Всё ради него

Глава третья

Внезапно поезд остановился, и их бросило вперед. Жиль держался за поручень и не дал им упасть, но Франсин больно стукнулась об обшивку вагона. Франсин вскрикнула, а потом застыла на месте, ожидая, что будет дальше, но тут зашевелился Жиль и вывел ее из столбняка.

— Проверь, не пострадал ли кто, — приказал он на ходу. — Мне надо выяснить, что произошло.

Она слабо кивнула, а он открыл дверь вагона, впустив струю морозного воздуха, спрыгнул вниз и захлопнул дверь. Овладев собой, она поспешила в салон. Франсин увидела, что там все тоже оцепенели, как еще недавно она, ухватившись кто за что и за кого мог. Что не было привинчено, посыпалось, как карточный домик. Тарелки, бокалы, бутылки, закуски громоздились вперемешку на полу. Стояла гулкая тишина, которую прервал визг Маргерит.

— Заткнись! — рявкнул кто-то.

Маргерит, как ни странно, замолкла.

Франсин поспешила к лежавшей на полу женщине, над которой склонился ее муж. Оглядев ее, Франсин опустилась на колени и спросила:

— С вами все в порядке? Вы можете передвигаться?

Женщина кивнула. Ее подняли на ноги и помогли сесть. Люди приходили в себя, нервно переговаривались, пересмеивались. Франсин схватила салфетку и бросилась в другой конец вагона — к мужчине, у которого по лбу текла кровь, а потом огляделась — проверила, есть ли еще раненые и все ли на месте.

— Где Жиль? — спросил кто-то.

— Пошел узнать, в чем дело, — сразу ответила она, ободряюще улыбаясь. Вдруг поезд заскрежетал, будто придавленный немыслимой тяжестью, и все разом задержали дыхание и вместе выдохнули. Звук был как тихий шелест. С чуть менее уверенной улыбкой она повернула голову и заморгала от изумления: с левой стороны все окна были белыми. Она почти могла разглядеть отдельные снежинки в напиравшей на оконные стекла массе. Что это, снежный обвал? Кто-то застонал у нее за спиной, и она, повернувшись, увидела, как Жан-Марк с трудом поднимается на ноги за стойкой бара. Одну руку он бережно прижимал к груди, и кровь медленно стекала с его ладони на стойку.

Франсин поспешила к нему по трещавшим под ногами обломкам и осколкам. Морща нос от нестерпимого запаха разлившегося из разбитых бутылок спиртного, она подхватила с пола салфетку. Франсин заставила Жан-Марка опустить руку. Обилие крови не давало как следует осмотреть рану, но было похоже, что повреждена ладонь. Скинув хлам со стойки, Франсин задрала юбку, перемахнула через стойку и потянула Жан-Марка к умывальнику — чтобы подержал руку под холодной водой. Глубокая рваная рана пересекала по диагонали ладонь официанта. Франсин встряхнула салфетку, убедилась, что на ней нет битого стекла, и сложила ее в несколько раз. Вытащив руку пострадавшего из-под крана, Франсин приложила подготовленный тампон к ране и приказала Жан-Марку:

— Прижмите покрепче.

Он, все еще в шоке, кивнул, а Франсин стала искать, чем бы перевязать руку, и с чувством благодарности улыбнулась, когда какой-то мужчина предложил свой галстук.

— Серьезная рана? — спросил мужчина.

— Надо бы наложить швы. Сейчас ему лучше присесть.

Когда они выводили Жан-Марка из-за стойки, она заметила Жиля. Он стоял в дверях салона и наблюдал за ней. Она вскинула брови, а он покачал головой, бросил быстрый взгляд вокруг, как бы оценивая ущерб, и исчез. Она не забыла, как он обошелся с ней, но сейчас было не время сводить счеты — пусть ей хотелось не замечать его… показать ему, как она его презирает.

Она усадила Жан-Марка рядом с пожилой дамой, еще не оправившейся от сильного потрясения, и попросила ее присмотреть за пострадавшим — главным образом для того, чтобы та смогла отвлечься от собственных страданий. Официанту Франсин приказала не опускать руку.

— Снежный обвал? — тихо спросил он.

— Похоже.

Он кивнул.

— Жиль найдет выход из положения. — С явным усилием официант улыбнулся и постарался превратить все в шутку. — Эти швейцарцы — молодцы. Я уверен, они сообщили обо всем по радио, и скоро мы снова тронемся.

