Мики бежала по коридору и внезапно столкнулась с молодым человеком, на плече которого висела кинокамера. В тот момент ее голову занимали разные мысли: стажировка на Гавайях, предстоящий на этой неделе семинар по хирургии, ребенок из шестой палаты, проглотивший английскую булавку… Мики наскочила на молодого человека с кинокамерой, потому что смотрела на часы: смена началась всего два часа, а Мики уже не укладывалась в график.
Когда минуту назад девушка проходила мимо сестринской, ей навстречу плыл аромат свежего кофе, и она почувствовала, как засосало под ложечкой. Вчера она до полуночи пробыла в палате неотложной помощи, не пошла домой и вздремнула в смотровом кабинете. Сегодня встала с рассветом, отправилась в хирургическое отделение, чтобы принять душ в раздевалке для медсестер, и бегом вернулась в отделение неотложной помощи, чтобы начать новую изматывающую восемнадцатичасовую смену. Мики пыталась вспомнить, когда ела в последний раз. Вчера днем в комнате отдыха ей удалось второпях проглотить какой-то пирог с ананасом, и она гадала, будет ли время поесть еще раз… И в этот момент буквально сбила с ног молодого человека.
— Ой! — задыхаясь, воскликнула она. — Извините!
Молодой человек отшатнулся, балансируя большой кинокамерой.
— С вами все в порядке?
Он рассмеялся, снимая камеру с плеча:
— Жить буду. У меня опасная профессия.
Мики смотрела то на него, то на стоявшего за ним молодого мужчину, поддерживавшего большой черный кофр, который на ремне свисал с его плеча.
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Да нет, с нами все в порядке. Мы не собираемся отнимать у вас время.
Мики торопилась к очередному пациенту. Было восемь часов, стояло приятное октябрьское утро, и в палате неотложной помощи больницы Св. Екатерины пока тишина. Но Мики знала, что скоро начнется горячая пора.
— Вы репортеры?
Молодой человек с кинокамерой некоторое время разглядывал ее, затем ответил:
— Так вы не знаете, кто мы такие? Простите, но мне говорили, что всех уже проинформировали. — Он протянул руку. — Джонатан Арчер. А это Сэм, мой помощник.
Озадаченная Мики протянула руку, Арчер крепко пожал ее и кивнул помощнику, который весело улыбался.
— Ничего не понимаю, — пожала плечами Мики. — Кто вы и почему находитесь здесь?
— Джонатан Арчер, — повторил молодой человек, будто само его имя и было ответом на вопрос. — Мы снимаем кинофильм.
— Что вы делаете?
— А я-то думал, что все о нас знают. — Он разглядывал ее белый халат, стетоскоп и медицинскую карту под мышкой. — Вы здесь работаете?
— В некотором смысле. — Мики боролась с желанием убежать отсюда поскорее. Год стажировки в больнице приучил ее все время находиться движении и делать три дела сразу. Во время смены у практикантов четвертого курса не оставалось ни минутки свободного времени даже на чашку кофе, не говоря уже о том, чтобы стоять и болтать с незнакомыми людьми. Но Мики разбирало любопытство: — А что это за кинофильм, о чем он?
Лицо Джонатана Арчера расплылось в широкой улыбке:
— Документальный. Следующие несколько недель мы с Сэмом будем снимать в больнице события по мере того, как они будут происходить. Чистое cinema verite[12].
Мики изучала его с неподдельным интересом. Джон Арчер походил на обыкновенного рабочего, который мог бы прийти в палату неотложной помощи, чтобы исправить какую-нибудь поломку. Его голубые джинсы были чисты, но испещрены заплатами; выцветшая футболка с надписью «Я живу в мире рулонов кинопленки» плотно облегала широкие плечи и мускулистую грудь. Мики подумала, что до тридцати ему не хватает одного-двух лет.
В свою очередь, его проницательные голубые глаза разглядывали девушку. Арчер дивился тому, что такая красота пропадает в больнице. Длинная шея, волосы цвета платины, собранные в тугой узел, высокие скулы и узкий нос — она напоминала приму-балерину, классическую красавицу.
— И кому я обязан тем, что меня сбили с ног?
— Я доктор Лонг.
— О, так вы врач.
— Нет еще. Пока я изучаю медицину. На четвертом курсе. Пациентам мы должны представляться врачами, так что это вошло у меня в привычку. — Она виновато улыбнулась. — Я ничего не повредила? Какой-нибудь кадр?
— Нет, мы пока еще не снимаем. Просто изучаем планировку больницы, освещение и тому подобное.
— Вы кинооператор?
— Я продюсер, режиссер, помощник кинорежиссера и… влюбленный.
Мики рассмеялась:
— Я думала, что фильмы снимаются при ярком свете, кругом стоят рефлекторы, складные брезентовые кресла, и во всем этом участвуют полсотни человек.
На этот раз расхохотался он, и Мики заметила лучики морщинок в уголках глаз. Красивые глаза на привлекательном загорелом лице.
— Это зависит от того, какой фильм снимается. Это же не «Бен Гур». Cinema verite не требует большой команды. Команда — это мы с Сэмом, больница — сцена, вы — актеры.
— А сюжет?
— Больница сама его подскажет.
Как странно. Три минуты назад Мики неслась как сумасшедшая, думая о миллионе дел, а теперь — кто бы мог подумать! — обсуждает кино с совершенно незнакомым человеком.
— Можно угостить вас чашкой кофе?
И зачем он спросил об этом! Как раз кофе ей и хотелось, но суровая действительность вынудила Мики отказаться. Увы, не успеет она осмотреть одного пациента, как в кабинет доставят следующего. Придется накладывать швы, гипсовые повязки, ставить капельницы, брать спинномозговую жидкость на анализ, успокаивать истеричных матерей, угождать раздраженным врачам — и так без конца. Во всем этом водовороте ей придется выкроить время, чтобы пообедать на ходу, а возможно, остаться без обеда, бежать домой переодеваться и, если повезет, немного вздремнуть на пустой кровати.
— Простите, я не могу. — Она собиралась уходить. — Желаю вам снять удачный фильм.
— Доктор Лонг, мы столкнемся еще раз!
Мики смутилась, хотела было ответить, но передумала и поспешила уйти.
Мики столкнулась с ним второй раз, когда, торопясь, свернула за угол. Оба смеялись и гадали, какова вероятность, что это случится еще раз. Джонатан Арчер пригласил ее отужинать вместе, но она снова отказалась. В третий раз Мики столкнулась с ним, но не в буквальном смысле, когда шла в регистратуру искать потерявшуюся медицинскую карту. Джонатан и Сэм снимали в крыле, где находилось психиатрическое отделение. Молодому человеку и девушке удалось обменяться лишь несколькими словами. Мики извинилась за то, что не может принять его предложение отведать кофе с пончиками. В четвертый раз Мики так задумалась о том, как через восемь месяцев будет собираться на Гавайские острова, если ее пригласят в больницу «Виктория Великая», что Джонатану Арчеру пришлось взять ее за руку, чтобы обратить на себя внимание. На этот раз оба встретились в удачном месте — больничном кафетерии, и время тоже оказалось удачным — полдень. Он спросил, можно ли ему пообедать с ней за одним столиком, но Мики ждали клинические исследования, и ей вскоре пришлось убежать. Джонатан Арчер уже стал подумывать, не избегает ли она его, и, по случайному стечению обстоятельств, Мики подумала, что ее поведение может навести на такие мысли.
Мики нервничала. Тщательно моя руки над раковиной за дверями операционной, она старалась вспомнить все, что учила в последнем семестре, когда приступила к первой стажировке в операционной: сперва тщательно вымой руки до локтей, мой их щеткой, равномерными движениями двадцать раз проведи по ногтям, затем по каждому пальцу и ладони, шесть раз вокруг запястья и столько же раз по руке ниже локтя. Полоскание начинай с кончиков пальцев, сверху вниз, затем подними ладонь и убедись, что вода стекает от пальцев к локтям. Затем проделай все то же самое с другой рукой.
Как все начинающие, Мики терла слишком сильно и поэтому морщилась от боли. Со временем она поймет, с какой силой следует нажимать, чтобы удалить бактерии, не стерев саму кожу. По крайней мере, она уже научилась держаться на определенном расстоянии от раковины и не забывала надеть маску перед началом мытья. Сейчас Мики недоумевала, почему в кино хирурги всегда моют руки, опустив маски. Их бы выгнали, проделай они такое в настоящей больнице!
Мики взглянула на часы. Если мыть руки правильно, на это уйдет ровно десять минут. Она сосредоточилась, чтобы сделать все хорошо, потому что ей предстоит ассистировать доктору Хиллу. Тому самому доктору Хиллу, который заведовал хирургическим отделением и, если верить молве, на завтрак предпочитал студентов-медиков.
Теперь ей предстояло справиться с трудной задачей: пройти через коридор и закрытую дверь в стерильном халате и перчатках, ни разу ничего не задев. В прошлом семестре одна медсестра (медсестры обучали студентов этой процедуре) несколько раз отправляла Мики к раковине, прежде чем осталась довольна тем, как та вымыла руки. Подняв руки перед своим лицом так, чтобы вода стекала по локтям, Мики, пятясь назад, вошла в операционную, спиной толкнув дверь, и, к счастью, операционная сестра уже держала полотенце наготове, ибо холодные руки Мики уже покалывало. Под критическим взглядом дежурной сестры Мики сперва вытерла одну ладонь, затем другую, не коснувшись полотенцем своей одежды, затем вытерла руки до локтей, и, держа полотенце между большим и указательным пальцами, отправила его в плетеную корзину. Затем нырнула в халат, который держала операционная сестра, натянула перчатки, не разорвав их — это дается нелегко, — а вторая сестра завязала ей халат на спине.
Операция еще не началась, а Мики уже потела.
— Ты собираешься ассистировать Хиллу? — рявкнул голос за ширмой, где расположился анестезиолог.
Мики не видела говорившего. Поскольку пациент уже был подготовлен, операционная сестра накрыла его стерильными покрывалами. Анестезиолога скрывала зеленая ширма.
— Да, — ответила она.
— Желаю удачи.
В это утро ей уже шестой раз желали удачи. Неужели доктор Хилл такой монстр?! «В операционной он настоящий медведь, — сообщила в раздевалке мисс Тиммонс, старшая сестра. — Он себя возомнил богом или кем-то в этом роде. Ему нравится видеть, когда студенты уходят как побитые собаки. И будьте осторожны: он любит бить по рукам». Последнее Мики слышала и от нескольких студентов своего курса, которые уже прошли обязательную ротацию в хирургическом отделении. Если ошибешься, Хилл бьет инструментом по костяшкам пальцев.
