Возлюбленный враг

Посреди волчьей стаи

Только в грезы нельзя насовсем убежать, Краткий век у забав, столько боли вокруг. Постараться ладони у мертвых разжать И оружье принять из натруженных рук. Испытай, завладев еще теплым мечом И доспехи надев, что почем, что почем?! Испытай, кто ты - трус иль избранник судьбы, И попробуй на вкус настоящей борьбы.

В. Высоцкий

Если скажу, что сегодня вечером я входила в гостиную на первом этаже дома с гордо поднятой головой - безбожно совру. У меня тряслись коленки и во рту пересохло, Вальтер для меня теперь был исчадием ада, раз заставил появиться в самом пекле.

Мне абсолютно нечего было там делать, я же не смогу с ними любезничать, как Дита или Данута, не смогу глупо хихикать, когда кто-то скажет мне пошлый комплимент или возьмет за руку своей потной мохнатой лапкой.

Один вид их у меня вызывает отвращение и ужас. Я даже не знаю, какое из этих двух чувств сильнее. Но, конечно, пришлось спешить - я едва ли не бежала вслед за Отто, пока он нес Франца на руках, спускаясь с лестницы, а потом усадил его в кресло на колесах, чтобы закатить в зал. Когда я задержалась, чтобы поправить на коленях мальчика плед, Грау вдруг наклонился ко мне:

— Когда все закончится, уложишь Франца и придешь на чердак. Будем говорить!

Значит, намечается тет-а-тет с Бледнолицым недругом. Почему бы нет? Я ведь знала, о чем он хочет меня расспросить, и у меня даже готовы ответы, тем более мне есть чем его порадовать. Естественно, я приду. Мне тоже хочется кое в чем разобраться, выведать его планы, узнать настроение Вальтера, например.

Интересно, если бы самому Гитлеру уважаемый им "астролог-хиромант-пророк" заранее предсказал, что война будет не только проиграна, но закончится так катастрофически для Третьего Рейха - стал бы он с нами тогда воевать? Я что-то читала в одном околонаучном журнале на эту скользкую тему.

Вроде бы все астрологическое окружение фюрера еще по катренам Нострадамуса имело серьезные основания отказаться от нашествия на «диких московитов», но побоялось открыто доложить, даже напротив, пророчили победу. Вот амбициозный человек и воодушевился. Человек ли… хотя, вроде бы по образу и подобию, притом воспитывался в полной семье. Наверняка, игрушек хватало и вовсе не сломанных.

Хрипло повизгивает модная радиола, важный Грау закатывает кресло в зал, а я плетусь следом. Раздаются приветственные возгласы, представляю, как мальчик смущается, зато гувернер в своей стихии, сдержанно кивает по сторонам и приближается к Вальтеру. Я решаюсь опуститься на краешек дивана в углу, удачно, что для меня есть место, а рядом только один мужчина в непонятной форме, я такую еще здесь не видела.

— Дорогая фройляйн, вы не могли бы пересесть на другую сторону дивана?

Он меня прогоняет? Да, с удовольствием, вот только куда бы мне деться, чтобы сидеть незаметно, как мышка. Или дело в чем-то другом...

— Нет, нет, что вы - не уходите, пожалуйста, садитесь здесь, слева от меня, так мне будет удобнее… и вам, полагаю, - мягко замечает незнакомец.

Я приглядываюсь и только сейчас замечаю, что вся правая сторона лица у него была некогда обожжена - висок, лоб, щека в бугристых розовых шрамах. Немец сидит неестественно поджав к груди правую руку, а в левой сжимает трость.

«Ах, ты наш недобиток несчастный...»

Потом я соображаю, что этот человек - ну никак не может быть именно «нашим недобитком», поскольку война еще не началась. Где же его так покорябало болезного?

Осторожно опускаюсь слева и сразу же понимаю, зачем он просил меня переместиться - сидя с ним рядом с такого ракурса я не буду видеть поврежденную часть лица. Чувствительный, щепетильный человек, понравиться хочет.

