Высшая степень обиды

Пролог

    Нет...  не могу - нервы ни к черту!  Истерично всхлипнув, судорожно  смяла в ладони  разлинованные  листы.  Из тетради у мальчишек выдрал...  Кто вообще сейчас пишет на бумаге?!  Бушующее в печке пламя жадно заглотило бумажный ком, почерневшие  ошметки  мгновенно скукожились и сразу рассыпались, развеянные потоками раскаленного воздуха.  Сжалось в груди, заныло тоскливо... будто там  сгорело  что-то живое,  корчась в огне и вступая в резонанс с тем, что у меня внутри.  Захлопнула дверку и уткнулась лбом в ладони, ожидая, когда отпустит.

     А перед глазами стояло – «…ты только дочитай, Зойка, прошу тебя, ради всего дорогого – просто  дочитай до самого конца...»   А  если я не  могу?!  Я тут, может,  только  жить пытаюсь...    Нужно мне оно?  Чтобы снова   кромсало обидой?

      Хотя нет… обида - это слабо сказано, теперь я знаю точное значение этого слова.  Это реакция человека на несправедливо причинённое огорчение, оскорбление и вызванные этим отрицательные эмоции. Включает в себя  гнев к обидчику и жалость к себе в ситуации, когда ничего уже невозможно поправить.  

    Грамотно... сухо и  точно.  

    Только у меня не просто обида.  Слишком маленькое и жалкое это слово.  А если  все-таки обида, то она  высшей  степени… или пробы.

    "Не хлебнувшим горечи не понятен вкус чужого страдания"?  Согласна.  Сейчас, так точно.  Потому что хлебнула  и поняла - раздражающие раньше пафосные описания личных переживаний в ситуациях вот, как моя...  это  все оказалось   чистейшей правдой.  Так оно и есть -  рушится что-то внутри, разом  ухает куда-то вниз и вот уже во мне...  бездонная черная яма.  Какая-то звенящая безысходность и  чувство, что  у души  больше нет опоры.  И  весь  мир  вокруг выглядит иначе - будто через серый фильтр.  Трудно ...  разом отвернуло от многого из того, что раньше нравилось - те же цвета в одежде.  И не лететь по жизни хочется  с широко открытыми глазами и  высоко поднятой головой, а скукожиться где-нибудь... хорошо - не сдохнуть.  Это - нет, не до такой степени...

     Но страшнее всего другое.  Оказалось, что  дети, работа, дом, друзья, родные… высший  смысл всего этого был только с ним.  А  это уже откровенная  дикость.  Вообще себя не узнаю - никогда так не думала, но сейчас – чувствую.  Это ощущение... его не прекратить - без него мне мало всего этого. И не получается  выбраться из этой ямы  - она только ширится.  Я  будто  барахтаюсь в вязкой трясине,  а она все расползается.  А надежная  опора, которой был Усольцев, естественная и правильная, как земля под ногами - ее нет!  Как нет и уверенности в себе, которая когда-то  далась с кровью.  

    Днем  легче... а куда, собственно,  деваться?  Но потом на  мягких хищных лапах  тихо подкрадывается  ночь.  И вот тогда я не справляюсь, Пашка был прав -  я таки подсела и без таблетки уже не уснуть.  Особо паршиво, что и  их с Санькой  больше нет в моей жизни –  дорогих и близких  друзей.  Зато был контрольный в спину  и это получилось неслабо...  Не смертельно, конечно, но точно не вовремя.  Нужно уже вытаскивать себя из всего этого,  что-то делать,  причем - срочно.

    Мало времени прошло, это  понятно.  Оно врачует, но не излечивает?  Вполне...  Когда-то давно  я не стала это проверять - предпочла действие, поэтому не знаю.   И все равно мне нужно   время -  не просто  прийти в себя, но и привыкнуть к тому, что теперь все иначе.  Чтобы не изображать  спокойствие перед мамой, а  чуять его в себе.   Я уже  что-то делаю для этого,  пускай и без четкого плана - черножопая  Зойка, надоевшая  жена и  неудобная подруга.  Справлюсь.  Потому что еще я и дочка, и мама тоже.   Не так уж хреново все в моей жизни.

    Умные люди советуют вспоминать, анализировать, прокатывать  в мозгу, привыкая... То есть - приучать себя думать о психологической травме без боли.  Я  делаю. И с каждым   заполированным  мозгом до блеска  напоминанием,  внутри  ноет на самую  чуточку меньше - так оно и есть.   Острая  боль потихоньку  уходит, а вот обида – нет.  Наверняка,  есть способы уйти и от нее, и я пытаюсь  нащупать их для себя.

    Пока все только в теории.  Нет, я  знаю о тех самых этапах.  Отрицание  заняло для меня секунды,  гнев  Пашка целую неделю тушил бромом (или его аналогами) и похоже, что справился - внутри не кипит и бурлит, как должно бы, а тоскливо ноет.  Торг, наверное,  не мое... или я не распознала его в себе, не заметила.  А вот в депрессии  увязла.  Может,  если бы знала ответы  на вечные вопросы – почему и за что,  тогда  и двинулась бы дальше - к принятию?  

    Наверное,  нужно было дочитать... Может, там как раз и были эти ответы.  И что меня на одном слове переклинило?    А  потому и переклинило...  Не верю!   Есть причины... И понимаю же, что  масть дряни не имеет значения,  что ерунда все это!  С высоты своих лет понимаю, как взрослая женщина - рассудочно.  И что тогда - раньше,  было почти  детство еще,   первое чувство...  вот  и получилось настолько  больно - все понимаю. Но это будто проклятие какое-то, отпечатавшееся на подкорке...   Проклятие длиною в жизнь.   

-  Что ты там притихла, греешься?  

-  Ничего… да,  греюсь, мама.  Иди сюда, посиди со мной.

Глава 1

   На  Заполярье осень дает знать о себе еще в середине августа, а сентябрь это уже  полноценный осенний месяц, преддверие зимы.  Впереди неизбежные  холода и полярная ночь.  Ее не хочется, поэтому  сентябрьские дни я бы растянула  до бесконечности – почему-то именно это время, а не летние месяцы.   Каждый солнечный день в сентябре на вес золота и воспринимается,  как щедрый подарок  древних богов  живших здесь раньше  саамов.  Но таких прозрачно-ясных дней  становится  все меньше и меньше, а потом вообще начинается период штормов.

   И все равно  Кольский осенью - чудо. Листва становится золотой, а тундровый ковер играет разноцветными красками, настолько яркими! Это только  ближе к зиме  они почти совсем уходят из пейзажа.  Тогда он переполнен  однообразием, а цветовые оттенки  скупо варьируются  между землисто-серым и серо-стальным.

    В  дождливые и ветреные  дни выходить из дому совсем не хочется, но нужно, поэтому  под ветром, швыряющим в лицо сырую морось, люди  передвигаются  или быстрым шагом или перебежками.

   А я  шла медленно, потому что при каждом  резком  движении мозг колыхался, будто студень, а  в  затылок  стреляло.  Макушка,  виски, глазные впадины… мало того, что все это тупо ныло, так еще и эти прострелы...   Поэтому  я осторожничала и  не спешила -  идти недалеко, здесь все рядом.  Со стороны залива порывами налетал соленый ветер  –  где-то в Баренцевом  бушевал шторм.  Дождевая пыль  охлаждала кожу лица и немного отвлекала от боли.  Я ползла  потихоньку  и всерьез решалась  сдаться на милость Пашки.  Пора было  заняться здоровьем всерьез - обследование  на стационаре по-полной... что-то еще там такое - он говорил.

   Госпиталь был одним  из немногих современных зданий в городе  – белый, со светло-терракотовой отделкой, он смотрелся здесь,  как гость из будущего – среди серости старых пятиэтажек и скал.  В просторном вестибюле оказалось на удивление пусто, и за гардеробной стойкой тоже.  При входе привычно топтался  матросик-дежурный.

   Если оставить пальто на  стойке, то  здешний обслуживающий персонал  однозначно воспримет это, как претензию или укор.  А  раздражать   бабу Валю у меня  не было ни малейшего желания.  Лучше уж  понаглеть  себе на пользу…    Красное пальто и белоснежный шарф-палантин  благополучно  поместились  в огромном  встроенном шкафу  за стойкой.   Он был специально  устроен для персонала и оборудован подогревом  и вентиляцией, так что и моя одежка должна успеет высохнуть.  Достав из сумочки,  натянула на уличную обувь  голубые бахилы и осторожно выпрямилась. Мать-мать-мать… бухало в висках и крутилось на языке. 

   В небольшой коридор,  за которым располагался зал с регистратурой, поворачивать не  имело смысла.  Все равно  мне нужна не  поликлиника, а  стационар  на третьем этаже.  Там  госпитальная терапия и Пашка с Санькой - они помогут. 

-  Зоя?  -  уже при входе на нужный этаж остановил меня тихий оклик.  Саня…  она поднималась вслед за мной по лестнице.  В светло-голубых штанах и белой курточке –  значит, на дежурстве.

-  Спасайте,  Сань, еле дошла.

-  Допрыгалась, коза?  Давай сюда, - открыла она дверь в  отделение, а потом и ближайшую  внутри,  -  здесь сегодня никого.  Ложись на кушетку.

   Подождав, пока я пройду за белую ширму и присяду, она  быстро опустилась на колено и стянула  с меня уличную обувь.   Прямо перед моими  глазами  маячили русые  Санькины волосы, стянутые заколкой в короткий пушистый хвост.   От нее привычно пахло больницей и лекарствами, и это    успокаивало...

-  Я скоро… полежи пока, - бормотала она, -   позову Пашу  и захвачу с собой  все, что нужно.

-  Колоться будешь?

-  Да не то слово, - со злостью выдохнула  она, вставая: -  Давай…  только без резких движений.

   Я проводила глазами силуэт в белом халате, скрывшийся за дверью, которая осталась немного приоткрытой.  Звуки легких Санькиных шагов стихали, удаляясь по длинному коридору.  Вспомнилось, что в  нем тоже было пусто,  словно вымерло все.  Кажется,  я попала в «тихий час».

