ПАДЕНИЕ

Belong, этимология: от староанглийского gelang — «под рукой», «вместе с».

Определение: Быть подходящим, благоприятным, подобающим.

Обладать должными качествами, особенно социальными, чтобы быть членом группы, соответствовать.

Причисляться, иметь отношение по праву рождения, подданства или подчинения.

Быть сыном, дочерью, матерью, отцом, любовником.

Семья принадлежит друг другу.

Я понятия не имею, что означает это слово.

Моя мама сказала, что мне место в клетке.

Но я знаю лучше.

Мне нет места нигде.


— ДЭНИ О'МЭЛЛИ

Глава 25

Чем я стала, мой милейший друг[44]


— Привет, Шаз-ма-таз, — поприветствовала я его с усталым весельем, когда дотащилась до спальни и включила потолочный свет.

Он поднял свою огромную косматую голову с матраса на полу и присмотрелся ко мне, напряжённо сканируя с головы до пят. Это был взгляд, которым мы окидывали друг друга после сражения, оценивая, в порядке ли другой.

Его фиолетовые глаза расширились.

— Ты колючая! — воскликнул он. — Это будет триллиумное почёсывание!

Один из моих старых паролей — колючаясука314159, сочетание того, как я часто чувствовала себя, плюс шесть первых цифр числа пи. Я подумала, что в будущем надо будет подбирать умнее.

— Так и есть. Полагаю, триллиумное — это хорошо?

— Лучше всех! — он пришёл в восторг, но быстро отрезвел. — Ты в порядке, Йи-йи? — заволновался он. — Оно снова выросло.

— Я в норме, — сказала я, выскальзывая из платья. — Я собираюсь помыться, а потом мне нужны грандиозные обнимашки. Немереное количество.

— И мы поднимем матрас обратно?

— Ещё бы, — я направилась в душ.

Риодан подвёз меня и несколько минут назад уехал, бурля от возмущения.

Я ничего не могла поделать. Я нуждалась в одиночестве. Я привыкла быть одна. Что-то происходило со мной, и я хотела иметь время, чтобы сосредоточить на этом свой мозг.

Мне пришлось отдыхать целых пять минут прежде, чем я сумела оттолкнуться от пола, оставив разлетевшийся на куски, рушащийся клуб позади. Я не собиралась позволять кому-нибудь подбирать меня и выносить. Хоть я и не ощущала в себе будоражащего, ужасающего, дикого напряжения, я не собиралась рисковать.

Пока я собиралась с силами, Лор прочёсывал руины в поисках моих туфель, но они нигде не обнаружились, что меня взбесило, потому что я любила эти туфли. Я надела их один раз. Остальные оставались в звериной форме на случай, если Фейри решат попытаться ещё раз и зайти на очередную атаку, что я находила крайне неправдоподобным. Они отсутствовали два года без единой угрозы, а мы только что убили целую сотню, если не больше. Вероятности смерти Фейри избегали так, как люди избегали лихорадки Эбола. Я хотела обдумать результат наших сегодняшних действий, но в данный момент я могла думать только о себе.

Моё смятение отступило, но я все ещё была слаба и нестабильна. Риодан, как всегда дотошный планировщик, припас в Феррари еду, и я жадно сожрала батончики одним за другим перед тем, как запихнуть в рот полпачки чипсов.

Я взглянула в зеркало и приподняла бровь, сухо думая: «Ага, вот почему они все так пялились на меня».

Чернота заняла ещё больше моей бледной ирландской кожи. Не только левая рука превратилась в шипованную чёрную перчатку — пятно распространилось дальше по моей плоти.

Экзотические языки чёрного пламени выгибались по левой стороне щеки, огибая подбородок, щеку, висок и заходя на левую бровь. Острый кончик одного из этих огненных языков заканчивался буквально в дюйме от моих губ. Губ, которые внезапно резко осознали, что испытали недостаточно поцелуев.

Пока мы шли к машине, Девятка оборонительно окружила меня, что я находила истерически смешным, учитывая, что я только что сделала. Убила принца, не используя меч, разрушила клуб.

Риодан спорил со мной всю дорогу до Святилища, требуя, чтобы я вернулась с ним в Честер. Требуя, чтобы мы поговорили.

Не имея достаточно энергии для спора, я посмотрела на него и просто сказала: «Пожалуйста, сейчас мне очень нужно побыть одной».

Я знаю Риодана. Начни я спорить, он бы вёл дебаты до бесконечности. Но моя тихая мольба усмирила волка, и ощетинившись едва сдерживаемым тестостероном и злостью, он припарковался и проводил меня до двери, напряжённо сказав: «Если я понадоблюсь тебе, звони. Напиши смс. Выкинь грёбаный сигнал Бэта. Если утром первым делом я не услышу от тебя новостей, я окажусь на твоём грёбаном пороге, колотя в дверь».

Только после того, как я дала обещание, он с ворчанием поддался и ушёл.

Я сделала шаг назад и оценила своё обнажённое тело в зеркале. Мне нравится моё тело. Оно сильное, стройное и подходит мне. Я должна ужасаться тому, что со мной происходит, но я невольно подумала, что выглядела вроде как… красивой. Вся моя левая рука покрылась очаровательными темными шипами. Я понятия не имела, почему подумала, будто они очаровательные, но я так считала. Они не выглядели уродливыми или пугающими. Они были столь же деликатно изогнуты, как шипы на розе, только крупнее, со слегка притупленными кончиками. Я легонько провела по ним рукой и задрожала. Они были холодными, но невероятно чувствительными, как будто в верхушках собрались целые узлы нервных окончаний.

Колючки заканчивались прямо под плечом, но чернильная чернота захватила территорию на левом боку моего торса, ниже подмышки до талии, выстреливая ещё больше эбонитовых языков пламени на живот и груди. На ком-то другом я бы посчитала это чертовски крутой, иномирной татуировкой, Женщиной Обсидианового Пламени.

На себе, хоть и ошеломительно, но не так круто.

Если это не уйдёт, я больше никогда не почувствую, как мужские руки касаются моих грудей. Если это не уйдёт, я больше никогда не почувствую вкус поцелуя Риодана. Лица соприкасаются при поцелуе. Мужчина никак не мог приблизиться к моему лицу, разве что чопорно клюнуть, а я не женщина для чопорного клевания, что я и продемонстрировала предельно ясно этим утром.

Боже, казалось, это было в прошлой жизни.

Я бы целовала его крепче, дольше, лучше, если бы знала, что к вечеру случится это.

Я заставила мысли сосредоточиться, отвернулась от зеркала и начала перечислять, что мне известно.

Факт: Когда мне было четырнадцать, я зарезала Охотника, и моя рука почернела на несколько дней.

Факт: Это продолжало случаться на протяжении нескольких лет.

Факт: Недавно я обрела экстраординарную суперсилу, способность стрелять в высшей степени разрушительными разрядами молнии из руки, способными взрывать здания и убивать королевских Фейри. Я слегка усмехнулась. Ха, выкуси, Девятка! Я такая же крутая, как и вы!

Факт: Каждый раз, когда я использовала эту способность, ещё большая часть меня становилась чёрной и ледяной.

Я нахмурилась. Неточность. Чернота не распространилась, когда я убила Бриджет. И когда я использовала её, чтобы разрушить заклинание паралича. Или она распространилась — просто не туда, где я её могла видеть? Проникая глубже под кожу, а не расширяясь. Мои кости теперь черные?

Факт: Когда я использовала эту силу, это осушало меня до степени, которая, казалось, росла с каждым использованием — или, возможно, в зависимости от магнитуды использования.

Факт: Если кто-то касался чёрной части меня, они умирали. Я их убивала.

— Ядовитый Плющ[45], да? — пробормотала я. Не тем я планировала стать, когда вырасту. Она была заклятым врагом Бэтмена. Я должна была стать Бэтом, только с суперсилами.

Факт: Если я продолжу пользоваться этими невероятными разрядами молний, то весьма вероятно, сделаюсь полностью чёрной. Я гадала, повлияет ли это на волосы. Мои глаза станут черными? Я попыталась представить себя полностью чёрной. Весьма странно.

Я вошла в душевую кабину и встала под струи, обдумывая, сумею ли я, как предлагал Шазам, заставить это уйти. Возможно, если я никогда больше не буду этим пользоваться, пятно отступит, и я вернусь в норму. Ранее оно один раз отступило ниже локтя. Накапливалось ли оно каким-то образом? Была ли завершающая фаза неизбежной и необратимой, как только все началось?

Я высушила волосы полотенцем, натянула спортивные штаны и футболку, радуясь, что Шазам был невосприимчив. Хотя бы это у меня осталось.

При условии, что я переживу происходящее со мной, я собиралась стать той странной леди с Адским Котом, эксцентричной и одинокой.

Могло быть и хуже, думала я, направляясь обратно в спальню. У меня могло не быть даже Шазама

Я, та, что в лучшем случае познала лишь хлипкую связь с миром, становилась ещё более отрезанной, ещё более изолированной. Своей собственной кожей. Я всегда была опасной. Теперь моё прикосновение стало смертоносным.

В мой первый год в клетке моя мать мыла меня с заботой. Перед тем, как уйти утром, и вновь каждым вечером, когда она возвращалась домой. Она мыла и сушила меня, расчёсывала мои волосы. Мы держались за руки через решётки. Она втирала увлажняющий крем в мою кожу, щекотала мою спину, и я знала, что мы справимся. Те СТАРШЕ и СНАРУЖИ были гарантированными. Я знала это из её прикосновений. Можно чувствовать любовь в чьих-то руках.

Так длилось недолго. Её забота становилась все более и более нерегулярной, пока, наконец, она и вовсе не перестала меня касаться. Затем, вскоре после этого, она начала переставать меня видеть.

Когда я уже не помнила ощущения её рук на своем теле, волосах, ощущение мягких поцелуев через решётки; когда эти поцелуи стали смутным воспоминанием, принадлежавших другой жизни, другому ребёнку, я лежала в клетке и обнимала себя, поворачивая голову из стороны в сторону, целуя свои плечи, свои руки.

Моё маленькое тельце жаждало прикосновений. Утешения, любви.

Как и сейчас.

Я подняла наш матрас обратно на пружины кровати, растянулась на спине и раскрыла объятия.

Шазам налетел на меня, приземлившись прямо на грудь.

— Оу!

Урча и сверкая глазами, он с восторгом боднул меня, затем уютно устроился в моих убийственных объятиях.

И как это так часто бывало в Зеркалах, я крепко зажмурила глаза, чтобы сдержать слезы, и держалась за него изо всех сил.

Глава 26

Ржавые цепи тюремных лун расколоты солнцем[46]


— Первым делом, Кэт, — сказал Кристиан, — краткое изложение связанной с этим истории. Постарайся придержать свои вопросы до конца. Хронология событий, которую я тебе даю, приблизительна. Фейри не приклеены к концепции времени, в их распоряжении имеется целая вечность для транжирства. Мне пришлось соединять кусочки и отрывки истории с несколькими точками отсчёта.

— Поняла, — сказала я. Мы сталкивались с той же проблемой, когда переводили тексты. Ориентиры в лучшем случае были смутными, например, как привязывание наших исторических событий к тому, какие телесериалы были популярны в то время, и каково было бы кому-то выяснять это тысячу лет спустя. Если у него имелось общее представление, я очень хотела его выслушать.

— Первое значимое упоминание Фейри появляется примерно миллион лет назад, хотя они существовали задолго до этого. Изначально существовал один-единственный Светлый Двор Четырёх Времён года. Светлый Король стал недоволен жизнью при дворе, ушёл и объявил себя Темным или Королём Невидимых. Через какое-то время после этого он встретил свою смертную возлюбленную, помешался на ней и стал искать способ сделать её бессмертной как он сам. Поскольку Песнь Созидания являлась матриархальной силой, ему пришлось подавать прошение Светлой Королеве, чтобы та превратила его любовницу. Когда королева отказалась, все начало катиться в ад.

Король Невидимых удалился в своё тёмное королевство, поклявшись воссоздать Песнь и самому сделать свою любовницу бессмертной. Невидимые или Тёмный Двор был рождён в результате его бесконечных экспериментов. Насколько я могу сказать, за работой над этим он провёл примерно четверть миллиона лет. Опять-таки, приблизительно, я полагаю, Круус был рождён три четверти миллиона лет назад и стал одним из последних членов оставшегося Тёмного Двора, созданного королём.

Как ты знаешь, примерно пятьсот тысяч лет назад Круус выдал короля королеве и сказал, чем занимался король. Круус хотел, чтобы Двор Невидимых свободно бродил по миру, смешиваясь с Видимыми, что было запрещено королём. Король знал, что сделает королева, если узнает, что он создал свой Тёмный Двор — и особенно если она узнает, что столь презираемая ею смертная любовница все ещё жива в царстве вне времени, чтобы предотвратить её старение.

Когда королева узнала о существовании Тёмного Двора, это начало войну, положившую конец всем войнам. Когда Видимые и Невидимые сошлись в сражении, они разрушили собственную планету, расколов её напополам. Случилось немыслимое: Король Невидимых убил Королеву Видимых прежде, чем она сумела передать Песнь Созидания своей преемнице. Песнь была всем, что поддерживало могущество Фейри. Они одни обладали этой древней мелодией жизни.

— Несомненно, украденной каким-то образом, — сказала я, не сумев удержаться от саркастического комментария. Ни один бог, в которого я верила, не доверил бы такую силу и красоту такой пустой, жаждущей власти и безжалостной расе.

— Как ты видишь, Песнь просачивается в реальность и восполняет угасающую магию. Как только они утратили древнюю мелодию, Фейри оказались обречены. Со времени они стали бы слабеть, пока не рассеялись бы по ветру, оставив после себя лишь легенды.

— Но когда Мак использовала Песнь, чтобы исцелить наш мир, они восстановились, — мрачно сказала я.

— Именно. То, что песнь не разрушила, она сделала сильнее. Как случалось ранее, во мгле Веков, Тьма просочилась вглубь материи всех вещей и пропела «Пробудись». Ещё одна палка о двух концах в исполнении Мак. Эта женщина склонна время от времени устраивать хаос.

Я начала протестовать, но он отмахнулся.

— Я понимаю, девушка. У неё не было иного выбора, кроме как использовать Песнь, иначе сам Космос был бы разрушен черными дырами. Нам повезло, что она сумела с ней управиться, и я благодарен. Но нет действий без последствий. Воистину, временами самое желанное, правильное, необходимое действие в результате приводит к катастрофическим последствиям. Сейчас мы столкнулись с ними лицом к лицу.

Возвращаемся к хронологии событий: Последующие королевы переносили Светлый Двор из мира в мир, всякий раз при переносе вытягивая из двора ещё больше силы, отчаянно отыскивая планету, богато окутанную магией. Они знали, что постепенно слабеют. Многие из них пили из Котла Забвения, чтобы забыть, какими могущественными они некогда были, какими слабыми они становились.

