Книга шестая Год 1958

В самый разгар работы, связанной с созданием новых записей, 20 марта в Милане (Италия) скончался знаменитый дирижер Карло Фирелли. Уроженец Бирмингема (Англия), Чарльз Фрай сменил фамилию, однако сохранил свои рабочие корни, отказавшись от рыцарского звания. Почитаемый как знаменитый дирижер нашего времени, он по-своему прочитал произведения Верди, Пуччини, Малера, Равеля, Рахманинова, Стравинского, Рихарда Штрауса. Он оставил после себя сына, Карло Фирелли II, четырнадцати лет (от своей второй жены Алфеи Койн Каннингхэм, внучки Гроувера Т. Койна).

Тайм, 23 марта 1958 г.


Сегодня мы приглашаем вас в отдаленное, расположенное в Мандевилль-Каньоне поместье мистера и миссис Джошуа Ферно. Он писатель и постановщик фильмов, обладатель «Оскаров», она известна кинолюбителям всего мира как Рейн Фэрберн. Оба прожили здесь восемь лет — с момента рождения второго ребенка, Сары, которую в семье зовут Сари. Добрый день, Джошуа, Рейн, Билли и Сари…

Эдвард Р. Мэрроу. Лицом к лицу, май 1958 г.


Это Нина Риччи, вся в потрясающих розовых тонах. На ней блуза с напуском и удивительно элегантная расклешенная юбка. Дамы, это то, что мы будем носить нынешней весной.

Рой Хорак на выставке мод в «Патриции», 10 ноября 1958 г.


…Хорак и его огромные загадочные полотна в галерее Лэнгли.

О чем говорят люди. Вог, ноябрь 1958 г.

45

Поздним утром ноября 1958 года Алфея стояла у окна своей спальни, размышляя о том, во что ей одеться. Перистые облака на небе казались мрачными и зловещими, внизу, в Центральном парке, облетали последние желтовато-коричневые листья. Так что же надевать — плащ или шубу?

Ее теплая спальня с пылающим камином являла собой очаровательную смесь мебели разных цветов и стилей. Позолоченная кровать в стиле Людовика XIV не казалась слишком громоздкой благодаря тому, что располагалась по диагонали, современные приземистые кресла группировались в одном месте, чтобы, сидя в них, было удобно вести беседу, шторы были из белого льна, а ультрамодный стул гармонировал с элегантным, покрытым лаком письменным столом в духе восемнадцатого столетия.

Чарльз сейчас находился в Гротоне, поэтому не было нужды держать открытым дом в Женеве, и Алфея считала эти десятикомнатные аппартаменты, меблированные с помощью художника по интерьеру, своим домом.

Ей отчаянно нужен был дом — приют спокойствия и отдохновения.

Спасительной гаванью для Алфеи всегда были сын и Фирелли.

И вот в марте, когда в Милане шла запись «Жар-птицы» Стравинского под его управлением, лицо маэстро внезапно побагровело, и он повалился на подиум, продолжая мертвеющими пальцами сжимать дирижерскую палочку. С тех пор у Алфеи и появились периодически повторяющиеся приступы депрессии. Она поняла, что именно этот старый мужчина, неизменно обожавший ее, спасал ее от губительной паники. (Обри Уимборн, рафинированный лондонец, никогда в ее понимании не был близким другом — она смотрела на него скорее как на эффектное, удобное средство, с помощью которого ей удавалось вести красивую жизнь.) Без платонической, беззаветной преданности старого маэстро у нее вновь возродилось так и не выкорчеванное до конца чувство собственной греховности, никчемности и апатии.

Чтобы преодолеть надломленность и одиночество, Алфея устраивала частые приемы, на которых тяжело позвякивало бабушкино столовое серебро георгианских времен и тоненько звенел хрусталь баккара. Она делала выезды на пышные сборища, где мужчины были в белых галстуках и фраках, а изысканно одетые женщины стремились поразить друг друга блеском бриллиантов. На этой роскошной постели она удовлетворяла свою страсть с мужчинами с безупречным социальным происхождением.

Сейчас, стоя у окна спальни, Алфея безо всякой причины вспомнила о своей старинной мечте: волны разбиваются о валуны живописного берега; открытая ветрам хижина, бревенчатые стены которой увешаны работами Алфеи Каннингхэм, художницы… Она не брала в руки кисти с тех пор, как ушла из Художественного института Генри Лиззауэра. Каким странным и одиноким ребенком я была, подумала она и отвернулась от окна.

Алфея вышла на Пятую авеню в русских соболях, ее встретил порывистый ветер. Через десять минут она поравнялась со зданием компании «Дженерал моторс».

— Алфея! — услышала она мужской голос. — Алфея!

Полагая, что зов донесся со стороны стоянки, она повернулась и вгляделась в выходящих из здания людей, у которых, видимо, начался перерыв.

— Алфея!

Чуть поодаль стоял запыхавшийся Джерри Хорак.

При первом взгляде на широкоскулое, привлекательное обветренное лицо, на нее снизошло какое-то очищающее, инстинктивное спокойствие. Затем нахлынули воспоминания, и в ней закипела ярость.

Придав своему лицу выражение высокомерного удивления, она сделала вид, что пытается узнать его.

— Лэрри! — воскликнула она. — Никак Лэрри Ховак!

Он сощурил глаза, кожа на скулах натянулась от гнева.

— Чушь собачья, Алфея! — произнес он. — Ты меня узнала сразу.

Им мешал поток спешащих пешеходов.

— Вряд ли, — сказала она, покровительственно улыбаясь. — Прошли годы.

— Брось дурить, малышка. — Сказано это было тем же, что и раньше, вызывающе дерзким тоном. — Скорее я мог забыть тебя, а не наоборот.

Вспомнив загорелых детишек, игравших в войну на свободной от машин стоянке, шелест алжирского плюща и крашеную блондинку, Алфея холодно сказала:

— Конечно, правда колет глаза, но я действительно не могла вспомнить. И я не могу стоять здесь и спорить. Меня ждет сенатор Андре Уорд. — Модуляции ее голоса продемонстрировали, что Андре — ее нынешний любовник. Тем не менее свою реакцию на не вызывающее сомнения присутствие Джерри она оценила неточно. — Как бы там ни было, почему ты так уверен, что ни одна женщина не может забыть тебя? — неожиданно для себя спросила она. — Ты всегда был слишком самоуверен, несчастный выродок.

Джерри осклабился.

— Приятно видеть, что ты все такая же крутая, бешеная сука.

Как ни странно, но Алфею, столь болезненно реагирующую на оскорбления, эти грубые слова лишь возбудили. Джерри продолжал ухмыляться. И тогда она улыбнулась ему улыбкой молодости.

Он взял ее за руку.

— Ты выглядишь блестяще, — сказал он. — Самая шикарная женщина в Нью-Йорке.

Не сговариваясь, они пошли по тротуару, пробираясь сквозь толпу.

— Последнее, что я слышала о тебе, это твое увлечение Рой Уэйс. От нее ты тоже избавился?

— Что значит «тоже избавился»?

Они пересекали Пятую авеню. Поодаль, в парке, выстроились в ряд экипажи, лошади которых были покрыты попонами.

— Ты сбежал от меня, — пояснила она.

— Черта лысого сбежал! — сердито возразил он. — Мне нужно было сообразить, что они не будут увязывать обвинение с тобой.

— Они? Обвинение? Со мной?

— Полиция уже ждала меня, когда я пришел домой… Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия… Была чертовски удобная ситуация для твоих родителей — японцы еще не подписали капитуляцию, а прессу не допускают на заседания военного суда… Так что я мог здорово загреметь… Мне светило двадцать лет каторжной тюрьмы, если бы не капитан Вольдхайм… Умнейший адвокат, этот Вольдхайм! Он подвел базу, что я стал психом на почве военных потрясений. И мне всего-то пришлось провести год в военной психушке.

Горестная гримаса, исказившая его лицо, неожиданно подействовала на Алфею, и она покачала головой, выражая сочувствие Джерри Хораку. А в голове у нее билась ликующая мысль: он не бросил меня, он не сбежал от меня!

— Не подумай, что я жалуюсь, — добавил Джерри, когда они входили в парк. — Я не знаю, какую удавку они накинули на бедного старикана Генри, но, должно быть, это было что-то кошмарное.

На какой-то момент Алфея замедлила шаги под тяжестью мучительного воспоминания. Генри Лиззауэр был на ее совести. Но откуда обезумевшей семнадцатилетней девчонке было знать, что этот немецкий беженец способен на самоубийство?

Неподалеку старуха в мужском пальто жарила каштаны на жаровне, от которой поднимались клубы дыма. Джерри купил пакет жареных каштанов, облупил один, подул на него и сунул Алфее в рот.

Они шли под ледяным, порывистым ветром, ели каштаны и молчали.

Джерри смял пустой пакет и выбросил в мусорную урну.

— Почему ты вдруг решила, — заговорил он, — что я совершил гадость по отношению к тебе?

— Я приехала к твоему дому и целый день ждала тебя возле него. Наконец подъехала блондинка и сказала, что ты уехал из города.

— Какая блондинка?

— Разве ты не оставался с женой друга?

— Берт уезжал на неделю, и у него никогда не было жены… Почему ты поверила в этот обман? Алфея, я был настолько без ума от тебя, что не стал бы смотреть, если бы сама Рита Хейворт сняла передо мной штаны и начала крутить задницей.

— Но женщина поднялась с покупками на крыльцо дома…

— Не знаю… Она там не жила.

— Она держалась как у себя дома… И потом, откуда она могла знать о тебе?

— Сам удивляюсь. — Он увернулся от трехколесного велосипеда, на котором несся навстречу краснощекий мальчуган в испачканной снегом одежде. — Может, это твои родители наняли кого-то в Голливуде.

— Актрису, которая должна была сбить меня со следа?

— Другого объяснения нет.

— Да, они могли придумать такую роль, — согласно кивнула Алфея.

— Когда меня освободили, ты уже была замужем за Тосканини.

— Фирелли, — машинально поправила его Алфея. Она подумала о причине брака, длившегося с апреля по декабрь, — в ее утробе находился ребенок идущего рядом человека — и слегка отстранилась от Джерри. Она не могла допустить, чтобы кто-либо, пусть даже сам Джерри, узнает, кто отец Чарльза. Чарльз — это нечто сокровенное. Ее ребенок. И более ничей.

Я не скажу Джерри — никогда, подумала она.

Налетел ветер, взъерошил мех, проник под шубу.

— А-а, какой смысл ворошить все это? — проговорил Джерри. — Что прошло, то прошло.

Он положил руку ей на талию — невысокий, коренастый мужчина в черной кожаной куртке и линялых джинсах — и притянул к себе стройную, элегантно одетую женщину в дорогих русских мехах. Алфея наклонилась к нему, и дуновение ветра донесло аромат духов до его лица. Они прибавили шагу.

Алфея подстроилась под шаг Джерри.

Они подошли к развилке, и Алфея свернула направо.

— Мне в эту сторону, — сказала она.

— Боже, как легко с тобой!.. Ты единственная из известных мне женщин, которая не способна заговорить человека до смерти… Ты живешь в Нью-Йорке?

— У меня здесь квартира… А ты?

— В Лос-Анджелесе. Я здесь потому, что галерея Лэнгли организовала мою персональную выставку.

— Лэнгли? Внушает уважение…

Когда они вошли в вестибюль, теплый воздух обжег щеки Алфеи. Взглянув в овальной формы зеркало и увидев необычный для себя румянец, она вспомнила, как смущенно и горячо Рой в «Патриции» рассказывала ей о Джерри.

— Ты мне так и не сказал, чем все закончилось у тебя и Рой Уэйс, — проговорила Алфея. — Ты видишься с ней?

— Мы женаты, — ответил он.

Какая-то адская буря пронеслась у нее в голове.

— Прямо как в романе, — беспечным тоном произнесла она. — Ты и Рой.

Швейцар вызвал лифт.

— Алфея, — тихо сказал Джерри, — были некоторые обстоятельства…

— Ни к чему исповедоваться. Я не священник.

— Моя женитьба на Рой — это нечто совсем другое, — добавил он.

Она спала со многими женатыми мужчинами, не испытывая при этом ни зависти, ни вины перед обманутыми женами. Она и Рой провели вместе несколько лет, этого не изменишь, но что из того? Почему же ее душит приступ жестокой ревности, какой-то отчаянный, жгучий стыд?

Бронзовые двери лифта открылись.

Когда они поднимались на лифте, Алфея положила руки на талию Джерри и прижалась горячей щекой к его щетинистой щеке.

— Да, это имеет значение… Но я ничего не могу поделать с собой.


По другую сторону опущенных белых льняных штор ветер швырял крупкой в стекло, но в комнате было тепло, а огонь в камине разгонял призрачную мглу. Алфея пододвинулась к Джерри поближе, прижалась к нему обнаженным телом. Пробило шесть, они провели в позолоченной кровати пять часов.

Джерри загасил сигарету и повернулся, чтобы обнять Алфею обеими руками.

— Ты, наверно, решишь, что я слишком загибаю, но я скажу: ничего в моей жизни не было более правильного, чем это — вот так лежать сегодня с тобой.

— Я верю тебе, — сказала она. Безграничная уверенность, которую он сумел ей внушить, позволила ей признаться: — Я рада, что тебе так хорошо с Рой.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о ней?

— Видимо, мы должны пройти через это.

— Это было ошибкой — жениться на ней. — Он вздохнул. — Она славный ребенок, добрый, верный, а я форменное говно по отношению к ней. Но я ничего не могу поделать. Она всегда такая смиренная и покорная… Смотрит на меня с обожанием, спрашивает мое мнение о своей работе, об одежде… «Ты гораздо умнее меня, у тебя замечательный глаз». — Это все ее слова, ей не надоедает их повторять.

— Такой комплекс неполноценности сводит меня с ума.

— Да, это верно… Мы купили дом на участке чуть южнее Беверли Хиллз.

— Ты? И участок?

— Да. Вообще-то купила Рой… На свои деньги… Участки сейчас подскочили в цене. Этот хоть и не Беверли Хиллз, но с претензиями. Называется Беверли Вуд. Рой выбрала дом с гаражом. Еще до въезда наняла мастера, застеклила крышу, переделала окна… Сделала студию для меня… Единственная беда, что я не могу там работать… И даже дышать.

Алфея погладила его по обнаженному плечу.

— Бедный Джерри, — произнесла она.

— Боже! — сказал он. — Я живу на улице, где каждая пятая хата такая же, как наша! Впрочем, какого черта я жалуюсь? Я рад, коли ее радует дом. Видит Бог, ничто другое в нашем браке не приносило ей такой же радости… После женитьбы я мог работать лишь урывками, причем большую часть работ уничтожал… Она никогда не жалуется. Она называет меня гением и все, что я пишу, считает шедевром, который нужно продать и купить либо новую машину, либо новый диван, либо что-нибудь еще… А, черт побери! Все, что я говорю о Рой, звучит мерзко! Она славная… Дело во мне. С такой скотиной, как я, невозможно жить…

— Она тоже несчастлива?

— В том-то и парадокс… Готов биться об заклад, что нет. Это я несчастен. Она работает в «Патриции» как вол и приходит домой напевая. Она считает, что делает мне приятное… Кленовая мебель, рецепты из женских журналов… Это все для меня… Я пытаюсь говорить все, что полагается в таких случаях, хоть иной раз мне поперек горла встает моя собственная фальшь.

— И ты в конце концов взрываешься, — предположила Алфея.

— Взрываюсь со страшной силой… Ты меня понимаешь?

— Я жила с Обри Уимборном три года.

— После очередного взрыва она уходит в другую спальню и рыдает всю ночь, затем ходит несколько дней как побитый щенок. Сердце у меня разрывается, но когда я пытаюсь извиниться, у меня не получается. Ты не представляешь, каким говном я себя чувствую.

— Обри из кожи лез вон, чтобы угодить мне. Я не сразу поняла, что он производил надо мной психологический эксперимент — хотел узнать, как далеко я способна зайти. Ему нужно было, чтобы я вела себя, как садистка. В конце концов, когда я больше не могла выносить себя, я бросила его.

— Мне жаль Рой так, как никого и никогда не было жаль, но я не могу переделать себя. — Он снова вздохнул. — И потом эта проблема с ребенком…

Алфея убрала длинную точеную ногу с волосатой ноги Джерри.

— У тебя есть ребенок?

— В том-то и дело, что нет. Тут что-то не в порядке, но вот у кого из нас — этого доктора не знают. Перед войной, когда я не хотел детей, я мог их иметь. — Он помолчал. — Может быть, что-то разладилось у меня, когда я был ранен в Салерно.

Алфея затаила дыхание и ничего не сказала.

— Мы ходили к трем разным специалистам. Последний из них усадил нас в своем офисе, стены которого были увешаны репродукциями картин Ван Гога. Сложил свои жирные руки на жирном животе и стал выдавать советы. Он заявил, что ей не следует работать в «Патриции». «Вы должны вести себя как женщина. В этом весь фокус», — изрек этот жирный говнюк. Рой уставилась на меня молящим, полным надежды взглядом, а я сказал: «Я не собираюсь искать работу в какой-нибудь занюханной лавочке, и нам нужна твоя зарплата». Она разрыдалась прямо на глазах этого жирного доктора, стала салфеткой промокать глаза… Мне было до чертиков жаль ее. Кое-как мы вырвались из этой хреновой конторы с фальшивым Ван Гогом. Я не приходил домой целую неделю. Большую часть времени я пьянствовал, чтобы не вспоминать о том, как я ненавижу себя.

— А как насчет развода?

Последовала довольно продолжительная пауза.

— Когда я однажды заикнулся об этом, Рой чуть не рехнулась. Она редко пьет, но тут наклюкалась страшно. Она валялась на полу и пыталась целовать мои туфли. — Обнаженное тело Джерри содрогнулось. — Я думаю, что она покончила бы с собой, если бы я не отступил.

— Обри грозился прибегнуть к оружию и пилюлям… Вместо этого женился вторично.

— Из этой ситуации нет выхода. Рой и я обречены быть вместе. Однажды она водила меня на такой спектакль — «Нет выхода…»

— Жан Поль Сартр.

— Да, так сказать, экзит-энтиалистский спектакль…[13]

Алфея засмеялась, оценив его каламбур, и поцеловала в шею.

— Ты не такой уж неандерталец, как притворяешься.

— Там трое людей оказались в ловушке в одной комнате, и никто из этих бедолаг не мог получить то, что хотел… В нашем случае разница лишь та, что в ловушке двое — мистер и миссис Джерри Хорак… Не хочу больше говорить об этом.

Алфея обняла его, и оба замерли в долгом, нежном поцелуе.

Снова послышалось шуршанье крупки за окном на фоне шепота, вздохов и бормотания. Она поднялась, накрыв распущенными платиновыми волосами шрам на его груди. Он неистово ласкал ее тело, но Алфея решила задержать свой оргазм, пока Джерри не достигнет своего. Это была сладостная мука. Когда он наконец вошел в нее, она с громким криком повалилась на матрац, чувствуя, как каждая клеточка ее тела уносится в дальнюю, фантастическую страну блаженства и радости.

46

Они условились встретиться в галерее Лэнгли в одиннадцать часов. Галерея находилась на Медисон авеню в нескольких кварталах от ее дома, поэтому она отправилась пешком. О вчерашней буре в городе напоминали лишь обрывки газет в сточных канавах. Было очень холодно, небо казалось лазурным. Сверкающие витрины магазинов демонстрировали великолепие и разнообразие товаров. Вдоль тротуара были выставлены горшки с пышными хризантемами.

