Внеклассные занятия (СИ)

- Я не позволю им обвинить тебя!

- Прости, я допустил ошибку…

Это была последняя фраза, которую учитель бросил мне, скрывшись в дверях кабинета.

Опустившись на пол на колени я чувствовала себя неживой, такой никчемной, что даже мои жалобные всхлипы и стоны казались неслышными для меня самой. Я осталась одна. Растерзана, разбита, уничтожена, однако, это далеко не все, что предстоит пережить мне. Далеко не все…

========== 35. Одна. ==========

Устала считать, в который раз уже рушится мир, меня окружающий. Как карточный домик разлетается он, не оставляя даже малейшего шанса что-то изменить, избежать самых непредсказуемых последствий… Все летит к чертям, диктуя и навязывая мне те правила, о существовании которых я даже не подозревала, не знала до этого, что все выльется именно в эту воду – черную, беспросветную.

- Мама, какого черта?! – кричу я с порога, едва ли соображая что-то кроме собственной обиды, не следя за словами, не обращая внимания на интонацию. – Что и кому ты хочешь доказать?!

- Я сделала то, что должна была! – голос диктатора сейчас отвечал мне, а не собственная мать, заботившаяся обо мне с самого рождения. – Он старше… Он не тот, кого я хочу видеть рядом с тобой! Тебе вообще следует написать заявление...

- Да что вы все лезете?! – кидаю сумку вперед, отчего она летит вдоль всего коридора, падая где-то у дальней стены, шурша тетрадями, вылетевшими сквозь разошедшуюся молнию. – Что вам надо всем уже от меня?! Ты понимаешь, что наделала?! Ты соображаешь вообще, что теперь будет?! Мама, ну ты же моя МАМА, ты должна хоть как-то меня слушать, слышать, понимать… Не будь как они! Не уподобляйся им!.. Слышишь?!

Кричу так, что слышит меня не только мама, но и большая часть жителей дома, но мне настолько все равно сейчас на это, настолько очерствело все внутри, что я готова орать во все горло на самой большой городской площади. Я не могу смотреть в эти щенячьи материнские глаза, которые только что меня предали, разорвав на куски все то, что было так ценно, что я пыталась хранить, как свою жизнь. И как же просто те люди, которые клялись тебе в заботе и любви могут предать все то, что дорого, могут так просто решить за тебя, что должно быть важным! Не могу терпеть это лицемерие! Не могу больше смотреть в эти лживые, наполненные одним лишь самолюбием глаза.

- Ты только что уничтожила мою жизнь, мама… - это больше не мой голос, это просто стон, идущий из груди, с болью разрывая остатки меня, кромсая так безжалостно, что заходится каждая клеточка моего тела в болезненном спазме. – Ты это понимаешь?..

Безвольно я оседаю на пол, сползая по поверхности входной двери, закусывая губы, пытаясь почувствовать хоть что-то, кроме того, что происходит внутри меня. Как же сложно… Как трудно достучаться до тех людей, которые уверованы в том, что любят тебя… Что делают только лучше… Блядь, это же та самая забота, которой окружают меня мои самые близкие и родные люди! Вот она! Первозданная, неподдельная, истинная… Такая, что на стенку лезть хочется от безысходности, от боли… А всем вокруг кажется, что они делают только лучше: проявляют участие, заботятся, решают, рушат все и пытаются на этих обугленных руинах строить счастье… Свое. Только свое и такое же свое спокойствие от того, что их драгоценное чадо не делает больше ошибок, идет по привычной дорожке, протоптанной, наверное, еще задолго до его рождения.

- Пойми же, так лучше… - тоскливый голос матери доносится до меня будто из другого мира, в моем же аду звучит иная музыка. – Он не пара тебе! Он воспользовался… Унизил… Испортил…

Весь ее монолог разрывается для меня в отдельные, ничего не стоящие слова, которые тонут в глубинах моей собственной боли, напрочь лишаясь смысла. Ее правда остается правильной и верной только для нее же. Я не воспринимаю ничего, не хочу слышать ни звука, оправдывающего поступок матери. Она решила за меня. Она поступила правильно только для самой себя. Разве думала эта целомудренная женщина, что мне будет от этого плохо? Разве решать мою жизнь за меня – это правильно? Кто дал такое право? Кто наградил полномочиями другого человека решать мою судьбу, пусть даже этот человек был моей матерью? Что ты говоришь сейчас там о семье? О ценностях? О благородстве? Что стоят эти нелепые доводы среди образовавшегося хаоса? Разве ты не видишь теперь, какую пропасть проложила между собой и мною? Она бездонна, и с каждым твоим словом лишь увеличивается в габаритах. Я не верю тебе. Ты всего лишь лгунья, не сумевшая уберечь собственное счастье, зато с доблестью на лице рушишь чужое… Ты такая же мелочная, как и все остальные. Ничем не лучше.

- Тебе учиться нужно! – мать срывается на крик, эмоционально жестикулируя руками, призывая меня согласиться с ее утверждениями. – У тебя же медаль… Поступи в институт, а потом уже занимайся романтикой! Кристина, сейчас это не самое важное в жизни! Да и потом, этот Левин совершенно не подходит тебе! Только подумай, зачем нужна была ты ему – двадцатипятилетнему мужику! А его прошлое… Там и наркотики были, Кристина… Ты хоть представляешь, что вообще он за человек?! То, что последние пару-тройку лет он живет по закону – еще не говорит о его порядочности! Он не пара тебе! И я не позволю…

Она еще много говорила. Кричала до посинения, пока я сидела в углу у двери, тихо глотая слезы. Кажется, моя благочестивая мать знает лучше, что для меня хорошо, а отчего нужно бежать не оглядываясь. Мне даже жаль ее, потому что именно сейчас я поняла, что она никогда не любила отца. Никогда не смотрела на него, оценивая как мужчину, а не защитника семьи с толстым кошельком и неопровержимым умением зарабатывать деньги. Наверное, именно поэтому он ушел… Хотя кто знает? Может он также преследует только низменные пресловутые интересы, шагая по головам, если его мнение не разделяют. Как же можно прожить столько лет и совершенно не знать смысла слова «счастье»? Оказывается можно, и моя любимая мамочка живой тому пример. Машина. Железная машина, живущая только по тому принципу, что все нужно делать правильно, идти только по точно определенной дорожке, не смея свернуть не туда, допустить малейшую ошибку… И все вроде бы правильно, а как складно звучат ее утверждения, но как ничтожны они, как фатально абсурдны сейчас…

Мне хочется спросить только одно: «Мам, тебе никогда не хотелось спрыгнуть с крыши высотки?». И я ни за что не поверю, если она начнет отрицать. Потому что жить так и иметь такие убеждения столько лет – смерти подобно. Так существовать возможно только если ты совершенно ничего не испытываешь, не чувствуешь, если с рождения лишен сердца и возможности доверять хоть кому-то…

Медленно, будто мое тело существенно набрало в весе, наливаясь свинцом, я поднимаюсь с пола прихожей, проходя мимо матери, намереваясь скрыться в своей комнате.

- Я не договорила с тобой! – мать останавливает меня за локоть, поворачивая к себе лицом. – Кристина, ты не уйдешь просто так, совершенно ничего для себя не уяснив!

- Я устала… - выдыхаю я, отмахиваясь от ее цепкой руки. – Я смертельно устала и хочу побыть одна… Я многого прошу? Пожалуйста, мама…

- Понимаю, что тебе сейчас трудно… Но через некоторое время ты спасибо мне скажешь!

- Я уже сейчас скажу тебе спасибо! Всех благодарю за то, что заставляете бороться за каждый блядский день этой чертовой жизни! Спасибо, что не даете расслабляться, иначе бы я закончила гимназию тщедушной слюнтяйкой!

- Не выражайся в этом доме!.. – звучит мне в спину, прежде чем я успеваю захлопнуть дверь своей комнаты.

Действительно, я до изнеможения устала. Устала доказывать что-то, скрывать, объяснять, потакать кому-то, пряча все свои чувства и эмоции. Оказывается, все гораздо проще – никому неинтересно, что ты чувствуешь, нужно просто жить по чужим правилам – тогда лишь обретешь понимание, и тебя захотят слушать. Я нарушила эту святую заповедь, за что придется расплачиваться.

Единственное, что хотелось бы сейчас – это просто поговорить, высказаться, попросить помощи. Но некому. И слов одобрения ждать неоткуда. Вокруг полно людей, близких и горячо любимых, но именно сейчас они все разом стали чужими. Абсолютно все кругом желают мне добра, при этом добивая так, что никаких сил бороться уже не осталось. Отчасти, сейчас мне было наплевать на себя, главное – чтобы отстали от Дани, не таская по судам, следователям, опрашивая и допрашивая, как серийного маньяка-педофила. Главное, чтобы у него все было хорошо.

Я прилегла на кровать поверх постельного белья, сжав в руках подушку. Совершенно не представляю, что может быть завтра. Что вообще делать мне в той гимназии, где не будет его? Слушать смешки, терпеть ухмылочки и отвечать на идиотские вопросы?

Самое страшное во всем этом, что из-за меня пострадает он. Если бы я держала себя в руках, всего этого можно было избежать… Он ушел из гимназии. Означает ли это, что он также уйдет из моей жизни? Мне даже думать страшно о том, что это именно так. Нам нельзя быть вместе. Нам запретили, приказали, внушили это, как какой-то самый смертный грех. И все же по другому ведь быть не может. Мы не расстанемся. Мы выдержим все. Я уйду из дома, сбегу на край света, если будет нужно, но не буду жить по чужой указке. Я буду с тем, с кем хочу быть, никто не запретит мне этого.

Мне отчаянно хочется сказать ему об этом. Это нужно мне, необходимо настолько, что я подрываюсь с кровати, наспех приводя себя в порядок, оправляя одежду и стирая с щек растекшуюся тушь. Все выпады со стороны - мне щекоткой покажутся, если он будет рядом. Я выдержу абсолютно все, если это будет той платой за наше счастье, в которое мы оба сумели поверить. Я хочу видеть его, слышать его голос. Хочу рассказать ему то, о чем никому и никогда не говорила, заручиться его поддержкой.