В конце концов, примерно двести тысяч лет назад они обнаружили наш мир, который все ещё пульсировал значительным количеством магии. Но он уже был занят и богами, и древними людьми. На нашей планете до прибытия Фейри царило мирное время. Боги были в основном милостивыми, и хоть они иногда воевали меж собой, они заботились и опекали поклонявшимся им людей, и между ними существовала сильная связь.

Фейри, вероломные ублюдки, притворились, будто имеют куда меньше силы, чем было на самом деле, и молили богов о пристанище, заявив, что их мир разрушен, но в том не было их вины. Боги, не почувствовав угрозы, дали Фейри значительные территории земли, и какое-то время все шло мирно.

Но Фейри были заняты сбором информации, отчаянно желая захватить и править нашим богатым магией миром. Они тайно изучали богов, отыскивая слабости. Их атака была терпеливой, скрытной — блестящий пример продуманного давления в глобальном масштабе. Они похищали богов одного за другим, использовали свои чары Фейри, чтобы притвориться ими, и начинали наказывать, пытать и убивать людей. Для людей все выглядело так, будто их боги обратились против них.

Аналогично люди обратились против своих богов, а боги оставались настроенными против своих людей за предательство — за отказ выслушать, когда они пытались объяснить, что сотворили Фейри. Затем грандиозные и великодушные Фейри наконец вступились, чтобы «спасти» людей.

Боги осознали, что Фейри все это время скрывали свою истинную силу, но боги не могли проникнуть сквозь чары Фейри, и Фейри собрались и убили большинство божеств в нашем мире, оставив лишь разбросанную горстку тех, кто оказался слишком силен, чтобы быть убитым, или тех, кто нашёл способ избежать поимки.

Я понятия не имею, сколько их осталось, но держу пари, что несколько сотен или около того. Тех богов, способы убийства которых они не знали — в отличие от Фейри всех богов невозможно убить двумя общеизвестными орудиями, у каждого есть свой один уникальный способ умереть, и это тщательно охраняемый секрет — они поймали и заточили в земле. Они отказались от одного из своих самых могущественных шианов или Фейри-холмов, чтобы использовать его в качестве тюрьмы.

Долгое время боги покоились в почве, угаснув до одних лишь клочков прежних себя, но когда древняя Песнь была вновь пропета, она пробудила и освободила их из этих гробниц. Боги научились на своих ошибках. Они вернулись слабыми, всего лишь тенями, и выжидали момента столь же терпеливо, как когда-то Фейри, залегли на дно, поглощали силу из вновь оживившейся Земли, пока вновь не стали могущественными. Лишь недавно они начали показывать себя.

Я пробормотала:

— И они презирают Фейри как никогда, и замышляют их разрушение.

— Хуже того, Кэт. Они презирают и людей тоже. Они ненавидят обе расы и желают их гибели, и в данный момент обстоятельства складываются не совсем против них. Когда боги и Фейри сражались в первый раз, ши-видящих не существовало. Фейри не вторглись в наш мир, и в них не было необходимости. Но теперь они существуют, и у богов есть огромное преимущество, которого им некогда недоставало. Прежде они не могли видеть Фейри, стоявшего прямо перед ними, если он чарами маскировался под человека. С ши-видящими в качестве сторожевых псов, они смогут.

Я задрожала. Вот куда делись двенадцать наших ши-видящих — похищены богами? Я прекрасно понимала, что не стоит уверять его, будто наши ши-видящие не станут им помогать. Перенеся достаточно мучений, в конце концов, кто-нибудь будет сотрудничать.

— Ты выяснил, когда родился наш орден? — наши корни оставались для нас загадкой, меня интриговало наше происхождение. Я знала его причины — чтобы защитить Синсар Дабх.

— Да, опять-таки, приблизительно. Как тебе известно, после того как Король Невидимых убил королеву, Круус украл его драгоценную возлюбленную и заставил короля поверить, будто она мертва. В порыве искупления вины король сбросил всю громадную силу своей темной магии в Синсар Дабх и изгнал её в мир. Но как и все предметы Фейри, она эволюционировала и, исполнившись ярости к королю, помешавшись на нем, тёмный двойник начал преследовать Короля Неведомых, сея хаос всюду на своём пути. Эти двое на протяжении сотен тысяч лет играли в кошки-мышки.

— Подожди минутку, я должна это спросить: мы имели основания полагать, что Синсар Дабх почти миллион лет. Ей всего полмиллиона?

— Зависит от того, как посмотреть. Синсар Дабх обычно датируется миллионом лет, потому что содержит знания Короля Невидимых с того времени, когда он начал создавать тёмный двор — почти миллион лет назад, и до того времени, как он отрёкся от него — примерно полмиллиона лет спустя. Теоретически книге всего полмиллиона лет. Опять-таки, все это лишь приблизительно.

Я кивнула.

— Продолжай.

— Когда король наконец-то сумел поймать своё опасное альтер-эго, примерно сто пятьдесят тысяч лет назад, ему требовалось надёжное место, чтобы содержать его там под охраной. Удобно, что на планете уже существовал шиан, богатый магией, снабжённый нужными стихиями, идеальное место для заточения; место, куда Видимые никогда не пойдут, потому что уже похоронили там своего древнего врага и оставили его.

Я ахнула.

— Ты шутишь? Хочешь сказать… — я умолкла в неверии.

Он перебил меня темной улыбкой.

— Да. Король Невидимых нанёс визит в наш мир и спрятал Синсар Дабх под тем, что ныне известно как Аббатство Арлингтон, над заточенными богами, а затем создал ши-видящих, свою финальную касту Невидимых, чтобы они служили ему сторожевыми псами. Он дал вашему ордену силу видеть сквозь чары Фейри, способность защищать свои земли от Фейри, и многочисленные дары, чтобы сражаться с ними, если они придут.

Я покачала головой, испытывая головокружение от этой мысли.

— Все это время боги покоились под нашим аббатством?

— Ох, девушка, судя по намёкам, которые я собирал то там, то тут, ваше аббатство громоздится на множестве могущественных вещей. Я бы хотел исследовать Низ, если ты разрешишь это. Скоро. У нас на руках бардак, и нам требуется каждое преимущество, какое только можно найти.

Я кивнула. Мы найдём способ работать вместе.

— Возвращаемся к хронологии событий. Война между богами и Фейри опустошила землю Королева Эобил, которая сама некогда была смертной, наблюдала за разрушением слишком большого количества планет. В конце концов, и я не могу привязать это событие к конкретному времени, она силой убрала Фейри в отдельный мир, сформировала стены, зачерпнув силу стен тюрьмы Невидимых, заключила Соглашение с кланом по имени Келтары, и обучила их друидизму, чтобы его поддерживать. Вот здесь все усложняется. Я попытаюсь вкратце объяснить тебе мир «Фейри».

Под Первой Королевой и Королём Видимых Фейри состояли только из Двора Видимых, обширных лучезарных земель с четырьмя дальними королевствами и королевскими домами, правящими каждым из них: Весна, Лето, Осень и Зима. Над ними всеми правила королева.

Когда король оставил Королеву Видимых и стал Невидимым, он расширил мир Фейри, чтобы вместить громадность его собственных владений. В своём королевстве он сконструировал почти бесконечный Белый Особняк и привязал его к поистине бесконечному Залу Всех Дорог. Он также создал Зеркала как вторичные средства перемещений, изначально исключительно для использования им самим и его возлюбленной. Мир Фейри разросся от единственного двора до огромного хитросплетения связанных миров. Говорят, что битва между смертными и Фейри, которую мы ведём здесь на Земле, происходит в бесчисленном количестве других миров, с бесчисленным количеством других дворов Фейри, связанных этой сетью во множественных вселенных.

Он увидел выражение моего лица и рассмеялся.

— Да, в моей голове эта мысль тоже не укладывается. В конце концов, Зеркала были прокляты, и территория мира Фейри стала ещё сложнее, хотя и до этого пребывала в хаосе. Но для простоты думай о мире Фейри как о Светлом Дворе и Тёмном Дворе, Зале всех Дорог, Зеркалах и Белом Особняке в одном огромном иномирном пространстве. Но оно уже не иномирное. Нас не разделяют никакие стены. Оно прилегает к нам, просачивается в наш мир.

Вот почему нам отчаянно нужно было, чтобы Мак выяснила, как пользоваться силой королевы Фейри, чтобы она могла пропеть эти стены обратно и восстановить наш мир в его нормальном порядке, без Фейри, охотящихся на людей.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила я. Такую историю мы давно пытались отыскать.

— Я послал свой клан в Белый Особняк, в настоящую библиотеку короля, и заставил принести мне каждую книгу и заслуживающий внимания предмет, который они найдут. Замок, как ты вскоре увидишь, битком набит книгами, бутылками, зельями и бесчисленными артефактами, которые мы транспортировали в Башню Дрохечт. Послушай меня хорошенько, не трогай ничего. Это не ваши обычные книги, бутылки и прочее. Дэни может кое-что поведать тебе о том, что можно найти в коллекции короля, — он рассмеялся. — Спроси её о книгах Бура-Бура. Но не спрашивай её о Кровавой Ведьме, и что бы ты ни делала, как только прибудешь в мой замок, грёбаный ад, не открывай никаких бутылок, которые тебе могут попасться.

— Если они так опасны, зачем ты принёс их в наш мир?

— Многие могут оказаться полезными. Знание — это сила. Как и сама сила, — сухо сказал он. — Контролируемая Кровавая Ведьма может оказаться адовым преимуществом. Я не сплю, Кэт, я изучаю. Я узнаю о себе, о расе Фейри. Я готовлюсь. Боги и Фейри снова будут воевать, и эта битва спокойно может разрушить наш мир. Боги хотят истребить людей, Фейри хотят поработить людей. Для нас ситуация в любом случае проигрышная.

Я сказала:

— Как это связано с Шоном? Я полагаю, это имеет какое-то отношение?

— Древняя мелодия и нас сделала кардинально более могущественными. Для меня прошли месяцы, прежде чем случилась полная трансформация, а Шону понадобилось ещё несколько месяцев после этого. Подозреваю, для Видимых это также проходило медленнее. Мы все изменяемся в своём собственном уникальном темпе. Я научился контролировать то, чем стал. Но Шон, ах, девушка, твой Шон не научился. А должен. Его время на исходе.


***


Мы добрались до края сурово охраняемого королевства Кристиана как раз к рассвету. Он отрезал пятьдесят тысяч акров Нагорья для себя и начал восстанавливать и укреплять огромный древний замок, который он окрестил Башней Дрохечт. В том грандиозном, просторном замке жили они с Шоном, в законченных частях обваливавшихся руин. Пока мы парили над последней вершиной, Кристиан сказал:

— Приготовься, девушка, это вовсе не красиво.

Даже приготовившись, я была поражена видом, который приветствовал нас, как только мы миновали ту финальную вершину, прорвались через облака и полетели над его королевством.

Всюду, куда ни взгляни, земля была чёрной.

Ушла изобилующая зелень, роскошное обилие растительности и жизни. Под бесконечным заслоном низко нависающих, плотных, рокочущих грозовых облаков, тянувшихся до самого горизонта — обугленная крошащаяся темно-серая крыша — земля была опалённой и пустующей, как будто её выжгли до корки

— Что здесь произошло, Кристиан? — ахнула я, крепче цепляясь за его плечи, когда по мне ударил ледяной порыв ветра. Он также был нехарактерно холодным. Температура резко упала до тридцати-сорока градусов[47] к тому моменту, как мы пересекли резкую линию границы.

— Спустя месяцы после того, как Песнь была пропета, я пролетал над Нагорьем, упиваясь красотой. Я только начинал принимать свои крылья. В тот день я был в бодром настроении и решил прогуляться, посетить наш местный паб, чтобы глотнуть спиртного перед возвращением в замок Келтаров. Последние несколько миль я прошёл пешком, наслаждаясь нехарактерно нежным гудением, которое чувствовал в земле. Оно как будто просачивалось через подошвы моих ботинок, под мою кожу, глубоко в мои кости. Это было приятно, Кэт, прекрасная ритмичная вибрация, оживлявшая меня. Я не понимал, что происходит, не осознавал, что спящая часть меня отзывалась на новую магию в земле, пробуждаясь. Что я становился Принцем Смерти, который некогда существовал три четверти миллиона лет назад. Когда я вошёл в тот день в «Петуха и Корону», сто сорок два человека — моих людей, под защитой Келтаров — взорвались облаками чёрной пыли на моих глазах. Я убил каждую живую душу в том пабе, просто войдя туда. Если бы я вернулся домой, а не пошёл выпить, я убил бы весь мой клан, за одним-единственным исключением Дэйгиса.

Я вздрогнула.

— Мне так жаль.

— Последние два года я провёл за прочёсыванием томов из библиотеки короля, в поисках информации о том, кто я, какой силой обладаю, и как её использовать. Не то чтобы мне было у кого спрашивать. Видимые предпочли бы, чтобы мы умерли. За невозможностью этого, они хотят держать нас на очень коротком поводке, использовать нас как оружие. Не осталось ни одного Невидимого, чтобы меня обучить.

— Но разве ты не просто знаешь, на что ты способен? — мой дар был простым, он бил мне в лицо каждый день. С тех пор, как Песнь была пропета, он сделался ещё мощнее, но благодаря времени с Кастео я научилась создавать и держать стены, заковывать себя в эмоциональную кевларовую броню. Каждый вечер перед сном я тщательно отгораживалась от мира, создавая для себя блаженную крепость тишины, чтобы следующий день я могла встретить обновлённой, сильной.

— Нет, если не попробую, — сказал Кристиан. — И часто я вообще не пытаюсь ничего делать. Сила заявляет о себе без моего согласия, как в тот день, когда я вошёл в паб. Вскоре после того, как я заточил себя здесь, твой Шон присоединился ко мне. Он — Голод. Всюду, куда он ни пойдёт, земля умирает, посевы увядают, почва делается бесплодной; когда пройдёт достаточно времени, мир станет голодать. С ним случилось то же, что произошло со мной: он почувствовал, как что-то просачивается из почвы, и когда он шёл, земля вокруг него начала умирать. Как и я, он был не в состоянии сдерживать эту силу.

Я вздрогнула.

— Это Шон уничтожил эти земли?

— Да. Он испытывает себя, выходит на оставшуюся полосу поблёкшей зелени, когда думает, что готов попытаться ещё раз. Всякий раз, когда он разрушает землю, он возвращается более злым, становится более жестоким. Злоба и ожесточённость — не те эмоции, которые принц Невидимых может себе позволить без катастрофических результатов.

— Что это? Кто там живёт? — воскликнула я. Он пронёс нас далеко к северу, пока мы говорили, и теперь мы гладко скользили прямо над линией границы, где периметр его почерневшего королевства вновь встречался с изобилующей зеленью. Я видела такое прежде — резкий переход там, где Тени поглотили все вокруг, приблизившись к нашему аббатству, но остановившись по неизвестным причинам.

