Заговор двух сердец

Глава 1

Люси Бентвуд выпрямилась и взглянула на широкую спину мужа.

— Ради Бога, Симон, перестань вертеться, как дитя без соски.

— Не смей так со мной разговаривать! — Следующее слово «женщина» Симон не успел произнести — пытаясь повернуться, он громко вскрикнул. — Ты думаешь, совсем меня захомутала, раз я полупарализован? Раньше ты себе такого тона не позволяла…

Она, надавив ладонью на плечо мужа, заставила его лечь и со смехом заявила:

— Да я всегда с тобой таким тоном разговариваю, и ты это знаешь. Иначе разве можно тебя вынести.

Симон не прореагировал на это замечание. Улыбка исчезла с лица Люси. Она потянулась за бутылкой с мазью, налила немного себе на ладонь и принялась ритмично натирать спину Симона вдоль позвоночника. Тут же она подумала про себя, что он и не догадывается, насколько правдивы эти ее слова. Ведь если бы она не подсмеивалась над ним, плакала бы, выведенная из терпения его несносным характером, не довольствовалась бы теми крохами любви, которые он ей уделял, до сих пор наполненный любовью к женщине, зачаровавшей его с детства, и тоска по которой заставляла его пить — она бы давно не выдержала, несмотря на любовь сына и дочери.

Тот случай, когда он ночью, возвращаясь после пьянки, упал с лошади и провалялся несколько часов в холодной канаве, она считала подарком судьбы. После этого Симон уже не мог ездить верхом — тряска сводила его с ума. От боли его визиты в деревенскую гостиницу стали крайне редкими. Но самое главное — он не мог уже так пристально надзирать за дочерью.

Симон всегда очень ревниво относился к Норин, но с того дня, как ее брат случайно рассказал ему, что видел сестру, разговаривающую с парочкой Сопвитов, жизнь девушки превратилась в пытку. Тогда Норин было всего четырнадцать, а брату еще не исполнилось двенадцати, они были детьми. Но реакция отца была весьма бурной. И вряд ли этот праведный гнев вообще мог быть сильнее. Люси боялась даже подумать, во что могла превратиться жизнь ее дочери, если бы с Симоном не произошел несчастный случай. Ведь Норин унаследовала его свободолюбивый нрав и не собиралась подчиняться никакой тирании.

Сейчас же девушка была свободна — Люси повернула голову и посмотрела на окно спальни — надо надеяться, в меру. Она знала, где дочь была в данную минуту, и ее тревожило, что слухи об этом дойдут до ушей ее супруга. Но, зная свою дочь, Люси отдавала себе отчет, что избежать момента, когда Норин встретится лицом к лицу с отцом, и все выйдет наружу, не удастся, и тогда, да поможет им всем Господь!

Роста Норин Бентвуд была среднего, волосы темно каштановые и вьющиеся, глаза карие и слегка раскосые, кожа немного обветренная, щеки румяные, губы алые. Она держалась прямо, ходила уверенным шагом — было впечатление, что она четко знает, куда направляется. В это воскресенье она шла к заветному месту, которое мысленно называла «островок». По случайному совпадению, «островок» был тем самым пятачком, где мальчиком Стив Макграт любил ловить рыбу.

Последние два года девушка проделывала этот путь каждое воскресенье, за исключением разве тех дней, когда шел слишком сильный снег. На берегу реки ее уже обычно ждал Вилли Сопвит. Они встречались иногда на несколько минут, иногда на целый час.

Спеша на свидание, Норин почти всегда вспоминала их первую встречу. Ей было тогда около четырнадцати, и это тоже случилось в воскресенье. Они с Эдди гуляли вдоль реки. Обогнув кусты, заметили юношу, который удил рыбу. Она помнила, как тот поднял голову при их приближении; затем, встав на ноги, начал всматриваться в них, склонив голову набок. Норин узнала сына хозяйки усадьбы, той самой женщины, которую ее отец ненавидел за то, что она отвергла его любовь. Эти сведения она получила от матери совсем недавно, задав вопрос:

— Почему папа так ненавидит миссис Сопвит?

Мать, которая всегда была с ней честной, все ей объяснила. Норин возмутила позиция отца, ведь она считала мать замечательной женщиной, а отец теперь стал казаться ей полным дураком. Как можно, имея такую жену, тешить себя надеждами относительно другой женщины с ужасной репутацией?

Норин рано стала чувствовать себя взрослой, поэтому когда в воскресенье высокий молодой блондин сказал «Привет, малышка!», она моментально забыла, или предпочла забыть, как должна разговаривать с сыном хозяйки дочь арендатора, и выпалила:

— Сам ты малышка! Мне скоро четырнадцать, я все умею делать на ферме и даже хочу научиться кузнечному делу.

Она думала, что он рассмеется, но он только сказал:

— Извини. Никак не думал, что тебе так много лет и что ты такая способная. Правда, на твоем месте я бы не стал подаваться в кузнецы… особенно с таким голосом.

Норин шикнула на брата, дергающего ее за рукав, и спросила:

— А что такое с моим голосом?

— Ничего, ничего, просто очень приятный. Уверен, ты умеешь петь.

Она удивленно посмотрела на него, и, немного погодя, вполне миролюбиво сказала:

— Ну, да, я умею петь. Я пою в церковном хоре. Там мне доверяют петь соло.

— Значит, я не ошибся?

Она немного растерялась, и уже собралась было подойти, чтобы посмотреть на улов, но в этот момент откуда-то сзади появилась «эта, из особняка». Раньше Норин видела ее только издали, вернее, она обоих видела только издали, и никогда вот так близко, чтобы можно было поговорить. Девушка перевела взгляд на приближающуюся маленькую фигурку, примерно ее роста, но гораздо изящнее из-за худобы. Все было худое — тело, лицо, руки, ноги. Она походила на большую шоколадную куклу, причем очень красивую шоколадную куклу. Она заговорила, обращаясь не к Норин, а к своему брату. Голос у нее оказался высоким и чистым.

— И что у нас здесь? Это ты их поймал, Вилли? — «Шоколадка» засмеялась.

Ее голос и ее смех были странными, музыкальными и напомнили Норин звуки, который мистер Байерз извлекал из арфы. Она никогда не слышала такого смеха. Но Норин сразу поняла, что девушка ей не нравится — высокомерная и нахальная, поэтому она закричала:

— Нет, он нас не поймал, мисс. А вот вас вполне может словить. — С этими словами Норин схватила брата за руку и, повернувшись, быстро скрылась за кустами.

Недовольный Эдди запротестовал:

— Отпусти руку, Норин, а то выдернешь.

Именно об этом случае по наивности и рассказал отцу Эдди, вызвав такую ярость, с какой семья еще не сталкивалась.

В следующий раз Норин Бентвуд встретила Вилли Сопвита только через год. Она возилась в конце участка, пытаясь вызволить овцу, застрявшую в проволоке ограды. Яростный лай собак привлек внимание всадника, проезжающего мимо. Подняв глаза, Норин увидела его, а по наклону головы поняла, что это молодой Сопвит, но продолжала возиться с овцой как ни в чем не бывало.

— Помочь? — спросил Вилли, на что она сердито ответила:

— Тогда придется лезть через забор и толкать ее с той стороны.

Именно так он и поступил, и через минуту овца уже неслась по полю, а молодые люди стояли и смотрели друг на друга. За последнее время Норин очень выросла, и Вилли, улыбаясь, сообщил:

— Мне лучше не повторять своих прошлых ошибок.

Норин в ответ также улыбнулась и согласилась:

— Лучше не надо.

Вилли оглянулся на забор и спросил:

— А ваши работники не могли это сделать?

— Они на рынок поехали, а у отца спина болит.

— Ох, мне очень жаль.

Норин чуть было не выпалила: «А мне нет», причем это было бы правдой, но попридержала язык. На самом деле отец весь этот год практически глаз с нее не спускал. Он требовал, чтобы она была всегда рядом. А вот к Эдди он относился куда спокойнее, и это раздражало Норин. Ей не разрешалось самостоятельно ходить даже в церковь. Отец сам никогда туда не заходил, но он исправно отвозил туда дочь и ждал, пока она не выйдет. Норин однажды пожаловалась матери, что отец стал настоящим тюремщиком. Сейчас он болел, и вот уже неделю Норин была свободна и наслаждалась этой свободой.

Заглянув в лицо Вилли, она отметила про себя, что он очень красив, и почувствовала к нему глубокую жалость. Норин знала, что он плохо видит из-за Макгратов из деревни, хотя старики говаривали, что не будь его мать ведьмой, такого бы никогда не приключилось. Норин несколько раз видела эту женщину верхом, но ничего необычного в ней не было, только седые волосы, вдобавок, она сидела в седле по-мужски и носила бриджи. Зато ее лицо, также как и лицо сына, было прекрасным.

— Как тебя зовут? — спросил Вилли.

— Норин, — ответила она. — Но мне Нора больше нравится.

— А я Вилли Сопвит, — сообщил он.

— Да, я знаю.

И тогда он рассмеялся. Он хохотал, откинув голову назад. Норин, конечно, слегка обиделась, но ее удивило, как с таким недостатком, как у него, он умудрился сохранить жизнерадостность. Ей не часто приходилось встречать счастливых мужчин, по правде говоря, они ей вообще не попадались.

— Что смешного? — возмутилась она.

Юноша прекратил смеяться и, подумав, ответил:

— Представь, даже не знаю… Наверное, я что-то не так сказал.

Они помолчали. Он заговорил первым.

— Ты на игры ходишь?

— Иногда.

— Тогда я смогу тебя там встретить?

— А ты участвуешь? — поинтересовалась Норин.

— Нет-нет. — Он покачал головой. — Но я люблю борьбу.

— Борьбу? — Она кое-что вспомнила. Когда-то она слышала, что почти слепой парень из особняка умеет боксировать или бороться, или еще что-то в этом духе.

— Ты, вроде, удивилась?

— Ну да, немного… Думала, что только простолюдины ходят смотреть борьбу и всякое такое.

— Ну, возможно, я и есть такой.

— Ты не похож… и вообще…

— Что вообще?

— Не того типа, чтобы борьбой интересоваться.

— Да? Так позвольте сказать вам, мисс, — Вилли притворно напыжился, — что я вполне преуспел в этом деле, все зависит от партнера.

— Надо же! — Она тоже встала в позу. — Чего только не услышишь, если уши прочистишь.

Он засмеялся снова, она последовала его примеру.

Вот так все и началось.

В течение следующего года они иногда не виделись неделями, а если и виделись, то мельком, но она за это время многое о нем узнала. Она узнала, что он, к ее удивлению, трижды в неделю работает на шахте и ездит в Ньюкасл учиться инженерному делу. Но как он умудряется это делать — загадка, ведь его единственный зрячий глаз видит плохо, и ему приходится прищуриваться, чтобы что-то разглядеть. Но больше всего ее поражала его жизнерадостность. Несмотря на свой физический недостаток, Вилли не был мрачным и не сторонился людей. Наоборот, он любил компанию, всегда с готовностью отвечал на вопросы и сам любил их задавать.

Наступил ее шестнадцатый день рождения. Мать купила в подарок Норин новое пальто и шляпку. Пальто было серым с синими отворотами и капюшоном до плеч, а вельветовая шляпка — синей с серой отделкой. У нее никогда не было таких красивых вещей, и Норин казалось, что на нее все смотрели, когда она стояла в церкви и пела на воскресной службе. Когда служба закончилась, девушка заторопилась к выходу — сегодня отец не ждал ее, не было даже младшего брата, который заболел и лежал в постели. Поэтому она была одна, когда встретилась с Вилли.

На этот раз он не сидел на лошади или на берегу с удочкой — Вилли медленно шел по дороге, за ним бежала собака довольно замурзанного вида. У него-то были великолепные пастушьи овчарки. Молодой человек заговорил первым:

— Привет! Это ведь ты, я не ошибся?

— Да, я, — ответила она. — Кто же еще?

— Ну, ты извини, что сразу не узнал тебя, ты такая нарядная и очень хорошенькая.

— Не означает ли это, что когда я ненарядная, то не хорошенькая? — Норин улыбалась и ждала, что он тоже рассмеется, но Вилли был серьезен.

По привычке, слегка отвернув голову, он заметил:

— Я ничего такого не хотел сказать. Я всегда считал тебя хорошенькой, вернее даже красивой.

Она оторопела: никто никогда не говорил ей, что она хорошенькая, а уж тем более, красивая. Маленькое зеркало в ее комнате уверяло, что с ней все в порядке. Возможно, не такая она хорошенькая, как Мэгги Томптон из деревни, но значительно привлекательнее, чем близнецы Рейнтон.

Вилли нарушил молчание вопросом:

— Ты днем сегодня гулять пойдешь?

— Может быть, — замялась она. — Я не могу обещать. Мама чай затеяла, ведь у меня сегодня день рождения.

— Желаю тебе еще много-много дней рождения. Сколько тебе, семнадцать?

Она замешкалась, потом неохотно ответила:

— Шестнадцать.

— Ах да, разумеется. — Он сделал вид, что припоминал тот день, когда она с вызовом заявила, что ей уже почти четырнадцать.

Тут к ней подошла собака, обнюхала и лизнула руку в перчатке. Норин погладила ее по голове и заметила:

— Дружелюбный парнишка. Что это за порода?

— Ирландская легавая.

— А как ее зовут?

— Пэт. Как еще можно назвать ирландскую легавую?

— Верно. — Она тихо засмеялась и сказала: — Мне пора. До свидания.

— До свидания.

Она чувствовала, что он не ушел сразу, а все еще стоит и смотрит ей вслед. Это ее смущало. Она с трудом подавляла желание побежать. Нет, говорила она себе, тебе уже шестнадцать, ты свое отбегала, надо вести себя солидно, надо сдерживаться…

В тот день увидеться с Вилли ей больше не удалось. Отец выбрался из постели и следил за ней. Да и следующие несколько недель после. Но когда молодые люди снова встретились, обоим казалось, что этих недель не было, что они стояли так и разговаривали только вчера. Вилли протянул ей руку и, держась за руки, они долго гуляли по берегу, разговаривая.

Это вошло в привычку. Когда они встречались, Вилли брал Норин за руку, если этой темненькой с ним не было. Но со временем она стала появляться все чаще, и в таких случаях Норин просто здоровалась и шла дальше. Странно, но теперь при встрече темнокожая девушка всегда молчала, только подолгу ее разглядывала.

Так и продолжалось это нерегулярное ухаживание по воскресеньям. Во вторник Норин исполнится восемнадцать. Она мечтала, что на этот раз Вилли придет один — настало время объясниться. Мало того, Норин давно стало казаться, что если он не заговорит сам или не даст ей возможности признаться в любви — ее разорвет на части. Она знала, что нравится ему, даже больше, чем нравится. Это чувствовалось по прикосновению руки, по задержавшемуся на ней взгляду. Но Вилли не произнес ни единого слова любви. Возможно он, как и она, боялся последствий такого объяснения. Норин останавливал гнев отца. Узнай он о ее связи именно с этим Сопвитом, будет что-то страшное. А Вилли должен был думать о своей матери.

Норин слышала, что его мать — дурная женщина, во всяком случае, с моральной точки зрения, такая шла о ней молва. Она долгие годы путалась с управляющим шахты, и, как говорили в деревне, пусть она еще хоть сто коттеджей построит, пусть дает пенсии и еду и подарки к Рождеству, перед Господом ей своих грехов не замолить. Судя по всему, она всегда была дурной женщиной. Ведь сам Вилли — внебрачный ребенок. Его мать очень долго была любовницей его отца. А когда он умер, она выскочила замуж за его сына. Когда же муж умер, она вернулась домой с темнокожей девочкой, заявив, что она ее удочерила. Если все это учесть, получалось, что мать Вилли и в самом деле ужасная женщина. Норин хотелось бы встретиться с ней и составить свое собственное мнение. Она не боялась этой встречи не в пример жителям деревни, которые готовы были сделать большой крюк, только бы с ней не столкнуться.

Что ж, если Вилли признается в любви, Норин придется встретиться с его матерью. Так ведь? Но только пусть это случится скорее — ей все труднее бороться с пламенем, разгорающимся внутри. Норин прекрасно понимала, что если оно разгорится, то поглотит не только ее. Раздадутся возмущенные крики со всех сторон, особенно постарается отец. Но девушка чувствовала себя достаточно сильной, чтобы побороться за свое счастье, только бы Вилли объяснился ей в любви.

Глава 2

В то же самое утро об отношениях Вилли с Норин Бентвуд заговорили в особняке. Тилли уже давно догадывалась о том, что происходит, но сегодня с громкими протестами выступила Жозефина.

Так вышло, что Жозефина договорилась с Джоном и Анной приехать к ним, благо они в эти выходные принимали гостей: Пола и Алису Бартон, брата и сестру, живших в Дархэме. Бартоны — знатная семья, и они не дружили с Тилли, но на Джона и Анну Сопвит это не распространялось.

Жозефине нравился Пол Бартон — он был хорошей мишенью для ее острот, прилично играл в вист и крокет, и за ним приятно было наблюдать во время игры.

В последнее время Жозефина все время была на взводе. Не понимая причину такого настроения, она осознавала, что устала от особняка и монотонной жизни. Сюда никто не приезжал, кроме Джона и Анны. Если ей или Вилли надо было с кем-то встретиться, делать это приходилось на стороне. Такая ситуация не угнетала ее — она в принципе сторонилась людей. По-настоящему хорошо она относилась лишь к Вилли и маме. Хотя чувства ее к этим людям были совершенно разными.

Мать она обожала, а вот к Вилли относилась так, как женщина относится к мужчине, и отдавала себе в этом отчет. Она понимала, что если Вилли ее и любит, то только как сестру. Кроме того она знала, что Тилли на самом деле не ее родная мать. Это заставляло Жозефину ощущать себя чужой в этой стране и она давно приняла четкое решение относительно своего будущего. Сейчас перед ней лежали две дороги: если она не сможет пойти по той, которая отвечает ее желаниям, тогда она стоически пойдет по другой и, возможно, в конечном итоге заполнит странную пустоту в своей душе.

Она рассуждала разумно, но совсем забыла, что в ее маленьком, изящном теле смешались самые разные гены, реакцию которых цивилизация смогла лишь слегка приглушить.

За эти годы в доме мало что изменилось. Тилли продолжала занимать ту же спальню и гардеробную, к которым привыкла. Правда, она переделала одну из гостевых комнат в маленькую личную гостиную, где проводила большую часть своего времени. Здесь находились ее книги, и здесь же она занималась домашними делами и всем, что было связано с шахтой. Тилли постепенно взяла на себя все руководство шахтой, за исключением практических вопросов. Они входили в обязанности Джона и Стива с помощником, Алеком Меннингом. Тилли полностью изучила деловую сторону управления шахтой, и эти знания она постепенно передавала сыну, всячески поощряя его реальное участие в делах. Вилли с детства проявлял интерес к горному делу, а в его положении, когда выбор будущей карьеры был крайне ограничен, это было настоящим даром небес. К тому же, Тилли могла быть уверенной, что он всегда будет рядом. Даже если он женится, мать всегда будет ему нужна. Иначе, куда ей деваться? Хотя временами ей хотелось оказаться на сотни миль отсюда.

Так получилось, что всю свою жизнь она была одинокой, хотя не совсем, как правильно заметил Стив, ведь всю ее жизнь он был рядом. И сейчас тоже. А до этого была Бидди.

Бидди умерла десять лет назад, и как бы не хороши были Пег и Фэнни, полностью заменить мать они не смогли. Им не хватало ее теплоты и мудрости. Разумеется, грех было бы требовать большей преданности, чем преданность семьи Дрю. А с той поры как Фэнни вышла замуж за Биддла, он тоже стал членом этого клана и всегда защищал хозяйку от клеветы.

Странно, но ее все еще надо было защищать. Хотя все, что она сделала за эти шестнадцать лет, должно было бы смягчить сердца деревенских, за исключением, разве, ее открытой дружбы со Стивом.

Но часто ночью она томилась желанием иметь кого-то рядом, представляла себе лицо на подушке, говорила себе, что она идиотка, к тому же жестокая идиотка, ведь что она дала этому человеку в ответ на его бесконечную привязанность к ней? Только руку, а иногда, очень редко плотно сжатые губы.

И все же она знала, что встань она у алтаря и поклянись, что между ними так ничего и не было, сам Господь ей не поверит. И кто сможет его за это упрекнуть?

Тилли иногда задумывалась, как же обходится Стив в такой ситуации. Интересно, есть ли у него женщина, которую он возит в коттедж в горах? Он дважды возил ее туда, но каждый раз там присутствовали арендаторы. Некие мистер и миссис Грей. Питер Грей когда-то работал на шахте, где добывали свинец, но вынужден был оставить ее, подорвав здоровье. Он был мастер на все руки: расширил коттедж с обеих сторон, причем сделал это классно. За одиннадцать лет, что он там жил, дом вырос вдвое. Построил он также и баню, коровник и конюшню. Все это было сооружено с любовью из камней, которые Питер с женой таскали со склона горы. Но два года назад Питер умер, и Нэн, его жена, теперь уже совсем старуха, уехала к сыну в долину. После того как коттедж опустел, Стив ни разу не приглашал ее туда. Тем не менее, она знала, что каждые две недели он берет выходные. Еще она знала, что он частенько заезжает в гостиницу у дороги, а репутация этого заведения весьма сомнительна.

И что же из этого следовало? Что у него есть женщина. И кто бросит в него камень? Только не она; хотя при мысли об этой мифической особе у нее болело сердце, и она испытывала ревность, более подходящую для юной девушки, чем для пятидесятилетней матери семейства. Но Тилли совсем не выглядела на пятьдесят. Да и Стив тоже. Стив был на год ее моложе, но ему нельзя было дать больше сорока. В его волосах не было ни одного седого волоса, он сохранил стройность, что было необычно для человека, работающего в забоях. Но он следил за собой. Как он однажды шутливо сказал, когда она увидела его бегающим по горам: «Мне нельзя отставать от тебя».

Он часто бегал с Вилли, потому что ему требовался поводырь — его зрение медленно ухудшалось. Тилли было удивительно приятно видеть их вместе. Вилли нравился Стив. Хотя сын вообще ко всем хорошо относился. Он был настолько открытым и любящим, что Тилли иногда за него боялась. Только по-настоящему хорошие люди умирают в молодости, и она страшилась, что Бог заберет его к себе.

Была еще и Жозефина. Девушка прекрасно ладила с Вилли. Тилли подозревала, что он ей не просто нравится. Однако, что Жозефина думает, на самом деле узнать было невозможно. Ребенком она открыто проявляла свою любовь, требовала ответной привязанности, но по мере взросления, в ней стала проявляться некоторая сдержанность. Необыкновенно проницательная, она все видела, но говорила мало. У нее появились неприятные привычки: например, она могла сидеть целый час неподвижно, глядя в одну точку. В такие минуты казалось, что она покинула свое тело, оставив только оболочку. Однажды в такой момент Тилли подошла и дотронулась до ее плеча. Жозефина обернулась и вяло спросила:

— Зачем ты это сделала, мама?

— Что сделала? — удивилась Тилли.

— Вернула меня.

— Вернула тебя? — повторила Тилли. — Откуда?

— Не знаю. — Жозефина встала и ушла, оставив Тилли в недоумении. Но вскоре девушка стала прежней: острой на язычок и сообразительной. Тилли забыла об этом случае, но через некоторое время произошло то же самое.

С недавних пор Тилли стало казаться, что между ними выросла стена. Она волновалась за Жозефину. И в это памятное воскресенье годы будто стерлись, изгнанные дикими криками, доносившимися из бывшей детской. Тилли вскочила, ей показалось, что там опять дети, и Жозефина закатывает истерику, потому что Вилли над ней подсмеивается. Но детей там давно уже не было. Теперь весь этот этаж занимал Вилли. Старая классная комната и игровая превратились в музыкальный салон — сын любил играть на фортепиано, и прекрасно владел скрипкой. Рядом находилась его спальня.

Комнату напротив, где когда-то спала Тилли, Вилли превратил в маленький музей, где каждый экспонат был сделан из бронзы, начиная от подсвечников и до маленьких фигурок животных. Тилли не разделяла это увлечение сына. А начало экспозиции положил дядя Неда Споука, тот самый, который учил Вилли бороться. На четырнадцатый день рождения Нед подарил Вилли бронзовую подкову на счастье, вот с нее и началась коллекция.

Когда наверху грохнуло что-то тяжелое, а крики Жозефины перешли в визг, Тилли выскочила из комнаты, и по лестнице взбежала на второй этаж. Непроизвольно она закрыла уши руками — вопли Жозефины и Вилли ужаснули ее. Ворвавшись в музыкальную комнату, Тилли остановилась и просто-напросто окаменела: посредине стояла Жозефина, разрывая на мелкие клочки ноты и разбрасывая их во все стороны.

— Прекрати! Немедленно прекрати! — Теперь и Тилли тоже закричала. — Жозефина, слышишь, прекрати немедленно!

Девушка тут же остановилась, но затем схватила лежавшую на пианино скрипку, размахнулась и швырнула ее так, что она ударилась о комод и разлетелась в щепки.

— Нет! Ты рехнулась. Сука. Слышишь? Ты — сука.

Тилли замерла и уставилась на сына. Вилли, стоя на коленях, шарил руками в поисках разбитой скрипки. Люк подарил ему инструмент на день рождения. Скрипка была прекрасной и стоила немало. Но не это заставило Тилли оцепенеть. Ее сын, ее мягкий и вежливый сын, назвал девушку, которую считал сестрой и любил, сукой. Тилли впервые слышала, чтобы он ругался.

Она повернулась к Жозефине, которая перебежала комнату и теперь стояла над Вилли. Не обращая внимания на присутствие Тилли, как будто та была невидимкой, девушка взвизгнула:

— Может быть, я и сука, но не такая как твоя свинарка и коровница. Ладно, я сука, а ты, Вилли — ублюдок. Глупый одноглазый ублюдок.

В жизни Тилли были моменты, когда гнев настолько поглощал ее, что она не могла отвечать за свои поступки, как в тот раз, когда она вцепилась ногтями в лицо Альваро Портеса. Вот и теперь она прыгнула вперед, схватила Жозефину за плечи и рывком швырнула на середину комнаты. Та еле устояла на ногах, а Тилли в бешенстве проорала:

— Не смей! Не смей так называть моего сына! Ты меня слышишь?

Жозефина как будто опомнилась, но гнев все еще пылал в ее глазах.

— Ну и что? — бросила она. — Он и есть ублюдок. Мало того, что он ничего не видит, так ты еще держала его в неведении насчет этого… да и других вещей тоже.

Тилли с ужасом смотрела на этот темный сгусток ярости, извивающийся от собственной злобы. И она толкнула ее с такой силой, что девушка упала бы, не ухватись она за край фортепиано. По другую его сторону стоял Вилли, держа в руках разбитую скрипку. Но он смотрел не на инструмент. Нет. Его лицо было повернуто, голова слегка наклонена — он пытался разглядеть две мутные фигуры.

Неожиданный приступ гнева, охвативший его, постепенно проходил, и теперь его охватывало чувство глубокой тоски и печали, причем горевал он не о себе и не о том, что услышал, а о двух женщинах, которых любил и которые сейчас ранили друг друга словами, потому что его мать кричала:

— Он не ублюдок, а вот ты — да. Слышишь, девушка? Ты — незаконнорожденная дочь моего покойного мужа. Почему я тебя удочерила? Вовсе не потому, что твоя мать от тебя отказалась — она бы уж сумела тебя использовать. Нет, я взяла тебя, потому что считала это своим долгом. Но сейчас я кое-что тебе скажу, моя дорогая, и ты сама этого захотела: я не думаю, что мой муж — твой отец. Хотя он и клялся и божился, что ни в чем не виноват. Но твоя мать, ее отец и брат хотели денег, вот и назвали его. Вот твоя мать была падшей женщиной. Теперь решай сама, кто из вас ублюдок?

Господи! Господи! Тилли закрыла лицо руками, шатаясь подошла к стене и прислонилась к ней. Что она наговорила? Что случилось? За несколько минут, не помня себя, она разрушила жизнь девушки. У них все было так славно до сегодняшнего дня… Нет, это неправда. В последнее время Жозефина сильно изменилась, изменялось и ее отношение к матери.

Тилли, как во сне, подняла глаза и посмотрела на обоих. Их лица уже не были так враждебны. Оба, с одинаковым интересом, смотрели на нее, и как будто не узнавали.

— Простите. Мне очень жаль, — жалобно произнесла она. Затем, задержав взгляд на Жозефине, тихо добавила: — Пожалуйста, прости меня.

Жозефина вопросительно повернулась к Вилли, потом снова взглянула на Тилли. Когда она заговорила, голос ее был спокойным, будто не она только что орала и визжала.