А на вид даже ничего - старше Отто, но моложе Вальтера, облик располагающий, уж точно не похож на тех наглых парней, что сейчас вьются возле фортепиано, приобнимая за талию своих томных девиц. Кое-кто из бравых вояк уже на меня поглядывает с любопытством, и я принимаю решение смирно отсидеться рядом с «недобитком», может, обойдется и никто не пристанет.

Ищу глазами кресло Франца, вдруг я ему нужна? Но подходить к Вальтеру совершенно не хочется, пусть сейчас общается с сыном, знакомит его с миловидной дамой, которая держит в руках коробку конфет. Тем более, Отто рядом с мальчиком. Может, мне вообще потихоньку скрыться? Но тут заговорил сосед по дивану:

— Меня зовут Гюнтер Штольц, я капитан Люфтваффе. Могу я узнать ваше имя?

Уф! Хотя бы вежливо спросил…

— Я - Ася.

— Вы чья-то подруга? Вы здесь в гостях?

— Я - няня Франца фон Гросса, хотя, он, конечно, вполне взрослый, я просто с ним читаю… играю…

Договорить мне не дали. Долговязый офицерик словно из-под земли вырос, выпрыгнул, как чертик из табакерки, а какое у него было самодовольное, хищное лицо… Я никак не могла взять в толк, что ему надо.

— О! Так может, фройляйн и нам что-то сыграет? Просим, просим, русскую княжну.

К разговору присоединилась Дита, она несла куда-то пустой фужер и, проходя мимо, ехидно буркнула:

— Да что она может сыграть… разве «калинка-малинка»… у нее ведь нет балалайки с собой, вот жалко, а еще я слышала, у русских хорошо поют только цыгане… да еще эти… кто же… о, ка-за-ки!

— Может, вы хотели сказать - бурлаки? - притворно вежливо осведомилась я. - На Волге, под Сталинградом? Потрясающие арии выводят! Некоторым вашим друзьям выпадет случай в этом лично убедиться.

Дался же мне Сталинград! Отчаянно хотелось хоть как-нибудь поставить на место вредную Диту, которая постоянно меня доводит, даже мельком встречаясь в коридоре пронзает ненавидящим взглядом.

— А что такое бурлаки? - поинтересовался сосед по дивану, назвавшийся капитаном-летчиком.

— Разнорабочие, вроде грузчиков… лямку тянут, - устало ответила я. - Кстати, у вас замечательная фамилия.

Но молодой рыжеватый немец опять прервал наш диалог со Штольцем:

— Так фройляйн нам сыграет? Что-нибудь именно русское.

Жаль, я не знаю ни одного похоронного марша! «Вставай, страна огромная» ему подойдет? Ну, чего он пристал ко мне, этот долговязый "Ганс"? Видимо, придется перемещаться поближе к генералу и Францу, может, прилипала поймет, наконец, что я тут на работе, а не ради их начищенных сапог.

Неожиданно меня выручает Гюнтер. Он вскидывает подбородок, смотрит на приставучего парня и громко заявляет:

— Ваше имя, офицер!

— Лейтентант Клаус Вольф, но я… я не различу ваше звание…

— Гауптман Люфтваффе Гюнтер Альберт Штольц, к вашим услугам. Мою форму не успели забрать из прачечной, я только позавчера прибыл из госпиталя.

— Прошу простить! Приятного вечера, господин Штольц. Отдыхайте!

Немец, только что домогавшийся моей игры, лихо свел каблуки вместе и мотнул головой так, что дернулась набок косая светлая челка. А потом он круто развернулся и куда-то убежал.

Я с облегчением перевела дух и уже немного приветливей посмотрела на соседа:

— Вы старше его по чину, да? Я плохо разбираюсь, простите.

— Именно так.

— Надеюсь, вы хотя бы не генерал?

Нет, мне нужно заклеить рот, так как слова из него опережают чувство самосохранения и порой противоречат здравому смыслу. Но Гюнтер заметно повеселел и тихо засмеялся, покачав головой из стороны в сторону.

— Боюсь, с моим везением в последнее время мне не дотянуть даже до полковника.

— А что с вами произошло? Вы ведь летчик, правильно? У вас не раскрылся парашют?

Я вовсе не собиралась с ним церемониться, с какой стати! Гюнтер снова засмеялся, отчего показался мне вполне славным, милым человеком, с ним можно было просто сидеть и разговаривать, хотя, кто его знает, может, это лишь первое обманчивое впечатление.