На обугленной территории, посреди безжизненной земли справа от меня стоял маленький фермерский коттедж с соломенной крышей. На травянистой стороне, прямо прилегающий к нему, находился ещё один маленький фермерский коттедж из камня, гостеприимный и тёплый, окружённый ухоженными садами с распустившимися цветами.

Коттеджи были днём и ночью, Инь и Ян, приютившимися друг к другу. Внизу под нами по травянистой стороне возле коттеджей шла пара, держась за руки.

— Это Дэйгис и Хлоя. Он живёт под моими охранными чарами. Она живёт сразу за ними. На её коттедж я тоже навешал дохера защит, но не разрешаю входить в моё королевство, чтобы мы ненамеренно не навредили ей.

— Ты пришёл в наше аббатство, и все же никого не убил. Я чувствовала тебя, Кристиан. Ты это контролируешь.

— Не существует чар, амулета или магического решения, способного обуздать смертоносные силы принца. То, что я освоил — самая простая и все же часто самая неуловимая вещь из всех: любовь. Если я злюсь, если я позволяю себе вообще любую негативную эмоцию, я могу сорваться, — тихо сказал он. — Ключ к успеху — никогда не ожесточаться, никогда не злиться, никогда завидовать, никогда не поддаваться никакому желанию, которое содержит тьму. Твой Шон, девушка, поглощён ими.

Я сморгнула мгновенное жжение слез. Так много ночей, в своём личном саде тишины, я каждый вечер гадала, куда подевался мой возлюбленный с детства. Почему он никогда не писал и не звонил. Он просто ушёл без единого слова. Это причиняло мне почти невыносимую боль.

И все это время Шон отсиживался в уединении, отгороженный от всего мира, пытаясь научиться контролировать монстра-Невидимого, которым он стал. Все это время я думала, что он оставил меня, потому что не хотел меня, не хотел нас. И потому я дала ему уединение. Я тоже не писала и не звонила. Уязвлённая, раненая. Упрямая и несгибаемая МакЛафлин.

Но он ушёл вовсе не поэтому. Иногда, вопреки открытому окну в эмоции всех окружающих, я могу быть слепа и глупа в отношении собственных чувств.

— Отведи меня к нему, Кристиан.

— Я надеялся, что ты это скажешь.

Глава 27

Мурашки по моей коже, эти раны не исцелятся[48]


Этим утром я потеряла одну из своих птиц.

Его звали Чарльз Джеймс Обри. Ему было двадцать три года. Он повесился в моей квартире на Десото, проведя всего девять дней вне улиц. Я навещала его буквально три дня назад, и даже я оказалась одурачена.

Но так много их пришли и ушли на моих глазах, и я кое-что узнала об их повадках; иногда прямо перед тем, как уйти, они выглядят даже лучше, чем когда-либо, отлично адаптированными. Не ветреными или настораживающе счастливыми, а обманчиво сбалансированными, и я часто поражалась этой позаимствованной кротости. Поражалась огромному количеству боли, от которой они, должно быть, страдали, раз наконец почувствовали себя хорошо только тогда, когда решили уйти из этого безумного, прекрасного мира. Этого нельзя предвидеть, даже мне. Хотя я научилась присматривать за неожиданной, подозрительной умиротворённостью.

Он оставил записку: Я не просил, чтобы меня рожали.

Хотелось бы мне иметь больше времени. У меня есть теория о депрессии. Думаю, она случается из-за изменения химических веществ в наших мозгах, потому что стресс, травма и горе истощают наши счастливые соки, нарушают хрупкий, необходимый баланс и заставляют мир вокруг нас сделаться плоским, страшным и монохромным, слишком тяжёлым и невыносимым. И как только ты оказываешься там, с истощёнными химическими веществами в мозгу и сравнявшимися цветами вокруг, ты слишком подавлен, чтобы бороться и искать выход. Я думаю, физические упражнения — способ повысить эндорфины, вернуть баланс мозга, и я часто гадаю, вдруг моя экстремальная скорость и постоянное движение кормит мой мозг неразбавленным соком счастья, постоянно подкидывая меня вверх. Я гадала, а что если бы я выяснила, скажем, правильную смесь кортизона, 5-гидрокситриптофана и бакопы, возможно, с несколькими другими ноотропиками, плюс куча веселья, физической активности, и масса доброты и солнечного света — затем дать этим людям один счастливый, свободный от стресса год безо всякой ответственности, и возможно, я сумела бы развернуть их мир.

Я срезала его и держала на руках. Он все ещё был тёплым; я, возможно, опоздала всего на час, должно быть, он умер вскоре после рассвета. Задержался, чтобы ещё раз посмотреть, как встаёт солнце. Если так, это резануло по мне, потому что это значило, что где-то внутри в нем все ещё была радость — если бы только кто-то сумел дотянуться до неё и взрастить. Я завернула его в одеяло и отнесла на кладбище, которое я использую для потерянных. У меня мало времени, но я всегда хороню их и всегда что-нибудь для них делаю.

Дублин бесстрастно двигается дальше. Этот прекрасный, ужасающий, набитый безграничными возможностями и опасностями хронический город стремительно несётся вперёд как локомотив по путям, в его расписании нет ни отклонений, ни паузы для павших.

Они исчезают, незамеченные, невоспетые.

Я трублю для них в рог. Дёрнуть этот кабель вниз, и полный вперёд.

Я нарисовала граффити с его именем в подземном переходе, тремя яркими оттенками неонового в три метра сообщая миру, что здесь был Чарльз Джеймс Обри. Может, это и продлилось недолго, но видит Бог, он был здесь, и он не будет забыт. Пусть даже одной мной.

Он не мог вынести боли.

А я не смогла спасти его от неё.


***


Раскрасив подземный переход, я направилась прямиком в Честер и взлетела по лестницам к кабинету Риодана, когда не нашла его внизу с рабочими. Ранее я отправила смс, сказав ему, что я в порядке и приду часам к десяти. Он не тот мужчина, которому ты не шлёшь смс, когда он говорит тебе об этом. Он придёт тебя искать. И он будет взбешён. Я была не в настроении снова чинить свою дверь. Мне все ещё нужно отремонтировать лифт. И я неделями не пылесосила. Шерсть Шазама была повсюду.

Когда затемнённая стеклянная панель бесшумно отъехала в сторону, я прошла по стеклянному полу, который вечно вызывал у меня ощущение подвешенности в воздухе, плюхнулась в кресло перед его столом, перебросила ноги через край, и сказала ему то, что решила вчера поздно ночью — или скорее ближе к рассвету этим утром — без предисловий и преамбул.

— Я думаю, что превращаюсь в Охотника, — я откинулась назад и ждала, когда он станет это отрицать. Сама я на самом деле так не думала. Это до абсурда притянуто за уши. Однако я была вполне уверена, что в какой-то момент сделаюсь полностью чёрной. И все же… видение, которое у меня случилось вчера вечером в клубе, казалось… Я не знаю, своего рода приглашением, и я хотела обсудить худший сценарий с кем-нибудь, кто посмеётся и скажет мне, что это нелепо. Я не превращалась в одного из этих ледяных черных демонов с глазами как врата в Ад, и неважно, каким бы благодушным он ни показался в моем видении, когда плыл рядом со мной. Услышать, как он скажет, что он знает заклинание, чары или амулет, который заставит мою смертоносную кожу уйти, потому что видит Бог, Риодан знал все.

Черт подери, этим утром он был прекрасен. Высокий и тёмный, только что принявший душ и побрившийся, приятно пахнущий. Выглядящий могущественным и нелепым за этим заваленным столом. Ему место на поле битвы. Как и мне.

Он ровно произнёс:

— Ты думаешь?

Я застыла. Это неправильный ответ, Риодановская версия «да ну».

— В смысле, «да ну»? Ты даже не знал, что я убила Охотника.

Он откинулся назад в кресле и сложил руки за головой. Рукава его рубашки были закатаны до локтей, предплечья сильные, покрытые шрамами, серебристый браслет поблёскивает. Я хорошо знаю Риодана, и точёные мышцы его лица были слишком напряжены. Он взбешён из-за чего-то. В высшей мере.

— Я знал, что ты убила Охотника. Я прочёл каждую написанную тобой листовку. И твою книгу. Все издания. Твои ссылки нуждаются в доработке. Однако я не знал, — прорычал он, — что твоя проклятая рука после этого сделалась чёрной. Ты забыла это упомянуть.

— Это никого не касается, кроме меня. И откуда ты теперь об этом знаешь? — И почему он говорил так серьёзно? Я только что сказала ему, что думаю, будто превращаюсь в одного из тех огромных драконов, по которым все время стрелял Джейн, и которых я тоже пыталась убить, в неизвестный вид, а он сказал только «Ты думаешь?» Это абсурдная теория. Я маленькая. Охотники огромные. Если уж на то пошло, мне существенно не хватало массы.

— Кэт рассказала мне об этом.

— Кэт, — с неверием произнесла я. — Когда? Вы чем занимаетесь, народ, сидите и беседуете обо мне, или что?

— Этим утром, когда я написал ей смс, — напряжённо сказал он. — Я сказал ей, что ты делаешься чёрной, и она знала об этом все. Лор не наблюдал за тобой каждую секунду. Он делал все в своих силах. Кристиан должен был подменять его время от времени, а он все ещё, черт подери, не отвечает на мои звонки. Ты знаешь, как бесит необходимость узнавать детали твоей жизни от кого-то другого?

— Ты знаешь, как бесит невозможность узнать детали твоей жизни вообще? — парировала я также раздражённо. — Ты можешь хотя бы влезть не в своё дело и написать смс моим друзьям. У меня нет номера Лора. Или Кастео. Или Фэйда, — сказала я, накручивая себя. — И даже если бы они у меня были, — продолжила я, сверкая глазами, — ты бы сказал им ни черта мне не говорить, просто чтобы я и дальше блуждала вслепую, озадаченная великой тайной Р. К. мать твою С. И что, черт подери, вообще означают К и С?

— Киллиан Сент-Джеймс.

— А? — Риодан просто сказал мне своё имя? Я безмолвно покатала его на языке: Риодан Киллиан Сент-Джеймс. Мне оно нравилось. Оно было полированным, урбанистическим, как и мужчина, которым он притворялся. Киллиан созвучно с «убийство»[49], острые края и интрига. Сент-Джеймс[50] — благородство, старые деньги, голубые крови и власть. — Так, ну это просто гора бычьего дерьма, — сердито сказала я. — Оно такое, черт подери, ирландское, а ты не ирландец. Как у тебя вообще может быть ирландское имя? — это даже близко не походило на то, что я когда-либо придумывала. И это злило меня ещё сильнее. Затем я сделала кое-что настолько невероятно странное и плебейское и… и… инфантильное, что даже не могла уложить это в голове. Я подумала: Дэни Киллиан Сент-Джеймс. Неплохо звучит. Погодите-ка, что?

— Оно не было моим первым, — сказал он. — Хотя инициалы те же самые. Я взял его, когда основал здесь свой дом. Мы меняем имена, чтобы соответствовать стране, времени. Я пользуюсь им довольно долго.

— То есть, ты поговорил с Кэт, она сказала, что моя рука почернела, и из одного этого факта ты дедукцией дошёл до того, что я превращаюсь в Охотника? — у меня хотя бы вдобавок было видение, «Готова? Ты тоже летишь». Хотя я не могла решить, подразумевало ли это, что я могу действительно физически трансформироваться в Охотника или просто сделаться полностью чёрной, смертоносной для прикосновений и все же получить маленький утешительный приз в виде способности время от времени астрально проецироваться в звезды. Правила супергероев весьма смутные.

Он склонил голову в одном из своих высокомерных кивков.

— Некоторые люди могли бы подумать, что это заразило меня, и я умираю, — сказала я ему. Я сама недолго обдумывала этот вариант. Он не резонировал с моим нутром, и хоть я крайне высоко ценю свой мозг, нутро я ценю не менее высоко. Во много раз выше.

— Я не некоторые люди.

— Ты даже не человек.

— Вот оно. А ты так уверена, что ты — человек?

Я бросила на него резкий взгляд.

— Ты не думаешь, что я человек. И почему я не знала, что ты встречал меня до того момента, в который, как я думала, мы встретились?

Его взгляд отгородился.

— Ты хотел правил? Ладно, я ввожу одно из них. Одно из «наших», это означает, что мы оба ему подчиняемся. Полное раскрытие информации, или вообще, черт подери, не вмешивайся в мою жизнь. Даже не пытайся быть её частью. А ты не думаешь, — я бросила в него его собственные слова, — что пора дать всему вырваться на свободу? Вскоре я могу уйти. Парить вокруг в пространстве. Охотником. Ты можешь никогда меня больше не увидеть. Готова поспорить, ты пожалеешь, что не поговорил со мной, — я не сказала «Готова поспорить, тогда ты пожалеешь, что ушёл на два года и потратил их впустую». Но мне хотелось. Вот только люди должны захотеть остаться с тобой, а он явно не хотел.

Он дёрнулся и прорычал:

— Я, черт подери, буду сожалеть, что не сделал с тобой намного большего, Дэни. Я хотел заниматься с тобой любовью. Я хотел трахать тебя, я хотел дать себе волю вместе с тобой, как я никогда мог дать себе воли с другой женщиной за все своё существование. Я хотел изучить каждую унцию этого гениального мозга и каждый дюйм твоего сильного тела, познать твои глубинные желания, стать тем, кто пошатнёт твой проклятый мир, увидеть, как великая Дэни О'Мэлли предаётся страсти, увидеть её в том месте, где она не страдает от противоречий и упивается тем, что жива.

Святой ад, он тоже это чувствовал.

— Девятка не имеет равных, — сказал он, и его глаза светились кровавым огнём. — Мы всегда сдерживаемся. Вечность, полная осторожности. Не в нашей природе ограничивать себя. Особенно, когда мы трахаемся.

Я никогда не думала об этом в таком ключе. Как и я, он мог сломать людей, даже не намереваясь этого сделать. Сдержанный секс: оксюморон, с какой стороны ни посмотри. Иметь столько всего внутри себя — все скрученное и готовое взорваться, ждущее, всегда ждущее, когда появится кто-нибудь, кто может это увидеть, кто может с этим справиться, и никогда не иметь возможности выпустить это — я знаю, каково это.

Боль.

Такую боль, в отличие от других, с которыми я справлялась, я никогда не сумела перестать ощущать. Я не знаю, возможно ли это. Это жизнь, пытающаяся произойти.

— Женщина вроде тебя — это шанс раз в вечность. Каждый, черт подери, из нас ждал, чтобы увидеть, чем ты станешь, когда вырастешь. Я говорил тебе, ты проклятое цунами. Я знал это ещё тогда. Ты пахнешь не как другие люди.

Девятка наблюдала за мной. Ждала, чтобы увидеть, какой женщиной я стану.