Нью-Йорк улыбался Алфее, и она улыбалась в ответ.

Она свернула к ухоженному кирпичному дому. На выкрашенной в черный цвет двери была прибита медная дощечка с надписью:


Галерея Лэнгли

Новое и новейшее искусство


Стуча каблучками по паркету, она пересекла фойе и заглянула в залы экспозиции. Джерри пока что не было. Она расписалась в большой книге посетителей. Регистратор, дородный мужчина, который, по всей видимости, выполнял также функции музейного сторожа, вручил ей роскошный, напечатанный на мелованной бумаге каталог, на обложке которого крупными буквами было написано: Хорак.

Толстый ковер поглощал звук шагов нескольких женщин, которые перешептывались, с благоговением рассматривая огромные, почти монохромные картины. Скрестив руки на груди, Алфея стала разглядывать квадратные холсты, площадь которых превышала иную комнату. На бежевом фоне огромный гладкий темно-коричневый шар был разделен надвое коричневой линией. Маленькая табличка в правом нижнем углу гласила, что работа продана.

К ней подошел комиссионер.

— Хорак здорово вырос со времени своей последней выставки, — сказал он с неким среднеевропейским акцентом, национальную принадлежность которого Алфея определить не смогла. — Сейчас считается, что покупка его картин — это столь же надежное помещение капитала, как и покупка картин Поллока или де Коонинга… В то же время цена более доступная.

— Я пришла просто посмотреть.

— Всегда готов оказать вам услугу, — проговорил он, галантно ретируясь.

Она успела пройти все залы, когда появился Джерри. Среди чопорных матрон и комиссионеров в строгих костюмах Джерри в линялых джинсах и черной кожаной куртке казался каким-то чужаком. Подняв руку в приветствии, он направился к Алфее.

— Каков приговор? — громко спросил он, нарушая кладбищенскую тишину. Стоящая рядом пара обернулась и укоризненно посмотрела на него.

— Я не понимаю, что ты хочешь здесь выразить. — Она кивком головы показала на большое полотно. — Что жизнь — плоская и бесцветная?

— Что я растоптан, — сказал Джерри. — Когда я вышел из психушки, я стал избегать всего предметно-изобразительного.

— А что случилось с моими портретами, Джерри?

— Берт хранил их для меня, но мне было больно смотреть на них, и я их уничтожил… Ты не согласишься снова мне попозировать?

— Если ты позволишь мне попытаться написать твой портрет.

— А ты работала все это время?

— Нет, но хотелось бы возобновить.

— А почему бы и нет! Организуем с тобой целое художественное направление портретистов. — Он засмеялся.

Вновь подошел комиссионер.

— Я вижу, мадам, вы встретили нашего художника.

— Да, он уговаривает меня купить вот эту картину.

— Это будет несусветной глупостью с твоей стороны, — возразил Джерри.

На лице комиссионера появилось нечто вроде улыбки.

— Должен сказать, что о ценности работы меньше всего способен судить сам художник.

Пока оформлялась покупка, Джерри острил, что, если бы у нее все шарики были на месте, она ни за что бы не выложила такую сумму за огромный коричневый шар, который для нее не имеет никакого смысла.

Комиссионер озабоченно сопел, пока Алфея не выписала чек.

Они покидали галерею, смеясь, словно расшалившиеся дети. До места, где остановился Джерри, было неблизко, тем не менее они решили пройтись пешком. Через полчаса оба почувствовали, что умирают от голода, и завернули в небольшую закусочную, где за тесно стоящими столиками беседовали посетители, а между ними с тарелками в руках балансировала грудастая официантка. Алфея и Джерри съели по толстому, хрустящему сэндвичу с копченой говядиной.

Если бы кто-нибудь увидел меня здесь, то не поверил бы собственным глазам, подумала Алфея Койн Каннингхэм Фирелли Уимборн. Она сохранила вполне невозмутимый вид, когда двое сидящих за соседним столиком и отчаянно жестикулирующих коммерсантов засмеялись, видя, что она промокает бумажной салфеткой горчичное пятно на своей шелковой блузке.

Рядом с Джерри Алфея чувствовала себя удивительно раскрепощенной и свободной от необходимости соблюдать этикет. Она с наслаждением жевала и громко смеялась, словно перевозбудившийся ребенок. Она вела себя совершенно непринужденно. Перегнувшись через узкий столик, Алфея поцеловала Джерри в щеку пахнущими горчицей губами.

Подкрепившись, они продолжили путь. Обнимаясь и смеясь, они дошли до Хаустон-стрит. Приятель Джерри, уехавший на этюды в Северную Африку, оставил ему ключи от мансарды. Большую часть здания арендовала швейная мастерская, и через открытые двери можно было видеть тесные переполненные помещения, где пуэрториканки горбились над швейными машинками или гладильными досками, а из приемников неслись латиноамериканские мелодии.

В мансарде пахло гипсом, скипидаром, джутом, масляными красками, акриловой смолой, пылью. Джерри закрыл дверь. Взяв руку Алфеи, он приложил ее к своей груди. Сердце его стучало с перебоями.

— Вот что бывает, когда старые инвалиды пешком поднимаются по лестнице, — сказала она, но затем ее насмешливый голос перешел в шепот: — Джерри…

Они повалились на матрац.


Мансарда стала их местом свиданий.

Алфея просила Гордона, своего дворецкого и шофера, подбросить ее в этот район часам к десяти. Джерри уже работал в линялой армейской рубашке защитного цвета, которая была основательно заляпана краской. Они разговаривали мало. Он писал ее, она угольным карандашом рисовала его. Ее этюдам не хватало мастерства, но в них чувствовалась экспрессия, и это ее радовало. Моя мечта была не такой уж идиотской, думала она.

Он писал серию портретов Алфеи размером три на пять футов, изображая ее с реалистической, почти фотографической точностью; эта манера, заставляющая вспомнить Хоппера, позволяла ему блистательно передать ее зажигательную, неотразимую эротичность и одновременно ее одиночество.

Примерно в четыре часа он сворачивал работу. Они ели в одном из ближайших дешевых кафе, затем возвращались в мансарду и предавались любви.

Они редко бывали у нее дома. Дело не в том, что они чего-то опасались: ее повар и горничная жили на втором этаже, а Гордон каждый вечер уходил домой в Гарлем. Но все эти роскошные, элегантно обставленные апартаменты должны были служить одной цели — подтверждать, что Алфея Уимборн была лучшей из лучших. Сейчас у нее не было необходимости кому-то что-то доказывать.

За эти недели она внесла кое-какие мелкие изменения в свой образ жизни: отказалась от девяти приглашений на обед, отменила банкеты и благотворительные вечера и распростилась с сенатором Андре Уордом.

Пусть сколько угодно сплетничают по поводу ее отсутствия. Если любопытствующие хотят что-то узнать о ее связи с Джерри Хораком, сыном спившегося рабочего, пусть их! Законы ее мира, еще недавно столь много значившие для нее, сейчас потеряли в ее глазах всякий смысл.

Алфея также обнаружила, что она изменила свое отношение к Рой. Ушли первоначальные чувства ревности и стыда, и на Рой она сейчас смотрела не как на соперницу, а как на старую подругу, которая оказалась заложницей несчастливого брака.

Накануне пятнадцатого декабря Алфея решила, что не будет больше откладывать рождественские покупки. После закрытия магазинов она встретила Джерри в русской чайной. Было слишком поздно для обеда и слишком рано для публики, которая перекусывает после окончания концертов, поэтому ресторан практически пустовал. Они сидели в просторной кабине. Джерри, который обычно располагался рядом с ней, сегодня сел на некотором расстоянии и за короткое время заказал три порции виски. Раньше подобная отчужденность Джерри испугала бы ее, хотя внешне она бы этого не показала. Сегодня же Алфея спокойно ела, принимая как данность тот факт, что Джерри чем-то расстроен и через какое-то время расскажет ей о причинах своего дурного настроения.

— Сегодня я получил два письма, — прервал он наконец молчание. — Одно из них — от Рой.

Алфея подняла голову от блинов.

— Я думала, она часто пишет.

— Да, это так… Но сегодняшнее письмо — особое.

— Особое? В каком смысле?

Он приподнялся, достал два конверта из кармана брюк и протянул ей голубой конверт, который еще хранил тепло и изгибы его тела.

Алфея вскрыла конверт и увидела некогда знакомый почерк.


Любимый,

прости меня за то, что я пишу это тебе, но тебя нет уже целую вечность. Я хорошо понимаю, как важно для тебя быть на своей выставке, но ты говорил, что твое отсутствие продлится лишь две недели. Прошло уже шесть недель. Любимый, я не жалуюсь. Ты и твоя карьера всегда были для меня на первом плане, ты ведь знаешь это. Но сейчас дом так отчаянно пуст без тебя, а ночью мне приходят на ум всякие кошмарные мысли.

Может, ты нашел девушку?

Ты знаешь, я всегда понимала, что от такого мужчины, как ты, такого замечательного художника, нельзя ожидать, чтобы он был постоянно моногамным. Если у тебя какое-то увлечение, я смогу это пережить. Любимый, что бы тебя ни удерживало в Нью-Йорке, я смогу понять. Но я должна знать.

Я уверена, что причина в другой женщине — от жены это не скроешь, поэтому не надо делать из этого секрета.

Но потерять тебя совсем — этого я не вынесу.

Я снова ходила к доктору Дэшу, и он направил меня к специалисту, который практикует новые виды лечения. Я отправлюсь к нему завтра. Любимый, как хочу я подарить тебе ребенка! Помни всегда, что ты для меня — все, что я без тебя ничто и что я от всего сердца поклоняюсь тебе и мечтаю видеть тебя дома.

Я так хочу почувствовать тебя в своем теле.

Обожаю тебя!

Рой


Алфее стало не по себе. Если бы это был кто-то другой, а не Джерри Хорак, она сейчас же убежала бы, чтобы не видеть выражения муки на его лице, убежала бы от этого горестного, отчаянного письма, убежала бы, чтобы не длить эти отношения, имеющие столь трагическую изнанку. Но это был Джерри, который сейчас костяшками пальцев нервно барабанил по столу.

Алфея вернула ему письмо.

— Это больно читать, Джерри.

Он разогнул плечи.

— Она морально расстреливает меня изо всех стволов.

— Она обычно такая бодрая, спокойная… Может, она была пьяной, когда писала?.. Ты ведь говорил, что она пьет.

— Только один раз, когда я предложил разойтись. Я поступил, как подонок, показав тебе письмо, но когда она ведет себя так, это достает меня до печенок.

— Господи, неудивительно! По опыту моих отношений с Обри я знаю, что это типичная мазохистская игра.

— Нет, это не игра, это так и есть. — Вздохнув, он вынул листок из другого конверта и протянул его Алфее.


Дорогой Джерри,

наверное, я вмешиваюсь не в свое дело, но бедняжка Рой выглядит больной и пребывает в отчаянии все эти недели, отчего я не нахожу себе места. Она молчит и ни на что не жалуется, но за это время посетила нескольких врачей.

Она придет в ярость, если узнает, что я пишу тебе, но я полагаю, что ты вправе знать, что твоя жена очень нуждается в тебе. Никакая выставка не может быть важнее этого. Помнишь, как Мэрилин пренебрегла «Потерянной Сабриной», когда у Джошуа случился инфаркт?

Джерри, ты можешь называть меня тещей, которая сует свой нос в чужие дела, но ты должен быть здесь и позаботиться о Рой.

С любовью,

мама Уэйс


Алфея подняла взгляд на Джерри.

— Стало быть, ты собираешься в Калифорнию?

— Я подожду.

— Из-за меня? — Алфея удивилась, с какой легкостью она задала этот вопрос.

Он покачал головой.

Еще удивительней было то, что его отрицание нисколько не расстроило ее. Она макнула блин в сметану.

— Тогда почему?

— Когда она начинает морально давить на меня, я не могу уступить. Я бы хотел, но не могу. Кажется, что стоит сказать несколько приятных, теплых слов, сочувственно погладить ее… Но что-то удерживает меня… Какое-то пакостное ослиное упрямство.

— Я называю это чувством собственного достоинства, — сказала Алфея. — Вокруг хнычут, и вина из тебя так и хлещет, как слюна из собачек Павлова. Ну кому, скажи мне, хочется чувствовать себя средоточием чисто животных рефлексов?

В этот вечер они поехали на квартиру к Алфее. Они пили в библиотеке, когда зазвонил телефон. Это был Чарльз.

— Мама, я был уверен, что застану тебя дома. — Его отроческий голос модулировал, становился иногда басовитым. — Ты уже решила, как проведешь рождественские каникулы?

— Пока еще нет.

— Нейсмит приглашает меня к себе. У его родителей дом на Майне, где можно отлично покататься на лыжах, — сообщил Чарльз. Алфея знала, что Нейсмит был товарищем Чарльза по комнате.

— Я слыхала, что там много снега.

— Прежде чем дать согласие, я решил переговорить с тобой.

— Чарльз, мы можем увидеться с тобой за неделю до этого.

— Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой. Это первое Рождество после смерти отца.

Никто из них не намерен был вспоминать о том, что она развелась с Фирелли много лет назад. Но за исключением трех шумных рождественских праздников, когда Алфея была связана с Обри, она проводила Рождество в Истборне с жизнерадостным старым маэстро.

— Мне нужно сделать миллион дел, — сказала Алфея.

— Ты уверена, что не будешь чувствовать себя одинокой?

— Чарльз, я рада, что у тебя все складывается хорошо. Я хочу, чтобы ты съездил туда.

Положив трубку, Алфея увидела, как поднялась бровь у Джерри, и почувствовала, что краснеет. Ведь это отец Чарльза, подумала она.

— Это мой сын, — пояснила она.

— Это великолепно, что ты так разговариваешь с ним. Без запугивания и без фальши.

— У нас так все поставлено.

— Я понял, что ребенок пристроен на Рождество… Не желаешь поехать со мной в Оахаку?

— В Оахаку?

— Я планирую сделать мексиканскую серию.

— Ты сделаешь остановку в Лос-Анджелесе?

Джерри в раздумье пожал плечами.

— Возможно… Это как получится… В конце концов я всегда играю в ее игру, только делаю это безобразно.

Она подошла к нему и поцеловала его в морщинистый лоб.

— Я не была в Мексике целую вечность, — сказала она.

47

В снятом номере «Отеля де лос Рейес» узкий балкон выходил на главную площадь Оахаки, которая называлась Зокало. Над площадью постоянно кружились и прятались в тени деревьев тучи птиц, буйно цвели ибискусы и оранжево-розовые бугенвиллии. В течение всего дня в городской собор тянулись фигуры в черном. По утренней прохладе под колониальными арками с корзинами в руках бродили закутанные в платки продавщицы лепешек. Когда кафедральные деревянные часы — подарок испанского короля в 1735 году — били девять часов, кафе вдоль тротуаров уже были заполнены туристами, а бродячие торговцы предлагали им пледы, коврики и шали. Ближе к полудню начинали звучать громкие маримбы — на эстраду выходили сменяющие друг друга музыкальные группы. Едва опускались сумерки, на площади появлялись надменные молодые люди с набриолиненными волосами, которые двигались в одну сторону, в то время как стайки хихикающих девушек шли в обратном направлении. В любое время суток площадь пересекали ветхие допотопные машины и роскошные новейшие лимузины, громыхали грузовики, ползли запряженные волами повозки, проносились велосипедисты, важно шествовали ослики… Это была постоянная какофония гудков, грохота, дребезжания, звона колокольчиков, криков животных и возгласов людей.

Алфея прибыла в Оахаку 23 декабря. Был праздник редиски, и ей на каждом шагу попадались огромные изображения этого овоща. Она устроилась на полупансион в «Отеле де лос Рейес». Джерри прилетел двумя днями позже, в день битья тарелок, когда люди ели из глиняной посуды, а затем с энтузиазмом швыряли ее в церковный двор. Он ни словом не обмолвился о Рой, но Алфея догадалась, что Джерри спал с женой и появлялся с ней на людях. А затем, видимо, что-то пробубнил ей, оправдывая свой отъезд, — дескать, новая серия картин.

Дни Алфеи и Джерри в Оахаке протекали размеренно и спокойно.

Они спали до половины девятого, когда маленькая горничная с лицом, свидетельствующем о ее принадлежности к племени майя, приносила им лепешки, клубничный джем и чайник с дымящимся шоколадным напитком, который потом разливала в большие зеленые чашки.

Джерри ездил на взятом напрокат «студебеккере» осмотреть гору Альбан, руины высотного города, население которого за тысячу лет до испанской конкисты составляло сорок тысяч человек. Он пока еще не решил, на чем остановить свое внимание — на разрушенных пирамидальных храмах, причудливых дворцах, круглых дворах или церемониальных площадях.

Иногда по утрам Алфея посещала торговые ряды, состоящие из палаток, защищенных от солнца деревянными крышами или матерчатыми навесами. Она купила Джерри плиссированную рубашку, а себе несколько хлопчатобумажных платьев с мастерски выполненной вышивкой. По субботам индейцы из близлежащих деревень приносили на продажу свои изделия, и она приобрела для друзей подарки — шерстяные в духе блестящего наива пледы, вышитые пояса, большого игрушечного ослика из кожи, который наверняка посмешит Чарльза. Она купила даже красивую черную глазурованную вазу, чтобы Джерри послал ее Рой.

Но чаще всего по утрам Алфея брала пастельные карандаши или акварельные краски и, сидя на балконе, пыталась запечатлеть жанровые сценки на площади Зокало, постоянно сменяющие друг друга. В сравнении с яркой действительностью ее наброски казались ей бледными и невыразительными. И в то же время работа рождала в ней чувство сопричастности к происходящему на площади.

Около часа Джерри возвращался в отель. Они завтракали в кафе на Зокало, как правило, заказывая мясо, завернутое в банановые листья и сдобренное наперченным соусом, после которого во рту оставался привкус шоколада.

Во время сиесты они занимались любовью, после чего крепко засыпали в объятиях друг друга.

Ближе к вечеру ехали осматривать живописные окрестные взгорья и долины. Жители доколумбовой Оахаки построили множество гробниц и, несмотря на титанические усилия церкви выкорчевать следы древних миштекской и сапотекской религий, многие сохранились. Снова и снова Алфея и Джерри приезжали к «своей» гробнице. Над аркой у входа возвышалась скульптурная группа, включающая мужчину с тяжелым подбородком и женщину с тонкими чертами лица; по-видимому, это были муж и жена — чета, умершая много столетий назад, однако на века оставшаяся неразлучной в уютной пятикомнатной усыпальнице.

— Когда придет время, я предпочел бы быть с тобой здесь, а не зарытым где-то на лесной поляне, — сказал Джерри.

В быстро наступающих сиреневых сумерках они медленно потягивали прохладительные напитки, стуча по стаканам в такт без устали звучащим маримбам. В десять они возвращались в отель, шли в украшенный гобеленами обеденный зал, где им подавали обед из четырех блюд. Еще до полуночи они засыпали в своей большой мягкой кровати.


В одно особенно жаркое утро в середине января Алфея взяла пастельные карандаши и отправилась в живописный сад, что находился примерно в двух милях к северу от центра города. К обеду ни тенистые деревья, ни широкополая соломенная шляпа уже не способны были защитить ее от жары, и Алфея отправилась пешком домой. Через пять минут она уже сожалела, что не взяла такси. Пот струился у нее между грудями и по спине, и она мечтала лишь об одном — о прохладной ванне да еще о большой кружке ледяного пива.

У Алфеи рябило в глазах, когда она добралась до площади Зокало.

— Алфея! — услышала она женский голос. — Алфея!

