Возвращенный рай

18

Нью-Йорк, 1971 год

Первое, что заметила Лили Брандт, когда вынимала почту, было письмо с маркой, на которой был изображен экзотический карибский остров, что тут же вызвало у нее тоску по дому.

В Нью-Йорке Лили уже провела почти четыре года, но ее страстное желание возвратиться на райский островок, где она родилась и выросла, не ослабевало, особенно в такие дни, как этот, когда на холодных улицах Манхэттена гулял ветер, а толстая пелена серых облаков, скрывавших верхушки небоскребов, предвещала снег. Даже когда она просто взяла в руки конверт, перед ее мысленным взором возникли картины песчаных пляжей с пальмами, голубое, как сапфир, море, лучи жаркого солнца на голой коже, запах мускатных орехов и иных тропических растений. Страшно захотелось вернуться туда. Ее отъезд в Нью-Йорк был связан с нервным срывом, но это положения не меняло. Лили тогда смотрела из окна двухмоторного самолета на полоску земли, протянувшуюся на этом сапфирно-голубом море. Полоска удалялась, становилась все крохотнее, и она дала себе слово, что никогда больше сюда не вернется. От таких мыслей ее настроение ухудшилось еще больше, потому что боль наложилась на воспоминания об идиллии детских лет, грусти о тех потерянных годах невинности, невозможность вернуть время переживалась ею со все большей остротой.

Мандрепора, мой райский уголок, думала Лили, дрожа от холода в зимнем Нью-Йорке. Мандрепора, где отгораживаются ставнями от нещадно жгучего солнца, а не от ледяного ветра. Мандрепора, где так приятно лежать на песчаном берегу, подставляя загорелое тело набегающей волне и где вода такая прозрачная, что видно дно и кораллы, которые и дали острову название. Мандрепора тех дней, когда отец был для меня героем, сильным и непоколебимым, хозяином всего окружавшего, а мать – волшебным воспоминанием, не то святой, не то кинозвездой. Прекрасная темнокожая принцесса, с ярко-красными губами и ногтями, пахнущая духами, столь же экзотическими, каким был сам остров, и которая умерла – как это случается со всеми прекрасными героинями – не дожив до того времени, когда годы сотрут ее красу, сделают старчески слабой. Мандрепора тех блаженных дней, когда отец женился на Ингрид, тех дней, когда казалось, что детство не кончится никогда. До того, как я начала так стремительно взрослеть. До Джорге. Да. Прежде всего, до Джорге.

Память о нем язвила даже больнее, чем тоска по родному острову, и Лили нетерпеливо гнала ее от себя. Она не станет о нем думать. Не смеет. Он лгал ей, обманывал, разбил ей сердце. Более того, он запачкал все самое светлое, что она любила. Нет… последнее не совсем верно. Недостатки присутствовали всегда. Джорге лишь открыл ей глаза на них. Он выполнил роль своего рода катализатора. Она не может ничего простить ему – никому не может простить, – но все равно продолжает любить их. Это ее крест, который она несет на своих худеньких плечах. Именно это делало ношу особенно тяжелой.

Лили сняла пальто из толстой шерстяной байки бледно-коричневого цвета, аккуратно повесила в шкаф. Во вставленном в дверце зеркале она увидела свое отражение: высокая стройная девушка с копной темных волос, рассыпавшихся по кашемировому свитеру, с такими темно-карими глазами, что они казались черными. Лили унаследовала внешность своей мамы-венесуэлки. К ней почти ничего не перешло от арийского папы. У нее были длинные ноги и узкая, почти мальчишеская фигура, ей подошло бы скакать на конях благородных кровей, которых разводила семья ее матери в их обширном поместье в Андах. Лили словно переняла от благородных животных их грацию, помноженную на выносливость, и неотразимую таинственность. Даже в космополитическом Нью-Йорке она выделялась своей экзотической красотой и понимала, что ее внешность помогала даже в ее работе сотрудницы информационного отдела небольшого издательства. Встречавшиеся с нею сразу же запоминали ее, а очарование и привлекательность Лили отрывали перед ней двери, которые могли бы при других условиях остаться закрытыми.

В маленькой кухоньке своей квартиры Лили включила центральное отопление и налила бокал вина. Возможно, более благоразумно было бы сварить кофе, но Лили привыкла в свое удовольствие выпивать бокал шабли в конце рабочего дня.

Она смаковала вино с видом знатока, допила, отнесла бокал на стойку и села на стул с высокой спинкой.

Письмо с карибской почтовой маркой лежало на стойке, куда она его и положила. Почерк на конверте, по-детски закругленный, легко было узнать.

Джози, подруга ее детства, которая, по мнению отца, была совсем ей не пара. Джози, чья мать работала горничной на их вилле, превратилась для нее в сестру, которой так ей недоставало. Не важно, что отец иногда топал ногой и запрещал им играть вместе, они умели устраиваться. Не важно, что Лили была избалована вниманием и совершенно ни в чем не нуждалась, в то время как семья Джози даже не стыдилась своей бедности. Между ними установилась дружба, которую ничто не могло разрушить. Лили отправили учиться в Венесуэлу, а Джози ходила в школу на острове, где учились местные дети, но когда бы Лили ни возвращалась домой, они тут же все забывали и возобновляли свои непрекращающиеся игры.

Джози теперь вышла замуж за садовника, работавшего в поместье отца Лили, у нее появился сын – родился он не на Мандрепоре, а на Сен-Винсенте, как и всех местных девушек, Джози отправили рожать на другой остров. Отец Лили не хотел, чтобы возникали осложнения с родившимися на Мандрепоре детьми, которые впоследствии могли бы требовать для себя соответствующих прав на острове, если бы такая практика установилась. И хотя Лили больше не жила на Мандрепоре, Джози обратилась к ней с письменной просьбой стать крестной матерью. Лили знала, что отец придет в ярость, если узнает об этом, но с восторгом согласилась, оформив все по доверенности.

Две девушки постоянно переписывались, хотя и не так уж часто. В своих письмах Джози сообщала массу новостей о своей семье, о том, как подрастает маленький Уинстон, а в своем последнем письме, несколько месяцев назад, писала, что опять забеременела. Она редко упоминала об отце Лили или об Ингрид, потому что знала, что Лили это будет неприятно, и никогда – о Джорге.

Лили открыла конверт и вынула из него два листочка бумаги, мелко исписанные детским аккуратным почерком Джози. Она подлила вина, знакомясь с последними проделками Уинстона и ходом беременности Джози. Абель, муж подруги, получил повышение и стал главным администратором единственной гостиницы острова. По мере чтения ее тоска по дому возрастала, и мысленно она опять увидела подстриженные лужайки, цветущие кустарники, аккуратно подстриженные, благоухающие цветами, теннисные корты с бархатной зеленью ухоженной травы.

В уголках ее губ заиграла задумчивая улыбка, когда она вспомнила, как однажды они с Джози отправились в гостиницу и спрягались в кустарнике, окружавшем большой плавательный бассейн на открытом воздухе, подглядывая за гостями, подставлявшими солнцу свои дряблые бледные тела на лежаках возле бассейна или неловко прыгавшими в воду, шлепаясь животом о лазурную гладь, и хихикали над беспомощностью этих мужчин. Гости для девочек всегда были источником забав. Все они являлись олицетворением трезвого практицизма людей среднего возраста, говоривших друг с другом только по-немецки, на языке, которого Лили не понимала, хотя то был родной язык ее отца, и страшно дороживших своим уединением. Лили знала, что ее отец возмутится, если узнает, что она и Джози подглядывали за гостями, хотя в сам отель ей заходить не запрещалось. Ему просто не понравилось бы, что она надсмехается над гостями, подзадоривая в этом Джози – местную мулатку, которой подобало бы знать свое место.

Теперь муж Джози Абель ухаживал за теми же самыми кустарниками, следил за чистотой того же самого бассейна, где те же самые гости или очень похожие на них, позволяли своей бледной коже поджариваться под жарким солнцем Мандрепоры до цвета розовой лососины. Ирония воображенной картины заставила Лили опять улыбнуться и продолжить чтение письма, отыскивая там слова и образы, которые ярко оживляли остров в ее памяти.

Однако через несколько абзацев тон письма изменился. Еще до того, как Лили прочитала эту часть письма, она почувствовала это. Как будто ее подруга начала писать нескладно, не зная, как ей продолжать письмо, и ее беспокойство отразилось на ее стиле: ее речь приобрела непонятный, смутный смысл, стали попадаться неестественные высокопарные слова.

«Лили, мне хотелось бы кое о чем рассказать тебе. Твой отец в последнее время чувствует себя не совсем хорошо. Он очень похудел, осунулся, стал сам на себя не похож, и горничные на вилле говорят, что ему надо много отдыхать. Я не писала об этом, потому что не хотела тебя беспокоить, по неделю назад он летал на материк, чтобы, как слышал Абель, пройти медицинское обследование в больнице. Когда он возвратился, то выглядел еще хуже, чем раньше. Я пыталась разузнать, в чем дело, но это нелегко – твой отец очень скрытен. Брат Абеля, Ной, который работает на вилле, считает, что твой отец ездил к специалисту по раковым болезням. Может быть, он связывался с тобой, но, зная, как обстоят дела, я сомневаюсь в этом. К тому же твой отец ненавидит болеть, правда? Во всяком случае я решила сообщить тебе об этом».

Написав об этих важных новостях, Джози продолжила с явным облегчением освещать другие, менее серьезные вопросы, но Лили дальнейшие строчки пробежала вскользь.

Холод раннего вечера, казалось, пронизал ее насквозь, до спины, ознобом отозвался в суставах, но не смог рассеять первоначальное впечатление полного неверия.

Ее отец болен – возможно, очень болен, – но этого не может быть! Этого нельзя себе представить. Лили вспомнила, что за всю свою жизнь, она ни разу не слышала, чтобы у него заболела хотя бы голова. Для нее он всегда олицетворял силу и власть. Ребенком она его побаивалась, с трепетом относясь к его неожиданным сменам настроения и вспышкам гнева, когда она плохо себя вела или огорчала его; вообще всегда испытывала волнение перед его непререкаемым властным видом. Даже потом, когда Лили обнаружила, что он далеко не такой уж властный распорядитель своей жизни, как она раньше считала, отец все равно оставался для нее безусловным авторитетом, возможно, с некоторыми недостатками, но все же сильным человеком, с которым не считаться было нельзя. Лили видела, как он стареет – седеют волосы, на лице прорезаются более глубокие морщины, а на руках надуваются вены, но ей просто не приходило в голову, что годы скажутся и на нем, как на всех остальных. Ей казалось, что время обходит стороной ее отца. Он по-прежнему оставался высоким и стройным, с зычным голосом, сильной волей, неукротимым характером. Болезни и смерти – это были несчастья, которые обрушивались на простых смертных, а на него такие слабости не распространяются. Он им не поддавался, и ей казалось, что никогда не поддастся.

А теперь она была шокирована, поняв, что, оказалось, иммунитета от времени не было и у него.

Лили снова перечитала письмо Джози, ее охватили дурные предчувствия. Какой бы тесной ни была их дружба, Джози никогда не стала бы соваться в их семейные дела. Она никогда не осмелилась бы сообщать ей эти новости, если б не считала, что это абсолютно необходимо, тем более что фактически располагала лишь догадками и сплетнями. А простая, без эмоций, подача этих фактов делала ее слова ужасающе убедительными.

Отец должен был сообщить мне об этом! – подумала Лили. Чувство страшного одиночества охватило ее. А если он не захотел сделать этого из-за соображений, о которых писала Джози, то должна была написать Ингрид. Они должны были известить меня! Я же все-таки его дочь! Я имею право знать!

Лили посидела еще некоторое время, машинально вертя в руках стакан и настраивая себя на решительные действия: нужно переговорить с ними самой и узнать всю правду. Она поднялась, подошла к телефону и набрала номер оператора.

– Пожалуйста, я хочу заказать международный разговор с Мандрепорой, Наветренные острова. – Голос ее звучал сухо, когда она называла номер телефона, когда-то такого знакомого, а теперь с трудом срывавшегося с ее языка, ушедшего далеко на второй план, отодвинутый многими недавно узнанными номерами – нью-йоркских друзей, деловых знакомых.

– Сейчас все линии заняты. Я вам перезвоню. Безразличное отношение оператора усилило ее чувство беспомощности. Сколько времени уйдет на то, чтобы дозвониться? Но сделать она ничего не могла. Лили положила трубку, хотела налить себе еще вина, но передумала. Лучше выпить что-нибудь покрепче. Конечно, слишком рано, но напряжение слишком велико! Она открыла неначатую бутылку джина, налила порядочную порцию в стакан, добавила тоника. А потом глотнула с такой жадностью, с какой заблудившийся в горах путешественник глотает бренди из фляжки спасательной команды на Сен-Бернаре.

Когда зазвонил телефон, она вздрогнула. Может быть, это не с Мандрепоры, сказала она себе. Возможно, кто-нибудь из друзей предлагает сходить в кино или пропустить по рюмочке.

Но дали разговор с Мандрепорой.

– Соединяю, – сказала операторша, и Лили услышала в трубке свистки и глухое эхо, что ей странным образом напомнило прибой на пляже, а потом откуда-то издалека донесся гудок.

Вскоре подошла одна из горничных. Лили поняла, что это горничная, потому что ей показалось несколько знакомой интонация нараспев.

– Я хочу поговорить с герром Брандтом, – сказала она.

– Скажите, кто звонит?

– Его дочь.

– Лили! Мисс Лили – это действительно вы?

– Петси?

– Да, мисс Лили, это я. Ах, как приятно услышать ваш голос!

– И твой тоже, Петси.

Опять нахлынули воспоминания. Улыбающееся черное лицо, пышная грудь, к которой припадала Лили. Петси, ее няня, которая во многих отношениях была даже ближе, чем собственная мать. Когда умерла Магдалена, именно Петси подхватила падающую Лили и обмыла ее поцарапанные колени. Петси, которая заплетала ей косы, укрывала ее на ночь одеялом, нежно баюкала перед сном. Даже со смерти Магдалены именно к Петси убегала Лили в тяжелые минуты, растрепанная и плачущая, зная, что здесь ее не будут попрекать помятым платьем или тем, что она целуется липкими губами. Дорогая, милая Петси. Но Лили знала, что не может тратить время на болтовню, хотя очень этого хотела. Связь с Мандрепорой не отличалась надежностью и могла в любую минуту прерваться, а ей важно поговорить с отцом.

– Отец дома?

– Дома, Лили. Но я не уверена, что… Вы знаете, он заболел. Думаю, он сейчас отдыхает.

– Тогда позови фрау Брандт, – попросила Лили.

– Да, конечно, поговорите с фрау Брандт, мисс Лили. – В голосе Петси послышалось явное облегчение. – Я приглашу ее. Ах, как я рада…

Пока ждала, Лили опять глотнула джина. Она немного успокоилась – голос Петси подействовал на нее благотворно.

Она слышала голоса – очень далекие и не смогла разобрать, что они говорили, потом – как будто шаги по плиточному полу. И потом необычно четко, словно она находилась в соседней комнате, а не где-то у черта на куличках, донесся голос Ингрид.

– Лили.

Один звук голоса оживил в ее воображении образ Ингрид. Мысленно Лили видела, как она стоит там, держа трубку в своей холеной руке, унизанной кольцами, слегка постукивая по ней ноготками, выкрашенными в цвет бледно-розового жемчуга. Ингрид было пятьдесят шесть лет, но выглядела она лет на десять моложе: ее налитое тело не позволяло прорезаться морщинам. Сейчас она стоит, приняв одну из своих величественных поз. Ингрид никогда не обнажала свою нежную бледную кожу на горячем карибском солнце, но от нее так и веяло здоровьем и покоем. Одевалась она броско и ярко, не переходя, однако, границ приличия. Очаровательная, хорошо воспитанная женщина, Лили не могла вспомнить, чтобы та когда-либо, рассердившись, повысила голос. Но Лили давно поняла, что Ингрид только мягко стелет и что за внешним очарованием, которое она демонстрировала с такой искренностью, скрывалась эгоистическая и черствая натура. Лили терпела Ингрид, думая, что она нужна Отто: слишком долго он был один после смерти Магдалены и много выстрадал, – но не любила ее.

– Ингрид, – сказала Лили. – Я получила письмо от Джози.

Наступила небольшая пауза. Помеха на линии или Ингрид собиралась с мыслями? Потом Ингрид произнесла:

– Понятно.

Лили поняла, что легкого разговора не получится.

– Она сообщила мне, что отец заболел. Это верно? Еще одна пауза. Потом:

– Да, это верно, – скупо подтвердила Ингрид.

– Насколько серьезно?

– Очень серьезно. Возможно, ему осталось жить всего несколько месяцев.

Кровь застыла в жилах Лили. С того момента, как она получила письмо от Джози, Лили боялась наихудшего, но когда эти опасения подтвердились, да еще в такой категорической форме, это явилось для нее ударом.

– Почему вы не сообщили мне об этом? – возмутилась Лили. – Если он так болен… если он скоро умрет… Вы должны были предупредить меня!

– Он не хотел, чтобы ты об этом знала, – оправдывалась Ингрид. – Ты знаешь своего отца – он презирает слабость в себе самом и в других и предпочитает думать, что поправится.

– Это исключается?

– Чудеса бывают. Но, сказать честно, я в это не верю.

– Так в чем же дело? – спросила Лили, стараясь не разрыдаться. – Что у него? Джози упомянула про онколога.

– Тут ничего нельзя скрыть! – с досадой сказала Ингрид. – Да, боюсь, что это рак.

– Но разве ничего нельзя сделать? Лекарства… операция?

– Онколог хотел было попробовать операцию, но потом решил, что дело зашло слишком далеко. Да и твой отец не хочет слышать об операции.

– Но как же… если сохраняются какие-то шансы…

– Ты знаешь, как он относится к больницам и к врачам: терпеть их не может. Хочет бороться с болезнью собственными методами.

– Но что это может дать? – вырвалось у Лили. – Я знаю, отец способен на многое, но все-таки…

– Я пыталась говорить с ним, но он не хочет и слушать. Так же, как он не захотел слушать, когда ему говорили, что нужно связаться с тобой. Нет, боюсь, нам надо смириться с тем, что твой отец протянет не больше шести месяцев.

– Господи, – воскликнула Лили. На линии что-то начало потрескивать, но она уже приняла решение. Джорге, неверность, предательство, тайны прошлого и неудобство настоящего – все бледнело и становилось ничтожным перед лицом этого страшного события. Ее отец умирал. Все остальное не имело значения.

– Ингрид, – произнесла она твердым и решительным голосом. – Ингрид… Я возвращаюсь домой.

Ингрид Брандт опустила трубку и некоторое время не снимала с нее руки. Ее ясные голубые глаза немного сузились – самое большее, что она позволяла себе, вместо того, чтобы хмуриться. Слегка стала видна пульсирующая жилка на ее шее, что говорило о ее напряжении, которое охватило ее сразу же, едва Петси сказала, что у телефона Лили.

Лили всегда так действовала на нее. И совсем не потому, что была молодой девушкой, – во всяком случае, когда уехала из Мандрепоры, Ингрид тщетно внушала себе, что Лили – дочь Отто и по праву может оставаться в центре его жизни. Но Лили была дочерью не только Отто, но и Магдалены. Лили представляла собой живой образ матери и очень сильно напоминала Ингрид о вещах, которые она предпочла бы забыть. В присутствии Лили всплывали все старые обиды, лишая Ингрид тщательно оберегаемого ею самообладания, делая ее опять такой же уязвимой, какой она была в молодости. Семь лет замужества, семь лет жизни в условиях бесподобной роскоши – ведь Отто обеспечил ее всем, что она только могла пожелать, – совершенно не изменили такого отношения. А теперь, когда она снова была близка к тому, чтобы потерять его, Ингрид знала, что ничто тут уже измениться и не может.

Ингрид сняла руку с телефонной трубки и поправила густые светлые локоны в высокой прическе. Ни один завиток не выбился из этого хитроумного сооружения, если не считать нескольких прядей, которые она сознательно оставила по бокам, чтобы смягчить очертания лица. Этим инстинктивным жестом она как бы защищала себя, убеждаясь, что, хотя бы внешне, остается в форме, как всегда. Потом направилась в гостиную, проходя через мягкие полосы света и тени, отбрасываемые полузакрытыми ставнями.

Отто находился на веранде, сидя в шезлонге и потягивая прохладительный напиток. Свежие газеты были разложены под рукой на журнальном столике. Хотя он был очень болен, Отто отказывался лежать в кровати. Местный житель Бейзил, который служил ему верой и правдой уже двадцать лет, мыл его в ванной, одевал и усаживал здесь, чтобы Отто, укрытый от жаркого солнца плетеными решетками, мог любоваться садами. Каждый вечер Бейзил укладывал хозяина в кровать, задаваясь вопросом со свойственной карибским островитянам невозмутимым спокойствием, поднимется ли тот завтра.

Когда Ингрид подошла к Отто, он повернул к ней голову, но она видела, что даже такое небольшое движение требовало от него значительных усилий, и ее сердце екнуло от жалости к нему – и к себе, потому что Ингрид понимала: скоро она его потеряет.

– Кто звонил? – спросил он. Голос его звучал еще довольно сильно, как будто он только в нем сосредоточил остатки своих сил, решив, что если тело и подводит его, то, по крайней мере, он не должен шептать как больной старик.

Ингрид села на плетеное кресло рядом, налила себе охлажденного лимонного напитка, капнула туда немного коньяка, бутылка которого тоже стояла на столе.

– Звонила Лили.

– Лили! – Искра света сверкнула в его голубых глазах, которые теперь помутнели от долгих часов борьбы с мучительной болью. – Тебе надо было позвать меня!

– Связь была ненадежная. Ты бы не успел подойти вовремя к телефону.

– Святые угодники! Я еще не умер! Мог бы попытаться!

– Не волнуйся, Отто. – Ингрид наклонилась к нему, положила, успокаивая, ладонь на его руку, но где-то в глубине души сознавала, что этот покровительственный жест показывает, что теперь он принадлежит ей. – Скоро ты сможешь поговорить с ней. С глазу на глаз. Она едет домой.

Сухожилия его руки напряглись под ее пальцами, и он резко зашевелился на шезлонге, будто хотел встать и что-то сделать.

– Нельзя этого допустить! Почему ты не остановила ее?

– Как же я могу! Лили отсюда за сотни миль. Она сказала, что возвращается домой, и тут связь прервалась. Она узнала, что ты заболел, Отто. Хочет видеть тебя. Вполне разумное желание.

– Кто ей сказал? Ты не сообщала, правда? Я ведь предупреждал тебя!

– Она получила письмо от своей подруги, местной девушки… как ее зовут?

– Джози. Черт подери, они все еще общаются?

– Видимо да. Не расстраивайся, дорогой. Все будет в порядке. Уверена в этом. Перед Лили открылась новая большая жизнь. Связь с Джорге давным-давно закончилась.

Руки Отто, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.

– Ничего не закончилось с Джорге. И не закончится! Он ничего не упустит, особенно если думает, что это принадлежит ему. Такой уж тип. Нужно – не нужно, все гребет под себя.

На его лице отразилась боль и гнев, которые усиливали другую, физическую боль. Это задело и Ингрид, напомнив ее беспокойные думы о собственной безопасности.

– Ни ты, ни я ничего не сможем сделать, чтобы остановить ее теперь, – заметила она, прибегая к скорому и испытанному приему, которым она так хорошо умела пользоваться. – Она едет домой, и этим все сказано.

Он помолчал некоторое время, противоположные эмоции сотрясали его больное тело. Несмотря ни на что, ему очень хотелось снова увидеть Лили. Его дочь, его милую девочку. Она приходила к нему иногда в грезах, когда он лежал без сна глубокой ночью, потому что всегда, когда это было возможно, он отказывался принимать таблетки. В те моменты он опять видел в ней ребенка, дочку своей любимой Магдалены. Она родилась, когда он думал, что у него уже никогда не будет ребенка, и он полюбил ее страстной отцовской любовью, которая делала его очень уязвимым. Лили – вся в мать, живой копией которой она стала; Лили, которая не сознавала всех элементов и тонкостей наследия, Лили, по которой он тосковал сильнее, чем даже мог себе представить. Отто был крутым человеком, жестким и без угрызений совести, но две женщины нашли в его кованых доспехах небольшую щель. Одной женщиной была Магдалена, второй Лили. Но хоть он мечтал увидеть ее улыбку, услышать ее негромкий заразительный смех, подержать в своей руке ее изящную смуглую ладошку, он скорее бы умер, чем подверг ее опасности, которые стоили ее матери жизни. Ему бы следовало умереть – думал он с возмущением. Если бы болезнь быстрее скрутила его или он прострелил бы себе голову, когда впервые узнал о несчастье, Лили не было теперь нужды приезжать домой. А может, она все же приехала бы? Остров Мандрепора был се домом. И все, что произошло здесь, не закончилось и может иметь свое продолжение. А его бы уже не было, чтобы предостеречь и попытаться оградить ее.

– Когда она приезжает? – спросил он. Его голос прозвучал устало, от гнева он быстро ослабел.

– Она этого не сказала. Не успела.

Кулаки его разжались, он забарабанил пальцами по рисунку на салфетке, покрывавшей его колени.

– Ингрид, позвони ей сама. Узнай о ее планах, а потом организуй воздушное такси, чтобы встретить ее.

– Я позвоню ей завтра. Она не успела еще заказать себе билет на самолет.

– Сделай это! – Он опять повысил голос, в котором еще сохранился отзвук былой железной воли. – Позаботься, чтобы ее встретил наш пилот. Я не хочу… – Он замолчал от приступа боли и прижал руку к животу.

Ингрид сделала вид, что ничего не заметила. Именно этого хотел Отто. Он ненавидел выражений сочувствия. Но мысленно она закончила предложение, которое он не договорил. Она знала причину, почему он так настаивал, чтобы Лили встретили на воздушном такси в международном аэропорту Барбадоса. Он не хотел, чтобы там ее ждал Джорге и она увидела его хоть на мгновение раньше, чем это необходимо, – и, конечно, не раньше того, как отец переговорит с ней первым. Поскольку теперь, когда он умирал, Лили должна кое о чем узнать – для ее же собственной безопасности и ради всех остальных.

– Отто, не беспокойся. Я все сделаю.

Хотя ей и не хотелось появления здесь Лили, но она не могла не выполнить его просьбы.

Ги де Савиньи закончил запись в бортовом журнале – Мандрепора – Каракас, Каракас – Мандрепора, – подождал, пока высохнут чернила, потом с шумом захлопнул журнал и засунул его в кожаную сумку летчика вместе с картой и навигационным радиотелефоном. Привел в порядок бумаги на своем письменном столе, придавил их тяжелой фигуркой в виде бульдога, застегнул крепежную цепочку на соответствующий крючок под доской для объявлений. После чего с облегчением направился к двери.

В полуденном зное Карибского моря небольшой домик в пределах периметра посадочной полосы, который служил конторой для компании «Эр перпетуа», напоминал жаровню, даже когда все окна и двери были раскрыты настежь и на потолке вовсю крутился вентилятор. Температура внутри была далеко за сорок. Его «пилотская» рубашка с короткими рукавами прилипла к спине, и он ничего так не хотел как холодного пива и возможности бухнуться в бассейн возле небольшого домика, который был представлен в его распоряжение. Но освободится он только через час, а то и больше. Ги доложил о неисправности магнитного прибора на своем самолете, когда приземлился после полета в Каракас, и хотел, прежде чем отправиться домой, узнать у инженера, удалось ли разобраться, в чем там дело.

Возле домика на белом пластиковом стуле растянулся его коллега, пилот Мануэль Сантандер, – вытянутые ноги на невысокой ограде из штакетника, смуглое лицо обращено к солнцу. Ги плюхнулся на соседний стул, предварительно немного его отодвинув, чтобы, по возможности, оказаться в тени.

– Ать-два, – раздалось привычное приветствие Мануэля, которым чуть ли не исчерпывался весь его словарный запас. Хотя Ги уже работал с ним почти три недели, никакого общения между ними практически не возникло, и это усиливало растущее разочарование Ги. Несмотря на то, что он здесь жил и работал, садился на маленькую взлетную полосу на самой кромке океана и поднимался с нее почти ежедневно, остров оставался для Ги такой же закрытой книгой, как и до приезда сюда. Он познакомился с Фабио Санчесом, семье которого, похоже, принадлежала компания «Эр перпетуа» как и некоторые другие предприятия в Южной Америке и Карибском бассейне, но разговор между ними ограничился лишь тем, что он должен делать в качестве пилота, согласно краткосрочному контракту. Иногда он ходил пропустить рюмочку в баре на другой стороне острова – заведении, принадлежащем местному жителю, некоему Джонни, по прозванию Шовелноуз – тот когда-то наткнулся на акулу такого же названия, которая чуть его не перегрызла. Но хозяин и посетители бара по большей части были чересчур пьяными или под сильным действием наркотиков, чтобы вести хоть какой-нибудь связный разговор. К вилле ему не удалось подступиться ближе чем на восемьсот футов – на высоту полета, когда он приближался к посадочной полосе с северной стороны острова. Сверху он видел прекрасное двухэтажное строение, с верандой, затянутой листвой тропических растений, и обширным, хорошо ухоженным садом. Его таки подмывало найти возможность побывать внутри этого дома и самому взглянуть на сокровища, про которые рассказал Билл, познакомиться с проживающим там немцем. Но пока что такая возможность ему не представилась, а любые вопросы, которые он задавал Мануэлю, натыкались на угрюмое нежелание того общаться.

За все годы работы Ги никогда не встречал такого недружелюбно настроенного типа, как Мануэль, и он проклинал судьбу, что именно здесь наткнулся на такого. Ведь ему было так необходимо узнать как можно больше об острове и его жителях! Летчики, как правило, отличаются большой общительностью и любят почесать языком, но Мануэль представлял собой исключение из общего правила, и Ги никак не мог заставить себя отнестись к нему с симпатией. У Мануэля было худое лицо, жидкие, свисавшие вниз, черные усы, тонкие губы, постоянно настороженный взгляд. Его длинные ногти были тщательно наманикюрены, как у женщины, но уход за личной чистотой не распространялся дальше использования дезодоранта – вещицы довольно дорогой и редкой на островах, – и иногда, когда он летал вместе с Ги, кабина для пилотов пропитывалась сладковато-приторным запахом пота – и свежего, и застоявшегося. Ги был вынужден отворачиваться, открывать боковые отдушины, чтобы дохнуть свежим воздухом.

Мануэль изредка летал с Ги в качестве запасного пилота, когда на борту находились пассажиры, но Ги никогда не сопровождал Мануэля в таком же качестве, что его немало удивляло. Как старший пилот Мандрепоры, Мануэль должен был, по мнению Ги, перевозить пассажиров, а перевозку грузов доверить новичку, но все делалось не так. И хотя Ги и летал пару раз на материк за хозяйственными товарами, именно Мануэль перевозил на своем «Айлендере» всевозможные коробки и ящики, а самолет Ги «Твин Оттер» использовался главным образом как воздушное такси.

– Куда они девают такую уйму товаров? – спросил Мануэля как-то Ги, наблюдая, как местные рабочие разгружают самолет и укладывают ящики в фургон. – Я только вчера доставил партию продуктов в гостиницу. А местные жители, как мне кажется, питаются тем, что растет у них под носом.

Мануэль пожал плечами.

– Это бизнес.

– Какой же?

– Ну, то да се.

Как обычно, он держался замкнуто, и Ги знал, что больше из него ничего не вытянет.

Пакеты и бандероли тоже попадали в самолет Мануэля.

– Одежда с живописными южными рисунками, – объяснил Мануэль, когда Ги спросил его об этом. – Здешнее производство. Старик увлекается этим… этим и еще редкими марками.

– Понадобились бы горы марок, чтобы заполнить твой самолет.

Мануэль как-то странно взглянул на него, его маленькие черные глазки совсем скрылись в складках темной кожи.

– Так кто же этот старик? – поинтересовался Ги, обрадовавшись возможности задать несколько вопросов о человеке, который его интересовал.

– Герр Брандт? Он немец. Партнер братьев Санчес – Джорге и Фабио, и их отца Фернандо.

– Летает ли он на наших самолетах?

– Редко. Когда он иногда покидает остров, то летит обычно с Джорге Санчесом. На его самолете… белом «Бичкрафте Бэрон».

То была, пожалуй, самая длинная речь, которую позволил себе Мануэль в разговоре с Ги.

– Значит, старика иногда можно увидеть на этой взлетной полосе? – продолжил расспросы Ги, поощренный ответами.

– Случается. Сейчас он заболел. Какое-то время летать никуда не сможет.

– Заболел? – с интересом переспросил Ги. – Что с ним?

– Не знаю. Предпочитаю не лезть в чужие дела. Подтекст был очевиден. Я занимаюсь свои делом, а ты занимайся своим. Неприязнь Ги к Мануэлю росла, питаемая чувством разочарования. Он оказался на расстоянии плевка от человека, который, по всей вероятности, виновен в грабеже его семейства и в смерти его соотечественников, включая отца и дядю. И вот пока что он никуда не продвинулся, с таким же успехом мог бы продолжать перевозить свою почту в Англии. Ги с трудом сдерживал себя.

– Ну, что тут можно сказать, эти редкие марки и цветные тряпочки, похоже, обеспечивают шикарную жизнь, – лаконично произнес Ги. – Все эти люди особенно не нуждаются в деньгах, особенно по мелочам, верно?

Мануэль не отозвался, просто уткнулся в приключенческий роман в бумажном переплете, которые он раскрывал, когда ему нечего было делать.

Сейчас рядом с ним на земле валялась одна из таких книжек в бумажном переплете, раскрытая на странице, которую он читал. Когда Ги присел, он поднял книжку с земли, ясно намекая, что разговаривать не хочет.

Ну что ж, подумал Ги. Он уже отчаялся что-нибудь вытянуть из Мануэля. Но как же ему тогда быть? – спрашивал он себя.

Из домика донесся резкий дребезжащий звук телефона. Мануэль сделал вид, что ушел с головой в чтение. Раздраженный его безразличием, Ги поднялся сам, хлопнув дверью, вошел в контору и поднял трубку телефона, стоявшего на столе.

– «Эр перпетуа». – Черный пластик трубки обжигал руку.

– Кто у телефона? – спросил интеллигентный женский голос, низкий, с еле ощутимым немецким акцентом. Ги почувствовал, как его спина похолодела.

– Капитан де Савиньи. – Ги вздрогнул при звуке собственного имени. Ему хотелось изменить свое имя, чтобы не настораживать фон Райнгарда, но при устройстве на работу ему пришлось предъявить лицензию пилота.

– А-а… хорошо. Говорит фрау Брандт. Я хочу, чтобы вы встретили пассажирку, прилетающую завтра из Нью-Йорка. Самолет прибывает после обеда без двадцати три, пассажирку надо будет доставить на остров. Мы пришлем за ней машину прямо к посадочной полосе. Хорошо? Вы завтра не заняты?

– Нет, не занят. – Ги не стал говорить о том, что на следующий день ему полагался отгул. – Как зовут пассажирку?

– Ее имя фрейлейн Лили Брандт. Она моя падчерица. Пожалуйста, позаботьтесь о ней хорошенько.

– Я всегда именно так и поступаю, – отозвался Ги, стараясь скрыть нотки ликования в своем голосе. Он только что размышлял о том, как ему приблизиться к семье Брандта, и вот, совершенно нежданно, судьба преподнесла ему такую возможность, можно сказать, прямо на блюдечке.

«Фрейлейн Лили Брандт… моя падчерица», – сказала женщина. Это может означать только одно. Фрейлейн Лили Брандт – дочь самого старика.

Слава Богу, что она позвонила сегодня после обеда! Если бы звонок раздался завтра во время его отгула – он бы впустую провел день, валяясь на песке, купался бы, загорал – и прозевал бы редчайший шанс.

Слава Богу, что сломался магнитный прибор и он поэтому задержался на взлетной полосе. И за свинское поведение Мануэля. Хоть раз угрюмые повадки этого оболтуса пошли на пользу.

Наконец-то он познакомится с одной из Брандтов, как они именуют себя. Завтра в его самолете летит дочь старика!

– Я договорилась о воздушном такси для Лили, – сообщила Ингрид.

Отто кивнул, не отрывая голову от спинки шезлонга, на котором он полулежал. Сегодня он велел Бейзилу положить себя в гостиной, а не на веранде. Даже в тени тропических растений ему трудно было выносить яркость солнечных лучей. Он скверно спал – мысли о приезде домой Лили не давали ему покоя, не позволяли заснуть даже в перерывах между приступами боли, как все чаще и чаще случалось теперь. От этого он чувствовал себя слабым и разбитым, представляя теперь собою бледную тень прежнего энергичного человека. Его мучила мысль, что болезнь не только истощила его силы, но и стерла его индивидуальность, превратив в жалкое существо, которое можно жалеть, над которым можно ухмыляться, вместо того чтобы бояться и уважать. Именно это было невыносимее всего.

– С кем ты говорила? – спросил он, кое-как собравшись с силами. – Надеюсь, не с Мануэлем?

– Не с ним. Но он бы все равно не полетел. Он работает главным образом на Джорге, не так ли? Думаю, я говорила с новым летчиком. Ты что-нибудь о нем знаешь?

– Нет. Его нанимал Фабио, поскольку я… заболел. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто любопытно. Говорит чисто по-английски… на очень хорошем английском… но у него французская фамилия. Не помню точно – какая, не расслышала.

Глаза на изможденном лице Отто немного сузились. Его сознание, несколько одурманенное лекарствами, обратилось в прошлое. Франция в период войны, замок в Шаранте, виноградники и коньяк, аристократическая семья. Воспоминания о другой жизни, до того, как унизили его фюрера, до того, как пала его отчизна, до его бегства в Южную Америку с помощью старого приятеля Висенте Кордоба и задолго до приобретения острова Мандрепора. Еще до Магдалены, до Лили…

Его взгляд скользнул по богатствам, собранным в салоне – серебряным подсвечникам, бронзовой статуэтке Цереры, часам времен Людовика XIV и прекрасному сверкающему триптиху, который он всегда называл «триптихом Лили». Все эти предметы окружали его так долго! Он даже забыл, что когда-то они принадлежали кому-то другому, находились в замке в Шаранте. Странно, что он вспомнил об этом теперь.

С трудом Отто возвратился мыслями из прошлого в настоящее и с облегчением подумал о том, что Лили полетит не с Джорге или с кем-то из его подручных, а с новым пилотом, не важно, какая у него фамилия. Он не так давно находится на Мандрепоре, чтобы снюхаться с Джорге, включиться в его опасные игры… во всяком случае так полагал Отто. Это означает, что на какое-то время Лили в безопасности. Важнее этого для Отто не было ничего.

19

Когда воздушный лайнер поднялся с аэродрома Кеннеди, набирая высоту и взяв курс на юг в сторону карибских островов, Лили мелкими глотками отпивала шампанское и сознательно старалась расслабиться.

Задача не из легких. После разговора с Ингрид она практически не спала. Теперь, хотя уже прошло какое-то время и она чувствовала себя выдохшейся, у нее, когда она думала о том, что делает, опять замирало сердце, вызывая по всему телу покалывание и мурашки. И она понимала, что несмотря на комфортабельное место в салоне первого класса, во время полета ей не заснуть.

Заказывая билеты именно первого класса, она хотела в полете выспаться – мысль о том, чтобы прибыть в Барбадос свежей и отдохнувшей, взяла верх над ее природным нежеланием идти на бесполезные траты. Лили с детства воспитывалась на всем самом лучшем – а лучшее включало, среди прочего, полеты первым классом. Но легкая жизнь не испортила ее.

Наоборот, это вселило в нее твердую решимость научиться стоять на собственных ногах, а не просить подачек у отца и обходиться без той роскоши, которую она не могла позволить на собственную зарплату.

Однако на этот раз Лили, взвесив все, решила, что расточительность оправдана. Она просто не могла представить себе поездку каким-то другим образом.

Подали обед – воздушная кухня на дорогих тарелках – но Лили съела лишь несколько кусочков и отодвинула тарелку. Последние два дня она почти не ела, и сейчас копченая лососина и цыпленок по-королевски по вкусу напоминали ей картон, застревая в горле. Она откинулась назад на удобном сиденье, закрыла глаза и предалась потоку мыслей, которые лихорадочно проносились в ее уставшем от бессонницы мозгу.

Конечно, главное – беспокойство за отца. Страшная новость, что он неизлечимо болен, отодвинула другие заботы и впечатления, и не оставляла ее с тех пор, как она поговорила с Ингрид. Когда Лили стала собираться к отъезду, то единственное, что ей вообще представилось важным – это, как можно скорее, добраться до дома. Может быть, размышляла она, ей удастся уговорить отца лечь на операцию, – сделать ТО, что не смогла ни Ингрид, ни доктора. А если так, то надо выиграть время. Да и в любом случае, она просто хотела увидеть отца, побыть с ним рядом. Разделявшее их расстояние неожиданно стало невыносимым, и ее мысли были окрашены то абсолютно нереальными надеждами на целебность ее простого присутствия, что позволит избежать катастрофы, то болезненным страхом, что если она не приедет домой как можно быстрее, то не застанет его живым. Если бы Джози не написала ей, то, возможно, Лили так и не узнала о его болезни и могла не повидаться с ним перед смертью. Осознание того, как долго они находились в разлуке, пробудило в ней острое желание видеть отца, которое перечеркивало все прошлые решения никогда не возвращаться на остров. Теперь же, когда она уже находилась в пути, ей стали представляться и другие возможные последствия ее возвращения на Мандрепору: их обдумывание волновало ее, взвинчивало и без того уже натянутые нервы. Окажется ли Джорге на острове? Он бывает там не всегда. Он делил обычно свое время между Мандрепорой, Венесуэлой и Флоридой. Но поскольку отец болен, вполне могло быть так, что Джорге чаще теперь бывает на острове, чтобы неотлучно присматривать за делами. Лили содрогнулась при мысли, что увидится с ним опять.

Боже! Я все еще люблю его! – подумала она. Несмотря на то, что я знаю о нем, он все еще обладает надо мной властью. Мне до боли хочется его. Я могу презирать его, даже бояться, но это не меняет дела. Я все равно вся таю от желания при одной мысли о нем.

Так было раньше, и Лили начинала опасаться, что так будет и впредь. Она думала, что, уехав с Мандрепоры, очистится, вырвет его из сердца, но не смогла этого сделать. Она сумела выбросить его из головы, выкинула его из своей жизни, но память о нем сохранялась, не умерла, а только дремала, и сердцем Лили чувствовала, что, как только она опять увидит Джорге, его обаяние покорит ее с прежней силой.

Удастся ли мне сладить с этим? – размышляла в панике Лили. Что мне делать, если и его по-прежнему влечет ко мне? И, напротив, как я отнесусь к тому, если он больше не желает меня?

Ей было всего пять лет, когда она в первый раз решила, что выйдет замуж за Джорге. Сейчас это воспоминание позабавило бы ее, если бы у нее не было таких черных предчувствий о предстоящей встрече.

Мысленно она представила его себе таким же, каким увидела в первый раз, в обществе своей матери на веранде виллы в Мандрепоре. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны тропических деревьев, бросая на него светотени. Высокий, крепкого сложения мужчина в белой рубашке и хлопчатобумажных брюках для верховой езды. Теперь ей казалось, что он совсем не изменился за все эти годы, но она понимала, что и в сорокапятилетнем мужчине она видела прежнего молодого человека. А может, он и правда не изменился. Может быть, он один из тех мужчин, у которых время между зрелостью и старостью останавливается. Она уверена, что у него всегда были эти глубокие борозды от носа к углам рта, темная от загара кожа цвета красного дерева и мешки под глазами – свидетельство о его бурной жизни. Но, как это ни странно, казалось, что все это только усиливало его удивительную привлекательность.

В тот день Лили смотрела на него и чувствовала растущее в груди странное возбуждение. Конечно, она была еще слишком мала, чтобы разобраться в своих чувствах. Она знала только, что больше всего на свете хотела бы пойти к нему, побыть на веранде вместе с ним и матерью. Она проскользнула через зеленую арку, шлепая сандалиями по полу из плит, потом остановилась, неожиданно застыдившись.

– Лили! – воскликнула мать, увидев ее. – Я думала, что ты на пляже с Петси.

В низком мелодичном голосе матери звучало удивление. Она сидела в одном из плетеных кресел в свободном сарафане типа индийского сари. Ее длинные черные волосы рассыпались по обнаженным коричневым плечам, изящные ноги выглядывали из-под ярко раскрашенного шелка, она положила ногу на ногу, так что ее золотистая домашняя туфля на высоком каблуке низко свисала с изгиба ее ноги. Между позолоченными кожаными полосками Лили могла различить ярко-красный педикюр на ногтях. Ее мама, думала она, самая красивая женщина на свете, и ей, пятилетней девочке, страстно хотелось быть похожей на нее. Иногда она пробиралась в комнату матери, уносила пузырек с ярко-красным лаком, старательно раскрашивала им свои ногти, надевала на запястья звенящие браслеты матери, изображая из себя взрослую красавицу, какой была сама Магдалена. Однако на этот раз Лили во все глаза смотрела на мужчину и не отвела от него взгляда, когда отвечала матери.