— Нечего прощать. Мне тоже следует извиниться. А то, что ты сказала, не такая уж для меня и новость. Вот только жаль, что все не обнаружилось раньше. После всего сказанного мне придется многое пересмотреть: что же я чувствую и как я выгляжу. Ведь, как я поняла, я не полностью индианка, не мексиканка и даже не испанка. Но я всегда знала, что английской крови во мне нет. Скорее всего, твой муж действительно не был моим отцом. Если бы он был моим отцом, то мы с Вили были бы родственниками, хотя и несколько дальними. — Девушка взглянула на Вилли. — Даже не знаю, как бы это называлось. Ведь Вилли родился от одного человека, а я — от его сына, так что мы не сводные брат и сестра. — Она пожала плечами. — Да и не хотела бы я, чтобы моим отцом был твой муж.

Тилли пристально рассматривала маленькое, изящное личико. Слова, которые Жозефина употребляла, манера говорить абсолютно не вязались с ее внешним обликом. Так что все сомнения насчет Мэтью исчезли. И в каком же они теперь родстве? Если в Жозефине нет ничего от Мэтью, тогда она может… выйти за Вилли замуж. Ну вот наконец она призналась себе в том, о чем давно догадывалась. Жозефина любила Вилли. И это стало очевидным, после того, как Вилли познакомился с дочерью Симона Бентвуда и заинтересовался ею. Дружба молодых людей беспокоила Тилли — она хорошо могла себе представить, как отнесется к этому Симон, тем более что Вилли почти слеп.

И вдруг Тилли подумала: неужели в ее жизни никогда не будет покоя? Не будет дня в полном ее распоряжении, когда она сможет пойти, куда захочет, и будет делать то, что захочет. Вот именно — то, что захочет. Если бы она могла себе это позволить, то подобрала бы юбки и рванула бы к коттеджу, прямо в объятия Стива. Да-да, кинулась бы ему на шею, потащила бы его в постель. Странно, как с годами меняется человек. Она никогда не любила так, как сейчас, хотя внешних проявлений этой любви практически не было.

— Я могу поговорить с тобой наедине, мама? — Последнее слово Жозефина произнесла нерешительно.

Тилли это заметила. Она взглянула на девушку, которая перестала быть ей дочерью, даже приемной, и спросила:

— Ты извинишь нас, Вилли?

Юноша некоторое время всматривался в них, прищурив левый глаз, потом круто развернулся и вышел из комнаты. Жозефина заговорила сразу же:

— Ты так не волнуйся, мама. Рано или поздно все бы обнаружилось. Вот только жаль, что все случилось так поздно. Я ведь много думала о том, откуда взялась. Я ждала возможности поговорить с тобой. Очень неприятно, что все случилось именно так.

— Но, — вздохнула Тилли, — почему ты так себя вела? Почему кричала на Вилли?

— А, ты об этом! — Жозефина подошла к окну. — Я хотела, чтобы он поехал со мной к дяде Джону. Там будут Бартоны: Пол и Алиса. — Она слегка повернулась к Тилли. — Знаешь, Пол единственный человек, который проявил какой-то интерес ко мне. Не тешу себя надеждой, что он может решиться предложить мне выйти за него замуж. Но он, по крайней мере, ведет себя со мной по-человечески. Он не обращается со мной как с черной служанкой, когда я молчу. Он не высказывает удивления по поводу моего интеллекта и выбора тем, когда я говорю. Вспомни, мама, здешние сливки общества только в последнее время стали относиться к нам ровнее. Дверь слегка приоткрылась, так сказать. А когда любопытство было удовлетворено, дверь эта снова захлопнулась. Бартоны — единственное исключение. Но все это не имеет значения, поскольку… — Жозефина снова отвернулась к окну. — Я была вполне счастлива дома, пока рядом был Вилли. Никакой другой компании мне не требовалось. Думаю, ты знаешь, мама, что я его люблю, и раз, как ты сказала… — она снова повернула голову так, чтобы видеть Тилли, и закончила, — ты сказала, что не думаешь, что твой муж был моим отцом, значит мы с Вилли не родственники, и ничто не мешает нам пожениться. Вот только одно: он всегда видел во мне всего лишь сестру. Он ведь не знал, как все обстоит на самом деле. — Жозефина подошла и остановилась перед Тилли и, став как будто еще меньше, призналась: — И еще — он любит эту Бентвуд.

Если бы когда-нибудь раньше Тилли спросили, какую девушку из двух она предпочла бы в качестве жены для своего сына, она бы честно ответила: «Ни ту, ни другую». Но сейчас у нее болело сердце за это темнокожее существо, открывающее ей душу. И она бы выбрала ее. В этом случае не было бы никаких последствий, разве что поднятые брови у местных аристократов, да слова деревенских: «А что вы еще от этих ждали?» Что же касается дочери Бентвуда… Тилли знала, что ее отец предпочел бы, чтобы она умерла, чем была замужем за ее сыном. Иногда, бывая на кухне, Тилли слышала разнообразные сплетни, и она была в курсе, что напившись Симон страшно ругал свою дочь. Тилли до сих пор удивляло, как такая любовь, в какой он клялся, могла превратиться в жгучую неконтролируемую ненависть. А еще она знала, что жена Симона этой ненависти не разделяет — за последние пятнадцать лет они четырежды случайно встречались, всегда останавливались и мирно беседовали, расспрашивая друг друга о детях, и обе понимали, что в других обстоятельствах могли бы стать близкими подругами.

О дочери Симона Тилли не знала ничего, разве что представляла себе ее внешность — худенькая, с открытым лицом. Иногда девушка проходила мимо нее, но они никогда не обменивались ни единым словом. Тилли не представляла, как бы она стала относиться к ней, стань она ее невесткой, будущей хозяйкой усадьбы.

Тилли вздрогнула при этой мысли, а может быть от слов, сказанных Жозефиной, которая заявила:

— Если мне не достанется Вилли, тогда я вернусь в Америку и найду своих родственников.

Тилли дважды глубоко вздохнула и наконец сказала:

— В Америке… ты их не найдешь. То есть, в той части Америки, откуда я тебя привезла.

— Почему?

— Потому что они… потому что там сейчас живут в основном белые.

— И они меня не примут, ты это хочешь сказать?

— Да, я это хочу сказать: тебя никогда не примут, по крайней мере, как ровню.

— Тогда я могу найти своих близких, а уж там меня точно примут.

— Ты не сможешь жить так, как живут они.

— Как насчет испанцев? Я помню, что говорила по-испански, когда была совсем маленькой.

— Это… был язык многих мексиканцев.

— Значит, я никому не нужна, я правильно поняла?

— Я предостерегаю тебя, Жозефина, для твоей же пользы. Ты здесь давно живешь, здесь твой дом. Ты…

— Ничего подобного. Не ври. — Она снова разозлилась. — Я уже давно почувствовала, что мне здесь нет места, и только из-за Вилли я терпела. Ладно, говори, что хочешь, но я собираюсь вернуться и сама посмотрю, как меня примут. Денег просить у тебя не буду, ты была очень щедра, давая мне на карманные расходы, поэтому я кое-что скопила. Наверное, знала, что настанет день, когда мне придется уехать. И этот день настал.

— Жозефина! — Тилли заломила руки и взмолилась: — Подожди! Подожди немного! Если ты хочешь уехать, значит, так тому и быть… Но позволь мне все подготовить. Я до сих пор переписываюсь с Луизой Макнейл. И там еще Кэти. Она тебе поможет.

Жозефина молчала, ее глаза блестели, но плакать она не собиралась. Тилли вообще никогда не видела, чтобы она плакала. Даже ребенком, падая и разбивая коленки, она не плакала. Ругалась, кричала — это да, но ни одной слезинки. И вот теперь она заметила, что девушка с трудом проглотила комок в горле, прежде чем заговорить.

— Ты можешь написать сразу же?

— Да, сегодня.

— Спасибо.

Жозефина повернулась, собираясь уйти, и Тилли испытала жгучее желание вернуть ее, обнять и приласкать, как будто та была маленькой девочкой. Ребенком Жозефина просто требовала, чтобы ее обнимали, демонстрировали свою любовь к ней. Но сейчас в ней не осталось ничего от ребенка, только холодная отстраненность, мешающая взаимопониманию.

Когда дверь за девушкой закрылась, Тилли села на стул перед фортепиано. Под ногами валялись щепки от изуродованной скрипки. Она смотрела на них и думала, что эти обломки — иллюстрация ко всей ее жизни. Потому что постоянно что-то разрушало ее счастье, разбивало его в щепки. Предрассудки, ревность, смерть были основными виновниками, а вот теперь любовь, внезапно переросшая в страсть, вмешалась в ее жизнь. Она не только теряла приемную дочь, но вполне вероятно, скоро потеряет и сына. А он — единственное человеческое существо, которое она любит… Кроме Стива, разумеется. Это «разумеется» промелькнула в голове Тилли с такой уверенностью, как будто любовь к Стиву — давно признанный факт, а не тайна, которую она свято таила в душе.

Тилли услышала, как повернулась ручка двери, и в комнату осторожно вошел Вилли. Он подошел к матери и, положив одну руку на фортепиано, посмотрел ей в лицо. Она не подняла взгляда: сидела, уставившись в пол. Не шевельнулась и тогда, когда он спросил:

— Мама, это правда, что я незаконнорожденный?

Вопрос был сформулирован так изящно, что она едва не рассмеялась. «Это правда, что я незаконнорожденный?» Не так бы расспрашивали ее родные и близкие. Они наверняка бы закричали: «Что это такое? Слушай, выкладывай правду, я действительно ублюдок?» Нет, вместо этого: «Мама, это правда, что я незаконнорожденный?»

Вообще-то Тилли следовало удивиться, что ее сын до сих пор не знает правды о своем рождении. Ему почти двадцать, он уже мужчина: высокий и красивый. Его не портили ни шрам над бровью, ни слепота, и всю свою жизнь, с того момента как мать поручила заботу о нем Неду Споуку, Вилли с удовольствием общался с людьми. Он ездил на ярмарки, скачки и базары. Странно, но никто за все эти годы не назвал его ублюдком. Вероятно, его слепота вызывала жалость. К тому же, он спускался в шахту, чтобы поработать киркой и лопатой и узнать все тонкости горного дела, а это не могло не вызывать восхищения.

Но ведь Вилли общался не только с простыми людьми. Он встречал у Анны и Джона представителей знати, а уж эти, как по собственному опыту знала Тилли, вполне способны оскорбить тебя с милой улыбкой на лице. Но ему удалось избежать всего этого. И вот теперь он задает вопрос, на который, если бы у нее хватило ума, она ответила бы давным-давно.

Тилли подняла голову и, глядя в его карие глаза, с расстановкой сказала:

— Да, это правда. Я жила с твоим отцом двенадцать лет, ухаживала за ним. С ним, как ты знаешь, случилось несчастье в шахте, и он лишился ног. Его жена не давала ему развода. Когда она умерла, он хотел на мне жениться, но я отказалась. Я была ниже его по социальному положению, и не могла занять место его жены… во всяком случае, на законных основаниях. Ты родился поздно, я бы вышла за него замуж, чтобы у тебя было законное имя, но он умер.

— И тогда ты вышла замуж за его сына?

В этих словах уже слышалось презрение, но Тилли не стала обращать на это внимания:

— Да, я вышла замуж за его сына. Потому что любила его, и он был молод. Мне до тех пор не приходилось познать любовь молодого мужчины.

В этот момент Тилли не думала о Стиве, но ее сын явно думал, потому что его следующий вопрос заставил ее вскочить со стула и закричать:

— Нет! У меня нет таких отношений со Стивом.

— Нет?

— Нет!

— Ну что же, меня это удивляет, потому что он прекрасно к тебе относится.

Немного погодя она задумчиво спросила:

— С чего ты это взял?

— Ну… — Вилли вздохнул и отошел от фортепиано, — может я и почти слеп, но немного-то я вижу, к тому же я прекрасно слышу. Он любит поговорить о тебе. От него я узнал о тебе больше, чем от кого-то другого. Было время, я воображал, что он — мой отец.

— Вилли!

— Да ладно, мама, не делай вид, что тебя это шокирует. Мне всегда казалось, что тебя ничем нельзя шокировать. Ты ведь много в жизни испытала. Все знаешь и понимаешь. Вполне естественно было бы для вас сблизиться. Конечно, вы в разном положении, но я думал… Да ладно. — Вилли пожал плечами и развел руками.

Стоящий сейчас перед ней молодой человек сильно отличался от того, кто вошел в комнату несколько минут назад и спросил: «Мама, это правда, что я незаконнорожденный?» Вилли снова вздохнул и продолжил:

— Какая разница, как мы родились и даже, кто наши родители? Важно, как мы поступаем. Ты, как мне кажется, всегда стремилась сделать людям добро, хотя и не получала благодарности в ответ. Многие пытались внести хаос в твою жизнь, включая меня. Ведь я влюбился в Норин Бентвуд и собираюсь на ней жениться, если она согласится. — Сын подошел поближе, по привычке склонив голову набок, всматриваясь в нее одним глазом. — Ты прости, если я причиняю тебе боль. Я никогда этого не хотел. Я знаю, что ты думаешь о Бентвуде. Я так до конца и не понял, почему он тебя ненавидит… Не за то ведь, что ты однажды ему отказала? Хотя, может быть, этого и достаточно для ненависти. Она… она очень милая девушка, мама, очаровательная… Скажи что-нибудь, пожалуйста.

Она заставила себя заговорить:

— Если она сможет сделать тебя счастливым, что же… Ты с ней говорил?

— Нет.

— Нет?

— Ни слова. Думаю, что я свои чувства никак не проявил: ни одним жестом, ведь… — он коротко рассмеялся, — меня никак не назовешь завидным женихом.

— Она будет самой везучей девушкой, если получит тебя, хотелось бы верить — она это знает.

— Думаю, так. Она всегда была милой со мной… — Вилли отвернулся и подошел к окну. — Я ни с кем не чувствую себя так хорошо. — Он не добавил «кроме тебя», и она закрыла глаза и закусила губу. — Мы сидим на берегу, я держу ее за руку, и меня переполняет такое чувство… Нет, не могу описать. Я хотел сказать покоя, но это не так, нет! Во мне все кипит, когда она рядом. И еще, с ней я забываю, что я — инвалид. С ней я чувствую себя здоровым.

Вилли замолчал, закинул назад голову и стал смотреть в небо. Тилли показалось, что она теряет сына — боль в сердце стала нестерпимой. Ей и в голову не приходило, что он ощущает себя увечным. Вилли всегда был таким жизнерадостным. Казалось, что он воспринимал недостаток зрения как что-то естественное. Боль в сердце усилилась. Только в эту минуту Тилли, наконец, осознала, что сын покинул ее не сегодня, а гораздо раньше, возможно, после первой встречи с Норин Бентвуд.

— Скажи что-нибудь.

Она не заметила, как Вилли отошел от окна, никак не могла заставить себя заговорить. Он взял ее за руки и взмолился:

— Пожалуйста, не расстраивайся, между нами все по-прежнему. То, что случилось сегодня, не имеет никакого значения. Жаль, конечно, что все так произошло. Если бы Жозефина не была такой бешеной, не было бы никакого скандала. Мне жаль, что я обозвал ее, но я так разозлился, когда она разбила скрипку. И все из-за того, что я отказался ехать с ней к дяде Джону.

Тилли опустила глаза. Просто удивительно, насколько мужчины могут быть внутренне слепы. Сын даже не догадывался о чувствах Жозефины к нему. И пусть лучше не знает.

Когда Вилли подошел к ней, обнял ее и поцеловал, она крепко прижала его к себе и сказала:

— Пойди и помирись с ней. Ей сейчас плохо. — Она не добавила: «Она скоро уедет». На сегодня достаточно и этого.

И вот дверь за ним закрылась. Тилли долго стояла в оцепенении. Непроизвольно она крепко прижала ладонь ко рту, как будто заглушая готовый вырваться крик — ее душа взывала: «Ох, Стив, Стив!» Он был единственной опорой в ее жизни, единственным верным человеком. Ей хотелось опрометью кинуться к нему, броситься на шею и закричать: «Я выйду за тебя замуж, Стив. Я выйду за тебя». Именно в эту секунду обещание, данное умирающему, показалось Тилли глупым и бессмысленным. Почему она не нарушила его раньше, да только потому, что на ее руках было двое детей, потом двое подростков, которые требовали постоянного внимания. Теперь оба уходят из ее жизни, удаляются от нее, как будто собрали все свои вещи, сели в разные кареты и направились в противоположные стороны.

Она обязательно должна увидеть Стива. Может быть, он все-таки не уехал в горы. Если и уехал, она останется и дождется его. Непременно. Когда бы он ни вернулся, она будет ждать. Разве он не ждал ее все эти годы?

Выйдя на лестницу, она позвала Биддла и велела ему оседлать лошадь. Потом прошла к себе в комнату и быстро переоделась. Через пятнадцать минут Тилли уже галопом скакала навстречу своей судьбе. Но она не свернула на почтовую дорогу, как делала обычно, а заставила лошадь перескочить через канаву, затем через низкую ограду и подъехала к каменной стене как раз в том месте, где она была разрушена. Всадница осторожно проехала через разлом и снова пустила лошадь в галоп по равнине, а затем вверх по отрогу холма. На вершине она остановилась, но не с целью дать коню передышку, ей хотелось оглядеться. Вдалеке справа Тилли увидела серебряную змейку ручья, а впереди расстилались возделанные поля. Посмотрев налево, она заметила далеко внизу двух всадников. Одного она узнала сразу, как и его лошадь. Стив ездил на четырнадцатилетней кобыле, которую она сама давным-давно помогла ему выбрать. У кобылы была широкая спина, как раз для тяжелого всадника. Но другая лошадь была стройной, да и сидящая на ней фигура казалась изящной. Она не была совсем юной, эта женщина. Она смеялась, повернув лицо к Стиву. Ветер донес до Тилли ее смех, и сердце снова заныло. Тилли видела, как Стив потянулся к женщине. Тилли не могла разглядеть, что он делал, но ее воображение сразу подсказало: он ее обнимал.

Господи! Она, как во сне, повернула лошадь. В голове звучал вопрос: «Почему ты всегда восклицаешь: "Господи!", когда расстроена? Ты же никогда не молишься, зачем тогда взывать к Нему?» Но она не могла пересилить себя и, подняв глаза к небу, спросила:

— В чем я на этот раз провинилась? — Ей показалось, что ответ донесся со всех сторон: «Ты опоздала. Опоздала».

Глава 3

Норин сидела около ручья и смотрела на воду. Она сидела так уже целый час и уговаривала себя, что подождет еще пять минут и уйдет.

Она прождала десять, пятнадцать минут… В конце концов она встала. И тут же услышала звук приближающихся шагов по сухой траве и учащенное дыхание собаки. Девушка быстро поправила шляпку и стряхнула прилипшую к пальто траву. В этот момент показался Вилли.

— Привет.

— Привет.

— Я… опоздал.

— Да, опоздал.

Он тихо рассмеялся. Любая другая девушка на ее месте наверняка бы не дала такого прямого ответа, а сказала бы: «Ах, это ты? А я только что пришла». Или что-нибудь в этом роде. Он протянул ей дрожащую руку, и когда Норин вложила свою ладошку в его ладонь, юноша почувствовал, что и ее рука дрожит. Он наклонился к ней, и ей на секунду показалось, что кто-то зажег перед ее лицом лампу.

— У тебя новая шляпка, — заметил он.

— Ты ее видишь?

— Конечно. И тебя тоже… Ты очень красивая.

— Нет, — не согласилась она. — Хорошенькая, может быть, но не красивая.

— А я считаю, что ты красивая.

— Ладно, не буду с тобой спорить.

— И не нужно.

Они оба рассмеялись. Потом Вилли сказал:

— Можно мне сказать, что синий цвет тебе идет? У тебя ведь новое пальто и шляпка, правильно?

— Да, мама подарила на день рождения… У меня во вторник день рождения, но раз уж сегодня воскресенье, она дала мне поносить.

— Я знаю, когда у тебя день рождения.

— Я никогда об этом не говорила, так откуда же?

— Ты сказала мне, когда тебе исполнилось шестнадцать, тогда на тебе тоже были новое пальто и шляпка.

— Правда?

— Сама знаешь, что правда. Ты так это сказала, будто тебе исполнилось сто. — Они снова рассмеялись. Он осторожно потянул ее к берегу, и они, как обычно, уселись рядом на берегу.

Норин поставила себе на колени бумажный пакет и сказала:

— Я принесла те книги, что ты мне давал. Мне понравились рассказы Диккенса. Только уж больно они печальные, согласен?

— Да, верно. Но они правдивые.

— Откуда ты знаешь, ты ведь из дома почти не выезжаешь?

— Я был в Лондоне.

— На самом деле? — В ее голосе слышалось восхищение.

— На самом деле. Скажу больше, я слышал, как мистер Диккенс читает свои рассказы со сцены.

— Не может быть.

— Еще как может. Дядя Джон, тетя Анна, мама, Жозефина и я пошли в концертный зал и слушали этого великого писателя. Я был просто в восторге. А когда он умер, я так расстроился, как будто знал его лично.

— Значит он умер?

— Да, года три назад.

— Как жалко. Ненавижу, когда люди умирают. Я бы не хотела умереть, хотела бы все время жить и любить… — Норин внезапно осеклась и отдернула руку.

Вилли наклонился к ней и тихо спросил:

— Ты кого-нибудь любишь, Норин?

— Да, — выдохнула она.

— Я его знаю?

После небольшой паузы она ответила:

— Да.

— Как его зовут?

Она молчала, и он снова тихо спросил:

— Ты можешь сказать мне его имя?

— Нет, — отозвалась она. — Он должен сказать первым.

— Возможно тот, кого ты любишь, тоже боится. Поверь, я очень хорошо понимаю, как можно бояться признаться в любви… Ведь я тоже очень сильно люблю кого-то. Очень сильно. Но я-то… инвалид. И представить себе не могу, чтобы она меня по-настоящему полюбила. Пожалела, да! Это я могу понять. Хотела бы быть мне другом. На большее я и не могу рассчитывать… Вот я и боюсь напугать ее и лишиться ее дружбы.

— Вилли. — Норин стояла около него на коленях, юноша повернулся к ней и прошептал ее имя. — Вилли, ах, Вилли, — повторила она.

Их руки сплелись, и губы встретились. Она прижалась к нему так, как будто решила никогда больше не отпускать. Несколько минут спустя, не разнимая объятий, они уселись на берегу. Потом Вилли достал из кармана маленькую коробочку, протянул ее Норин и сказал:

— Поздравляю с днем рождения, моя дорогая Норин.

Она осторожно нажала на замочек, крышка открылась, и Норин увидела брошь в форме полумесяца, в углублении которого находилась звездочка. Полумесяц и звездочка были усеяны мелкими бриллиантами, а в центре звезды сиял крупный рубин.

— Ой! Вилли! Я никогда ничего подобного не видела. Спасибо. Спасибо. — Она обвила его шею руками.

Их губы снова встретились. И тут он спросил дрожащим от волнения голосом:

— Ты выйдешь за меня замуж, Норин?

— Да, Вилли, да.

— Когда?

Она задумчиво отстранилась, хотя и продолжала держать его за руку, взглянула на воду и прошептала:

— Отец…

Из-за кустов, около которых они сидели, лениво выползла одинокая фигура: парочка на берегу, конечно, слышала шорох, но не обратила на него внимания, решив, что это кролик. Собака, однако, была на стороже и рванулась на звук, но Вилли скомандовал ей оставаться на месте.

Рэнди Симмонс скорее напоминал пронырливого хорька, чем кролика. Он ухмыльнулся, потряс седой головой и пробормотал себе под нос:

— Как же, отец… Когда Симон услышит новости — про свою больную спину забудет. Это точно. Пусть только попробует еще раз сказать: «Лень раньше тебя родилась, Рэнди Симмонс». Язычок-то тебе укоротим.

Плевал он на нее: отец все равно рано или поздно все узнает.

Отец. Она не зря беспокоится, маленькая потаскушка.

Ха! А как здорово будет рассказать об этом в пабе: про слепого ублюдка этой Ведьмы и дочку Бентвуда. Пора тут все встряхнуть, уж больно скучно стало в последнее время. Ага, больно скучно.

— Дочка, взгляни только на свое пальто. Все в траве, можно подумать, ты стояла на коленях.

— Мам! Мам! — Норин оттолкнула руки матери. — Перестань суетиться и послушай меня. Мне надо кое-что тебе сказать… послушай… Вилли предложил мне выйти за него замуж.

— Вилли? — Люси прищурилась, как будто никогда раньше не слышала этого имени. И действительно, от дочери она его не слышала.

— Вилли Сопвит.

— Вилли Сопвит?

— Мам, не притворяйся, что ты не знала.

— Ну, я не знала, что дело зашло так далеко. — Люси говорила хриплым шепотом. Она оглянулась, как будто боялась, что их подслушают. Затем, чтобы подстраховаться, схватила дочь за плечо и приказала: — Ступай наверх.

В спальне она уставилась на Норин так, как будто видела дочь впервые. В комнате было полутемно — она сохранилась еще от первоначального двухэтажного коттеджа, и окна в ней были узкие и длинные, с трудом пропускающие свет даже в солнечный день. Стены комнаты толщиной в два фута, как будто были предназначены для крепости, а не для жилого дома. Норин могла перебраться в любую из свободных спален, но она предпочитала остаться здесь, тем более что жила в этой комнате с раннего детства.

— Ты сошла с ума, детка. Ты сама знаешь, что рехнулась.

— Ладно, я рехнулась, но мы все равно поженимся.

— Когда, ради всего святого?

— Я… пока точно не знаю, но поженимся обязательно. Вилли хотел сегодня познакомить меня со своей матерью, а когда я отказалась, он хотел придти сюда…

— Придти сюда! — Люси обхватила голову руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону. — Отец же набросится на него. Ты же знаешь, он на него набросится.

— Ну, он может встретить достойный отпор. Вилли вовсе не слабак.

— Он же почти слеп, детка, по крайней мере, так говорят… Это верно?

— Да, — твердо и четко заявила она.

И в эту минуту Люси поняла, что спорит не с юной девушкой, а со взрослой женщиной. Дочь всегда выглядела старше своих лет и была гораздо умнее своих сверстников. Но это открытие не остановило Люси. Мать принялась умолять дочь с новой энергией, пытаться втолковать ей, что следует опомниться, пока не поздно.

— Послушай, — продолжила она, — подожди немного. Скажи, что тебе надо подумать…

— Я уже обо всем подумала, причем давным-давно, и дала ему слово. Я все равно хочу за него замуж. Если нет…

— Ох, нет! Нет! — Люси вытянула руку, словно пытаясь отгородиться от чего-то ужасного, и тревожно воскликнула: — Только не это, детка. Не говори мне, что ты должна выйти за него замуж. Как ты могла!

— Мама! — возмутилась Норин. — Ты совсем не то подумала.

Люси закрыла глаза, ссутулилась и, глядя на дочь, пробормотала:

— Прости меня, девочка, прости, но я вынесу все, кроме этого. Мне этого позора, особенно для тебя, не перенести. — Она вроде как с облегчением улыбнулась. — Все утрясется, во всяком случае, я верю, что Господь нам поможет. Но сделай мне одолжение, детка, не заговаривай пока об этом. И не вздумай убегать! Если для тебя и для него это, возможно, и вариант, то твой отец пойдет в поместье, и дело кончится убийством. Уверяю тебя, ты и представления не имеешь об его чувствах к… этой женщине. — Люси опустила голову, ее губы дрожали.

Теперь забеспокоилась Норин. Положив руку на плечо матери, она задумчиво произнесла:

— Я… я не знаю… я думаю — он сумасшедший. Похож на сумасшедшего, и прежде всего потому, что не сумел оценить тебя. Ведь, насколько я могла заметить… у нее плохая фигура, ничего за пазухой, плоская как Вилли.

Они минуту помолчали. Люси все еще не поднимала головы, Норин смотрела в сторону. Потом она спросила:

— Как ты думаешь, мам, у папы и в самом деле с головой не в порядке? Ну кто в трезвом уме станет так переживать из-за того, что случилось много лет назад?

Люси направилась к двери и уже взялась за ручку.

— Он вполне нормален в одном смысле и совершенно не в себе в другом. Дело в том, что некоторые женщины умеют выворачивать мозги мужчин наизнанку.

— Мне она не нравится.

Люси печально взглянула на дочь.

— Ну, если ты собираешься стать ее невесткой — это очень грустно для будущего. Ведь недаром в старину говорили, что жена лишь вторая женщина в жизни мужчины. — С этими словами она вышла из комнаты.

Глава 4

Последние два месяца Тилли избегала Стива. А уж если она ездила на шахту, то умудрялась разговаривать с ним только в присутствии посторонних.

