Возвращение

Пять дорог вели в Херрик Кросс, и все они были видны от гаража Клю Вильсона, занимавшего стратегически важное место. Над ремонтной мастерской, несколько убогой, но достаточно чистой, висела крупная вывеска, написанная зелеными буквами на белом фоне: «Гараж Херрик Кросс. Хозяин К. Л. Е. Вильсон. Ремонт всех моделей моторов. Специализируемся на ремонте сельскохозяйственной техники».

На передней стене гаража обычно помещались объявления, связанные с местными событиями, и сейчас большое объявление, написанное от руки, было наклеено поверх остальных. Помощник Клю, Чарли Траскотт, стоял, вытирая руки о рваную тряпку, и перечитывал его в третий или четвертый раз. «В субботу, тринадцатого сентября, в восемь часов вечера в зале собраний деревни в Херрик Сент-Джон состоятся танцы под музыку граммофона мистера Грея. Приглашаются все. Цена билета — шиллинг и шесть пенсов».

Пока Чарли стоял, продолжая вытирать руки о тряпку, он бегло поглядывал на пустую главную дорогу, мерцавшую от полуденного зноя.

Клю вышел к двери гаража и встал, покуривая сигарету. Кивком головы он показал на стоявший рядом только что отремонтированный трактор «Фордзон».

— Это трактор старика Лона?

— Да. Это он.

— Когда ты отправишь его клиенту?

— Прямо сейчас, — ответил Чарли. Вот прочитаю о танцах.

— Ты уже решил, пойдешь или нет?

— Пока нет. А ты?

— Пожалуй, мне придется идти. Чертовка Нора заставит меня пойти.

Чертовка Нора была женой Клю. Он и она обожали друг друга, но каждый постоянно обзывал другого. Чарли был у них постояльцем и понимал, что все это было лишь шуткой.

— На танцах будет много девушек, — заметил Клю. — Тебе это и нужно, не так ли?

— Все, что обо мне говорят, в основном ложь, — ответил Чарли.

— Тебе пора уже завести семью. Найди себе приличную жену. Когда у нас появится малыш, нам будет нужна твоя комната.

Чарли Траскотту было тридцать пять лет. В девятнадцать лет он отправился на войну. Он сражался на Галлипольском полуострове, потом во Франции, и когда в тысяча девятьсот девятнадцатом году вернулся домой, его девушка уже вышла замуж за другого. После этого он старался ни к кому по-настоящему не привязываться. «Люблю их всех, но понемножку!» — это заявление с того времени стало его девизом, и до сих пор ни одной из девушек не удалось изменить его мнение.

— Что ты там выглядываешь? — спросил Клю, потому что Чарли не сводил взгляда с главной дороги.

— Ничего я не выглядываю. Что там можно увидеть в это время дня?

— Ты уже выучил наизусть это объявление. Бог ты мой, ты прочитал его несчетное количество раз!

Клю пошел опять работать в мастерскую и начал чинить свой маленький фургон. Там стояли два грузовика, которые ждали своей очереди, но Чарли обещал сам заняться ими. В своей спокойной, неторопливой манере Чарли выполнял основную работу в гараже, и Клю сам первым признавал это.

— Чарли такой жадный до работы, — обычно говорил он. — Но его никогда не стоит торопить. Он все сделает в свое время.

По главной дороге по направлению от Линктона несколько ребят возвращались домой после занятий в школе Раерли. Они расстались у Херрик Кросса, двое пошли к Херрик Гренвиль, а три — к Херрик Сент-Джон. И один мальчик, размахивая ранцем с порванным ремнем, свернул на Хорс Лейн к Херрик Грину. Когда он скрылся за поворотом, Чарли отбросил масляную тряпку и, подойдя к двери, крикнул Клю:

— Я сейчас поведу этот трактор в Беллхаус.

— Давно пора, черт побери! — ответил ему Клю.

Чарли на тракторе вскоре нагнал мальчика на Хорс Лейн. Там он остановился и предложил его подвезти. Мальчик, сидя на ступеньке позади него, смотрел на поля, где грачи что-то выклевывали на пажити, и где, там и сям, уже начали пахать. В воздухе пахло свежевспаханной влажной землей. Мальчика звали Роберт Мерсибрайт, и было ему почти одиннадцать лет. Чарли повернулся и посмотрел на него.

— Как я слышал, в Беллхаусе почти все убрали?

— Осталось убрать только ячмень. Дед сказал, что сегодня будут перевозить.

— Как себя чувствует сейчас твой дед?

— Думаю, он вполне здоров.

— Нога не очень его беспокоит?

— Мне кажется, что она его иногда тревожит, но он никогда не жалуется. Вы же знаете его.

— Он все время работает, я знаю это. Я видел его неделю назад, когда он собирал урожай в поле над ручьем. Несмотря на больную ногу, он может дать фору молодым парням.

Чарли, завернув на дороге, притормозил и остановился. Перед ними дорогу пересекал самец-фазан, и они видели, как он протиснулся между кустами живой изгороди и присоединился к своей самке на сжатом поле. Затем Чарли снова поехал вниз через болото Харли и вверх по крутому холму на другую сторону.

— Как сейчас поживает твоя мать?

— О, у нее все в порядке.

— Как она отдохнула? Она уезжала куда-нибудь?

— Нет, она занималась готовкой варенья.

— Я думаю, она сегодня вечером снова выйдет на работу? В «Фокс и Кабс», да? И будет разливать пиво умирающим от жажды мужчинам. Я, наверно, загляну туда. Мне хочется немного выпить. Сегодня довольно жарко.

Болтая с мальчиком, Чарли вел трактор. Последний крутой поворот сменился расстилавшейся прямой дорогой. Поля по обе стороны этой дороги принадлежали ферме Беллхаус, и работавшие на них мужчины и женщины на секунду отвлеклись, чтобы помахать мальчику и мужчине, проезжавшим по узкой дороге на тарахтевшем тракторе.

— Твой дед среди них?

— Нет, он наверху на ячменном поле.

— Как ты считаешь, где я найду мистера Лона?

— Наверно, где и всегда, — ответил Роберт.

Вскоре они подъехали к маленькому домику, стоявшему несколько в стороне от дороги. Чарли остановился, и мальчик сошел с трактора. Чарли все время поглядывал на домик. Но не увидел никаких признаков движения внутри. Он что-то сказал сквозь шум трактора, и Роберт, держась рукой за садовую калитку, опять повернулся, чтобы услышать, что он сказал.

Линн Мерсибрайт была в кухне, когда увидела, что приехал ее сын на тракторе, и начала готовить чай. Она ополоснула чайник горячей водой, вылила ее на золу в очаге и достала чайницу с полки. Трактор продолжал тарахтеть у калитки, и, когда Линн бегло взглянула из окна, стараясь, чтобы ее не было видно, она тихонько улыбнулась про себя, удивляясь, о чем же могут столько времени разговаривать зрелый мужчина и мальчик.

Наконец трактор отъехал. Она хлопотливо повернулась к столу, и когда Роберт вошел в дом, она сразу увидела его школьный ранец, свисавший на порванном ремне.

— Вот! Ты опять порвал ремень! Мне бы хотелось, чтобы ты внимательнее обращался со своими вещами! Эти вещи стоят денег. Они не растут на деревьях.

— Я быстро починю его, — сказал Роберт.

— Я сварила тебе вкусное свежее яйцо к чаю, так что не теряй время и скорее помой руки.

— Могу я взять с собой еду в поле?

— Нет, ты должен сесть и поесть как следует.

Она отрезала два куска хлеба, намазала их маслом и положила на тарелку мальчика. Роберт вернулся, сел за стол, и она налила ему чай.

— Кто это подвез тебя?

Но Линн прекрасно знала, кто это был. Она узнала Чарли Траскотта в его темно-синем комбинезоне и кепке, сдвинутой набок. Чарли знали все на многие мили вокруг. Линн часто видела его, когда тот проезжал по проселочным дорогам в Херрике, и иногда в «Фокс и Кабс» она подавала ему пиво и сигареты.

— Это был Чарли Траскотт, — ответил Роберт. — Он подвез после ремонта обратно трактор мистера Лона.

— Он что-то долго разговаривал с тобой и шумел у калитки.

— Он хотел узнать, умеешь ли ты танцевать.

— Танцевать? — повторила Линн. Она засмеялась. — Какое ему дело, умею я танцевать или нет? Почему его интересуют подобные вещи?

Но она очень хорошо знала, почему Чарли спросил об этом. Она видела развешанные повсюду объявления и знала, что в субботу состоятся танцы в Херрик Сент-Джонс. Это было большое событие, и все его обсуждали.

Держа в руках чашку, Линн подула на горячий чай. Она немного покраснела, и ее сын удивленно глянул на нее, продолжая есть свое яйцо всмятку. Он был темноволосый, а ее волосы — светлые. Он напоминал внешне своего умершего отца, которого никогда не знал, и его карие глаза, смотревшие на Линн, были совершенно как глаза Тома — темные и глубокие. Взгляд был настолько серьезным, что иногда это даже ее беспокоило.

— Мам, ты умеешь танцевать? — спросил Роберт. Он этого не знал, его мать почти никуда не ходила. Если бы у них было достаточно денег, она никогда не стала бы работать в «Фокс и Кабс». Это была единственная работа, которую она могла получить.

— Ты умеешь танцевать? — спросил он опять.

— Не беспокойся! — воскликнула Линн. — Продолжай есть и допивай чай. Но только не торопись, а то тебе станет плохо.

Роберт ел действительно слишком быстро. Ему хотелось как можно быстрее пойти на уборочное поле. Он проглотил остаток яйца, и пустая скорлупа перевернулась вверх дном.

— Тебе нужно готовить домашнее задание?

— Совсем немного. Я его приготовлю перед сном.

— Хорошо, можешь идти. Ты можешь захватить что-либо перекусить для своего деда.

Когда Роберт ушел из дома, Линн собрала чайные приборы со стола и вымыла их. Было уже пять часов, и она поднялась наверх, чтобы переодеться, готовясь к вечеру в «Фокс и Кабс».

Линн, чтобы сократить дорогу, прошла через поля. Когда она вошла, в пивной еще никого не было, но было слышно, что Фред Оукс в погребе, и три ящика с пивом уже стояли на стойке бара. Линн повесила пальто и шляпку и занялась бутылками, вынимая их и расставляя по нижним полкам. Фред поднялся из погреба и поставил на пол еще два ящика.

— Ты хорошо отдохнула?

— Да, спасибо. Надо было развеяться.

— Народ спрашивал, где ты. Один или двое — в особенности.

— Несомненно, это очень любезно с их стороны.

Линн не стала спрашивать, кто же были эти мужчины.

— Всегда так приятно, когда по тебе скучают, — добавила она.

— Ты видела объявление насчет танцев?

— Господи, да их развесили повсюду!

Одно из объявлений висело в баре.

— Ты, наверно, хочешь свободный вечер в следующую субботу? А?

— О! Я не хожу на танцы.

— Тогда ты будешь единственной, кто не пойдет. У нас еще не было такого волнующего события с тех пор, как над нами пролетел аэроплан в прошлом марте.

Вскоре последовали первые завсегдатаи: двое рабочих с фермы Дейлонг, и Линн отпустила две пинты выдержанного пива.

— Я вижу, ты уже вернулась после своего отпуска? Это был Блэкпул или Ильфракомб?

— Ни тот, ни другой, — ответила Линн. — Я была дома.

— Самое лучшее место. Где еще ты можешь плевать?

— Билл, он в злобном настроении, — объяснил Линн его приятель Эйбел. — Нас с ним уволили в конце недели. Нам только что сообщили эту чертову новость.

— О, мне так жаль! — воскликнула Линн. Хотя сожаление ее было действительно искренним, но причина заключалась в ее личной заинтересованности, потому что подобное увольнение могло случиться на ферме Беллхаус, и Линн прекрасно понимала, что ее отец, которому уже было семьдесят два года, мог вполне оказаться среди неудачников.

— О, мне так жаль, действительно жаль!

— Да, — сказал Билл Рид, вытирая рот рукой, — рабочие никому не нужны, как только им исполняется более сорока лет.

— Ты только глянь на него! — иронизировал Эйбел. — Ему уже больше шестидесяти шести лет!

— Ну и что? — сказал Билл. — Это более сорока?

К семи часам у бара выстроилась очередь, в основном работники с соседних ферм. Потом появился Клю Вильсон, за ним следовал Чарли Траскотт. Они пришли после работы в гараже, и на них все еще были комбинезоны, но Линн обратила внимание, что Чарли тщательно вымыл руки. Фред Оукс подал им выпивку, и они встали несколько в сторонке, выпивали и курили, болтая друг с другом. Один раз Чарли Траскотт перехватил взгляд Линн и поднял свой стакан, приветствуя ее. Клю что-то тихо сказал ему, и Чарли покраснел до ушей.

Когда они допили пиво, Клю снова подошел к бару и поставил перед Линн два стакана.

— Повторить две порции самого лучшего пива. Первый глоток только очищает глотку от пыли.

Он смотрел, как Линн орудует насосом, и обратил внимание на красоту ее кожи и игру света на золотисто-рыжих волосах. Клю подумал, что Чарли хорошо разбирается в женщинах. В девушке было что-то особенное.

— Чарли хотел бы знать, вы не пойдете с ним на танцы в субботу вечером?

Линн не сразу ответила ему. Клю поразил ее. Она поставила на стойку полный до краев стакан и внимательно посмотрела на него. Она знала, что Чарли слышит их.

— Почему он сам не спросит меня?

— Не знаю, наверно, потому что он стеснительный.

— Нет, это не так, — вмешался Чарли. Он подошел к бару. — Клю как всегда подшучивает. Я сам могу устроить свои дела.

— Тогда я предоставляю это тебе, — сказал Клю, забрал свой стакан и присоединился к мужчинам, игравшим в кегли.

Линн поставила стакан перед Чарли, и он некоторое время не отводил взгляда от шапки пены. Когда он наконец посмотрел на нее, Линн увидела, что, несмотря на свою репутацию ловеласа, он был очень смущен.

— Ну? Так как? Вы пойдете?

— Я уже слишком стара для танцев, — ответила ему Линн. — Тем не менее спасибо вам за то, что вы меня пригласили.

— Мы с вами одного возраста. Если вы слишком стары, что же, тогда и я.

— Откуда вы знаете, сколько мне лет?

— Мне как-то об этом сказал Роберт.

— О! Этот мой негодник! Он так легко выдал все мои секреты!

Она засмеялась, и ее взгляд вернул Чарли всю его уверенность.