— И Христос, ты носилась на чистом адреналине, неконтролируемой агрессии и мечтах высотой с сами грёбаные небеса. Самая бесстрашная из всего, что я когда-либо видел. Проклятье, Дэни, все, что я сделал с того самого дня, когда встретил тебя, сводилось к тому, чтобы сохранить тебя в живых. Никогда не заточать тебя в клетку и не лишать тебя выбора, смотреть, как ты восстанешь, наблюдать за твоим становлением.

— Чем? Чёртовым Охотником? — потребовала я.

— Я не имел ни единой проклятой идеи, что может случиться, — прорычал он. — Если бы я знал, что твоя рука стала чёрной, я бы включил это в свои теории стержня[51] и раньше сделал выводы. Это могло повлиять на мои действия, изменить их. Ты скрыла критично важный кусок информации, — он злился из-за этого и даже не пытался это скрыть, его лицо было уже не спокойным и собранным, а свирепым, клыки удлинились.

— Как будто ты сам так не делаешь постоянно, — бросила я, находясь на грани вибрации и растворяясь в потоке, сама того не желая. Бумаги на его столе шелестели, волосы трепались.

— Дыши, — приказал он. — Контролируй себя.

— Поработай над проповедью. Твои клыки видны, — но я закрыла глаза и взяла паузу, чтобы устаканить себя. Затем мои глаза распахнулись, и я сказала: — Какого черта, Риодан? Что если я действительно стану Охотником? — мой голос надломился на последнем слове, его окрасила боль. Я просто была одной из тех людей, которым никогда не будет места? Которые находятся в этом мире, но не являются его частью? Никогда, никогда на самом деле не являются его частью?

Долгое мгновение он молчал, как будто решая, что сказать. Мышца на его челюсти подёргивалась. Наконец, он осторожно сказал:

— Если ты станешь Охотником, возможно, тебе уже не будет дела до этого мира или до нас. Возможно, тебе суждено им стать. Твой путь приводит тебя в другое место.

— Ты не веришь в Судьбу, — ровно отвергла я. — Ты веришь в себя.

— Ах, Звёздная пылинка, за своё существование я видел, как развёртывается слишком много схем, содержащих поразительную связную симметрию. Существует план, и он охереть насколько больше тебя и меня. У вселенной есть мотив. Долгое время все, что я делал, шло с ним вразрез. Затем я начал пытаться защитить этот мотив, чтобы я мог иметь хоть небольшое право голоса в деталях.

Я раздражённо сказала:

— Я бы скучала по тебе. И я бы определённо все ещё заботилась об этом мире, — я люблю наш мир. Он всегда будет моим вторым приоритетом. Выживание — первым.

— Мне бы хотелось в это верить. Но возможно, некоторые люди созданы для более крупных вещей. И согласно тебе, ты вовсе не скучала по мне последние два года. Я едва ли представляю, что ты будешь скучать по мне сейчас, когда ты становишься чем-то ещё менее человечным.

— Возможно, это не неизбежно. Возможно, я могу заставить это уйти, — я проигнорировала другие его комментарии. Я все ещё не знала, куда он уходил или почему. И я никогда не скажу ему ничего из того, по чему в нем я скучала, пока он мне все не расскажет.

— Возможно. Время покажет. Тем временем, нам опять предстоит спасение мира. Возможно, чтобы спасти его, нам понадобится Охотник.

— Возможно, — парировала я, — нам понадобится лишь немного сил Охотника. И возможно, я сумею выключить это, как только мы все исправим, и снова буду нормальной.

— «Снова» предполагает, что ты когда-то такой была. Ты не была. И ты ничего в этом мире не ненавидишь так сильно, как быть нормальной.

В этом он был прав.

— Что бы ты сделал на моем месте?

— Я бы старался мыслить непредвзято, учитывать все возможности. Это доступно всем нам. Жизнь — это коробка, которую ты не можешь открыть разом. Ты можешь её потрогать, поднять, даже потрясти, но ты можешь лишь догадываться о содержимом. Вверху коробки дыра, откуда все выходит, по своему расписанию, на своих условиях. Ты думаешь, будто разобрался во всем, — произнёс он с ноткой горечи в голосе, — а потом узнаешь, что видел все совершенно не в том свете, ни черта не понимал. Так что ты ждёшь, чтобы увидеть, что выскочит следующим. И тем временем продолжаешь жить.

Звучит убедительно. Практически то же, к чему пришла я, только без метафоры с коробкой.

— Что сегодня на повестке дня, босс?

— Риодан. Давай какое-то время побудем просто тобой и мной. Никаких ролевых игр, никаких супергероев. Просто мужчина и женщина, которые восхищаются друг другом и охеренно сводят друг друга с ума, проводя время вместе. Давай сделаем это правилом номер два.

— Что за правило номер один, и кто его устанавливает? — потребовала я.

Он встретился со мной взглядом и долго не отводил глаз. За этими отстранёнными серебристыми глазами бушевали и кружились ураганы. Колоссальные, грозовые бури. Он расстроен. Это меня беспокоило. Одно из моих правил звучит примерно так: если принц Невидимых говорит «Беги», беги. Другое: если Риодан выглядит расстроенным, бойся. Очень, очень сильно бойся.

Но я и он, мы не боимся. Мы ныряем обратно в наши миры и ждём следующего, что выскочит из коробки. Готовые встретиться с этим лицом к лицу.

— Я оставлю это тебе, — наконец сказал он. — Ты установишь наше правило номер один, — его взгляд добавил: «Выбери хорошее. Я никогда его не нарушу».

Мы обменялись улыбками, непохожими на те, которыми мы обменивались ранее. Незащищённое выражение тепла и уважения.

К сожалению, это никак не помогло прогнать бури.

Из глаз нас обоих.

Глава 28

Кратковременная потеря рассудка,

которая связывает одну жизнь с другой[52]


Замок Кристиана был… атмосферным, мягко говоря.

Он простирался на вершине высокого утёса, возвышаясь над долинами внизу, предоставляя ясный обзор на потенциальных незваных гостей. Хоть было уже утро, ни одна искра солнечного света не пронзила завесу мрачных грозовых облаков над головой. Этот удушающий, низко нависший угольно-серый потолок тянулся от горизонта до горизонта, насколько мог видеть взгляд. Единственным освещением служили тусклые молнии, которые шипели и потрескивали высоко вверху, заставляя облака ненадолго блеснуть чуть более бледным оттенком депрессии.

Замок был громадным, раскинулся по могучему крутому утёсу, резко обрываясь с трёх сторон. С четвертой дикое бьющееся море врезалось в основание возвышающегося тёмного утёса.

Единственным способом попасть внутрь являлась извилистая тропинка, вырезанная в краю утёса. Стоило подняться по этой тропе, и длинная дорога с каменными стенами по обе стороны вела к каменной стене, огибавшей весь периметр территории и нарушаемой лишь мощным разводным мостом, который сейчас был поднят и надёжно зарешечен. За ней по-настоящему начинались извилистые улицы цитадели. Высокие каменные башни тянулись к плотному серому потолку, исчезая в нем. Замок воспарял ввысь и нырял вниз, возвышался, а затем плюхался до низких гарнизонных зданий. Полные две трети территории разваливались, сдаваясь ходу времени. Оставшаяся треть была восстановлена.

Океан бурлил и пенился, разбиваясь о камни далеко внизу. Вся территория представляла собой этюд в злых грифельных, мрачных серых и темных, наполненных напряжением тенях, нарушаемых лишь теми слабыми прерывистыми проблесками молнии высоко над головой.

Мы приземлились на вершине низкой башенки, и я отодвинулась от него, обнимая себя, чтобы сохранить тепло, мои волосы метались вокруг головы на диком солёном ветру.

— Почему здесь так холодно и мрачно? — мне приходилось говорить громко, чтобы меня было слышно поверх ветра. — Это из-за тебя?

— Шон. Мы влияем на климат своим настроением. Его настрой остаётся дурным уже долгое время. Солнце перестало светить над моей цитаделью спустя несколько недель после его прибытия. Та трава, что остаётся для его экспериментов, бледна и скудна. На той неделе он сказал, что если в моем королевстве закончится трава, он уйдёт.

Я резко втянула воздух.

— Куда?

Кристиан пожал плечами.

— Я понятия не имею, девушка, и он не сказал бы. Сейчас он со мной не разговаривает. Может, в мир Фейри, или в королевство Невидимых, может, в Зеркала и дальше. Мы не можем его потерять. Мы должны каким-то образом его вернуть, — когда мои зубы начали стучать от холода, он сказал: — Но давай отведём тебя внутрь, девушка. Там тепло. Я покормлю тебя и направлю в сторону Шона.


***


Я задрожала, поднимаясь по рушащимся, пыльным каменным лестницам. Во время поспешной трапезы из сыра и хлеба Кристиан рассказал мне о Шоне немного больше, завершив указаниями, как его найти. Ему казалось, что мне лучше всего пойти одной, поскольку Шон чувствует приближение Кристиана и становится ещё злее. «Затем чёртовы облака поглощают весь замок, изнутри и снаружи, — сказал он мне. — Это неприятно».

Пока я блуждала по эксцентричной цитадели, переполненной возвышающимися стопками древних книг и манускриптов, сундуков и бутылок, Риодан писал мне несколько раз, и я отправляла ответные смс, отвечая на его вопросы о Дэни, отчаянно желая позвонить ему и узнать, что происходит. Но здесь у меня была своя битва, и судя по тому, что сказал мне Кристиан, она будет сложной, а то и вовсе ужасающей.

Я помедлила, чтобы перевести дыхание перед тем, как подняться по последним нескольким поворотам каменной винтовой лестницы. Шон удалился в разрушенную часть замка, в дальнюю башню, где, как сказал мне Кристиан, он имел обыкновение нависать мрачной темной тенью, глядящей на море.

В отличие от остальной части замка, которую Кристиан каким-то образом поддерживал приятно тёплой, здесь царил ледяной холод. Я покрепче закуталась в шерстяной плед, который дал мне Кристиан, и закончила подъем.

Затем между мной и Шоном оставалась лишь одна дверь.

Два долгих года плюс изменения прошли с тех пор, как я видела его в последний раз.

Я вновь помедлила и закрыла глаза, когда в голове всплыли давние слова Риодана. Слова, в которых я не нуждалась, и внезапно я вновь очутилась в его офисе из стекла, глядя вниз на Шона, а Риодан говорил: «Если ты не скажешь Шону, что Круус трахает тебя, пока ты спишь, это с большей вероятностью разрушит все, что у вас есть, чем любая работа в моем клубе. Это, там, внизу, — он указал на Шона, подающего выпивку очаровательной, почти голой Видимой, — кочка на дороге, тест искушения и верности. Если твой Шон любит тебя, он с успехом его пройдёт. Круус — испытание твоей грёбаной души».

Он также сказал: «Твой бог, может, и любит вторые половинки, но человечество — нет. Такая пара уязвима, особенно если они достаточно идиоты, чтобы позволить миру увидеть, насколько они счастливы и рады. Во время войны их риски возрастают в десять раз. В таких обстоятельствах пара может пойти двумя путями: Уйти глубоко в глушь и спрятаться как можно дальше от человечества, чертовски надеясь, что их никто не найдёт. Потому что мир разорвёт их на части. Или опуститься по шею в вонь, грязь и извращение их искажённого войной существования. Увидеть вещи такими, какие они есть. Уронить шоры и поднять канализацию на уровень глаз; признать, что вы плаваете в дерьме. Если вы не признаете говно, несущееся к стоку прямо на вас, вы не можете от него увернуться. Вы должны вместе встречать каждый вызов лицом к лицу. Потому что мир разорвёт вас на части».

«Прав в обоих отношениях, Риодан», подумала я с печальной улыбкой. Мне стоило прислушаться. Но я стыдилась. Боялась. Все было совершенно против моей воли, но я наслаждалась этим. Что женщине делать с таким? Я годами говорила себе, что это не моя вина. Я была игрушкой в руках самого могущественного Фейри в истории, который мог заставить меня думать, будто я что-то чувствую. И все же… стыд. Я никогда не хотела в себе другого мужчину, кроме Шона. И все же я жаждала Крууса так, как никогда не жаждала Шона. Пусть даже это иллюзия, навязанная мне силой, я все ещё чувствовала вкус этого воспоминания. И я ненавидела Крууса за это!

Я знала, почему злился Шон. Я знала, почему он ожесточился. Мы знаем каждый жест друг друга, каждый рывок, боль, страх, надежду и мечту. Обман жил и дышал между нами, и он обзавёлся собственной, ненасытной жизнью. Если у меня была хоть какая-то надежда помочь ему стать мужчиной, которым, как я верила, он мог стать, то сегодня не он один должен встретиться лицом к лицу со своими демонами.

Резко вдохнув, я расправила плечи и толкнула дверь, молясь, чтобы поговорка «и истина сделает вас свободными» оказалась правдивой.


***


— Зачем ты пришла, Кэт? — произнёс Шон тихим, злым голосом, не поворачиваясь.

Он стоял в дальнем конце круглой каменной комнаты, обрамлённый высоким узким проёмом, прорезанным в камне, ветер развевал черные волосы до пояса вокруг его тела, шелестя перьями огромных вороных крыльев.

— Уходи. Сейчас же. Здесь для тебя ничего нет.

Если бы я сначала не увидела Кристиана и почувствовала его сердце, Шон привёл бы меня в ужас. Мой любимый некогда был красивым грубоватым рыбаком, вкалывавшим на океане, повернувшимся своей мускулистой-от-таскания-сетей-весь-день спиной к могущественному смертоносному клану О'Баннионов. С его черными волосами, темными глазами и быстрыми, лёгкими улыбками я привыкла доверять ему в том напуганном, широко распахнутом состоянии, в котором пребывала в свои ранние дни. Из всех встреченных мною людей его сердце единственное казалось мне истинным, лишённым дурных намерений.

Вопреки его внешности, почти идентичной Кристиану и Круусу, теперь он меня не пугал. Я чувствовала его, я находилась достаточно близко. Он потерялся внутри, дрейфуя на земле, куда более заброшенной и опустошённой, чем та уродливая и чёрная, что тянулась за стенами этого замка. Его социопат-кузен Рокки О'Баннион имел кредо, выгравированное на тыльной стороне часов из золота и бриллиантов, которые он всегда носил: «Изолировать цель». Он поклялся, что каждый мужчина и женщина, вне зависимости от образования, родословной или богатства, падёт жертвой; что мы не выстоим в одиночку. И все же Шон два года просидел в опасной изоляции и выдержал. Это дало мне надежду.

— Я не согласна, — сказала я, проходя дальше в ледяную комнату. — Ты здесь.

— Я — возможно. Но Шон — нет, — горько сказал он. — Он давным-давно умер.

— Я тебе не верю.

Когда он резко развернулся водоворотом черных перьев и полыхающих, чужих глаз, я резко вздохнула, но устояла на месте.

«Любовь моя, — подумала я. — О, любовь моя, я так сожалею».

Оба рождённые в могущественных ирландских криминальных семьях, мы провели всю жизнь в бегах от тьмы нашей собственной крови.

Но тьма нашла его.