— Хорошо, приступим! — прозвучал сочный голос, когда раскрылась дверь. Высокий и импозантный мужчина в зеленом халате протянул капающие руки операционной сестре и быстро вытер их. Пока ему завязывали халат, он холодным взглядом оценивал свою ассистентку.
— Вы та с четвертого курса, которая должна мне сегодня помогать?
— Да, доктор.
— Как вас зовут?
— Доктор Лонг, — привычно откликнулась Мики.
— Вы еще не доктор. Вы раньше ассистировали при операции аппендицита, мисс Лонг?
— Нет, доктор, но я все об этом прочитала до мельчайших…
— Встаньте на ту сторону, — приказал он, тремя большими шагами подойдя к столу.
С трудом сглотнув, Мики выполнила его приказание — заняла место напротив доктора Хилла и осторожно опустила руки на зеленые простыни. Она почувствовала, как тело под ними излучает едва уловимое тепло, а грудь чуть поднимается и опускается под воздействием аппарата принудительного дыхания.
— Если во время операции вам станет плохо, мисс Лонг, — отойдете от стола. Ну что ж, дамы, вы все готовы? — Две медсестры утвердительно кивнули. — Чак, ты там еще не уснул?
— Все готово, — последовал краткий ответ из-за ширмы анестезиолога.
Доктор Хилл встал так, что меленький кусочек живота, неприкрытый простынями, оказался в поле его зрения, после чего долго и оценивающе смотрел на Мики. Затем он сказал:
— Мы всегда начинаем со скальпеля. Полагаю, вы слышали о скальпеле, мисс Лонг? Когда вас просят подать инструмент, имеющий лезвие, руку не протягивают, как это делают при передаче других инструментов, иначе не досчитаешься пальцев. Сигнал с просьбой подать лезвие подается так — вы держите руку в том положении, в каком пользуются лезвием. Вот так.
Доктор Хилл вытянул руку над стерильным операционным полем, согнул ее в запястье, ладонью книзу, кончики всех пальцев сошлись в одной точке — лапка богомола. После этого операционная сестра вложила ручку скальпеля меж его пальцев.
— Превосходно, — продолжил он. — Никогда не следует ничего просить. Жестов вполне достаточно. А если операционная сестра расторопна, то и жесты не нужны, поскольку она подберет следующий инструмент до того, как тот потребуется. Теперь мы начнем резать, мисс Лонг. Все время держите в руке губку. Вот для чего нужен ассистент. Вы будете мне помогать, понятно?
— Да, доктор.
Мики потянулась к стойке, сняла со стопки хирургические швы и вытащила три кровоостанавливающих зажима.
Доктор Хилл спокойно положил скальпель, поднял на нее холодные серые глаза и сказал:
— Мисс Лонг, это табу. Видите эти губки вон там внизу, которые операционная сестра предусмотрительно разложила для нас? Вот для чего она здесь, мисс Лонг. Чтобы помогать нам. Мы с вами работаем здесь, где расположена рана, а она там, где находится стойка. Никогда ничего не берите со стойки.
Вся пунцовая, Мики пыталась вытащить изогнутую иголку для швов из марли, но у нее ничего не получилось. Доктор Хилл ничего не сказал. Его холодные глаза буравили Мики, пока та неловко возилась с марлей и хирургическим швом. Наконец операционная сестра наклонилась и ласково сказала:
— Позвольте, я сделаю.
— Извините, — пробормотала Мики и подняла одну из разложенных марлей.
Доктор Хилл взял скальпель и резюмировал:
— Так вот, когда тело человека режут, оно кровоточит. Эту кровь следует вытирать, пока хирург работает. Вот для чего Бог произвел вас на этот свет, мисс Лонг. Чтобы вытирать кровь, выступающую из раны. Если я увижу вас без губки в руках, то сделаю вывод, что вы понятия не имеете, для чего находитесь в операционной, и попрошу вас удалиться.
Одним изящным, плавным движением он разрезал кожу и жировой слой, и Мики тут же вложила марлю в рану. Когда марля пропиталась кровью, она вынула ее и вложила вместо нее другую. Доктор Хилл ничего не сказал. Его руки застыли. У Мики в голове начало стучать, пока она вытирала, выбрасывала, хватала новую чистую губку, снова вытирала и снова выбрасывала. Она уже собиралась вставить новую свежую марлю в рану, как доктор Хилл сухо заметил:
— Полагаю, вы собираетесь продолжать это до тех пор, пока пациент не скончается от потери крови? Промокните кровь, мисс Лонг, и, черт подери, не мешайте мне сделать прижигание!
Он взял инструмент, похожий на шариковую ручку, с иголкой на одном конце и электрическим шнуром на другом. Приложив иголку к разным точкам, откуда шла кровь, доктор Хилл оставил вдоль раны тропинку из обуглившихся точек. Это заняло несколько минут, и Мики сообразила, что следует делать: она видела, куда движется рука доктора Хилла, и промокала прямо перед ней, быстро снимая кровь, чтобы врач видел следующую точку кровотечения и вскоре, будто по мановению волшебной палочки, губке было нечего впитывать, а открытая рана осталась розовой и сухой.
— С этого момента, мисс Лонг, вы все время будете держать в руках зажим. Если после рассечения тканей откроется большое кровотечение, вам следует тут же наложить зажим. Держите руку открытой — вот так.
Она выполнила указание автоматически, и зажим твердо лег в ее ладонь. Мики машинально подняла левую руку, чтобы удержать инструмент, а пальцы просунула в кольца. С молниеносной скоростью доктор Хилл выбросил руку и крепко ударил ее по левой ладони.
— Мисс Лонг, никогда не пользуйтесь двумя руками. В хирургии не должно быть лишних движений. Держите руку вытянутой, и сестра передает инструмент в том положении, в каком он используется. Никакой возни, и только одной рукой. Повторите еще раз.
Подавив негодование, Мики опустила кровоостанавливающий зажим и протянула руку. Сестра снова вложила в нее зажим и… снова ее вторая рука машинально поднялась. На этот раз доктор Хилл использовал первый зажим, чтобы ударить девушку по руке. Удар получился больным, жгучим, прямо по костяшкам пальцев.
— Еще раз, — приказал он.
Негодуя, Мики смотрела ему прямо в глаза. Бросив зажим, она вытянула раскрытую руку, почувствовала, как инструмент удобно лег на ее ладонь, и, превозмогая себя, одной рукой просунула пальцы в кольца. Но инструмент выскользнул у нее из руки, упал на стерильные занавески, соскользнул с них и со звоном полетел на пол.
— Снова, — приказал Хилл, холодным, жестким взглядом сверля ее.
Мики и следующий зажим уронила на пол, второй раз получила удар по костяшкам пальцев, но в шестой раз ей удалось неловко вклинить пальцы в кольца.
— Браво, — сухо произнес доктор Хилл. — У вас не руки, а крюки.
Мики хотелось швырнуть зажим в его самодовольное лицо, влепить ему оплеуху, спросить, научился ли он держать хирургические инструменты сразу после рождения, ей хотелось сказать, куда бы она воткнула ему его проклятые зажимы. Но Мики лишь протянула руку, получила зажим, быстро просунула большой и третий пальцы в кольца и опустила кончик на рану.
Вытирание губкой и прижигание продолжались несколько минут, затем доктор Хилл положил свои инструменты и сказал:
— Мисс Лонг, прелесть надреза в точке Макбурнея заключается в том, что не приходится резать мышцу, ее надо лишь расщепить.
Он засунул в рану большие пальцы и раскрыл рану.
— Итак, мисс Лонг, каковы клинические признаки обычного аппендицита?
Немного подумав, она ответила:
— Слабая общая боль в брюшной полости, начинающаяся в надчревной области, обычно сопровождается отсутствием аппетита и рвотой; через несколько часов боль принимает местный характер, локализуясь в правой подвздошной области. Лихорадка обычно выражена слабо. В нижней части живота наблюдаются спазмы мышц. Клинический анализ крови свидетельствует об увеличении количества лейкоцитов, а скорость оседания эритроцитов…
— Мисс Лонг, оперируя пациентов, я не принимаю во внимание скорость оседания эритроцитов, поскольку для диагноза это мало что дает. Сестра, дайте моему ассистенту инструмент Гулета.
Пальцами нащупывая в тазовой полости аппендикс, доктор Хилл сказал:
— Запомните: следует быть осторожным на тот случай, если аппендикс окажется слишком рыхлым и при сгибании может прорваться. В таком случае сперва отделяют его основание от слепой кишки, но не наоборот. Сестра, пробу Бэбкока, пожалуйста.
Удавив розоватый, похожий на червяка кусочек ткани и бросив его в ванночку для анализа, доктор Хилл спрятал перевязанное кисетным швом основание аппендикса и добавил:
— Это можно сделать разными способами, мисс Лонг. Можете объяснить, почему я выбрал этот метод?
— Доктор, мне представляется, вы выбрали его на случай, если на месте шва образуется абсцесс. Тогда возникает большая вероятность, что абсцесс может прорваться в закрытой слепой кишке, а не в брюшной полости.
— Очень хорош-о-о, мисс Лонг, — протянул хирург. — Вы сообразительнее большинства других. — Затем он повернулся к ширме анестезиолога и сказал: — Чак, пора завершать.
Показалась голова в зеленом колпаке:
— Джим, основные показатели организма стабильны.
— Шов, — сказал доктор Хилл операционной сестре, протянув руку. — И дайте мисс Лонг ножницы. А то мы до скончания века будем ждать, когда она догадается попросить их.
Анестезиолог вытащил из уха наушник стетоскопа и, глядя, как доктор Хилл закрывает брюшные слои, сказал:
— Джим, а что ты думаешь об этом парне из кино? Он всю больницу перевернул вверх дном.
— Он меня не волнует при условии, что не будет мне мешать.
— Вы видели его последний фильм? — поинтересовалась дежурная сестра, сидевшая на стуле в углу. — Я почти все время плакала.
— А что за фильм? — спросила операционная сестра, доставая еще один хирургический шов.
— Вы не слышали о нем? Этот фильм вызвал страшное недовольство. Говорят, министерство юстиции пыталось запретить его показ в этом округе.
— Я видел его, — проворчал Чак. — Сплошная коммунистическая чушь, скажу я вам.
— Да что за фильм-то? — снова спросила операционная сестра.