Тилли понимала, что боится остаться с ним наедине, понимала, что может не выдержать и начать упрекать его за связь с другой женщиной, и таким образом покажет ему, как она сама к нему относится. А это ни к чему. Тем более, что их отношения целиком зависели от нее. За последние шестнадцать лет она могла выйти за него замуж в любой момент. Но теперь было слишком поздно.

В конторе только что закончилось совещание по поводу строительства новой мастерской и ремонта конюшни, на котором присутствовали Джон, Стив, его помощник Алек Меннинг и она сама. Некоторые высказывания помощника обеспокоили Тилли. Он был из молодых да ранних и не боялся говорить то, что думает. Так вот, он заявил, что не нужно тратить деньги на строительство зданий, когда подъездные пути в шахте в плачевном состоянии. Он считал, что выгоднее открыть новые забои.

Тилли удивилась, что Стив не стал ему возражать. Его молчание означало, что он с ним согласен. Тогда почему же он не высказался, подумала она. И с волнением поняла вдруг, что мысли его заняты совсем другим. А вот Джон был против новых забоев, считал, что сначала надо до конца выработать старые.

Все разошлись, так ничего и не решив. Тилли вышла из конторы и остановилась поговорить с Джоном, успев заметить, что Стив с помощником отправились в ламповую. Стив вообще как будто не замечал ее, только поздоровался.

Тут еще и Джон добавил, сказав:

— Мистер Макграт с… с… сам не с… с… свой последнее в… в… время. Боюсь, к… к… как бы эти с… с… слухи не п… п… подтвердились.

— Какие слухи? — резко спросила она.

— Ну, я с… с… слышал, что он с… с… собирается уходить с шахты и з… з… заняться фермерством. Как я п… п… понял, у него есть ч… ч… что-то вроде фермы.

— Всего лишь коттедж.

— Да-да. — Джон внимательно посмотрел на нее. — Я и з… з… забыл, что т… т… ты там б… б… бывала. Так это н… н… не ферма?

— Нет, земля там не годится для земледелия. Немного овец можно держать, вот и все. А с чего ты это взял?

— Несколько д… д… дней назад к… к… кто-то упомянул, уж н… н… не п… п… помню кто. Но, д… д… думаю, он бы т… т… тебе сказал, т… т… так?

Джон явно на что-то намекал, быстро сообразила Тилли, но сделала вид, что ее это не касается.

— Ну, я всего лишь его работодательница. Как правило, мы обо всем узнаем последними. Как Анна?

— Как всегда. — Джон посмотрел куда-то в сторону, и добавил: — Я п… п… предложил ей усыновить р… р… ребенка.

— Ну и что? — с сочувствием спросила Тилли.

— П… п… плохо, Тилли. Даже с… с… снова случился нервный с… с… срыв.

— Обидно. Но ты должен знать, Джон, что дети, помимо благодати, приносят боль.

Он грустно покачал головой.

— Мы с ней с… с… с радостью в… в… вынесли бы боль.

— Она с доктором говорила?

— Нет, Тилли. И ян… н… не с… с… стану ей это еще раз п… п… предлагать. Я один р… р… раз намекнул, н… н… но ведь в… в… вопрос т… т… такой д… д… деликатный, с… с… сама понимаешь.

— Да, конечно, Джон, понимаю. Ладно, скажи ей, что я ее люблю. И жду вас обоих в пятницу. Обязательно пусть приезжает, слышишь, Джон. Ведь это последний раз, когда вы сможете увидеть Жозефину.

— Эта д… д… девушка не иначе к… к… как сошла в ума. Такая н… н… неблагодарность.

— Нет, Джон. Я думаю, это естественное желание — увидеть своих родственников и страну, где она родилась. Вполне естественное. К тому же, она всегда может вернуться. Я ей сказала, что ее дом здесь. Пусть в любое время возвращается… Вон, кстати, Робби с твоей лошадью. До свидания, Джон.

— До свидания, Тилли. Д… д… до п… п… пятницы.

Он сел на лошадь и уехал, она же направилась к конюшне.

В дверях ей встретился Стив, ведущий на поводу обеих лошадей. Он молча помог ей сесть в седло, и через несколько секунд уже ехал рядом. Шахта осталась далеко позади, когда Тилли заговорила:

— Ты поменял смену?

— Да, несколько дней назад.

Снова молчание. В одном месте дорога сужалась, и его колено коснулось ее ноги.

— Почему ты меня избегаешь, Тилли? — спросил Стив.

— Избегаю? — Она повернула к нему голову и увидела, что его лицо залила краска гнева.

— Да, ради Бога, Тилли, — Стив терял самообладание, но старался не повышать голоса, — оставь свои изысканные манеры для гостиной. Я говорю, что ты меня избегаешь, и хочу знать почему?

Значит, он хочет знать причину. Понятно, на то он и Стив. Что же ему сказать? Сказать правду? Я тебя избегаю, потому что ревную и не могу вынести мысли о твоей близости с другой женщиной? И что он ответит? «Ты опоздала, Тилли, об этом надо было думать раньше. Я ведь мужчина, мне кто-то нужен». Она не сомневалась, что он свои потребности удовлетворяет во время частых поездок в коттедж и гостиницу на дороге. Но разве можно его винить в этом? Нет, конечно.

— Зайди на минутку.

Она удивленно взглянула на него. Оказывается, они проделали такой длинный путь в полном молчании. Она позволила ему помочь ей спешиться. Стив привязал лошадь к столбу у калитки и пошел за Тилли к дому. Там она посторонилась, он достал ключ и открыл дверь.

В комнате все пошло своим чередом. Он раздул огонь, снял чайник с крючка, сходил на кухню, быстро вернулся и поставил его на горящие угли. Затем снова ушел, и она услышала, как он смывает с себя толстый слой угольной пыли. Только сегодня процедура мытья затянулась. Когда он вернулся, она заметила, что он и голову вымыл.

Стив остановился перед ней, как будто собираясь с мыслями. Потом напрямик заявил:

— Выкладывай, Тилли, ты у меня в долгу.

Она уцепилась за последние слова в попытке не выдать себя.

— Да, я у тебя в долгу. Но ведь и ты тоже, Стив, мне кое-что должен. Раз ты решил сменить работу, не следовало ли прежде всего сказать мне?

— Сменить работу? Откуда ты это взяла?

— Какое это имеет значение? Это правда?

— И да и нет, как говорится. Может и правда, а, может, и слухи.

— Как и то, что ты собрался жениться?

Ну вот, она все сказала, не выдав себя. Он смотрел ей прямо в лицо, но она не могла понять, о чем он думает. Следующими его словами были:

— Да, я об этом подумываю, причем уже давно.

— Ты мог мне сказать.

— Да, конечно, ну и что бы ты ответила?

— Я… — она не сводила с него глаз, — я бы пожелала тебе счастья, ты его заслужил.

— Мы редко получаем то, что заслуживаем, Тилли.

— Как ее зовут?

Он пожевал губами.

— Какое это имеет значение? — Он уже отвернулся, когда она сообщила:

— Я видела ее лицо. Вот мне и хочется знать имя.

Стив остановился как вкопанный. Потом он бережно поставил занесенную для шага ногу на пол и задумался. Повернулся он не к ней, а к начавшему брызгать кипятком чайнику. Стив снял его, повесил на крючок, выпрямился, протянул руку, достал коробку с заваркой и только тогда спросил:

— Где ты ее видела?

— Пару месяцев назад, вы ехали вместе.

Держа в одной руке коробку, другой он взял заварочный чайник, стоявший на каминной доске, растягивая слова произнес:

— Да, это было в воскресенье. Примерно семь недель назад. Мы тогда впервые ездили вместе.

Стив искоса взглянул на нее, и его глаза радостно заблестели. Он улыбался — морщинки у глаз стали глубже. А вот Тилли хотелось плакать — выражение его лица причиняло ей боль. Она не помнила, чтобы видела что-нибудь подобное, даже в ту ночь, когда они вместе встречали Новый год, и он поцеловал ее.

— Так, где же у нас молоко? — Стив направился к буфету и достал банку. Сняв крышку, понюхал содержимое и заявил: — Вроде не скисло. Я его купил утром.

Тилли смотрела, как он наливает в кружки молоко, потом берет чайник и разливает чай. Протянув ей кружку, он взял свою, поднял ее, будто это был бокал с вином, и уже собирался произнести тост, но остановился, ожидая от нее ответного жеста. Она послушно подняла свою кружку и заставила себя сказать:

— Желаю тебе счастья, Стив. Ты это знаешь.

— И я желаю себе счастья. — Неожиданно улыбка исчезла с его лица, не успел он поставить кружку на стол, как услышал топот лошадиных копыт за окном. — Вроде кто-то из моих парней. Так и есть. Нед Споук. Что там такое?

Тилли быстро встала, и когда Нед подбежал к дому, они уже стояли в дверях. Он немного отдышался и выпалил:

— Беда, мэм. Я ехал на шахту, когда заметил лошадь у дома. — Он махнул рукой в сторону особняка.

— Что случилось? — Тилли спустилась по ступенькам и подошла поближе к Неду.

Он глубоко вздохнул и продолжил:

— Это все Бентвуд, мэм. Ворвался в дом как бешеный буйвол. Сбил с ног мистера Пибоди. Биддл попытался вмешаться. Тут появился хозяин Вилли. Он… мистер Бентвуд прыгнул на него и схватил за горло, так Пег сказала, но хозяин вырвался, он это умеет. Но сам на мистера Бентвуда руки не поднял. Попытался уговорить, сказала Пег, успокоить, но тут мистер Бентвуд снова набросился на него и сбил с ног.

Тилли уже бежала по дорожке к лошади, одновременно спрашивая:

— Ему плохо?

Нед мчался за ней и кричал:

— Лицо разбито, он ударился о ступеньку и сразу потерял сознание, но уже пришел в себя.

— Подожди, подожди, Тилли, я с тобой. — Стив рванулся к конюшне, на ходу застегивая рубашку. Он успел сесть на лошадь почти одновременно с Тилли и они все вместе галопом поскакали к усадьбе.

В доме царил хаос, вся прислуга собралась в холле. Вперед вышел Биддл и сказал:

— Он в порядке, мэм. Не беспокойтесь, с ним ничего страшного не случилось. Он поправится. Мы отнесли его в вашу комнату.

Она не стала задавать вопросов, а бросилась наверх, в спальню, где увидела Жозефину, прикладывающую холодные компрессы к лицу Вилли. Он сидел на краю постели, компресс закрывал его зрячий глаз, но он услышал ее раньше, чем она успела заговорить, и сказал:

— Не волнуйся, не волнуйся, ничего страшного.

— О, Господи! — Тилли приподняла компресс и взглянула на огромный синяк под глазом и разбитую губу, продолжавшую кровоточить.

— Надо позвать доктора.

— Я уже послала за ним. — Тилли взглянула на Жозефину, которая сурово добавила: — А тебе надо заявить в полицию.

— Не нужен нам ни доктор… ни полиция. — Они обе повернулись к Вилли. — Оставьте меня одного, все будет в порядке.

— Тебя нельзя одного оставить, — отрезала Тилли. — Ты хоть представляешь, что он сделал с твоим лицом?

— Ну, что бы он ни сделал, хуже, чем было, не будет. Верно?

Это были первые горькие слова, сорвавшиеся с его губ. Вилли всегда принимал свою слепоту, как должное. Он был смиренен по натуре. Теперь это, похоже, в прошлом. Недавно Тилли заметила, что сын изменился, стал жестче. Началось все со ссоры с Жозефиной.

Наступила тишина, только капли воды стучали, падая в миску, над которой Жозефина отжимала марлю. Приложив компресс к лицу Вилли, девушка сказала:

— Теперь ты должен понять, что если хочешь остаться в живых, тебе лучше выбросить из головы все планы, которые ты вынашиваешь относительно дочки этого джентльмена.

Он так неожиданно ловко сдернул компресс с лица, что Жозефина едва не упала, а затем воскликнул:

— Ни он, ни кто другой не помешает мне встречаться с Норин и… — Вилли нашел глазами мать, — жениться на ней.

Опять наступила тишина, потом Жозефина отвернулась и с горечью сказала:

— Надеюсь, ты проживешь достаточно долго, чтобы это осуществить.

Когда дверь за ней захлопнулась, Тилли выжала очередной компресс и закрыла им страшный синяк на лице сына.

— Что с ней такое творится в последнее время? — спросил он.

Его мать могла бы ответить: «Если ты не понимаешь, то на самом деле слеп. Почему ты не чувствуешь, что девушка, к которой ты относился как к сестре, любит тебя?» Потом она могла бы добавить: «И куда сильнее, чем дочка Симона Бентвуда». Но разве она могла сравнивать? Она только знала, что из-за нее сын в смертельной опасности.

Раздался стук в дверь. Тилли повернула голову и крикнула:

— Войдите. — Дверь открыл Биддл, но вошел Стив, и Тилли сразу бросилась в глаза разница между двумя мужчинами — Стив в запачканной угольной пылью одежде, а Биддл в сине-серой, хорошо подогнанной форме.

— Как ты? — Стив остановился рядом с Вилли, и тот, приподняв голову, спросил:

— А как это выглядит?

— Довольно скверно.

— Ну и ощущения такие же.

— С этим типом надо что-то делать. — Стив вопросительно взглянул на Тилли, и она коротко бросила:

— Что?

— Я не хочу обращаться в полицию, Стив. — Вилли попытался привстать с кровати, но Стив удержал его, положив руку на плечо, и заметил:

— Ладно, можно еще подождать. Но если Симон на самом деле рассчитывает запугать тебя до смерти — он на этом не остановится. У тебя ведь есть друзья? Например, Фил Споук и Нед. Если дело опять дойдет до драки, от них так просто не отмахнешься.

— Нет, я не хочу.

— Нет? Подумай как следует. Одного не понимаю, как он тебя достал? Ведь ты мог любым захватом уложить его на спину. Он хоть и крупный, но рыхлый — ты легко бы с ним справился.

— Я не хотел его трогать.

Стив глубоко вздохнул и сказал:

— Понимаю. Кстати, глядя на твое лицо, я подумал, что до прихода врача неплохо бы приложить к нему кусок сырого мяса.

— Мясо! В голову не пришло, сейчас принесу. — Тилли почти выбежала из комнаты.

Стив сел на край кровати рядом с Вилли и уже совсем другим тоном предупредил:

— Ты поостерегись, парень, пока он жив, он тебе своей дочери не отдаст.

— Но почему? Почему, Стив? Все из-за той глупости, которая произошла много лет назад?

— Глупости? Ну, я бы так не сказал. Что бы ты сделал, если бы я вдруг появился и увел у тебя из-под носа твою девушку, а потом ты был бы вынужден наблюдать, как она счастливо живет с другим?

— Но все было так давно, и он был на много старше мамы. Нет, не понимаю.

Стив коротко хохотнул.

— Не понимаешь? Столько лет знаешь свою мать и не понимаешь, какую власть она имеет над мужчинами?

Вилли опустил голову и тихо прошептал:

— Меня коробит при мысли о том, сколько мужчин у нее было.

— Ну, это ты зря, парень. Все дело в том, что как раз наоборот — они ее преследовали и всячески добивались. Один или двое за ней ухаживали, а уж тайных воздыхателей, вообще не счесть. Твоя мать — уникальная женщина, Вилли. Разве ты еще не понял? Как считаешь, что заставляет меня бегать за ней с ранней юности?

Вилли, не торопясь, повернул изуродованное лицо к Стиву и внимательно всмотрелся в него.

— Ты хороший человек, Стив. Ей повезло, что ты у нее есть… в качестве друга. Я часто спрашивал себя, почему ты на ней не женился. Думал, может это из-за… разницы в положении. Но я хорошо знаю свою мать — положение для нее не имеет большого значения… Ты ведь так ни разу и не был женат, Стив?

— Нет, ни разу.

— Жаль. Мне кажется, ты должен был.

— Да, должен, и я собираюсь жениться.

— Собираешься? — с интересом спросил Вилли и сделал неловкое движение. Это заставило его поморщиться от боли и приложить руку к щеке. Стив тем временем продолжил:

— Да, я надеюсь жениться, причем совсем скоро. Есть одно препятствие, но я полагаю, что мне удастся его преодолеть.

Оба замолчали. Вошла Тилли и осторожно приложила кусок сырого мяса к щеке сына. Никто не нарушил тишины. Немного погодя, Вилли тихо сказал:

— Стив только что сообщил мне, что собирается жениться.

— Да, я знаю.

— Ты мне ничего не говорила.

— Ну, это не столь важно.

Это замечание можно было бы считать оскорблением или, по крайней мере, выражением неблагодарности после стольких лет обожания. Но мужчины, и молодой человек и тот, что постарше, эту фразу расценили по-другому. Странно, но они подумали об одном и том же.

Глава 5

Виновником визита Симона Бентвуда в особняк был никто иной, как Рэнди Симмонс. Он долгое время ждал удобного случая, чтобы поведать своему нанимателю об отношениях между его дочерью и «сыном этой». Естественно, опуская рассказ о том, как он подглядывал за молодыми людьми. Вдобавок, ему не хотелось еще больше портить отношения с хозяйкой, которая с самого начала четко дала понять, что ей не по душе ни он сам, ни его привычки. Но он давно работал на ферме и знал, что хозяин к нему благоволит.

Так случилось, что в руки Рэнди попало письмо, которое, как он позже объяснял хозяйке, Симон увидел и отнял.

Как часто говаривала бабушка Тилли, ничто важное не происходит само по себе, обязательно имеются корни и целый ряд мелких совпадений. На этот раз дело было в изменении даты отхода корабля в Америку.

Жозефина должна была уехать в Ливерпуль в четверг, 19-го июня, но на корабле не успели отремонтировать котел, и всех пассажиров перевели на другое судно, которое отходило 15-го июня, в воскресенье.

Вилли, который конечно же собирался с Тилли в Ливерпуль, чтобы проводить Жозефину, чувствовал, что должен сообщить Норин об этом изменении в планах. Но как? Он посоветовался с Недом Споуком, давно ставшим его другом и доверенным лицом, и Нед предложил:

— Ну, хозяин, всегда можно написать письмо. Я доставлю его так, чтобы старик не заметил. Может с первого раза и не выйдет, но рано или поздно я обязательно привлеку внимание кого-нибудь из дам.

Однако, приехав на ферму, Нед никого не увидел. Но случайно, столкнулся с тем, кого меньше всего хотел видеть, с Симоном Бентвудом. Тот брел по двору, опираясь на палку.

Когда на следующее утро Нед проезжал мимо калитки, там стоял Рэнди Симмонс. С точки зрения Неда, Рэнди был уже стариком и хорошим работником. Он не слышал о нем ничего плохого, кроме того, что он любил поболтать в пабе. Нед небрежно поинтересовался, где его хозяева, на что Рэнди ответил:

— Да все подались в Шилдс. Я тут сейчас царь и бог, хотя только Лэрри Фенвик у меня на посылках. А у него в голове пусто.

— Ты не поможешь мне?

— Ладно, парень, — согласился Рэнди, — если не придется платить.

— Ты не передашь письмо молодой хозяйке? Это очень личное письмо, понимаешь?

Рэнди ухмыльнулся и сказал:

— Отчего же, понимаю. Я вообще много чего понимаю, мимо меня ничего не проскользнет.

Нед вынул письмо и протянул его Рэнди.

Через два часа, войдя на кухню, где сидел хозяин, Рэнди как бы случайно выронил письмо.

— Что это? — грозно спросил Симон, а Рэнди поднял письмо с каменного пола, бормоча при этом:

— Ерунда, хозяин, всего лишь письмо.

— Давай его сюда!

Рэнди спрятал письмо за спину и заявил:

— Оно не вам, хозяин.

— Не мне? — взревел Симон, протянул руку и потребовал: — Все письма, которые приходят в этот дом, они все мне. Давай сюда!

Рэнди с наигранной неохотой отдал письмо, и тут на этой самой кухне, весь мир перевернулся с ног на голову.

Симон Бентвуд прочитал часть письма своей изумленной и по-настоящему перепуганной жене:

«Моя дорогая, Нед передаст тебе это письмо, в котором я хочу сообщить, что, к сожалению, Жозефина отплывает раньше, чем предполагалось, так что я утром в воскресенье поеду в Ливерпуль. Но во вторник вернусь».

Симон держал листок бумаги обеими руками, тряс его и не сводил взгляда с жены. Отдышавшись, он продолжил:

«Моя дорогая, ничто и никто не сможет разлучить нас. Ты моя и я твой до самых последних дней наших жизней. Я буду на нашем месте во вторник вечером. До встречи, любовь моя. Твой Вилли».

Симон скомкал листок в руке и заорал:

— До последних дней наших жизней! Так запомни, хозяин Вилли Сопвит, дни твои сочтены. Я уж постараюсь! — Он было ринулся из кухни, но резкая боль в спине заставила его прислониться лицом к стене, которую он и начал молотить кулаками. Его стоны разносились по всему дому. Когда немного отпустило, Симон повернулся, взглянул на жену и крикнул: — Где она? Найди ее и приведи!

Люси мужественно ответила:

— Сначала успокойся.

— Ты! Ты! Женщина! — Симон с трудом оторвался от стены и спотыкаясь направился к коровнику, где ожидал увидеть Норин. В это время Рэнди Симмонс уже предупредил ее о надвигающейся грозе. Он объяснил, что не виноват, так, мол, вышло, что он искал ее, но случайно выронил письмо при Симоне.

Рэнди все еще продолжал сбивчиво извиняться, когда дверь распахнулась, и Симон Бентвуд, не говоря ни слова, схватил Норин за шиворот, и потащил отчаянно отбивающуюся дочь через двор в кухню. Там он швырнул ее в кресло-качалку с такой силой, что качалка бы перевернулась, но Люси попридержала ее. Симон наклонился над дочерью и заорал ей в лицо:

— Ты, маленькая потаскушка! Надо же, каждый день тебя видел и не догадывался. Проклятый дурак. Слепой, как и он. Но теперь слушай меня, мисс. — Он сгреб в кулак ворот ее платья и притянул дочь к себе. — И хорошенько слушай. Я скорее соглашусь, чтобы ты умерла, чем позволю ему снова к тебе приблизиться или, тем более, к тебе прикоснуться. Ты слышишь? Я его убью. И пусть меня повесят, но я не допущу, чтобы ты путалась с этой компанией.

— Тогда… тогда тебя повесят. Вилли мой, а я — его. Ори, сколько хочешь.

Симон наотмашь ударил Норин по лицу — качалка перевернулась. Люси бросилась к мужу и закричала:

— Оставь ее, иначе врежу тебе кочергой!

— Уйди с дороги, женщина! — Он размахнулся и ударил жену, Люси отлетела в сторону. Симон, с трудом удержавшись на ногах, схватил Норин, проволок ее через кухню и холл, вверх по лестнице. Она попыталась ухватиться за перила, но он злобно отодрал ее руку, и она вскрикнула. Распахнув ногой дверь, он втолкнул дочь в спальню и просипел: — Будешь сидеть здесь, пока не одумаешься. Сиди сколько угодно. Буду кормить и поить тебя, как скотину, но ты не выйдешь из этой комнаты, пока не придешь в себя.

Симон вышел и повернул ключ в замке. Он хорошо помнил, что дверь запиралась впервые, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы провернуть ключ. Засунув ключ в карман, Симон вышел во двор, приказал Рэнди Симмонсу заложить коляску, и отправился в особняк.

Глава 6

Так вышло, что Вилли не поехал в Ливерпуль провожать Жозефину. Врач обнаружил у него легкое сотрясение мозга и велел лежать несколько дней. Когда доктор его осматривал, Вилли спросил:

— А не мог удар по голове улучшить мое зрение, я имею в виду, в правом глазу?

— Улучшить зрение? — Доктор хмыкнул. — Сомневаюсь.

— Помните, когда Лиззи Гэмбл три недели назад сломала ногу, вы ведь были у нас в этом же костюме, верно?

Доктор посмотрел на свой костюм.

— Да, вроде бы так.

— Я тогда заметил, что материал в полоску. Довольно необычная ткань, не для строгих приемов.

— Правильно, не для строгих, — доктор широко улыбнулся.

— Так вот, — Вилли провел пальцем вдоль полоски на рукаве доктора, — тогда мне не удалось разобрать цвет полоски, а сегодня я вижу, что она синяя. Я прав?

— Да, абсолютно.

— Вот и ответ на мой вопрос: может ли удар по голове улучшить зрение?

— Не уверен… Но, возможно… Не надолго… Как говорил мне доктор Блэкман, в твоем правом глазу поражены нервы — на них могут влиять как нервное напряжение, так и физическая нагрузка. Удар мог подействовать на сетчатку, и она сдвинулась. Но может сдвинуться и обратно. Не знаю.

— Но я схлопотал удар, уверен, сетчатка сдвинулась.

— Да-да, наверное. — Доктор покивал головой. — Но я бы не слишком радовался.

— Если затронуты только нервы, разве нельзя сделать операцию?

— На глазных нервах? Ха! — Доктор засмеялся. — Сомневаюсь. Нервы — странная штука, от них всего можно ждать, а тут еще глазные нервы. Давай посмотрим, насколько устойчивым будет улучшение, хорошо? Может быть, снова попробуем очки, хотя я знаю — раньше они тебе не помогали.

— Как скажете, доктор. Да, кстати, смогу я куда-нибудь поехать, когда голова перестанет кружиться?

— Ну нет! Никаких поездок! Об этом не может быть и речи, по крайней мере две недели. Ты должен отдыхать.

Вот почему Вилли прощался с Жозефиной в своей спальне, бывшей когда-то детской, где они вместе росли. Его неожиданно удивила, глубокая печаль при мысли, что он ее теряет. Та ужасная ссора давно забылась. Во всяком случае, он о ней забыл. И сейчас, держа девушку за руку, всматриваясь в нее, он внезапно понял, как она прекрасна и необыкновенна. Улучшившееся зрение не обманывало. И он признался в том, что впервые осознал:

— Я буду очень по тебе скучать, Жозефина, очень.

Она молча смотрела на него сияющими глазами. Было впечатление, что у нее внутри горит пурпурный огонь. Вилли не мог видеть ее сжатые губы и воскликнул:

— Зачем ты уезжаешь? Мы были так дружны все эти годы. Даже будь мы на самом деле братом и сестрой, мы не могли бы быть ближе.

— Но мы не брат с сестрой, — произнесла она низким, глубоким голосом, никак не соответствующим ее хрупкой фигурке. — И мама сказала, что она все эти годы сомневалась. А теперь она просто убеждена, что ее муж не имеет ко мне никакого отношения. Но, жаль, что она сообразила это не сразу. А я, как только немного подросла, поняла, что никаким боком не принадлежу к этой расе… к твоей расе.

— Не говори так, Жозефина. Ты всегда будешь одной из нас. Ты… занимаешь особое место в моем сердце.

— В самом деле?

— Да-да. — Он прижал ее руки к своей груди, а она тем временем прошептала:

— Но недостаточно особое.

Вилли замер и выпустил ее руки. Зрячим глазом он увидел выражение лица девушки. В голове мелькнуло: «Нет! Нет!», и тут же: «Да, это правда». Жозефина любит его? И давно? Вот почему она не выносила Норин. Господи! Вилли ощутил тяжелый груз жгучей вины. Он понял, что несет ответственность за дальнейшую судьбу Жозефины. Ее отъезд…

Девушка поднялась с края кровати, а он беспомощно смотрел на нее, не в силах найти нужные слова.

— Мы… не навсегда прощаемся, ты можешь приехать, когда хочешь, или мы… Норин и я можем поехать в Америку.

Легкое презрение, смешанное с печалью, отразилось на лице Жозефины.

— Если бы я собиралась вернуться когда-нибудь, то сейчас бы не уезжала, — сказала она. — А уж тебе и вовсе не за чем тащиться через океан. Увидеть меня ты не сможешь — я на ранчо не задержусь. Мне хочется найти своих родственников. Я не успокоюсь, пока их не найду… Прощай, Вилли. — Жозефина вдруг, вместо того, чтобы чмокнуть Вилли в щеку, наклонилась и прижалась губами к его губам. Это случилось так внезапно и впервые, что обоим показалось, будто искры пробежали по жилам. Вилли машинально поднял руки и притянул девушку к себе. Но она тут же, уперевшись ладонями в его грудь, высвободилась и толкнула его назад, на подушки; затем, низко опустив голову, выбежала из комнаты.

Вилли лежал не шевелясь, уставившись в одну точку. Ощущение Жозефины… Что же, собственно, это было? Юноша задумчиво покачал головой, не найдя объяснения. Одно он знал наверняка: ему безумно жаль, что она уезжает, и что он никогда больше не увидит ее.

Вилли обвел комнату взглядом, затуманенным слезами.

— Я люблю Норин, — прошептал он. — Да, я люблю Норин. — В этом он ни на секунду не сомневался — он, действительно, ее любил. Но почему тогда он еле сдерживается, почему ему хочется вскочить, кинуться вслед за Жозефиной и умолять ее: «Останься. Останься, Жозефина».