Я затуманила видение своих глаз, чтобы лучше сосредоточиться на видении своего сердца.

— Убирайся, Кэт. Я не хочу тебя здесь. Ты для меня ничто, — холодно сказал он. — Меньше, чем ничто. И черт подери, не делай этого со мной. Ты не хочешь этого чувствовать. Уходи сейчас, и я позволю тебе жить.

Если я — ничто, тогда почему в его сердце застыл образ того дня, когда я настаивала принять меня и моего ребёнка, ничего не зная? Дня, когда я возвела между нами непроницаемую стену и отгородилась от него.

Я выпалила быстрым потоком слов, потому что знала, что иначе никак не произнесу эту правду, эту ужасную, разъединяющую правду, которая пожирала меня изнутри, и обрубила связывающие нас узы:

— Я соврала, Шон. Я соврала тебе. Круус приходил ко мне, пока я спала. Он насиловал меня во снах. Рэй может быть от него, — я начала плакать в тот же момент, как только это прозвучало, я чувствовала себя так, будто огромное давление, постоянно сокрушавшее меня, исчезло с моей души. Я плакала от облегчения, я плакала от печали. Я плакала от противоречивости, потому что я люблю Рэй. Я люблю её всем моим сердцем, а она может быть ребёнком моего врага. Что с этим делать?

Шон резко дёрнулся, задрожав с головы до пят от интенсивности эмоций. Лёд с вороными прожилками взорвался в комнате, укрывая пол, взбираясь по каменным стенам, свешиваясь с потолка темными хрустальными сталактитами. Его голос прозвучал оглушительно, когда он взорвался:

— Круус насиловал… — он умолк, будучи не в состоянии закончить предложение, резко дёргаясь, сжимая кулаки. — Сукин сын. Этот сукин грёбаный… — он сорвался, зарычав, напрягаясь всем телом от попыток контролировать себя.

Одной лишь эмоцией он превратил комнату в пещеру тёмного льда. Я задрожала, безмолвно плача, но стояла на месте. Он не заморозит меня. Не мой Шон.

— Проклятье, Кэт! — закричал он потом. — Проклятье! Почему ты мне не сказала?

— Мне так жаль, — произнесла я срывающимся голосом. — Я хотела сказать тебе, но мне было так стыдно. И чем дольше я не говорила тебе, чем больше времени проходило, тем менее возможным это казалось, — я не сказала, что чувствовала себя соучастницей. Я не могла найти слов, чтобы описать, какой загнанной в ловушку я себя чувствовала, не говоря ему, почему. Что я тоже ощущала от этого наслаждение. — Ты не начал изменяться. Ты был человеком, он был принцем. Как бы ты мог сражаться с Круусом? Что если бы он тебя убил?

— Я думала, она от Кастео! — его голос сорвался. — Я думал, ты изменила мне с одним из Девятки!

— Ох, нет, Шон! Я была беременна до этого. Разве ты не подсчитал?

— Она могла родиться рано!

— Нет. Кастео учил меня блокировать боль мира, он учил меня становиться сильной, но никогда… — я умолкла, яростно помотав головой. — Сердце Кастео принадлежит кое-кому другому. Не мне. Никогда не мне. А моё сердце всегда принадлежало тебе. Я люблю тебя, Шон, это всегда был ты. Разве ты не помнишь, что мы обещали друг другу?

— То было тогда. До того, как я стал монстром, которым являюсь. Ты никогда не давала обещания тому, чем я стал. Я — то, что тебя изнасиловало!

— Если ты ослабел, я буду сильной, — сказала я сквозь слезы. Это первая строчка клятвы, которую мы дали друг другу, когда были молоды, в день, когда убежали с Пэрэдайз Пойнт к маяку, одетые как будто в день свадьбы, провели свою собственную церемонию, торжественно связав наши сердца и души воедино. Слишком много страсти обжигает. Нежность плавит. Мы всегда были нежны друг к другу. А та страсть, что мы делили, была изобилующей, хорошей и сильной. Пока принц Фейри не разбил это похотью, накачанной иллюзией. И заставил меня сравнивать. Никогда не сравнивайте. Как только вы это делаете, вы разрушаете дары, которыми вы обладаете и которыми дорожите. — Позволь теперь мне быть сильной за тебя.

Тогда он развернулся ко мне спиной и уставился на бурное, бушующее море.

— Слишком поздно, Кэт. Слишком, слишком поздно.

Я отказывалась в это верить.

— Если ты потеряешься, я стану твоей дорогой домой, — тихо сказала я.

— Уходи! Я не тот мужчина, которого ты знала. От него ничего не осталось, и нет у меня проклятого дома.

Я покачала головой, вытирая слезы со щёк. Шон не останется потерянным в своём уродливом, ужасном месте в этой уродливой, ужасной земле. И он не уйдёт один Бог знает куда. Кэт, которой я была когда-то, струсила бы перед таким созданием, столь похожим на Крууса. Женщина, которой я была до Кастео, не сумела бы справиться с волнами боли, страдания и ненависти к себе, льющимися из души Шона, врезавшимися в меня ледяными копьями, пронзавшими моё сердце, пытавшимися разрушить мою надежду.

Но я училась, запертая Риоданом под Честером, заточенная с одним из Девятки. Я училась тому, что мне нужно было знать, чтобы исправить проблему, которую я создала, изначально не последовав предостережениям Риодана. Я не та женщина, которой была прежде. И теперь я тоже злилась.

Риодан так открыто предупреждал меня, что мир разрушает пары-половинки. Я не только отказалась слушать, я помогла миру это сделать. Это я нас разлучила. И видит Бог, я сведу нас обратно.

— Если ты отчаешься, я принесу тебе радость, — сказала я, произнося третью строчку наших клятв. — Ты меня слышишь, Шон О'Баннион? Радость? Ты почувствуешь её вновь. Сейчас ты в это не веришь, но ты её почувствуешь. Мы дали эти клятвы не просто так. Мы придумали их вместе, тщательно вторя тому, что для нас важнее всего. Мы сделали это потому, что знали — порча в нашей крови сильна. Мы знали, что однажды можем сорваться. Мы знали, сколько давления они оказали на нас, чтобы мы стали как они. Какими вероломными и коварными они были, как им нравилось искушать, насмехаться и издеваться над нами. Мы поклялись никогда не позволять, чтобы один упал, а другой не помог ему встать и вновь найти наш путь. Ты встанешь обратно. Ты будешь бороться с тем, что с тобой сотворили. Я буду бороться вместе с тобой, всем, что у меня есть. Я клянусь, что я никогда больше не скажу тебе ничего кроме правды. И однажды ты вновь повторишь со мной эти клятвы. И однажды ты вновь произнесёшь ту последнюю строчку. И ты, черт подери, будешь иметь это в виду. И мы используем это, чтобы сдержать тьму в тебе.

— Не все так просто, Кэт, — прорычал он. — Ты не имеешь ни малейшего грёбаного понятия, с каким монстром связалась.

— Ты говоришь это женщине, которая была изнасилована таким как ты, и прилетела сюда с другим таким как ты. Я прекрасно знаю, что ты. Мой Шон, в беде. Но не одинокий. Больше никогда не одинокий.

— Это невозможно. Я пытался. Грёбаный ад, как я пытался! Я не Кристиан. Я не настолько силен. Он происходит из рода чистых сердец. Я происхожу от извращённой родословной.

У Кристиана был клан, который его любил, который сражался за него, который сражался вместе с ним. У Шона не было никого. Вся его семья умерла, а я позволила ему соскользнуть во тьму. Сделала именно то, чего поклялась никогда не допускать. Когда я перестала верить в нас? Я знала ответ на этот вопрос: Когда я начала по кирпичику возводить и смазывать цементом стену из стыда и лжи между нами. Когда Риодан предупредил меня, что мы в опасности.

— Отстаивая свои ограничения, ты делаешь их своими. Вместе мы будем отстаивать твои возможности. Вполне возможно, что Рэй — твоё дитя. Если ты все ещё хочешь тот тест на отцовство… — Это могло дать мне точку опоры, заставить его вновь повернуться к миру. И возможно, тест будет положительным для Шона, и возможно, результат окажется неопределённым, если она от Крууса. Возможно, то, что передавалось от Фейри, не отражалось в ДНК. Неопределённость — не так уж и проблематично. Человеческие сердца в этом плане забавны. Мы позволяем себе верить в сладкую ложь. Но в этот раз выбор за ним, я не скрывала от него правду.

Дрожь пробежала по его телу, прокатываясь по крыльям. Долгое время он ничего не говорил, затем:

— Каковы шансы?

— Пятьдесят на пятьдесят, — ровно сказала я, задетая мыслью о том, что он считал, будто у меня могли быть другие любовники. — Не было никого, кроме тебя и — против моей воли — его. Ты никогда не встречался с Рэй, Шон. А тебе стоит. Она очаровательная, у неё твои волосы и глаза. Полная веселья, хорошая и любящая. На мой взгляд, это не похоже на Крууса. И все же у неё один из двух отцов: ты или он, и в любом случае её па — принц Невидимых. Круус мёртв, — я надеялась. — Ты — нет. Разве ты не предпочёл бы, чтобы моя дочь, и вполне возможно твоя, росла, зная тебя как отца, а не его?

Затем он повернулся и посмотрел на меня, с проблеском эмоции в глазах, и я резко вдохнула. Глубоко внутри я ощутила слабое, робкое шевеление надежды. Два долгих года никто к нему не приходил. Вероятно, он думал, что я знаю, где он, что делает, и сама решила не приходить.

— Я понятия не имела, где ты или что с тобой случилось, — сказала я, раздувая это пламя надежды. — Я думала, тебе уже все равно. Я думала, ты ушёл, потому что презирал меня. Я скучала по тебе, Шон. Боже, я скучала по тебе сильнее, чем могут выразить слова, — я прикрыла глаза, когда их закололо от свежего прилива слез. Сколько же раз я представляла, как мы с Рэй гуляем по землям вокруг аббатства с Шоном? Будучи семьёй, и неважно, чей она ребёнок. Готовим ужин из свежепойманной рыбы, наблюдаем, как появляются звезды, подтыкаем ей одеяло, занимаемся любовью до рассвета.

— Дай нам ещё один шанс, Шон, — взмолилась я. — Пожалуйста, скажи, что ты попытаешься.

Глава 29

Там есть замок на облаке[53]


В некоторые дни Дублин так прекрасен, что это сражает меня наповал, и это утро было одним из тех дней — мы с Риоданом спешили по мощёным улицам в сторону «Книг и сувениров Бэрронса».

За ночь проливной дождь оставил лужи, неподвижные и сияющие как зеркала на тротуаре, отражавшие здания и магазины и небо. Все было блестяще-влажным, отскоблено-чистым, золочёным лучами солнца, прорезавшими облака. Это утро было одним из тех поразительно свежих, выполненных в живых серых и черных и серебристых тонах, сбрызнутых красочными цветами, распускавшимися на клумбах, и деревьями, то тут, то там стоявшими вдоль обочин.

Риодан попросил меня сузить временной период исчезновения магазина, но я не сумела дать ему результат лучше двухнедельного промежутка. Столько времени прошло с моего последнего визита перед тем, как я обнаружила его отсутствие, а это означало, что он мог исчезнуть двумя неделями ранее, а мог и в тот же день, перед тем, как Риодан вышиб мою дверь.

Мы неоднократно пересекали парковки, отыскивая улики. Всматриваясь вниз, поднимая взгляд вверх, поддевая немногочисленные куски мусора, катавшиеся по бетону как перекати-поле.

За исключением впечатления неестественного искажения, не было ни единого информативного кусочка улик. Загадка «Книг и сувениров Бэрронса» натянула на себя эквивалент боевого платья «той женщины».

— Я ничего не нашла, — сказала я Риодану несколько минут спустя, когда мы встретились на месте, где когда-то находился величественный веерообразный вход.

— Это не имеет смысла, — пробормотал он, когда его телефон издал звук входящего сообщения. Он достал его из кармана, прочёл сообщение и нахмурился. Прозвучало ещё одно уведомление, и он схватил мою тщательно укутанную в рукав и перчатку руку, читая сообщение и таща меня через парковку в сторону аллеи.

— Что? Куда мы идём? — потребовала я.

— Просто идём.

— Тебе необязательно меня тащить, — прорычала я.

— Я в этом не уверен, — он волок меня так быстро, что у меня едва оставалось время осознать, куда мы направляемся, но я осознала и тут же упёрлась пятками. — О нет, черта с два! Я не стану опять терять время, — мой город нуждался во мне сейчас, не месяцы или годы спустя. Шазам нуждался во мне.

Он резко дёрнул, и я полетела вперёд, врезавшись в стену за «Книгами и сувенирами Бэрронса», в тот самый портал, в который я вошла так давно, а затем провела бесконечные годы в Зеркалах, пытаясь вернуться домой.

Я хлопнулась о стену. Затем я была стеной. Затем я протиснулась на другую сторону, в печально известную Белую Комнату, которой все ещё не хватало усталых скворцов, где я стояла, свирепо хмурясь на десять огромных зеркал, одно из которых целую жизнь назад так подло забросило меня в древний, враждебный Зал Всех Дорог.

Я моргнула. Белая Комната изменилась. Она больше не являлась абсолютно пустой, лишённой особенностей комнатой. Кто-то заново отделал её, или, как и все остальное в мире, она получила магическое обновление.

Украшенная орнаментом белая лепнина венчала стены, сливаясь с роскошным потолком, с которого свешивалась дюжина люстр, мерцавших как лёд в лучах солнца. Стены с пола до потолка обшиты узорчатыми панелями. Пол из белого глянцевого мрамора. Однако зеркала были в точности такими же, висели безо всякой видимой опоры, некоторые лениво кружились в искусных рамах, другие оставались неподвижными в тонких, сваренных из звеньев цепи рамках. Некоторые из стёкол были черными как ночь, другие — молочными, третьи кружились нервирующими тенями.

Они опять перетасовались.

Я действительно ненавидела эту комнату.

Когда Риодан появился рядом со мной, я сердито сказала:

— Я не вернусь в Белый Особняк. Или в зал. Плевать я хотела на то, какие у тебя доводы.

— Бэрронс написал смс. Он хотел, чтобы мы быстро убрались с места и перестали привлекать к нему внимание.

— Бэрронс! — воскликнула я. — Где он?

— Сейчас мы направляемся к нему.

Я глубоко вдохнула, беря себя в руки. Я целиком и полностью за, где бы он ни находился, но у меня были неприятные воспоминания об этом месте. Я прошла через зеркала и потерялась на годы. Вышла преследуемой Кровавой Ведьмой, затем убийство Риодана и Бэрронса. Позднее заходила, чтобы спасти Мак, вернулась в совершенной иной Дублин к злому до глубины души Танцору. Я потеряла недели, которые мне не удалось провести с ним, и грёбаный ад, если бы я знала, что наше время вместе будет таким коротким — ну, по правде говоря, я все равно пошла бы, потому что так было необходимо, и это моя работа. И все же, я в своей жизни потеряла так много времени.