Накинув ветровку я поспешно выбегаю из квартиры до того, как мать услышит шум захлопнувшейся двери и попытается вернуть меня на место, как пешку на нужную клетку шахматной доски. Это уже не игра. Теперь не игра. Это моя жизнь, распоряжаться которой я не позволю никому.

========== 36. Закрывая прошлое. ==========

Ты знаешь, как жить мечтами и уметь молчать,

Замирая в серых стенах чужих домов.

И ждешь первый снег, надеясь понять, как дышать,

Тоскуя от дождливых больших городов.

Уходи, гаси пламя каждого города —

Все равно ты на тень лишь свою похожа.

Расскажи, как это не чувствовать холода,

В снах чужих оставаясь лишней прохожей?

Как живешь ты, томную ночь на душе храня,

Выжигая в себе остатки прошлого?

Ты подожди еще холодного января,

Что оградит тебя от жара тошного.

Ты знаешь, как жить, пряча чувства и не кричать,

Когда кровоточит рана, лишая сна.

Сейчас, пойми, необходимо тебе бежать,

Прочь удаляться туда, где дней новизна.

Рвешься вперед, рисуя иные маршруты,

Чертишь через жизнь, ночи пересекая.

Сквозь память уходишь ты, считая минуты,

Навсегда прошлое свое отпуская.

© KOSHKAWEN

Я так спешила. Бежала по тропинкам заснеженного двора, чтобы как можно скорее добраться до метро. Казалось, задержись я хоть на мгновенье — и не будет смысла двигаться дальше, оборвется та тонкая нить, что еще связывала меня с хрупкой надеждой.

Я звонила ему все время, что ехала в подземке, но телефон был выключен. Сердце клокотало под самым горлом, никаких мыслей, раздумий не было вовсе. Осталось одно лишь желание: как можно быстрее встретиться с ним, ощутить привычную теплоту заботы единственного близкого мне человека, потому как ближе у меня никого больше нет.

Печально, наверное, к концу школьной жизни обнаружить, что у тебя совершенно нет друзей. Те немногие, которым доверяла все эти счастливые годы — предали в тот момент, когда я больше всего нуждалась в поддержке. А самые близкие родные души и вовсе оказались закрыты. Однако все эти душевные переживания меркли на фоне того хаоса, что окружал меня сейчас. Вокруг все было таким ничтожным, настолько малым и незначительным, что думать об этом просто не хотелось. Сейчас несколько иная цель, неразрешимая задача, не дающая мне покоя, не оставляющая и тени равнодушия во мне. И я должна спешить. Бежать так быстро, насколько только это было возможно. По-другому нельзя. Иначе я просто остановлюсь, задохнувшись от внутренней боли, от непонимания окружающих, от тех проблем и неразрешимых задач, что окончательно выбивали из привычной колеи, мешая двигаться дальше, бежать…

И вот я уже у подъезда. Открытая дверь, несколько ступеней до лифта… Мне казалось, я не шла — летела. Я должна быть здесь, именно сейчас, вопреки всему — я должна как можно быстрее оказаться рядом с ним. Стены лифта давят так, что воздуха вокруг мне попросту не хватает. Как рыба, выброшенная на сушу, я дышу ртом тяжело и быстро. Скоро все закончится. Совсем скоро я снова окажусь там, где будет спокойствие, защита, понимание. Никому в этой жизни не удастся лишить меня этого. Я не позволю им…

Каблуки быстро стучат по кафельной плитке темного подъезда, когда я замечаю, что снова бегу, преодолевая последнее пространство, отделяющее меня от заветной двери. Сразу же нажимаю на звонок у двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Кажется, что я жду уже невозможно долго. Звоню еще раз и тут же стучу в дверь, ненавидя эту массивную преграду, не позволяющую мне идти дальше. Сильно и громко стучу в дверь кулаком, не допуская даже мысли, что не смогу попасть внутрь. Лишь спустя несколько минут до моего слуха доносятся странные звуки, характер которых я не могу определить, но делаю вывод, что в квартире довольно шумно. А значит он дома. И мне нельзя сейчас отступать, уходить не с чем. Да и могла ли я это сделать, когда мои ноги приросли к этому месту у его двери… Еще один отчаянный удар в твердую обшивку двери и я замираю не моргая и, наверное, даже не дыша безотрывно глядя вперед. Руку саднит болью, но мне эта боль кажется даже приятной. Нужно хоть на что-то отвлечься, чтобы окончательно не сойти с ума от безысходности, от отчаяния, которое медленно, но целенаправленно овладевало мной полностью. В глазах противно пощипывало от того, что вновь наворачивались слезы, от которых я уже порядком устала. Слезы не помогут теперь. Бесполезно рвать душу окончательно.

Когда я начала отсчитывать биение своего сердца, призрачным эхом донесся до меня щелчок замка открывающейся двери. Вдох облегчения наполнил легкие, когда дверь передо мной открылась спустя несколько таких сложных для меня минут.

На пороге возникает мой учитель, сжимающий полупустой бокал в руках, а первое, что доносится из-за стен его квартиры – грохочущая музыка, на фоне которой я уже не слышу ни свое дыхание, ни стук сердца. Даня же выглядел всклокоченным: в мятой футболке, потертых джинсах, с растрепанными волосами. Он кивнул головой в сторону прихожей, таким безмолвным приглашением предлагая мне пройти внутрь.

Немного растерявшись, я переступаю порог его квартиры, дверь которой шумно захлопывается за моей спиной. Громкая музыка мешает мне сконцентрироваться, но в глаза все же бросается пустая бутылка чего-то крепкого, валяющаяся здесь же под ногами.

— И? — спрашивает Даня, облокотившись на стену, делая глоток из бокала. — Чем обязан визиту?

Столько хотелось сказать, столько слов заготовлено было, а сейчас мне кажется, я забыла, что вообще умела говорить. Я лишь смотрю на него, ища хоть какую-то зацепку в его взгляде, способствующую помочь мне достучаться до его разума.

— Ты пьян? — пока это единственный вывод, следующий из его вида и единственная фраза, на которую я сейчас была способна.

— Еще нет, — улыбается он как-то отстраненно, равнодушно, будто отвечал на рядовой вопрос о погоде. — Решил немного расслабиться.

Сквозь громкие звуки музыки, доносившейся из холла, я с трудом могу расслышать его, но кажется, Даня не собирался создавать условия для нашего разговора. Или быть может, лишь моего монолога…

— Тем более мне сейчас можно это позволить, — закончил мысль Даня, продолжая улыбаться, что начинало меня раздражать. — Можно теперь не лезть из кожи вон, подстраиваясь под серую массу законопослушных и примерных граждан… Не строить из себя святого, потому что являешься учителем и имеешь ответственность перед несовершеннолетними…

— Я хотела бы о другом поговорить, — замечаю я, ощущая физически, как вся эта обстановка давит на меня.

— О чем? — пожимает плечами Даня. – Все хорошо закончилось: меня лишь попросили уйти, тебе тоже позволят нормально доучиться. Остается надеяться, что все это дело скоро замнут и тогда даже слухи перестанут волновать тебя…

— Меня не слухи волнуют! — перебиваю я, теряя терпение и медленно, но откровенно срываясь. — Что ты корчишь из себя сейчас здесь?! И ты знаешь, зачем я пришла, так же, как я прекрасно знаю, что ты пытаешься вытравить из себя с помощью алкоголя!

— Согласен, хотел бы на время забыться — было бы не лишним. Только я думаю, твое вмешательство сейчас не уместно. Сейчас, потом… Вообще. Тебе лучше уйти. Ты знаешь отношение в гимназии к этой истории, мнение своей семьи… Иногда стоит прислушаться и избегать некоторых ошибок. Сейчас еще не поздно.

— Да плевать мне на эту вонючую семью! Ты понимаешь?! — начинаю кричать едва ли не громче музыки. — Я хочу быть с тобой! Никто не может мне приказать жить по-другому! Я уйду из дома, брошу гимназию, но не позволю управлять собой! Понял?! И если моя мать против — для меня она умерла! Мне не нужна мать, которая…

Я не успеваю договорить, когда по моей щеке проходится звонкая пощечина, которая отбрасывает меня к противоположной стене. Машинально касаюсь ладонью щеки, прижимаясь к стене, широко раскрытыми глазами глядя на Левина.

— Не смей так даже думать, Кристина! — в его глазах читается лишь ярость, когда он разбивает свой бокал о стену где-то в шаге от меня. — Выброси эти бредовые мысли из головы, дура малолетняя! Ты и представить себе не можешь, как бы могла сложиться твоя жизнь без матери! А весь твой геройский настрой засунь себе знаешь куда?! Ты знаешь в чем самая херовая правда всего этого? В том, что они правы! Все те люди, сыплющие на тебя проблемы сейчас – правы! Так, как поступаем мы — так нельзя. Не нужно обвинять весь мир, когда виноват лишь я. А вся твоя вина — в собственной глупости, свойственной твоему возрасту. Но ты должна взять себя в руки и не нести ересь!

Я лишь молча смотрю на него, чувствуя обиду и одновременно какую-то необъяснимую жалость. Прежде всего, к себе. Отчасти его пощечина привела меня более-менее в себя, но ничего не решила.

— Ты должна учиться, — Даня приблизился ко мне совсем близко, заглядывая в наполненные слезами глаза. — Должна выбросить все свои сумасшедшие мысли из головы и не огорчать больше мать, которой ты обязана, хочешь того, или нет. Ты понимаешь меня? Так нельзя…

— Я люблю тебя, — встречаюсь с его взглядом, чувствуя его дыхание на своем лице, тоскуя без его нежности. — Так можно? И как это можно, объясни мне теперь. Это мне тоже выбросить из головы?

Тишина нависает над нами, ощущаясь как дыхание вечности. Несмотря на громкую музыку, я слышу лишь глухую тишину. Легко и практически невесомо Даня дотрагивается моей щеки кончиками пальцев, скользнув от виска до подбородка, пуская электрический разряд по всему моему телу.

