Все, кроме правды

Все кончилось страшным обвинением. Никогда не думала, что могу такое сказать, но я швырнула в него этими словами, как гранатой. Все остальное было после: хлопнувшая дверь, каждое утро мысли о случившемся, невозможность забыть взгляд, брошенный им перед уходом.

Но начиналось – с любви. Легкой и радостной.

Я любила смотреть его профиль в Фейсбуке, когда его, застенчивого, неожиданно фотографировали на вечеринках и на этих кадрах он выглядел мрачным сурикатом. Я любила его ипохондрию – он часто звонил врачу со словами «это я» и смущался – по-своему, по-шотландски.

Я любила того человека, каким он хотел быть, – аккуратного и точного, который в порыве минимализма выбросил всю свою одежду, а потом, смущаясь, ходил докупать носки. Я любила и того человека, каким он старался не быть: всегда опаздывал, заправлял футболку в джинсы, в ожидании поезда приглаживал торчащие на затылке волосы, потому что дома не было времени уложить их гелем. Я любила его бессознательные действия, когда он протягивал руку, останавливая младшего брата у края дороги; выливал остатки молока в чай мне, а не себе. Я любила, когда он приходил из тренажерного зала в почтительном страхе перед «качками».

И конечно же, я любила его тело: маленькие уши, уголки рта, изогнутые в улыбке. Любила смотреть на его руки, когда он закатывал рукава рубашки.

Я любила еще многое – всякие мелочи. Мне нравилось, что он не умел свистеть. Разделяла его политические и религиозные взгляды: «Я не верю в Бога, но страшно его боюсь». Мне нравилось, что он не умел сидеть спокойно. Он, возможно, единственный, кто покупал печенье «Вэгон уилз», макал его в чай и называл это завтраком.

И любила, когда он смотрел из-под тяжелых век, улыбаясь своей особой, с ямочками, улыбкой – только для меня. Больше всего я любила именно это: его взгляд и улыбку – вот что было главное.

До ребенка.

И до обмана.