Вразумление, самосотворение и биография

Часть I Погост и «Браунинг», который не стрелял

Река Емца – это левый приток Северной Двины, одна из немногих северных рек в мире, где не бывает ледоходов. Лед тает на месте, закипает бурунами и пропадает в воронках, растворяясь словно сахар. На крутом бережку этой чудной реки и стояла деревня Погост. Но это не тот погост, и не те ухоженные и приглаженные земли, которые были вотчиной Ганнибалов. Эта деревня примостилась прямо у берега Емцы, и самые крайние дома, кажется, нависали над ее обрывами. В таком расположении находился и дом, где хозяйкой была Мелания, тридцатишестилетняя вдова, мать двадцатилетнего сына по имени Киприан и дочери Ульяны четырех лет от роду. Дом этот, по-местному «Кошель», когда-то был громадного размера, но в начале сентября 1918 года, в тот самый страшный день, он сгорел, но, к счастью, не совсем, часть его сохранилась. Остались пять комнат с печками, да под единой крышей как бы веранда со столом из красной сосны и скамейками.

До того события, в апреле 1917 года, муж и двое ее братьев в лодке, полной икряного хариуса, попали в ту самую «сахарную» воронку посреди Емцы и утонули, даже ни разу не показавшись на поверхности. Она в тот день с сыном встречала мужчин на берегу и видела их гибель.

В сентябре 1918 года, в уже холодную ночь, в ее дверь забарабанили. Женщина была уверена, что это Киприан вернулся с речки, куда ходил с друзьями ловить налимов. Но это в дом рвались солдаты «туземной» дивизии, наступающих англо-американских войск. После удара по голове она очнулась голая под скамейкой. Пробыв в беспамятстве несколько часов, Мелания была изнасилована. Женщина выползла из дома, а вернулась уже на ногах, так же голая, но с вилами в руках. Мужчин было четверо, и в свете громадной луны она их поочередно убила ударами в горло без промаха. Потом запалила лампу, оделась, собрала необходимое, и, прошлепав ногами по липким от крови половым доскам, ушла в ночь. Женщина нашла сына, который спал, свернувшись у костерка, разбудила и, ничего не объясняя, потянула за руку вдоль берега, туда – не зная куда. К обеду следующего дня дом заполыхал, но, как часто бывает в сентябре, после полудня начался шквальный ветер с дождем, и дом не сгорел полностью. А воинство это англо-американское скоро кинулось со всех ног бежать с этих берегов. Мелания вернулась, разгребла пепелище, а когда вылез живот, попыталась убить сначала себя, затем новорожденную девочку; сын остановил тем, что просто был и любил ее.

Так они и жили теперь втроем, девочка была слабенькая, черноглазая и испуганная, к маме не жалась, все больше к братишке. Брат в свои двадцать лет был крепок, смышлен и трудолюбив, унаследовав лучшие качества своих предков-северян. Он-то и был кормильцем. За месяц до того как утонули его дядьки и отец, весенний медведь задрал его деда и ел того, пока не затропили зверя и не убили. А бабушка его «сгорела» за неделю от такого горя и тихо умерла. Теперь Киприан добывал хлеб насущный – рыбу и таежного зверя. К 1923 году советская власть в тех местах уже хорошо укоренилась. Мелания после ночной резни имела у нее уважение, ее неоднократно пытались завлечь во всякие политические мероприятия, но женщина всегда уклонялась. Помогли власти дом подстроить и подладить, а весной обратились с просьбой взять на жительство какую-то столичную фигуру, конечно, с содержанием. Мелания согласилась, ей даже аванс выдали.

***

И вот, через несколько дней, в яркий полдень, она увидела эту фигуру, сидящую на берегу, на краешке скелета давно умершей лодки. Ничего волнительного в той личности она не увидела: это был мужчина, годков эдак шестидесяти, в каком-то еще старорежимном сюртуке, без знаков отличия и регалий, среднего роста, с лохматой бородой, такой же лохматой седой шевелюрой и черными густыми бровями. Вот такой образ, с умными глазами и без улыбки. Мелания представилась, он попросил называть его Гедеоном, без отчества и прочего, что он имел в виду под прочим, женщина не поняла. В руках у него был объемный сверток, перетянутый бечевкой, вот с тем грузом он и похромал к новому месту жительства. Веранда со столом и скамейками ему явно понравилась больше, чем жилая комната с печкой и кроватью. За сосновым столом он и расположился, скрестил пальцы рук и в два кулака стукнул по строганным сосновым доскам, затем попросил воды и долго пил из кувшина.