— Хорошо, как насчет танцев? — повторил он. — Вы пойдете со мной или нет?

Его глаза, казавшиеся очень голубыми под светлыми бровями, не отрываясь смотрели на нее сияющим взглядом. Обычная улыбка, до сих пор отсутствовавшая, начала медленно появляться на его лице. — Если вы не пойдете, я тоже не пойду, и вам станет стыдно за то, что вы лишили меня удовольствия!

— Хорошо! Я пойду!

Линн улыбнулась ему. Она вдруг почувствовала себя такой молодой.

— Если меня отпустят…

— Не волнуйтесь, я сам договорюсь с Фредом. Я чиню ему машину, и он понимает, что ему лучше не ссориться со мной.

Чарли положил флорин на стойку, и Линн сдала ему сдачу. Чарли взял свой стакан и положил сдачу в карман.

— Я зайду за вами около восьми. От вашего дома до Херрик Сент-Джона десять минут ходу.

— Вам придется проделать лишний путь. Может, я встречусь с вами в зале?

— Нет, — твердо сказал он ей. — Я приглашаю вас, и поэтому обязательно зайду за вами.

Линн отошла от него, чтобы обслужить другого посетителя. Чарли, прислонившись к стойке, наблюдал за ней поверх стакана. Потом вернулся Клю.

— Ты договорился с ней?

— Да, она пойдет со мной, — ответил ему Чарли.

— Мне кажется, они никогда не говорят тебе «нет»?

— Я бы так не сказал.

— Нам пора домой на ужин, парень, или чертовка Нора всыплет нам по первое число!

— Хорошо, — сказал Чарли и допил пиво.

Он поставил пустой стакан на стойку и последовал за Клю из пивной. По дороге помахал рукой Линн. Он напомнил себе, что после ужина нужно вернуться в гараж и доделать работу. Наверно, она продлится за полночь, но его это не смущало, так как он часто работал по ночам. Ему хотелось помечтать о предстоящих танцах в субботу.

Когда Линн вернулась домой после одиннадцати, ее отец собирался ложиться спать. Он зажигал свечку от лампы, и Линн вдруг захотелось пошутить над ним. Она наклонилась и задула свечу, смеясь, как шаловливый ребенок.

— Как дела у Роберта? Он спит?

— Конечно, он уже давно лег.

Джек зажег снова свечу и вопросительно посмотрел на дочь, чувствуя ее возбужденное настроение. Линн, отвечая на его взгляд, обняла отца и поцеловала его бородатое лицо. Потом она пошла повесить пальто.

— Отец, ты знаешь Чарли Траскотта?

— Все его знают. Что он сделал?

— Он пригласил меня на танцы в субботу. Не дурочка ли я?.. Я согласилась!

— Обязательно пойди. Почему не пойти? Ничего нет страшного, если ты сходишь на танцы.

— Тебе не кажется, что в моем возрасте мне не пристало бегать на танцы?

— Будь готовой к сплетням, вот и все! Чарли совсем неплохой парень, но о нем сплетничают, что у него было много женщин. Тебе придется очень следить за своим поведением, если тебя волнует, что говорят о тебе люди.

— Да, я знаю. И меня это волнует.

Роберт был рожден вне брака. Линн не делала из этого секрета, когда они начали жить в Херрик Грине. Она была уверена, что Чарли Траскотт, как и все остальные, прекрасно знал правду о ней и о ее сыне. Почти двенадцать лет везде, где им приходилось жить, она терпела двусмысленные взгляды, и это немного закалило ее характер. Она не взглянула ни на одного мужчину с тех пор, как бедный слепой и жутко мучившийся отец Роберта умер в день рождения ребенка. Но теперь, Чарли Траскотт… Как она относится к нему?

— Может, мне следовало отказаться? Как ты считаешь? Я хочу, чтобы ты ответил.

— Иди и ни на что не обращай внимания, — ответил ей отец. Он, прихрамывая, пошел к лестнице. — Все эти годы у тебя было слишком мало радости в жизни. Иди и немного развлекись.

Конечно, а почему бы и нет? Что в этом дурного? Это были всего лишь танцы, и она уже обещала Чарли пойти с ним. Прежнее хорошее настроение вернулось к ней, и некоторое время она стояла счастливая, слушая, как отец поднимался по ступенькам. Звуки стали тише, когда он вошел в спальню, которую делил с Робертом. Пробили часы на полке над печкой, напоминая, что уже поздно. Линн зажгла свечку и прикрутила лампу. Проверив, заперта ли дверь, она поднялась наверх в спальню.

Субботний вечер был теплым и хорошим. Когда Чарли и Линн пришли, зал для танцев был заполнен до предела, и несколько молодых людей стояли снаружи. Все знали Чарли и приветствовали его. Поднимаясь по ступенькам, Линн чувствовала, как они оглядывали ее с головы до ног.

— Чарли, здесь слишком мало места для танцев, — сказал один из парней, — если ты пришел только за этим. Но на заднем дворе луна светит очень ярко.

Чарли не обращал на них внимания. Могло показаться, что он оглох. Легонько поддерживая Линн под руку, он ввел ее в переполненный зал. Граммофон играл старинный вальс. В зале с трудом танцевало более сорока пар, разгоряченных и вспотевших от горевших ламп. Народ собрался отовсюду. Многие толпились у столов на козлах, где три или четыре женщины с блестящими от пота лицами продавали напитки.

— Довольно тесно, — заметил Чарли. Он взял у Линн пальто. Ему пришлось расталкивать локтями народ, чтобы дотянуться до крючка. Они втиснулись в толпу, он улыбнулся Линн и притянул ее к себе.

— Выбирайте кавалеров, чтобы потолкаться, как сардины в банке…

— Я не танцевала уже целую вечность, — сказала Линн. — Во время войны, когда я работала медсестрой, в госпитале были танцы в День заключения перемирия. Боюсь, что у меня было мало практики.

— Вы вскоре все вспомните.

— Я еще и старомодна. Если заиграют фокстрот, то тут я пас.

— Я вас научу, — ответил ей Чарли.

Чарли был одет очень аккуратно в темно-синий костюм и синий галстук в полосочку. Его рубашка была безупречной, а белый воротничок похрустывал. Светлокоричневые волосы, побелевшие на висках, были приглажены и немного прилизаны.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Чарли. — Вы подумали, что наконец-то я аккуратно одет.

— Я так не думала, это было бы глупо.

— Тогда о чем вы думали?

— Мне кажется, что мне лучше помолчать.

— Говорите! Я — крепкий орешек, я перенесу.

— Ну, я подумала, что вам привычнее быть в рабочем комбинезоне, — сказала Линн.

Чарли слегка поморщился, в его глазах было огорчение. Слишком много он приложил усилий, чтобы быть сегодня прилично одетым.

— Комбинезон! — повторил он недовольно. — Может, мне стоило прийти в нем!

— Вы обиделись на мои слова?

— Нет! Я вам говорю, что я — крепкий орешек.

— Не уверена в этом, я только хотела сказать…

— Так что же вы хотели сказать?

Танец закончился. Они остановились и стали хлопать.

— …Что вы мне очень нравитесь в рабочей одежде.

— Если я вам нравлюсь, тогда все в порядке. Это и требовалось, во всяком случае.

Чарли был из числа тех, кто всегда надеется на лучшее. Было видно, что он прирожденный оптимист, так как уголки его губ загибались кверху, а вокруг глаз залегли морщинки от смеха. Все его лицо от распространявшейся по нему улыбки становилось морщинистым; когда он смеялся, слушатели неизменно присоединялись к его смеху, нравились им его шутки или нет.

— Леди и джентльмены! — послышался голос распорядителя танцев. — Следующий танец, по просьбе многих, ваш старый любимый «Вечно молодой вальс!».

На граммофон поставили новую пластинку, но раздался только грустный вздох. Публика захлопала. Майк Грей забыл завести граммофон. Он быстро исправился, и звуки вальса заполнили зал. Танцевать стало свободно, потому что некоторые парочки отправились отдохнуть.

— Так-то лучше, — сказал Чарли. — Теперь мы сможем потанцевать как следует.

— Вы не так уж плохо танцуете, — заметил он, пока они вальсировали.

— Когда слышишь музыку, все сразу вспоминается.

— Говорят, что так же бывает с ездой на велосипеде.

— Я не умею ездить на велосипеде.

— Не умеете? Я не могу этому поверить, — сказал Чарли.

— Неужели это так ужасно?

— Да, это просто катастрофа!

— О каких глупостях мы с вами говорим! — воскликнула Линн. — Как я могу хорошо танцевать, если вы меня все время смешите?

Но она была счастлива и с удовольствием смеялась вместе с Чарли. Когда он смотрел на нее, то каждый раз делал для себя новое открытие. В «Фокс и Кабс» Линн была совершенно другой. Она была всегда очень сдержанной, и это его привлекло. Но сегодня она была такой веселой и все время смеялась, и ему стало еще приятнее проводить с ней время.

— Почему бы вам не потанцевать и с другими женщинами?

— Разве они здесь есть? — спросил ее Чарли.

Он не отводил от нее глаз.

Через некоторое время Чарли усадил Линн и пошел купить им что-нибудь выпить. Пока он ждал очереди, человек по имени Истон заговорил с ним, пихнув его локтем под ребра. Чарли зрительно хорошо знал его. Он был трубочистом в Херрике.

— Ну, ты и веселишься! — Истон ткнул пальцем в сторону Линн, сидевшей у окна. Ей было очень жарко. — Ты умеешь подцепить себе бабу. Надо отдать тебе должное.

— Спасибо, — ответил ему Чарли. Истон был пьян.

— Она — дочь Джека Мерсибрайта, да? И по вечерам работает в «Фокс и Кабс». С ней у тебя не будет хлопот. Ты знаешь, что говорят о буфетчицах. — Истон наклонился к уху Чарли, от него несло перегаром. — У нее есть ребенок… Парень родился в кредит. Как говорят… Его папаша никогда не заплатил ей по счету…

— Послушай, — тихо сказал ему Чарли. Он видел, что на них уже начали обращать внимание люди, — не хочешь ли ты заткнуть свою пасть?

Истон удивленно уставился на него.

— Ну, я просто хотел тебя предупредить.

— Не стоит беспокоиться, — сказал Чарли. — Я знаю все, что мне нужно знать.

— Правда? Мне следовало бы догадаться! — Истон заулыбался от уха до уха. — Ты никогда не терял времени даром.

— Уйди с дороги, — ответил Чарли.

Когда Чарли вернулся к Линн с напитком, у него горело лицо и мрачно сверкали глаза.

— Что случилось? Почему вы такой злой?

— Кто-то что-то мне сказал.

— Это — Берт Истон?

— Да, вы правы.

— Что он сказал?

— Неважно.

Линн догадывалась, что мог ему сказать Истон. Она прожила треть своей жизни с подобными насмешками. Они следовали за ней повсюду, и она уже привыкла к ним. Линн отпивала лимонад и смотрела на Чарли, потягивавшего пиво.

— Вы знаете, что Роберт рожден вне брака?

— Да, я знаю, но меня это не волнует.

Он посмотрел на Линн: прямой и пристальный взгляд дал ей понять, как мало его интересуют сплетни. И Линн ответила таким же прямым взглядом, показывая, что она ему доверяет. Они не замечали этой толпы в зале. Шум их не беспокоил, он казался отдаленным и нереальным. Танцоры шаркали ногами на площадке, на граммофоне менялись пластинки, распорядитель танцев объявлял мелодии. Линн допила лимонад и поставила пустой стакан. Она подождала, пока Чарли допил пиво, потом она встала и взяла его руку.

— Пойдемте, вы научите меня танцевать фокстрот, — сказала она.

Без пятнадцати десять прибыл Клю Вильсон с женой Норой.

— Только не говорите мне, что мы опоздали, я это знаю и сам. Она целый час искала мои запонки.

Клю взял Чарли за руку и посмотрел на стол, где продавались напитки.

— Не хочу танцевать, я умираю от жажды. Пошли, и ты купишь мне что-нибудь выпить.

Но Чарли и Линн собирались уходить, и Чарли пытался отыскать пальто Линн.

— Вы уже уходите? — спросил Клю. — Это безумие! Вечер только начинается!

— Я знаю, что еще рано, — сказала Линн, — но я действительно думаю, что уже достаточно потанцевала.

— Я тоже, — добавил Чарли. — Мне уже не терпится подышать свежим воздухом.

Он наконец нашел пальто Линн и помог ей одеться. Клю смотрел на него, как сова.

— Ну, полагаю, если вы должны — значит, должны. Но не стойте слишком долго у перехода на Хэдли Шарп.

Нора стукнула его по лодыжке, и он удивленно повернулся к ней.

— Я просто хотел сказать, что сегодня ночью выпадет сильная роса, и мне бы не хотелось, чтобы они простудились.

— Мы все знаем, что ты имеешь в виду, — ответила ему Нора.

— Ладно, я прощаюсь с вами, — сказал им Чарли.

— Пока, пока, — ответил Клю, подмигивая.

На улице, когда они вышли из освещенного зала, Чарли взял Линн под руку и помог ей сделать первые нерешительные шаги в темноте по тропинке. Но когда он понял, что она уже может видеть, он выпустил ее руку.

— Не обращайте внимания на Клю. Он — мой друг и болтает все не со зла.

— Вы живете у них, так?

— Теперь мне уже осталось жить у них недолго, — сказал Чарли. — У них скоро будет ребенок. Когда он родится — в следующем апреле, — мне придется искать себе другое жилье.

— Где вы станете жить?

— О, я не знаю. Но не так сложно найти комнату. Кто знает, может, я куплю себе небольшой домик? Многое может произойти до следующего апреля.

Ночь была теплой и тихой. Пока они шагали по тропинке, им было слышно, как на поле, по другую сторону живой изгороди, стадо громко жевало траву.

— В этом поле пасется так много хороших бифштексов. Я бы не отказался иметь по полпенни с каждого фунта денег, которые получает Хэдли Шарп, когда продает их во время выставки породистого скота.

Хотя Чарли не видел этого стада сейчас, он прекрасно знал, что оно из себя представляет. Он постоянно бывал на многих фермах, когда ремонтировал сельскохозяйственные машины, и замечал все, что происходило на фермах и на полях. Будучи сыном фермера, он запоминал все увиденное.

— Расскажите мне о себе, — попросила его Линн, — и о том, как вы жили на ферме вашего отца.

— Что я могу вам рассказать?

Его рассказ был довольно кратким. Отец имел ферму в Хардингли, другой стороне Вустершира. Во время войны дела шли хорошо, и его отец шел в ногу со временем, тратя много денег на разные усовершенствования.