   Перед глазами  будто  плыло  и колыхалось  жидкое стекло, но особо гадостные ощущения потихоньку уходили.  Наверное, потому, что сейчас я не сотрясала мозг при ходьбе. Нужно  было прилечь, как велели,  но я просто не успела…  и улыбнулась с облегчением - быстро они.   Дверь распахнулась, но я не стала выглядывать из-за ширмы, не хотелось делать резких движений – только немного стихло… 

   Странно, но ко мне никто не подходил.  Вместо этого со стороны  двери донеслись характерные звуки –  тяжелое мужское дыхание, влажное  чмоканье, потом томный женский стон.  Да блиииин…  Разврат  чистой воды на  Пашкиной территории  – тихонько хмыкнула я про себя и незаметно, одним глазком, выглянула.  И…

   Мои глаза, кажется, стали  раза в три больше и полезли на лоб, но я не верила, я им просто не доверяла!  Это мой муж…  мой Витя… буквально вгрызался в рот какой-то девицы, жадно  сминая  большой ладонью женский  зад в белом халате, а второй зарываясь в ее волосы.  Его лицо, его рост, его прическа, его форма… три  большие звезды на черном поле погона, перечеркнутого  двумя золотыми просветами.

   О чем я думала? 

   Была не в состоянии...  Просто отмечала для себя все это и  смотрела, смотрела… не в силах выдавить ни звука.  И отвести  взгляд  тоже  не было сил.   Время странно растянулось и замедлилось, уши заложило, я куда-то тихо проваливалась, не чуя  рук и ног.  Мыслей не было вообще…

   Слажено и молча, не расцепляя объятий, парочка  сделала в глубь комнаты  шаг…  Виктор оторвался  от  губ  блондинки,  обегая мутным взглядом помещение  и…  увидел меня. 

   Я, кажется,  встала… нет -  почти взлетела,  не чувствуя  тела совершенно.   Только ступнями в тонких чулках успела ощутить прохладу больничного  линолеума. И будто даже рот открыла, чтобы…  что?  Заплакать, заорать?!  От резкого движения  в ушах зазвенело,  желудок сжался и сразу же резко замутило.  В глазах  потемнело… и все…

Глава 2

-  Паша, когда ты будешь меня выписывать?  Можешь  пока не выгонять?

-   Куда выгонять? С дуба рухнула? –  ровно поинтересовался  мой лечащий,  нервно  проводя  рукой по гладко выбритой коже головы.  Потер лоб,  поправил  полы белого халата и виновато отвел глаза.

-  У меня, вообще-то… неважные новости. Это я о твоем драгоценном  здоровье.

-  Ну, тогда ладно, - успокоилась я, расслаблено откидываясь на  подушку – значит, со стационара не выпрет.   И это хорошо.  Потому что мне нужно где-то переждать,  затаиться, как в игре в прятки.  В надежде, что тут меня не найдут, и в итоге я не проиграю, а может  даже и  «победю» - успею застукаться...  где-то так. Понятно, что совсем не смешно и похоже на  детский сад,  но уж как есть.

-  Конечно - «ладно», просто прекрасно, - проворчал   Паша, возвращаясь ко мне взглядом: - Особенно когда почти  два года вдумчиво подбираем   препараты, а на выходе – серьезный  гипертонический криз.  Ты знаешь, что в Европе недавно  пересмотрели референсные нормы АД в связи с увеличением сосудистых катастроф?  Теперь  до шестидесяти пяти действует единая, и это сто двадцать девять на восемьдесят.   В твои года  сто пятьдесят на девяносто пять  на постоянной, практически, основе, это, мягко говоря…  И скачки за двести.

-  Это редко, Паш.

-  Да…  Но тошнота,  рвота, головные боли, плывущее стекло перед глазами…   при злокачественной гипертензии всегда происходит поражение  таргетных органов.  Первичная форма опосредована  как раз  генетикой или образом жизни…  я пока не ставлю  ее тебе.  Но первый звоночек  получился очень  убедительным. Не кажется?

-  Я смотрела  возрастные  таблицы, -  вяло попыталась  я защититься от диагноза.

-  В интернет тоже  нужно ходить с умом.  Значит… учитывая, что наследственность проявилась рано,   в таких вот индивидуальных случаях  допускаются отклонения в определенном диапазоне.  Для тебя это где-то сто тридцать  на  девяносто.  Но у нас не получается держать, Зой… - расстроено помолчал он, - знаешь, какие болячки (из самых распространенных, само собой) лично я считаю самыми страшными?

-  Затрудняюсь, Паш.  Я, наверное, рак и инфаркт, а ты… - слабо улыбнулась я, пытаясь привнести в наш разговор каплю юмора:  - Может, как все мужики - эректильную дисфункцию?

-  Нет, сейчас я  серьезно,  - не повелся   доктор, - онкология  убивает  быстро или  излечивается. Инфаркт?  Опять же – или исход летальный, или человек поднимается на ноги.  Нет - сахарный диабет и артериальная  гипотензия.  Потому что они чаще других приводят  к тяжелой инвалидности, почти полной недееспособности, которая может  длиться годами.  Когда человек  всерьез мечтает о смерти, а близкие – о его уходе, как о высшем милосердии… и для себя в том числе.

-  Мама твоя?

-  И  мама тоже, -  опять  нервно потер он идеально выбритый череп, - может, потому и страшно так, что  через себя...

-  Паш,  я прониклась и  понимаю, что все  серьезно, - вздохнула я, наблюдая за капельницей: - Что там еще?

-  Держать  в рамках,  воздействуя препаратами,   не получается… - повторил он, -  при том, что ты ведешь относительно здоровый образ жизни, нет лишнего веса, и даже ушла из профессии, исключив нервотрепку.   Значит, всего этого мало и нужно зайти с другого конца. 

-  И…?  Говори уже, - поторопила я его.

-  И…  я  предлагаю менять климат, образ жизни…  мы еще поговорим об этом.  Учитывая последние события, мера необходимая становится  вполне  себе возможной.  Подумай – куда?  Чтобы не резко… резко нельзя.  Максимум – северо-запад.

-  Домой…  куда еще?  То есть - к маме, - уточнила я, и трусливо  поинтересовалась: - А ты все это наговорил мне, и так просто отпустишь?

-  Боже упаси!  - взмахнул руками Паша, - сначала приведем тебя в относительную норму.   В любом случае, станешь там на учет, я свяжусь  потом с лечащим, передам тебя с рук на руки, так сказать.  А если это Новая Руза…  то там санаторий  как раз  нужного  профиля,  а начальником мой  давний знакомый.   Можно  будет понаблюдаться  у него… хотя бы в самом начале.  Я сам с ним  свяжусь и попрошу  найти для тебя грамотного лечащего, лично проконтролировать…  Если заартачится, тогда и станем думать,  чем отблагодарить. Давно его не видел, бывает - люди ссучиваются.   Но специалист он грамотный.

   Мы помолчали.  Павел задумался, глядя в сторону окна, молчание напрягало... не договорили.  Я кашлянула.

-  Я сама хочу уехать, Паш.  Просто хотелось без  нервотрепки, насколько это возможно.  И дети уже знают.

-  Я за то, чтобы сейчас ты уехала, - кивнул он, -  вам в любом случае нужно время – остыть, подумать.  Что касается моего отношения ко всему этому, то ты спешишь… и сильно спешишь.  Витька рвется к тебе, у него скоро выход…  все равно придется  выслушать.   Но это потом… имею в виду - говорить потом, когда в тебе перекипит  все это говно.  Не сейчас.

-  А что он скажет, интересно?  «Ты все не так поняла»,  «это  не то, что ты подумала», «прекрати начинать из-за ничего»?  Что там еще говорят?  Да зашибись, Паш!  Знаешь, что  я  уже сейчас  предчувствую в процессе этого разговора?  Омерзение и скуку, Паш.   Спасибо брому?

-  Да что тебе втемяшилось? Нет тут брома! – рыкнул Пашка, переводя глаза на  систему. Из мешка, закрепленного на штативе, мерно  капала  в прозрачную  трубочку  волшебная  жидкость  неизвестного состава.  Место на сгибе локтя, где был закреплен катетер, побаливало.   

-  Ну, значит, что-то на его основе, аналоги, - не сдавалась я, - и я же не выступаю? Я  спасибо говорю.

-  Все по схеме, как положено...  А поговорить  с Виктором все равно придется, так что потихоньку привыкай к мысли.

-  Ага! – огрызнулась я.

-  Вот - кипит еще в тебе… бром, хоть и медленнее уже.  Потихоньку настраивайся  на спокойный   диалог.  Ты умная девочка.

-  А что – на это похоже, Паш? –  вырвалось тоскливо.

    Опустив глаза,  разгладила свободной рукой   складочки  на пододеяльнике.  Какие  разговоры?  С кем и о чем? Вообще  без вариантов. 

Глава 3

   Через несколько дней погода выправилась, даже пару раз казалось, что вот-вот блеснет солнце, но не случилось.  И все равно  стало как-то легче –   непогода дополнительно давила на психику.

   В день выписки Паша  лично занес мне выписной.   Положил на тумбочку, прошел к окну и махнул оттуда рукой:

-  Сюда подойди, хочу при дневном свете... погано, Зойка… - подвел он итог после осмотра, - желтая с прозеленью и скупо синевой разбавлено…

-  Спасибо, Пашка… ты дурак?  Это что было? – вытянулось у меня лицо.

-  Кожные покровы…  А что ты так?  Красоткой никогда не была.  Ты с других козырей…  - хмыкнул он и сразу посерьезнел: - Я звонил  этому Токареву,  он ждет тебя.  И  буду говорить с ним еще.  Тебе бы взять там путевку, сейчас речь не о профилактике – нужно закончить лечение. 

-  Когда меня накроет, Паша?  - прошептала я, - голова пустая…   Ты щадишь меня или всем так наливаешь?  Когда я стану собой?

   Паша  присел на стул возле моей кровати и кивнул мне, чтобы села тоже.

-  Я немного попугал тебя, чтобы ты не филонила.  Все так и есть, но ты должна знать, что твой диагноз не приговор.  Отнесись…

-  Ты уже говорил. Когда накроет, Паш?

-  У нас нет постоянного психолога, сходи к Давлятовне… поговори. Она умная баба, жизнью битая.  И психиатр хороший – про откаты и «когда накроет» должна знать.  Все только между вами, Зой.   Врачебная тайна, не переживай.  Сейчас  дело не только в препаратах  - тебе нужно поговорить с кем-то.  Саньке я запретил поднимать тему…

-   А-а-а… понятно, -  протянула я.  Санька забегала редко и мигом уносилась по делам.  Глаза отводила, и вообще  вела себя… неестественно.  Понятно теперь – по каким делам. 

-  Может, я и не прав… но сходи к Розе, она ответит.

