Зачётный профессор

Урок семнадцатый: Нечего на зеркало пенять, коли у соседа трава зеленее

Не хватало кушетки и подобающей обстановки кабинета типичного психолога. Профессор Владимир Петрович был куда консервативнее, и принял Нику в лекционном зале, где закончил последнее занятие, сев с ней на стулья за первой партой. Однако чувствовала она себя всё равно как пациент, благодаря своему внутреннему состоянию, а не располагающему взгляду по-отечески добрых глаз старого преподавателя. Они-то как раз приободряли.

— Что тебя заинтересовало, Ника? — спросил он, внимательно разглядывая её лицо, которое могло обмануть кого угодно, только не его. Опыт и полвека изучения людей не пропадали даром.

— Скажите, если у человека есть склонность к чему-то — это можно исправить? Изменить его вкусы?

— Разумеется, можно, — подал надежду профессор, — травмировать лимбическую систему, — он тут же посмеялся, вызвав улыбку на лице той, которая когда-то была его ученицей, — мы же в течение жизни постоянно слушаем разную музыку, любим разные фильмы, меняем всё, от одежды, машин, до друзей и мест жительства. Меняемся мы — меняются вкусы, а уж у вас — женщин! — старик коварно погрозил пальцем, — у вас и любимый цвет-то от погоды зависит, а настроение от фазы луны.

— То есть, причина приоритетов и выбора — гормоны и химические процессы организма? — задумалась Ника, ища разгадку не чему-то, а самой себе, и желая избавиться от того, что сломало ей всю личную жизнь десять лет назад. Она всегда имела храбрость признать, что её вина тоже присутствует, и будь её мозги тогда в порядке, как теперь, то не наступила бы на грабли. — Можно ли всё объяснить анатомически? Выпил витамины — стал веселее, пустырника — спокойнее, кофе — бодрее. Значит, при запуске чего-то в метаболизме, или гипоталамусе, можно избавиться от лени, язвительности, полюбить блюда, от которых раньше тошнило? Верно?

— А почему бы нет? — как прожженный научный сотрудник, профессор Владимир Петрович никогда не отрицал ничего. Он допускал возможность всего и всё ставил под сомнение. От этой манеры многие уставали, либо же подхватывали и становились такими же. Ника когда-то относилась к первым, теперь перешла по вторую категорию, означавшую и возрастное пересечение определенной черты. — Если не хватает кальция, то хочется грызть мел, если не хватает железа, то лёд. Знаешь, сколько всяких вещей хочется, когда чего-то не хватает организму? — седовласый дедушка, не теряя юношеского задора, похлопал Нику по плечу, не разучившись вводить в краску противоположный пол, хоть сам давно от него ничего и не хотел.

— Я-то знаю, — откровенно призналась она, как давнему другу и наставнику, — ладно, пойдем по прямой. Владимир Петрович, мне всё время, сколько я себя помню, нравятся плохие мужчины. Отрицательные. Негодяи. Заведомо мерзавцы и паршивцы. Умом я понимаю, что это неправильно, и знаю, что надо любить хороших, порядочных и надежных мужчин. Скажите, почему я не могу вызвать в себе отвращение к этим типам? Почему они всегда манят?

Пожилой мужчина подобрал улыбку в тактичную, и замолчал, как мастер боевых искусств, учащий выдержке и терпению. Профессор думал и, было ощущение, что он знает ответ. Но не каждый ответ, понимая его, можно донести до слушателя. Есть вещи, которые стоит осознать изнутри.

— Я думаю, — начал преподаватель после длительной паузы, — что ты наверняка уже разобралась с тем, что именно тебе нравится в их поведении? Ты можешь сказать, чем конкретно они тебе приятнее положительных?

— Непредсказуемостью, — выпалила Ника сразу и притормозила, чтобы добавить что-нибудь ещё, — я не знаю, о чем они думают, и это интересно. Я знаю, что они умеют рисковать, поступать резко и жестоко, а это требует храбрости. Я вижу их более мужественными. В конце концов, они умеют вести себя с женщинами, пусть это и обман… но ведь простые парни никогда не схватят за плечо, прижав к стенке и не наговорят сотню безумств, от которых снесет голову, не швырнут в… — Ника осеклась, подняв глаза и зардевшись, — простите.

— Ты описала страстного мужчину, а не злодея. Неужели ты считаешь, что добру не присуща страсть?

— Я с подобным не сталкивалась. Хорошие мужчины заботливы, и они побоятся оставить на тебе лишний синяк и сдувают пылинки, а от этого хочется зевать…

— Тебе не нравится, когда о тебе заботятся?

