Вспомни меня. Книга 1

Глава 9. Хозяин лагеря

Я не очень-то доверяю себе. Не хочется на себя наговаривать, но, по-моему, в моей памяти информации и опыта осталось меньше, чем в памяти всех остальных.

– Слушай, Умник, погляди-ка на эти грибы. Как думаешь, они съедобны?

Повертев в руке самый крупный, внимательно рассмотрев его со всех сторон и максимально близко от огня, он уточняет:

– Все такие? Как этот?

– Все.

– Сь вероятносю 99,99% эти грибы сьедобные. Белый гриб – один из самых сьедобных.

– Отлично! – у меня аж от сердца отлегло – ну наконец-то поедим. – Как бы нам их испечь? Ну, чтобы не спалить? На прутиках?

– Да, – кивает. – Палоськи подойдут.

В лесу уже совсем темно, но, когда глаза присматриваются, понять, где какая палка торчит, всё же можно. Проблема одна – побег сломать нужно таким образом, чтобы один конец оказался острым – затачивать-то нам их нечем, а грибы нежные и крошатся. Один мы с Цыплёнком уже испортили, но не выбросили, потому что от голода так скрутило желудки, что рука не поднимается. В конце концов, примерно час спустя, мы возвращаемся к нашему хранителю огня с четырьмя прутами, унизанными кусочками грибов.

Я замечаю, что в лесу тоже уже полыхает костёр. Спрашиваю у Умника:

– Это ты с ними поделился?

– Нет, – качает головой. – Сями расьвели.

Знаем мы уже, кто этот «сами».

Спустя ещё полчаса наша троица отщепенцев от общего коллектива греется у своего собственного костра на пляже.

Часть углей мы отгребли в сторону и сконструировали над ними держатели для наших прутиков, потому что под прямым огнём наши грибы горели, а не пеклись. Каждый, время от времени, протягивает к ним руку, чтобы покрутить. В моём попечении таких прутиков два, и я верчу их попеременно.

– Один мне, один тебе, один Умнику, – считает Цыпа, – а четвёртый кому?

– Разделим и сами съедим! – отвечаю без малейшего промедления.

– А… ему можно… ну, отдать?

Она робко кивает в сторону лагеря, где народ уже развёл свой костёр. Я разворачиваюсь и молча смотрю на неё. Просто эта просьба застала меня врасплох, так что даже дар речи пропал.

Почему люди так слепо ему доверяют? Как же так вышло, что всем он нравится, даже Цыплёнку? В чём фокус?

Со мной он не такой, как с другими. Со мной он агрессивный и злой, а с другими спокойный, уверенный. И вполне понятно, почему: я единственная, кто его раскусил, поэтому передо мной ему не нужно разыгрывать свою роль.

Я так проваливаюсь в собственные думы, что не замечаю, как от леса отделяется тень. Вернее, замечаю, но не придаю должного значения. Вместо нормальной логики, в моей голове в это мгновение царствует какая-то отчаянно кривая, размякшая «недо-логика». Я распрямляю спину и плечи, чтобы казаться стройнее, кровь приливает к моим щекам… а лучше бы к мозгу.

И только когда прямо перед моими глазами проносится нога в серой штанине, до меня доходит, что вся наша конструкция летит ко всем чертям, а грибы вместе с палочками – в костёр.

– Я же сказал! Грибы выбросить!

Вначале я оторопело смотрю на то, как тонкие деревянные веточки теряют свою прямую форму и очень быстро прогорают, разделяясь на более мелкие фрагменты, как кусочки грибов чернеют и обугливаются.

– Ах ты, с-с-сволочь… Ах ты, гад… – выдыхаю вначале шёпотом, потому что от шока голос пропал.

Но он почти сразу возвращается с удвоенной силой:

– Да как же ты меня БЕ-Е-Е-СИШЬ!

Резонанс от моего ора расходится по всему лесу и отразившись от гор, возвращается эхом. Я даже на ноги вскакиваю и вытягиваюсь в струну, чтобы быть… на этот раз, зловещее.

– Ты меня тоже бесишь! И поверь, не меньше! Ещё двое таких же «умных», как ты, пропали неизвестно где! Сборище дебилов какое-то!

Я смотрю на него в упор, переваривая информацию, но почему-то она оседает не в том месте, в котором надо. Где-то на заднем плане я слышу робкое «Ребята, усьпокойтесь! Мы все усьтали просьто…», но состояние моё – невменяемое бешенство. Тьма в глазах и в голове. Трясущимися от злости руками я разматываю связанные вокруг талии рукава толстовки, размахиваюсь и швыряю ему в лицо. Как-то странно дёрнувшись, он хватается за щёку. Вначале я думаю, что от неожиданности, но потом, когда он убирает от лица руку и смотрит на свои пальцы, на них видна кровь. И хотя к этому моменту совсем уже стемнело, и свет от огня искажает все оттенки, она настолько яркая, болезненно алая, что я мгновенно остываю. Прихожу в себя.

Цыплёнок сидит на песке, закрыв лицо ладонями и тихонько всхлипывает. Умник бурчит что-то неразборчивое себе под нос.

– Эй! У вас всё в порядке? – внезапно доносится голос от второго костра в лесу.

Это Леннон. Он даже привстал, стараясь разглядеть нас получше.

– В полном, – получает такой сухой, что даже как-то скрежещущий ответ.

Он наклоняется, поднимает толстовку и, зажав её в руке, уходит. На этот раз к людям. Я смотрю ему в след и вижу, как изредка он подносит руку к лицу, пока идёт – очевидно, вытирает кровь.

У меня и в мыслях не было причинять ему любой физический вред. Как такое могло получиться? Потратив почти весь остаток вечера на размышления, я прихожу к выводу, что всё дело в металлической молнии. То ли её зубцы неудачно оцарапали его лицо, то ли бегунок.

Он даже не был в лагере. Вынырнул из темноты с совсем противоположной стороны. И вот, где он был? При том, совершенно один? Да почему же никто кроме меня не задаётся такими простыми вопросами? Кто все эти люди? Клоны овец?