— Он называется «Нам!». Это документальная лента о войне, — ответила другая сестра. — Очень яркая и к тому же красивая. Говорят, он побывал там во время ожесточенной битвы и снял все так, как оно выглядит в глазах рядового солдата. Мне целую ночь снились кошмары. Фильм просто потрясающий!
— Черт подери, мисс Лонг! — рявкнул Хилл. — Вы режете их слишком длинными. Сестра, разрежьте их для меня, пожалуйста.
Доктор Хилл вырвал ножницы из рук Мики и бросил их на стойку.
— «Лос-Анджелес таймс» писала, — продолжала дежурная сестра, — что Джонатан Арчер еще очень молод и только начинает снимать фильмы, но он определенно подает надежды.
Мики стояла, положив раскрытые руки на хирургические простыни. Она пристально смотрела, как доктор Хилл ритмично зашивает живот, а сестра периодически отрезает нити швов. Мики сглотнула, у нее пересохло в горле. Она пыталась успокоить дыхание. Второй раз с ней такого не случится; такого больше не случится никогда…
Был четверг, холодный и ветреный; серый океан катил сердитые волны на песчаный берег. В отделении неотложной помощи было относительно спокойно.
Мики только что целый час наблюдала, как старший ординатор вытаскивал пенни из горла ребенка, и мыла руки над раковиной. Подошел доктор Гарольд, добродушный пожилой врач.
— Мне помнится, — начал он, скрестив руки на груди и прислонившись к стене, — как я оказался здесь однажды вечером и санитары привезли ребенка, проглотившего монету. Вызвали доктора Пибла, отоларинголога, и рассказали ему, в чем дело. Тот ужинал и не хотел бросать еду из-за какого-то пенни. Ему сказали: «Сэр, это не пенни. Это целых десять центов». «В таком случае, — ответил Пибл, — я немедленно иду».
Мики вежливо улыбнулась; она слышала эту историю много раз, причем каждый раз в ней фигурировали разные врачи и монеты разного достоинства.
— Мисс Лонг, — дежурная сестра, сидевшая у стола, подошла и протянула карту, — в третьей палате лежит мужчина с острым животом.
— Спасибо, Джуди.
Мики открыла карту и, втирая в руки крем, стала изучать ее. Какой-то мистер Л.Б. Мейер, старше пятидесяти, тошнота, боль в левой подвздошной области, СТРАХОВКИ НЕТ.
Студенты четвертого курса не ставили заключительных диагнозов, не выписывали лекарств, не клали пациентов в больницу, они только делали вид, что занимаются всем этим. После Мики этого мужчину осмотрит интерн, затем младший ординатор, возможно, еще один ординатор — и все будут задавать несчастному одни и те же вопросы, проводить стандартный осмотр, запишут одни и те же сведения. Затем к делу приступит старший ординатор и примет окончательное решение. Хотя Мики была первой и самой низкой ступенью в этой цепочке, она старалась подойти к каждому больному так, будто на ней лежит вся ответственность, и поэтому всегда тщательно проводила осмотры.
Карта мало что давала. Ей предстояло заполнить пять страниц в линейку, а на это обычно уходил час или два. Она постучала в палату номер три, открыла дверь, наклеила профессиональную улыбку и сказала:
— Доброе утро, мистер Мейер. Я доктор Лонг и собираюсь…
— Доктор, уже день! — Джонатан Арчер с дьявольской усмешкой спрыгнул со смотрового стола.
— Что…
Он подскочил к двери, защелкнул ее и взял медицинскую карту у нее из рук.
— Я — Л.Б. Мейер, понятно? Луис Б. Мейер! Пожалуйста, садитесь, доктор. Смотрите, что я принес. — Он взял стоявшую у раковины корзину и снял клетчатое покрывало. — Булочки и сливочный сыр. — Он вытащил термос. — Ямайский кофе.
— Мистер Арчер…
— Никаких возражений, доктор. Вы не знаете, что мне пришлось вынести ради этого.
— Мистер Арчер, что вы делаете?
Он развернул клетчатое покрывало и постелил его на покрытый бумажными салфетками смотровой стол. Затем стал отвинчивать крышку термоса.
— Вы не хотите присесть?
— Я хочу, чтобы вы объяснили мне…
Он резко повернулся и серьезно взглянул на нее:
— В конце концов я понял, что смогу увидеть вас, только став пациентом.
— Но вы же не пациент, мистер Арчер.
— Я могу им стать.
Она уставилась в ясные голубые глаза, увидела крохотные морщинки в их углах.
— О, вам это не удастся!
— Осмотрите меня.
Мики чувствовала, что оказалась в глупом положении. Но ей было лестно.
— Меня ждет работа, — нерешительно возразила она.
— Доктор Лонг, мне всего лишь хочется отнять у вас чуточку времени и узнать вас. А теперь послушайте: я просил ту сестру направить вас сюда, если вы окажетесь свободной. Сегодня спокойный день. Мы можем перекусить и немного поговорить…
— Прямо здесь?
— Почему бы и нет? Если вы потребуетесь, сестра знает, где вас найти. Что скажете?
Мики посмотрела на еду в корзине, втянула запах соблазнительного кофе, затем снова взглянула на Арчера и грустно покачала головой.
— Никак не могу. Это будет неправильно.
— Ладно, вы сами напросились! — Он направился к двери.
— Что вы собираетесь делать?
— Доктор Лонг, я неплохой актер. Я выйду в коридор, буду кататься по полу от боли и орать во всю глотку.
— Вы этого не сделаете.
— А затем я скажу, что вы отказались осмотреть меня. И я буду так громко звать Сью…
Мики расхохоталась:
— …что сюда прибежит тысяча женщин по имени Сьюзен!..
Она прислонилась к раковине и закрыла ладошками лицо.
— …затем я покажу все это в своем кинофильме, и разразится такой скандал, что…
— Хорошо.
— …вы будете рады, если вам разрешат заниматься медициной в лягушачьем болоте штата Арканзас!
— Я же сказала, что согласна!
— Согласны?
— Я останусь. — Она быстро подняла руку. — Но только потому, что я голодна и меня довели до отчаяния. Я останусь лишь на несколько минут.
— Вам действительно все это нравится? — спросил он спустя пять минут, жестом указывая на маленькую идеально чистую палату, на стене которой висела манжета для измерения давления, а на столике в розовом растворе лежали миниатюрные инструменты и аккуратно были сложены коробки с нитками для швов и повязками.
— Да, мне это действительно нравится.
Он налил ей еще кофе, допил остатки своего, молча раздумывая и все время глядя на нее васильковыми глазами.
— Где Сэм? — спросила она.
— Он в лаборатории отсматривает первый материал.
— Материал?
— Ну да, первый фильм, который мы сняли.
— К сожалению, я не видела ни одного из ваших фильмов. Мне не часто удается смотреть кино.
Он рассмеялся:
— Я сделал только два фильма, но первый так и остался лежать в коробке. Я не ожидал, что «Нам!» станет таким удачным! Я лишь хотел, чтобы общественность открыла глаза. Кто мог подумать, что небольшое разоблачение воспримут столь болезненно?
— Где вы получили кинематографическое образование?
Джонатан взял вторую булочку, густо намазал ее сливочным сыром, а сверху положил кусочек копченой лососины.
— У меня его нет. Я юрист. В шестьдесят восьмом окончил Стенфорд.
— Вы снимаете фильмы в свободное время?
— Все время. Я пошел учиться на юриста, чтобы угодить отцу. Он мечтал о том, что я буду работать в его фирме на Беверли-Хиллз. У меня же такого желания никогда не было, меня всегда тянуло в кино. Раньше я прогуливал уроки, чтобы посидеть в темном кинозале. Но я получил степень и сдал госэкзамен, как того хотел отец, — словом, выполнил свои обязательства, если так можно выразиться. Затем я повесил в шкаф костюм-тройку и купил кинокамеру. — Он откусил кусочек булочки, задумчиво пожевал ее, запил кофе и добавил: — С тех пор отец со мной не разговаривает.
Чашка Мики повисла в воздухе.
— Как жаль, — тихо произнесла она.
— Он успокоится, с ним всегда так бывает. Мой старший брат тоже не послушался отца и занялся морским страхованием. Но как только у него появился первенец, новоиспеченный дедушка простил все.
Мики смотрела поверх края чашки, и в ее глазах заиграли искорки:
— Вы именно так собираетесь вернуть его расположение? Завести ребенка?
— Отец всему бы обрадовался — будь то ребенок или мой первый миллион, — широко улыбнувшись, сказал Джонатан. Он молил Бога, чтобы не зазвонил проклятый телефон оперативной связи.
Удивительно, Мики желала того же самого, и это чувство стало для нее неожиданностью. Два года назад, летом шестьдесят девятого, простившись с доктором Новаком, она целиком окунулась в изучение медицины, исключив все остальное.
— Каким врачом вы собираетесь стать?
— Пластическим хирургом.
— Почему?
И Мики рассказала ему о родимом пятне и докторе Крисе Новаке. Она говорила спокойно, а ведь еще два года назад она скорее умерла бы, чем решилась рассказать об этом. Она не успела досказать, как заметила, что Джонатан Арчер хмуро разглядывает ее лицо.
— На какой стороне оно было?
— Угадайте.
Молодой человек встал и подошел к смотровому столу, на котором, болтая ногами, сидела Мики. Он нежно взял ее за подбородок и повернул его сперва в одну сторону, затем в другую. Сначала он смотрел глазами кинооператора, потом глазами обычного мужчины.
— Я вам не верю, — наконец сказал он.
— И тем не менее, это правда. Родимое пятно все еще там. Доктор Новак не удалил его — просто прикрыл. Мне приходится беречься солнечного света, а когда я смущаюсь, краснеет только одна щека.
— Можно посмотреть, как вы это делаете?
— Я не умею краснеть по приказу!
Джонатан чуть приблизился к ней, их ноги соприкоснулись, он все еще держал ее за подбородок.
— Мне бы хотелось заняться с вами любовью, прямо на этом смотровом столе, — тихо произнес он.
У Мики перехватило дыхание, и она поняла, что краснеет.
— Ха! — произнес он, отступая назад. — Вы правы. Покраснела только левая щека.
Мики молчала. Он вернулся к своему стулу, взял булочку и начал есть.
— Значит, вы хотите стать пластическим хирургом и избавить весь мир от уродства?
— Люди не рождаются по заказу и не знают, что из них сделает природа. Если вы родились с приятной внешностью, это не значит…
— Вы так считаете?
— Я хотела сказать, что…
— Доктор Лонг, половина вашего лица снова покраснела.
Мики положила чашку и встала:
— Я ведь не смеялась, когда вы говорили о своей жизни.