— Нравится! То есть… я же говорю, я понимаю, что это правильно и так и должно быть. Умом. Но мои чувства живут отдельно от меня. Они просыпаются, только когда эти нежности пропадают в небытие, когда становится опасно, тревожно, когда хватаешься за голову и мучишься догадками, любит или не любит тебя человек?

— Обычная ситуация чересчур благополучного детства, — выдохнул профессор, — чем больше мы наедаемся сладкого детьми, тем сильнее любим соленое и острое, когда вырастаем. Я прав? Тебя баловали родители?

— Не то чтобы баловали, — Ника вынужденно согласилась, — я младшая из трех детей, в семье у нас все друг друга любили, никто никогда не кричал, ругались редко, не били и ремня не давали подавно. Наша семья самая обычная, но, вы правы, очень нежная и крепкая.

— Нужно ли говорить, чего не хватает твоему организму? Он полон заботы и ласки, и, конечно, для гармоничности не хватает их противоположностей.

— Разве может не хватать чего-то вредного и плохого?

— А как же? В малых дозах в человеке присутствуют даже яды. А как становятся наркозависимыми? Попробовал один раз — и всё, тянет. — Женщина покачала головой.

— Но мне нравились засранцы ещё до того, как я попробовала хоть одного. Что это? Генетика? Предрасположенность? Нет, моя мать счастлива с отцом, а он прекраснейший человек. И она сама очень хорошая. Не в пример мне, первой заразе университета, которую ненавидит большинство студентов.

— Ты добровольно выбрала свой путь и ведешь себя так, ты же знаешь, — прочитал её профессор, — в душе ты отзывчивая и добрая девушка…

— Я уже давно не девушка, не льстите мне, — отмахнулась наигранно-кокетливо Вероника, — да, противоположности притягиваются, и чтобы не притягивать ничего мерзкого, я предпочитала стать мерзкой. Думала, тогда полюблю хороших, но, видимо, внутри меня, в глубине, ничего не изменилось. Всё это наносное. Может, я мазохистка?

— Ты так издеваешься над ребятами на экзаменах, что никогда не поверю. Скорее садистка.

— Нет, а что? — женщина откинулась на спинку, скрестив руки на груди, — сначала доминируя я, а потом хочу, чтобы доминировали надо мной. Сколько начальников и влиятельных людей дома оказываются тряпками и, вообще, с сексуальными девиациями? Я прихожу к мысли, что у меня патология. И её нужно как-то подлечить.

— Вот видишь, если ты не испытываешь удовольствия от своих мучений, то ты не мазохистка. Они-то упиваются тем, как им плохо и ни за что не откажутся от новой порции унижений и страданий.

— Тогда что же? Мне просто не давали ремня в детстве, и это искорежило моё взросление и формирование психики?

— Для того чтобы жить, нужно чувствовать, — старик взял её тонкую руку своей сухой и твердой ладонью, — как женщина очень высокого интеллекта, ты не можешь довольствоваться малым, не можешь не иметь чувств, не можешь не понимать их великого значения. И чувствовать нужно разное, не только радость, но и горе, не только смех, но и слезы. Но, скажи, как много ты чувствуешь в своей жизни?

— Я влюбилась однажды… ещё в университете… это принесло мне слишком много боли, и с тех пор я стараюсь не попадаться на удочку.

— Ничего не скажешь! Один кратковременный раз за тридцать пять лет — этого достаточно! — посмеялся беззлобно старик, и Ника повесила нос. Да, этого мало, но где ему понять то, что она испытала тогда?

— Дело ведь не в том, что я не хочу любить, а в том, что я не хочу любить тех, в кого могу влюбиться и, тем более, не хочу любить безответно.

— Чтобы научиться побеждать, нужно уметь и проигрывать! — стукнул указательным пальцем по столу старик и несколько раз потыкал им на месте. — Ты что, боишься любить бескорыстно? Тебе нужно заранее знать, что что-то получишь взамен? Капиталистка! Ошиблась однажды и решила, что судьба к тебе слишком сурова, спряталась? Проигранная битва — это не проигранная война! Ты ничему не научилась, если уходишь от брошенных вызовов, вместо того, чтобы отвечать на них.

— Да я же не против! Лишь бы достойный был кандидат…

— Так сделай его достойным.

— Это невозможно, если сам он не хочет…

— А ты заставь захотеть.

— Это невозможно.

— Ты доцент или школьница? — Владимир Петрович нахмурился седыми бровями. — Ника, когда любишь, то никогда не назовешь человека плохим, будь у него прорва недостатков, ты ему все их простишь и отнесешься к ним снисходительно. О какой же любви ты говоришь, если всегда остаёшься при мнении, что любишь плохого? Ты никогда до конца не погружаешься в любовь, ты противостоишь объекту и затаиваешься, предвкушая какое-то зло, ожидая его. Ты не пытаешься соединиться и стать союзницей для любимого человека, ты всегда по другую сторону, на которую собственноручно себя выгоняешь.