Нельзя любить сразу двоих одновременно и одинаково. Это невозможно.

Он забыл, что он сын своей матери и поэтому унаследовал ее главную проблему.

Глава 7

— Мам, мам, ну сделай что-нибудь.

— Конечно, дочка, как только выдастся случай.

Они стояли на коленях по разным сторонам двери и разговаривали через замочную скважину.

— Я свихнусь, если еще здесь просижу.

— Если ты дашь ему слово, он тебя выпустит.

— Я не могу.

— Не глупи, девочка. Притворись. Скажи, что обещаешь. Поклянись, если потребуется, а как только он тебя выпустит, я помогу тебе уехать отсюда. У меня все готово, все вещи сложены и деньги есть.

— Ох, мам! — Девушка долго молчала. Затем сквозь слезы снова донесся ее голос: — Пойди в полицию, мама. Они заставят его выпустить меня.

— Да нет, девочка, я узнавала. Это семейное дело. Отцу разрешается наказывать дочь, так сказал констебль.

— Мам, от меня пахнет, я давно не мылась. Я здесь уже тринадцать дней… И помойное ведро переполнилось.

Люси посмотрела на лестницу и прислушалась. Хотя она вовсе не ждала появления мужа — Симон ушел на рынок. До этого он побывал здесь, приоткрыл дверь и сунул дочери еду.

Правда, он забыл воду для умывания, поскольку очень торопился. Меняя помойное ведро, он приказывал Норин стать в сторонку, брал полное ведро и вносил пустое.

Именно это полное ведро и видела сейчас мысленно Люси. Снова повернувшись к двери, она резко сказала:

— Слушай меня, Норин. Внимательно слушай. Когда он вернется, то обязательно будет выпивши, но не в стельку. Он соображает, что если перепьет, я могу обшарить его карманы и найти ключ. После того, как он засадил тебя сюда, он спит в задней комнате. Теперь главное. Я скажу ему, что обязательно нужно вынести полное помойное ведро. Когда он будет открывать дверь, держи ведро в руке. Сделай вид, что хочешь поставить его так, чтобы он смог дотянуться, а потом с размаха выплесни все помои ему в лицо. Ты слышишь?

— Помои?

— Да-да.

— Поняла, мама.

— И беги к двери. Я постараюсь распахнуть ее пошире. Внизу беги через гостиную, я оставлю окно справа открытым, оттуда мчись к калитке… Ты слышишь?

— Да, мама, продолжай.

— Доберись до старого сарая, я там оставлю для тебя сумку с одеждой и достаточно денег, чтобы продержаться какое-то время. Иди к дороге на Джэрроу. Там недалеко от заставы можно сесть в дилижанс. Ты все поняла?

— Да, мам.

— Он никогда не догадается, что ты пошла именно в эту сторону — решит, что ты прячешься в особняке. Но ради всего святого, дочка, если тебе дорога жизнь этого юноши, даже не приближайся к этому дому. Ты меня слышишь?

После небольшой паузы Норин решительно сказала:

— Да, я слышу тебя, мама.

— И ты обещаешь, что не пойдешь туда?

— Да, обещаю, мама.

— Ты ведь знаешь, что тогда он его обязательно убьет?

Не сразу девушка отозвалась:

— Да, я знаю. Но вот что я тебе хочу сказать, мама. Если бы у меня сейчас был нож, а не ведро с помоями, я бы всадила его в отца. Не сомневайся.

— Ох, Норин, не надо так говорить. Ведь он любит тебя, поэтому и ведет себя так.

— Ха, любит! Он не меня любит, мама, и не из-за этого бесится, и ты это знаешь. Наверное, он чересчур хорошо думал о себе, когда был молодой. Разве мог он простить, что кто-то от него отказался. До сих пор не может. Ты знаешь, что это такое?

— Хватит, хватит. Лучше слушай.

— Я слушаю, мама.

— Когда доедешь до Ньюкасла, найми коляску и поезжай на Гарден Крессент, дом номер два. Там гостиница, держит его миссис Снайт. Запомни, Снайт. Ох, если бы только я могла подсунуть что-нибудь под дверь.

— Не беспокойся, мам. Я все запомнила.

— И не пиши мне сюда, девочка. Напиши ему и скажи, что пусть не пытается тебя найти — ты начинаешь новую жизнь; и ради того, чтобы он остался в живых, тебе придется его забыть. Вбей это себе в голову, дочка.

— Если я попрошу его уехать со мной, он согласится, мама.

— Да спустись ты с облаков, детка! Как он сможет где-то еще зарабатывать на жизнь?

— Ему не нужно, у него есть деньги.

— Когда он достигнет совершеннолетия. И вообще — это сложные дела. Мне кажется, кошелек в руках мамаши. А сыночка она всю жизнь опекала.

— Он совсем не слабак, мама. Ты его не знаешь.

— Ладно, он не слабак, но ведь он почти слеп. И сколько, ты думаешь, продлиться ваш роман, если жить придется в дыре и голодать? Ты же разумная девочка, всегда была такой. Его воспитали как джентльмена. Ты-то сможешь пережить трудности и продолжать любить, но мужчины — они другие, поверь мне. Я знаю. Все как один, от мала до велика только и умеют выпендриваться. Ох, дочка, — в голосе Люси послышались слезы, — выбрось его из головы. В мире полно других, которые готовы тебя полюбить, только помани. Ты молода, все пройдет.

Ответа не последовало. Люси тяжело поднялась на ноги и некоторое время стояла, прислонившись к двери и закрыв глаза. Затем она снова проговорила в замочную скважину:

— Надень на себя как можно больше чистого нижнего белья. — Потом она открыла дверцу шкафа, стоящего на лестничной клетке, где висела одежда дочери. Покатая крыша в спальне Норин не позволяла загромождать комнату мебелью. Люси достала из шкафа пальто, спустилась вниз и начала готовиться к побегу дочери.

Вернувшись домой, Симон Бентвуд вылезал из коляски замедленно и плавно. Люси наблюдала за ним в кухонное окно. Она хорошо знала, что причиной тому не только его больная спина, но и изрядная доля принятого внутрь спиртного.

Относительно последнего она имела точные сведения — Эдди, появившись в кухне, шепотом сообщил:

— Он не очень много выпил, мама: три пинты и две рюмки виски. Я подсматривал в окно. Видимо, дело в спине, он с трудом сел в коляску.

Люси ничего не ответила сыну. Стоя, она ждала, когда войдет муж. Увидев Симона, она сразу поняла, что его мучают сильные боли. Это было заметно по тому, как он переставлял ноги. Без слов она наблюдала, как муж снял пальто и шляпу, сел и уставился на пустой стол.

— В чем дело? — грозно спросил он, поднимая глаза на Люси.

Она спокойно ответила:

— Пока дочь не вымоется и не будет нормально накормлена, я еду в этом доме готовить не буду. Она ничего не ела с утра, в комнате воняет, помойное ведро переполнено. Если ты не прекратишь все это, она скоро умрет от лихорадки.

Симон мрачно смотрел на жену. Потом вполне спокойно и устало сказал:

— Она могла бы выйти оттуда сейчас же, если бы дала мне слово. А пока она этого не сделает, пусть сидит там. Мне никто не указ. Ты слышишь, Люси? Мне никто не указ. Я ее отец — могу делать все, что захочу.

Она склонила голову и не возражала. Потом спросила:

— Но чистое ведро ты мог бы ей принести? — Симон не ответил, тогда она пригляделась к нему и предложила: — Если тебе трудно подниматься по лестнице, давай я отнесу.

Это предложение заставило Симона буквально вскочить со стула. Выпрямившись, он рявкнул:

— Принеси мне ведро!

Люси тут же направилась в посудомойню и принесла чистое ведро, но когда она протянула его мужу, тот сказал:

— Отдай мальчишке.

К такому ходу событий она не была готова, но передала ведро Эдди. Отец кивнул на дверь и пошел вслед за сыном по лестнице. Он догнал его не сразу — Симон поднимался, ставя обе ноги на одну ступеньку, а потом уже переступал на следующую.

И вот он стоит перед дверью. Вот он медленно опускает руку в карман и достает ключ, и вот уже ключ в замке. Симон немного помедлил, повернул ключ и толкнул дверь. Затем он выхватил ведро у Эдди и, сделав три шага в комнату, остановился перед дочерью. Лицо девушки было бледным, щеки запали, губы кривились, но глаза блестели.

Симон вздохнул, громко откашлялся и спросил:

— Ну как, пришла в себя?

Норин молчала. Вид у нее был весьма угрожающим. Тогда отец приказал сыну:

— Зайди и возьми ведро, парень.

Норин быстро взглянула на мать, стоящую на лестничной площадке, быстро наклонилась, схватила ведро, как раз когда мальчик к нему приблизился, и закричала:

— Посторонись! — В тот же момент она с размаху выплеснула вонючее содержимое в лицо стоящему перед ней отцу.

Симон разгадал ее намерение на пару секунд позже, чем надо. Он уже протянул руку, но поток грязи и нечистот ослепил его. Он дико заорал, сделал шаг назад, и, размахивая руками в надежде за что-то уцепиться, упал навзничь и остался лежать, издавая мучительные стоны.

Норин даже не видела, как он упал, потому что выбежала из комнаты, пронеслась мимо матери и устремилась вниз по лестнице. Люси тоже не кинулась на помощь мужу. Она торопилась вслед за дочерью, повторяя:

— Не забудь адрес. Возьми пальто.

Норин не стала тратить время на лишние слова. Как беглый узник, (собственно, она им и была) девушка пересекла гостиную, выпрыгнула в окно и помчалась к старому сараю, где должен был лежать ее пропуск на свободу. Ни за что бы Люси не помогла обрести эту свободу своей дочери, знай она, что та носит под сердцем.

Глава 8

— Мама, мама, пожалуйста, прекрати. Бесполезно меня отговаривать. Я обязательно туда пойду и выясню, что с ней происходит. Я согласился с тобой на прошлой неделе, когда ты просила меня подождать. Я снова уступил тебе на этой неделе и опять ждал. Но больше я ждать не могу. Она бы нашла способ дать мне знать, я уверен, если, конечно, только ее не связали по рукам и ногам. Норин сильная и решительная.

Тилли устало опустилась на диван, достала из кармана платок и вытерла пот со лба.

На дворе стояла жара. Последние две недели июня были летними по-настоящему: ни дождинки, солнце светило вовсю, а ночи не приносили прохлады.

Все окна на первом этаже были распахнуты, но от этого не было легче.

Тилли облизнула губы, взяла со стола стакан шербета и отпила несколько глотков. Поставив стакан на стол, она сказала:

— Ты одного почему-то не хочешь понять, Вилли. Симон Бентвуд вполне способен убить. И он сделает это, но не отдаст тебе свою дочь. Его не остановят все возможные последствия.

— Мама, — Вилли наклонился к ней, — почему ты учила меня бороться? — Тилли молча смотрела на сына, и тогда он перешел почти что на крик: — Давай, признавайся, почему ты хотела научить меня защищаться?

— Не кричи на меня, Вилли! — Осадила она Вилли и поймала себя на мысли, что никогда раньше ей не приходилось так строго разговаривать с сыном — всего несколько недель назад он был самым уравновешенным человеком в мире. — Вилли, ты имеешь дело с сумасшедшим. Пойми, наконец! Неужели ты не замечаешь, что Симон Бентвуд совсем тронулся умом? — Тилли схватила сына за запястье. — Обещай мне только одну вещь: подожди, пока Стив что-нибудь не разузнает. Ты ведь сам вчера говорил, что он обещал поспрашивать.

— Прости, мама, но я не могу больше. Если не узнаю, что с ней — просто умру. Знаешь ведь, что я уже много ночей не сплю.

Нет, она этого не знала, но моментально воспользовалась его признанием. Повысив голос, Тилли сказала:

— Тем более. Ты сейчас не форме и тебе не справиться с взбесившимся психопатом. — Она встала с дивана.

В этот момент раздался стук в дверь и появился Биддл, возвестивший:

— К вам мистер Макграт, мэм.

Тилли не подошла к Стиву, когда тот вошел в комнату, зато Вилли бросился ему навстречу. Стив за руку поздоровался с ним и подвел к матери. Тилли пронзила щемящая боль, не имеющая никакого отношения к беде сына — она вспомнила, как Вилли совсем недавно сказал: «Я даже одно время думал, что он мой отец».

С тех пор, как их разговор в коттедже был так внезапно прерван, они не встречались в домашней обстановке. Правда, Тилли дважды видела его мельком, и каждый раз он ехал верхом в компании той женщины. Во второй раз она точно знала — Стив специально свернул с почтовой дороги, чтобы разминуться с ней.

Как любезная хозяйка Тилли предложила:

— Не хочешь что-нибудь выпить, Стив?

К ее удивлению он согласился:

— Пиво, если можно.

Можно и пиво, даже из подвала, хотя его никогда не пили в этой гостиной. Но не стоит беспокоиться — женитьба на девушке из семейства Дрю настолько изменила Биддла, что он и ухом не поведет услышав распоряжение принести пиво в гостиную.

Тилли дернула за шнурок. Вилли тем временем наседал на Стива:

— Ты что-нибудь узнал?

Дверь еще не успела открыться, когда Стив ответил:

— Да-да, узнал — Но тут вошел Биддл, и он замолчал, ожидая, когда Тилли закончит разговор с дворецким.

— Принеси, пожалуйста, графин свежего эля из подвала и захвати тарелку с хлебом и сыром.

Когда дверь за Биддлом закрылась, Стив заметил:

— Должен предупредить тебя, новости плохие. — Вилли нахмурился. Тогда Стив продолжил: — Если верить болтовне Рэнди Симмонса, он, то есть Бентвуд, запер Норин в спальне, где она и находилась целых две недели.

— Нет! Нет! — Вилли круто развернулся и быстро прошел к окну, споткнувшись по дороге об стул и уронив его.

Стив хотел было придти ему на помощь, но Тилли удержала его, а на его вопросительный взгляд, отрицательно покачала головой.

Вилли, стоя у окна и глядя на Стива, закричал:

— Так вот в чем дело! Я немедленно еду туда. Ты… ты не поедешь со мной, Стив? — Стив не знал, что ответить, и Вилли снова крикнул: — Ладно! Ладно! Я поеду один, и никто меня не остановит!

— Остынь! Подожди минутку! Иди сюда и садись. — С этими словами Стив взял Вилли за руку, подвел к стулу и заставил сесть. Сам сел на край дивана, наклонился вперед и положил руку на колено Вилли. — Тебе следует действовать осторожно, Вилли. Если ты ворвешься в дом или даже во двор, и Симон что-то тебе сделает — не жди ни сочувствия, ни справедливости. Ты один будешь кругом виноват.

— Я не нуждаюсь в сочувствии. А что касается справедливости вообще, то полиция давно должна была упрятать его за решетку.

— Остановись! Включи мозги. Это дело личное, она — его дочь. Что она задумала? Сбежать с молодым человеком. Отец возмущен, и что ему делать? Запереть ее в комнате. Такое случалось уже бесчисленное количество раз. Это был единственный способ укротить молодых девушек.

— Она… не просто молодая девушка… она очень чувствительна, с ясной головой… она думает…

— Ну, если она умеет думать, то найдет способ выбраться из этой ситуации. Слушай, дай мне еще пару дней на разведку. Поеду туда, и если Бентвуд в поле, попытаюсь поговорить с ее матерью. — Голос его стал жестче. — И еще, я возьму за шкирку эту вонючку Рэнди Симмонса. Хочу припугнуть, что, если он будет продолжать болтать языком, ему несдобровать. Старая крыса. Я еще подростком был, так он и тогда всякие гадости творил. Ну, что скажешь?

— Что это? — Тилли встревоженно посмотрела в сторону двери.

Оттуда послышался такой звук, как будто Биддл уронил поднос и разбилось что-то стеклянное. Затем последовали приглушенные крики. Тилли быстро переглянулась со Стивом, и оба, вскочив, ринулись на шум. Но не успели они подбежать к двери, как она распахнулась, причем явно от удара ногой, и на пороге, подобно разъяренному быку, возник человек, о котором они только что говорили.

— Где она? Выкладывайте. Где она?

— Послушайте, мистер Бентвуд. — Стив сделал шаг вперед, но Симон рявкнул:

— А ты не лезь в эти дела, Макграт! Ты тут ни при чем. Хотя, может и при чем, ты ведь ее любовник.

Последнее слово не успело отзвучать, а Стив уже прыгнул вперед. Но Бентвуд был наготове — алкоголь уже выветрился, спина не болела, к тому же его взбодрил холодный душ из шланга, который он вынужден был принять, чтобы смыть с одежды грязь и вонь. И Симон встретил Стива ударом ноги. Он попал ему прямо в пах. От дикой боли Стив согнулся пополам и откатился в сторону. Симон двинулся в гостиную, где его поджидал Вилли, слегка согнув руки в локтях и привычно склонив голову набок.

Эта поза заставила Симона Бентвуда остановиться. Он встал на расстоянии вытянутой руки и снова прорычал:

— Где она?

Тут вмешалась Тилли.

— Ее здесь нет. Твоей дочери здесь нет.

Но Симон, в упор глядя на юношу, повторил:

— Где она? Как ты смеешь утверждать, что ее здесь нет? Выкладывай!

— Ее… здесь… нет, — раздельно проговорил Вилли и добавил: — Но если бы она была здесь, можете быть уверены, я вас бы к ней не подпустил.

— Ты — слепой сын этой чертовой сучки! — рявкнул он и кинулся в бой, вытянув правую руку для удара. Но она почему-то не достигла цели. Больше всего этому удивился сам Бентвуд — его рука оказалась заведенной за спину и будто зажата в железных тисках, в самое больное место в пояснице упиралось колено. Он невольно громко взвыл.

Все произошло мгновенно, но в это время Тилли успела выбежать из комнаты, промчаться мимо Биддла и Пибоди, которые возились со Стивом, и вернуться. Она взглянула на сына, который все еще держал Бентвуда, и сурово приказала:

— Отпусти его, Вилли. Отпусти его.

Вилли видел только туманную фигуру матери, стоящую в центре комнаты. Вероятно, почему-то зрение его совсем ухудшилось — ему казалось, что мать держит вскинутое к плечу ружье. Она снова крикнула, подтвердив это его предположение:

— Отпусти его! И если он пошевелит хоть пальцем, я его пристрелю!

Вилли нехотя отпустил большого, грузного человека. Тот, спотыкаясь, сделал шаг вперед и ухватился за стул, чтобы не упасть. Вилли видел, как затем Бентвуд медленно выпрямился и огляделся.

Зрелище Тилли, держащей его на прицеле, вновь разъярило непрошенного гостя. Вдобавок, вокруг нее собрались все ее лакеи: даже те, кто работал во дворе, стояли за ее спиной. Двоих он узнал — братья Дрю. А в дверях толпились женщины, готовые броситься на защиту своих мужчин.

Симон воззрился на Тилли и с горечью воскликнул:

— Ты меня пристрелишь, говоришь? А помнится, ты когда-то была против ружей, даже кроликов жалела. Но это было до того, как ты переплыла через океан. Признайся, ты сама пристрелила Сопвита, чтобы он не прикончил тебя за то, что ты путаешься с черномазыми?

Звук выстрела заставил его замолчать. Симон слегка покачнулся. Пуля задела плечо, слегка оцарапав кожу.

В наступившей тишине Симон сунул руку под пиджак, затем вытащил ее и стал рассматривать. Рука была влажной. Симон посмотрел на Тилли. Она щелкнула затвором. Тилли Троттер выстрелила в него. Она могла его убить. Он хотел что-то сказать, но был настолько потрясен, что, онемев, протягивал к ней окровавленную руку, и слушал.

— Я целилась тебе в плечо. Теперь даю тебе ровно пять минут на то, чтобы убраться из этого дома. Но если ты еще когда-нибудь сюда заявишься, Симон Бентвуд, я уже буду целиться не в плечо. Да, еще вот что. Даю тебе год, чтобы убраться с фермы… Артур, Джимми. — Тилли, не взглянув на братьев Дрю, бросила: — Проследите, чтобы этот человек покинул мои владения.

Когда Джимми и Артур подошли к нему, Бентвуд, очнувшись, завопил:

— Не подходите! Она меня еще не прикончила. Я еще способен разобраться с лакеями.

— Артур.

Окрик удержал Артура Дрю от продолжения драки.

Симон Бентвуд оторвался от стула и, ковыляя мимо Тилли, прошипел:

— Я на тебя заявлю. Стрелять в людей — преступление. И никто тебя на этот раз не встретит при выходе из суда. Здесь еще существует справедливость, так что я призову тебя к ответу.

Тилли знала, что это пустая угроза — ведь он нарушил границы чужого владения и силой ворвался в дом, но она содрогнулась при воспоминании о том первом случае, когда ей пришлось побывать в суде. Тогда только он один подошел к ней, чтобы утешить. А сейчас трудно было поверить, что этот грузный человек, выходящий в дверь, и есть тот самый молодой и внимательный Симон Бентвуд. Ужасное зрелище… Оказывается, любовь может превратить человека в то, чем Симон стал на самом деле.

Комната наполнилась разноголосицей. Женщины столпились вокруг нее — Пег, Фэнни, Лиззи, Бетти и Кристина Пибоди.

— Как вы, мэм? Вы хорошо себя чувствуете?

— Да-да, со мной все в порядке. Принеси чай и… виски, — попросила она Пег, а остальным сказала: — Да, все хорошо. Теперь оставьте нас, пожалуйста.

Тилли положила ружье на стол и сжала руки, чтобы они перестали дрожать, затем подошла к Стиву, около которого стоял Вилли. Пибоди и Биддл все еще находились на страже, и Пибоди произнес:

— Мне думается, мэм, что мистер Макграт нуждается в медицинской помощи.

Тилли низко наклонилась и из-под низа заглянула в лицо Стива, который одной рукой держался за живот.

— Плохо?

Стив не ответил и не пошевелился. Тогда Тилли повернулась к Биддлу и Пибоди и спросила:

— Не могли бы вы ему помочь подняться наверх, в голубую комнату?

— Разумеется, мэм.

Мужчины взяли Стива с двух сторон под руки, но он отстранил их помощь. Тогда Вилли, остановившись перед ним, тихо сказал:

— Если ты выпрямишься, Стив, ты сможешь идти. Только дай мне руки.

Стив медленно поднял голову, посмотрел на Вилли и сделал так, как тот велел. Вилли, поддерживая его за локти, осторожно потянул и поднял, затем приложил руку к его пояснице и спросил:

— Лучше?

Стив жалко улыбнулся и ответил:

— Да, как ни странно.

— Фил Споук научил меня нескольким приемам.

— Похоже на то, — кивнул Стив. Взглянув на Тилли, он спросил: — Ты в порядке?

— Да. — Ее голос слегка дрожал, но она повторила: — Да, все хорошо. Ты сможешь подняться по лестнице?

— Спасибо, но я лучше поеду домой.

— Но мне кажется, за тобой надо присмотреть.

— Ну… тут только синяк.

Тилли внимательно изучала его.

— Хорошо, — согласилась она потом, — но верхом ты не поедешь. — Она повернулась к Биддлу: — Скажи Майерзу, чтобы он немедленно заложил карету. — Не сводя глаз со Стива, Тилли взяла его за руку и попросила: — Сядь.

Стив осторожно и неуверенно подошел к дивану, а когда Тилли жестом предложила ему сесть, он с сомнением покачал головой:

— Вероятно, мне лучше постоять, если ты не возражаешь.

Она снова заволновалась:

— Мне кажется, тебе лучше остаться. Позволь мне позаботиться о тебе.

— Ты не беспокойся, я привык управляться самостоятельно. Тебе о себе стоит подумать. — Стив с трудом повернулся к стоящему рядом Вилли и спросил: — Ну как, изменил свое мнение насчет этого маньяка?

Вилли промолчал, задумчиво глядя на мать и Стива.

— Норин, очевидно, сбежала. Почему она не пришла сюда?

— Ясно, как Божий день — она не хотела подвергать тебя опасности.

— Так куда же она направилась? — Вилли по очереди смотрел то на одного, то на другого, и, не получив ответа, добавил: — Я ее найду. Далеко ей не убежать. Да она ведь и не сумеет. Она в жизни не бывала нигде дальше Ньюкасла.

Тилли смотрела на сына и молилась, чтобы его поиски оказались безуспешными. Женщина знала, что если он найдет Норин, радоваться ему придется не долго. Так или иначе, но Симон об этом позаботится. И разве сможет она всегда быть рядом с ружьем в руках.

Глава 9

Вся деревня пришла в ужас. Это надо же! Эта, из особняка, снова взялась за свои штучки. Теперь она подстрелила фермера, который всего лишь зашел спросить, не видела ли она его дочь. И ее любовник тоже на него набросился! Ну, фермер Бентвуд с ним разобрался: уложил его почти на неделю, говорят, чуть навсегда не отбил у него охоту таскаться по бабам. Но только подумайте, взяла ружье и выстрелила в фермера, а ведь он так по-доброму к ней относился, когда она была молодой. Да, что говорить, это из-за нее рухнул его первый брак, ведь если бы она не закатила истерику в день его свадьбы, он бы не помчался ее утешать и не бросил бы несчастную невесту.

Старая миссис Макграт, беззубая и сморщенная, в сотый раз пересказывая эту историю своему внуку, иногда хвасталась тем, что приложила руку к тому, что ублюдок этой ведьмы почти слеп. Конечно, ее собственный сын столько же раз предупреждал ее, чтобы она поменьше болтала, а еще велел держать дверь закрытой и говорить потише — хочешь не хочешь, а у этой ведьмы есть сила. Она это уже доказала на их собственной семье. И даже дважды — одного убила, а второго возвысила до такого положения, которого ему самому ни в жисть не добиться. Что он мог узнать в шахте такого, чего не знали его братья. Страшно вспомнить, каким он был робким заморышем в детстве: маленьким, тощим. А взгляните на него сейчас — ростом под два метра, широкоплечий, начитанный и говорит теперь совсем не как они. Разве без особой силы такое выйдет? Так что, его матери лучше говорить шепотом, если захочет вспомнить эту, из особняка.

На следующий день Рэнди Симмонс принес хозяину известие, что его дочь накануне видели у заставы: там она остановила дилижанс. У нее, кроме плетеной сумки, ничего не было.

Выслушав эти новости, Симон отправился на поиски жены и обнаружил ее в маслобойне, где она сбивала масло. Когда он вошел и остановился рядом, она не прекратила работы. Тогда Симон левой рукой схватил ее за свободную руку (его правая безжизненно висела вдоль тела) и спросил:

— Твоих рук дело?

Люси перестала крутить ручку маслобойки, взяла с ближайшей скамейки большую, деревянную ложку и с силой ударила мужа по руке, удерживающей ее.

— Валяй, женщина, — взвыл он, — ломай и другую. Ты этого добиваешься?

Люси отошла от него и встала так, что маслобойка оказалась между ними.

— Да, — сказала она, — если ты будешь со мной так обращаться, тогда да. И знай — да, это моих рук дело. Я не собиралась смотреть, как ты издеваешься над моей дочерью, как она мыкается в этой камере наверху. Это я подсказала ей, что делать. Выплесни ведро ему в рожу, сказала я, ведь то, что было в этом ведре — у тебя в голове.

— Осторожно, женщина, поберегись. Я тебя предупреждаю.

— Нечего меня предупреждать, Симон Бентвуд, с меня хватит. Я терпела твои выходки все эти годы, потому что любила тебя. Я смирилась с мыслью, что та женщина не выходит у тебя из головы ни на минуту, даже когда ты спишь. Я все терпела, потому что любила. Но теперь все! После того, что ты сделал со своей дочерью, все, что ты хотел — заставить ее покориться, и почему — ты не мог и представить, что она может быть счастлива с сыном женщины, когда-то отказавшей тебе. Если ты завтра умрешь, я не заплачу. — Люси замолчала, глядя ему в лицо, в котором увидела не столько гнев, сколько боль, и закончила: — Никогда и представить себе не могла, что скажу тебе такие слова, но это правда. И вот еще что: с этой минуты я тебе не жена. Я буду готовить, убирать и работать, но я теперь никогда не буду с тобой спать. Ищи утешения в другом месте, Симон, у меня ты его не найдешь — утоляй голод, гложущий твое сердце. — Люси обеими руками пригладила фартук и добавила: — Теперь, если ты уйдешь, я закончу сбивать масло, если нет — пусть это делают твои работники. — Она видела, как муж широко открыл рот, будто ему не хватало воздуха. Она ждала, что он заговорит, но он не издал ни звука. Закрыв рот, Симон попытался распрямиться, поморщился от боли, повернулся и побрел прочь.

Люси не стала ждать, пока он уйдет: она снова схватилась за ручку и принялась остервенело крутить ее. По ее лицу бежали слезы и капали прямо в чан.