— А вы в самом деле из Советов? Должен заметить, ваш немецкий безупречен.

— Да… я наследница древней княжеской династии, веду свой род от царевны Софьи.

Понял он мою шутку или просто делает вид, что ему смешно? Я вдруг ловлю на себе напряженный, тяжелый взгляд Отто. Оцениваю обстановку вокруг: Франц болтает о чем-то с подружкой генерала, обо мне и не вспоминает, а сам Вальтер разговаривает с двумя солидными подтянутыми дядьками, причем, один из них точно гестаповец, судя по черной форме.

— Вы сказали, что у меня замечательная фамилия, отчего же? - напоминает о себе Гюнтер.

— Просто в русской литературе есть один положительный персонаж - Андрей Штольц из романа Гончарова "Обломов". Идеальный мужчина с лучшими немецкими чертами: хозяйственный, рачительный, степенный… ммм… аккуратный, чистоплотный… верный и преданный друг… отличный семьянин.

— Да, да, Ася, я именно такой!

У меня даже скулы свело от его скорого ответа.

«Кто бы сомневался? Все вы тут - хозяйственные и рачительные - ни один волосок не потеряете, ни одну стоптанную детскую туфельку, что уж говорить о золотых зубах...»

Продолжать беседу мне расхотелось, но Гюнтер этого не понимал.

— Так вы не замужем, фройляйн?

— А вы женаты? - грубовато перебила я.

— Меня ждет невеста… она проживает в Гернсбахе, вы знаете, где это, Ася?

— Не имею представления!

— О, как же - Шварцвальд! Земля сказок и легенд… вишневый торт…

— Постойте! Сказки… Гауф «Холодное сердце», действие происходит в Шварцвальде?

— Вы слышали эту сказку, Ася?

— Ну, конечно, очень поучительная история и даже жуткая. Я видела филь… «Нет, фильма я видеть, наверно, не могла, надо срочно выкручиваться...»

— Я очень люблю сказки - братья Гримм, Гауф, Гофман, Распэ, Андерсон…

— Позвольте, Андерсон - датчанин!

— Да, да, конечно… простите!

«Дожила, уже извиняюсь тут перед ним… а он только вежливо кивает головой, зато кажется, Отто опять бесится. И поделом! Ах, наш бессмертный Отто, бесись - бесись, может, скорее в клинику отправят, тогда все твои предсказания Вальтер сочтет за бред".

— Я немного знаю русскую литературу, я читал Льва Толстого и мне было очень жаль Анну… - вздыхает Гюнтер.

— Каренину! А «Войну и мир» Льва Толстого вы читали?

— Да… да… немного.

Сколько же у нас с ним тем для разговора, оказывается. Я впечатлена.

— Значит, вы летчик… так… а могу я задать вам один вопрос?

— Конечно, фройляйн!

— Вот если начнется война с русскими и вам прикажут разбомбить госпиталь или санитарный поезд, например, или велят скидывать бомбы на взятый в блокадное кольцо город… вы будете это делать?

Гюнтер немного помолчал, а потом уже как-то уже по-другому, более серьезно посмотрел на меня.

— Я - солдат и не должен обсуждать приказы, это очевидно. Вы задаете странные вопросы, Ася. Да, сейчас много говорят о войне… люди встревожены, но зачем же так волноваться? У вас в Советском Союзе осталась семья, может быть, дети? Почему вы здесь? С кем вы здесь?

У меня в горле словно комок застрял, я ничего больше не могла говорить, а мне бы хотелось ему сказать:

«Да, Гюнтер… ты очень приятный мужчина, ты интеллигентный, образованный, умеешь себя вести в обществе, без сомнений будешь образцовый муж и заботливый отец… Но если тебе скажут лететь на восток и кидать бомбы на головы детей и женщин, расстреливать сверху раненых и санитарок, что выпрыгивают из горящего поезда, ты будешь это делать с таким же спокойным и сосредоточенным лицом, как сейчас… разве что чуть суровее сдвинешь брови, чтобы увереннее попадать в цель, чтобы не промахиваться и не тратить патроны зря… патроны надо беречь… они стоят денег.