— Но это произошло после того случая…

— Так ли это? А, может, тот случай произошел, потому что ты всегда делала такую расстановку? — Сколько раз с тех пор она приходила к выводу, что первая трагедия её любви и любовью-то, в итоге, вовсе не оказалась! И сейчас, когда уже совсем забылись детали и даже малейшие чувства, Ника хорошо понимала, что ничего со своим первым парнем общего не имела, кроме секса. Ни о каком единении речи не шло. Он был говорлив и ярок, постоянно таскал её в компании своих, таких же пустых и благополучных друзей, где умные и духовные темы были не к месту, поэтому она никогда не делилась с ним своей страстью: наукой, социологией, не обсуждала с ним прочитанных книг, знала — ему это покажется глупым и ненужным, поскольку никак не относилось к материальному миру. Она часто приукрашивала стоимость своих вещей и старалась соответствовать ему, поскольку он был богаче и, несмотря на свою порядочность и интеллигентность, в упор не наблюдаемые в её бойфренде, Нике казалось, что он лучше неё и она его недостойна, даже когда замечала, что он напыщенный дурак. В конце концов, она не была с ним самой собой и постоянно осознавала, что они разные. Она даже не попыталась открыть себя ему такой, какой была. Стеснялась от неопытности, не умела, не видела смысла. И его она не принимала таким, какой он есть. Хотелось перевоспитать, научить чему-то, навязать свои ценности, чтобы перестал грезить деньгами, шмоткаим и машинами. Да, она противостояла ему и, несмотря на то, что считала себя влюбленной, никогда не бывала с ним до конца откровенной. Владимир Петрович по теням на её лице выяснил всё, что ему требовалось. — Ника, я думаю, что даже тогда тебе было больно от того, что это ты допустила ошибку. Ты себе не могла простить, а не ему. Твоя самоуверенность страдала, а не любовь. На самом деле, я думаю, от настоящей любви-то ты никогда ещё не изводилась. Да и разве можно страдать от настоящей любви? Никогда. Она приносит только счастье, иначе она фальшивая. Кто бы ни был её объектом.

— Да, и любовь — это способность, и не зависит от того, есть ли кому её дарить, — смиренно вспомнила доцент кое-что из всё того же Фромма, которым так увлекся её дражайший ученик.

— Верно, и если ты так неистово способна обожать социологию, то уж на какого-нибудь парня тоже снизойдешь, — засмеялся профессор, — если избавишься от своего эгоизма. Ты индивидуалистка, Ника. Ты считаешь, что достойных тебя мужчин не существует в природе, что все они не так умны, все очевидны и прозрачны — в большинстве, может, так и есть, — ты поставила мерилом ценности то, что имеешь сама — интеллект, и по его шкале меришь других, плевав на богатство, красоту и другие качества. Ты не допускаешь даже мысли, что кто-то дотянется до тебя, а тех, кто тянет на достойного, ты нарекаешь плохими, нейтрализуя равенство и смотря сверху вниз, чтобы тебе было спокойнее. Тогда ты не теряешь ощущения своей избранности и чувствуешь себя хозяйкой положения. Я не прав?

— Возможно, правы…

— Любви без равенства нет! Двое должны бороться с обстоятельствами, а не друг с другом.

— Значит, с моими вкусами всё нормально, и проблемы, как обычно, внутри меня?

— Думаю, что со студенческих времен ты сильно изменилась. Смогла бы ты влюбиться в того, кого любила тогда? — Ника едва не засмеялась. Она как-то видела фотографию своего бывшего в социальной сети. Округлился, поплохел, черты давно потеряли какую бы то не было привлекательность для неё, а его глаза, полные поверхностного фатовства и ограниченности, кричали Нике о том, что она была слепа в молодости. Только идиотка будет мучиться по такому типу. Что ж, а вкус-то её, действительно, изменился и тот, кто был максимально приближен к образу тех, на кого она западала в университете — Тимур, сейчас никак не смог бы пробиться в её сердце.

— Знаете, вы правы, — женщина поднялась, — мне нужно избавиться от страхов. Полюблю я кого-то или нет, всё-таки с возрастом нужно становиться добрее и мудрее. Десять лет одиночества — это большая честь тому, в ком я ошиблась…

— Опять надменность и чванство?

— Извините… — потупилась Ника, — и вообще, я пришла с тем, что мужчины плохи, а ухожу от вас с тем, что плоха я! Вы сексист, поддерживающий свой пол.