— Конечно.

Франсин и Жан-Марк обменялись взглядами и улыбнулись, постаравшись сделать вид, будто верят в это.

— А из вас получился бы замечательный доктор, — похвалил он ее.

— Я училась на курсах неотложной помощи, — рассеянно объяснила она. Это было во время болезни Малли, когда Франсин не знала, что же ей делать.

— Красный Цветок!

Она обернулась и направилась туда, где сидел, подавая ей знаки, ее седовласый друг. Он кивнул головой в сторону женщины в конце вагона, француженки. Кажется, ее звали Анжеликой. Она была женой Клода.

— По-моему, у нее сломана рука, — шепнул друг подошедшей Франсин.

Она пошла посмотреть. Ободряюще улыбнулась женщине, бережно ощупала ее руку. Успокоила:

— Похоже, ушиб. На всякий случай подвешу вам ее. — Франсин сняла с себя шарфик, связала концы и осторожно подвесила руку.

Все пусть медленно, но уже приходили в себя. Большинство мужчин направились к двери, чтобы узнать, что же случилось, а Франсин, не меньше остальных терзаемая любопытством, но не желавшая видеть Жиля, двинулась в противоположном направлении. В любом случае Франсин нужно было пройти на кухню. Когда она дошла до тамбура, то вдруг спросила себя, почему она не в шоке и не испугана. Да, она была необыкновенно спокойна. Возможно, она все еще слишком переживала предыдущее злоключение, и это не могло ее сильно потрясти. Тот поцелуй и впрямь был злоключением, и теперь, когда непосредственная опасность миновала, Франсин только и вспоминала о нем, все еще ощущая вкус поцелуя на губах. Вспоминала, как потом вел себя Жиль. Ей хотелось скрыться в каком-нибудь укромном уголке и все обдумать, найти этому разумное объяснение. А потом — забыть. Ее много раз целовали за ее двадцативосьмилетнюю жизнь, но никогда — так. Никогда еще в поцелуе не было столько чувства, столько жажды. Ей хотелось снова испытать все это, отдаться страсти, но не с ним. Только не с ним, мрачно повторяла она; поджав губы, с потускневшим взглядом, она спешила через вагон-ресторан. Казалось, сюда угодила бомба. Чашки, бокалы, бутылки, скатерти — все было сметено со столов и валялось по скамьям и на полу. Вздохнув, Франсин заторопилась дальше. Но прежде, чем пройти туда, где, должно быть, находилась кухня, она приоткрыла дверь и выглянула наружу.

Вид вокруг был безрадостный. Небо уже темнело, мягкими хлопьями падал снег, будто и неспособный навлечь беду, но Франсин не видела, что заставило поезд остановиться. Вдоль путей снег был утрамбован ногами сновавших взад-вперед машиниста, охранника, а возможно, и Жиля. Любопытство одержало верх над рассудительностью, и она, дрожа от холода, осторожно спустилась по ступенькам, а потом пробралась к голове поезда. Тут она обомлела: впереди, насколько было видно, белела снежная гора, скрывшая под собой пути. Франсин отступила на шаг и подняла взгляд: над крышами вагонов нависала снежная глыба.

— Ты что тут делаешь? — сердито одернул ее подошедший сзади Жиль. — Это тебе не шутка, не экскурсия по живописным местам!

Она резко обернулась и увидела, что он был с каким-то мужчиной, возможно машинистом. Оба стояли по колено в снегу. Машинист обхватил себя руками, стараясь согреться. Жилю, казалось, мороз был нипочем.

— Немедленно возвращайся в поезд. Ты так замерзнешь, полуголая.

— Я не полуголая, — небрежно ответила она. — И не вижу здесь шуток! — Моля Бога, чтобы не вышла какая-нибудь глупость, например, чтобы ей не кувыркнуться, Франсин поспешила обратно к двери и перед тем, как подняться в вагон, оглянулась на горы. Если и отсюда пойдет лавина…

Дрожа от холода и стараясь отогнать эту мысль, Франсин взялась за ручку двери, ведшей на кухню, в тот момент, когда в вагон ввалился Жиль. Топая ногами, чтобы отряхнуть снег, он закрыл за собой дверь, и они оказались вдвоем в тамбуре. Он как будто не собирался проходить в вагон-ресторан, а стоял и смотрел на нее.

— Очень глупо так вести себя.