Передохнув, мужчина спросил, платили ли уже за его столование. Он хотел, чтобы для него, в ущерб еде, приобрели много бумаги, перья, чернила и клякспапир. Когда он все это называл, глаза у него становились как у мечтателя-звездочета, поэтически загадочные. Вечером он познакомился с Киприаном, и также представился ему Гедеоном. Тот тоже особо не среагировал на это имя, и гость, похоже, окончательно успокоился. Он попросил Киприана сделать ему линейку в пятьдесят сантиметров. Ел мужчина мало, и, пока не доставили ему то, что просил, почти не выходил из комнаты, разговаривая там сам с собой, и, похоже, на разных языках.

– Стихослагатель, наверное, – подумала Мелания, но Гедеон не был поэтом. Это был арестованный в августе 1922 года профессор бывшей Николаевской академии Генерального штаба, заведующий кафедрой военной стратегии академии Генерального штаба РККА. В октябре 1918 года, сразу после приветственной речи Л. Троцкого, он поступил на службу в РККА, получив кафедру с подачи А.Е. Снесарева, прежде генерал-лейтенанта царской армии, а теперь начальника «красной» военной академии.

Согласно политической линии недоверия к военным специалистам, в августе 1922 года была проведена аттестация преподавателей и профессуры в академии. Всего аттестовали 144 человека, из которых 100 было штабных офицеров и генералов царской армии. Гедеона аттестовали с выводами: «Философ. Чужой. Огромные знания». В том году 50% слушателей было вычищено из академии. В 1922 -1923 годах по инициативе Ленина в рамках борьбы с инакомыслием была организована операция по высылке за границу деятелей науки и культуры. Всем высылаемым разрешили взять с собой: двое кальсон, две пары носков, пиджак, брюки и пальто, а деньги конфисковали. Его тоже запланировали выслать в ноябре1922 года, но фамилия в списке попала на глаза Троцкому, с последующим разгромом составителей бумаги: порка была обстоятельная и жестокая, их обвинили в том, что они хотели передать все стратегии и секреты РККА в лапы капитала через Гедеона. Его же скоренько с тем самым багажом в пакете отправили в тихое местечко с глаз долой.

Когда притащили бумагу, перья и чернила, мужчина выселился из комнаты за добротный сосновый стол.

***

Так, до холодов, все оставшиеся теплые месяцы он, казалось, не вставал из-за этого стола. За его постой деньги выдавали без задержек, невесть какая сумма, но кое-что необходимое можно было купить, а к холодам такого становилось все больше. Ульяне купили азбуку, она сидела рядом с Гедеоном, только край книжки торчал из-под стола вместе с тоненькими ручками. Иногда девочка что-то шептала, а Гедеон гладил ее по голове и всегда хвалил. Сам же он писал, написанного становилось все больше, и оно ложилось ровными стопками. Мужчина иногда ворошил эти стопки, но вновь гармонично раскладывал. В этих коробках с рукописями были только ему понятные смысл и содержание. Но вот пришла проблема с чернилами, он, похоже, исписал все резервы ближайшего поселения. Паники не случилось, ведь Мелания по старинному рецепту намешала ему золы со смолой и еще чем-то, и это писало. Умел ли он замечать что-то вокруг себя? Он всегда был далеко от деревни Погост и рода людского.