    В кабинет психиатра  я просочилась  во время тихого часа.  Она сама назначила время по моей просьбе, которую передал Паша. Пока шла, пыталась вспомнить анекдоты о психиатрах.  Помню, слышала как-то  действительно смешной,  а вот не вспоминается  и все тут.  Какая жалость…

    Полная темноволосая женщина лет шестидесяти, с типично еврейской внешностью (хотя я знала, что она татарка)  Исупова  работала здесь все то время, что мы жили на Большом севере.  Я приехала – она была тут, и уеду я, а она останется.   У нее была дочка - замужем где-то далеко, а жила она здесь одна.  Больше я не знала ничего – был ли муж вообще?  Как-то не особо интересовало.  Да мы с ней даже не были толком знакомы.

   Когда, получив разрешение, я вошла в кабинет и поздоровалась, она снимала с подоконника закипевший  чайник.  Улыбнулась мне, кивнула на две красивые чашки на столе:

-  Составите компанию?  Я не записывала  вас на прием.  Павел  Антонович сказал, что у вас  просто вопрос.  Что будете - печенье, сахар? – достала она из тумбочки  пару небольших пиал, наполненных  тем, с чем положено пить чай.

-  Мучное и сахар я не ем,  Роза Давлятовна…

-  Доктор… говорите – доктор, - аккуратно налила она  золотисто-коричневую жидкость из термоса и подвинула одну из чашек мне.  Улыбнулась и уточнила: -  Ученая степень имеется, так что не ошибетесь.  А имя-отчество у меня заковыристое.  Тогда  вам, Зоя,  тоже иван-чай,  его можно и без сахара, я так и пью.  Это ферментированный,  я делаю сама.  А причина такой диеты?  Показано или только ваше решение?

-  Просто привычка.  Роза… доктор,  я хотела… спасибо, - приняла я чашку и вдохнула нежный цветочный запах: -  О-о-о…  Я хотела спросить…

   И замолчала, сама не понимая – что я здесь делаю?  Одно дело спросить у друга – так, между делом, а другое…

-  Говорите-говорите…  или пейте.  Просто один вопрос.  Повторите вслух то, о чем думали, когда шли сюда.

-  Ха! -  печально хмыкнула я, - я думала о том, что если увидят, что  вхожу к вам,  скажут - свихнулась с великого горя.

-  Гарнизон это  большая и не всегда добрая деревня.  Все на виду...

-  До сих пор как-то не задумывалась.  Я хотела не об этом… 

-  А я об этом.  Эта больная зависимость от чужого мнения в таких вот закрытых сообществах… она развивается постепенно – из чувства ответственности.  У  женщин преданных и добросовестных. Мы заботимся о том, чтобы быть достойным тылом для мужа, чтобы не навредить его имиджу и, соответственно -  карьере.  Не бросить тень, не подвести нечаянно.  Не представляем, как это – выйти из дома без макияжа, неопрятно одетой, следим за своими словами и поступками.  Постоянно настороже, с оглядкой… - она помолчала немного и улыбнулась уголком рта.

 -   Если нужно  обсудить ситуацию в вашей  семье, я вам не помощник, Зоя.  У меня однозначное отношение к изменам –  презираю слабых на то самое место мужчин.  Вам  нужно к семейному психологу, я могу  дать координаты.  Это в Мурманске.

-  Нет… спасибо.  Я, пожалуй, пойду.

-  Как знаете…  Чай только допейте, - замолчала она надолго.  Мы молча пили чай.  Вкусный.  Очень.

-   Наверное, все-таки я должна сказать. Давайте, я скажу?  -  встала она вдруг и, нервно потирая руки, отошла к окну.

-  Да?  Говорите, я слушаю, Роза Давлятовна.

-  Я  ударила  вашего мужа.  Не пугайтесь только – приводила  в чувство.  Самый простой способ – пощечина.  Особенно  мужчине  в чинах, при власти… самое то.  Можно было иначе, но у меня времени не было.  Ну, и чувствовала безнаказанность  само собой -  в силу возраста и статуса и не особо выбирала метод.  Не скажу, чтобы это получилось профессионально…  скорее наоборот.   Молчите?

-  Думаю, - поставила я чашку, потому что  дрогнула рука.  Разолью еще…   Вздохнула и спросила: - Что должно было случиться такого, чтобы сразу оплеуху?  Не верю, что вы  таким способом  выражали  свое презрение.

-   Я вообще тогда еще ничего не знала, - присела она  на стул опять, -  а случилось  мужская истерика, тихая - прямая  угроза сердечной мышце.  Их служба это большая ответственность, жизнь в состоянии  постоянного стресса... вы знаете сами.   Сосуды   изнашиваются, появляются риски.   Вы знаете анекдот о двух подопытных мышах?  Кормили и ублажали их одинаково, но той, что издохла потом от инфаркта молодой, постоянно показывали кота.   Да…   потом по его просьбе я ходила узнать – как вы?

Глава 4

    Это красное пальто… будь оно неладно!  Его же видно за километр!  Может и прав был Пашка, когда предлагал помощь?  А я в своем прибитом состоянии, сама себе противная,  но гордая – да, отказалась.  Весь день мужик на работе и после этого еще нянькой к взрослой тетке?

-  Здесь ты все время на людях, а  боюсь - зайдешь домой и сразу  начнешь выть.  И все коту под хвост!  Давай схожу с тобой, просто посижу рядом. 

-  Спасибо, конечно,  Паш, но не нужно -   истерить не собираюсь.  Во мне до сих пор твой  «не бром» плещется,  - получилось  спокойно и даже отстраненно.  Я и правда, мыслями была уже далеко - соображала,  что нужно сделать в первую очередь.

   По сравнению с жарко натопленным помещением на воле дышалось намного легче.  После серии штормов  ветер  на время стих и сейчас  обдувал лицо слабо и осторожно,  даже дождь закончился.  Пасмурно, будто в самом начале сумерек;  бакланы, как оглашенные, орут возле контейнеров с мусором - все привычно… нормально.   Вот  только  пальто это проклятое… доберусь до дома и  изрежу к чертям!  Жутко хотелось  взвыть и бегом вернуться  в терапию - под крыло к Пашке, чтобы никто меня не увидел. 

   Но Зоя уже взрослая, Зое почти  тридцать  девять и  еще она умная девочка, как  недавно уверяли…  Вначале  нужно было сходить на работу – отдать больничный и написать заявление об увольнении.  Это к Санычу – там не страшно, но потом  еще  к кадровичке и в бухгалтерию.  Может случиться, что рассчитают сегодня же  и  хорошо бы, потому что после покупки билета на карточке и в кошельке  осталось не так много.  Не готовилась как-то…

    Денежное довольствие Усольцев уже должен был получить, но даже думать сейчас о том, чтобы говорить с ним о деньгах,  даже если бы он был дома...  Боже упаси!  Мы же птицы гордые, хотя и не очень умные – Паша сильно ошибается на мой счет.  Умом  здесь и не пахнет – сейчас  одни эмоции.   Это потом, позже, будет и разумный подход и практичность проснется...  Хотя и сейчас я уже могла рассуждать вполне здраво.

   Раньше мы выкладывали обе наши зарплаты на стол и делили на кучки – вместе планировали   расходы.  На питание я всегда брала одну и ту же сумму, и продуктовые закупки тоже  делала сама.  Последние месяцы, когда мальчики уже  уехали поступать в  медакадемию и остались там на учебу,  на домашние расходы стало хватать моей зарплаты - Усольцев часто питался  в нарядах и походах, а я, оставаясь одна,  ела совсем мало.  Свое денежное довольствие  он  сразу же  снимал с карточки и клал  в Сбербанк на пополняемый счет.

     Вот эти деньги и поделим потом поровну, а  сейчас цыганить их  было бы просто тошно.  Хотя на путевку, о которой говорил Паша,  у меня  сейчас точно не  хватит.   Но этот вопрос  я буду решать  в порядке очереди.   Да,  расчет  сразу это было бы замечательно, но только  вряд ли.  Пока нет приказа  на увольнение, нет и основания для выплат.

   Сцепив зубы,  я, наконец,  сошла со ступенек и двинулась  в сторону  Дома офицеров.  Незаметно осматривалась вокруг.   Как только перестало штормить, сразу  оживились улицы, и замаячил народ.  А я, как фонарь над публичным домом.  Что вообще меня толкнуло  выбрать этот цвет...?  Скоро из-за поворота  показалось место работы  и внутри что-то  неприятно  закопошилось.

   Начальник  подписал заявление  почти без вопросов.  Я сразу  сунула ему под нос выписной эпикриз с настоятельной рекомендацией  лечащего врача сменить климат, а иначе будет жопа.

-  Так и сказал? – удивился Саныч, не став читать и полностью доверившись  вольному пересказу.   Раньше я посмотрела бы на этого невысокого коренастенького мужика  умильно – замечательный же дядька.  На работе я со всеми поддерживала  приличные  отношения,  только их дистанция разнилась.  Между нами с Санычем она была минимальной.  Человек он был простой и прямой в своих понятиях и рассуждениях, как гимнастическая палка.  Впрочем, как и многие  другие военные в пенсионном возрасте.

-  Более длинно и запутано, но… да.

-  И что, все настолько…?

-  Владимир Саныч, - терпеливо вздохнула я, - ну вы же сами все понимаете.  Давайте просто разойдемся, как в море корабли.  Подписывайте уже.

-  Жаль, Зоя,  мне сильно жаль…  - начал он, и я ощутимо напряглась.  Но нет,  речь пошла о вещах  нейтральных: - Хорошая идея была с детской студией.

-  А  мне-то как жаль…  просто поверьте на слово.    Но и правда - чтобы профессионально преподавать танцы, нужно соответствующее образование - хотя бы школа.   А у меня та же студия сто лет назад.

   Саныч  провел меня по кабинетам...  А я шла рядом с ним,  и в груди  отчетливо так щемило.   Решительная мысль об отъезде отчего-то превращалась  в  тоскливую.    Такая вот  молчаливая  мужская деликатность трогала почти  до слез. А может, настроившись  исключительно на негатив, я слишком остро воспринимала   нормальное человеческое отношение и простую заботу?  А она была вполне оправдана.  

   Потому что кадровик  Ася была будто и неплохим человеком,  но  слишком уж… просто болезненно любопытным.  Может, если бы ей не отвели  отдельный кабинет и  дали возможность работать в коллективе и постоянно греть уши, то  любопытство не приняло бы такую болезненную форму, а так… человек просто скучал.

    При взгляде на меня  ее  лицо ожидаемо  приняло скорбное выражение  – брови нахмурились, губы поджались.  А этот голодный взгляд  жаждущего сенсации из первых  уст...?  А  ведь я морально готовилась к этой встрече, что ж  так тошно-то?  Хотя, действительно - что мне  до этой самой Аси и  неизбежных сплетен, если они самая мелкая и ничтожная из моих бед, да и вообще уже завтра меня здесь не будет? 