— Сейчас мы не будем терять время, — сказал Риодан. — Мы воспользуемся другим набором Зеркал, которые совершенно минуют Белый Особняк.

Когда он протолкнулся в третье Зеркало слева, в которое я никогда не входила, я закатила глаза, покачала головой и кинулась за ним.

После долгого, извилистого, неприятного протягивания себя через то, из чего сделаны Зеркала, я вывалилась — клянусь, Зеркала делают это нарочно, чтобы лишить тебя равновесия — в сердце «Книг и сувениров Бэрронса».

На мгновение я просто встала там, тихо сияя, как Гарри Поттер, воссоединившийся с Хогвартсом. Я вновь была в своём магическом месте, где однажды, давным-давно — впервые за все время — я почувствовала, что у меня может быть дом. Это место обладает для меня священной, мистической атмосферой. Я люблю КиСБ. Люблю, люблю, люблю. Магазин пахнет превосходными приключениями, застрявшими в кожаной обивке, втиснутыми на книжные полки и ждущими, когда их освободят, сливочно-персиковыми свечами Мак, первоклассной меблировкой и шерстяными коврами Бэрронса и пряностью моего типа опасности. Звуки этого магазина — музыка для моей души: позвякивание колокольчика, который я сотрясала всякий раз, когда являлась сюда; тихое шипение газового пламени в эмалированном очаге, приглушенное гудение холодильника за прилавком Мак.

Мак. Мне не терпелось поговорить с ней. Мне столько всего нужно было ей сказать, столько спросить.

Я медленно повернулась, впитывая это все — элегантную мебель, то, как солнце под углом проникало через освинцованные стекла окон, мою излюбленную дверь с колокольчиком, полоски разноцветного света, струящиеся по книжным шкафам, висевшие на каминной полке чулки, высокую украшенную рождественскую ёлку в углу… Погодите-ка, что? Мы все-таки потеряли время? Сейчас не декабрь!

— Почему, черт подери, у тебя стоит рождественская ёлка, Бэрронс? — прорычал Риодан сзади меня.

Я резко развернулась и задержала дыхание, улыбаясь. Иерихон Бэрронс — одна из немногих констант в моем мире. Другие вещи могут меняться, но Бэрронс — никогда. Он — непробиваемый, незыблемый, непреклонный камень мужчины, который даже вода неспособна сточить. Как и Риодан.

Его ноздри раздулись, на подбородке задёргался крошечный мускул.

— Не у меня. Это была идея Мак. В этот раз она хотя бы не розовая.

Проблеск движения на высоком книжном шкафу позади него привлёк мой взгляд.

— Э, Бэрронс, почему в твоём магазине лемур?

Его лицо не могло сделаться ещё мрачнее.

— Тоже идея Мак.

— Чем ты его кормишь? — Он вообще его кормил? Малыш показался мне ужасно тощим.

— Если бы я сумел поймать пушистого мудака, я бы выкинул его в грёбаное окно. Он всюду срёт. На твоём лице чёрное пламя, Дэни. Что Риодан делал с тобой? У него хватает ума не татуировать лицо, когда ещё осталось тело.

Затем он бросил на Риодана вопросительный взгляд, и между ними пронеслось что-то, чего я не понимала. Риодан один раз дёрнул головой, Бэрронс кивнул. Они вели совершенно приватный разговор.

Годы назад я бы проигнорировала их. В этот раз нет. Я задалась вопросом, сумею ли я проникнуть, как сделала это в Элириуме. Я уставилась в глаза Риодана, позволяя своему взгляду расфокусироваться, и подумала о татуировке, которую он набил у основания моего позвоночника. О том, что его кровь и моя смешались, и об опасной силе таких заклинаний, о непреднамеренных связях, которые они образовывали. Я опустошила свой мозг от мыслей, простёрла свои чувства и — хрясь!

«…ни одной чёртовой идеи. Думаю, она превращается в Охотника».

Шок и глубинный прилив печали. «Христос, из всего, что ты предполагал, это никогда не было одним из вариантов. Что ты делаешь здесь? Она не звонила ЯВСД, иначе я бы знал. Ты не должен быть здесь».

«Я знаю».

«Как ты вернулся?»

«Я же тебе сказал, ни единой грёбаной идеи. В один момент я был там, в следующий…»

— Прекрати! — они оба разом зарычали на меня.

Я пошатнулась от силы, с которой они выбросили меня из своих мыслей.

«Ты была лишь в его голове, не в моей, — Бэрронс бросил на меня тёмный взгляд. — Я почувствовал тебя в его голове, и ты слышала меня там, так что не задирай нос».

Я выгнула бровь, все равно чувствуя себя довольно обнаглевшей. Я пробилась в непроницаемую голову Риодана. Черт подери.

Вслух я сказала:

— Где мы и откуда ты знал, что мы были на парковке?

— Я выглянул в окно.

Озадаченная, я направилась к двери, чтобы достичь двух целей: звякнуть тем колокольчиком и увидеть, где мы находимся, когда Бэрронс прогрохотал:

— Не открывай её!

Я бросила на него ошеломлённый взгляд и вместо этого пошла к окну. Я посмотрела, моргнула, посмотрела снова. КиСБ покоился посреди пушистых белых облаков с узким видом через них на пустые парковки внизу. Здесь, вверху, было солнечно, внизу — мрачно. Я прижалась щекой к окну и подумала: «Святой Ромуланский генератор белого шума, магазин был невидим снаружи!»

— Божечки, мы в фильме «Вверх». Что ты сделал? Как ты поднял КиСБ в воздух? — если бы я вышла из двери, я бы грохнулась. — И не смей выбрасывать того бедного маленького лемурчика, — обеспокоенно добавила я.

— Я не поднимал его в воздух. Это сделала Мак.

Я осмотрелась по сторонам, умирая от желания увидеть её. Сегодня будет просто праздник. Риодан, Бэрронс и Мак; мои львы, тигры и медведи вернулись.

— Где она? — нетерпеливо спросила я.

— Это нам и нужно обсудить, — мрачно сказал Бэрронс.


***


Фейри никогда и не собирались принимать Мак в качестве их новой королевы, сказал нам Бэрронс, когда мы собрались в задней части книжного магазина на любимом диване-честерфильде Мак.

Разъярённые открытием, что их прошлая королева, которая давным-давно силой убрала их из мира людей, начала своё существование в качестве человека, вдобавок узнав, что их доверенный принц Видимых, В'Лэйн, на самом деле был принцем Невидимых, Двор Светлых стал строго придерживаться чистоты. Лишь Видимым разрешалось править в будущем, лишь Видимые могли стать следующей королевской знатью. Решив так, они выставили крупную награду за голову Джейна, решив убить его, чтобы следующий принц родился из числа их самих.

— Сейчас существуют два принца Светлого Двора, которые являются полнокровными Фейри, — сказал нам Бэрронс. — Они скрывают своё присутствие от вас.

— Один, — поправила я. — Я убила одного прошлой ночью.

Бэрронс выгнул бровь.

— Ты проигнорировала указ Мак.

— У нас не было выбора. Вы ушли и не прислали ни слова. Мы понятия не имели, живы ли вы вообще, — бесстрастно сказала я.

— Не заслугами Фейри. Они потребовали, чтобы она пришла ко двору, раскатали чёртову красную дорожку. Несколько дней они прикидывались хорошенькими, симулируя готовность принять её. Благодарность за то, что она восстановила мир и разрушила Невидимых. Но их древние силы оживились Песнью. После четыре дней в Фейри, встреч с каждой кастой, не дав Мак времени попытаться научиться овладеть силой, которую ей передала королева, начались нападения. Сорок два покушения на её жизнь за двенадцать часов, — прорычал он, его тёмные глаза полыхали.

— Они пришли за ней, хоть у неё есть копье и ты рядом? — изумлённо переспросила я. — Они рехнулись?

— Атаки исподтишка в огромных количествах, попытки нас разлучить. Они готовы были умереть, чтобы увидеть, как один из них займёт её место. Нам нужно было время. Королева, которая не может использовать свою силу — не королева вовсе. Мы вернулись в Дублин, я расставил Зеркала и отвёл её в знакомую мне комнату в Белом Особняке; первую комнату, которую Король Невидимых построил для своей возлюбленной, задолго до того, как появился Белый Особняк. Комната, где время движется так медленно, что оно даже не ползёт. День в нашем мире — десятилетия там. По лучшим предположениям, она просидела в этой комнате почти столетие.

— А ты? Как долго ты сидишь здесь? — потребовал Риодан.

— Не имеет значения.

— Почему ты здесь, если она в Белом Особняке? — спросила я. Бэрронс никогда не оставил бы Мак одну, без защиты.

— Она не там. Она сместила положение вещей. Я был в Белом Особняке, снаружи комнаты, охранял. Внезапно я очутился в книжном магазине, а её комната присоединилась к нему дверью, которой раньше не существовало, — он показал через плечо на дверь справа от эмалированного камина за зоной отдыха. — Возможно, она почувствовала приближающуюся угрозу и переместила нас. Затем вещи начали появляться, меняться. Радуйтесь, что вы не пришли в день, когда она сделала все розовым. Если вы никогда видели чёртов розовый честерфильд, считайте себя счастливыми. Она тестирует свои силы. Смотрит, на что она способна. Лемур должен скоро исчезнуть. Большинство исчезает.

— Она ест, пьёт? Делает что-нибудь? — спросила я. Я просто хотела её увидеть. Так много раз за прошедшие несколько лет я жаждала поговорить с ней. Теперь особенно, когда Риодан вернулся. Мы с Мак очень похожи, и в то же время мы не могли бы быть более разными. Она бывает эмоциональной, но не всегда бывает логичной. Мы Инь и Ян и в этом плане хороши друг для друга.

— Нет. Там не только время течёт иначе, я сомневаюсь, что она в чем-то все ещё нуждается. Она превращается в Фейри. Я открывал дверь. Один раз. Временной разрыв едва не убил меня.

— Когда ты в последний раз ел? — потребовал Риодан.

— Слишком давно.

— Иди. Я останусь.

Бэрронс отрицательно рубанул головой.

— Ты выглядишь нехорошо.

— Мы все принимаем свои решения, не так ли? Мы не слушаем советов других. Как это у тебя получилось?

— Мать твою, забудь уже об этом. Мы спорили об этом тогда. В то время это казалось самым мудрым вариантом, и ты это знаешь, — холодно сказал Риодан.

— Время. В этом всегда проблема, не так ли?

Я опять не знала, о чем они говорили, но безмолвно согласилась. Недостаточно времени с Танцором. Теперь недостаточно времени с Риоданом до того, как моё тело стало смертоносным для прикосновений.

Риодан взглянул на меня. Мне даже не нужно было, чтобы он открывал рот, я знала, что он собирался сказать.

— Просто иди, — раздражённо сказала я. — Навёрстывайте время в своём альфа-стиле Девятки. Мне все равно нужно заняться кое-каким исследованием, — Бэрронсу я сказала: — Книги о старых богах Земли, направь меня к ним.

Он показал мне, и когда они пошли в кабинет Бэрронса, я размашистым шагом направилась в сторону лемура, только что перемахнувшего через балюстраду, чтобы познакомить себя с нашими новыми древними врагами.


***


Говорят, те, кто забывает своё прошлое, обречены на его повторение. На что тогда обречены те, кто стирает собственное прошлое?

Быть поглощёнными им?

Разрушить всю надежду на будущее?

Потому что практически это и произошло с нашим прошлым — гигантский ластик позаботился о нём.

Кельты славились тем, что не записывали вещи, наши древние традиции были устными.

Затем пришли римляне и прилепили имена своих богов поверх наших, и если это недостаточно запутало наши корни, то потом ворвалось христианство и вставило ещё больше имён, образов и легенд поверх наших богов, пока нам осталось совсем немного, вроде лепреконов, крошечных озорных феечек и троллей.

Мы, ирландцы, упрямые люди. Мы так просто не сдаёмся. Единственный способ, которым христианство сумело так окончательно стереть нашу историю — это возведение церквей на наших святых местах, затмевая их происхождение и предназначение, и переименовывая наши языческие праздники, превращая их в христианские празднования, за которыми не осталось ни одной нашей традиции.

Наши боги представляли собой жалкую, однобокую, переписанную свалку.

Я читала часами и вместо обнаружения ответов нашла ещё больше вопросов. Фоморы смешивались с Фейри, сливались с божествами со всей Западной Европы и многие по неофициальной информации были повержены или превращены в различных святых. Святому Патрику приписали не только управление всеми змеями Ирландии, тогда как научное исследование окончательно подтвердило, что в Ирландии изначально не водилось никаких змей, но и встречи с богами из нашего прошлого и после долгой беседы обращение даже их в христианство.

Иными словами, наша история пребывала в дерьме.

Имена богов и имени Туата де Данаан сделались практически взаимозаменяемыми.

О да, сотрите монумент тому ужасному, что мы сделали в прошлом, чтобы это смогло укусить нас за задницу в будущем. Все возвращается на круги своя, если ты достаточно глуп, чтобы это допустить. Вот почему я помню все, что сделала, смотрю на себя в зеркало и встречаюсь с глазами, которые облажались, полностью осознают свои провалы; потому что день, когда я позволю себе забыть их — это день, когда я начну повторять их с начала.

Никогда. Этому. Не. Бывать.

Я обчистила книжный магазин Бэрронса, собирая тома для дальнейшего чтения, кратко записывая в заметки на телефоне имена от Авертаха до Балора, от Морриган до Луга, Дагды и Аанъи, Медб и Дайре, набрасывая скудные наброски о каждом.

Я нигде не нашла ни единого упоминания АОЗа или похищающего людей бога.

Пока я хмуро смотрела на свой телефон, он внезапно сделался розовым, взорвался сияющими сердечками по всему экрану, стирая мои заметки и заменяя их надписью с цветочками:

«Я добиваюсь успеха, Дэни. Скоро вернусь. Скучаю по тебе. Так сильно тебя люблю!!! Мак».

Я улыбнулась от уха до уха, а затем расхохоталась. Розовый и сердечки. Мак все равно оставалась Мак, вопреки превращению в Фейри. Мак всегда будет Мак. Она через столько всего прошла, пережила одержимость величайшим злом, какое только знали люди и Фейри, победила колоссальное психопатичное сознание, которое её поглотило. Знания Фейри и власть никогда не сотрут Радужную Девочку Бэрронса.

Никак невозможно было написать ей в ответ, и надпись исчезла, но я оказалась достаточно быстрой, чтобы сделать скриншот сообщения прежде, чем оно исчезло. Мгновение.

Обещание. Прямо-таки с клятвой на мизинчике.

Я выглянула в окно на темнеющее небо, собрала книги, которые уносила с собой, и спустилась вниз, чтобы найти сумки, в которые их можно засунуть. Я шарилась за прилавком с кассовым аппаратом, когда вошли Бэрронс и Риодан.