А потом ты вернешься на свой аэродром, вылезешь из кабины самолета, сдашь транспорт механику, окажешься дома... помоешь руки и сядешь за стол... Ты помолишься перед едой, Гюнтер? Ты возблагодаришь Господа за ниспосланный тебе кусочек хлеба со шварцвальдской розовой ветчиной... за рюмочку шнапса?»

Меня вдруг затошнило. Может, Гюнтер серьезно ранен и долго еще не возьмется за штурвал? Буду думать именно так, станет немного легче.

Мы надолго замолчали, я даже не планировала ничего отвечать Гюнтеру, я уставилась в одну точку на погоне Отто, к тому времени Бледнолицый уже отвернулся от меня и разговаривал с туго затянутым в поясе жеманным офицером, как только тот не переломится пополам… стоп… а где Франц? Вальтера тоже нет, как и этой светленькой дамы, что с ним любезничала. А я-то что здесь сижу? Надо бежать к себе.

Я резко срываюсь с места и все же бросаю прощальный взгляд на удивленного Штольца:

— Всего доброго, мне пора!

— Ну, куда же вы, Ася? Мы можем просто поговорить о литературе, о книгах… даже о русских книгах…

Передо мной мелькнуло ехидное лицо одной польской тетки. Злобная Дита не хотела отпускать меня просто так:

— О, вы можете назвать хоть одну хорошую русскую книгу, что вышла при большевиках? Все лучшие русские писатели умерли еще при несчастном царе. Союз похоронил русскую литературу, остались только лозунги и манифесты.

Я готова была в волосы вцепиться этой наглой ведьме, расцарапать ей лицо, да хотя бы плюнуть в ее лоснящуюся от крема и румян физиономию.

— Вы глубоко ошибаетесь пани, нам все еще есть чем гордиться.

— Ваша культура загнивает, это же очевидно, вы разрушили все самое ценное до основания, вы убили царя…

— Маленькая поправочка, пани, когда Николая Александровича расстреляли, он царем уже не был, поскольку от престола к тому времени благополучно отрекся. Бросил трон в самый ответственный момент. Но, к несчастью, не догадался вывезти из полыхающей мятежами страны жену и детей. Мне, конечно, по- человечески всех их безумно жаль, с ними зверски поступили, но не надо говорить, что со смертью царя Николая рухнула русская культура.

— Ваши дети с младенчества читают Ленинские доклады!

— А еще Карла и Маркса, то есть еще Энгельса с пеленок, вы забыли о них упомянуть, и совершенно зря - они же настоящие коренные немцы или я ошибаюсь...

Тут я вдруг заметила, что говорим, а точнее орем друг на друга только мы с Дитой, а все вокруг смотрят на нас и молчат. Я пробежалась взглядом вокруг себя и вдруг заметила на соседнем диване гитару. Я подошла к ней и довольно грубо спросила:

— Могу я это взять?

Мне никто не ответил, даже Дита почему-то заткнулась. Тут я заметила у стеночки этого долговязого с челкой набок, что ко мне приставал:

— Вы хотели, чтобы я вам сыграла? Извольте! Я спою вам о книгах, на которых выросли русские дети… Извольте! Кое-что из русской литературы, как вы и заказывали.

Я уселась на стул, одела на плечо ремень и задела струны… ничего, сейчас привыкну, освоюсь, надо же… почти не дрожат пальцы…

Средь оплывших свечей и вечерних молитв, Средь военных трофеев и мирных костров, Жили книжные дети, не знавшие битв, Изнывая от мелких своих катастроф. Детям вечно досаден их возраст и быт, И дрались мы до ссадин, до смертных обид, Но одежды латали нам матери в срок, Мы же книги глотали, пьянея от строк....И пытались постичь мы, не знавшие войн, За воинственный крик принимавшие вой, Тайну слова "приказ", назначенье границ, Смысл атаки и лязг боевых колесниц.

Я никого не видела, я вообще не собиралась ни на кого смотреть. - мне было все равно, слушает кто-то меня или нет. Пусть даже это будет моя лебединая песня. Я просто допою и уйду, если мне позволят потом уйти. Хотя... разве я сейчас пела? Это был какой-то вопль, выкрик, протест.