Алфея вздрогнула. Некоторые туристы, живущие в отеле иногда пытались завязать с ней или Джерри разговор, но оба они не стремились к новым знакомствам. Она в смятении посмотрела в ту сторону, откуда послышался зов.

Молодая женщина в сарафане с обнаженными веснушчатыми плечами энергично махала зонтиком, сидя за столиком открытого кафе «Мануэла».

Это была Рой.

При виде жены Джерри — и некогда своей подруги — Алфею объял страх.

Она тряхнула корзинкой, в которой находились ее рисовальные принадлежности, испытывая неодолимое желание броситься со всех ног к отелю, снять с себя это пропитанное потом дурацкое экзотическое платье, искупаться и облачиться в прохладный шелк.

Рой снова помахала зонтиком.

Алфея сделала глубокий вдох и, лавируя между мчащимися машинами, направилась к кафе «Мануэла».

Рой обняла Алфею со свойственной ей теплотой.

— Это просто невероятно! Я здесь меньше часа — и уже встретила старинную подругу! Не могу поверить в это!

— Да, это я, но я не в состоянии сказать ни слова, пока не выпью чего-нибудь холодного.

Она подняла руку, и плотный официант с реденькими усиками заторопился к ней. Алфея по-испански сделала заказ.

Когда официант удалился, Рой сказала:

— Mucho[14] впечатляет. Тебя этому не учили в школе Беверли Хиллз. — Ее лицо сияло улыбкой. — Просто невероятно! Джерри — мой муж — пишет здесь картины… Помнишь, когда мы виделись последний раз, я говорила, что мы живем в грехе?

У Алфеи вспотели ладони, и толстое гранатовое кольцо, которое ей купил Джерри, впилось в палец. Рой вела себя настолько непринужденно и уверенно, что трудно было предположить, что Джерри не знал о ее приезде. Почему он не сказал об этом мне? К чему эти секреты? Алфея нервно сняла кольцо с пальца.

— …все ушли обедать, — продолжала щебетать Рой. — Я просто горю нетерпением представить его тебе… Хотя ты ведь знаешь его. Ты не встречалась с ним здесь?

— Это место просто кишит американцами!

Внезапно счастливое выражение исчезло с лица Рой. Она неуверенно сказала:

— Я вспомнила… Вы, кажется, не ладили.

— Дорогая моя, это было еще в юности.

Официант принес Алфее пиво, и она быстро отпила полкружки.

— Мне нравится это платье. — Рой снова оживилась. — Изумительная вышивка! Где ты его купила?

— В одной из палаток в торговых рядах… Там хозяйка — косоглазая индианка. — Алфея старалась говорить таким же доброжелательным тоном. Она допила пиво, пока рассказывала о практичной вдове, которая сбывала всякий хлам американским простакам и снабжала сокровищами знатоков. Алфея с некоторых пор овладела этим горьким искусством — скрывать беспокойство за разговором ни о чем.

Рой рассмеялась.

— Я толстовата и приземиста для таких просторных вещей, но я их обожаю. Проводи меня к этой косоглазой леди.

— Где же твой патриотизм? Я думала, ты все покупаешь только в «Патриции».

Но Рой уже не слышала Алфею. Она смотрела поверх плеча подруги, и на ее лице появилось выражение восторга и обожания.

— Вон он, — пробормотала она. — Джерри… В машине.

Джерри въезжал на стоянку перед «Отелем де лос Рейес».

— Да, это он, — проговорила Алфея, задержав дыхание.

— Знаешь, может быть… — Плотный навес затенял их лица, но в его густой тени было видно, что лицо Рой стало красным, словно при тепловом ударе. — Может быть, будет лучше, если ты… гм… оставишь нас на несколько минут… Я хочу удивить его… своим появлением.

Так Джерри не знал о приезде Рой!

Алфея почувствовала, как вместе с приливом доброты к ней снова возвращаются силы. Чтобы спасти Рой от унижения, она негромко сказала:

— Глупо, что ты приехала.

— Разве я и сама не знаю… Джерри не такой, как другие люди… Он художник, он должен быть неповторимым… Он сейчас работает над новой серией картин, и ему нужно отвлечься от постороннего. — Рой поднялась и потянулась за своей соломенной сумкой.

— Погоди, — Алфея положила руку на запястье Рой. — Нам нужно поговорить.

— Потом.

— Надо поговорить до того, как Джерри увидит нас вместе.

Румянец сошел с лица Рой, и на нем отчетливо проступили веснушки.

— Я знала Джерри за много лет до того, как он встретил тебя, — быстро заговорила Алфея. — Он тогда еще был в армии, долечивался в военном госпитале в Бирмингеме в качестве амбулаторного больного…

— Да, ты мне говорила… Вы оба учились в художественной школе.

— Мы были влюблены друг в друга.

— Вы… что?

— Мы любили друг друга.

— Он ненавидел тебя, — возразила Рой. — Он называл тебя «мисс богатая сука».

— Мои родители разлучили нас, причем сделали все очень мерзко. Я об этом не знала, а он обвинил в разрыве меня. Я винила во всем его… Мы притворялись, что ненавидим друг друга — теперь ты понимаешь логику? И когда мы снова встретились с ним в ноябре…

— Значит, это из-за тебя он задержался в ноябре?

— Да. У нас снова все началось, и мы решили приехать сюда.

Рой прижала соломенную сумку к груди. На лбу у нее выступили бисеринки пота.

— У него были другие женщины… Ты не первая… И не последняя.

— Рой, я не хочу сделать тебе больно.

— Как ты могла! Ты выступаешь в роли проститутки!

— Вряд ли.

— Я создала для него дом, место для работы.

— Рой, не надо вести себя так, будто происходит падение Священной Римской империи.

— Бездушная ты тварь! — Глаза у Рой сверкнули, и в них можно было прочитать нечто незнакомое, непривычное, дикое. Оглушительно пробили кафедральные деревянные часы. — Ты увела у меня Дуайта Хантера, переспав с ним. — Несмотря на перезвон колоколов, ее тихий голос — почти шепот — был отчетливо слышен. — Теперь совсем другое дело… Ты не уведешь у меня Джерри! Он мой муж!

Джерри захлопнул дверцу «студебеккера» и двинулся к тенистой арке у входа в отель.

— Джерри! — Пронзительный крик Рой перекрыл звон церковных колоколов и шум машин.

Он повернулся, поднял руку и, прикрывая глаза от солнца, посмотрел в направлении кафе «Мануэла». Он на мгновение замер, затем рука его опустилась, плечи ссутулились. В этой позе потерпевшего поражение и признающего это его кряжистая фигура стала казаться еще массивней. В первый момент Алфея была уверена, что он направится к ним. Но он повернулся и вошел в темный подъезд отеля.

Рой выскочила на улицу. Велосипедист, везший мачете для туристов, резко вывернул руль, чтобы не наехать на нее, в свою очередь едва не попал под огромный грузовик и в конце концов под отчаянные гудки машин свалился на пыльный тротуар.

Рой исчезла за массивной дверью «Отеля де лос Рейес».

Алфея посмотрела на окна номера, который она занимала с Джерри. По случаю полуденной жары ставни были закрыты, и она не могла видеть, какие события разворачиваются за этими ставнями.

48

Охваченная неистовым желанием увидеть Джерри, Рой не помнила, как ей удалось узнать у седовласого портье номер сеньора Хорака. Поднимаясь в дребезжащем лифте, она держала руку у сердца. Спокойно, спокойно, приказывала она себе. Нужно успокоиться.

Хотя другие увлечения Джерри сводили ее с ума, она считала их ординарными и случайными, не представляющими угрозы для ее брака. Но это — что бы она ни говорила Алфее — она восприняла как катастрофу. Полнейшую катастрофу. Рой вспомнила, как отреагировал Джерри, когда несколько лет назад она впервые упомянула в его присутствии имя Алфеи: его словно током ударило.

Лифт замедлил ход и остановился примерно на фут выше уровня третьего этажа Молодой лифтер чуть опустил его, на сей раз на несколько дюймов ниже уровня пола, и Рой, выходя из лифта, споткнулась. Не слыша извинений мальчика, она побежала по полутемному прохладному коридору к двери, на которой была прибита медная табличка с номером 334.

Она промокнула салфеткой брови и верхнюю губу, прежде чем постучать в дверь.

— Да! — откликнулся Джерри. — Кто там?

Услышав его голос, Рой испытала какое-то сентиментально-сладостное чувство облегчения. Появилось ощущение, что она очнулась от забытья.

Дверь открылась, и Рой вошла внутрь. Наружные ставни гостиной с высокими потолками были закрыты, и сначала ей показалось, что она попала в темную пещеру, заполненную какими-то большими спящими животными. В следующий момент она поняла, что приняла за животных массивную, старомодную кожаную мебель.

В дверном проеме, ведущем в спальню, Рой увидела силуэт стоящего Джерри. Было слишком темно, чтобы рассмотреть выражение его лица, но поза была достаточно выразительной: он стоял подбоченясь, расставив ноги в сандалиях. Она с трудом удержалась, чтобы не припасть к его ногам и не разразиться причитаниями о том, как она любит его.

— Ну что ж, ты выследила меня и узнала, что я веду здесь не холостяцкий образ жизни. — Он повысил голос. — Но нет такого закона, обязующего меня посыпать голову пеплом по этому поводу.

— Я не собиралась шпионить за тобой.

— Тогда какого черта ты здесь делаешь?

— Я хотела преподнести тебе сюрприз, — тихо сказала она. — Только сюрприз преподнесли мне.

Он вскинул голову, словно удивившись тому, с каким достоинством Рой это произнесла. Разве я ругалась как торговка, когда узнавала о твоих изменах? Да, подумала она, увы, да.

— Стыдно прибегать к такому способу, — сказал он несколько спокойнее.

— Мне все объяснила Алфея… Она всегда была твоей единственной, да?

Глаза Рой привыкли к темноте, и она увидела выражение муки на лице Джерри. Кивнув, он сказал:

— Пожалуй, это так.

Она почувствовала, как что-то кольнуло в груди.

— А как же я? Ты хоть что-то похожее ко мне испытывал? — Ее голос невольно предательски сорвался на визг.

Джерри снова взял себя в руки.

— Ты хотела этого, малышка. Вспомни, женитьба была твоей идеей.

— Джерри, неужели ты не понимаешь, что убиваешь меня? — Она разразилась рыданиями. Почему она всю жизнь должна охотиться за тем, что он (или кто-то другой) не способен ей дать? За любовью.

Лицо Джерри сохраняло каменное выражение.

— Вместо ответа — слезы.

— Я не могу ничего поделать, — сквозь плач проговорила она. — То, что я испытываю к тебе, хуже болезни Паркинсона или диабета… или какой-нибудь другой неизлечимой болезни.

Ее рыдания перекрывали приглушенный закрытыми ставнями гомон, доносящийся с площади Зокало.

— Что толку продолжать разговор? Ты постоянно выступаешь в роли голосящей, обманутой, святой жены, а я играю роль подонка. — Джерри шагнул в темную ванную комнату.

Рой услышала, как захлопнулась дверь и зашумел душ. Она села на диван, красная плюшевая обивка которого чуть попахивала перцем. Через минуту она справилась со слезами. Промокнув глаза салфеткой, она прошла в другую комнату, которая была гораздо меньше гостиной и в которой основное место занимала кровать с резным изголовьем.

Глядя на кровать, где ее муж занимался любовью с другой женщиной, Рой почувствовала, что ее мозг заработал с удивительной ясностью. Она слышала, что для мятущегося сердца может наступить момент, когда страх и желание бороться неожиданно отступают, и человек, отбросив эмоции, осознает истину. Сейчас такой момент переживала она.

Я потеряла его, подвела она итог с четкостью, которая казалась несовместимой с ее бесконечным горем. Я потеряла его…

Она долго стояла в дверях.

Душ перестал шуметь. Джерри вышел из ванной с обмотанным вокруг бедер полотенцем.

— Разве я недостаточно ясно выразился? — спросил он.

— Нам нужно поговорить.

— Поговорить? Это означает, что ты сперва все выведаешь у меня, затем станешь стенать и голосить.

— Джерри, я обещаю вести себя как следует.

Он осторожно взглянул на нее, затем прошлепал к шкафу, оставляя мокрые следы на полированном полу, и достал трусы. Отвернувшись от нее, он натянул их на себя.

— У тебя и Алфеи любовная связь. Видишь, я подхожу к этому весьма рационально.

Из большого гардероба Джерри достал чистую рубашку и джинсы.

Рой продолжала:

— Это не кратковременная интрижка, я это понимаю.

Джерри повернул голову в ее сторону.

— Ты в самом деле хочешь подойти к этому разумно? Хочешь найти выход?

— Нам необходимо это сделать.

Не глядя на нее, он застегнул пуговицы на рубашке.

— Истина в том, Рой, что мы никогда не подходили к делу разумно. Это моя вина. Я чувствовал, что оказался в западне, и устроил тебе невыносимую жизнь. Наилучшая вещь для нас — разойтись. Подать на развод.

Развод…

Слово, словно эхо, снова и снова повторялось в голове Рой, и ей показалось, что полумрак в комнате сменился темнотой. Развод… Боясь, что сейчас она может броситься на ковер к его ногам и заголосить, Рой ухватилась за дверной косяк.

Джерри смотрел на нее, на его лице застыло какое-то просительное выражение.

Внезапно Рой осознала, что если ее душа и тело были распяты на дыбе любви, то Джерри испытывал то же самое. В течение долгих лет он сходил с ума от любви к Алфее, подобно тому, как она, Рой, была безумно влюблена в него.

Чувство товарищества и сострадания к Джерри внезапно породило в ней целую гамму эмоций: безнадежность, мстительную ревность к своей сопернице и одновременно какое-то идиотское желание помочь Джерри, стать его союзницей. Ей захотелось, чтобы он одержал победу, несмотря на то, что она будет самым несчастным из противников.

— Развод, — слабым голосом повторила она. — Джерри, я еще не знаю… Я не знаю, как смогу все это вынести.

— Ты никогда не получишь радости от этого грязного брака, как и я.

Рой горестно вздохнула.

— Не сейчас…

Джерри сказал:

— Ну так ты по крайней мере подумай о разводе.

— Я так люблю тебя, дорогой.

— Но ты только сейчас сказала, что колеблешься.

Она с болью в сердце увидела мольбу в его глазах.

— Может, я смогу, если обращусь за помощью к специалисту.

— Может, тебе обратиться к психиатру?

— Думаю, это необходимо.

Сияющая, благодарная улыбка была ей ответом, и Рой показалось, будто ледяные иглы вонзились ей под кожу.

— Ты потрясающий ребенок, Рой, и всегда им была…

— Но ты должен дать мне время…

— Об этом не беспокойся. Сколько угодно…

Она прошла по длинному, прохладному коридору и когда поравнялась с дверью, на которой поблескивала табличка «Bano[15], вошла внутрь. Здесь ставни были открыты, и слепящее субтропическое солнце освещало блестящий кафель. Она села на горячий фарфоровый край ванны, будучи не в состоянии унять дрожь.

Что я пообещала?

Развод?

О Боже, Боже!

49

Алфея отставила пустую кружку и повернулась лицом к отелю. Официанты кафе «Мануэла», которые знали, что красивая белокурая американская сеньора всегда завтракает со своим esposo[16], вежливо оставили ее в покое. Оркестр на эстраде играл вальсы, прилизанные бизнесмены шли домой, чтобы там не спеша, основательно позавтракать, а рабочие в потрепанной одежде со своими лепешками прятались в густую тень деревьев на площади Зокало. Пестро одетые туристы скрывались под грибками кафе и ресторанчиков.

Лицо Алфеи выглядело спокойным, сложенные вместе руки неподвижно лежали на клетчатой скатерти стола; она старалась ничем не выказать своей тревоги. Но минуты тянулись для нее томительно, и Алфея боялась, что, если Джерри в ближайшее время не появится, она может закричать.

Помирились ли Джерри и Рой? Было ли нужно это примирение? Суждено ли изысканной Алфее Уимборн сыграть старую как мир роль женщины, в нежности которой мужчина нуждается только потому, что его не понимает жена? Или же она, о чем ей прямо сказала Рой, всего лишь одна из кордебалета кокоток, высоко вскидывающих ноги? А может быть, он, дитя питтсбургских трущоб, испытывает злорадное удовольствие оттого, что спит с женщиной, у которой такая громкая родословная? Вопросы жалили и жгли ее.

Официант с редкими усиками подошел к ее столику, чтобы убрать кружку. Не желает ли сеньора чего-нибудь заказать?

Алфея ненавидела официанта за его дурацкие усики, она ненавидела его за то, что от него несло потом и чесноком, но больше всего она ненавидела его за то, что его светло-карие глаза все время следили за ней.

— Я пока не готова, — сказала она. — Конечно, если вам нужен столик…

— Нет, сеньора, конечно, нет. Сеньора знает, что она всегда желанная посетительница в кафе «Мануэла».

Он направился мимо облепленных людьми столиков к раздаточному окошку.

Алфея стала пальцами стучать по столу, не заботясь о том, чтобы попасть в ритм исполняемого на эстраде вальса «Mi corazon»[17]. Как позволила она снова увлечь себя в эту бездну, из которой ей однажды с таким трудом удалось выбраться? Как могла она оставить сына, своего замечательного юного рыцаря, и тщательно отобранную когорту друзей и поклонников? Почему она так подставила себя, сделала себя такой уязвимой? Да нет другой такой идиотки во всем белом свете!

В этот момент из отеля вышел Джерри.

Она встрепенулась, почувствовав колоссальное облегчение, и стала наблюдать за ним, как за незнакомцем, отмечая ширину его покатых плеч, загар на лице, густую прядь вьющихся волос, закрывавших лоб, которые уже следовало бы подстричь. Складки, залегшие у носа и уголков подвижного рта, казались глубокими, и в целом он напоминал стареющего, несчастливого Пана… а может, усталого рабочего, идущего с завода.

Он опустился на стоявший рядом с ней стул.

— Я уже было хотела уходить, — сказала Алфея с широкой улыбкой.

— Мне бы только чего-нибудь выпить. — На щеках его проглядывала каштановая щетина — на сей раз он против обыкновения не побрился после душа.

— А я голодна.

Когда подошел официант, Алфея снова улыбнулась, отстраняя знакомое, тисненое золотом меню, и, повернувшись к Джерри, перечислила ему свой заказ — салат из авокадо, толченая кукуруза с мясом и красным перцем, лепешки, пиво.

Джерри не повторил ее заказ. Когда официант удалился, Алфея сказала:

— Какой ужасный день! Ты можешь себе представить? Я в эту жару шла домой пешком.

Он дотянулся до ее руки и нервно сжал ее.

— Перестань, Алфея, не надо.

— А в чем дело?

— Я могу принять все, только не надо разыгрывать для меня сцены.

— Разыгрывать сцены?

Он направил на нее взгляд, и она заметила, что у него подергивается левое веко.

— Не надо притворяться, что ее здесь нет.

— Ах, да… Ты о своей жене. — Она произнесла это с едва заметной иронией, и даже намека на обеспокоенность не прозвучало в ее голосе. — Где она, кстати?

— Она не выходила?

— Нет.

— Она покинула номер довольно давно.

— Может, она пытается получить себе номер по соседству с нашим… Похоже, она вполне способна проделать дырку в стене и шпионить за нами.

— Я говорил тебе. Она идет на все, если думает, что замешана другая женщина. — Джерри беспомощно поднял руки. — Самое удивительное, что на сей раз, когда все очень серьезно, она вела себя не так уж плохо… Очень быстро она пришла в себя и стала рассуждать вполне здраво.