— Когда я вернулся домой после войны, у него уже были трактора, сеялки и не знаю что еще. Я занимался на курсах, чтобы научиться ремонтировать машины и работать на них. Когда я закончил курсы, начался спад в экономике, и фермерство перестало приносить барыши. Мой отец обанкротился в двадцать четвертом году. От этого потрясения он сильно заболел. После этого с фермерством было для меня покончено, поэтому я откликнулся на приглашение в ремонтную мастерскую и таким образом стал работать у Клю.

Чарли смущенно засмеялся.

— Веселенькая история, не правда ли? Таких, как я, тысячи, истории наши похожи.

— Но от этого они не становятся менее грустными.

— Да, для моего отца все закончилось слишком грустно. Он так и не пришел в себя после банкротства и умер зимой двадцать шестого года.

— У вас вообще не осталось родственников?

— Две замужние сестры в Канаде и кузен-фермер в Новом Южном Уэльсе. Одним словом — я совсем одинок.

— Вы никогда не хотели бы снова вернуться на ферму?

— Что, стать работником на ферме? Нет, это не для меня! Меня теперь арканом не затащишь на ферму, даже через тысячу лет!

Но Линн знала, что Чарли все равно был связан с землей. Если он куда-то ездил по делам и видел человека, работавшего в поле, он останавливался, чтобы поговорить с ним, и часто начинал помогать. Однажды, когда ее отец вырывал старую живую изгородь, Чарли остановился и больше часа помогал ему вырвать шесть старых деревьев терновника.

— Земля разлеталась в разные стороны, — рассказывал потом ее отец. — Можно сказать, что он знает, как управляться с мотыгой и лопатой.

— Нет, для меня работа на ферме кончена, — говорил Чарли. — Мне нравится, когда у меня есть лишние деньги.

Он позвенел монетками в карманах брюк.

— Механики получают приличную плату. Каждую неделю я могу откладывать немного денег, а это больше того, на что могут рассчитывать в наши дни бедняги-фермеры.

Время от времени он посматривал на Линн. Он хотел знать, не считает ли она его хвастунишкой, который хвалится деньгами, что может заработать? Может, она думает, что он стремится произвести на нее впечатление? Было трудно что-то понять: он еле различал ее лицо при свете звезд, и сама она почти ничего не говорила в ответ, хотя слушала очень внимательно.

— Мы уже пришли, — с жалостью сказал Чарли, когда они повернули к Беллхаус Лейн, и им стал виден дом.

— У вас в кухне горит свет. Наверно, ваш отец ждет вас?

— Конечно, он никогда не ложится спать, пока я не вернусь домой. Вы не выпьете чашечку чая?

— Вы уверены, что я не доставлю вам хлопот?

— Я все равно буду готовить чай для себя.

Пока Линн готовила чай, Чарли и ее отец сидели по разные стороны печки и разговаривали: отец покуривал свою старую из вереска трубку, а Чарли сигарету. Они обсуждали перемены на фермах в округе: как мистер Лон из Беллхауса все больше земли оставляет под пастбища и старается развести молочный скот, и как мистер Пойнтер из Дейлонга решил заняться птицеводством и разводить гусей. Сейчас фермеры старались делать все возможное, чтобы сохранить привилегию помирать с голоду на своем собственном клочке земли.

— Этот парень из Рейзвуда пытается развести на своей земле фазанов и тому подобных и сдает ее обществу охотников. Только таким способом земля приносит ему доходы.

— Боже мой! Но это нельзя назвать фермерством, правда?

— Лучше это, чем вмешательство судебного пристава.

— Да, и гораздо лучше, чем повеситься у себя в амбаре…

Линн подала им чай и сама села за стол выпить чашку. Она не вмешивалась в их мужской разговор, а, прислушиваясь к их высказываниям, улыбалась про себя — ей было забавно, как это они исключили ее из своих разговоров. Они не обращали на нее ни малейшего внимания, ее вообще могло не быть в этой комнате. Они вели беседу между собой, ни разу не посмотрев в ее сторону.

Но Чарли не забывал о ней, он все время ощущал ее присутствие. Он каким-то образом угадал ее мысли, чувствуя, что она довольна тем, как он беседовал с ее отцом, и что она счастлива, что они не обращали на нее внимания.

Чарли осмотрелся на кухне: она была светлой и уютной, и во всем чувствовалась заботливая любовь. Все вычищено и ярко сияло, хотя было заметно, что люди здесь жили бедно. Кухня подсказала ему очень много о Линн. Как в раскрытой книге, он вычитал в ней о характере Линн.

Часы на полке пробили одиннадцать.

— Ужас! Уже так поздно! Я здесь сижу и не даю вам спокойно отдыхать.

Чарли взял чашку и быстро допил чай. Линн предложила ему еще, но Чарли отказался.

— Спасибо, мне пора идти. Прекрасный чай! Давно я не пил такой. Нора совершенно не умеет правильно заваривать. Ей лень прогреть заварочный чайник как следует.

— Теперь вы знаете, куда вам нужно прийти, чтобы выпить хороший чай, — сказала ему Линн.

Она сказала ему это совершенно спокойно. Ее улыбка была дружеской, но не кокетливой.

— А что будет, если я поймаю вас на слове? — спросил Чарли, направляясь к двери.

— Попробуйте и приходите в воскресенье, — сказала ему Линн. — Я всегда свободна по вечерам в воскресенье.

— Хорошо, в воскресенье. Считайте, что мы назначили друг другу свидание.

— Благодарю вас за приглашение на танцы. Мне очень понравилось, и давно следовало поменять обстановку.

— Я рад, что вы пошли со мной, — ответил Чарли. — Доброй ночи, мы еще увидимся!

Он улыбнулся, помахал рукой и ушел. Линн закрыла дверь и заперла на засов. Джек встал, немного размялся и вытряхнул свою трубку.

— Должен тебе сказать, что Чарли Траскотт, когда он собирается уйти, то уходит сразу. Он не станет стоять часами на крылечке и болтать всякую ерунду.

— Интересно, он придет еще…

— Конечно, он же обещал.

— Ты не против, что он зашел к нам?

— Против я или нет — это все равно. Он будет приходить не ко мне.

Но иногда, надо отдать ему должное, как говорила Линн, Чарли заходил, когда ее не было дома, и час или два беседовал с отцом. Он уходил перед тем, как она должна была вернуться с работы. Иногда в воскресенье утром он брал Роберта в увеселительную поездку или в каком-нибудь полуразвалившемся автомобиле, или на мотоцикле позади себя. Он говорил, что «испытывает» мотоцикл для приятеля.

— Надеюсь, вы не станете ехать слишком быстро, — просила его Линн. — Особенно по этой новой дороге.

— Когда Роб со мной, вы можете не беспокоиться за него. Я клянусь вам, что с ним ничего не случится!

Они с Робертом очень подружились. Чарли приложил к этому много усилий. Но его расположение к мальчику было искренним, Линн была совершенно в этом уверена. Сам Роберт обожал Чарли и считал, что Чарли Траскотт никогда не может делать что-то не то!

— Мама?

— Да?

— Я могу поговорить с тобой?

— Боже! Что случилось? — спросила она. — Что-то стряслось в школе?

— Нет, — нахмурился Роберт. — Я не собираюсь разговаривать с тобой о школе.

— Очень жаль, — ответила Линн.

Она лелеяла надежду, что будущей весной Роберт согласится сдавать экзамен на получение стипендии и продолжит учебу в средней школе, но Роберт не желал даже думать об этом. Он хотел только одного: как можно скорее оставить школу и начать работать на ферме, и лучше — на ферме Беллхаус вместе со своим дедом.

— Ну, если не о школе, — сказала мать, — тогда о чем ты хочешь поговорить со мной?

— О Чарли Траскотте, — сказал Роберт.

— Что такое?

— Если Чарли попросит тебя выйти за него замуж…

— Вот о чем! Я должна была бы догадаться.

— Я не имею права задавать тебе вопросы?

— Нет, ты не должен этого делать. Это невежливо.

Линн пекла яблочный пирог. На доске лежал кусок теста, и она раскатывала его скалкой. Рядом стояла хорошо смазанная форма. Линн положила туда раскатанное тесто и выравнивала края ножом. Роберт не сводил с нее своих темных глаз, любуясь быстротой и мастерством ее руки, когда нож двигался по краю формы и полоска теста падала на разделочную доску. Линн быстро взглянула ему в лицо.

— Если я вдруг соберусь выйти замуж за Чарли…

— Да, что?

— Ты должен понять…

— Да, я постараюсь это сделать.

— Тогда он станет твоим отчимом. Ты никогда не думал об этом?

— Но разве он при этом не останется моим другом?

Сердце Линн защемило, когда она прочитала в его глазах доверие и желание иметь отчима-друга. У Роберта в детстве было мало друзей, потому что ее отец в поисках работы переезжал все недавние годы с места на место и они редко где оседали более чем на шесть месяцев, пока не приехали в Херрик Грин.

— Конечно, — сказала Линн, нежно касаясь лица мальчика. — Я уверена, что Чарли останется твоим другом.

— Значит, ты выйдешь за него замуж?

— Не торопись, — ответила она. — Людям нужно время, чтобы как следует подумать о таких вещах.

Линн оживилась и снова занялась пирогом, кладя порезанные яблоки в форму и посыпая их сахаром. Она взяла оставшееся тесто из миски и начала раскатывать его на доске.

— Тебе не кажется, что я слишком стара, чтобы думать о замужестве?

— Ты мне не кажешься старой. У тебя нет седых волос или еще чего-нибудь.

— Нет, пока еще нет! — засмеялась Линн. — Но у меня они могут вскоре появиться.

— Почему это?

— О! Именно потому!

Последние дни она все время смеялась, и мальчик никак не мог привыкнуть к этому. Он так часто раньше видел ее несчастной, когда они таскались с одного места на другое, всегда неприкаянные, всегда очень бедные, всегда чем-то обеспокоенные. Но в Херрик Грине они уже прожили пятнадцать месяцев, и его мать привыкла к этому месту. Им здесь повезло, и мать повеселела.

— Ты похожа на девочку, — сказал Роберт. — В особенности, когда ты так смеешься!

— Господи! Ты сегодня говоришь мне такие приятные вещи.

Линн взяла кусок яблока из начинки пирога и сунула ему в рот.

— Вот! — снова залилась она смехом. — Это тебе за то, что ты говоришь мне приятные вещи!

Взглянув в зеркало, Линн убедилась, что мальчик говорил правду: она действительно здорово помолодела за это время. Она чувствовала себя так, как это было в девятнадцать лет, до того как выпавшие на ее долю испытания изменили ее жизнь.

Тогда она была полна радости и смеха; детство и юность приносили ей только радость. Но началась война, которая заставила за все платить. Война и нанесенный ею ущерб состарили Линн прежде времени. Но теперь эти ужасные годы были в прошлом, и она старалась получить от жизни радость и счастье. Существовала масса вещей, от которых ей становилось приятно: она и отец работали, у них был неплохой домик, немного тесный, но без арендной платы, и они жили здесь больше года. Все это — чистый бальзам после стольких лет волнений и нужды. И, конечно, теперь у нее был Чарли Траскотт.

Она видела его почти каждый день, и они уже хорошо знали друг друга. Она знала многое о его четырех годах службы в армии, о девушке, предавшей его, пока он служил в армии, о том, как он потом легкомысленно обращался с женщинами. Чарли, как сама Линн и как многие другие, потерял из-за войны четыре года своей жизни. Он никогда не говорил об этом в открытую, но однажды в баре «Фокс и Кабс» кто-то упомянул Ататюрка, и внезапно Чарли мрачно сказал:

— Вы мне ничего не говорите о турках! Я с ними достаточно сталкивался, когда служил на Галлипольском полуострове!

В этот момент лицо его было ужасно жестоким.

Но Чарли легко приходил в себя, он был настоящим оптимистом и сохранил свою молодцеватость, хотя многое претерпел во время войны. В тридцать пять он оставался молодым парнем, полным энергии и жажды жизни. В его компании Линн тоже молодела.

Линн всегда начинала улыбаться, и у нее сладко замирало сердце, когда видела, как он вел какой-нибудь рычащий старый трактор по запутанным тропинкам, пренебрегая сиденьем и энергично всматриваясь поверх живой изгороди, чтобы увидеть, что происходит на полях. Чарли водил с щегольством, «стоя в стремени», как выразился Роберт: кепка сдвинута набок, за пояс всегда засунут разводной ключ, а из кармашка комбинезона торчит пачка сигарет.

— Как ты много куришь за день! — как-то сказала она ему.

— Ты это не одобряешь? — спросил Чарли.

— Не в этом дело. Мой отец курит, и я привыкла к его трубке. Я только подумала о тратах.

— Сигареты не такие дорогие, но если хочешь, я брошу курить.

— Ты действительно так сделаешь? — удивленно спросила его Линн.

— Да, если тебе это действительно неприятно.

Линн была поражена. Она посмотрела на него, но потом покачала головой.

— Я не стану просить тебя об этом. Я не та женщина, чтобы ставить тебе какие-нибудь условия.

Чарли расслабился и улыбнулся.

— Господи! У меня отлегло от сердца! — сказал он. — Мне показалось, что ты попросишь меня об этом!

— Что? Ты просто хвастался! Ты никогда не собирался бросать?

— Разве? Я и сам не знаю!

У Чарли хитро блестели глаза.

— Я могу сказать только одно — я очень рад, что ты не стала меня испытывать!

Линн обычно делала покупки по пятницам, когда она ходила в Херрик Сент-Джон. Она запасалась продуктами на неделю.

Однажды Линн, вернувшись дождливым днем в октябре домой, была удивлена, застав отца дома.

— Меня уволили, — мрачно сказал он. — Сейчас такие дожди, что нельзя пахать, и мистер Лон отказал мне от места.

— Боже мой! Это все же случилось!

Линн поставила корзинки на стол и наклонилась над ними, пытаясь расслабить затекшие руки.

— На сколько времени он тебя отстранил от работы? Мистер Лон сказал тебе что-нибудь об этом?

— Он за мной пришлет, когда я ему понадоблюсь! Один Бог знает, когда это случится!

— Но он хотя бы не выгоняет нас из дома?

— Нет, но мы теперь должны платить ему аренду.

— Сколько?

— Два шиллинга в неделю!

— Ну, все не так страшно! — ответила Линн и пошла повесить на крючок пальто и шляпку.

— Мы сможем ему столько платить.

— Да, наверно, мы сможем… Если только мы останемся здесь! — сказал отец.

— Что ты хочешь сказать? — спросила его Линн. Она замерла в ожидании его ответа. — Почему же мы не останемся здесь?