— Это пройдет… — выдыхает он, успокаивая будто самого себя. — Не сразу, но довольно скоро. Должно пройти. Ты должна идти дальше. У тебя получится, я уверен. Ты сильная. Сильнее меня и очень многих. Тебя не так просто сломить, как ты сама считаешь.

— Я никуда не пойду без тебя. Ты мне нужен, чтобы двигаться дальше! Неужели ты сам этого не видишь?!

— Но не такой, как я нужен тебе. Это я вижу и знаю наверняка. У тебя впереди еще несколько лет учебы, и не думаю, что тебе пойдет на пользу вечная нервотрепка со своей семьей, которая тебе очень нужна. Я же постараюсь вынести для себя какой-то урок. Для нас обоих это будет уроком, чтобы впредь не ломать дров так безумно слепо.

Его лицо совсем близко с моим. Я чувствую его дыхание, ловлю каждое слово и, если немного потянуться, я могла бы коснуться своими губами его губ. Но что-то останавливает меня. Между нами вырос и окреп невидимый барьер.

— Когда вечно правильная делает что-то не так — это первостепенно бросается в глаза. — монотонно произносит он, скользнув ладонью по моей шее и зарываясь пальцами в волосы. — Про это нельзя было забывать. Но даже лучше, что все вышло так и именно сейчас. Потом было бы хуже… Намного.

— Куда хуже? — упираюсь лбом в его подбородок, обессиленно поникнув, совершенно изнеможенная от вышедших из меня эмоций. — Скажи мне только одно… Я хочу это слышать… Знать… Хочу…

— Ты много значишь для меня, — он прижимает меня к себе, укачивая в руках как ребенка, гладя по волосам, понимая с полуслова, о чем я прошу сейчас. — Но это не имеет значения. Теперь уже не имеет.

— Имеет. Как я теперь смогу уйти, услышав это?

— Уйдешь, — он отрывает от себя мои руки, дрожащие сейчас ощутимо сильно. — Уйдешь и перестанешь делать глупости. Еще не все устаканилось — нельзя расслабляться.

— Нет, не прогоняй меня! — шепчу я сорвавшимся голосом, когда Даня распахивает передо мной дверь. — Пожалуйста…

— Все, Кристина! Все… — он отпускает мои руки, когда я оказываюсь на площадке подъезда.

Еще секунда и дверь снова захлопывается, закрывая за мной прошлое. С трудом перебирая ногами, я подхожу к первой ступеньке лестницы, ведущей вниз. Не в силах больше стоять, я опускаюсь на нее, пряча лицо в ладонях. Какое же голимое это ощущение — чувствовать себя неживой. Все внутри окаменело, и если бы меня кто-то сейчас ударил — я бы не почувствовала. Глаза пересохли, будто в них песка насыпали, и не было ни одной слезы, хотя отчаянно хотелось реветь навзрыд. Все скопилось внутри, свернулось в твердый комок, приносящий какую-то иную боль, нежели физическую. Стало даже страшно, но я обрадовалась этому чувству, так как несколько секунд назад меня покинули абсолютно все эмоции и мысли. Так дальше нельзя. Большего я не выдержу. Все, Кристина. Все…

========== 37. Жизнь. ==========

Следующие несколько дней, или же неделю я вряд ли могла осмыслить свое существование. Механизм внутри меня позволял мне жить, выполняя какие-то необходимые человеческие функции. Не видя снов, я спала ночью, затем с отстраненным видом шла в гимназию, где призраком скрывалась за спинами одноклассников на последней парте, рисуя в тетради синей ручкой шаровидные цветы и какое-то нелепое половинчатое солнце над ними. Отчасти ходила я на учебу, лишь для того, чтобы уйти из дома, не вникая в темы уроков, не записывая задание на дом, так как приходя домой я с головой залезала под одеяло, закрывала глаза и лежала так до поздней ночи, когда сон, наконец, окутывал меня призрачным туманом беспамятства.

Странно, но учителя не трогали меня на уроках, не вызывали к доске, а лишь с каким-то сочувствием в щенячьих глазах поглядывали в мою сторону, видимо все еще ожидая с моей стороны красочный бунт мятежника. А мне уже не хотелось сопротивляться, бороться, доказывать кому-то что-то с пеной у рта. И если бы я была хотя бы немного слабее… Если бы не блокировала все свои мысли, воспоминания… Думаю, все бы кончилось трагичнее, чем есть сейчас. Не для меня. Для тех, кому еще не все равно. Странно, но только сейчас я воспринимаю каждую личность в своем окружении не так, как раньше. Ближе что ли… Почему-то теперь я не злюсь на мать. Мне ее жалко. Жалко видеть то, что ей почти так же плохо, как мне. Моя боль отражается в ней и по той же системе возвращается обратно. Мрачный вид отца, который сейчас приходил к нам почти каждый день, вещал намного больше, чем слова. Могла ли я допустить то, что им может быть еще хуже, если сломаюсь я? Я всегда жила, прислушиваясь только к своим желаниям, а теперь единственные о ком я думаю хотя бы раз в день — это мои родители. Они всегда будут рядом. Не предадут, не осудят, не прогонят, захлопнув дверь. Как бы я не обижалась на них за чрезмерную заботу, не могу винить за то, что моя жизнь для них дороже сейчас, чем для меня самой.

Так прошла неделя, неторопливо началась другая, игнорируя безмятежное существование тени, в которую я превратилась. Неожиданным для всего класса стало известие о том, что историю теперь будет вести завуч Екатерина Сергеевна — историчка самых тяжелых давних дней гимназии, с закоренелым опытом полицая. Тут же на наш выпускной класс посыпались многочисленные «тройки» и «двойки», бесконечный поток контрольных и самостоятельных. Восставший зверь бесчинствовал на чужой территории — по-иному не назовешь.

— Кристина, нам с тобой нужно зайти к Геннадию Ивановичу, — после уроков обратилась ко мне новоявленная историчка, упомянув имя нашего директора. — Нужно кое о чем поговорить…

Тогда я еще и представить себе не могла, что предвещает эта встреча с директором. И если бы знала хотя бы о теме разговора — сбежала, как по-детски не выглядел бы мой поступок.

Битый час вокруг да около ходила Екатерина Сергеевна, выспрашивая меня о деталях моей взаимосвязи с бывшим учителем истории. Геннадий Иванович лишь сочувственно выглядывал из-под своих очков в мощной оправе, не мешая сердобольной тётечке сокрушаться над поруганной честью несовершеннолетней ученицы.

— Кристина, девочка, пойми то, что ты расскажешь — может быть очень важным, — тонкие губы завуча сложились в еще более узкую бледную полоску. — Может, он действовал силой? Как-то воздействовал? Влиял? Ты же знаешь, что Даниил Евгеньевич поступил очень плохо. Он должен понести наказание. Учителю не пристало так обращаться со своими учениками…

Еще долго продолжался этот вынос мозга. Приоритетами в речи умудренного опытом преподавателя беспрестанно звучали слова «унизил», «воспользовался», «влиял», «нарушил». Меня преследовал взгляд этих рыбьих глаз человека, строившего из себя психолога, с целью вывернуть меня наизнанку для того, чтобы навести порядок в том, в чем ничего не понимает. А я вспоминала слова, сказанные Даней однажды: «Тебя сожрут… Будут спасать от безжалостного общества… Ты для них — лакомство на блюде…». И сейчас я как никогда ранее прониклась их смыслом.

— Стоит написать заявление, описать все, что с тобой делал учитель, — Екатерина Сергеевна кладет передо мной лист бумаги и едва ли не разжимает мне пальцы правой руки, чтобы сунуть в нее ручку. — У нас серьезное учебное заведение и никому не должны сходить с рук подобные ужасные нарушения. Давай же, если не можешь рассказать все сама — напиши, как было. Мы соберем материал и передадим в нужные службы. Насильник должен быть наказан! Мы все хотим помочь тебе, родная…

Тут я понимаю, что мой взгляд начинают застилать слезы. Это просто выше моих сил. Снова внутри клокотали едва затихшие эмоции. Вновь мне перекрыли воздух, которого и так вокруг не хватало.

— Вы все здесь сумасшедшие! — с яростным криком, больше походившим на гортанное рычание, я рву девственно чистый лист, отбрасывая ручку куда-то в дальний угол комнаты.

Не желая слышать больше бредовые мысли по поводу последнего года моей жизни, я убегаю из кабинета, не имея сил сдерживать слезы. Завуч что-то кричит мне вслед, призывает вернуться, принять вновь положение оловянного солдатика, став послушным пластилином в вечно всезнающих наперед руках взрослых людей.

Какие же люди бывают ограниченные! Какие посредственные, погрязшие в собственных предрассудках! Душевные инвалиды…

Рыдаю под дальней лестницей у школьного подвала, не понимая что еще я должна людям, чтобы они все от меня отстали! Я держалась. Честно. Пыталась быть сильной, но это все намного хуже, чем я могла себе представить. Так больно, так цинично… Они выставили Левина каким-то серийным маньяком-педофилом, а из меня сделали безмозглого трудного подростка… Они вьют веревки из любой мало-мальски не вписывающейся в их ущемленные понятия ситуации. Бьют по самым больным незаживающим ранам, утешая свое самолюбие, что именно так и должно быть. Так правильно…

Когда в гимназии стало совсем тихо, а слез и сил их проливать больше не осталось, я вышла из своего укрытия. Я просто разбита, виски противно ныли от переутомления, а руки мелко, но ощутимо подрагивали. Это стресс, депрессия, все что угодно, только не то нормальное состояние моего организма, в котором мне хотя бы как-то удавалось существовать последние пару недель.

Почти не ощущая ватных ног, я выхожу на улицу. Школьный двор тоже опустел, что невольно обрадовало меня, так как в таком жалком виде мне меньше всего хотелось бы попадаться кому-то на глаза.

— Эй, Ярославцева! — окликают меня из-за угла школьного гаража. — Сюда подойди!