Я ничего больше не могла сейчас сделать, а мне так бы хотелось... нет, даже не бросить гранату, не выстрелить в кого-то из них, мне хотелось им что-то сказать такое, чтобы сразу же стало ясно - с русскими нельзя воевать... никогда... ни при каких обстоятельствах... сколько бы у вас не было навороченных "железных колесниц" и закованных в броню рыцарей... никогда... ни за что... потому что все, кто воюет с русскими уже обречены.

И когда рядом рухнет израненный друг, И над первой потерей ты взвоешь, скорбя, И когда ты без кожи останешься вдруг, Оттого, что убили его, не тебя. Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал, По оскалу забрал - это смерти оскал, Ложь и зло, погляди, как их лица грубы, И всегда позади воронье и гробы.

Я умела петь и особенно эту песню, я ее любила и очень умела петь, у меня даже менялся голос - он становился жестче, сильнее, я всегда знала, что именно так это нужно проговаривать. Как пел Высоцкий - я сейчас повторяла за ним его слова и знаю точно... ему бы понравилось.

Если мяса с ножа ты не ел ни куска, Если руки сложа, наблюдал свысока, А в борьбу не вступил с подлецом, с палачом, Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем. Если путь прорубая отцовским мечом, Ты соленые слезы на ус намотал, Если в жарком бою испытал, что почем, Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Я подняла глаза и вдруг увидела, как Божена соскочила с колен своего кавалера и бросилась вон из комнаты, дверь за ней хлопнула оглушительно громко, словно раздался выстрел. Я вздрогнула и увидела, что возле меня стоит Отто, с непроницаемым лицом он сдернул ремень с моего плеча и забрал гитару, а потом ухватил в горсть мое платье у ворота и стал поднимать со стула, я была вовсе даже не против - очень вовремя...

Не пора ли мирно побеседовать на чердаке, лишь бы скорее уйти отсюда. Отто я ведь не боюсь, он уже привычный, домашний Враг, с ним-то я уж как-нибудь разберусь. Только скорее бы выбраться из этой большой светлой комнаты - из этого волчьего логова.

И мы пошли к выходу, почти что плечо к плечу, только Грау был меня выше и ему было удобно держать меня за платье, собраное в горсть… наверно, удобно. Хотя мог бы и отпустить, я и сама спешила скрыться. А где-то позади и с боку раздавались приглушенные голоса, я различала их как в тумане, потому что смотрела только на дверь впереди.

— Темпераментная девочка…

— Она с генералом…

— А как же бнедняга Грау?

— Они, верно, установили меж собой очередность… может, сегодня именно Отто?

— Так ведь интереснее сразу вдвоем…

— Несомненно! Уверен, они это уже попробовали!

И смех… и еще какие-то шутки…

— А о чем она пела?

— Эти русские такие странные…

— Бросьте, господа, они просто дикари, им бы у костра танцевать… вы же видели ее глаза...

— Мне понравился только Чехов… Достоевский - это слишком сложно… но там много о вере в Бога… и там была описана женщина… Настази… очень страстная… она даже бросала деньги в огонь.

— О, русские девушки… если все они такие, как эта… Как ее зовут?

— Аса, кажется... Клаус, ты так понял ее имя?

— Глупое имя...

— Она же русская...

Грау отпустил мое плечо только в коридоре у лестницы, когда я уже опомнилась и сама дернулась от него прочь.

— Отстань уже!

Он захрипел от злости, вдруг ухватил меня за второе плечо, с силой поворачивая к себе:

— А я не думал, что ты такая идиотка! Что ты хотела? Чего ты добивалась? Ненормальная...

— Отстань… Отто... Отстань... "надо же как забавно это повторять - отто - отстань... чудное у него все же имечко..."

Я себя чувствовала почти больной, мне хотелось только лечь и укрыться потеплее. Так и надо сделать, в конце концов, могу же я здесь просто заболеть… И пить, почему-то очень хотелось пить. Я раздумала подниматься к себе и прошла на кухню. Грау не отставал, тогда решила спросить:

— А где сейчас Франц?

— Они куда-то уехали с Анной.

— Я не про Вальтера тебя спрашиваю, Франц-то где…

— Они взяли его с собой!