— Потому что нам лучше поехать куда-нибудь и найти место, где у меня будет работа.

— Ты серьезно говоришь это? — воскликнула Линн. — Мы снова начнем путешествовать, переезжать с места на место и втроем будем жить, как цыгане?

Линн стояла перед ним, упершись руками в бедра. Она вылила на него все свое возмущение и гнев.

— Ты хотя бы имеешь представление, сколько раз мы переезжали за последние шесть лет? Всего получилось тринадцать раз! Да, ты можешь удивляться, но это правда! Тринадцать раз мы переезжали, взад и вперед, Роберт и я, и если ты думаешь, что я сделаю это еще раз…

— Я не виноват, что нам приходилось переезжать. Мне надо было ехать туда, где есть работа.

— Сейчас на фермах вообще нет работы! Тебе придется проснуться и принять этот факт! Ты имеешь право получать теперь пенсию. Пора тебе расстаться со своей глупой гордостью и подать иск, как все остальные люди.

— Боже Всемогущий! Шесть шиллингов в неделю! Хотелось бы мне знать, какой толк от этих денег!

— Я работаю, поэтому нам хватит денег, чтобы прожить. Сейчас многие люди уходят на пенсию. Ты заслужил свой отдых, тем более что у тебя больная нога.

— Больная нога или нет, но я могу еще работать, и, если постараться, всегда можно найти работу!

— Может, стоит оставить работу для более молодых людей? Для тех, кому нужно обеспечивать жен и малых детей! Ты не обязан больше работать и можешь освободить им место.

— Ты хочешь сказать, что моя песенка спета?

— Я хочу сказать только одно, что не желаю покидать это место и снова шататься по свету, как мы это делали раньше!

В комнате воцарилась тишина. Джек сидел с каменным лицом, и дым из трубки клубился вокруг него, прилипая клочками к усам и бороде. Линн, продолжая дрожать после своей вспышки, повернулась к корзинам на столе и начала разбирать свои покупки — чай, сахар, спички, лярд. Она проверяла все по списку. Потом она посмотрела на отца и попыталась говорить с ним нормальным тоном.

— Я рада, что сварила варенье из терна. В лавке оно уже подорожало на полпенса. Вот тебе шнурки. Я купила тебе кожаные, правильно? Я попросила миссис Беннет выбрать покрепче. Да, чуть не забыла! Я спросила ее о вельветовых штанах, и у нее нашелся твой размер за двенадцать шиллингов и шесть пенсов. Я попросила отложить их для меня.

Джек вынул трубку изо рта и сильнее примял табак в чашечке трубки.

— Ты не хочешь уезжать отсюда из-за Чарли Траскотта?

— Я хочу жить на одном месте. Вот и все! Мне кажется, что это вполне достаточный довод.

— Ты собираешься за него замуж?

— Господи, ты прямо как Роберт! — воскликнула она, заставляя себя отвечать весело. — Вы оба не даете мне покоя.

Она снова наклонилась над корзинкой и вытащила оттуда свечки, изюм и рис.

— Чарли еще не сделал мне предложения, — заметила она очень сдержанным тоном.

— Если он сделает тебе предложение, что ты ему ответишь?

— Я буду думать об этом, когда наступит время. Если оно вообще наступит!

Джек встал и, хромая, пошел к двери. Он снял с вешалки шапку и надел ее на голову.

— Ты уходишь? — спросила Линк. — Я собиралась заварить чай.

— Не беспокойся обо мне! — ответил отец и вышел на улицу, где моросил дождь.

Он прошел по дороге совсем немного, когда подъехал Чарли в фургоне Клю Вильсона.

— А я собирался заехать к вам.

— Но только не ко мне, я в этом уверен. — Джек ткнул пальцем в сторону дома. — Линн только что вернулась из магазина. Я уверен, что ты сам знаешь к ней дорогу.

— Что-то стряслось? — спросил Чарли.

— Да! — ответил Джек. — Подорожало варенье!

— Я только что повстречал твоего отца. Мне кажется, что он в плохом настроении.

— Это потому, что его отстранили от работы.

— Ну, конечно, мне нужно было догадаться самому, — сказал он, наблюдая, как Линн готовила чай. — Джек не единственный, в это время года многие остаются без работы.

— Я знаю это, как и отец. Однако он говорит, что нам нужно уезжать отсюда!

Линн поставила на стол чайник и села напротив Чарли.

— Мы даже поругались из-за этого. Я сказала ему, что больше не стану переезжать.

Она палила чай в две кружки и подала одну из них Чарли.

— Мы только хорошо устроились здесь. Это так много требует.

Чарли видел, как она была расстроена, и подумал, что пришел как раз вовремя.

— Я только вернулся из Херрик Грина. Там сдастся дом. Это очень приятное место, прямо у прудов, у поворота на Раерли. Дом только нужно немного покрасить и переклеить обои. А так он в порядке.

Он остановился и внимательно посмотрел на Линн, пытаясь перехватить ее взгляд.

— Он как раз подойдет нам… тебе и мне, отцу и Робу… Что ты скажешь по поводу того, чтобы переехать туда? Для тебя это не будет слишком далеко? Ты не побоишься этого переезда?

Линн уже почти не могла сдерживать слезы, в ее горле застрял комок, когда она попыталась ему ответить.

— Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать? — спросил ее Чарли. — Ты же знаешь, как я к тебе отношусь?

Линн отыскала носовой платок и пыталась вытереть слезы с глаз.

— Знаю ли я это?

— Прошло почти двенадцать лет с тех пор, как моя девушка предала меня и вышла замуж за другого человека, — сказал Чарли. — Двенадцать лет — это долгий срок, и все эти годы я никогда не думал о браке.

Он посмотрел на Линн, и в глазах у него мелькнула неуверенность. Потом он снова заговорил, но смущенно и отрывисто посмеиваясь, как будто он смеялся над собой.

— Теперь появилась ты и все переменилось! Теперь я мечтаю об этом все время!

Он перегнулся через стол и протянул к ней руки с немой просьбой. В ответ Линн вложила свои руки в его, и Чарли крепко сжал их своими твердыми теплыми руками; казалось, что он никогда не выпустит их.

— Я для тебя сделаю все что угодно! Ты мне веришь?

Прильнув к нему, Линн кивнула головой, и когда у нее из глаз ручьем полились слезы, она не в силах была сдержать их. Они падали мелкими каплями, дрожали и блестели у нее на щеках, а потом скатывались на платье.

— Ты меня не спрашиваешь, что я для тебя сделаю?

— Если ты выйдешь за меня замуж, — сказал Чарли, — мне больше ничего не нужно.

Он вдруг нахмурился и заволновался.

— Но я еще не знаю, что скажет на это твой отец…

— Отцу придется успокоиться, — спокойно и уверенно заметила Линн. — Я уверена, что он так и сделает, когда узнает, как важен для меня этот брак.

Она мягко отняла у него свои руки и начала искать платок, упавший на колени. Линн вытерла слезы с щек и глаз и посмотрела на Чарли из-под влажных ресниц.

— Расскажи мне о доме, — попросила она, — в котором мы станем жить в Херрик Коммонс.

К тому времени, когда они в ноябре поженились, их новый дом уже освободился, и они договорились, что отец и Роберт переедут туда, пока молодожены будут в свадебном путешествии. Было куплено много разных нужных вещей, включая новую двуспальную кровать. У Джека теперь полно свободного времени, и он должен был начать ремонт в доме.

Фред Оукс настоял, чтобы свадебный завтрак прошел в «Фокс и Кабс», и именно оттуда Линн и Чарли отбыли в свадебное путешествие. Клю одолжил им свой фургон, и они днем отправились из Херрик Кросса, еще не зная, куда поедут. Они ничего заранее не планировали, а просто поехали по дороге на запад. И вскоре зеленые холмы, которые они обычно видели далеко на горизонте, оказались рядом с дорогой.

Они чувствовали, что путешествовать на машине подобным образом — большое приключение, но в то же время были совершенно спокойны, потому что теперь они соединились друг с другом навсегда, и неизвестность была им не страшна. Они сидели рядышком в маленьком теплом фургоне, и с каждой пройденной милей их близость росла, так что обещания, данные сегодня утром в церкви, уже глубоко утвердились в их сознании. Они утвердились в их плоти и крови, их подтверждало каждое мимолетное прикосновение, взгляды, которыми обменивались Линн и Чарли, и каждое слово, с которым они обращались друг к другу.

Знакомые холмы остались позади. Вместо них возникали неизвестные холмы и горы, которые круто вздымались по обе стороны дороги и плотно смыкались позади. Тяжелые, моросящие облака висели на вершинах гор и скатывались вдоль серо-зеленых склонов. В три часа разразился дождь. Он шел косыми струями, которые сбивал в сторону порывистый ветер. На этих дорогах не было машин, и часто они видели только одно живое существо — овцу или корову с вьющейся шерстью, которые паслись у подножья гор. Линн и Чарли чувствовали, что им принадлежит мир, и они проносились по нему миля за милей, сидя в маленьком, тесном и уютном фургоне, в то время как снаружи лил дождь. От дождя пейзаж посвежел, и через полуоткрытое окно до них доносился душистый запах горного дерна.

— Ты только подумай! — сказал Чарли. — Ни одна душа не знает, где мы!

— Да, — сказала Линн, — даже мы сами не знаем!

— Ты что, волнуешься? — спросил Чарли.

— Нет, но мне хотелось бы знать, где мы заночуем?

Она пыталась что-нибудь разглядеть сквозь мутные окна, но видела только холмы и дождь, а впереди петляла мокрая дорога.

— Прошло столько времени с тех пор, как мы проехали через деревню, не говоря уже о городе, — сказала она. — Мне кажется, что мы просто потерялись.

— Я прекрасно знаю, где мы находимся.

— Где мы?

— Мы — где-то в Уэльсе!

Они расхохотались и продолжали ехать под дождем. Линн задрожала и плотнее укуталась в плед, обернув его вокруг ног и бедер.

— Нам, наверно, придется ночевать в фургоне!

На самом деле ее это не волновало. Даже ее дрожь была притворной. Она подумала, что больше ни у кого в мире не было подобного свадебного путешествия, а неопределенность предстоящего ночлега была частью нового большого приключения. Ей было удобно и тепло, когда она закуталась в плед и смотрела на голый ландшафт. Даже дождь казался прекрасным! Неужели ей всегда будет так хорошо, как теперь, когда она вышла замуж за Чарли и вручила ему свою жизнь? Он сидел рядом с ней, вел машину и был хозяином ее судьбы. Она была довольна, что это так. Что касается будущего, что из этого? Оно, как и конечная цель их поездки, было загадочным и неизвестным. Никто не мог сказать, что оно им готовит.

Линн взяла руку Чарли и пожала ее. Он повернул голову и посмотрел на жену.

— Счастлива?

— Да. А ты?

— Тебе даже не стоит меня спрашивать об этом.

Теперь они ехали по ровной местности, и горы остались позади. Долина Тайви, Кармартен, Сент-Клеарс — все было в потоках дождя. Так как дождь не переставал, то они двигались дальше на юг, к побережью, где на небе уже прорвалась полоска света.

— Вот тебе и деревни, — сказал Чарли, — и вот тебе города.

День клонился к вечеру, и Чарли начал искать ночлег.

— Только не гостиницу! — воскликнула Линн. — Я никогда не останавливалась в гостинице!

— Ты знаешь, и я тоже!

Но Чарли всегда знал, что нужно делать. Новые приключения не пугали его, а если и пугали, то он прекрасно это скрывал. Когда в маленькой гостинице в Лланмелле он написал их имена в регистрационной книге, то сделал все спокойно и с таким достоинством, что Линн была поражена.

Сезон отпусков уже закончился, и они оказались единственными постояльцами. В гостиной разожгли огонь и накрыли ужин на маленьком столике рядом с камином: суп из зеленого горошка с гренками, треска в укропном соусе с вареным картофелем и бобами, и вместо пудинга — сладкий творог с черносливом. Мистер Хьюгс, хозяин гостиницы, прислуживал им, а потом убрал со стола, а его жена держалась в стороне, улыбаясь и кивая головой. Она с ними не разговаривала, но через мужа спрашивала, не желают ли они еще что-нибудь.

— Спасибо, все очень хорошо.

Если им что-нибудь понадобится, не позвонят ли они?

— Да, — сказал Чарли. — Спасибо, мы обязательно так и сделаем.

Может, они хотят бутылку с горячей водой в кровать?

— Ну, — сказал Чарли, глядя на Линн.

— Спасибо, нет. Мне кажется, что нам будет достаточно тепло.

Линн смутилась, но если мистер Хьюгс это заметил, то никак не показал. Он тихо оставил их одних и закрыл за собой дверь гостиной. Чарли встал и потушил свет.

— Приятная пара.

— Да, ты прав.

— Как ты думаешь, они поняли, что у нас медовый месяц?

— Не знаю.

Чарли подошел и сел на диван. Он положил свою руку на ее.

— Устала?

— Немного. Мне бы хотелось лечь.

Линн опять смутилась и посмотрела в сторону. Но потом она начала улыбаться.

— Что смешного? — спросил ее Чарли.

— О, я даже не знаю! Все! Мы… Это место… И то, что мы здесь находимся…

Она опустила голову на его плечо, и Чарли посмотрел на нее при отблесках огня.

— Интересно, чем сейчас занимаются отец и Роберт?

— Мы им можем завтра послать открытку, — сказал Чарли.

— Мы можем на ней написать: «Хотелось бы, чтобы вы были с нами!»

— Я не стану этого писать, потому что это неправда!

Она теснее прижалась к нему и почувствовала, как он губами касается ее полос.

— Сейчас мы должны быть только вдвоем. Это только наше время!

Она подняла к нему лицо, и Чарли поцеловал ее.

Их спальня была наверху. Дождь не переставая стучал к ним в окно, и ветер завывал в узкой трубе камина. Иногда кусочки сажи падали вниз и оставались среди бумажных цветов, украшавших камин.

На стене над кроватью в перекрещивающейся рамке висел лист, на котором были написаны слова «Бог, Ты смотришь на меня», и был изображен огромный синий глаз. Линн стояла в ногах кровати и расстегивала пуговицы на платье.

— Мне не нравится, как этот глаз смотрит на меня.

— Сейчас все сделаем, — сказал Чарли и перевернул лист к стене.

Он подошел к Линн и коснулся ее шеи. Его рука двигалась медленно и нежно в вырезе платья, пальцы гладили мягкую гладкую кожу на плечах и шее.

— Надеюсь, ты не против того, что я смотрю на тебя?