Раздался шум голосов, когда три американки средних лет поднялись из-за соседнего столика.

— Может быть, проблема решится, — спросила Алфея подчеркнуто спокойным тоном, — если ты пошлешь ее к чертовой матери?

— Она сказала, что подумает о разводе… Она собирается найти психиатра.

— Вот как? В моих кругах, чтобы расторгнуть брак, ищут адвоката.

— Алфея, пожалуйста, без стервозности. Ей нужна помощь в этом деле.

— Сколько времени уйдет на эту психотерапию? Пять лет? Десять?

— Я скорее снова готов испытать судьбу в Салерно, чем вернуться в палату номер четыре. — Он посмотрел на татуировку на своих руках. — Как я могу осуждать ее за это?

— Стало быть, всякий раз, когда ты уезжаешь, она может явиться перед тобой в роли Офелии. — Алфея замолчала, поскольку подошел официант и стал стелить поверх клетчатой скатерти накрахмаленную заштопанную белую льняную салфетку, после чего опустил на нее тяжелое серебряное блюдо. С шиком поставив перед Джерри стакан виски с содовой, официант ушел. Алфея наклонилась к Джерри.

— Она знает, на каких струнах играть для тебя.

Джерри резко опустил стакан, кадык у него задергался. Он вытер рот фалангой пальца.

— Ты должна знать, что Рой не такая.

— Если не считать этого небольшого пунктика, она, по всей видимости, умна и практична.

— Я тебе прямо говорю, Алфея. Ты единственная женщина, которую я люблю, единственная женщина, которая мне подходит, но я не прощу себе, если Рой свихнется.

Алфея, подняв вилку, посмотрела на него.

— И каким образом ты можешь помешать этому?

— Я намерен дать ей время, чтобы она успокоилась.

— Звучит красиво… Но что ей от этого? Как только она успокоится, она потеряет тебя.

— Она будет под наблюдением психиатра.

Деревянные часы пробили четверть часа.

— И где в этом случае мое место? — спросила Алфея.

— Я понимаю, что прошу слишком многого, но не могла бы ты снова вернуться в Беверли Хиллз и жить там? Она будет моей женой чисто номинально.

— Какое странное выражение…

Официант подал ей еду. Джерри заказал еще два виски, пока она ковырялась в кукурузе с мясом, которое, по ее словам, было переперченным, и в салате из авокадо, который был в этот день совершенно безвкусным. Эти свои жалобы она перемежала ядовитыми репликами по адресу других посетителей кафе. Тень от грибка переместилась, лицо Джерри оказалось наполовину освещенным солнцем, и лишь тогда стало ясно, насколько он расстроен и несчастен.

— Все же ты сука, — сказал он наконец.

— Ну-ну, — это было произнесено таким же ледяным тоном, как и поданное официантом пиво.

— Но в этом одна из причин твоей притягательности. Твердость… Другие женщины без конца скулят или ссылаются на менструацию, когда мне хочется погладить их по заднице.

— Очень деликатно сказано…

— Разве я когда-либо скрывал, что я сквернослов, работяга и скотина?

Алфея опустила вилку.

— Ты вовсе не скотина, — медленно произнесла она.

Джерри вопросительно поднял глаза, и на какое-то мгновение ее отпустила боль из-за того, что проблемы Рой он ставит выше ее страданий.

— Дело в том, — продолжала она, — что ты слишком погружен в свою живопись и не понимаешь, что есть что. Ты никогда не изучал, какую технику и приемы используют люди, когда охотятся друг за другом.

Он хмыкнул.

— Ты таким замысловатым способом хочешь сказать мне, что между нами все в порядке?

Алфея закусила губу. Отныне его забота о Рой будет постоянно омрачать их отношения. Она никогда больше не сможет чувствовать себя с ним спокойно и раскованно. Даже моменты их интимной близости будет омрачать настороженность.

Однако у нее не было выбора. Она любила Джерри Хорака. Хуже того, она нуждалась в нем.

— Я не могу приехать в Беверли Хиллз, — сказала она, вспоминая продолговатое, красивое лицо Чарльза, которое постепенно приобретало черты взрослого мужчины. — Я должна быть рядом с сыном… А что если снова вернуться в Нью-Йорк?

— Неплохая мысль, — сказал Джерри и как-то очень любовно поцеловал ей руку.

— А как же Рой?

— А она будет пытаться вытравить меня из своей души, — ответил он, отводя от Алфеи взгляд.

50

Рой вынула из сумки новую салфетку и высморкалась — она только что перестала плакать.

— Он не живет в ее квартире.

— Вы уже четыре раза упомянули об этом, — сказал доктор Бухманн.

— Но ведь это важно, разве не так?

— А вы как думаете?

Она заерзала на стуле. Доктор Бухманн в костюме-двойке сидел напротив нее. Во время первого сеанса он объяснил Рой, что не будет лечить ее психоанализом, а предпочитает вести с ней непринужденную беседу в гостиной. Психиатру было за сорок, он принадлежал к последователям Юнга. Высокий, неторопливый в движениях, с редеющими каштановыми волосами, чуть картавящий, он вызвал симпатию у Рой — кстати, ее имя он произносил неправильно, хотя достаточно мило. Его приемная находилась на Бедфорд-драйв, всего в нескольких кварталах от «Патриции», в том же белокаменном здании, где практиковал гинеколог, услугами которого пользовались она и Мэрилин. Кстати, доктор Дэш и рекомендовал доктора Бухманна.

Два месяца назад в Оахаке, в убийственно душный январский день, в полутемной спальне, куда доносились приглушенные звуки вальсов, Рой впервые осознала трагедию Джерри и дала обещание обратиться за помощью к специалисту. Сейчас она регулярно, с фанатичной неукоснительностью три раза в неделю посещала психиатра. Она урезала расходы, чтобы из своего бюджета платить доктору Бухманну, и уходила с работы на час раньше по понедельникам, средам и пятницам, проделывая путь до его приемной пешком. Как бы она обходилась без доктора Бухманна? Кому еще могла она поведать о бессонных ночах, когда она лежит, прислушиваясь к зловещим скрипам (Рой знала, что это галлюцинации), которые доносятся из пустой студии Джерри? Кому еще могла она рассказать, что не в состоянии вспомнить ни того, что в этот день ела, ни имен своих постоянных клиентов? Однажды она осмелилась признаться, что регулярно в одиночестве выпивает по вечерам. Не говоря слов осуждения, доктор в то же время мягко предостерег ее от этого.

— Конечно же, это важно, переехал он к ней или нет! — нетерпеливо сказала Рой. — Удивительно, что вы задаете такой вопрос. Я единственная женщина, с которой он вместе жил.

— Рой, он ведь сказал вам, что хочет жениться на миссис Уимборн.

— Конечно, эта ведьма очень привлекательна! Но она утомляет своих мужчин — у нее уже два развода. Доктор Бухманн, помните, я рассказывала вам об Оахаке, когда мне стало жалко его и я сказала, что подумаю о разводе. Так вот, теперь я вижу, что это было бы не так уж глупо… Она в конце концов выгонит его. А я сумею пережить разлуку. Я буду ждать, сколько нужно, пока не появится возможность вернуть его.

— Рой, послушайте меня…

— Я знаю, что цепляюсь за мужчину, который норовит вырваться от меня… Но я ничего не могу поделать. До этого я никогда в жизни не бегала за мужчиной.

— Вы милая, привлекательная женщина. Вы щедры, добры, умны, вы сделали себе отличную карьеру. Ваши сослуживцы любят вас и доверяют вам. У вас дружная, любящая семья, много хороших друзей. Чтобы нормально жить дальше, нужно уметь заглянуть в свое будущее. Именно для этого вы пришли сюда.

Рой откинулась на спинку стула.

— Беседы с вами спасли мне жизнь, но если бы Джерри позвонил мне завтра и приказал умереть, я бы умерла.

— Я-то полагал, что мы достигли большего прогресса, — грустно произнес психиатр.

— Доктор Бухманн, узнать подробности моей жизни и понять, что я испытываю к Джерри, — это разные вещи. — Рой почувствовала боль в горле, словно шелковый шнур сдавил ей шею. — Я люблю его безумно! Он — моя жизнь.

— Рой, Рой…

— Она всегда воровала у меня парней! Может, это объясняется ее лесбиянскими наклонностями, кто знает!

— Та история школьных времен в корне отличается от нынешней. Надо решить сегодняшнюю проблему.

— Как тут решить, если ты так стремишься к кому-то, что от напряжения дрожит каждый нерв? Вы любили когда-нибудь? Вы можете это понять? Без него я ничто! Я не существую! — Рой закрыла лицо руками, и звуки рыданий эхом отозвались в приемной.


Чуть позже Рой ехала мимо длинных кварталов в южном направлении. Стоял туман, и ее ослепляли зажженные фары встречных машин. На противоположной стороне бульвара уличные фонари освещали стандартные бунгало, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга. В окнах горел свет, и там, где шторы не были опущены, Рой могла видеть мужчин, женщин, детей за столом либо перед телевизором. Вот они — дома, семьи, думала она, испытывая тоскливое чувство одиночества.

Она повернула к дому и затормозила перед крытым въездом в гараж, который был сделан, когда гараж переделали в студию для Джерри. Когда-то, возвращаясь домой, Рой с гордостью думала, как мудро она распорядилась свадебным подарком Мэрилин, использовав его в качестве основного взноса за дом. Сейчас же дом стал зловещим напоминанием о том, что Джерри наплевал на все это и покинул его.

В уютной с желтыми стенами кухне она сразу направилась к шкафчику, где хранилось спиртное, и наполнила рюмку. Заглушать тоску спиртным было внове для Рой: до января она напивалась лишь однажды в жизни — это случилось после стычки с Джерри. Сейчас, когда раны зияли и кровоточили, она была не в состоянии пережить длинные, мучительные ночи без своего рода анестезии. Выпив рюмку джина, Рой налила вторую и направилась в гостиную. Она все еще продолжала выплачивать взносы за диван и стулья, за телевизор, кофейный столик, за гарнитур для гостиной. Комната была украшена тремя большими картинами маслом — образцами беспредметного искусства, написанными Джерри в парижский период. Рой видела на них скорее большие голубые шрамы, нежели изображение Сены и ее набережной.

В маленьком доме не было и намека на присущий Уэйсам беспорядок. Рой ежедневно вставала в шесть часов, производила уборку, а в голову ей лезли идиотские мысли о том, что именно сегодня Алфея и Джерри могут рассориться, именно сегодня он вернется домой, и поэтому на столе не должно быть ни пылинки, а раковина должна блестеть.

Рой принесла рюмку с джином в спальню, где переоделась в велюровый халат. Затем, затолкав обед из замороженного полуфабриката в термостат, она снова выпила, глядя в телевизор, на экране которого маленькие человечки хохотали, едва не лопаясь от смеха.

Когда зазвонил телефон, ее пронзила мысль: Джерри! Она бросилась к аппарату.

— Привет, дочка, — услышала Рой голос Нолаби.

Рой вздохнула. Конечно же, это не мог быть Джерри. Он никогда не звонил. Было восемь тридцать — время дежурного материнского звонка. Она перенесла аппарат к дивану и приглушенным голосом стала отвечать на вопросы Нолаби. Да, все хорошо, да, она поужинала, поела как следует — Рой взглянула на тарелочку из фольги, к желеобразному содержимому которой она едва притронулась… Цыпленок, горошек, картофельное пюре, подливка…

— Ты должна беречь себя, — наставляла ее Нолаби. — Не следует отчаиваться из-за того, что этот человек ушел.

— Как ты не можешь понять, мама! — бросилась она на защиту мужа. — Джерри не какой-нибудь там бухгалтер, он художник! Артисты должны идти туда, куда их влечет вдохновение! Он должен быть свободен! Сейчас ему, например, нужен Нью-Йорк!

— Доченька, я только хочу сказать, если бы он на тебя обращал внимание…

— А он обращает! Он хочет, чтобы я была с ним, но у меня работа, ты ведь помнишь об этом?

— Я постоянно беспокоюсь о тебе, Рой…

Рой прислушалась к участившимся ударам сердца, затем сказала:

— Прости, мама. Так получилось, я сорвалась.

Через несколько минут телефон зазвонил снова. Это была Мэрилин. Она тоже звонила каждый вечер, но вопросов не задавала и наставлений не читала, а вместо этого мягким негромким голосом рассказывала ей анекдоты и истории, связанные с ее работой в новом фильме, в котором снимался также Луи Джордан.

Мэрилин больше не была связана контрактом с «Магнум пикчерз». С наступлением телевизионной эры ни одна студия не могла позволить себе содержать армию кинозвезд, поэтому приглашение на каждую новую роль следовало после суматошных переговоров. Хотя у Рейн Фэрберн приглашений было вполне достаточно, она постепенно входила в тот возраст, когда уже трудно было изображать юных девственниц, переживающих первую любовь, что неизменно вызывало интерес зрителя, который платил из своего кошелька.

Трубку взяла Сари.

Рой откинула голову на спинку дивана, подняла ногу и с наслаждением помахала ею. Общение с детьми Мэрилин словно снимало физическую боль, которая, как поняла Рой после поисков врачами причин ее бесплодия, сосредоточивалась в матке.

— Как насчет воскресенья? — спросила Сари. — Тетя Рой, мы поедем в Диснейленд?

В таком многолюдном месте за Мэрилин станут охотиться любители автографов, а перенесенный инфаркт лишил Джошуа мобильности, и Рой взяла на себя приятную миссию быть пастырем боевого, с ломающимся голосом племянника и тоненькой черноволосой племянницы.

— Это написано красными чернилами на моем календаре. Праздничный день… Я люблю тебя, сладкая!

Повесив трубку, Рой посмотрела на заключенные в стеклянный футляр часы с маятником, стоящие на камине. Взгляд никак не фиксировался на римских цифрах, и она подошла поближе. Без десяти девять, а по восточному времени — без десяти двенадцать. Прежде чем позвонить по междугородному телефону, она снова наполнила рюмку.

Номер, с которым она попробовала соединиться, не ответил.

Она легла ни диван и через каждые пять минут снова и снова крутила диск. В Нью-Йорке было два часа.

— Да? — раздался сердитый голос Джерри.

Она затаила дыхание.

— Кто это?

Рой поставила телефон себе на грудь.

— Рой? — донесся какой-то мышиный писк.

Это всего лишь отдаленный голос, подумала Рой, глядя на десятидюймовый экран, где стайка австрийских девиц дружно и высоко вскидывала ноги. Ты вернешься в мой дом…

— Черт побери, ты опять раздавила бутылку.

Иной раз она не могла сдержать пьяных слез, однако звонила регулярно. Единственным просветом среди сплошной безнадежности было для нее то, что Джерри продолжал спать в мансарде Вольтера Канзуки, а не переехал к Алфее.

— Этот психиатр действует на тебя не лучше, а хуже… Надо кончать с пьянством, с этими телефонными звонками. — Он слегка понизил голос. — У меня нет больше сил терпеть!

Она повесила трубку и отправилась спать.

Спала она беспокойно, ее мучили тяжелые сновидения, а в два часа она внезапно проснулась. Мышцы ее были напряжены, она чувствовала отвращение к себе. Неудивительно, что он ненавидит меня. Неудивительно, что он предпочитает эту сосульку… Как я смогу жить без него?


— Я не могу сделать это завтра, — сказала Алфея.

— А в чем дело? — спросил Джерри.

— Завтра День дураков, и я улетаю домой.

— И как долго ты там пробудешь?

Снимая леопардовую шубу, она пересекла мансарду и подошла к мольберту, с которого смотрели роскошные акварельные тюльпаны, написанные ею накануне. Она наклонила голову, критически вглядываясь в натюрморт.

— Композиция неплохая, а вот колорит вялый… Ты согласен?

— Перестань кокетничать, Алфея!

— У отца операция — все случилось внезапно. Он звонил утром. Что еще остается любящей дочери, кроме как мчаться к нему? — Она гордо вздернула подбородок.

Джерри обнял ее за талию.

— Сложная операция? — мягко спросил он.

Она отодвинулась от него.

— Ты знаешь, что такое операция на прямой кишке?

— О Боже!

— Рак, рак, — проговорила она — Мы все становимся добычей рака…

— Послушай, я никогда не касался твоих отношений с родителями, но зачем ты притворяешься, что тебе это безразлично?

— Потому что мне это не безразлично. — Она закрыла глаза. На ее веках были видны нежные зеленоватые прожилки. — Бедный папа!.. Пока мы здесь говорим, ему становится все хуже… На моей памяти он был таким всего один раз, — глухо добавила она.

— Я поеду с тобой, — сказал Джерри.

Она ласково коснулась пальцами его щеки.

— Это очень трогательно… Но рассуди здраво: нам вряд ли удастся быть там вместе.

— Я не стану навещать его в больнице, но в случае необходимости буду рядом с тобой.

— Ты остановишься у себя?

— Господи, зачем же начинать всю эту бодягу сначала?

— Сначала? Разве она прекратила свои звонки на сон грядущий?

— Нет. Я не собираюсь говорить ей, что буду в Лос-Анджелесе.

— Тогда как ты объяснишь ей тот факт, что ты не в Нью-Йорке?

— Кто знает? Как обычно. Мне нужно поискать натуру, подходящее освещение.

Алфея снова дотронулась до его щеки.

— Нам придется заказать тебе номер в отеле.

— Ты ведь знаешь меня. Я всегда умудряюсь найти место, откуда меня выгоняют.

— Мой кузен предоставляет мне свой самолет.

— Еще одно чудо? — На лице Джерри мелькнула беглая улыбка. Он всегда хмыкал при виде роскошных, богато обставленных номеров в аэропортах, где они останавливались и принимали душ, а также сталкиваясь со сверхизысканным сервисом, в том числе и в виде частных самолетов.

— Деле не во мне, любимый, а в лампе Алладина. Она сорвала с мольберта акварель и разорвала ее.

— Вам, богатым, все достается легко.

— Верно, в том числе и рак прямой кишки.

51

— Лицо у него совсем высохло, — миссис Каннингхэм передернула плечами, — стало как воск.

— Мама, после серьезной операции трудно надеяться на розовые щеки. — Сказав это, она тут же пожалела о своей резкости. Но нервы у нее были на пределе после пятичасового ожидания исхода операции, обострившего в ней чувство мучительной любви к отцу. Кроме того, голос матери с характерным придыханием всегда вызывал у нее раздражение.

Было около трех часов. Дождь лил поистине с тропической силой, когда они вернулись из больницы.

Миссис Каннингхэм сказала:

— У твоего отца всегда был великолепный цвет лица.

— Давай не будем говорить в прошедшем времени.

— Он выглядел ужасно… Как ты думаешь, не вызвать ли нам Чарльза?

— В этом нет необходимости, мама. — Алфее страшно хотелось погладить большую, мягкую материнскую руку, но пережитая когда-то травма, которую она чувствовала до сих пор, не позволяла сделать это даже сейчас, в минуту общего горя. После некоторой паузы она добавила: — И давай не будем напрашиваться на неприятности. Я, например, верю этому замечательному хирургу, который сказал, что злокачественность ликвидирована.


В течение нескольких последующих дней мистер Каннингхэм оставался безучастным ко всему, что его окружало. Дух его, очевидно, был сломлен. В лице его не было ни кровинки. Выздоровление шло страшно медленно. Он всегда считал себя джентльменом во всех отношениях. Сейчас опорожнение его желудка производилось через трубку в животе, он становился калекой, пенсионером, которого должны содержать на койновские миллионы. Тот факт, что жена постоянно находилась у его постели, выполняя малейшую его просьбу раньше, чем сестры успевали сдвинуться с места, вообще наводил на него ужас.

