартиру! Теперь там можно разводить карпов!

Толик вошёл следом, заполнив дверной проём:

– А мою коллекцию марок смыло, – произнёс он трагично, словно потерял смысл жизни. – Там была серия «Флора и фауна Крайнего Севера»!

Михаил изобразил скорбную деловитость:

– Товарищи, без паники. Проходите, всё обсудим. Может, по рюмочке для снятия стресса и укрепления добрососедских отношений?

Михаил жестом фокусника достал откуда-то бутылку водки – реквизит, всегда появлявшийся в нужный момент.

– Рюмочку? – Катя сощурилась, как кошка на валерьянку. – Ну, разве одну, для храбрости.

Пока Михаил разливал водку по гранёным стаканам с сосредоточенностью алхимика, его руки будто случайно коснулись плеча Кати.

– Ой, да вы насквозь промокли! – воскликнул он с преувеличенной заботой. – Так и простудиться недолго. Снимайте халат, высушим.

Не дожидаясь ответа, он начал расстёгивать пуговицы на её халате с ловкостью опытного хирурга и нежностью влюблённого юноши. Катя сначала изобразила возмущение и шагнула назад, но тут же упёрлась спиной в грудь Толика.

– Правда промокла, – подтвердил он, положив ей на плечи тяжёлые руки. – Чувствую влагу прямо через ткань.

Халат соскользнул с плеч Кати, как театральный занавес, открыв кружевную комбинацию, которая прилипла к её телу, подчёркивая каждый изгиб. Капли воды блестели на её коже, словно россыпь мелких бриллиантов.

– Ну вот, – Михаил цокнул языком, оценивающе оглядывая её. – И бельё пострадало. Кружева импортные?

Его руки мягко скользнули по бретелькам комбинации, едва касаясь кожи и оставляя за собой дорожку мурашек.

– Отечественные, – тихо сказала Катя, и её голос дрогнул. – Фабрика «Большевичка».

– А страдают как импортные, – философски заметил Михаил, медленно стягивая бретельки с её плеч.

Воздух в комнате загустел до вязкости киселя. Напряжение стало почти осязаемым. Катя переминалась с ноги на ногу, кружевная комбинация беспомощно висела на её бёдрах, как белый флаг капитуляции. Михаил, сохраняя вид заправского сантехника, ловко снял с неё лифчик, освободил от комбинации и стянул трусики. Его движения были столь быстрыми и точными, что Катя даже не успела по-настоящему смутиться: пальцы Михаила аккуратно приподняли край комбинации, будто он хотел рассмотреть марку на подоле, затем двинулись вверх по внутренней стороне бедра, и одежда буквально рассыпалась от его касаний. Алый лифчик повис между его пальцами, прежде чем отправиться на диван. Катя не сопротивлялась, словно испытывая облегчение от того, что её избавили от утренней повинности.

За этим действом наблюдали все. Толик склонил голову набок, подперев кулаком подбородок, глядя на Катю с уважением и трепетом, с каким мужчины смотрят на стихийные явления. Лишь Ольга Петровна отвела взгляд к окну, будто оценивая возможность немедленно сбежать и избежать неловкости ситуации.

Комната пропиталась не столько эротикой, сколько странным доверием и цирковым братством: все ощущали себя соучастниками чего-то большего, чем просто подпольной съёмки. В воздухе повисла магия момента, когда женская нагота воспринимается не с усмешкой, а как хрупкий секрет, достойный бережного отношения.

Катя стояла посреди комнаты в одних махровых тапочках с помпонами – деталь напоминала, что за пределами их маленького театра жизнь оставалась советской и привычно скучной.

– А вы, гражданочка, чего стоите, как памятник неизвестному зрителю? – Толик повернулся к Ольге, которая всё ещё держала чашку с чаем, словно последний оплот приличий. – Тоже промокли от сочувствия?

Ольга открыла рот для возражения, но слова застряли в горле. Толик уже приближался к ней с уверенностью доброго медведя, и она отступала, пока не упёрлась в стену.

– Я сухая, – выдавила она, – как теория марксизма-ленинизма.