— Правда? — с холодком спросила она. — По крайней мере я не забиралась в снег по колено. — Она почувствовала облегчение, услышав, что голос ее звучит обычно, спокойно, и спросила: — Плохи дела?

— Довольно плохи. Машинист ждет инструкций. Надо узнать, сколько снега висит над нами и не поползет ли он, если мы тронемся с места. Спасательный состав уже выехал.

— Конечно, этот неинтересный народ, эти швейцарцы не сидят сложа руки. — Франсин злилась на него, злилась на себя, ее душила ярость, и она отвернулась к внутренней двери.

Он опустил руку ей на плечо и остановил ее.

— Красный Цветок…

У нее перехватило дыхание, и она процедила сквозь зубы:

— Не трогайте меня.

Он убрал руку и уже резким голосом сказал явно не то, что намеревался:

— Не поднимать паники и не пугать людей! Обойдемся без истерии.

— Я не страдаю припадками истерии, — так же холодно заявила она, — и не поднимаю панику и не пугаю людей.

— Нет, — ответил он, и на мгновение его голос показался ей усталым, — вы только лишаете людей присутствия духа. — Не дождавшись ее ответа, он протиснулся мимо нее в вагон-ресторан.

Она лишает людей присутствия духа? Неправда, только она сама и позволила себе впасть в тоску. С горечью вздохнув, она прошла на кухню, посочувствовала поварам, переживавшим из-за последствий аварии, поинтересовалась, есть ли пострадавшие, и спросила, нельзя ли приготовить горячих напитков. Через пять минут будут, ответили ей, а когда она вернулась в салон, то обнаружила, что там люди зря времени не теряли. Собрали мусор, вернули на место светильники, и если атмосфера не была праздничной, то все же никто не унывал. Она прошла к Жан-Марку. Решительно отводя взгляд от Жиля, она присела возле официанта, осмотрела его рану и осталась где сидела. Когда подали чай, люди засуетились. Вдруг зазвенел висевший на стене телефон, и Жиль подошел. Все замолчали, повернули головы в сторону Жиля. Ждут, как стадо овец, с горечью подумала она, что скажет пастырь.

Он слушал несколько минут, потом повесил трубку.

— Спасательный состав прибудет в течение получаса. Боюсь, мы можем замерзнуть и промокнуть, ведь нам — перебираться к нему через завал. Так что одевайтесь потеплее. Сложите все, что вам понадобится в отеле, в чемодан, сумку, во что удобно, и оставьте в коридоре, у дверей ваших купе. Стюарды все доставят. Надеюсь, наш поезд окажется в полном порядке и будет ожидать нас завтра утром. Сожалею о временном нарушении нашего маршрута. — Он поблагодарил всех кивком головы, подошел обменяться двумя-тремя словами с Жан-Марком, потом — с Анжеликой, а Франсин без лишней суеты удалилась в купе укладывать вещи.

Жиль переносил на руках тех дам, у которых не было с собой сапог. Среди них оказалась и Маргерит. У Франсин, к счастью, сапоги были, и она замыкала шествие вместе с супругами-американцами.

Луна светила ярко, мороз был трескучим… Раздраженная тем, что ей приходилось плестись следом Бог знает за кем — а ведь она бы пошла только за Добрым королем Венцеславом, — Франсин ускорила шаг. Чем скорее она доберется до того состава, тем скорее окажется в Куре. Потребовалось немало времени, чтобы одолеть каких-то пятьсот ярдов, но, хоть и было холодно, ночь выдалась тихая и обошлось без зловещего громыхания над головой — с гор.

Опустив на землю Маргерит, Жиль вернулся, чтобы проверить, все ли у них в порядке — или все ли в порядке у американки. После того что он наговорил ей, Франсин не могла поверить, чтобы ему было интересно, как дела у нее. Подхватив американку на руки, он зашагал прочь.

— Не отставать! — крикнул он через плечо.

Ее попутчик несколько удивился, но Франсин не стала ему объяснять, что эти слова были обращены к ней — не к нему. С облегчением забравшись в спасательный состав, в тепло, они скинули с себя верхнюю одежду и уселись. Через считанные минуты они уже катили к Куру.