Еще более красноречивым было присутствие дочери.

Находясь в добром здравии, он мог считать, что их отношения — это отношения отца и горячо любимого единственного ребенка, но сейчас, при своей беспомощности, глядя на дочь и видя в какой-то туманной дымке ее лицо и тело, он испытывал страдания.

И пытался повернуться в кровати.


На пятый день после операции, когда мать и дочь вечером вернулись в «Бельведер», миссис Каннингхэм сказала:

— Твой отец чувствует себя хуже, когда ты у него в комнате.

Алфею бросило в жар от обиды.

— Зря ты так говоришь.

— Алфея! — Миссис Каннингхэм сжала подлокотники кресла, — мы обе хотим, чтобы ему стало лучше… Я полагаю, что он поправится быстрей, если возле него будет меньше людей.

— Вряд ли я так уж мешаю его выздоровлению… Хорошо, я буду держаться подальше от больницы… Или мне вообще уехать из города?

— Твоему отцу приятно видеть тебя.

— Ты же только что говорила совсем другое.

— Как ты не хочешь понять!

— Папа хочет меня видеть, а ты не хочешь, чтобы я была рядом, вот в чем дело.

Миссис Каннингхэм повернула к дочери свое широкое, некрасивое лицо. Она была из породы Койнов и обладала их цепкостью. Она всегда отталкивала дочь, которая была ее соперницей, и сейчас это проявилось со всей очевидностью.

— Лучше, чтобы ты не появлялась там столь часто.

Алфея сделала судорожный вдох.

— Ну что ж, мама… Как скажешь. Впредь я буду лишь заглядывать в дверь, одаривать отца любящей дочерней улыбкой и тихонько удаляться.


— Я хочу в кафе-мороженое, — повторила она.

— Я услышал это оба раза, — сказал Джерри. — Но ведь мы договорились, что не будем посещать никакие месте в Беверли Хиллз.

— Когда я соглашалась с этим, я не знала, что мне до смерти захочется шоколадного пломбира с фруктами и орехами.

— Ну почему ты такая злыдня! Ведь кафе Блюма всего в двух кварталах от «Патриции»…

— Я выросла в Беверли Хиллз, дорогой, и мне не нужно заглядывать в карту дорог.

— Там обедает уйма девиц, работающих с Рой, — устало сказал Джерри. — Она считает, что я на Бермудах. Ей не удалось узнать, что я здесь…

— Вот видишь, какой ты муж.

Они припарковали «ягуар» Алфеи севернее Сансет-бульвар.

— Алфея, твоему отцу стало хуже? Я полагал, что ему лучше.

— Да, ему получше.

— Так что тогда тебя мучает? — спросил Джерри, ласково гладя ее светлые волосы.

— Ах, Джерри, Джерри…

При свете уличного фонаря он увидел, как сверкнули большие карие глаза Алфеи, когда она повернулась, чтобы поцеловать его. Ее язык проник между его губ, гибкое тело прильнуло к его телу. Джерри застонал, крепко, прижал ее к себе. Ее рука скользнула вниз, ощутила его эрекцию. Она расстегнула ширинку, опустилась на пол и взяла в рот горячую, напряженную плоть.

Впервые после Оахаки Алфея прибегла к такой ласке.


— Красный шарф великолепно подойдет к нему, — сказала Рой, вешая пальто на место. — В ассортименте несколько больших шарфов красного, черного и белого цвета на выбор клиента… И сюда подойдут черные туфли-лодочки.

— Туфли — это очень важно для лета, — сказала Марго Ланская. — А что если их покрасить?

— Есть отличные красные туфли от Делмана, — вмешалась в разговор миссис Сандерсон, дама постарше.

— И то и другое эффектно и модно. — Благожелательная улыбка Рой продемонстрировала, что она не отвергает ни одно из предложений.

— Рой, — сказала, появляясь в дверях, миссис Файнман, — не будем такими пуристами. Давай посмотрим, что предлагает Делман.

Это происходило в один из четвергов. В 9 часов 15 минут утра в узком помещении склада, забитом вешалками с одеждой, собрались восемнадцать модно одетых продавщиц. Они расположились на складных стульчиках возле Рой, которая демонстрировала им баснословно дорогие летние платья. Перед женщинами стоял передвижной столик с большим алюминиевым кофейником, коробкой ассорти и чашками.

Эти совместные завтраки по четвергам Рой ввела пару лет назад. Первое время многие ворчали, что нужно приходить слишком рано. Прежняя популярность Рой пошатнулась, однако вскоре персонал получил комиссионное вознаграждение, после чего энтузиазм женщин значительно возрос.

Служащий склада принес ящик с обувью. Рой приложила блестящие красные туфли-лодочки к платью.

— Видите, как это нарядно, — заявила она.

Все, в том числе миссис Файнман, закивали. Служащие «Патриции» высоко ценили мнение Рой.

— Давайте спросим миссис Хорак, что она думает об этом, — то и дело звучало в залах «Патриции».


Деловой завтрак окончился, и на складе остались лишь Рой и Марго Ланская. Рой писала на карточках номера для каждого комплекта одежды, Марго допивала третью чашку кофе.

— Ты не говорила, что твой муж вернулся, — сказала Марго, расправляя складки своей юбки.

— Джерри? — Рой удивленно повернулась к Марго. — Он на Бермудах, пишет картины.

— Ну, тогда у него есть двойник, — возразила Марго. — Я видела мужчину в кафе Блума, который был как две капли воды похож на него.

На Рой накатила волна страха.

— А он сидел недалеко от тебя?

— Нет, довольно далеко.

— Ну, тогда это мог быть кто-то другой.

— Ты же знаешь, что я дальнозоркая, как орел. Это была точная копия твоего мужа. — Накрашенные темной помадой губы Марго сложились в улыбку. — Я искренне рада, что он на Бермудах, искренне рада.

— Что ты хочешь этим сказать, Марго?

— Если этого не скажу тебе я, скажет кто-то другой. Их видел весь наш стол.

— Их?

— Неделю назад, семнадцатого апреля, этот мужчина, кто бы он там ни был, обедал с миловидной блондинкой в туалете не иначе как из Парижа. Фортия думает, что она видела ее фотографию в журнале «Вог».

Долгое ожидание казни отнюдь не притупляет внезапного чувства ужаса, которое испытывает приговоренный к повешению, когда из-под его ног выбивают опору. Острая боль пронзила сердце Рой.

Он был здесь с Алфеей.

Я обещала ему, что постараюсь преодолеть себя, и он наврал мне. Он не на Бермудах. Он здесь и ни разу не позвонил мне.

До этого времени жизнь Рой как бы катилась по двум параллельным рельсам. Рой проводила четкую границу между рыдающей и пьющей по вечерам женщиной и уверенным заместителем менеджера, каковым она была в дневное время. Но сейчас у нее ныл каждый нерв, и она решила: если я сейчас не выпью, я умру.

Рой вышла из помещения склада, направилась к своему рабочему столу и достала из верхнего ящика кошелек. Она сказала мистеру Файнману, что, кажется, заболевает гриппом, и уехала домой.

Прежде Рой никогда не напивалась до потери сознания. Сейчас она впервые отключилась после изрядной дозы джина.

Когда Рой очнулась, ее уютная комната была погружена во тьму. Очевидно, ее вернул к действительности какой-то противный несмолкающий дребезжащий звук. Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять, что это звонит телефон.

Она нашарила выключатель и зажгла свет. Большие картины Джерри качались и грозили упасть, и вообще все в комнате казалось зыбким, не имеющим четких очертаний. Хватаясь за спинки стульев, Рой добралась до телефона.

— Ага, ты все-таки дома, дочка, — услышала она голос Нолаби. — Я уже собиралась класть трубку. Я решила, что ты отправилась поужинать с девчонками из «Патриции».

— Нет, я просто мыла голову. — Ее лживый язык, кажется, распух, в горле саднило. Меня сейчас вырвет, если я не лягу, подумала она, таща телефон к дивану.

— Ты как-то странно говоришь… Ты здорова?

— Я сегодня рано пришла домой с ужасной головной болью, — сказала Рой, вытягиваясь на диване.

— Ты приняла аспирин?

Рой почувствовала, что к горлу подступает тошнота.

— Мам, я перезвоню тебе попозже…

Она успела добраться до ванной. Когда рвота прекратилась, Рой, дрожа всем телом, опустилась на холодный линолеум.

Джерри в Беверли Хиллз.

Он наврал о Бермудах.

Он навсегда вычеркнул ее из своей жизни.

Острая головная боль стала невыносимой.

Босиком, в одной нейлоновой с кружевами комбинации она вернулась в спальню. На полу стояли рюмка и пустая бутылка из-под джина.

Пройдя на кухню, она отыскала на полке лишь ликер в бутылке с красивой этикеткой.

Рой проглотила красноватую жидкость, которая пахла инжиром, и отнесла бутылку к дивану, поставив ее рядом с пустой.

Внезапно она разрыдалась.

Ликер, вместо того, чтобы подарить ей желанную нирвану, стимулировал мыслительный процесс, и ее отчаяние сменилось потребностью действовать.

Она схватила телефон и поставила его себе на грудь.

Указательный палец автоматически набрал нужную последовательность цифр, не забытую со времен юности.

— Алфея? — хрипло спросила она.

— Миссис Уимборн нет дома, — узнала она голос дворецкого. Вот только имя его она запамятовала.

Справившись с дрожью в теле, Рой сказала:

— В таком случае могу я поговорить с мистером или миссис Каннингхэм?

После некоторой паузы дворецкий спросил:

— Как мне прикажете доложить — кто звонит?

— Рой Хор… Рой Уэйс…

— Ах, да… Минутку.

Рой почувствовала, что от нее несет кислятиной.

Она услышала голос миссис Каннингхэм, которая поприветствовала ее, но значение ее слов до Рой не дошло. Ею овладел страшный пьяный гнев от одного только голоса этой старомодной мультимиллионерши, которая была матерью Алфеи.

Словно поток рвоты, из нее полились злые, грязные, гадкие слова.

— Ваша дочь с-сука!.. Сука, сука, с-с-сука! Шлюха, воровка и блядь!.. Она вцепилась своими хищными когтями в моего м-мужа!.. Он художник, Джерри Хорак…

— Кто?!

— Джерри Хорак… Он знаменит, он г-гений, он настоящий г-гений! Что может знать с-сука из богатого семейства о гении? Она н-н-ничего в этом н-не смыслит! Что она вообще знает о людях? Она использует людей только для того, чтобы доказать, что она лучше! И от Джерри ей нужно только одно — доказать, что она может увести его у меня… Но — н-не удастся! Ни за какие койновские миллионы! Джерри не интересуют деньги! Он н-настоящий художник!

— Рой, сейчас не время обсуждать все это. — Голос на другом конце провода был приглушенным, взволнованным, даже просительным.

— Она завлекла его своим телом… Можете сказать ей, что у нее ничего не выйдет!

— Я вешаю трубку, — раздался щелчок.

— Он женат на мне, я миссис Джерральд Хорак! Передайте ей, что я передумала давать развод, скажите ей, что я никогда его не отпущу! Никогда, никогда, н-никогда!

Рой рыдала, понимая, что ничто не может заглушить боль утраты, испытывая пьяное отвращение к самой себе. Что она наговорила? Она не могла вспомнить.

Как я могла так кричать на миссис Каннингхэм? Мать учила меня быть выдержанной, прививала хорошие манеры, воспитывала в лучших традициях Фэрбернов, Ройсов, Уэйсов.

Рой опустила трубку на рычаг. Тело ее сотрясалось от рыданий, и она повалилась на постель. Когда-то она делила эту постель с Джерри, когда-то она просыпалась ночью и ощущала обжигающее тепло его обнаженного тела…

Когда-то… когда-то…

52

Алфея пришла домой около полуночи, однако мать ждала ее возле открытой двери в библиотеку. Люстра в зале не горела, свет лился из библиотеки, проецируя большую бесформенную тень от фигуры миссис Каннингхэм на стену.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Алфея. — Как дела у папы?

— Вот об этом я и хочу поговорить с тобой, — ответила миссис Каннингхэм. — Проходи сюда.

Подавляя тревогу, Алфея повиновалась. Миссис Каннингхэм оглядела полутемный зал, словно желая удостовериться в отсутствии нежелательных свидетелей, прежде чем закрыть за собой дверь. Она пересекла ярко освещенную библиотеку и остановилась у массивного камина. Ее большие, мягкие руки были опущены и прижаты к бокам, со стороны казалось, что она взошла на кафедру.

— Пока твой отец болен, Алфея, я не могу допустить никаких скандалов. — Миссис Каннингхэм проговорила это по своему обыкновению негромко, но в то же время достаточно выразительно.

— Скандалов?

— Ты встречаешься с этим человеком — Джерри Хораком… У него ведь есть жена.

Внешне Алфея не выказала удивления, но мысль ее энергично заработала. Откуда матери это известно? Почему я испытываю смущение? В первый раз Джерри ушел из моей жизни после разговора в этой библиотеке. Уж не поэтому ли мать привела меня сюда? При этом освещении глаза матери похожи на плоские, серые кусочки мрамора. Обычно она никогда не смотрит мне прямо в глаза. Может быть, именно по этой причине я всегда боялась ее, хотя внешне она выглядела большой, робкой коровой?

— У многих мужчин есть жены, мама, — произнесла Алфея.

— В Нью-Йорке и Европе ты можешь вести себя, как тебе заблагорассудится, но здесь, под моей крышей и в такой момент, ты обязана вести себя добропорядочно.

— Мама, может, тебя это удивит, но спать с мужчиной больше не считается преступлением века.

— Я предупреждаю тебя. Никаких скандалов.

— Мама, давай не будем делать трагедию из весьма обыденной вещи… Твоя тридцатилетняя, дважды разведенная дочь встречается с мужчиной, который скоро будет холостым. Подумаешь, большое дело!

— Твоя старинная подруга Рой Уэйс говорила гадости и устроила истерику по этому поводу.

Алфея ощутила неприятный холодок между лопатками. Однако почему, собственно говоря, известие о том, что Рой вышла на след Джерри в Беверли Хиллз, так неприятно подействовало на нее? Разве она не хотела, чтобы Рой узнала об этом?

— Рой звонила тебе?

— Она хотела поговорить с тобой. Поскольку тебя не было, она попросила к телефону меня. К сожалению, Лютер переключил ее на аппарат в комнате, где лежит отец. Я все время страшно боялась, что он что-либо услышит. Я прижала трубку как можно плотнее к уху. Мне понадобилась все сила воли, чтобы скрыть волнение. Не могу выразить, насколько меня потрясло, что Рой вышла замуж за него. Из всех мужчин на свете — именно за него! И у меня, конечно, упало сердце, когда я услышала, что ты снова с ним встречаешься.

— Когда она звонила?

— Около девяти… Она была пьяна и явно не владела собой. Отчаянно кричала, угрожала… Я помню ее как ласковую, послушную девочку с хорошими манерами. Где-то мне было жаль ее. Но, Алфея, он превратил ее в существо, от которого можно ждать неприятностей.

— Неприятностей! — Алфея почувствовала, что дрожит. — Какие неприятности ты имеешь в виду?

— Если бы трубку взял отец, ты можешь себе представить, как бы это на него подействовало?

— Ты всегда думаешь только о нем! Всегда защищаешь его! — У Алфеи словно вновь открылись, заныли и закровоточили старые раны. Она подошла к камину, в упор посмотрела на мать. — А как быть со мной? — шепотом спросила она. — Я была ребенком, мне было лишь десять лет, когда отец нанес мне первый ночной визит… Ты прекрасно знала, что отец занимается любовью с дочерью, но в течение многих лет ты и пальцем не пошевелила, чтобы воспрепятствовать этому. Почему? Или ты боялась, что он уйдет от тебя, если ты попытаешься его остановить? Господи, ведь ты моя мать! Я знаю, что может чувствовать мать… Как ты могла все это позволять?

Миссис Каннингхэм отошла к библиотечной лестнице-стремянке, которая была прислонена к полкам левее камина.

— Я тебя иногда не понимаю, Алфея… Маленькой ты была милой, любящей и доброжелательной девочкой. Никакого сарказма, никаких шальных выходок… Ты никогда не якшалась с неподходящими типами…

— У меня не было друзей, но вы этого не замечали.

— А сейчас ты связалась с этим грубым, невоспитанным мужланом… Хотя бы из уважения к Чарльзу ты не должна этого делать!

— Ты знаешь не хуже моего, кто отец Чарльза! — выкрикнула она.

Этот деликатный вопрос в семье никогда не обсуждался. Миссис Каннингхэм побледнела.

— Не кричи так громко! — зашипела она.

— Вы знаете сами, как испортили мне жизнь! — взвизгнула Алфея. Ей показалось, что лепной потолок стал выше, а отделанные бронзой полки — больше, словно она вдруг превратилась в ребенка.

Спокойствие, приказала она себе. Спокойствие имеет первостепенное значение.

Закусив изнутри щеку, так что ощутила привкус крови, Алфея отодвинулась от миссис Каннингхэм.

— Мне стыдно за все произошедшее сейчас, дорогая мама, — сказала она ровным тоном. — Я приношу извинения за то, что сорвалась. Сейчас у всех нас трудное время. Я позабочусь о том, чтобы подобных телефонных звонков больше не было.

Некоторое время глаза миссис Каннингхэм изучающе смотрели на внезапно смирившуюся Алфею; затем она отвела взгляд. На ее лице вновь появилось выражение озабоченности и робости.

— Значит, ты поняла?

— У тебя есть все основания для того, чтобы расстроиться, — сказала Алфея. — Пока папа выздоравливает, он нуждается в душевном покое.

— Я знала, что ты смотришь на вещи так же, как и я. — Миссис Каннингхэм направилась к двери. — До свидания, дорогая. До утра.

Она открыла дверь и вышла.

Алфея оставалась неподвижной, пока не затихли тяжелые шаги матери на лестнице, затем стала мерить шагами уставленную книжными стеллажами комнату.

Мать права. Рой вполне способна сорваться и натворить множество бед. И тогда начнутся разговоры — среди чужих людей, среди друзей, среди всех. Злобные сплетни и противные смешки сокрушат Алфею Уимборн — создание столь же изящное, как пасхальные яйца Фаберже, которые собирала ее бабушка Койн.

Надо выбираться из этой ситуации, подумала она.

У нее не было никаких подсознательных или задних мыслей. Она не испытывала ни злости, ни симпатии к Рой, которая, по всей видимости, дошла до предела.

Выбора не было.

Она не может продолжать отношения с Джерри.

Алфея остановилась возле пианино, открыла его, взяла среднее до. Пока звучала нота, она увидела перед собой широкоскулое лицо Джерри, напряженные складки у рта и в уголках глаз. Однажды он покорил ее своими недюжинными способностями, но сейчас она знала его слабости, главная из которых — его любовь к ней.

Она любила его.

Но какое это имеет значение?

Она не могла бросить вызов всему свету, позволить людям обсуждать ее изъяны и недостатки.

Дедушкины часы стали протяжно отбивать удары.

Наступила полночь. Час ведьм.

Алфея решительно подошла к телефону и набрала номер. Когда Джерри ответил, она пригласила его на ранчо Каннингхэмов на верховую прогулку.