В деревне парни возраста Киприана жили дружно, рыбачили, охотились вместе, было чем добыть и лося, и оленя: интервенты, унося ноги, побросали много оружия – целые склады английских винтовок «Ли-Энфилд», которые власти выдавали вместе с патронами по одной на семью. На севере не было крестьян, то есть собственников, да и кулаков тоже, а значит, и классовых врагов, были только рыбаки и охотники. Добыть пушного зверя и перелетную птицу в этом году явно не получалось. Были и ружья, и гильзы, а дробь и мелкую пулю давно уже сами катали, но не было пороха – тот, что вытаскивали из артиллерийских снарядов, был как рваная тряпка и даже в печи не горел. Остаться в сезон без пушнины – беда для каждой семьи. Когда Гедеон услышал о той проблеме, то попросил Киприана принести тот самый артиллерийский порох, потом еще какой-нибудь легкий металл и напилить с него стружку напильником, да сухую траву размолоть в порошок. Все это Киприан растолок и смешал в указанных пропорциях, да принес в большой глиняной миске. Гедеон набрал где-то пол-ложки этой смеси, и попросил Киприана поднести зажженную лучину. Содержимое ложки вспыхнуло белым пламенем, да развеялось белым дымом. В тот же вечер Киприан с друзьями опробовал эту смесь в деле, все работало на отлично. Так появился порох, который в деревне иначе как «Гедеонов» не называли. По холодам охотники из благодарности подкидывали к дому то уток, то гусей перелетных. В те дни мама с дочкой ходили по ягоды, и однажды, вернувшись, не застали постояльца в привычном месте. Он лежал на кровати и жался ногами к теплой печке: простуда была серьезная, с хрипами и кашлем. Ушло почти две недели, чтобы Гедеон стал подниматься. На севере знали, как лечить простуду и как от нее охраняться. Из старых, сохранившихся семейных кладовок достали ему обувь из волчьих шкурок, самошитое теплое белье и тулуп. Вот теперь он, небритый и нечесаный, был совсем не похож на деревенского дедушку, больше на пещерного человека.

Пока был в жару и бреду, все время разговаривал, но на языках, жителям деревни неизвестных. Вдруг Гедеону привиделся Миша Тухачевский, вдохновленный славой Суворова, который в 1794 году триумфально взял Варшаву. Гедеон тогда сказал Тухачевскому, что тот вернется с выбитыми зубами, ибо Варшава – это не Тамбов и не Кронштадт. Все так и случилось. Мстительный военачальник добил бы тогда профессора, если бы его самого Лев Троцкий не объявил заговорщиком. Вот такие события ему виделись в горячечном бреду. Болезнь отступила, и он снова уселся писать, но теперь уже, по настоянию Мелании, не пропускал горячий кисель из клюквы и морошки. Ульяна уже дошла до буквы «Ы».

***

По большому счету, ему было наплевать на планы и амбиции того выскочки Тухачевского, но к Варшаве у него была ревность: его прадед под командованием Милорадовича брал ее. Все тогда обошлось вроде бы малой кровью, но прадед его был дважды ранен, а Милорадович, как известно, застрелен в декабре 1825 года заговорщиком польского происхождения, и прадеда он пережил всего лишь на сутки. Прадеда же в тот день смертельно ранили, но не на поле брани, а на Исаковском мосту, к ночи его бросили в прорубь в Неве. Предки Гедеона все время были в войне. В 1837 году овдовела бабушка, в возрасте тридцати шести лет погиб от пули при высадке русских войск на мысе Адлер его дед. А в июне 1865 года при взятии Ташкента кривой саблей был зарублен отец, он истек кровью в неполные тридцать два года. Его, Гедеона, война началась рано. Это был июль в родовой усадьбе матери, куда его отправляли каждым летом – последний месяц детства. С середины августа мальчик уже будет в кадетах.

***

Из ржаной муки на праздничный стол Мелания приготовила кулебяку с семгой и пирог с мясом оленя и грибами, а к рождественскому чаю – пирожки с ягодами. Мелания была крупной и добротной, сохранила толстую девичью косу, но при своих габаритах не была угловатой. Всегда подвижная, но глазами, правда, не лучезарная, отчего лицо ее было немного как бы застывшее.