Джонатан тут же вскочил на ноги.
— Постойте! Извините! Я дразнил вас. Я не имел в виду ничего плохого. — Он взял ее за руку. — Простите меня. Ну не уходите! Пожалуйста!
Мики подняла глаза на него:
— Джонатан, я никогда не была уродливой. Мало кто из людей уродлив. Но в своем воображении я была именно такой. Родимое пятно выглядело, как солнечный ожог, но поскольку я была уверена, что выгляжу смешной, то и вела себя нелепо. Когда доктор Новак убрал пятно, я стала новой женщиной. В ту ночь родилась новая Мики Лонг — настоящая. Ничто так сильно не изменило меня, как собственное представление о себе. И как раз этому я хочу посвятить свою жизнь — помочь людям с физическими изъянами представить себя в лучшем свете и, следовательно, жить счастливее.
Арчер пристально смотрел на нее, завороженный ее голосом и лицом. Вдруг он сильно пожалел о своем минутном легкомыслии.
— Вы бесподобны, — сказал он наконец.
Оба смотрели друг на друга. Мики почувствовала, как его пальцы крепче сжимают ее руку, и вдруг ощутила сильное физическое влечение, какое испытывала только один раз — два года назад, в руках Криса Новака.
— Вы узнали, как я живу, — тихо сказал Джонатан, — теперь расскажите мне о себе.
— Тут нечего рассказывать.
— У вас есть семья?
— У меня никого нет. Отец бросил нас, когда я была маленькой, а мать умерла два года назад.
— Значит, вы остались одна.
— Да…
На звонок телефона ни он, ни она не отреагировали. А когда прозвучал голос дежурной медсестры: «Извини, Мики, тебе пора на пробу спинного мозга», — оба не отрывали глаз друг от друга.
Наконец Джонатан сдвинулся с места, Мики откашлялась и взглянула на часы:
— Джуди, сейчас иду. Спасибо, что предупредила.
У двери она обернулась:
— Спасибо за завтрак-обед. Все было очень вкусно.
— А что если нам в субботу вечером поужинать?
Мики покачала головой:
— У меня дежурство.
— А когда у вас нет дежурства?
— Когда я на вызове.
— А остальное время?
— Я в постели.
Джонатан вздохнул. Любой другой девушке он сказал бы что-нибудь «остроумное», вроде: «Тогда я присоединюсь к тебе». Но не Мики Лонг. Он был убежден, что она совсем особенная.
— Джонатан, вся моя жизнь — работа. Извините. Каждую неделю тридцать шесть часов в больнице и восемнадцать условно свободных. Но ведь у меня еще занятия в колледже, и многое надо прочитать сверх программы.
— Похоже, нам не везет с самого начала.
— Похоже на то.
— Но разве вы не можете выкроить время? Самую малость?
Мики последний раз взглянула на него и открыла дверь.
— Я попытаюсь.
Рут снова участвовала в соревновании, в новом марафоне. Но на этот раз призом будет не коробка с акварелями, не более высокие оценки и не положение на курсе.
Призом станет ребенок.
Рут заняла мягкое обитое гофрированным велюром кресло в тихом углу Энсинитас-Холла, куда через окно падали лучи октябрьского солнца. На коленях у нее лежали календарь, записная книжка на спирали и карандаш. Рут была занята подсчетом лунных циклов и дат, когда ее отвлекли женские голоса. Девушка подняла голову и увидела группу первокурсниц, которые собирались у камина. И откуда взялась эта порода студенток?
Они сидели на полу, скрестив ноги — около тридцати девушек с длинными прямыми волосами, заправленными за уши, все в брюках, слаксах или джинсах, в крестьянских блузках, мужских рабочих рубашках, свитерах, а одна и вовсе в майке, на которой было написано: «Женщина без мужчины — все равно что рыба без велосипеда». Они общались друг с другом с небрежной фамильярностью, словно не встретились впервые в прошлом месяце, а знакомы уже много лет. Две чернокожие девушки и две чиканы[13] кивали и общались с белыми американками с такой непринужденностью, какая еще несколько лет назад была немыслима.
Они вывели Рут из равновесия в первый день введения в курс, когда она добровольно вызвалась выступить с приветствием перед первокурсницами и пришла к ним, вооружившись советами, которые еще три года назад дала ей Сельма Стоун. И поняла, что эти советы потеряли всякий смысл. Первокурсницы уже все знали. Как это случилось? По каким таинственным каналам распространялась эта информация? Как эти тридцать девушек, приехавшие сюда из разных мест, так быстро узнали друг друга и сплотились?
За одну неделю они добились того, чтобы правила одежды переписали. А когда Морено по привычке отколол свой номер с трупом, его заставили официально извиниться перед всем курсом. Доктор Морфи, наученный горьким опытом коллег, тихо убрал из своих лекций такие слова, как «милочка» и «девица». И прямо сейчас одну старую кладовую в Марипоса-Холл переоборудовали в женскую уборную.
Почему? Почему этим тридцати удалось то, в чем их предшественницы потерпели неудачу? Объяснялось ли все тем, что девушек на курсе было уже треть от общего количества и они представляли собой силу, с которой приходилось считаться, или женщины действительно менялись, становясь смелее и независимее?
Рут покачала головой, мысленно поздравляя их, и снова занялась своими расчетами.
Определить дату родов — дело очень тонкое. Надо было точно вычислить время — так точно, как только природа позволяет науке. Если к моменту интернатуры Рут будет на сносях, больница откажется от нее и отдаст ее место кому-нибудь другому. Но, с другой стороны, если она оттянет время зачатия слишком далеко, придется ходить беременной большую часть интернатуры, а это тоже ничего хорошего не сулит. Однако Рут знала медицинский персонал, с которым работала три последних лета в больнице Сиэтла (именно там в июле ей предстояло начать интернатуру), и была почти уверена, что тамошние врачи не станут возражать, если до разрешения от бремени ей останется совсем немного. Но Рут не возьмут в тот период, когда от нее в работе не будет пользы.
Девушка прикинула, что к интернатуре лучше всего приступить на седьмом месяце: утренняя тошнота и другие недомогания останутся позади, живот еще будет скромных размеров, и она сможет работать, а в сентябре все закончится. Рут знала, что к тому времени ей предоставят одну-две недели отпуска и не станут искать ей замену.
Итак…
Рут снова проверила расчеты. К дате начала последних месячных прибавим семь дней, отсчитаем назад три месяца — получится предполагаемая дата родов. Менструация у Рут происходила с поразительной регулярностью, в этом отношении ей везло. Она могла, взглянув на календарь, точно отметить дни начала предстоящих циклов. Рут вычислила, что следующая менструация начнется пятого ноября, добавила семь дней, отсчитала назад три месяца — получилась середина августа. Слишком рано.
Следующий цикл начнется второго декабря. Плюс семь… Минус три… Идеально! На этот раз предполагаемый срок девятого сентября.
Рут улыбнулась, положила ручку и откинулась на кресле. Самое подходящее время для рождения ребенка. Теперь оставалось лишь вступить в половую связь во время пика ее декабрьского цикла — между двенадцатым и шестнадцатым числами.
Теперь дело за Арни.
Почти за три года знакомства с Арни Ротом, с самой первой встречи с ним на новогодней вечеринке, они обсуждали брак всего два раза, и оба раза эту тему поднимал Арни, а Рут оба раза отказалась. У нее были веские основания, Арни не мог оспорить их: если его место работы находится в Энсино, а колледж Рут в Палос-Вердес, то как в таком случае найти жилище, устраивающее обоих? А к чему жениться, если не видеться чаще, чем сейчас? Они решили пожениться в июне, сразу после того, как Рут окончит колледж — тогда к началу интернатуры останется еще месяц, чтобы оформить роспуск товарищества Арни, переехать в Сиэтл и найти жилье. Рут знала, что Арни не поймет, какой смысл жениться сейчас, в октябре. «Мы ждали три года, Рут, — скажет он. — Можно подождать и еще полгода. Я не хочу жить в разлуке с женой первые месяцы после брака».
Теперь Рут предстояло ломать голову над тем, как уговорить Арни пожениться сейчас и жить врозь до самого окончания лета.
Рут была глубоко привязана к Арни. Его кроткий нрав и нежность стали единственным утешением в ее жизни. Она чувствовала в нем твердую и прочную опору, он уравновешивал ее полную напряжения жизнь, особенно когда приближались экзамены или вот-вот должны были вывесить оценки. Арни всегда успокаивал ее. Однажды дождливой ночью Рут спросила, как он выносит ее сумасшедшие выходки, перемены настроения и то обстоятельство, что учеба для нее порой важнее их отношений. Арни спокойно и логично объяснил, что если что-то надо сделать, это надо сделать: «Никто не может получить образование без крови, пота и жертв. Рут, придет время, когда все это останется позади, и наградой нам станет спокойная жизнь. Я готов внести свою лепту ради такого будущего».
У них была одна на двоих мечта. Рут получит медицинскую степень, три года ординатуры пролетят быстро и у нее будет частная акушерская практика; и наконец, когда материально обеспечат себя, создадут семью. У них будет свой дом, Арни прав: будущее стоит того, чтобы чем-то пожертвовать сейчас.
Но сейчас все переменилось.
Когда в июне Рут приехала домой на лето, она привезла с собой отличный приз — четвертое место на курсе по успеваемости. Из семидесяти девяти студентов она была четвертой. Теперь отцу придется наконец признать, что дочь многого стоит. К ее удивлению, отец неожиданно признал это. «Ты этого добилась, Рути. Я поражен. Я-то думал, что если ты и удержишься на плаву, то с большим трудом. Но четвертое место на курсе… Я впечатлен». Рут чуть не лопнула от гордости. Даже Джошуа не окончил Вест-Пойнт с такими показателями. «Однако…»
Рут снова прокрутила в голове слова отца, пока сидела и смотрела через окно Энсинитас-Холла на серо-белый ствол коры платана, на красно-золотистые листья, которые ветер носил по дорожке, поднимая столбы пыли. Она воскресила в памяти тот разговор и еще раз увидела, как потемнело лицо отца, когда тот серьезно сказал: «Но какой ценой ты добилась этого, Рути? Стоят ли твои жертвы этого? К тому времени, когда ты завершишь обучение и начнешь собственную практику, тебе уже стукнет тридцать. Тогда семью заводить уже поздно. Ты пожертвовала своим женским счастьем, чтобы стать врачом, но тебе не стать полноценной женщиной. Рути, ты выбрала жизнь, которая идет вразрез с предназначением природы».