– Мы вернулись. У Петси заболела голова.

– Вот как! Мне надо будет поговорить с ней! Магдалена выказала явную досаду, и Лили вступилась за няню.

– Она не виновата, мама. Ты не должна сердиться па псе.

– Конечно, сердиться не следует, Магдалена. Это не идет вам. – В этих словах, произнесенных нараспев, прозвучала нотка сарказма, но маленькая перепуганная Лили не заметила этого.

– Лили, иди поиграй в саду, – сказала мать. Лили насупилась.

– Разве это нужно, мама?

– Пусть остается. Она же ничего плохого не делает. – Мужчина протянул жилистую коричневую руку и погладил девочку по волосам.

Она подбежала к лестнице на веранду и села на ступеньку, опустив подбородок на коленки, восхищенно смотрела на него во время их разговора с матерью, довольная уже тем, что ей разрешили остаться.

Ее очарование этим мужчиной продолжалось все годы, она ощущала его и теперь, так же сильно, как и прежде – насколько она могла судить по тому, что сохранилось в ее памяти.

– Кофе, мадам? – вежливо спросила бортпроводница. Лили раскрыла глаза, чуть ли не с удивлением глядя на вышколенную фигуру, склонившуюся возле нее. В последние несколько минут ее мать, умершая пятнадцать лет назад, предстала в ее памяти как живая. Ее мама… и, конечно, Джорге. Всегда Джорге. Лили покачала головой.

– Спасибо, не надо.

Потом снова закрыла глаза, продолжив путешествие в далекое прошлое.

Джорге провел очень много времени на Мандрепоре тем летом и наступившей потом зимой. Лили точно не знала, почему он так неожиданно вошел в их жизнь – кажется, он был деловым партнером отца. Часто он уединялся с отцом в одной из комнат виллы, которую отец использовал в качестве кабинета, а иногда они уезжали вместе на машине отца – единственной тогда на острове, – направляясь, как она думала, на юго-восточную сторону острова, где в трущобах, сделанных из чего попало, включая поржавевшие железные листы, жили туземцы. Но однажды, когда она наблюдала за машиной с верхушки холма на краю их имения, она увидела, что машина, прежде чем скрыться из виду за широкой полосой роскошной вечнозеленой растительности, повернула не на юг, а на север. Лили не представляла себе, куда они могли поехать. Она не знала, что находится на той стороне острова, и хотя территория Мандрепоры равнялась всего пяти квадратным милям, на северной части острова она никогда не была.

Джорге прилетал на Мандрепору на собственном легком самолете и садился на небольшой взлетной полосе, протянувшейся по плоской прибрежной равнине. Это еще больше поднимало его в глазах Лили. Он не останавливался ни на вилле отца, ни в гостинице, а в одной частной вилле, в симпатичном пастельнорозоватом домике, покрытом черепицей и расположенном на одном из заросших лесом холмов. К домику надо было взбираться по каменным ступенькам, обсаженным сладко пахнувшим олеандровым кустарником и другими тропическими растениями. Этот домик всегда напоминал Лили сказку про Гензеля и Гретель – и не только потому, что стены выглядели так, будто были сложены из сахарных плит и украшены лепниной из белого марципана. Она думала, что Фернандо Санчес, которому принадлежал этот домик и которого ей следовало бы называть «дядей Фернандо», был подобием злой ведьмы. Высокий и худощавый, похожий на гончего пса, Фернандо, обожавший пиво, со временем отрастил-таки себе брюшко, которое нависало над поясом брюк. У него был крючковатый нос и клочья преждевременно поседевших волос на гладкой лысине, напоминавшей отполированный грецкий орех. Но Лили не могла оторвать глаз от его синевато-багрового шрама на горле, который и завораживал и отталкивал ее. Голос Фернандо напоминал торопливый хриплый шепот с придыханием.

Отец объяснил, что Фернандо прострелили горло пулей, НО ему повезло, раз он остался в живых. Пуля повредила голосовые связки, пройдя наискосок вниз, и застряла в плече.

Лили вся содрогнулась.

– Это произошло во время войны, папа? – спросила она. Она знала, что ее отец был на войне.

– Думаю, что да, – неуверенно ответил Отто, и только много лет спустя Лили поняла, что это не могло быть правдой.

Жалея Фернандо, Лили не могла заставить себя относиться к нему с симпатией и радоваться, когда «пряничный домик» закрывался, а Фернандо уезжал к себе домой в Южную Америку.

– Почему Джорге живет у него? – спросила она однажды мать. – Почему не у нас? Это было бы более разумно.

Ярко-красные губы Магдалены раздвинулись в улыбке.

– Почему – «разумно»?

– Ему не надо было бы ходить так далеко, чтобы повидаться с папой. Он мог бы занять соседнюю с моей комнату, и наш повар готовил бы ему завтрак.

Магдалена сделала вид, что обдумывает это соображение.

– Да, но у Джорге есть собственная повариха. Она очень расстроится, если он откажется от ее завтраков.

– И вовсе она повариха не Джорге, – возразила Лили. – А дяди Фернандо.

– Но Лили, это практически одно и то же. – Лили это озадачило, а Магдалена продолжала:

– Дядя Фернандо – отец Джорге. Разве ты этого не знаешь?

– Не знаю, – ответила Лили, придя в ужас. Она просто не могла поверить, что такое чудовище, как дядя Фернандо, мог быть чьим-то отцом, тем более Джорге.

– Дядя Фернандо – деловой партнер твоего отца, – объяснила Магдалена. – Ты это знаешь. Ну вот, а Джорге работает на него. Иногда дяде Фернандо нездоровится, он не поспевает управляться со всеми делами, и тогда вместо пего подключается Джорге.

У Лили полегчало на сердце. Было похоже на то, что Джорге станет проводить значительно больше времени на острове. Она размышляла, а что скажет Магдалена, если открыться ей, что она хочет выйти замуж за Джорге, но решила немножко повременить с раскрытием своей тайны. Вместо этого она задала вопрос, который уже много раз задавала. Ей всегда нравился ответ, а теперь он имел для нее особое значение.

– Расскажи мне, как ты познакомилась с папой. Магдалена несколько нетерпеливо откинула назад свои волосы.

– Аз, Лили. Ты так часто слышала об этом, что, наверное, выучила мой рассказ наизусть.

– Расскажи еще раз – пожалуйста!

– Родители твоего отца, жившие в Германии, вывозили кофе. Этот кофе пили в самых лучших кафетериях Европы, от Берлина до Вены. Но они очень пострадали во время войны. Их дом разбомбили, а их дело развалилось. Твой отец приехал в Южную Америку, чтобы начать все сначала. Мой отец – твой дедушка, – помог ему. Они знали друг друга по торговле кофе. Дедушка Висенте занимался политикой и помог достать твоему отцу нужные документы. Когда он приехал в Венесуэлу, мы встретились и полюбили друг друга. Конечно, он был значительно старше меня. Ему было почти сорок, а мне всего семнадцать. Но для нас это не имело значения, а мой отец очень обрадовался, что я вышла замуж за его старого друга.

На губах Лили засветилась улыбка. Это была самая лучшая часть рассказа – что папа был значительно старше мамы и что дедушка Висенте был рад, так как Отто был его старый знакомый. То же будет у нее с Джорге, подумала она. Раз получилось у мамы с папой, почему не может получиться и у нее?

– Расскажи мне, как вы приехали на Мандрепору, – настойчиво попросила она.

– Тут и рассказывать-то нечего. Дедушка Висенте помог папе с арендой острова, а потом мы его выкупили. Мы приехали сюда, построили здесь гостиницу, и папа смог заняться бизнесом с дедушкой Висенте и дядей Фернандо.

Лили не стала спрашивать, в чем заключался этот бизнес. Она подумала, что слушать об этом скучно.

– А Джорге? Ты знала его уже тогда? Щеки Магдалены слегка порозовели.

– Я знала его с детских лет.

Ей следовало бы уже тогда обо все догадаться, подумала Лини, ВСПОМИНАЯ теперь с удивительной ясностью события тех далеких дней и выражение лица матери, когда она произнесла эти слова. Но тогда Лили была лишь маленькой девочкой. Для нее мама и папа составляли единое, неразрывное целое. Ни тогда, ни позже ей не пришло в голову, что Магдалена и Джорге, игравшие вместе в детстве, были в каких-то иных, кроме как в дружеских, отношениях.

То были подлинно идиллические дни, вспоминала Лили. Дни, когда она воспринимала любовь, счастье и безопасность как само собой разумеющееся. Дни до смерти мамы.

Это произошло примерно через год после того, как она в первый раз увидела Джорге, подумала Лили, и ужас той ночи запомнился ей навсегда.

Она припоминала, что ее разбудила какая-то возня – громкие голоса, но не сердитые, а возбужденные, и чьи-то ужасные вопли. Сердце Лили сильно стучало—от страха и от внезапного пробуждения. Она инстинктивно поняла, что происходит что-то жуткое. Лили собралась с духом, вылезла из-под сетки от москитов и босиком пошла к двери. Голоса доносились с нижнего этажа. Лили спустилась вниз, крепко цепляясь за перила деревянной лестницы и тайком подглядывая. В гостиной она увидела отца, который закрыл лицо руками: он не заметил ее.

– Папа! – крикнула она испуганно. – Папа – что случилось?

Казалось, он ее не слышит, но тут в дверях показалась Петси. Она была в ночном халате, и по выражению ее лица Лили поняла, что вопила именно она.

– Петси! – закричала Лили. – Петси, что случилось? – Лили сбежала с лестницы. Но Петси решительно встала на ее пути.

– Нет, мисс Лили. Вам нельзя туда.

– Но я хочу! Хочу к маме…

– Перестаньте, мисс Лили, пойдемте со мной. Там вам не место. Я уложу вас в постель.

Раз в жизни Лили ослушалась свою няню. Нырнув под вытянутую руку Петси, она вбежала в гостиную.

– Папа…

Лили остановилась на пороге как вкопанная. На полу, полузакрытая плетеным ковриком, лежала Магдалена. Рука с ярко-красными ногтями откинута в сторону, вокруг, как подбитая бабочка, разлетелось ярко-красное платье. По полу тек ярко-красный ручеек.

– Мама! – хотелось произнести Лили, но она не смогла вымолвить ни слова и стояла как громом пораженная. К ней подбежала Петси, прижала голову девочки к своему необъятному животу, горестно причитая:

– Я сказала вам не ходить сюда, мисс Лили. Я ведь сказала.

Няня подхватила Лили на руки и понесла ее вверх по лестнице, в детской она отодвинула москитную сетку в сторону и села на кровать, все еще держа Лили на руках, качая ее, как младенца, и беззвучно рыдая.

Лили не мешала ей. Она была смертельно потрясена. Все вокруг померкло – и покраснело. Няня утешала Лили, гладила ее, и для девочки ничего не существовало, кроме теплой груди Петси и ужасного плача и звона в ее собственных ушах.

На следующее утро в детскую пришел отец. Казалось, он до неузнаваемости постарел. Отец присел на кровать рядом с дочерью и стал говорить негромким, совершенно бесстрастным голосом.

– Лили, – начал он. – Ты должна быть мужественной. Мы все должны быть мужественными. Мне надо сообщить тебе что-то ужасное.

Лили промолчала. Ей хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать его слов. В душе она уже знала, что он скажет, но слова сделают все более реальным, погасят последнюю надежду на то, что все виденное вчера – только страшный кошмар. Однако Лили продолжала сидеть, уставившись на отца и чувствуя, как все вокруг рушится.

– Лили, твоя мама умерла, – произнес он. И сразу стало ясно, что никакой надежды не осталось.

Тело Магдалены было отправлено в Венесуэлу для погребения, и постепенно, очень медленно, жизнь на Мандрепоре вошла в свою колею. Петси заменила Лили мать, и хотя девочка изредка плакала по Магдалене ночами, детская жизнестойкость помогла преодолеть Лили ее горе. Но отец так и не оправился и от горя стал еще суровее. Впрочем, Лили знала, как можно справиться с ним: она пускала в ход все свои маленькие хитрости, и он безумно ее любил.

Вскоре после смерти Магдалены Джорге пропал с острова, а в пряничный домик стал наезжать его брат Фабио. Лили спросила у отца, почему к ним не приходит Джорге, но тот ответил просто: «Джорге занят в другом месте», и не стал распространяться на эту тему. Спустя некоторое время Лили привыкла к перемене, как привыкала ко всему остальному, и, хотя она не забыла Джорге, он перестал быть для нее центром мироздания.

И только годы спустя, когда ей исполнилось шестнадцать лет, он опять вернулся в ее жизнь. И все началось сначала.

Теперь, находясь на самолете по дороге домой, в Мандрепору, Лили гадала, не изменится ли что-либо па этот раз. Четыре года назад их разрыв казался окончательным, хотя у нее кровоточило сердце. Она твердо решила, что больше не позволит ему распоряжаться своей жизнью.

Но все же Лили не была убеждена, что ее благим намерениям суждено сбыться. Она не была уверена, что может положиться на саму себя и сдержать клятву, которую дала себе тогда, в день отъезда. Джорге был ее ахиллесовой пятой, так было всегда, и Лили опасалась, что так останется и впредь.

Если он на острове и захочет ее, сможет ли она отказать ему?

Лили очень надеялась, что его там не окажется.

20

Ги де Савиньи стоял в транзитном зале международного аэропорта Барбадоса, всматриваясь в поток пассажиров, которые только что прибыли из Нью-Йорка. Большинство приехало сюда отдыхать, на них были спортивные костюмы или прогулочные платья – куртки, привезенные из ветреного Нью-Йорка, они несли на руках, а также тащили свои чемоданы, сумки, фото– и кинокамеры. Некоторые уже подготовились к карибскому солнцу, надев яркие цветные рубашки с короткими рукавами. Ги догадался, что это местные жители, вернувшиеся на родину. Но пока что он не видел ни одного пассажира, который хотя бы отдаленно напоминал человека, которого он ждал. Одинокую женщину, примерно его возраста. И, наверное, ее будет легко узнать – светловолосая и с голубыми глазами – типичная арийка.

Толпа поредела. Ги поправил свои темные очки, начиная нервничать: а прилетела ли дочь Отто вообще этим рейсом? Он ощутил, как приятные предчувствия начинают сменяться тяжким разочарованием, и подумал, что представившийся шанс был слишком уж хорош, чтобы оказаться реальным. Такого рода удачи у него случаются нечасто. Возможно, фрейлейн Лили Брандт опоздала на этот рейс или изменила планы, а его не успели предупредить. Но аэробус должен был вылететь из Нью-Йорка раньше того, как он поднялся с Мандрепоры. Поэтому фрау Брандт успела бы позвонить на взлетную полосу и отменить свой заказ. Впрочем, может, она и позвонила, а к телефону подошел Мануэль и забыл передать ему о звонке.

Все утро Мануэль был занят перевозкой грузов для Джорге Санчеса. Может быть, ему даже доставило зловредное удовольствие не предупреждать Ги, позволить и тому совершить ненужный и дурацкий полет. Похоже, Мануэля раздосадовало, что накануне после обеда задание от фрау Брандт получил Ги, хотя винить ему было некого, кроме самого себя: он сам не поднялся к телефону и вынудил Ги сделать это. Но все, что связано с Брандтами или Джорге Санчесом, Мануэль рассматривал как свое личное дело – и, конечно, так оно и было раньше. Ги задавал себе вопрос, почему фрау Брандт встретить свою падчерицу попросила именно его. Членов семьи Джорге перевозил на своем личном самолете или иногда просил Мануэля сделать это вместо себя, и логично было бы поступить так и на этот раз.

Ги вздохнул, хотел было повернуться и уйти, когда заметил молодую женщину, привлекшую его внимание совсем по иной причине. Стройная, смуглая, вероятно, латиноамериканского происхождения, одетая просто, но со вкусом – брючный костюм желто-лимонного цвета, через плечо – дамская сумочка фирмы «Ив Сен-Лоран», в руках – дорогая, на вид итальянская кожаная дорожная сумка. За ней плелся на расстоянии двух шагов местный носильщик с чемоданом – тоже с этикеткой фирмы ИСЛ. Тот весь расплылся от удовольствия, но, несмотря на то что был в форменной одежде, он напоминал обычного туземного носильщика, которых берут в тропические экспедиции. Ги не удивился бы, если носильщик вдруг вскинул чемодан себе на голову.

Какая красавица! – подумал Ги… но так ни о чем и не догадался. И только, когда она сама подошла к нему, улыбаясь, до него дошло, кто она такая.

– «Эр перпетуа»? – спросила она негромким приятным голосом. – Я – Лили Брандт. Думаю, вы должны доставить меня в Мандрепору.

Сразу же как Лили сошла с самолета, она почувствована запахи Карибского моря. Нет – даже до этого. Теплый, пропитанный знакомыми ароматами воздух ворвался в самолет, как только открыли люки, ее охватило волнение, связанное не с нервными переживаниями последних месяцев на острове, а с многими другими, более счастливыми днями. Вдыхая этот запах, Лили на минуту забыла, что умирает ее отец, забыла про Джорге, забыла обо всем, кроме одного – она почти дома. Здесь – ее родина. В данный момент все остальное не имело значения.

Приподнятое настроение не покидало ее, когда она получала багаж, и при встрече с пилотом, прилетевшим, чтобы встретить ее: в его сопровождении она прошла на бетонированную площадку, где стоял самолет «Эр перпетуа». Летчик был ей незнаком – смуглый, удивительно привлекательный, в черных брюках и белом форменном кителе, в белой рубашке с капитанскими нашивками, сверкавшими на погонах. Он ей сразу понравился, вызвал мгновенное расположение, что еще более укрепило ее в радостном настроении. Он усадил ее в кресло сразу же за своим и разместил ее багаж. Она же ждала, сгорая от охватившего ее нетерпения. «Самая длинная миля – это последняя миля». Ей пришли на память слова из старинной песни: и досмотр, и проверки перед вылетом казались ей бесконечными. Потом они взлетели, поднявшись над сверкающей поверхностью серебристо-голубого моря, пролетев с беззаботной легкостью над авиалайнером, доставившим ее из Нью-Йорка, которому этой легкости недоставало. Взмывая и проваливаясь на воздушных подушках, они словно парили на спине морской птицы, а не на сделанной человеком машине.

– Вы здесь уже давно? – спросила Лили.

Он полуобернулся, непонимающе взглянул на нее, и Лили рассмеялась собственной глупости. Конечно, он не мог расслышать, что она сказала, – на нем был шлем, и он мог слышать только голоса радиосвязи. Она, извиняясь, махнула рукой, показывая, что поняла свой промах, и откинулась на спинку кресла. Но вскоре она заметила, что он возится с кнопками на контрольной доске, вынимая и втыкая контакты в гнезде, а потом с усмешкой передал ей такой же шлем, как у себя.

– Ах… спасибо, – вырвалось у Лили.

Шлем она надевала и раньше – когда летала с Джорге, – но это было очень давно. Она потратила минуту или две, чтобы как следует надеть его, заправила длинные черные волосы за уши, чтобы наушники плотно прилегали к ушам, и нашла нужный уровень микрофона.

– Спасибо, – сказала она. – Я забыла, что вы не можете меня услышать. Мне хотелось знать, давно ли вы здесь?

– Нет, я – новичок. Меньше двух недель. – Микрофон добавлял солидности его и без того басистому голосу.

– Я так и подумала, я вас раньше не видела. Вам здесь нравится?

– Солнце, море и пустынные пляжи? Разве это может не нравится! Как я понимаю, здесь ваш дом?

– Да, я тут родилась. Теперь живу в Нью-Йорке.

– Разница!

– Еще бы. Там – настоящая зима.

– А я три недели назад был в Англии. Тоже довольно холодно. Неудивительно, что вы захотели приехать домой, чтобы немного погреться на солнышке.

– О… не совсем из-за этого, – произнесла Лили и смолкла: от острого напоминания о реальной действительности радужные пузыри эйфории лопнули.

– Чем вы занимаетесь в Нью-Йорке? – спросил он, не заметив неожиданно охватившего ее смятения.

– Издательским делом. Информацией и рекламой. Довольно приятное занятие, но утомительное. Масса деловых обедов и приемов с шампанским.

– Тяжко! – отозвался он с иронией.

– Понимаю вашу иронию, – уныло отозвалась Лили. – Я действительно избалована.

– Убежден, что это не так. Просто в этом беда таких видов работы, как ваша и моя. Для всех они кажутся очень привлекательными, кроме людей, которые их выполняют. Реальное положение вещей совершенно иное.

– Вот именно, – подхватила она. – Абсолютно верно. Посторонние не видят, что я смертельно устаю, что мне ничего не хочется, кроме спокойного вечера перед телевизором, со стаканом кока-колы в руке.

– Но все-таки мы справляемся.

– Да, – рассмеялась она. – Справляемся.

Треск в наушниках прервал их разговор, и Лили поняла, что пилот готовится к посадке. Она повернулась и выглянула из окна кабины и почти тут же с чувством радостного возбуждения увидела Мандрепору – крошечную полоску земли в голубизне открытого моря. Эта полоска обрела реальные очертания, когда самолет снизился и пролетел над островом. Лили видела его с высоты много раз, но всегда этот вид захватывал ее—заросшие лесом холмы и белые песчаные пляжи, гостиница и причалы, забитые яхтами, лачуги с крышами из гофрированного метала, в которых жили Джози и другие туземцы, полдюжина хороших домов, разбросанных среди дубрав, и вилла с аккуратными лужайками и плавательным бассейном. Ее дом. Опять нахлынули чувства, наполовину радостные, наполовину печальные. Развернувшись, самолет пошел на очень низкой высоте, слишком низкой, чтобы можно было что-либо разглядеть, кроме узкой взлетной полосы и деревьев, окаймлявших ее с восточной стороны. Лили крепче вцепилась в подлокотники сиденья, как всегда, слегка нервничая при посадке, но самолет мягко коснулся земли, колеса побежали по бетонной полосе и вскоре без рывка остановились.

– Отличная посадка, – похвалила Лили. – Мне говорили, что садиться на этой полосе трудно.

– Это – наша работа, – небрежно отозвался пилот.

Она сняла шлем, передала ему, расстегнула пристяжной ремень, сладко потянулась, оправила на коленях шерстяные брюки лимонного цвета.

Дома. Дома! Прекрасное чувство, несмотря ни на что. А затем, посмотрев на заросшую травой площадку, она увидела то, от чего счастливое настроение сразу улетучилось. На солнце блестел небольшой белый самолет. Аэроплан Джорге. Так, значит, он здесь. Лили почувствовала, как неприятно забилось ее сердце, отдаваясь во всем теле сильными ударами пульса.

Летчик умело провел машину по аэродрому, приоткрыл люк, чтобы проветрить кабину, вылез из нее сам и помог спуститься ей. Лили охватило какое-то паническое чувство, и вдруг ей захотелось прильнуть к этому приятному, привлекательному, умелому человеку, который, как это ни странно, показался ей последним бастионом стабильности перед тем, как на нее обрушатся тяжелые проблемы и эмоциональные потрясения.

– Спасибо, – поблагодарила она его. – Полет был замечательным. Заходите как-нибудь на рюмку вина.

– Не против, – ответил он, но она заметила его удивление. Дочь хозяина виллы приглашает пилота маршрутного самолета на рюмку вина – неслыханная вещь!

– Я говорю это серьезно, – добавила она. – Это не просто любезность. Но я не знаю, как вас зовут.

– Ги де Савиньи.

– Как вас следует называть: капитан де Савиньи или Ги?

– Ги меня вполне устроит.

После этого разговора она почувствовала себя лучше. Ей показалось, что у нее появился союзник. Когда он выгружал ее багаж, она уже практически успокоилась и смотрела, как шофер отца выносит ее багаж и укладывает в «мерседес», стоявший у края взлетной полосы.

– Еще раз спасибо, – сказала она.

Потом она посмотрела на море. Солнце уже скрывалось за горизонтом, небо – чистое и голубое всего минуту назад – теперь залило багровой краской, и опять сердце Лили тревожно забилось. Багрово-красный. Она ненавидела этот цвет. Он воскрешал в ней воспоминания, которые она хотела забыть. Воспоминания о днях до Джорге, но неразрывно связанных с ним. Даже находясь в безопасном Нью-Йорке, она не любила смотреть на такой закат. Здесь на Карибском море значение такого освещения возрастало во много крат, оно окрашивало все ее эмоции тревожными предчувствиями и обдавало холодом страхов.

Лили обернулась и увидела, что Ги направился к небольшому домику, в котором располагалась контора аэродромчика. Багрово-красные отсветы на море все еще полыхали в глазах Лили, она чувствовала себя крайне опустошенной.

В небольшом офисе с белой крышей, откуда была видна взлетная полоса и который находился примерно в двух или трех сотнях ярдов от конторы компании «Эр перпетуа», Джорге Санчес принимал Энрике Гарны, офицера, отвечавшего за порядок на Мандрепоре.

Офис был не больше конторы «Эр перпетуа», но заметно лучше оборудован. Хотя большинством дел Джорге руководил из своего дома, расположенного высоко на холме среди деревьев, он нуждался в помещении в непосредственной близости от аэродромчика и морских причалов. И поскольку он начал проводить все больше времени на острове, то захотел снабдить этот офис всеми внешними атрибутами комфортабельного помещения. Джорге привык к роскоши. Он воспитывался в семье богатого землевладельца и вырос, не просто желая взять от жизни самое лучшее, но презрительно относясь ко всему, что этим высоким меркам не соответствовало. Он много пил – легкая краснота его темно-смуглого лица служила тому доказательством – но пил лишь самые лучшие вина и крепкие напитки. Курил сигары только ручной закрутки, темного цвета и тонкие. Рубашки шил на заказ, костюмы и хлопчатобумажные галифе для верховой езды шились для него в наиболее престижных ателье Каракаса. Все, что было ниже по качеству, оскорбляло его природное высокомерие и как бы сужало огромную пропасть, разделявшую людей его круга – богатеев Венесуэлы – от трудового люда, прислуги и безработных, которые ютились в трущобах на склонах холмов или просили на улицах милостыню.

Джорге было также важно производить впечатление на коллег по бизнесу. Энрике Гарсиа входил в круг таких людей, хотя был всего лишь офицером по поддержанию порядка. Но его добрая воля имела большое значение, чтобы предприятия Джорге работали без помех. Когда бы Гарсиа ни приезжал на Мандрепору, Джорге приглашал его к себе, оказывая исключительное гостеприимство, приветствуя как старого друга и уделяя ему столько времени, сколько было необходимо, чтобы создать сердечную атмосферу и обставить обычную подачку в столь приятной и непринужденной манере, что это делало ее больше похожей на дар друга, нежели на то, чем она была на самом деле – обыкновенной взяткой за то, что в посылаемом Гарсиа рапорте своему начальству ничего не упоминалось о проделках Джорге.

Гарсиа не нравился Джорге – ему вообще мало кто нравился из тех, с кем он имел дело и кому платил, – но он старался не выказывать своего презрительного к ним отношения. Он уже битый час рассказывал Гарсиа байки и усиленно потчевал его местным пуншем, не переставая наблюдать, что происходит на взлетной площадке, и делая вид, что очень увлечен бессвязной болтовней карабинера о том, как тот арестовал хозяина яхты длиной в семьдесят пять футов, нарушившей правила в порту одного из подконтрольных ему островов. Джорге надеялся, что, пока Гарсиа находится на острове, никто на Мандрепоре не окажется таким дураком, чтобы привлечь внимание к делам «фирмы». Гарсиа мог догадываться, что тут творится кое-что незаконное, но одно из правил игры заключалось в том, чтобы не демонстрировать эти делишки у него под носом.

– Ему это обошлось в копеечку, – ликующе сообщил Гарсиа. – Но, в общем-то, он в состоянии раскошелиться. Яхта у него новейшей конструкции, только что спущена на воду, оборудована системой глобальной ориентировки, начиненная всякими приборами. О, он вполне мог позволить себе раскошелиться.

Джорге кивнул, скрывая свою неприязнь. Гарсиа разбогател как раз за счет тех людей, чью деятельность должен был пресекать, но остался таким же толстым, тупым и неотесанным. Джорге надеялся, что у него хватит местного пунша накачать его так, чтобы тот свалился в воду, когда будет возвращаться на борт своего катера. Он вполне заслуживает этого – лишь бы не утонул. Джорге не хотелось бы начинать все сначала, обрабатывать нового карабинера, который может оказаться более щепетильным.

– Налить еще? – любезно спросил он.

Гарсиа громко рыгнул, похлопал по груди своей мясистой рукой и качнулся на стуле.

– Не против пропустить еще.

Джорге встал – высокий мужчина крепкого сложения, довольно элегантный – подошел к бару с напитками. Когда он наполнял бокал Гарсиа, то услышал над головой рокот двухмоторного самолета, который пошел на посадку – аэроплан на конечной стадии полета. Джорге подошел к окну с бокалом, широко распахнул ставни, ощутив освежающий ветерок с моря и ожидая, когда в поле зрения появится самолет. Как он и думал, прилетел «Твин Оттер», окрашенный в цвета «Эр перпетуа». Вел его, несомненно, новый пилот.

Джорге прищурил глаза, следя, как самолет снижается и садится в то время, как Гарсиа продолжал бормотать свое. Новый пилот – отличный летчик. Это очевидно. Об этом свидетельствовала его мастерская посадка на маленькую и трудную полосу, но у Джорге зарождались на его счет серьезные сомнения.

– Он задает слишком много вопросов, – доложил ему Мануэль, старший пилот, которому Джорге безоговорочно доверял. – Думаю, за ним нужен глаз да глаз.

Джорге намеревался поступить именно так. Ему не нравились люди, которые задают слишком много вопросов, особенно те, о которых ничего не известно. Тут попахивает возмутителем спокойствия, в лучшем случае, а в худшем – профессиональным доносчиком. А ему только и не хватало появления профессионального доносчика, чтобы тот помешал беззаботному обтяпыванию его делишек. Джорге не нанимал нового пилота – он был слишком занят другими, более важными делами, и потому предоставил это, казалось бы, рутинное дело своему брату Фабио. Черт побери, неужели этот остолоп ничего не может сделать хорошо? Неужели он нанял опасного для них человека? Ну, если это так, то новый пилот добром не кончит, так же, как это случилось со всеми другими, кто пытался совать нос не в свое дело, изображая больших умников.

«Твин Оттер» остановился, люки открылись, показался новый пилот. Джорге критически смерил его взглядом, вяло подумав: кто это прилетел на этот раз? Какой-нибудь турист, решил он. Они слетались из Южной Америки как стаи диких гусей – стареющие немцы с военными грешками, они превратили Латинскую Америку и окружающие острова в своего рода тюрьму: будто их осудили в Нюрнберге и приговорили к пожизненному заключению именно здесь. Но они не волновали его – гостиница являлась второстепенным делом. За управление ею отвечал Отто – пусть он и занимается своими соотечественниками, – теперь же, когда он отошел от дел, руководство перейдет к Фабио. Если только брат не уговорит отца закрыть гостиницу. Относительно отеля всегда имелись некоторые разногласия внутри фирмы – Джорге считал, что гостиница создает ненужный риск, в то время как его отец, Фернандо, говорил, что гостиница дает хорошее прикрытие. Пока что возобладала точка зрения Фернандо. Главой фирмы все еще оставался он. Но болезнь Отто напомнила Джорге о том, что и его собственный отец не вечен. Когда-нибудь в недалеком будущем руководство перейдет к нему, и он поступит так, как считает нужным.

На его губах появилась довольная улыбка, но тут же слетела. Он замер. Из самолета «Твин Оттер» вылезла молодая женщина в брючном костюме лимонного цвета, свежий ветерок с моря раздувал ее темные волосы. Лили.

Хотя с их последней встречи прошло уже четыре года, Джорге узнал ее мгновенно.

Лили – живое воплощение своей матери в таком же возрасте, стройная, изящная, невероятно прекрасная, во всей свежести юности, которая на его глазах отцвела и увяла в Магдалене, когда годы взяли свое.

Лили. После всего случившегося, он не думал, что она когда-нибудь опять возвратится на Мандрепору, но теперь сообразил, что болезнь Отто заставила ее приехать сюда снова. Лили обожала отца, почти боготворила его. Никакие разочарования, никакие сердечные надрывы не были властны изменить ее чувства к нему. Ей, по-видимому, сообщили, что Отто умирает, и она прилетела, пока не поздно, чтобы помириться с ним.

Джорге широко улыбнулся. Краем уха он слышал, как бубнит Гарсиа, становясь все более крикливым, по Мере того как пунш развязывал его язык. Но теперь тот ПОЧТИ не досаждал ему – мелкое неудобство, не больше, крохотная неприятность, словно жужжание мухи на оконной раме.

Лили возвратилась, следовательно, игра продолжится. Он овладел и Магдаленой, и Лили – и Лили опять будет его. Джорге почувствовал вспышку возбуждения, кровь быстрее побежала в его венах, на затылке выступила испарина. Он облизал губы, неотрывно следя, как Лили идет по аэродрому к поджидавшей ее машине, не сознавая даже, что он наблюдает за ней.

Лили – возвратилась – и он возжелал ее так же сильно, как и прежде, захотел ее с неистовой жадностью, с какой жаждал всех хороших вещей в жизни, даже сильнее. Лили не купишь, как он покупает других женщин, ее надо завоевать, и от этого награда становилась несравнимо заманчивее. Но его не остановит ничто. Просто он с еще большей решимостью станет добиваться своего.

Джорге хотел получить Лили больше всего на свете. Л Джорге был таким человеком, который всегда добивался желаемого.

21

Вилла дремала в одуряющей жаре раннего вечера. Огненный шар солнца уже спускался в море, по жара не спадала. Она распространялась волнами от белой каменной дорожки, удерживая в воздухе сладко-дурманящие ароматы цветущих тропических кустарников, которыми была обсажена дорожка.

Лили чувствовала раскаленный камень через подошвы своих туфель и желала как можно скорее заменить их на пару резиновых шлепанцев, мечтала сбросить с себя шерстяные брюки и надеть просторный ситцевый сарафан. Но неудобство от неподходящей одежды не шло ни в какое сравнение с ее нервозностью и взвинченностью. Вот она и дома и скоро увидит отца. Этого она хотела больше всего, только ради этого и приехала сюда, а теперь, когда встреча уже неизбежна, ей хотелось почему-то оттянуть ее. В памяти вдруг ярко всплыли обстоятельства их расставания, годы разлуки усугубили взаимное непонимание. Но не только это пугало ее во встрече с отцом, а сознание того, что скоро она столкнется с реальностью не в воображении, а своими глазами увидит его больного и все разрушительные последствия его недуга. И тогда не останется места даже для малейшей надежды: ничего, кроме необходимости примириться с неизбежностью утраты.

Местный мальчик с ее чемоданом шел вслед за ней шагах в двух. Лили взглянула на него: улыбающееся смуглое лицо становилось все серьезнее по мере приближения к вилле, как будто невидимая тень в ярком предвечернем свете предвещала здесь неизбежную смерть. Лили Брандт, дочь бывшего офицера немецкой армии, внучка Винсенте Кордоба, политика и землевладельца. В ее жилах текла кровь аристократов двух цивилизаций. Благородное происхождение обязывало обуздывать свои слабости. Она обязана это сделать и ради самой себя.

Лили поднялась по невысоким ступенькам и широко растворила слегка приоткрытую дверь.

– Привет! – крикнула она. – Вот и я!

Ее уверенный и ровный голос повис в воздухе как полуденная жара. А потом резко отдернулась занавеска, отделявшая кухню, и оттуда выскочила Петси с распростертыми объятиями, с радостной улыбкой на живом коричневом лице, не зная смеяться ей или плакать.

– Мисс Лили! О, мисс Лили! Слава Богу – это вы!

– Петси! – Лили обняла ее, чувствуя, как полные груди вмялись при ее прикосновении подобно перезрелым дыням. От няни, от ее теплой смуглой кожи исходил привычный запах, который она запомнила с детских лет. – Так рада видеть тебя!

– А я вас, мисс Лили! О, как я рада, как я рада! У Петси, которая крепко прижимала к себе Лили, из глаз покатились слезы.

– Лили, – кратко, но с оттенком неодобрения, произнес голос с легким немецким акцентом. – Значит, ты добралась благополучно.

Лили еще раз сжала Петси и повернулась к Ингрид, как всегда невозмутимой.

– Привет, Ингрид. – Она быстро чмокнула ее в обе щеки, но без теплоты, которую выказала, приветствуя Петси: та все еще топталась рядом, вытирая кончиком фартука слезы.

– Спасибо, Петси, вы свободны, – распорядилась Ингрид, отпуская негритянку. Потом повернулась к мальчику, который в нерешительности стоял в дверях.

– Отнеси, пожалуйста, вещи мисс Лили наверх, Кэмми. Ты знаешь, в какую комнату.

– В мою прежнюю комнату? – Лили вдруг ужасно испугалась, что Ингрид все переменила в ее отсутствие – ей очень бы не хотелось этого.

– Конечно, – живо отозвалась Ингрид. – Ну, думаю, что тебе не терпится принять душ и переодеться.

– Да… но прежде я хочу увидеть папу. Где он?

– Он в гостиной. – Ингрид предостерегающе подняла руку, чтобы остановить Лили, которая направилась было туда. – Должна сразу предупредить тебя – он действительно сильно болен. Пожалуйста, не говори и не делай ничего такого, что расстроило бы его.

– Понятное дело! – резко отозвалась Лили. – Неужели я стану это делать.

– Его бы шокировало…

Лили не стала дальше слушать Ингрид и торопливо прошла мимо в направлении гостиной. Когда она его увидела, шаги ее невольно замедлились. Несмотря на все свои страхи и на то, что она ждала всего, чего угодно, то, что она увидела, все-таки поразило ее.

Отто полулежал на подушках в раскладном кресле, одетый в голубую шелковую рубашку и полотняные брюки. Но даже в полусидячем положении одежда висела на нем, и Лили показалось, что он совсем высох и стал тенью былого Отто. Когда-то сильное и красивое лицо осунулось, выглядело болезненным, на бледной коже ярко выделялся синевато-багровый шрам.

Лили замерла от ужаса, но любовь и беспокойство взяли верх, она подбежала к отцу, обхватив его руками, поцеловала в щеку, почувствовала, какая она холодная.

– Папа… О, папа!

– Лили… любимая! – Его голос дрогнул.

Они расплакались оба, потом Лили присела на корточки, держа его руки в своих.

– Папа, какой ты хороший!

– Что ты, – сказал он печально. – Из меня получился ужасный родитель. Спроси Ингрид. – Он сделал движение рукой в сторону жены, которая прошла за Лили в гостиную, но остановилась поодаль, давая возможность Лили побыть с отцом наедине.

– Я вижу, что болезнь не мешает тебе наслаждаться вином, – заметила Лили, кивнув в сторону бокала возле его локтя и беря легкий и шутливый тон.

– Не мешает. Слава Богу, я еще могу пропустить стаканчик! – вздохнул он. – Ах, Лили, до чего я докатился! Я всегда думал, что умру сразу. Не ожидал, что со мной произойдет такое.

– Не говори так, папа. Ты не умрешь!

– Увы, Лили. От этого не уйти. – Он произнес это в философском тоне, и она не сумела возразить ему. Все мысли о том, как заставить его усиленно лечиться, вылетели у нее из головы. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: слишком поздно.

– Ну… хорошо ли ты долетела? – спросил он.

– Да… прекрасно. – Такие вопросы не имели никакого значения, но они, по крайней мере, сглаживали неловкость момента.

– А как тебе удалось так быстро договориться об отлучке с работы?

– Мне положен отпуск, и я просто сказала, что беру его. Меня заменят. В этом нет проблем.

– Хорошо. А воздушное такси встретило тебя в Барбадосе?

– Да, новый пилот. Он показался мне приятным.

– Тогда все в порядке. Я не хочу, чтобы ты… – Он замолчал. Ему так много надо было сказать ей, но не сразу: к тому же он уже чувствовал себя очень уставшим.

– Папа, – сказала она, читая его мысли. – Если ты беспокоишься о моих встречах с Джорге, то напрасно. Между нами давным-давно все кончено. Теперь я повзрослела и поумнела.

Тени вокруг его глаз сгустились.

– Разве это меняет дело?

– Да, – твердо произнесла Лили. – Тогда я была неопытной. Я не знала того… – что мне известно теперь.

– Лили. – Его пальцы, походившие теперь на когти – настолько они исхудали, – сжали ее руку. – Ты по-прежнему мало что знаешь. Нам надо поговорить…

Возбуждение в его голосе встревожило Лили. Оно не осталось незамеченным и Ингрид.

– Отто, не сейчас, – вмешалась она. – Лили надо с дороги принять ванну, переодеться во что-то легкое, а тебе надо отдохнуть.

– Ради всех святых! Я только и делаю, что отдыхаю! Но мне это совсем не помогает.

– Сегодня ты уже перенапрягся, – твердо заявила Ингрид, не сдаваясь. – Ты волновался из-за Лили – не отрицай, потому что я знаю. Ну вот, она здесь, жива и здорова. Не случилось ни авиакатастрофы, ни угона самолета, ни задержек, ни встречи с Джорге. Ты можешь выпить еще стаканчик и расслабиться. Для откровенных разговоров по душам завтра будет сколько угодно времени.

– Папа, Ингрид права.

Лили поцеловала его руки и выпустила их, поднимаясь.

– Я приехала сюда, по крайней мере, на две недели, а будет необходимо – задержусь и еще. Видишь, времени у нас – хоть отбавляй.

Произнося эти слова, она уже знала, что это неправда. Их время может оказаться чрезвычайно ограниченным. Но один день вряд ли что-нибудь изменит.

– Увижу тебя за ужином… или раньше, если я управлюсь, а ты не будешь отдыхать. Ужин по-прежнему в восемь?

– Конечно. Здесь ничего не меняется. – Он имел в виду – и Лили это поняла – не только время приемов пищи.

Она улыбнулась ему, скрыв переполнившие ее эмоции за маской невозмутимости.

– Береги себя. И никаких безумств – когда меня нет поблизости!

Отто устало улыбнулся ее шутке. Малейшее движение стоило ему теперь больших усилий.

– Даю тебе слово, любимая.

Когда Гарсиа удалился на свой катер, стоявший на якоре у причала, Джорге по взлетной полосе направился к домику, где размещалась контора «Эр перпетуа». Он надеялся, что новый пилот все еще там, но летчик уже ушел. В конторе, однако, находился Мануэль, листал бумаги. Он, ухмыляясь, взглянул на вошедшего Джорге.

– Все идет гладко? – с ходу спросил Джорге.

– Ать-два, никаких проблем.

– Хорошо. – Джорге взял в руки бланк, посмотрел на него, положил обратно. – Вижу, пассажира встретил новый пилот.

– Так точно. – Ухмылка Мануэля стала шире. Он знал, что за пассажир прилетел и что это означало для Джорге, но ничего не сказал. Его не касалось, чего Джорге добивался от дочери старика, как и от прочих женщин, хотя его иногда забавляла эта слабость Джорге; он восхищался – и завидовал – многим его победам. Джорге все еще умел подойти к дамам, а следовать его примеру Мануэль не надеялся, хотя был на десять лет его моложе. У Джорге были повадки охотника на крупную дичь, который бьет наповал, и у бедняг было не больше шансов устоять, чем у хромого льва, попавшего на мушку крупнокалиберного ружья. Ну, что же, успехов ему!

– Как новый пилот? – спросил Джорге. – Задавал ли еще какие вопросы?

– Нет, но сегодня я его и не видел. Он летал за дочерью старика, а я…

– Да, – прервал его Джорге. – Знаю, чем ты занимался. Приглядывай за ним, Мануэль. Сразу же сообщи мне, если появится что-то важное.

– Угу, будет сделано.

– Я пошел. И так потратил уйму времени с этим ослом Гарсиа. Иду домой.

Но домой он не пошел, вернее, пошел, но не намеревался надолго оставаться там. Он собирался посетить виллу и возобновить свои связи с Лили. И оба, он и Мануэль, мимо которого ничто не проходило, знали об этом.

– Отто, неужели ты хочешь рассказать ей все о семье Санчес, даже и о своих деловых связях с этой семьей? – спросила Ингрид.

Лили была наверху, а по доносившемуся урчанию в водопроводных трубах можно было догадаться, что она принимает душ или ванну.

