Загадки судьбы

1

1844 год, Москва

Софье Николаевне Бироевой исполнилось шестнадцать лет. Теперь она могла носить длинные платья, закрывающие щиколотки ног, с глубокими, но в меру приличными вырезами, а также посещать балы и различного рода московские развлечения, которых в нынешнем году намечалось с избытком.

За окном трещал нещадный январский мороз, но в доме статского советника Бироева царили тепло и уют. Одно лишь обстоятельство нарушало всеобщий покой: намечался бал у графини Преображенской, и две сестры Бироевы — Елизавета, которая считалась давно на выданье, и Соня — готовились к выходу в свет.

Графиня Преображенская, женщина современных и достаточно раскованных взглядов, почти не покидала своего роскошного подмосковного имения, предаваясь после смерти мужа постоянным увеселениям. В ее имение на ежегодные январские балы, считавшиеся особенно примечательными, собиралась вся молодежь из известных московских семейств.

Графиня прожила бурную и интересную жизнь, недавно ей минуло пятьдесят лет, но она по-прежнему отлично держалась в седле и не пренебрегала вниманием мужчин, порой по возрасту моложе ее на десять лет. Словом, она наслаждалась жизнью и не собиралась отказывать себе в ее прелестях, пусть даже пикантных.

На ежегодном январском балу собирались все сливки московского общества, а также их дети, достигшие того возраста, когда уже положено подумать о создании семьи. Николай Дмитриевич Бироев, как человек весьма осторожный и не привыкший по долгу службы рубить с горяча, удивился, получив в начале года, прямо после Рождества, приглашение на бал за подписью самой графини.

В прекрасно оформленном приглашении указывалось, что статскому советнику надлежит явиться на бал, если он, конечно, того пожелает, со своими очаровательными дочерьми: Елизаветой Николаевной и Софьей Николаевной.

Такое внимание к его семье заинтриговало Бироева: он лично не знался с графиней Преображенской, но слышал о ее январских балах вот уже несколько лет. И он решил узнать о них у своих московских знакомых, прихватив с собой приглашение графини.

Результаты его поездок превзошли все мыслимые и немыслимые ожидания: он услышал о балах Преображенской только хорошие отзывы, причем, как выяснилось, многие из его знакомых нашли там выгодные партии для своих дочерей и сыновей. Единственное, что смущало Николая Дмитриевича: какая выгода от проводимых ею балов самой Преображенской? Увы, но на его вопрос никто из знакомых не дал четкого ответа.

Одни предполагали, что Преображенская не знает, куда потратить свое огромное состояние, другие — что она слишком любит увеселения, третьи — что это способ борьбы с наступающей старостью… Словом, версий высказывалось много, но какая из них соответствовала истине, Бироев так и не понял. Однако полученной информации оказалось вполне достаточно, чтобы заказать дочерям новомодные бальные платья, ибо Соня впервые выходила в свет, и статский советник не сомневался, что она непременно будет иметь успех. С Елизаветой все обстояло гораздо сложнее: умная от природы, необыкновенно статная и красивая, старшая дочь унаследовала от прабабки прескверный характер. И вот результат — ей минул девятнадцатый год, но, увы, соискатели на ее руку постепенно один за другим переставали посещать дом Бироевых.

Наступил долгожданный момент: из магазина господина де Бризе прислали с модисткой два дивных бальных платья, которые та была обязана примерить на барышень Бироевых и, если понадобится, подогнать по фигуре.

Соня, как барышня благовоспитанная, предоставила модистке заняться по праву старшинства Елизаветой. Сама же пребывала в томительном ожидании, как обычно, поверяя свои сокровенные тайны своей горничной-крепостной Марфуше. Даже не вспоминая, что ее горничная — прежде всего, крепостная девка, считая Марфушу своей верной подругой и наперсницей, Соня делилась с ней всеми своими секретами.

— Ох, скорей бы уж мадемуазель Лили закончила примерку у Лизы. Мне так не терпится облачиться в бальное платье, — мечтала Соня.

— Успеете, барышня. До бала Преображенской еще три дня. Почитай, и туфельки подберете, и сумочку, и украшения, — успокаивала ее горничная.

— Да, и украшения… Ах, Марфуша, там будет столько молодых кавалеров. И все они из знатных московских семейств.

— Конечно, барышня, — отвечала Марфуша, продолжая причесывать Соню.

— Аккуратнее, мне больно! — вздрогнула от неожиданности юная барышня.

— Простите, Софья Николаевна.

В коридоре послышались шаги, дверь в спальню отворилась: вошла мадемуазель Лили из модного дома де Бризе, на ее руках покоилось роскошное новомодное платье нежного персикового цвета. Матушка, Агриппина Леонидовна, несла коробку с атласными бальными туфельками и вторую, поменьше, — с перчатками.

— Соня, долго спишь, — пожурила маменька. — Пора заняться подгонкой платья. Мадемуазель Лили, прошу вас!

Модистка защебетала:

— Ах, мадемуазель Софи! Платье для вас выписано из самого Парижа. Ткань — чистый лионский шелк, кружева фламандские… Прошу вас, снимайте пеньюар…

Соня скинула пеньюар, оставшись в одной тоненькой рубашке.

— Мадемуазель, и ее придется снять. У платья декольте, так что плечи будут обнажены.

Соня растерялась: не пристало ей раздеваться перед какой-то модисткой. Но Агриппина Леонидовна утвердительно кивнула дочери:

— Делай, как она велит. До бала всего три дня осталось — может, платье нужно где-то подогнать по фигуре.