В первые три дня после драки Тилли каждый вечер навещала Стива. Она пыталась лечить его, но он стеснялся, будто она молодая девушка, никогда не видевшая голого мужчину. Поэтому ей пришлось попросить помощи у Питера и Майерза. У Стива была рана в паху длиной в два дюйма и огромные кровоподтеки на бедре — так сказал доктор.

Тилли велела Фэнни ежедневно возить ему горячую еду в тележке и прибирать в коттедже. Она могла бы и сама это делать и, конечно, делала бы, вот только сын отнимал у нее почти все свободное время.

Вилли превратился в проблему. До этого Тилли и представить не могла, что ее тихий сын может стать таким одержимым. Удивительно, но он чем-то напоминал ей Мэтью, у которого в жизни была всепоглощающая цель — покорить ее. Обстоятельства выявили эту черту и у Вилли. Он вообще больше напоминал Мэтью, чем Марка, но чему тут удивляться, если они с Мэтью сводные братья.

Вилли твердо решил найти Норин. Он считал, что искать ее следует в Ньюкасле. Но один он не мог туда ездить. Поэтому, не спрашивая разрешения матери, Вилли приказывал Неду Споуку сопровождать его. И это не один-два раза, а каждый Божий день. Вилли даже не интересовался, нужна ли карета матери, и это ее раздражало. И наконец, через пять дней, она решилась с ним поговорить.

Сегодня он вернулся, когда почти стемнело. Тилли видела, как сын вошел в холл и, вытянув руки вперед, пошел к лестнице. Значит со зрением у него совсем плохо. Она подошла, взяла его за руку и провела в гостиную:

— Ты что-нибудь ел сегодня?

Вилли тихо ответил:

— Да, мы днем перекусили.

Она всмотрелась в его бледное, покрытое пылью лицо, взглянула на его грязную одежду и поняла, что он весь день бродил по городу, причем вовсе не по главным улицам. Тилли захотелось обнять его и утешить. Но она сдержалась — ведь тогда она будет обнимать мальчика, каким он когда-то был, а не мужчину, которым он стал.

Она пошла впереди него к дивану, чтобы он мог по голосу следовать за ней, и спросила:

— Что ты хочешь? Суп, холодное мясо?

— Нет, я ничего не хочу, но я бы выпил… виски.

Она удивилась, но это удивление никак не отразилось в ее голосе.

— Виски?

Вилли вообще не пил крепких напитков, даже вино не любил: если он что и пил, так это простой эль.

Тилли дернула за шнурок, и Биддл принес графин с бокалами. Она села на диван и, немного помолчав, сказала:

— Так дальше не может продолжаться, Вилли.

— Почему?

— По многим причинам. — Тилли прямо посмотрела на сына и резко проговорила: — Ты вымотаешься. Кроме того, Нед нужен здесь, здесь нужна и карета. Ты ведь даже не спрашиваешь, а может быть мне надо выехать куда-нибудь.

После недолгого раздумья Вилли ответил:

— Нет, не спрашивал. Я решил, что ты понимаешь меня. Да и вообще, думаю, прошло то время, когда мне следовало спрашивать разрешения взять карету. Что касается Неда — ведь ты приставила его ко мне давным-давно. Он мой человек.

Позднее, пытаясь разобраться, в какой именно момент сын ушел от нее, Тилли всегда вспоминала этот дивный вечер в июне — два дня спустя его двадцатилетия — запах цветов из сада и мирную тишину в доме. Любовь, разрывавшая сердце ее сына, встала между ними, и разорвала незримую связующую, но такую прочную нить. И Тили опять ощутила себя безумно одинокой. Если бы где-то рядом был Стив и по-прежнему еще ждал ее, боль, наверняка, не была бы такой мучительной.

Жозефина ушла, Стив ушел, теперь и Вилли оставил ее. Что с ней такое? Почему беды сыплются на нее градом? С чего все началось? Почему ее перестали понимать — стали ее осуждать? Почему мужчины любили ее и почему ненавидели? Почему за ней всюду следовала смерть? Все началось с денег… Да, с денег. Тилли утвердительно кивнула, признавшись себе в этом. Как будто она впервые отчетливо увидела, откуда взяла начало ее судьба. Украденные Макгратами деньги, которые нашел ее дед и которые они с отцом Симона Бентвуда вытащили из укромного места и спрятали в колодце на ферме. И именно она, тогда совсем еще ребенок, наивно рассказала миссис Макграт, что у нее есть соверен, с которым она пойдет в магазин. А ведь все знали, что ее дед уже много лет не работает, и, что они еле сводят концы с концами. После этого Макграты захотели вернуть то, что считали своим, а когда попытки не удались, Хэл Макграт решил получить все, женившись на ней. Вот с чего все и началось. Хотя не совсем. Она еще хотела научиться читать и писать. Это привлекло к ней внимание жены пастора, которая была молода сердцем и научила ее не только грамоте, но и танцам. Именно из-за танцев жители деревни прозвали ее ведьмой. И ведь если вспомнить, то она, как ни странно, никогда больше не танцевала. Ей уже пятьдесят, но она никогда не танцевала. Много лет назад она надеялась потанцевать на встрече Нового года, но шахту залило, на вечеринку она не попала, зато в ту ночь Стив впервые поцеловал ее.

— Тебе завтра нужна карета?

— Что?

— Я спросил, тебе завтра нужна карета?

— Нет, нет.

— Я могу взять дрожки, мне все равно.

— Бери, что хочешь.

— Извини.

— Да ладно… Иди спать. Я тоже иду.

Вилли встал и тихо сказал:

— Я ничего не могу с собой поделать, мама. Я бы хотел, но она… Я ничего не хочу от жизни, кроме нее. Странно, когда я с ней, у меня такое чувство, как будто… я вернулся домой. Не могу объяснить. Я теперь понимаю, почему Жозефина решила уехать в Техас.

Вилли замолчал, склонив голову набок, как будто неожиданно появилась Жозефина. В этот момент он вспомнил очень яркий сон, который видел накануне. Проснувшись, он почти сразу же забыл его, но осталось какое-то смутное, странное и беспокойное ощущение. Сейчас он припомнил сон четко: он искал в незнакомом месте, но не Норин, а Жозефину. Вилли приложил ладонь ко лбу. Последнее время ему частенько казалось, что он не только полностью ослеп, но и рехнулся.

Вилли почувствовал руку матери на своем локте, послушно вышел с ней из гостиной и поднялся по лестнице. Всю жизнь его вели и направляли. И ему вдруг захотелось сбросить эту руку, на которую опирался всю свою жизнь, и закричать: «Господи, ниспошли мне свет, чтобы не нуждаться ни в чьей направляющей руке».

Глава 10

Шли недели, месяцы. Тилли с беспомощным отчаянием каждый день наблюдала, как сын садится в карету и едет или в Ньюкасл, или в Гейтсхед, или Дархэм. Поиски Норин превратились у него в манию: Вилли стал предметом сплетен. Некоторые даже заключали пари — найдет он девушку раньше, чем это сделает ее отец, или нет. Потому что Симон Бентвуд тоже искал. Его поиски были не столь интенсивны, но продвигались с большим успехом.

Но вот уже две недели карета ни разу не стояла у подъезда — Вилли оставался дома. Он сидел в своей комнате или гулял по парку один, поскольку наизусть знал каждую дорожку.

Эти недели дали возможность немного отдохнуть Неду Споуку — он устал бродить по улицам и вглядываться в прохожих. Однажды Тилли хотела расспросить его об этом, но он не стал рассказывать, как именно проходили поиски. Нед был слишком предан Вилли, и ясно продемонстрировал это, когда однажды она сказала: «Ты бы проследил, чтобы он нормально ел». На что Нед ответил: «Он отказывается заходить в гостиницы, мэм. Понимает, что мне туда с ним нельзя, я ведь не так одет. Да и я себя там плохо буду чувствовать, в энтих ресторанах. Так что мы обычно перекусываем: пирожки там, или еще что, но это сытно, и он ест. — И добавил: — Он знает, мэм, что должен есть, если хочет продолжать искать».

Иногда Неда подменял Стив. По крайней мере раз шесть он ездил с ним по воскресеньям, включая последнее. День выдался дождливым. Сентябрь заканчивался, деревья облетели, трава пожухла. Земля готовилась к зиме. Вернувшись, Стив сказал Тилли:

— Надо что-то делать. До холодов положить этому конец, иначе он из болезней не будет вылезать.

— Но что я могу? — спросила она.

А он ответил:

— Не знаю, не знаю. Вилли сам должен решить. — Потом добавил: — Одно обидно — он считает, что если не заполучит Норин, ему вообще никого не видать. Он и представить себе не может, что из-за своего здоровья он будет кому-то нужен. Отсюда все трудности. Я ему говорил, может, не теми словами, что в море куда больше рыбы, чем можно поймать, но он пропустил мое замечание мимо ушей.

Куда больше рыбы, чем можно поймать. Он наверняка пришел к такому выводу и относительно себя самого. Поймал другую рыбку, так?

С той поры как Вилли начал свои поиски, Стив ни разу не упоминал о своей даме сердца или о женитьбе. Но Тилли знала, что он не выбросил эту идею из головы. Пока Стив болел, она дважды видела эту женщину в коттедже — ее лошадь была привязана к столбу у калитки. Поэтому Тилли разворачивалась и уезжала. О ней как-то раз упомянула Фэнни.

— Я не стала оставаться, мэм, там была эта леди.

Фэнни не сказала «женщина», она назвала ее леди, а Фэнни умела отличить леди от простой женщины.

Сама Тилли не хотела бы встретиться с «леди» Стива лицом к лицу и поэтому ездила на шахту кружным путем. Здесь она видела его, по меньшей мере, раз в неделю, по пятницам, когда он, его помощник, Джон и она сама устраивали совещания в новом здании конторы. Раньше пятым участником таких совещаний был Вилли, но он перестал приезжать, и Джон каждый раз удивлялся, как будто такое случилось впервые.

Каким бы милым ни был Джон, но порой он раздражал Тилли, особенно когда во всеуслышанье высказывался относительно поведения Вилли. По меньшей мере, она расценивала это как бестактность. С точки зрения Джона, вся эта история выглядела скверно. Бегать за фермерской дочкой! Она не стала напоминать ему, что его Анна тоже была дочкой фермера и проявила к нему интерес в тот момент, когда он окончательно решил, что никому не нужен из-за заикания. И он поступил бы так же, как Вилли, случись с ним нечто подобное. Тилли из собственного опыта знала, что годы притупляют память о неудачах и собственном отношении к ним. И только поэтому молодые никогда не могут понять стариков.

Наступил день, когда Тилли все-таки встретилась с леди Стива. Случилось это в начале ноября. Она сама чувствовала себя неважно, вдобавок пришлось ухаживать за простуженным Вилли — боялись воспаления легких. Одно радовало: сын вроде бы наконец понял, насколько бесполезны его поиски. Он был слаб физически и угнетен морально. Поэтому, когда принесли почту, Тилли обрадовалась, что там были два письма из-за границы. Одно от Кэти, второе от Жозефины.

У нее появилась привычка во время болезни сына разбирать свою почту за маленьким столиком, который она поставила в его комнате. Теперь, войдя в комнату, она как можно жизнерадостнее возвестила:

— Два письма из Техаса.

— Да? — без особого интереса спросил Вилли.

Она не стала сразу вскрывать конверты, а направилась к камину, взяла щипцы и добавила в огонь угля. Затем уселась у камина, поставила ноги на решетку, взяла первое письмо, от Кэти, и начала читать про себя.

«Дорогая Тилли, с удовольствием отвечаю на твое письмо. Сообщаю, что я жива-здорова, Дуг тоже. У мисс Луизы тоже все хорошо, хотя она очень тоскует по мистеру Маку. Мы все по нему тоскуем, больше всего Дуг. Я так думаю. Но, как говаривала моя мама, печаль одного может стать радостью другого. Это не очень хорошо, так говорить, но так уж вышло. Мисс Луиза взяла Дуга в партнеры, правда здорово, Тилли? Только представь себе, Дуг — партнер на этом ранчо. И, конечно, это еще новый повод отложить поездку в Англию, ведь надо огораживать участок, да скота тысячи голов и все такое. Ты бы видела, Тилли, какое это зрелище, когда скот гонят. А ведь после войны ни одной скотинки не осталось, подумать страшно. Я тут Дугу сказала, что тебе бы пришлось по душе, поездить за стадом. Что до меня, то моя фигура не для лошади.

Теперь про мисс Жозефину. Я уже в последнем письме писала, что она пробыла здесь всего несколько недель, да и то все время расспрашивала наших мексиканцев, где ей искать свою мать. Потом взяла и уехала, и я уже думала, что нам больше не свидеться, ведь она вроде как спиной повернулась к белым людям. Ну, наверное, понять можно, ведь с виду она полукровка, а ты знаешь, как здесь к таким относятся. Так вот, три недели назад она вернулась. Слезла с таратайки вся пыльная и уставшая, вроде еще меньше стала, и очень изменившаяся, печальная-печальная. Вот как все было, Тилли. Она нашла свою мать и ужаснулась, она сама так сказала. Надеюсь, я написала это слово без ошибки. Ее ужаснули условия, в которых жила ее мать, к тому же, она ей совсем не обрадовалась. Я хочу сказать, мать не обрадовалась мисс Жозефине. Ей только деньги были нужны. И еще она сказала, что мистер Мэтью не ее отец, что ее отца зовут Абелорда Орозко. Он какое-то время работал на ранчо. Он живет с ней, с матерью Жозефины, и выглядит так, что девочка даже не могла говорить о нем. И знаешь, Тилли, она начала плакать. А ведь она и ребенком не плакала».

Тилли остановилась и взглянула на Вилли. Что говорить, Жозефина испытала шок и наверняка пребывает в отчаянии. Ведь плачущей ее никто никогда не видел. Девушка не плакала, даже в тот день, когда ссорилась с Вилли, даже когда прощалась со всеми на пристани.

Тилли снова взялась за письмо.

«Мисс Луиза была бы рада, если бы она осталась, ей очень одиноко. Она даже говорила с Жозефиной насчет школы. У нас сейчас дюжина мексиканских ребятишек, да и в округе еще сколько-то наберется. Ты помнишь Номер Три? Так он женился на метиске лет десять назад. Но вроде я уже тебе об этом писала. У него пять детишек, они совсем не выглядят полукровками, просто черненькие и очень сообразительные. Иногда тут детей кишмя кишит, совсем как дома. Ох, Тилли, как же я хочу вернуться домой хоть ненадолго, не на совсем, я ведь здесь уже привыкла. А что мне оставалось, верно? Ну все, больше никаких новостей. Мужчины уже возвращаются, а мой мужик слопает собственную лошадь, если сразу же не подать ему обед. Передавай всем привет… Я лучше сама тебе скажу, Тилли, ведь я написала Пег и пригласила ее к нам. Надеюсь, ты не станешь возражать, а мне так хочется, чтобы здесь был кто-то из наших. Ты знаешь, о чем я. Целую. Кэти».

Когда Тилли положила письмо на стол, Вилли, лежавший на кровати, повернул к ней голову и спросил:

— Ну что?

Она ответила:

— Это от Кэти.

— И что она пишет?

— Вот прочту письмо Жозефины и расскажу.

Письмо Жозефины начиналось так:

«Моя дорогая мамочка. Странно, но я до сих пор думаю о тебе, как о своей матери, хотя совсем недавно вернулась от своей родной мамаши. Я мысленно все время повторяю: "Она была права, как же она была права", имея в виду тебя. Я до сих пор не пришла в себя от увиденного.

Я воображала, что когда мы встретимся, она меня сразу полюбит. Я знала, что они бедны, но то, что я увидела, было ужасно — грязь, лень, разруха. Про образ жизни мне и писать неловко, хотя вроде и не должно, ведь я среди всего этого родилась.

Я со стыдом признаюсь, что, уезжая с ранчо, даже не поблагодарила Кэти и Луизу за их доброе отношение ко мне, а когда вернулась как побитая собака, то еще больше устыдилась — так тепло и радушно они меня приняли.

Луиза поделилась со мной своими идеями насчет обучения местных ребятишек-метисов. Мне бы радоваться, но душа ни к чему не лежит. Наверное, я все еще в шоке.

Что касается мисс Бентвуд, о которой ты мне писала, то я не верю, чтобы она скрылась навсегда. Если она любит Вилли, то обязательно вернется. И если он любит ее, а я знаю, что любит, он найдет способ ее разыскать.

Я так скучаю по тебе, мама, даже выразить не могу. Я все время думала, сравнивала и поняла, как повезло тем, кто у тебя работает.

Передай привет Вилли. Жозефина».

Тилли опустила письмо на колени. Это движение не ускользнуло от Вилли.

— Довольно длинное письмо, — заметил он.

— Не такое длинное, как от Кэти. Какое мне прочитать первым?

— Все равно… Ну, давай послушаем, что пишет Жозефина.

Тилли начала читать письмо Жозефины, вскоре она заметила, что Вилли внимательно слушает, и на его лице уже нет выражения обреченности. Она выпустила ту часть, где говорилось о нем и Норин, а когда закончила, сын сразу же сказал:

— Ей надо вернуться домой. — Немного помолчал и добавил: — Она знает о Норин?

— Да, я писала.

— И она никак не отреагировала?

Тилли не знала, что ответить, но, наконец, решилась:

— Нет.

Она видела, как Вилли откинулся на подушки, провел ладонью по обычно гладко выбритой, а сейчас заросшей щеке. Немного погодя он тихо сказал:

— Она изменилась, сломалась, не чувствуется ее силы духа. — Он взглянул на мать. — Она ведь всегда была такой жизнерадостной, да?

— Согласна.

— Знаешь, мы ведь очень дружили. Мне казалось, что мы очень близкие люди. Но сейчас я думаю, что никогда по-настоящему не понимал ее — того, что ей нужно…

— Ты тут не виноват, она — девушка скрытная. Она и меня к себе не допускала. Я ведь тоже засомневалась, хорошо ли это — вырывать людей из их привычного окружения. Наследственность, она в крови и обязательно проявит себя рано или поздно. А я хотела как лучше. А что такое лучше? Одно я знаю наверняка, если ты не родился в определенной классовой среде, учись — не учись так и останешься на задворках, в свое общество никто тебя не примет.

— Ты бы могла украсить любое общество.

Вилли протянул к ней руку, она встала, подошла и сжала ее. Потом сказала:

— За всю свою жизнь я не встречала и полдюжины людей, которые бы так думали. Но все равно, спасибо тебе, милый. — Тилли нагнулась, поцеловала сына в щеку и добавила: — Увы, сегодня пятница, мне пора на шахту. Я пришлю к тебе Неда. Из Ньюкасла привезли газеты. Он может прочитать тебе заголовки. Да и я не задержусь; часа через два вернусь.

Она уже подошла к двери, когда он тихо произнес:

— Я по тебе соскучился.

Тилли приостановилась, повернулась и так же тихо ответила:

— Рада это слышать. — Но в душе понимала, что она — всего лишь неадекватная замена того, в чем он нуждается.

Совещание закончилось. Все прошло как обычно, даже быстрее — Джона не было, и никто не задавал вопросы не по делу, что он как правило делал, чтобы продемонстрировать свою заинтересованность.

После совещания Тилли спустилась в шахту вместе со Стивом и Алеком Меннингом. Там она поговорила с рабочими, поинтересовалась, как у них дела дома, поздравила некого мистера Моргана, который похвастался, что его сын получил книгу в награду за беглое чтение, а дочь — грамоту за регулярное посещение воскресной школы.

Когда они вышли из шахты, Тилли увидела за конюшнями ослепительную всадницу, контрастно выделяющуюся на довольно унылом фоне.

Тилли не сводила с нее глаз. Незнакомка сидела в седле по-женски. Искоса Тилли заметила, что Стив бегло взглянул в ее сторону, но ей было не до него. Ее внимание сосредоточилось на прекрасной женщине в коричневом костюме для верховой езды. Тилли тут же сделала вывод, что ее высокие сапоги и бриджи выглядели весьма непривлекательно.

— Ха, Филлипа, я тебя не ждал. — Стив немного обогнал Тилли и теперь держал женщину за руку.

Она смотрела на него и смеялась.

— Мы вчера вернулись. Я съездила в коттедж, но тебя не застала. И огонь в камине почти погас.

— Подумаешь! — Стив улыбался, глядя ей в лицо. Наконец, вспомнив про Тилли, он представил ее: — Дорогая, это Тилли… миссис Сопвит. Я тебе о ней рассказывал.

— Да-да.

Женщина кивнула, но Тилли молча смотрела на нее и не шевелилась до тех пор, пока не заметила протянутую руку. Тут уж она была вынуждена пожать ее.

— Очень рада с вами познакомиться, миссис Сопвит. И позвольте вам сразу признаться — мне очень нравится ваш костюм. Очень рационально. — Она отпустила руку Тилли, взглянула на Стива и сообщила: — Обязательно сошью себе такой же.

— Тебе не пойдет.

— Да? Это почему?

— Потому что… Ну, — он улыбнулся Тилли, подмигнул всаднице и громко расхохотался, — у тебя кругом выпуклости, так что тебе придется изрядно похудеть, чтобы натянуть такие бриджи, как у Тилли.

Худая — значит неженственная. Вот какого он о ней мнения. Надо поскорее уйти.

— Пойду, найду свою лошадь. Приятно было познакомиться. До свидания.

— Нет, так не пойдет. — Стив попридержал Тилли за локоть. — Сейчас приведем лошадей и поедем в коттедж. Я хочу, чтобы вы поближе познакомились. — Он взглянул на всадницу и по-хозяйски скомандовал: — Стой здесь. Мы через минуту вернемся.

Тилли, не сопротивляясь, вошла в конюшню вслед за Стивом. Но там она высвободила руку и заявила:

— У меня не было ни малейшего желания вообще знакомиться с твоей подружкой.

— Что же, миссис Матильда Сопвит, — Стив покачал головой, — для разнообразия я на этот раз пренебрегу вашими желаниями. Впервые в жизни. Постарайся понять — пришло время поговорить начистоту. Здесь я не могу этого сделать, так что позволь помочь Тебе. — Он наклонился и подставил ладонь под каблук ее сапога, и уже через несколько секунд они выезжали из конюшни.

Всю дорогу до коттеджа Стив и леди оживленно болтали, Тилли участия в разговоре не принимала. Она страдала — до чего же мужчины жестоки. Все мужчины жестоки, а уж Стив в этом смысле побил все рекорды. Сейчас он мстит ей за долгие годы безнадежного обожания. Острая боль пронзила грудь — а ведь когда-то ей стоило только поманить его. Так Стив расплачивается с ней. Всем своим видом демонстрируя, что мужчина в возрасте, хотя больше сорока ему не дашь, вполне может вызвать нежные чувства у молодой женщины. Леди около тридцати, и фигура у нее хоть и не для бриджей, но ни один мужчина не пропустит.

Все вошли в кухню, вскипятили чайник, эта женщина, Филлипа, заварила чай. Вела она себя уверенно, отлично зная, что в этом доме где находится. Разлив чай, она протянула одну чашку Тилли, другую Стиву и взяла в руки свою. Стив в этот момент подошел к ней, обнял за талию и крепко прижал к себе. Тилли, чудом удерживая чашку и блюдце, боялась, что они зазвенят: так тряслись руки. Она и в самом деле едва не выронила чашку, когда Стив сказал:

— Тилли, познакомься с моей дочерью, миссис Филлипой Райд-Смитсон.

Тилли все же справилась с непослушной чашкой и взглянула на них. Оба хитро улыбались и напоминали детей, устроивших сюрприз взрослым.

Наконец она смогла выговорить:

— Твоя дочь?

— Да, Тилли, моя дочь. — Стив перестал улыбаться, долго смотрел на нее и потом серьезно добавил: — Это длинная история. Я сам все расскажу, а пока мне бы хотелось, чтобы вы немного поболтали друг с другом. В это время я помоюсь и даже допью свой чай.

Тилли была настолько смущена, что не могла найти слов, чтобы выразить свои чувства. Такое в ее жизни происходило впервые. Похоже, миссис Филлипа Райд-Смитсон испытывала те же трудности. И все же она начала первой. Подвинув стул к столу, Филиппа села, ее ложечка звякнула о блюдечко, и сказала:

— Как Стив уже сказал — это длинная история. — Тилли заметила, что она назвала его Стивом, не папой. — И он поведает вам ее гораздо лучше, чем я. Мне только хочется, чтобы вы знали одно — я очень горжусь, что он — мой настоящий отец. Еще у меня есть папа, как я его называю. Он замечательный человек, и я его очень люблю. Мои близкие знают, что я очень привязана к Стиву, и что самое замечательное, они тоже. — Филиппа посмотрела на Тилли, ее глаза лучились: — Ужасно скверно с его стороны скрывать все от вас. Вы думали, что я его женщина, разве не так?

Тилли почувствовала, что лицо заливается краской.

— Ну, не совсем… его женщиной. Я полагала, вы собираетесь пожениться. Я так поняла из его слов.

— Какой гадкий! Он любит дразнить, вы ведь знаете.

Нет, Тилли не знала, что он любит дразнить. Однако она быстро сообразила, что эта женщина, его дочь, определенно выросла среди аристократов. Об этом говорили ее манеры и умение говорить. Все ее повадки определяли принадлежность к другому миру, миру, в котором сама Тилли жила, но так и не прижилась, потому что не родилась в нем. Эта женщина была дочерью Стива, Стива — рабочего парня, которым он останется до конца жизни. Но его дочь выросла явно в другой обстановке, впитала ее в себя. Получается, что все рассуждения о наследственности полная чушь.

— Ваш сын болеет?

— Да. Боюсь, что он чудом избежал воспаления легких. Правда, сейчас он уже поправляется.

— Если можно, мне хотелось бы с ним когда-нибудь встретиться.

— Я буду только рада.

Наступило молчание. Потом дочь Стива обернулась и крикнула:

— Ты там в колодец не свалился?

— Нет, моя милая, я в колодец не свалился. — Стив вошел в комнату, вытирая голову полотенцем.

Филлипа поднялась и сказала:

— Мне пора. Ланс встретит меня с каретой у Хартона. Он едет на совещание с морскими капитанами, что-то насчет грузов.

— Ты надолго сюда?

— Самое большее на неделю.

— А как насчет лошади, раз Ланс тебя встречает?

— Да поставим в конюшню, кто-нибудь ее завтра заберет. Кстати, Ланс приглашал тебя в воскресенье, если у тебя нет ничего важного.

— У меня нет более важных дел, — улыбнулся Стив.

— Тогда до свидания. — Филлипа повернулась к Тилли. — Я хотела сказать, миссис Сопвит, но можно я буду звать вас Тилли? Стив всегда вас только так называет.

— Я буду рада. До свидания.

— До свидания.

Стив швырнул полотенце в сторону и пригладил пальцами волосы. Проводив дочь до калитки, он помог ей сесть в седло. Хотя ревность отпустила, но Тилли все же с тоской наблюдала, с какой нежностью эти двое относятся друг к другу. Тилли отвернулась от окна и подошла к очагу, ожидая возвращения Стива.

Он вошел с абсолютно непроницаемым лицом, налил себе еще чая и сел на кушетку. Затем строго заявил:

— Садись, разговор предстоит длинный. Тилли села напротив, не отводя от него глаз.

Когда он был молод, его любовь вызывала в ней раздражение, смешанное с жалостью. Когда он стал взрослым, она была всего лишь безмерно благодарна ему за заботу, пока это чувство не переросло в нечто большее. Но никогда Тилли не испытывала к нему неприязни. Почему-то сейчас, поняв, что она все еще прочно царствует в его сердце, и что ее соперница вовсе не соперница, она ощутила растущий гнев. Такое не раз случалось в ее жизни — эти моменты, когда хотелось ударить, влепить пощечину. В данный момент случай был не подходящий — она тем самым признается Стиву в своих чувствах, и слов никаких не потребуется. Значит, он давно над ней смеялся. Тайна, которую она тщательно оберегала, оказалась, вовсе не тайной, по крайней мере, для него. Он заставил ее страдать. Ну зачем, спрашивается, она думала, что он устал быть ей только другом, опорой в трудные минуты, и решил положить этому конец.

Стив прервал ее безмолвные рассуждения словами:

— Наверное, ты не помнишь тот день, когда я пришел к твоему дому, торчал там под стеной и твердил, что люблю тебя. Даже пытался тебя шантажировать, напомнив, что ради тебя я убил Хэла… Помнишь? — Он старался поймать ее взгляд, но она отворачивалась. — Да нет, не помнишь, столько времени прошло. К тому же, это уже не имеет никакого значения. Вот только с той поры я все продолжал надеяться, пока ты не закрутила роман с хозяином. Тогда я ушел из дома и ударился в бега. Когда я познакомился с матерью Филлипы, мне негде было жить. Ей было столько же лет, сколько и мне, всего девятнадцать, смешно, но до нее у меня не было женщин, потому что, видишь ли, я всегда желал только тебя.