-  Анна Ильинична, -  руководил  Саныч, -  завтра это  будет в приказе,  так что заранее подготовь  трудовую  Зои Игоревны  к выдаче.  А ты тогда  послезавтра подойди, - обернулся он ко мне.

-  Завтра у меня уже самолет, Владимир  Саныч, - развела я руками, - а  давайте - почтой?  Если нельзя получить расчет сразу.

Глава 5

   Подъезд окутал  теплом и привычными  запахами жилья.   Поднимаясь на четвертый этаж, я изо всех сил  старалась не цокать каблуками  по бетонным ступенькам.  Почему?  А кто его знает.  Но желание стать невидимой не проходило.  Площадки тоже проходила на цыпочках,   сгорая от стыда и ярости одновременно.  Какой там выть, Паша?  Дай Бог не разнести  всю квартиру, а найти в себе силы притормозить и сделать это выборочно. 

   Открыв дверь,  ввалилась в прихожую.  Добралась-таки…  и почти без потерь.  А свою гордость можно засунуть в одно место, если уж ей повезло  не так уж и сильно корчиться  на публике. 

   В прихожей было темно, а в квартире  пусто и тихо. Разувшись, прошла в комнату и осмотрелась, вбирая  в себя запах дома.  Соскучилась... сильно.

   На столе в  тяжелой парадной  вазе  ожидаемо   красовался  букет  роз.  А из-под вазы выглядывал раскрытый конверт…   Серьезно?!  После напряжной прогулки по гарнизону,  предельно вежливого общения с кадрами и  бухгалтерией,  после  этой  ходьбы на цыпочках… яростное желание  запулить в стенку  Викторов ноут,  его любимую чашку и еще пару-тройку  по-настоящему дорогих для него вещей,  вдруг  исчезло… истаяло.

     Присев на краешек дивана и  недолго помедитировав на конверт,  я  решила, что не стану даже в руки его брать  -  не хочу.  Или же  боюсь, и это  больше похоже на правду -  неважно. Разные мысли... мстительные и злорадные просто захлестывали - вот он вернется и увидит, что плевала я с высокой колокольни на его  послания.  Даже не прикоснулась - не интересно!  Мелковато, конечно, но все равно думать было... Хотя, скорее всего,  кроме записки, там  еще и деньги.  Усольцев просто не мог не оставить их, почему-то я была в этом уверена.  Но вот взять их оттуда…  глупо, но не давал какой-то  внутренний протест... детство  какое-то - назло маме обморожу уши.  

    А  вот он пусть  делает, что хочет – уходит сам, приводит  свою сюда...  И даже если  уже пожалел   – тоже неважно.  Что бы он там ни писал,  Паша прав –  на выяснение отношений сейчас нет ни сил, ни желания.  Вот подлатаю себя  изнутри, подкоплю  этих самых сил с запасом, тогда  и поговорим… может быть.

   Потом я разбирала  свои вещи.  Оказалось, что многое  давно уже пора было выбросить.  Их  я со странным  удовольствием и злостью  совала в большие мусорные мешки и  трамбовала безо всякой жалости.  Растерзанное пальто, само собой,  оказалось там же.    Я не собиралась оставлять здесь ничего  личного.  Не хотелось чужих рук на своих  вещах.  Вдруг  вспомнилась Рая Ромашова, не вовремя  вернувшаяся из отпуска и заставшая  любовницу мужа  в своем халате и тапках.

    Забрать  все я не могла, да и Паша просил не звереть.  Поэтому к сортировке  подошла  сурово  –  чем ни разу не пользовалась  последние  два года, то  отправлялось в утиль. Туда же – концертные костюмы.  А дорогие сердцу  предметы и тряпки   временно  перемещались  на диван.  Постепенно  очистилась спальня, потом гостиная, а дальше и ванная с кухней.  С  антресолей  были сняты дорожная сумка и чемодан на колесиках.  В них  аккуратно  складывались то, что я заберу с собой сразу.  

   Я спешила,  даже не став готовить себе еду и наскоро перекусив   бутербродом с чаем, потому что была занята, очень  сильно занята.  За этим занятием  некогда было думать о посторонних вещах.  Мне нужно было здесь и сейчас решить сверхзадачу - что взять с собой, а что выбросить.  Это действительно отвлекало.   Только иногда,  нечаянно натыкаясь взглядом на злосчастный конверт, я отворачивалась и нечаянно поджимала губы.   Сейчас нельзя было не то, что…  даже думать об этом.  Иначе сорвусь, развлекая соседей.  А среди них  точно были  люди, для которых чужое горе – двойная радость.

   Звонок  в дверь прозвучал  неожиданно.  Я  даже вздрогнула и замерла на секунды, соображая  кого там принесло?  Потом  озарило -  матросики и коробки из магазина.  Но к двери на всякий случай подходила на цыпочках.   И уже даже стыдно не было.

   Перед дверным глазком мялся щуплый  срочник, кося глазами в сторону.  Наверное, не один был.  С  молодыми всегда отправляли  сопровождающего – старшину  или мичмана.  Окинув себя  в зеркале быстрым взглядом и  мысленно махнув рукой, я распахнула  дверь и  сразу  дернулась закрыть ее  – непонятно почему,  нечаянно.  А может потому, что ожидала увидеть кого угодно, только не  Андрея  Зацепина.  Нога в сверкающем ботинке  успела втиснуться  в щель, не давая двери захлопнуться.  Мужской голос  звучал спокойно и уверенно:

-  Мунтян, коробки составить под стенку.  Личный состав – в  расположение,  можешь  сразу в столовую, - он поднял  руку с  часами  к глазам и отметил:  - Через двадцать две минуты ужин.

-  Есть, товарищ  капитан-лейтенант, - и почти сразу по лестнице вниз прогрохотали  сапоги личного состава.

   Зацепин осторожно  заглянул в щель между дверью и дверной коробкой  и вежливо поздоровался:

-  Здравствуйте, Зоя Игоревна.  Разрешите?

-  Извините,  Андрей, - стушевалась я, отпрянув от двери: - Сама не знаю…  здравствуйте. Просто не ожидала... не ждала гостей, и в квартире не убрано.  Вас  отправили  старшим?  А с какого такого, извините… подразделения? 

-  Не совсем старшим, - сдержанно заулыбался  он, -  так я войду?

-  Да заходите, конечно.  Что вы хотели?  - уступая место, я попятилась   вглубь крохотной прихожей  и уставилась на него со всем вниманием.  Всегда с удовольствием  смотрела на этого парня  - положительный во всех отношениях, спокойный,  симпатичный, да еще и танцует, как бог.

    Когда-то в одно время со средней школой я закончила еще и студию спортивных танцев.   Давно это было, но что-то  все еще помнилось и  умелось.  И все равно в самом начале  я чувствовала себя  в его руках тряпкой, которую терпеливо таскают по полу.  Вот он танцевать умел - так же, еще до поступления в военное училище, занимался в танцевальной школе и даже участвовал в конкурсах.

Глава 6

-  Откройте мне веки… - с отвращением  отвернулась  я  от зеркала в ванной.   Шесть утра…  четыре часа сна, опухшая  физиономия, глаза, как щелочки, а под ними мешки.  И жесткий цейтнот.  Времени ни на страдания, ни на патчи уже нет, поэтому…  тонкий слой гепаринки под  глаза.  Краснота от мази сойдет уже через несколько минут,  отеки рассосутся чуть позже.  Страшной  конечно еще какое-то время буду, но уже не настолько.  Накраситься.  Смыть  облупившийся  лак с ногтей.   Господи…  что ж так ярко-то…?

   Когда в двенадцать позвонила Санька, я через силу, но успела сделать все.  Квартира была убрана – просто для порядка, потому что сегодня она еще была моей.  И не то, чтобы за время моего отсутствия  все здесь пылью заросло,  но ее вытирал  мужчина,  и это было  заметно.  Он обходил препятствия вокруг, не приподнимая  их – подсвечник, вазочку, фотографии, шкатулку…  Да и я натрясла своими тряпками - чего уж...  я вообще за справедливость.

    Заклеенные скотчем коробки  горкой  сложены на расстеленные газеты.  Привычные и любимые  продукты, которыми  виноватый  донельзя Усольцев забил для меня холодильник, перекочевали  в квартиру напротив – к такой же несчастной  женщине с ребенком-подростком.  Неизвестно, сколько времени они будут болтаться в море – сгниет все или плесенью порастет,  и холодильник будет не отмыть.  Что еще? Тезка моего сына получил  денежку за то, что вытащит потом мешки на мусорку.  Ольга всплакнула на прощание, и я понимала, что это не по мне – своего хватало, а я своим убитым видом просто всколыхнула.

   Еще  я успела посидеть в комнате мальчишек, вспоминая  их  в ней.  Подержала в руках  собранную ими модель ботика Петра Великого и печального, не единожды стиранного  старого мишку,  в обнимку с которым они спали по очереди.

   Наши с ними вечера после работы и школы, громкие  споры,  мирные  разговоры и серьезные конфликты с примирениями… было много чего.  Хотя смысла в этой ностальгии никакого – с детьми я не прощалась.  Зато прощалась со всей своей прошлой жизнью, в которой их было очень много.  Потому что их отец  почти все время  пропадал на службе – то на выходах, то на подготовке к ним, то на занятиях, то таская проверяющих по лодке, то оценивая степень готовности  экипажа по сигналу тревоги, то в нарядах…

   И не то, чтобы это напрягало,  я все понимала – надо, так надо.  Знала за кого шла.  Еще  будучи женихом, он подсовывал  мне книжки о женах  морских офицеров, верно и терпеливо ждущих на берегу.  И я глотала их, всасывая информацию и проникаясь положительными примерами, и готова была ждать так же.  И ждала потом.

   И в других мужиках самцов  не видела – просто в голову не приходило.  А зачем, если после дальних походов  он возвращался,  и начинался очередной  наш медовый месяц?

    Я тогда как-то замедлялась вся...  отворачивалась  под его взглядами, прятала глаза.  Говорила, ходила, накрывала на стол,  а внутри  все замирало или  мелко дрожало в ожидании ночи.   До сих пор я не понимала и не знала этому объяснения, но когда они уходили надолго, я потом  терялась при нем.   Откуда бралось это  диковинное, странноватое целомудрие, необъяснимое  у взрослой, давно замужней  женщины?    А он все угадывал и понимал правильно,  довольно улыбался и шептал  на ухо теплым хрипловатым  голосом,  разгоняя  по коже головы и плечам острые  мурашки:

-  Отвыкла...?  Стесняешься...?