– Теория – это прекрасно, – философски заметил Алексей, осторожно забирая чашку и ставя её на стол, будто археолог хрупкий экспонат. – Но практика, как говорил товарищ Ленин, критерий истины.

Его пальцы нашли молнию её платья и медленно потянули вниз, словно раскрывая особенно ценный подарок.

– Постойте, – пробормотала Ольга, но её протест звучал неубедительно даже для неё самой. – Я не общественная собственность…

– В социалистическом обществе, – Михаил на миг отвлёкся от Кати, – всё решает коллектив. Демократический централизм в действии.

Платье Ольги упало к её ногам, образуя тёмную лужицу ткани. Она стояла в простом советском белье, которое на её фигуре смотрелось, как авангардное произведение искусства. Смущение боролось в ней с актёрским азартом, и азарт уверенно побеждал.

– Ну что ж, – она выпрямилась, окончательно отбросив сомнения вместе со здравым смыслом. – Раз уж у нас тут коммуна…

Её руки потянулись к майке Толика, одним движением стягивая её через голову. Под майкой оказался торс, достойный наглядного пособия по анатомии.

– Смотрите-ка, – прошептала Катя, когда губы Михаила коснулись её шеи, – сантехник-то у нас с высшим образованием.

– Институт благородных слесарей, – отозвался бывший олигарх и приблизился к ней настолько, что их дыхание смешалось в одно тихое облако жара. Его губы осторожно и бережно коснулись её сосков, словно прикосновение японского мастера, боящегося нарушить баланс вселенной.

Михаил не просто целовал её – он словно выводил губами сложные иероглифы науки, делая это так искусно, что даже Сергей, застывший у камеры, невольно сглотнул слюну. Катя сначала захихикала от щекотки, но тут же замерла, расправив плечи и выгнув спину навстречу Михаилу с давно подавленным желанием, будто всё в ней было создано именно для этих прикосновений.

По комнате прошёл едва уловимый ток: каждый почувствовал, что сейчас происходит нечто гораздо более настоящее, чем любая советская агитка о счастье трудящихся. Ольга Петровна бросила взгляд на Толика – он улыбался широкой и немного детской улыбкой, будто любовался действом в музее восковых фигур.

Михаил поднял голову и почти официально проговорил:

– Красный диплом по специальности «прикладная гидродинамика».

Толик, забыв формальности, с неожиданной для его комплекции пластикой присел перед Ольгой и ловко, почти церемониально, спустил с неё хлопковые трусики цвета топлёного молока. На мгновение он задержался, словно японский самурай, который перед битвой полирует меч до зеркального блеска. Его руки делали из раздевания искусство: любая поспешность могла разрушить магию момента.

Трусики скользнули вниз по ногам Ольги, обнажая бёдра и то хрупкое пространство, которое обычно скрыто не только одеждой, но и культурными запретами. В этот раз запреты таяли так же быстро, как ледяная корка на батарее в конце марта. Ольга почувствовала себя одновременно выставленной напоказ и защищённой; ожидала неловкости или внутреннего протеста – но ощутила лишь странный прилив тепла где-то в груди.

Толик медленно провёл губами по внутренней стороне её бедра; его дыхание было горячим и влажным, как ветер летней ночи. Он не торопился, смакуя каждую секунду, будто больше не получит такого шанса. От одного прикосновения у Ольги задрожали колени; она машинально ухватилась за плечо партнёра, а другой рукой попыталась прикрыть грудь, и тут же рассмеялась собственному рефлексу – было поздно что-либо скрывать.

Губы Толика оставляли влажные следы: сначала лёгкие, едва заметные, словно россыпь маковых семян, потом уверенные – с нажимом опытного дегустатора вина. Он медленно поднимался выше, пока не оказался там, где воздух был натянут до предела самой природой. Ольга перестала дышать, мир сузился до узкой полоски пространства между её телом и лицом Толика.

Он целовал её так нежно и деликатно, что сначала это показалось почти смешным – взрослые люди ведут себя нелепо ради мгновенной близости! – но через секунду смех сменился коротким всхлипом удовольствия. Происходящее было на грани магии: комната качнулась перед глазами; пальцы Ольги сами собой погрузились в волосы Толика без малейшего колебания. В этот момент она вспомнила молодость, ту первую любовь из старших классов, когда каждое прикосновение было откровением вселенского масштаба.