Морщусь, пытаясь рассмотреть группку, собравшуюся в курилке. Узнаю Вику на первом плане, потом Светку Коршунову, которой когда-то разбила нос, когда та уж очень рьяно пыталась главенствовать в классе. Вася тоже переминался здесь с ноги на ногу, докуривая бычок и с каким-то странным вниманием глядя на меня. Был еще какой-то пацан, которого я не знала — видимо, из параллели.

— Не до тебя, Миронова, — вздохнула я, пряча заплаканные глаза и намереваясь идти дальше. — Завтра поговорим.

— Ты что это возомнила из себя? — Света выступает вперед, бросая окурок мне под ноги, будто черную перчатку в средневековье, призывая меня на дуэль. — Из-за тебя историк ушел, а теперь нам всем — пиздец! Ты нам всем аттестаты испортила, шлюшка безмозглая!

Вот этого я ожидала меньше всего. Мои одноклассники встали на тропу мести и именно тогда, когда от меня, в общем и целом, и так остались ошметки.

— Что за бред несешь?! — выдыхаю я, с трудом представляя, к чему может привести этот разговор.

— Ах, ты не знаешь?! — Коршунова буром прет на меня, и в какой-то момент я понимаю, что все мои слова будут пустым звуком для тех, кого снова заинтересовала моя персона. — А то, что хвостом перед учителями не надо махать — ты тоже не знаешь?! Из-за того, что такую потаскуху, как ты выебал единственный нормальный чел из учителей — нам всем больше "трояка" по истории не светит! А Ваську так и вообще не аттестуют! Ты, сука, этого не понимаешь?!

Молчу, смирившись с тем, что каждый считает своим долгом бросить в меня камень — от учеников, до учителей. Просто перестаю уже удивляться и не пытаюсь ничего объяснять.

Не проходит и нескольких секунд, как Света наотмашь ударяет меня по лицу, отчего я теряю равновесие, упав на колени на только что проросшую траву под ногами. Тут же чувствую во рту солоноватый вкус крови. Машинально хватаюсь ладонью за щеку, но здесь кто-то за волосы держит меня сзади, не позволяя опустить головы. Открыв глаза, вижу перед собой Вику, намотавшую мои волосы себе на кулак, больно оттягивая их назад. Не теряя времени, Света отвешивает мне еще пару пощечин, затем пинков ногами в область почек. Еще бы несколько месяцев назад я бы так ответила этим бойким девочкам, что до сих пор бы зализывали раны, но сейчас я даже не сопротивлялась. Просто не было сил. Я устала. Смирилась. Мне все равно.

— Эй, что здесь творите?! — слышу, как кто-то кричит со стороны, но сейчас звук этого голоса доходит до меня словно через трубу. — Разошлись сейчас же, идиоты вонючие!

— Да ты куда лезешь?! — впавшей в раж, Свете никак не хотелось отпускать свою добычу. — Не твое дело! Мы разговариваем!

— Я тебе сейчас поговорю, шваль! — узнаю Ксюшин голос, одновременно с тем, как чувствую, что руки, терзающие меня, отпускают.

— Ну их! — возникает Вася. — Сейчас преподы соберутся! Валим!

Через полминуты слышу, как мои одноклассники спешно покидают место расправы. Приподнимаюсь с земли на колени, сплевывая кровь, собравшуюся во рту.

— Вот мрази! — шипит Ксюша, доставая из сумки влажную салфетку, протягивая ее мне. — Че не поделили-то?

— Жизнь… — выдыхаю я, пытаясь понять все ли мои ребра целы.

Кое-как в четыре руки мы с Ксюшей привели мои измученное тело и одежду в более-менее подобающий вид. Кроме разбитой губы стервятникам из моего класса не удалось больше ничем насытиться. Но ребра все же болели, а волосы свились в замызганные грязью и травой клубки.

Под руку Ксюша довела меня до дома, больше не пытаясь вникать в подробности произошедшего неравного боя. Призраком я вошла в квартиру, скинув перепачканную пылью и кровью куртку здесь же в прихожей. Дыша ртом через припухшие губы, прошла в ванную, где попыталась смыть с себя очередную порцию людской ненависти. На мою удачу, мамы не было дома. Лучше ей не знать, какие "счастливые" учебные дни переживает ее драгоценное чадо.

Без эмоций, мыслей, жалости, надежд я сажусь перед монитором компьютера, бесцельно бродя мышкой по экрану. Войдя на свою страничку в соц. сети, рассматриваю собственные фотографии, тут же удаляя их одну за другой, будто надеясь тем самым забыть прошлое.

Поддавшись спонтанному порыву, нахожу страницу Левина. Так же не раздумывая оправляю запрос на добавление в «друзья». Спустя четверть часа приходит «Пользователь отказал вам в дружбе». Еще через минут десять профиль пользователя был удален. Через полчаса не стало и моей страницы.

========== 38. Вечно правильная. ==========

Год спустя. Осень

Крепкая ром-кола обжигает горло, в то же время ее прохлада растекается блаженством по моему телу, так долго не знавшему отдыха. Легкая туманность разума навевает воспоминания. Много воды утекло с тех пор, как я закончила гимназию. Иногда мне не верится, что прошел уже год студенческой жизни. Я даже не поняла, тяжел ли он был, отчасти любая занятость мне была лишь в радость. Сейчас, находясь в одном из известных ночных клубов столицы, я могла немного расслабиться и даже пустить в свой мозг ненужные мысли о прошлом, которое невидимой стеной все еще окружало меня.

Гимназия… Как много воспоминаний связано именно с этим учебным заведением. А главное с последним годом моей учебы там… Это невозможно забыть. Нельзя отпустить от себя то, чем дышала долгое время.

Я так и не получила медаль. Терзаниям матери не было конца, но то были цветочки до того, как мне вручили диплом о среднем образовании и, сдав ГОСы, я поступила на… педагогический факультет. Нужно ли описывать самобичевание моей мамы, сокрушающейся о том, что с двумя четверками я «запорола» свою карьеру? К слову, по истории у меня стояла неоспоримая «пять»…

История… Как долго я училась реагировать на это слово обыденно… Сколько же я привыкала, изнывала, страдала?.. Что скрывать, не обошлось без помощи психолога, которого я посещала месяца три-четыре уже после поступления в ВУЗ. Все из-за того, что я не могла жить. Не знаю, как это объяснить, но лучше не скажешь — я не жила.

После стычки с Мироновой и Коршуновой я пришла в гимназию на следующий же день, к великому удивлению моих недоброжелательниц. Вот так встряхнувшись, взяв себя в железную хватку обессиленных рук, я шла буром вперед, не позволяя загнать себя в угол, хотя более внимательные увидели бы, на каком краю я находилась в то время.

Дальше последовали экзамены и выпускной… Силы всевышние, с каким же трепетом и желанием я хотела увидеть Его в актовом зале на вручении дипломов. Никто не знает, с каким старанием я подбирала платье, прическу, чтобы выглядеть достойно в Его глазах. Отчасти это ожидание поддерживало во мне какие-то силы идти дальше… После выпускного и этого малого не осталось. Не передать словами тех чувств, с которыми я стояла у трибуны директора, вручающего дипломы. В струящемся по телу атласном платье, с застывшими в уголках глаз слезами я ждала лишь одного мгновенья, лишь той секунды, когда почувствую на себе взгляд внимательных изучающих темных глаз. Разочарование было настолько сильным и глубоким, что встречать рассвет со своими одноклассниками я не пошла. Не осталось ничего, было пусто, одиноко и наступила темнота…

Казалось, переломный момент наступил еще в гимназии, когда я только-только пережила расставание, но на самом деле все самое страшное таилось после ее окончания. Я стала тенью, считающей углы своей комнаты с утра до поздней ночи, не зная сна, не видя иного занятия. Я была зверем, исходившим в неистовстве, разнося все вокруг, разбивая рамки и разрывая на части фотографии… Почему-то я не могла видеть себя в то время. Фотографии зарождали ярость, зеркала раздражали. Я казалась сама себе жалкой, обделенной, брошенной, ненужной. Это была такая боль, с которой самостоятельно я не могла совладать. Она разрушала меня, перестраивала, лишала личности.

Долго я восстанавливалась, собирая себя по крупицам, стараясь обрести маломальские цели, чтобы был смысл грести дальше в этом болоте сплошной боли. Отчасти, выбор профессии поспособствовал моему «оживлению».

Я учусь с удовольствием. Посещаю каждую лекцию, конспектирую даже маловажные детали, часто хожу в институтскую библиотеку. Люблю там бывать. Листаю пожелтевшие странички книг и иногда ловлю себя на мысли, что этих страниц точно также мог когда-то касаться Он. Нет, я уже отпустила от себя те юношеские переживания, но след остался и, по всей видимости, будет во мне вечно. Я хочу пойти по Его следам. Хочу узнать о том, что было известно Ему, почувствовать то, что было знакомо Ему, стать хотя бы так немножечко ближе, потому что большего нас давно, неоспоримо и навсегда лишили.

Студенческая жизнь привнесла в мою жизнь весомые перемены, новых знакомых, даже друзей. Появлялись и поклонники, но также быстро испарялись, оставляя за собой совершенно безликий след пресного послевкусия. После недолгой гармонии я видела в человеке лишь его недостатки, тут же отказываясь от любого общения. Во всех них, в любом я искала те качества, что могли бы привлечь меня, заставили бы участиться мой пульс, внесли бы в жизнь весомые перемены. В каждом я искала своего учителя, но разочарования не заставляли себя долго ждать. Каким бы неправильным это не выглядело — мне еще сложно перестроить себя. Много времени прошло, но все же еще не достаточно, чтобы я смогла вздохнуть полной грудью, опустошить свои воспоминания и начать жить беззаботно дальше.

Иногда я думаю о том, что делает Он сейчас, в эту самую минуту. Чем теперь Он занимается, с кем общается, кого любит… Хочется верить, что Он счастлив. Хотелось бы узнать это наверняка, но я останавливаю себя, убеждая, что это лишнее уже, это не нужно. Верю лишь, что у Него все хорошо и, возможно, именно сейчас Он немножечко счастливее меня.