— Ты уходишь с простой истиной: хочешь изменить мир — начни с себя. Но дело-то не в перемене вкуса. Ты считаешь негодными всех мужчин. Умных и красивых — плохими, а добрых и заботливых — скучными. Научись любить человека любым, а не за качества, и тогда тебе никогда не будет страшно за свои чувства.

— Что ж, тогда сначала мне нужно найти подходящего человека, — хмыкнула Ника, направившись к двери, — хотя разве такое ищут специально? Судьба всегда находит сама…

— Начни с того, что полюби людей в целом, не будь злюкой, — посоветовал ей в спину профессор.

— Не будь злюкой… — повторила шепотом она, недовольно прожевывая эти слова, и громче добавила, — хорошо, с первого же встречного! Кого увижу за этой дверью, на того распространю своё внутреннее тепло. До свидания!

Распахнув дверь, Ника едва не расшибла Костю, занесшего руку для стука. Он уронил тетрадку, сопровождавшую его, как Санчо Панса Дона Кихота, а она едва успела перехватить свой вечный портфель.

— Добрый день, Вероника Витальевна, — поздоровался студент, присевший за тетрадью и посмотревший на неё снизу вверх. Поблагодарив себя, что не ходит в юбках, она хотела с вызовом глянуть свысока, но опомнилась. Первый встречный, которого надо одарить любовью! Может, счет начать с дверей университета, а не лекционного зала?

— Ты что тут делаешь? — прикрыла за собой Ника, надеясь, что парень только подошел и не слышал её тирады.

— Вы как-то послали меня… — выдержав заминку, Костя улыбнулся. — … на дополнительные лекции по психологии. Я решил заглянуть к профессору, спросить кое о чем.

— Интересно, о чем же? — отползла спиной по стене женщина. Коридор был неприятно пуст.

— Вам правда интересно, что меня беспокоит?

— Зачем же я иначе спрашиваю?

— Из вежливости?

— Мы с тобой похожи на вежливых людей? — Костя сиял, как нечисть, проскочившая в ворота из потустороннего мира в День Всех Святых.

— Я хотел спросить у мудрого человека, как добиться взаимности у мудрой женщины.

— Даже мудрая женщина всего лишь женщина, — Ника остановилась на безопасном расстоянии и серьёзно воззрилась на певца, — я сегодня вечером встречаюсь с твоим Баскаевым. Можешь потом спросить у него, как он добился меня.

— Он не мой. И это же неправда, — потемнело лицо Кости. Он подошел к Нике.

— Что мы встречаемся?

— Что он вас добился, — пальцы начали щелкать в кармане авторучкой, — он вам не нравится, зачем свидание?

— Очень даже нравится, поверь мне, — женщина подняла руку и, задержав её, вдруг опустила на предплечье Кости, уставившись в эту же точку. Смотреть ему в глаза, когда его касаешься было невозможно почему-то. Щелканье прекратилось. Ника удивилась тому, как он без слов понял её сигнал. Его нервы держатся в узде, но пыл он выплескивает вот в таких едва заметных жестах, как насилие над ручкой. И её прикосновение успокоило его. Хотя она тронула даже другую руку. Разве можно сыграть такое понимание и замирание при ощущении женщины, которая бы не нравилась на самом деле? Нейролингвистическое программирование почти точная наука. — Как ты там говорил? Я хочу секса, неважно от кого. Скажешь, что это аморально для женщины?

— Нет, скажу, что этой ночью я буду грызть зубами подушку, потому что на моём месте Тимур. — Ника округлила глаза, ахнув в душе от тона, которым выпалил фразу Костя. Она была полна пожара, закрытого в металлический ящик, в ней была желчь, в ней были стоны всех несчастных героев, но они принадлежали не проигравшим, а злобно жаждущим реванша. Глаза стеклянно моргнули один раз, губы не дрогнули, Костя внешне был спокоен.

— Что ж… кому-то всегда везет больше. Впрочем, сомневаюсь, что ты не уснешь глубоким сном до того, как начнется что-либо интересное, — выдавила Ника, покашляв и отвернувшись вбок. Молодой человек нагнулся к уху, открывшемуся ему.

— По крайней мере, я честно усну в одиночестве, не заменяя того, кого хочу, лишь бы кем-нибудь, — выпрямившись и расправив плечи, Костя отступил, — надеюсь, Тимур справится с ролью Бриана.

— Времена не те, к сожалению, — поправив рукава, Ника пошагала по коридору и бросила назад, — роль Бриана принадлежит мне, и остается надеяться, что Баскаев не станет пытаться спрыгнуть с восьмого этажа.