Теперь всё было здесь: и сжатый в кулак стыд, и разливающийся по венам адреналин. Толик продолжал работать губами с точностью сапёра на минном поле: двигался осторожно, а когда замечал её реакцию – дрожащие ноги или тихий стон – позволял себе больше настойчивости. Сквозняк хлопнул дверью на кухне, позади захихикала Катя – но Ольге сейчас было совершенно всё равно.

Комната наполнилась звуками – вздохами, шёпотом, скрипом половиц под движущимися телами. Две пары кружились в собственном ритме, как планеты общей солнечной системы. Михаил и Катя переместились к дивану, их тела сплетались с грацией акробатов и страстью подростков, открывших для себя новый мир.

То, что произошло дальше, вышло за пределы ожиданий: двигаясь с безошибочной уверенностью людей, знающих свою судьбу наперёд, Михаил, едва коснувшись дивана, молча и стремительно вошёл в Катю. Не было ни томительных прелюдий, ни театральных вздохов – только резкое, почти жестокое проникновение жизни в плоть реальности. Катя на мгновение выгнулась дугой, словно электрический ток пронзил ей позвоночник; её пальцы вцепились в подлокотник дивана так крепко, что костяшки побелели.

Их движения были лишены всякой стыдливости и напоминали обязательный ритуал посвящённых, действие древнего культа, где всё: тела, взгляды, дыхание – подчинено одной цели. Михаил работал быстро и рационально: каждое движение было рассчитано на максимальную отдачу, словно он следовал строгим инструкциям. Катя отвечала ему неистово: её тело принимало удары страсти с такой же готовностью, с какой она когда-то принимала пилюли витамина C у школьной медсестры.

Вторую пару затянуло во вращение собственной орбиты. Толик уже не видел ничего вокруг; мир сузился до упругих линий Ольгиной груди и её сбивчивого дыхания. Он прижал её к стене бережно, как прижимают самые дорогие вещи; его ладони долго скользили по её телу, словно пытаясь выучить его наизусть.

– О боже, – выдохнула Ольга, её пальцы впились в широкие плечи Толика. – Кажется, я начинаю понимать преимущества коллективного хозяйства…

Словно по сигналу они оба встали и перешли к дивану, где Михаил уже занимал позицию рядом с Катей. Пространство на подлокотнике было интимным и официальным одновременно. Ольга осторожно опустилась на край дивана, её колени соприкоснулись с ногами Кати – это ощущалось не неловко, но и не совсем естественно. Толик притянул Ольгу к себе уверенно и властно, его рука легла ей на бедро безрассудно, даже хищно. Губы его коснулись уха Ольги, шепча что-то из детских грёз и взрослых фантазий. Другой рукой он откинул её волосы и поцеловал в шею – сначала легко, затем с нажимом.

Диван затрещал под весом четырёх участников драмы. Михаил и Катя были напротив: он держал её за талию, почти закрывая собой; она откинулась головой ему на плечо и с полуоткрытым ртом следила за событиями. Когда очередная волна удовольствия накрывала Катю, её пальцы разжимались лишь для того, чтобы снова ухватиться за подлокотник или ткань брюк Михаила – казалось, ничто не может разорвать эту связь.

Но и Толик тоже знал толк в таких делах. Он мягко уложил Ольгу спиной на колени Кати, сначала просто обняв обеих женщин сразу; затем его ладонь заскользила по внутренней стороне бедра Ольги, чуть выше колена. Её тело реагировало мгновенно: ступни скользили по полу, словно коньки по льду, а спина изгибалась навстречу каждому движению Толика. Он вошёл в неё не сразу – сперва прицелился взглядом сквозь прищуренные веки, смешно напоминая старого артиллериста, а затем сделал это плавно и основательно.