Бэрронс бросил один взгляд на мои книги и прорычал:

— Эти были в запертом шкафу.

Ну да.

— Это я их достала.

Темные глаза сверлили меня.

— Ты никак не могла вскрыть тот замок.

— И не говори! — сердито ответила я. Я превосходно вскрываю замки. Это одна из моих специальностей, а эта проклятая штука меня победила. — Я разбила стекло рукояткой меча.

— Ты. Разбила. Стекло.

Божечки, Мак же говорила, что Бэрронс бесится, когда трогаешь его вещи.

— Ты можешь так же знать, что я взяла твой байк и Лэнд Ровер, пока гараж не исчез, — проинформировала я его, просто чтобы расставить все между нами на свои места.

Он уставился на меня так, будто я была образцом на стёклышке микроскопа.

— Мак написала, — сказала я, чтобы отвлечь его. — С ней все хорошо.

Он неестественно застыл, сделавшись настолько неподвижным, что он исчез из моего зрения на мгновение, растворившись в обоях за ним. Затем он вернулся, тихо произнося:

— Она написала. Тебе. Дай мне посмотреть.

Оу, видимо, она не потрудилась написать ему. Просто посылала ему рождественские ёлки и лемуров. Я протянула ему свой телефон со скриншотом.

Он долго смотрел на него, в его темных глазах кружили тени, и я увидела в них проблеск такого чистого, нескрываемого голода, что это меня ошеломило. У них было единство, симбиоз, партнёрство, о котором я мечтала — волки, которые выбрали сбиться в стаю и охотиться вместе, солдаты, которые всегда прикроют спину друг другу, несмотря ни на что, ни один грех, ни один проступок не был слишком велик.

Он провёл большим пальцем по экрану, как будто мог через него каким-то образом коснуться Мак. И я подумала «Святой ад, Иерихон Бэрронс имел… не уязвимость, но да, это. Слабость, нужду». Мак. Я видела это и в ней тоже. Это и беспокоило меня в любви. Хотеть кого-то так сильно, что кажется, будто ты не можешь дышать, когда они уходят; так интенсивно, что твой мир теряет половину своих красок, и ты находишься в странно подвешенном состоянии, пока они не вернутся. Как мои последние два года. Уязвимость, как ни посмотри. Я нервно взглянула на Риодана и быстро отвернулась. Потеря Шазама едва не разрушила меня. Потеря Танцора вновь меня сокрушила.

Затем лицо Бэрронса стало отстранённым, холодным и непроницаемым. Он резко развернулся, подошёл к заднему камину, пошарил на каминной полке, затем вернулся и протянул мне телефон обратно вместе с конвертом.

— Мак просила передать это тебе, когда я в следующий раз тебя увижу.

Я взяла это — запечатанный белый конверт безо всякой подписи.

— Что это?

— Я понятия не имею. Она лишь попросила удостовериться, что ты его получишь.

Я хотела тут же разорвать его. Я не сделала этого. Я загляну в него позже, в одиночестве.

— Ты не собираешься его открывать? — потребовал он.

— Если это как-то связано с Мак, я напишу тебе.

Он склонил голову.

— И в тот же момент, когда она выйдет, я дам тебе знать. До тех пор оставь книжный магазин в покое. Не привлекай к нам внимание. Фейри её ещё не нашли, и я хочу, чтобы так и оставалось.

Я кивнула.

— Покорми лемура. Уверена, у тебя здесь где-то есть еда. Хотя бы выставь миску воды, — бедный малыш сидел на книжном шкафу над моей головой все то время, что я читала. Ему было одиноко. И он был голоден.

Я засунула конверт в карман, упаковала книги в пакеты КиСБ, и мы с Риоданом ушли, протолкнувшись в зеркало и вернувшись в окутанный сумерками Дублин внизу.


***


Позднее я села за то, что осталось от моего обеденного стола, которому не хватало нескольких досок, разложив свои книги и держа в руке конверт от Мак.

Шазама нигде не было видно, но прошлой ночью он пообещал появляться почаще. Я рассчитывала на это. Он был единственным живым созданием, которое я могла обнять.

Риодан непреклонно противился тому, чтобы я возвращалась в свою квартиру, но я настояла, напомнив ему о превосходной охранной работе, которую он проделал в моей спальне, обеспечивая мне место, безопасное от Фейри. Если бы он настоял на своём, я бы жила в Честере. Ничего нового. Он пытался добиться этой перемены места жительства с тех пор, как я была ребёнком.

Я уже не ребёнок, я женщина, которая привыкла к своему пространству и времени. Я согласилась встретиться с ним в Честере после того, как исследую содержимое конверта от Мак и проведу ещё несколько часов с древними томами Бэрронса.

Я перевернула конверт, сняла перчатку и открыла его, достав два листа бумаги и развернув их.

Моё сердце подскочило к горлу, и все, о чем я могла думать — это «Какого ж черта… как Мак умудрилась получить письмо от Танцора?»

Я закрыла глаза, выровняла дыхание, приготовила себя к горю и начала читать.

Привет, Мега.

— Привет, Танцор, — прошептала я.

Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

Я подумал, что скажу это в первую очередь, чтобы не начинать со зловещего клише типа «Если ты читаешь это, я мёртв». Но если ты читаешь это, так и есть. Не беспокойся обо мне, со мной все в порядке, и мы ещё увидимся.

Я хотел оставить тебе письмо, но не мог придумать место, где бы его оставить, чтобы А) ты не нашла его до моей смерти и Б) ты определённо нашла его после, и честно говоря, я не хотел, чтобы оно сразу же попало к тебе, так что попросил Мак передать его, когда момент покажется подходящим. Я знаю, что моя смерть тяжело по тебе ударит, и я так чертовски сожалею об этом.

Я какое-то время подозревал, что космические часы для меня сходят на нет. Я знаю признаки. Ты тоже их знаешь, и я люблю тебя до края земли и обратно за то, что игнорировала их вместе со мной. Для этого требовалось больше, чем храбрость, Мега. Для этого требовалось сердце из золота и хребет из стали.

Я раньше беспокоился, что никогда не сумею обнять тебя и заняться с тобой любовью в этой жизни. Что наша красная нить будет платонической, потому что ты была так молода, когда мы встретились, а у меня было слабое сердце, и это сводило меня с ума, потому что я знал, что мы любили друг друга прежде. Я знал это в тот момент, когда увидел тебя, плюющуюся словом «черт» со скоростью миллион миль в минуту, так интенсивно чувствующую все в своей жизни.

Погугли японский миф о красной нити. Если интернет не работает, посмотри в моем фотоальбоме, коричневом, со всеми теми селфи, которые мы делали, когда безумно и глупо веселились. Вместе с теми другими селфи, когда мы делали сумасшедшие, сексуальные вещи. Я люблю тебя за них. Лучшее. Порно. В истории.

Так вот, я распечатал для тебя миф на тот случай, если мир останется оффлайн, но если кратко, то японцы верят, что наши отношения предрешены богами, которые связали мизинчики тех, кто должен найти друг друга в следующей жизни. Люди, связанные красными нитями, будут оказывать существенное влияние друг на друга — изменяющее жизнь, формирующее душу влияние. Вместе они будут творить историю. И хоть эти нити могут запутаться, завязаться узелками и перехлестнуться, они неразрушимы. (Между прочим, я думаю, лучше всего не принимать «неразрушимость» как данное. Выбор первостепенен. Красные нити священны. Будь с ними осторожна) (Ещё одно отступление, эти красные нити выходят из наших мизинчиков, потому что локтевая артерия идёт от сердца к этому маленькому пальчику, а эти нити связывают наши сердца через время и пространство).

Спасибо, что была моей красной нитью. Я знаю, как мне охрененно повезло, что мне досталась ты.

Я знаю тебя, дикарка. Намного лучше, чем ты думаешь. Ты думала, я полюбил тебя, потому что видел только твои хорошие стороны. Ты думала, я видел тебя через фильтр. Это не так.

Я знаю про клетку (я ненавижу её за это сильнее, чем ты можешь себе представить), убийства, к которым тебя принудили обманом (Ровену я тоже ненавижу), ужасные несправедливости, которые ты вытерпела.

И все же ты вышла из всего этого с таким чистым сердцем, что у меня перехватывает дыхание. Если бы я мог, я бы спас тебя тысячу раз. Я был бы твоим рыцарем в сияющей броне. Я бы убивал драконов, спасал тебя, сражался бы за тебя в войнах.

Но никто тебя не спас. Так что ты спасаешь мир.

И теперь я мёртв, и я оставил тебя одну, и я это ненавижу.

Ты помнишь, когда я спросил тебя о Риодане? Ты разозлилась на меня, когда я сказал, что я не такой супер, как он. Ты сказала, что я такой же супер, просто в другом отношении. Спасибо тебе, что сказала это.

Я вижу тебя так же, как ты видишь Риодана. Я поклоняюсь тебе. Я благоговею перед тобой. Я считаю тебя самой изумительной из всех, кого я когда-либо знал.

Я завидовал Риодану. Его сильному сердцу, его бессмертному телу. Я так сильно завидовал его долгой жизни, что я почти его ненавидел.

Затем однажды он пришёл ко мне после того, как ты сказала ему, что я умираю. Он рассказал мне о тебе. Вещи, которые ты никогда не позволила бы мне знать. Он не рассказал мне всего, так что не злись на него. Я знаю, потому что я задавал вопросы, на которые он не ответил. Он хотел, чтобы я знал, какое ты чудо. Он также оценивал меня, пытаясь решить, достоин ли я тебя. Моё уважение и почёт к тебе в тот день стали ещё огромнее, а я не думал, что такое возможно. Ты та женщина, которая встречается один раз в гуголплекс[54], Мега.

Перед уходом он предложил достать для меня Эликсир Жизни.

Когда я ответил отказом, он предложил сделать меня таким, как он.

Я уронила письмо и сидела, уставившись перед собой. Он сделал что? Я просила его сделать то же самое. Он сказал «нет, это не сработает, это может его убить». Затем он пошёл к Танцору и все равно предложил это сделать. Ради меня. Я провела несколько долгих секунд, пытаясь это осмыслить, затем продолжила читать.

Он сказал, что успех не гарантирован, моё сердце могло все равно отказать. Я мог не пережить трансформацию. Но потому что ты любила меня, он готов был попытаться. Он сказал, что и эликсир, и превращение в такого как он имеет свою цену, и обоим вариантам сопутствуют значительные проблемы. Он сказал, что расскажет об этих проблемах, если я выберу один из вариантов.

Я никогда в жизни не испытывал такого искушения.

Но во всем есть схема и замысел. Я вижу это в великой истине математики, я слышу это в совершенстве величайших музыкальных композиций. Эта поразительная вселенная знает, что она делает.

Он также рассказал мне об определении любви, которое ты дала ему, когда тебе было четырнадцать — великолепное, между прочим! — но сказал, что ты кое-что упустила.

Он сказал, что любовь — это готовность ставить счастье и развитие любимого человека превыше своего собственного. Даже если это означает отказаться от них.

Время для жестокой правды: я всегда знал, что ты хотела нас обоих. Прекрати париться из-за этого, дикарка. Я лишь один из множества изгибов и поворотов твоей эволюции.

Сейчас я уже устаю. Осталось недолго. Я хочу отдохнуть, чтобы сегодня вечером я смог опять заняться с тобой любовью, когда ты вернёшься домой. То, как ты смотришь на меня в постели, со всеми этими яростными эмоциями, полыхающими в твоих глазах, то, как ты меня касаешься — ты не щедра на слова, но я чувствую это в твоих руках — и из-за тебя мне удалось побыть мужчиной, которым я всегда хотел быть в этой жизни.

Дэни, моя дерзкая, изумительная красная нить, ты сотрясла весь мой грёбаный мир, ты встряхнула моё существование, ты пробудила меня для тех оттенков жизни, которых я никогда прежде не видел.

Иногда я думаю, что мы не видим наши красные нити дюжину жизней или больше. Я надеюсь, что в следующий раз мы получим сотню жизней вместе, спина к спине. Мне не терпится получить шанс вновь любить тебя.

Но сейчас не моя очередь.

Эта привилегия принадлежит кое-кому другому.

Я люблю тебя как пи.

Танцор.

Я уронила голову на руки и заплакала.

Глава 30

Все эти вещи сделали меня той, кто я есть[55]


Когда я решаю убрать что-то в коробку, я не терплю неудачи.

В этот раз потерпела.

Я сидела за столом, уставившись на ночь за окнами, вспоминая Танцора. Первый раз, когда я его встретила, и каждый последующий. Времена, когда он исчезал на несколько дней, затем я снова находила его, и мы были так чертовски счастливы видеть друг друга, и лопались от смеха, и играли с чистой, дикой самозабвенностью подростков в мире, в котором нет правил за исключением тех, что мы сами для себя установили. Никто не говорил нам, когда ложиться спать или просыпаться, что кушать, что не кушать, никто не говорил нам, как жить. Мы учились этому друг у друга.

Мы устанавливали бомбы и расследовали тайны. Он изобретал для меня вещи, дал мне браслет, который я потеряла в Зеркалах, а я показала ему свой чудной, проворный, скоростной мир. Мы смотрели мультики, играли в Пинки и Брейна, в другие времена я была с ним Тасманским дьяволом или Дорожным бегуном, со свистом нося нас по нашему городу, закручивая, вырезая и запечатлевая наши инициалы всюду.

Мы выросли и брались за ещё более важные тайны, спасая мир вместе, влюбляясь.

Я получила его не-слишком-то-деликатное сообщение: у нас не одна красная нить, а больше.

И эти нити не имеют гендерной или даже видовой спецификации, по крайней мере, не в моем смысле. Некоторые из них романтические, некоторые нет.

Мак — одна из моих нитей, наши жизни неразделимо переплетены. Я думаю, у Мак и Кристиана тоже есть красная нить, их взаимодействия не всегда лёгкие, но определённо трансформирующие.

Шазам тоже одна из моих нитей. Я думаю, что Кэт тоже может ею быть. Нам есть чему поучиться друг у друга; она со своей колоссальной эмпатией, а я со своими громадными стенами.

Ровена была великой, большой, гадкой нитью, но не красной. Я думаю, люди могут вторгнуться в твою жизнь и привязывать себя к тебе чёрной верёвкой, и если вместе вы совершите слишком много плохой кармы, возможно, в следующей жизни они станут одной из твоих красных нитей, и даже потом, пока ты не научишься тому, чему должен научиться из своего взаимодействия с ними — эти люди силой прокладывают себе путь и рушат твой мир. Возможно, это урок какого-то космического прощения.

Я этот урок ещё не выучила. Я не простила её. Она сумасшедшая сука, и я все ещё не знаю всего, что она со мной сделала.

Риодан — тоже одна из моих красных нитей. Он может быть массивной толстой верёвкой, в десять раз толще нормальной нити. Я боюсь, что Танцор это видел.