Чарли не убирал своей руки, он почувствовал, как участилось ее дыхание, сильнее забился ее пульс под его рукой. Ее глаза вдруг стали очень темными и наполнились тем чувством, которое переполняло ее, и она ответила ему дрожащим шепотом:

— Мне придется привыкнуть к этому, не так ли? — И она крепко обняла Чарли.

Утром дождь прекратился, и они добрели по пляжу почти до Саундерсфута. Небо просветлело, и там, где солнцу удалось прорваться сквозь облака, начинало чувствоваться тепло.

Они даже сняли туфли и прошлись у самой кромки моря. Линн обернула юбки вокруг бедер, а Чарли закатал брюки до самых колен. Они стояли, пока накатывали волны прибоя, а вода бурлила, окружая их, лизала им ступни и потом полностью закрывала их. От холодной — слишком холодной — воды оцепенело тело. Линн никогда раньше не шлепала по воде. Казалось, все тело съежилось от холода.

— О! Как же холодно! Просто ужас!

— Тебе не нравится так бродить? — спросил Чарли.

— Нет, все так чудесно! Немного непривычно!

Шум моря стоял у нее в ушах. Огромные волны, вздымаясь, накатывали на побережье и, отороченные белым кружевом пены, бежали по бледно-золотистому песку с хитрой и предательской скоростью, хотя казались неторопливыми. Море холодным шелковым языком лизало ей ступни и плескалось вокруг ее ног.

А как потом ускользал и исчезал у нее под ногами песок, когда волна отступала! Она чувствовала, как весь огромный мир отступал от нее, откатывая и ускользая вместе с отливом. Казалось, что земля угрожающе опрокидывается, и Линн вскинула в панике руки, чувствуя, что море унесет ее с собой. Но рядом был Чарли, и она прильнула к нему. Он обнял ее сильными руками и крепко прижал к себе. Она черпала силу от его сильного тела, поддерживавшего ее.

— Все в порядке, и ничего не бойся.

— Я знаю, знаю это! — воскликнула Линн.

Испуганная, но очень довольная, она прильнула к нему. Покалывавшие от холода ноги увязли в песке, а пальцы ног вдавились в мокрый песок, который быстро перемещался, пока не стал опять совершенно спокойным.

— Мне показалось, что меня сейчас унесет прямо в море!

— Я не отпущу тебя никуда от себя!

Они смеялись, пытаясь перекричать шум моря, и тесно прижимались друг к другу, им было тепло в ожидании следующей подкатывающей волны.

После ланча в Саундерсфуте они опять по песчаному пляжу пошли назад.

— Как ты думаешь, мы уедем отсюда завтра?

— Нет, давай останемся здесь еще немного! Мне здесь очень нравится!

Они прожили целую неделю в этой гостинице. За ними ухаживал мистер Хьюгс, а миссис Хьюгс только улыбалась и кивала им издалека.

— Хочешь поспорим, что и сегодня у нас будет суп из зеленого горошка? — как-то вечером за обедом шепнул ей Чарли.

— А еще у нас обязательно будет рыба…

— И помяни мое слово: на десерт нам подадут сладкий творог.

Но на самом деле они не жаловались ни на питание, ни на что другое. Каждый день они гуляли вдоль моря. Иногда их трепал сильный ветер, но чаще они промокали насквозь от ливня. Они привыкли к тому, что в туфлях постоянно был песок, что пощипывали обожженные под ветром и солнцем щеки и что их губы и руки сохраняли привкус соли.

— О, как бы мне хотелось, чтобы эта неделя никогда не кончалась! Мне бы так хотелось забрать с собой это море!

— Если хочешь, мы можем остаться здесь еще немного.

— Не глупи! Подумай о цене.

— У меня осталось в запасе немного денег.

— Это не значит, что их нужно сразу потратить.

В их последний день выдалась чудесная погода. Они сидели на песке и любовались морем.

— Тебе хочется вернуться домой?

— Да, — просто ответила она и сжала его руку.

Линн подумала о доме, который он арендовал и который выходил прямо на пруды в Херрике, о живших в нем отце и Роберте, о новой большой кровати, о комоде и о линолеуме с золотисто-синим узором.

— В первый раз в моей жизни я стану жить в доме, который не сдается хозяином вместе с наймом на работу.

Когда они уезжали на следующее утро, снова пошел дождь. Он лил сильно и без перерыва весь день.

— Может, когда-нибудь мы снова приедем в Лланмелл…

— Но только летом, когда хорошая погода.

— Это будет наш второй медовый месяц, — сказал Чарли.

— Остановимся у мистера и миссис Хьюгс…

— И каждый вечер будем есть суп из зеленого горошка…

— И на стене в спальне будет висеть этот ужасный текст.

Линн прижала ладошку ко рту.

— Боже! — сказала она, глядя на Чарли. — Ты перевернул обратно эту картинку?

— Нет, — сказал Чарли. — Я забыл об этом!

Виноватый смех Линн слился с его.

Их дом, когда они последний раз его видели, был грязно-коричневого цвета, так как его грубо оштукатуренные стены никогда не белили. Но Джек не сидел ни минуты во время их отдыха, и теперь, когда они подъехали к дому, он был превращен в ослепительно-белый, а деревянные рамы были покрашены в черный и коричневый цвета.

Кустарники в саду были подрезаны, и трава, растущая по краю пруда, была аккуратно выкошена, новая трава выделялась яркой зеленью.

Джек и Роберт радостно их встретили и помогли внести багаж в дом.

— Я не могу поверить своим глазам! — повторял Чарли, — я решил, что мы вернулись не в наш дом!

— Правда? — спросил Роберт. Его глаза сияли. — Дед почти все сделал сам. Я только иногда помогал ему.

— Здесь так чудесно! — воскликнула Линн.

Внутри дома тоже многое изменилось. Стены в кухне покрасили, и они стали бледно-желтого цвета. В гостиной стены были нежно-розового цвета. Но самой красивой комнатой стала спальня Линн и Чарли. Ее окна выходили в сад и на пруды. В лавке Беннетта были куплены обои специально для этой комнаты, и Линн, увидев все это в дверях спальни, решила, что ничего прекраснее не видела — это были сине-серые ромбы, внутри которых выделялись чудесные желтые розы и зеленые листья. У нее открылся рот и она смогла произнести только одно округлое: «О-о-о!» и с силой выдохнула воздух.

— Я и не мечтала, что все будет так прекрасно!

— Я просто не могу прийти в себя! — сказал Чарли. — Вы проделали такую работу всего лишь за одну короткую неделю!

Джек стоял, засунув руки в карманы, и у него изо рта торчала незажженная трубка. Роберт, видя реакцию деда, также сделал вид, что не обращает внимания, как молодожены расхаживают по дому и восхищаются всем, что видят.

— Как аккуратно наклеены обои! Видно, что это делал мастер! Стыков вообще не видно, и узор нигде не нарушен.

— А какой красивый бордюр!

— Ты только посмотри, как тщательно пригнан линолеум, двери везде так легко открываются и закрываются.

— У отца чудесные руки мастерового.

— Кто-то даже постелил бумагу на полку в комоде.

— И они застелили нам постель! — воскликнула Линн. — Эта парочка работала не покладая рук!

Джек вынул трубку изо рта и посмотрел на Роберта.

— Мне кажется, что твоя мать всем довольна, — сказал он.

— Мама, это правда? Ты довольна?

Мальчик был вне себя от радости, ему было так сложно изображать из себя равнодушного человека.

— Тебе нравится, как мы все сделали в доме?

— О, — сказала Линн. Она была полна благодарности. — Ты разве сам не видишь?

— Значит, вы провели всю медовую неделю в Уэльсе? Мы получили от вас открытку.

— Там было так чудесно, — сказала Линн. — Мне бы хотелось, чтобы вы сами могли все увидеть. Там такая красота…

— Какая у вас там была погода? Наверно, лил дождь, как и у нас здесь?

— Нет, там все не так, — сказала Линн. — Там идет совершенно другой дождь!

— Он там гораздо мокрее, — добавил Чарли.

— Правда? — спросил Роберт.

— Чарли дразнит тебя, — сказала ему мать. — Мой муж ужасный шутник.

Сидя на стуле, она переводила взгляд с Роберта на Джека, счастье и радость переполняли ее.

— Вы по мне скучали?

— Нам было плохо, потому что ты нам не готовила, — ответил Роберт. — Дед не умеет так хорошо готовить. Вчера он сжег колбаски.

— Значит, я для вас всего лишь кухарка?!

— Роб, я тебе должен сказать следующее, — вмешался Чарли. — Если ты попросишь свою мать, то она приготовит для вас завтра кое-что особенное.

— Что?

— Суп из зеленого горошка!

Когда они все рассказали Джеку и Роберту, за столом раздался громкий смех. Они рассказывали им о гостинице Чарли рассказывал обо всем подробно, и когда он кончил рассказ, уже стемнело. Линн встала и зажгла лампу.

Видя, что совсем стемнело, Роберт расстроился. Он хотел сходить с Чарли во двор и показать ему уток на прудах, но сейчас было уже слишком поздно.

— Не волнуйся, ты мне все покажешь завтра.

— В прудах есть не только утки. Я видел там шило-хвоста и однажды лысуху.

— Мне кажется, что здесь есть много интересных птиц, правда? — спросил Чарли. Он посмотрел на радостное лицо мальчика. — Как ты считаешь, тебе поправится жить в этом доме?

Роб несмело кивнул головой.

— Тебе здесь не очень одиноко? — продолжал спрашивать Чарли. — У нас здесь нет рядом соседей.

— Здесь неподалеку есть миссис Ренсом, — сказал Роберт.

— Она живет в том доме напротив? Ты ее уже видел?

— Видели ли мы ее? — спросил Джек. — Господи, конечно! Она постоянно торчит у двери с тех пор, как мы переехали сюда. Она и ее маленькая собачка. Кстати, собака — та еще штучка!

— Что она из себя представляет? — спросил Чарли.

— Ну, мне кажется, что она вполне приличная соседка.

Линн убирала со стола и прислушивалась к разговору мужчин. Ей было так хорошо и спокойно. Она видела, как радовался ее сын новому дому. Роберту хотелось так много показать Чарли. Кажется, что и отец успокоился и не станет больше мучить ее разговорами о переезде.

— Сколько времени продолжается медовый месяц? — спросил Роберт.

— Трудно сказать, — ответил ему Чарли. — Для твоей матери и меня завтра настанет последний день. Потом нам придется вернуться к работе и привыкать к обычной семейной жизни.

— Ну, — сказал Джек, зажигая трубку. — Мне кажется, что у вас все в порядке, так?

Чарли посмотрел на Линн.

— Мне пока не на что жаловаться, — ответил он.

Три пруда, расположенные вдоль дороги, были источником бесконечного удовольствия для Роберта. Он мог часами сидеть на берегу, наблюдая за шилохвостами и кряквами, когда они ныряли за пропитанием в холодную чистую воду.

— Когда станет совсем холодно, они улетят отсюда?

— Если ты будешь их подкармливать, они могут остаться здесь вне зависимости от погоды.

Зима в этом году была достаточно мягкой, но в январе грянули сильные морозы. Роберт приносил крошки и корочки птицам и на расстоянии наблюдал за ними. К его радости, утки-кряквы остались на зиму. Они часто выходили в сад, чтобы посидеть на откосе на травке. Они даже привыкли к тому, что мальчик часто находился неподалеку и внимательно наблюдал за ними. Он сидел так тихо и спокойно, что они стали даже брать пищу у него из рук.

Морозы продолжались три недели. Каждое утро перед школой Роберт шел на пруд и там тяжелым молотком пытался пробить во льду прорубь побольше, чтобы утки могли поплавать. В третью неделю января лед стал таким крепким, что Роберт не смог его пробить. В субботу днем ребятишки из окрестных деревень пришли на пруд, чтобы покататься на коньках.

Сначала Роберт был очень недоволен их шумом и толкотней, они распугали его уток. Но его потянуло на лед, и вскоре вместе с ребятами Роберт стал скользить на ногах по льду, ведь только у некоторых счастливчиков были коньки.

Он стоял и с завистью наблюдал, как они мчались по всем трем прудам, превратившимся в единое блестящее и твердое белое скользкое поле. Ему так хотелось прокатиться вместе с ними, но коньки в лавке в Овербридже стоили двадцать пять шиллингов. У него не было таких денег в эту зиму. А как насчет следующей зимы? Пожалуй… Но Роберт понимал, что ему придется сберегать каждый пенни, чтобы скопить подобную сумму.

Но вскоре на прудах растаял лед, в воздухе запахло весной. Кряквы и шилохвосты плавали и в апреле начали откладывать яйца в гнездах среди камышей. Было очень интересно наблюдать за их брачными играми и ухаживанием. Роберт устроил себе наблюдательный пункт на большой ветке ивы, которая далеко простиралась над водой. Теперь зима с ее холодом и льдом и катанием на коньках казалась ему далеким прошлым.

Линн просила его быть осторожнее. У нее сердце уходило в пятки, когда она видела, как гнулась под его весом тонкая ветка, когда он полз по ней вперед.

— Ты же можешь соскользнуть и упасть в пруд…

— Бога ради, не приставай к парню, — сказал ее отец. — Он прекрасно понимает, что делает.

— Я бы не волновалась, если бы он умел плавать…

— Если он упадет в воду, он сразу же научится плавать! Когда я был мальчишкой, я именно так научился плавать! — и, прежде чем Линн начала протестовать, он продолжил: — Я за ним послежу, не волнуйся. У меня теперь много свободного времени.

Джеку было трудно ничего не делать всю зиму и раннюю весну. Он ненавидел состояние безделья и, хотя изо всех сил старался примириться со своим положением, ему было трудно привыкнуть к зависимости от других.

Он получал пенсию каждую неделю и настаивал, чтобы Линн брала у него половину пенсии на хозяйство. Что бы ни говорили ему Линн или Чарли, ничто не могло переубедить его.

— Я всегда предпочитал платить за себя сам, — обычно отвечал он им.

У него оставалось пять шиллингов, из них он покупал себе табак и иногда выпивку. Он даже стал меньше курить, и когда приходил в «Фокс и Кабс», мог пить пинту пива целый час.

— Джек, ты теперь живешь не торопясь, как джентльмен, — говорил ему Фред Оукс.

— Да, именно так, — соглашался Джек. — Кстати, у входа я оставил повозку и пару лошадей.

Как-то вечером, когда он был в баре, пил пиво и разговаривал с Линн, Фред подошел к ним и обнял ее за плечи.

— Ты налила пиво бесплатно своему отцу, да? Хорошо, я не против. Но только, если это всего одна пинта за вечер!