Отто перевел уставший взгляд на лицо Ингрид, и она содрогнулась, видя его явное бессилие.

– Да, Ингрид, думаю, я это сделаю. Не хочу, чтобы она что-то обнаружила, когда меня не станет и я не смогу дать ей нужные объяснения. К тому же будет лучше для ее собственной безопасности, если она все узнает сейчас. Лили упрямая, а ты знаешь, что представляет собой Джорге и другие. Они могут сделать все что угодно, если заподозрят опасность. Она должна знать, что они ни перед чем не остановятся…

Ингрид покорно кивнула. Возможно, он прав. И, по крайней мере, это может привести к тому, что Лили уедет и никогда больше не вернется в Мандрепору. Ингрид всем сердцем надеялась, что так оно и будет – и не только в силу причин, которые имел в виду Отто. Каждая встреча с Лили была для нее очень неприятной. Лили – так потрясающе похожая на Магдалену – опять напоминала ей, причиняя острую боль, о непрожитых годах жизни с Отто, которые были украдены у нее.

Обида захлестнула Ингрид при мысли об этом. Она ждала его в Германии в течение всех долгих лет войны, молилась, чтобы он остался невредимым. Пережила разрушение своего дома, гибель его дома от бомбежек, убеждала себя быть отважной. Их дома превратились в кучи щебня и мусора. Пока Отто оставался живым, она могла еще мириться с этим. Каждую ночь, ложась спать, она засовывала под подушку в качестве талисмана кольцо, которым она была помолвлена с ним, страстно мечта о дне, когда война, наконец, закончится, он возвратится, наденет это кольцо ей на руку в кирхе, и она никогда больше не снимет его с пальца – кольцо, которое будет означать, что она стала его женой.

Но все пошло наперекосяк: вместо того чтобы выйти победительницей, Германия оказалась униженной, Отто не вернулся домой триумфатором, а бежал в Южную Америку. Но и тогда она с нетерпением ждала, что он вызовет ее к себе, и не дождалась. Наконец до нее дошли ошеломляющие новости. Отто познакомился с венесуэльской девушкой – дочерью человека, который помогал ему в побеге, и полюбил ее. Известие просто убило Ингрид. Она отказывалась верить, что Отто мог так поступить с ней после всего, что было между ними. В тот день, когда до нее дошла эта новость с его женитьбе, она хотела покончить с собой. Потом на месте горя стало зарождаться исцеляющее чувство гнева, в ней вспыхнула яростная ненависть к женщине, которая отбила у нее любимого человека. Пусть она молода и красива, думала Ингрид, пусть она околдовала его, одинокого, в чужой стране, она все равно не сможет дать ему настоящего счастья. Когда-нибудь она надоест ему, и вот тогда Ингрид не упустит своего.

На деле получилось не совсем так. Когда месяцы стали растягиваться в годы, Ингрид надоело тратить свою жизнь впустую. Она познакомилась с МОЛОДЫМ врачом, и хотя он не мог заменить ей Отто, она все же решилась принять его предложение и выйти за него замуж. Любопытно, что когда она услышала о смерти Магдалены, то не почувствовала ничего, кроме чувства сожаления о зря потерянных годах. Теперь она была вполне счастлива в супружеской жизни, а то, что Отто остался один, – ну и что? Получил по заслугам.

Только через десять лет она опять подумала всерьез об Отто. Ее муж погиб в автомобильной катастрофе и однажды, упаковывая вещи, чтобы переехать на квартиру поменьше, она наткнулась на кольцо, надетое ей Отто на помолвке, и это всколыхнуло в ней воспоминания и тоску о прошлом. Ингрид вдруг ужасно захотелось увидеть Отто опять, каждый день без него казался ей невыносимым днем, и это после стольких упущенных лет! Она написала ему письмо, он ответил, пригласил на Мандрепору. Она поехала, исполненная надежд и мечтаний, как в юные годы, и когда снова увидела Отто, поняла, что никогда не переставала любить его.

Они поженились, и Ингрид так и не вернулась больше в Германию. Так что, в конце концов, она чудесным образом получила все, чего хотела. В ее теле осталась лишь одна заноза, существовал только одни человек, который мешал ей забыть о годах унижения и муки. Этим человеком была Лили.

Все утверждали, что Лили – вылитая мать, и Ингрид была уверена, что, когда Отто смотрел на дочь, он видел Магдалену. Ингрид возмущала избалованность Лили: Отто как будто хотел перенести на дочь всю свою любовь, которую он не растратил с Магдаленой. Ингрид отчаянно ревновала – к теплоте их отношений, к молодости и живости Лили, что, казалось ей, издевательски подчеркивало ее собственную погубленную юность и постоянно напоминало о женщине, которая похитила то, что должно было стать лучшими годами жизни Ингрид.

Ома лишь обрадовалась, когда Лили уехала в Нью-Йорк, ХОТЯ к стыду своему и знала, что это причиняет Отто горе. Наконец Отто принадлежал ей одной, только ей, и призраки прошлого исчезли. Но эти счастливые денечки проскочили слишком быстро. Вмешалась жестокая судьба. Скоро она опять потеряет Отто, теперь навсегда. И вот Лили возвратилась, чтобы на тот небольшой остаток времени, что у них остался, отбросить, пусть и очаровательную, тень.

Ингрид подошла к Отто, остановилась за креслом, положила по-хозяйски руки на его плечи, чувствуя через мягкий шелк рубашки выпирающие ключицы.

– С ней будет все в порядке, – успокаивающе произнесла она, прикоснувшись губами к его щеке, завидуя его любви и желая так же любить его дочь. – Она молодая и сильная. Больше этого не повторится.

– Видит Бог, я надеюсь, что ты права, – произнес Отто, и оба они поняли, что говорили не только о связи Лили с Джорге, но и о других вещах, которые перенести еще труднее и которые давно уже должны были затеряться в далеком прошлом.

Ги де Савиньи ужинал один – простое блюдо из рыбы и манго, которое приготовила ему служанка. Поужинав, он сложил грязные тарелки в раковину, открыл еще одну баночку легкого пива и вышел с ней на террасу. Над пальмовыми ветвями поднялась луна, такая огромная и яркая, что по освещению ночь почти не уступала дню, а все еще перегретый воздух был насыщен музыкальным гулом тысяч москитов и трещанием кузнечиков в траве под верандой.

Ги подтащил кресло, чтобы сесть лицом к саду, и удобно растянулся в нем, положив ноги на перила веранды. Надо, подумал он, написать несколько писем домой, но его не тянуло этим заниматься. Из головы не выходили события сегодняшнего дня.

Все еще не верилось, что ему так повезло и он познакомился с дочерью Отто… завязал с ней почти приятельские отношения. Конечно, может быть это была простая любезность, когда она приглашала его на виллу. Но что бы она ни имела в виду, она его пригласила, и Ги не собирался пропускать такую возможность. Он хотел сам увидеть все реликвии, о которых рассказывал ему Билл. Тогда он точно убедится в том, что Отто Брандт является Отто фон Райнгардом.

Эту возможность послало ему небо. Да и девушка тоже недурна собой. Тем более приятно. Совсем не такая, какой он представлял себе дочь старого нацистского преступника.

Ги неожиданно почувствовал некоторое сожаление. При других обстоятельствах он вполне бы мог увлечься ею. Он опять подумал о девушке, вспоминая ее живые привлекательные черты, ее голос и даже представив ее в своих объятиях. Очень жаль. Не часто его привлекали девушки так сильно, как эта. Но ничего не поделаешь – она дочь немца, и если немец окажется Отто фон Райнгардом, и говорить нечего. Она не захочет иметь с ним ничего общего, если он выдаст ее отца властям, но и он тоже не захочет иметь никакого отношения к плоти и крови нацистского чудовища, который предал смерти его отца, его дядю, а потом выкрал фамильные сокровища.

На какое-то мгновение Ги захотелось даже, чтобы немец оказался другим, не Отто фон Райнгардом. Но он резко одернул себя. Он ищет именно фон Райнгарда. Ищет давно, а фамильные сокровища хочет вернуть на их прежнее место.

И не позволит, чтобы этому помешали миловидное личико и пара красивых ножек.

Ужин на вилле закончился. Петси убрала со стола. Лили, Ингрид и Отто сидели в гостиной и разговаривали о том о сем.

Отто съел очень мало, без интереса потыкал вилкой в блюда, которые ставили перед ним на поднос, и Лили наблюдала за ним с состраданием. Она представляла себе, как трудно будет ей видеть его больным, но в действительности все оказалось гораздо хуже. Было бы легче снести это зрелище, думала она, если бы раньше он не был таким сильным. А теперь контраст получался слишком разительным, просто надрывалось сердце видеть железную волю, все еще заметную в совершенно одряхлевшем теле. У Лили слезы навертывались на глаза. Она отвернулась и увидела между ставнями веранды силуэт высокого человека. Она ахнула, и в тот же момент Ингрид заговорила, слегка повысив ГОЛОС С оттенком неприязни.

– Джорге! Какой сюрприз!

– Разве? – раздался насмешливый выговор нараспев, который Лили так хорошо запомнила. Голос, который она слышала в своих грезах.

Он вошел в салон ленивой, грациозной походкой, в которой было что-то кошачье. Свет от люстры подчеркнул рельефно черты его лица – он выглядел старше, развратнее и еще опаснее, чем всегда.

– Я слышал, что приехала Лили, – заметил он. – И заскочил взглянуть на нее.

– Тебе этого не следовало делать. – Отто подался вперед в своем кресле, гнев и тревога придали ему некоторую силу. – Лили не желает тебя видеть. Ты знаешь об этом.

– Не волнуйся, папа. Не беспокойся за меня. – Лили поднялась со своего места и стала за ним, мягко положив руки на его плечи. – Я польщена, Джорге, что ты потрудился прийти, но, как сказал папа, делать этого не стоило. Я действительно не хочу тебя видеть.

Джорге равнодушно пожал плечами.

– Жаль слышать это, Лили, – произнес он с той же показной распевностью. – Я считал, мы что-то значим друг для друга.

– Что ты хочешь этим сказать? Он посмотрел в сторону Отто.

– Несомненно, здесь должны произойти перемены. Нам придется обсудить, как организовать дела по-новому.

Лили просто задохнулась от жестокости этих слов, но Ингрид тут же вскочила на ноги и гневно подошла к Джорге вплотную.

– Как ты смеешь? – гневно выкрикнула она. – Как ты смеешь врываться сюда без приглашения и так расстраивать Отто?

Джорге вроде бы и улыбался, но его лицо при этом оставалось невозмутимым.

– Рано или поздно с фактами придется считаться, нравится вам это или нет.

– Но сейчас для этого не время и не место. Думаю, будет лучше, если ты уйдешь, Джорге.

Джорге пожал плечами.

– Как желаете. Это ваш дом – пока что. Мне только жаль, что вы показали себя такими негостеприимными к старому другу и деловому партнеру. Но пусть будет по-вашему. Лили, скоро я поговорю с тобой наедине.

– Неужели ты не можешь понять, Джорге, что мне нечего тебе сказать? – Лили возмутило его высокомерие и полное неуважение к отцу. Ей было стыдно, что она допустила его в свою жизнь. – Ингрид говорила и от моего имени. Я приехала в Мандрепору, потому что заболел папа. Это – единственная причина. И я была бы признательна, если ты оставишь в покое его… и меня.

Джорге хрипло рассмеялся, его голосовые связки были изнурены обилием бесшабашных вечеринок и выкуренных сигар.

– Моя дорогая Лили, ты всегда прекрасна – особенно когда сердишься. Этот пламень – неотразим! Я жду с нетерпением, когда бизнес начну вести с тобой.

Он двинулся, вышел из освещенного люстрой круга, артист, который знал, что он прекрасно отыграл сцену ухода, и не желал портить впечатление продолжением диалога. Лили не успела ответить ему в той же броской манере – мгла поглотила его.

– Какая свинья – что он себе позволяет! – кипятилась Ингрид. Лили не вспомнила, что она когда-либо видела мачеху так вышедшей из себя, обычно та сохраняла безупречное спокойствие и выдержку. – Он никого и ничто не уважает. Когда-нибудь найдется человек, который продырявит его, как это сделали с его отцом – прострелит насквозь – он это вполне заслужил.

– Ингрид, пожалуйста, не надо. – Отто произнес это натянутым голосом: ладонями Лили чувствовала напряжение в жесткой линии его плеч. – Перестань об этом, а? Пусть его приход не испортит первого вечера Лили после возвращения.

– Он уже испортил его.

– Нет, пока нет. – Теперь, когда Джорге ушел, Лили почувствовала свою слабость и нестойкость в отношениях с ним, но ради отца решила не показывать, насколько она этим расстроена. – Меня возмутили его слова, но, по крайней мере, я увидела его и должна признаться, что раньше с ужасом думала об этой встрече. А теперь – ну, что же, все позади, не так ли? Худшее пройдено.

– Лили, – Отто потянул ее за руку, заставив обойти вокруг кресла и встать перед ним. – Не думаю, что все осталось позади. Ты слышала, что он сказал. Он хочет поговорить с тобой наедине.

– Одна я с ним не останусь. И точка.

– Любимая, не все так просто. Ты знаешь, что из себя представляет Джорге. Он добьется своего не мытьём, так катаньем. Ясно, что легко ты от него не отделаешься. Это не в его характере. С другой стороны… ну, ты слышала, что он сказал.

Он замолчал, совсем обессилев.

Лили встала на колени рядом с креслом.

– Папа, что он хотел этим сказать?

– Хватит, Лили, – живо вмешалась Ингрид. – Твой отец очень устал. Я не допущу, чтобы он расстроился еще больше.

– Все в порядке, – вставил Отто. – Мне уже лучше, Ингрид. Лили должна знать правду о Мандрепоре… и о Джорге, и о других.

– Но не сегодня. Для тебя, Отто, и так это слишком большая нагрузка. Давайте отложим на завтра. А сейчас я позову Бейзила и велю ему уложить тебя в постель. – Она говорила быстро, почти назидательным тоном, и когда она заторопилась из салона в поисках Бейзила, Отто беспомощно поднял руки, которые тут же упали на колени, покачал головой, глядя на Лили и пытаясь кисло шутить.

– Видишь, до чего дошло, Лили? Отто фон Райнгард вынужден поступать так, как велит ему женщина! – Слова выговорились невнятно по причине усталости или от воздействия лекарств, которые он только что принял. Лили озадаченно посмотрела на него.

– Что ты сказал?

– Ингрид командует мною без зазрения совести.

– Нет… я не о том. Ты сказал Отто фон… что-то такое… ну, во всяком случае, не Брандт.

– Разве? – Сетуя, что он проговорился, Отто сослался на расслабляющее воздействие лекарств и тем замял свою оплошность. – А, это старая родовая фамилия. Ребенком я носил ее. Но уже не вспоминал многие годы…

– О, папа! – Лицо Лили приняло выражение любви и сострадания. – Я собиралась спросить тебя, пока Ингрид нет в комнате, что же такое тут у вас творится, но, наверное, она права. Сегодня ты уже очень устал. Да что там, завтра же ведь я тоже буду здесь, и ты сможешь рассказать мне все, что захочешь.

– Да, Лили, да. Должен сознаться, что сейчас я чувствую себя не очень…

Дверь отворилась, и в салон ворвалась Ингрид, за которой еле поспевал верный Бейзил.

– Он пришел, Отто. Теперь ты хорошенько поспи, а я займу Лили, – заявила она.

– Да, да. Очень хорошо. Тогда спокойной ночи, дорогая. И – несмотря ни на что – приятно видеть тебя дома!

Он коснулся губами ее щеки. Лили отошла в сторону, испытывая чувство острого сожаления, и наблюдала, как Бейзил поднимает его как ребенка из кресла и помогает выйти из комнаты.

– Я и подумать не могла, что он болеет так сильно, – задумчиво сказала она Ингрид, когда те отошли на достаточно большое расстояние. – Это ужасно. Вам бы следовало сообщить мне пораньше.

– Я уже говорила тебе: он этого не хотел. – Ингрид налила себе новую чашку кофе. Лицо ее оставалось удивительно спокойным. – А теперь, когда сюда заявился Джорге и устроил тут скандал, думаю, тебе понятно почему.

Лили охватило чувство вины: она знала, что ее прошлое поведение тоже послужило причиной сегодняшнего инцидента. Но сверх этого было что-то и еще, что-то такое, чего она не понимала.

– Что именно папа хочет рассказать мне? – спросила она.

Некоторое время Ингрид хранила молчание, и Лили видела, как она раздумывает: отвечать ли ей, взвешивая «за» и «против». Потом та покачала головой.

– Нет, Лили, это он должен рассказать сам, когда отдохнет. Это не мой дом – меня все это совершенно не касается.

– Но ты же его жена. Тебе должно быть известно, о чем идет речь.

– Да, мне известно. Но все равно, меня это не касается. Это связано с делами, которые появились задолго ДО моего приезда на Мандрепору и имеют отношение ТОЛЬКО к тебе и к нему.

– Предположим, что он недостаточно восстановит силы пли разум его недостаточно просветлеет ни до завтра, ни до послезавтра? Допустим, что он так и не сможет рассказать мне об этом?

– Если такое случится, я сделаю это вместо него. Но сначала он должен попытаться рассказать это сам. – Ингрид произнесла это решительным тоном, и Лили поняла, что больше приставать бесполезно.

– Ингрид, – обратилась к ней Лили. – Ты не обидишься, если я тоже пойду лягу? Я и сама очень устала. У меня сегодня тоже тяжелый день.

Она не добавила, что ей не хочется засиживаться здесь, вести пустячные разговоры с женой своего отца, что в ее присутствии она чувствует себя неловко и поэтому хотела бы остаться одна.

– Конечно, не обижусь, – ответила Ингрид. – Я привыкаю проводить вечера в одиночестве, что, может быть, и неплохо, если в будущем меня все равно ждет именно такая доля.

Лили ничего не могла придумать, что ответить на это. Она подошла к ней, поцеловала мачеху в щеку с гораздо большей теплотой, чем обычно. Ингрид хотя бы окружила отца уютом и покоем в последние годы его жизни. Лили знала, что уже за это она будет ей вечно признательна.

В ее комнате ничего не изменилось. Лили разделась при лунном свете, который ярким потоком вливался в незакрытые ставнями окна, взобралась на кровать на четырех стойках, поправила сетку от москитов, которая ниспадала с балдахина, образуя внутри божественную прохладу.

Ребенком она любила эту кровать, которая как будто сошла со страниц книги сказок. Для нее кровать представляла собой то заколдованный замок, то таинственный остров, то пиратский бриг. Здесь сосредоточивался весь мир одинокого невинного ребенка, здесь никто не мешал ей мечтать, воображать себя кем-либо, изливать свою душу. Но здесь ей приходилось плакать – по матери, а много лет спустя из-за Джорге, который закрутил ее, а потом обманул; и теперь, когда она была так возбуждена, почему-то наиболее ярко всплывали перед нею именно эти, печальные воспоминания.

Лили подтянула тонкую батистовую простыню до груди, положила поверх нее руки и закрыла глаза. Но сон не шел, как не приходил он каждую ночь с тех пор, как она получила письмо от Джози. А перед глазами опять проносилась сцена, которая разыгралась сегодня на первом этаже, она повторялась снова и снова, словно кинокадры, которые прокручивают много раз подряд.

Зачем Джорге надо было приходить сегодня вечером? – спрашивала она себя. Она разволновалась и разогнала сон окончательно. Почему бы ему не оставить ее в покое? Но такое поведение несвойственно Джорге. Он старался ухватить то, что считал выгодным для себя, ведя свою излюбленную игру – перемежая скотскую жестокость с опьяняющей лестью, пока жертва не превращалась в подобие куклы в руках опытного кукольника. Джорге целиком выкладывался, чтобы получить желаемое… он добивался и ее. Нет… не совсем правильно. Он не хотел ее… он хотел просто попользоваться ею, чтобы ублажить свою похоть и тщеславие, а потом отбросить, когда ему заблагорассудится. Она знала эту его черту, ненавидела его за нее, и все же ее неотразимо влекло к нему так же, как и прежде. Несколько лет назад она знала, что поступает неправильно, но не могла остановиться. Но тогда она была молодая, впечатлительная, романтически настроенная и не знала столько, сколько знает теперь. Она не должна слишком сильно винить себя. Даже теперь, когда Лили стала старше и мудрее, она больше всего боялась, что не сможет сопротивляться и позволит, чтобы все началось сначала. Джорге послала ей сама судьба. В этом она убедила себя, когда ей было шестнадцать лет. И эта мысль звучала музыкой в ее сознании. Она не знала, что происходило раньше и что произойдет потом. А если бы она и знала… было бы это… могло бы это быть иначе? Лили не знала. Она знала только одно, что даже теперь, лежа без сна на своей прежней кровати, она незримо чувствовала присутствие Джорге – порочного, но вместе с тем обладающего мощным животным магнетизмом, – он занимал все ее мысли, превращая опять в такую же игрушку, какой она была для него прежде.

22

Ей было шестнадцать лет, когда все это началось, и она уже проучилась почти восемь лет в школе монастыря Пресвятой Богородицы в Каракасе.

Вначале она бунтовала, тосковала по дому и ненавидела монастырскую школу. Потом постепенно дело наладилось. Она узнала, что монашки готовы почти все простить такой шустрой и умной девочке, как она, а ее едкий смех понравился других школьницам. Лили, которая до этого всегда была одна, нашла в общении удовольствие и даже привязанность.

Подружку звали Розина: серьезная и прилежная девочка, она была противоположностью Лили. В течение двух академических лет они вместе проводили свободное время, гуляли по территории монастырского сада, обняв друг друга за талию, делились секретами. Раз или два они даже поцеловались, гладили друг друга, но страстные прикосновения не приносили удовольствия Лили. Это портило чистоту дружбы, считала она, пробуждая в ней не только чувство вины, но и разочарование – пустые чувства, поскольку она ничего не вкладывала в такие отношения. Она стала избегать Розину, которая, напротив, бегала за Лили как послушная собачонка. На месте Розины появились другие подруги, с которыми можно было похохотать и пуститься на различные проделки. Волновавшие ее прежде какие-то неясные желания у Лили притупились, она снова стала веселой и жизнерадостной девушкой.

Однако хотя ей теперь и нравилась школа, все-таки больше она любила длинные летние каникулы, когда возвращалась домой, в Мандрепору. И то лето, когда ей исполнилось шестнадцать лет, не было исключением. Ее сердце ликовало от предвкушения радости, когда небольшой самолет, посланный за ней отцом, пролетал над синим морем, усыпанным мелкими островками. Как ни странно, Джорге совсем не приходил ей на ум. За последние десять лет она почти не видела его, хотя иногда встречалась на острове с дядей Фернандо, с Фабио, братом Джорге, которые останавливались в пряничном домике и вели дела с ее отцом. Лили как-то спросила отца о такой перемене, что он просто пожал плечами.

– У Джорге дела в других местах. – И если его глаза и потемнели при этих словах, то Лили не заметила этого. Через некоторое время она перестала удивляться, хотя не забывала его совсем.

Когда она однажды выпрыгнула из своего маленького воздушного такси на залитую солнцем посадочную полосу и увидела высокого черноволосого мужчину, одетого в белый костюм, который вылезал из небольшого самолета, стоявшего на траве, она не узнала его. Потом он глянул в ее сторону и помахал – сердце у нее замерло. Это был Джорге!

Мгновенно всплыли все полузабытые грезы, как будто она лелеяла их только вчера. Правда теперь все смягчалось пониманием того, насколько глупым было ее детское желание польстить ему. И Лили, уже девушке, было неловко за себя в пятилетнем возрасте и за свои теперешние чувства, пробудившиеся при первом взгляде на него. Она помахала ему в ответ, и он по траве подошел к ней.

– Лили! Вы ведь Лили, так? Ни за что бы не узнал, если бы ваш отец не сказал мне, что сегодня вас ждут дома. Вы очень выросли!

Черные глаза ощупывали, оценивали ее, он не старался скрыть, что ему понравилось то, что он увидел.

– Надеюсь, что я действительно подросла, поскольку последний раз, когда я вас видела, мне было всего пять лет! – ответила она, смеясь.

– Вы и тогда были красавицей, – отозвался он, – но теперь просто обворожительны.

Лили покраснела от удовольствия. Она откинула волосы со лба, заправив их за уши. Солнце сверкало на золотых браслетах, которые когда-то носила ее мать и которые дочь теперь надевала всегда, когда не была в школьной форме.

– Это ваш аэроплан? – спросила она.

– «Бич»? Мой.

– «Бич»?

– Сокращенно от «Бичкрафт Бэрон». Моя последняя игрушка. Вам он нравится?

– Смотрится великолепно. – И действительно, он напоминал стройную птицу, сверкающую белизной на фоне необъятного голубого неба и сочной зеленой травы.

– Сейчас я улетаю во Флориду, но через несколько дней возвращусь, и тогда мы полетаем вместе. Хотите полетать со мной?

– О, конечно!

– Хорошо. – Джорге взял ее руку и, поднеся к губам, поцеловал пальчики в латиноамериканской экстравагантной манере с подчеркнутой аффектацией чувств, в то время как его глаза – страстные, намекающие – искали ее взгляд. Потом он опустил ее руку, улыбнулся и пошел по траве туда, где стоял его аэроплан.

Лили наблюдала за ним, замирая от возбуждения. До этого с ней никто не говорил так, никто не целовал руку, не смотрел на нее таким ищущим, многозначительным взглядом.

Восхитительное, пьянящее ощущение, что ее ждет что-то новое и прекрасное, сохранялось у нее в машине, которая везла ее на виллу, и делало ее возвращение домой еще более необычным, чем всегда, сглаживая ревнивое чувство, что ее отец теперь не всецело принадлежит только ей одной.

Год назад Отто снова женился, и назойливое присутствие новой жены Ингрид, которую, по его словам, отец знал еще много лет назад в Германии, омрачало радость Лили от возвращения на Мандрепору. Ради отца она усиленно старалась подружиться с Ингрид. Она знала, что после смерти матери он испытывал чувство одиночества, и радовалась, что теперь он останется не один, когда она уезжает в школу. Но, несмотря на все это, она недолюбливала Ингрид, занявшую место ее матери. А когда однажды Лили увидела, что Ингрид надела брошь, когда-то принадлежавшую Магдалене, ее неприязнь усилилась. С этого дня Лили стала носить браслеты Магдалены – небольшой жест протеста – с тем, чтобы сохранить духовное присутствие матери, которую она почти не помнила.

Однако в настоящий момент Лили была настолько счастливой, что никто не мог испортить ее радость возвращения домой.

– На взлетной полосе я встретилась с Джорге, – сообщила она вечером того дня, когда все сидели в гостиной. Перед ними стояли прохладительные напитки, над головой жужжали вентиляторы, бессильные победить несносную жару.

Мягкие сумерки скрыли, как упрямо сжались скулы Отто.

– Ах… Джорге. Понятно.

– Я думала, что делами здесь заправляет теперь Фабио.

– Фабио слишком мягок, – объяснил Отто. – Он начал слишком много пить – наследственный порок, как я думаю, в семье Санчес все чересчур много пьют, – и дела у Фабио совсем расклеились.

– А у Джорге, конечно, дела пошли, – едко вставила Ингрид. Как и всегда, голос ее звучал с необычайной мягкостью, но Лили не могла не заметить подспудный сарказм, и прежняя неприязнь опять вспыхнула в ней.

– Во всяком случае, приятно увидеть его вновь. Это напомнило мне дни, когда была жива мама, – продолжала она, искоса взглянув на Ингрид и почувствовав удовольствие от того, что на лице той проступили два пятна.

– Те дни миновали, Лили, – живо отозвался Отто. Теперь наступила очередь Лили покраснеть от стыда за свою детскую попытку уколоть Ингрид.

– Но это были славные дни, не правда ли? – воскликнула она с вызовом.

– Это было очень давно, – твердо сказал Отто. – А теперь расскажи мне, чему тебя учили в школе в течение этого полугодия.

Разговор продолжался, но радостная атмосфера вечера нарушилась, и Лили толком не поняла, как и почему это произошло.

Джорге возвратился на Мандрепору через несколько дней. Лили встретила его с отцом, когда они выходили из комнаты, которую Отто называл своим кабинетом.

– А вот и наша принцесса! – воскликнул Джорге, глядя на нее так, что ее пульс забился сильнее. – Отто, вы очень счастливый человек, у вас такая очаровательная дочь.

– Да, спасибо, я знаю, – ответил Отто довольно сдержанно.

– Я обещал покатать ее на самолете, – продолжал Джорге, встретившись с ней взглядом. – Что, если завтра в четыре, Лили?

Лицо Отто потемнело.

– Не уверен, что ей это нужно.

– Ах, папа, пожалуйста! – взмолилась Лили. – Джорге позаботится обо мне, не правда ли, Джорге?

– Конечно.

Отто немного смягчился.

– Ладно, Лили, раз ты уже настроилась, – произнес он со вздохом. – Но, Джорге, чтобы до наступления темноты она была дома.

Джорге улыбнулся и ничего не сказал.

Лили думала, что это будет короткий увеселительный полет, но к ее удивлению, Джорге полетел на Сан-Винсент, скользя над сверкающей синей водой с восхитительным мастерством. Лили всегда нравилось летать, особенно в маленьких самолетах – воздушных такси, но сидя рядом с Джорге в носовой части «Бичкрафт Бэрон», она испытала совершенно новое впечатление. Джорге находился так близко, что порой ненамеренно касался ее, и запах его лосьона после бритья, разгоняемый вентилятором, возбуждал ее.

– Наверное, вы проголодались? – спросил он, когда они приземлились на острове Сен-Винсент. – Я заказал столик в ресторане. Но попозже. У нас есть еще время осмотреть достопримечательности.

– Вы хотите сказать… ужин? – спросила Лили с легкой тревогой. – Но я же обещала отцу, что вернусь…

– Вы вернетесь… ну, немного попозже, чем предполагалось. Не беспокойтесь об этом.

Лили не стала спорить. Ею овладело какое-то сумасшествие. Она знала, что отец сильно разгневается, но ей это стало безразлично. Ничто не имело значения, кроме желания быть с Джорге.

На аэродроме их ждала заказанная машина.

– Приходилось ли вам бывать раньше па Сен-Винсенте? – спросил Джорге, поворачивая машину на автостраду Ливард, которая шла на север вдоль западного побережья острова, так что коричневые песчаные заливы тянулись по одну сторону от нее, а холмистая сухопутная часть с тропическими лесами – по другую.

Лили покачала головой.

– У папы не хватало времени, чтобы взять меня с собой.

– Знаете, почему мне нравится Сен-Винсент? – спросил Джорге. – Из-за вулкана. Прошло уже больше шестидесяти лет с момента его последнего извержения, но когда-нибудь он опять оживет. – Его черные глаза сверкали.

– Вы любите опасности, правда? – спросила Лили.

– Идти навстречу опасностям значит оставаться живым, – ответил Джорге. – Да, мне это нравится. Так же, как и вам, моя юная принцесса. Я это чувствую.

Лили ничего не сказала. Она никогда об этом не думала, но теперь, после его слов, ей показалось, что Джорге открыл что-то, глубоко затаившееся в ней, чего не разглядел никто в ее зачарованном, уединенном мирке.

Через несколько миль к северу от Шатобелер дорога закончилась. Джорге остановил машину в том месте, откуда они могли полюбоваться видами на залив Пти Бордель.

– Я привезу вас еще раз сюда, когда у пас будет больше времени, – сказал он. – Тогда мы на лодке сплаваем на водопады Балеймо. Вода падает с вулканического обрыва. Огонь и вода, Лили… тоже очень волнующее зрелище.

Он взял ее руку в свою, обвил ее пальцами и как бы незаметно коснулся ее бедра. У Лили перехватило горло. Возбуждение от полета и близости Джорге и так уже сильно обострили ее чувства, а его прикосновение подействовало на нее как ток высокого напряжения. Он не сводил с Лили взгляда, продолжал ласкать, вызывая у нее все более острые ощущения. Она не думала, что такие легкие прикосновения могут дарить столько радости, и сидела, не двигаясь, почти не дыша.

Он поцеловал ее, потом отстранился и посмотрел на нее.

– Вы очаровательны, Лили, я так долго ждал этой встречи.

Счастье так и распирало ее. Казалось, все ее грезы сбываются.

Джорге пил мало.

– Мне надо благополучно доставить вас домой, – объяснил он. – Да и зачем мне сейчас вино. Я пьян от одного вашего присутствия.

Они полетели назад в бархатной темноте ночи, в черной воде под ними отражались звезды. И только когда они уже сели на посадочную полосу, Лили охватила тревога. Отец придет в ярость!

Отто просто взбесился.

– Где ты была, Лили? – строго спросил он. – Я же сказал тебе возвратиться до наступления темноты!

– Мы были на Сен-Винсенте. И какое ты имеешь право приказывать мне? Я уже не ребенок.

– Не ребенок. Но еще очень молода, чтобы находиться неизвестно где с Джорге. Он для тебя – неподходящая компания.

– Извини, папа, – мягко сказала она, стараясь не испортить впечатлений дня спорами и взаимными препирательствами. – Пожалуйста, не сердись. Я же вернулась, верно?

Отто грустно покачал головой, думая, что Лили слишком похожа на свою мать, а это не к добру. Магдалена тоже умела легко обвести его вокруг пальца.

– Ладно, давай забудем об этом. Но я не хочу, чтобы ты с ним встречалась снова, – предупредил он ее. – Да и вообще, завтра он улетает во Флориду, и я сомневаюсь, что он возвратится оттуда до окончания твоих каникул.

Лили ошеломило это сообщение. Джорге ничего не сказал ей об отъезде во Флориду. Все очарование дня растаяло, сердце Лили болезненно сжалось.

– Лили, звонил ваш кузен, – сообщила сестра Консепта. – Завтра он приезжает, чтобы пригласить вас на чай.

Пораженная Лили уставилась на монашку. У нее не было никакого кузена, тем более такого, который заехал бы к ней в школу и пригласил на чай. Наверное, произошла какая-то ошибка.

– Мой кузен? – непонимающе переспросила она.

– Ваш кузен Джорге Санчес. Что с вамп, дитя мое? Почему вы так смотрите? Вы не хотите принимать это приглашение?

Теперь сестра Консепта выглядела сбитой с толку. Девочки обычно приходили в восторг, когда кто-нибудь из родственников вызволял их на время из монастырской школы с ее строгостями.

– Ах… Джорге! – воскликнула Лили, изумленная и обрадованная. – Ах, да, сестра. Да, конечно, я пойду, – быстро произнесла она. Теперь ее радость не могла испортить даже осознание того, как рассердился бы отец, узнай он об этом.

Джорге явился за ней на следующий день, въехав во двор монастыря на ярко-красном «порше». Лили увидела, как он прибыл, из окна общежития, откуда она наблюдала за двором со все более нараставшим нетерпением.

– Он – здесь! – вскрикнула она, спрыгнув с подоконника, на котором сидела, и собрала волосы в пучок, чтобы они не рассыпались.

– Это твой кузен?! – Анджела Гомес, ее лучшая подруга на данный момент, бросилась к окну, чтобы взглянуть на высокого, слегка краснощекого мужчину в белом костюме, вылезавшего из «порше».

Лили гордо и возбужденно улыбнулась. Ее так и подмывало поделиться с Анджелой, но какой-то инстинкт остановил ее. Анджела, может быть, и лучшая ее подруга, но еще и сплетница. И Лили испугалась, что, если расскажет правду Анджеле, это тут же станет известно всему монастырю и ее увольнительные в город будут поставлены под вопрос. Но удержаться не могла.

– Он совсем не кузен мне, – самодовольно произнесла она.

– Я так и подумала! – фыркнула Анджела. – Он – старый! Скорее твой дядя.

Лили с ненавистью посмотрела на нее. Может же Анджела быть иногда такой тупицей. Возраст тут не имеет никакого значения!

– Ты просто завидуешь, что я ухожу в город, а ты остаешься здесь, и машина твоего отца всего-то старый, набивший оскомину «мерседес».

Лили схватила сумочку и помчалась вниз по лестнице, но потом спохватилась, замедлила бег до почти что нормального шага, который больше приличествует утонченной молодой даме, которой она, по мнению Джорге, стала.

Джорге находился в кабинете сестры Консепты, и если он не произвел большого впечатления на Анджелу, то монахиню он явно покорил. Ее небольшое круглое лицо покраснело от удовольствия, она непрерывно двигала рукой, что говорило о ее возбужденном состоянии.

– А… Лили… приехал ваш кузен, – затараторила она, когда Лили постучала в полуоткрытую дверь, а Джорге заговорщически подмигнул ей.

– Лили, будь осмотрительна, чтобы твое поведение не бросило тень на нашу школу.

– Слушаюсь, сестра.

Постарайся вернуться вовремя и не опоздать к вечерней молитве в шесть часов.

– Не беспокойтесь, я позабочусь об этом, сестра, – заверил ее Джорге.

Щеки сестры Консепты стали совсем пунцовыми.

– О, я уверена, что вы это сделаете, сеньор. Я не хотела говорить об этом… но правила остаются правилами. Мы разработали их для блага самих девочек.

– Очень разумно, – торжественно произнес Джорге.

Когда она садилась рядом с ним в машину, Лили уже не могла больше удержаться от хихиканья.

– Джорге… вы невозможный человек! Она такая педантка в отношении правил и распоряжений. И если бы узнала правду, ее бы хватил удар!

– Если вы будете осмотрительны, она не узнает. Он улыбнулся ей, под черной щеткой усов сверкнули очень белые зубы, ее сердце екнуло.

– Куда мы едем?

– Все равно куда, верно? Для меня – главное, что моя принцесса рядом.

– Папа опять придет в ярость, если узнает об этом. После нашего полета на Сен-Винсент он категорически запретил мне встречаться с вами. Но вас все равно тогда не было на острове. Почему вы уехали так внезапно?

Джорге пожал плечами.

– У меня были дела во Флориде.

– Какие дела?

– Ну, всякие. Не станем же мы тратить время на то, чтобы обсуждать такие нудные вещи, правда?

Его лицо слегка потемнело при этом се вопросе – он нахмурился, Лили на мгновение стало тревожно. Не надо портить этот день, вести себя как избалованная девочка. Но через некоторое время его рука соскользнула с руля и легла на ее руки, ее охватило такое возбуждение, как будто вспыхнула римская свеча[1] и осветила ее так ярко, что свет не померк, даже когда погасла сама свеча.

Они отъехали от монастыря, направляясь на возвышенность, господствовавшую над городом. Когда они уселись в высокой сухой траве на обочине дороги, говорила в основном Лили, а Джорге молчал и слушал ее с довольной улыбкой. Он держал ее руку и Лили боялась пошевелиться, чтобы не нарушить очарование момента, но потом почувствовала, как пальцы ее начали неметь и их как бы покалывало иголочками.

Неподалеку росли дикие орхидеи. Джорге сорвал один цветок и заколол его в ее волосы. Она подумала, что это – именно это – и является настоящим счастьем; рай, о котором рассказывали монахини, вдруг спустился на землю. – Моя малышка Лили, – произнес Джорге. Он нежно поцеловал ее, взасос, как будто пил из се губ сладость, подобно нектару из цветка.

Ей страстно захотелось, чтобы он прижал ее к себе, захотелось обвить его шею, куда ниспадали густые черные волосы, прижаться к нему, но она не решилась сделать это. Вместо этого она сидела совершенно смирно, наслаждаясь моментом и старательно запоминая его всеми своими чувствами, с тем чтобы не забыть и потом разобраться во всем этом, когда свет в общежитии погасят и другие девочки заснут.

Когда пришло время возвращаться, она на мгновение испытала паническое чувство, что время ускользает от нее.

– Вы приедете еще повидаться со мной, правда? – спросила она.

– Конечно, приеду. Но не скоро и не часто. Монахини могут что-то заподозрить.

– Да. Да, они могут – они такие старомодные! – Но она жалела их, бедные обездоленные души. Клятвы этих женщин мешают им испытать то, к чему она уже смело прикоснулась.

Джорге привез ее во двор монастыря как раз в то время, когда колокол начал созывать их на вечернюю молитву. Лили проводила глазами ярко-красный «порше», скрывшийся за облаком белого выхлопного газа, и побежала на вечернюю службу. И когда она опустилась на колени при свете свечей в приделе Пресвятой Девы, она прочитала две молитвы. Одну благодарственную – «Не забывай благодарить Пресвятую Деву за ее благодеяния» – так называли ее монахини. Вторую – идущую из глубины сердца.

«Дай, чтобы Джорге поскорее приехал опять. И пусть он полюбит меня так, как полюбила его я».

Джорге еще дважды приезжал к ней, прежде чем она поехала домой на Рождество, и каждый раз повторялось то же. Он нашептывал ей ласковые слова, целовал ее, но не пытался пойти дальше.

Это потому, что он уважает меня, говорила себе Лили, которая разрывалась между желанием получить большее и боязнью неизведанного. Ее беспокоила также реакция отца, когда он увидит ее вместе с Джорге, но, к ее большому разочарованию, Джорге на Мандрепоре в это Рождество не оказалось, и она все праздники провела в ужасном волнении.

– Джорге, где вы пропадали? – бросилась она к нему, когда он в очередной раз заехал в школу, чтобы взять ее на прогулку.

– Во Флориде.

– Опять Флорида? Я думала, вы будете на Мандрепоре.

– Что это такое, допрос испанской инквизиции? – недовольно пробурчал он.

Потом наступил перерыв более чем в шесть недель. Лили просто истерзалась. Возможно, предполагала она, это объясняется тем, что он относится к ней все еще как к ребенку. Может быть, он тоже желал большего, но не хотел насилия, боялся делать что-то такое, к чему, по его мнению, она не была готова. Ну, что же, в следующий раз, когда он начнет целовать ее – если он вообще поцелует ее еще когда-нибудь! – ей следует постараться исправить дело.

Когда же такой случай представился, от волнения у нее все пересохло во рту. Они остановились на высоком холме, откуда открывался вид на Каракас. В быстро сгустившихся тропических сумерках, огоньки внизу сверкали, как мерцающие звезды. Он положил руку ей на плечи, а ее голова покоилась на его широкой груди. Она почувствовала, как он целовал ее волосы, по ней пробежала легкая дрожь и, набравшись храбрости, она нашла слегка дрожащей рукой его руку и направила ее к своей груди. С того момента, когда его рука оказалась там, она почувствовала себя так хорошо, что забыла про страх, ощущая, как его пальцы нежно, но решительно двигались, гладя ее грудь. Потом он вдруг внезапно отнял руку.

– Нет, Лили, – произнес он.

Она чуть не разрыдалась от стыда и разочарования.

– Нет, принцесса, – повторил он. – Сейчас не время и не место. Я не хочу начинать чего-то, что не смогу завершить.

– Но… Вы можете завершить, – хотела сказать она, но не посмела.

– Я уже говорил, что могу подождать и еще. Наша первая близость должна быть ослепительной. Я слишком люблю вас, чтобы позволить себе иное.

Ее распирало от радости. И на какое-то время Лили опять успокоилась.

Однако по мере того как подходило лето, ее опять охватило беспокойство. Приедет ли Джорге в отпуск на Мандрепору или опять отправится во Флориду? Она собралась с духом и спросила его об этом.

– Приеду на остров, – ответил он просто.

– Значит… мы сможем встречаться?

– Нам надо проявить осторожность. Ваш отец не одобрит паши встречи. Но мы что-нибудь придумаем. Просто помалкивайте и позвольте мне самому побеспокоиться об этом. – Он улыбнулся, обнажив белые зубы, ей очень нравилась эта улыбка.

Все время каникул Джорге провел на Мандрепоре, и впервые в жизни Лили забыла свои любимые занятия, не виделась с Джози, бросила все остальное ради того, чтобы каждую свободную минуту проводить в уединенной бухточке среди скал, где, знала она, найдет ее Джорге, когда дела позволят ему отлучиться. Для нее он стал дыханием самой жизни. Как будто весь мир сошелся только на нем, и, когда его не было, ей казалось, что она жива наполовину. Она развила в себе изобретательность и способность обманывать, чего не замечала за собой ранее, чтобы помешать отцу знать, как она проводит свои дни, даже устраивала инсценировки: делала вид, что она удирает от него тайком, чтобы просто провести время с Джози.

Иногда все проходило великолепно. Они плавали в хрустально чистых водах, потом обсыхали, лежа рядом на горячем песке, еле касаясь друг друга. Лили восхищалась красотой фигуры Джорге, все еще гибкой, которая пробуждала в ней такое страстное желание, какое она никогда не испытывала раньше. Он возил ее в бар «Джонни Шовелноуз» на южной стороне острова, который посещался местными жителями, покупал ей там напитки, которых она никогда не пробовала, вроде местного пунша и коктейля из джина, воды, сахара и мускатного ореха. Нашептывал ей на ухо нежные слова. А однажды предложил ей посетить свой дом.