Любовь забавна. Даже если этого человека больше нет с тобой, ты все ещё ощущаешь чувство. Ты не теряешь свою любовь. Ты теряешь ощутимую, осязаемую, чувство-насыщающую способность испытать потерянного человека или животное.

Горе полностью сводится к невозможности больше касаться. Невозможности использовать свои органы чувств, чтобы испытать их на физическом уровне. Они переместились за непроницаемую завесу, вне досягаемости твоих рук, губ и глаз.

И… конечно… это приводило меня к другой вещи, которую я пыталась убрать в коробку и потерпела неудачу.

Я теряла свою способность касаться всего.

Я узнаю кроличьи норы, когда их вижу. Эта была длинной, бездонной.

Я резко поднялась, отказываясь падать через этот край. Что есть, то есть. Точка. Схемы, смыслы — не мой конёк. Действия, быстрые и уверенные — вот это я понимаю.

Я взглянула на телефон, чтобы посмотреть время, схватила свой меч, запихнула его через плечо в ножны и повернулась к спальне, чтобы освежиться и направиться в Честер. Если я не поспешу, он начнёт колотить в мою дверь.

Тот, который ради меня готов был сделать Танцора одним из Девятки. Я уловила краткий проблеск их двоих, сидящих вместе, говорящих обо мне, Риодан предлагает спасти Танцора, Танцор знает, что я хотела их обоих. Святой ад. Сложные отношения. Моя жизнь полна их.

Войдя в спальню и пройдя в ванную, чтобы почистить зубы и умыть лицо, я почувствовала это.

В моей комнате находилось живое присутствие. Притаившееся в засаде, клокочущее, медленно просачивающееся в углу за мной.

Не Фейри.

Колоссальная злоба, ужасающая.

Я резко развернулась. Оно громоздилось в углу справа от моей кровати, занимая его, наполняя его тьмой, наваливавшейся на тьму.

Нет, оно скорчилось, делая себя меньше, чем на самом деле — прожорливое и удушливое зло.

Мой меч мгновенно очутился в моей правой руке, левая обнажена и поднята.

— Покажись, — прорычала я.

Оно скользнуло вперёд из плотной чернильной тени, которую оно вокруг себя сотворило, и по мере того, как его человеческий с виду силуэт постепенно проступал, голова — в последнюю очередь, я осознала, что оно убирает маску с лица.

У меня есть теория о людях, которая, как я подозреваю, универсальна: когда кто-то скрывает от тебя что-то, это заставляет тебя желать увидеть это. В тот же момент, когда маска открыла эту сторону его лица, я уставилась и мгновенно попалась в ловушку его ужасного взгляда.

В этом мире есть правила, которые ты узнаешь, лишь нарушив их. С некоторыми никогда нельзя говорить, например, с Фир Дорча, который крадёт часть твоего тела, если ты настолько дурак. Ублюдок однажды забрал мой рот, оставил меня неспособной сказать миру множество гениальных вещей, которые я должна была сказать. Мак спасла меня от него.

И теперь, вдобавок к принцам Невидимых, я узнала, что есть и другие вещи, с которыми никогда нельзя встречаться взглядом.

В то же мгновение, когда мои глаза встретились с бездонным, влажным, удушающим, полным тумана взглядом единственного огромного глаза, который это создание скрывало за своей маской, я приросла к земле, неспособная пошевелиться. Без возможности прыгнуть в поток. Этот злобный, поглощающий глаз пронзил часть меня и запер её свирепыми жалами, которые не отпустят.

Затем я почувствовала, как он входит в мой разум, не как Риодан, деликатно ныряя, а безжалостным метательным копьём с рыболовным крючком на конце с множеством зубьев, которые врезались в самую мою суть, дёргая, вытягивая, вырывая что-то из моего тела.

И в тот момент я знала, грёбаный ад, я знала точно, что у меня есть душа, потому что именно её он у меня забирал.

Сама сущность Дэни О'Мэлли попалась на этот смертоносный крючок. Фундаментальные кирпичи всего, чем я являюсь, моя сила и власть, мои правды и лжи, моё сердце и мозг и материя и энергия. Моё подсознание, моё сознание, моя личность и эго, вся моя индивидуальность извлекалась на изогнутом конце этого копья. Я теряла все, что было мной. Оно выдирало меня как мидию из ракушки, чтобы сожрать меня, поглотить все мои сильные стороны и способности, и как только оно меня получит, я никогда больше не буду существовать. Это представляло собой смерть столь окончательную, что она лежала за пределами моего понимания. Эта штука, чем бы она ни была, торговала уничтожением человеческой души.

Необратимый конец всем приключениям. Конец всех красных нитей.

В моей вселенной нет большего кощунства. Я не страшусь смерти. Я раз за разом посылаю её нахер. Мне не нравятся рекламные вставки в моей программе. Но я не страшусь её, потому что знаю, что я перманентный, нестираемый, массивный маркер с толстым стержнем, меня нельзя стереть из Космоса.

Но эта штука отрицала все правила. Она могла стереть меня навеки.

Пока оно продолжало вытаскивать меня из моего тела, вытягивая в свой влажный удушающий туман, проглатывая меня полностью, я мельком уловила проблеск его ужаса, ужаса того, что оно содержало.

Десятки тысяч душ, подобных моей, становление более могущественным с каждой украденной душой. Десятки тысяч — может, сотня тысяч душ — кричащих от паники и безумия, существующих в бесформенной полужизни, как топливо для того, что стирало каждую частицу их индивидуальности, сплавляя их в бесформенный комок собственной воли, вымарывая их из существования кусочек за мучительным кусочком, и они осознавали, что их разрушают.

Затем я получила видение из его тёмного разума — видение тел, подволакивавших ноги как зомби, контролируемых им. Оно презирало их, едва сохраняло им жизнь, заставляло их драться как собак за объедки. Бесконечно мучило их, смеялось, когда они бездумно исполняли его приказы. Оно не только становилось более могущественным с каждой душой, но оно собирало…

Армию.

Из людей.

Рабов. Бесчисленных разрушенных человеческих душ.

Эта штука забирала моих взрослых! Это был тот самый «он» по другую сторону тех узких черных зеркал, вонявших древесным дымом и кровью. Но чем-то большим, настолько большим. По всей Западной Европе оно уничтожало людей, наращивая силу, преследуя свои тёмные мотивы, которые сводились — о святой ад — к уничтожению всей человеческой расы!

Оно хотело, чтобы мы умерли. Погибли. Навсегда стёрлись и никогда не вернулись. Оно ненавидело нас за гранью разумного. Оно планировало обратить против нас свою армию людей, затем против Фейри, и с моим мечом у него были чертовски хорошие шансы стереть обе расы. Что ужасало ещё сильнее, оно полагало, что как только оно наберёт определённое количество душ, оно станет столь могущественным, что его демонический глаз будет уже не нужен. Ему придётся всего лишь прогуляться по городу и вдохнуть в себя каждую человеческую душу, его смертоносный радиус расширится с каждым новым приобретением.

«Я был прав на твой счёт, — промурлыкало оно. — Ты стоишь сотни их».

Я нахмурилась. Само собой, больше этого.

Его глумливый смех эхом отдался в моей душе. Оно находило меня высокомерной. Оно жаждало съесть меня, стать мной, ассимилировать меня, украсть все то, над чем я упорно работала.

С огромным усилием я создала коробку и поместила себя туда. В итоге я осталась с меньшей половиной себя, а оно держало другую часть.

«Борьба тщетна. Я существовал задолго до того, как появилась твоя никчёмная раса, и буду существовать ещё долго после того, как вы умрёте».

Оно свирепо рвануло.

Я растянулась длинной и болезненно тонкой, упёрлась ментальными ногами за край коробки. Мне нужно было имя, проклятье. Я не уйду без него, а я все-таки уйду.

«Кто ты?»

«Бог, Смерть. Крадущий души».

Но я уловила под этим имя, глубоко под этим. Оно было гордым, куда более высокомерным, чем я. Оно хотело, чтобы его имя произносили, раз за разом, оно приказывало своей бездушной армии повторять его бесконечным напевом, боготворя его. Именно эти неразборчивые напевы я слышала через те тёмные зеркала.

Балор.

Это отправная точка. Я мгновенно приняла тьму Охотника внутри себя, поощрила её взорваться внутри меня, врезаться в мой мозг, обратно до моего сердца, затем подняла обе руки и взмахнула ими.

«Как ты двигаешься?» — закричал Балор.

Я выпускала заряд за зарядом бледно-голубых…

Святой ад, где я находилась?

Стремительно несясь по кротовой норе, достигая сверхъестественной скорости, быстрее, чем я когда-либо была способна в своём потоке, вырываясь в открытое пространство, внезапно полностью останавливаясь посреди круга Охотников.

«Она идёт, — гонгом прозвенели они. — Время пришло».

Я парила там, чувствуя себя так, будто стою в дверном проёме, одна земля за мной, одна земля впереди меня; обе захватывающие, обе реальные, и все, что мне нужно сделать — это поднять ногу и шагнуть в любом направлении.

И на долю секунды я жаждала пойти вперёд, не назад, ощутить огромные черные крылья Охотника, сыпавшие льдом, пока я парила, исследуя тайны вселенной, без ограничивающих меня дверей, быть такой чертовски могущественной и неукротимой и дикой и свободной, крутейшей во вселенной, владеть небесами, чувствовать вкус звёздной пыли и вечности, и все ощущалось до странности так, будто мне там место, будто моё предназначение записано в этих самых звёздах…

Но.

Мои люди.

«НЕТ, ВРЕМЯ НЕ ПРИШЛО, — взревела я, сопротивляясь каждой унцией своей силы воли. — МОЙ МИР НУЖДАЕТСЯ ВО МНЕ!»

Затем я стремительно понеслась назад по той кротовой норе на головокружительной скорости, и я очутилась в комнате с Балором, и мои прекрасные бледно-голубые молнии взрывались, не только из моих рук, но и из моего тела, треща могущественными вспышками, пронзая бога, снова и снова, и Балор ревел в моей голове, крича от боли, затем он забился в угол, согнувшись пополам, стиснув свою ногу, и он вскинул голову и заревел на меня, словно невыносимо оскорбившись: «Ты ранила мою грёбаную ногу!»

Я собралась, чтобы запустить разряд прямо ему в лицо.

Балор опустил маску на глаз и взорвался облаком туманной, влажной чёрной пыли, которая пахла гробовой обивкой и стерильными химикатами прозекторских и моргов, столь приторными и удушающими, что я не могла дышать.

Внезапно он исчез.

Я попыталась резко развернуться и просканировать комнату на случай, если он описал круг для очередной атаки, но у меня не было ощущения пространства, я не могла осознать себя в этом отношении.

Моя сила иссякла, и от войны за перетягивание моей души, и от сногсшибательного высокого напряжения, все ещё искрящегося под моей кожей.

Я втянула прерывистый вдох, затем ещё один, отчаянно стараясь уравновесить себя.

Я подняла ногу, чтобы сделать шаг, но когда я её опустила, она не ощущалась твёрдой. Я споткнулась и рухнула на пол, ударившись головой об угол основания кровати.

Все сделалось черным.

Линчеватель

Ровена присутствовала в моей жизни задолго до того, как я познакомилась с ней в восемь лет.

После отказа Симуса, мужчины, которого моя мать любила до глубины души, мужчины, который мог стать нашим спасителем, она развалилась на части. Её сердце претерпело слишком много ударов.

Пока моя мать была опустошена горем и вылетела с работы благодаря бесхребетному и мстительному способу Симуса стереть её из своей жизни, Ровена послала мужчину, который впоследствии стал её сутенёром. Изображая любовь, этот ублюдок начал свои бесконечные манипуляции, поначалу обращаясь с ней лучше, затем, наконец, хуже всех остальных. К тому времени боль и отчаяние стали нормой для Эммы О'Мэлли. Она ожидала, что жизнь будет её третировать.

Ровена послала и следующего бойфренда, большого почитателя наркотиков, чтобы познакомить её с единственным известным ей выходом, за исключением смерти.

Её садистский план: подвергнуть меня ещё большему количеству боли и страданий, сжечь мой мир дотла, пока я беспомощно наблюдала, спалить меня до точки невозврата.

Посмотреть, что восстанет из пепла.

Вмешаться в качестве моего спасителя и высвободить меня из клетки, надеясь на сломленное, податливое оружие. Ту, что будет презирать себя за тьму внутри, ту, что так надломлена до глубины души, что будет пресмыкаться ради крох доброты, вопреки множествам суперспособностей, делавших её бесконечно более могущественной, чем сама Ровена.

Её план сработал.

Я сломалась.

Но я покрылась шрамами и стала сильнее.

Когда она нашла меня восьмилетнюю, бродившую по Дублину, и осознала, что ситуация развернулась не по её аккуратному плану, она использовала тёмные искусства, чтобы исказить мой разум, похоронить реальные воспоминания под фальшивыми — о том, как она находит меня, спасает меня из клетки, пока я лежу и жду смерти. Как и любой хороший лжец, она присыпала свою ложь зёрнами правды; позволила мне и дальше верить, что я убила свою мать, задушив её через решётки. Она хотела, чтобы я страдала от клинка матереубийства.

В Зеркалах я скрупулёзно отыскивала её заклинания и внушения. Я не избавилась от своих демонов, не думаю, что для меня это возможно. Но теперь я знаю их по именам. И они подчиняются мне, а не наоборот.

После того как я переехала в аббатство, ещё до того, как я узнала о масштабах вмешательства Ровены в наши жизни, мне приснился сон, как я её убиваю.

Позднее, когда я узнала все, что она с нами сделала, мне снова приснился этот сон.

Я жаждала её убить.

Я сказала себе, что единственная причина, по которой я этого не сделала — это потому что другие ши-видящие отвергли бы меня, а мне отчаянно хотелось принадлежать. Я не ощутила бы ни капли сожаления; бешеных животных нужно уничтожать. Моя злость определённо утихла бы.

Но была и более глубинная причина, заставлявшая меня медлить.

Оба раза, когда она в моих снах лежала и умирала, я видела проблеск чистого злобного триумфа, мерцавшего в этом садистском синем взгляде.

Ликование. Злорадство. Торжество.

Её глаза говорили: «Ты животное, ты монстр, ты неисправимо повреждена. Я сделала это с тобой и, может, я умираю, но я забрала тебя с собой. Я, может, и отправлюсь в ад, но ты будешь жить в нем каждый день до конца своей жизни. Я разбила тебя на части, и ты никогда не будешь никем, кроме существа из импульсивных реакций, убийцей невиновных. Ты столь же уродлива и извращена, как и я».

Я рада, что Мак её убила.

Я никогда не хотела давать ей возможность посмотреть на меня таким образом, или чувствовать, что у неё была хоть одна причина злорадствовать.

Потому что я знаю бесценную правду: когда кто-то делает все в своих силах, чтобы искалечить твои крылья до неузнаваемости, располосовать их в клочья, чтобы ими никогда нельзя было воспользоваться, есть лишь один способ победить.

Лететь.

Загрузка...