Комната наполнилась новым ритмом. Два мужских тела двигались в унисон, как синхронные пловцы, две женские фигуры отвечали им своими изгибами – то громко и яростно, то тихо, будто боялись спугнуть своё счастье. Поначалу пары держались обособленно, каждая сосредоточенная на своей половине вселенной, но затем границы начали размываться.

Постепенно, словно ручейки, сливающиеся в реку, две пары стали сближаться. Чья-то рука коснулась чужого плеча, чьи-то губы нашли новые территории для исследования. Границы стирались, как акварель под дождём, и четыре тела закружились в сложной хореографии, где каждый одновременно был и солистом, и частью кордебалета.

Михаил, не переставая ласкать Катю, протянул руку к Ольге, его пальцы скользнули по её спине, вызвав новую волну дрожи. Толик в свою очередь наклонился к Кате, его дыхание коснулось её уха, заставив выгнуться кошкой.

– Вот это я понимаю добрососедские отношения, – прохрипел Толик, и его голос звучал как далёкий гром.

– Жилищный вопрос, – согласилась Катя, прерываясь на вздохи, – решается комплексно…

Комната превратилась в водоворот ощущений. Руки, губы, дыхание – всё смешалось в едином потоке чувственности. Они двигались как единый организм, каждое прикосновение отзывалось эхом во всех четырёх телах. Страсть нарастала, словно симфония, приближаясь к кульминации.

И тогда это случилось одновременно, будто невидимый дирижёр управлял оркестром. Четыре голоса слились в единый стон, четыре тела выгнулись в экстазе. Волна удовольствия прокатилась по комнате цунами, сметая последние остатки стыдливости и условностей.

– Вот это да, – выдохнула Катя, её голос дрожал, как осиновый лист на ветру. – Кажется, мы только что изобрели новый вид коммунальных услуг…

– С повышенным тарифом, – добавил Михаил, пытаясь отдышаться.

– И стопроцентным удовлетворением клиентов, – закончила Ольга, её смех звучал колокольчиками.

В углу комнаты Сергей медленно опустил камеру. Его лицо выражало смесь профессионального восхищения и личного изумления. Он видел много съёмок, но способность Михаила превращать хаос в искусство и неловкость в страсть каждый раз поражала его заново. Это было похоже на работу алхимика, превращающего свинец в золото, только вместо металлов были человеческие эмоции, а вместо философского камня – природная харизма и точный расчёт.

– Снято, – произнёс Сергей негромко, но в наступившей тишине его голос прозвучал как выстрел стартового пистолета, возвращающий всех к реальности.

Съёмки закончились так же внезапно, как начались, оставив мокрый пол, раскуроченную сантехнику и абсолютно неуместное, но глубокое чувство удовлетворения у всех участников процесса. На старом продавленном диване, укрытые тёплыми пледами с изображением оленей, сидели четверо актёров, слегка растерянные и одновременно довольные. Сергей расположился напротив на единственном сухом стуле, держа камеру в руках и выглядя философом, созерцающим вселенную через глазок видоискателя.

– Ну и кино мы сняли, товарищи, – первым нарушил молчание Алексей, искренне хохотнув и пожав плечами, словно сам удивлялся своей смелости. – Я, конечно, знал, что Михаил у нас авантюрист, но не думал, что до такой степени. Завтра нас либо выгонят из города, либо вручат премию за смелость. Третьего не дано.

Ольга рассмеялась, закутавшись в плед ещё плотнее и покачав головой, будто сама не могла поверить в произошедшее:

– Премию вряд ли дадут, а вот благодарственное письмо от соседей снизу с приложением квитанции за ремонт потолка точно обеспечено! И заметьте, никто не вернулся обратно – значит, Алексей дал им денег с хорошим запасом.

Катя, смешливо глядя на Алексея, подтвердила, одобрительно кивая и подталкивая его плечом:

– Да, Алексей, талант у тебя молниеносно решать проблемы. Нам с тобой надо организовать агентство срочной помощи кинематографистам: «Аварийно-коммунальные и соседские вопросы. Кино и сантехника». Будем брать баснословные деньги и делиться с авторами сценариев.

Алексей приосанился и с видом человека, готового извлечь из кармана кролика, внезапно потянулся к портфелю у его ног:

– Кстати, друзья, раз уж зашла речь о вознаграждении, у меня для всех небольшой сюрприз. Аванс за будущие шедевры!