Как только он сказал об этом, Лили сразу поняла, к чему он клонит. Ее сердце громко застучало.

– Вы хотите сказать… сейчас?

– Да, через несколько минут. Вы не хотите?

– О, да… хочу… – Именно этого она ждала так долго. А теперь, когда желанный миг наступил, ее охватила паника.

– Не смотри так испуганно, малышка. Бояться тут совсем нечего. Ты же не думаешь, что я причиню тебе боль, правда?

– Нет… не думаю… конечно, нет.

– Тогда я пойду вперед и буду ждать тебя. Выжди немного, чтобы нас не видели вместе, и иди следом. – Он взял ее руку, целуя ее пальчики так, что ее страх перешел в страстное желание. – После нашей близости, Лили, ты станешь моей, а я вечно буду твой.

Когда он ушел, она сидела на пляже, подтянув колени к подбородку, любуясь знакомыми видами, и вдруг подумала, что в последний раз видит все это глазами ребенка.

Через несколько минут она поднялась, поправила на плечах халатик, чтобы прикрыть еще не высохший купальный костюм, прошлась рукой по бедрам, как бы исследуя мягкие выпуклости низа живота и отчаянно надеясь, что они понравятся Джорге. Потом медленно повернулась, пошла назад в тени пальмовых деревьев по направлению к пряничному домику. Солнечные лучи, проникавшие сквозь ветви, сверкали на ее коже, но это не шло ни в какое сравнение с теплой увлажненностью, появившейся там, где уже разгоралось пламя желаний.

Она поднялась по ступенькам, жаждущая близости, но все еще двигавшаяся, как во сне.

– Это ты, принцесса? – крикнул Джорге, когда услышал, как она отворяет дверь.

– Да.

– Поднимайся сюда.

Она поднялась по ступеням дома в старом колониальном стиле, босые ноги не издавали ни малейшего звука. В дверях спальни показался Джорге. Он переоделся, набросил на себя черный шелковый халат чуть ниже колен, обнаживший его плотные загорелые икры.

– Минуточку, принцесса. Я внесу тебя в дом, как это показывают в кино.

Он подхватил ее на руки, она обвила руки вокруг его шеи, ощущая с повышенной чувствительностью его густые волосы и гладкую мягкость щелка халата.

Он откинул в сторону складки сетки от москитов, опоясывающей кровать, и сбросил покрывало, обнажив черные шелковые простыни. Только теперь он опустил Лили, целуя ее лоб, покрытый испариной, не то от ее взволнованности, не то от жары. Потом бережно снял халатик. Немного выждав, поцеловал кончик носа, нашел пуговицы лифчика и расстегнул их. Когда лифчик упал, он обеими ладонями накрыл ее груди, покрыл поцелуями шею и сосочки, которые поднимались, выступая между его указательными и большими пальцами. Все тело Лили ожило трепетом восторга, но сама она продолжала стоять, не двигаясь. Через некоторое время он отпустил ее груди, медленно и чувственно скользнул руками вниз, по ее груди, животу к бедрам, пока не достиг купальных трусиков. Большие пальцы он запустил под резинку и медленно спустил трусики вниз, подняв по очереди каждую ногу, снял их и отбросил в сторону. Тут же его губы прильнули к волоскам ее треугольника, разыскивая самые нежные и горячие места и целуя их, так что каждый нерв в ее теле звенел от нестерпимого восторга.

Только когда Джорге убедился, что она уже абсолютно созрела, он выпрямился, сбросил с себя с небрежной грацией халат, и у нее просто захватило дух при виде его возбужденного голого тела.

Он опять поднял ее, поднес к кровати, нежно положил на шелковые простыни. Она негромко стонала и слегка извивалась, теперь она так отчаянно захотела близости с ним, что все другие желания побледнели и превратились в ничто. Даже одними его поцелуями она была уже подведена к восторгу, одним его видом и эротической обстановкой, окружавшей ее, раскинутую на простынях, лихорадочно ищущую ласк.

Он вошел в нее нежно, но твердо. На мгновение она ощутила острую боль, почувствовала, как что-то горячее вошло в нее меж ног – туда, где до этого ощущался лишь влажный позыв, – издала глубокий стон. Он продолжал медленнее и глубже входить в нее, она целиком отдалась нахлынувшим на нее волнам чувственности, даже не веря, что это может становиться все лучше, еще лучше, едва способная перенести чувственное потрясение, опрокинувшее весь ее мир, но, несмотря на это, желая, чтобы это продолжалось и дальше, и дальше, и дальше… без конца…

Неожиданно она разрядилась потоком острого головокружительного восторга, потом это чувство постепенно стало ослабевать в ней подобно тому, как гигантский морской вал подбрасывает, а потом опускает любителя парить на волне. Ей хотелось крикнуть:

– Нет, не надо, не останавливайся! Пожалуйста, пожалуйста! – Но хотя Джорге все еще продолжал двигаться в ней, его прерывистое дыхание подсказывало ей, что он тоже недалек от финиша, и, хотя она была неопытной девушкой, Лили инстинктивно поняла, что настоящее счастье уже ускользает от нее. Она так отчаянно старалась продлить тот акт близости, что оставила без внимания момент, когда пальцы Джорге впились в ее руки и он тоже достиг предела. Только позже Лили поняла, что он тоже изошел – он скатился с нее, тяжело дыша, и лежал рядом, по-хозяйски бросив руку поперек ее тела.

Оба долго молчали. Потом Джорге слегка пошевелился, опять прикрыл ладонью ее грудь и обратил к ней лицо.

– Вот теперь, моя юная принцесса, ты стала моей. Разве не стоило ждать такого момента?

– Стоило. – Она не могла придумать, что сказать еще. Она чувствовала себя опустошенной, уставшей, но такой счастливой.

Через некоторое время он опять принялся ласкать ее. Бедром она почувствовала, как снова напрягается его тело, восторженное сближение началось теперь более нежно, совсем неторопливо, но также энергично.

И тут, неожиданно, ее внимание привлек посторонний звук, разрушив очарование, он вернул ее в суровую, опасную реальность. В дверь на нижнем этаже замолотили кулаками, раздался громкий и сердитый голос.

Голос Отто!

– Это отец! – вскричала Лили в ужасе.

Джорге мгновенно вскочил на ноги, двигаясь быстро и по-кошачьи. Схватил брюки, висевшие на спинке плетеного кресла.

– Оставайся здесь. Я узнаю, чего он хочет.

Он всунул ноги в кожаные шлепанцы и вышел из комнаты. Лили села, взяла купальник и натянула его на себя трясущимися руками. Ее охватил ужас при мысли, что отец может ворваться в комнату и застать ее голую в спальне Джорге. Но в то же время она неожиданно впервые разозлилась, что ей все время приходится прибегать к уверткам.

Я спущусь и скажу ему! – подумала Лили в порыве запальчивости. Мы полюбили друг друга, нам нечего стыдиться. Рано или поздно он все равно узнает об этом, так что вполне можно сказать ему и сейчас! Она бросилась вон из спальни.

Мужчины стояли возле лестницы в гостиной. Спускаясь по лестнице, она услышала голос отца.

– Где Лили?

– Откуда я знаю?

– Кэмми видел вас вместе на пляже – и это уже не первый раз. Я не потерплю этого – ты понимаешь?

Лили остановилась в нерешительности, напуганная резким тоном отца. Она и раньше не раз видела его в разгневанном состоянии, но на этот раз гнев его перешел все границы. А Джорге просто рассмеялся.

– Вот как? И что же ты сделаешь, друг мой?

– Ты не оставляешь мне выбора. Я расскажу ей правду о твоей связи с Магдаленой. Как ты думаешь, захочет она что-либо иметь с тобой после этого?

Лили замерла, прижавшись к деревянной стойке перил.

– Лини без ума от меня, – услышала она хвастливые слова Джорге, которые еще больше шокировали ее. – Что бы ты ни сказал, ничего не изменится. Но тебе, мой друг, нелишне было бы вспомнить о своем положении здесь. Если ты обратишь меня во врага, то можешь потерять все, включая даже личную свободу.

– Ах ты, мерзкий негодяй! – Отто просто рычал от охватившей его ярости. Лили показалось, что отец вцепился Джорге в горло, и оба любимых ею человека схватились в зверской схватке. Такая, представившаяся в воображении картина подтолкнула ее к действиям.

– Прекратите! Прекратите же! – взвизгнула она, сбегая с лестницы в гостиную.

Оба сразу повернулись к ней. Гневная краска залила смуглое и красивое лицо Джорге, черты лица Отто были искажены бешенством.

– Значит, ты все-таки здесь, идиотка!

Лили встала между ними, взяла руку Джорге и с вызовом посмотрела на отца.

– Папа, послушай: мне будет жаль, если тебе это не понравится, но тебе придется смириться. Я люблю Джорге, а он любит меня.

Отто выругался, издав неприятный гортанный звук.

– Ах, Лили, Лили, ты не любишь его! Ты только вбила себе в голову. И он совсем тебя не любит. Если бы ты знала правду…

Его слова, повторявшие то, что она уже только что слышала, напугали ее.

– О чем ты говоришь?! Но что бы ты ни сказал, ничто не изменит…

– Лили… – Отто замолчал и беспомощно развел руками. В наступившей тишине гадко рассмеялся Джорге.

– Ну, давай, Отто – расскажи ей!

Отто открыл было рот и снова его закрыл. Лили никогда не видела его таким расстроенным… за исключением, может быть, того случая, когда погибла мать. Он вдруг постарел, от лица отлила вся кровь, и оно стало почти таким же белым, как его волосы, руки его дрожали.

– Что с тобой, папа? – тревожно спросила она. – Теперь ты не можешь помешать этому.

– Да, Отто, не сможешь. – Тон Джорге стал издевательским. Он отошел от Лили, взял пачку тонких сигар и увесистую зажигалку из агата, лежавшую на столе. – Ладно, если ты не хочешь, расскажу я.

Он раскурил сигару и, не торопясь, затянулся.

– Мы с твоей матерью находились в любовных отношениях, Лили. Наш роман начался, когда мы были моложе тебя. Разве это ужасно?

Лили уставилась на него, не веря своим ушам.

– Ты… и моя мать? – Она с трудом выдавила из себя эти слова, ее охватывала истерика. – Не верю этому!

– Это правда. Но все это было так давно. Так что ты теперь знаешь все.

Лили с ужасом взирала на него. Пока что она не могла осознать всего. Она поняла только, что весь мир изменился для нее, и больше всех – Джорге. Человек, которого она полюбила, исчез. На его месте стоял хладнокровный злорадствующий тип, чудовище под знакомой красивой маской.

Несмотря на жужжащие вентиляторы на потолке, жара в комнате показалась Лили удушающей, она почувствовала себя дурно, к горлу подступала тошнота. Надо было выйти – убежать от них обоих. Зажав рот ладонью, она опрометью бросилась из комнаты вон, не слушая жалобные вопли отца.

Ничего не видя, она сбежала вниз по каменным ступеням меж цветущими тропическими кустарниками; она продолжала бежать, не останавливаясь, будто надеялась оставить позади себя свое смятение, потрясение, свою боль, зная, впрочем, что сделать это уже невозможно. Несильный ветерок раздувал волосы Лили, бросал локоны ей на лицо, она машинально отводила их рукой назад, придерживала и продолжала бежать. Вниз – на пляж, где мягкий песок затруднил ее шаги, насыпался в сандалии, тонувшие в нем, а ласковый плеск волн о песок заглушил гул в ушах.

Джорге и ее мать. Этого не может быть! И в то же время она сразу поняла, что так оно и было. Почему же она не догадалась раньше? Почему не могла сообразить? Это ведь так просто.

Теперь в ее памяти возникли образы из далекого прошлого – такие реальные, будто она увидела их наяву.

Джорге и мать на веранде. Голос матери:

– Лили, почему бы тебе не пойти и не поиграть?

И Джорге, смотревший на мать с таким же нескрываемым вожделением, с каким ныне он смотрит на нее. Ее мать, которая вся искрилась от радости жизни, исчезавшей, если Джорге рядом не было. И другая, еще более мучительная картина – на полу виллы лежит ее мать. Лили видит ее в кроваво-красном тумане. Она уже давно подозревала, что Магдалена умерла не своей смертью, а покончила с собой. Теперь, вспоминая, как после этого события Джорге сразу же пропал, она начала размышлять, не имел ли он какого-либо отношения к ее смерти. Но ей не хотелось знать ответ на этот вопрос.

– О Господи, Господи! – причитала Лили. Она опустилась на песок в тени пальмы, подтянула к подбородку колени и прильнула к ним лицом. – О Джорге… О мама – нет, нет, нет!

Лили решилась возвратиться домой не прежде, чем солнце начало уже скатываться за море огненным шаром.

Ингрид находилась на веранде, потягивая прохладный розовый коктейль с джином. Ее гладкое круглое лицо, как обычно, ничего не выражало, но голубые глаза сверкали неудовольствием.

– Где ты пропала, Лили? Твой отец очень беспокоился о тебе. Я редко вижу его таким расстроенным.

– Возможно, так расстроен не он один, – угрюмо ответила Лили. Она не собиралась выслушивать упреки новой жены отца.

– Лили, – в дверях появился Отто. Лицо осунулось, шрам на щеке выделялся особенно заметно. – Слава тебе, Господи! Я не знал, что делать. Куда ты подевалась? Думал…

– Что я сделала то же, что мама? – Голос ее звучал натянуто, потеряв свою обычную негромкую мелодичность. Лили заметила, как его поразили эти слова. – Именно это и случилось тогда, папа? Мама покончила с собой, не правда ли? У нее с Джорге был роман, но что-то вышло не так, и она покончила с собой?

– Лили… думаю, нам надо поговорить.

Он недовольно взглянул на Ингрид. Та не двинулась с места, продолжая в наступившей гробовой тишине потягивать свой розовый коктейль.

– Я не желаю ни о чем разговаривать! – заявила Лили.

Но потом она все-таки согласилась. Она и хотела узнать всю правду, и боялась того, что откроется. Он еще раз посмотрел на Ингрид, потом сказал:

– Пойдем в мой кабинет, Лили.

– Через минуту подадут ужин, – с раздражением заметила Ингрид.

– Шут с ним, с ужином! Да и вообще я не голоден; думаю, и Лили тоже.

Лили проследовала за отцом в кабинет, ей хотелось позлить Ингрид и сделать приятное отцу. Она не знала, почему она поначалу так рассердилась на него – он же не виноват в том, что мать завела шашни с Джорге, он страдал тогда так же, как страдает теперь. Но все же частично вина лежит и на нем. Если бы он доставил матери счастье, ей не понадобился бы Джорге… разве не так? И потом, в любом случае именно отец развеял ее иллюзии. В тот момент она ненавидела его, хотя бы только за это. Лили ненавидела весь свет…

В кабинете Отто показал ей на стул.

– Садись, Лили.

– Не хочу. – Она подошла к окну, из которого открывался знакомый вид на сад, теперь тоже как-то изменившийся, как и все остальное на свете.

И Господь Бог посадил дерево в саду Эдем. Все было прекрасно, и мужчина и женщина любили друг друга. А потом приползла змея, с их глаз были сорваны повязки, и среди красоты обнаружились уродство и боль, ревность и стыд…

– Ну, а я хочу присесть, – в руке у Отто находился бокал с порядочной дозой коньяка. Он выпил его залпом, поставил бокал на стол и сел, глядя на нее…

– Жаль, что тебе приходится узнавать об этом таким вот образом, Лили, – начал он. – Думаю, что мне стоило бы рассказать тебе об этом давным-давно, но я надеялся, что это не понадобится. Я пытался предостеречь тебя в отношении Джорге…

– Нет! – выпалила она. – Ничего подобного! Ты только сказал, что он мне не пара, ничего больше!

– Он действительно не подходит тебе по многим причинам, в которые нет надобности сейчас вдаваться. Самое главное заключается в том, что, когда дело касается женщин, Джорге ведет себя абсолютно беспринципно. Он разбил больше сердец, чем можно сосчитать. Во всяком случае, твою мать он совершенно сломал.

– Сломал? – Хотя Лили сначала было не хотела слушать отца, но последние его слова приковали все ее внимание.

– Лили, ты уже слышала раньше о том, как я приехал в Южную Америку, когда Германия проиграла войну. Как я занялся бизнесом с твоим дедом и его старым другом Фернандо Санчесом. И как познакомился с твоей матерью. Я полюбил ее, Лили, с первого взгляда. Это была самая прекрасная девушка из всех, что я видел. – Его голос зазвучал мягко, мечтательно. Даже душевное состояние не помешало Лили понять, ЧТО ОН вспоминал о времени до ее рождения.

– Она была к тому очень несчастна, – продолжал он, – отпивая оставшийся в бокале коньяк. – У них были интимные отношения с Джорге еще с той поры, когда они подростками играли друг с другом, но он относился к ней очень скверно. Но такой уж Джорге, понимаешь, – ему нравится быть окруженным красивыми женщинами, нравится, когда они сходят по нему с ума, но сам он ничего не дает взамен. Когда Джорге чего-нибудь хочет, он просто это берет. Он беспринципный бабник… и очень опасный человек.

– Не знаю, что ты хочешь этим сказать. – Лили крутила браслет на запястье. – Знаю, что он участвует в мотогонках, лихо водит машины, летает и прочее, но это не значит, что он опасен. – Она замолчала и, прикусив губу, задумалась, почему она защищает Джорге.

– Дело не в его любимых занятиях. Разговор идет о другом. Тебе, Лили, может показаться, что ты знаешь Джорге, но это не так. На деле ты его совсем не знаешь.

– Я знаю, что люблю его. – Несмотря ни на что, это была правда.

Отто вздохнул.

– Нет, Лили, не любишь. Ты слишком молода, чтобы понять, что такое любовь. Он очаровал тебя – типичный его прием. Затянул тебя в сети, как паук ловит муху в паутину. Но ты его не любишь. По крайней мере, я надеюсь, что не любишь. Потому что, если ты его полюбила, он причинит тебе столько же зла, сколько причинил твоей матери. Нет, я не допущу этого.

Лили подняла вверх по руке браслеты, потом нетерпеливым движением сбросила их.

– Ты же хотел рассказывать о Джорге и матери.

– Да, – Отто провел рукой по подбородку, и закрыл лицо ладонью. Потом продолжил:

– Я знал об отношении твоей матери к Джорге. Знал, что он причиняет ей ужасную боль. Но я думал, что смогу заставить ее забыть о нем. Я предложил ей выйти за меня замуж, и она согласилась. Мы приехали сюда – на Мандрепору – и какое-то время я считал, что мне удалось это сделать. Я знал, что она относится ко мне не так, как к нему, но смирился с этим. Я дал ей все, чего она хотела, и она казалась удовлетворенной. Потом родилась ты, и на некоторое время она успокоилась, став женой и матерью. Но я и не подозревал, какое он сохранил над ней влияние. Когда Фернандо заболел, то делами пришлось заниматься Джорге. И едва он снова появился здесь, все началось сначала. Джорге не хотел мириться с тем, что она вышла замуж. Он хотел доказать, что может вернуть ее, когда только захочет. И доказал.

– Ты хочешь сказать, они опять стали любовниками?

– Да, прямо у меня под носом. И я глупец, что позволил этому случиться.

– Почему, папа? Почему ты это допустил? Отто нетерпеливо замахал руками.

– Лили, разве это имеет значение? Факт заключается в том, что он опять обвел ее вокруг пальца. На самом деле она ему была не нужна – Джорге нуждается лишь в восхвалениях. Когда он объявил ей, что между ними все кончено и что он уезжает, она просто обезумела от горя, не в силах перенести разрыв с ним во второй раз. – Она… – голос его дрогнул, он сделал паузу, – забеременела от него. И когда сообщила ему об этом, он прищелкнул пальцами и велел ей сделать аборт.

Лили опять непроизвольно начала крутить браслеты. Она предполагала, что история эта неприятная, но не думала, что все обстояло настолько скверно.

– И поэтому она решила покончить с собой, – тихо выговорила Лили.

Отто сделал напряженный вздох и продолжал.

– Она застрелилась здесь, в этой комнате. Поэтому ты понимаешь, Лили, я не мог остаться в стороне и смотреть, как Джорге использует тебя, как до этого использовал ее. Прости, милая, но именно так обстоит дело. Лучше, если ты узнаешь, какая он свинья, чем кончишь так, как и твоя мать.

Лили кивнула. Она хотела броситься к отцу, обнять его, сказать, что извиняется за все, за то, что воскресила в нем боль от прошлого, но вместе с тем стремилась разобраться в собственных острых переживаниях, в своих совершенно уже теперь запутанных эмоциях.

Дверь раскрылась, на пороге появилась Ингрид, лицо ее, как и всегда, оставалось невозмутимым, но когда она заговорила, в голосе слышалось раздражение.

– Вы закончили свой тет-а-тет? Ужин давно подан. Неужели мы позволим Джорге испортить еще и наши замечательные кушанья, так же, как и все остальное?

Лили свирепо и с отвращением смотрела на нее. Неужели Ингрид осчастливила Отто? Она хотела верить, но не могла себе этого представить.

– Прости, Ингрид, я действительно не голодна, – извинилась Лили и прошла мимо мачехи, торопясь наверх, в свою комнату. Там она бросилась на кровать и разрыдалась, выплакав все свои слезы.

На следующий день Джорге опять улетел во Флориду, а в конце августа Лили возвратилась в школу.

Некоторое время она со страхом вспоминала, что рассказал ей отец, более всего опасаясь, что тоже могла забеременеть. И с огромным облегчением убедилась, что этого не произошло.

Лили с головой ушла в занятия, а когда пришло время окончания школы, поняла, что не сможет вернуться на Мандрепору. Знакомый ее приятельницы работал в небольшом издательстве в Нью-Йорке, и Лили получила с его помощью место сотрудника по информации в этом издательстве. Она всего один раз слетала в Мандрепору, чтобы собрать вещи и проститься с отцом. Отношения между ними стали натянутыми, и она понимала, что отношения эти никогда уже не станут прежними. При отъезде с Мандрепоры она поклялась, что больше никогда не вернется туда.

Но, конечно, она обманывала себя. Теперь вот она вернулась, здесь оказался и Джорге, и Лили очень боялась, что все опять начнется сначала. Сможет ли она, в отличие от матери, оказать ему сопротивление? Она всей душой надеялась на это, но уверена в этом она не была.

23

Ги де Савиньи сидел на веранде своего домика, смотрел, как шелестят ветви ананасовых пальм на теплом свежем ветерке Карибского моря, и думал о Лили Брандт.

Он все еще не верил удаче, сведшей его с Лили, дочерью скрывающегося немца, который, конечно, был – Ги теперь в этом почти не сомневался – Отто фон Райнгардом. Ги получил приглашение, если им воспользоваться, это приведет его на виллу, позволит самому взглянуть на сокровища, которые описал ему Билл. Но он думал о Лили не только по этой причине. Действительно, после событий того дня, когда он доставил ее на остров, она вспоминалась ему еще и по-другому.

Как ни старался, он не мог понять, почему она постоянно приходит ему на ум. Это смущало его, и он все время пытался выкинуть ее образ из головы. Конечно, она необыкновенно привлекательная девушка. Он ведь знал множество других, не менее привлекательных особ, но их лица не преследовали его, как теперь ее лицо, отвлекавшее его в такой степени, что ему с трудом удавалось сосредоточиться на деле, занимавшем его все последние недели. Он приехал на Мандрепору с совершенно конкретным заданием, – напоминал он себе, – которое заключалось в том, чтобы найти и вывести на чистую воду нациста, убившего его отца и похитившего его наследство. Ему еще встретятся другие Лили, но Отто фон Райнгард только один – и ему хотелось заполучить этого ублюдка, а не смазливую девицу с мягким голосом и улыбкой, способной ранить сердца. Ги хотел отомстить фашисту за своего отца и дела, за своего дядю и за всех других, кто пострадал от его рук. И если этот немец действительно фон Райнгард, тогда у Ги остается не так уж много времени, чтобы предать того суду. Ходит слух, что Отто фон Брандт уже при смерти, и надо торопиться. Возможно, провидение само позаботится обо всем и освободит мир от чудовища, хотя Ги и не понимал, зачем надо облегчать извергу его долю. Долю других этот фашист не облегчил, долю тех, в чьей смерти повинен. Они бы многое отдали, в этом нет сомнений, за то, чтобы умереть дожившими до старости, окруженными детьми и внуками. Ему было также наплевать на детей убитых, их семьи, которые он обрек на несчастье и горе. Почему же он сам должен получить снисхождение?

Но, несмотря на всю решимость проявить твердость, Ги не мог не думать о Лили и о том страдании, которое расследование и суд причинят ей, и он опять ощутил в себе какое-то незнакомое чувство, напоминающее сожаление.

«И грехи отцов падут на детей», – непривычно для себя философски – подумал Ги, настроение это было для него новым и вызвало удивление. Он криво ухмыльнулся, пошевелился на стуле, положил ноги на перила веранды, приняв более удобное положение.

В этот момент его внимание привлекло движение на дороге, окаймлявшей долину и спускавшейся вниз от веранды. По дороге медленно ехал грузовик, который использовался для перевозки товаров с аэродрома на виллу или в гостиницу. Он скрылся за густой порослью магнолий и других тропических растений, потом опять вынырнул на некотором расстоянии впереди. Ги прищурился, напряженно всматриваясь в движущийся грузовик. Раньше он не видел, чтобы по той дороге ездили машины – их вообще-то было на Мандрепоре немного, лишь у Отто и Джорге, да несколько мотоциклов, которые трещали как швейные машинки на колесах – и он заинтересовался, куда же едет этот грузовик. В поселок бедноты на юго-восточной стороне острова? Возможно, но непонятно, впрочем, зачем? Перед тем, как совсем скрыться из виду, грузовик повернул к северу, и это подогрело любопытство Ги.

Насколько ему известно, на той стороне острова ничего нет. На его небольшой карте там были помечены необжитые места с узкой полоской пляжа, ограниченного отвесной грядой. И когда он пролетел на самолете, то не заметил ничего такого, что заставило бы его изменить это представление. Поэтому он и не пытался обследовать это место. Теперь, когда ему выдался выходной – отгул за вчерашний рабочий день – он подумал, а не стоит ли прогуляться туда, даже просто ради любопытства, чтобы лучше познакомиться с островом.

Он вошел в дом, поменял полотняные брюки на бермуды и выкатил велосипед, на котором обычно ездил на аэродром. Это был старый велик, выпуска, как он думал, примерно 1950 года, с большой плетеной корзинкой над передним колесом. За три недели, что он прожил здесь, Ги привык к нему. Когда-то давным-давно он пользовался красивой ярко-зеленой спортивной моделью, которой радовался и гордился, но до приезда на остров он много лет не садился на велосипед. Было что-то удивительно приятное в том, чтобы спокойно крутить педали старого велика фирмы «Геркулес», особенно в это время дня, когда солнце еще не достигло зенита, а легкий бриз с моря освежал благоухающий запахом воздух.

Ги катился по наклону холма от своего дома, потом поехал прямо на северо-восток по дороге, на которой видел грузовик. Какое-то время море скрывалось за высокими деревьями с ярко-красными листьями и сладко пахнувшим кустарником, окаймлявшим дорогу, потом море неожиданно вынырнуло где-то внизу, голубое, на горизонте переходящее в мягкие цвета темно-серого и – в белопенистые там, где волны размеренно бились о валуны и рифы. Дорога опять начала спускаться к морю, слегка извиваясь.

Ги снова задал себе вопрос, почему грузовик ехал в этот отдаленный и пустынный конец острова. По пути возвращающийся грузовик ему не встретился. Ги был уверен, что, достигнув моря, дорога, по которой он катил, кончится тупиком. И действительно, когда он выехал из-за поворота, его подозрение подтвердилось. Грузовик стоял внизу на узкой полоске пляжа, каменистой и более шероховатой, чем мягкий белый песок пляжей южной и западной сторон острова.

Водитель, – судя по яркой цветной майке и шортам, местный житель, – стоял рядом, и, к удивлению Ги, вроде бы что-то сгружал на тележку другого местного жителя.

Ги остановился, слегка наклонил велосипед и, опершись одной ногой о каменистую дорогу, в то же время оставался сидеть на седле. Прикрыв глаза ладонью от солнца, он стал всматриваться. Перегружали большие квадратные тюки белого цвета. Три таких тюка, положенные друг на друга, заполняли тележку, и местный житель, развернув тележку на маленьких колесиках, увозил ее, скрываясь за деревьями. Через некоторое время появился другой местный житель с такой же тележкой. Ее тоже нагрузили и увезли.

Ги заинтересовал этот процесс, он продолжал наблюдать. Он не мог догадаться, куда же увозили поклажу. Может, за нависшими скалами скрывалась бухточка? Но интуиция не позволяла ему ехать дальше. Вся эта операция, похоже, проводилась тайно, и, даже плохо зная порядки на Карибском море, Ги мог предположить, что за товар находился в этих тюках. Если его предположение верно, то речь шла о таких крупных суммах вырученных денег, что те, кто их зарабатывает, не отнесутся равнодушно к чужаку, который открыл, чем они занимаются. Может быть, решил он, ему следует приехать сюда, когда никого здесь не будет и повнимательнее все осмотреть. А пока что нужно проявить благоразумие и осторожность.

Ги наклонил велосипед, перекинул ногу, слезая с него. Какое-то время ему придется вести велосипед руками – не станет же он в такую жару пыхтеть на нем в гору. Он постоял еще некоторое время, опираясь на руль и наблюдая за тем, что происходит внизу.

Ги думал, что местные жители слишком заняты работой, чтобы заметить его присутствие. Но стоя там, он услышал вдруг звук приближающегося самолета. Этот шум услыхал и водитель грузовика; он поднял глаза и, обшаривая взглядом небо, скользнул по нависшей над ним скале.

Ги мысленно выругался, поняв, что рабочий не мог не заметить, что он стоит там, наблюдая за происходящим внизу.

Лили завтракала в гостиной, когда вошла Ингрид.

– Как ты рано поднялась, Лили. Я думала, что после перелета ты захочешь подольше поваляться в кровати.

– Я встала уже давно. – Лили откусила большой кусок зрелого манго, наслаждаясь его вкусом и думая о том, что нигде на свете этот фрукт не кажется таким вкусным, как здесь, на острове, где он растет.

Когда накануне она, наконец, заснула, то впервые после получения письма от Джози спала крепко, утомление все-таки дало о себе знать, но проснулась очень рано и больше не смогла задремать. Так что, прекратив бороться с собой, она встала, оделась и прогулялась по лужайкам. Бросая первые горячие лучи на цветы и кустарники, поднималось солнце, день пробуждался с такой же стремительностью, с какой в тропических странах наступает ночь. Едва Лили возвратилась на виллу, одна из горничных приготовила ей завтрак и, вкушая еду в родимом доме, она почувствовала, как к ней возвращаются силы и с ними ее решимость не допускать, чтобы Джорге опять все расстроил. Ее встревожило его нежданное – без приглашения – явление прошлым вечером, но хорошо, что эта первая встреча уже состоялась и она недвусмысленно заявила ему, что не хочет больше иметь с ним ничего общего. Может быть, и одного такого раза достаточно. А если возникнет необходимость, она может и повторить. Осознание этого придало Лили смелости.

– Как папа? – спросила она.

Ингрид ответила не сразу, продолжая зачерпывать свежий фруктовый салат из глубокой чаши, стоявшей на кухонном столе.

– Он провел беспокойную ночь, – ответила она, поднося свою тарелку к столу и садясь напротив Лили. – Честно говоря, если не кривить душой, он очень быстро сдает.

Лили с усилием проглотила комок, подступивший к горлу. Ингрид сказала не больше, чем видела она сама, но когда Лили услышала об этом в такой прямодушной манере, то острее почувствовала надвигающуюся беду.

– Как можешь ты так спокойно говорить об этом, Ингрид?

– Нет смысла ходить вокруг да около. Закатывать истерику тоже не стоит, это ничего не изменит. К тому же, это мне не свойственно. – Ингрид улыбнулась, чуть ли не извиняясь. – Иногда, Лили, мне кажется, было бы лучше, если бы я была другой. Тогда бы, возможно, мы лучше поняли друг друга.

– А что нам мешает? Я ведь тоже не истеричка.

– Нет, ты не истеричка, но все твои переживания видны как на ладони. Может, ты не доверяешь мне, потому что своих переживаний я не показываю другим. Иногда я думаю, что кажусь тебе бездушным человеком.

Лили слегка зарделась. То, что сказала Ингрид, в каком-то смысле было недалеко от истины, и Лили почувствовала себя неловко.

– То, что я не проявляю своих эмоций, еще не означает, что я бесчувственный человек, – продолжала Ингрид, пододвигая себе манго, но пока что ничего не беря в рот. – Знаю, тебе нелегко довериться мне, сблизиться со мной. Я пыталась показать тебе, что уважаю твои чувства, но ты никогда не хотела меня выслушать. Возможно, ты и сейчас этого не хочешь, но поскольку твой отец близок к могиле, думаю, важно, чтобы ты меня выслушала. Хотя бы ради него. Попытайся сделать это.

Лили твердо сжала скулы. Вопреки здравому смыслу, ей был неприятен этот разговор, в котором, как ей показалось, о ее отце говорилось так, будто он уже умер.

– Разве имеет какое-либо значение, что я думаю о тебе? – спросила она.

Ингрид подалась вперед. Ее ложка звякнула, когда она положила ее на тарелку. Локти она поставила на стол, стараясь смотреть Лили прямо в глаза.

– Имеет, потому что я люблю твоего отца, а он любит меня. Мы давно полюбили друг друга, прежде, чем он познакомился с твоей матерью, задолго до твоего рождения. У нас давняя связь, значение которой особое. Я помогла ему снова обрести счастье. Между ними возникла некоторая неловкость.

– Я помогла ему залечить рану, нанесенную твоей матерью, которая изменяла ему с Джорге.

Лили охватил приступ гнева. Она не нуждается в подобных нравоучениях. Она приехала, чтобы в последний раз повидаться с отцом. Не для того, чтобы ее втягивала в свои душевные копания женщина, которую она никогда не могла воспринять с симпатией, сколько бы ни старалась, какими бы разумными причинами Лили не оправдывала бы ее. Ничего из этого не получалось, человеческие эмоции непредсказуемы, они не подаются разумным доводам. К тому же, сознательно или непреднамеренно, Ингрид сыпала соль на раны, которые и без того не заживали, а продолжали кровоточить.

– Мы обе находимся возле папы, – заметила Лили. – Лишь это и имеет для него значение.

Ингрид подалась вперед, как будто собиралась сказать что-то еще, но потом ее губы плотно сжались, она улыбнулась и вздохнула.

– Очень хорошо, Лили, пусть будет по-твоему. Мне хотелось как-то изменить наши отношения, потому что скоро он покинет нас.

Лили быстро поднялась, положила на тарелку еще манго и ананасов, хотя она уже и наелась, чтобы скрыть неожиданно охватившее ее чувство горести и не разрыдаться.

– Встанет ли сегодня папа? – спросила она через некоторое время, успокоившись, ровным голосом.

– Он хотел бы, – Ингрид тоже было непросто выглядеть невозмутимой. Ей лучше было бы не откровенничать несколько минут назад. – Впрочем, я не уверена, хватит ли у него сил – пока что, во всяком случае, он довольно слаб. Иногда, в течение дня, ему бывает получше, и он как бы восстанавливает свои силы.

– Он не спит?

– Конечно не спит. – Ингрид не сказала, что он скорее всего вовсе не смыкал глаз в эту ночь.

– Тогда я пойду повидаюсь с ним. – Лили отодвинула в сторону тарелку, на которой в этот раз ничего не тронула, и вышла из гостиной.

Отто полулежал в подушках. Бейзил приподнял сетку от москитов и привязал ее сбоку, так что Лили смогла хорошо его разглядеть, когда вошла в комнату. Отто с усилием улыбнулся, приветствуя дочь.

Лили подошла к кровати, нагнулась, чтобы поцеловать его.

– Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Думаю, не хуже, чем обычно. Лучше уже не будет.

– Не говори так! Запрещаю тебе говорить так!

– Милая дочка, надо смотреть правде в лицо! – Он поднял руку, как бы запрещая ей возражать. – Ах, Лили, Лили, мне хотелось избавить тебя от всего этого. Тебе не стоило приезжать.

– Я приехала, потому что так захотела. Я рядом с тобой, как и должно быть. – Она сжала его руку. – И больше нечего говорить об этом.

Он вздохнул.

– Пожалуй, так. Теперь я старик, который не в состоянии спорить даже с собственной дочкой. Но поскольку ты уж пришла сюда, можно будет переговорить о других, более важных вещах. О вещах, которые я больше не могу скрывать от тебя при сложившихся обстоятельствах.

Его лицо приняло очень серьезное выражение – это можно было увидеть, даже несмотря на мучительную боль, которая исказила его когда-то красивые черты. Лили охватило недоброе предчувствие. Что-то похожее он сказал и вчера вечером, и вот теперь снова, как будто это не выходит у него из головы.

– О каких вещах, папа? О чем это ты?

– О себе, о Фернандо и о Джорге. О самом острове Мандрепора.

– Мандрепора?

– Да. – Его пальцы сжали ее руку. – Лили, я хотел бы, чтоб ты сейчас же уехала отсюда, возвратилась в Нью-Йорк, но Ты, наверное, не послушаешь меня. Вот поэтому я вынужден рассказывать тебе об этом. Уезжай отсюда немедленно после моей смерти. И никогда больше не возвращайся сюда.

Она непонимающе уставилась на него.

– Почему? Это же мой дом?

– Нет, милая, это был твой дом… когда все здесь находилось под моим контролем. Но сейчас власть перешла к Джорге. Когда не станет меня – и Фернандо тоже, – Джорге превратится в полновластного хозяина. Не хочу, чтобы ты запятнала себя или оказалась в опасности.

– Папа, ты слышал, как вчера вечером я осадила Джорге и сказала ему, чтоб оставил меня в покое. Поверь, я действительно так думаю.

– Боюсь, моя дорогая, что все это не так просто. Как заметил сам Джорге, после моей смерти бизнес тут будет реорганизован. Он попытается втянуть и тебя, а этого как раз мне бы и не хотелось.

Ее лобик озадаченно нахмурился. Отто разворчался из-за болезни или, может быть, из-за обезболивающих лекарств? Она решила внести в разговор юмористическую нотку.

– Я абсолютно не умею управлять гостиницей, совершенно ничего не знаю об экспорте бананов и цветных тканей. А Джорге это известно.

Отто издал какой-то шипящий звук, нечто среднее между вздохом и невеселым смехом, его пальцы еще крепче сжали ее руку.

– Ты не понимаешь, Лили. Наш бизнес состоит не в этом.

Так… он говорит что-то бессвязное. Сердце Лили сжалось.

– Нет, папа, бизнес заключается именно в этом, – мягко возразила она. – В этом, а также в твоих редких марках. Ты занимаешься всеми этими вещами уже больше двадцати лет. Ты просто забыл об этом, вот и все.

– Ничего подобного! – В его усталом голосе послышался металл. Лили пристально взглянула на него. Глаза горели на его изможденном лице. Нет, он не выглядел как человек, который заговаривается. Лили опять охватили дурные предчувствия.

– О чем ты говоришь, папа?

– Цветная одежда, бананы, марки – все это для отвода глаз, Лили, прикрытие для настоящего бизнеса. Все, что ты видишь на острове Мандрепора – сплошной обман, милая. Все это затеял я, вместе с дедушкой Висенте и дядей Фернандо, совершенно с другой целью.

У нее голова пошла кругом.

– Не понимаю. Другой целью? Какой другой целью?

– Перевозки кокаина. – Он произнес это очень тихо, одним придыханием, так что сначала она не поняла его слов. Тогда он повторил более громко, смотря ей прямо в глаза и желая убедиться, что она его правильно понимает. – Кокаин, Лили. Вот в чем заключается настоящий бизнес на Мандрепоре.

Она молча взирала на него, открыв рот, в глазах застыло удивление.

– Кокаин. Ты хочешь сказать… наркотики?

– Конечно. Мандрепора – перевалочный пункт для картеля «Кордоба-Санчес». Остров удобно расположен и по отношению к Южной Америке, где выращивают листья коки, и по отношению к рынкам сбыта в Майами. – На его губах мелькнула улыбка. – Боюсь, милая, что гостиница и местный экспорт не смогли бы обеспечить нам стиль жизни, к которому мы привыкли. Это дает огромное количество денег, ты даже не можешь представить себе – сколько, и чем ближе ты подходишь к рынкам сбыта, тем большие получаешь барыши. Мы поняли это много лет назад, гораздо раньше других князей наркомафии. Наша деятельность в те годы была гораздо более совершенная, чем у других, – пока они экспортировали полуфабрикаты, гидрохлорин и даже кокаиновое сырье, мы занимались уже изготовлением товарной продукции – и загребали выручку, которая у других ускользала между пальцев. Для этой цели выбрали остров Мандрепора. Товар прибывает сюда в килограммовых пакетах. Кокаин-сырец мы размельчаем, смешивая его с молочным сахаром-лактозой, удваивая вес партии, и потом отправляем в Майами. Там, в торговой компании Джорге, товар проходит новое измельчение, смешение и утяжеление и передается розничным торговцам.

Лили потрясла головой как просыпающийся лунатик.

– И все это происходит здесь… на Мандрепоре? Но где? Как?

– Мы построили лаборатории в скалах – пещерах ниже уровня моря, в северо-западной части острова. Они там протянулись на целые мили – прекрасное место. Никто о них не знает, кроме местных жителей, и мы всегда следим за тем, чтоб без разрешения там никто не появлялся.

– Поэтому-то ты и запретил мне…

– Я не хотел, чтобы ты знала об этом, Лили. Считал, что так будет безопаснее. Л теперь я пришел к выводу, что безопаснее будет, если ты узнаешь об этом.

– Почему?

– Как раз из-за Джорге. Ты должна знать, что он за человек – совершенно, абсолютно беспринципный. Такими становятся торговцы наркотиками – они слишком многое ставят на карту. Что же касается Джорге, то он, конечно, от рождения порочный человек. Поэтому-то, видимо, ему и удалось так развить этот бизнес, который начали его дед и отец.

– Но, папа, я уже сказала тебе – у нас с ним все кончено!

– Ты говоришь это сейчас, милая. Я не уверен, что будет завтра. В любом случае не от одного только Джорге весь этот бизнес становится таким опасным. В торговле наркотиками дела начинают складываться очень скверно. Другие дельцы осознают тот факт, что по-настоящему большие деньги можно получить лишь на стадии сбыта. Они начинают создавать сети оптовых организаций, подобных нашей, повсюду в Соединенных Штатах. Но алчность губит. Никто не хочет поступиться своими зонами влияния. Между ними уже начались схватки. Вскоре в их среде вспыхнет тотальная война.

– Не понимаю…

– И слава Богу, что не понимаешь. Убийства, массовый разбой, схватки между бандами в таких масштабах, которые не встречались со времени чикагских побоищ в двадцатых и тридцатых годах. Вот о чем я говорю.

– Но, конечно, здесь, на Мандрепоре…

– Укрыться будет негде, если они решат бросить вызов нашему превосходству. Ты, конечно, окажешься в опасном положении как моя дочь, наследница моей доли в этой империи. Если бы ты стала женщиной Джорге, то риск удваивался бы, утраивался и учетверялся, и неоднократно, в такой же пропорции, в которой возрастает стоимость листьев коки. – Он подался вперед, положил свою большую ладонь на ее кулачок и снова сжал ей пальцы. – Твое будущее обеспечено, Лили. Тебе нет необходимости беспокоиться о нем. Деньги, которые я в течение всех этих лет заработал, лежат на счету в швейцарском банке. Соответствующие документы ты найдешь в моем письменном столе. Обратись к моему юристу в Берне. Он позаботится о том, чтобы перевести счет на тебя, и обещаю, что тебе в жизни больше ничего не понадобится. Но ты должна уехать с Мандрепоры и никогда больше не возвращаться сюда. Если ты останешься здесь, то с тобой случится то же, что произошло с твоей матерью. Я не могу перенести даже мысли об этом.

У Лили закружилась голова. Она с трудом верила тому, что слышала – значит, всю ее жизнь окружали интриги дельцов наркобизнеса, а она ни разу даже ничего не заподозрила. Ничто в ее жизни не было таким, как она себе представляла. Потрясенная и сбитая с толку, Лили даже не смогла догадаться, что имел в виду Отто, когда заявил, что она может кончить так же, как и ее мать. Только одно четко осознавалось ею среди прочего. Ее отец находится при смерти, и от этого нельзя уйти. Он с этим смирился, спокойно и по-философски, и теперь, насколько это возможно, приводил в порядок свои дела, пока силы и ясность ума не покинули его окончательно. И даже сейчас он, как всегда, заботился о ней, поставил во главу угла ее благосостояние, хотя это требовало раскрытия перед ней своего образа жизни, который прежде он предпочитал хранить в тайне.