   Подыгрывал – не касался больше, обходил, сторонился  до самого позднего вечера, когда дети засыпали  и мы оставались  одни в спальне.  Это были какие-то ненормальные прелюдии, странные  ролевые  игры – по умолчанию.   Накручивали себя  до такой степени...!  До нервной трясучки, до больного внутреннего жара, почти до температуры.  Он потом признавался  со смешком, что весь этот день  - «с дымящимся наперевес».

    А дальше  все было, будто в первый раз -  с моей стеснительной неловкостью вначале и его бережным напором.  А потом - до сполохов  северного сияния под веками, до его искусанных ладоней, которыми он зажимал мне рот, запирая в нем  счастливые вопли.  Остро, горячо, сладко… просто головокружительно! 

   Жаль только - ни постонать  толком, ни засмеяться громко от нахлынувшего вдруг  ощущения дурного счастья - за тонкой  стеной дети.  Да и все остальное тоже… на полу, на одеяле, брошенном на ковер, чтобы не скрипеть  кроватью.   Задыхались от сумасшедших эмоций, любили друг друга в тишине, почти молча – как шпионы.  Шептали...  Со временем, конечно,  немного остывали и успокаивались, жили и любили уже без надрыва - до нового расставания. 

    И все ведь устраивало, все нравилось.  Глаза  горели, не ходила - летала...  Вот уж точно – походку  счастливой  удовлетворенной женщины ни с чем не спутаешь.  

    Я  ждала и любила Усольцева всегда и всякого – уставшего и злого,  искрящего юмором  и сочащегося злым сарказмом,  взвинченного неприятностями на службе и умиротворенного, довольного мною и жизнью и не очень – разного.   Все двадцать лет.  Не остывало и не отпускало.  И не думаю, что  подпитывали  чувства одни только расставания.  Хотя и они тоже… вспоминала, как было прошлый раз, ждала, готовилась, предвкушала, брала потом свое,  себя дарила...

   А  оказалось – не сильно и нужно было.  На выходе почему-то -  Сысоева.

    Вспомнилось  слова Розы Давлятовны  о том, что кого-то что-то в семье «перестает устраивать и тяготит».  Это могло быть, еще как могло.   Я далеко не идеал  и всегда знала это, но и его характер  тоже  не предел мечтаний.  И не было между нами ванили никогда.  Отношения на равных были, страсть была… в разных  ее проявлениях.  И в скандалах тоже.  Но они случались редко и никогда - на пустом месте.  Я, можно сказать, сама сделала наши  отношения,  отстояла себя в них.   Мужчину делает женщина?  Так я и  сделала  Усольцева, взрастила  его  до капраза!

    Но это не сейчас, не эти мысли…  на серьезные размышления  нужно  другое время.  Искать причины и  думать обо всем  этом я буду потом,  возле мамы.   

Глава 7

    Половину пути мы промолчали.  Я просто не знала что сказать.  И до этого мы  говорили в основном о постановке  танцев.  Еще  он всегда приходил на репетиции с бутылочкой воды. И она была только для меня –  я никогда не видела, чтобы Андрей пил с горла после меня или до…  я бы тогда не стала.  А теперь вот думаю, что мог…  И еще  большая мужская кофта – она периодически исчезала  со стула за сценой, а потом возвращалась обратно и от нее  пахло свежим кондиционером – что-то зеленое и чуть терпкое.  Эту кофту он всегда протягивал мне, когда мы делали перерыв - чтобы не застыла влажная спина.  Никогда сам не набрасывал  ее мне на  плечи – просто подавал.  Как только  заканчивался  танец, он отходил в сторону и  даже пальцем меня не касался.  Мне было комфортно...  Как я могла не замечать всего этого… заботы?  Почему я такая тупая и слепая… душой?

  Молчать становилось совсем неловко.  Надо бы что-то...  а что?   Свою семейную историю обсуждать  не хотелось, это только мое.  И  я уже поблагодарила его за сочувствие и поддержку.  И да – вчера он, скорее всего,  все понял правильно.  И, наверное,  мне можно  не опасаться  неадекватных действий  с его стороны.  А значит, и предупреждать его об этом не стоит. 

   Кроме того,  я все еще боялась обидеть его.  И даже просто серьезно расстроить   –  Зацепин служил в водолазной команде, а там одно неправильное движение, одна ошибка  в  «пришибленно-задумчивом»  состоянии, как говорил Виктор - и все!  Я плохо знала  специфику, но то, что знала… лучше не нужно.

    Все эти мысли бестолково кружили в моей голове, пытаясь найти хоть какой-то разумный и безопасный выход.

    Он тоже молчал.  Но, то ли я устала переживать, то ли  мозг отошел от шока и, наконец,  в нем прояснилось, но потихоньку все стало казаться не таким и страшным.   К тому времени, когда мы спустились к  центральной улице, я уже понимала, что вот именно сейчас  очень благодарна  ему за  помощь. 

   Куча знакомых, конечно же, были в курсе, что меня выписали, но они, очевидно, просто не знали, что мне  сказать в такой  ситуации.  Или просто давали себе и мне время.  Паша и Саня?     Я сама отказалась от их помощи на сегодня, не желая грузить лишний раз.  И осуждать их за то, что не настояли,  это уже  просто...  вообще. Но человек, он, опять же - такая тварь...

-  Я очень хотел бы, чтобы вы остались здесь.  Со мной,  Зоя… - раздался негромкий  голос Зацепина, - или можно сменить флот.

   Я споткнулась на ровном  месте и  заполошно  вытаращила на него глаза.  Боже…

-  Не пугайтесь так, пожалуйста, -  отвернулся он и мотнул головой, будто горловина свитера душила его: -  Никто не слышит.  И  не узнает.  Но и не сказать тоже… я хочу, чтобы знали вы.  Мало ли…  может это поможет – то, что вас  кто-то любит. Я все понял.  Еще вчера. 

   Мы снова шли, не останавливаясь  и не ускоряясь – по мокрому асфальту, с налипшими на него редкими, чудом уцелевшими   листьями. Обычно, стоило им осыпаться, и штормами всю эту разноцветную красоту  моментально сметало к подножию скал.  Андрей шагал ровно и уверенно, а я тянулась за ним.  

    Это было необъяснимо, но с каждым шагом  мне становилось все спокойнее - он сказал, что вчера все понял.  И при этом не обвиняет меня, и ничего не требует.  Вот только хочет…  так  мало ли?  Я тоже  много чего хочу –  подняться, наконец,  на катер и чтобы вода за бортом, и уплывающий берег, и пускай бы еще дождь...   За ним вообще ничего не будет видно.

    Все-таки я оставляла за спиной много  хорошего.  Может потому  и не поднимала глаз и не смотрела вокруг – прощаться  было жаль . Как и всегда, когда  покидаешь насиженное место и обратно возвращаться  не собираешься.   Но успокоившись в одном, я уже надумала себе другое - снова переживала о нем - о Зацепине.

-  Вы очень помогли мне, Андрей, - осторожно начала я, -  и сейчас помогаете.  Спасибо вам.  Извините, если нечаянно  дала повод понять что-то не так.

-  Нет, - оживился он и даже улыбнулся: - Ничего такого.  Вы не переживайте,  я нормально пройду через это, справлюсь.  Вы уедете, пройдет время… Не жалейте меня, я же вас не жалею?   Жалеют жалких. 

     Я согласно  кивнула.  Он точно жалким не выглядел.  А я вот скорее  да, чем нет.  И не отказалась бы, чтобы меня пожалели – иногда этого хочется и нужно, поэтому  и еду к маме.  Мы  вышли на набережную,  и пошли к нужному пирсу.  Я уже видела фигурку Саньки, которая  стояла у ограждения и смотрела в сторону залива.  Меня она еще не заметила.  Андрей остановился.

-  Зоя… я мог бы, но не пойду с вами в Мурмаши.  Думаю,  так вам  будет  спокойнее.  Но там вас встретит мой товарищ  Сашка Смирнов - тоже каплей.  Я сказал, чтобы он пришел в форме,  так вам проще будет узнать его.  Он поможет с вещами, - и вздохнул, увидев, как я поднимаю брови, открываю рот…

-  Не отказывайтесь, все равно я уже договорился.  Сейчас я занесу  вещи на борт и возьму билет.   А вас уже ждет Александра Витальевна.  Всего вам хорошего, Зоя. 

-  И вам, Андрей… и вам тоже, - искренне вырвалось у меня.

   Он кивнул и ушел вперед, а я подошла к Сане.  Стала рядом  с ней, сунула ей в карман ключи и тоже уставилась на темную  грязноватую воду, плещущуюся о бетонную стену пирса.  Маслянистые радужные  пятна,  окурки, затасканный полиэтиленовый пакет…  мусор завихрениями ветра собирало и относило в сторону.  Печально… холодно…

   Саня  шевельнулась, потерла  ладонью лоб - точно как Пашка, и вдруг выдала:

-  Хорошо, что ты уезжаешь.

   Я  помолчала, вникая, потом сообразила и кивнула. 

-  Ну  да.  Я тоже жду, что там  станет лучше. Ничего, победим, Саш… и болячку тоже.

-  Хорошо, что ты уезжаешь, - проскрипела Санька чужим, незнакомым  голосом, - уезжай и не звони – ни мне, ни Паше.  Тебя слишком много, Зоя.  Много в нашей жизни… слишком.  Просто исчезни, ладно?

-  Ладно…? –   переспросила я, не веря  теперь уже  своим ушам.  

Глава 8

   Как я и ожидала, от сладкого кофе и приторной выпечки затошнило  еще на посадке.  И появилось  подозрение, что до штатных подручных  средств добраться я не успею.   Поэтому, стараясь не делать резких движений, я  расстегнула  наружный карман сумки и потянула оттуда пакет.  И под ноги мне  вывалилась  маленькая  вещичка, которой я раньше  никогда не видела.

-  Женщина, отойдите с прохода.   Сейчас будем проходить на посадку, - донеслось из-за спины.

-  Сейчас… я уронила… - бормотала я, приседая и поднимая бархатную ювелирную  коробочку  синего цвета.  Отошла в сторону  и стала там, рассеяно улыбаясь,  хотя весело мне совсем не было.  Если там кольцо,  которое  он  приготовил  для меня на всякий случай, то считай -  мое мнение о его умственных способностях резко изменится.  Потому что большей глупости я себе и представить не могла.  Не хотелось бы…

   В коробочке  оказалась  небольшая подвеска – золотой якорек и условно прибитое к нему золотым же гвоздиком  платиновое, скорее всего, сердечко.  Смысловое наполнение, которое хотели вложить в  форму  этого украшения?   В голову приходило только  одно  – заякоренное сердце. 