Набрав скорость, поезд медленно сбросил ее перед длинным Фуркским тоннелем, соединяющим Обервальд и Реальп. И, хотя ей бывало не по себе в тоннелях, в обступившей темноте Франсин занимали мысли о том, что, добравшись до отеля, она уедет, уедет домой и больше никогда не увидит Жиля. Этого Жиля, который уделял внимание каждому, который умел великолепно принимать гостей. Когда он подошел к местам, где они сидели, Франсин отвернулась к окну, нарочито не замечая его, но слышала, как он непринужденно беседовал с сидевшей напротив парой, что-то говорил о соотношении доллара со швейцарским франком, а потом вспоминал о каких-то незнакомых ей людях. Она не стала слушать дальше и вздрогнула, когда он, легонько подтолкнув ее, невозмутимо спросил:

— Верно, Красный Цветок?

— Pardon?

— Витаем в облаках? — заметил он и с насмешкой во взгляде пояснил: — Я как раз рассказывал, почему вы на меня дуетесь.

У нее округлились глаза от испуга и возмущения при мысли, что он в самом деле обсуждал происшедшее между ними. Она с негодованием посмотрела на него, потом, сбитая с толку, нахмурилась, когда он добавил:

— Очень глупо в таких случаях ходить без пальто.

— Что? — Осознав, что он играл с ней в кошки-мышки, она слащаво улыбнулась ему. — Конечно, это не глупо, когда так ходите вы. Ведь вы-то были заняты важной разведкой.

— Конечно.

— Но если выходит женщина, это посчитают праздным любопытством или глупостью. Впрочем, вы правы, — добавила она, улыбнувшись еще приятнее, — мне не надо было выходить без пальто, ведь я могла замерзнуть насмерть.

— И тогда избавили бы меня от необходимости вас отчитывать, — с невозмутимым видом согласился он.

Ей так хотелось осадить его, сказать всем правду — она отворачивается от него, потому что он, поцеловав, тут же оскорбил ее. Она открыла рот, посмотрела в его ехидные глаза и не проронила ни слова. Ему было смешно? Оттого, что она собиралась дать ему пощечину? Что-то непонятно: большинство мужчин разозлились бы. Уже одно ущемленное достоинство заставило бы их злиться, верно? Хотя, возможно, он и злился, но искусно скрывал это.

— Не надо так расстраиваться, — успокаивал он ее с притворным сочувствием.

— Я и не расстраиваюсь, — ответила она. — Не станем вас задерживать: наверняка вам не терпится побеседовать с остальными гостями.

Он просто кивнул и, довольный, ушел. Она услышала, как он говорил с сидевшими у нее за спиной. Заметив, что американцы как-то странно смотрят на нее, она заставила себя улыбнуться.

— Уже недолго… — невпопад пробормотала она. Когда они наконец остановились у станции Кур, откуда-то донесся бой часов, и она машинально стала считать удары. Семь. Через часок-другой она будет уже в пути. Если, конечно, повезет — если на Рождество поезда ходят по графику. А если нет, то она уедет с утра пораньше.

Все уже приготовились выходить, когда Жиль задержал их на минутку.

— Если все соберутся на привокзальной площади, будет легче организовать посадку на транспорт, заказанный, чтобы перевезти вас в отель. Еще раз прошу прощения за осложнения.

Он, как обычно, скупо улыбнулся и сошел с поезда. Когда Франсин спустилась с подножки, первой, кого она увидела, была Клэр — та женщина, которую она заметила в Париже. Если бы даже Франсин ее не узнала, громкий возглас Маргерит все объяснил бы. Клэр стояла у входа, как статистка из постановки «Доктор Живаго»: в длинной шубе, шапке из того же меха и сапогах. Позерша. Не злись, Франсин. До смерти уставшая, она бросила взгляд туда, где стоял Жиль, наблюдая, чтобы все благополучно покинули поезд. Он тоже посматривал на Клэр, но его лицо не выражало никаких особенных чувств. А может, он знал, что она будет здесь?

Франсин шла вдоль платформы и смотрела, как встретились Маргерит и Клэр. Ее поразила явная холодность обеих. После того как Маргерит постоянно требовала объяснить, куда девалась Клэр, можно было ожидать, что сестры кинутся друг другу на шею. А они, казалось, даже не испытывали симпатии друг к другу.

— Интересно, зачем она допытывалась, где сестра, — пробормотала себе под нос Франсин и была крайне удивлена, услышав ответ женщины, стоявшей позади.

— Она не хотела, чтобы та уехала в Грецию с миллионером, которого где-то подцепила. А если сестры не было на поезде, наверняка она была в Греции. Хотя, очевидно, туда она не попала, а то ее не было бы здесь.