– Ах, папочка! – прошептала она. Худыми пальцами он сжал ее запястье.

– Обещай мне, Лили. Ты сразу же уедешь, если не раньше…

– Не знаю… – Несмотря на всю его настойчивость, ей не хотелось давать обещаний у смертного одра, она не была уверена, что сдержит их. – Я уж давно не была здесь, но все, что мне дорого, находится здесь. Все мои воспоминания… все.

– Воспоминания останутся с тобой. Ты можешь забрать с собой любые личные вещи. Никому они не понадобятся. И, конечно, твои сокровища, о них не следует забывать. Триптих Лили и все другие вещи.

Вдруг мысленно она вернулась на много лет назад, к другому разговору, не такому роковому, как этот, но не менее устрашающему для нее в том, юном возрасте.

– Мне надо уехать, Лили. Запомни, что этих сокровищ хватит на выкуп короля. Придет день, когда ты их полюбишь так же, как и я. А если наступят тяжелые времена… – Ясно, что, хотя эти сокровища и очень ценны, они составляют лишь небольшую частичку того, что он теперь может ей оставить. Они всегда представляли собой ее страховку на будущее, а также часть ее привычного окружения. Произведения искусства, которые можно рассматривать и как твердую валюту, но также ценить за их красоту, и за то, что он любил их. Она помнила, как в тот день ее напугала его серьезность, как она хотела прильнуть к нему, потому что он мог, как и мать, исчезнуть навсегда. Но эту мрачную тучку быстро пронесло. Жизнерадостный ребенок погрузился в свои детские забавы, все встало на свои места. Отец уехал – возможно, в деловую поездку, связанную с торговлей наркотиками, как она думала теперь, – но он возвратился. На этот раз такого счастливого конца не будет. Слезы навернулись ей на глаза, и Лили отвернулась, чтобы отец не заметил их.

– Может быть, тебе стоит перевезти эти вещи уже сейчас, Лили, – предложил он. – Отправь их в Нью-Йорк. Мне было б приятно знать, что они находятся в надежном месте и будут приносить тебе удовольствие. За истекшие годы они доставили мне очень много радости.

– Посмотрю, что сумею – сделаю, папа, – ответила она, но про себя подумала: начать вывозить вещи еще до того, как он испустил дух? Не могу пойти на это!

– Хорошо, хорошо. – Его пальцы разжались на ее запястье. Ему трудно далось вести столь длительный и утомительный разговор. – Лили, теперь мне надо отдохнуть. Пригласи, пожалуйста, Бейзила.

Он опять откинулся на подушки, полузакрыл глаза – помертвевшее, но спокойное лицо. Казалось, он забыл о том, что не добился от нее твердого обещания, или, может быть, изнеможение, одолевшее отца, заставило его смириться. Наконец-то он поведал ей всю правду о Мандрепоре. Теперь осталось убедить Лили в том, что здесь ее подстерегают смертельные опасности.

Отто, который когда-то без малейшего колебания посылал на смерть детей инородцев; Отто, чья деятельность в наркобизнесе в течение долгих лет привела к краху и гибели многих людей, загорелся желанием – даже проникся навязчивой идеей – оградить от опасности собственную дочь. Он считал это своей священной обязанностью. В этом заключалось его последнее страстное желание.

Телефон на письменном столе Джорге Санчеса залился обычным прерывистым тревожным звонком.

Джорге выругался, перегнулся над кипой бумаг, лежавших перед ним, чтобы взять трубку. Бумаги представляли собой документы, относящиеся к его компании в Майами – «Каррибеан трейдинг» – им приходилось уделять уйму времени и внимания. Он тщательно выполнял эту работу, несмотря на тот факт, что щедро подкармливал полицейских типа Гарсиа на обоих концах деловой цепочки. Никогда не узнаешь, когда появится новый выскочка и заинтересуется его делишками. Конечно, с такой помехой всегда можно справиться. Были случаи, когда чересчур усердные таможенные чиновники исчезали так же, как это происходило в Майами с не очень лояльными коллегами или соперничающими дилерами, которых связывали по рукам и ногам, изрешечивали пулями и запихивали в мешки для мусора или картонные коробки. Но здесь, на Мандрепоре, было б желательно не прибегать к таким крайним мерам. Вообще-то говоря, аккуратное ведение бухгалтерских книг, равно как и поддержание хороших рабочих взаимоотношений с чиновниками и карабинерами делали излишним такое насилие. И хотя Джорге отнюдь не брезговал и силовыми приемами, он предпочитал не прибегать к ним, когда дела идут гладко.

Раздосадованный тем, что его прервали, Джорге, тем не менее, ответил на телефонный звонок в обычной мягкой манере.

– Джорге Санчес слушает.

– Говорит Педро Самоса.

Самоса работал бригадиром грузчиков, которые перевозили чистый кокаин в лаборатории для измельчения, и отвечал за отправку товара, когда он был готов.

– Самоса? Чем могу быть полезен? Надеюсь, никаких проблем с сегодняшней партией товара?

– Никаких. Товар пришел, как было условлено. Но появился любопытный.

Голос в трубке звучал гортанно и отрывисто, Джорге поморщился. Самоса сам был закоренелым наркоманом, и это зелье иногда вызывало у него приступ шизофрении. Если болезнь зайдет слишком далеко, то его придется менять. Жаль. Он хорошо справлялся с работой, но что поделаешь.

– Появился любопытный? – переспросил Джорге недовольно. – Что же он высматривает?

– Мы разгружали грузовик, а он стоял на скале. Не знаю, но мне показалось, что это был новый летчик.

Джорге напрягся, крепче сжал губами сигару.

– Кто видел его – ты?

– Нет, шофер грузовика. Он передал мне. Я решил, что надо доложить вам.

– Правильно. Спасибо, Самоса. Ты поступил правильно. Держи ухо востро и сообщай мне обо всем подозрительном. За это получишь прибавку.

– Понятно, босс.

Джорге положил трубку, задумчиво прищурился. Возможно, на этот раз у Самосы не было никакого приступа шизофрении. Он уже второй человек, который на протяжении нескольких дней указывает на интерес нового пилота к делам, которые не должны его касаться, и Джорге наплевать на истинные причины такого интереса. Не работает ли Ги де Савиньи на другой картель? Они возникали повсеместно и претендовали на расширение зон влияния. А может быть, он даже сотрудник Агентства по борьбе с наркотиками? Ладно, если это так, то им займутся – и быстро. Джорге не собирался позволять чему-нибудь – или кому-нибудь – вмешиваться в четкую работу своей организации.

Он наклонился над столом, раздавил окурок сигары в пепельнице и слегка улыбнулся, представив себе, что также безжалостно и умело раздавит Ги де Савиньи.

Ингрид находилась в гостиной, когда Лили спустилась со второго этажа. Специально вертится поблизости, подумала Лили и задалась вопросом, догадалась ли Ингрид, что Отто рассказал ей о делах, которые таким бременем лежали на его душе.

– Ты долго пробыла у отца, – произнесла та уклончиво, но глаза смотрели настороженно и остро. Лили решила, что Ингрид догадывалась, о чем они разговаривали.

– Он просил прислать к нему Бейзила. Ты не знаешь, где он?

– Думаю, па кухне. Ладно, я передам ему.

Она вышла из комнаты, и Лили слышала, как на познала Бейзила. Лили стояла в нерешительности, покусывая ноготок на пальце и чувствуя себя так, будто все ее существо пришло в смятение от хаотических мыслей и эмоций. Ингрид тут же возвратилась и сразу перешла к делу.

– Значит, твой отец переговорил с тобою.

– Да, – сначала Лили думала, что не станет говорить о разговоре, но неожиданно поняла, что не сможет удержаться и не поделиться с кем-либо услышанным. – Думаю, ты знаешь, о чем он мне рассказал?

Ингрид кивнула.

– Да, знаю, но, как я сказала тебе раньше, мне не пристало комментировать. Я живу здесь сравнительно недолго и знаю о происходящем только косвенно. Ко мне это и в самом деле не имеет никакого отношения.

Лили открыла было рот, чтобы что-то возразить, но не решилась. Если бы Ингрид все не подтвердила в своей сухой, деловой манере, то у Лили появилось бы искушение отнести то, что рассказал ей отец, на счет фантазий одурманенного лекарствами сознания. Мандрепора, райский остров – центр огромной противозаконной корпорации? А ее отец торговец наркотиками и международный преступник? Ей было больно – или станет больно, когда пройдет отупение. Но в данный момент хуже всего, пожалуй, то, что Ингрид и раньше знала об Отто и Мандрепоре все, что самой Лили было неведомо. Эта мысль уколола Лили, и она крест-накрест обхватила себя руками, будто хотела этим притупить свою боль.

– Мне просто не верится, – молвила она. – Мой отец замешан в подобных вещах! Это ужасно, просто ужасно!

Лицо Ингрид оставалось невозмутимым.

– А разве ты не думаешь так же? – с жаром спросила Лили. – Как ты можешь оставаться такой спокойной, Ингрид?

– Дорогая моя, все это продолжается уже очень давно. – Ингрид сделал к ней шаг, примирительно потянув руку, но Лили отмахнулась нетерпеливым жестом.

– Это не меняет дела. Я видела, какой вред приносят наркотики. Не забывай, я четыре года прожила в Штатах.

– Лили, мы сейчас говорим о кокаине, а не о героине. Ты наполовину латиноамериканка, ты должна знать, что в течение столетий кока является частью вашей культуры.

Лили крепче прижала руки к груди. Верно. Она знала, что индейцы Андских гор с незапамятных времен жевали высушенные листья. Знала она также, что инки почитали это растение как священное; изображениями листьев коки из чистого золота украшали храмы солнца; только тем, кто держал во рту эти листья, позволялось подходить к алтарю; уверяли верующих, что им обеспечено место в раю, если перед смертью на земле они вкушали это зелье. Она знала, что даже сегодня кока рассматривалась как талисман, ее закладывали под угловые камни зданий, перуанские индейцы дарили эти листья новобрачным. Но все это не меняло ее инстинктивного отвращения, оно переполняло ее, когда она думала о многих судьбах в современном мире, исковерканных проклятием наркотиков. Лили думала о юношах и девушках, которые с такой одержимостью искали очередную порцию отравы, что все остальное для них теряло значение, – погасший взор, подорванное здоровье, самоубийства в периоды кошмаров, дикие убийства, все виды преступлений, связанных с наркотиками. Она вся содрогнулась. Ее отец – ее любимый отец – способствовал всему этому. Несомненно, он знает не хуже ее, какой ужасный вред он наносил. Она отчаянно пыталась найти этому оправдание.

– Полагаю, что все это их проделки – Фернандо и Джорге. Они заставили его принять в этом участие. Чем они ему пригрозили, если бы он отказался? Думаю, потерей Дома. Ублюдки! Но почему он поддался им? Почему не уехал обратно в Германию?

– Его дом там был разрушен, – объяснила Ингрид. Она умолчала о других вещах, которые тоже знала. О том, что после войны Отто разыскивался как военный преступник; он был не просто офицер германской армии, который служил своей отчизне по соображениям патриотизма. Не сказала она и о том, что Отто никто не заставлял, он охотно присоединился к предприятию, которое ему приносило огромные барыши. Не было смысла еще больше расстраивать Лили, незачем было полностью рассеивать ее иллюзии в отношении человека, которого они обе обожали и которого Ингрид принимала таким, какой он есть: что бы он ни сделал, он был для нее самым дорогим и любимым человеком. Но она не могла удержаться, чтобы не уколоть Магдалену, женщину, которая похитила у нее лучшие годы жизни и память о которой сохраняла Лили.

– Конечно, не надо забывать и о твоей матери, – продолжала она, лицо ее оставалось таким же невозмутимым, только в твердом взгляде голубых глаз проглядывала затаенная злоба. – Не забывай, что она – дочь Висенте Кордоба, – а Висенте Кордоба так же повинен в этом, как и все остальные.

Лили моргнула. Дедушка Висенте умер, когда она была еще ребенком, но она хорошо его помнила – видного старого джентльмена и уважаемого члена общества.

– Дедушка Висенте был политическим деятелем! – возразила она.

Уголки рта Ингрид шевельнулись от невеселой улыбки, которая, несмотря на все усилия скрыть подлинные чувства, очень напоминала презрительную усмешку.

– Да, не отрицаю. Но он вместе с тем был таким же продажным, как и остальные. Как ты думаешь, твоему отцу удалось приобрести Мандрепору, причем НИКТО об этом даже не знал? Разве могли бы торговцы Наркотиками продолжать свой бизнес, если б за их спиной не стояли хотя бы некоторые из наиболее влиятельных политиков? Висенте Кордоба был связан с наиболее коррумпированными группами, которые тогда существовали, а Магдалена – твоя мать – приходилась ему дочерью. Твой отец, глупый человек, боготворил ее. Она никогда бы не покинула своего отца, никогда бы не уехала из этой части света, а Отто никогда не смог бы расстаться с ней по своей воле.

Замешательство и потрясение, которые поначалу охватили Лили, начали перерастать в возмущение и гнев. О ее матери говорили таким бесцеремонным образом!

– Ты не можешь винить в этом маму. Она умерла, когда мне было всего пять лет!

Ингрид сжала губы.

– Это верно. Но задавала ли ты себе когда вопрос о том, как она умерла?

– Я знаю, как она умерла! – выпалила Лили, не в силах сносить больше самодовольные разоблачения Ингрид. – Уж это-то я знаю. Папа мне давно рассказал. Она умерла из-за Джорге.

Лицо Ингрид выражало полное удовлетворение.

– В таком случае, моя дорогая, ты должна также знать, почему твой отец так старается не допустить, чтобы то же самое случилось с тобой.

– В этом отношении он может не беспокоиться, – отпарировала Лили. – Может быть, один раз я и поскользнулась, но я не собираюсь кончать с собой из-за Джорге.

Некоторое время Ингрид пребывала в нерешительности. Это чувство было написано на ее лице, но Лили так расстроилась, что не заметила его.

– Понятно, – сказала она немного спустя. – Возможно, твой отец не все рассказал тебе, Лили. Надеюсь, он еще сделает это. Тогда, возможно, ты поймешь, почему он хочет, чтобы ты уехала с Мандрепоры и никогда сюда не возвращалась. Ах, не смотри, пожалуйста, так. Я уверена, что о тебе хорошо позаботятся, где бы ты ни решила устроить свою жизнь. Твой отец побеспокоился об этом. Надеюсь, что и я хорошо обеспечена, а если нет, ну, что же, у меня есть еще то, о чем я могла когда-то только мечтать – остаток жизни с твоим отцом. Конечно, он мал. Его все равно никогда бы не хватило, а теперь он сократился самым жестоким образом. Но при всем том, я должна быть благодарной судьбе за то немногое, что мне досталось.

Ее голубые глаза вдруг наполнились слезами. Улыбаясь сквозь слезы, она подняла руку, убедительно прося Лили ничего больше не говорить, повернулась и вышла из гостиной.

Лили некоторое время стояла, глядя ей вслед, ее охватило чувство жалости. Ей не нравилась Ингрид, но мачеха испытывала настоящее горе при мысли о скорой потере отца. Это тронуло бы и более черствое сердце, и Лили, которая сама болезненно переживала это, не могла не сочувствовать ей.

Что Ингрид станет делать после смерти Отто? – спрашивала она себя. Велел ли Отто и ей уехать с Мандрепоры, или он считает, что ей бояться нечего. Однако Лили не могла себе представить, чтобы та продолжала жить па острове. Со смертью Отто у нее здесь не останется ничего, а в Германии живут ее родственники. Что же касается ее замечания об обеспеченности, то что, собственно, она имела в виду? Разве не сказал Отто и ей, как Лили, относительно накопленных богатств на счету в швейцарском банке? Разве из них ничего не попадет Ингрид, его жене?

Если бы спросили меня, то пусть забирает хоть все! – думала Лили. Если все это богатство – результат продажи наркотиков, то мне не надо ни гроша! Лучше подохнуть с голоду!

Но дело до этого не дойдет. В Нью-Йорке у нее есть работа, которая неплохо оплачивается, чтобы жить сносно, – и еще ей принадлежат сокровища.

Лили повела взглядом по гостиной, где находились предметы, которые отец всегда именовал «сокровищами»– серебряные подсвечники, небольшие часы эпохи Людовика XIV, бронзовая статуэтка Цереры, триптих, и ее охватила твердая решимость. Только эти вещи она возьмет с собой, когда покинет остров, единственные предметы, не запятнанные преступным бизнесом. Они принадлежали отцу еще до того, как началась его криминальная деятельность. Их он больше всего любил. Слезы брызнули из ее глаз, когда она вспомнила, с какой любовью он обращался с ними, как взирал на них, любуясь, даже во время разговора. Сокровища останутся у нее, а все остальное не стоит и выеденного яйца. Как и для отца, они станут для Лили своего рода страховкой, гарантией того, что она не пропадет: любой из этих предметов, выставленный на аукцион, даст достаточно средств, чтобы пережить тяжелые времена.

Но она не допускала и мысли, что сможет расстаться хотя бы с одним из них. Они слишком много значили для нее. Лили подошла к триптиху, любуясь необыкновенным цветом, пока навернувшиеся на глаза слезы не затуманили прекрасные образы; ей страстно захотелось вернуться в те, давно минувшие дни юности и счастья и как-то облегчить свои теперешние страдания.

24

С детских лет, когда что-либо волновало Лили, она уходила на пляж. Тогда, конечно, ее заботы носили детский характер, а ощущения беспокойства и подавленности, которые их сопровождали, возникали и пропадали так же неожиданно и быстро, как летние штормы. Много раз Лили ревела от обиды и горевала на мягком как шелк песке, а упругий ветерок с моря сушил ей слезы. Тогда она думала, что нельзя долго оставаться несчастной, когда рядом дышит и шумит океан – он отдавался в ее ушах неспешным могучим ритмом, который жил рядом с ней. Солнце согревало ее кожу, а душистые запахи острова при каждом вдохе наполняли грудь. Лили отправилась на пляж, когда умерла ее мать, и ей показалось, что она там услышала тихий, веселый шепот пальм:

– Не печалься, малышка. Я здесь. Я навсегда останусь здесь.

Единственный раз, когда она не захотела найти отдохновение на пляже, – это после того ужасного случая, когда отец застал ее с Джорге. Это событие произошло не очень давно, и память о нем была болезненной. Но теперь Лили переоделась в купальный костюм, поверх в тон костюму надела юбку, вышла из виллы, где на нее начали давить сами стены, сохранявшие мрачные тайны и предвещавшие неминуемую смерть.

Идя по дорожке к пляжу, Лили на какое-то мгновение почувствовала угрызения совести за эгоистическое желание остаться одной. Может быть, ей надо остаться на вилле—вдруг отец позовет ее; но она знала, что он спит. Конечно, раз уж она вышла из дома, ей надо повидаться с Джози, своей подругой, без письма которой ее бы не было теперь здесь. Джози, вероятно, знает, что она приехала на Мандрепору и теперь ждет ее, – Лили представила себе, как та сидит у дверей лачуги с ребенком на коленях и смотрит на дорогу, надеясь увидеть Лили. Но хотя две молодые женщины и оставались в близких отношениях, Лили не хотелось встречаться с ней сейчас. Ее тянуло побыть наедине на уютном пляже, которого она может скоро по настоянию отца лишиться.

Дойдя до песка Лили сняла туфли-лодочки и понесла их в руках, пока не подошла к тенистому месту возле большой развесистой пальмы. Тут она бросила их на песок, села рядом сама, поправила на коленях юбку в яркий цветочек и стала смотреть на окаймленные пеной разбивающиеся волны, и дальше, до самого горизонта, где море соединялось с небом в мягком мареве чистой лазури.

Первое потрясение от откровений отца теперь начало смягчаться – как быстро человеческое сознание способно примириться с неприемлемым! – и многие вещи, которые озадачили ее, все-таки ни на секунду не вызвали настоящего ужаса, теперь же начали укладываться на свои места, как квадратики рисунка-загадки.

Почему, размышляла Лили, она по-настоящему так и не заинтересовалась частыми поездками на остров Джорге и дяди Фернандо? Почему не сумела понять, что законный экспорт цветной одежды и бананов, так же как любительское коллекционирование ее отца редких марок, явно не могли обеспечивать им такой стиль жизни, который она всегда принимала как само собой разумеющееся? И почему она, непослушная, азартная Лили, подчинилась отцу, когда тот запретил ей ходить на северо-восточную оконечность острова? Было ли это потому, что инстинктивно она знала: если сделает это, то разрушит очарование своего воображаемого эдемского сада; посещение запретного места равносильно вкушению запретного плода?

Но теперь шоры упали с ее глаз, и Лили увидела в подлинном свете всех, кого любила. Не только Джоpге и дядю Фернандо, но также и отца, и дедушку Висенте, и Ингрид, готовую оправдать любое зло при условии, что она останется с любимым человеком, и даже мать…

При мысли о ней Лили нахмурилась и потеребила свой лоб. Что же имела в виду Ингрид, когда говорила, что Лили не все знает о ее смерти? Разве Лили не видела собственными глазами, как она лежала на полу гостиной в луже крови? И разве отец не сказал ей, что мать покончила с собой из-за того, что ее бросил Джорге?

Память об этом причинила ей особую, самую острую боль. Ах, мама, почему, почему? – вопрошала Лили, хотя прекрасно понимала, что Джорге представлял собой не меньшую опасность, чем наркотики. Даже те, кто его презирал, привязывались к нему. Отвращение к нему, отвращение к его слабостям ничего не меняло. Те, кого он поработил и кто бежал к нему по мановению его руки, думали: всего один, последний раз – один только раз! Дай я почувствую прикосновение его губ, его рук, всего его тела еще раз, а потом навсегда брошу его. Но сделать этого они не могли. У ее матери не хватило духу решиться на это, и несмотря на все свои клятвы и заверения, Лили ужасалась при мысли о том, что если он подвергнет ее испытанию, у нее тоже не хватит решимости порвать.

Ее охватила грусть, большая, как волна океана, и на вдруг почувствовала себя старой, такой же старой, как пальмы, как сам этот остров. Пляж не должен пробуждать в ней такие чувства! Здесь ее прибежище, здесь она должна была бы забыться, очиститься душой. Но не могла. Прошлое, настоящее и будущее, казалось, слилось в одно целое, она словно попала в западню, не умея избежать уготованной ей судьбы, уязвленная и напуганная.

Бесцельно оглядывая пляж, Лили слегка повернулась и с досадой заметила, что на пляже появился кто-то еще. Среди деревьев показался мужчина в шортах и желтой рубашке. Лили с негодованием уставилась на него. Когда он несколько приблизился, она узнала в нем пилота, который доставил ее вчера на остров – неужели это действительно было только вчера?! Ее чувства к пришельцу несколько смягчились, ей даже показалось, что он может превратиться в ее друга и союзника, хотя в первый миг она посчитала его незнакомцем, который нарушает уединение страдающей от душевных мук женщины.

– Мое почтение, – приветствовал он Лили, останавливаясь поодаль, в нескольких ярдах от нее, – одна рука – в кармане шорт, в другой – свернутое пляжное полотенце. – Не ожидал вас здесь увидеть.

Лили взглянула на него и отвела взгляд.

– Я прихожу сюда, когда мне хочется побыть одной, – произнесла она с вызовом и намеком.

– Ах, простите. Этот пляж частный?

– Весь остров частный – конечно, если не считать гостиницы.

– Мне и в голову не пришло. – Лицо его вытянулось. – Честно говоря, весьма неудобно для тех, кто здесь работает. Но раз уж вам принадлежит остров, то вы имеете полное право решать, кто может пользоваться пляжем.

С некоторым удивлением Лили отметила раздражение в его голосе, что сильно отличалось от вчерашнего дружелюбия, и с запозданием поняла, что она обидела его, сама того не желая. А его ответ – естественная реакция сильного и уверенного в себе человека.

– Тогда я оставлю вас в покое, – добавил он, поворачиваясь.

– Нет! – живо воскликнула она. – Уходить вам совсем необязательно. Простите. Я не хотела вас обидеть. Просто… мне действительно хочется побыть одной. У меня голова идет кругом от уймы забот.

За его темными очками вздернулась бровь.

– Вы беспокоитесь об отце. Хорошо понимаю это. Нет, откуда вам понять! – хотела она возразить.

Но вместо этого неопределенно кивнула.

– Да, я беспокоюсь о нем. Он… серьезно болен.

– Я слышал об этом. Сочувствую. Что же собственно с ним?

Лили смотрела на свои ступни, которые высовывались из-под юбки как из-под шатра.

– У него рак. Разве вы не знали? Я думала, все здешние служащие давно знают об этом.

– Ну, я не совсем местный служащий. – В его тоне опять прозвучало некоторое наигранное удивление, и Лили сообразила, что и эта ее фраза прозвучала слишком покровительственно. Неужели так подействовало стрессовое состояние, придав тебе качества, которые ты сама ненавидишь в людях? Или же заговорила другая сторона твоей натуры, которая только ждала удобного случая, чтобы заявить о себе. Лили Брандт, избалованная девчонка, дочь и внучка торговцев наркотиками – Господи!

К горлу опять подступил комок. Лили с трудом совладала с собой, желая, с одной стороны, чтоб он ушел и дал ей возможность выплакаться, а, с другой, ей неожиданно захотелось, чтобы он остался.

Ей как-то удалось все-таки подавить всхлипывание, издав хриплый смешок.

– Я говорю что-то все не то, не правда ли? Обычно я не такая, честное…

– Не беспокойтесь об этом, – быстро произнес он. – Знаю, что вы не такая. Во всяком случае, вчера такой не были. Более того, когда я доставил вас сюда, то подумал, что вы мне очень нравитесь. Вы даже пригласили меня на рюмку вина, помните? – Ему удалось произнести это непринужденно, но показав, насколько важным для него было ее приглашение.

Лили вяло улыбнулась.

– О, да, помню. Но не знаю, насколько это теперь окажется возможным. Отец болен значительно серьезнее, чем я предполагала. – Она замолчала, прикусив губу, думая, не воспримет ли он ее слова как новое оскорбление. Хотя она и была расстроена и в данный момент очень хотела, чтобы ее не донимали расспросами, ей почему-то ужасно хотелось не задевать его и не заставлять плохо думать о себе. – Послушайте, может быть, вы присядете? – предложила она и покраснела, сознавая, что даже это приглашение в ее нынешнем состоянии прозвучало больше как приказание, чем просьба.

Он смотрел на нее все так же иронично. Лили чувствовала это, хотя за темными очками его глаз не было видно.

– Вы действительно этого хотите?

– Да. Мне не по себе, когда вы стоите, – произнесла она шутливо.

– Хорошо. Если вы обещаете сразу же сказать мне, если я начну злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Не беспокойтесь. Я сразу дам вам знать. Ги бросил на песок полотенце и сел рядом.

– Я понимаю так, что вы приехали домой из-за болезни отца.

– Да, я бы прилетела сюда значительно раньше, если бы узнала, что он заболел, но я этого не знала. Папа не разрешил сообщать мне об этом, поэтому Ингрид молчала.

– Ингрид. Ваша сестра?

– Мачеха.

– Злая мачеха?

– На этот вопрос я не стану отвечать, – отозвалась Лили.

Ги улыбнулся. В ее тоне не было даже намека на легкомысленность, но он не мог позволить себе оставить ее в покое. Возможность поговорить с Лили может повториться не скоро.

– Они – немцы, правда?

– Да.

– Я понял это по фамилии, хотя не встречался с вашим отцом. Впрочем, вы сами на немку совсем не похожи.

– Моя мама была венесуэлкой. Она умерла… – Тяжелая туча закрыла солнце.

– Понятно. Как же ваш отец познакомился с ней?

– Он приехал сюда после войны. Война ужасно сказалась на его семье – их родовое гнездо разрушили при бомбежке… пропало все. У него ничего не осталось там.

– Значит, он приехал сюда с пустыми руками.

– Думаю, да. – Лобик ее нахмурился, потом опять разладился. – Он был знаком с моим дедушкой, Висенте Кордоба, потому что его семья занималась перед войной импортом кофе. Дедушка Висенте помог ему начать новую жизнь, и он полюбил дочь Висенте Магдалену – мою маму.

– Ему, наверное, пришлось здесь очень трудно?

– Да. – По пляжу опять пробежала тень от тучи. Нахмурилась и Лили. Ей явно не хотелось говорить о своей семье. Особенно теперь, когда она узнала столько нового. – Думаю, – заметила Лили, – неплохо искупаться.

– Вы хотите, чтобы я ушел?

– Необязательно. Оставайтесь, если хотите. Я действительно не собиралась задевать вас, когда сказала о частном пляже.

Она встала, расстегнула хлопчатобумажную юбку, ожидая, то он вызовется поплавать вместе с нею, но он не сделал этого. Бросив юбку на песок, она побежала к морю, даже не оглянувшись, – худенькая девушка со смуглой кожей в ярком купальном костюме. Она выглядела беззаботной, а чувствовала себя, напротив, очень старой, несмотря на то, что все в ее внешности отрицало это.

Вода оказалась теплой. Ее нагревшаяся на солнце кожа почти не заметила погружения в воду. Она пробежала, не останавливаясь, по разбивающимся о берег гребешкам волн, и бросилась в воду, уйдя в нее с головой. Ах, какое блаженство! Как она жаждала оказаться в успокаивающих ласковых водах близ родного острова, когда дрожала от холода в Нью-Йорке! Она отплыла от берега, потом перевернулась на спину, широко раскинув в стороны руки, и отдалась на волю волн, поднимавших и опускавших ее. Над ней распростерлось голубое бездонное небо: рай – совершенно непохожий на грешную землю под ним, и такой недосягаемый, хоть и близкий.

Колыхание моря и ослепительная голубизна неба, каждая микроскопическая частица которого мерцала и переливалась в лучах послеполуденного солнца, так что оно выглядело почти непроницаемым, убаюкало Лили до состояния, близкого к трансу. Впервые за этот день она целиком расслабилась, – возможно, первый раз за много дней, в такой же степени отдыхало и ее сознание. Лили взирала на небеса и думала, как прекрасно было бы совершенно слиться со, всем этим, стать его частицей, полностью раствориться там, а потом и эта мысль покинула ее, как будто ее растопил нарастающий послеобеденный жар. Она почувствовала полное опустошение. Нет, не абсолютное опустошение, а пустоту вакуума. Успокоение, умиротворение, с которым ей не хотелось расставаться.

Волны мягко покачивали Лили и, совершенно не задумываясь ни о чем, она понимала, что останется здесь, просто останется, пока море и небо не возьмут ее к себе.

Ги вытянулся на песке во весь рост, конец полотенца он сунул под голову, словно подушку, прикрыв ладонями лицо от нещадно палившего солнца.

Он мог бы пойти поплавать вместе с Лили – мысль о теплой воде в неглубоких местах рождала представление о теплой ванне – и казалась соблазнительной. И кто знает, может быть, шалости в волнах помогли их дальнейшему сближению. А может быть и нет. Она выглядела очень… хрупкой… иногда. И, несомненно, нуждалась в том, чтобы ее не тревожили. Ги не хотел слишком навязываться. Если бы он поступил так, то наверняка получил бы от ворот поворот. Она, собственно, только что так и поступила, когда почти попросила его удалиться. Лежа под полотенцем, Ги поморщился. То был неприятный момент, и он сразу же решил, что будет действовать более осмотрительно. Девушка близка к состоянию эмоционального срыва, ее нельзя торопить. В спокойной обстановке, когда все шло гладко и хорошо, Ги удавалось завоевывать почти недоступных женщин очарованием ухаживания, а не тем, что он напропалую старался их заполучить. Но этот случай был особый. Ему было необходимо завоевать доверие Лили, а времени оставалось немного.

Не один уже раз Ги проклинал судьбу за то, что она наградила фон Райнгарда раком именно в тот момент, когда того отыскал Ги. Если это действительно фон Райнгард, напомнил себе Ги, ибо пока что абсолютной уверенности все-таки у него не было. И если у него с Лили не установятся быстро доверительные отношения, возможно, он так этого и не узнает. Ну, что же, ему надо вести игру по всем правилам и не портить редкой возможности, предоставившейся ему. Конечно, навязывание себя было бы неправильным поведением.

Над головой прогудел небольшой самолет. Ги отодвинул полотенце и мельком взглянул вверх, сделав это просто из-за профессиональной привычки. Самолет казался крошечной точкой в необъятной голубизне неба – он не имел ни малейшего отношения к Мандрепоре – но все равно напомнил Ги о событиях этого утра, и тот опять задумался о грузовике, который разгружался в безлюдной части острова. Очень странно. Но какие бы ни были причины всего этого, Ги было не до выяснения, и, подумав о том немного, он отставил мысли на второй план.

Солнце немилосердно жарило его тело, а полотенце, прикрывшее лицо, очень располагало к дремоте. В голове бесцельно бежали мысли, создавая у него иллюзию, что он логично мыслит, и он дремал, считая, что бодрствует. И только, когда ветром на его руку навеяло щепотку песка, щекотное ощущение окончательно пробудило его, и Ги понял, что почти заснул.

Он смахнул с руки песок, снял с лица и свернул полотенце и почувствовал, что прошло уже какое-то время. Потом с некоторой оторопью обнаружил, что сидит на пляже один. Неужели Лили ушла домой, даже не разбудив его? И значит, у него сквозь пальцы уплыла золотая рыбка. Но нет, ее юбка и туфли-лодочки лежали по-прежнему рядом с ним на песке.

Ги поднялся, протер глаза, разгоняя остатки дремоты, и посмотрел на море. От пальм, росших на берегу, вода шла сплошной синей полосой до самого горизонта – ничто не нарушало ее глади – ни птица, ни лодка и… ни Лили. Ги совсем забеспокоился. Куда же она запропастилась? У нее ведь не было ни трубки, ни ластов. Он подумал, что, может быть, она находится где-нибудь на мелком месте, сидит себе на песочке, широко разбросав ноги, позволяя волнам набегать на них ленивыми барашками, но и на мелких местах ее не было.

Ради Бога, не строй из себя дурачка! – бранил он себя, по мере того как его беспокойство усиливалось. Эта девушка выросла на островах и плавает по этому морю с детских лет! Она, наверное, знает каждую бухточку, каждый заливчик, каждый проток. Она, наверное, просто заплыла за мыс, к другому пляжу, и сидит теперь там одна. Но охватившая его тревога оказалась слишком сильной, чтобы внять ленивому голосу благоразумия. Ги поднялся на ноги, прикрыл глаза ладонью и стал обшаривать взглядом море. Ее нет, просто нигде нет…

Потом он что-то заметил очень далеко, совсем вдали. Сначала он подумал, что это морская водоплавающая птица покачивается на волнах, затем решил, что это какой-нибудь обломок с проходящего корабля. И наконец по какой-то непонятной причине он проникся убеждением, что там Лили.

У Ги просто оборвалось сердце, в расслабленных венах он почувствовал прилив энергии. Лили – если это действительно была она—не двигалась, коль не считать мягкого покачивания воды в океане. С такого расстояния представлялось, что она совершенно неподвижна, совершенно… безжизненна. Ги колебался всего лишь мгновение, все еще не веря своим глазам и чутью, потом скинул с ног башмаки, стянул шорты, оставшись в одних плавках, и ринулся к морю. Он нырнул в набегавшие волны и начал сильно загребать руками, все еще не понимая, что же она там делает, теперь думая не о себе, не о разумности своих собственных поступков, а только об одном – как поскорее добраться до нее. Один раз Ги остановился, его руки стало сводить от чрезмерного напряжения, просто распластался на воде, уточнил ее расположение, которое, как ему казалось, совсем не приближалось, с беспокойством оглянулся на берег, который стал для него уже таким же далеким, как и Лили. Потом опять поплыл мощными взмахами кроля по спокойной теплой воде. С большим трудом и очень медленно он приближался к ней.

Это была действительно Лили. Он теперь различал яркий розовый цвет ее купальника, который был очень заметен на синей воде. Он крикнул, она не отозвалась, хлебнул воды и закашлялся. Потом подплыл к ней еще ближе, она по-прежнему не шевелилась. Ги со страхом подумал, что, может, она не жива, просто лежит на воде лицом вверх на солнцепеке, а волосы плещутся в воде, извиваясь как у русалки.

– Лили!

Никакого ответа. Он схватил ее за руку, почти безжизненную и хрупкую.

– Лили!

Она повернула голову, посмотрела на него широко раскрытыми испуганными глазами.

– Оставьте меня! – Она чуть ли не всхлипнула.

Лили потеряла равновесие, волна плеснула ей в лицо, залила рот и нос. Она закашлялась, хватанула ртом воздух, стала вырывать свою кисть из его руки, отчего они оба на мгновение ушли под воду. Ги отпустил ее, и она поплыла от него прочь, еще дальше от берега, но у нее перехватило дыхание от воды, набравшейся ей в легкие, и она стала шумно барахтаться в воде.

Ги понял, что должен действовать мгновенно. Он не знал, какую она затеяла игру, но понимал, что сейчас не время задавать вопросы. Водятся ли акулы в этих водах? Ги не собирался оставаться в воде, чтобы выяснить это, да и вообще они находились на опасном расстоянии – слишком далеко от берега. Если он не предпримет что-то решительно и быстро, то Лили может утонуть, а вместе с ней, возможно, и он.

Давно в юности Ги получил бронзовую медаль за спасение утопающих. Медаль эта давно утратила свое значение: с тех пор он больше не работал спасателем, не практиковался. Теперь, в отчаянном волнении, он молниеносно припомнил приемы техники спасателей, которые запомнились автоматически. Даже не задумываясь над тем, что же надо сделать, он оплыл вокруг Лили, нырнул под нее и схватил ее таким образом, чтобы ее уставшие руки не могли достать до него и судорожно вцепиться в шею. Затем сильными толчками поплыл к пляжу, держа ее за собой на буксире.

Ги пришлось долго плыть, пока он добирался до нее, но возвращение было значительно более длительным. Бросая взгляды через плечо на берег, он видел, что почти совсем не продвигается. Но Лили теперь хотя бы перестала сопротивляться. Она лежала спиной на воде так же смирно, как прежде, когда он ее разглядел в море. Он поддерживал девушку за подбородок, а ее ноги просто скользили по воде.

Наконец, когда уже казалось, что ему не доплыть, они оказались на мелком месте. Ги встал на ноги, упал, снова встал и пошел через волнующуюся рябь, продолжая везти Лили по воде, и потом, измученный, без сил свалился на песок. Она лежала рядом, все еще не делая никаких попыток пошевелиться. Ги снова поднялся, волнуясь, не слишком ли она наглоталась воды и не нужно ли сделать искусственное дыхание. Но когда он наклонился над ней, она отвернулась, припав щекой к песку, и он понял, что капли воды, стекавшие с ее лица, были уже не морской водой, а слезами.

– Как вы? – живо спросил он.

– Почему вы не оставили меня там? – прошептала она очень тихим голосом, ему пришлось даже нагнуться, чтобы разобрать смысл слов. – Почему вы не оставили меня в покое?

– О чем вы говорите? – взорвался он, вдруг разозлившись. – Вы отплыли на несколько миль. Вас течением уносило в море. Что, черт возьми, с вами происходит?

– Я хотела остаться там, – лепетала она тем же тихим голосом, почти в забытьи. – Там было так прекрасно!

– Но это было ужасно опасно!

– Вы должны были оставить меня там. – И слезы обильнее покатились из ее глаз.

Ее волосы, тяжелые от морской воды, лежали рядом как кипа морских водорослей, щеки и нос сильно обгорели от солнца. Линия шеи и плеч выглядела очень хрупкой, по-девичьи уязвимой, и неожиданно его гнев прошел. Конечно, он был озадачен, почти что раздосадован ее странной мечтательной покорностью, но зла на нее не было, и какие-то острые ощущения, чуть ли не желание тут же, на песке овладеть ею, вдыхали новую энергию в его уставшее тело.

– Если б я не помог вам, вы могли бы утонуть, – произнес он грубовато. – Вы этого хотели?

Некоторое время она не отвечала. Он чуть ли не физически ощущал, что она обдумывает ответ. Потом она сказала:

– Да, да, думаю, именно этого я и хотела. Полагаю, что с моей стороны это было глупо.

– Очень глупо, – подтвердил он. – Господи, я знаю, что вы были расстроены, но не так ведь все скверно, Лили.

Она лежала, не двигаясь, заливаясь тихими горючими слезами.

– Думаю, – сказал он, – мне надо помочь вам дойти до дома.

Она зашевелилась, повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Я действительно очень сожалею, что доставила вам столько беспокойства. – Лили произнесла эти слова каким-то бесстрастным тоном, как ребенок, который извиняется за плохое поведение.

– Никакого беспокойства. Я рад, что оказался здесь. Надеюсь, что и вы почувствуете радость, когда вам станет лучше.

– Вы не понимаете. – Она обняла себя руками, как будто ей вдруг стало зябко, несмотря на горячее солнце. – Дело не в том, что мне хотелось умереть, – этого не было. Мне просто не хотелось продолжать жить.

– А разве есть разница?

– Конечно, есть! Я просто не могла мириться со всем этим…

– Вы правы, – отозвался он. – Я не понимаю. Мне не пришлось наблюдать, как умирает мой отец. На мою долю не выпало этого. – На какое-то мгновение его опять разобрала злость. «Твой отец, о ком ты так теперь горюешь, послал на смерть моего отца», – хотел сказать он, но знал, что сейчас не время и не место сводить счеты. – Многим людям приходится переживать то, через что вы сейчас проходите, – практически, большинству людей – но они не пытаются утопиться… Знаю, что это нелегко, но вы справитесь с этим.

Она откинула назад голову, зажмурилась и рассмеялась.

– Лили! – резко одернул он.

– Если бы вы только знали! Если бы дело было только в этом… – Она внезапно оборвала смех, встряхнула головой. – Поверьте мне, Ги, я хотела бы избавиться от значительно большего, чем просто от медленной пытки смотреть, как умирает отец.

Он почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы.

– А именно?

Она опять тряхнула головой.

– Ну, нет, вам незачем задумываться над моими проблемами, да я и сама не хочу говорить о них.

Последние слова она отбарабанила отчетливо и резко; ее захватили эмоции, подумал он вначале, но потом понял, что у нее начали стучать зубы.

– Я все-таки думаю, что мне надо проводить вас домой. – Ги прошел к тому месту, где они оставили одежду, надел шорты поверх плавок, которые практически уже высохли, поднял с песка ее юбку и туфли и принес их; она продолжала оставаться неподвижной, но уже сидела на песке, крепко сжав руки вокруг колен. Изредка ее била дрожь.

– Пойдемте, – предложил он.

Она послушно встала, взяла у него юбку, запахнула ее вокруг талии, но ее пальцы слишком дрожали, и она не могла застегнуть пуговички, ему пришлось помочь ей. Делая это, он особенно оценил, какая у нее прекрасная фигурка, но старался не обнаруживать своих восторгов. Лили скользнула ногами в туфли. Он полуобнял ее простым дружеским объятием, борясь с охватывающим его волнением.

По дороге она вдруг остановилась, посмотрела на него.

– Вам не надо идти ко мне домой. Теперь я уже доберусь сама.

И вдруг его охватило совсем иное чувство, отличное от того, которое его привело на остров: все его существо пронзило страстное беспокойство и влечение к ней.

– Я бы предпочел сам убедиться в этом, – произнес он, еще крепче сжимая ее талию и увлекая ее вперед.

Лили не стала больше возражать, и они продолжили свой путь в тишине. Ги раздумывал о том, удастся ли ему попасть на виллу. Когда он ее подведет к двери, у него не будет больше предлога идти дальше, но ему сейчас представился прекрасный случай – возможно, самый лучший из всех, которые ему еще выпадут, – и он не был намерен не воспользоваться им.

– Вы были очень любезны. Не могу ли я предложить вам рюмочку или еще что-нибудь перед тем, как вы уйдете?

Лили произнесла это сдержанно, официально, он ничего не знал об обуревавших ее чувствах, ее чуть ли не паническом состоянии при мысли о том, что надо будет опять возвращаться ко всем разговорам, которые, как ей казалось, она навсегда смыла с себя в океане. При нем чернота, окружившая ее, отошла несколько в сторону, стала не такой уж навязчивой. Когда он уйдет, то не останется ничего между нею и жестокой реальностью, от которой она захотела было отделаться. С неприятной уверенностью Лили также думала и о том, что Джорге опять придет навестить ее. Он не из тех, кого можно отвадить холодным приемом. Это лишь раззадорит его. И если прав отец, то у него больше оснований, чем она предполагала раньше, оставаться поблизости. Лили просто ужаснулась при мысли, что может встретиться с ним еще раз, чувствуя, что она менее способна, чем еще вчера, справиться с эмоциями, которые он будил в ней, и ужасно боялась, что не устоит и не воспротивится ему.