У Джека почернело лицо, он допил пиво и поставил пустую кружку на стойку.

— Я всегда сам плачу за выпивку. Так было всю жизнь. Когда у меня нет денег, я не пью!

Он повернулся и вышел. Фред смущенно захихикал.

— Господи, какой же смешной человек твой отец. Я не думал, что он станет так реагировать, — сказал он. — Я же просто хотел пошутить, ты же это знаешь.

— Вот как? — сказала Линн. Она отошла от него. — Отец воспринимает все по-другому. Вот так. Он больше никогда не придет сюда.

— Он не понимает шуток?

— Нет, и оскорблений тоже!

Она не могла прийти в себя весь вечер, и после работы, когда Фред запирал дверь, Линн сказала ему, что больше не станет у него работать.

— Только потому, что я сказал что-то не то твоему отцу?

— Да, и из-за этого тоже. Но есть и другие причины.

— Бог ты мой, что еще?

— Это мое дело, — строго ответила она.

Фред внимательно посмотрел на Линн, он начал что-то понимать.

— Ты уже сказала об этом старине Чарли? — ухмыляясь, спросил он.

— Конечно, — сухо ответила Линн.

— Тебе еще рано беспокоиться. Судя по тебе, это произойдет еще не скоро.

— Все равно, я уйду на следующей неделе.

— Хорошо, если ты так настаиваешь.

— Да, — сказала Линн, — я уже все решила.

Ей никогда не нравилась работа в «Фокс и Кабс», и когда в конце следующей недели она оставила эту работу, Линн ни о чем не жалела, кроме денег, которые она перестала там получать.

— Не думай об этом, — сказал Чарли. — Я прилично зарабатываю, не правда ли? Я могу себе позволить завести ребенка сейчас и потом!

— Ну, я надеюсь, что только одного.

— Конечно, по одному каждый раз, и не больше!

Когда стало ясно, что Линн беременна, Чарли был так взволнован, что больше ни о чем не мог думать. Как-то он отправился в Овербридж и вернулся домой с великолепной колыбелькой, купленной в мебельном магазине Джонсона. Она была нежно-голубого цвета с розовыми и белыми маргаритками по стенкам, одна из которых могла подниматься и опускаться. Он также купил все, что должно быть в колыбели: мягкий бело-розовый матрасик, маленькую розовую подушку, отороченную кружевом, два одеяльца, две простынки и розовое атласное покрывало.

Линн расстроилась, когда узнала, как дорого стоили эти вещи. Она отругала Чарли за расточительность.

— Пропади все пропадом, — ответил ей Чарли. — Я не каждый день жду ребенка, и пусть у него будет все самое лучшее!

— Да, но тем не менее… Все твои сбережения сразу же были растрачены!

— Когда я получу повышение, у нас опять появятся деньги.

— Мне бы хотелось знать, когда это будет. Клю обещает тебе повышение уже так давно, но ты пока ничего так и не дождался.

— Ну, у него теперь есть малыш, и ему приходится думать о ребенке.

— Клю тебя использует, — сказала Линн. — Он всегда это делал, он именно такой человек!

— Я бы не стал так говорить. Клю всегда был моим хорошим другом…

— Ты столько работаешь для него, что ему лучше стать для тебя хорошим другом! Гараж и мастерская никогда не приносили бы ему доходов, если бы ты не работал там!

Линн постелила постельку в колыбели, аккуратно разложив матрас и одеяло, сверху прикрыв покрывалом. Хотя ее волновала цена, но она видела, какое все было красивое. Чарли подразнил ее.

— Ну что, мне отнести все в магазин и отказаться от этой колыбели?

— Ты! — воскликнула Линн. Она видела, что Чарли подшучивает над ней. — Ты такой транжира! Вот кто ты! — Чарли держал ее двумя руками, и Линн колотила ему кулачком по груди. — Наша малышка решит, что мы — миллионеры!

Но, когда Чарли вернулся на работу, Линн снова стояла у колыбельки, поднимая и опуская стенку, глядя, как она работает.

Линн очень хорошо знала, что такое бедность, особенно в последние несколько лет, и страх никогда не покидал ее, теперь же, когда она ждала ребенка, будущее путало ее.

— Тебе уже повысили зарплату? — каждую неделю спрашивала она у Чарли.

— Нет, пока нет. Клю сказал, что он повысит мне в следующем месяце.

— Если бы ты работал в гараже в городе, ты бы получал там гораздо больше того, что ты имеешь в мастерской Клю.

— Ну да, и потратил бы больше на проезд туда и обратно. Не вижу в этом никакого смысла.

— Нет, ты все равно получал бы гораздо больше. У тебя нет никакого самолюбия, так?

— Нет, — сказал Чарли. — Я уверен, что нет.

— Даже ради меня и ради нашего будущего ребенка…

— Тебе не стоит так давить на меня. Мы уже говорили об этом сотни раз.

Чарли мог многое сделать ради Линн, но тут он не сдавался.

— Мне нравится работать именно здесь, и я получаю не так мало, и мне не хочется работать в городе.

Ему нравилось работать в гараже Клю. Он мог приходить туда и уходить, когда ему было угодно, и мог сам выбирать для себя режим работы.

Клю обычно говорил:

— Меня интересует только сделанная работа. Когда ты ее сделаешь — это твое дело.

И Чарли всегда выполнял всю работу. Клю прекрасно знал это. Чарли никогда его не подводил.

На вывеске гаража было написано: «Специализируемся в ремонте сельскохозяйственной техники». Чарли действительно был в этом деле специалистом, и ему нравилось этим заниматься. Он ремонтировал абсолютно всю технику в округе.

— Это элеватор Сэма Купера? Я его починю! — говорил он.

— Но когда? — спрашивал его Клю. — Ты и так загружен сверх меры!

— Ничего, я займусь этим ночью. Предоставь это мне.

Свет в гараже мог гореть всю ночь. Но хотя Чарли работал всю ночь, почему-то на следующий день Клю давился от зевоты.

— Господи, у нас режутся зубки. И еще у нас пучит живот! Все не слава Богу. Ты сам все вскоре поймешь!

Кроме «чертовки Норы» у него теперь появился «жутко надоедливый малыш», как говорил об этом Клю. Правда, он хвалился, что весил он при рождении десять с половиной фунтов.

— Как вы его называете? — спросил Чарли.

— Мы его зовем, — ответил ему Клю, — Обоже…

Когда Чарли непонимающе уставился на него, Клю ему пояснил:

— Обоже, помолчи, наконец, ты, маленький крикун!

Чарли постоянно придумывал и перебирал в памяти имена для младенцев и обсуждал их со всеми.

— Какое тебе нравится? — спрашивал он у Линн. — Тебе же должно нравиться какое-либо?

Но Линн все время была так занята, и в этот день она расстелила на столе юбку и отпарывала от нее пояс, чтобы потом распустить складки.

— Не отвлекай меня, когда я занята, — сказала Линн. В ее руках были ножницы, и она хмурилась, глядя на Чарли. — Тебе что — нечего делать?

— Да нет, дел полно.

— Ради Бога, тогда займись делами, вместо того, чтобы приставать ко мне.

Роберт в эту минуту вошел в комнату и слышал, как мать резко разговаривала с Чарли. Он прокрался за спиной матери к печи и забрал свои башмаки.

— Почему ты меня толкаешь? — возмутилась Линн. — Ты посмотри, я из-за тебя порезала ткань!

Роберт почти ее не коснулся. Он уставился на мать возмущенным взглядом.

— Пошли отсюда, Роб, — сказал ему Чарли. — Здесь нет места для нас — мужчин. Мы с тобой займемся делами на дворе.

Чарли и Роберт вышли во двор и провели остаток дня, пропитывая забор креозотом.

— Ты не обижайся на мать, когда она ворчит. Это трудное время для женщин, когда они ждут ребенка.

— Она что, будет такой все время, пока не родится ребенок?

— Надеюсь, что нет, — ответил Чарли. — Я спросил ее, как мы назовем ребенка, она рассердилась, и попало нам всем.

— Какие тебе нравятся имена? — спросил Роб.

— Ага, теперь ты спрашиваешь меня. Мне нравится имя Салли… Присцилла… или Джейн. — Он помолчал и окунул кисть в краску. — Но это все имена для девочек, конечно.

Роберт повернулся к нему и засмеялся. Он и Чарли хорошо ладили друг с другом. Чарли не стыдился посмеиваться над собой, и Роберту это нравилось.

— Ты хотел бы, чтобы родилась девочка, да? Ты просто мечтаешь об этом, — сказал он.

— Как ты догадался? — спросил Чарли.

В конце апреля Джека опять позвали работать на ферму Беллхаус.

— Что я тебе говорила?! — радовалась Линн. — Я же тебе говорила, что, как только настанет весна, мистер Лон опять позовет тебя на работу.

Линн искренне радовалась за отца. У него теперь снова появилась цель в жизни. Он снова начал расхаживать прямо и гордо, когда у него появилась работа и зазвенели в кармане его собственные деньги. Но Линн злило одно обстоятельство: он немедленно перестал брать свою пенсию.

— Ты зарабатываешь не так много, чтобы просто выбрасывать десять шиллингов. Это твоя пенсия, и ты ее заработал!

— Если пенсия принадлежит мне, — возразил ей Джек, — я могу делать с ней все, что захочу. А я не желаю ее получать.

Она никак не могла переубедить его. Он был непоколебим.

— Они все равно перестанут мне ее выдавать, как только узнают, что я снова работаю.

Ее раздражала еще одна вещь. Роберту уже исполнилось одиннадцать с половиной лет, и Линн продолжала настаивать, чтобы он выдержал экзамен на получение места в средней школе. Его учитель в школе в Раерли считал, что он вполне сможет его сдать, если приложит к этому усилия, но Роберт ничего не желал слушать. Он мечтал работать на ферме. Средняя школа его совершенно не интересовала.

— Тебе что, не хочется ничего добиться в жизни? Образование значит очень много, и, если у тебя будут успехи в средней школе, перед тобой откроется много дорог.

— Господи, — бормотал ее отец. — Когда же мы перестанем слышать одно и то же?

Этот разговор происходил в воскресенье вечером Джек и Чарли играли в карты. Роб уже собирался лечь спать, но Линн не отпускала его целый час. Она все старалась переубедить его. Она наклонилась к нему и протянула вперед руку.

— Почему бы тебе не сделать это ради меня? Для меня очень важно, если ты согласишься.

Роберт был очень огорчен, он опустил голову. Ему не хотелось спорить с матерью, особенно когда ей было и без него трудно. У матери были грустные глаза, и она просила сына уступить ей.

— Если даже я буду стараться, я все равно не сдам экзамен.

— Мистер Мейтленд сказал, что ты сможешь это сделать.

— Он — совсем трехнутый, — заметил Роб.

— Почему бы тебе не попытаться, чтобы самому во всем убедиться? Не так уж трудно попробовать сдать экзамен.

— Я уверен, что не сдам, поэтому мне и не хочется пытаться, чтобы провалиться.

— А что будет, если ты сдашь экзамен?

Глаза у Линн стали такими блестящими. Она почувствовала, что мальчик попался ей на крючок.

— Скажи мне, как бы ты себя чувствовал в данном случае?

— Мне было бы приятно.

— Конечно, ты прав. И я тоже гордилась бы тобой!

— Но я не желаю учиться в средней школе. Если там начнешь учиться, этому не будет ни конца ни края!

— Нет, ты не прав. Если тебе не понравится, ты там можешь не учиться, но ты должен попробовать сдать экзамен.

— Как, получить место и не начинать учебу?

— Мы тогда будем знать, на что ты способен. Я тебя прошу лишь попробовать.

Роберт замолчал, он колебался и внимательно посмотрел на мать.

— Не знаю, — наконец сказал он. — Если я сдам экзамены и мне предложат место, ты тогда начнешь ко мне приставать, чтобы я там начал учебу.

— Нет, я не стану этого делать, клянусь тебе. Честное-пречестное слово!

В комнате наступила тишина. Джек и Чарли прислушивались к их разговору и даже перестали играть в карты. Роб просто замер, как в столбняке. Линн легонько потрясла его за руку, и он очнулся.

— Роберт, попробуй хотя бы, чтобы доставить мне удовольствие.

— Ну-у-у, — начал колебаться мальчик.

— Я прошу не так уж много, просто попробовать сдать экзамен, — сказала Линн, — чтобы показать нам, на что ты способен!

Вдруг вмешался ее отец. Он говорил резко и нетерпеливо:

— Ради Бога, оставь в покое парня! Что ты ему не даешь спокойно жить! Он сказал тебе, чем он хочет заниматься. Оставь его, и пусть он сам выбирает свой путь.

— И всю свою жизнь останется работником на ферме?

— Я тоже работал всю свою жизнь. Не думаю, что мне от этого стало хуже.

— Но и не принесло тебе ничего хорошего!

Линн вдруг заговорила резким тоном, Роберту это не понравилось, и он отошел от нее.

Он почти поддался ее уговорам, но то, как она разговаривала с дедом, все сразу переменило. Линн все прочитала на его лице и поняла, что проиграла этот раунд.

— Спокойной ночи, мама. Я иду спать.

— Это все, что ты мне хочешь сказать?

— Мне не нравится, когда меня стараются перехитрить, — ответил он. — А ты это стараешься сделать со мной.

— Ты не хочешь меня выслушать?

— Нет, — сказал Роб, и Линн пришлось его отпустить.

Потом она накинулась на отца:

— Зачем ты вмешался? Я его уже почти уговорила.

— Тебе очень нравится уговаривать и убеждать людей. Тебе нужно попытаться оставить их в покое.

— Джек прав, — сказал Чарли, — не стоит приставать к Робу. Он потом тебе все припомнит!

— Я думала, что ты будешь на моей стороне. Ты учился в хорошей школе и прекрасно знаешь, как это может помочь в жизни.

— Чем мне это помогло? — спросил ее Чарли. — Я — механик, вот и все!

— Но ты так много всего знаешь! Ты можешь поговорить с кем угодно и на любую тему, — заметила Линн.

— У Роба все будет в порядке. У него светлый ум, и он знает, что ему нужно. Я сомневаюсь, что средняя школа может ему многое дать.

— Заранее невозможно все знать. Может, он напрасно отказывается от своего шанса.

Позже в июле имена победителей были напечатаны в местной газете. Среди них были два мальчика из Херрика и позже, когда начался зимний семестр в школе, их можно было видеть у Херрик Кросса в темно-зеленых пиджаках с блестящими пуговицами и в таких же кепках. Они ждали автобус.