— Что грустишь здесь? — Ксюша подскакивает ко мне со спины, обхватывая за плечи, широко улыбаясь. — Пойдем, потанцуем!

— Не хочу, — улыбаюсь я лучшей подруге со времен гимназии. — Может чуть позже…

— Криска, ты прям бальзаковская дама! — смеется Ксюша, удаляясь в сторону танцпола. — Свободна, красива! Что еще нужно для счастья?!

Действительно, ведь нужно так мало… Всего лишь смело поднять голову и встретиться с будущим, закрыв навсегда за собой прошлое, заперев под замок свои чувства… Когда-нибудь я справлюсь. Я сделаю все, чтобы тоже стать счастливой. Ведь у Него это наверняка получилось. Что же мучает до сих пор меня? Собственная глупость? Еще не выветрившаяся детская преданность и наивность? Смогу ведь… Когда-нибудь. Чуть позже.

— Ярославцева? — голос, прозвучавший за моим плечом, заставил резко обернуться.

========== 39. Человек из прошлого. ==========

— Кристина же, так? — прокричал радостный голос мне в самое ухо.

— Катя? — удивляюсь я, но тут же обнимаю давнюю знакомую, прижимаясь ярко накрашенными губами к ее щеке. — Сколько же тебя не видела...

—Да, разошлись пути… — вздыхает изящная брюнетка, красиво улыбаясь, демонстрируя свое очарование во всей красе. — Как дела? Чем занимаешься?

— Наверное, не удивлю никого, если отвечу, что учусь, — смеюсь я, чувствуя, как начинают подрагивать кончики пальцев рук. — Ты как?

— Также учусь, иногда веселюсь и отрываюсь, как сейчас, — Катя помедлила, затем добавила. — Немногое изменилось с тех пор, как я рассталась с Герой…

Комок подобрался к горлу, застыв на месте, мешая дышать, отчего я приоткрываю губы, глубоко вдыхая воздух ртом. Катя — человек из прошлого. Именно из того времени, которое я тщательно пыталась забыть. И все же разговор «по душам» неминуем.

— Понятно, — понимающе киваю я, грустно опуская взгляд. — Как там Левин?

Я не могла не спросить. Знаю, что услышав о его безмятежной жизни, буду рыдать в подушку несколько ночей подряд. Но также я уверена, что изведу себя самобичеванием за то, что не удосужилась хотя бы что-то спросить о нем, удостовериться в том, что все идет правильно, что именно так все и должно было быть…

— Крис… — замялась Катя, пряча взгляд, стирая улыбку со своих пухлых губ. — После расставания с Герой я мало, что слышала, но…

— Что «но»? — не выдерживаю я, чувствуя, что мир вокруг начинает медленно раскачиваться и вращаться, концентрируясь теперь только в одной точке — в глазах Кати. — Что-то произошло?!

— И да и нет… — Катя нервно потирает руками ладони, подбирая слова, подготавливая меня и одновременно делая вид, что все не так плохо, все хорошо. — После того, как Дана уволили, он немного запутался в себе… Он… В общем, он вспомнил прошлое, Крис. Он вернулся к делам минувших дней, отказался от некогда близких друзей, замкнулся... Теперь у него иной круг знакомых, иные приоритеты… Он уже не тот учитель истории, каким ты его знала.

Машинально прижимаю ладонь к подбородку, пряча то, как закусываю губы, силясь не заскулить от того, что комок, до того сидевший в горле, самопроизвольно вырвался наружу, высвобождая неоткуда взявшиеся эмоции, выходящие из меня болезненными спазмами.

— Но быть может, все не так уж и плохо, — грустно улыбается Катя, наблюдая все то, что со мной происходит без прикрас привычного мне равнодушия. — Возможно, все это временно, ведь подобное он уже переживал после смерти родителей…

— Он живет там же? Как мне найти его? — этот вопрос не был обыденным, он шел из самой души, затмевая убеждения разума, перечеркивая весь последний год моей жизни.

— Я не знаю… — хмурится Катя, сама едва не плача, жалея о том, что вообще поднялась эта тема. — До меня доходили слухи, что вроде бы он переехал… Кристина, милая, я не знаю, как тебе помочь. Правда… А лучше выброси все это из головы, представь, что мы с тобой не виделись… Забудь…

— Да не забуду я ничего! — грубо обрываю я благие слова Кати, прижимая ладони к вискам, пытаясь сконцентрироваться на чем-то еще, кроме новостей о Левине. — Куда он переехал? Он хотя бы в городе?

— Скорее всего, да, но адрес я не знаю… — совсем растерялась Катя, по всей видимости жалея, что вообще подошла ко мне. — Крис, пожалей себя, береги себя в первую очередь… Дан… Он… То, что есть сейчас — тебя не обрадует. Ты только себе хуже сделаешь, если встретишься с ним.

Не говоря ни слова в ответ, я хватаю сумочку с барной стойки и стремительно ухожу прочь. Не могу больше слушать нравоучения. Не хочу и дальше находиться в неведении. Все мое нутро всколыхнулось, услышав одно лишь знакомое имя. Вся я была пронизана тысячью электрических разрядов, узнав, что что-то идет не так у самого близкого мне человека… Он им был и им же остался, несмотря на все мои попытки стереть его из своей жизни.

Весь остаток ночи я провела не сомкнув глаз. Все думала, анализировала краткий рассказ Кати, а лишь забрезжил рассвет, явилась в комнату матери.

— Мам, дай мне номер Льва Романовича, — прошептала я, когда мама едва разомкнула глаза с удивлением рассматривая мой нездоровый вид.

— Зачем тебе? — подорвалась мать с постели, напряженно всматриваясь в мое лицо с синяками под глазами.

Знаю, что мама рассталась с дядей Дани едва только наша с ним история вышла за пределы скрытности. Расставив приоритеты, мама решила, что так будет лучше.

— Нужно, очень важно, — шепчу я пересохшими губами. — Пожалуйста.

— Слушай, если у тебя очередной приступ безумия, то иди и выспись! Я не позволю мотать свои нервы, да и твои советую поберечь! Что задумала? Даже не порывайся снова вернуться в ту историю…

— Мама, дай мне этот чертов номер! — срываюсь на крик, смахивая с журнального столика хрустальную вазу, звон стекла которой эхом отзывается в каждом углу комнаты. — Мне очень нужно! Умоляю…

Мать стихает, безмолвно всматриваясь в мои глаза, в которых сейчас, я уверена, читалось лишь безумие. Мне же все равно. Я на коленях готова ползать возле нее, что бы узнать несколько цифр, от которых сейчас зависит моя жизнь. Возможно, не только моя.

Не знаю, чтобы я делала, если бы узнала, что у Дани все хорошо. Возможно, даже появилась семья. Да, несомненно, мне было бы плохо какое-то время. Я бы снова привыкала. Но узнав о том, что не все у него благополучно я не могу спокойно спать, жить, существовать… Я снова разбилась на куски, подобно той вазе, остатки которой орошали весь пол комнаты мамы.

— Девочка моя, ты снова совершаешь ошибку… — шепчет мама, стирая с глаз спонтанные слезы. — Ведь тебе опять будет больно… И даже больнее, чем тогда… Побереги себя.

Уже второй человек за сутки советует мне это, но никто из них не догадывается о той силе, что клокотала во мне, подгоняя вперед, затмевая любые мысли о том, чтобы отказаться, свернуть с пути, испугавшись банальной ответственности.

— Пожалуйста, мама, дай мне номер…

Разговор с Львом Романовичем был сухим и коротким. Надо же, теперь я готова стелиться перед этим некогда ненавистным мне человеком, лишь бы получить хоть какую-нибудь помощь. Не вдаваясь в подробности насчет своего племянника, он сухо продиктовал мне адрес, тяжело вздохнув и сразу же повесив трубку.

Новое местожительство Дани оказалось на краю города, куда я добиралась еще битых два часа. Старые дворы, запорошенные первым снегом, вели меня к небольшой старой многоэтажке. Сердце с каждым шагом гулко стучало, а голос разума призывал развернуться и убраться прочь, уберечь себя от того, что я могла увидеть здесь. Но уйти теперь я просто не могла. Я не знала, что ждет меня за стенами этого дома, откроют ли вообще передо мной дверь, но точно чувствовала, что назад пути уже нет. Ведь там, впереди через каких-то несколько метров поджидало меня мое сердце.

Обшарканный подъезд без домофона распростер передо мной распахнутые деревянные двери. Несколько обветшалых ступеней, сломанный лифт, порванный линолеум на полу… Этот подъезд в корне отличался от того, по которому я бежала более года назад, стремясь как можно быстрее оказаться рядом с дорогим человеком. Сейчас же я шла медленно, вглядываясь в каждую деталь, прислушиваясь к отрывистым глухим ударам своего сердца. Почему-то для меня сейчас было важно запомнить каждый нюанс, проникнуться полностью окружающей обстановкой, раствориться в ней.

Между пятым и шестым этажами я теряюсь, судорожно заглядывая в бумажку, на которой был нацарапан номер квартиры. Где-то немного выше через стенку залаяла собака. Тай. Этого пса я узнаю даже через десяток лет.

Последние несколько ступеней я преодолеваю почти бегом, останавливаясь у двери, за которой протяжно выл пес.

========== 40. Однажды отвернувшись. ==========

Дорогие мои читатели, прошу вас обзавестись терпением и не торопить меня с окончанием этого фф. Поймите меня правильно, я не хочу комкать сюжет, стараясь побыстрее закончить эту историю. Я предана каждому из вас, благодарна за то, с каким нетерпением вы ждете новых глав, но также напоминаю, что автор — это не лит. раб, пишущий сутками напролет, дабы порадовать читателя. Пожалуйста, не флудите под моими другими фф, призывая мою музу прийти именно к этой работе. Получая такие отзывы, мне невольно хочется поставить статус "заморожен" под этой работой и оставить право за читателем додумать логическое завершение — кому какое нравится. Всему свое время. Преданная вам и любящая всем сердцем, KOSHKAWEN

Секунды, проведенные перед закрытой дверью, показались вечностью. Как же все это напоминало те страшные мгновенья, которые пережила я когда-то так же ожидая, когда мне откроют. Только теперь все было иначе. Я не молочу в дверь кулаками, не изнываю от желания оказаться по ту сторону двери. Наоборот, мне хотелось, как можно больше растянуть каждую секунду, каждый миг, чтобы хоть как-то собраться с мыслями, справиться уже с этим сумбуром в голове.