Тилли теперь уставилась на него и слушала.

— Я до смерти перетрусил, когда узнал, что у Бетти будет ребенок. Ее отец и брат настаивали, чтобы я женился. Но я не мог. И сбежал. Бетти тоже ушла из дома. Она поехала в Хартлпул к тетке, которая терпеть не могла ее родителей. Я окольными путями узнал, что ребенок родился, и это девочка, и что ее отдадут на удочерение. Непонятно почему, но это взяло меня за душу. Я нашел Бетти и заявил, что прилично зарабатываю и могу содержать ребенка. Бетти согласилась. Она в то время работала на фабрике. Но через пару месяцев она написала мне, что встретила парня, и он хочет на ней жениться, но только без ребенка, поэтому она снова отдаст девочку на удочерение. Вот тут все удачно совпало: у владельца фабрики была дочь, замужем уже восемь лет, а детей не было, так эта дочь, приехав в гости к отцу, прослышала про Бетти и ее проблему. Она с мужем жила на острове Джерси. Они решили удочерить девочку. Правда Бетти тогда не знала, кто именно возьмет ребенка. Знала только, что в том доме есть достаток. Обо всем этом она и рассказала мне, и что отдаст девочку. Ну что я мог сделать? Помнится, я решил взглянуть на малютку. Увидев младенца в колыбели, я сразу понял, что не хочу никому отдавать дочку. Но другого пути не было. Тогда ее звали Мэри, не Филлипа. Это ее приемную бабушку звали Филлипа, вот новая мама и решила ее тоже так назвать. Ну и вот. — Стив встал, подошел к камину, взял из банки на каминной доске щепотку табака, снова сел и принялся набивать трубку. — Шли годы. Время от времени я вспоминал о девочке: вот ей четыре, а теперь ей уже десять. Как она выглядит? Ведь я все время мечтал о семье и детях и дважды чуть не женился. Да-да, — кивнул он головой, увидев удивленные глаза Тилли. — Однажды я дал задний ход за десять дней до свадьбы. — Стив печально улыбнулся. — Эта девица подала на меня в суд за нарушение обещания, так я отдал все свои сбережения, чтобы откупиться. Вторая оказалась разумнее, поняла, что хорошего мужа из меня не получится. Когда Филлипе было одиннадцать лет, ее приемная мать умерла. Правда, перед смертью она рассказала девочке, кто были ее настоящие родители. Филлипа, конечно, очень переживала, и это естественно, ведь она была еще совсем ребенком. Но ей стало любопытно. И как-то раз она самостоятельно отправилась из Ньюкасла в Хартлпул. Там она узнала, что ее родная мать умерла год назад, и что у нее есть отец, настоящий отец, который жив. Ей рассказала об этом старая тетка, сообщив вдобавок, что отца зовут Стив Макграт, и что, по последним имеющимся у нее сведениям, он работает на шахте где-то севернее. Так или иначе, два года спустя во время каникул Филлипа, вместо того чтобы гостить у подруги, нашла меня. Это случилось лет семнадцать назад. В мою дверь постучалась юная, очаровательная девушка. — Стив повернул голову к двери. — Как сейчас ее вижу, и сказала: «Я — Филлипа Коулман. Мою настоящую мать звали Бетти Фуллер, а вы, как я понимаю, мистер Макграт, мой отец». Знаешь, Тилли, — Стив наклонился к ней. Его глаза излучали нежность, какая, отражалась в них в тот памятный день, — если бы Господь раскрыл небеса и опустил к моим ногам ангела, я бы не удивился так сильно. Эта девушка, эта леди, а она выглядела настоящей леди, была моей дочерью, и, знаешь, с самого начала мы полюбили друг друга. Вот так оно и шло. Потом ко мне заехал ее приемный отец, Джим Коулман, который любил ее как свою собственную дочь. Мы поговорили, Коулман пригласил меня к себе в гости. У него два дома: один в Ньюкасле, второй — на Джерси. Странно, но мы подружились. Затем в нашей жизни появился мистер Ланселот Райд-Смитсон. Как тебе имечко, сразу и не выговоришь. Он хотел жениться на Филлипе. Ей было шестнадцать, он — на семнадцать лет старше, но она его любила, а уж он души в ней не чаял. Он француз по материнской линии, совершенно обаятельный и к тому же богатый. Райд-Смитсоны все очень богаты, ты же знаешь, сталелитейные заводы и так далее.

Райд-Смитсоны, сталелитейные заводы и так далее. Еще бы не знать!

— Короче, мы с мистером Райд-Смитсоном побеседовали. И хотя мы были из разных миров, зато почти ровесники, так что поняли друг друга. Я был на их свадьбе, как раз перед тем, как ты вернулась из Америки. Свадьба состоялась в доме Коулмана на Джерси. И знаешь, Тилли, так приятно чувствовать, что тебя все принимают… особенно Филлипа и Ланс. Он до сих пор остался замечательным человеком. Они почти все время живут во Франции. Я их там навещал и занимался с внуками. Да, внуками. Я — дедушка. Двое очаровательных ребятишек. Геральду сейчас двенадцать, а Ричарду десять. И еще вот что. Если бы у меня был характер, я бы давно уехал с этой шахты — потому что у меня были такие предложения, что голова шла кругом. Так почему я не принял эти приглашения? Что ж, Тилли, люди скажут, потому что я дурак набитый. Иногда мне кажется, что они правы. Да-да. — Стив покачал головой и продолжил: — Да, я часто думал, что они правы, — повторил он. — Особенно когда ты уехала с Мэтью. Это меня почти прикончило. Я спрашивал себя снова и снова, почему я остался на этой Богом проклятой маленькой шахте, ведь она и в самом деле проклята Богом. Я все время боюсь новой протечки, дня не проходит, чтобы я мысленно не видел несущуюся мне навстречу воду. Конечно, я знаю, что все возможное делается, но все равно у этой шахточки отвратительный нрав. И этот коттедж, — Стив махнул рукой, — он очень мил, очень. Но я преувеличивал его очарование, когда впервые вошел сюда. И так, как ты думаешь, почему? Ты прекрасно знаешь ответ: чтобы быть к тебе поближе. Я постоянно чувствовал твое присутствие. Ты ведь здесь когда-то жила, потом уехала в Америку. Так почему я все равно остался? Филлипа, Ланс, Джим Коулман понять не могли, какого черта я торчу здесь, отказавшись от прелестного дома на Джерси и замечательного дома в Джесмонде, который предлагал мне Коулман. Конечно, не за здорово живешь, он ведь бизнесмен. Как он сказал, ему нужен человек, умеющий обращаться с рабочими, а я, Тилли, судя по всему, умею. И вот, я от всего отказался. — Стив вздохнул, взглянул на нее и продолжил: — Думаю, что давлю на тебя, но я слишком долго ждал. Ведь все эти годы я был у тебя на посылках — друг семьи, так сказать. Ты даже в доме меня не принимала, боялась, что пойдут разговоры в деревне, этом замшелом болоте с узколобыми обитателями. Знаешь, я иногда эту деревню вспоминаю, когда сижу в столовой Коулмана, где все приборы серебряные, некоторые такие тяжелые, что едва поднимаешь, и меня там принимают как равного. Но здесь я Стиви Макграт, сын этой старой кошелки, от репутации братца несет так, что близко не подойдешь, а племянник уже успел дважды посидеть за решеткой. И я должен сказать, я не думаю… Да что там, я знаю, что если бы не Филлипа, я бы не выдержал. Вот так, Тилли. — Стив ласково посмотрел на нее, и она уже была готова упасть в его объятия, но тут он неожиданно заявил: — А теперь, девуля, слушай мой ультиматум, пускай немного запоздавший. Ты или выходишь за меня замуж, или я принимаю одно из этих предложений и уезжаю. Я тебе дам немного времени подумать, учитывая ситуацию с Вилли. Правда, он в следующем году станет совершеннолетним и, может быть, женится, поэтому этот груз спадет с твоих плеч. Но если Норин не объявится, я сомневаюсь, что он сумеет найти себе невесту, тогда тебе придется остаться с ним. Но, либо ты принимаешь меня в качестве хозяина дома, либо… Дело за тобой. И еще могу тебе сказать, Тилли, раз уж я так разошелся — у меня на самом деле есть очень заманчивое предложение, а ответ я должен дать до февраля. Думай! У тебя три или четыре месяца, чтобы разобраться. Но я был бы счастлив, если бы ты дала ответ, скажем, в декабре.

Тилли смотрела на мужчину, стоящего перед ней, на мужчину, которого она полюбила так, как, казалось, никогда не любила ни Марка, ни Мэтью. А он говорил с ней о любви сухим, деловым языком, будто решал скучные дела — спокойно и рассудительно. Стив не попытался обнять ее или поцеловать, не сказал, как она ему нужна, не дал ей возможности признаться в своем чувстве. Тилли не могла разобраться в происходящем. Одно она знала точно, что разочарована и разгневана.

Неожиданно ей привиделся молодой Стив. Но этот, сегодняшний, тут же воскликнул:

— Не смотри так, Тилли. Я знаю, ты удивлена, но уж такова жизнь. Кто лучше тебя знает, что жизнь полна сюрпризов, особенно если дело касается чувств. Но, моя милая, решать тебе.

Да, решать ей.

Тилли, не торопясь, отняла его руку, встала и взглянула ему прямо в лицо.

— Да, решать мне, Стив. Спасибо. — Она наклонила голову, сделав вид, что не заметила боли и беспокойства в его глазах, повернулась и пошла к двери. Она знала, что Стив идет следом, но не оборачивалась. Не взглянув на него, она села на лошадь.

— Тилли, — произнес Стив с мольбой.

Только тогда она заговорила:

— Увидимся, Стив. — И с этими словами уехала.

Глава 11

Теперь и Стив ушел от нее, как будто все же женился на этой женщине, оказавшейся его дочерью. Стив, спокойно изложивший ей свой ультиматум, никак не напоминал того Стива, которого она знала так давно. Он всегда был верен ей и всегда рядом, и она к этому привыкла. Ей никогда и в голову не приходило, что он может так измениться, во всяком случае, в отношении нее. Разве не был он одержим ею, вот именно, одержим, почти что с самого детства, так же, как Мэтью.

Но Стив изменился. А больнее всего было оттого, что новый Стив оказался загадкой. Человек, поставивший ее перед выбором — светский, свой в среде аристократов. А она? Побывав в любовницах у одного и женой другого, она так и осталась вне этого заколдованного круга.

Уже много лет она мечтала жить вместе с этим человеком. Она давно поняла, что обманывает себя, отказываясь выйти за него замуж из-за клятвы, данной Мэтью. И в глубине души ощущала, насколько призрачной стала эта клятва — действительная причина ее отказа выйти замуж за Стива заключалась в другом, Тилли не могла представить его в качестве хозяина усадьбы. Теперь она знала, что у него тоже есть опыт проживания в таких домах. И даже более того — там он был свой.

Исчез Стив, человек, посвятивший всю жизнь одной женщине. И кого винить в этом, кроме себя. Тилли все хорошо понимала. Но боль утраты не уменьшалась. Да разве станет легче от сознания того, что во время своих частых отлучек Стив не развлекался с женщинами или где-то пил, а был в гостях у дочери и ее семьи. Тилли предпочла бы первое. Пусть бы Стив удовлетворял свой естественный голод, но он изображал отца и стал вхож в тот социальный круг, в который, как она полагала, ему никогда не суждено было попасть, и который, кстати сказать, полностью проигнорировал ее, Тилли.

Стив дал ей время до декабря. Ну что же, она уже все решила.

Все последующие недели решимость Тилли росла. Бессонными ночами, уставившись на свое бледное отражение в зеркале, она мысленно кричала: «Да кто ты такой, Стив Макграт? Ты преследовал меня всю жизнь, а теперь предъявил ультиматум? Да еще сказал, что вряд ли вытерпел бы так долго, если бы не нашел утешение в дочери». Тилли душила обида оттого, что не она сама удерживала его все эти годы.

Однажды, когда она целый час металась по комнате, ее шаги услышал Вилли, который вообще очень плохо спал. Он спустился вниз, постучал в дверь ее спальни:

— В чем дело? Что случилось? Можно войти? Я все равно не сплю.

Она раздула огонь, и они долго сидели молча. Наконец Вилли произнес:

— Все из-за Стива, да?

— Почему ты так решил? — неприязненно отозвалась Тилли.

— Да потому, что вместо глаз я зачастую использую уши, а они говорят мне, что ты с недавних пор весьма сурова с ним.

— У нас некоторые разногласия, — после паузы призналась она.

На что он ответил:

— Надеюсь, что вы скоро помиритесь ради самих себя. Мама, ты знаешь, он очень хороший человек. Лучше не бывает. Он честный, верный, он так долго был твоим другом, да и моим тоже.

«Честный?» — повторила про себя Тилли. Хитрый, вот более подходящее слово.

Вилли внезапно сменил тему.

— Мама, у меня предчувствие, — внезапно сказал он, — будто Норин умерла. Я тут читал, немного задремал и увидел ее. Как будто она очень большая, сильно изменившаяся. Я протянул ей руку, но она оттолкнула ее. Когда я открыл глаза, это ощущение несчастья усилилось. Как будто Норин побывала в моей комнате. Теперь я знаю точно — вместе нам уже не быть.

— Не надо так говорить, милый, надо надеяться. Мы в любой момент можем что-то узнать от нанятого нами агента. Он уже знает, где она жила до последнего переезда.

Вилли промолчал, встал и направился к двери.

— Спокойной ночи, мама, — сказал он.

— Спокойной ночи, Вилли.

Внезапно он посоветовал:

— Подумай о Стиве.

Подумать о Стиве? Если бы она могла перестать думать о Стиве…

И вот наступил декабрь. Снег в этом году выпал рано. И дважды они были свидетелями сильнейших снегопадов. Три дня не привозили почту, но в среду Джимми ездил в деревню и встретил там почтальона. Вернулся он с ворохом писем, одно из которых было адресовано миссис Кросби.

Тилли отдала письмо Биддлу, попросив передать его Пег, прошла в свою комнату и первым делом распечатала письмо от Жозефины. Оно оказалось очень коротким и четким.

«Мама, я возвращаюсь домой. Я уже забронировала билет на начало января. Не могу дождаться, когда уеду отсюда и снова встречусь с тобой и Вилли, даже с его женой, если мисс Бентвуд нашлась. Мне казалось, что нет ничего страшнее отвергнутой любви, но сейчас знаю, что есть чувства, ранящие еще глубже. Можно смириться с неприятием твоего цвета кожи, но если в тебе сочетаются две расы, боль достигает фантастических глубин, думать об этом неприятно. Теперь я понимаю, что ты меня защищала. Я снова хочу вернуться под твое крылышко. Любящая тебя Жозефина».

Тилли откинулась на спинку кресла, закрыла лицо руками и закусила нижнюю губу. Ей вдруг показалось, что ее родная дочь захотела вернуться к ней. После того, что случилось с Вилли и Стивом, особенно со Стивом, возвращение Жозефины будет более чем кстати. А если Норин не отыщется, то, может быть, Вилли начнет относиться к Жозефине по-другому. Но Норин не вернется. С каждым днем эта уверенность возрастала.

Тилли начала читать письмо от Кэти, которая от себя повторила то, что писала Жозефина. В этот момент раздался стук в дверь.

— Войдите! — Она подняла голову, на пороге стояла Пег.

— Могу я с вами поговорить… мэм? — Члены семьи Дрю до сих пор обычно колебались, когда обращались к Тилли: как ее называть — «мэм» или по имени?

— Разумеется, Пег. Садись.

Пег опустилась на краешек дивана, понурила голову и сжала руки, потом полезла в карман и достала оттуда письмо.

— Я получила письмо от Кэти.

— Да, я так и подумала. Я тоже получила. — Тилли показала письмо.

— Ты его еще не прочитала?

— Нет, не успела.

Пег опустила глаза. Затем пробормотала:

— Она прислала мне деньги на билет, хочет, чтобы я приехала. Что мне делать? — Она вопросительно посмотрела на Тилли.

— А ты сама как думаешь, Пег?

Пег отвела глаза, поправила чепчик и расправила кружева на фартуке. Потом сказала:

— Я не то чтобы неблагодарная. Поверь, я не неблагодарная. Ты столько для нас сделала. Но я ведь старею, Тилли, и остаток жизни мне хотелось бы быть рядом с Кэти. Ты прости. — Пег совсем опустила голову.

— Пег, взгляни на меня, — мягко потребовала Тилли, и когда та подняла голову, она продолжила: — Не хочу лгать, мне будет не хватать тебя — со мной останется одна Фэнни. Но у тебя своя собственная жизнь и у тебя еще многое впереди. Ты очень шустрая и выглядишь гораздо моложе своих лет. Так что отвечай ей немедленно, я тоже напишу. И закажу тебе билет на ближайший рейс. — Тилли встала и подошла к Пег. — Я хочу, чтобы ты знала: ты и твоя семья — единственные родные мне люди. И я не отпущу тебя с пустыми руками — приодену, дам денег. И если мужчины не начнут бегать за тобой из-за тебя самой, они наверняка полюбят твои деньги. — Она игриво ткнула Пег в бок.

Пег сначала принялась хихикать как молоденькая, потом вдруг расплакалась. Женщины обнялись и принялись реветь вместе. Тилли сквозь слезы уговаривала Пег:

— Перестань, перестань, успокойся, там тебя ждет прекрасная жизнь. Вспомни, как повезло Кэти.

Наконец, они вытерли слезы и улыбнулись друг другу.

— А как же насчет энтих индейцев? — вдруг спросила Пег.

— Ну, думаю, что сейчас они уже все мертвы и похоронены. Муж Кэти наверняка с ними разобрался. Не волнуйся ты из-за индейцев, — серьезно успокоила ее Тилли. — Луиза говорит, что гражданская война гораздо страшнее, чем индейцы. Там многое изменилось. Я иногда думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы Мэтью не умер. У нас было бы свое собственное большое ранчо и тысячи голов скота, и лошади, и… много еще чего. И у тебя все это будет обязательно, Пег. Там полно одиноких мужчин.

— Нет, Тилли, что ты, в моем-то возрасте.

— Забудь о возрасте и сразу станешь на десяток лет моложе. И вообще, Дуг уже партнер Луизы — большой человек. Поверь, с тобой в Америке может случиться много хорошего. А теперь иди вниз и расскажи об этом всем. Думаю, твои братья не обрадуются. И вдобавок, — Тилли скорчила гримасу, — они вполне могут последовать твоему примеру. С кем же я тогда останусь?

— Ой, этого не бойся, Тилли. Ребята знают, где им лучше. И еще скажу, наш Сэм часто говорит, что воскресенье, когда они остановились около тебя, стало счастливым днем для всей семьи.

— И для меня тоже, Пег. А теперь иди.

— Спасибо, Тилли. Я тебя никогда не забуду. Никто из нас не забудет.

Оставшись одна в комнате, Тилли задумчиво посмотрела на дверь. Значит, Пег не держит на нее зла. А ведь ей казалось, что, по меньшей мере, она недолюбливала ее. Как будто Тилли была главным препятствием на пути ее брака со Стивом. К тому же и Бидди не скрывала, что Стив должен жениться на Пег и забыть Тилли. Теперь-то Тилли знала, что из этого все равно ничего бы не вышло. И все из-за нее. Стив здесь бы не задержался, причем он мог уехать еще до того, как нашлась его дочь. Ох, уж эта дочь… Тилли поспешно вернулась к столу и дочитала письмо от Кэти, содержание которого уже было ей известно.

Остальная почта была деловой. Прочитав все письма и отложив те, которые требовали ответа, Тилли встала и подошла к окну. Снова пошел снег. Он валил такими крупными хлопьями, что за ними трудно было разглядеть сад. Тилли глубоко вздохнула. Метель надолго заметет дорогу. Может быть, на несколько недель. Впереди ничего радостного, кроме возвращения Жозефины. Тилли взяла два письма и направилась наверх в студию, где, судя по доносившимся звукам, Вилли играл на пианино. Этой зимой он часто садился за пианино или брал в руки скрипку. Казалось, он находит успокоение в тех произведениях, которые выбирал. Мелодии все были медленными, протяжными. Наверное, они были под стать его чувствам. Да и ее тоже.

Глава 12

На улице лютовала стужа, а в помещении было жарко и душно.

Всего час дня. Решетка на единственном подвальном окне и в ясную погоду едва пропускала свет, а сейчас и вовсе казалось, что за ней кирпичная стена, так она была забита грязным снегом.

Лампы располагались таким образом, что освещали только стол и находящуюся в четырех футах от него печь с двумя духовками. Может, так оно и лучше, потому что Норин Бентвуд не могла видеть полчища тараканов и бесстрашных крыс, оккупировавших подвал. Здесь было ужасно темно — наверняка эти твари считали, что на землю пала бесконечная ночь. Два кота, призванные бороться с крысами, так обленились от обильной пищи, что постоянно дрыхли днем и просыпались к ночи, вспоминая инстинкт охотника.

Пирожковая Проггла находилась в переулке неподалеку от набережной. Заведение работало с шести утра до двенадцати ночи и никогда не пустовало. Завсегдатаи знали, что ни одна кухарка не задерживается у Проггла больше, чем на две-три недели. Последней удалось продержаться семь недель, и это было вполне понятно — с таким животом куда денешься.

Зато никогда раньше на кухне у Проггла не стряпали таких вкусных пирожков.

Вот что заставило хозяина держать кухарку так долго и идти на некоторые уступки. Например, начинала она в восемь и кончала в восемь. Он платил ей полтора пенса в час и кормил, может быть и зря. Но она умела так хорошо печь… Поэтому он даже предложил взять ее назад после того, как она разрешится от бремени, разумеется, если она пристроит куда-нибудь ребенка. Однажды он уже обсудил с ней этот вопрос:

— Чего ты не должна делать, так это отдавать ребенка на ферму: там он захворает или вообще перекинется. А если и выживет, то вырастет хиляком. Ведь сколько не плати этим сучкам, они все равно, будут кормить дите только размоченным хлебом, сунут соску и держат весь день привязанными к корзинке. У кроликов на заднем дворе больше места для движения, чем у этих детишек. Я их повидал много, так что не отдавай, пусть дите кто-нибудь усыновит, или отошли его к родителям. Тебя же они сумели воспитать. И неплохо, скажу тебе.

Он мог быть добрым, этот Джозеф Проггл, конечно, если это было ему выгодно. Но насчет ферм он был прав. Норин и сама видела таких детей. Недалеко от того места, где она снимала угол, был такой дом, где дети не плакали громко, но непрерывно целый день скулили хором.

Норин открыла тяжелую дверцу духовки и вытащила оттуда противень с двумя дюжинами румяных пирожков.

Когда она донесла эту тяжесть до стола, то не удержала — противень с силой грохнулся об стол. Норин ухватилась за него одной рукой, а другой обняла живот и некоторое время стояла согнувшись, хватая ртом душный воздух.

Передохнув, она сунула в духовку новую порцию пирожков. Затем взяла большую ложку и помешала густое варево из бобов в большом котле на плите. Повернувшись опять к столу, переложила пирожки на большой поднос и отнесла его в угол комнаты, где находился лифт. Поставив туда поднос, она дважды постучала по деревянной планке, увидела, что лифт ползет вверх, и вернулась к столу. Достала из огромной миски кусок теста и принялась его раскатывать.

Однако через несколько минут Норин остановилась и снова схватилась за живот. Еще слишком рано, не может такого быть, ведь она все рассчитала правильно. А она была уверена, что не ошиблась. Ей ходить еще три недели. Тогда откуда эта резкая боль?

Норин подтащила к себе ящик, села на него, обеими руками уперлась в край стола и, глядя в дальний угол, где копошилась серая масса, прошептала:

— О Господи! Только не сейчас. О Господи! — По ее щекам катились слезы. — Мама, — снова прошептала она, — ох, мама, мамочка!

Норин не думала о Вилли. Странно, но с недавних пор она вообще редко думала о Вилли, хотя была уверена, что Вилли заберет ее в особняк, куда же еще, но тогда, как предсказывала мать, жить ему останется недолго. Сначала искушение написать ему было так велико, что она даже несколько раз заходила на почту. Но там она сразу же вспоминала отца. Одно время Норин было все равно умрет она или выживет. Длинными ночами, лежа в убогой комнатушке, которую она снимала, и вслушиваясь в звуки дома, она молилась в надежде, что не доживет до утра.

Зимой ею завладела апатия. Видеть ей хотелось только мать. Конечно, Норин понимала, что ее беременность приведет Люси в ужас, но это только сначала.

— Ну-ну, что это с тобой, девушка? — Бесшумно подкрался Джозеф Проггл.

Норин вздрогнула, и, вскочив с ящика, залепетала:

— Я присела немного отдохнуть, мистер Проггл, всего на минутку.

Он вгляделся в нее в полутьме подвала и спросил:

— Уж не собралась ли ты рожать?

— Нет-нет! — Норин потрясла головой. — Просто немного устала.

— День только начался, девушка, не с чего уставать. Еще часа нет, и в лавке давка. Они их жрут, не давая остыть. Эти пироги готовы?

— Да, мистер Проггл.

— Ладно, отправь их наверх и готовь следующую партию, в такую погоду у нас будет полно народу. Да еще заказ на шесть дюжин пирожков. Матросы устраивают вечеринку в «Голубом парусе». — Хозяин посмотрел, как Норин раскатывает тесто, и добавил: — Немного погодя я пришлю тебе Дженни Блэкетт. Пусть поможет.

— Спасибо, мистер Проггл.

— Уж убраться-то она сможет, если на другое не способна. Бог мой! Только взгляни на этого щекастенького! — Проггл схватил пустую форму со стола и запустил ею в крысу, выбравшуюся на середину комнаты. — Где эти проклятые кошки? — Он пнул того кота, что покрупнее, дремавшего у печки. Кот взвизгнул, а хозяин продолжал ругаться: — Ты кончишь свои дни начинкой для пирогов, парень, если не будешь трудиться. Может быть, ты их кормишь? — Проггл повернулся к Норин, которая отрицательно покачала головой. — Вот и правильно. Ничего им не давай, пусть ловят крыс, а то придет этот чертов инспектор… Инспектор! — Он сплюнул на пол. — Так поспеши, девушка. Когда будет готова следующая партия?

Норин повернулась и кивком показала на вторую духовку.

— Минут через пять, мистер Проггл.

— Ладно. Сразу отправляй их наверх.

Она молча снова принялась за тесто.

Примерно в то же самое время Симон Бентвуд оставил лошадь с коляской на постоялом дворе и, не велев ее распрягать, пообещал вернуться через полчаса. В такую погоду лучше всего было, нигде не задерживаясь, отправиться восвояси.

В Ньюкасле снега выпало гораздо меньше, чем дома. Нигде не было заносов, а дороги и тротуары покрывала черная слякоть. Симон прошел по Маркет-стрит, мимо нового здания суда, и свернул на Пилгри-стрит. Он остановился около дома, где на табличке перечислялись расположенные там фирмы. На третьем этаже Симон постучал в дверь с матовым стеклом и вошел.

За небольшим столом сидел клерк, что-то медленно писавший в журнале. Симон остановился и посмотрел на склоненную голову. Клерк продолжал писать.

— Ты оглох?

Рука клерка вывела еще три слова, прежде чем он поднял голову и посмотрел на Симона поверх очков.

— Нет, сэр, мне так не кажется.

Его тон сразу же разозлил Симона.

— Ты давай кончай острить, мистер, — прорычал он. — Скажи своему боссу, что я здесь.

Симон наблюдал, как клерк не торопясь встал со стула, подошел к другой стеклянной двери, постучал и скрылся за ней.

Вернулся он минуты через три. Открыв дверь в кабинет босса, писарь отступил в сторону и возвестил:

— Мистер Робинсон освободился и может вас принять, сэр.

Симон с презрением взглянул на него и вошел в маленький кабинет, где за солидным письменным столом в огромном кожаном кресле сидел агент. Он радушно приветствовал Симона:

— А, мистер Бентвуд. Добрый день. Невероятно, что вы пришли именно сейчас.

— Почему? У вас есть новости? — Симон сел напротив письменного стола.

Агент коротко кивнул и сказал:

— А как же! Я бы сам вам сообщил, если бы не погода, — и мысленно добавил: «И одновременно мистеру Сопвиту». Они с клерком поспорили — кто первым доберется до пирожковой Проггла. У Сопвита была карета, зато человека, сидящего сейчас напротив него, переполняла ярость отца, а это все равно, что крылья на ногах.

— Давайте, выкладывайте. Что вы выяснили? Вы ее нашли?

— И да и нет…

— Как это, и да и нет? Что это за ответ! Так нашли или нет?

Мистер Робинсон, откинувшись в кресле, сложил пальцы лодочкой.