— Куда… Отто, куда они его увезли? Уже ночь!

— У Анны есть котенок, Франц захотел его посмотреть, кажется. Да откуда я знаю!

Мое сердце кольнула ревность. Франц обо мне забыл, я ему не нужна, у него теперь Анна и котенок. Зачем ему Ася, игры в индейцев и кают- кампания на чердаке. Я налила себе полный стакан воды и выпила залпом почти до донышка. В кухне было темно и пусто, интересно, куда убралась Берта… Она обычно дежурила до полуночи, забирая из гостиной посуду. Сегодня воистину странный день и безумный вечер.

— Ты вдоволь напилась? Пойдем-ка наверх!

Его приказной тон мне совсем не понравился, к тому же от Грау немного пахло спиртным, и я вовсе не такая дура, чтоб сейчас лезть с ним под крышу для конструктивного диалога о прошлом и будущем.

— Ты хотел у меня что-то спросить? Про события после мая сорок пятого года, я права?

Даже не дожидаясь его ответа, я коротенько и в общих словах успокоила «бессмертного» Отто о судьбе его дорогой Германии и собиралась уже выйти из кухни, тем более где-то рядом раздались веселые голоса и жалобный быстрый говорок Берты:

— Нет, нет, пан офицер, пустите, мне надо идти…

Я тут же обернулась к своему внезапно онемевшему собеседнику:

— Отто, ей надо помочь! Что ты стоишь, как столб?

— Это не мое дело! - заплетающимся языком выдавил из себя Грау.

— Я тебе рассказала важные новости, ты можешь хотя бы в благодарность заступиться за свою собственную, кстати, прислугу?

— А потом ты пойдешь со мной на чердак?

Оп-па! Я тотчас все поняла про него. Да он просто сопляк по сравнению со мной! У нас мальчишки-пятиклассники ведут себя более нагло и дерзко. Да если бы Отто захотел, он бы уже давно тысячи способов нашел, как мне тут жизнь отравить, я бы даже не стала жаловаться Вальтеру.

Похоже, авторитет генерала тут совсем не при чем, Отто по натуре деликатный и чувствительный. Мальчишка! Он врет, что ему скоро «тридцатник», я бы ему и двадцать пять лет сейчас не дала, он все врет.

Какую войну он знает, если толком пороха не нюхал - он же в штабе сидел, рыдал над докладами о потерях, молился на портрет своего фюрера, а потом, наверно, растерялся, когда ему дали в руки настоящее оружие и отправили защищать холмы под Берлином.

А я еще от него шарахалась, эх, надо было раньше мне его раскусить. Именно Отто моя последняя надежда здесь, если правильно с ним себя повести, если найти нужные слова… постепенно… осторожно… я же «училка», почему бы не заняться правильным воспитанием этого рафинированного немца.

Теперь я не сомневаюсь, что он раньше был совсем как Франц - любил книжки про приключения, слушал страшные сказки Гауфа, забираясь с головой под одеяло, целовал на ночь свою милую мамочку, с ней что-то плохое случилось, наверно, Отто сильно переживал… и почему я до сих пор ничего про него не знаю?

Может, если с ним спокойно поговорить, посочувствовать, он бы немного оттаял и мне в чем-нибудь помог, больше некому.

Мы ведь с Грау уже почти месяц ходим бок о бок и только бросаем друг на друга злобные взгляды, а что у него в душе? Вдруг он не совсем потерян для нормальной жизни, хотя, какая тут теперь может быть нормальная жизнь? Пора мне за него браться… шанс есть… а сейчас надо Берту спасать.

— Я пойду с тобой наверх, обещаю! Только сперва помоги.

Вдвоем мы выбежали из темной кухни и увидели, как рослый немец тискает у стены в коридоре нашу горничную. Берта уже ничего не говорила, только мычала, потому что парень ее целовал и одновременно шарил рукой под платьем, задрав подол.

— Вилли, не лезь к ней - она больная. Пойдем лучше курить! - громко воскликнул Грау, обращаясь к приятелю.

Тот немедленно отпустил растрепанную Берту и, поправляя на себе одежду, сердито зашипел в ответ:

— Вранье! Фон Гросс не взял бы себе в дом заразную…

— Он же с ней не спит, - меланхолично заметил Отто.