Ги посмотрел на нее и увидел глубину чувств, отразившуюся в ее блестящих черных глазах, которая противоречила тону ее голоса, он совершенно не понимал, чем была порождена такая взволнованность.

– Спасибо, – ответил он в тон ей, стараясь говорить тоже спокойно, хотя замеченное им волнение порождало в нем почему-то приподнятое настроение. – Я не против пропустить рюмочку.

Вилла дремала в послеобеденной жаре. Ничто не шелохнулось, пока Лили шла с Ги по дорожке к увитой зеленью вьющихся кустов веранде.

Он чувствовал, как нарастает ее напряженность, ощущал почти физически, но ее, по крайней мере, перестала трясти дрожь.

– Заходите, – пригласила она.

В том месте, где комната переходила в веранду, стояло кресло, приготовленное как бы для инвалида, но в нем никто не сидел. Гостиная была безлюдна.

– Не знаю, куда все подевались, – неуверенно произнесла Лили. – Возможно, отдыхают. Что бы вы хотели выпить?

– А что вы можете предложить?

– Практически все что угодно. Вот свежий, только что приготовленный лимонад. Но вы, наверное, хотите чего-нибудь покрепче.

– Думаю, большой крепости здесь не водится, но все же нет ли у вас коньяка?

– Мне кажется, есть… – Она скрылась в полутемной гостиной, а он в нерешительности замер на веранде, как это ни странно, не желая, – хотя подошел самый подходящий момент, – злоупотреблять гостеприимством, как он планировал.

Она вскоре возвратилась с бутылкой и бокалом.

– Как вот этот? Я не очень разбираюсь в коньяках. Папа обычно разбавляет его, но… Она передала Ги бутылку, чтобы он ее посмотрел, и волосы на его голове зашевелились.

Бутылка, которую Лили подала, была из зеленого стекла с хорошо знакомой ему этикеткой. «Шато де Савиньи».

Он взял у нее бутылку, повертел ее в руках, обтирая налет пыли вокруг горлышка. Старый «Шато де Савиньи». Очень старый. Двадцать – тридцать – сорок лет выдержки. Он почувствовал это своими печенками.

– Где вы ее взяли?! – спросил он, едва способный сдержать охватившее его возбуждение.

– Не знаю. Думаю, она давно лежит у отца в погребе. Он только вчера попросил, чтобы принесли бутылку такого коньяка. Разве вам не нравится?

– Нравится. Прекрасный коньяк. – Ги попытался произнести это уклончивым тоном. Она явно не заметила связи между его именем и названием бутылки – вероятно, просто не обратила внимания.

– Не нальете ли вы себе сами? – предложила Лили. – Я еще не совсем в себе. Лучше выпью лимонада. Через минутку я возвращусь.

– Думаю, вы могли бы выпить кое-что и покрепче лимонада, – предложил он.

– Возможно, добавлю в него водки. Берите сами лед – он стоит в бочоночке на баре.

Ги слабо улыбнулся, представив себе возмущение деда, если бы при нем предложили добавить льда в его драгоценный коньяк. Что это, вошло в привычку здесь, или просто Лили не знает, как пьют коньяк?

Но приглашение взять себе льда, дало ему повод войти в гостиную. Все еще держа бутылку с этикеткой семейного поместья, Ги вошел в комнату.

После яркого солнечного света на улице он сначала мало что увидел, кроме силуэтов и теней. Он заморгал, стараясь поскорее освоиться с полутьмой. В его распоряжении имелось всего несколько минут, не больше, чтобы определить, действительно ли произведения искусства, которые видел здесь Билл, украдены из замка де Савиньи. Теперь, подержав в руках фирменную бутылку, он был практически убежден в этом, но ему хотелось неопровержимых доказательств.

Сперва он увидел подсвечники, тускло поблескивающие на комоде. Он взял один в руку, взвешивая его на глаз. Крепкий, тяжелый, вполне похожий на подсвечники, которые описывал дедушка. Потом вдруг между подсвечниками Ги увидел небольшую бронзовую статуэтку. От возбуждения у него перехватило дыхание. Эти вещи являются его фамильным наследством. Он был в этом уверен. Но доказать это будет не так-то просто. Ги поспешно огляделся по сторонам. Его глаза уже привыкли к сумраку, и он понял, что, как и говорил Билл, гостиная была действительно забита сокровищами. Часы эпохи Людовика XIV, подставка, чтобы гасить свечи, небольшая шкатулка розового дерева, отделанная слоновой костью, – все прекрасное, очень ценное, но не настолько уникальное, чтобы не сомневаться: это именно собственность де Савиньи, если, конечно, забыть сам факт, что все они собраны в одном месте.

И потом он увидел его, висевшего на стене, в таком положении, что даже небольшое количество света в гостиной заставляло его гореть огнем. Триптих. Он быстро пересек комнату и убедился, что это тот самый триптих, который когда-то украшал стены семейного поместья. Это легко было установить по фотографиям деда – по сценам из жизни Орлеанской девы, которые не повторялись в других триптихах, насколько было ему известно. Он, как зачарованный, смотрел на эту красоту, пробуждавшую в нем чувство соприкосновения с историей. Его собственной причастности к истории – истории его семьи, к наследию, которое передавалось из рук в руки, от поколения к поколению. Для него, возможно, этот момент стал наиболее волнующим во всей его жизни, а также наиболее неожиданным. Он воспитывался среди антикварных вещей, которыми был наполнен магазинчик его матери, но ни одна из них не произвела на него такого же впечатления. Но ведь, с другой стороны, никогда до этого он не сталкивался с вещью, которая фактически принадлежала ему, – и не просто переходя от деда, а от дедов его деда.

– Ах, вы любуетесь моим триптихом?

Ги не слышал, как Лили возвратилась в комнату. Теперь он повернулся и увидел ее в дверях со стаканом лимонада в руке. Она набросила на себя ситцевую рубашку большого размера, и от этого казалась еще более уязвимой и хрупкой, чем прежде.

– Ваш триптих? Она засмеялась.

– Так всегда говорит папа. Этот триптих мне всегда нравился, с детских лет.

– Он великолепен. Но у вас здесь собрано много великолепных предметов. Ваш отец, верно, коллекционер.

– Ну, я не назвала бы его коллекционером в полном смысле этого слова. Во всяком случае, я не знаю, чтобы он что-то собирал. Эти предметы всегда были у нас—всегда на моей памяти. Думаю, он мог привезти их с собой, когда приехал сюда.

– Из Германии? Но, мне показалось, вы сказали, что его дом был полностью разрушен.

– Он-таки и был разрушен. Но сокровища, вероятно, были где-то укрыты, когда пошли бомбардировки. И я намерена и Дальше хорошенько заботиться о них. В конце концов, может случиться так, они останутся единственным моим достоянием.

Он быстро взглянул на нее, она нервно хихикнула.

– Довольно об этом. Вы достаточно натерпелись за один день – от меня и моих нервов. Нашли ли вы лед?

– Нет, он мне не нужен. Спасибо.

Но коньяка ему хотелось выпить. О, Господи, как же не хотеть свой собственный коньяк! Ги с нежностью отпивал его, зная, что выпивать одним залпом очень выдержанный, очень старый коньяк де Савиньи нельзя, надо относиться к нему как к лекарственному, божественному напитку.

– Ваш отец?.. – начал он вопросительно.

– Он отдыхает. Я заглянула к нему, он спит.

– А… – Значит, сегодня он не увидит Отто. – В любом случае, спасибо за угощение.

– Спасибо, что вы спасли мне жизнь. Я поступила очень глупо. Сожалею об этом. – Она выглядела такой маленькой и такой бесконечно обворожительной в своей не по размеру большой рубашке, сжимая в ладонях стакан только что приготовленного лимонада.

Ги неожиданно охватило чувство жалости к ней, но он не позволил себе поддаться ему.

– Может быть, вы разрешите мне как-нибудь угостить вас? – спросил он, почти не ожидая, что она согласится.

Но она неожиданно кивнула.

– Это было бы приятно. С удовольствием.

– Хотите сегодня? – спросил он.

– Нет, не сегодня. Скажу совершенно откровенно, что чувствую себя неважно. Может быть, завтра?

– Прекрасно. На другой стороне острова имеется бар…

– Джонни Шовелноуза?

– Да. Может быть, он не совсем в вашем духе, но…

– У Джонни Шовелноуза отлично. Мне там нравится – хотя папа разгневался бы, если б узнал, что я туда ходила. Послушайте, не трудитесь и не заходите за мной. Я сама загляну к вам. Ведь ваш домик по пути туда, правда?

– Да, но…

– Если я окончательно расшалюсь, то вы меня опять проводите. Успокоит ли это вашу мужскую гордость?

Он тряхнул головой, рассмеялся. Лили, казалось, снова обрела непринужденное очарование, которое он отметил в ней еще в самолете. Теперь трудно было поверить, что эта девушка и истерзанная душа, которую он едва спас в море, одно и то же лицо.

– Значит, увижу вас завтра вечером. Если не возникнет какая-нибудь неожиданная работа. Но коль это случится, я вас предупрежу.

Он допил коньяк, поставил бокал на стол и направился на открытую веранду. Обернувшись, он увидел в комнате Лили, такую очаровательную, что вся его душа просто сжалась от восторга: триптих, который так сиял, что, казалось, вокруг фигуры, привязанной к столбу, опять разгорелся костер. Волосы той девушки были коротко подстрижены, как у юноши, и все же в тот момент Ги показалось в результате какого-то светового эффекта, что чертами лица горевшая на костре святая Дева напоминала Лили.

Ги сидел на веранде своего домика, глядя в сгущавшиеся сумерки, у его локтя стоял стакан.

Он уже порядочно выпил с тех пор, как возвратился домой с виллы, но остался совершенно трезвым: алкоголь не изменил настроения, которое его охватило.

Он должен ликовать, говорил Ги сам себе. Теперь он получил нужные доказательства, чтобы передать фон Райнгарда суду – если тот протянет до этого – и потребовать возвращения украденного семейного наследства. Но никакого ликования он не испытывал, только смятение – вихрь эмоций, которых он не испытывал раньше. И он знал, что причиной тому Лили.

Ги хотел торжества справедливости для своей семьи – всей душой хотел этого, – чувствовал, что обязан рассчитаться за несправедливость и зло, которые были причинены более тридцати лет назад. Но если он сдержит слово и выполнит эту миссию, то погубит Лили. Сознание этого разрывало ему сердце. Перед глазами его в сгущающихся сумерках стояло прекрасное лицо, измученное лицо, и слышался ее голос, негромкий и хриплый: «Дело не в том, что мне хотелось умереть… Мне просто не хотелось жить дальше», который, казалось, доносился из трескотни цикад южной ночи.

Он мог бы обойтись и без всех этих осложнений, размышлял Ги с некоторой долей гнева. Ему стоило отбросить все в сторону и сконцентрироваться на том, ради чего он приехал сюда. Ох, нет, это не так-то легко сделать.

С глубоким вздохом Ги потянулся за бутылкой и опять наполнил стакан.

25

На следующее утро Лили решила наконец выполнить данное себе обещание посетить Джози. Отто принял значительно большую дозу лекарств, чем в предшествовавшие вечера, и все еще спал. Поэтому ей не надо было объяснять, куда она направляется. Ему вряд ли понравилось, если б он узнал, что Лили отправляется к своей старой подружке, но ей хотелось повидаться с Джози, и в любом случае после вчерашнего происшествия, считала Лили, ей не стоит оставаться одной.

Лили все еще с трудом верила тому, что она выкинула – почти что натворила вчера. Никогда в жизни ей не приходила мысль о самоубийстве, и теперь память о странном летаргическом трансе, от которого она чуть не погибла, казалась ей устрашающей и необъяснимой. Если б не Ги, сейчас ее уже не было бы в живых: как просто и как ужасно. Поэтому теперь она не была уверена, что сможет когда-нибудь опять полностью доверять себе.

Хибарка, где жила Джози со своим мужем Абелем, находилась на самом краю трущоб, и Лили порадовалась этому. Место не из самых приятных на острове – все эти лепящиеся друг к другу лачуги из поржавевших железных листов, неприятные запахи пригоревшего масла и пота, отсутствие канализации и нормальных стоков и люди, жившие в страшной тесноте. Когда-то Лили дала себе зарок, что в один прекрасный день она позаботится об улучшении этих жилищ местных жителей, но теперь она осознала с грустью, что такой день не наступит никогда.

Джози стирала в корыте возле своей хибарки и развешивала белье, чтобы просушить его на солнце, когда заметила, что к домику подходит Лили. Она бросила белье в корыто, подхватила на руки Уинстона и побежала навстречу Лили, широкая улыбка осветила ее круглое симпатичное лицо.

– Лили, Лили! Просто не верится! Ты прилетела домой! Абель сказал, что слышал о твоем приезде, но я подумала, что он опять слишком наклюкался рому!

Две девушки крепко обнялись, зажав меж собой малютку Уинстона.

– Конечно, я приехала, – отозвалась Лили. – Решила сделать это сразу же после получения твоего письма. Я так благодарна, что ты написала мне, Джози.

– Ну, я подумала, что ты должна узнать об этом, хотя Абель считал, что я вмешиваюсь и поступаю неправильно.

– Разве это вмешательство. Я бы никогда не простила себе, если б опоздала.

– Как он? – спросила Джози, и ее смуглое лицо стало серьезным.

– Он действительно очень плох. Но давай не будем говорить о папе. Давай поговорим о тебе. Расскажи мне все свои новости.

– Ну, как ты видишь, у меня скоро родится второй ребенок – очень скоро! – Джози ласково похлопала себя по огромному животу под платьем яркой окраски и опять улыбнулась. – Примерно через пару недель, Лили, и я надеюсь, что, может, ты поговоришь со своим отцом обо мне. Мне бы хотелось родить ребенка здесь, но ты знаешь порядки…

Лили покривилась… Она знала, что местные жители должны выезжать с Мандрепоры на время родов, чтобы новое поколение жителей не претендовало на права уроженцев Мандрепоры. Ей это представлялось очень несправедливым и ненужным, но она не была уверена, что может тут чем-либо помочь.

– Не думаю, что папа сейчас в состоянии принять решение по такому вопросу, как этот, Джози, – произнесла она извиняющимся тоном. – Я постараюсь поговорить с ним, если представится возможность, но обещать ничего не могу. Могу лишь посоветовать тебе родить раньше времени, чтобы о сроках никто не знал.

Джози засмеялась.

– Мне и правда хотелось поступить именно так, Лили, – ради самой себя и малютки. Сейчас я себя чувствую неважно. Наверное, родится очень крупный ребенок.

Девушки сидели на солнце и болтали, но впервые за всю жизнь Лили ясно почувствовала неравенство между ними, и это ее огорчило. Когда-то они были очень близки. Теперь их жизни развивались по совершенно разным направлениям. Но несмотря на то, что у Джози всего было гораздо меньше, Лили завидовала ей. Что значат деньги и имущество? Они не дали ей ничего, кроме душевной боли и разочарований, в то время как Джози вполне была довольна мужчиной, которого полюбила, обожала своего ребенка и ждала другое дитя. Лили воспринимала все это болезненно, ей хотелось такого же безусловного счастья.

– А теперь твоя очередь, – завершила Джози рассказ о своих новостях. – Как тебе в Нью-Йорке?

– Что там рассказывать. – Разве могла Лили обрисовать тот, совершенно другой, мир девушке, которая практически никогда не покидала остров? – Я хожу на работу, а в конце дня возвращаюсь в квартиру…

– В собственную квартиру?

– Да.

– Представляю – собственная квартира! – воскликнула восхищенная Джози. – А ухажеры?

– Ничего серьезного.

Джози отогнала муху, которая села на Уинстона.

– Встречалась ты с Джорге? – спросила она, не глядя на Лили.

– Да.

– И?..

– Джози, между мною и Джорге все кончено. Ты это знаешь.

– Разве? Я так не думала, – откровенно призналась Джози.

Лили помолчала в нерешительности.

– Вот как… ты когда-нибудь слышала о деловых интересах Джорге? – спросила она, запинающимся голосом. – Например, о том, что он делает на Мандрепоре и зачем летает во Флориду?

Джози покачала головой.

– В поселке наверняка говорят об этом, – настаивала Лили.

Выражение на лице Джози стало замкнутым.

– Я не слушаю сплетен, Лили. Безопаснее ни о чем не знать.

И она воспротивилась тому, чтобы быть дальше втянутой в обсуждение этого вопроса.

– Ладно, думаю, мне пора возвращаться домой, – произнесла наконец Лили. – Папа мог проснуться и теперь гадает, куда я подевалась. Сегодня вечером я собираюсь погулять. Пойду в бар Джонни Шовелноуза.

Глаза Джози округлились.

– С кем же ты пойдешь туда?

– С новым пилотом, который занимается перевозкой пассажиров. Его зовут Ги де Савиньи.

– Будь осторожней, Лили. Джорге не понравится, если тебя увидят с кем-нибудь другим.

– Джорге это не касается, – отрезала Лили.

Но когда она удалялась из раскаленного и провонявшего поселка, она подумала об этом с большим беспокойством. Джози права. Если Джорге узнает, что она встречается с кем-то другим, это ему не понравится. Но она должна доказать ему, что он больше не властен над ней. Да, в любом случае, подумала она, хотя Джорге и опасный человек, Ги де Савиньи сумеет постоять за себя.

Бар Джонни Шовелноуза располагался на самой кромке мыса, выдававшегося в океан, на близком расстоянии от причалов и гостиницы. Крыша из тростника покрывала центральную часть бара, отбрасывая спасительную тень на высокие сиденья, расставленные со всех четырех сторон от стойки, а мелкие зонтики из тростника защищали от солнца столики, разбросанные вокруг и на самом пляже.

Пожалуй, бар представлял собой наиболее уютное местечко на всей Мандрепоре. Здесь частенько звучала музыка: включали радиолу или играл заезжий гитарист, и всегда был под рукой Джонни Шовелноуз, чтобы рассказывать клиентам необычайные истории об острове. Для тех, кто хотел не только выпить, но и поесть, готовились знаменитые жареные пирожки с начинкой из курятины с картошкой, завернутые в вощеную бумагу. В непринужденной, веселой обстановке обитатели острова похлопывали по плечам приезжих – посетителей гостиницы, а с наступлением ночи музыка звучала все громче, а разговоры становились все более горячими.

В прежние дни этот бар привлекал Лили, как освещенные оконные рамы привлекают ночью мотыльков.

Порой, еще будучи ребенком, она крадучись уходила из дома поздно вечером и из-под укрытия пальмовых деревьев издали наблюдала за вольным поведением людей в баре. Потом она достаточно осмелела, чтобы заходить в бар с Джози: они взбирались на высокие стулья, надеясь, что никто не рискнет рассказать об этом Отто, вызвав его гнев. И конечно, она бывала там с Джорге… Однако сегодня этот яркий оазис света и музыки не казался ей привлекательным – ее нервы были на взводе.

– Вы здесь бывали раньше? – спросила она Ги, когда он принес ей холодный коктейль «Пиммс» к столику.

– Раз или два, – признался он.

– Один или с другими пилотами?

– Какими другими пилотами?! Из пилотов тут только один Мануэль, но он не проявляет дружелюбия.

– Это верно. Он в каком-то смысле бирюк. Лили не добавила, что тот один из подручных Джорге. Она не хотела даже думать о Джорге, не только говорить о нем, хотя теперь, узнав столько нового, она поневоле задавалась вопросом, а не замешан ли и Мануэль каким-либо образом в незаконную деятельность Джорге и не объясняет ли это до некоторой степени его отчужденность. Наркотики надо привозить и увозить, и Джорге при всем желании не мог делать все сам – если он вообще делал что-нибудь лично. Он был господином и повелителем, подумала она. А сама переброска наркотиков осуществлялась яхтами и самолетами, когда рисковал кто-то другой.

Она посмотрела на Ги. Можно ли допустить, что он тоже принадлежит к какому-то картелю? Она не верила в это, – ей казалось почти невозможным, чтобы он якшался с подонками, но кто знает? Ей бы никогда и в голову не пришло, что ее отец или дедушка Висенте могут заниматься наркотиками. До чего же можно ошибаться.

– Как чувствует себя сегодня ваш отец? – спросил Ги, поудобнее устраиваясь на кресле из белого пластика и вытягивая ноги. Она обратила внимание, что на нем были хлопчатобумажные брюки светло-серого цвета и ярко-желтая спортивная рубашка; ей было приятно, что он не надел белую. Белая напомнила бы ей о Джорге.

– Сегодня после обеда ему стало несколько лучше, – ответила она. – Впрочем, о его состоянии трудно судить. Он не сдается. Когда возможно, он скрывает свое подлинное самочувствие – ему не нравится, когда с ним нянчатся… Но, наверное, вы это заметили.

– Я не знаком с вашим отцом. – Он глотнул свой коктейль, потом добавил как бы между прочим. – Мне бы хотелось увидеть его. Полагаю, он интересный человек.

Лили кивнула.

– Это верно. Он всегда казался мне олицетворением власти и силы. Сейчас его трудно узнать.

– А нет ли у него желания перед смертью съездить на родину, посмотреть на свою Германию?

– Он никогда не говорил об этом. Я уже сказала вам – его дом был разрушен во время войны, а другие члены семьи убиты, насколько я знаю. Никто из них не приезжал сюда погостить, и он никогда не говорил о том, что у него кто-то остался в Германии. – Она замолчала, прикусив губу, впервые задав себе вопрос о том, почему она так мало знает о родственниках отца.

– Полагаю, он принимал участие в войне, – предположил Ги.

– Да, конечно. Он служил генералом. – Она вдруг почувствовала напряженность во всей его фигуре, и ее охватило чувство неловкости. Но он служил в армии, – быстро добавила она. – Не в СС, гестапо или еще где.

– Ах, генерал. И где же он воевал? На русском фронте? Или в пустыне, с Роммелем?

– Думаю, что большую часть войны он провел во Франции. – От волнения она покрылась розовыми пятнами. – Не столько в боевых операциях – сколько, скажем так, в администрации.

– Действительно, мир тесен. Ведь я частично француз. – Ги произнес это легко, не заостряя внимания, но внимательно наблюдая за ней.

– Конечно же… ваша фамилия… я об этом не подумала! – воскликнула она довольно живо, но он видел, что она не догадалась, с кем имеет дело. Просто в ее словах прозвучала некоторая неловкость, вполне естественная для девушки, в жилах которой текла немецкая кровь, что делало ее уязвимой в отношении несмываемой вины ее соотечественников за содеянное. Но она явно не знала о происхождении сокровищ, попавших к ее отцу.

– Кажется, вы сказали, что семья вашего отца занималась торговлей кофе? – напомнил он, меняя тему разговора.

– Да, и занимались импортом в крупных масштабах. – Она почувствовала облегчение, когда заговорили о менее щекотливом предмете. – Их кофе пили в лучших кафетериях Вены. Так всегда говорил папа.

– Брандт. Не уверен, что мне приходилось слышать о фирме импортеров кофе с такой фамилией.

– Ну, откуда же вам слышать об этом? – простодушно сказала Лили. – Они же все погибли, их торговля рухнула еще до того, как вы родились.

– Не до того, как я родился. – Он улыбнулся, когда в ее взгляде отразилось недоумение. – Думаю, что я несколько старше, чем выгляжу, Лили. Не все же такие юные, как вы.

Она вдруг почувствовала себя неловко. В общем-то она не думала о возрасте Ги, просто решила, что он ровесник ей, как часто бывает в отношениях людей, с которыми легко себя чувствуешь. Теперь она посмотрела на него более внимательно, заметила небольшие морщинки вокруг глаз и появившиеся небольшие залысины па висках. Ясно, что он старше ее… должен быть старше. Но, по сравнению с Джорге, он выглядел очень молодо.

Ги допил коктейль.

– Хотите – повторим?

– Право, не знаю. У меня еще есть…

– Очень немного. Я принесу вам еще один коктейль. Не пугайтесь. От «Пиммса» с вами ничего не случится… я хотел сказать, если вы хотите такой же.

– Да, хорошо. Спасибо.

Он взял свой бокал и опять пошел к стойке бара. Она сидела и наблюдала за ним, смотрела, как легко и изящно двигаются его плечи, любовалась пружинящей, атлетической походкой. Удивительно, как уютно можно чувствовать себя с малознакомым человеком, а другие люди, известные тебе всю жизнь, вызывают неловкость. И такое чувство возникло у нее с самого начала – она вспомнила, что сразу же почувствовала к нему расположение, едва увидела на аэродроме. Ги де Савиньи. Произнеся про себя это имя, она решила, что оно ей тоже нравится. Звучное, простое и, вместе с тем, редко встречающееся. Очень подходит этому мужчине.

– Так, так, Лили! Что ты тут делаешь?

Она испуганно дернула головой, чуть не потянув сухожилие на шее, мгновенно узнав похотливые низкие тона голоса и уже начиная трястись от страха.

Джорге.

Он стоял у края освещенного круга, силуэт в белой одежде на фоне черноты пальмовых деревьев. Курил сигару и, хотя в его голосе прозвучало насмешливое удивление, она видела, что он нахмурился.

– Не знал, что ты посещаешь погребок «Джонни Шовельноуз», – продолжал он, подходя к ней и небрежно кладя руку на спинку ее кресла.

– Я и не посещаю, – возразила она. – Но, думаю, имею полное право поступать так, как захочу.

Он перенес руку с кресла на ее плечо.

– Почему ты артачишься со мной, дорогуша? Ее глаза сверкнули.

– Ты прекрасно знаешь почему! Все кончено, Джорге. Между нами все кончено уже давно.

– Но ты же вернулась на остров.

– Потому что мой отец при смерти. – Она дернула плечом, пытаясь сбросить его руку. – Оставь меня в покое, Джорге.

Но пальцы впились в ее плечо.

– Неужели ты действительно хочешь этого, Лили? Я так не думаю.

– Именно этого я хочу! И должна сказать тебе, Джорге, что я пришла сюда не одна. – Она с облегчением увидела, что Ги возвращается к столику. – Вот мой кавалер. Пожалуйста, уходи.

– Что за спешка? Предпочитаю познакомиться с человеком, который намерен занять мое место… Постой-ка. Не новый ли это пилот, а?

В этот момент Ги подошел к столу, держа в руках коктейли, и довольно хмуро взглянул на мужчину, который по-хозяйски небрежно бросил руку на плечо Лили.

– Это же мой новый пилот, – протянул Джорге нараспев. Он протянул ему руку, другую продолжая держать на плече Лили. – Может быть, мне следует представиться. Джорге Санчес.

Ги сосредоточенно и спокойно поставил на стол стаканы и пожал протянутую руку.

– Ги де Савиньи. Да, я новый пилот. Удивляюсь только, что мы не встретились раньше.

– Я очень занятой человек, де Савиньи. Надеюсь, вы тоже, потому что обслуживаете проводимые мною операции. Но, как я вижу, у вас хватает времени, чтобы развлекать Лили.

– У меня бывает свободное время, – спокойно отозвался Ги. Я познакомился с Лили, когда доставил ее сюда самолетом два дня назад.

– А-а, значит, вы знакомы с ней поверхностно. Надеюсь, ей понравился полет. Лили любит летать, не правда ли, дорогая? Среди прочего. Нам надо как-нибудь встретиться, и я расскажу о том, что любит и не любит Лили. Это может сэкономить вам время, не правда ли? Разве не здорово заранее знать о пристрастиях дамы.

– Очень любезно с вашей стороны, но, думаю, мне это не понадобится, – ровным тоном произнес Ги. – Вы собираетесь к нам присоединиться? Если так, то, может быть, я принесу вам что-нибудь выпить? – Его голос звучал спокойно, но подчеркнуто любезно, и Лили решила воспользоваться представившейся возможностью.

– Джорге как раз собирался уйти. Верно, Джорге? – Она еще раз дернула плечом, более решительно, и на этот раз Джорге отпустил ее.

– К сожалению, да. Но, надеюсь, мы встретимся опять, де Савиньи. Когда, возможно, оба будем готовы побеседовать подольше.

Он повернулся и пошел по направлению к стойке. Ги посмотрел на Лили. Ей эта сцена далась непросто, и, когда она подняла бокал, чтобы залпом допить то, что там оставалось, он заметил, что ее рука тряслась.

– Так, значит, это и есть Джорге Санчес, – произнес он задумчиво. – Не самый приятный человек из тех, которых я имел удовольствие встретить.

Лили промолчала.

– Вы в порядке? – спросил он. – Он вас расстроил?

Она кивнула, не глядя на него.

– Джорге всегда меня расстраивает. С моей стороны глупо позволять ему это.

– Может быть, хотите вернуться домой?

– Нет! – мгновенно, без раздумий отозвалась она – взвинченное состояние породило почти автоматический ответ. Нет, она не желает возвращаться домой, в гнетущую атмосферу виллы, где умирает близкий человек, а ей надо будет говорить о пустяках с Ингрид. Она не хотела остаться наедине с мыслями о признаниях, которые перевернули ее представление о мире. И еще не хотелось уходить от этого мужчины, который способен был встать между нею и Джорге. Сила и любезность Ги, а также его невовлеченность во всю эту мерзость позволяли Лили чувствовать себя в его присутствии в большей безопасности. Но в баре ей надоело. Обстановка праздности казалась ей удушающей, ненормальной, сводящей с ума и до предела напрягавшей нервы. К тому же где-то рядом продолжал оставаться Джорге. Лили не думала, что он опять будет приставать к ней в этот вечер, но ей станет спокойнее, если он окажется подальше.

– Я не хочу возвращаться домой, но не пойти ли нам… скажем, к вам домой?

– Ну, что ж… если вы этого хотите.

Она быстро поднялась, не притронувшись к свежему коктейлю, подождала, пока он торопливо выпил свой бокал. Во всем ее существе чувствовалось напряжение: в том, как она держала сумочку, крепко зажав ее под локтем, в том, как сложила руки на груди, словно хотела предохранить себя от неведомого зла. Он положил руку ей на плечо и почувствовал дрожь, прежде чем она придвинулась к нему, ища поддержки.

До самого его дома они шли молча.

– Одному Богу известно, какой у меня беспорядок, – заметил он, открывая дверь. – Я не из чистюль.

Но дом, конечно, был безупречно чистым. Горничная, которая готовила ему, приходила мыть после обеда посуду и заодно переставляла стулья, раскладывала книги, выкидывала ненужные вещи. Ги включил умело размещенные лампы, осветившие комнату мягким светом, и открыл дверцы старомодного буфета.

– Боюсь, не смогу предложить вам «Пиммс», но у меня имеется ром или коньяк.

– А джина нет?

– К сожалению, нет. Минуточку… у меня есть шампанское. Оно стояло в холодильнике, когда я переехал сюда… думаю, осталось от предыдущего жильца. Вряд ли он вернется за ним.

– Шампанское прекрасно подойдет.

Он открыл бутылку и поставил два бокала.

– Хочу присоединиться к вам. В общем-то я не любитель шампанского, но будет жалко, если оно выдохнется и пропадет.

Она отпивала маленькими глоточками шампанское – хорошего качества, у купившего был неплохой вкус – и почувствовала, что ее напряжение немножко спадает.

– Мне как-то не по себе, – опять извинилась она. – Вы, должно быть, думаете, что я настоящая психопатка.

– Нет, не думаю.

– Ну, перестаньте, вы должны так подумать. Сначала вчерашнее событие, потом – сегодня… Но при нормальных обстоятельствах я не веду себя так, поверьте!

– Уверен, что не ведете. Вы находитесь сейчас в состоянии сильного нервного стресса.

Она кивнула.

– Это действительно так. Причин гораздо больше, чем те, о которых вы знаете. Я чувствую себя очень… одинокой.

– Вы можете не чувствовать себя так. Она метнула в него взгляд.

– Могу… что?

– Не чувствовать себя одинокой. Ах, я знаю, что я не совсем еще знакомый вам человек, но, если понадобится помощь, ну, вы знаете, где найти меня.

– О, Ги, спасибо. – От шампанского ли или от коктейля, которые она выпила практически на пустой желудок, поскольку все последние дни толком не ела, или от нежности в его голосе, Лили в этом не могла разобраться, но глаза ее вдруг наполнились слезами.

Застыдившись, она отвернулась. Что, черт возьми, с ней происходит? Она почти никогда не плачет, а когда это случается, то не в присутствии же посторонних… Она почувствовала себя вдруг полностью неспособной контролировать свои эмоции.

Лили наклонила голову, борясь с предательскими слезами, а Ги подошел к ней сзади, взял ее нежно под локотки, поддерживая ее так, чтобы она могла распрямить спину и прислониться к его груди. Несколько мгновений она не могла думать ни о чем, только старалась не распуститься уже полностью и не расплакаться истерическими слезами, потом мало-помалу начала все увереннее чувствовать его присутствие. Приятно было ощущать локтями его ладони, его прикосновения, и ее плечи и спина начали слегка подрагивать, как бы реагируя на невидимый магнит. На ней было открытое летнее платье. Над юбкой, которую удерживал на талии резиновый поясок, ее спина оставалась обнаженной. Она чувствовала кожей шероховатость его спортивной рубашки, что повышало чувствительность некоторых иных мест. Она стояла, не шелохнувшись, наслаждаясь потрясающим ощущением и даже не отдавая себе отчета в том, что, хотя бы на короткое время, это прогоняло хаотические и угнетающие мысли, доводившие ее до слез.

Его близость была так приятна – магическое сочетание покоя и обещания наслаждения. Лили подумала, что она согласилась бы оставаться всегда в таком положении, потеряться самой, отделившись от своих тревог в этом плавном, похожем на грезу, трансе, который разительно отличался от транса, испытанного ею, в ласковых объятиях океана. Но море убаюкивало ее, заставляло все глубже уходить в себя, притупляя не только ее волю, но и само сознание, в то время как сейчас появилось какое-то торопливое беспокойство, сокрытое где-то в ее полудремотном состоянии, нетерпеливость, представлявшая собой почти неосознанное желание. Но когда она подумала, что могла бы всегда пребывать так, без движения, ей показалось недостаточным его прикосновений. Теперь все ее существо трепетало и жаждало ласк.

Она повернулась к нему, продолжая держать в руке бокал с шампанским, и уткнулась лицом в его шею. Услышала еле уловимые запахи мыла и соли, принесенные свежим ветерком с моря. Он обнял ее, и по ее телу пошла теплая, ласковая волна. Она прижалась к нему, отдаваясь плохо сознаваемому порыву, думая, что ищет лишь укрытия, но в то же время отвечая глубинным жизненным позывам, которые он пробудил в ней. Он крепко прижимал ее к себе, позволяя ей увериться, что она хочет его все больше и больше… Только когда Лили подняла голову, она сообразила, что он целовал ее волосы, и ей захотелось ощутить вкус его губ. Лицо Ги оказалось совсем рядом, она почти касалась его мужественного подбородка, его щек. Лили несколько откинула голову и увидела его глаза, темные и горящие отражением ее собственного желания, и потом его губы слились с ее, покрывая их сначала самыми тонкими и нежными, а потом все более страстными и горячими поцелуями.

Вскоре Ги отпустил ее, продолжая нежно смотреть ей в лицо, поймал прядку ее волос и отвел за ухо. Ее душа беззвучно призывала его целовать ее снова, в то время как сознание противилось, довольствуясь чувствами теплоты и нежности, которые она испытывала. Лили уже познала остроту желания с Джорге, но до этого не испытывала такого чувства… что все правильно.

Она поднесла бокал шампанского, который держала за его спиной, ко рту и отпила из него, пузырьки щекотали те места ее губ, которых касался он.

– Так, – заметил он, – если это все из-за шампанского, то, пожалуй, мне следует пить его почаще.

Он говорил легко и лукаво, но слова несли подспудный смысл. Она несколько нервно и трепетно засмеялась.

– Возможно, и мне тоже.

Они смотрели друг на друга так, будто увиделись впервые. Лили подумала, что в мире неожиданно все, каким-то чудесным образом, стало на свое место, и в данный момент ничто, кроме них, не имело значения.

И тут зазвонил телефон.

Волшебство рассеялось. Первая мысль Лили была об отце, что ему стало хуже, у него наступил криз и звонит Ингрид, чтобы позвать ее домой. Конечно, этого не могло быть – откуда Ингрид знать, где она находится? Но Лили все равно не могла отделаться от страха и стояла как вкопанная, ожидая, когда Ги ответит на звонок и стараясь не пропустить ни слова из разговора, но так ничего и не поняла.

Через несколько минут он возвратился к ней.

– Прошу прощения. У меня все получается не вовремя.

– Это звонили?.. Это не связано со мной? Он взглянул на нее с удивлением.

– Нет. Это с работы. Звонил Мануэль… относительно завтра.

– А, – воскликнула она с некоторым облегчением. Но сильное беспокойство, которое она только что испытала, не могло пройти сразу. Неожиданно Лили, которой до этого не хотелось возвращаться домой, загорелась нетерпением оказаться на вилле и убедиться, что с отцом ничего не произошло и телефонный звонок не явился дурным предвестником.

– Думаю, мне следует отправляться домой, – сказала она.

– Сначала допейте-ка шампанское, – предложил он. – Иначе тот, кто захочет, сможет выследить вас по недопитым бокалам.

Она засмеялась, но даже ей самой этот смех показался неестественным. Счастливое настроение покинуло ее, разбитое вдребезги неожиданным телефонным звонком.

– Я провожу вас до дому, – предложил он.

На протяжении всей дороги он не снимал руки с ее плеча, у виллы он поцеловал ее еще раз, но на этот раз она приняла этот поцелуй довольно прохладно.

– Сожалею, но я действительно должна убедиться, что с отцом ничего не случилось. Ведь я и на остров-то прилетела только из-за него.

– Не хотите, чтоб я тоже зашел?

– Не надо. Теперь мне лучше. Благодарю вас за сегодняшний вечер.

Лили ласково притронулась ладонью к его руке и торопливо пошла к веранде.

Он посмотрел ей вслед и увидел, что кто-то сидел там, откинувшись на спинку раскладного кресла, и глядел в сад. Мужчина. Отто? Ги услышал, как Лили заговорила с ним, услышал его хриплый, ворчливый ответ, напряг в темноте все свое зрение. Тут на веранде зажегся свет, и на мгновение он увидел сидевшего совершенно отчетливо – изможденное, когда-то красивое лицо, коротко подстриженные белые волосы и шрам, все еще яркий, во всю щеку.

В это мгновение исчезли последние сомнения, Ги понял, что обнаружил генерала Отто фон Райнгарда. Ему оставалось поражаться, как у этого подонка могла быть такая дочь, как Лили. И размышлять, что же, черт подери, ему теперь делать.

– Папа, – обратилась к отцу Лили, – почему ты еще здесь? Я думала, ты уже в постели.

– Что такое? Я тебе надоел, Лили?

– Ты знаешь, что это не так! – Она встала на колени возле кресла, взяла его руку, желая поделиться с ним теплотой и счастьем, выпавшим на ее долю.

– Ты хорошо провела время? Симпатичный ли человек новый пилот? – спросил Отто.

– Да, симпатичный. Очень даже.

– Хорошо. Тогда все в порядке. Я не мог не волноваться о тебе. Знай, я действительно о тебе беспокоюсь.

– Я знаю, но как раз этого тебе нельзя сейчас делать. Со мной ничего не случится.

– Надеюсь, Лили. Но не забывай того, что я рассказал тебе.

– Перестань, папа. Сейчас не хочу говорить об этом.

– Очень хорошо. Очень хорошо.

Они оставались рядом в многоголосной тропической ночи, вновь приблизившиеся друг к другу. Во всяком случае на эту ночь от Лили отступили нависшие над ней мрачные угрозы, и она обрела душевный покой.

26

Восторженность не покинула ее и на следующий день, когда она проснулась. Утреннее солнце вливалось в комнату через полуоткрытые ставни полосами золотистых лучей, и Лили не сразу поняла, почему чувствует себя такой счастливой. Потом память подсказала ей о близости и спокойствии, о трепетных ожиданиях – все это слилось воедино. Она лежала, обхватив себя руками, представляя себе, что ее касаются руки Ги, его ладони скользят по выпуклостям ее бедер, прикрытых облегающим шелком ночной рубашки.

Невероятно, думала Лили, чтобы она на самом деле испытывала что-либо подобное к кому-то, а не к Джорге. Но она это чувствовала, действительно ощущала, и это было прекрасно! Несмотря ни на что, сознание этого делало ее легкомысленной и беззаботной. С Ги ей удастся преодолеть все, с чем бы она ни столкнулась. Джорге изгнан из ее души. Он потерял над ней власть, и мысленно Лили просто взмыла на крыльях свободы.

Когда она опять увидит Ги? Они не договорились, но она увидит его, уверена. Может быть, не сегодня днем – он ведь занят на работе, не так ли? – и, может быть, даже не сегодня вечером. Но завтра или в один из последующих дней… Лили чувствовала, как в ней вспыхивает возбуждение. Она не может ждать! Не может вынести ожиданий! Но – обязана, и пока ждет, проведет каждую свободную минуту с отцом, делясь с ним вновь обретенным счастьем, скажет ему, что никакие его признания не внесут никаких изменений в их взаимоотношения.

Она не одобряет, никогда не сможет одобрить того, что он делал, но и не обвиняет его. У него не было выбора, она уверена в этом. Все это затеи дяди Фернандо и Джорге. Они заставили его пойти на это. И она сделает все возможное, чтобы последствия не омрачили его последних дней на земле.

Лили отбросила в сторону простыни и москитную сетку, спустилась с кровати, всласть потянулась. Впервые, после получения письма от Джози, она отдохнула, освободилась от бремени. Ей еще предстоит примириться с неминуемой потерей отца, но в это утро она почувствовала себя достаточно сильной, чтобы справиться и с этим.

Лили не догадывалась о том, какая короткая передышка выпала ей.

Едва Лили приняла душ и вымыла волосы, как услышала, что внизу началась какая-то суматоха.

Было уже позднее утро, когда она съела легкий завтрак и посидела в ночной рубашке на террасе с чашкой кофе. Теперь, завертывая кран после душа, она услышала голос Ингрид, резко и напряженно говорившей что-то. Лили закрутила полотенцем мокрые волосы и приоткрыла дверь ванной.

– Вам здесь нечего делать! Кажется, вам ясно сказали об этом!

Непривычно для Ингрид так выходить из себя. Но ее слова заставили Лили замереть на месте. Только одного человека могла Ингрид выгонять из дома таким тоном – Джорге.

Потом, услышав, как мужчина отвечает мачехе басистым голосом нараспев, она поняла, что ее догадка оправдалась. То был Джорге.

Лили затрясло от гнева. Как он смеет опять являться сюда, беспокоить отца… и ее! Почему не оставит их в покое? Она схватила с крючка на двери банный халат, набросила на себя, туго перетянув пояс на талии. Она не собиралась прошмыгнуть мимо Джорге незаметно – она уже вышвырнула его их своей жизни. Наоборот, она спустится вниз и поддержит Ингрид, покажет Джорге раз и навсегда: она не потерпит, чтобы он докучал ее больному отцу.

Лили босиком сбежала по лестнице. В гостиной она увидела Ингрид, обычно невозмутимые черты лица которой были искажены гневом.

– Сюда заявился Джорге. Ублюдок!

– Знаю. Слышала.

– Я приказала ему убраться отсюда, но он настаивал на встрече с твоим отцом – наедине. И Отто согласился, попросив меня выйти из комнаты. Они не захотят, чтобы ты вошла туда! – предупредила она Лили, которая решительно шла мимо нее.

– Нет, захотят! – отрезала Лили. – Хочу посмотреть, кто из них сможет меня остановить!

Она прошагала к комнате, которую отец использовал в качестве кабинета, и распахнула дверь.

Отто сидел в большом кожаном кресле за письменным столом, размеры которого подчеркивали теперь хрупкость и худобу его фигуры. Джорге элегантно привалился к одному из книжных шкафов, которые стояли вдоль стены, засунув руки в карманы белых полотняных брюк и беззаботно скрестив обутые в сапоги ноги.

– Ах, Лили! – протянул он. – Заходи, сделай милость.

Это замечание подлило масла в огонь. Как он смеет приглашать ее в кабинет собственного отца! Но она не успела дать ему отпор, как Джорге небрежно продолжил:

– В любом случае я пришел сюда, чтобы встретиться с тобой.

– Неужели тебе непонятно, Джорге, что я не хочу тебя видеть! – выпалила она.

Он пожал плечами.

– Твои желания, дорогая, не имеют значения.

– Нет, имеют! У нас все кончено, Джорге. И теперь…

– Лили, – голос Отто звучал слабо, но все-таки с нотками властности. – Милая, пожалуйста. На этот раз ты должна выслушать то, что он хочет сказать.