Слишком внезапно передо мной распахнулась дверь, выпустив в подъезд тонкую струйку света. Из прихожей потянулся шлейф сигаретного дыма, затем послышался какой-то шум, едва слышное копошение. Но я даже не заметила всего этого, увидев перед собой до боли родные глаза, утонув в их глубине и отчужденности, с которой смотрел на меня их обладатель.

И не было в этом взгляде удивления, какой-либо неожиданности… Читались лишь отрешенность, равнодушие такое, с которым встречают вернувшегося из недельной командировки друга, скорее даже знакомого. Судорожно хватаюсь взглядом за каждую деталь, всматриваясь в некогда родные черты, изучая их заново, сопоставляя со своими воспоминаниями. Трехдневная щетина, уставшие глаза, немного помутневший взгляд… Не мой учитель. Чужой. Другой человек.

— Входи, — коротко предложил Левин, распахнув дверь шире, пропуская меня внутрь. — Неожиданно, должен заметить.

Часто моргнув несколько раз, пытаясь развеять пелену воспоминаний, взметнувшую передо мной, я прохожу в прихожую, тут же окунаясь в обстановку действительности. Шумом, доносившемся из-за приоткрытой двери оказались чьи-то тихие разговоры, идущие, по всей видимости, из кухни, оттуда также слышалась негромкая музыка.

Виляя хвостом так, будто радовался приходу своего хозяина, Тай засуетился под ногами. Он рад этой встрече, в отличие от хозяина, прислонившегося к стене, сложа руки на груди с равнодушием и отчужденностью в глазах.

Замечаю под своими ногами несколько окурков, в углу перекатывалась от движения воздуха пустая пивная банка, еще какой-то мусор попадался моему блуждающему взору.

Оставив тщетные попытки узнать хронологию прошедшего года по следам бесконечных вечеринок, я снова поднимаю взгляд на Даню, который, казалось, не собирался ничего говорить, вглядываясь в мою сторону, будто в одну точку.

— Ты не один? — это единственный вопрос, который была в силах произнести я, бессмысленно, но на большее я уже не была способна.

— Ты о них? — кивнув в сторону кухни, Даня равнодушно пожал плечами. — Они уже уходят…

Он оказался прав, так как почти в ту же минуту мимо меня прошли пять человек: трое мужчин и две девушки. Тихо, едва слышно переговариваясь между собой, эти люди скрылись за дверью, пообещав Дане вернуться к вечеру. Почему-то казалось, что так происходит каждый день: приходят какие-то люди, проводят здесь долгие часы, уходят, возвращаются вновь. Никто не увидел чего-то особенного в моем приходе, никто не поинтересовался кто я вообще. Всем все равно. Они чужие. Они здесь по другим причинам.

— Теперь я один, — оповестил меня Даня, не двинувшись с места, не предложив мне пройти дальше прихожей. — Как ты?

Как я? Этот вопрос следовало задать мне, ведь именно по этому поводу я здесь. А еще кажется, что мой ответ его совершенно не интересует. Теперь у него другие заботы, интересы, проблемы…

— Хорошо, — тихо отвечаю я, едва шевеля губами. — Спасибо. Ты переехал… Тихий здесь район.

— Неблагополучный, — поправил меня Левин, как-то надменно, но вместе с тем горько улыбнувшись. — Здесь проще.

— Тебе? — поднимаю взгляд на пожелтевший от сигаретного дыма потолок, также облокотившись на противоположную стену, уже не в силах стоять на ногах ровно.

— Многим, — усмехнулся Даня, изучая меня взглядом, что я явственно чувствовала каждым миллиметром своей кожи. — Как нашла меня? А главное, зачем?..

Кажется, из нас более подготовленным к этой встрече оказался он, несмотря на то, что пришла сюда именно я.

— Решила, что пришло время встретиться, узнать как и что сложилось…

— Узнала? — хмыкнул Даня, в голосе которого явно угадывалась агрессия.

Внимательно вглядываюсь в его лицо, будто пытаясь найти в этом чужом человеке хотя бы тень того, кого пыталась тщетно забыть. Внешне он несильно изменился: все так же подтянут, привлекателен, несмотря на запущенную щетину, и ощущение, что он не спал несколько суток подряд. И все же что-то изменилось. Он изменился. Не тот взгляд, не та улыбка. А еще я старалась не смотреть на его руки, скрытые длинными рукавами футболки. Я боялась узнать то, что скрыто под этими рукавами.

— Не совсем, — честно ответила я, перехватывая его взгляд своим. — Расскажешь?

— Думаю, не стоит, — отозвался Даня, первым прекратив разговор наших глаз. — Это будет лишнее, не нужное мне сейчас. Тебе лучше уйти.

Нет, не сейчас. Не тогда, когда я вернулась в прошлое, загнав в угол свою душу, все то, что я мужественно старалась запрятать вглубь себя. Я не уйду. Не отступлюсь. Потому что именно сейчас я ненавидела себя за то, что когда-то уже ушла. Пусть меня выставили, захлопнув дверь за спиной, но я не должна была уходить… Я не должна была оставлять все, как есть… Я виновата.

— Я не уйду, — лишь повторяю за голосом разума, за криком, идущем из самого сердца. — Можешь выгнать меня на лестничную площадку. Я сяду на ступени и буду ждать столько, сколько нужно будет, пока ты не выйдешь.

— Ярославцева, годы идут, а ты не меняешься… — вздохнул Даня, закатив глаза. — Что ты хочешь узнать обо мне? Моя история, видимо, отличается от твоей. Смею предположить, что доблестно получив медаль, блеснув дорогим платьем на выпускном, ты поступила в хороший ВУЗ, обзавелась кучей друзей и с трудом могла вспомнить, что же такого необычного произошло с тобой в одиннадцатом классе. А когда твоих нежных ушек коснулся слушок о бывшем учителе… Ставь ударение там, где больше нравится: на «бывшем», или «учителе»… Ты решила еще раз блеснуть доблестью и явиться сюда, дабы впечатлиться тем, отчего судьба тебя уберегла. Исправь в том месте, где я ошибаюсь.

Ах, вот какой я предстала в его глазах… Равнодушной, интересующейся лишь для того, чтобы потешить свое самолюбие… Его обида, ярость, боль сквозили в каждом слове, в каждом брошенном на меня взгляде…

— Я поправлю тебя с самого начала, — глядя в невидимую точку на противоположной стене, отстранено, но в то же время переживая внутри себя бурю эмоций, я рассказываю события былых дней своими словами. — После того, как ты ушел из школы, спустя несколько дней меня избили собственные одноклассники. Били так, чтобы следы побоев несильно бросались в глаза, но сами раны заживали довольно долго. Связь с учителем не оставила равнодушными хрупкие детские сердца… Злополучную медаль я, можно сказать, добровольно потеряла, передав ее более достойной ученице — Лидии Ишмаевой. Выпускной… Каким он мог быть, учитывая, что большая половина класса свято ненавидела меня за то, что подставила их уходом любимого учителя? Считала минуты до того, как мне вручат аттестат, и я смогу уже сбежать из этого озверевшего окружения, желающего разорвать меня на части из-за испорченных оценок по истории. ВУЗ… — горько усмехнулась я, вспоминая многочисленные скандалы с мамой. — Опущу, пожалуй, мои самобичевания по поводу неразделенной любви, включающие долгие и муторные занятия с психологом... Короче говоря, я поступила на педагогический факультет. Это было единственным моим желанием спустя несколько месяцев после окончания гимназии. Мама смирилась лишь потому, что боялась совсем меня потерять. Друзей не много, но есть те, кому могу доверять, хотя, кажется, я совсем разучилась это делать.

Я перевела дыхание, собираясь еще что-то добавить, но не стала продолжать, посмотрев на замершего у стены Даню. Кажется, он не был готов услышать именно это. Он, как и я рисовал себе иную картинку. Мы оба сочиняли истории друг о друге, совершенно не ожидая того, что есть в действительности.

— Теперь твоя очередь, — предлагаю я, чувствуя усталость во всем теле от того, что снова частично окунулась в тот сумбур, в котором прошел последний год моей жизни.

— Проходи, — предлагает мне Левин, уходя на кухню. — Я сделаю кофе.

========== 41. Когда упадут небеса. ==========

Всем тем, кто читал, читает, перечитывает; тем, кто ждал, ждет и будет ждать, трепетно любимым и самым лучшим читателям — спасибо за то, что вы есть.

Если когда-нибудь исчезнешь ты...

Я растворюсь среди ночных туманов,

Рассыплюсь прахом от чужих обманов,

Забудусь в снах привычной темноты.

Если когда-нибудь исчезнешь ты...

Заплачет небо, содрогнувшись болью,

Став немым свидетелем невольно,

Когда, сломав крылья, рухнули мечты.

Если когда-нибудь исчезнешь ты...

Засохнет сердце, скованное жаром,

Не выдержав эмоций тех пожара,

Что разожгу, убрав твои цветы.

Если когда-нибудь исчезнешь ты...

Я не вернусь в тоскующий наш город,

Который мне когда-то был так дорог,

Лишенный лоска лживой теплоты.

Если когда-нибудь исчезнешь ты...

Я все равно искать не перестану,

Спеша к душе твоей, как по сигналу,

К тебе приду, сжигая все мосты.