— А я думала, у нее связь с Жилем! И ведь Маргерит — замужем, — заметила Франсин.

Ее собеседница повела бровью.

— Не будьте простодушной, милая. Такие женщины выходят замуж по расчету. Им нужно богатство и положение. Трудно себе представить соперничество этих двух сестер.

Франсин не могла удержаться и продолжала наблюдать за ними. Клэр освободилась от хватки своей сестры, Маргерит что-то сказала, и обе стали смотреть на Франсин: Маргерит — с торжеством в глазах, а Клэр — с холодным любопытством, сменившимся равнодушной улыбкой, когда женщина направилась к Жилю. Она в самом деле была красива. Поразительно красива. Против воли Франсин наблюдала за встречей. Клэр протянула руки, обвила шею Жиля, встала на цыпочки и поцеловала его. Франсин стало неприятно, она отвернулась и поспешила вдоль платформы, но ее внезапно остановила Маргерит, преградившая ей путь. С гримаской, она тихо произнесла:

— Никакого сравнения, верно?

— А с вами? — Не слишком она любезна, но порой приходится клин клином вышибать. Франсин обошла Маргерит, чувствуя себя униженной из-за обмена колкостями, и поспешила догнать остальных гостей. Если бы не багаж, который перевозили отдельным транспортом, Франсин вышла бы в город и нашла бы другую гостиницу. Вдруг она вспомнила, что не попрощалась с Жан-Марком. Она огляделась, но не увидела его и вздохнула. Хочу домой, с грустью повторяла она про себя. И все-таки она познакомилась с несколькими приятными людьми: с американцами, весельчаком мужчиной, у которого голубые глаза. Если бы не Жиль, она бы действительно прекрасно провела время.

Обещанный транспорт ожидал их. Это были запряженные лошадьми сани. Золотые колокольчики весело позвякивали, когда лошади храпя вскидывали головы, и Франсин радостно улыбнулась, забыв на время о своих неприятностях. Она сделала шаг вперед и погладила по шее ближайшую лошадь. Лошадь вскинула голову, покосилась на Франсин и фыркнула. Посмеиваясь, Франсин залезла в сани, подвинулась, чтобы освободить место еще двум пассажирам, тепло закутала колени в край полости и заметила, что Жиль наблюдает за ней. Вскинув голову, почти как та лошадь, она демонстративно отвернулась.

Узкие улочки, мощеные переулки, старинные дома со ставнями, собор двенадцатого века; они ненадолго остановились, чтобы послушать хор, стоявший на улице. Певчие были в национальных костюмах. Яркие фонари рассеивали тьму. За хором расположился небольшой оркестр, держа инструменты наготове. Как только все сани остановились и наступила тишина, зазвучала музыка. Франсин узнала мелодию, хотя и не понимала слов. Исполняли «Первый день Рождества». У Франсин комок подступил к горлу, слезы застлали глаза; она не понимала почему, но так случалось каждый раз, когда она слышала этот рождественский гимн. Она быстро заморгала. Как зачарованная, прислушивалась Франсин к взлетавшему в тихое ночное небо дисканту.

Следуя за звуками, она устремилась взглядом к звездам, так ярко и ясно светившим теперь, когда кончился снегопад, потом взглянула на возвышавшиеся над городом заснеженные, как в сказке, леса.

— Ах, — прошептал кто-то рядом, — какая красота. Вот это настоящее Рождество!

Не в состоянии говорить от волнения, она только кивнула. Когда сани медленно тронулись, хор следовал за ними до отеля, самого шикарного отеля в городе, и не переставая пел. Певчие вошли вместе с гостями, и служащие отеля встретили всех горячими напитками и закусками. Франсин, оказавшись рядом с одной из певчих, прикоснулась к ее руке и с улыбкой тихо поблагодарила девушку. Франсин все еще хотелось плакать.

— Держите ключ.

Она резко обернулась и, заморгав, посмотрела сначала на протянутый ей ключ, потом — в лицо Жиля. У него был строгий вид.

— Спасибо, — тихо сказала она и взяла ключ с его ладони.

— Чемодан занесут к вам в номер через несколько минут.