Он извлёк из портфеля бутылку с прозрачной жидкостью, явно не предназначенной для обсуждения на партсобраниях.

– Вот это подход к делу! – воскликнул Михаил, моментально приободрившись и потирая руки с видом человека, знающего истинный смысл творческого успеха. – Ты всегда знал, Алексей, как правильно вдохновить!

Сергей негромко кашлянул, саркастично взглянув на бутылку и произнеся:

– Я так понимаю, товарищи артисты, кино теперь пойдёт гораздо быстрее, если каждый раз Алексей будет доставать из портфеля такое топливо. Будем ждать нового всплеска вдохновения?

Все дружно рассмеялись, а фарцовщик, аккуратно разливая напиток по стаканам, с торжественным видом, каким обычно открывают памятники вождям или перерезают ленточки у новых магазинов, поднял стакан вверх:

– Первый тост! За наше необычное начало, за кино, которое войдёт в историю как самое искреннее и мокрое произведение советского кинематографа!

– И самое затратное для соседей! – добавила Катя, весело подмигнув.

Они чокнулись, выпили по глотку обжигающего напитка и после секундной тишины, сопровождаемой лёгким шипением и тихим кашлем, заговорили почти одновременно, смеясь и перебивая друг друга.

– Помните, как у нас кот прошёл через сцену? Вот это была настоящая звезда кадра! – Михаил восторженно хлопнул ладонью по колену.

– Да уж, кот явно был главным режиссёром, – улыбнулась Ольга, поправляя выбившуюся прядь волос и плотнее укутываясь в плед, будто прячась от собственных воспоминаний. – Я чуть не умерла от смеха, когда Михаил в роли сантехника рассматривал этот проклятый вентиль с такой страстью, словно решал философскую проблему мирового масштаба.

Конотопов, изображая обиду, выпятил грудь и поднял палец вверх с видом строгого преподавателя:

– Между прочим, это был профессиональный подход! Играть нужно так, чтобы даже сантехники поверили, будто ты один из них. Сергей, ты как оператор скажи: убедительно ведь?

Сергей усмехнулся, поправляя камеру, и с ироничной серьёзностью кивнул:

– Убедительнее некуда, Миша, особенно когда кран решил устроить незапланированный водопад. Вот это я понимаю драматургический поворот!

Катя громко рассмеялась, прикрыв рот ладонью и кокетливо подняв брови:

– Самое смешное было, когда мы лежали на полу и никак не могли понять, то ли мы актёры, то ли жертвы сантехнической катастрофы. Искусство всегда требует жертв и мокрого паркета.

Смех снова прокатился по комнате, стирая последние остатки напряжения и смущения. Михаил впервые за долгое время ощутил полную удовлетворённость и лёгкость. Он медленно обвёл глазами друзей и сказал с редкой для него искренностью:

– Знаете, друзья, я многое повидал и сделал в жизни, но такого настоящего, живого кино ещё не снимал. И честно говоря, не хочу на этом останавливаться. Давайте продолжать! Пусть соседи заранее готовят тазики, но мы не сдаёмся!

– Конечно! – подтвердил Алексей, снова разливая напиток по стаканам и высоко поднимая свой. – За новые фильмы, за новые потопы и за новых соседей!

Все дружно подняли стаканы, и комната наполнилась весёлым гомоном. Дождавшись тишины, Ольга повернулась к Михаилу и с тёплой улыбкой заглянула ему прямо в глаза:

– Михаил, спасибо тебе за этот опыт. Никогда бы не подумала, что можно так раскрыться, так забыть обо всём и просто жить этим странным кино. Ты открыл для меня новую себя.

Михаил улыбнулся ей в ответ, почувствовав, как на сердце становится тепло и спокойно:

– А я благодарен тебе, Оля. И всем вам, друзья. Ради таких моментов и стоит снимать кино.

Все молча согласились с ним, наслаждаясь теплотой момента, смехом и лёгкостью, наполнившими старую советскую квартиру – место их маленького кинематографического чуда.