© KOSHKAWEN

Никогда не думала, что способна так внимательно слушать. Тишину. Несколько мучительно долгих минут я сидела с горячей кружкой кофе в руках, не проронив ни звука, до звона в ушах прислушиваясь только к тиканью секундной стрелки в настенных часах. Все в этой комнате, в квартире было чужим для меня, но одновременно настолько дорогим, что хотелось как можно дольше оставаться здесь, будто надеясь на то, что немые стены мне все расскажут, успокоят и дадут надежду. Но, увы, стены продолжали молчать, так же, как и Даня, облокотившийся на столешницу напротив меня. Он закрыт. Не знаю от всех ли, но от меня — определенно. Действительно, на что я надеялась, когда шла сюда? Что он будет рад мне? Что по доброте душевной расскажет, чем живет, чем дышит?

— Что ты хочешь узнать? — слишком неожиданным оказался для меня вопрос, отчего едва не выпала кружка из ослабевших рук.

— Ты изменился, — неуверенно начала я, готовая быть прерванной в любую секунду. — Хотела бы узнать, с чем это связано.

— Я не менялся, — пожал плечами Даня, начиная какую-то одному ему ведомую игру в «непонимание». — Я таким был.

— Но я знала тебя другим, — чувствую, как подрагивает голос, но никак не могу взять себя в руки и унять клокочущие внутри эмоции.

— Может быть, ты просто не хотела знать большего, чем нужно было в то время? — понимающе улыбнулся он, сложив руки на груди. — Тебе же тогда было плевать на то, кто и что из себя представляет. Главное — это то, какую роль человек играл в твоей жизни.

— И какую же роль играл ты?

— Был лишним героем.

Он улыбается. Нет, он открыто смеется, выставляя меня в своих воспоминаниях испорченным подростком. Хотя, что скрывать, я была им когда-то. Но теперь, видимо, мы поменялись ролями и по-настоящему испорченным и непробиваемым оказался он.

— И что же? Чувство собственной ненужности привело тебя к наркотикам? — вопрос сорвался с языка спонтанно, в несколько более грубой форме, чем планировала его задать, когда переступила порог этого дома.

— К наркотикам? — хмыкнул Даня, глубокомысленно выдохнув. — Должно быть, если это же чувство привело тебя к психологам — я должен был отметиться чем-то еще более громким, но, наверное, к счастью, что это не так.

— Ожидала подобной реакции, — терпеливо продолжаю я, догадываясь, что он нарочно меня злит, пытаясь поскорее избавиться. — Пьющий никогда не назовет себя алкоголиком, а ты — никогда не признаешь очевидного.

— Ярославцева, ты ни с того ни с чего вваливаешься в мой дом, пытаешься вывести меня на какое-то давно и никому ненужное откровение, позже называешь наркоманом… Я уже начинаю терять терпение!

— Что же, тогда потерпи еще немного, потому что я пришла сюда первый и последний раз! — знаю, что он намеренно возводит эту глухую стену между нами, но едва сдерживаюсь, чтобы продолжить, не повышая тона. — Я не называла тебя наркоманом, просто знаю, что определенные проблемы у тебя были… Раньше… Сейчас…

— Зачем ты пришла сюда? — в отличие от моего, голос Левина был тверд и холоден, — Что ты хочешь узнать? Что у меня все паршиво? Да, Ярославцева, все отстойно! И знаешь, где ты сейчас? Нет?.. В моей квартире?.. — он опускается напротив меня на корточки, глядя прямо в глаза, будто пробиваясь внутрь моего разума. — Здесь притон! Это место проще назвать помойкой, о которой знают все затравленные души района! Но не надо так жалостливо на меня смотреть! Мне нравится это болото, и я прошу лишь одного — оставить меня в покое!

«Так почему бы не оставить меня в покое?! — в памяти всплыли слова, которые когда-то кричала я. — Просто оставьте меня все в покое! Вам всем все равно! Всем!»…

Как все это знакомо и одновременно с тем настолько же различно… Тогда я тоже жила в болоте. Несмотря на то, что вокруг все представлялось таким кристально чистым, я ощущала грязь. Прежде всего, в себе. От этого становилось гадко на душе. И единственным кто услышал мои слова, кто не побоялся войти со мной в это болото — был он. Тот, кто сейчас отталкивает меня от себя, не позволяет нам быть чем-то большим, чем просто чужими. Как мне так взять, подняться с этого стула, выйти из кухни, затем из квартиры, а в итоге навсегда уйти из его жизни? Оставить все, как есть с чистой совестью, закрыв навсегда эту главу моей жизни?

Он же не оставил... Не отвернулся, когда я отталкивала всех и каждого, а внутри себя кричала «Помоги!», потому что самое страшное, что мучило меня тогда — это одиночество.

— Уходи! — Даня поднимается в полный рост, ожидая, когда я опрометью покину эту гнилую обитель его собственной боли. — Прошлое — это всего лишь прошлое! Все уже по-другому! Я другой! Это мой выбор, мне так удобно! Уходи, Кристина!

— Послушай…

— Убирайся! — резко он смахивает кружку со стола, которая летит в стену, разлетаясь на куски и звоном разбившегося стекла оглушая меня, прерывая на полуслове. — Пошла вон!

Он отворачивается от меня, облокотившись на столешницу руками, переведя дыхание, видимо, пытаясь обрести привычное равновесие.

Тихо, почти неслышно поднимаюсь со стула, не делая и шага ни в сторону Дани, ни к входной двери. Замираю в нерешительности. Разве я пришла за тем, чтобы меня выставили за порог повторно? Могу я сейчас стать настолько слабой, чтобы сбежать отсюда? Должна ли оставить того, кому нужна помощь? Моя помощь, ничья другая. Ведь все началось именно с меня. Когда-то, мне уже кажется, что очень давно, я также нуждалась в ком-то. Нуждалась в том, чтобы стать для кого-то кем-то важным, нужным, желанным. Кто не соизмерял бы мой возраст с уровнем интеллекта, кого интересовала бы не только моя успеваемость в учебе, или обязательная медаль, как доказательство, что родительские заботы не прошли даром. И трудно представить, что стало бы со мной, если такой человек не появился. Где бы я была? Кем бы являлась? Возможно, коротала бы ночи, приходя в подобную квартиру, пронизанную тонким запахом курительных смесей, имеющих привкус только одного чувства — одиночества.

Шаг, еще шаг, и я совсем рядом. Находясь за ним, я провожу ладонью по его спине, едва касаясь ткани футболки.

— Я останусь, — шепчу я, ощущая, как под моими пальцами напряглись его плечи. — Только сейчас. Сегодня. Я не буду менять твою жизнь. Ты должен сделать это сам. Я пришла сюда только затем, чтобы сказать самое важное. То, что, кажется, ты уже давно забыл. Ты не один.

Крепко сжав предплечье, я заставляю его обернуться и встретиться со мной взглядом.

— Ты опять все портишь, Ярославцева, — еще одна попытка оттолкнуть меня, но уже менее яростная, чем предыдущая. — Все же хорошо закончилось! У тебя прекрасное будущее, терпеливая мама… Если бы не гнусный характер — все вообще было бы идеально...

— Замолчи, — шепчу я ему в губы, легко касаясь их своими. — Я не позволю тебе учить меня вне стен гимназии.

Его руки обхватывают мои плечи, и он снова пытается выстроить между нами дистанцию, но границы ее стираются, когда мой язык размыкает его губы и проникает внутрь. Он сжимает мои предплечья, будто норовя оттолкнуть, но вместо этого лишь прижимает к себе, признав поражение. Решительно и как-то обреченно, шумно выдохнув воздух перед тем, как снова завладеть моими губами.

Я скучала. Словами не передать, как я скучала по этим губам, этому телу, к которому хочется прикасаться, кожу которого приятно ласкать миллиметр за миллиметром. В какой-то момент я оказываюсь прижатой к столешнице, а жадно рыщущие по моему телу руки опускаются значительно ниже, чем талия. Этот поцелуй становится все более несдержанным, явственно передающим все то, что мы так и не сказали друг другу.

Земля кружится перед моими глазами, когда Даня подхватывает меня на руки. Дверь, еще одна, и я оказываюсь спиной на поверхности кровати. Сколько женщин здесь побывало? Кто были эти женщины?.. Были ли вообще?.. Неважно. Завтра и меня здесь не будет. Бесследно уйду я по его просьбе, больше никогда не обернувшись назад, выбросив из головы все то, что так мучило.

Платье бесформенной тряпкой летит на пол, когда Даня освобождает меня от одежды. Также стремительно я справляюсь с его футболкой, машинально взглянув на его руки. Следов нет… С облегчением я шумно выдохнула, опустившись на прохладную поверхность кровати. Значит, все еще не так страшно… Пока…

Постепенно расслабляясь, я отпускаю свои тяжелые мысли, окунаясь в сладкую негу позабытой ласки. И, кажется, что и не было этого года порознь. Я снова школьница-сумасбродка, а он мой учитель, и у нас есть одна большая тайна… Мы делаем счастливыми друг друга, глушим взаимное одиночество, перекрашивая привычные серые дни в семь цветов радуги. Так было тогда. Теперь уже никогда не будет.

Мне так нравится смотреть на него, касаться горячей кожи, ласкать губами, вдыхать запах. Мы, как два нищих, впервые за долгое время получивших хорошую еду, — наслаждаемся друг другом, утоляя голод, именуемый страстью, с которой бесполезно бороться, смириться, жить. Медленно, растягивая каждое мгновенье, будто пытаясь навсегда сохранить его в памяти. Сумасшествие. Отчаяние. Грусть. Смирение. Все это накрывает волной сейчас, не позволяя оглядываться, останавливаться, оттолкнуть…

Целует меня так, что немеют кончики пальцев, а от самого низа живота растекается тепло. Вздрагиваю, когда он входит в меня — осторожно, медленно, даря ощущение приятной наполненности. Так странно. Именно сейчас я почувствовала себя целой, единой, будто до этого жила, разбитая на части. Так необходима была эта близость, настолько желанна, что все прошлое, проведенное врозь, улетучилось, подарив нам это мгновенье, чтобы придать сил двигаться дальше, обрести себя вновь, дать возможность смело смотреть в будущее.