Рут рано уехала из Сиэтла и вернулась в Южную Калифорнию за две недели до начала учебы. Она остановилась у Арни в Тарзане. Его нежная любовь и неиссякаемая энергия помогли ей пережить свое несчастье и горечь. Но теперь Рут отошла от нанесенных ей летом обид и холодно, трезво обдумывала план, как доказать отцу, что тот ошибся.
Большие двойные двери открылись, и появилась Сондра. Помахав ей рукой, подошла к автомату, чтобы купить плитку шоколада, затем присоединилась к Рут.
— Как дела? — спросила Сондра, оглянувшись на группу беседующих у камина девушек. — Откуда у них время на проведение сборищ? Почему они не в «Джилхоли», где можно выпить пива и погрызть ногти?
— Я все подсчитала, — сказала Рут, показывая Сондре свои выкладки.
Та взглянула на бумагу и согласно кивнула. Она думала, что Рут совершает ошибку, заводя семью именно сейчас. Но подруга твердо решила осуществить свои планы, и Сондра больше не пыталась отговорить ее.
— Я схожу в «Джилхоли» съесть бургер. Пойдешь со мной?
— Не могу. Сегодня вечером надо вызубрить двенадцать диаграмм и успеть поработать в библиотеке.
Большинство студентов были бы довольны четвертым местом на курсе и, пожалуй, даже впали бы в эйфорию. Сондра была рада своему двенадцатому месту, а Мики — пятнадцатому. Но Рут все гнала себя вперед и ради дополнительного балла даже взяла внеаудиторную работу. Сондра не понимала, как Арни все это терпит. Но она восхищалась им за то, что он остается верным Рут, не требует от нее свиданий, а ждет, когда та позвонит и назначит дату встречи. Теперь Сондра не могла понять, как Рут сможет уговорить его так быстро жениться и завести ребенка.
— Пригласи Мики, — посоветовала Рут, глядя на часы. — Думаю, сегодня вечером она свободна.
— Разве ты не знаешь? У Мики сегодня свидание. С Джонатаном Арчером.
Рут отвела взгляд от Сондры и начала собирать вещи. На сей счет у нее было твердое мнение, но она держала его при себе. Джонатан Арчер перевернул больницу буквально вверх дном. Жизненная правда в кино? Взгляд на большой медицинский центр изнутри, на то, что общество никогда не видит? Смелый взгляд на жизнь, на драму сегодняшнего дня? Ха! Все медсестры приходили на работу, словно на вечеринку, в ярких новых формах, в прическах и с накрашенными лицами. Они все время улыбаются, знают свое дело, никогда не ошибаются, всегда спокойны и преданы избранной профессии. А входящие в штат мужчины? Вдруг исчезли выцветшие халаты, перекуры после обеда, сигареты в уголках губ, непристойные разговоры. Чем не землячество только что отмытых от грязи докторов? Вот вам и документальная правда!
Рут не очень понравился молодой кинематографист. Стоило свернуть в больнице Св. Екатерины за угол, как тут же появлялся Джонатан Арчер с чудовищной кинокамерой через плечо; он всем мешал, его ассистент нависал над вами с осветительным штативом. В лицо бил яркий свет галогеновых ламп, вам протягивали микрофон, когда вы звонили по телефону, и ничего не оставалось, как пойти в кафетерий и проверить, не осталась ли там солонина — до того мутило от всего этого.
Впрочем, Рут ничего не сказала ни Мики, ни Сондре, но добивалась того, чтобы Джонатана Арчера держали как можно дальше от родильного отделения.
— На этой неделе он звонил каждый вечер, — сказала Сондра, вместе с Руг направляясь к двойным дверям. — Сегодня первый вечер, когда она свободна. Он поведет ее на свой антивоенный фильм, который называется «Нам!». В этом году он получил приз на Каннском кинофестивале, и Мики утверждает, будто поговаривают о том, что этот фильм собираются выдвинуть на «Оскар».
Хотя Рут и недолюбливала Джонатана Арчера, она желала Мики счастья с ним. Сегодня у них первое свидание, и Рут надеялась, что у них все сложится хорошо.
Когда Сондра и Рут вышли на улицу, дул порывистый октябрьский ветер.
— Рут, сегодня вечером ты останешься одна, — сказала Сондра. — Я иду на лекцию в Эрнандес-Холл. Хочу побольше узнать о тропической медицине.
— Я оставлю свет включенным, — крикнула Рут ей вслед, затем подумала про себя: «Везет же тебе, Сондра!»
Будущее Сондры было спланировано так аккуратно, цели определены так четко, что не могло возникнуть никаких препятствий, никаких обременительных отношений, не надо было считаться ни с кем, кроме себя. За прошедшие три года Сондра почти ни с кем не общалась, не путалась с мужчинами и не отклонялась от давно избранного курса. Прошлым летом преподобный Ингелс, пастор церкви в Финиксе, прихожанами которой были ее приемные родители, спросил, не подумает ли она о том, чтобы посвятить некоторое время христианской миссии в Кении. Сондра согласилась, и в июле ей предстояла общая практика в Аризоне, а затем она полетит в Африку, где ее ждет, как твердо считали подруги, жизнь, полная приключений, открытий, жизнь, в которой она обретет себя.
Рут свернула от Энсинитас-Холла на дорожку, ведущую к медицинской библиотеке, где собиралась провести несколько часов. Ей надо было подумать, как заговорить с Арни насчет ребенка, а затем заняться внеаудиторной работой. Она надеялась, что в таком случае ей удастся подняться на одно место выше.
До июня оставалось еще восемь месяцев, и Рут намеревалась окончить колледж первой.
Мики встретила его у двери с виноватым видом.
— Извини, Джонатан. Я не успела предупредить тебя. Сегодня вечером я никак не смогу пойти с тобой. Кое-что поменялось в планах.
Он стоял в дверях, свет лампы на крыльце падал на его длинные волосы.
— Что случилось?
— Сегодня я дежурю в палате неотложной помощи.
— Так вдруг? Ты не должна была дежурить, когда мы разговаривали сегодня днем. Тебя назначили или ты сама согласилась?
Мики отвела глаза, не выдержав его проницательного взгляда.
— Видишь ли, меня попросили…
— И ты не смогла отказаться. Тогда можно мне, по крайней мере, войти и посидеть, пока тебя не вызовут?
— Видишь ли, в самом деле я сейчас должна находиться в больнице. Когда привозят пациента в тяжелом состоянии…
— Это недалеко. К тому же я смогу отвезти тебя на своей машине.
Немного подумав, она отошла в сторону.
— Думаю, ничего страшного не произойдет. Но сегодня суббота, когда работы больше всего.
Он вошел и снял свитер, просторный, вязанный тугоскрученной узловатой нитью — такие носят рыбаки. Сегодня он выглядел сурово в синих джинсах и походных ботинках.
— Почему ты согласилась? Тебе заплатили?
Мики закрыла дверь и прошла на кухню.
— Да нет же, о деньгах речь не идет.
— Тогда почему ты согласилась?
Она открыла холодильник:
— Пиво, вино, «фреску»?
— Пиво, пожалуйста. Почему ты согласилась работать по вызову, если тебе этого делать не надо?
Мики вернулась, подала ему бутылку пива без стакана, сама открыла банку «фрески».
— Чтобы приобрести опыт. Я хочу стать пластическим хирургом, а для этого надо уметь мастерски накладывать швы. Во время стажировки в операционной мне разрешают самое большое подержать ретракторы. Накладывать швы разрешается практикантам и ординаторам. — Она вошла в гостиную, где в этот октябрьский вечер было тепло, и села на диван. Джонатан сел напротив нее в мягком кресле. — То же самое и в палате неотложной помощи, — продолжила она, поджав ноги под себя. — Сливки снимают ординаторы, кое-что перепадает интернам. Нам, студентам-медикам, достается самая нудная работа. Но вечерами, когда все очень заняты, а от тяжело пострадавших пациентов нет отбоя, нам разрешается зашивать раны. К тому же я подала заявление в интернатуру в очень хорошую больницу. Ожидается огромная конкуренция, и я хочу, чтобы у меня был хороший послужной список.
Он отхлебнул пива, откинулся в кресле и оглядел комнату.
— У тебя здесь хорошо.
— За эти годы мы обустроились, добавили кое-что свое. Когда мы три года назад въехали сюда, эти стены были голыми.
— Мы?
— Мои подруги и я.
И Мики рассказала ему, как они втроем встретились и подружились. Она говорила спокойно, непринужденно о себе и жизни в Кастильо. Джонатан слушал с интересом и поглядывал на нее. Он невольно задумался над тем, как бы снять трубку телефона с рычага и удержать Мики у себя.
— Извини, — сказала она немного спустя. — Я не даю тебе слова сказать?
— Я думаю, что такой красивой женщины я еще не встречал. Мики, я говорю совершенно серьезно. В физическом смысле слова. Ты великолепна. Вчера я просмотрел тебя в первых отснятых материалах — ты смотришься поразительно фотогенично. Даже Сэм был удивлен. Мики, ты рождена для кино. Думаю, ты избрала не ту профессию.
Она посмотрела на него, затем рассмеялась:
— Это ты так подлизываешься ко всем, кому назначаешь свидания?
Но он не шутил, и она знала это.
— Каждый режиссер мечтает о том, чтобы найти такую прирожденную красавицу, как ты. И дело не только в твоей внешности. — Он отложил пиво в сторону и наклонился вперед, уперся локтями в колени и сложил руки. — Ты умеешь ходить, хорошо держаться. Мики, у тебя плавные движения.
— Твоими устами да мед пить! — Она вертела банку «фрески». — Только послушайте…
Тишину нарушал лишь доносившийся издалека звук прибоя.
— Когда-то меня обзывали Мики — Мокрая Курица, — чуть слышно сказала Мики.
Джонатан встал, подошел и сел на диван рядом с ней. Мики чувствовала, как его энергия заряжает пространство между ними; ее излучали глаза, тело и слова.
— Мики, позволь мне сделать фильм о тебе.
— Не надо.
— Почему нет? У тебя замечательная жизнь, и любители кино с удовольствием посмотрят на тебя.
— Нет, Джонатан, — сказала она. — Я не собираюсь идти в кино. Мне не надо рекламы. Я хочу стать врачом, просто и ясно. Пожалуйста, не пытайся изменить мое решение, не пытайся изменить меня, Джонатан.
Он взял ее руку.
— Мики, я не стал бы изменять тебя даже за миллион долларов.