   Бросить якорь - так говорят не только моряки, и оно не всегда означает  бросить в воду тяжелую железяку на цепи или веревке. Часто это просто образное выражение, которое означает, что человек окончательно пришел к какому-то решению, определился с ним, остановился на пути выбора.  А в сочетании с  сердечком… Начинать паниковать опять?

    К подвеске прилагалась  сложенная  много раз записка:  «Уверен,  Зоя - вы бы не приняли  это на память.  А сейчас вам  просто некуда деваться, будете меня вспоминать».

    Вот прохиндей…  чуть ли не с восхищением думала я, рассматривая подарок.   И, кажется,  в записке  есть самая капелька юмора.  Значит, все не так  плохо?

 -  Проходим на посадку…

     Я оглянулась вокруг.   Мне  улыбался какой-то мальчик  и его мама.  Оказалось, что  я тоже им улыбалась.  Поправив на плечах свою «ручную кладь»,  я присоединилась к группе, что собиралась перед турникетом.  Здание аэропорта в Мурмашах было слишком современным для севера, как на мой взгляд.  Хотелось бы меньше стекла и  открытого пространства в зале или хотя бы растений, а так…  было не совсем уютно и хотелось скорее покинуть это место.  Или это рулило настроение? Одно здесь точно было хорошо - тепло.

   Тошнота вернулась на взлете, и меня вырвало в пакет.  Сходив  в туалет и прополоскав рот, я выпила таблетку но-шпы и когда боль под  ребрами утихла, незаметно  уснула.  Последняя мысль была о том, что все к лучшему – кому я вообще нужна с таким  своим здоровьем?  Не зря говорят – муж любит жену здоровую, а… что-то там про сестру еще…

   Из Пулкова я могла бы  проехать прямо к Военно-медицинской академии и вызвонить мальчишек, но не стала этого делать, как ни тянуло меня  туда.  Пусть это будет чуть-чуть… потом, когда  внутри немного уляжется.

   С отцом, со времени  их с мамой  развода, я не поддерживала никаких отношений.  У  него  другая женщина,  и полгода назад   мы с ним практически прекратили  общение.  Он звонил пару раз, мялся… а я ответила резко.   Наверное, это было не  очень  правильно – меня он не бросал, всегда любил и помогал, да и со здоровьем у него проблемы.  Но если бы оно ухудшилось, об этом сразу  сообщила бы его сестра.  Я никогда не просила ее об этом, но она обязательно вывалила бы на меня негатив любого плана.  Только за этим  всегда и звонила.

   Ехать на поезде не хотелось, мы всегда мотались в Новую Рузу и обратно на машине или автобусе – дорога шла через леса…  почти на каждом шагу встречались предупредительные баннеры  и картинки  с нарисованными  лосями, перебегающими  дорогу.  Я даже умудрялась находить взглядом грибы на опушке, если скорость была небольшой.  Автобус был привычнее и роднее, ну и чуть дешевле, хотя  это и не причина.  Так что – автовокзал.

   Уже устроившись  внутри  автобуса, я внимательно прислушалась к себе.  Немного устала, голова пока не болит,  настроение…  не так плохо, как могло бы.  Андрей со своей помощью, поцелуем и подарком…   душу согрел, что ли? Но сейчас я уже почти не думала об этом.  Мысли о нем потихоньку уходили куда-то  в глубину, а если и возвращались, то  мимолетно, напоминая  солнечный  зайчик, прыгающий  по лицу.  Или прохладный ветерок  на влажной коже в жару.  Тихая и теплая, без восторгов и надрыва,  благодарность -  это было все, что я чувствовала к  Андрею Зацепину.   Пока видела – переживала за него,  сейчас  же это казалось глупым.  Каждый отвечает за себя сам.  И  в его двадцать семь он  уже мужчина, а не мальчик.  Справится.  Я же как-то справляюсь?

   Прибыв в Новую Рузу,  я набрала  Ромку.  Сейчас был вечер и они оба уже должны быть  свободны от учебы.  Я всегда звонила сначала  ему – этот мой сын был  умным мальчиком, жизнерадостным и активным, но немного…  легкомысленным  и чуть поверхностным.   Ничего страшного в этом не было - немного подрастет, наберется опыта…

   Зато ему  будет легче жить, чем Сереже, потому что Роман  почти все воспринимает  на позитиве.  Нет, не жизнерадостный дурачок, а человек, который до последнего не думает о плохом – просто не хочет.  Когда-нибудь жизнь заставит, и он будет вынужден…  но пускай уж лучше  позже.

-  Ма?  Ух ты, привет!  Все хорошо?

-  Да, Ромка,  уже почти добралась.  Стою сейчас возле  «Солнышка».  Стою и думаю – поужинать тут по старой памяти или сразу катить чемодан к бабушке?

-  Ничего себе!  Бери такси, там же переться…

-  Действительно… - пробормотала я.  Огородами чемодан не покатишь, а в обход  по асфальту и правда  далековато будет.

-  Ма-а,  ладно…  я даю Серого.

   Ну, как всегда – разговор мы закончим  с Сережей.   И мне кажется, что когда придет время выбирать специализацию, то лучше бы ему пойти в психиатрию. 

   Несмотря на то, что внешне мальчишки были очень похожи,  это  были совершенно разные  люди.  Сережа  всегда очень тонко чувствовал.  Казалось, что еще в детстве у него внутри   завелся специальный приборчик, который  указывал когда нужно подойти и положить ладошку на щеку маме или папе, или взять их за палец, чтобы успокоить или просто порадовать.  А потом, когда он подрос – вовремя спросить  о чем-то, отвлекая от неприятностей,  помочь в какой-то  мелочи,  просто улыбнуться…   Такой чуткий и понимающий ребенок, просто на удивление – ему нужно было родиться девочкой.    Но девочку я все равно очень хотела бы, очень...

Глава 9

-  Мам…  - негромко позвала я от порога, -  ох…  девушка,  а куда вы дели Тамару Платоновну, которая  жила здесь раньше?

   Мама тоже охнула и быстро встала с кресла перед телевизором, улыбаясь и  поправляя  короткую стрижку.  Пошла ко мне, широко раскинув  руки…

-  Глазам не верю -  Зайка!  Что ты творишь?   А если бы я сердцем разорвалась?  - крепко обняла она меня и прижала к себе, не отпуская.  Я дышала ей в шею и давилась подступающими слезами.  Справилась.  Попыталась оправдаться:

-  Я же шепотом  звала.  Что ты всегда так пугаешься?  Я тебя просто не узнала, мама, ты не болеешь?  Выглядишь потрясающе, но похудела сильно, -  оторвалась я,  рассматривая  четкую линию скул, мелкие морщинки на лице…  суховатом теперь, а не мягком и округлом, как раньше.  Не было больше низкого пышного узла из  русых волос, не было шикарной  женщины в зрелом возрасте,  зато был живой блеск в глазах, подтянутая фигура и еще… запах?

-  Чем это пахнет,  мам?

-  Хэх… слышно, да? –  расстроилась она, поворачиваясь к своему плечу и нюхая его.

-  Нет, это, скорее - от  волос.

-  Ну да,  все-таки нужно  не косынку, а купальную шапочку…   Зайка!  У нас теперь есть корова.

   Твою маааать… 

-  Чудно… - пролепетала я.

-  Ты полюбишь ее.  Я научу тебя дойке.  Я-то училась по интернету?  Потом познакомлю вас.  А пока…  бегом в душ, переодевайся  и будем кормиться.

    Оставив  вещи в своей комнате, я послушно прошла в ванную комнату  и стала под душ.  И было мне не по себе...  Корова.  Я… и любимая мною корова.   Перспектива  так себе - я, мама и она…  ладно, это потом.

     Мы поужинали  яичницей и салатиком из помидоров и зеленого лука (мама никого не ждала и поэтому не готовила) и поговорили.   Вернее,  я рассказывала, а она почти все время молчала и внимательно слушала, изредка кивая.   Потом, устроившись  на диване и отзеркалив одну и ту же позу – обняв диванные подушечки и прижимая их к животу, мы  замолчали обе.

     Было поздно,  уже наступала ночь, но свет мы не включали.  Старый  дом тихо и таинственно потрескивал, поскрипывал   и пах знакомо и уютно.  После еды хотелось спать, и чувствовала я себя… непонятно.  Но это, скорее всего, от усталости.  То, что мама пока прокомментировала мой рассказ об Усольцеве только угрюмым выражением лица, не настораживало.   Она никогда не спешила с выводами и решениями.  Уверена, что и не сорвалась бы вот так, как я.  Сама она в похожей ситуации поступила совершенно  иначе. 

   Совсем стемнело.  Мы сидели уже минут двадцать и уютно молчали.  Я думала о ней -  женщине, которая  всего  полгода назад, в свои шестьдесят,  не представляла себя без каблуков и  шикарной прически, носила шляпки  и юбки…  Бывший директор и распорядитель огромных фармацевтических складов, представительная во всех отношениях  дама…  Сейчас она переехала из Питера в Новую Рузу,  похудела,  загорела, подстриглась, влезла в джинсы с футболкой и завела себе корову…

-  Зайка, ты нормально?  Давай  ложиться спать,  – отозвалась, наконец, из темноты мама, - завтра  рано вставать  и вообще...  огорошила ты меня.   У меня тоже есть для тебя новость,  только хорошая.  Может, слегка подсластит… но  это долго рассказывать,  все  завтра. 

-  Давай, мам, я и сама почти сплю, - опустила я ноги на пол  и  отложила в сторону подушечку.

-  Проснешься – меня может не быть дома, но ты не переживай, это ненадолго.  Только… если вдруг подойдет мужик затрапезного вида и будет просить на опохмел – гони его.  Ничего не давай.

   Я сразу проснулась.  Посмотрела на нее и покачала головой.

-  Если завтра этот мужик придет – я  дам.

-  Соседка будет недовольна, - проворчала мама.

-  Дам… в смысле – денег, мам, - качнула я головой  с укоризной.

-  Я поняла. Да и вряд ли он еще  способен  на что-то, кроме - пить.  В чем дело, Зай?

-  Это… психологическая травма, наверное.

-  А не слишком их на тебя одну? -  вздохнула она.

-  Эта неглубокая, но безусловная.  У нас когда-то  умер мичман… сравнительно  молодой еще.  Ходил, просил по квартирам на опохмел.  Не давали, само собой – по разным соображениям.  И я тоже.  А  утром его нашли на первом этаже в нашем подъезде – холодного.  Может, он и не сразу от меня…  Так что  немного, но дам.  Много у меня и нет – я почти совсем без денег… пока.