Двор основательно занесло снегом, буран не отпускал вторые сутки, жутко завывая. Самую большую комнату натопили, и все уселись за узеньким столом. Киприан привел невесту – девочку лет шестнадцати, со звонким голосом и влюбленными глазами. Молодые сделали Гедеону замечательный рождественский подарок: два карандаша, синий и красный, и почти работающий циркуль. Даже впустили к порогу собачонку, которая неизвестно откуда прибилась – безродная, совсем не злая и без одного уха. Кличка у нее была странная, по мнению Гедеона – Перч. Он-то знал, что это мера длины на Индостане, но здесь откуда это было известно? Впрочем, собаку кликали по-разному, чаще даже Перчушка, а ей по-разному и нравилось, когда кидали рыбьи головы или кишки утиные. Сегодня за столом выпили немного вина из брусники, посмеялись. Было тепло от печки и смешно смотреть, как Ульянка, смешно выпучив глазки, лижет леденец на палочке – звездочку, специально для нее изготовленную в единственном экземпляре.

В том пожаре все образа в доме сгорели, в храм Мелания не ходила, да и от детей не требовала, она уже не ждала ни спасения, ни благодати. В теплые месяцы работы было предостаточно, а в зимние и того больше. Труд тут был залогом выживания. Гедеон тоже работал, теперь в своей комнате, печка грела, а земляные полы холодили, и не было конца его работе, как, впрочем, и начала. Не имея при себе ни единой книги, ни словаря, ни энциклопедии, он из своей абсолютно феноменальной памяти выжимал то, что ему выстраивало рельефы и графики, тропы, дороги и магистрали, ведущие к войнам. Это была геометрия войны, и он писал ее алгоритм. Но больше всего этой геометрии мешали эмоции прошлого, ибо история ничему не учит, а только как классная надсмотрщица жестоко спрашивает за невыученные уроки. Будешь смотреть назад из будущего – увидишь прошлое, которое еще не случилось, а будешь смотреть из прошлого – будущего не спрогнозируешь. Гедеона в будущем ничего не интересовало, даже собственная судьба, его интересовали только войны, которые, как он считал, обязательно состоятся. Злоба побежденных – причина новой войны.

***

В поместье в те дни стояла изнурительная жара, все хотели дождя, и люди, и коровы, бродившие по лугу и принюхивавшиеся к облакам в небесах. Дождь не всегда спасал от роя слепней, особо свирепствовавших в полуденном пекле. Ливень был где-то рядом, над горизонтом небо угрожающе чернело, и ветерок был хоть жарко жгучий, но настойчивый и тревожный – все предвещало грозу. Они в этих краях хоть редки и непродолжительны, но могучи.

Мальчик после утренних уроков по музыке, языкам и географии, с банкой червей, что с утра принесли деревенские, направлялся к пруду. Пруд был когда-то полон рыбы и ухожен, с беседкой и мостиком, а сейчас обветшал, оброс осокой и рогозом, но рыба еще там водилась, да порой и хороших размеров. Уда из ивового прута с лесой и поплавком из гусиного пера лежала на бережке, червяк был надет на крючок и заброшен за полосу кувшинок, поплавок встал белой палочкой, лягушки квакали, и что-то булькало со дна вправо. При малом своем возрасте, рыбак был готов, что клева не будет на смену погоды, но все же пристально смотрел на поплавок. Тот шевельнулся разок и замер. Так прошло с полчаса, как вдруг справа, с луга, донесся пронзительный и истошный детский крик. Мальчик бросился туда, это было совсем рядом. Сразу за прудовым бугром он увидел всю картинку. В десятке метров от него стоял на своих длиннющих ногах аист, тот самый, что селился каждый год на почерневшем от древности срубе, и которого все в округе дразнили по-своему. В своем клюве он держал зайчонка, который дрыгал лапками и истошно кричал голосом младенца, призывая весь мир спасти его. Аист пытался его глотать, но у него не получалось, зайчонок не проходил в глотку. Птица отрыгивала его, била о землю и снова пыталась глотать. Уже раздавались не сильные, но грубые раскаты грома. Мальчик кинулся на аиста, тот бросил изжеванного и покалеченного зайчишку и, расправив двухметровые крылья, ринулся навстречу ребенку. Тот развернулся и кинулся прочь. В этот момент ему в спину ударил громовой залп небесной артиллерии. Он упал на колени, но тут же вскочил и снова рванул вперед. Птица уже давно не бежала за ним, его подгоняли грохот и свет. Молнии были вокруг, и казалось, что за ним мчится сама смерть. Он бежал из последних сил, а навстречу из дома спешили люди. Оглушенный ужасом, мальчик упал. Внесли его в дом бесчувственного, а на червяка все же клюнул здоровенный карп. Он утянул легкую уду и таскал ее часами по прудовой растительности, пока не избавился от крючка.