Он уже целовал ее, и Мики дивилась, как легко все получилось. Раньше, всякий раз, когда Мики целовалась, она цепенела, помня о своем лице, о близости другого лица. Она не знала, привлекает ли она или отталкивает. Мики никогда не думала, что можно целоваться столь естественно, полностью отдаваясь порыву страсти.
Джонатан был ее первым мужчиной.
Он прижал ее к себе, и поцелуи стали настойчивыми. У нее неистово бился пульс: что в этом случае советуют правила?
И тут зазвонил телефон.
Джонатан отстранился, и Мики вскочила. Состоялся короткий разговор:
— Джуди? Разрыв ткани лица? Ты серьезно? Сейчас буду на месте!
Джонатан смотрел ей вслед, когда она пошла в спальню. Оттуда Мики вышла в свитере, с сумкой и перекинутым через руку аккуратно сложенным белым жакетом.
— Извини, Джонатан, — тихо сказала она. — Мне действительно надо идти.
В машине работал приемник, и Мик Джаггер пел: «Уже вечер… Я сижу и смотрю, как играют дети…»
Рут глядела в окно. Справа от нее открывался захватывающий вид: в темноте сверкали рассыпанные рубины, изумруды и бриллианты — долина Сан-Фернандо зажглась в ожидании Рождества. Но Рут этого не замечала. Оконное стекло отражало лицо молодой женщины, не писаной красавицы, но хорошенькой, с симпатичной короткой стрижкой и задумчивыми глазами. Рут знала, что еще до конца этого вечера ей придется все рассказать Арни, а найти удобный момент будет непросто.
Она почувствовала, как теплые пальцы обвили ее руку и притянули к губам. Рут обернулась и улыбнулась ему:
— Ты уже освоился с моим телом, правда?
Держа руль одной рукой, он преодолевал замысловатые повороты на Малхолленд-драйв.
— Я не могу вдоволь насладиться тобой, — сказал он, покусывая ее большой палец.
— Лучше отдай мне палец. Он мне завтра понадобится.
Арни отпустил ее руку:
— Я с радостью возвращаю его вам, прекрасная дева, но при том условии, что вы сохраните в тайне, для чего вам понадобится этот пальчик.
Рут никак не могла привыкнуть к этому: Арни не преувеличивал, когда при самой первой их встрече сказал, что не любит разговоры о медицине.
— Арни, можно остановить машину?
Он посмотрел на нее и приподнял брови.
— Сейчас? Что ты собираешься делать, целоваться?
— Нам надо поговорить.
Он взглянул на часы со светящимся циферблатом на приборном щитке.
— Но Рут, вся семья ждет нас. Матушку хватит удар, если мы опоздаем.
Рут вздохнула при мысли о семье Арни. Мистер Рот, спокойный и скромный бухгалтер, как и Арни; два брата — один эпидемиолог, другой агент по недвижимости; три сестры — все замужем и нарожали в обшей сложности уже восьмерых детей; а еще кузены в Нортридже, тетя в летах и дядя, и всеми ими командовала грозная миссис Максин Рот, женщина, чье щедрое сердце не умещалось в ее огромной груди. Собственно, эта семья очень напоминала Рут ее собственную, оставшуюся в Сиэтле.
Рут неохотно уступала Арни, редко оставляла за ним решающее слово. Но сейчас она разрешила ему самому принять решение:
— Ладно, Арни. Поговорим потом.
Как обычно, на столе было больше еды, чем могла одолеть целая армия, а миссис Рот неустанно призывала всех отведать еще что-нибудь.
— Неужели вам не нравится? — вопрошала она, пока дети шныряли кругом, а взрослые разговаривали. Рут все нравилось. Здесь она чувствовала себя как дома.
Наконец миссис Рот разрешила всем встать из-за стола. Все были довольны, хорошо накормлены и счастливы. Рут взяла Арни под руку и многозначительно взглянула на него. Дом Ротов стоял на вершине холма Энсино, откуда открывался вид на мерцавшую долину Сан-Фернандо. Из комнаты для игр доносились громкие звуки, издаваемые двумя телевизорами и стереопроигрывателем, голоса детей и взрослых смешались. Рут и Арни вышли на улицу, где их встретила благословенная прохлада и тишина.
Бассейн был освещен, от него исходило желтовато-зеленое мерцание; мигающие огоньки отбрасывали маленькие конусы, освещая им дорогу.
— Арни, — сказала Рут после недолгого молчания, — давай поженимся.
— Конечно. — Он крепко сжал ей руку. — Мы собираемся это сделать в июне. Ты не забыла?
— Я имею в виду прямо сейчас.
Арни тихо рассмеялся:
— Какая ты сумасшедшая и нетерпеливая женщина!
— Я не шучу, Арни. Я не могу ждать.
Арни остановился и повернулся к ней лицом.
— Ты не можешь ждать? Что ты хочешь этим сказать?
Заготовленные слова куда-то испарились; нахлынувшие эмоции перечеркнули заранее продуманную речь, спокойную дикцию. Она выпалила все, не завершая предложений, не делая пауз между словами и отчаянно жестикулируя. Рут говорила о необходимости побыстрее, до интернатуры и ординатуры, родить ребенка, ибо потом будет уже поздно, о стремлении опередить биологические часы, о том, что ей не хочется родить первого ребенка после тридцати, о том, как важно родить сейчас, и что все это сводит ее с ума. Арни выслушал все это молча, новая причуда Рут совершенно сбила его с толку. Ведь они договорились, что заведут семью через три года. И пока Арни старался взять в толк разрозненные фразы, биологические факты и точный календарь, в котором Рут разобралась после сложных расчетов, он услышал нечто другое, чего не было в словах, но читалось в ее отчаянном взгляде, полном мольбы голосе, едва заметной растерянности, которая, видно, охватывала ее.
«Почему?» — удивлялся он.
Сказанное Рут никак не объясняло неожиданную потребность немедленно завести ребенка. И снова, как прежде, Арни пришло в голову, что он по-настоящему не знает Рут Шапиро. В ее душе остались тайные ходы и незаметные течения, которые ему неведомы. Несколько раз за эти три года он с удивлением думал, что Рут осталась для него тайной.
— Если поженимся сейчас, — протянул он, — то где мы будем жить? Моя квартира слишком далеко от тебя, и не думаю, что нам в это время удастся снять что-нибудь рядом с колледжем.
Рут уставилась на влажную траву. Настал щекотливый момент. А если он не согласится, если будет настаивать на том, чтобы подождать, что тогда? Рут знала, что надо поскорее родить ребенка, доказать, что она заплатила не слишком большую цену ради того, чтобы изучать медицину, доказать всем, что она может всего добиться, стоит только захотеть — но насколько оправдана такая спешка? Стоит ли рисковать и испортить отношения с Арни?
— Мы будем жить как и прежде, — тихо сказала она. — Это продлится всего шесть месяцев.
Арни хлопал глазами и не знал, что сказать.
— Ты уверена, что больница возьмет тебя в интернатуру беременной?
— Если мы сделаем так, что я рожу в сентябре, — быстро заговорила Рут, — тогда за время практики я буду ходить беременной самое большое два с половиной — три месяца.
— Но как мы управимся — я на новой работе, а ты на практике?
— Я уверена, что моя мать выручит нас до тех пор, пока мы не обустроимся. Можно взять студентку, чтобы она посидела с ребенком. — Рут схватила его за руку. — Я знаю, Арни, у нас получится. Для меня это так много значит!
Некоторое время он смотрел хмуро, раздираемый доводами здравого смысла и мольбой в глазах Рут, затем смягчился.
— Ну если для тебя это так важно… — сказал он, пожав плечами.
Рут бросилась в его объятия и прижалась лицом к его груди.
— Спасибо тебе, Арни! Все здорово получится! Вот увидишь! Все получится замечательно!..
— Счастливого Нового года, Мики!
— Глупый, Новый год отмечали три недели назад.
— Новый год все еще продолжается.
— Сейчас только восемь часов. Обычно счастливого Нового года желают в полночь.
Джонатан отстранился, делая вид, что недоволен ею.
— Не знал, что ты такая раба условностей.
Оба отмечали за бутылкой «Дом Периньон» завершение съемок фильма «Медицинский центр!». На полу между ними лежали остатки легкого ужина, который доставили от «Юргенсена» в обернутой целлофаном корзинке. Из стереомагнитофона лилась песня Джоан Баэз «Молчаливое бегство».
Мики, склонив голову, разглядывала золотистые пузырьки в своем фужере. Вечер был задуман как праздничный, оба уже много дней собирались встретиться, но, оказавшись здесь, в мире Джонатана, в его доме в Вествуде, празднуя победу, она почувствовала странный холодок.
Сильная рука взяла ее за подбородок, и голос, который всегда возбуждал ее, спросил:
— Что не так, Мики?
Она старалась не смотреть ему в глаза:
— Почему ты спрашиваешь?
— Ты молчишь весь вечер. Кажется, будто твое тело здесь, а мысли витают где-то в другом месте. Где ты, Мики Лонг?
Ей надо было подумать, найти верные слова. Как объяснить, что новый год принес с собой необъяснимую печаль? Что в то мгновение, как она услышала далекий звон колоколов на башне колледжа и хирург, оторвав взгляд от пациента, обратился к операционной бригаде: «Наступил 1972 год. Счастливого Нового года», Мики почувствовала, что холодная рука сжала ее душу. Этот холод не отступил и сейчас, даже сегодня вечером, даже в объятиях Джонатана.
Все было не так. Ради этого года она жила всю свою жизнь, ради этого года было принесено столько жертв, и сейчас ее охватил страх. «Мне нужно больше времени, чтобы разобраться в своих чувствах к Джонатану, найти ему место в своей жизни, и свое место в его жизни». Три недели и один день назад ей было легко любить Джонатана, ибо в запасе у них оставался один год. Но теперь она осознавала: близится решающий миг, до него осталось всего шесть месяцев. Мики завершит один этап, за которым последует новый, и, как она ни пыталась, ей не удалось найти место Джонатану в этом раскладе.
— Завтра я уезжаю на Гавайские острова, — наконец пробормотала она.
Сквозь тяжелые шторы в комнату проникал шум непрерывного движения на бульваре Вествуд. Люди спешили в большие кинотеатры, искали уединения в ресторанах, кружили вокруг Калифорнийского университета, надеясь чудом найти место, где припарковать машину. Жизнь продолжалась даже в это напряженное для Мики мгновение.
— Речь идет о собеседовании по поводу интернатуры? — наконец спросил Джонатан.
Мики подняла голову:
— На прошлой неделе я получила телеграмму. Со мной хотят побеседовать. Меня не будет два дня.