– Я ничего не обязана выслушивать! Папа, ты знаешь…

– Лили, пожалуйста! Господи, когда ты выходишь из себя, то становишься особенно похожа на мать! Возьми себя в руки, хотя бы ненадолго, и дай Джорге высказаться. Он хочет сказать о важном. О человеке, с которым ты провела вчерашний вечер… о новом пилоте.

– Ги? Почему о нем? Ах, полагаю, тебе не нравится, что я встречаюсь с кем-то еще, Джорге. Тем хуже для тебя. С кем я вижусь, тебя совершенно не касается.

– Вот в этом ты ошибаешься, Лили. – Джорге вынул сигару из пачки, лежавшей в накладном кармане рубашки, зажал ее между губами, стал шарить, ища зажигалку. – Меня настораживает, когда мужчина, о котором идет речь, знакомится с тобой по сомнительным соображениям.

– Его мотивы очень просты. Ему нравится моя компания. Разве в это трудно поверить?

Щелкнула зажигалка. Джорге вдохнул дым в себя, и кончик сигары обуглился, комната наполнилась сладковатым, пикантным запахом табачного дыма.

– Ах, Лили, ты, как всегда, сама невинность. Отто, объясни ей, в чем дело, может, она сумеет понять.

– Что понять?

– Милая, ты помнишь, я рассказывал тебе о здешних делах? – Голос Отто зазвучал нежно, с сожалением. – О нашем незаконном бизнесе?

– Ты имеешь в виду торговлю наркотиками. Какое это имеет отношение к Ги?

Отто протянул к ней руку, она не обратила на это внимания, и он вздохнул.

– Лили… у Джорге есть основания считать, что этот человек является сотрудником Агентства по борьбе с наркотиками. Он полагает, что этот пилот послан сюда, чтобы провести расследование, связанное с нашим предприятием.

– Лили от удивления раскрыла рот.

– Ги? Но это смехотворно? Что заставило вас так думать о нем?

– Он ведет себя очень подозрительно, – ответил Джорге, улыбаясь неприятной улыбкой. – Задает слишком много вопросов о вещах, которые его не касаются. Его засекли, когда он вынюхивал что-то возле наших лабораторий, следил за грузовиком, с которого разгружали товар. А теперь, судя по тому, что я видел вчера, он пытается втереться в доверие к тебе. Каждая вещь из того, что я назвал, заставляет меня задуматься. А все эти соображения вместе рисуют довольно опасного человека.

– Лили, ты должна послушать! – торопливо добавил Отто, стараясь сесть прямее. – Джорге говорит дело. Нам совершенно ничего неизвестно об этом пилоте. На работу его взял Фабио по рекомендации прежнего летчика, но не исключается, что он может работать и на Агентство по борьбе с наркотиками. Гам, в Штатах, начинают поднимать шум в отношении товара, который попадает в их страну. Джорге расскажет тебе, как они принюхиваются к торговым компаниям вроде той, которой он управляет в Майами. Вполне возможно, что они установили его связь с нашим островом и направили сюда агента, чтобы собрать веские доказательства.

Лили упрямо тряхнула головой.

– Неужели вы думаете, что меня это может огорчить? Я ведь видела, какое зло могут причинить наркотики. Прости, папа, но я не могу потворствовать тому, что происходит здесь. Мне не хотелось бы расстраивать тебя, что же касается всех остальных… – Она метнула в Джорге взгляд, полный ненависти. – Если твоя мелкотравчатая империя рассыплется на части, Джорге, то ты просто получишь по заслугам.

– Твое поведение, моя дорогая, очень неразумно. – Джорге все еще улыбался, но мускулы его лица, казалось, стали алебастровыми, а глаза за колечками дыма – холодными и злыми. – Думаю, тебе надо пересмотреть свое отношение к этому – если ты, конечно, не хочешь кончить так же, как твоя мать.

Подбородок Лили вздернулся вверх.

– Какое имеет отношение к этому моя мать? Джорге пожал плечами.

– Ты не знаешь? Отец должен был просветить тебя. Сам я сейчас не собираюсь вдаваться в это. Скажу лишь, что хотел бы услышать твое согласие помочь нам в этом деле и на этом ограничиться. Да… и, пожалуйста, не проговорись своему дружку-пилоту, что я держу его под колпаком. Я не хочу спугнуть его. И если ты хотя бы намекнешь ему об этом, то поступишь очень неумно, – как с точки зрения своих интересов, так и интересов своего отца. – Он подался вперед, раздавил наполовину выкуренную сигару в хрустальной пепельнице на столе Отто. – Теперь я ухожу. Но прошу подумать о том, что я сказал, и отнестись к этому благоразумно.

Джорге повернулся и пошел к двери, но, проходя мимо Лили, он спокойно взял ладонью ее за шею и притянул к себе, чтобы поцеловать. С пылающими щеками, она попыталась отстраниться, а он засмеялся.

– Ах, Лили, Лили, такая молодая и красивая. Как будет жаль, если с тобой что-нибудь случится!

И он ушел, сказав Ингрид подчеркнутое «до свидания», что прозвучало как пародия на дружеское прощание давно знакомых людей.

Когда дверь за ним закрылась, Лили взглянула на отца. Он опять сник, напоминая побитую собачонку, не только в результате болезни, которая истощила его, но и от глумления над его гордостью. Сердце Лили просто разрывалось. Она могла бы убить Джорге за это! Но хотя сцена была мучительна, от новых вопросов уйти стало невозможно.

– Что он имел в виду, папа? – спросила она. Отто поднял ослабевшую руку, приставив к губам истощенные пальцы с аккуратно наманикюренными, но слишком длинными ногтями.

– Он просил тебя следить за тем, что ты говоришь своему знакомому пилоту… и, возможно, просил также сообщать ему о возникающих у тебя подозрениях.

– Нет, – возразила Лили. – Я спрашиваю не об этом. Что он имел в виду относительно мамы? Ты сказал мне, что она покончила с собой из-за Джорге. Это и так достаточно скверно, но теперь у меня создалось впечатление, что мне известна не вся правда. Не думаешь ли ты, что пора раскрыть мне ее?

Отто тяжело вздохнул.

– Я надеялся, что это не понадобится. Я сам до последнего времени всего не знал. Фактически узнал только, когда заболел и когда на Майами приехал Джорге, чтобы опять взять руководство в свои руки. Это ужасно, Лили, и мне хотелось как можно дольше не говорить тебе об этом. Но думаю, ты права. Время секретов прошло. Твоя мать не покончила с собой. Ее убили.

Лили окаменела. Казалось, что ее грудь стягивают железным обручем, от чего невозможно стало дышать.

– Но ты сказал, что она застрелилась!

– Да, она погибла от пули, но это не было самоубийством, как мы думали. Она умерла, потому что превратилась в угрозу для Джорге.

– Ты хочешь сказать… ее убил Джорге?

– Не своими руками. Джорге так не поступает. Но он заплатил за это… нанял какого-то убийцу, который выполнил его заказ. Как ты знаешь, у него с твоей матерью была любовная связь, которая стала тяготить его. Она уже не была такой молодой и красивой, как прежде, а Джорге нравятся только молодые и красивые женщины. Потом она забеременела и попыталась заставить его уехать с ней. Он отказался… велел ей избавиться от беременности. Он больше не хотел иметь с ней дело. Она впала в отчаяние, пыталась шантажом заставить его поступить по-своему, грозила разоблачить его картель перед властями. Поступая так, она подписала свой смертный приговор.

– О, Боже! – прошептала Лили.

– Он не мог позволить ей сделать то, что она намеревалась. Джорге подстроил так, что, когда наемный убийца приехал на остров, сам он находился в Майами. Приехавший подонок застрелил твою мать, сделав все таким образом, чтоб это выглядело как самоубийство. После он ускользнул, нырнул в ту же вонючую дыру, откуда вылез. – Отец помолчал, на иссохшем лице лишь блестели глаза. – Теперь тебе понятно, моя дорогая, почему я тревожусь за тебя? В тебе тот же огонь, то же презрение к опасностям, которыми отличалась и она. Я не хочу, чтобы ты умерла, как она.

Лили покачала из стороны в сторону головой.

– Нет… нет! Не могу в это поверить! Это неправда!

– Ты должна в это поверить. Пожалуйста, милая. Должна. Ты слышала, что сказал Джорге… он угрожал и тебе. Он – опасный человек, Лили… Я всегда знал это, но только несколько месяцев назад понял, насколько он опаснее, чем я думал. Может быть, он еще и слегка помешанный. Не знаю. Но я точно знаю, что он не остановится ни перед чем, чтобы сохранить свою здешнюю империю. Если ты станешь ему поперек дороги, он раздавит тебя точно так же, как раздавил мою милую Магдалену.

Лили охватила себя руками, сотрясаемая чувствами омерзения. Сознание того, что она переспала с убийцей своей матери, показалось ей таким ужасающим, что она не знала, как жить дальше.

– Лили… пожалуйста… – шептал в отчаянии Отто. – Не воспринимай это так, милая. Все это произошло очень давно.

– Нет, нет… не все произошло давно, – всхлипывала Лили. – Я полюбила его, папа. Я любила его, и все это время он… – Она замолкла, закрыла лицо руками и долго оставалась в таком положении. Когда она открыла его опять, ее щеки взмокли от слез. – Как получилось, что ты связался с ним, папа? Разве ты не понимал, какой гнусный это человек?

– Я уже сказал тебе, Лили, я не знал, что он виноват в убийстве твоей матери.

– Но ты знал, что она погибла из-за него. И знал о наркотиках. Почему ты остался здесь? Почему не возвратился на родину?

– Я не мог этого сделать.

– Почему же? Ведь война давно закончилась.

– Не мог. Давай больше не будем об этом. И в любом случае мне надо было подумать о тебе. Мне хотелось обеспечить тебя всем, моя дорогая… комфортабельным домом, дать хорошее образование, обеспечить деньгами, чтобы ты могла покупать красивую одежду… ты была… ты являешься! – самым дорогим, что у меня есть.

– Ах, папа! Если бы я знала, какими деньгами я расплачиваюсь за все это, я бы не захотела иметь их. И если бы я знала о Джорге…

Болезненная тошнота опять подступила к ее горлу. Отто протянул ей руку, но она не смогла взять ее. В этот момент ей показалось, что и он запятнан. Она видела боль в его глазах, но все равно отпрянула. Ушла в себя, не желая причинить ему боль, но все-таки в данный момент не могла ни понять, ни простить.

– Папа, мне надо побыть одной.

– Пожалуйста, Лили…

– Тебе надо отдохнуть. Я позову Бейзила. – Ее голос, который, как это ни странно, не сорвался, казалось, доходил до ее ушей откуда-то издалека.

Несмотря на мольбу в его затравленных голубых глазах, она вышла из комнаты.

Лили показалось, что она простояла у окна несколько часов, глядя на улицу, на залитый солнечным светом сад, который, казалось, соприкасался со мраком, заполнившим ее.

Если бы только она могла уехать, прямо сейчас, – покинуть остров и улететь обратно в Нью-Йорк! Она, может быть, и чувствует себя там эмигранткой, но во всяком случае жизнь имеет там определенный смысл и проходит нормально. По крайней мере, она может уйти с головой в работу и начать строить жизнь сначала. В Нью-Йорке все вещи, которые окружали ее, были добыты ее собственными усилиями, она что-то значила там сама по себе, а не была всего лишь дочерью и внучкой торговцев наркотиками, чью мать убил любовник. Но подумав, она поняла, что пока уехать не может. Несмотря ни на что, Отто оставался ее отцом, и она продолжала любить его. Хотя и не могла восхищаться тем, что он натворил, суть дела это не меняло. Она поверила, когда он сказал, что печется о ней одной. Узы между ними были слишком крепкими, чтобы с ними не считаться. Она не могла бросить его теперь, когда он обречен и конец так близок.

Лили содрогнулась. Надо собраться с силами, пойти вниз и сказать ему, что она все поняла. Это была неправда – она ничего не поняла, и пройдет еще очень много времени, пока поймет – если поймет когда-либо вообще. Но такой роскошью, как время, она не располагала. Может оказаться слишком поздно. Ее отец может умереть, думая, что она презирает его, а если это случится, Лили никогда не простит себе.

Над головой раздался рокот легкого самолета. Лили заметила серебристую точку в небесной голубизне, которая сверкнула на солнце, и вдруг стала думать не об отце, а о Ги, вспоминая, что сказал о нем Джорге.

Последовавшие события целиком выбили из ее головы рассуждение Джорге о Ги как о сотруднике Агентства по борьбе с наркотиками. Теперь вдруг все воскресло в ее памяти, и с болью в сердце Лили поняла, что она поверила сказанному. Доказательства были очевидными – и не только те, которые привел Джорге. Лили хорошо запомнила вопросы, которые задавал ей Ги, – об отце, о матери, о самом острове, – и настороженный взгляд, который появлялся в его глазах, когда он спрашивал об этом.

Да, она верила Джорге, будь он проклят, – ей не хотелось, но она верила, – и понимание этого казалось ей еще одним предательством. Ей так сильно понравился Ги, что она поверила ему. Он ей показался незыблемой скалой, к которой можно прислониться в этом мире зыбучих песков. Но это оказалось иллюзией. То, что она считала силой, на поверку оказалось железной рабочей дисциплиной, кажущаяся забота о ней – притворством; а то, что он находит ее привлекательной, только помогает ему лучше справляться с работой. Ги использовал ее, а она, дурочка, клюнула на это.

Как он смеет! – думала она с гневом. И все же не было ничего удивительного, что он поступал так. В последние дни она убедилась, что не все то золото, что блестит, никто не оказался тем человеком, каким она его себе представляла. Почему Ги должен отличаться от других?

Покинув виллу, Джорге Санчес направился прямо в контору и позвонил брату Фабио в Венесуэлу.

– Не уверен, но мне кажется, что у нас тут могут возникнуть неприятности. Ты знаешь нового пилота, которого ты нанял? Думаю, что он может работать на Агентство по борьбе с наркотиками.

– Собачье дерьмо!

– Вот именно. Как тебя угораздило отнестись к этому так безответственно, Фабио? Я предупреждал тебя, что власти вынюхивают что-то вокруг моей конторы в Майами.

– Ты сказал, что откупился от них?! – рявкнул Фабио.

– Да, конечно, думал, что откупился. Это нетрудно. Господь видит, что эти алчные свиньи закроют глаза на все, если ты их подмаслишь. Но иногда ты натыкаешься на барана, которого невозможно подкупить; или на такого, кто спокойно берет твои денежки и обманывает тебя. Фабио, надо подготовиться. Ты давно в этой игре, чтобы не знать об этом. Но ты все еще глуп как олух царя небесного. Ты все еще портишь любое дело, которого касаешься.

Наступила непродолжительная пауза, потом Фабио посоветовал кислым тоном:

– Не сможешь ли ты и его купить?

– Почему, проклятье, я должен делать это? Пришло время преподнести урок и здесь. Им я займусь. Я просто решил предупредить тебя.

– Займешься? Нужен боевик?

– Пока что не решил. В его профессии устроить это не представляет трудностей.

Фабио рассмеялся визгливым ржанием.

– Верно. Ну, что же, начну просматривать похоронные объявления.

– Сделай милость.

Джорге положил трубку на рычаг, провел рукой по появившейся щетине на подбородке, думая о новом пилоте.

Мерзавец! Приехал сюда, чтобы подорвать их операцию, и думает, что это пройдет ему так! И втягивает в свое дело Лили. Если бы не это, Джорге вполне мог бы предложить ему деньги, чтобы он помалкивал. Но теперь…

Джорге неприятно улыбнулся.

А теперь мерзавец получит больше, чем он рассчитывал. И это доставит Джорге огромное удовольствие.

Ги посадил свою машину «Твин Оттер» на взлетно-посадочную полосу международного аэропорта Хьюанорра надежно, но не с таким четким касанием, как всегда, и понял, что не целиком сосредоточился на том, что он делает. Он подрулил к бетонной площадке, закрыл на ключ самолет и направился в здание аэропорта выполнить формальности, недовольный тем, что работа мешает ему как следует обдумать собственные проблемы, которые не выходили из головы. Только покончив с необходимой документацией и взяв чашку кофе, он позволил себе вернуться к этим мыслям, а когда это произошло, почувствовал себя новичком-пилотом, впервые попавшим в густые и очень низкие облака.

Проклятье, что же ему делать?

Когда он прибыл на Мандрепору, у него был четкий и ясный план: убедиться, является ли Отто Брандт действительно Отто фон Райнгардом, вернуть семейное наследство и предать суду военного преступника. Но по мере приближения к цели его приоритеты изменились. И причиной тому стала Лили.

Он сразу же, как только увидел ее, понял, что из-за нее у него возникнет масса проблем, но подумал, что сумеет сладить с ними. Она может быть красивой, с приятным характером, милым человеком в компании, но она – дочь Отто, и поэтому на нее распространяется, в известной мере, содеянное им, так же как гены родителей переходят к детям. Ей не повезло, но что поделаешь! Он не может позволить, чтобы сочувствие к невинному человеку помешало правосудию, которого он хотел добиться.

Но накануне вечером он держал ее в объятиях, и это все изменило. Холодное желание мести сменилось таким страстным чувством, что никакой решимостью этого не побороть. Он возжелал близости с ней сильнее, чем когда-либо раньше желал близости с женщиной, но этим дело не ограничилось. Когда он увидел Джорге Санчеса, который стоял, положив руку ей на плечо, ему захотелось врезать Джорге, крепко садануть прямо по его красивой распутной физиономии. Когда он понял, как сильно расстроилась Лили, то первым порывом было – прибить нахала. Но Ги мгновенно сообразил, что если поступит так, то причинит Лили большую боль, чем то, что натворил надменный латиноамериканский подонок.

Конечно, я могу заставить ее испытать все это, думал он, допоздна засидевшись со стаканом своего любимого виски, поглядывая на часы – «восемь часов между бутылкой и посадкой на место пилота» – стало непререкаемым правилом для летчиков. Но что это даст хорошего? Отто вряд ли доживет до суда, а все эти семейные вещи – просто неодушевленные предметы. Какую бы они ни имели цену, они не шли ни в какое сравнение с чувствами живого человеческого существа, особенно Лили, теперь так много значившей для него. Но нелегко отказаться от чего-то такого, что превратилось в навязчивую идею. И если он даже откажется, что тогда? Должен ли он остаться на Мандрепоре, продолжать выполнять работу, на которую подрядился по таким особенным соображениям, и ждать, как пойдут дела с Лили? Этого он хотел бы всей душой, но не был уверен, что дело закончится благополучно. Разве могут у них быть доверительные и любовные отношения, когда их разделяет столько тайн, секретов, которые погубят любовь, если Лили узнает о них? Он не мог заставить себя рассказать ей о них, но и не знал, сможет ли стать для нее близким человеком, не сделав этого. Настоящая и неразрешимая дилемма. Ги терзался и не находил выхода.

И, конечно, вполне вероятно, что после смерти отца Лили возвратится в Нью-Йорк. Если она поступит так, их увлечение закончится прежде, чем оно по-настоящему начнется. Тогда Ги сможет все забыть и продолжить прежнюю жизнь.

Это, с грустью подумал он, стало бы наилучшим решением для всех заинтересованных. Лучше или хуже, но его это нисколько не утешало.

Ги позвонил Лили сразу же, как только возвратился на Мандрепору. Его душевные копания ни к чему не привели. Ему просто хотелось слышать ее голос, опять видеть ее.

К телефону подошла, как он догадался по голосу, служанка – престарелая женщина, похоже, работавшая экономкой. Но когда он попросил к телефону Лили, она стала говорить неприветливо.

– Кто это?

– Ги де Савиньи.

– Ах. – У нее, кажется, несколько отлегло от сердца. – Я скажу ей.

Он ждал, барабаня пальцами по столу. Через несколько минут к телефону подошла та же служанка.

– Сожалею, но мисс Лили не желает с вами разговаривать.

Он вздрогнул, это оказалось настолько неожиданным, что он потерял дар речи. Не успел он сообразить, что сказать, как телефонную трубку положили, прервав связь.

Ги стоял, держа в руке трубку, все еще пораженный, не ощущая ничего, кроме удивления.

Почему Лили не захотела разговаривать с ним? Почему служанка оказалась такой грубой – не извинилась, не сослалась даже на какой-нибудь предлог, что Лили, скажем, нет дома, ничего, кроме прямого отказа. После такой теплоты накануне вечером это казалось непонятным.

– Так, – произнес вслух Ги. – Думаю, что все решается само собой.

Завтра он подаст письменное предупреждение об уходе и, когда закончатся формальности, он уедет с Мандрепоры, вернется в Англию и займется там поисками работы. Возможно, все это к лучшему.

Но он знал, что ему будет нелегко выбросить из головы Лили, совсем не так, как, похоже, удалось выкинуть его ей.

27

– Папа, я пойду прогуляюсь ненадолго, – предупредила Лили отца.

Глаза Отто взглянули настороженно. Он почти постоянно беспокоился о Лили. Не терпел, когда она пропадала с его глаз, особенно после той ужасной сцены накануне вечером, когда он рассказал ей правду о смерти матери и подумал, что потерял дочь. Позже она пришла к нему, обняла и обещала, что всегда будет любить его, что бы ни случилось, но почему-то ее заверения не успокоили его вполне. Между ними все еще сохранялся холодок непонимания и отчуждения, хотя Лили изо всех сил старалась скрыть это, что сильно пугало его. Он очень любил Лили, потеря ее любви и уважения была для него единственным ужасом и кошмаром. Помимо, конечно, того, что с ней может стрястись какая-нибудь беда. Беспокойство не покидало Отто, поскольку он знал, каким Джорге может быть беспощадным и опасным.

– Куда ты отправляешься, милая? – поинтересовался он.

– О… просто на улицу.

Губы его несколько сжались.

– Ты собираешься повидать этого пилота, правильно? Несколько минут назад пролетел его самолет, не так ли? Я видел, как ты наблюдала за его полетом.

Щеки Лили залила краска. Она и не предполагала, насколько открыта для постороннего взгляда.

– Это мог быть и не его самолет. Сейчас слишком темно, чтобы можно было разглядеть.

– Но по гулу он походит на «Твин Оттер», а кто еще может лететь на нем в такое позднее время? Конечно, помимо Джорге, но он находится на острове.

– Ну, да, – призналась Лили, когда он припер ее к стене. – Я действительно подумала, что это самолет Ги и что, если пойду на аэродром, смогу там поговорить с ним.

– А почему ты захотела поговорить с ним?

– Ах… просто захотелось, вот и все.

Она не могла объяснить ему свои чувства. Два дня она слонялась по вилле, стараясь скрыть свое несчастное состояние и пытаясь убедить себя в том, что если Ги – сотрудник Агентства по борьбе с наркотиками и использовал ее в целях расследования, то он не заслуживает, чтобы хоть минуту горевать о нем. Но это не помогло. Она продолжала чувствовать себя такой же подавленной, как и прежде. Потом медленно, исподволь, она начала сомневаться в справедливости того, что ей рассказали. Такой отказ поверить проистекал из ее бунтарской натуры, подозрительности, запрятанной глубоко внутри ее существа, помноженных на необычайное очарование и чувства комфорта и безопасности, которые она испытала с Ги и которые сохранялись в ее воображении.

– Джорге – злой человек, – привела Лили один из аргументов, которые мысленно перебирала в последние дни, пытаясь разобраться во всем этом. – Он скажет что угодно, если это будет отвечать его целям. Я просто не хочу осуждать Ги, не выслушав его, вот и все.

– Я хотел бы, чтобы ты не ходила. Джорге это не понравится.

– Откуда же узнает Джорге? На аэродроме не будет никого, кроме Ги. – Она поцеловала его в лоб. – Обещаю быстро вернуться. Не беспокойся!

Он вздохнул, покачал головой. Волевая и упрямая девчонка – вылитая Магдалена.

– Будь осмотрительна, милая.

– Хорошо.

Потом она ушла и, казалось, что вместе с ней из комнаты улетучились теплота и свет.

Одиноко сидя в сгустившихся сумерках, он неожиданно почувствовал усталость и преклонные годы. Ингрид рано легла спать, сославшись на головную боль, и оставила его наедине с мыслями.

Дело не в том, что какой-нибудь собеседник мог помешать ему думать в эти последние дни. Когда боль не была такой сильной, не вытесняла из головы все, он предавался воспоминаниям о прошлом. Он думал о Лили юных лет, о том, что ждет ее, когда его не станет. Он думал о Винсенте и Фернандо, о Джорге и о деле, которое они затеяли и которое позволило ему накопить баснословное богатство. Он думал о женщине, которую любил – о Магделене, которая никогда не принадлежала ему целиком, хотя вышла за него замуж и родила ему обожаемую дочку. Думал и об Ингрид, преданность которой к нему сохранилась даже после того, как он отверг ее. Но больше всего задумывался о давно минувших днях, когда служил генералом в оккупированной стране, воюя за своего фюрера, и то время представлялось ему более реально и живо, чем другие периоды, хранившиеся в его памяти.

Он не мог понять причину этого, но знал, что это именно так. Он ясно помнил замок, в котором провел так много времени. Ему стоило только закрыть глаза, чтобы увидеть его вновь – освещенные солнцем старые камни, слегка покачивающиеся высокие кипарисы, склоны холмов, аккуратные ряды виноградников, похожие на шеренги солдат, известные во всем мире. Люди тоже стояли перед ним как живые – старый барон, воспитатель, который оказался не тем, кем прикидывался, невестка барона и ее сын… Ги? Ги! Какое совпадение! Такое же имя снова появилось в его жизни. Так зовут мужчину, в которого теперь Лили явно влюбилась. Что стало с ними? – гадал он. Он, конечно, знал, чем закончили саботажники, которые пытались бороться против него. Их давно нет в живых – он позаботился об этом. И ни секунду не жалел о том, что сделал. Война есть война, он никогда не щадил сам и никогда не ждал пощады от других. На войне и нельзя ждать этого – часто жертвы не заслуживали того, что падало на их головы. Одному Господу известно, что среди них было немало готовых предать своих, например, сын старого барона, хотя позже он раскаялся в своем поступке и поплатился за это.

Мысли Отто блуждали, вспоминая о том, что случилось после схватки той ночью, когда он получил донос сына барона – кажется его звали Шарль? – что позволило ему накрыть на месте преступления банду участников Сопротивления. Та ночь принесла ему крупнейший успех за всю его карьеру. Но потом произошел неприятный эпизод, когда было совершено покушение на его старого друга Гейдриха, который взял в свое пользование коттедж в его округе для отдыха. Отто просто взбесился при мысли о том, что под самым его носом попытались провести такую акцию. Он приказал взять заложников и расстрелять их в назидание остальным жителям, чтобы знали, что их ожидает, если они нарушают правила. А этот осел Шарль настоял на том, чтобы ему позволили заменить собою одного из заложников. Отто пытался отговорить его, но безуспешно. Этот человек искал смерти – его сводила с ума вина за предательство в отношении, надо думать, собственной жены. В конце концов Отто потерял терпение и рявкнул на него:

– Очень хорошо, если вы этого хотите, то получите это.

Он лично наблюдал за казнью на деревенской площади и ничего не испытывал, кроме гнева. Любое его сожаление сводилось лишь к чувству разочарования: эти люди не понимали, что их разгромили и что им надо покорно принять нацистское правление.

Но с того дня обстановка начала меняться. Он стал нежеланным гостем в замке, и такое отношение задело и возмутило его. Он надеялся, что хотя бы барон и его младший сын понимают, с кем имеют дело, и относятся к нему с пониманием. Но они стали относиться к нему, как к прокаженному, и он возненавидел их за это.

Конечно, он возненавидел их еще сильнее, когда военное счастье стало склоняться в пользу союзников. Но он сумел отомстить им. Когда он обнаружил, что младший сын Кристиан тайно ведет против него борьбу, он без колебаний подписал ему смертный приговор, а остальных членов семьи выгнал из замка, разместив там свой штаб. Он испытал приятные минуты, когда в качестве хозяина усаживался за столом, за которым когда-то сидел гостем, спал в кровати, принадлежавшей главе этого рода в течение столетий. Но и это продолжалось недолго, и, когда он вынужден был смириться с мыслью о неизбежности поражения его отчизны, он начал строить планы. Все сокровища замка, которые поддавались перевозке, он приказал упаковать и вывезти, отправив их на хранение к человеку, который, как он знал, согласится укрыть его, к своему старому другу в Латинской Америке Висенте Кордоба. А когда он, в конце концов, подался в эмиграцию, отосланные вещи уже ждали его.

Теперь он опять посмотрел на них. Они украшали комнату, в которой он полулежал при смерти. Подсвечники, небольшая бронзовая фигурка Цереры, триптих. Он наслаждался их видом многие годы. Его восхищала их эстетическая прелесть, он испытывал удовольствие от сознания, что, в каком-то смысле, эту битву он выиграл. Пусть барон и его семья вернули себе свой дом и свое поместье, но эти сокровища стали принадлежать и будут дальше принадлежать ему. Скоро ему лично они будут не нужны. Но они нравятся Лили. Они перейдут к ней и ее детям, как бесспорное доказательство того, что хотя бы в этом он, Отто фон Райнгард, преуспел.

Отто улыбнулся, губы удовлетворенно скривились на его впалом лице.

Зазвонил телефон, резко задребезжал звонок в соседнем гостевом домике, но он почти не услышал этих звуков. Ответят Петси или Бейзил. Он слишком углубился в свои воспоминания, чтобы даже подумать, кто же мог звонить в такой поздний час.

– Отто… тебя к телефону!

Отто очнулся от мечтательной задумчивости и увидел, что в дверях стоит Ингрид. На ней был вечерний халат из тяжелого сатина цвета слоновой кости, на лице – крайнее неудовольствие.

– Ингрид… я думал, ты спишь! – отозвался он, приподнимаясь.

– Я действительно спала. Не знаю, куда подевались Бейзил и Петси, почему они не слышали звонка. За что только платим им?

– Думаю, что они на улице, в саду. Кто звонит?

– Джорге. Я сказала ему, что не позволю тебя расстраивать, но он очень настаивает на том, чтобы переговорить с тобой. Сказал без всяких экивоков, что у вас деловые отношения, а бизнес есть бизнес.

– Думаю, он прав. Он все еще у телефона?

– Да.

– Тогда, пожалуй, стоит переговорить с ним. – С усилием Отто поднялся с кресла, Ингрид подбежала, чтобы помочь ему, подставив руку, на которую тот оперся, свободной рукой взяв костыль, чтобы поддержать равновесие во время ходьбы.

– Где же Бейзил? Он должен находиться здесь, когда ты в нем нуждаешься.

– Ах, Ингрид, перестань!

Они дошли до кабинета, Отто тяжело опустился в кресло, взял телефонную трубку со стола, куда положила ее Ингрид.

– Алло?

– Отто… говорит Джорге.

– Да, знаю. Чего тебе надо?

– Я тебя долго не задержу. Я просто хочу сообщить тебе, что решил принять меры против нашего друга из Агентства по борьбе с наркотиками, из АБН.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Точно то, что говорю. Не хочу рисковать с ним… Он задает слишком много вопросов. Я договорился, чтобы его убрали.

– Ты хочешь сказать – застрелили?

– Не совсем. Мне захотелось проявить изобретательность. – Джорге засмеялся. – Наш приятель взорвется от взрывчатки в письме. А если сказать более точно, от бомбы в ящике с папками для документов. Я отправил его в полет с тем, чтобы он возвратился на посадочную полосу, когда там никого не будет, кроме него самого, конечно. Пока он отсутствует, мой человек поставит нужное устройство в ящик с досье, который он обязательно откроет, чтобы заполнить необходимую документацию о полете. Возможно, конечно, это разнесет нашу небольшую контору. Но думаю, пришло время построить что-нибудь получше для нашей компании «Эр перпетуа». Нам не делает чести эта лачуга, поэтому мы сразу убьем двух зайцев, если так можно выразиться. Работу по сносу помещения выполнит наш человек из АБН, как только он откроет ящик с досье.

Некоторое время Отто не мог произнести ни слова.

– Я подумал, что надо предупредить тебя на тот случай, если ты услышишь взрыв и станешь гадать, что происходит. Да и вообще, решил успокоить тебя относительно этого агента. Он больше не сможет беспокоить нас… и Лили. – Джорге не мог скрыть торжества.

– И это должно произойти сегодня вечером? – спросил Отто. Глаза стали дикими на его исхудалом лице, костистые пальцы как клещами сжимали трубку.

– Совершенно правильно, – подтвердил Джорге. – С минуты на минуту. Мне показалось, что я слышал, как некоторое время назад пролетел «Твин Оттер». Ну, теперь ты можешь ложиться в кровать. Приятного сна. – И он повесил трубку.

Некоторое время Отто сидел, как громом пораженный. Когда пилот откроет ящик с досье, взорвется бомба. Но там окажется не только пилот, когда взрыв разнесет в щепы конторку компании «Эр перпетуа». На посадочную полосу отправилась Лили, чтобы поговорить с пилотом. Она будет находиться там же. Взрыв не пощадит и ее. Конечно, она может спастись. Пилот может открыть ящик с досье и детонировать бомбу до ее прихода. Но взрыва пока не было, а через десять минут Лили уже будет на взлетно-посадочной полосе. Сколько прошло времени с тех пор, как она ушла? Он этого не знал… не был уверен…

На лице Отто выступили капли пота, когда он подумал о том, что произойдет почти наверняка. Лили погибнет так же, как погибла до нее ее мать, из-за торговли наркотиками, из-за Джорге.

Эти мысли пробудили в Отто некоторую силу, которую, как ему казалось, он навсегда утратил. Он бросил трубку на аппарат и выдернул ящик письменного стола. В глубине лежал его служебный револьвер. Он вытащил пистолет и с трудом поднялся на ноги.

– Где моя машина? – строго спросил он.

– Отто? – к нему подбежала взволнованная, сбитая с толку Ингрид.

Он прошел мимо, не обращая на нее внимания.

– Где ключи?

– Там, где они всегда… Отто, что ты задумал?

Он и теперь пропустил ее вопрос мимо ушей. Он проковылял мимо нее, человек, который последние недели почти что не ходил без посторонней помощи, снял с крючка ключи и вышел из виллы на улицу.

Машина стояла на въездной дорожке. Хотя прошло уже немало времени с тех пор, когда Отто вел ее в последний раз, но он велел Бейзилу держать машину в рабочем состоянии. Он взобрался на место водителя, включил мотор и фары.

– Отто! – взвизгнула Ингрид, сама не своя. – Куда ты собрался?

– Не мешай мне! – Он включил скорость и резко надавил на газ. Машина рванула вперед, впавшая чуть ли не в истерику Ингрид отскочила в сторону, а он погнал машину в направлении взлетно-посадочной полосы. Фары пробивали во тьме широкий яркий туннель. Мошки и москиты шлепались о лобовое стекло и погибали как камикадзе. Сейчас он не чувствовал боли, ничего не ощущал, кроме всеохватывающего чувства спешки. Успеть добраться до Лили. Спасти Лили. Все остальное не имело значения.

Отто молил Бога, в которого он давно перестал верить, чтобы помог ему успеть.

Ги приземлился на маленькой взлетно-посадочной полосе, медленно подогнал самолет к зданию компании и начал проводить итоговую проверку. Но на этот раз вместо того, чтобы поскорее отправить на отдых своего «дитятю», он вяло выполнял нужную процедуру. Даже когда все закончил, не пошевелился, чтобы вылезти из кабины самолета, а продолжал сидеть в кресле пилота, держа в руках ручку управления, глядеть в бархатную темноту и спрашивать себя, что же, черт подери, происходит с ним.

И дело было не просто в неожиданном повороте событий в последние несколько дней, или в том, как изменились его стремления, что так удивляло его. Дело было в том, что изменился он сам, оказавшись в состоянии полнейшего смятения. Раньше Ги слыл необыкновенно решительным человеком – быстро и четко соображал, выбирал вариант действий и выполнял его. Эти качества позволили ему стать отличным пилотом. «Пустая болтовня», как он выражался, раздражала его. Абсолютная потеря времени. И вот теперь он сам занимается именно этим. А почему? Он принял решение прервать свой контракт и возвратиться в Англию из-за целого ряда причин, которые он мог легко перечислить. И в глубине души он знал, что поступит только так. Но практически ничего в этом направлении не делал, а в свободные минуты, когда не был занят конкретными делами, он в который раз начинал обдумывать все сначала, как будто все еще цеплялся за надежду, что ему удастся найти какой-то иной выход. Это глупо, говорил он себе, продолжать ходить кругами, глупо и бесполезно. Другого выхода нет, ему следует примириться с этим. Но он не мог примириться, и знал почему – не мог вынести и мысли о том, что больше не увидит Лили.

Только это выбивало Ги из колеи. Раньше он никогда не испытывал к женщине таких чувств и не считал, что нужно идти на поводу у эмоций. И все же именно по этой причине он собирался уехать – и уехать поскорее, – ведь она отказалась даже разговаривать с ним. Он оттягивал минуту окончательного решения – и презирал себя за это, считая слабостью.

Ги вздохнул, взял свой планшет из мягкой кожи и начал складывать в него бумаги. Потом привел в порядок кабину, закрыл на ключ самолет, защелкнул крепежный канат и пошел к маленькому зданию конторы, стараясь вернуть себе обычную энергичную походку.

Контора не была освещена. Ги включил свет, оросил на стол планшет и пошел к шкафу, чтобы взять из него ящик с досье, в котором хранился технический журнал. Странно, но ящичка там не оказалось. Кто-то, видимо, переложил его в другое место. Ги подавил в себе чувство раздражения. Ему нравилось, когда у него на работе все содержалось в порядке и чистоте, и ожидал того же от напарников. Он окинул взглядом контору и заметил темно-серый ящик на нижней полке, который лежал плоско, вместо того, чтобы стоять на попа, как это обычно водилось, рядом со стопкой журналов по авиации.

Ги достал ящик, поставил его на стол, открыл планшет летчика, вынул оттуда блокнот, куда были занесены нужные данные для записи в летный журнал. Он рассортировал их, быстро сделал несложные подсчеты, потянулся к ящику с досье, придвинул его поближе. Едва он сделал это, раздавшийся за спиной звук заставил его обернуться, – Ги увидел в дверях стройную фигурку, одетую в просторное кремовое платье-паутинку.

– Лили! – и удивленно и радостно воскликнул он. – Что вы здесь делаете?!

Ее щеки слегка зарделись, рукой она отвела разбившиеся пряди волос за ухо, застенчивое движение, которое выдавало ее волнение.

– Я услышала, как пролетел самолет, и подумала, что смогу застать вас здесь.

– Правильное предположение. – Он произнес это с оттенком легкой иронии, чтобы скрыть, что он тоже почувствовал неловкость. Состояние, к которому он не привык! Он подумал, это объясняется тем, что его мысли последних дней были целиком заняты ею. А теперь, столкнувшись с ней лицом к лицу, он как будто испугался, что может лишиться всех этих замечательных мыслей. – А я подумал, что вы не желаете разговаривать со мной. Именно так мне ответили по телефону как-то на днях.

Краска на лице Лили стала более яркой.

– Знаю. Простите… мне не следовало поступать так. Собственно, поэтому я и пришла сегодня сюда – извиниться.

– Тогда все в порядке. Извинение принимается. У вас возникли какие-то проблемы с отцом, верно?

– Не совсем. Думаю, что я опять ударилась в крайности. Не могли бы мы… не считаете ли вы, что можно забыть про это и просто… ну, продолжить с того места, где мы остановились?

Он видел, чего стоило ей предложить это, и душа его начала таять. Но он все-таки не понимал, почему она повела себя, казалось бы, так неразумно. Она была расстроена неизлечимой болезнью отца. Это очевидно. Но при всем при том явно не было необходимости так психовать. И тот факт, что она сама пришла извиниться за то, что так резко отшила его, ничего не менял в его решении покинуть Мандрепору. Основные проблемы оставались. Это просто значило, что он сообщит ей о своем отъезде лично, вместо того чтобы она выясняла это через других.

– Не уверен, что это возможно, – ответил он. – Может быть, я здесь больше не останусь.

Она как-то поникла.

– Что вы хотите сказать?

– Возможно, я возвращусь в Англию.

– Когда? Почему?

– Не знаю точно когда – я пока что еще не сказал Мануэлю, что хочу прервать контракт. Что касается «почему» – я приехал сюда с конкретной целью – с целью что-то сделать. Теперь это дело сделано, и у меня нет оснований оставаться здесь дольше.

Румянец сошел с ее щек, затем она опять зарделась, но теперь не от замешательства, но от потрясения, что Джорге не только оказался прав в своих подозрениях, но более того, он сам так легко сознается в этом.

– Значит, это правда, – бесчувственно произнесла она. – Вы действительно приехали сюда, чтобы выслеживать моего отца.

Теперь наступила очередь Ги оказаться потрясенным. Откуда она узнала, что он тут делает?

– Я никого не выслеживал, – возразил он спокойным голосом. – Мне надо было выявить некоторые факты, вот и все.

– И чтобы установить их, вы использовали меня! – Глаза Лили сверкали гневом и подступающими слезами. – Как вам не стыдно?

– Лили, я не… – Но ему в голову пришла мысль. Если Лили все знает об отце и о сокровищах, то тогда, в общем-то, ему нет необходимости бросать все это! Возможно, во всей этой заварухе еще можно что-то спасти?

– Лили, уверяю вас, я вас никак не использовал, – заверил он ее.

– Я доверилась вам, Ги. Я действительно поверила вам. – Ее глаза заблестели. – Как вы могли сделать такое?

– У меня были причины, и я хотел бы получить возможность объясниться. Разрешите мне пока что поставить на этом точку. Потом мы пойдем куда-нибудь, выпьем по бокалу вина и поговорим обо всем этом.

– Разве нам есть о чем разговаривать?

– Думаю, что есть, – заявил он твердо, протягивая руку к ящику с документами. – Мне надо только заполнить журнал технических данных.

Рука его уже дотронулась было до ящика с документами, глаза были прикованы к Лили, когда они услышали, как на большой скорости приближается автомобиль. Вздрогнув, Ги выпрямился. – Что за черт…

Машина резко затормозила, заскрежетали тормоза. Потом дверь конторы распахнулась, и Ги воочию увидел человека, разыскивая которого, проехал полсвета, но которого теперь уже и не надеялся увидеть лично.

Сухопарый, бледный, приметный шрам на его вспотевшей щеке, он стоял теперь рядом и, хотя он уцепился за дверной косяк, оперся на него, Ги показалось, что он сохранял еще что-то от своего былого величия.

Отто фон Райнгард. Чудовище, который терроризировал его родину и который похитил его наследство. Отто фон Райнгард, отец Лили.

Отчаяние дало ему силы резко распахнуть дверь, в лихорадочном мозгу Отто отложились две вещи.

Первое – ящик с документами, – в котором, как он знал, находится взрывное письмо Джорге, не более как в двух футах от его бесценной Лили, – собрались уже открыть.

Второе – мужчина, чья рука уже лежала на ящике с документами, облик которого потряс Отто даже больше, чем вид самого ящика.

В какой-то миг, вместивший вечность, ему показалось, что прошедших лет вовсе и не было. Он опять во Франции, повторилась сцена его мысленного возвращения в прошлое, которая мелькала перед ним в эти последние дни, только на этот раз он смотрел в лицо мужчины, которого приказал казнить.

Шарль де Савиньи.

Возглас застрял в его горле, и в это мгновение ему пришла дикая мысль о том, что сам он уже умер, и на другом свете тень этого человека пришла приветствовать его. Потом, также мгновенно иллюзия рассеялась, в голове все опять прояснилось. Это была не тень. Не призрак. Это был пилот, с которым Лили пришла повидаться. Но не какой-то пилот, а Ги. Ги де Савиньи. Мальчик из замка. Сын Шарля.

Осознание этого пришло к нему как вспышка, истина осветилась в его лихорадочном мозгу, как какой-нибудь вид пейзажа, освещенный молнией.

Ги де Савиньи. Узнал ли бы Отто это имя, если бы услышал его? Он не знал этого, да теперь это и не имело значения. Этого человека Джорге обвинил в том, что он агент АБН. Причины его приезда сюда совершенно не связаны с торговлей наркотиками. Он искал Отто фон Райнгарда. И он нашел его.

Отто опять резко вдохнул. От шока он мгновенно застыл на месте. Потом к нему подошла Лили, ее лицо – сплошное недоумение. Другая вещь, засевшая в его сознании и связанная с бомбой в ящике с документами, снова привела его в чувство. Рука пилота уже лежала на ящике, малейшее движение – и все будет разнесено в клочья.

– Лили, отойди! – приказал Отто.

Собрав остатки сил, он схватил со стола ящик, прежде чем пораженный пилот сумел ему помешать.