— Ты мог бы стать одним из них, — сказала Линн Роберту. Она так желала этого. — Я уверена, что ты гораздо умнее, чем этот Бартон.

И хотя она время от времени ругала сына, они все равно были очень близки друг к другу, и разногласия между ними были временными. Она гордилась им, таким, каким он был, и почти перестала думать о том, кем бы он мог стать. Роб был для нее хорошим сыном, и она его очень любила. Он же постоянно старался помочь ей.

Во время каникул он подрабатывал на фермах, чтобы подкопить немного денег, но он никогда не тратил деньги на мороженое и на сласти; вместо этого он покупал зубную пасту, носки и мыло, так как понимал, что даже такие мелочи смогут немного помочь матери. Он почти никогда не тратил деньги на развлечения, но по мере того, как приближались холода и зима, он не переставая мечтал о коньках, которые он видел в витрине магазина в Овербридже и цена которых была двадцать пять шиллингов.

Поэтому каждый вечер после школы и весь день в субботу он разбрасывал навоз на ферме Бруки. Хозяин Хедли Шарп обещал ему заплатить по шесть пенсов за час работы, но предупредил, что заплатит только тогда, когда Роб разбросает навоз на всех двадцати акрах. Для такого парня это была трудная и тяжелая работа. Кучи навоза по всему полю казались кучами цемента. У Роба болели руки, и вскоре все ладони были в волдырях и мозолях.

— Этот Хедли Шарп, — возмущалась Линн, — не имеет права заставлять тебя так много работать. Ты больше не пойдешь туда. Ты меня слышишь? Я тебе не разрешаю.

— Теперь я уже не могу остановиться, — сказал Роберт. — Он мне должен деньги, и я получу их с него, до последнего пенни! Я коплю деньги, чтобы купить коньки.

— Я смогу подарить тебе коньки на день рождения в следующем месяце. У меня есть немного денег.

Но Роберт даже не желал слушать об этом.

— Ты эти деньги отложила для малыша, — сказал он, — чтобы купить ему необходимые вещи.

Он уперся, и его было невозможно сдвинуть с места.

— Кроме того, — сказал он, сжав челюсти, — я хочу купить их на свои деньги.

Наконец он разбросал весь навоз, и Шарп остался им доволен. Он заплатил Роберту за двадцать часов работы и даже дал ему премию в восемнадцать пенсов.

— Я должен признать, ты — хороший и упорный работник. Если желаешь, то можешь еще приходить и подрабатывать у меня на ферме.

Роберт согласился. Ему было нужно еще тринадцать с половиной шиллингов.

Линн тяжело переносила беременность. У нее постоянно болела спина, и ей было трудно двигаться. Оставалось ждать родов еще два месяца, но… казалось, что это время никогда не наступит!

— Чем тебе можно помочь? — спрашивал ее Чарли.

— Нет, ничем, — сказала Линн. — Я спрашивала у медсестры. Только нужно отдыхать каждый день.

Он не мог не видеть ее страданий, и ему казалось, что это он во всем виноват. И ему было стыдно и жаль Линн. Так случалось по ночам, когда она стонала и плакала от боли. Чарли так переживал, что на лице у него выступал пот.

— Что я должен сделать, чтобы тебе как-то помочь?

— Потри мне спину.

— Здесь?

— Нет, немного пониже.

Прикосновение его руки приносило ей облегчение, хотя бы временное. Чарли закрыл глаза, он пытался забрать ее боль к себе в ладони. Бог ты мой! Какие же муки мужчины несут своим женам! И это еще называется любовью! Нет, решил он, ненавидя себя, это похоть мужчины называют любовью. Они таким образом стараются оправдать себя и избавиться от чувства стыда. Любовь — это что-то совершенно иное. Любовь — это то чувство, которое он испытывает к Линн теперь. Он отдал бы за нее жизнь, чтобы только исправить то зло, которое он ей причинил.

Но Чарли испытал и странное, необычное чувство, когда Линн убрала его руку со спины и поместила ее себе на живот, где шевелился их еще не рожденный ребенок. Его малыш двигался в утробе матери! Частичка самого Чарли, возродившаяся в теле Линн. Он положил взволнованное лицо ей на грудь. И мягко обхватил ее руками. Он своей нежностью просил у нее прощения за страдания. Ему было стыдно, но даже сейчас он жаждал ее тело.

— Все в порядке, — шепнула она ему. — Не дрожи ты так!

— Мне не нужно было это делать с тобой, — сказал Чарли.

— Не будь глупым. Это все совершенно естественно. — Потом Линн добавила с улыбкой в голосе: — Боюсь, что вся беда в том, что я слишком стара, чтобы рожать ребенка.

— В тридцать шесть лет? Перестань, — ответил Чарли.

Но после ее слов он начал бояться еще больше. Шли недели, он видел, что Линн страдает от боли, и страх за нее и за дитя начинал его душить снова и снова. Он постоянно присматривал за женой и стал даже раньше приходить домой после работы. Он старался почаще заставлять ее отдыхать.

Осень пролетела быстро. В воздухе уже чувствовалась свежесть первых заморозков. И на дальних холмах появилось белое покрывало. Роберту хотелось как можно скорее купить коньки.

По утрам в субботу он, как только светлело, появлялся на ферме Бруки. Он работал на старой соломорезке или измельчал брюкву для кормления скота.

Как-то утром, когда Роб работал во дворе, экономка Хедли Шарпа миссис Джеймс вышла из дома и попросила работника Берта Джонсона поймать и зарезать ей петуха. Берт поймал петуха и положил его на колоду, где торчал всаженный в нее топор.

Роб отвернулся к тачке с брюквой и начал перекладывать ее в измельчитель. Он не хотел видеть, как Берт станет убивать петуха. Он постарался заткнуть уши, чтобы не услышать его крика и глухой стук топора, перерубавшего ему шею. Но даже без головы петух продолжал биться, он вырвался из рук Берта и побежал по земле. Роберт увидел его, когда он приблизился к его ногам. Птица сильно била крыльями, пульсировала кровавая шея, и из нее лилась кровь.

— Кто бы мог этому поверить? — воскликнул Берт. Он смущенно засмеялся и рванулся к бьющейся птице. — Эй, бедняга, тебе давно пора умереть!

Роберт почувствовал тошноту и рванулся в сторону. Он чувствовал, что ему нужно убежать со двора. Он не соображал, что делает, и не видел, как тяжелый грузовик приближался к воротам фермы. Послышался резкий визг тормозов, и какой-то мужчина закричал что-то. Роб поднял руки вверх, чтобы защититься от удара.

Грузовик, прежде чем остановиться, боком задел его, и Роб оказался на земле. Он лежал на спине, было очень больно, так как он упал на булыжники. От боли он как бы ослеп, она была похожа на белый разряд молнии. Он попытался вскрикнуть, но не смог этого сделать: крик не слетел с его губ, он был только в его мозгу и спине. Казалось, на него обрушился темный молчаливый мир со всполохами ослепительного белого огня. Но через некоторое время зрение вернулось к нему, он увидел, что со всех сторон его окружили люди — Берт Джонсон и Хедли Шарп, водитель грузовика и миссис Джеймс.

— Как ты, Роб? Можешь встать?

— Что тут происходит?

— Он выскочил прямо передо мной. Я только начал сворачивать…

— Бедный мальчик! Он бледен, как полотно.

— Эй, парень, дай я тебе помогу.

Берт и шофер помогли ему подняться. Он стоял в полуобморочном состоянии, они его поддерживали. Казалось, что ноги были прибиты гвоздями к спине. Но постепенно боль уменьшилась. Голова посветлела, и он посмотрел на свои ноги.

— С тобой все в порядке? Тебе очень больно?

Роберт только кивнул, он не мог говорить.

— Ты бы мог вообще погибнуть. Ты что, не соображаешь — ты выскочил прямо перед грузовиком? Ты уверен, что у тебя все в порядке? Ты можешь стоять сам, без нашей поддержки?

— Да, — сказал Роберт, — мне кажется, что смогу.

— Ну, — сказал Берт, — попробуй.

Они отпустили его, и он попытался устоять. Он беспомощно смотрел на свои ноги, потом сделал несколько шагов, и боль пронзила его огнем, но он попытался скрыть ее.

Хедли Шарп стоял рядом с ним.

— Мне кажется, что тебе лучше пойти домой.

— Со мной все в порядке, честно!

— Сколько ты заработал в это утро?

— Не знаю…

Роберт пытался что-то сообразить.

— Я пришел сюда в семь или что-то около этого…

— Хорошо, теперь это неважно. Я дам тебе три шиллинга.

Шарп всунул ему в руку деньги и нажал на руку, чтобы Роб сжал ее в кулак.

— Теперь иди домой и больше не приходи. От вас, мальчишек, никакой пользы, одни только неприятности. Обязательно случится что-либо!

— Может, ему лучше пойти в дом и посидеть? — возмущенно спросила миссис Джеймс. — Вы только посмотрите на него! Он похож на смерть!

— Пусть сидит, если он хочет этого, — ответил ей Шарп.

Но Роберт больше не хотел оставаться здесь, раз ему не разрешают больше работать. Ему хотелось как можно быстрее уйти отсюда и скрыться ото всех глаз, тошнота и дикая боль одолевали его.

По дороге домой он вошел в лес и растянулся на траве. Он лежал очень тихо на опавшей мертвой листве, и кролик выбрался из своей норки и стал щипать траву прямо у его ног. Роберт видел, как кролик придерживал стебель лапками, и лучи солнца просвечивались сквозь его розовые уши, слышал хруст, когда крупные резцы кролика откусывали кусочки упругого стебля травы.

Пока он смотрел на кролика, он немного пришел в себя. Тошнота отступила, немного уменьшилась жуткая боль в позвоночнике. Когда кролик ускакал прочь, Роберт с трудом поднялся на ноги. До дома ему нужно было прошагать полмили, и когда он добрался, то уже почти пришел в себя. У него немного онемели конечности и болело в изгибе позвоночника. Матери не было дома, она была через дорогу у миссис Ренсом. Вернувшись в десять часов домой, она попросила его натаскать уголь, но, увидев, как он побледнел, когда принес тяжелое ведро с углем, Линн начала волноваться.

— Ты опять работал на ферме? — спросила Линн.

— Я упал, — сказал Роб и улыбнулся, пытаясь успокоить мать, — мне немного не по себе, но вообще-то все в порядке.

— Мне хотелось бы, чтобы ты больше не работал там. Мистер Шарп пользуется твоей молодостью!

— Нет, я там больше не буду работать.

— Вот как? Почему?

— У меня уже достаточно денег, чтобы купить себе коньки.

В тот же день Чарли сходил с ним в город, и они купили коньки. Роберт принес их в коробке домой, вынул и стал показывать матери: чудесные блестящие, как серебряные волшебные крылья, лезвия загибались вверх, и на каждом было слово «Меркурий».

— Так, — сказала Линн, — ты их наконец купил! Теперь, наверно, мы поживем спокойно!

Роберт сидел на стуле у огня. Он устал после похода в город. Он сидел и с удовольствием рассматривал коньки.

— Что значит слово — «Меркурий»?

— Так называется ртуть, — сказал Чарли. — И еще это имя римского бога. У него на пятках маленькие крылышки. И ты также станешь летать по льду на этих волшебных коньках. Ты будешь, как Бог с крыльями, и такой же быстрый, как ртуть.

Роберт с улыбкой глянул на Чарли. Ему уже хотелось опробовать коньки. Он встал и пошел на пруд. Там дрожали от ветра пожелтевшие ивы, и листья трепетали и падали в воду.

— Мне теперь нужен только лед, — сказал он.

Он вернулся домой и пошел к столу, чтобы уложить коньки в коричневую картонную коробку. Мать посмотрела на него и зажмурилась.

— Почему ты так странно ходишь? — спросила она.

— Ну, у меня немного онемели ноги. Как дед говорит, у меня бегают по ногам мурашки.

— Ты мне говорил, что упал…

— Да, так оно и есть.

Он старался не смотреть в глаза матери.

— Я утром упал во дворе мистера Шарпа, но тебе не стоит волноваться, — сказал Роберт.

Было тридцать первое октября. На следующее утро, когда Роберт играл с товарищами в футбол в школе, он упал на поле и не смог подняться. Его отвезли в больницу в Овербридже и сразу же туда вызвали Чарли и Линн. Падение на ферме повредило позвоночник. Обе ноги были парализованы. Возможно, он никогда больше вообще не сможет ходить.

Когда наступила зима и все три пруда замерзли, Роберт сидел в инвалидной коляске, а его великолепные серебряные коньки лежали в картонной коробке в нижнем ящике шкафа в его спальне.

Роберт пробыл в больнице три месяца. Он был закован в гипс и не мог двигаться. Рентген показал, что у него была трещина в позвоночнике, и хирург мистер Тейт сообщил Линн и Чарли, что трещина может срастись не ранее, чем через три месяца.

— Если бы он сказал тогда нам сразу! — повторяла Линн. Она просто зациклилась на этой мысли. Он сказал об этом, как будто это было обычное падение.

Она не могла спать ночами — перед ней стояло лицо Роберта, белое и осунувшееся от боли и страданий, — таким он неподвижно лежал на больничной койке. Линн постоянно ругала себя за беспечность.

— Мне нужно было сразу обратить внимание, — говорила она. — Когда он сказал мне, что упал на ферме, мне нужно было сразу все выяснить у него. А я пропустила все мимо ушей. Бог ты мой, что я за мать? Мне следовало понять, что что-то было не так!

— Откуда ты могла знать? — успокаивал ее Чарли. — Он все скрыл от нас, и не только от тебя.

— Если бы он не был таким глупым и храбрым!

— Хирург сказал, что если бы мы знали все раньше, это все равно ничего не изменило.

— Я не верю этому! — воскликнула Линн. — Если бы он был в госпитале с самого начала, он бы сейчас так не мучился! Кто может знать, какие еще он навлек на себя беды, когда два дня все скрывал от нас, да еще играл в футбол!!!

Линн сидела в кресле у печи. Чарли и Джек сидели напротив нее. Она смотрела на них потухшими глазами.

— Мы даже не знаем, сможет ли он снова ходить!

— Ты себя мучаешь, без конца повторяя одно и то же!

— Ты забываешь, что я работала медсестрой. Ты думаешь, что я не понимаю, в какой опасности он находится?

— Они сказали, что трещина со временем срастется.

— Но даже при этом условии, он может остаться парализованным на всю жизнь.

— Хирург не говорил нам этого.

— Они никогда не станут ничего говорить заранее. Но я прекрасно представляю себе, каков может быть результат повреждения позвоночника. Я слишком много насмотрелась подобных случаев во время войны.