Мальчик же в тот день приобрел то, что делает одновременно великим и несчастным – пророческий дар. Ребенок пролежал в постели неделю, вокруг все суетились со сказками и разговорами, а у него внутри шла война. С теми войнами он и будет взрослеть, он не мог объяснить причины их возникновения, не мог и влиянием своим что-то изменить. Он просматривал их от начала до конца, на каждом квадратном метре. Гедеон не будет вникать в иллюзии, что человеческая агрессивность требует войны, все это было не его, но на каких-то только ему известных формулах он мог рассчитывать дни ее начала и конца. Пока же его везут в город, теперь уже на постоянное проживание с учебой. Гедеоном назвала его бабушка, когда он, стараясь быть последовательным, осуждал ту птицу. Она просила мальчика не судить строго, а постараться понять. Аиста пристрелили, но зайчонка не спасли, он был обречен на поедание в любом случае, ибо родился уже жертвой.

***

В конце января умер вождь. В деревне был митинг, но из-за большого снега и шквального ветра продлился недолго. Главный вопрос все равно успели озвучить: – Как жить-то будем? Похоже, никто не знал. На одном из трепетавших на ветру красных стягов Ульянка узнала деда Гедеона, и как могла ликовала, утирая сопли. На стяге, рядом с теперь уже почившим вождем, был изображен Карл Маркс.

По возвращении домой Ульянка все рассказала. Гедеону вовсе не хотелось быть похожим на Мордехая – «выкреста» и вероотступника. В храмах его новой церкви Гедеону виделись орлы римского Пантеона, свастики фашистов, ненависть и презрение к русскому народу. Гедеон выглядел, конечно, ужасно марксоподобно, и, казалось, уже не было ни гребней, ни ножниц, чтобы изменить эту картину. Это его беспокоило лишь при помывке раз в неделю, а потом он быстро об этом забывал, благо, было о чем думать. Он рисовал карты новых победно-пораженческих границ и сводил цифры в километры. Мужчина совсем не вникал в прошлое, он был в том, уже свершившемся, но еще не показанном.

За двадцать дней до нападения японского флота на русскую эскадру в Порт-Артуре, на Рождество 7 декабря 1904 года, он показал картинку начальнику Николаевской академии Н.П. Михневичу, человеку, которого он давно знал и очень уважал. Они были знакомы еще со времен окончания им Николаевского инженерного училища, когда он прибыл в чине подпоручика в распоряжение офицера для поручений при штабе войск. Тем офицером и был подполковник Н.П. Михневич, который уже тогда считался одним из крупнейших русских военных писателей и теоретиков. Они хорошо общались и спорили по вопросам военной теории и практики войны, и десять лет потом сохраняли уважительные отношения младшего и старшего. По рождению они – земляки, друг другу были приятны и вразумительны. Так было до осени 1894 года, пока тридцатиоднолетнего капитана не покалечила дуэльная пуля, разбив начисто коленный сустав. Человека, спровоцировавшего дуэль, он убил, но сам остался калекой. Путь в войска был закрыт. Та история имела большой резонанс и могла жестоко для него закончиться. Как раз в тот год был пик хлопот военного министра об официальном разрешении дуэлей в русской армии, и его история как бы заглохла сама собой. Дальше была все та же деревня в Тульской губернии и прозябание у того, уже совсем заросшего пруда. Но прибыл посыльный от Н.П. Михневича, который в то время был ординарным профессором Николаевской академии Генерального штаба России.…