— Скажи, что соврал!

— Возможно… но эти дамы живут здесь и они наши. Не лезь к ним - генералу не понравится! У меня отличные сигареты, Вальтер сегодня добрый, ты таких даже не пробовал, пойдем, я с тобой поделюсь.

Потом Грау быстро наклонился ко мне, чуть не ткнулся губами в лоб.

— … жди на чердаке!

Потом подхватил под руку пьяненького Вилли и повел его дальше по коридору, а мы с Бертой укрылись на кухне. Судорожно вздыхая, растрепанная полька зажгла свет и принялась разбирать грязные бокалы. Я вызвалась было ей помочь, но она грустно покачала головой:

— Идите к себе, пани Ася, вы, наверно, очень устали, у вас был тяжелый день. Мне Божена рассказала, как вы пели, она очень плакала, ей было так стыдно, что приходится все это терпеть, но она их очень боится, а один офицер проходу ей не давал, угрожал… она теперь с ним, и он обещает помочь ее семье, чтобы их никто не трогал.

— Ничего… это не навсегда, можешь мне верить, я точно знаю, им придется уйти из Польши, я тебе обещаю, Берта, их обязательно прогонят.

— Ой, тише, тише… вы такая смелая, но так нельзя говорить, это же очень страшно, что вы говорите, пани… А еще все ждут войну с Советским Союзом, говорят уже скоро… Пани, идите к себе, вы очень бледная.

— А как ты тут будешь одна? Кто сейчас тут за главного, Вальтера же нет… Отто сбежал… а где остальные - вся эта волчья стая?

— Тише, пани… Генерал сказал Дориху за всем присмотреть, Дорих никогда не пьет и его все слушаются. Они скоро разойдутся, так обычно бывает. Я тоже немного приберусь и уйду, а остальное домоет Ганя, она еще принесет посуду.

— Тогда я к себе! Доброй ночи.

— И вам доброй ночи, пани!

Я осторожно выглянула в коридор, он был пуст, со стороны гостиной доносились звуки музыки, женский голос что-то томно напевал. Что поделать, придется тащится на чертов чердак, хотя мне уже не нравится задумка, глаза закрываются, просто нет сил.

Я без помех добралась до лестницы на втором этаже, забралась на ступеньки и кое-как нашарила в полумраке кольцо люка. Вот же не догадалась взять какой-то светильник, спросить ту же Берту про фонарик… Не подумала о том, что на верху нет электричества.

Придется мне дожидаться Грау в полной темноте - это нисколько не вдохновляет на воспитательные беседы, а что еще нам тут делать вдвоем? Я же не смогу по-настоящему снять с него скальп, а вот он бы справился - чисто теоретически, хотя не посмеет.

Думаю, единственное, на что он способен - это орать и трясти меня за плечи, я не боюсь, что он начнет ко мне приставать, а если даже и попытается, скажу, что я тоже больная и для его организма образца тридцатых годов прошлого столетия не подхожу ни по каким параметрам.

И вообще, найду, что ему сказать, я-то, по крайней мере уже была замужем. А ему перспектива женитьбы уже не светит, и даже немного жаль, если за него как следует взяться, может, стал бы человеком, а не матерым нацистом.

Нет, идея с ночными разговорами начинает серьезно меня нервировать, лучше бы Отто забыл про меня, уехал с Вилли в какую-нибудь забегаловку, нашел себе развлечения пока генерала нет, лишь бы сюда не пришел.

Я ощупью добрела до маленького окошечка и развела шторы, над городом висела почти идеально круглая луна в легкой облачной дымке, глаза мои немного привыкли ко мраку, и я вернулась в глубь нашей с Францем «каюты», чтобы присесть на тахту, которую сама же недавно мыла и застилала чистеньким полосатым пледом.

Прошло, наверное, уже около получаса, я совсем потерялась во времени, уже хотела спускаться вниз, а потом вспомнила, что в моей комнате нет ключа, и я не смогу больше закрываться. Уж лучше остаться здесь, никто не вздумает искать меня на чердаке.

Только Грау… но он уже, наверно, не придет.