Джонатан стал кусать губы, посмотрел на шампанское, затем отложил свой фужер в сторону.
— Значит, ты уезжаешь?
— Джонатан, ты же знаешь ответ, я не передумала. Я давно говорила тебе, что для меня значит «Виктория Великая». Это лучшая в мире больница пластической хирургии, я уже три года мечтаю туда попасть. Это ради «Виктории Великой» я так усердно трудилась, бегала на все вызовы из отделения неотложной помощи и операционной, заводила знакомства в больнице Святой Екатерины, чтобы заручиться характеристиками…
Джонатан тут же вскочил. Мики не надо было упоминать о вызовах из больницы: они стали препятствием для них, вынуждали ее в последнюю минуту отменять свидания, спешно покидать рестораны… Зуммер Мики однажды затрезвонил даже в тот момент, когда оба лежали в постели.
— Мики, «Виктория Великая» не единственная больница в мире. Ты могла бы работать в Калифорнийском университете или остаться в больнице Святой Екатерины.
— Да, могла бы, но не хочу. «Виктория Великая» — самая лучшая больница и единственное место, где интернатура засчитывается в стаж ординатуры. В любом другом месте мне после практики пришлось бы снова обращаться за ординатурой, так что этот выбор гарантирует мне оба места, если меня возьмут.
— Ты не можешь быть в этом уверена.
— Могу. Это одна из самых престижных интернатур в нашей стране. Конкуренцию мне составят сотни претендентов. Вот одна из причин, почему я делаю всю нудную работу в отделении пластической хирургии больницы Святой Екатерины. Мне нужно быть во всеоружии, и когда пойду на то собеседование, то постараюсь сделать все возможное, чтобы убедить всех в том, что я им нужна.
— А если тебя не возьмут, куда ты пойдешь?
— Меня возьмут, Джонатан.
— Мики, если ты это место не получишь…
— Тогда вполне можно остаться в больнице Святой Екатерины. Джонатан, я получу эту интернатуру.
Он коснулся ее лица:
— И начиная с июля ты проведешь год на Гавайских островах?
— Шесть лет. Ты забыл о пятилетней ординатуре.
Он отвернулся и с силой впечатал кулак в ладонь другой руки.
— Мики, я не могу жить без тебя шесть лет.
— Тогда поедем вместе.
Джонатан обернулся, и на его лице появилось удивление:
— Ты же знаешь, что я не могу это сделать. Ты знаешь, что я намереваюсь создать здесь. Ты ведь не захочешь, чтобы я бросил все это!
— Но от меня ты как раз этого и требуешь.
Джонатан дышал глубоко, стараясь побороть свое разочарование. В этом разговоре не было ничего нового. Две недели назад они беседовали о том же, когда вместе с Рут и Арни ходили в городскую ратушу. Там состоялась скорая гражданская церемония, на которой Сондра Мэллоун плакала, а Джонатан и Мики осознали горькую правду, которую никому из них не хотелось признавать.
— Я буду жить в нашей квартире у колледжа, — сказала Рут во время скромного свадебного обеда в маленьком ресторанчике недалеко от городской ратуши. — Эти шесть месяцев до выпуска станут решающими. Не могу же я каждый день приезжать сюда из Тарзаны.
Джонатан повернулся к Арни, который, как обычно, хранил спокойствие.
— Когда вы уезжаете в Сиэтл?
— Как только я завершу здесь все дела. Я продал свою половину бухгалтерской фирмы партнеру, и он уже взял нового сотрудника. В Сиэтле мне сразу придется начать с поиска работы. Рут приедет ко мне в июне.
Джонатан и Мики обменялись взглядами: оба понимали, на какие жертвы идут их друзья…
Джонатан резко встал, чувствуя, что его разочарование переходит в бессилие. Он привык добиваться своего, управляя событиями на съемочной площадке.
— Мики, давай покатаемся, — вдруг сказал он, подходя к шкафу, чтобы забрать свою ветровку. — Я чувствую, что меня одолевает клаустрофобия.
К удивлению девушки, вместо того чтобы поехать к океану, Джонатан повел свой «порше» к автомагистрали Сан-Диего, затем на север, пока не оказался на автомагистрали Вентура, и направился на запад. Оба молчали, каждый старался придумать новые слова, новые убедительные аргументы, а когда машина ехала через Вудленд-Хиллз к малонаселенному уголку долины Сан-Фернандо, Мики начало одолевать любопытство.
Вскоре Джонатан свернул с кольцевой развязки и повел машину на запад, к горам, подальше от света и транспорта, и вскоре у них под колесами оказалась не асфальтовая, а грунтовая дорога. Долина осталась позади, машину окутала темнота. Наконец свет фар выхватил из тьмы ржавый решетчатый забор и поржавевший знак с надписью: «Не въезжать». Джонатан остановил машину и выключил двигатель.
— Где мы? — спросила Мики.
Он повернулся к ней в темноте и коснулся ее волос:
— Я не хотел тебе показывать это. Я собирался открыть это место в торжественной обстановке. Пойдем.
Джонатан вел ее за руку, следуя за белым пятном света от фонаря. Под их ногами хрустел гравий. Ночь была холодной, и темнота казалась почти зловещей. Он остановился перед закрытыми на цепь воротами, на которых висел выдержавший натиск природы знак с надписью «Частная собственность», и отпустил ее руку.
— Что ты собираешься делать? — шепотом спросила она.
— Сейчас увидишь.
Он достал ключ, и через мгновение ворота открылись перед ними. Джонатан снова взял Мики за руку и повел ее дальше.
Сначала казалось, что они идут в никуда, в огромную мрачную пустоту, которую не назовешь ни землей, ни небом, но, когда фонарь Джонатана стал выхватывать куски земли то тут, то там, Мики начала кое-что различать. Массивные здания и склады, фасады магазинов с разбитыми витринами и облупившейся краской, уцелевшие участки тротуара, накренившийся дорожный знак. Это был жуткий покинутый город.
— Где мы? — вздрогнув, снова прошептала она.
Это место Мики не нравилось.
— Старая киностудия Моргана. Она закрылась в тридцатых годах. Киностудию бросили, и она разрушается.
— Киностудия?
Они углубились в темноту, шли мимо силуэтов старых зданий, натыкались на какие-то обломки, после чего впереди послышался шум разбегавшихся мелких существ.
— Старик Александр Морган был тираном и безумцем, — говорил Джонатан приглушенным голосом, словно боясь разбудить спящих призраков. — Но он делал превосходные немые фильмы. Он был гением, однако к концу жизни, когда появилось звуковое кино, фильмы Моргана изменились. Они стали какими-то неестественными и странными… Дело кончилось тем, что Моргана уволили.
Мики всматривалась в ночь, пытаясь увидеть то, что видел Джонатан, и ощущая в темноте присутствие неприкаянных духов из великого прошлого кино.
— Почему ты привел меня сюда?
Он остановился, повернулся к ней, и в слабом свете звезд Мики увидела его напряженный взгляд.
— Мики, я купил все это, — сказал он. — Я хочу вернуть этому месту жизнь.
— Но… разве здесь не одни развалины?
— Да, много развалин, но многое здесь можно спасти. И не только здания и опоры. Мики, главное — это земля. Это место идеально расположено. Когда пионеры кинематографии впервые прибыли в Калифорнию, выбрали это место из-за живописного ландшафта и солнца, которое светит круглый год. Днем ты бы увидела, что это место будто создано для съемки.
Он отвернулся и направил фонарь на призрачные фасады.
— Если бы только ты видела то, что я вижу, — прошептал он. — Мики, я не собираюсь всю жизнь делать любительские фильмы. Я хочу делать значительные вещи, чтобы зрителям было что смотреть. Помнишь нашу первую встречу? Ты говорила, что тебе кажется, будто фильмы снимаются, когда кругом много ламп, парусиновых кресел и народу. Мики, приезжай сюда через полгода, и ты увидишь как раз это.
Как и много раз прежде, Мики почувствовала, что энергия Джонатана заполняет все вокруг, разжигает, в тот же миг увидела то, что видел он. Затем все исчезло, ибо Мики вдруг поняла, для чего Джонатан Арчер привез ее сюда: он хотел вытеснить ее мечту своей.
— Мики, выходи за меня замуж, — тихо сказал он, не глядя на нее и не касаясь ее. — Оставайся здесь, будь моей женой и помоги мне построить это.
— Не могу, — прошептала она.
— Не можешь? Или не хочешь?
— Я хочу, Джонатан. Ты же знаешь. Я очень хочу провести всю оставшуюся жизнь с тобой. Если бы ты знал, как часто я думаю об этом, как четко вижу эту идиллию: мы с тобой вместе, у нас дети, мы делимся…
Он крепко взял ее за плечи. Его лицо было совсем близко.
— Мики, я вижу то же самое.
— Но разве это возможно?
— Да, если мы захотим. Ты останешься в Лос-Анджелесе, и мы оба сделаем все, чтобы сбылись наши мечты. Мики, останься со мной. Я умоляю тебя!
Мики почувствовала, как глаза ее наполнились слезами, и вдруг тишину ночи пронзил странный звук.
— Что это? — вздрогнул Джонатан.
Мики опустила руку в сумочку:
— Это мой зуммер.
Его руки соскользнули с ее плеч:
— Он случайно запищал?
— Нет.
Джонатан на мгновение умолк… и тут разразилась буря. Он выхватил аппарат с зуммером из ее рук и закричал:
— Мики, даже одну ночь спокойно провести нельзя! Ночь, которая предназначалась только для нас! Ты поэтому не пила шампанское? Тебе надо было остаться трезвой? Мы занимались любовью, а ты все уже знала? Мы отмечали завершение съемки моего фильма, а ты все уже знала? Ты знала, что в любую минуту покинешь меня ради этой больницы!..
Мики и опомнится не успела, как рука Джонатана описала дугу в воздухе и зуммер улетел в ночь, словно крохотный НЛО. Затем он грубо схватил ее:
— Неужели ты так поглощена собой, что не можешь уделить мне один вечер? — Он тряхнул ее. — Скажи мне, о чем ты думала, когда мы занимались любовью? О хирургии? О пациенте в палате «С»? — Он сердито оттолкнул ее и отвернулся.