-  Про это поговорим  завтра, - пообещала она.   Погладила меня по руке и пошла к себе.  С порога кинула:

-  И зачем их таких держат в армии?

    Я не ответила.  Уже лежа в постели, думала об этом.  Будто не о чем больше...  Просто изо всех щелей  полезли разные мысли и воспоминания в тему.

    Не  конченых алкоголиков, а пьяниц, в армии, как правило,  терпят долго.  Делают внушения, находят способы  ударить рублем, перебрасывают на такие должности, чтобы не маячили, но не увольняют до последнего.   Этот предел наступает тогда, когда запои  начинают  угрожать службе непосредственно, а значит и толерантно настроенному  до сих пор начальству, которое несет ответственность за исполнение этой службы. 

    Почему держат?  По разным причинам…  Таким человеком легко управлять, манипулируя  его чувством вины и страха перед увольнением.  Зависит от личности, конечно, но пьяницы иногда становятся  ушами и глазами начальства.  С  таким можно не церемониться и излагать самыми крепкими словами свое мнение  о нем - пьяной скотине,  и о такой службе в целом,  а может и жизни заодно.  Однажды Виктор устроил мне экскурсию  на лодку и я невольно стала свидетелем... Он  жестом показал мне, чтобы прикрыла уши, а сам поспешил остановить беснующегося командира.  Но я успела услышать:

-  Вы - скот, мичман.  Пьяная курва!  Не тряситесь мошонкой!  Отвеча-ать!!! Смотреть мне в глаза...!

   И да - всегда на "вы".  В любом случае.  На флоте принято так - уважительно.

    Но в основном  не увольняют потому, что где-то таких пьющих  понимают, а где-то еще и сочувствуют им.  А еще, наверное,   подсознательно допускают для себя вероятность в будущем оказаться в такой же безрадостной  ситуации. Я вообще не помнила среди знакомых мне мужчин  трезвенников по убеждению.  Потому что, к сожалению,  вовремя выпить иногда означало  еще и вовремя снять стресс, а этого добра на службе было выше крыши.

Глава 10

   Назавтра я проспала почти до обеда.  И первый раз, наверное, за все это время выспалась по-настоящему.  Никто не будил меня на уколы и завтраки с обедами, никто не заглядывал поминутно в комнату и не топтался рядом.  Там я почти все время спала, но это был сон кусками, урывками,  и  состояние между  тоже было похоже на сон – вялое и потерянное.

   А тут я проснулась и, несмотря на всю ту хрень, что была передумана вчера вечером, чувствовала себя не так и плохо.  Все воспринималось чуть иначе, даже наличие этой самой коровы, будь она неладна!  Почему-то именно  факт ее существования стал самым ярким впечатлением  за вчера, как  ни странно.  А сейчас  стало любопытно, и  я даже уже готова была знакомиться.

   Мама нашлась на кухне, и я снова удивилась тому, как она изменилась.  Пока я и сама не определилась – в какую из сторон?  Я не видела ее после  развода.  Она просто проинформировала меня в общих чертах  (а что там было неясного?) и поставила перед фактом, что они разводятся по  инициативе папы.  Моему  предложению приехать и поддержать  ее сильно удивилась.  Оказалось, что у нее уже куплена путевка  и уезжают они в Турцию вдвоем с подругой.

   Но именно то, что изменения получились такими основательными, и говорило о том, что перенесла она все это дело совсем не так легко, как старалась тогда показать.  Да я и так сейчас все понимала.

-  Мам…?

-  Встала?  Сейчас будем овсянку, а на обед  куриный супчик и творожную  запеканку.  Аппарат на столе, проверь  давление.

-  Вот так сразу, с кавалерийского  наскоку, да? 

-  Если нужно постоянно контролировать,  значит, мы будем  контролировать.  Умывайся, сейчас я расскажу тебе свою новость.

   Ванная комната в этом доме была именно что комнатой.  После квартиры в старой панельке  вообще все площади здесь воспринимались, как что-то запредельное.  Хотя к чему здесь было привыкать?  Этот дом был родным для меня,  здесь я провела почти все сознательное детство - с десяти лет  жила вместе с дедушкой и бабушкой – мамиными.

   Родители отца были  живы до сих пор, но жили на Кубе.  Мой второй  дед был темнокожим кубинцем.  Живьем я не видела его ни разу – не пришлось.  Он учился в Москве на врача, они с бабушкой  женились,  и родился папа.  Потом дед уехал, а за бабушкой вернулся только через двадцать два года.  Почему она потом поехала за  ним  – я не имела понятия.

   В том, что я не жила с родителями, виноваты  были  склады.  В начале девяностых  папа работал научным сотрудником среднего звена в известном НИИ,  а мама – фармацевтом в рядовой аптеке.  Однажды  папу вызвал кто-то из высокого начальства и в приказном порядке на него были оформлены те самые склады, раньше принадлежавшие институту, а потом оказавшиеся приватизированными на его имя.  Само собой – временно, с последующей передачей  тому самому  начальству в более удобное для этого время.

   Сначала все было тихо.  А потом начальство куда-то тихо  исчезло.  Прошли  еще месяцы, и папа поехал посмотреть на свою фиктивную собственность – она прилежно охранялась и пока никак не использовалась.  Через некоторое время пришла пора что-то решать, и мама предложила помочь в этом  уже через свое начальство.  Склады, удобно расположенные  в черте города,  были сданы в аренду  большой фармацевтической компании и на счет  нашей семьи стали капать деньги и это были хорошие деньги.

   Насколько я знаю, от наездов и попыток вторичной прихватизации   мои родители отбивались вместе с той компанией.  За мою безопасность испугались и поэтому  из города увезли. А потом я прижилась  здесь, привыкла к школе и увлеклась танцами, а потом еще и влюбилась со всей дури,  и уезжать обратно  отказалась категорически.

   Дом был каменно-деревянным.  Первый этаж был сложен из камня, а позже был  надстроен второй – из бруса.   Со временем все это состарилось и даже немного обветшало, хотя нигде будто бы пока не текло и не рушилось.  Дедушки и бабушки не стало пять лет назад и дом с участком в почти гектар земли, доставшейся  после развала колхоза, собирались продать.  Но не хотелось задешево – место было уж больно козырным.  Тогда тянули бумажки с номерами участков и деду вместе с еще одним мужиком случайно достались самые роскошные – вдоль реки напротив санатория на том берегу. 

   После развода  мама вернулась сюда.  Насколько я знала, сейчас она нигде не работала,  занимаясь собой… и коровой  теперь.  Нет, нужно было закрыть этот вопрос!   Пойти и, наконец, познакомиться, что ли?  Я шла на кухню и тихо улыбалась.

   Мама предложила  собраться, взять с собой медицинские документы и прямо сейчас  купить  курс лечения в санатории.  Покупать  полную путевку не было надобности, только лечение. 

-  Паша еще не звонил, - не согласилась я, -  он обещал поговорить  со своим знакомым и перезвонить мне сам.

   При упоминании  о Пашке  что-то послушно отозвалось внутри,  щелкнуло и включило не те эмоции.  Наползало  болезненно-тошнотное… неконтролируемо - снова тоска, похоже.   Не только по Пашке, само собой, но и  по всему тому, что осталось там.  Плечи сами собой опустились, я ссутулилась над столом и быстро заработала ложкой.  

-  Одно другому не мешает.  Или он и путевку для тебя купит?

-  Вот про купит…

-  Деньги есть.  На соседнем участке  будут строить мостик через Таю  - соединят два берега.  Поэтому прибрежные участки на нашем  сильно выросли в цене. На них  есть покупатель, который хочет выстроить здесь гостевой коттеджный поселок.   Люди будут жить в  домиках над рекой, а на лечение ходить за речку – метров  триста всего. 

-  Вокруг нас будут дома? – ужаснулась я.

-  Вокруг нас будет забор, - отрезала мама, - а дома – только  с одной  стороны. Сделают дорогу, поставят магазин.  И не впритык же?  Мы уже подписали предварительный договор,  я получила задаток-гарантию.

-  Странно это все, мам…  

-  Странно сидеть на гектаре земли и нанимать  людей, чтобы его косили несколько раз за лето.  Нет… Тасе, конечно,  нужна травка и сено, но его можно купить потом… и с доставкой.

Глава 11

-  Это будет «голый» маникюр, - увлеченно  бормотала  моя бывшая одноклассница, - для коротких ногтей красивой формы просто идеальный вариант.  Если бы на длинные и в твой образ…  хищный принт,  да-а…  всего на парочку ноготков.   А лак  с нюдовым эффектом… я бы выбрала пепельную розу.  На короткие…   да, тогда только «голый»… Как ты считаешь?

-  Я полностью доверяю тебе, Света, ты в этом профи – не я.  Главное - не ярко и не длинно.  У нас же Тася…

-  Это просто здорово! –  ворковала она над моими пальцами, - крем для доения у тети Томы есть.  От него просто бархатный эффект.  Вроде только для  коровьих сисек  придумано, а руки  лечит идеально  – и от трещинок, и от ранок, и от сухости, а еще он без запаха и абсолютно…

   Я слушала и расслабленно наблюдала, как она работает с моими руками.  Ароматная ванночка, фен, крем, инструменты – новенькие, хромированные, блестящие…  Их  блеск  в движении завораживал,  а осторожные,  выверенные движения и монотонное бормотание Светы тоже работало на эффект гипноза.  Вспоминалось – перед глазами подопытного ритмично качается подвеска, поблескивая гранями  камня, встроенного в нее.  И этот блеск завораживает, вводит в транс, глазки закрываются…

   Зеркало  передо мной  будто подернулось  неясной дымкой.   В нем отражалось  мое лицо, но в то же время,  будто уже и не мое.  Не будь тех трех операций, сейчас я выглядела бы иначе  -  вывернутые «негритянские» губы,  широкий   нос.    Да – ресницы, да – глаза и брови, но… черножопая  Зойка.

    Дед был неплох собой, и  винить бабушку за неосторожный выбор я не могла.  Мы иногда шутим, что мужчина должен  быть  чуть лучше обезьяны...  Я  же считала, что  желание найти  своим будущим детям отца с приемлемой внешностью это не просто женская блажь.   Это в том числе и наша неосознанная  забота о них, о том, чтобы эта внешность потом  не стала их бичом.  При знакомстве в компании  первым  взгляд всегда падает на того мужчину, который красивее.  И это не отсутствие здравого смысла, а чистейшие инстинкты. Мозг подключается потом.  Или же нет.