Суровые горы защищают широкую, ровную долину, которая тысячелетия назад была дном моря, приютом мелких морских тварей и водорослей. Перемолотые тяжестью океана, они превратились в богатые нефтяные месторождения. Сейчас качалки извлекают из недр нефть, а необычайно плодородный верхний слой почвы дает богатые урожаи зерновых и фруктов. Обширная низина чрезвычайно живописна. Когда постановщики «Последнего горизонта» искали предполагаемое место обитания мифической Шангри-Ла, они обратили свои взоры к городку Охайо. Каннингхэмы купили здесь ранчо площадью 265 акров, которое предназначалось специально для того, чтобы раз в год приезжающий на несколько дней Чарльз мог со своим дедом — именно так выражалась миссис Каннингхэм — совершать верховые прогулки.

Вчера вечером, принимая решение поставить точку в своих отношениях с Джерри, Алфея подумала, что ранчо будет самым подходящим местом для этого. Джерри никогда не ездил верхом, и нет никакого сомнения в том, что он будет чувствовать себя не на высоте положения. Другого способа разрешить проблему она не видела.

Восседая в светло-коричневых бриджах и серой хлопчатобумажной спортивной рубашке на горячем отцовском арабском жеребце, Алфея держала путь к предгорью, направляя коня по каменистой укромной тропе к кряжу, который носил название Нос Смельчака за то, что в профиль напоминал клюв орла. Был сезон дождей, и крутые, освещенные ярким солнцем склоны пламенели от маков. Там и сям виднелись голубые гроздья люпина, а под сумеречной тенью дубов буйствовали заросли адиантума — венерина волоса. При приближении Алфеи из кустов чапареля выскакивали перепелки.

Алфея бросила взгляд на Джерри. Вцепившись в луку седла, он вглядывался в лазурное небо над серой, похожей на орлиный нос вершиной, к которой они и направлялись.

— Кто это? — спросил он. — Слишком крупная птица для орла.

Алфея приложила ладонь к глазам.

— Это кондор. Тебе повезло. Их редко можно увидеть.

— Значит, они действительно гнездятся на землях, которые принадлежат богатым выродкам? — ухмыльнулся Джерри. Под горячими лучами солнца его переносица и скулы приобрели красноватый оттенок.

Арабский жеребец стал нетерпеливо бить копытом, когда Алфея придержала его, давая возможность Джерри поравняться с ней. Под Джерри была высокая гнедая лошадь теннесийской породы — одно из самых кротких и доброжелательных животных. Она везла своего седока, не ожидая вмешательства с его стороны.

— Я думаю, — сказала Алфея, — что ты должен вернуться к Рой.

Джерри подпрыгнул, словно его поразил заряд картечи. Спокойная, кроткая лошадь под ним тотчас же поскользнулась на гальке.

— Что ты мелешь? — спросил он.

— Мы прошли нашу дистанцию — и ты, и я. Пристально глядя на нее, он произнес:

— Ты говоришь черт знает что.

Он дотронулся до нее и крепко, до боли сжал ей руку возле предплечья.

Алфея почувствовала возбуждение внизу живота, однако решимость ее не ослабла.

— Ты ее муж.

— Я ухожу от нее и женюсь на тебе, ты это помнишь?

— Она не отпустит тебя… И я ее за это не корю. — Алфея с удивлением отметила про себя, что не испытывает ни гнева, ни злости. Именно такой она мечтала видеть себя в критической ситуации. Беспристрастной и спокойной. Чтобы ее не бросало в жар и пот. Чтобы она могла беспрепятственно высказать свои аргументы. — Она будет сражаться.

— Ты что, умеешь читать ее мысли?

— Дело в том, что она звонила вчера вечером, когда я была с тобой.

— Она знает, что я здесь, в Калифорнии? — перебил он ее.

— Да, это моя вина, — сказала Алфея, которая обычно не любила расписываться в своих ошибках. — Правда, я не знала, что проблема усложняется тем, что она пьет… Когда Рой разговаривала с матерью, она, по-видимому, была пьяна в стельку.

В сухих кустах громко звенели цикады. Джерри вздохнул.

— Бедная девочка.

— Да, — согласилась Алфея. — Стало быть, ты понимаешь, что она превратит развод в цирк, на который набросятся все газеты. Люди вроде меня всегда находятся в центре циркового манежа. Джерри, я не смогу этого вынести… Меня пугает такая шумиха, я люблю покой.

— Я знаю, — он все еще продолжал держать ее за руку, затем резко притянул к себе.

Жеребец под Алфеей поднялся на дыбы. Она стала успокаивать напуганное животное, похлопывая его по холке и бормоча ласковые слова. Когда он наконец успокоился, Алфея сказала:

— Ради Бога, Джерри, кто-то из нас может вылететь из седла.

— Не ты, — с горечью произнес он. — Это исключено.

— Ты пытаешься изображать крутого парня, но ты им не являешься. Ты чувствуешь свою вину и ответственность за Рой.

— Хуже того, — признался он. — Мне тяжело далась наука, что за все надо платить свою цену.

— Дело не только во мне… Есть мои родители… Чарльз…

— Ты заявляешь мне таким спокойным, холодным тоном, что у нас все позади? — Он протянул к ней руку.

Алфея отъехала в сторону.

— Послушай, не следует так вести себя, иначе мы оба окажемся на земле.

Алфея пустила скакуна рысью по тропе. Она сидела в седле непринужденно и грациозно. Джерри последовал за ней. Он чуть подпрыгивал в своем седле западного образца, но все же ему как-то удавалось произвести впечатление, что он имеет некоторое отношение к своей крупной лошади.

Конюх-мексиканец взял лошадей под уздцы и повел в просторную конюшню.

Джерри сделал несколько неверных шагов, словно у него свело ноги, впрочем, так оно скорее всего и было.

Он подошел к Алфее.

— Надеюсь, ты теперь объяснишь мне толком, чего ты хочешь.

Алфея оперлась спиной о белый крашеный забор загона, в котором находились две кобылы с жеребятами. Солнце жгло ей кожу, но внутри она ощущала неприятный холодок. Недавнее удивительное спокойствие покинуло ее. Она почувствовала себя в водовороте любви, жалости, отчаяния. Как может она отпустить Джерри, словно провинившегося слугу, если он стал частью ее?

Несмотря на это, она услышала свой бесстрастный голос:

— Завтра я улетаю в Нью-Йорк, Джерри. И я не желаю, чтобы ты последовал за мной.

— Поганая богатая сучка, ведь ты любишь меня!.. А я люблю тебя!

Она уловила страдание в его голосе и почувствовала, как слабеет ее решимость. Но она улыбнулась ему аристократической улыбкой.

Джерри смотрел на нее прищуренными глазами, как делал это в минуты творческой сосредоточенности, прежде чем прикоснуться кистью к холсту, затем притянул ее к себе и крепко поцеловал, погрузив язык в ее рот.

Она успела ответить на поцелуй, прежде чем вырвалась из его объятий.

Размахнувшись, он сильно ударил ее по щеке.

Удар ошеломил Алфею. Она покачнулась и упала на мягкую землю. Звезды… Ты видишь звезды, подумала она. Глаза ее наполнились слезами, она дрожала.

Он не предложил ей руку и не попытался поднять ее. Взглянув на нее с еле сдерживаемой яростью, он повернулся и быстрым шагом направился к дому по эвкалиптовой аллее. Алфея поднялась, отряхивая бриджи от пыли.

Через пару минут она услышала шум мотора взятого им напрокат «бьюика», а потом увидела, как он помчался по направлению к шоссе.

Одна из кобыл ткнулась носом в Алфею, но та не обратила на нее никакого внимания. Она прижалась лбом к перекладине загона. Алфея не плакала. Глаза ее были сухими и горячими, словно в них насыпали песок, и ей казалось, что жизнь уходит из нее.

53

Около четырех часов того же дня Рой стояла в просторной примерочной перед миссис Клингбейл, которая прилетела из Хаустона, чтобы обсудить с Рой свой летний гардероб. Миссис Клингбейл сияла от восторга, вертясь перед зеркалом в вышитом бисером, облегающем фигуру платье, в то время как в глазах Рой, которая заказывала модельеру платье, имея в виду эту конкретную клиентку, читалось сомнение. Она не была уверена, что это самый удачный фасон для невысокой полной миллионерши, жены нефтяного магната — платье уж слишком обтягивало ее пухлые ягодицы.

Раздался стук, и в дверь просунулось напудренное лицо миссис Файнман.

— Вы не возражаете, если я вам помогу, миссис Клингбейл? Там кто-то хочет видеть миссис Хорак.

Рой понимала, что лишь крайняя необходимость могла заставить хозяйку оторвать ее от столь ответственного дела, и ее охватило нехорошее предчувствие. Извинившись с вежливой улыбкой, она поспешила в свой кабинет, который находился перед кабинетом Файнманов. У ее письменного стола с картотекой стоял мистер Файнман и постукивал карандашом о столешницу.

— Два офицера полиции, — шепнул он, кивком головы показывая на дверь своего кабинета. — Они настаивают на разговоре с тобой.

— Они сказали, о чем именно? — запинаясь, спросила Рой.

— Они показали мне значки и попросили позвать тебя. Это все, что я знаю. — Он коснулся ее руки — этот доверительный жест был редкостью для мистера Файнмана. — Рой, я сказал им, что ты работаешь здесь почти десять лет и что мы всецело доверяем тебе.

— Спасибо, мистер Файнман, — слабым голосом произнесла Рой.

Кабинет Файнманов, в отличие от торговых помещений «Патриции», не отличался особой роскошью. Ящики с картотекой, пара письменных столов, несколько стульев да старенький кожаный диван, на котором мистер Файнман позволял себе вздремнуть после ленча… У окна с видом на аллею стояли двое высоких, крепких мужчин. Несмотря на спортивные куртки — из твида в голубую клетку, — что-то неуловимое в их облике позволяло безошибочно сказать, что это полицейские. Старший из них был совершенно лысым.

— Миссис Джерральд Хорак? — спросил он. — Проживаете по девяносто шесть двадцать один Эрика-драйв?

— Да.

— Я сержант полиции Уиллз, это инспектор Монро.

— А в чем дело? — проговорила Рой, чувствуя, что у нее пересохло во рту.

— Прежде всего присядьте, миссис Хорак.

Это проявление профессиональной заботы заставило ее сердце забиться еще сильнее.

— Спасибо, не беспокойтесь.

— Возле Вентуры произошла автомобильная катастрофа, миссис Хорак…

— Джерри? Попал в автомобильную катастрофу?

— Да.

— Тогда это скорее всего ошибка, — громко сказала она. — Должно быть, это какой-то другой Джерральд Хорак… Вентура — это по пути в Санта-Барбару. А он туда не ездит… Никогда!

— В его водительских правах тот же адрес, что и у вас.

— Но его машина дома!

— Его нашли возле «бьюика» пятьдесят шестого года, принадлежащего Артуру Воуту.

— Арти?

— Он ехал по автостраде номер один с большим превышением скорости. Дорожный патруль пытался остановить машину. Водитель «бьюика» не справился с управлением и ударился об ограждение. Его выбросило из машины. Мистер Хорак был уже мертв, когда патруль подъехал к нему.

Мертв?

Он бросил ее, а не умер.

Джерри было тридцать девять лет, а мужчины в тридцать девять лет не умирают. Он страстно любил жизнь. Зачем ему понадобилась Вентура?

Рой услышала шум в голове, которую словно наполнили гелием. Голова стала совсем легкой, в то время как вес тела увеличился настолько, что ее замшевые туфли-лодочки не смогли удержать его.

— Миссис Хорак? Миссис Хорак, прислонитесь сюда.

Она опустилась на кожаный диван, чьи-то руки сунули ей под голову свернутый шерстяной плед.

Перед ней возникло расплывающееся лицо мистера Файнмана, она увидела, что одна из ресниц растет у него из крохотной бородавки. Двое мужчин в штатском стояли по бокам от него.

— Отдохни здесь минутку, — ворковал мистер Файнман тоном, которым уговаривают маленьких детей проглотить лекарство.

— Но миссис Клингбейл… это платье, которое…

— Если сделка не состоится — это полбеды. Мы твои друзья. Рой, ты нам как дочка.

— Я лучше поеду домой. — Она попыталась встать.

Мистер Файнман придержал ее за плечи.

— Отдохни несколько минут… Ты пережила страшный шок.

Рой почувствовала сильную, пронизывающую боль под ребрами и у ключиц, ей стало трудно дышать. Она маленькими глотками вдыхала воздух и выпускала его через рот. Перед ней на столике лежали рекламные объявления «Патриции» в «Вог» и «Харпер базар» о летних моделях одежды. Отсутствующим взглядом Рой смотрела на фотомодели в баснословно дорогих нарядах.

Мертв?

Полицейские, должно быть, простились и ушли, мистер Файнман был один. Вскоре появилась миссис Файнман.

— Моя бедная Рой, — произнесла она чуть не плача. — Мистер Файнман звонит твоему зятю.


Джошуа взял все на себя.

Он съездил в Вентуру, опознал тело и организовал его доставку домой. Он назначил похороны на два часа дня в четверг в Форест-Лауне, выбрал и оплатил украшенный бронзой гроб с позолоченными ручками, заказал новый черный костюм — у Джерри не было такового при жизни. Он сообщил в галерею Джерри в Нью-Йорке и его братьям в Питтсбург, выпустил пресс-релиз, позаботился о еде, спиртном, об организации бара в маленьком домике.

Джошуа исполнял роль хозяина. Пришли люди, близкие семье Ферно, родственники мужа Би-Джей, однокашницы Рой, ее многочисленные друзья и служащие «Патриции» в полном составе. Все старались отвлечь Рой от произошедшей трагедии и, возможно, в том преуспели, потому что в памяти у нее сохранилась лишь одна беседа, которая произошла до похорон. Беседа с Мэрилин.

Мэрилин и Нолаби оставались с ней в ее доме. В ночь накануне похорон Нолаби рано отправилась спать, и сестры перешли в небольшую желтую кухню. Рой сидела в нише, где обычно завтракала. Мэрилин достала из духовки горшочек с вкусно пахнущим жарким.

— Это принесла Коралин… Твой любимый цыпленок, — сказала Мэрилин.

— Ты ешь, я не хочу.

Мэрилин поддела запеченного с сыром цыпленка.

— Нам обеим надо перекусить перед сном, тем более что мы выпили. — Мэрилин употребила множественное число от доброты душевной: она, как обычно, воздерживалась от спиртного, в то время как Рой не выпускала из рук рюмку. — Это легко проглотится. — Она поставила на стол тарелки.

Рой подчинилась и взяла в руки вилку.

Однако после смерти Джерри ей стал противен вкус мяса, и она с огромным трудом проглотила пропитанный сыром кусочек цыпленка. Сделав глоток из рюмки, она сказала:

— Все случившееся превратило меня в вегетарианку.

— Тогда я организую тебе хлеб с молоком.

Рой покачала головой.

— Ничего не надо.

Мэрилин протянула через стол маленькую ладонь и сжала холодные пальцы Рой.

— Я понимаю, как тебе сейчас тяжело.

— Тебе этого не понять.

— Когда сказали, что Линк погиб, я думала, что тоже умру.

Рой встала из-за стола. Уходя, бармен оставил чистые бокалы, прохладительные напитки и спиртное. Рой потянулась за бутылкой бренди.

Мэрилин ковырнула вилкой цыпленка.

— Ты считаешь, это хорошая идея?

— Крохотный стаканчик на сон грядущий, — сказала Рой, открывая бренди. Почему, несмотря на то, что я выпила, боль не отпустила меня? — Все равно это совсем не одно и то же… Ты по крайней мере знала, что Линк тебя любил.

— Господи, Рой, Джерри любил тебя, это без сомнения… Разве он не женился на тебе?

— Это была не его идея. Я долго уговаривала его жениться. Когда однажды у нас произошел скандал, он почувствовал себя виноватым и согласился.

— Это самая умная вещь, которую он когда-либо сделал. Благодаря тебе у него появился дом, он приобрел стабильность…

Рой глубоко вздохнула. Боль в груди не отпускала.

— Его мало интересовало, где он живет… Снятый чердак, спальный мешок или груда хлама — ему было без разницы. Его интересовало лишь место для работы и… — Голос Рой задрожал. — Мэрилин, я чувствую себя виноватой, страшно виноватой… В последние несколько месяцев я превратила его жизнь в ад. Постоянно звонила ему, мешала работать над оахакской серией… Неудивительно, что он предпочел Алфею.

Светившиеся сочувствием глаза Мэрилин при этих словах потемнели, приобрели серовато-зеленый оттенок.

— Ее…

— Мне очень стыдно, но… Вечером накануне его гибели я позвонила в «Бельведер», хотела поговорить с ней… Ее не было дома. Я слишком много приняла в тот вечер и устроила сцену миссис Каннингхэм.

— Он был твоим мужем, Рой.

— У него с Алфеей был роман много лет назад, задолго до того, как я встретила его. — Глаза Рой наполнились слезами.

— Ты глупышка, Рой. — Чтобы приободрить сестру, Мэрилин заговорила, имитируя южный выговор Нолаби: — Как бы там ни было, мужчина предпочел тебя, малышка.

— Они любили друг друга.

— Да она понятия не имеет, что значит любить! — В голосе Мэрилин появились суровые нотки. — Где она — там беда!

— Это несправедливо!

— Все говорят, что настоящая причина самоубийства Генри Лиззауэра в ней.

Мэрилин было настолько несвойственно пересказывать сплетни, что Рой удивленно уставилась на сестру покрасневшими глазами.

— Роксана де Лизо занималась в художественном институте, когда мистер Лиззауэр покончил с собой. Роксана говорила, что Алфея постоянно строила ему глазки. Мистер Лиззауэр был еврей германского происхождения, а значит, представитель враждебного государства. Роксана уверена, что Каннингхэмы натравили на него комиссию по иммиграции. Он застрелился накануне того дня, когда мы сбросили бомбу на Хиросиму… Перед этим Алфея пришла к вам домой и устроила истерику, помнишь?

— Это все болтовня, Мэрилин.

Мэрилин сурово поджала красивые губы.

— Все те годы, когда вы были с ней неразлучны, у тебя не было друзей, но стоило вам расстаться — и вокруг тебя появились приятели и друзья.

— Мы вместе с ней прошли через трудный этап, вот и все. — Рой удивлялась, почему, несмотря на ненависть к Алфее, она защищает бывшую подругу.

— Ты всегда была доброжелательна к ней, но в данном случае все зашло слишком далеко. — Мэрилин встала, словно желая подчеркнуть важность того, что сейчас скажет. — Алфея Каннингхэм — это человек, которого нужно избегать.

— Ой, Мэрилин…

— Она как змея. Природа обрекла ее на то, чтобы жалить.


Хотя еще не наступил май, огнедышащие ветры из пустынь принесли в город изнуряющую жару, и на следующий день температура поднялась выше 90 градусов[18]. К счастью, похоронные лимузины были оборудованы кондиционерами.

Рой, которая ехала в первой машине с матерью и Мэрилин, боролась с подступающей тошнотой — она выпила во время завтрака. Несмотря на беспросветную тоску и физический дискомфорт, она чувствовала легкое возбуждение. Джерри ожидал ее на Форест-Лауне. Она ехала к нему. Как ни пыталась Рой в который раз напомнить себе, что Джерри умер, умер, умер, она не могла справиться с сумасшедшей мыслью, что едет к нему на свидание.

Нолаби договорилась с пастором епископальной церкви Всех святых, прихожанкой которой она была. Пастор провел отпевание в сером каменном соборе. Затем шестеро служащих похоронного бюро провели собравшихся к машинам.

Длинная, медленная процессия проследовала за катафалком через весь некрополь и остановилась перед глубокой ямой. Здесь под навесом стояла дюжина деревянных стульев. Самые близкие родственники сели, все остальные расположились стоя под сенью эльмов и платанов, то и дело промокая платочками лбы, пока пастор читал молитву.