Спотыкаясь, он выскочил в темноту ночи, держа перед собой ящик как священное жертвоприношение, заставляя свои ослабевшие ноги пуститься в бег. Он бросил ящик на заднее сиденье машины, залез в нее, включил скорость. Машина рванула вперед, капли пота стекали со лба Отто.

Он сделал это. Он спас Лили.

Но он не может утаить правду о себе. Ги де Савиньи, конечно, расскажет ей. Пустота и отчаяние охватили Отто, когда он вспомнил о холодке, который появился между ними, когда ему пришлось рассказать Лили правду о ее матери. Это ничто в сравнении с ее реакцией, когда она узнает правду о нем, особенно если об этом поведает человек, в которого она явно влюбилась, сын другого человека, которого он обрек на смерть.

Лили никогда ему этого не простит – во всяком случае в тот крохотный отрезок времени, который ему остается. Она станет презирать его – он этого не перенесет. Ему придется смотреть на нее и видеть в ее глазах обвинение, чувствовать ее ужас перед тем, кем он был, что он делал, чувствовать ее отвращение… нет, он этого не перенесет. Лучше умереть…

Отто остановил машину, достал ящик с заднего сиденья, поставил рядом и открыл крышку.

Взрыв потряс ночь и превратил машину в огненный шар.

– Он умер, чтобы спасти меня, – сказала Лили. Она была бледная, под глазами выступили синяки от слез, но Ги считал, что она выглядит просто прелестно. – Ах, я знаю, что ему никогда не следовало связываться с дядей Фернандо, Джорге и другими. Я знаю, что торговля наркотиками ужасно скверная штука, но уверена, что у него были свои основания. И, в конце концов, он оказался героем, не правда ли?

Она зажала рукой рот, как бы затыкая его.

– Проклятый Джорге, – воскликнула Ингрид. – Чтобы ему сгнить в аду!

– Он несомненно сгниет в тюрьме, – заметил со своей стороны Ги.

С тех пор, как в ночи прогремел взрыв, убивший Отто и полностью уничтоживший машину, все вышло наружу. Потрясенная Лили, может быть, и промолчала бы. Но Ингрид была из другого, более крепкого материала. Она знала, что подложить бомбу приказал Джорге и твердо решила, что ему это так не пройдет. Выдача его властям могла привести к ее собственному аресту, как соучастницы в торговле наркотиками, в которой Мандрепора в течение многих лет служила перевалочным пунктом – но Ингрид теперь было наплевать на это. Она чувствовала, что со смертью Отто жизнь ее кончилась, что она должна отомстить за его смерть.

К тому же она знала, что пока Джорге остается на свободе, может снова пролиться кровь. Он, несомненно, опять попытается прикончить человека, которого он принял за агента АБН, и она решила не допускать этого. Телефонный звонок в нужную инстанцию насторожил власти. Представители властей появились на острове большой группой. Джорге удрал в Латинскую Америку, но его подручных арестовали, и Ингрид горячо надеялась, что задержание Джорге – это лишь вопрос времени. Это будет нелегко сделать – основа его империи находилась в Венесуэле и многие тамошние влиятельные люди были замешаны в незаконной деятельности. Но, в конце концов, они его накроют, она в том не сомневалась. И в любом случае эта сеть ликвидирована. Теперь уже никогда подводные туннели на берегах Мандрепоры не будут использоваться для порочных незаконных целей.

– Ги, мне так жаль, что я усомнилась в вас, – произнесла Лили. – Честно, очень жаль. Неужели вам действительно надо уезжать отсюда?

Ги взглянул на нее с тяжелым сердцем. Теперь она знала, что он не агент АБН, но она не знала правды о цели его приезда сюда, и Ги знал, что никогда не расскажет ей об этом. Лили достаточно выстрадала. На нее свалились нелицеприятные факты жизни ее отца на Мандрепоре, и ей удалось как-то оправдать его в своих глазах. Она примирилась с его гибелью, смерть была неизбежна, но произошла она преждевременно. Лили проявила мужество, которое отражалось в ее темных глазах, так же, как и неутешное горе. Она не смеет ничего сделать такого, что разбило бы ее последние иллюзии. Любовь к ней была наградой и наказанием. Цена этой любви – его молчание.

– Да, Лили, мне надо уехать, – ответил он, беря себя в руки.

– Не могли бы вы остаться… ради меня?

Меня влечет к вам, хотелось сказать ему, но он знал, что не скажет этого.

– Что вы собираетесь делать? – спросил он, меняя тему разговора.

– Не знаю… думаю, поеду обратно, в Нью-Йорк. Жизнь должна продолжаться, не так ли? – Но выражение у нее было печальное.

– А я вернусь домой, в Германию, – сообщила Ингрид.

Но ни Лили, ни Ги не посмотрели на нее. Ги как бы впитывал в себя последние минуты пребывания с Лили, пряча их в сердце для одиноких дней, которые, он знал, у него впереди. Лили неотрывно смотрела на него влюбленными глазами, винила себя во всем, что произошло, и молилась о том, чтобы, хотя бы в самый последний момент, он передумал и остался.

Но зачем ему это? Он пилот – ему нужна работа, а здесь больше не существовала компания «Эр перпетуа». К тому же кто захочет остаться с девушкой, чей отец занимался торговлей наркотиками, с девушкой, которая усомнилась в нем, на острове, где его самого чуть не прикончили люди, которые разделяли ее сомнения?

– По крайней мере, это была неплохая смерть, – заметила Лили, возвращаясь к теме отца и утешая себя хотя бы одной вещью во всей этой истории. – Думаю, что так лучше, чем угасать день за днем. Папа всегда говорил, что он хочет умереть на работе. Не знаю, как он нашел в себе силы все это сделать.

– Отчаяние рождает в людях необычайную энергию, – философски заметила Ингрид. – Лили, он был героем, гордись им.

– О, я горжусь… горжусь!

И это, подумал Ги, сердцевина всего. Добавить тут абсолютно нечего.

28

Кэтрин де Савиньи внесла поднос с чаем и бисквитами в свою небольшую гостиную и взглянула на своего сына, сидевшего, развалившись в кресле, возле пылающего камина. Он как-то изменился, подумала она, но не могла определить, как именно, и размышления об этом как-то сглаживали ее радость от того, что он так неожиданно вернулся в Англию.

– Итак, – произнесла она, ставя поднос на низкий столик и пододвигая его к своему креслу, чтобы разливать чай. – Я так понимаю, что немец, которого ты заподозрил, оказался все-таки фон Райнгардом.

Ги ответил не сразу. Он смотрел на искры от горящего полена, летящие в трубу, и опять ощутил дурное предчувствие. Что он узнал там, на Карибском море, такого, что так изменило его? Удалось ли ему – после стольких лет – выяснить все правду о том, что произошло в оккупированной Франции? Потом он обратил свои темные, таящие секреты глаза на мать.

– Да, немец оказался именно фон Райнгардом. Несомненно, тот самый человек, который принес нам столько страданий. Я видел даже сокровища – семейное наследство. Все находится на его вилле.

Кэтрин нахмурилась.

– Правда? Тогда почему же?.. Почему ты передумал передать его властям?

– Он погиб. – Ги произнес это со странным бесстрастием. – Он уже умирал, когда я приехал туда – от рака.

– О, – взгляд Кэтрин ушел глубоко в себя. Несмотря на свою ненависть к фон Райнгарду, это сообщение все-таки потрясло ее. Трудно было себе представить, чтобы человек, которого она знала, сильный и жестокий, оказался на смертном одре. Фон Райнгард своими приказами нес лишь разрушение. Его смерть вносила изменения в сложившиеся у нее представления.

– А как же тогда с сокровищами? – спросила она. – Не попытался ли ты предъявить на их иск и привезти их с собой?

– Нет.

– Но почему же нет? Если это действительное фамильное наследство. Ты ведь так настраивался на то, чтобы вернуть их, Ги.

Он вздохнул, отпил чаю, взял бисквит, повертел его в руке, но не стал кусать.

– Об этом долго рассказывать.

– А я не тороплюсь и хочу послушать. – Она откинулась назад, подобрала под себя ноги. – Магазинчик свой я уже закрыла. Торопиться нам некуда.

– Хорошо, – согласился он. И он начал рассказывать.

Лили помогала Ингрид разбирать имущество отца, чтобы освободить виллу и навсегда уехать с Мандрепоры.

Это была раздирающая сердце задача – каждый предмет вызывал в ее памяти разные воспоминания, ей хотелось реветь не только по отцу, но и по счастливым дням ушедшего детства. Ингрид возвращалась домой в Германию, и Лили знала, что она тоже никогда больше не будет жить на этой вилле, которая была ее домом. Теперь здесь ничего не осталось для нее. Мандрепора будет продан – на этот раз законным путем. Новый владелец разовьет гостиничное дело, расширит причалы, превратит остров в курортный рай для тех, кто сможет позволить себе роскошь восторгаться всем этим.

Последние недели прошли болезненно, единственным светлым пятном было рождение ребенка у Джози – девочки. Поскольку Отто погиб, а семья Санчесов окопалась в Венесуэле, некому было настаивать на том, чтобы она для родов выехала с острова. Более того, Лили потребовала, чтобы Джози не уезжала. Поэтому младенец стал первым родившимся здесь мандрепорцем за последние почти двадцать лет.

И опять Джози попросила, чтобы Лили стала крестной матерью, но в нынешнем состоянии депрессии она отказалась принять на себя эту честь.

А теперь, помогая Ингрид разбирать имущество, накопившееся у отца за двадцать пять лет жизни на Мандрепоре, ее опять охватило мрачное настроение. Неужели целая жизнь заканчивается вот этим – кое-какой мебелью, тряпками и безделушками? Может быть, некоторые из этих вещей были и ценны, но они не могли заменить счастье спаянной семьи, любви дорогих вам людей, которые ничего от тебя не требовали, просили, чтобы ты оставалась, какая есть, и дарила им лишь свою любовь.

Лили выпрямилась, упаковав деревянный ящик с книгами отца, которые будут отправлены к букинисту, чтобы тот отсортировал редкие первые издания от обычных, массовых, и соответственно распорядился ими. Они с Ингрид уже разобрали одежду Отто, которую раздадут слугам, желающим взять ее, и нашли коллекционера, чтоб сбыть ему марки. Теперь наступило время, когда они должны решить, кто возьмет что из домашних вещей. В своем завещании Отто позаботился об Ингрид, но основную часть своего поместья оставил Лили, но Лили твердо решила поделиться и этим имуществом с Ингрид. Она, в конце концов, была женой Отто и оставалась с ним до самого конца, он нуждался в ней. К тому же Лили не особенно хотела брать себе крупную мебель. Ее нельзя было поставить в маленькой квартирке в Нью-Йорке. Будет лучше, если Ингрид отправит ее морем в Германию и использует для обстановки своего нового дома, который она решила приобрести там.

Нет, ей нужны были всего одна-две вещи, связанные с личными воспоминаниями, не считая ее сокровищ, все остальное могла забирать себе Ингрид. Лили хотелось только удостовериться, что Ингрид не претендует на ее сокровища, знает, что они принадлежат ей.

Лили подошла к небольшой бронзовой фигурке Цереры, нежно провела по ней пальцами, как – она видела много лет подряд – это делал ее отец. Потом оценивающе осмотрела остальные сокровища, каждый предмет в отдельности. Она решила, что паковать их должен профессионал. Она не должна рисковать тем, что в дороге они пострадают. Она постояла против триптиха, ей как будто бы послышался голос отца, прозвучавший много лет назад и сказавший: «это – триптих Лили». Слезы навернулись у нее на глазах. Она взяла один из серебряных подсвечников, повертела в руках, чтобы сладить с охватившими ее чувствами. Подсвечник на ощупь казался холодным, крепким и тяжелым, прекрасная вещь из серебра, отлитая в замысловатой форме. Она перевернула его вверх дном, повертела, чтобы осветить дно и посмотреть на клеймо. И тут, к своему удивлению, кроме клейма она увидела на дне выгравированную надпись.

Она поднесла подсвечник к окну, более внимательно посмотрела на надпись и, наконец, разобрав слова, нахмурилась.

Де Савиньи.

У меня галлюцинация, подумала Лили. Слишком необычное совпадение в том, что фамилия Ги выгравирована на подсвечнике! Но именно эта фамилия обозначена здесь. Гравировка мелкая, но отчетливая.

Де Савиньи.

Дверь в салон открылась, вошла Ингрид с коробкой слайдов.

– Лили, не знаю, как ты хочешь поступить вот с этим. Здесь главным образом твои снимки в детском возрасте… – Она замолчала, увидев, что Лили ее не слушает. – Что случилось? Что с тобой?

– Ингрид, откуда у папы эти подсвечники? – спросила Лили.

Небольшой румянец окрасил щеки цвета слоновой кости Ингрид.

– Не знаю. Они были у него еще задолго до того как я вышла за него замуж. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Неужели он никогда не говорил, откуда они появились? – настаивала Лили, пропустив мимо ушей вопрос Ингрид. – Конечно, эти вещи находились здесь все время, которое я помню, но они привезены не из его фамильного дома в Германии, правда? Его дом разбомбили во время войны. И они не выглядят, как что-то, что он мог приобрести в Латинской Америке. В них не чувствуется испанского влияния. Более того, ни один из этих предметов не похож на немецкий или испанский. Они больше… Ну, даже мой триптих изображает Жанну д'Арк, верно?

– Они – французские, – просто сказала Ингрид. – Я думала, что ты знаешь это.

– Раньше я об этом совершенно не задумывалась. И верно, она никогда этого не делала, во всяком случае, не задумывалась серьезно. Но теперь вдруг она начала раздумывать об этом очень напряженно, и мысли ей начали приходить не совсем приятные. Французские сокровища находились во владении отца с того самого времени, когда он приехал сюда, чтобы начать после войны новую жизнь. Но где прошла большая часть его военной службы? Во Франции.

– Он привез их с собой, не правда ли? – спросила она. – Он привез их из Франции.

Румянец на лице Ингрид поднялся выше, и теперь она проявляла необычное волнение.

– Ты не должна его слишком винить, Лили, – произнесла она прерывающимся голосом. – Он нуждался в чем-то, чтобы начать здесь новую жизнь. У него не было ничего – абсолютно ничего! Дом его разрушили, семью перебили, карьера, ради которой он жил и трудился, рухнула – разве можно удивляться тому, что ему потребовались какие-то вещи в качестве страховки на будущее? К тому же, они ему очень нравились! Он полюбил их с первого взгляда и захотел заполучить себе. Он не мог устоять, чтобы не взять их с собой. Эта семья, принадлежащий им замок, в котором он жил – был полная чаша. – Ее голос становился хриплым от сознания горечи поражения немцев. – Им не пришлось бежать из своей страны и так и не увидеть ее вновь. Замок остался на своем месте, их земли возвратили им…

– Ты хочешь сказать, что он похитил эти предметы из французского замка, – произнесла Лили ровным и ледяным голосом.

– Да, эти предметы поступили из замка. Я бы не сказала, что он похитил их.

– Ну, а я бы сказала! – Голос Лили задрожал. – Если они принадлежали живущим в замке, то другого слова нет, чтобы определить его поступок. Если, конечно, они не отдали их ему сами.

– Не будь смешной, Лили.

– Или продали их ему? Или купили за них какие-нибудь льготы во время оккупации? – Она хваталась за соломинки и знала это.

Ей ужасно хотелось, чтобы Ингрид подтвердила это. Чтобы она сказала – «да, он приобрел их в результате такой-то сделки». Но она молчала. Она даже не пыталась найти оправдания, а хотела, чтобы Лили приняла все так, как оно есть. Возможно, Ингрид сама чувствовала неловкость в течение всех долгих лет в связи с этими ценными вещами, которые принадлежали кому-то другому, и, заставляя Лили взглянуть в лицо правде, пыталась каким-то образом поделить с ней бремя вины.

– Семьи в замке не было, когда там находился твой отец, – объяснила она. – Она жила в особняке на территории поместья.

– Почему?

– Твоему отцу потребовалось помещение под штаб, чтобы разместить своих офицеров. Они там не в бирюльки играли, как ты знаешь.

– Значит, они выгнали семью, которая там жила, потом похитили их пожитки, – заключила Лили. Ей стало очень холодно.

– Шла война. Такие вещи случаются во время войны.

– Но должны исправляться после ее окончания, – произнесла Лили. Ее сердце в груди показалось ей таким же тяжелым, как свинец. Она получала один удар за другим. Неужели это никогда не кончится. Сначала болезнь отца, потом ужасающая правда о смерти матери, о порочной мерзости под внешней прелестью любимого ею острова, а теперь—драгоценные сокровища, которые передал ей отец, совсем не принадлежат ей, они были не его, он не мог их дарить.

– Эти предметы надо отдать их законным владельцам, – твердо заявила она.

– Ты расстроена, Лили. Подумай, что ты говоришь.

– Ты думаешь, что теперь, когда я узнала, что они похищены, я смогу оставить их у себя? Я позабочусь о том, чтоб вернуть их, каждую отдельную вещь, туда, откуда они взяты.

– И как же ты это сделаешь? – презрительно спросила Ингрид. – Во-первых, тебе надо будет признать, что твой отец украл их, и покрыть его память позором. Во-вторых, откуда ты знаешь, кому их надо возвращать? Я не помню, в каких местах во время войны он служил – знаю только, что где-то в центре Франции – не хочу и вспоминать об этом. Ты же не можешь начинать поиски прямо сейчас.

– Мне и не надо проводить никакого расследования, – возразила Лили. – Я знаю, откуда они поступили и кому принадлежат.

– Каким же образом ты могла узнать об этом? Лили опять перевернула подсвечник, посмотрела на надпись.

– Ты помнишь пилота, который приходил сюда? Тот самый, о котором мы думали, что он ведет расследование по делу о картеле торговцев наркотиками? Так вот, никакими наркотиками он не занимался. Он наводил справки о папе с совсем другими целями.

Ингрид непонимающе уставилась на нее.

– Лили, ты спятила. Ты не соображаешь, что говоришь.

– Нет, знаю и соображаю, – продолжала свое Лили. – Его зовут Ги де Савиньи. Посмотри-ка вот сюда, Ингрид.

Она передала подсвечник Ингрид. Сначала женщина постарше отказывалась брать его, как бы отталкивая от себя возможность подтверждения слов Лили. Потом она неохотно взяла гладкий серебряный подсвечник, быстро взглянула на основание и поставила его.

– Может быть, ты и права.

– Уверена, что права. Почему же Отто не узнал?.. – Она смолкла. Возможно, он и не расслышал его имени. Он был слишком болен, чтобы обращать внимание на такие вещи, когда нанимали Ги и, конечно, когда Ингрид поручила ему доставить на остров Лили. Она сказала Отто лишь то, что фамилия пилота звучит по-французски. Но, конечно, он как-то странно отреагировал на эту новость. Ингрид припомнила, что он стал очень задумчивым, ушел в себя. В тот момент она отнесла это на счет лекарств и их воздействия, теперь же она вспомнила вдруг, что его тусклые глаза смотрели не только в пространство, но обводили также взглядом все сокровища, каждый предмет в отдельности, и все это время он озадаченно хмурился.

Могло ли случиться так, что какое-то шестое чувство подсказало ему, что человек с фамилией, звучавшей на французский манер, как-то связан с его прошлым.

– Но я все-таки не понимаю, медленно произнесла Ингрид. – Если этот человек принадлежит к тем самым де Савиньи, если он приехал сюда в поисках твоего отца и семейных драгоценностей, почему он ничего не сказал об этом? Почему он просто уехал? Понятно, твой отец погиб, он не смог бы привлечь его к суду, но меня удивляет, почему он не попытался поискать предметы из семейного наследства. Он приходил сюда, видел их, можно предположить, что он мог бы их опознать. Почему он не сделал этого?

Лили закрыла ладонью рот. Мало-помалу на истинное положение вещей начал проникать свет, приводя ее в состояние смятения и шока.

Ги действительно приходил сюда. Он видел эти сокровища – они даже говорили о них – в тот день, когда она чуть не утонула. Но он ничего не сказал. Это могло значить только одно из двух. Или он не узнал их, или же узнал, но предпочел умолчать об этом. Почему он так поступил? Если только не… Если только не…

– Право, Лили, думаю, тебе надо забыть обо всем этом, – говорила между тем Ингрид. – Не тревожь спящих собак. Теперь все эти вещи твои.

– Нет, – возразила Лили. – Они не мои и никогда нам не принадлежали. Я свяжусь с Ги де Савиньи и раз и навсегда внесу в это дело ясность. Ингрид, пожалуйста, не пытайся остановить меня.

Глядя на это маленькое, решительное личико, Ингрид поняла со щемящим сердцем, что продолжать спорить с ней было бы пустой тратой времени.

– Так, – произнесла Кэтрин, когда Ги, наконец, закончил свой рассказ. – Ты решил не требовать возвращения семейного наследства, потому что тебе стало жалко дочку фон Райнгарда.

– Думаю, что можно сказать и так, – тяжело выговорил Ги. Сознание того, что он никогда больше не увидит Лили, тяжелым грузом легло на его сердце, не помогал тот факт, что, по его мнению, он поступил правильно. Хорошо, конечно, убеждать себя в том, что им все равно было не построить настоящих отношений на почве секретов и лжи. Даже понимая это умом, веря в справедливость такого суждения, он все-таки не мог выбросить Лили из головы. Все чувства с такой ясностью воскрешали ее в памяти, что Ги просто мучился ночами. А попытка забыть о ней и продолжить привычную жизнь оказалась наитруднейшей задачей, с которой он сталкивался в жизни.

– Я не мог причинить ей дополнительную боль, – сказал он. – Я, честно, думаю, что она не вынесла бы этого.

– Какой он был жестокий человек! – воскликнула Кэтрин. – Мало того, что он послал, один Господь знает, скольких людей на смерть во время войны, он продолжал распространять смерть и страдания, занявшись торговлей наркотиками. Ладно, в конце концов он получил по заслугам. Жаль только, что он умер быстрой и легкой смертью. Его бы надо было заставить помучиться так, как он мучил других.

– Поверь мне, он мучился, – возразил Ги. – И в конечном итоге он спас мне жизнь. Бомба в ящике для документов предназначалась для меня.

Кэтрин содрогнулась при мысли о том, что могло бы произойти. Но она не могла отыскать в своем сердце снисхождения к человеку, которого ненавидела.

– Впрочем, он поступил так не ради тебя. Он сделал это ради своей девочки. Если бы она не оказалась вместе с тобой, он позволил бы тебе разлететься на куски, и это не повлияло бы даже на его сон. Прости, Ги, но не жди от меня того, чтобы я простила ему просто потому, что он случайно спас тебе жизнь. Если бы он не связался с такими порочными и опасными людьми, то не было бы и никакого покушения.

– Но Лили-то не виновата во всем этом, – вспылил Ги. – Ее нельзя винить за то, что натворил отец, и я не хочу, чтобы она еще больше страдала из-за этого. Он боготворил ее. Это разбило бы ее сердце, если бы она узнала, что он был не только торговец наркотиками, но и палач. Мне хотелось, чтобы у нее сохранились некоторые иллюзии. Уверен, что ты понимаешь это?!

Кэтрин некоторое время молчала, потрясенная его горячностью. Он полюбил – вот что изменило его. Именно этого она хотела для него так давно – но почему из всех девушек света он увлекся дочерью Отто фон Райнгарда?!

Отвращение наполнило ее, волна эмоций, которые не поддавались логике, но усилием воли она переборола себя.

Какое она имеет право кого-либо осуждать – тем более Ги – за то, что он полюбил не того человека? Разве с ней с самой не случилось того же… причем, с тяжелыми последствиями? У Ги, по крайней мере, хватило ума понять, что из этого ничего не выйдет.

Что же касается причин, по которым он не рассказал Лили правду об ее отце, то они тоже напоминали практиковавшийся ею самой обман Ги. Она отчаянно старалась не рассказывать ему о том, что сделал его отец. И, по крайней мере, в этом отношении преуспела.

– Так, по крайней мере, не будет публичного суда, – спокойно произнесла Кэтрин. – Мы хотя бы сможем забыть о прошлом и не ворошить его.

Он кивнул, и они некоторое время сидели молча, каждый погрузился в собственные мысли.

– Что же ты собираешься теперь делать? – наконец спросила она.

Он пожал плечами.

– Думаю, что начну искать себе работу. Но сначала съезжу во Францию, расскажу дедушке обо всем, что произошло.

– Но ты ведь не скажешь ему, где именно находится семейное наследство?

– Не скажу, – подтвердил Ги. – Этого я ему не скажу. – По его лицу пробежала тень, и Кэтрин подумала, как он сильно внутренне изменился. – Мам, думаю, мне пора идти. Скоро я опять навещу тебя.

– Прошу тебя, – попросила она. Казалось, что перемена в нем начала затягивать трещины, которые появились в их взаимоотношениях, когда она рассказала ему о своем любовном увлечении во время войны – он больше не вспоминал об этом, и она тоже.

– Я рада, что обернулось именно таким образом, – заметила она.

Ги поднял бровь. Кэтрин подумала, что он выглядит очень грустным.

– А я рад, что ты довольна, – это было единственное, что он ей ответил.

Весна благословила Шаранту первым нежным прикосновением. Деревья стояли все еще голыми, но мягкий воздух обещал перемену, а зеленые почки говорили о том, что скоро все вокруг расцветет.

Но в огромных высоких залах замка все еще сохранялась зимняя темнота, что становилось особенно заметным, когда бледное солнце утопало на краю светло-голубого неба. Гийом все еще кутался в свой толстый твидовый костюм, и всегда, когда мог, согревался перед пылающим пламенем какого-нибудь из громоздких каминов.

– Если б я был на твоем месте, Ги, то, наверное, остался бы на одном из этих карибских островов, пока погода в нашей части света не потеплеет, – произнес он, протягивая длинные худые пальцы в направлении пламени и потирая их, чтобы они лучше согрелись. – Но, думаю, ты не ощущаешь так холода, как я, старикашка.

– Да, дедушка, мне не так холодно. Хотя все еще трудно свыкнуться с мыслью, что несколько дней назад можно было купаться в теплом море, а потом оказаться в холодной европейской зиме.

– Так… несомненно, ты приехал рассказать мне о том, как у тебя идут дела, – переменил тему разговора Гийом. – Нашел ли ты человека, о котором рассказал тебе твой друг? Это был фон Райнгард?

– Да, дедушка, именно он. Но его больше нет в живых. – Ги поведал ему историю, которую он рассказал Кэтрин, совершенно не упомянув ни о Лили, ни о сокровищах.

Любопытство Гийома, однако, было удовлетворить не так-то просто.

– Оказались ли у него наши наследственные вещи? Вот что меня интересует. Должен сказать, я надеялся, что ты, может быть, привезешь их сюда с собой. Было бы так замечательно опять взглянуть на них… вернуть их сюда, где их место. Конечно, может быть, похитил их и не фон Райнгард. Тут побывали и другие. Но мне всегда казалось, что это сделал именно он.

– Когда он так болел, проникнуть на виллу было нелегко, – уклончиво объяснил Ги. Страстное желание дедушки возвратить ценные вещи вызвало у него чувство вины, но он уже принял решение. И не пойдет на попятную.

– Да, конечно. Очень жаль. Но даже если допустить, что он их все-таки взял, эти сокровища могли быть уже и не у него. Он мог продать их много лет назад, еще до того, как нажил себе состояние на торговле наркотиками. Думаю, что ему понадобилась уйма денег, чтобы поддерживать привычный для него стиль жизни.

Ги ничего не сказал, и Гийом продолжал:

– Если говорить об опознании… я кое-что вспомнил после твоего последнего приезда сюда. Я вспомнил, что на некоторых предметах выгравировали нашу фамилию. Не на всех, конечно. На многих нельзя было это сделать. Но на некоторых изделиях из серебра… например, на подсвечниках… на них мы оставили свою памятку. Если нам, конечно, удастся связаться с властями, которые ведут расследование на острове, – добавил он, просветлев. – Может быть, они смогут попасть на виллу и посмотреть, что там находится.

– Сомневаюсь, чтобы они заинтересовались этим, – быстро ответил Ги. – Это сотрудники по борьбе с наркомафией, не обычные полицейские.

– Ах, так. – Гийом глубоко вздохнул. – Возможно, все это к лучшему. Мне никогда не хотелось привлекать к суду фон Райнгарда после того, как прошло столько лет. Если разворошить прошлое, то можно причинить больше вреда, чем пользы. Но думаю, что теперь, когда ты все знаешь, ты это понял и сам.

– В общем-то, дедушка, все вы предаете этому чрезмерно большое значение. Сотрудничество с немцами в первые дни было вполне понятным делом. Не думаю, чтобы кто-нибудь стал вас слишком винить, особенно в свете того, что произошло позже, – заметил Ги.

На бровастом лице Гийома появилось слегка озадаченное выражение. Он медленно провел пальцами по своим бескровным губам.

– А как же с английским агентом? Как, ты думаешь, воспримут люди этот факт? Тебе известно об английском агенте?

Лицо Ги приняло замкнутый вид.

– Ты имеешь в виду того, с кем у моей матери была любовная связь? Ну да, я могу понять, что это такая вещь, которую ни ты, ни она не хотели бы делать достоянием гласности. И должен признаться, что я был весьма шокирован, что она могла таким образом предать моего отца. Но не думаю, что это стало бы всемирной сенсацией.

– Ги. – Гийом колебался. – Не уверен, что мы говорим об одном и том же. Больше того, я отнюдь не уверен, что твоя мать сказала тебе всю правду.

Ги вспомнил свои прежние подозрения, связанные с отсутствием матери во время его детства.

– Ты имеешь в виду, что было какое-то продолжение? Что немцы не убили его и мать убежала с ним? Господи, неудивительно, что она не сказала мне об этом. Она, наверное, знала, как я к этому отнесусь.

– Все было не так, – медленно произнес Гийом. – Думаю, что мне стоит заполнить некоторые пробелы, Ги. Я, конечно, рад, что ты так чтишь память отца. Но этого нельзя делать за счет уважения к матери. Нет, я не хочу допустить этого. Кэтрин и я, мы не во всем сходились, но я все равно восхищаюсь ею по ряду причин. В частности тем, как она воспитала тебя, превратив твоего отца в икону для тебя, несмотря ни на что.

– Несмотря на то, что она полюбила другого мужчину?

– Нет… несмотря на то, что твой отец сделал ему. – Гийом прямо смотрел на внука, твердо решив изложить всю правду. – Да, твоя мать вступила в любовную связь. Хорошо это или плохо, об этом могут поспорить люди, знающие, как в то время обстояли дела, но я не хочу касаться этого. Достаточно сказать, что в сердце я не держу большой вины на нее. Но твой отец очень винил ее. Он настолько возмутился ею, что выдал этого английского агента немцам… и результатом этой сделки чуть не стала гибель тебя, твоей матери и тети Селестины. Конечно, он не знал, что и ты окажешься там в ту ночь. Но все равно, то, что он сделал, непростительно. Он хотел, чтобы Пола Кертиса поймали и убили, и поэтому выдал его фон Райнгарду. Человека, который приехал сюда и рисковал своей жизнью ради Франции, а твой отец выдал его фон Райнгарду, пошел на поводу у чувства ревности.

Ги побледнел.

– Дедушка… он не мог!

– Сделал. Он сам мне в этом признался. Он чуть не умер от чувства вины. Вина фактически убила его. Когда он не мог уже больше терпеть, он отдал себя в руки фон Райнгарда, потребовал занять место одного из заложников. Да, это был геройский поступок, но он совершил его потому, что не мог больше выносить сознание содеянного им.

– Но почему мама не сказала мне об этом? Почему она позволила мне думать?..

– Она хотела, чтобы ты уважал его, Ги. Что ты и должен делать. Бог видит, мы все люди. Почему твой отец должен отличаться? Но было бы неправильно, если бы ты начал поклоняться ему и недооценивать мать. Она – замечательная женщина. – Он немного помолчал, затем продолжал: – Ты, конечно, как я полагаю, знаешь, что она и сама работала на движение Сопротивления?

– Когда она жила здесь, во Франции?

– Нет, после. Она работала для специального отдела организации «Секретные операции в Европе», собирала информацию, устанавливала контакты, сопровождала тех, кто хочет включиться в эту работу. Думаю, что она была прекрасным работником, англичанка, которая могла сойти за настоящую француженку. В замок она, конечно, ни разу не приехала, но склонен думать, что она приезжала во Францию с различными заданиями, по крайней мере раз шесть. Ты не знал этого?

– Нет. – Вот, значит, почему она так долго отсутствовала, когда он был ребенком. Разговор, что она работала в министерстве в Шотландии, велся для отвода глаз. Знала ли об этом бабушка, которая смотрела за ним? Вряд ли.

Но почему Кэтрин все эти годы продержала это в секрете? Он все еще недоуменно качал головой, но в нем начали подниматься чувства глубочайшего уважения. Она сделала это ради его отца. Все это время он идеализировал своего отца, представляя его героем Сопротивления, хотя на самом деле он был немногим лучше фон Райнгарда. Нет, не так, но все равно…

«Мы все люди, – сказал Гийом». Как он прав! Теперь он, так же, как и Лили, должен изменить свой взгляд на тех, кого он любил. Какая ужасная ирония.

– Да, твоя мать замечательная женщина, – повторил Гийом. – Цени ее, как сокровище, Ги.

– Конечно. – Но теперь, узнав о ней больше, он понял, что, по крайней мере, в последнее время он был к ней не совсем справедлив. Он сразу же исправит это.

– Да… я почти забыл, – неожиданно добавил Гийом. – На твое имя пришло письмо.

– Письмо мне? Сюда? – Это озадачило его, но он слишком был занят своими мыслями, чтобы придать этому большое значение.

– Да, с маркой из карибского района. Когда мы увидели конверт, то обрадовались—подумали, что письмо от тебя… но потом поняли, что оно адресовано тебе.

– Странно. Кто же может написать мне сюда из карибского региона? В «Эр перпетуа» я дал адрес своего постоянного места проживания.

– Вот оно.

Гийом подошел к письменному столу, порылся в бумагах, лежавших там, нашел и подал конверт. Ги взял его, с любопытством разглядывая. Он не знал почерка и не мог себе представить, от кого же это письмо.

Он взял дедушкин нож для разрезания бумаги и, разрезав, открыл конверт, вынул оттуда два листочка и просмотрел их, отыскивая подпись.

Потом он замер, кровь застучала в его висках.

Лили!

– Прости, дедушка. Хочу прочитать это наедине, – сказал он.

– Конечно, Ги, конечно.

Но он практически и не слышал ответа дедушки. Он уже выходил из кабинета.

Лили стояла на веранде, смотрела на мягкие сумерки, упивалась запахами и звуками карибской ночи. Через два дня она навсегда уедет с острова Мандрепора и она хотела бы все окружающее увезти в памяти, запомнив до конца своих дней.

Как странно, думала она, после всех этих ужасных событий у нее наступили спокойные, счастливые дни. Вилла опустела, исчезли все привычные вещи, которые превращали ее в любимый дом, и все же она как будто наполнена призраками прошлого, в каждой комнате слышались отзвуки ее детского смеха, каждый уголок пробуждал у нее воспоминания. Она почти реально ощущала присутствие отца в салоне и в его кабинете, и не измученный предсмертный дух последних недель, а энергичную фигуру человека, каким он когда-то был. Здесь, на веранде, духи ее матери, казалось, смешивались с запахами ночи. Она представлялась ей настолько реальной, что Лили казалось, что если она быстро повернется, то увидит ее сидящей в плетеном кресле, ярко-красными ноготками постукивая по хрустальному бокалу, из которого она отпивает тонкое шампанское, на изящном запястье позвякивают браслеты.

Самые счастливые дни моей жизни прошли здесь, подумала Лили. И ничто, что случится позже, не лишит меня воспоминаний об этих днях.

Чувство горькой печали охватило ее. Лили знала, что отъезд, – чтобы никогда не вернуться! – станет самым тяжелым испытанием всей ее жизни.

Конечно, она уезжала и раньше, давала обещания больше не возвращаться никогда. Но те отъезды не были такими, совсем окончательными. Глубоко в душе она всегда знала, что здесь остаются ее отец и ее дом, что они ждут ее, если она передумает. На этот раз она лишена такого утешения. Островом Мандрепора будет владеть кто-то другой, а не ее папа. В вилле поселятся незнакомцы, заполнят комнаты, установят свою мебель, привезут личные вещи. Прежнее и знакомое уйдет навсегда, как будто его тут и не было.

Господи, я не вынесу этого! – взмолилась Лили. Это все – часть меня, а я – часть всего этого.

Внутри виллы зазвонил телефон, удивительно громко в ночной тиши. Лили нахмурилась, гадая, кто же может звонить. Может быть, Ингрид? Вчера утром она улетела в Германию. Возможно, она звонит, чтобы сообщить, что уже добралась до дома, но Лили не верилось. Между ними не было особой близости, и они уже простились. К тому же, в Германии теперь ночь.

Лили подняла трубу, поправила прическу, чтобы приставить трубку к уху.

– Алло?

На линии что-то трещало, слышно было плохо. Но несмотря на это голос звонившего показался ей волнующе знакомым.

– Это вы, Лили? Говорит Ги.

Кровь прилила к лицу, в ушах зазвенело.

– Ги? Я… вы получили мое письмо?

– Да. Я боялся, что вы уже покинули Мандрепору. Я пытался звонить раньше, но не было ответа.

– Я выходила. – Она не стала объяснять, что она осматривала остров, в последний раз бродила по знакомым местам. – Где вы находитесь?

– Во Франции.

– Франции! Но там, наверное, сейчас полночь!

– Да, очень поздно. Я просто продолжал названивать по вашему телефону. Хотел поговорить с вами.

Он нервно засмеялась.

– Прочитав мое письмо, думаю, вы не захотите больше разговаривать со мной.

– Лили, сюрпризов для меня там не было. Я все уже знаю. На деле… Послушайте, это долгая история. Когда вам надо уезжать?

– Послезавтра. Почему вы спрашиваете?

– Не уезжайте, – попросил он. – Я возвращаюсь.

– Вы… что?

Но связь прервалась. Лили стояла, держа в руке телефонную трубку, глядя на нее непонимающими глазами. Ги… возвращается! Почему… почему?

Но в душе она знала. И ее стало охватывать чувство счастья, первые пришельцы его, еще робкие, а потом в ней взорвался фонтан радости.

Ги возвращается! В этот момент все остальное в мире не имело никакого значения.

– Вы хотите сказать, что все время знали, кто такой мой папа, и ничего не сказали, – спросила Лили.

– Не хотел доставлять вам новых дополнительных страданий. Вы получили их сполна.

– О, Ги! – тихо вымолвила она.

Они находились в пустой теперь гостиной, где остались только коробки с упакованными и готовыми к отправке сокровищами.

Он прилетел сегодня утром в самолете «Айлендер», который он взял напрокат в международном аэропорту, первоначальная неловкость между ними тут же пропала, хотя окончательной легкости в отношениях еще не наступило.

– Я хочу вам кое-что подарить, – продолжал он. – Я понял с того, памятного посещения, какими дорогими стали для вас эти предметы.

– Но ведь это ваше семейное наследство! – воскликнула она. – Как только я поняла это, я сразу же решила вернуть их вам. Они принадлежали вашей семье в течение многих поколений, поэтому должны вернуться на прежнее место – чтобы ими любовались ваши дети и дети ваших детей.

Он не стал высказывать вслух свои мысли – надежду на то, что сокровища, возможно, не будут потеряны и для Лили, что его дети и внуки будут также и ее детьми и внуками. Говорить об этом было пока что рано. Но можно было думать, что она каким-то образом разделяет такие его мысли.

– Знаете ли, я понимаю, что такое наследство, – задумчиво произнесла она. – Я как раз пытаюсь разобраться со своим и навсегда отделаться от него. Это очень трудно – не представляете себе, как трудно. Мне и в голову не приходило, как сильно я полюбила остров Мандрепора, пока не подошла к моменту, когда мне надо покинуть его навсегда. В моем доме станут жить незнакомые люди и гулять по местам, которые я считала своими.

Он отпивал от коктейля, которым она его угостила, с любовью оглядывая каждую черточку ее лица и фигуры, взирая на нее со страстью, на которую, как он думал раньше, он способен не был.

– Может быть, и не незнакомые люди, – произнес он ровным голосом.

Она озадаченно посмотрела на него.

– Но Мандрепора будет продана.

– Да, знаю. – Он колебался, опять почувствовал неловкость, не зная, как сказать ей об этом. – Думаю, что мы могли бы сделать предложение о покупке острова.

– Вы… остров Мандрепора…

– Да, мой дедушка очень богатый человек, и ему понравилась идея найти себе пристанище на Карибском море. Европейская зима стала для него мучением, он думает, что здешнее солнце может согреть его старые кости. Я считаю, что теперь он никогда не покинет Шаранту, даже для отдыха, и это означает, что его поместье так же дорого ему, как вам Мандрепора, и даже, возможно, больше. Но именно такое он нашел оправдание этой идее.

– Не знаю, что и сказать!

– Мандрепора может стать прекрасным и необычайным курортным островом. Можно расширить гостиницу для приезжих гостей, построить несколько шикарных особняков. Что еще более важно, здесь теперь ощущается крайняя нехватка легких самолетов для перевозки пассажиров после развала «Эр перпетуа», а я всегда мечтал стать хозяином своего дела.

– Вы хотите сказать… вы приедете сюда, чтобы руководить чартерной компанией?

– Именно это я и имею в виду. Это будет небольшое предприятие, конечно, – я бы не хотел, чтобы бумаги отнимали у меня чересчур много времени и его не оставалось, чтобы летать самому. Хотя, думаю, я всегда могу нанять кого-нибудь, чтобы заняться этой стороной дела, заняться бумагами. И нам придется пригласить людей для управления гостиницей и причалами. Сам я абсолютно ничего не понимаю в бизнесе, а мой дедушка слишком стар, чтобы морочить себе голову этими вещами, хотя, уверен, что в расцвете лет он сумел бы один справиться со всем этим.

– Великолепная идея, Ги! – Ее глаза заблестели. – Вы не представляете, что для меня будет значить сознавать, что Мандрепора попала в хорошие руки. Я буду счастлива знать, что здесь находитесь вы.

Он поднял свой бокал, пригубил, задумчиво глядя на нее.

– Сказать по правде, Лили, я очень надеялся, что вы будете не просто думать о Мандрепоре. Я надеялся, что, может быть, сумею уговорить вас остаться здесь и помочь осуществить эти планы.

У нее захватило дыхание. Он видел, что поймал ее врасплох.

– Вы имеете в виду… работать у вас?

– Не у меня, а со мной. У нас с вами получится хорошая команда. – Он не добавил, что имел в виду не просто деловое содружество, когда говорил об этом.

– О, Ги, я не знаю! У меня в Нью-Йорке работа… квартира.

У него оборвалось сердце.

– Ну, если вы не желаете…

– Я не говорю, что не хочу! Я сказала, что не знаю! Вы действительно серьезно задумали это? Действительно покупаете остров?

– Серьезнее не бывает.

– Можно мне об этом подумать?

– Конечно.

Пальчиками она коснулась своих губ. С них срывались слова, непохожие на те, которые нашептывало ей сердце. Она не нуждалась во времени на размышления – она уже знала, что сделает. Остаться на Мандрепоре и помочь в осуществлении планов, которые превратят этот остров в райский уголок – именно об этом она всегда и мечтала. К тому же, в качестве дополнения к этой сделке получить Ги. Нет, времени тут совсем не требуется, чтобы принять решение.

Она осмотрела комнату, увидела готовые к отправке запакованные коробки.

– А сокровища? – спросила она. – Как вы с ними поступите?

– Ну, – медленно произнес он. – Думаю, что пока что отправлю их во Францию. Дедушка придает большое значение тому, чтобы они вернулись в замок. Но когда-нибудь они перейдут ко мне. Когда это случится, я подумаю об этом снова. Оставлять ли их в родовом поместье или же привезти их обратно сюда… все будет зависеть от сложившихся к тому времени обстоятельств.

Его глаза встретились с ее, и хотя не было произнесено больше ни слова, она поняла, что он имеет в виду. Она протянула к нему руку.

– Это вам решать, Ги. Но это всего лишь предметы, какими бы прекрасными и какими бы ценными они ни являлись. Существуют другие вещи, которые гораздо дороже.

Он взял ее руку.

– Да, они есть.

Других слов не понадобилось, она поняла, что он имеет в виду.

Она прошла через ад и теперь чудесным образом все становилось на свои места. Она все еще не верила в это, не могла в это поверить, но в душе знала, что дело обстоит именно так.

Мягкий лунный свет Карибского моря лился через решетчатые рамы, освещая пустую комнату и двух людей, которые видели только друг друга.

Именно это и есть рай в саду Эдема, ее райское наследие, подумала Лили.