Она кивнула и отвернулась, увидела лифты и поспешила к ним. Ее номер оказался просто роскошным. Здесь не экономили, даже если дело касалось незваного гостя. Чемодан уже стоял у изножья кровати, а на туалетном столике лежала записка от администрации. Нет, не записка, а приглашение с золоченым обрезом. Да, Золушка пойдет на бал. Пусть она не Золушка, но будет бал. Костюмированный, ровно в девять. И в скобках было приписано от руки:

Ей стало интересно, и она пошла взглянуть. Белое, до пят, несколько в греческом духе, с очень глубоким декольте платье. Мешочек с иголкой и нитками аккуратно приколот у талии. У подола она заметила пару золотистых босоножек и — на ленте — веточку мелких белых цветочков, вероятно для украшения прически. Франсин была поражена; онемев, какое-то время она смотрела на все это. Кто этот наряд выбрал? — думала она. Безликая администрация? Жиль? Но ведь Жиль не знал, что она приедет, верно? Впрочем, какая разница, сказала она себе, она не пойдет на бал. Она прикрыла дверку шкафа и пошла открывать чемодан. Она примет душ, перекусит, потом наведет справки о поездах. Почему ей казалось, что, поступая таким образом, она обманет Малли? Приятно проведи время. Обещай мне, говорила крестная. И Франсин обещала. Это была последняя просьба Малли.

Если бы не Жиль… А, черт с ним, с Жилем, вдруг рассердившись, подумала она. Целые сутки она проявляла слабость и позволяла себя обижать, целовать, приставать к ней с недвусмысленными предложениями… Хватит. Она пойдет на бал! Она будет флиртовать с каждым встречным мужчиной, женат он или нет. Сейчас Рождество, и ей осточертело подчиняться Жилю! Уедет она утром.

Без пяти девять. Критически разглядывая себя в зеркале, она пребывала в нерешительности. Прическа в порядке, думала Франсин. С помощью ленты ей удалось уложить волосы почти что в греческом стиле. Дело в платье. Несмотря на то что Франсин старательно поработала с иголкой и нитками, оно оголяло тело! Не только бедро мелькало в глубокой шлице, но было полностью обнажено плечо, и грозила обнажиться грудь. Покрой не позволял надеть бюстгальтер… Услышав за дверью хохот и приглушенное хихиканье, она приоткрыла дверь, увидела группу ряженых гостей, шагавших по коридору, и отпрянула: ей показалось, что, возвышаясь над всеми, там шествует прямо-таки настоящий страус. Он и был причиной веселья. Под сенью страусовых перьев она разглядела своего седовласого друга и прикусила губу.

— Чур, не смеяться, — предупредил он.

— Кого вы изображаете?

— Кажется, мушкетера.

— Но мушкетеры не покрывают голову целым страусом!

— Почем знать? По крайней мере я не в неглиже!

— А я… как раз думала, что не стоит идти…

Он хмыкнул, перешагнул через порог — к ней в номер, схватил ее сумочку, ключ, вытащил ее в коридор и захлопнул дверь.

— Теперь уже нечего думать.

Они смотрели друг на друга и посмеивались.

— А-а, что там! Рождество ведь.

— Oui.[10]

— Мы — бравые солдаты?

— Oui.

Рука об руку, смущенно смеясь, они шли мелкими шажками, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение бедро Франсин и панталоны, которые она надела на всякий случай. Вслед за остальными они сошли по парадной лестнице и направились в бальный зал. Они были ошеломлены: зал, где они увидели белый шелковый балдахин, галереи, колонны, кишел древними римлянами, бриттами, викингами, самураями, гейшами, составлявшими, казалось, целый боевой отряд, пиратами, аристократами, падшими женщинами. А при виде крупной дамы, походившей одновременно на королеву Елизавету и мисс Марпл,[11] Франсин поперхнулась смехом.

Свет огромной, с подвесками, люстры играл на многоцветных украшениях стоявшей в углу гигантской елки, слепил глаза, отражаясь от медных духовых оркестра в полном составе, и добавлял великолепия причудливо убранной гирляндами и даже греческой вазой стойке буфета.

— Как я рада, что мы здесь! — воскликнула восхищенная Франсин.

— Oui, — только и произнес ее ошеломленный друг.

— Я, кажется, еще не видела такой роскоши.