Чарли и Джек переглянулись. Они ничем не могли помочь мальчику и ничего не могли сказать Линн, чтобы она перестала волноваться.

Чарли собрался и сказал:

— Как бы мы пи волновались за Роберта, мы должны держать все при себе. Роб не должен ни о чем догадываться.

— Ты что, считаешь, что я ему все расскажу?

— Конечно нет. Но ты плохо скрываешь свои страхи, и я боюсь, что Роб может обо всем догадаться по выражению твоего лица.

— Я знаю! Я знаю! Я постараюсь следить за собой.

Временами она была на грани нервного срыва. Как могло такое случиться с Робертом, с мальчиком, в котором столько добра и радости к жизни! Будет ли конец жестокостям, которые судьба наносит так беспечно? Линн понимала, что ей потребуется вся ее сила и самообладание, чтобы прожить эти месяцы неопределенности и постараться внушить сыну веру и надежду, которые ему так необходимы.

— Роберт ничего не прочтет на моем лице, кроме того, что я хочу видеть, — сказала Линн. Такую клятву она дала сама себе.

Для нее визиты в больницу были настоящей мукой, и она радовалась, когда Чарли или Джек сопровождали ее. Они всегда много болтали с Робертом. Ее отец рассказывал ему о своей работе на ферме, как он пахал то или иное поле, как у них сломалась сеялка и как они нашли дохлую крысу в амбаре. Чарли своими спокойными словами и шутками даже вызывал улыбку на измученном лице мальчика.

— Какие здесь сестры? Они хорошо за тобой ухаживают?

— Все нормально, — отвечал Роберт. — Мне нравится сестра О'Брайен. Вот та, с темными волосами.

Чарли сдержанно поворачивал голову и рассматривал сестру в другом конце палаты.

— Ой, она мне тоже нравится. Если бы не твоя мать, я бы с ней познакомился поближе.

Потом он помолчал и спросил:

— Чем ты занимаешься, когда нас здесь нет?

— Я, в основном, наблюдаю за тем, что здесь происходит.

— Другие ребята подходят, чтобы поговорить с тобой?

— Только на несколько минут. Здесь очень строгие сестры. Понимаете, мне нужно все время лежать очень спокойно.

Линн ласково коснулась его руки.

— Ты всегда был таким спокойным. Даже когда ты был маленьким мальчиком, ты мог сидеть тихо, как мышка…

Роберт скривил рожицу.

— Мне уже все так надоело. Когда с меня снимут гипс…

— О, — тихо засмеялся Чарли, — только мы тебя тогда и видели, правда?

— Но мне придется еще так долго ждать.

— Ну, не знаю, — сказал Чарли. — Ты уже пролежал три недели.

— Тебе придется пролежать еще три недели, и еще три…

— И еще три…

— Вот, вот! — Чарли хлопнул себя по коленке. — Так время незаметно и пролетит, да?

— Мне бы хотелось, чтобы оно промчалось так же быстро, как ты говоришь об этом!

— Мы тоже этого очень хотим, — сказал ему Чарли. — Дома так пусто без тебя. И эти твои утки на пруду… Я уверен, что им тоже скучно без тебя, и никто теперь за ними не наблюдает…

— Ты ведь станешь их кормить, если испортится погода?

— К тому времени ты уже вернешься домой и сам станешь их кормить.

В том году была прекрасная осень. Кустарники в живой изгороди ломились от ягод. Листья меняли окраску и были похожи на яркий огонь. Но Роберт продолжал лежать в больнице и ничего этого не видел. Земля и ее чудеса были скрыты от него. Он мог видеть только кусок неба в рамке ближайшего к его койке окна.

— На пруду уже застыл лед?

— Нет, погода до сих пор стоит очень мягкая.

— Я даже не смог бы опробовать мои коньки, даже если бы я не лежал в больнице.

— Ты прав, но холода еще наступят, и будут сильные морозы.

Линн нахмурилась и недовольно посмотрела на Чарли.

— Роберт пока не сможет кататься на коньках. По крайней мере в эту зиму.

— Ну, мы посмотрим, — сказал Чарли, — когда снимут гипс…

— О, когда, — заметил Роберт. Он опять скривил рожицу и похлопал по гипсу. — Как он мне надоел! Я бы разбил его на мелкие кусочки!

Хирург время от времени осматривал Роберта. Он проверял, не вернулась ли чувствительность в ногах мальчика.

— Мистер Тейт осматривал тебя сегодня?

— Да, он приходил примерно часов в десять.

— Как твои ноги?

— Как и прежде, — ответил Роберт. — Я ничего вообще не чувствую.

Его глаза казались такими темными и глубокими на его худом, измученном лице.

— Наверно, мне придется набраться терпения.

— У тебя терпение было всегда, — сказала ему Линн. — Во всем мире нет более терпеливого мальчика.

Во время их посещений сына она старалась быть веселой и уверенной. Линн понимала, что у нее не было другого выбора. Ей следовало взять себя в руки ради Роберта. Но когда она уходила от сына, она была в отчаянии.

— Если Роберт не сможет ходить…

— Ты не должна так думать, — говорил ей Чарли. — Что бы ни случилось, ты должна верить!

— Верить! — горько повторила она. — Легко говорить, но я-то знаю, как мало у него шансов!

В ее положении ей было очень трудно ходить в больницу, и Чарли уговаривал ее реже навещать Роберта.

— Роб на тебя не обидится, он все понимает, он же умный мальчик. Он знает, что ребенок должен родиться к концу месяца.

Но Линн ничего не желала слышать.

— Я — его мать, и я ему нужна, — сказала она. — Я не перестану к нему ходить! Он так терпеливо все переносит… И я тоже смогу все выдержать.

Ее собственная боль была несравнима с той, она чувствовала то, что приходилось выдерживать Роберту. Самым ужасным было состояние неопределенности. Линн боялась того, что таило в себе будущее.

— Я бы вынесла все, если бы только знала, что с ним будет все в порядке.

Малыш должен был родиться к концу ноября, и Линн ходила в больницу до самого последнего дня. Чарли старался облегчить ей дорогу и почти всегда отвозил ее туда в фургоне Клю, но он чувствовал, что она постоянно находится в страшном напряжении, и двадцать шестого ноября он попытался отговорить ее от поездки в больницу.

— Я тебя сегодня туда не возьму, — сказал он, — ты не должна туда ехать сегодня. Это просто безумие.

— Если ты меня туда не повезешь, я поеду на автобусе, и со мной поедет отец. Отец, ты поедешь со мной?

— Ты должна послушаться Чарли, — ответил ей Джек, — тебе лучше остаться дома.

Но Линн не поддавалась уговорам.

— Если вы не поедете со мной, я поеду одна.

— Подумай о малыше, — пробовал убедить ее Чарли. — Я не разрешу тебе так рисковать. Ты же знаешь, что сказал доктор Грехэм.

— Мне наплевать на малыша! Меня интересует только мой сын!

— Ты не можешь так думать, — сказал Чарли. — Ты так же сильно хотела этого малыша, как и я!

— Теперь я его не хочу! — кричала Линн. Она уже не могла сдерживать свои чувства. Мысль об этом ребенке была ненавистна ей. Он должен был родиться в то самое время, когда ее беспомощный сын лежал в больнице и все ее мысли были заняты только Робертом.

— Я хотела бы, чтобы этой беременности никогда не было! Я хотела бы, чтобы он был мертвый! — выкрикнула она, рыдая.

Чарли побелел и отвернулся от нее. Джек вышел вслед за ним из дома.

— Не обращай на нее внимания. Она не знает, что говорит. Все изменится, когда родится ребенок.

— Надеюсь, что ты прав, — ответил Чарли. — Иначе, как будет жить бедный малыш, если его собственная мать заранее его ненавидит!

В этот день он как обычно подъехал к своему дому на фургоне Клю, чтобы отвезти Линн в Овербридж. Она молча села рядом с ним. Он не взглянул на нее. По дороге лопнуло колесо, и Чарли пришлось остановиться и менять колесо. Это заняло у него не более десяти минут, но когда он снова сел в фургон, Линн сползла со своего места и руками обхватила живот. Она повернулась к нему с безумным взглядом и прошептала:

— Чарли, возвращаемся назад. У меня начались схватки, и мне очень плохо!

Линн рожала только шесть часов, но роды были трудными. Доктору пришлось применять щипцы, и девочка родилась мертвой. Чарли, когда увидел, что из дома вынесли закутанный в одеяльце маленький комочек, начал рыдать. Он чувствовал, что никогда не оправится от этой травмы. Но Линн совершенно не испытывала горя. Она только считала себя виноватой, потому что пожелала смерти младенцу, и жестокий Бог исполнил ее пожелание.

— Чарли, ты меня ненавидишь?

— Нет, конечно, — сказал он. — Это не твоя вина, что наша малышка умерла.

— Ты так думаешь? Я в этом не уверена… Может, если бы я была более осторожной…

— Ты не должна так думать, — сказал Чарли. — Тебе сейчас нужно как можно быстрее выздороветь.

Потом Линн заговорила о колыбельке. Она хотела, чтобы Чарли избавился от нее.

— Тебе нужно ее продать… И все постельные принадлежности… Повесь объявление на лавку Беннетта… Нам понадобится много денег, чтобы оплатить лечение Роберта…

— Правильно, я обязательно это сделаю.

На следующий день Чарли пришел к Роберту и все ему рассказал.

— С твоей мамой все в порядке, и она скоро поправится. Но твоя сестричка родилась мертвой.

Роберт тихо лежал и смотрел на Чарли грустными глазами. Он понимал, как Чарли хотел девочку.

— Это все случилось из-за меня?

— Что ты хочешь сказать?

— Мама постоянно волновалась и плакала… Поэтому и умерла малышка?

— Нет, — ответил ему Чарли. Он говорил уверенным голосом. — Ничего нельзя было сделать. Это было, как называют врачи, ягодичное предлежание. Это значит, что малышка неправильно лежала в животе твоей матери. Доктор Грехэм сделал все, что мог, но… — Чарли устало пожал плечами. — Так иногда случается. И ты это знаешь. Поэтому это совершенно не связано с тобой.

— Как мама переживает это?

— Ну, — сказал Чарли и отвернулся. — Она почти ничего не говорит и держит все в себе.

Он достал из кармана комиксы и положил их на постель.

— Я принес их тебе почитать, — сказал он мальчику.

— Спасибо, — поблагодарил его Роберт. Он посмотрел на Чарли.

— Когда мама сможет прийти ко мне?

— Боюсь, что через неделю или две.

— Но с ней все в порядке, да?

— Да, с ней все нормально, и я клянусь тебе в этом. Ей только нужно накопить силы, но она крепкая женщина.

Чарли помолчал и потом он стукнул себя по коленке.

— Черт побери, я совсем забыл. Твоя мать испечет тебе торт, как только придет в себя. Ей хочется знать, какой торт ты предпочитаешь?

— Любой, — ответил ему Роберт.

— Но тебе все равно придется сказать, ты же знаешь свою мать.

— С вишнями.

— Вишни. Я так и знал, что ты выберешь именно этот.

Чарли пытался развеселить мальчика, но у него было тяжело на сердце, и он знал, что Роберт все понимает. Мальчик лежал и смотрел на него такими грустными глазами. Иногда он выглядел старше своих лет.

— Мне жаль, что так случилось с малышкой, — сказал он.

— Да, — у Чарли перехватило горло. Он посмотрел на часы и поднялся со стула.

— Мне нужно идти. Я запустил работу в гараже за эти дни. Но я буду навещать тебя каждый день, и, как только мама придет в себя, я привезу ее сюда в фургоне Клю.

На прощанье от двери он помахал Роберту рукой.

Линн, пока медленно восстанавливала силы, никогда не говорила о девочке. Казалось, что ее вообще не существовало. Она постаралась забыть о ней, и даже первое чувство вины исчезло из ее памяти. Смерть малышки ничего для нее не значила. Все ее мысли были только о сыне.

Однако теплым днем, когда Линн почувствовала себя почти нормально, она дошла до Херрик Сент-Джона, чтобы кое-что посмотреть в лавке. В окошке магазина висело объявление «Продается колыбелька, совершенно новая». При виде записки на ее глазах выступили слезы. Она повернулась и отправилась домой. Было время обеда, и Чарли был дома.

— Что такое? Почему ты плачешь? — спросил он.

— Я плачу по нашей малышке, — сказала Линн. — Ты так хотел ее, а я тебя подвела!

Чарли крепко обнял жену.

Роберт провел Рождество в больнице. Наступил Новый год, но еще сохранялась теплая погода, и когда они приходили к Роберту, то видели, как он, лежа на спине, неотрывно смотрел на кусочек неба в рамке окошка. Ему нужно было пролежать еще месяц, пока с него снимут гипс. Дни, казалось, замедлили свой ход.

Неподвижность повлияла на него, силы уходили из его мышц и костей. Казалось, он усох и стал таким маленьким. Его руки и плечи были очень худыми. Лицо, прежде всегда загорелое, сильно осунулось и было нездорового серого цвета. Черты лица обострились, кожа сильно натянулась, щеки впали.

Но, хотя время тянулось так медленно и он страдал от пролежней и от зуда кожи под гипсом, мальчик все выдерживал.

— О чем ты думаешь, — спрашивал его Чарли, — когда тебе приходится лежать здесь одному целыми днями?

— Я представляю, как будто я и поле с дедом, иду вместе с ним за плугом, — ответил Роберт. — Поле расстилается так далеко, и я покрикиваю отстающим: «Пошевелись! Побыстрее догоняйте нас!» Потом я поворачиваю и начинаю следующую борозду. По дороге я пытаюсь увидеть на пашне птиц… Сзади меня догоняют грачи, и я слышу их крики…

Роберт прервался и тихо улыбнулся.

— За это время я вспахал акры и акры земли! Пока я тут лежу, я не переставая пашу землю!

— Как у тебя дела с ногами? Ты уже что-нибудь чувствуешь?

— Нет, — ответил Роберт. Он поморщился.

— Иногда приходит сестра и щекочет мне ноги, но я до сих пор ничего не чувствую!

— Ну, — заметил Чарли. — Может, через неделю-другую…

— Одиннадцать дней, — сказал Роберт и крепко сжал зубы. — Мне бы только дождаться, когда с меня снимут гипс, и мои ноги пойдут сами…

— Да, тогда берегитесь сестры, когда они пожелают прийти и попробовать пощекотать тебя!

Но Линн и Чарли боялись этого дня. За день до того, как собирались снять гипс, они разговаривали с доктором Гейтом.