   Эти мои комплексы…  кажется,  я боролась с ними всю свою жизнь.  И, будучи беременной, тоже  тряслась и  переживала.  И даже   консультировалась по телефону со своим психологом, а потом  грамотно занималась аутотренингом, чтобы не паниковать  зря.  И что было бы со мной, родись они с такими же губами или носами? Думаю, что любила бы  их так же, если не  больше, а еще обязательно страдала бы за них.  Может и без причины – просто авансом.  Потому что впереди у них была бы юность и любовь, и вдруг там -  как у меня в свое время?

   Но  ребята пошли в Усольцева, разве что кожа  была более  темной, с эффектом  сильного загара.   Их отец   темноволосый  и кареглазый.  Заинтересоваться блондином я не могла бы по определению,  потому что такой яркий контраст  еще больше выпячивал бы мою темнокожесть.  Рядом с  таким мужчиной  я чувствовала бы себя совсем чумазой.  Жаль, что светленький Андрей сразу не знал о моих комплексах.  Хотя в нашем случае дело было вообще не в этом.   

-  Готово,  Зоя!  Ты что – только с дороги?  Устала?

-  Нет… - сама не понимала я своего состояния, - но что-то такое точно есть -  слабость, сонливость.

-  А-а-а…  это давление упало,  - сделала вывод Света, - у  мамы часто так.  Выпей кофе, а лучше крепкого черного чая, в нем больше кофеина.  И сразу придешь в норму, взбодришься. Прямо сейчас могу, хочешь?

-   Ну-ка, ну-ка, - откликнулась на это от двери  моя мама и потянула из сумочки мини-тонометр: -  Давайте  посмотрим…

-  Ух ты, какой малюсенький! – восхитилась Света, - прямо для сумочки.

-  В аптеке только что взяла.  Вы как – закончили, я ничего не порушу?

-  Нет, теть Тома, но все-таки осторожненько…

    Измерив мне давление, мама пожала плечами и уставилась на меня, а Света опять сделала выводы:

-  Бракованный.  Сто тридцать пять на девяносто – это повышенное.   А она вон спит.  Идите  сразу поменяйте.

-  Не нужно,  -  остановила  я маму, - Паша говорил, что в любом случае, даже если давление потихоньку нормализуется, организму нужно к нему адаптироваться.  Я привыкаю, Света, такое для меня это почти норма, но ощущается, как низкое.  Ты, Светка, волшебница, - улыбалась я ей, - это все твое воркование и ласковые руки.  У тебя много работы?  Я буду часто…

   Потом мы с мамой не спеша дошли домой, и там я, наконец,  познакомилась с Тасей.  Выяснилось, что у нее потрясающе красивые темно-синие глаза.  Ох, я много отдала бы за такой цвет для себя!  От нее пахло молоком и немного - навозом, я даже обнаружила засохшее пятно от него на задней ляжке, но мама сказала, что стерильной вся корова  и не может быть, а вот вымя – запросто и сделать это в наших силах.  Потом она доила  Тасю, а я смотрела…

   Все это не сбило меня с мыслей и  воспоминаний, которые нахлынули после той встречи с красивой темненькой девочкой…

   Приняли меня в четвертом классе «А»  замечательно.  Мальчики солидно молчали и присматривались, а девочки сразу подошли знакомиться.  Одна даже потрогала мою  щеку пальцами и отметила:

-  Ух ты, как она загорела.

   На этом и остановились.

   Губешки и нос тогда еще  не так сильно бросались в глаза –  мое лицо  долго оставалось по-детски пухленьким.  И вся я была, как грибок-боровичок – сбитенькая и откормленная.  Помню, как сильно нравилась я сама себе - как-то крутилась перед большим зеркалом  и хвасталась:

-  Глянь, бабушка, какая я вся ровненькая, пряменькая и красивенькая.

   А потом, буквально за пару лет, я очень изменилась - вытянулась.  И стала не то, чтобы худой, но ужасно нескладной и угловатой.  Я стеснялась своих острых коленок и не только их.  Казалось, что острые углы выпирают из меня повсюду.  А еще вылезли губы и расплылся по лицу нос.  Губы были мало того, что большие и странно вывернутые… они еще и не были гладкими, как вот сейчас носят продвинутые девушки.  Все они были в вертикальных складочках или же морщинках… 

Глава 12

   Спокойный вечер с мамой,  самокопание - да, но какое-то ленивое,  рассеянные  мысли под таблеткой  уже в  постели – почти ни о чем  и никаким боком… короче – ничего не предвещало.  А ночью я заново переживала свой первый секс с Усольцевым.  Тот самый, о котором вспоминала днем.  И в этот раз это было  вообще что-то… волшебное.  Потому что я смотрела  будто со стороны и в то же время умудрялась  чувствовать.  Это было очень много  и сложно – то, что я чувствовала тогда - давно.   Но сейчас!

   В этот раз  даже  малейший негатив был полностью исключен – неловкость и даже  стыд, потом   боль…  Утром тоже не знала куда глаза девать…  Теперь же  я переживала  только  те эмоции и ощущения, которые привязали тогда меня к нему окончательно и бесповоротно.   А еще же я смотрела!

    Что оно вообще такое - половой акт?  По факту же – порнуха порнухой, как ты ни поэтизируй  сам   процесс.  Но занимаясь этим, как-то совсем не задумываешься  – а как оно  выглядит?  Или как ты  выглядишь?  Жадно ловишь ощущения, хватаешь их,  торопишься,  стремишься к финалу.   А ощущать себя человеком разумным начинаешь  уже после того, как  прояснится   сознание.  Но совершенно неожиданно  это  оказалось настолько красиво…

   Обнаженные юные тела,  медленные томные движения, тягучие стоны в губы, сильные мышцы, мягко перекатывающиеся  на мужской спине...  Мои руки на ней - с силой, до белых пятен, и вся я -  с выражением…  безумия, наверное,  на лице.  Потому что я еще могла понять такой экстаз во время оргазма, но не в процессе же?  А тут - глаза, как звезды,  распухшие от поцелуев  губы, совсем потемневшие от прилившего  жара щеки…  И он – сильный, напряженный и жадный. И такой  нежный и ласковый вместе с этим, бережный…

   Я получила разрядку.  Проснулась  ночью, приходя  в себя от остаточных спазмов, которые, затухая,  гуляли в животе.  Тихо лежала  и  остывала.

   Если подумать, то не случилось ничего  страшного.  Можно было даже похихикать потом при случае – обслуживает  сволочь Усольцев независимо...   вовсю продолжаю эксплуатировать.   А только хотелось  выть…  Выть во весь голос, орать и голосить!  Как я теперь без его рук, без  губ, без  всего остального, в конце концов!   И без тихого стона в ухо,  всегда…  когда он обессилено опускался на меня:  -  Моя…

-  Плохо выглядишь, Зайка.  Что такое? – вглядывалась мама утром в мое лицо. 

   Я прошла и села за стол.  Потерла  опухшие глаза, потом лоб - как Пашка, и решительно высказалась:

-  Мама… мне нужна работа.   Бакалавриат «лингвистика»  дает возможность  работать в восьмидесяти трех профессиях.  Если отсеять те языки, которые я не изучала, то и… двадцать пять – не меньше.  Я даже готова опять в школу!  Ну  не могу я вот так – на полном довольствии и безо всяких обязанностей.  У меня  до фига  много времени на мысли.  Вчера я весь день думала.

-  Действительно…  удивительная способность, - пробормотала мама, отворачиваясь к плите, - целый день… надо же.  Нет, чтобы с утра, или только в обед.

-  Это не шутки, все серьезно, мама.  Сегодня ночью я была с Виктором, - легла я лбом на руки, сложенные на столе.  Бормотала уже оттуда:  -  Всего…  сколько тут прошло?  Бывало -  ждала  месяцами.  Потом  они перестали ходить так далеко и все равно  это недели…  и ничего подобного.  А сегодня мне приснилось, и я кончила.  А потом  мне хотелось выть, орать и рвать его на части!  С-скотина…  Я думала - тут станет легче, ага!  Просто безумно больно, мам, и просто отчаянно его не хватает! - задохнулась я и часто задышала, стараясь, чтобы до слез не дошло. Вскинула глаза на маму.

   Она замерла... и опять отвернулась и кивнула, не отрываясь от плиты и помешивая  молочную кашу, чтобы та не пригорела.

-  Тоска…  так  бывает.  Потерпи немножко.  И плачь, если хочется, не запирай слезы в себе – будет только хуже.  Хотя, я вижу…  Зоя, - обернулась она ко мне и вдруг улыбнулась… хитренько:  - Так себе, конечно, вопросик…  а ты когда-нибудь спрашивала его  – а как они справляются с этим там – на лодке?  Женщин же нет…

-  Нет, - подтвердила я,  ощущая внутри  приятные  отголоски чего-то такого...  И даже догадок строить  не нужно было.  Это было  удовольствие знать, что Усольцев сейчас не с этой…,  а в море.

-  Ну, мам, - улыбнулась, - как-то же  справляются?  Сами,  самостоятельно.  А у американцев, говорят,  есть штатный инвентарь – резиновые куклы.   

-  И ничего такого в этом – забота о людях, - не согласилась она.

   А я вспомнила вдруг, как Усольцев первый раз тянул из-под подушки к себе в  чемоданчик  мою ночную рубашку.   Когда я удивилась, удивился  в свою очередь и он:

-  А на что, я, по-твоему,  должен… любоваться?

-  На фотографию?  -  пырхнула я.

-  Это само собой, -  чмокнул он меня и дохнул в ухо: - Только она  Зойкой не пахнет.  Дурочка…  я не маньяк, - и оставил меня, стал собираться дальше, отвернувшись и договаривая: -  Бывает,  накроет...  Особенно, если понервничаешь.

   Я помнила этот разговор и свою дурацкую  улыбку тогда, потому что так живо представилось - после  трудного  дня вся лодка… в каждой офицерской каюте… и все сопят и дергают. А уж если весь экипаж...  Внутри все  тряслось от еле сдерживаемого смеха.  Но ему я этого не показала, а потом оно  прошло, потому что я поняла, как он сказал это «понервничаешь»…  И отвернулся.  Не просто  развлекаются.  А что тогда?  Спасаются так, что ли?

   Дети, конечно, не слышали этот разговор, а если бы и услышали, то тогда еще ничего не поняли бы.  Но то, что, уходя даже в маленькую автономку,  папа в обязательном порядке  кладет в свои вещи мамину рубашку, очевидно, было замечено.  И может, спросили его об этом и он как-то объяснил, но не так, чтобы всю правду?  Но, когда мальчикам было по одиннадцать и они уезжали в  детский лагерь в Геленджике,  Ромка потянул мою рубашку  к себе в сумку.  И ответил мне, будто не понимая -  чего это мама тупит: