Забытый плен, или Роман с тенью

Глава 2

…Он не владел собственными ногами! Проклятые конечности не подчинялись мозгу, посылавшему команды «вперед» и «быстрее». Невесомые туфли из телячьей кожи пудовыми гирями тянули вниз, сужая шаги, растягивая драгоценные секунды в вечность, лишавшую надежды. Надо бы пулей мчаться наверх, а он полз червяком, от ступени к ступени, с ужасом содрогаясь от бессилия. На глаза давила кромешная тьма, и только там, куда гнало паникующее сердце, дрожало мутное световое пятно. Наконец он закончил пересчитывать собой заплеванные выступы и оказался на освещенном ровном полу, где по серой поверхности расплывалась багровая лужа. Бетонная плита змеилась трещинами, следила щербинами, заполняемыми красным, превращаясь из заурядного пола лестничной площадки в яркое абстрактное полотно. Он попытался сделать рывок к тому, что сложилось вдвое у обшарпанной стенки, и рухнул – мордой прямо в цементные оспины. Глаза заливал пот, руки тряслись унизительной дрожью, ног словно не было вовсе, пригвожденное к железобетону тело корчилось, точно насекомое под булавкой. А по красным трещинам скакал плюшевый лис, по-человечьи злобно ругаясь единственным словом и хищно лязгая при этом зубами. Утробное «тварь» и частый стук клыков друг о друга создавали дикую какофонию, рвущую барабанные перепонки. Наглый очеловеченный лис подбирался все ближе, норовя вцепиться в лицо. Разламывало виски, тяжело пульсировала кровь, пересохло во рту. Неимоверным усилием воли он поднял неподъемную руку, чтобы отогнать мерзкое животное и…

Под потолком распластала крылья-плафоны белая люстра, со стены задумчиво взирала красотка, написанная маслом при царе Горохе, над ухом безмятежно тикали часы, за окном хмурилось утро и, кажется, по-прежнему мело. А тишину вдрызг разбивали странные звуки, будто дятел долбил твердым клювом кору. Лебедев протер глаза, не понимая, что за чертовщина его окружает, потом вспомнил вчерашний вечер, досадливо поморщился, дрожа от холода, оделся и поплелся на стук с мечтой о таблетке аспирина и стакане крепкого горячего чаю.

Необъяснимые звуки доносились снизу, куда уходила дубовая лестница. Спустившись, настырный гость оказался перед приоткрытой дверью, выпускавшей на волю раздражающую долбежку. Андрей Ильич просунул голову в дверной проем и громко поздоровался, превозмогая нестерпимую головную боль.

– Доброе утро! А вы, я вижу, уже на ногах? Тогда, может, подскажете, как мне выбраться отсюда?

– С добрым вас утром, Андрей Ильич! – приветливо улыбнулась молодая хозяйка, не прекращая стучать молоточком по круглому стержню с металлической каплей на конце, упиравшейся в медный лист. – А вы, как я вижу, не выспались? У вас, извините, помятый вид.

– Голова болит, – буркнул Лебедев. В кармане пиджака завибрировал мобильник. – Да?

– Здорово, Андрюха! Как ты, нормально? – Егоринский басок добродушно рокотал, уверенный в положительном ответе.

– Привет. Разберись, почему меня никто не встретил, – это первое. И второе – распорядись, чтобы за мной прислали машину по адресу… – он вопросительно посмотрел на хозяйку.

– Перепелкина, пять.

Столичный гость хмыкнул и отчетливо повторил адрес.

– Ответственность за выполнение берешь на себя, понял? Как ты это сделаешь, меня не касается. Но если снова будет сбой, приеду – откручу башку. Все!

– Андрей, что случилось? Почему…

Лебедев отключил сотовый и огляделся. Большая комната здорово смахивала на мастерскую, где хозяйничать мог бы мужик с золотыми руками, но никак не девица с прискоками – вылетевший в трубу театровед и новоиспеченный дизайнер. Здесь во всем – от верстака до аккуратно сложенных инструментов – чувствовался крепкий хозяин, из тех, кого когда-то звали кулаками: основательный, прижимистый, работящий.

– Это мастерская вашего деда?

– Моя. А вот с машиной вы, кажется, погорячились. В окошко смотрели?

– Одним глазом.

– Головную боль мы, конечно, цитрамоном снимем, но…

– Лучше аспирином.

– Но, боюсь, погоду нам не одолеть, – пренебрегла невежда поправкой знатока. – Замело по самые окна. Я слушала радио: прогноз неутешительный, снегопад обещают как минимум на два дня.

– Это шутка?

Она молча встала и направилась к двери, кивком велев следовать за собой. В холле сунула в руки ключ, деловито предложила:

– Откройте. Если сможете это сделать – вызову такси, пожелаю доброго пути, если за вами приедет водитель, на худой конец сама отвезу, куда надо. Выполню все что угодно, только попытайтесь самостоятельно выйти в эту дверь.

Чертовка знала, что говорила! Ключ повернулся легко, даже щель удалось расширить сантиметров до двух, а дальше – никак. Казалось, их не замело – замуровало, и, поняв бесполезность затеи, Лебедев сдался.

– Наверно, вы ночью созвали всех снегодуев? – коряво пошутил он, пытаясь скрыть растерянность и недовольство собой.

– Чтобы продлить счастье общения с вами? Не обольщайтесь, Андрей Ильич. Просто вы, москвичи, самонадеянный народ, иначе прежде чем сюда ехать, поинтересовались бы особенностью здешних мест. В наших краях март – гиблый месяц, иногда заметает так, что жизнь замирает на несколько дней. Неужели вас не предупредили об этом?

Больше слов удивляла метаморфоза, происшедшая с ней. В полете действовала на нервы безмозглая курица, после посадки опекала наивная простушка, за столом угощала гостеприимная хозяйка и, наконец, ставила сейчас на место уверенная в себе женщина, вполне доходчиво и связно выражавшая свои мысли. Такая многоликость настораживала и заставляла задуматься. В другое время бывалый москвич, может, и пораскинул бы мозгами над странностью провинциалки, но сейчас любая мысль могла расколоть бедный череп. Лебедев непроизвольно сжал виски, удержавшись от постыдного стона.

– Да вам в самом деле плохо, – всполошилась Аполлинария. – А я, идиотка, тестирую вас на силу.

– Мне хорошо. Пару таблеток аспирина – и все как рукой снимет.

– Пойдемте, я дам лекарство и заварю чудесный чай. Заснете, а проснувшись, снова родитесь на свет, – пошутила хозяйка и взяла за руку гостя. – О, да у вас, похоже, температура. Знобит?

– Аспирину и чаю, – упрямо бубнил Лебедев, тащась послушно следом. Потом он провалился в пылающую тьму…

Его свалил банальный грипп: с сильным жаром, осточертевшим питьем и непривычной опекой. Больной молча выполнял чужие команды, злясь на весь мир, особливо на себя. Андрей Ильич не умел и ненавидел болеть. Не потому, что пекся о здоровье, а потому, что презирал в себе беспомощность и слабость. В свои сорок лет он сталкивался с болезнью дважды: первый раз в десятом классе, когда сдуру обожрался чебуреков и насмерть перепуганная мать вызвала «скорую», а второй – позапрошлой весной, тогда его прихватил аппендицит. Оба раза врачи полоскали кишки, с тех пор у Лебедева выработалась стойкая идиосинкразия и к белым халатам, и ко всякого рода болячкам, превращающим мужчину в бесполое, жалкое, безвольное существо. Теперь же он умудрился не просто загреметь в больницу к таким же, как и сам, бедолагам, а впереться в чужой дом, к незнакомой девице и выпасть там в осадок на несколько дней – без связи с нормальным миром, без информации, без дел. Лебедев скрежетал зубами, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на ни в чем не повинной хозяйке, заботливо подающей чаек и мутные отвары. Против него сговорились погода, случай и люди. Одна заставила пойти на авантюру, другой подложил свинью, а третьи точно вымерли все, разом позабыв о своем живом еще боссе. Вдобавок вырубился мобильник. Не помогали ни зарядное устройство, ни суетливая беготня пальца по кнопкам, ни познания в технике – телефон не работал, точно подцепил инфекцию, но в отличие от ее носителя напрочь отказывался здороветь.

– Можно от вас позвонить в Москву? – спросил Лебедев, утратив всякую надежду оживить хваленое японское чудо. – Я оплачу разговор.

– Тратиться не придется, – Аполлинария сунула под нос очередную чашку с коричневым отваром, – в доме нет телефона.

– А мобильный?

– Не пользуюсь. Терпеть ненавижу, когда без нужды досаждают. Если надо, сама найду способ связаться.

– Позвольте, но у вас же фирма, мало ли какие могут возникнуть проблемы? Как же можно так работать?

– Пейте, не то остынет. А на ваш, извините, шаблонный вопрос отвечу одним словом: отлично. Когда все устроено с умом, работать можно прекрасно. Вы же не вскрываете каждый раз крышку часов, чтобы проверить, как действуют шестеренки и колесики, верно? Потому что знаете: механизм налажен и нет нужды туда соваться. Так и в моей фирме, тем более что львиную долю работы тяну я сама.

– Интересный вы человек, Аполлинария, – не сдержался идущий на поправку гость, – мыслите нестандартно. – Видно, болезнь совсем размягчила мозги, прежде такая «нестандартность» заставила бы усомниться в здравом уме собеседника. – Спасибо, – вернул он пустую чашку, – ваши отвары действительно волшебные: исцеляют без таблеток прямо на глазах.

– Андрей Ильич, – замялась хозяйка, – можно задать вам один вопрос?

– Когда за мной приедет водитель? Спросите о чем-нибудь полегче.

Девушка помолчала, внимательно изучая фарфоровое донышко с темным осадком, потом перевела взгляд на Лебедева и тихо спросила:

– А кто такая Полина?

Даже если б он был не беспомощным гриппозником, а Самсоном, рвущим пасть льву, то и тогда у него не хватило бы сил ответить.

– Странно Полине задавать такой вопрос, вам не кажется?

– Нет. И простите мою бестактность. Просто когда я меняла компрессы, вы все время хватали меня за руку и называли Полиной. Но обращались явно не ко мне.

– Я вас очень прошу, – процедил сквозь зубы Лебедев, – за заботой о моей скромной персоне не проглядите машину, которая должна объявиться на Перепелкина, пять. Надеюсь, дороги в Майске уже проходимы?

– Вполне, – спокойно ответила Нежина и вышла из комнаты, осторожно прикрыв дверь за собой.

Проклятие! Что еще он выболтал этой девице? Может, и неглупой, вполне, как оказалось, терпимой, но не имеющей абсолютно никаких прав влезать в его жизнь. Андрей Ильич поднялся с опостылевшей кровати и принялся бродить по комнате из угла в угол, угрюмо считая шаги. «Командировка полетела к черту – это раз, туда же, безусловно, отправится бестолковый помощник – это два, нервы начинают сдавать – три. Выход из нынешней ситуации один: ждать. Рано или поздно наступит день, когда с юмором будут вспоминаться и нелепая провинциалка, и вторжение в ее удивительный дом, и болезнь, и бесконечный снегопад, загнавший в ловушку». В этом мире детерминировано все, не исключено, что и его вынужденное пребывание здесь – одно из звеньев неизвестной пока цепи. Поэтому лучше не дергаться, а успокоиться и не суетиться впустую, суетливость – плохой советчик. Андрей Ильич сунул под мышку градусник и подошел к окну. Солнечно, тихо, безоблачно. Наконец-то наверху перестали потрошить эту чертову перину, посыпая все вокруг нескончаемым пухом. Завалило их прилично, но в доме наверняка найдется лопата, а сил сейчас хватит вполне, чтобы справиться и с заклинившей дверью, и со снегом. Завести машину долго уговаривать вряд ли придется, хозяйка будет рада избавиться от надоевшего гостя. Лебедев вытащил градусник: лишняя пара десятых, никак не способная повлиять на твердое решение вернуться к нормальной жизни. Он довольно ухмыльнулся и отправился на поиски Аполлинарии. Бедняжка, похоже, обиделась, наверное, глотает сейчас слезы в укромном уголке да ругает себя за опрометчивый вопрос. И правильно делает, лезть в чужую душу – значит пакостить собственным нервам.

Андрей Ильич бесшумно прикрыл дверь комнаты, где провел безвылазно четверо суток, и прямиком направился в каминный зал. Девушка как-то обмолвилась, что там ее любимое место. Подошел к лестнице, привычно коснулся перил, прислушался с интересом, потом пошагал вниз, удивляясь, как прилично звучит гитара. И вдруг через несколько ступеней замер точно привидение, застигнутое врасплох первым петушиным криком.

«Ни о чем не нужно говорить, ничему не следует учить, и печальна так и хороша темная звериная душа», – пел негромко выразительный женский голос, бросая полчища мурашек на ставшую вдруг чужой похолодевшую кожу. Пьяным призраком заскользил Лебедев вниз, цепляясь за дубовые перила. У него хватило сил дослушать до конца и объявиться как ни в чем не бывало перед доморощенной садисткой, вспомнившей снова о дыбе. «Бежать отсюда надо, бежать без оглядки, сию же минуту, – решил Андрей Ильич, – иначе добром все это не кончится».

– Нравится Мандельштам?

– Да. – На безмятежном лице певуньи не было ни тени обиды. – Как себя чувствуете, лучше?

– Да, – эхом отозвался Лебедев и уселся у камина напротив. – А музыка чья?

– Соответствует тексту?

– Можно сказать и так.

Аполлинария задумчиво перебрала гитарные струны и скромно призналась:

– Моя.

– Сколько же в вас еще скрытых талантов?

– Ни одного, – улыбнулась она, – все на вид у.

«В таком случае к тебе надо подходить с лупой», – мрачно подумал Лебедев.

– Я пришел к вам с дельным предложением.

– А я подумала: с пренеприятным известием. Ваше лицо значительно, но мрачно.

– Творческим людям свойственно заблуждаться. Не пугайтесь, я всего лишь хочу расчистить снег до калитки. Дадите лопату?

– В гараже.

– Как туда попасть?

– По расчищенной вами дорожке, – с невинной улыбкой просветила хозяйка.

– Послушайте, Аполлинария, – не сдержался Лебедев, – вы живете одна, что понятно и вполне допустимо. Сознательно не пользуетесь телефоном – с трудом и это можно принять. Но как можно спокойно оставаться замурованной в доме и даже не пытаться высунуть на улицу нос?

– Очень просто: меня откапывает дед. Если не объявляюсь в первые два дня после такого снегопада, значит, забыла про лопату. Тогда дед приезжает и вызволяет меня. – Она поднялась из кресла, бережно положила туда гитару, подошла к камину, поворошила кочергой догорающие поленья. – Не уходите, сейчас будем обедать.

Андрей Ильич от возмущения едва не задохнулся:

– Вы что, издеваетесь?! Я в ответе за сотни людей, на моих плечах крупное производство, у меня командировка срывается, а вы предлагаете ждать вашего деда?! Да вы хоть представляете, сколько стоит минута моего времени?

– А зачем? – Ее мыслительный аппарат ставил в тупик, отметая всякую возможность общения. Убийственная логика захолустной чудачки ошарашивала, заставляя одного из двоих чувствовать себя идиотом. У Андрея Ильича возникло вдруг подозрение, что эта незавидная роль предназначалась ему.

– Ваши рассуждения, мягко говоря, озадачивают, дорогая Аполлинария. С вами трудно беседовать.

– Зато легко иметь дело. Да не убивайтесь вы так, Андрей Ильич, все образуется, поверьте! Лучше вспомните царя Соломона: старик утверждал, что богатство от суетности истощается. А вы не кажетесь человеком, который стремится беднеть, – лукаво улыбнулась оптимистка, повернулась спиной и потопала через столовую к кухне, уверенная, что на пару с мудрым иудеем убедила в своей правоте.

– Послушайте, Аполлинария, – поплелся следом зануда, – может, у вас найдется ломик или топор? Давайте договоримся: я открою дверь и расчищу дорожки, а вы поможете мне добраться до гостиницы, идет? Это, конечно, в том случае, если и сегодня за мной не приедет водитель.

– Хорошо, – равнодушно пожала плечами девушка, не повернув головы. – В мастерской найдете, что нужно. У вас в запасе пятнадцать минут. Я не люблю, когда в тарелках стынет еда.

– Хватит и пяти, – обрадовался Лебедев и понесся в подвальную комнату.

Он провозился до темноты. Сначала рыскал по мастерской в поисках инструментов, потом канителился с дверью, а когда, утопая в снегу, расчистил дорожки, стемнело и ехать в ночь не было нужды. К тому же Андрей Ильич, еще не пришедший в норму, после непривычной работы устал, взмок и от горячего душа с уютной постелью его не заставила бы отказаться даже сотня ждущих дедков. Покончив с делами, на которые сам напросился, Лебедев безуспешно поискал хозяйку, вяло пожевал буженину, заботливо прикрытую салфеткой, ополоснул тарелку, затем отправился с легкой душой спать, решив, что за ночь ничего случится, а утром он наконец-то отсюда уедет.

…Нетерпеливый гость поднялся ни свет ни заря. Принял душ, привел себя в порядок, собрался и при полном параде спустился в столовую, уверенный, что встретит там Аполлинарию, колдующую над своими чаями. Однако здесь все делалось вопреки его ожиданиям. На этот раз дом решил прикинуться мертвым и затих без малейших признаков жизни. Лебедев обошел первый этаж, заглянул в мастерскую, потыкался носом в окна, даже выскочил на минутку во двор – пустота и тишина, только воробьи да вороны переругиваются между собой. Озадаченный гость решил подняться и проверить каждый закоулок: человек не иголка, найдется. Но на втором этаже и в мансарде – та же картина. Оставалась единственная комната – хозяйкина спальня, однако гостям туда ход был заказан. По крайней мере одному из них, тому, кто беспардонно шарил сейчас повсюду. Поколебавшись, Лебедев тихонько постучался и, не дождавшись ответа, осторожно толкнул дверь.

Небольшая, залитая солнечным светом комната никак не походила на девичью светелку. Огромная, от потолка до пола, медвежья белая шкура, комод, заваленный исписанными листами, чучела животных и птиц, на стенах рога, яркие пятна абстрактных полотен и инкрустированные ружья дулами вниз, старинная лампа с наброшенным на абажур тончайшим расписным шелком и здоровенная, в полспальни, кровать. А на разобранной постели, под пуховым одеялом в черном атласном пододеяльнике жалобно постанывала его недавняя нянька. Разметавшаяся по подушке грива сливалась с антрацитовой наволочкой, выпростанные из-под одеяла голые руки вздрагивали, сбившаяся сорочка открывала плечо и правую грудь. Аполлинария спала, но этот затяжной беспокойный сон очень не понравился Лебедеву. Он бесшумно приблизился к кровати и осторожно поправил сорочечную бретельку. Однако осторожность была излишней: девушка явно впала в беспамятство, полыхая жаром, как те угли, что ворошила вчера кочергой. Андрей Ильич прикоснулся ладонью к ее лбу и в сердцах ругнулся: эта чертовка и тут обвела вокруг пальца – вздумала заболеть. С улицы послышались автомобильные гудки. Он выглянул в окно: к забору притулилась черная «Волга». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, за кем прибыла долгожданная машина. Гость задумчиво посмотрел на беспомощную хозяйку, так ловко принявшую гриппозную эстафету, и двинулся к двери.

У входной калитки маячил мужчина средних лет в синей куртке и темных брюках.

– Вам кого? – крикнул с порога Андрей Ильич.

– Доброе утро! Меня прислали за Лебедевым из Москвы. Это вы?

– Здравствуйте. А почему так долго не приезжали?

– Так поломка была, Андрей Ильич! Опять же, дороги замело: трактору не проехать, не то что «волжанке», – радостно докладывал водитель. – Да и не найти было никак, такого ж адреса нет в помине: Перепелкина, пятьдесят пять. На этой улице всего тридцать домов. Звонили вам, хотели уточнить, куда подъехать, а у вас мобильник вырублен. Я уж какой раз сюда мотаюсь. Все дома проверил, всех опросил, никто, извините, вас тут не знает, – тараторил шофер, довольный, что наконец-то выполнил наказ начальства.

– Как зовут?

– Меня? Иваном.

– А по отчеству?

– Кузьмичом.

– Вот что, Иван Кузьмич, молодец, что меня нашел, но приезжай-ка ты через три дня. А начальнику своему передай: пусть позвонит Егорину в Москву и предупредит, что я задержусь на неделю. Ясно?

– Так точно, – выдал в себе водитель отставного вояку. – Когда прикажете подать машину?

– В пятницу, в девять утра.

– Есть!

– Тогда до пятницы.

…Лебедев менял мгновенно высыхающие компрессы, а в голове билась единственная мысль: безумие так же заразно, как грипп. Потому что внезапное решение остаться иначе как безумным назвать нельзя. Он смотрел на горевшую в огне бедолагу и кипел от злости. На нерадивость помощника, на проклятый снегопад, спутавший планы, на грипп, на Женьку Егорина, этого глухаря, не расслышавшего номер дома, но больше всех – на самого себя, благодетеля, не сумевшего переступить через чужую беду. А что бедняжке одной пришлось бы чертовски паршиво, сомневаться не приходилось. Он, конечно, не сахар, но бросать человека, пришедшего на выручку дважды, даже ему в голову не придет.

– Это за вами приходила машина? – прорезалась больная.

– Нет.

– Врете. Почему не уехали?

– Не вашего ума дело.

– А можно попить?

– Чаю?

– Ага.

Температуру удалось сбить на четвертый день. За это время Лебедев познакомился с другим человеком – послушным, доверчивым, благодарным. Новая Аполлинария отличалась от прежней, как коса от косы: словесная форма обеих тождественна, но одна срезает под корень, а другая обвивается вокруг головы. И в лебедевской голове стали вдруг возникать довольно странные мысли. Например, поправить штору, чтобы не бил свет в воспаленные от температуры глаза, или сварить кашу, а потом с удовольствием глазеть на вялого едока, торчать до глубокой ночи у чужой кровати, старательно вслушиваясь в прерывистое дыхание, подавать чаи – и все без просьб или особой нужды. Это были не ясные еще симптомы, но они намекали на пробуждение в Лебедеве спящего десять лет человека. Для прежнего Андрея Ильича ощущать свою нужность являлось такой же потребностью, как дышать, только тогда он готов был и мог достичь любой поставленной цели. И Лебедев достигал. Создал с нуля мощнейший холдинг, обеспечил людей работой, приличной зарплатой, помог стать на ноги многим. Все эти годы он был больше, чем силой, – надеждой, но только для всех. Забавная девочка, так случайно встреченная на пути, напомнила время, когда среди всех, кто нуждался в Андрее, выделялся один-единственный, придающий всему остальному смысл.

– Вы думаете о хорошем? – подала вдруг Аполлинария голос.

– Надеюсь, да.

– Это хорошо, – счастливо вздохнула она и закрыла глаза, потом едва слышно пробормотала: – Чудеса там, где в них верят.

– Что вы сказали?

– Не я, Дени Дидро. Спасибо, – свернулась калачиком, – я вас никогда не забуду, – и снова тут же заснула. Лебедев хотел было проверить, не впала ли больная опять в горячку, потому как несет полный бред, но раздумал и остался на стуле, изумленно таращась на бессовестно дрыхнувшую смутьянку.

Свет ночника, приглушенный разрисованным шелком, рисовал узоры на лице спящей. Тени от длинных ресниц и завитушек на ткани придавали тонким чертам трепетность и завораживали. Лебедев с удивлением увидел, что Аполлинария далеко не дурнушка. Красиво очерченные брови, густые ресницы, идеальный нос, чувственный рот, гладкая смуглая кожа с симпатичной родинкой на правой щеке и выражение лица как у заснувшего под любимую сказку ребенка. Андрей Ильич отлепился от стула, бесшумно подошел к изголовью кровати, поправил заботливо одеяло, протянул к лампе руку, чтобы выключить мешающий свет. Но вдруг неожиданно для себя наклонился и коснулся губами теплой щеки. Потом щелкнул выключателем и быстро вышел, неплотно прикрыв дверь.