Марфуша помогла барышне снять сорочку, та осталась лишь в одних панталонах.

— Шарман, мадемуазель Софи! — снова затрещала модистка. — У вас дивная фигура. Держу пари, вы будете иметь огромный успех на балу графини Преображенской.

Соня вздохнула: ей самой очень хотелось, чтобы так случилось.

Наконец ее утянули в корсет, надели пышную юбку, затем — лиф. Модистка сосредоточенно застегивала многочисленные крючки. И когда кропотливая работа завершилась, Агриппина Леонидовна воскликнула:

— Прекрасно, душа моя! Платье сидит отменно, словно шито прямо по тебе.

Соня подошла к зеркалу: на нее смотрела молодая очаровательная барышня в бальном платье нежнейшего персикового цвета, отделанном по линии декольте кружевами. Рукава платья почти отсутствовали, оставляя прелестные руки девушки обнаженными, впрочем, как и грудь — французское декольте подчеркивало обольстительные выпуклости.

— Да… — произнесла задумчиво Агриппина Леонидовна. — Декольте, конечно, немного смелое…

— Ах, мадам, — защебетала модистка, — платье сшито по последней парижской моде.

Барыня задумалась.

— Впрочем, ладно… Раз по парижской… Но все же — смело.

Соня же осталась очень довольна своим внешним видом.

— Маменька, как вы думаете: какую прическу мне сделать?

— Надо посоветоваться с моим парикмахером, — сдержанно ответила Агриппина Леонидовна и достала из коробки атласные бальные туфельки.

— Вот, душа моя, примерь.

Соня надела туфельки, которые пришлись ей как раз впору. Туфельки выгодно подчеркивали красивый подъем стоп и стройные лодыжки, хотя имели невысокий каблук.

Маменька одобрительно кивнула и протянула дочери длинные, почти достигающие локтей перчатки.

— А что ты о них скажешь? — улыбнулась она.

Соня, не скрывая восторга, схватила одну перчатку и пыталась ее надеть. Модистка поспешила на помощь.

— Ах, мадемуазель Софи, — продолжала она называть юную барышню на французский манер, — справиться с этим туалетом нелегко.

Наконец перчатки были надеты, и наряд Сони предстал в полном великолепии.

Мадемуазель Лили не преминула высказаться:

— На шею хорошо бы надеть нитку жемчуга.

— Да, маменька, непременно! — всплеснула руками Сонечка.

Агриппина Леонидовна замялась:

— Душа моя, весь жемчуг я отдала Лизе.

— Как? Почему? А я? — надула губки Сонечка.

— И тебе что-нибудь подберем. Скажем, у меня есть прекрасное золотое колье с кораллами, серьги и браслет. Под нежный цвет персика — просто чудесно!

Мадемуазель Лили, осознав свою оплошность, тотчас затараторила:

— О, кораллы! Это дивно! Шарман!!!

Вечером того же дня, когда предбальная суета улеглась, Соня уединилась в своей комнате. Достала из потайного ящичка заветную шкатулку, она открыла ее — прямо поверх ее скромных девичьих украшений лежал гранатовый перстень. Почти три года Соня не прикасалась к своей драгоценности, опасаясь, что вредоносная сестрица непременно подглядит и раскроет ее секрет.

Теперь же Соня взяла перстень и надела на средний палец правой руки: он как раз пришелся ей впору. Девушка истолковала это как знак свыше, решив, что наконец-то завоюет сердце теперь уже поручика Сергея Волкова, который перестанет считать ее своей маленькой глупенькой кузиной.

Соня припомнила последний визит поручика в их дом, который оказался не из приятных. Лиза словно нарочно провоцировала младшую сестру, всячески стараясь завладеть вниманием Сергея. И это ей успешно удалось. Соня тогда обиделась и, чуть не расплакавшись, накинула шубку и гордо удалилась в сад. Она брела по главной аллее, которую садовники постригали на английский манер, и ей казалось, что кусты принимали форму то животных, то геометрических фигур.

Посередине аллеи возвышалась статуя Венеры. По крайней мере, все обитатели дома Бироевых называли ее так. На самом же деле дал ей имя Венеры некогда модный скульптор Тимофей Нестеров, лет тридцать назад украсивший своими псевдогреческими и псевдоримскими творениями многие московские дома.

Соня также слышала, что прототипом Венеры послужила некая крепостная красавица, в которую скульптор безумно влюбился и даже выкупил из крепостной зависимости.

Сонечка вздохнула, подошла к статуе и начала внимательно ее рассматривать, словно впервые в жизни. Ей показалось, что Венера понимает ее страдания.

— Раз ты — Венера, богиня любви, то помоги мне! — обратилась она к ней. — Хотя что ты можешь. — Она расплакалась и пошла прочь, все более отдаляясь от богини любви.

Елизавета ликовала: ее младшая сестрица обнаружила-таки свою слабость по отношению к Сергею, впрочем, как и обычно. После случая с гаданием Лиза при каждом удобном случае стремилась съязвить сестре или сказать что-нибудь обидное. Соня обижалась и плакала украдкой в своей комнате, но маменьке не жаловалась.

И вот скоро состоится заветный бал, и на нем она сумеет найти своего суженого. Соня постоянно гнала от себя мысль о том, что он должен быть одноглазым. Девушка старалась думать только о Сергее.