— Я есмь воскресение и жизнь, говорит Господь; кто верит в меня, хотя и умрет, будет однако жить; всяк, кто живет и верит в меня, не умрет вовеки… — У пастора был отменный бас, но он тонул в несмолкаемом гомоне всполошившихся воробьев, гнездившихся на деревьях.

Гроб стали медленно опускать в могилу, и к Рой пришло жестокое осознание того, что Джерри в своем новом шерстяном костюме отныне и навсегда найдет успокоение в желтоватой, глинистой земле.

До воскресения.

Навсегда.

Это было наше свидание, думала Рой. Он внизу, я наверху.

Ее тело содрогнулось от конвульсий.

Нолаби и Мэрилин с двух сторон обняли ее; наклонившись к ней, теплые слова произносила Би-Джей, а Джошуа вложил ей в трясущиеся руки чистый носовой платок. Билли, отроческое лицо которого было в этот день необычно серьезным, сказал:

— Тетя Рой, ведь Джерри не умрет. Люди будут смотреть на его картины в музеях, а значит, он будет жить.

Сари ласково прижалась к ее бедру.

Окруженная семьей и в то же время отчаянно одинокая, разлученная с мужем, Рой продолжала рыдать.

Друзья и знакомые не могли подойти к ней, потому что служащие похоронного бюро образовали защитное кольцо вокруг семьи. Люди стали постепенно расходиться к машинам.

Через некоторое время рыдания Рой утихли. Она высморкалась в свежий носовой платок, которым ее снабдил Джошуа.

Высокая стройная женщина в черном шла им навстречу. Плечи ее были опущены, широкополая черная шляпа надвинута на лоб.

Эта скорбная поза была настолько непохожа на манеру держаться, на горделивую осанку Алфеи, что никто из семьи не узнал ее, пока она не подошла к могиле.

— От нее потребовалось большое мужество, чтобы прийти сюда, — проговорила Нолаби. Эти слова не были адресованы никому конкретно, но Алфея их наверняка слышала.

— Пошли, дорогая, — сказал Джошуа, беря Рой за руку.

Сквозь смеженные ресницы Рой увидела скорбную фигуру, направляющуюся к могиле. В ней вдруг взыграло собственническое чувство. Она ревниво подумала, что не может допустить этого посягательства на своего мужа. Вырвавшись из рук Джошуа, она сделала несколько неверных шагов вперед, поскольку каблуки ее туфель проваливались в травянистую почву.

Две женщины остановились на противоположных концах могилы.

Слезы катились по застывшему в муке лицу Алфеи, оставляя красные пятна на нежной коже.

— Я знаю, что мне не следовало приходить сюда, — проговорила она, подняв руку со скомканным носовым платочком жестом, который выражал искреннее раскаяние и слабую надежду на прощение.

Подсознательная решимость Рой защитить своего умершего мужа внезапно дала трещину: чего, должно быть, стоило гордой, неприступной Алфее вот так смиренно просить разрешения отдать последний долг Джерри? Память о старой дружбе, столь нерушимая для Рой, вновь всколыхнулась, и глаза ее опять наполнились слезами. Спотыкаясь, она обошла свежевырытую кучу земли и развела руки.

Алфея двинулась ей навстречу.

— Рой, ты веришь, мне казалось, что я иду к нему на свидание.

— Да, да, — сквозь рыдания ответила Рой. — У меня было такое же чувство.

Вдова и любовница заключили друг друга в объятия.

54

Ни высота, ни глубина и ни что другое не сможет отвратить нас от любви к Богу, и Иисус Христос наш Господь.

Красный обрез тончайших страниц потерся и превратился в розовый, черный кожаный переплет оторвался от книжного блока… Библия бабушки Рой.

Подняв стакан, Рой сделала несколько глотков и откинулась в ожидании, когда его содержимое начнет оказывать свое действие.

Она обещала Файнманам вернуться на работу через неделю. Однако все семь дней после смерти Джерри пролетели, наполненные шумом посетителей и сигаретным дымом Нолаби. У нее не было времени ни для того, чтобы решить проблемы сегодняшние, ни для того, чтобы подумать о будущем. Файнманы горячо сочувствовали ей, предлагали взять отпуск на такой срок, какой ей нужен. На месяц, даже на два. Гораздо труднее было убедить мать оставить ее одну.

Что страшного, если она пропустит рюмочку в одиночестве? Почему она не может поплакать и оплакать свое горе без посторонних?

Раздался стук дверного молотка.

Рой подняла голову.

Соседка? Подруга? Мать? Стук, перемежаемый звонками, продолжался.

Отложив Библию и отставив стакан, Рой неуверенной походкой направилась к входной двери.

Перед ней стояла Алфея. Светлые волосы ее были зачесаны назад. Кремовый элегантный свитер и в тон ему юбка.

Рой невольно отпрянула назад, в полумрак прихожей. Ей было тошно находиться рядом с этим высоким, стройным, точеным телом, которое Джерри любил и ласкал. (Вспоминая впоследствии об истерических объятиях на краю могилы, Рой с трудом верила в их реальность и несколько раз ловила себя на размышлениях о том, как развивались бы события, будь у нее в руках пистолет.)

— Можно мне войти? — спросила Алфея.

Рой была слишком пьяна, чтобы помнить о хороших манерах.

— А зачем? — агрессивно произнесла она.

— Моему отцу значительно лучше, я еду домой. Я заскочила на всякий случай, вдруг у тебя сейчас обед.

— Обед? — Рой сообразила, что за окном уже сумерки.

— Ты свободна? — продолжала Алфея.

Позади Алфеи на одной из трех худосочных серебристых берез прихорашивался траурный голубь. Какое смешное название — траурный голубь.

По кому у тебя траур, симпатичная серая птица? Что ты оплакиваешь? Смерть? Утрату любви?

— Рой, тебе плохо?

— Кругом дерьмо, дерьмо, дерьмо!.. Откуда взяться хорошему?

Алфея переступила через порог, включила свет в гостиной. Она посмотрела на огромные, мастерски сделанные картины Джерри, зажмурилась, затем коснулась Библии, бутылки и производящего печальное впечатление своим одиночеством стакана.

— Похоже, — сказала она негромко, — тебе так же плохо, как и мне.

— Тебе? — Из груди Рой вырвалось некое подобие смеха. — Ты выглядишь так, будто явилась из Парижа. — Прислонившись для равновесия к спинке дивана, она вылила остаток виски в стакан, выпила, передернулась, чувствуя, как внутри разливается тепло.

— Рой, послушай, ты не должна этого делать.

— Ты хочешь сказать, что я пьяница? Тебе недостаточно, что ты увела у меня мужа? Ты хочешь еще и ославить меня, да? — Слово «ославить» ей далось с трудом и прозвучало, как «ос-с-свить».

— На моей совести и без того много грехов, чтобы я еще и превращала тебя в алкоголичку.

— Подумаешь — немножко выпить перед обедом…

Алфея напряженно сжала рот, карие глаза ее уставились в какую-то отдаленную точку, словно она вслушивалась в некий внутренний монолог. Внезапно она встала и решительно направилась в кухню. Рой последовала за ней.

Шкаф со спиртным был открыт. Алфея схватила первую бутылку, открыла ее и стала выливать янтарную жидкость в раковину из нержавейки.

— Это моя собственность! — выкрикнула Рой и рванула бутылку к себе.

Алфея снова протянула руку к бутылке. Пытаясь уклониться, Рой уронила бутылку, и та с грохотом разбилась. Тем временем Алфея стала срывать фольгу с горлышка неоткупоренной бутылки.

— Прекрати! — застонала Рой, готовая наброситься на Алфею с кулаками. Какие-то бодрствующие клетки мозга подсказали ей, что она может поскользнуться на луже, поэтому она размахивала кулаками, словно игрушечный механический боксер, на довольно далеком расстоянии от Алфеи. Через минуту она прекратила свои бесплодные попытки и разразилась слезами, увидев, что Алфея вылила в раковину содержимое и второй бутылки. Справившись с этим, Алфея бумажным полотенцем промокнула пол и собрала осколки, после чего сложила их в желтую пластиковую корзину, которую выставила за дверь.

— Где у тебя свободная комната? — спросила она. Это были ее первые слова с того времени, как она пришла на кухню.

— Я не хочу тебя видеть в своем доме! — прорыдала Рой.

— Я съезжу домой за несколькими вещами и вернусь через полчаса.

— Разве ты не слышишь? Убирайся! Я не могу находиться рядом с тобой!

— Я это знаю, дорогая. Но если меня здесь не будет, я не смогу с уверенностью сказать, что у тебя не наступит рецидив.

— Я не алкоголичка! — завопила сквозь рыдания Рой.

— Пока еще нет. — Голос Алфеи был негромким, но в нем звучала сталь. — Пока еще… Но если это будет продолжаться, ты станешь ею. Мы с тобой проживем неделю без бутылки.

— Убирайся из моей жизни!

— Над тобой нависла большая опасность, Рой. И я не могу без конца чувствовать свою вину перед тобой.


В первые три дня неусыпных бдений Алфеи Рой или находилась в своей спальне, или одна гуляла на заднем дворе. Погода была сырая, постоянно моросил дождь, как это нередко бывает в Южной Калифорнии в мае. Кутаясь в платок из верблюжьей шерсти, Рой механически вышагивала по периметру дворика, словно обреченный крутить жернова зашоренный ослик.

Она испытывала потребность в спиртном гораздо меньше, чем предполагала.

Хотя алкоголь и смягчал суровую действительность, Рой, будучи честной от природы, пришла к выводу, что все же предпочтительнее правда, какой бы суровой она ни была. Он умер, думала она, шагая по промокшему дворику. Он похоронен в Форест-Лауне. Тихий стон вырывался из ее груди.

Первое время она избегала своей надзирательницы, что весьма непросто, если ты ограничен пределами дома площадью в тысячу двести квадратных футов.

В три первые долгие ночи Рой отмечала едва ли не каждое движение фосфоресцирующей зеленой стрелки на часах. Он мертв, думала она, мертв. Потребность оплакивать свое горе сменилась постоянной тупой болью. Мало-помалу она приняла как реальность тот факт, что Алфея относится к числу самых близких людей покойного. Смерть Джерри, причинившая боль обеим, способствовала возрождению прежних симпатий друг к другу.

На четвертое утро, услышав, что Алфея встала, Рой вошла в кухню. Алфея пила кофе с тортом — холодильник был полон еды, оставшейся после похорон.

Рой, кротко улыбнувшись, насыпала в стакан растворимый кофе.

— Сливки кончились, — сказала Алфея.

— У меня есть порошковые на такой случай. — Рой достала из шкафчика стеклянный кувшинчик и села напротив Алфеи. При виде дружелюбного выражения лица Алфеи остатки смущения и гнева Рой окончательно растаяли. — Привет, тюремщица, доброе утро.

— Как самочувствие? — улыбнулась Алфея.

— Никаких розовых слонов или ползущих пауков, так что все в порядке.

— Хорошие новости.

Рой размешала белые гранулы в стакане.

— Хотя я тоскую по доктору Бухманну. Это мой психиатр.

— Я подвезу тебя к нему.

— Значит, я пока не вызываю доверия?

— Через пару дней совет директоров рассмотрит вопрос о твоем возможным освобождении.

Рой отрезала кусочек торта.

— Алфея, тебе Джерри говорил что-нибудь о том, почему у нас нет детей?

— Мы об этом не разговаривали… Хотя как-то он упоминал об этом. — Алфея посмотрела на пасмурное небо за окном. — Он любил тебя, Рой, действительно любил.

В принципе Рой не собиралась исповедоваться перед бывшей любовницей Джерри, тем не менее неожиданно для самой себя добавила:

— Я ужасно казню себя за то, что не родила ему ребенка.

Не поднимая глаз, Алфея сказала:

— Ты не должна казнить себя за это, Рой, здесь нет твоей вины.

— Дело не в моей вине. Просто мне больно и горько, что он никого не оставил после себя… Видит Бог, мы делали все, что могли. Мы посетили уйму докторов — в Беверли Хиллз их видимо-невидимо. Они задавали всякие деликатные вопросы, подвергали нас шокирующим тестам. Как-то раз нам даже пришлось заниматься любовью на глазах у доктора. Мне продували трубы, у Джерри проверяли подвижность сперматозоидов… Они давали рекомендации, когда нам можно, а когда нельзя спать вместе. — Рой нахмурилась. — Знаешь, Алфея, мне не дает покоя мысль… Он всегда возбуждал меня, я страшно хотела его, но… понимаешь, я не уверена, что у меня был настоящий оргазм… Может, в этом все дело?

— Ой, Уэйс! Ты настоящая кретинка! — Она произнесла это тоном, каким разговаривала во времена Большой Двойки.

— А что? Может, оргазм протолкнул бы сперму куда надо.

— Если бы зачатие зависело от женского оргазма, мир бы здорово опустел.

Рой смущенно и в то же время радостно улыбнулась.

— Наверно, ты права, Алфея.

Беседа за завтраком прорвала некую плотину внутри Рой. Она стала говорить о таких вещих, в которых не признавалась даже в кресле у доктора Бухманна. В последующие дни она говорила столько, что у нее сел голос. Иногда ей начинало казаться, что она все еще в стельку пьяная, если рассказывает столь интимные подробности своей личной жизни женщине, которая была любовницей Джерри. Но ведь эта женщина была в то же время ее старинной подругой.

Однако несмотря на это словоизвержение, Рой так и не могла заставить себя показать Алфее запертую студию, переоборудованную в свое время из гаража. Причина этого не была ясна ей самой.

Седьмой вечер трезвости Рой обе женщины отметили бифштексом из вырезки и отправились прогуляться.

Их каблуки звонко стучали в ночной тишине.

Алфея почти ничего не говорила, пока они не пересекли Беверли-драйв; здесь она внезапно остановилась и взяла Рой за руку.

— Я должна кое-что рассказать тебе, — тихо проговорила она. — Вина за аварию, в которую попал Джерри, лежит на мне.

За все это время Алфея впервые упомянула о своих отношениях с Джерри.

— Аварию? — переспросила, заикаясь, Рой. — Что ты имеешь в виду?

— У моих родителей есть ранчо в Охайо. — Алфея потянула Рой за руку, побуждая ее идти дальше. Они прошли мимо дома, из которого доносились запах жаркого из молодого барашка и звуки телевизионного шоу. — Мы отправились туда для верховой прогулки.

— Вот, оказывается, почему он оказался в Вентуре… Но Джерри никогда не ездил верхом… Или он все-таки ездил?

— Никогда, — подтвердила Алфея. — Я хотела поставить его в неудобное положение.

Рой ошеломленно заглянула ей в лицо.

— Н-не понимаю…

Они проходили мимо уличного фонаря, и было видно, что лицо Алфеи побледнело.

— Твой звонок взбудоражил мою мать, и она напустилась на меня. Она не знала, что я снова встречаюсь с Джерри, а когда узнала — что тут началось! Она только с виду робкая и смиренная, а все нутро ее — стальное, как у Койнов. Я любила Джерри, но она загнала меня в угол… И тогда я решила порвать с ним. Ты понимаешь меня?

— Я хотела совсем другого… Я боролась за дорогую мне жизнь. — Рой прерывисто вздохнула. — Так что же произошло на ранчо?

— Я взяла его на прогулку и сказала, что между нами все кончено. Я даже сказала ему, чтобы он возвращался к тебе.

— Спасибо, — горестно проговорила Рой.

— Рой, пойми, дело не в том, что я хочу обелить себя, а в том, чтобы объяснить случившееся… Когда я столкнулась с ним в Нью-Йорке, было такое впечатление, что ни время, ни ты не являются преградой. Даже когда ты появилась в Оахаке, я не смотрела на тебя как на жену Джерри. Нужно было, чтобы мать указала мне, что он твой муж и что ты можешь не дать ему развода… В результате будет много слухов и сплетен… Я не смогу вынести пересуды и сплетни о себе… Это гадко? Что ж, я такая…

Дрожа от ночной свежести, Рой вспомнила слова Мэрилин о природе ядовитых змей. Но сейчас они просто разговаривали, она шла в темноте, слыша, как ее старинная подруга сморкается в платок. Подруга, которая помогает ей пережить трудный период после похорон.

— Алфея, я виню себя за то, что заманила его в западню.

— Но именно я вывела его из равновесия.

— Это был несчастный случай, — твердо сказала Рой. — Автомобильная авария.

Они повернули к дому. Приблизившись, они увидели свет, пробивающийся через застекленную входную дверь.

— Разве мы оставили свет включенным? — удивилась Рой.

— Нет, я уверена в этом… У твоей матери есть ключ?

— Есть у матери и у Мэрилин. Но тогда здесь должны быть их машины.

Обменявшись понимающими взглядами, они на цыпочках поднялись по трем каменным ступеням к входной двери. Рой нажала на звонок.

— Кто там? — раздался ломкий юношеский голос.

— Билли, это ты? — воскликнула Рой. — Ты напугал нас!

Дверь открылась. В комнате громко работал телевизор. Мальчик-подросток с прыщеватым умненьким лицом и носом с горбинкой, улыбаясь, смотрел на Рой и Алфею.

— Перед вами взломщик.

Рой обняла его.

— Что ты здесь делаешь?

— Бабушка не видела тебя целую неделю. — Билли говорил в присущей ему шутливой манере. — Она заразила маму своим постоянным беспокойством о тебе. Поэтому я прибыл пошпионить за тобой. Подбросила меня сюда бабушка. По дороге мы чуть не сбили припаркованную машину… Я скажу вам — это форменное безобразие давать водительские права такому никудышному водителю, как она, и отказывать в них мне по несостоятельной причине — по возрасту… Добрый вечер! Ты намерена представить меня этой красивой леди, своей подруге?

Рой представила:

— Алфея, это мой племянник, Билли Ферно. Билли, это миссис Уимборн.

— Миссис Уимборн… дай мне вспомнить. — Он щелкнул пальцами. — Алфея Каннингхэм из прославленной Большой Двойки.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Рой.

— Колоссальный интеллект, поразительная сила интуиции… А к тому же я видел ее на похоронах. — Чтобы уйти от печальных воспоминаний, он обнял Рой за талию и, глядя на Алфею, добавил: — Я произвел на вас впечатление блеском своего ума, Алфея?

Чарльз никогда не назвал бы ни одного из ее друзей только по имени, однако непосредственность и разговорчивость Билли заставили ее улыбнуться.

— Потрясающе! — ответила она. — Значит, ты сын Мэрилин.

— Да, Рейн Фэрберн и Джошуа Ферно.

Рой дернула его за пояс джинсов.

— Да, ты далеко пойдешь… Ты нашел еду?

— Я нанес большой урон шоколадному торту и разделался с ростбифом. Я правильно поступил?

— Я рада, что ты поел и за меня, — сказала Рой. — Я собиралась показать миссис Уимборн студию Джерри.

Что?

Рой забыла закрыть рот, удивившись собственным словам. Или это исповедь Алфеи пробудила в ней такую безграничную симпатию вместо ненависти?

— Я просто мечтаю увидеть не известные мне работы Джерри, — проговорила Алфея.

— Это святая святых, — откликнулся Билли. — Вы идите вдвоем, а я вернусь к домашнему заданию и нерешенным проблемам Эллиота Несса. — Он подмигнул Алфее. — Вы просто блестящая леди. Приезжайте на следующий год, когда я получу водительские права, и я свожу вас к Саймону.

Мальчик направился к дивану, на котором были разбросаны книги и репродукции.

— Ужасный мальчишка, — пробормотала Алфея. Щеки у нее стали пунцовыми.

— И умненький. На уровне гения, — сказала Рой.