Скользнув губами по его шее, прикусываю мочку уха, зарываясь пальцами в его волосы. Кажется, его руки блуждают везде по моему телу, пытаясь согреть от холода, который окружал меня до того. Толчки внутри углубляются, становятся резче, еще более ощутимыми, срывая с губ стоны, спонтанный шепот, побуждая меня впиваться ногтями в его спину. Волна сладкой истомы окутывает нас одновременно. Барьеры стерты. Временно. Но эти бесценные минуты таят в себе вечность.

Лениво потянувшись, открываю глаза, когда солнце уже село за горизонт. Устроившись на груди спящего Дани, я пытаюсь решить в голове уйму вопросов, что сейчас снова атаковали меня. Для меня все усложнилось еще больше, чем было, когда я шла сюда. Но не для него. Кажется, эта встреча была мне более необходима, чем я ожидала. Я обещала ему оставить все, как есть... Когда я шла сюда, была уверена, что сделаю все, чтобы помочь ему, спасти от любых обстоятельств. А сейчас… Не смогу. Я просто человек, не волшебник. И должна принять его выбор. Кроме того, его жизнь тесно связана с чем-то, чего я не смогу понять, принять, бороться с этим. Это хуже, чем иметь соперницу, а благодаря ему же — я научилась соизмерять свои силы. Бесполезно давить на него, убеждать, просить. Важно — не сделать хуже. И для этого я должна уйти, как и обещала. Никто не должен мешать человеку жить так, как он хочет. А если от твоей руки помощи отмахнулись — не стоит мучить себя призрачными надеждами. От этого никому лучше не будет.

Одеваюсь тихо, чтобы не разбудить его. В глубине души греет мысль, что возможно, он решит, что для него важно и когда-нибудь наберет мой номер. Но эта жалкая надежда развеется, как утренний туман. Почему-то я знаю это наверняка. Я пришла к нему и сказала все, что хотела. Оказалась не убедительной. Нужно собраться с силами, чтобы жить дальше. Он расставил приоритеты. Остается только надеяться, что он сам когда-нибудь их разрушит.

Кидаю последний взгляд на его умиротворенное лицо. Возможно, стоит остаться и подождать, когда он проснется? Нужно ведь хотя бы попрощаться, оставить свой новый номер… Нет, не нужно. Сейчас это уже не нужно.

В подъезде я встретила тех, кого видела здесь утром. О чем-то переговариваясь, задорно посмеиваясь, молодые люди прошли мимо меня. Или же я просочилась мимо этих теней… Они будто из другого мира, не знакомого мне, шли туда, где им проще, где им не мешают...

Выхожу на улицу, когда первый в этом году снег пушистыми хлопьями покрывает тихий двор. Поднимаю голову, вглядываясь ввысь, в темнеющее небо, предвещающее беззвездную ночь. Кажется, оно настолько тяжелое, что вот-вот рухнет вниз. Снежинки падают на лицо, освежая, возвращая своим холодом в реальность. В глазах защипало от слез, но внутри крепла уверенность — поставив точку, я поступила правильно.

========== Эпилог. ==========

Неизбежность заглянет в глаза,

Когда время замедлит наш пульс.

Если я по касательной вниз — ты

Спасай наши чувства, спасай за двоих.

Как-то совсем незаметно пролетел учебный год, знойное лето, и вот я уже на пороге ВУЗа, готовлюсь начать новый учебный год. Даже не верится, что впереди меня ожидал уже третий курс. Много воды утекло с того времени, как я закончила гимназию. Многое пришлось пережить, переосмыслить, приложить все усилия, чтобы научиться двигаться дальше и не оглядываться… Не вспоминать.

Хотя не вспоминать я не могла. Довольно часто бессонные ночи мучили меня, навевая призрачные воспоминания, ненужные мысли, образы... И как ни старалась, я все же думала о нем… Пыталась представить, что он делает в эти самые минуты. Возможно, также как и я не может уснуть, а скорее всего, коротает ночь в очередной безликой компании.

Где-то к середине лета и каникул я все же более-менее нащупала твердую землю под ногами, навсегда отрезав себя от гнетущего прошлого. Отчасти благодаря лучшей подруге по универу Саше, которая вытаскивала меня куда только можно, чтобы я по ее словам «уже перестала быть мумией». Саша не в курсе отчего возобновились мои страдания, подобные тем, что замечала она когда мы были еще на первом курсе, но и не пыталась вывести на откровенность, к которой я до сих пор еще не готова.

Также летом я очень сблизилась со своим однокурсником Лешей. Хотя до сих пор мы только дружим, но чувствую, что мое очерствевшее сердце совсем скоро будет готово смягчиться к этому доброму и понимающему парню, от которого я чувствовала заботу и нежность.

— Эй, не опаздывай, Ярославцева, — Саша смеясь подскочила ко мне сзади, подталкивая в двери учебного заведения. — Ну что, с новыми силами!

— Да, вперед к знаниям, — улыбнулась я, зевая. — Еще бы выспаться. Интересно, где Леша пропадает? Опять ведь опоздает…

— Не дождетесь! — Леша не заставил себя ждать, прошмыгнув в закрывающиеся за нашими спинами двери.

В качестве приветствия он по-дружески целует нас в щечки и берет меня за руку, видимо, уже начиная привыкать к тому, что совсем скоро мы можем стать парой. Леша мне нравился: симпатичный блондин, уравновешенный и серьезный, но с хорошим чувством юмора. И сколько я не пыталась, так и не смогла сказать наверняка, есть ли у него вообще отрицательные качества. Особых чувств все же я к нему не испытывала, но твердо решила, что обязательно смогу проникнуться к нему, и вполне возможно, все у нас получится.

— Доброе утро вам, — останавливает нас в длинном коридоре Марина Юрьевна — заведующая кафедрой литературы. — Кристина, детка, будь добра составь список вашей группы. У нас обновления в составе преподавателей — придут несколько новых. Так вот, это облегчит процесс знакомства преподавателя со студентами.

— Да, хорошо, конечно, — соглашаюсь я, пожимая плечами, рассматривая статную уже немолодую женщину в строгом костюме. — Сделаю.

— Вот такая она, доля старосты... — подтрунивает надо мной Саша, шутливо толкая в бок, когда Марина Юрьевна от нас отходит.

— И заметь, я не рвалась в старосты, — шикнула я, открывая дверь в аудиторию, где должна проходить пара, заявленная в расписании первой. — Почему-то все решили, что мне совсем уж нечем заняться кроме учебы.

— Да ладно тебе! — вмешался Леша, пропуская меня внутрь зала. — Зато у нас лучшая староста из всей параллели.

Как оказалось, наши однокурсники в большинстве своем уже заняли места, ожидая преподавателя, а заодно и нас.

— Садись рядом, Леш, — зову я, хлопая по месту справа от себя, слева уже примостилась Саша. — Нам без тебя скучно, не уходи далеко.

— Куда же я без вас, — улыбнулся Леша, присаживаясь с другой стороны от меня.

— Препод задерживается… — вздохнул Михаил, деловито поправив очки на носу. — Поди, новенький — еще аудиторию не нашел.

— Ой, да ладно — в курилке он, — констатировала факт Вера, которая обычно у нас знала все и обо всех. — Мне его Марина Юрьевна сначала в коридоре показала, а потом я видела, что он в курилку пошел, когда до пары считанные минуты оставались.

— Не спешит, значит, — хмыкает Миша в ответ. — Вот они — современные пунктуальные педагоги. Старикан? Хотя судя по нормированию дня — нет.

— Молодой, — мечтательно вздохнула Вера, подняв взгляд к потолку и облизнув губы языком. — И очень даже симпатичный… К сожалению, не успела хорошенько рассмотреть его, но думаю, будет еще такая возможность…

Внезапно Вера прервала свой легкомысленный монолог, когда дверь в аудиторию звонко хлопнула, впуская преподавателя в зал.

— Доброе утро, — монотонно и равнодушно поздоровался он, мимоходом кинув на присутствующих беглый взгляд. — Как вы уже, наверное, догадались, я буду вести у вас историю. Меня зовут…

Дальше я уже не слышала, как он представился и что еще говорил. В ушах зазвенело, а сердце глухо стукнув, ухнуло вниз, к самым коленям, которые предательски дрогнули. Я знаю его имя. Да что там? Я даже знаю, как зовут его собаку!

— Даниил Евгеньевич, а нам каждому представиться, или предоставить вам список? — поинтересовалась вездесущая Вера.

— Ваш староста должен был подготовить список, а потом уже разберемся, кто из вас Вася, а кто Петя, — бросив на стол папку с лекциями, Даня небрежно плюхнулся в кресло, и мне показалось, что сейчас он сложит ноги на столе, такими беззаботными были у него вид и настроение. — Кто из вас староста?

Мельком взглянув на листок, на котором я успела до прихода преподавателя набросать имена и фамилии однокурсников, я поднялась с места. Не знаю, какие демоны предали мне сил, но я достаточно ровной походной подошла к столу преподавателя, положив на ровную поверхность перед ним подготовленный список.

— Пожалуйста, учитель, — проговорила я, замерев на несколько секунд, когда его взгляд сначала встретился с моим, а затем опустился на листок, изучая его с тем же вниманием.

Дорогие мои и любимые всем сердцем читатели! Могу представить, что не многие ожидали увидеть здесь эпилог, но рада сообщить, что "Внеклассные занятия" — лишь завершение одного этапа во взаимоотношениях полюбившихся вам персонажей. Признаюсь, на днях я писала совсем другой эпилог, где логичным образом завершался мой рассказ окончательно и бесповоротно, но из-за неполадок на ФБ не смогла добавить его. Полагаю, к лучшему, ибо на следующий день меня осенило, и я решила писать продолжение к этой работе, которое, надеюсь, так же полюбится и понравится вам, как и "Внеклассные занятия". Так вот, рада представить вашему вниманию "Внеплановую практику"

http://ficbook.net/readfic/1695734. Спасибо огромное, что читаете, ждете, оставляете такие приятные и милые сердцу отзывы! Надеюсь, что будете со мной и дальше, ваша поддержка мне необходима! Преданная вам и обожающая вас, KOSHKAWEN