Мики схватила его за руку:
— Джонатан, разве ты не видишь: моя мечта не менее важна, чем твоя?! И чтобы она сбылась, требуется не меньше времени и усилий! Срочный вызов — часть моей работы, так же как любая деталь, связанная со съемкой кинофильма — часть твоей работы. Я этим не могу не заниматься. Если я откажусь от этого, я откажусь от самой себя. — Ее голос стал тише. — Ты же видишь, Джонатан, я люблю тебя. Но как ты не понимаешь — из этого ничего не получится! Мы слишком похожи, мы особые, живем в двух разных мирах, и каждый из нас полон решимости осуществить свою мечту. Мы можем остаться вместе только в одном случае — если один из нас откажется от того, что делает его тем, кто он есть. Я обязана поехать на Гавайские острова, а ты должен остаться здесь и построить свою киностудию, создавать фильмы. Я тоже не хочу, чтобы ты отказался от этого, я не хочу жить с тенью мужчины. Ты хотел бы жить с той, кто составляла лишь половину меня?
Джонатан Арчер обнял ее, спрятал лицо в ее волосах, и Мики заплакала.
Стоял ослепительно яркий апрельский день: вдруг появились лилово-алые бугенвиллии, на палисандровых деревьях вспыхнули тысячи крохотных пурпурных цветков, распустились желтые и оранжевые розы, пламенели кактусы. Все это выделялось на фоне изумрудных лужаек и белых зданий колледжа Кастильо.
На самом краю отвесной скалы стояла Мики, ее высокая стройная фигура чуть покачивалась на ветру. Тысячи миль водного пространства отделяли ее от Гавайских островов. Мысленным взором Мики почти видела их. Гостиницы, широкие песчаные пляжи, зеленые лагуны и в самом центре всего этого «Виктория Великая», куда ей так отчаянно хотелось попасть.
Как же ей оставить Джонатана?
Он звонил каждый день, умолял встретиться, но Мики страшилась этого. Раны не заживают, если их слишком часто бередить. Им лучше расстаться навсегда. Джонатан не хотел этого. Мики знала, на что он надеялся: в «Виктории Великой» отвергнут ее кандидатуру, ей придется остаться, и все само собой разрешится.
В глубине ее души затаилась та же мысль.
Мики взглянула на часы. Пора идти. Настал момент истины, и сегодня обнародуют ответы на заявления об интернатуре. Церемония состоится в Эрнандес-Холле, где декан Хоскинс торжественно вручит конверт каждому из семидесяти четырех студентов выпускного курса.
Мики сидела между Сондрой и Рут, которые не волновались столь сильно, как остальные студенты. Поскольку Рут отработала три лета в родильном отделении больницы Сиэтла, куда она подала свое заявление, ее без проблем брали в интернатуру. Сондра свои заявления отправила в больницы Аризоны и Нью-Мексико. Она не сомневалась, что ей удастся провести некоторое время с родителями, прежде чем отправиться в Африку осуществлять свою мечту.
Мики сидела как на иголках. Она знала, что три ее однокурсника тоже обратились в «Викторию Великую», и это были опасные конкуренты. Сейчас она думала о других знаменитых медицинских заведениях страны — о Гарварде, Беркли, Калифорнийском университете, выпускавших специалистов, у которых тоже вполне могло возникнуть желание попасть в «Викторию Великую». Пока раздавали конверты и вокруг звучали возгласы радости и разочарования, Мики увидела, что один из ее конкурентов оборачивается и обнимает своего соседа. У Мики упало сердце. И в то же время ей пришла в голову мысль: «Зато теперь я смогу остаться с Джонатаном».
Дрожащими руками Мики открыла свой конверт, и, когда прочитала, что там написано, испытала нечто вроде шока.
Большинство выпускников остались на вечеринку — колледж угощал их вином и сыром, но Мики, Сондра и Рут решили пойти домой. Когда они вошли, звонил телефон.
Звонил Джонатан, он был взволнован:
— Мики! Ты не угадаешь! Меня выдвинули на «Оскар»! Я только что получил телеграмму. Лучший документальный фильм! В мою честь старики сегодня устраивают торжественный ужин. Мики, я хочу, чтобы ты на нем была, чтобы ты пошла вместе со мной. Позволь мне заехать за тобой. Мики, отпразднуем вместе.
— Джонатан, меня приняли в «Викторию Великую».
Он умолк.
— Мики, я хочу чтобы ты была рядом, когда мне вручат «Оскар». Я хочу, чтобы мы поженились. Я приеду за тобой…
— Не могу Джонатан.
Он долго молчал.
— Хорошо, Мики, — наконец сказал он. — Оставляю это на твое усмотрение. Сегодня в восемь часов вечера я приду к колокольной башне колледжа. Буду ждать десять минут. Решай сама. Если хочешь выйти за меня замуж, если хочешь провести оставшуюся жизнь вместе со мной, если ты меня любишь, Мики, ты придешь.
— Я не приду, Джонатан.
— Нет, придешь. Я знаю, ты не покинешь меня. Не в такой час. В восемь у колокольни.
Мики вернулась к океану, ее тянули бесконечная полоса песка и вечно накатывающиеся на берег волны, словно в шуме можно было услышать ответ на любой вопрос. Мики сидела в обществе куликов, бегавших кругом, раскапывавших песок острыми носами. На этом изгибе пляжа терялись все следы цивилизации; позади, за монтеррейскими соснами и кустами толокнянки, стоял медицинский колледж.
Мики подтянула ноги и прижала лоб к коленям. Она столь многого добилась, но предстояло добиться еще большего. Ее жизнь наполнена противоречиями: она отказалась от того, чем больше всего дорожила, ради того, к чему больше всего стремилась; отказалась от одной мечты, чтобы ухватиться за другую.
Но она знала, каково будет ее решение. Когда Крис Новак стер пятно с ее лица, он дал ей шанс в жизни. Тогда Мики и поклялась себе вернуть этот долг. Но ее долг Крису Новаку нельзя было измерить деньгами. Это был долг сердца. Его можно было оплатить, идя по стопам замечательного хирурга, продолжая начатую им работу, и дарить несчастным надежду. Здесь было нечто большее, чем мечта Мики стать врачом: долг обязывал ее стремиться к совершенству.
Мики потеряет Джонатана. Она будет горевать по этой утрате. Она будет всегда любить его. Но Мики знала, что ей следует делать.
Наверно, это был самый скверный вечер в ее жизни. Ей пришлось буквально бороться с собой. По мере того как стрелки приближались к восьми часам, ее мучения росли.
Мики представила, что Джонатан один сидит у колокольни…
Бежать к нему. И стать один раз в жизни по-настоящему любимой.
Лететь на Гавайские острова. Ухватиться за будущее, которое предназначено для нее. И она знает это.
Восемь ударов колокола прозвучали над колледжем и океаном, волны унесли этот звон на манящие острова, покрытые белым песком. Все же Мики, затаив дыхание, сидела, уставившись на входную дверь и ожидая, что Джонатан Арчер вот-вот ворвется в комнату и заключит ее в свои объятия.
Мики смотрела и смотрела, но он не пришел.
Это была красивая церемония. Казалось, сам июньский день решил оказать честь семидесяти четырем новоиспеченным врачам, и природа исполнила свою лучшую симфонию: кругом все цвело, небо было ясным, с океана дул нежный бриз, временами с берега взлетали крачки. Было не слишком тепло и не слишком холодно. В такие дни носят платья без рукавов и ослабляют галстуки. Программа дня не требовала большого напряжения — немного серьезных вещей уживались с академическим юмором.
Выпускники топтались на траве, облачившись в пурпурные колпаки и халаты, какие носят в колледже Кастильо, и перекинув через плечо атласные докторские палантины бледно-голубого и устрично-белого цветов. Они весело общались с друзьями и родственниками, которые стояли на квадратной площадке.
Рут оказалась в самом центре этого неугомонного улья; две объединившиеся семьи отдавали должное своей выпускнице, по очереди нежно касаясь руками ее выпуклого живота. Две матери и два отца встретились впервые и обнялись, все члены семейств Ротов и Шапиро начали робко знакомиться. Казалось, что даже отец Рут полностью наслаждался этим мгновением и поздравлял себя с тем, что произвел на свет дочь, которая стала первой выпускницей курса.
— Значит, Рути, ты нас всех обвела вокруг пальца, — сказал он, крепко обнимая ее. — Ты оказалась на самом верху. Так-так… Надеюсь, это означает, что ты собираешься остепениться. Теперь тебе нечего и думать о медицинской практике, раз ты уже завела семью. Твое место — дом. Возможно, все же это не было пустой тратой времени. Как знать, когда-нибудь этот диплом может тебе пригодиться.
Несколько выпускников остались одни, к ним никто не приехал. В их числе была и Мики. Она ходила среди толпы, улыбалась, принимала похвалы, пожимала руки штатным медикам и администраторам, фотографировалась вместе с однокурсниками, с одной стороны, завидуя, что им уделяется столько внимания, а с другой — как-то странно радуясь возможности побыть одной. «Отныне я буду одна — вот как я буду жить». Мики знала, что Сондра не успокоится до тех пор, пока не найдет мужчину своей мечты. Рут и Арни будут вместе. А ей, Мики, предначертано остаться одной. И смирившись с этим, она поверила, что сможет так жить.
Мики вспомнила последний разговор с Джонатаном, тот вечер, когда он звонил и просил ее прийти к колокольне, а она не пришла. Она вспомнила, когда видела его в последний раз — по телевидению. Ему вручали «Оскар» за лучший документальный фильм. Как красиво он смотрелся, каким энергичным казался! Теперь она ему не нужна, поэтому ее жизнь должна стать свободной от обременительных связей. Тем не менее Мики знала, что всегда будет помнить его, ибо он у нее был первым…
Мики подошла к тому месту, где собрались ее друзья с семьями. Она чувствовала напряжение, была буквально заряжена ожиданием будущего. «Куда мы держим путь? Что уготовила нам судьба?» Мики знала, что последние четыре года — лишь прелюдия, великие приключения еще впереди. Радуясь, что все здесь скоро закончится, Мики невольно загрустила: скоро три подруги расстанутся, и у каждой начнется своя жизнь.
Пока Мики знакомили со всеми, она не могла не заметить, что Арни ведет себя необычно тихо. Она знала, что это из-за диплома: Рут распорядилась записать на нем не фамилию Ротов, а свою девичью — Шапиро. Арни обиделся.
Здесь же находились загоревшие под солнцем Аризоны родители Сондры. Пожимая руку Мики, мистер Мэллоун сказал:
— Словами не могу выразить, как мы гордимся вами, девочки! Сондра говорит, что вы, Мики, едете на Гавайские острова. А наша девочка отправляется в Африку выполнить Божью волю.
Когда общее волнение пошло на спад, Мики, Сондра и Рут отправились домой, в свою квартиру, думая, что сегодня они в последний раз вместе шагают по выложенной каменной плиткой дорожке.