— По-видимому, он очень любит свою тетю.

— И наоборот. Я обожаю его и Сари. У нее большое, доброе сердце. Очень уязвима, бедная малышка… Сюда, Алфея… Осторожно, здесь ступеньки.

От оштукатуренных стен, открытых балок и пола, тщательно закрытого пластиком, несло сыростью, свойственной нежилому помещению. Здесь отсутствовали характерные запахи красок, фиксативов, скипидара. Большие световые люки смотрели сверху темными глазницами на штабеля холстов, которые располагались вдоль стен на одинаковом расстоянии друг от друга. К стальному мольберту был прикреплен рыжий по колориту холст, в котором Алфея узнала абстрактную интерпретацию этюда, выполненного Джерри на Хаустон-стрит. На конторке были разложены по размерам кисти, а в узких ящичках должны были храниться краски, которые сейчас лежали на виду. Здесь ощущалась какая-то регламентированность, которая была не в привычках Джерри.

— Это мое, — сказала Рой, с мягкой улыбкой оглядывая студию. — Я не собираюсь отправлять это в галерею.

— Работы Хорака очень ценятся… Тем более сейчас, после его смерти.

— Я знаю. Но я намерена преподнести это в дар Калифорнийскому университету — хочу, чтобы они назвали галерею его именем.

— Ты уже говорила с кем-то из университета?

— Пока что нет.

— Рой, пожертвования музеям и университетам — дело очень непростое. Во-первых, они должны дать на это согласие, во-вторых, ты обязана выделить средства для постоянного функционирования галереи.

Лицо Рой вытянулось.

— Ты хочешь сказать, что я не смогу этого сделать? Я так хотела увековечить имя Джерри… Чтобы компенсировать отсутствие у него детей.

Глядя на огромные абстрактные полотна Джерри, Алфея тихонько сказала:

— Это не так.

— Что?

— Он оставил ребенка.

— Нет, у него были связи перед войной, и девушки беременели от него, но…

— Чарльз его сын.

Эти слова полоснули Рой словно острый нож, и она отступила назад, чтобы ухватиться за конторку. Лицо у нее исказилось. Пребывать столько лет в неизвестности относительно того, по чьей вине нет ребенка! Она должна была сообразить, что причина лежит в Рой Уэйс Хорак!

На мгновение Рой охватил безумный гнев, и она почувствовала, что способна схватить нож и убить Алфею. Ведь она представила решающее доказательство того, кто из них настоящая женщина, тем более — женщина Джерри.

— Он… поэтому хотел жениться на тебе?

— Он не знал об этом. Я ему так и не сказала. Я хотела оставить сына себе. Поставь мне еще один минус…

Некоторое время они молчали.

— Я благодарна тебе за то, что ты сказала мне об этом, — наконец произнесла Рой. — Мне легче оттого, что частица его осталась жить.

— Это не для публикации, — холодно проговорила Алфея. Она уже сожалела о своем необдуманном поступке. — Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю.

— Это легко сказать сейчас. — На лице Алфеи появилось знакомое с юношеских лет выражение напускной, холодной гордости.

— Ты имеешь мое слово, Алфея.

Внезапно, тихонько вскрикнув, Алфея сделала шаг к Рой и схватила ее за руку.

— Господи, почему я сомневалась в старой верной подруге?

Они вышли из прохладной студии. Алфея стала собираться. Билли и Рой помогли ей донести вещи до ее «ягуара».

— Спасибо тебе, Алфея, — тихо сказала Рой. — Спасибо за все.

— Разве мы не подруги?

— До конца! — Рой произнесла их старый девиз времен учебы в средней школе.

Стоя на тротуаре, Рой и Билли махали руками, пока «ягуар» не исчез в ночи. Билли сказал:

— Наследница Койнов — прямо-таки красотка, правда?

Рой взъерошила каштановые волосы племянника, кстати, такие же курчавые, как у нее.

— Малыш, у Алфеи сын старше тебя. — Она коротко вздохнула. Чарльз был сыном Джерри. — Здесь прохладно, пошли в дом.

— Если ты подбросишь меня завтра в школу, я переночую у тебя.

— Заметано, — согласилась Рой.


Меняя простыни в запасной спальне, пахнувшие духами Алфеи, Рой не могла отделаться от мысли: у Алфеи сын Джерри.

А что есть у меня?

С трудом сдерживая слезы, Рой подумала, что у нее кое-что все же есть. Трезвость, крохи любви со стороны семьи, племянник и племянница, ее работа… И это может стать той ладьей, пусть и хрупкой, которая способна перевезти ее через суровое и холодное житейское море. А первым классом она никогда не ездила.

55

Всю весну и лето Рой засыпала и просыпалась с мыслями о Джерри, чувствуя, как из-под закрытых век текут слезы. Воспоминания о нем посещали ее и в «Патриции». Она прочитывала пять, а то и шесть триллеров еженедельно, но даже увлекаясь самыми захватывающими сюжетными коллизиям, она вдруг видела перед собой его огорченное, несчастное лицо. У Рой обнаружилась крапивница. Трижды она попадала в дорожно-транспортные происшествия — к счастью, с благополучным исходом. У нее исчезла потребность в алкоголе — ее даже пугало то пьяное забытье, в котором она несколько раз оказывалась, зато она пристрастилась к сладостям. В детстве Рой была сластеной, но, начав работать в «Патриции», она приучила себя к дисциплине, поскольку внешний облик был составной частью ее работы. Сейчас она ничего не могла с собой поделать. Рой была способна съесть целый фунт шоколадных конфет, пачку имбирного печенья или целую сладкую ватрушку. В результате она прибавила восемь фунтов, и некогда просторные платья и комбинации плотно обтянули ее бедра и живот. В отчаянии она прибегла к курению.

Как-то в сентябре, расчесывая утром волосы, Рой обнаружила у себя на висках несколько седых волос. Сердце у нее сжалось, и она с какой-то чуть сладостной грустью подумала, что ее жизнь, как и жизнь Джерри, прошла. Но затем, увидев в зеркале свои сложившиеся в мрачную улыбку накрашенные губы, она сказала себе:

— Брось дурить, Уэйс! Ты пока еще не на вдовьих похоронах! — И решительно выдернула несколько волосков, которые стали причиной ее грустных мыслей.

Когда с приходом осени жара спала, Рой сбросила четыре фунта, крапивница у нее прошла, а на перекрашенном автомобиле новых вмятин не появилось. Ее прирожденный оптимизм вступил в свои права.


— Рой, когда закончишь дела с клиенткой, зайди к нам на кофе, — сказал мистер Файнман у входа в склад.

Это приглашение в день открытия январской распродажи сразу пробудило в ней недобрые предчувствия.

Натянуто улыбаясь, Рой вошла в кабинет.

Как только миссис Файнман налила ей кофе, мистер Файнман поставил свою чашку на стол. С нью-йоркским выговором он ровным голосом сказал:

— Рой, до конца месяца тебе нужно произвести инвентаризацию. Мы намерены продолжать распродажу, пока все не разойдется.

— Но, мистер Файнман…

— После этого имущество будет распродано, — продолжал он тем же сухим тоном. — Мы сдадим здание в аренду.

— Вы хотите сказать, что «Патриция» закрывается? — тоненьким от удивления голоском спросила Рой.

Мистер Файнман кивнул.

— Сегодня мы весь день обсуждали это с нашим адвокатом и бухгалтером. Мы не хотим, чтобы ты услышала о наших планах от кого-то другого.

Рой сидела на диване — том самом диване, на котором лежала без сознания, когда узнала о гибели Джерри. Еще один этап моей жизни заканчивается, думала она, крепко сжимая пальцами чашку с кофе.

Но только смерть необратима.

Я должна это предотвратить, подумала она. Только как это сделать? Я перекуплю магазин. Идиотка, на какие средства? Три тысячи четыреста тридцать восемь с трудом накопленных долларов в банке, заложенный дом и мебель, оплаченная лишь наполовину. (Работы Джерри были предложены Калифорнийскому университету с обязательством Алфеи содержать галерею Джерральда Хорака.)

Попеременно слышались то мужской, то женский голоса:

— Все, что от нас зависит… наилучшие рекомендации всем, кого мы знаем… выходное пособие… поговорим с людьми в Нью-Йорке, если пожелаешь…

Рой проглотила ком в горле.

— «Патриция» — единственное место, где я работала…

Супруги обменялись взглядами, миссис Файнман огорченно проговорила:

— Рой, мы отлично понимаем, что ты переживаешь и чувствуешь. Бухгалтер убедительно доказал, что с финансовой точки зрения нам выгоднее магазин продать. Мы получим приличные деньги. Это наше детище, и нам будет больно, если придет какой-нибудь чужак и превратит «Патрицию» в простую барахолку…

— Не представляю, в каком другом месте я смогу работать.

Искусно нанесенная косметика на лице миссис Файнман не могла скрыть отразившейся на нем горечи и озабоченности судьбой Рой.

— Мы пока еще никому об этом не говорили, но мистер Файнман некоторое время будет принимать сеансы химиотерапии.

Глаза Рой наполнились слезами. Она протянула руку к мистеру Файнману. Он редко дотрагивался до кого бы то ни было, но сейчас его сухие, жесткие пальцы на какое-то мгновение сжали ее руку.

— Может, это нахальство с моей стороны, но… — Рой набрала в легкие воздуха, — может, я смогла бы выкупить «Патрицию». Я бы сохранила ее высокий уровень, вы ведь знаете.

Последовала пауза.

— А твой зять не поможет тебе? — спросила миссис Файнман.

— Мне бы не хотелось просить его… Но, миссис Файнман, вы говорите, что закрываетесь. Я готова заплатить вам ту цену, которую вы назовете, за имущество и за аренду.

— Дело не в деньгах, — сказала миссис Файнман. — Меня интересует, кто будет отвечать за финансовую сторону дела.

— Я сама.

— Рой, ты отличный менеджер. — Мистер Файнман встал из-за своего стола. — Но поверь мне, быть хозяином дела — это совсем другая игра. Прежде всего, тебе не будет хватать денег. Вести дело без достаточного капитала — это балансировать над пропастью… Один неудачный сезон, — он щелкнул пальцами, — и все пропало.

— Представь себе, что произошел экономический спад, и продажа упала, — вмешалась миссис Файнман. — Или какой-нибудь крутой конкурент решит отбить клиентуру…

— Торговать предметами роскоши — дело рискованное. Тут трудно все рассчитать и предусмотреть. Плохо идет продажа один сезон и… — Мистер Файнман снова щелкнул пальцами. — Я знал умных, способных менеджеров, которые начинали дело и прогорали меньше чем за год.

— А после этого люди не захотят иметь с тобой дела. Работу найти будет практически невозможно.

— Ты еще очень молода, чтобы, принять на себя такой груз ответственности.

— С твоим чутьем и вкусом, — продолжала миссис Файнман, — ты сможешь достичь успеха в качестве управляющего любого крупного розничного магазина…

— Ради собственного же блага забудь об этой идее…

— Рой, дорогая, мы слишком любим тебя, чтобы позволить пойти на подобный риск.

Под двойным натиском Файнманов решимость Рой ослабела, и ее идея начинала казаться смехотворной. Однако, сосредоточенно рассматривая пол, она мысленно находила контраргументы. Фактически она создала эту фирму. Просчеты в закупке товаров случались, но вовсе не по ее вине. Зато именно благодаря ей клиентки стали заказывать и покупать ансамбли, а не отдельные предметы туалета. «Патриция» — это и мое детище, думала она. Через неделю ее желание приобрести «Патрицию» переросло в решимость. Анализируя причины своих честолюбивых устремлений, она приходила к выводу, что руководствуется скорее эмоциями. Ей хотелось бросить вызов, заполнить образовавшуюся пустоту в своей жизни.

Когда Файнманы отказались от своего первоначального намерения снизить цены на имеющиеся в ассортименте товары, Рой поняла, что они всерьез обдумывают ее предложение. А в марте они наконец согласились продать ей товары и все имущество магазина по цене, определенной бухгалтером, с рассрочкой на три года и со сдачей помещения в аренду на двадцать лет. По настоянию их адвоката на обоих договорах поставил свою подпись также и Джошуа.

Уже в первые месяцы суровые пророчества Файнманов стали сбываться. Некоторые из более старых — и более богатых — клиенток предпочли покупать наряды у Амелии Грей или в других магазинах. Поставщики любили Рой, но это не помешало им проявить осторожность. Они стали требовать уплаты за товары при доставке. Рой отказалась взять взаймы у Ферно и добилась получения займа в Американском банке, вторично заложив дом. Она экономила на всем и работала по шестнадцать часов в сутки.


Когда осенью ей понадобилось ехать за товарами в Париж, она полетела чартерным рейсом, сняла комнату без ванны на улице Абесс, недалеко от высокого серого здания с облупившимися гипсовыми ангелами, где Джерри когда-то снимал студию. Отель был дешевым, однако чистым, но с ее стороны было ошибкой снова оказаться на Монмартре. По ночам она мучилась от тоски и бессонницы. Днем Рой была занята делами, изучала новые веяния в моде, тщательно отбирала товары, хотя, может быть, иногда бывала несколько рассеянной.

После Парижа она отправилась в Милан для ознакомления с итальянской модой. За день до отъезда она на поезде второго класса съездила в Рим. Ей очень хотелось встретиться с новой модельершей по имени Франческа. Франческа использовала романтические, дорогие ткани. Фасоны ее весенней коллекции были рассчитаны на так называемую американскую фигуру и пользовались огромным успехом. Соответственно успеху были и цены. Рой провела в Риме восемь наполненных волнениями часов и разместила заказ на гораздо большую сумму, чем рассчитывала первоначально.

Вернувшись в свой отель, Рой растянулась на мягком матрасе, переживая перипетии дня. Все же я сделала это! Выложат ли клиентки «Патриции» деньги за произведения неизвестной модельерши? Она не заметила, как задремала. Ее разбудил настойчивый стук в дверь.

— Синьора Орак, синьора Орак, вас к телефону.

Рой никого не знала в Риме и в панике решила, что ее вызывают по междугородному телефону, чтобы сообщить о каких-то неприятностях дома.

— Да? — выдохнула она в трубку.

— Рой? — сказал мужской голос. И она поняла, что говорит американец. — Это Линк Ферно.

Рой опустилась в кресло.

— Голос из прошлого, — удивленно произнесла она. — Откуда ты узнал, что я здесь.

— Франческа — моя приятельница. Она целых полчаса восхищенно говорила об огромном заказе для Беверли Хиллз, называла тебя большой умницей, очень сердечной женщиной.

— Значит, я показалась ей?

— Послушай, я понимаю, что делаю это в последнюю минуту, но как насчет обеда?

— Ой, Линк, мне так осточертела моя столовая!

Он появился у Рой в половине девятого.

Рой видела Линка после войны всего один раз, в старом доме Ферно на празднике. В ее памяти запечатлелся образ загорелого морского офицера. Лицо нынешнего Линка было более бледным и худощавым, а в итоге и более доброжелательным. Побыв с ним пару минут, она согласилась со своим прежним эпитетом, который когда-то придумала для характеристики Линка: чистый.

Он привез ее в роскошный ресторан «Остариа делль Орсо». Их провели мимо столиков, за которыми обедала и оживленно разговаривала нарядно одетая публика, в небольшой зал с массивным черным камином.

Когда официант нарезал тонкими ломтиками розовую ветчину, Рой сказала:

— Я слышала об этом месте, но не думала, что оно такое древнее.

— Это гостиница тринадцатого века. Кое-кто, особенно из числа людей, близких к владельцу, утверждает, что Данте спал в этой комнате, да и Леонардо да Винчи тоже. Мне не удалось найти подтверждение этому, но зато есть доказательства, что здесь бывали Рабле и Монтень.

— Би-Джей говорила мне, что ты единственный исследователь в Европе.

— Это очень похоже на мою сестру. — Он ласково и чуть грустно улыбнулся.

Еда была острая и обильная.

— За одну такую ночь в Риме можно вполне набрать десять фунтов. — Рой зачерпнула полную ложку заварного крема и с аппетитом отправила ее в рот. — Линк, после этого нужно целый месяц сидеть на диете.

Линк поднес зажженную зажигалку к ее сигарете, затем раскурил трубку и, пуская кольца дыма, стал выжидающе смотреть на Рой. Но чего он ждал? Ведь не рассчитывал же он, что она станет рассказывать о Мэрилин?

Линк покатал Рой на «фиате» по ночному Риму, провез мимо развалин Форума и Колизея. Всякий раз, когда он поворачивался к ней, она видела — или полагала, что видит, — блеск ожидания в его глазах. У ее отеля они припарковались, поднялись по испанской лестнице наверх, и Рой смогла увидеть лежащий внизу город с освещенными куполами, шпилями и древними монументами.

— Рой, — медленно произнес Линк, — я хочу, чтобы ты услышала это от меня. На Рождество я собираюсь жениться.

Повернувшись, Рой сжала его руку. Би-Джей неоднократно авторитетно заявляла, что Линк останется холостяком, потому что все еще без ума от Мэрилин. (Рой часто не без зависти думала, за что двое мужчин так любят ее сестру, что теряют разум.)

— Жениться? Зимняя свадьба, — довольно глупо отреагировала она, чтобы скрыть удивление.

— Мне за сорок…

— Видимо, для этого есть вполне романтическая причина.

— Гудрун работает в норвежском посольстве, — бодрым голосом сообщил он. — Рыжеволосая… заядлая лыжница, большая умница, любит Бетховена и Толстого… У нас с ней много общего.

Глядя на очертания кажущегося ей знакомым купола, Рой после некоторого колебания проговорила:

— Конечно, это не мое дело… Линк, ты уверен? Абсолютно уверен? Я была замужем за парнем, который любил другую женщину… И знаешь, счастье не пришло ни к одному углу треугольника.

— Весь сегодняшний вечер я жил в ожидании: не заставит ли человек из Беверли Хиллз пересмотреть мои чувства к Гудрун. Этого не произошло.

— Она, должно быть, очень милый ребенок? — с грустью спросила Рой.

— В Италии люди придерживаются более благоразумных взглядов на брак.

— Ты американец.

— Рой, давай не будем об этом, — решительно сказал он. Она забыла про раздражительность Линка.

На всех колокольнях внизу стали бить часы.

— Который час? — спросила она.

Он поднял запястье к уличному фонарю.

— Три.

— Три часа! Боже, мне нужно успеть на семичасовой поезд.

По вымощенной булыжником улице они быстрым шагом направились к отелю, и Рой впервые обратила внимание, что Линк чуть прихрамывает. При тусклом свете в холле она заметила морщины вокруг его черных глаз.

— Знаешь, Линк, мы, вдовы, иногда можем вызвать раздражение.

— Ничего, Рой. Я зря рявкнул на тебя.

— Мои реплики были неуместны.

— Успокойся, Рой, невелика беда.

— Если ты выбрал Гудрун, она, должно быть, замечательная женщина.

— Так оно и есть. — Прощаясь, он взял Рой за руку. — Мне очень жаль, если это плохо подействовало на тебя.

— Я от всей души желаю всего самого доброго тебе и Гудрун, Линк, — сказала Рой, легко прикоснувшись губами к щеке, от которой пахло табаком и — самую малость — мылом фирмы «Роже и Галле».

Она разделась и стала складывать свой шерстяной розовый костюм в чемодан, когда поняла, что, хотя Мэрилин весь вечер присутствовала в ее мыслях, как, по всей видимости, и в мыслях Линка, ее имя ни разу не было произнесено вслух.

И Рой поклялась, что, когда увидит Мэрилин, она не упомянет имени Линка.

Загрузка...