Среди незнакомых лиц, скорее всего — гостей отеля, Франсин заметила несколько своих попутчиков. Маргерит не обманула ожиданий — она нарядилась Золушкой, какой та стала после вмешательства доброй феи, и явно разыскивала своего принца, не иначе как Жиля. Но на его счет Маргерит ошиблась — он не захотел наряжаться, то есть наряжаться в маскарадный костюм: он надел смокинг, наверное считая, что ходить ряжеными могут только дети. Франсин не видела Клэр. Жиль поймал взгляд Франсин, и она демонстративно отвернулась и улыбнулась своему кавалеру.

— Закусим? — непринужденно предложила она.

После закусок и нескольких бокалов пунша, вызвавшего у нее очаровательный румянец — а судя по всеобщему поведению, способного привести к полной раскованности, — Франсин совершенно твердо решила веселиться. Кто-то увел от нее любителя пофлиртовать, но было еще много мужчин, жаждавших потанцевать с ней, и, если только семенить, если держать, не отрывая, левую руку по шву, можно было надеяться, что все обойдется. Иногда она замечала, что Жиль следит за ней, а когда она стала рискованно кокетничать с сиамским императором, он даже подошел к ней со злым лицом и в тот момент, когда император отвлекся, чтобы ответить кому-то, довольно грубо оттащил ее в сторону.

— Прекратите позориться!

— Почему? Вы ведь ожидали этого, не так ли? И кто, как не вы, выбирал это платье!

— Я его не выбирал.

— Ну да, вы бы, скорее, надели на меня панцирь.

— Э-э! — вскричал император, заметив, что кто-то посягнул на его даму. — Найди сам кого-нибудь!

Она не расслышала, что ответил Жиль. Но, судя по выражению его лица, ответ был выразительным и недвусмысленным. Да не все ли равно…

— Клэр не пришла? — ласково спросила она.

— Нет, — ответил он с каменным лицом.

— Как жаль. — Улыбаясь с деланной нежностью и выставляя напоказ ногу, Франсин закружилась со своим императором.

— Что ему надо? — спросил император.

— Понятия не имею, — ответила она, и в самом деле не догадываясь… Она же не флиртовала с его друзьями. Так или иначе, она была свободна — ни поклонников, ни мужа; она не огорчала чьей-либо супруги, просто флиртовала с теми, кто затевал с ней флирт. Но каждый раз, когда она замечала полное осуждения лицо Жиля, она, в мыслях повторяя, что это ее нисколько не трогает, начинала вести себя еще скандальнее. Ну, не то чтобы она вела себя скандально, но — не так, как обычно. Впрочем, виной мог быть и пунш. Конечно, она не пьяна, просто… навеселе. То есть была… Его слова как ошпарили ее, и настроение у нее пропало.

Во время танца с симпатичным лесорубом она почувствовала, что ей жарко, к тому же, она кажется, растрепалась. Она попросила прощения и направилась к туалетной комнате.

— Франсин!

Она обернулась и увидела догонявшую ее американку, в каком-то несуразном костюме Горгоны Медузы. Франсин приостановилась и тут же заметила еще одну приближавшуюся фигуру.

— Франсин? — осуждающе переспросил Жиль. С неприязнью взглянув на него, она отвернулась.

— Она назвала вас Франсин.

— И что же?

— Но почему?..

— Что — почему? — с раздражением спросила она, отступая еще на шаг.

Он поймал ее за руку.

— Почему, — спросил он, теряя самообладание, — вы выдаете себя за какую-то Франсин?

— Я ни за кого себя не выдаю! Отпустите-ка руку! Привет, Медуза! Звала меня?

— Я просто хотела сказать «Спокойной ночи!», дорогая. — Американка улыбнувшись, потянулась к Франсин, чтобы поцеловать в щеку. — Я с ног валюсь от усталости. До завтра. — Она повернулась к Жилю, поднявшись на цыпочки, поцеловала и его, погладила по плечу и шутливо отчитала: — Не надо таким букой смотреть на бедняжку Франсин. Все подумают, что вы ее не любите.

— А он и не любит, — проворчала Франсин. Но Медуза только рассмеялась.

— Не дурачьте меня. Ваши чувства у вас обоих на лице. — Заговорщически улыбаясь, она шепнула: — Счастливо оставаться. И… не будьте паинькой.

И она ушла, оставив Жиля с Франсин, исподлобья смотревших друг на друга. Жиль схватил ее за руку, поволок куда-то в угол и еще раз со злобой спросил:

— Почему?

— Наверное, — ледяным тоном изрекла она, — потому, что это мое имя. А вы думали, я — Дездемона?

— Нет, — ответил он в тихой ярости. — Сесил.