— Все зависит от имени — от смены имени. Мы разыскали трех молодых женщин, которые явно не хотели, чтобы их нашли. Одна назвалась Сарой Серкл. Выяснилось, что это вовсе не ее имя; такая же история с Мэри Нагент. Третья, мисс Люси Катбертсон. Все они не хотят, чтобы их нашли.

— Как вы сказали? Люси Катбертсон? — Симон наклонился вперед. — Как она выглядит? Сколько ей лет?

— Ну, очень трудно определить возраст беременной женщины, а они все трое ждут ребенка, но мисс Катбертсон…

— Что вы сказали?

— Я сказал, мисс Катбертсон…

— Нет, до этого. Какого ребенка?

— А, да, я так и сказал, мистер Бентвуд. Так вот, насчет этой молодой леди. Ей лет восемнадцать-двадцать, затрудняюсь сказать точнее. Она сейчас очень тяжело работает. Я видел ее всего два раза и в полутьме. Я представился инспектором по насекомым и побывал на кухне, где она печет пирожки.

— Что!?

— Инспектором по насекомым. В нашем деле приходится притворяться кем угодно. Я услышал, что в пирожковой работает молодая женщина, что она на сносях, вот я и отправился туда на прошлой неделе. Ее имя вам что-нибудь говорит?

Симон упорно смотрел в пол. У нее будет ребенок. У его Норин будет ребенок. И отцом мог быть только этот слепой ублюдок. Он его убьет. Это так же точно, как и то, что он сидит здесь. Но надо сначала забрать ее, увезти домой. Симон моргнул и сказал:

— Катберсон — девичья фамилия ее матери.

— Вот как! — Глаза мистера Робинсона заблестели. — Тогда мы на правильном пути, сэр. Так или иначе, я предлагаю вам туда пойти и вызвать ее. Вы знаете, где находится эта пирожковая, сэр, это…

— Знаю, знаю. — Симон встал. — Кто не знает пирожковой Проггла?

Он поспешно направился к двери. Мистер Робинсон тоже встал и сказал ему вслед:

— Полагаю, если это та молодая женщина, которую вы ищете, вы зайдете к нам и расплатитесь по счету? Или мне прислать вам счет на дом?

Симон помедлил, повернул голову и буркнул:

— Не волнуйтесь, вам заплатят.

— Разумеется, сэр, разумеется. Оказавшись на улице, Симон пустился бежать.

Он наталкивался на людей, едва не попал под лошадь, переходя главную улицу, и, наконец, остановился у пирожковой. Он несколько секунд простоял с закрытыми глазами, ощущая вкусный запах, потом глубоко вздохнул и вошел в набитое людьми помещение.

До прилавка Симон протолкался лишь через несколько минут. На одном его конце молодой парнишка большой ложкой зачерпывал бобы и раскладывал их по мискам; на другом, седой мужчина с заостренными чертами лица одной рукой быстро заворачивал пироги в обрывки газеты, другой раскладывал их на оловянные тарелки посетителей, а третьей, невидимой рукой, принимал деньги и давал сдачу.

Когда Симон добрался до него и остановился напротив, он спросил:

— В бумагу или на тарелку?

— Ни то, ни другое. Я хочу видеть Люси Катбертсон.

Что-то вдруг застопорилось — какой-то механизм: руки замерли, и мистер Проггл взглянул на стоящего перед ним хорошо одетого человека. Голос явно не джентльмена, но одежда очень приличная. Проггл снова принялся отпускать пирожки и поинтересовался:

— Зачем она вам?

— Я — ее отец.

И опять руки замерли. Мистер Проггл, задрав вверх подбородок, вызывающе произнес:

— И чем вы это докажете?

— Докажу! Где она?

— Вам придется подождать. Видите, я занят.

Симон взглянул поверх голов мужчин, женщин и детей и заметил в конце лавки дыру, ведущую куда-то вниз. Он рванулся сквозь толпу и по лестнице спустился в подвал.

При первом взгляде на дочь, на свою любимую Норин, он почувствовал острый укол в сердце. Его девочка, которую он воспитывал как леди, работает в этой грязной помойке. Норин стояла к нему спиной, но он все равно сразу узнал ее.

Когда Норин повернулась от духовки с большим противнем в руках и в темноте увидела отца у лестницы, то чуть не уронила все на пол, но все же успела дотянуться до стола. Теперь, прислонившись к нему, Норин смотрела на отца. Какой-то древний инстинкт, зов крови толкал ее вперед в его объятия, под его защиту. Неожиданно она вспомнила об отцовском буйном нраве и застыла, наблюдая, как он медленно приближается к ней.

Симон не остановился у печи, а продолжал надвигаться. Тогда Норин попятилась и заявила:

— Только дотронься до меня, я закричу так, что все сбегутся.

— Ах дочка, дочка! — Ласковый тон, печаль в голосе, тоска в глазах успокоили Норин. Когда отец был уже на расстоянии вытянутой руки, она увидела, что все его лицо дрожит.

Симон тихо и умоляюще произнес:

— Я не собираюсь тебя трогать, я только хочу, чтобы ты вернулась домой.

Норин снова захотелось броситься ему на шею, но вспомнив, почему она здесь, в этом кошмарном подвале, она закричала:

— Чтобы ты снова начал издеваться надо мной? Запер? Может, ты не заметил, — она шлепнула себя по животу, — я уже не одна, я ношу ребенка Вилли. И что ты сделаешь, если я вернусь? Убьешь его, как обещал? Или пошлешь за ним и заставишь жениться на мне, чтобы прикрыть срам? Но прежде чем ты решишь, что делать, дай мне сказать. Это я во всем виновата. Да, можешь качать головой, я его хотела, хотела от него ребенка. По глупости думала, что если ты узнаешь, что я беременна, то изменишь свои убеждения. Но ты пришел в ярость, даже ничего еще не зная. А теперь ты говоришь — возвращайся?

Симон не мог поднять головы. Он понимал, что имеет дело не с девчонкой, а с женщиной, которая пойдет своим путем во чтобы то ни стало. Но в данный момент ему хотелось одного — уговорить дочь вернуться. Если нет — он потеряет ее навсегда. Да и не только ее, но и Люси тоже. Как-то неожиданно для себя, он понял, что нуждается в Люси, и это было странно. Лежа ночами в одинокой постели, Симон пришел к выводу, что то, что он раньше принимал за уживчивость и сговорчивость, было на самом деле проявлением силы духа. И какие бы он сейчас не дал клятвы, в двух вещах он был одинаково уверен: в том, что убьет Вилли Сопвита, когда встретит его; и в том, что Люси прикончит его самого, если он посмеет поднять на нее руку. Симон был убежден, что Люси нужна ему, нужна ему и Норин, но Люси еще больше. Ведь Норин, как ни тошно в этом признаваться даже самому себе, однажды уйдет от него к другому мужчине. А Люси останется. Ее сейчас вроде бы и не было, но она незримо присутствовала, была рядом с ним. И если дочь вернется, причем именно благодаря его согласию на все ее условия, Люси снова станет той покорной женой, на которую он привык полагаться, сам того не подозревая.

— Твоя мать скучает, — тихо сказал Симон. — Она сама не своя, она хочет, чтобы ты вернулась. И все будет в порядке. Я даю тебе слово, никакой беды не будет. — Он не добавил: «Пока Сопвит держится на приличном расстоянии», потому что знал, что не сможет отвечать за себя, если встретится с парнем лицом к лицу. Жажда поквитаться с Тилли все еще жгла его сердце. А сделать это можно только через ее сына.

— Ты это серьезно? — Норин едва сдерживала подступающие слезы.

— Да, — ответил он, и дочь спросила:

— И ты не станешь меня запирать? — Симон замялся, но заверил:

— Обещаю, не буду тебя запирать.

Норин стряхнула муку с рук, посмотрела по сторонам и сообщила:

— Я… оставлю его тут в запарке, он… — Она не смогла договорить, ее пронзила резкая боль, и она ухватилась за край стола, чтобы удержаться на ногах.

— Началось? — обеспокоено спросил Симон, поддерживая ее.

Она покачала головой, не в состоянии произнести ни слова. Переведя дух, Норин просто сказала:

— Еще три недели.

— Но боль, давно она у тебя?

— Пару дней.

— Пошли, бери свое пальто.

Как раз в этот момент появился мистер Проггл.

— Что такое? — возмущенно воскликнул он. — Что за дела? Слушай, куда это ты собралась? — Вместо нее ответил Симон.

— Она едет домой, где она и должна быть.

— Она… она так не может уйти. Я ей плачу за неделю. У меня запарка, она ничего не получит, будьте уверены. Ей еще четыре дня работать.

— Сколько она зарабатывает в день?

Мистер Проггл как будто бы удивился вопросу и тому, что стоящий напротив Норин человек сунул руку в карман.

— Полтора пенни в час. Хорошая плата. Получается шесть шиллингов.

Симон неторопливо отсчитал шесть шиллингов и положил деньги на стол. Повернувшись к хозяину, он хмуро заключил:

— Тебя засадить мало за то, что заставляешь людей работать в этой проклятой дыре. — Он сделал жест в сторону кота, доедавшего крысу, и мух, кружившихся над столом, и добавил презрительно: — Рабов лучше содержат.

— Иначе не заработаешь.

— Ты хочешь сказать, не разбогатеешь. На чужой беде наживаешься. Пошел прочь! — Симон размахнулся и толкнул хозяина пирожковой, едва не сбив его с ног. Затем, обняв Норин за плечи, он легонько подтолкнул ее к лестнице. Пройдя вместе через лавку под любопытными взглядами покупателей, они вышли на улицу. Там Норин остановилась. Подняв лицо, навстречу снежинкам, она дождалась, когда они опустятся на ее щеки, потом взглянула на набережную и смутные очертания мачт стоящих на рейде судов.

— Я оставил коляску у Фуллера, ты сможешь туда дойти? — Норин молча кивнула, она не стала сопротивляться, когда отец помог ей идти по скользкой дорожке к главной улице.

Но увидев Леди, все еще запряженную в коляску и нетерпеливо потряхивающую гривой, она едва не расплакалась. Лошадь, похоже, сразу ее узнала. Норин на мгновение прижалась к ее морде щекой. Потом поставила ногу на подножку и уже было собралась сесть в коляску, как новый приступ боли остановил ее. Она согнулась почти пополам. Симон встревоженно спросил:

— Может, лучше к врачу?

— Нет… нет. — Норин выпрямилась. — Вези меня домой.

Домой. Какое чудесное слово, какой музыкой оно прозвучало для него, особенно слетев с ее уст. Симон подхватил дочь, посадил в коляску и поднял брезентовый навес, свое собственное изобретение, чтобы защитить Норин от ветра. Расплатившись, он сел с ней рядом, и они направились домой.

И вот они уже пересекли мост и выехали из Ньюкасла, на минуту им показалось, что они попали в другой мир, мир, состоящий из сплошного снега. Городские улицы были покрыты слякотью, а дорога перед ними — сплошные снежные заносы. По мере продвижения вперед снег становился все глубже, ехать было все труднее. Иногда Симону приходилось вылезать из коляски и расчищать снег, чтобы лошадь могла пройти.

Оставив город позади, Симон зажег фонари: хотя еще не было четырех часов, но уже окончательно стемнело, и за светлым кругом фонарей царила сплошная тьма.

Он то и дело поправлял плед, прикрывающий Норин, и задавал один и тот же вопрос:

— Ну как ты?

Иногда она говорила «нормально», иногда просто кивала головой. Конечно, опыта у нее никакого не было, но все же она была уверена, что ребенок рвется на свет.

Через полтора часа они добрались до заставы. Еще полчаса, и они будут дома. Но дорога впереди была так занесена, что проехать по ней было почти невозможно: сугробы высотой в три фута и даже больше. Ничего не оставалось, как ехать в объезд, через лес, который защищал дорогу от снега и мешал заносам. А это треть пути.

Симон опять вылез из коляски и повернул лошадь направо, в сторону плохо различимой боковой дороги, которая по сути дела вела к дальнему концу его участка, вернее участка, который он считал своим и который ему было велено покинуть. Но сейчас ему было не до этого. Ему хотелось поскорее доставить дочь домой и посмотреть, как обрадуется Люси.

Симон снова забрался в коляску, но не успели они тронуться, как из занесенной снегом канавы справа выскочила молодая олениха. Как она здесь оказалась, так никто и не узнал, ведь ближайшее стадо содержалось в парке Блэндон, в восьми милях отсюда. Лошадь встала на дыбы, Симон натянул вожжи и крикнул:

— Спокойно, девочка, спокойно!

Но лошадь устала, была напугана и попыталась перейти в галоп. Через несколько прыжков она взвилась в воздух и внезапно исчезла где-то у земли. Норин и Симон в испуге вскрикнули, но коляска уже перевернулась, прижав их обоих к земле.

Несколько мгновений все было тихо, потом лошадь лягнула задними ногами и попала копытом прямо в спину Симону. Но ему уже было все равно — он провалился в небытие.

И снова тишина, а затем слабый шепот Норин:

— Папа! Папа! — Потом громче: — Папа! Папа! — Она попыталась шевельнуться и обнаружила, что может двигать только руками, и что ноги зажаты сиденьем коляски. — О Господи! — взмолилась она. — О Господи! — Ее тело обмякло, погрузилось в мягкую снежную подушку. Последнее, о чем она успела подумать, перед тем как потерять сознание, было: «Ну что ж, я рада, что мы помирились».

Глава 13

Стив вышел из шахты, глубоко вдохнул чистый воздух и сказал идущему рядом шахтеру:

— Бог ты мой! Ты только взгляни! Как все замело, какой контраст. Тебе придется с вечера запастись лопатой, если хочешь завтра вовремя придти на работу.

Шахтер кивнул и ответил:

— Ага, жена вчерась все расчистила, а сегодня опять намело. Ты прав, будем сгребать белое вместо черного. — Он хмыкнул и направился в свою сторону, сказав напоследок: — Спокойной ночи, босс.

— Спокойной ночи, Дик.

В конторе Алек Мэннинг делал какие-то записи в журнале. Стив повесил лампу на стену и заметил:

— Здорово метет, все завалило.

— Да, снегопад усилился часа два назад.

— Вовремя я спустился в шахту. Кстати, они сегодня подняли на гора тридцать лишних бадей, наверное, радовались, что внизу тепло.

— Наверное. Кстати о тепле, тут ко мне ребята заходили, спрашивали, нельзя ли вместо бесплатных теплых ботинок для детей получить деньги к Рождеству.

Стив круто повернулся.

— С чего бы это?

— Ну, они говорят, на деньги можно купить пальто и еще что-нибудь, а ботинки они починят и сами.

— Починят? — усомнился Стив. — А деньги пропьют? Сомневаюсь, что она согласится.

— Я тоже, но они просили меня поговорить с тобой, а уж ты замолви словечко Тилли.

— Да я заранее знаю, каков будет ответ. Чем больше ты даешь некоторым, тем больше они требуют. Они и так получат лишний шиллинг к Рождеству. Где еще так делают? Ты задай им этот вопрос и скажи, что если они не возьмут ботинки для детей, они этого шиллинга не получат. Это заставит их подумать. Они все здесь были?

— Нет, только Конрой, Уилсон и Макавой.

— А, Макавой. Он готов свою жену и детишек голышом оставить, лишь бы была бутылка. Ты помнишь, именно он не хотел пускать своего парня в школу? Ладно, сейчас они меня не волнуют, поскорее бы в койку. То есть, если доберусь до дома. Если завтра не появлюсь, ты будешь точно знать, что меня задержало.

— Не беспокойся, я тебя подменю. Рози иногда ворчит: ей не нравится, что дом так близко к шахте. Зато в такую погоду это весьма кстати. И тебе не обязательно тащиться домой, всегда можешь переночевать у нас.

— Спасибо, Алек. Но у меня во дворе два голодных кролика и еще три голубя, да в придачу кот. Разумеется, кот может пообедать голубями, потом прикончить кроликов, если дела пойдут совсем худо.

Мужчины рассмеялись, кивнули друг другу и распрощались.

В конюшне Стив зажег лампу, притороченную к седлу, и потрепал лошадь за холку, вполголоса напевая отрывок из гимна:

Почему-то сегодня он чувствовал себя счастливым, хотя вроде бы повода никакого и не было. Своим поведением Тилли ясно давала понять, каков будет ее ответ. Его прямота привела ее в бешенство, что совсем неплохо с любой стороны. Он собирался провести Рождество с Филлипой, Лансом и детьми. Поэтому, наверное, у него такое хорошее настроение. Правда, он постоянно думал о Тилли, если не был занят работой.

Внезапно из темноты послышался голос:

— Тяжеленько вам придется, мистер Макграт.

Стив взглянул сквозь снежную пелену вниз на два лица, обращенные к нему.

— Ну, вы-то прошли.

— Еле-еле. А дальше еще хуже. Сомневаюсь, что ребята из-за заставы сегодня сумеют добраться.

Другой шахтер рассмеялся и заметил:

— Никогда не думал, что когда-нибудь с радостью буду спускаться в шахту, но сегодня такой день настал.

— Спокойной ночи, мистер Макграт.

— Пока, Хиггинс. Всего хорошего, Смит.

Стив не успел проехать и полмили, как понял, о чем они предупреждали. Лошадь застревала уже по колено в снегу, хотя еще не было заносов. Не доезжая до коттеджа, ему пришлось спешиться и пробираться через сугробы, ведя лошадь за поводья. Только он добрался до калитки, как перед ним возникла еще одна темная фигура.

— Это вы, мистер Макграт?

— Да, а вы кто?

— Скорер, сэр. Билли Скорер.

— Привет, Скорер. Тяжело пришлось?

— Да уж, сэр. Там у заставы беда, сэр. Большая беда. Коляска перевернулась в канаву, под ней мужчина и женщина. Я сперва лошадь заметил, она ржала.

— Где это?

— Сразу за заставой, немного в сторону, там, где дорога идет в лес.

Стив удивленно посмотрел на него и сказал:

— Ладно, я поставлю лошадь в стойло, ей все равно не пройти. Подожди минутку, я пойду с тобой.

— Думается, нам двоим не справиться. Я пытался вытащить женщину, но она в отключке, не двигается сама. Вроде с виду у нее нет никаких травм. То есть крови не видно, но ее чем-то прижало.

— Сейчас вернусь. — Стив уже вел лошадь к конюшне. Там он стянул с нее седло, завел в денник, положил охапку сена и поставил перед мордой ведро с водой. Затем схватил фонарь и заторопился к калитке.

Мужчины добрались до заставы лишь через полчаса. По дороге они не встретили ни души. Царила полная тишина, и Билли Скорер тихо заметил:

— Теперича и лошадку не слышно, но это здесь. Разве что их уже отыскали.

— Вряд ли, если судить по дороге. — Стив осветил фонарем гладкую белую поверхность и добавил: — Наверное, их засыпало.

— Нет, вот слушайте, снова лошадь ржет.

Они, как могли, ускорили шаг, с трудом вытаскивая ноги из снега. Наконец, при свете фонаря разглядели лошадь, перевернутую коляску и два неподвижных тела.

— Бог ты мой! Ну и дела. — Стив покачал головой и быстро добавил: — Слушай, прежде всего надо распрячь лошадь, затем мы попытаемся приподнять коляску. Иначе нам не помочь беднягам. Но подожди минутку. Держи. — Стив протянул Билли фонарь. — Держи повыше, я посмотрю, что там с ними. — По глубокому снегу Стив спустился на дно канавы и прокричал: — Выше держи и правее. — Он смутно разглядел лицо, показавшееся ему белее снега, и верхнюю половину туловища; ноги были прижаты коляской. — Боже милостивый! — прошептал он.

Держась за колесо, он смел снег с лица и плеч Норин. Затем сунул руку под пальто, пытаясь определить биение сердца, и тут же облегченно вздохнул. Обогнув Норин, Стив направился к другому телу. Он боялся, что сейчас увидит Вилли, но сразу узнал лежащего на боку человека без шапки и снова прошептал:

— Боже милостивый! Симон Бентвуд вез свою дочку домой, и вот где оказался.

Стив пошел дальше, к лошади. Ноги вязли в глубокому снегу.

— Подойди сюда, — крикнул он Билли. — Посвети.

Лошадь лежала неподвижно, в ее глазах стояла почти человеческая мольба. Стив похлопал животное по морде и тихо пообещал:

— Все будет в порядке, старушка. Сейчас мы тебя вызволим. — Обойдя лошадь спереди, Стив взобрался по склону — благо он был не очень крутым, и попросил: — Сунь фонарь в снег и помоги мне освободить ее. Но следи за ногами, если она вообще встанет, может засадить копытом.

Когда спасатели разгребли снег с лошади, снять с нее упряжь оказалось делом довольно простым. Но лошадь не стала лягаться и даже не пыталась встать. Стиву пришлось толкнуть ее, приговаривая:

— Ну давай, давай, поднимайся. Вставай. — Через пару минут он взглянул на Билли и сказал:

— Думается, с ней все кончено.

Но тут кобыла, вероятно, наконец осознав, что свободна, дернулась и рывком встала на ноги. При этом она сдвинула оглобли. Стив моментально ухватился за металлический каркас тента и крикнул:

— Тащи назад! Назад!

Через секунду они уже вместе держали каркас, и Стив снова закричал:

— Тащи на себя. И влево. Удержишь?

— Ага.

Стив пробрался к коляске, низко наклонившись, взял Норин за плечи и потянул на себя.

Вытащив девушку, он положил ее в снег и направился к Симону. К своему изумлению он увидел, что Симона ничем не прижало. Колесо коляски прошло всего в паре дюймов от него. Но Стиву понадобилось несколько минут, чтобы подтащить безжизненное тело поближе к Норин. Только тогда он крикнул Билли:

— Можешь отпускать.

Когда коляска снова утонула в снегу, Билли обошел ее, держа в руках два фонаря, и спросил:

— Живы?

— Да, но могут умереть, если мы сейчас же не увезем их отсюда. Нам нужна помощь. — Стив взглянул на распахнутое пальто Норин и выпирающий живот и мысленно добавил: «И побыстрее».

— Но откуда? Что тут ближе всего?

— Поместье.

— А, поместье. Но в такую пургу туда полчаса добираться. Кстати, лошадь выбралась из канавы. Может, вы на ней доедете?

— Нет, ей не пройти. Быстрее пешком… Побудешь с ними?

— Ладно. Что еще?

— Я постараюсь вернуться поскорее, Билли. Только вот что. — Стив снял теплое пальто. — Укрой ее.

— Да вы застынете.

— Нет. Буду бежать. — Он посветил фонарем. — Там что-то вроде пледа. Вытащи и укрой их. Не спускай с нее глаз. Я пошел. — Он молча выбрался из канавы. Проходя мимо лошади, хлопнул ее по крупу и сказал: — Все будет хорошо, старушка. — И удивился, когда лошадь пошла за ним.

Когда Стив добрался до калитки, он дышал как паровоз. Калитка оказалась закрытой. Он потряс ее за прутья, а потом сильно нажал на звонок. Но из сторожки никто не вышел. Продолжая нажимать на звонок, Стив начал прикидывать, не обойти ли ему забор и не попытаться ли перелезть через него. Но тут он заметил свет фонаря на дорожке, ведущей к дому.

Нед Споук удивленно уставился на него сквозь решетку, потом на стоящую сзади лошадь.

— Мистер Макграт?

— Открывай, Нед, быстро. Мне нужна помощь, там на дороге несчастье случилось.

Через минуту они уже бежали по сравнительно чистой тропинке к дому. В другое время Стив бы остановился, чтобы полюбоваться на сказочную картину — освещенные окна дома на фоне белого безмолвия.

Он отряхивал снег с сапог, когда появился Биддл, который, как и Нед, удивленно воскликнул:

— Мистер Макграт!

Стив не стал терять времени и коротко приказал:

— Зови хозяйку. Да побыстрее.

— Да, мистер Макграт, слушаюсь, сэр. — Повернувшись к проходящей через холл Кристине Пибоди, он распорядился: — Скажи хозяйке, что здесь мистер Макграт. Поторопись, дело срочное.

Стив все еще стоял в холле, когда Тилли сбежала по лестнице вниз. Она остановилась, посмотрела на него, удивляясь, что на нем нет пальто, хотя он весь в снегу. Быстро подойдя поближе, она спросила:

— Что случилось?

— Там… несчастный случай. Могу я с тобой поговорить? Нам нужны люди и… пара носилок. — Стив прошел впереди Тилли в комнату для завтраков, когда дверь за ними закрылась, и они остались одни, повернулся к ней и сообщил: — Это Бентвуд и его дочка. Он, верно, вез ее домой. Коляска завалилась в канаву. Мы их вытащили, но они оба без сознания.

Тилли в испуге зажала рот ладонью.

— Я должен сказать тебе еще кое-что. Мне кажется, ты должна знать. Девочка беременна, похоже на сносях. Так я думаю.

Он услышал тихое: «Нет!» и мягко добавил:

— Теперь ты понимаешь, почему Вилли так беспокоился. Так или иначе, их надо поскорее оттуда увезти. Видимо, им сильно досталось — они были без сознания, когда я уходил.

— Ты, ты хочешь привезти их сюда? — как-то робко спросила Тилли.

— Куда же еще? Единственное место — коттеджи у шахты Розьера, но ведь ты не хочешь, чтобы мы доставили их туда?

— Нет-нет. — Она говорила шепотом. Закрыла глаза, помолчала, потом торопливо направилась к двери. — Пойду оденусь.

— Тебе нечего там делать.

— Я все равно поеду. Если девушка в положении, и ты считаешь, что виноват в этом Вилли, тогда я отвечаю за нее.

— А Вилли ты скажешь?

— Только когда вернемся. Он в своей комнате, ему пока не надо знать. Ты не сходишь на конюшню и не соберешь людей?

— Разумеется. Но там только четверо, верно? Пусть тогда и Биддл тоже поедет. Нам потребуются четыре человека на каждые носилки. Там остался только Билли Скорер. Итого семь.

— Я буду восьмой.

— Не говори глупостей. — Стив говорил с ней так, как муж разговаривает с женой, и она огрызнулась:

— Я еще не старуха.

— Да ладно, ты знаешь, что я имел в виду. Но времени спорить нет. Если мы хотим доставить их живыми, надо поспешить.

Если мы хотим доставить их живыми! Тилли вихрем взлетела по ступенькам, надела свой костюм для верховой езды, теплое пальто и меховую шляпу. Одновременно она пыталась прогнать навязчивую мысль: «Нужно ли, чтобы они остались живы». Симон и его дочь — девушка, которая носит под сердцем ребенка ее сына, ее внука? Тилли как будто разговаривала сама с собой. Да, ради Вилли она хотела бы, чтобы девушка выжила, но не ее отец — если он останется жив, то рано или поздно она потеряет сына.

Только часа через два мужчины, сами окоченевшие до костей, занесли неподвижные тела наверх в приготовленные для них комнаты. Пока Стив и Биддл занимались Симоном, Фэнни Дрю раздела Норин, а Лиззи Гэмбл, Пегги и Кристина Пибоди носились вверх и вниз по лестнице с бутылками горячей воды и одеялами. Дворецкий в это время на кухне поил мужчин горячим пуншем. Тилли же сидела в комнате сына и терпеливо выслушивала его гневные попреки за то, что не сразу рассказала о несчастном случае.

Тилли вымоталась и замерзла. Она даже выпила большой бокал чистого виски, но оно только обожгло горло.

— Что люди подумают? — вопрошал Вилли, и тут она впервые открыла рот и произнесла:

— Что тебе лучше не вмешиваться. Ты мог только помешать.

— Господи! Что ты такое говоришь!

— Тихо! — вяло попросила она. — Слышишь, что я тебе говорю, Вилли? А ты задумывался над тем, что ты вообще наговорил мне в последнее время? С той поры как эта девушка вошла в твою жизнь, я ничего от тебя не слышала, кроме попреков. Я тебе сейчас кое-что скажу. Не бойся — упрекать тебя не буду. Так вот. Норин снова появилась в твоей жизни, причем не одна. Она вот-вот родит твоего ребенка. Во всяком случае, думаю, что это твой ребенок.

Вилли не воскликнул «Что?», не рванулся из комнаты, чтобы найти Норин. Он сидел неподвижно, ни один мускул на лице не дрогнул. Казалось, он лишился жизни, услышав такую потрясающую новость.

Тилли встала, подошла к сыну и дотронулась до его руки:

— Ты не знал?

Он глубоко вздохнул, слегка пожал плечами и спросил:

— Где она?

— В голубой комнате. Она… сейчас пришла в сознание. Она долго пролежала в канаве. Но она очень хотела и… — Тилли остановила его, потому что он двинулся к двери, — у нее начались роды.

— Нет!

— Да.

— Врача позвали?

— Нам придется обойтись своими силами.

Она взяла Вилли за руку и вывела в коридор, а потом по галерее в западное крыло дома. Они редко пользовались этой частью дома, но, как обычно, три или четыре гостевые спальни были наготове. Тилли придерживалась этого правила, хотя уже много лет у них никто не гостил. Теперь же в этих комнатах пылали камины. Симон занимал комнату, известную как желтая, а Норин — голубую.

Открыв дверь в голубую комнату, Тилли жестом попросила Пег выйти. Вилли медленно переступил порог и замер — он увидел очертания тела на кровати. Он быстро подошел, наклонился и вгляделся в белое лицо и широко открытые глаза.

— Норин! — выдохнул ее имя Вилли. В это время Тилли подвинула ему кресло, и он сел. Взяв в ладони повернутое к нему лицо, Вилли снова прошептал: — Норин!

Она не произнесла ни слова и не пошевелилась.

— Я же не знал, — выдавил он, — почему ты молчала? Это ужасно, ужасно. Боже ты мой!

Почувствовав, что дверь закрылась за матерью, и что они одни, Вилли наклонился над Норин и прикоснулся губами к ее губам. Не ощутив ответа, он тихо спросил:

— Больно?

— Да.

Так похоже на нее, она никогда не тратила лишних слов.

— Господи, как же я по тебе скучал. Искал и искал день за днем. Где ты была?

— В Ньюкасле.

— Ньюкасле? — Он взял ее руку и положил себе на грудь. — Я был на каждой улице, в каждом переулке, каждом доме. Нед даже устал искать со мной. А ты все время была там. Милая моя…

— Пожалуйста, не плачь. — Норин легонько коснулась его щеки. — Не волнуйся. Что бы ни случилось, не волнуйся.

Он хотел что-то сказать, но она приложила пальцы к его губам.

— Послушай меня, Вилли. Ни в чем себя не вини, понял? Все то, что случилось, произошло, потому что я этого хотела. Это не твоя вина, тебе не в чем раскаиваться. Запомни это.

Он крепко держал ее за руку. Ему вдруг показалось, что зрение на мгновение улучшилось, и он видит ее лицо. Оно разительно отличалось от того лица, которое он хранил в памяти до сих пор. Щеки запали, кожа серая. Вилли видел, как Норин крепко закусила губу, болезненная гримаса исказила ее лицо, но именно в этот момент он узнал женщину, о которой мечтал. Норин громко застонала и поджала колени.

— Что с тобой? Норин, что с тобой? Я позову маму.

Она задержала его руку, и с трудом выговорила:

— Ты… не можешь послать за моей мамой?

— Да-да, конечно. — Вилли тут же вскочил. — Мы… мы сейчас ее привезем. — Он торопливо пошел к двери, вытянутой рукой нащупывая дорогу. Он уже почти ничего не видел, только смутные контуры комнаты. Открыв дверь, Вилли закричал: — Мама!

Тилли, находившаяся рядом, спросила:

— Да, в чем дело?

Он поймал ее протянутую руку.

— Норин… ей больно… она хочет видеть свою мать. Как ты думаешь, мы сможем до нее добраться?

Тилли ответила не сразу:

— Сделаем все возможное. Иди к себе. Пег! — позвала она, и когда Пег подошла, велела: — Побудь с ней, я скоро вернусь.

В холле Тилли после недолгого колебания попросила Пибоди:

— Скажи Артуру и Джимми, что я хочу их видеть.

Она знала, что они, как и все остальные, очень устали — они несли носилки всю дорогу. Но она также знала, что и в ад они пойдут не задумываясь, стоит ей приказать.

Когда слуги подошли, Тилли обратилась к ним:

— Я знаю, что прошу слишком многого. Более того, мне бы не хотелось этого делать. Но девушка в плохом состоянии и зовет свою мать. Как вы думаете, вы сможете ее привезти?

Джимми ответил без малейшего колебания:

— Если это вообще возможно, мы ее доставим, Тилли. Есть хорошая новость, снег кончился.

Артур добавил:

— И уж коль скоро мы туда направляемся, то зайдем в деревню и позовем акушерку. Если нам удастся доставить сюда миссис Бентвуд, то и акушерку тоже.

Тилли одобрила:

— Хорошо, постарайтесь уговорить ее.

— Уж уговорим, не беспокойся.

— Спасибо. — Тилли придирчиво осмотрела обоих и сказала: — Оденьтесь потеплее и захватите с собой фляжку.

— Да мы о себе позаботимся, не волнуйся. — Мужчины уже собирались уйти, но в этот момент появился Стив. Глазами он подозвал Тилли и тихо сообщил:

— Он пришел в сознание. Я ему сказал, что с дочерью все в порядке, но он зовет жену.

— Я только что за ней послала.

Стив задумчиво посмотрел на Тилли и выговорил:

— Ну, мне кажется, ей некуда торопиться. Похоже, он отдает концы. — Она вздрогнула. А Стив добавил: — Думаю, спина у него сломана, и что-то внутри повреждено. Кровь идет.

Тилли опустила голову и спросила:

— Он знает, где находится?

— Да, знает. Когда он пришел в себя и открыл глаза, то оглядел комнату и произнес твое имя, твое старое имя…

Она не стала спрашивать, какое имя. Она не сомневалась, что выговорил он его с ненавистью. Следующие слова Стива поразили ее в самое сердце.

— Он говорил без горечи. Мне кажется, он понимает, что его часы сочтены, так что если ты можешь — зайди к нему, иначе он умрет, так и не освободившись от груза, который так долго носил в себе.

Тилли отвернулась и довольно долго стояла неподвижно. Наконец, она услышала торопливые шаги в холле и шум суеты. Подняв голову, она молча вошла в желтую комнату. Стив вошел следом.

В дверях она замешкалась, и ему пришлось подтолкнуть ее вперед. Тогда она подошла к кровати. На столе стояли две лампы, освещая лицо Симона. Его глаза были открыты, лицо сморщено в болезненной гримасе, рот приоткрыт. Симон постоянно облизывал губы, как будто испытывал жажду. Тилли посмотрела куда-то в сторону и спросила:

— Может быть, дать ему попить?

Стив не успел ответить, как с кровати раздался низкий, скрипучий голос:

— Нет, я не хочу пить. Ничего мне не надо. — Симон долго молчал, глядя ей прямо в глаза. — Ты и так достаточно мне навредила, не так ли, Тилли? Ты пришла, зная, что мне конец? Но сердцем ты не могла не понимать, что прикончила меня много лет назад. Ты сломала мне всю жизнь. И знаешь что? — Симон вцепился в свое горло и попробовал сглотнуть.

Стив быстро подошел к нему и потребовал:

— Не разговаривай.

Симон снова сглотнул, взглянул на Стива и сказал:

— Буду говорить, сколько захочу. — Потом перевел взгляд на Тилли и продолжил, на этот раз с большим трудом: — И я вот что хочу сказать, ты вовсе этого не стоила. Люси стоит… десятерых таких, как ты. Ты… ты слышишь? Люси… золото.

Симон снова ухватился за горло. Стив приподнял его голову, взял стакан со столика и поднес его к губам Симона. Он сделал глоток и оттолкнул руку. Стив опустил его голову на подушку. Симон посмотрел на него и, с трудом вдохнув воздух, произнес:

— Она и с тобой разделается. Уже превратила тебя в лакея, комнатную собачку, вот что она… с тобой сделала.

— Да, похоже на то.

Казалось, спокойный ответ заставил Симона на какое-то время замолчать. Потом он спросил:

— Моя девочка?

— С ней все в порядке.

Симон перевел взгляд на Тилли. Она стояла, вцепившись руками в спинку кровати.

— Она носит ублюдка, зачатого от ублюдка, — прошипел он. — Что же, можешь забирать ребенка… но дочь у тебя не останется: я возьму ее с собой. — Симон смолк, по подбородку побежала струйка крови.

Стив наклонился над ним, а Тилли повернулась и стремглав выбежала из комнаты. В коридоре она направилась к каменному подоконнику, тут же уселась на него и опустила голову.

Она знала, что любовь и ненависть ходят рядом, но полагала, что близость смерти гасит человеческие страсти. Этот мужчина когда-то любил ее, она отвечала ему взаимностью. Да, она тоже любила его. И именно ей следовало бы его ненавидеть. Ведь он разбил ее девичьи мечты. Но она никогда не испытывала к нему ненависти, разве что неприязнь и отвращение. А уже когда она отказала ему и стала любовницей джентльмена, то это, похоже, совсем лишило его рассудка.

— Не сиди на холодном камне.

Тилли нехотя подняла голову. Сначала ей показалось, что она слышит голос Бидди — Фэнни очень походила на свою мать. Она позволила ей поднять себя с холодного подоконника. Но когда та попыталась помочь ей идти по галерее в сторону лестницы, Тилли остановила ее:

— Нет, Фэнни, я пойду к себе. Вилли с Норин? — Она повернула голову в сторону голубой комнаты, где лежала девушка.

Фэнни сказала:

— Да, он все еще с ней. Ты о ней не беспокойся, мы все сделаем.

— Она рожает?

— Ну, ей больно, у нее схватки, но ничего похожего на мои собственные роды. Слушай, пойди и приляг на диване и положи под ноги подушку. Если что не так, я тебя позову. Ты совсем вымоталась.

Тилли молча послушалась. Но в своей комнате она не стала ложиться, а принялась ходить взад-вперед. Здесь было тихо, но в голове все смешалось: ей слышались перекрикивающие друг друга голоса, голоса, принадлежавшие ей же, но только в разные годы. Детский голос, спрашивающий, почему ей не с кем играть, ведь деревня совсем рядом; голос молодой девушки, кричащей «Нет! Нет!» из-под навалившегося на нее тяжелого Хэла Макграта; кошмар судебного заседания и вопрос: «Ты ведьма?»; голос, проклинавший тех, кто сжег коттедж; голос одиночества, когда все, когда-то жившие и работавшие в этом доме, отвернулись от нее. Она не плакала, когда ее двадцатилетнюю выгнали из этого самого дома, она лишь испытывала печаль, но она долго не говорила и молчала, когда ослепили ее сына. Ее крик переходил в визг во время нападения индейцев, убивших всех кроме нее и Мэтью. Но в конце концов убили и Мэтью. Казалось, всю жизнь ей довелось кричать и взывать к справедливости. И даже те, кого она любила, тоже в итоге заставляли ее плакать.

Не в первый раз в ее голове возникла такая какофония. Ее собственный голос возмущался уготованной судьбе. Но сегодня он звучал немного тише, устало. Потому что на самом деле она очень устала. Подойдя к кровати, Тилли медленно опустилась на нее и, уткнувшись лицом в подушку, зарыдала.

Глава 14

В четыре часа утра в доме все еще никто не спал. Артур и Джимми вернулись с миссис Бентвуд и акушеркой. Все были без сил, но Люси не захотела отдохнуть, пока не убедилась сама, что Норин беременна. Это известие потрясло ее. Всю дорогу она надеялась, что акушерку позвали для одной из горничных, а братья Дрю за все время не проронили ни слова по этому поводу. Но когда Люси посмотрела на почти неузнаваемую дочку — ее охватила и жалость, и сочувствие одновременно. И уже не испытывая никакого стыда, она обняла Норин и обе заплакали.

— Ох, мама! Мама!

Люси переполняли чувства, и она не могла говорить, говорили ее ласковые руки.

Потом она стояла у постели умирающего мужа, и он удивил ее, с мольбой протянув к ней руку. Она как будто оттаяла и прислушалась к его шепоту:

— Люси, я… я ее нашел.

Она наклонилась и сказала:

— Да, Симон, ты ее нашел.

Он, видимо, по голосу понял, что жена его прощает, потому что собрав остаток сил, проговорил:

— Ребенок… ты возьми ребенка. Не… оставляй его здесь.

Люси не стала убеждать его, что ребенок должен быть с матерью, где бы она ни находилась.

Симон снова еле слышно прошептал:

— Ты… прости меня, Люси. Ты… была хорошей женой. Ты… не заслужила такого обращения. Можешь понять, из-за чего я себя так вел!

— Помолчи, лежи тихо.

— Мне скоро очень долго придется лежать тихо, Люси. Скажи, ты меня прощаешь?

Она не могла видеть его страдания, поэтому быстро ответила:

— Нечего прощать. Это жизнь! Так уж распорядился Господь.

— Ты была слишком хороша для меня. А мне надо было бы добиться ее, она бы меня вволю помучила. Да уж, она бы помучила. Жаль, что нет времени… доказать тебе, что я могу быть другим… Возьми мою руку, Люси.

Она сжала его руку, он закрыл глаза… Казалось, что Симон уснул.

В час ночи у Норин начались родовые схватки. Люси стояла с одной стороны, акушерка с другой, и обе советовали поднатужиться, вытирали пот со лба, терпели, когда роженица цеплялась за них ногтями. Время шло, схватки становились все сильнее.

В один из таких моментов Тилли открыла дверь, жестом позвала Люси и тихо сказала:

— Стив считает, что вам надо отдохнуть. Я побуду здесь.

Тилли встала на ее место у изголовья кровати и взглянула на потное лицо акушерки. Женщина покачала головой и проговорила:

— Надо бы что-то сделать, а то никак…

Тилли не переспросила «Что?». Она склонилась над Норин и тихо попросила:

— Ухватись за спинку кровати, Норин, милая.

Тут же послышался грубый окрик:

— Она уже пыталась.

Тилли распрямилась, ощутив атмосферу деревни. Эта женщина, акушерка, позволила уговорить себя из любопытства. Сейчас она выглядела почти такой же усталой и вымотанной, как Норин.

Тилли немедленно превратилась в хозяйку дома:

— Вы очень устали, спуститесь вниз, на кухню, и пришлите сюда кого-нибудь из женщин.

— И что они могут, мэм, в такое-то время?

— То же, что и вы. В данный момент от вас никакой помощи.

— Не хотите ли вы сказать, мэм, что я не знаю свою работу?

— Я всего лишь говорю, что вам нужно отдохнуть.

Женщина фыркнула, негодующе взглянула на Тилли и заявила:

— Ладно, но уж потом меня не вините, если что-то без меня случится.

Акушерка не договорила, как раздался стук в дверь, и вошла Пег с подносом, на котором стояли чашки с бульоном. Тилли сразу же сказала ей:

— Пожалуйста, отнеси поднос в маленькую библиотеку, Пег, миссис Грант немного отдохнет. И сразу же возвращайся сюда.

Женщина вышла, всем своим видом выражая протест. Но Тилли почувствовала, что та в душе рада: не так-то просто простоять четыре часа на ногах.

Когда Норин начала стонать, Тилли взяла ее руки в свои и попросила:

— Поднатужься, милая, попытайся. Давай, попробуй.

Девушка послушно сделала попытку, но ее силы явно кончились, и она расслабилась. Беспокойство Тилли росло с каждой минутой. Если не принять меры, Норин тоже умрет. Эта мысль заставила ее взглянуть на дверь, ведущую в гардеробную. Там, как она знала, ходил из угла в угол Вилли. Только Стиву удалось уговорить его уйти из этой комнаты, и она сама заперла смежную дверь на ключ. Но сейчас Тилли подбежала к двери, отперла ее и позвала:

— Иди сюда. Иди скорей.

Сын вошел, и Тилли прошептала:

— Ей очень плохо, она очень ослабела. Возьми ее за руку, поговори с ней.

Она быстро подвела его к кровати, но когда Вилли взял руку Норин, то не почувствовал ответного пожатия. Девушка остановила на нем свой взгляд и слабо выговорила:

— Вилли?

— Моя дорогая, радость моя, ну… как ты? — Вопрос был глупым, но его задают все мужчины. Ее ответ заставил его вздрогнуть.

— Если ребенок… выживет, отдай… его моей маме, обещаешь?

Он не ответил, и Норин повторила:

— Обещаешь?

— Но… ты обязательно поправишься, все будет в порядке. Разве нет? — Вилли повернул голову к смутной фигуре матери, стоящей с другой стороны кровати, и, не получив ответа, прижал руку Норин к груди, бормоча: — Норин! Норин! Ты должна поправиться. Ты… мне нужна. Я тебя люблю.

Ответом ему был лишь стон: началась новая схватка. В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату поспешно вошла Пег, рассыпаясь в извинениях по поводу задержки — акушерка перевернула чашку с бульоном.

За дверью Тилли заметила Стива, который жестом просил ее выйти к нему. Она плотно закрыла за собой дверь и вопросительно посмотрела на него.

— Он умер, — тихо произнес он.

Тилли ждала этих новостей, но почему-то удивилась своей реакции. Ей снова захотелось плакать, а внутренний голос из далекого прошлого прошептал: «Ах, Симон, Симон!» И она опять мысленно увидела доброго и заботливого молодого фермера, который когда-то буквально спас ее от голодной смерти. Но тут вмешался еще один голос, и она услышала, обвинение: «Что в тебе такое, что так меняет людей?»

— Это к лучшему. И все-таки странно, Тилли, что ему довелось умереть в этом доме… Ах, Тилли! — Ей показалось, что Стив произнес ее имя так, будто проклинал это ее качество, которому так и не нашлось названия.

Она выпрямилась и сдержанно попросила:

— Пожалуйста, скажи… ее матери… Что, она нужна здесь? — Она кивнула на дверь в голубую комнату.

Стив, конечно, заметил перемену в ее тоне, но предпочел не обращать на это внимания.

— Как Норин?

— Мне кажется, плохо.

Из-за закрытых дверей раздался душераздирающий вопль. Стив повернулся и ушел, оставив Тилли стоять и молиться: «Господи, не дай этому случиться с девушкой». В этот момент она думала не о Люси Бентвуд, которая потеряет одновременно и мужа, и дочь. Нет! Тилли думала о своем сыне и том грузе вины, который ему придется нести, если Норин умрет, рожая его ребенка. Ведь не без его участия девушка оказалась в столь бедственном положении.

Мимо прошла Люси, женщины молча обменялись взглядами. Стив открыл ей дверь в комнату, и вырвавшийся оттуда дикий крик заставил их сердца содрогнуться.

На рассвете родился ребенок. Девочка была очень слабенькой, и когда она издала свой первый крик, Норин Бентвуд присоединилась к отцу.

Глава 15

Деревня снова встала на уши. Ничто так не возбуждало ее обитателей, как новости относительно событий в особняке и «этой». В Шилдсе разбился корабль, зеваки стояли на берегу и смотрели, как тонут люди; появились случаи холеры, что должно было бы вызвать страх перед возможной эпидемией; на шахтах бастовали рабочие; рабочие бастовали и в доках, где дело дошло до стычек, и были жертвы. Местных скандалов тоже вполне хватало. Дочка видного бизнесмена, живущего недалеко от деревни, сбежала с помощником конюха, причем девица только что прибыла из монастыря, где получала образование, а он читать-писать не умеет, так во всяком случае говорили. Но все эти события меркли по сравнению с тем, что случилось там, наверху, из-за «этой». Господь не даст соврать, но фермер Бентвуд, давно разыскивавший свою дочь, нашел-таки ее на кухне в борделе, где бедняжка работала, так все говорили. И хотя у нее было уже огромное пузо, этот слепой ублюдок постарался, отец привез ее домой. Во всяком случае, попытался. И, видно, она поехала с ним добровольно. Но что случилось? Какой-то злой дух завел его на боковую дорогу, где лакеи «этой» и нашли их. И чем все кончилось? Ах ты, Боже ж ты мой! Все в деревне качали головами и шептались. Оба умерли в ее доме. Чтобы фермер там умер… Ужасно, она ведь преследовала его всю жизнь. Разве не она разбила его первый брак? Разве она не пыталась однажды пристрелить его? И вот он умирает в ее доме, и вместе с ним его любимая дочь. «Разве не странно? — Спрашивали они друг друга. — Стоит посчитать, сколько людей померло, встретившись с ней».

Они ждали, что она придет на похороны, такие вызывающие поступки в ее стиле, но она не пришла. А вот сынок явился. Да-да, бесстыдно шел рядом с вдовой, из-за него даже ее собственного сына Эдди не видно было.

Деревенские жители не любили вспоминать, что после похорон Люси Бентвуд вернулась не к себе в дом, а в усадьбу. Они возмущались, что молодой Эдди Бентвуд сразу же поехал на ферму и уволил Рэнди Симмонса. Что вы на это скажете? Рэнди с юности на ферме работал. А теперь вынужден выметываться из коттеджа, и никакой тебе пенсии. Конечно, все знали, что Рэнди с голоду не помрет, он за эти годы хорошо утеплил свое гнездышко, но это не значит, что его надо гнать из коттеджа и не давать пенсию. Удивил всех молодой Эдди, вот уж удивил. Но скорее всего, он выполнял распоряжение матери, а она всегда не любила Рэнди, об этом все знали.

И вина за все эти события, разумеется, лежит на «этой».

Женщины молча сидели по обеим сторонам камина с чашками чая в руках.

Нужно было поговорить, принять какие-то решения, но Тилли никак не могла решиться. Только вчера Люси похоронила мужа и дочь, и кто виноват — люди, живущие в этом доме. Ведь если бы Норин не забеременела от Вилли, она вряд ли бы сбежала из дома, и, конечно, Симону не пришлось бы ее разыскивать. Они бы не попали в метель и остались бы живы.

Только час назад, когда Вилли в сотый раз заявил, что не хочет отдавать ребенка, она напомнила ему и о его ответственности за то, что вчера два гроба опустили в землю. Вилли же все время повторял, что не ответил Норин на ее просьбу отдать ребенка Люси — так его потрясла мысль о том, что она знает о близкой смерти.

Тилли глубоко задумалась, и вздрогнула, когда Люси тихо сказала:

— Не взваливайте груз вины за то, что произошло, на свои плечи — это было неизбежно. Не знаю, что уж ей пообещал Симон, чтобы уговорить вернуться, но думаю, что дочка потребовала от него не вредить вашему сыну. А я его знаю! Он дал ей такое обещание. Но он не оставил надежды когда-нибудь разделаться с вашим сыном за то, что случилось с его дочерью. Хоть он этого и не сознавал, но он был в нее влюблен. Да-да, — кивнула она, заметив удивленный взгляд Тилли, — он некоторым образом заменил ею вас.

— Нет, вы ошибаетесь. Он давным-давно меня разлюбил.

— Он всегда вас любил. — Они молча смотрели друг на друга. — Он был просто одержим вами. С этой горькой правдой мне пришлось смириться. Все бы ничего, если бы он вел себя нормально и не пытался избавиться от своих чувств, раздувая в себе ненависть к вам.

Тилли вспомнила, как в последний раз смотрела в лицо Симона Бентвуда и слушала его слова.

— Думается, вы ошибаетесь. Он не притворялся, он в самом деле ненавидел.

— Тогда почему, умирая, он звал вас?

Тилли недоуменно покачала головой:

— Наверное, в беспамятстве. Ведь когда мы не так давно виделись, он совершенно ясно дал понять, что он обо мне думает. Я, сказал он, всю жизнь гонялся за мусором, пренебрегая золотом, и под золотом он имел в виду вас.

— Он так сказал?

— Да. И если бы он выжил, то доказал бы вам это.

Тилли смотрела на склоненную голову Люси, и с трудом разбирала тихую речь:

— Я давно уже разлюбила его, но продолжала о нем заботиться. А потом и заботиться перестала. А что хуже всего — он стал мне безразличен. Я любила дочь, но в то же время ревновала его к ней. Я отлично понимала, что если его поставят перед выбором, кого, к примеру, спасти от голодной смерти, он отдаст последнюю корку дочери. Странно, — она подняла голову, — к сыну он всегда относился безразлично. И мальчик чувствовал это с раннего детства. А ведь большинство мужчин мечтают о сыне. И хотя мне, возможно, не надо было бы этого говорить, но я знаю; Эдди рад, что отец умер, вместе с ним похоронили и его страх. Эдди очень боялся отца. — Люси сделала еще глоток, чай почти остыл, поставила чашку на блюдце и продолжила: — Иногда мне становилось себя жалко. Ведь всю жизнь я жила без любви. И я завидовала вам. Теперь я знаю, что моя жизнь была спокойной по сравнению с вашей. На вашу долю выпало столько страданий и несправедливостей. Таким красивым женщинам, как вы, приходится постоянно расплачиваться за свою красоту. Но в вашем случае явный перебор, поэтому я и прошу вас еще раз — не взваливайте на себя вину за мои несчастья. Уверяю вас, я не чувствую себя обездоленной. У меня есть сын, который очень меня любит, и, благодаря уступчивости вашего сына, у меня есть внучка, которую я стану воспитывать. Но я не забуду, что у нее есть еще одна бабушка и отец. А теперь мне пора возвращаться домой.

Тилли наблюдала, как Люси аккуратно сложила салфетку и положила ее на край стола. Потом она поправила черную шелковую блузку, пригладила тяжелую суконную юбку и степенно поднялась. Тилли последовала ее примеру и импульсивно протянула руки к женщине, которая долгие годы мучилась из-за нее. Люси ответила на рукопожатие. И слезы набежали на глаза Тилли. Обе долго смотрели друг на друга, пока Люси дрогнувшим голосом не сказала:

— Пойду возьму девочку.

Спазм помешал Тилли говорить, и она только кивнула.

Оставшись одна, Тилли в задумчивости смотрела на огонь. Она понимала, что следует пойти и поискать Вилли. Ей с таким трудом удалось уговорить его отказаться от ребенка. Но если смотреть правде в глаза, то следует признаться, что она не зря старалась, чтобы убедить его. Ведь в глубине души она сама хотела избавиться от младенца. В данный момент своей жизни Тилли вовсе не хотелось брать на себя новую ответственность, тем более за воспитание ребенка, а ведь именно ей и пришлось бы этим заниматься. К тому же, присутствие ребенка в доме помешало бы планам, которые уже формировались у нее в голове, но о которых она пока никому не говорила. Так успокаивала себя Тилли, потому что сомневалась, мудро ли поступила, отдав девочку. Ведь малышка могла бы скрасить лежащие впереди одинокие годы. Так или иначе, ребенок будет расти на ферме, а это совсем рядом. Тем более, что она решила подарить ферму Люси и ее сыну. Так она собиралась убить сразу двух зайцев: ребенок все-таки будет расти рядом, выкупая часть ее вины.

Новый год приближался. Но Стив не спрашивал, каков будет ее ответ на ультиматум. С его стороны это было очень тактично в таких обстоятельствах.

Вообще он проявил себя великолепно во всех этих передрягах. Иногда Тилли казалось, что он руководит домом. Непреднамеренно, разумеется. Ведь не хотел же он продемонстрировать ей, что вполне способен справиться с ролью хозяина. И все же, если он придет к ней за ответом, она скажет ему то же самое, что и несколько месяцев назад в коттедже.

Оказалось, что с эмоциональным напряжением последних дней Тилли постепенно справлялась. Но вот вынести перемену в Стиве ей было почти что не по силам. Как будто они были женаты много лет, и вдруг он заявил ей, что у него есть другая женщина… причем довольно давно.

Тилли зажмурилась, она и не представляла, насколько сильно ревнует Стива к его собственной дочери.

Глава 16

— Я вряд ли смогу поехать в Ливерпуль встречать Жозефину. Придется тебе ехать с Недом, — сообщила Тилли сыну.

— Но она удивится.

— Ничего подобного. Скажи ей, что я неважно себя чувствую. Она поймет.

— После такого путешествия… А кроме меня, ее никто не встретит.

Вилли сидел в большом кресле, свесив одну руку через подлокотник; длинные пальцы гладили лежащего у его ног пса. Сколько потребуется времени, подумала Тилли, чтобы он понял, как Жозефина его любит. Хотя, возможно, он уже догадался. На прошлой неделе он внезапно сказал:

— Осталось всего пять дней, и она приедет, если все пойдет по расписанию. Все будет как раньше. — И добавил: — Разве можно оживить прошлое?

— Попытаться можно, — ответила она.

— Наверное, Жозефине было там очень плохо, раз она захотела вернуться. Когда она уезжала, искренне верила, что навсегда. Знаешь, я по ней скучаю.

— Да, знаю. Я тоже.

— Как только она вернется, я хочу снова работать на шахте. Мне надоело все время болтаться без дела. Кстати, Стив на этой неделе не заходил?

— Нет.

— А на совещании в пятницу был?

— Нет, он взял несколько дней отпуска, уехал куда-то с друзьями.

— Вы что, на самом деле поссорились?

— Нет, с чего бы?

— Ох, мама, неужели я похож на полного идиота. Вспомни, я ведь тоже любил. Знаю, что это такое. А любовь Стива — это что-то необыкновенное; чтобы пережить все и быть с тобой рядом все эти годы.

— Что же, он уже недолго будет рядом.

Ну вот, проговорилась!

— Что? — Вилли подпрыгнул в кресле. — Что ты хочешь сказать?

— Ему предложили новую должность в фирме Коулмана.

— Это инженера Коулмана?

— Да.

— И он согласился?

— Насколько мне известно, согласился.

— И когда все это произошло?

— Ну, не очень давно.

— Не верю! Он что, так тебе и сказал?

— Да, Вилли, он так мне и сказал. И есть еще кое-что, Вилли, чего ты не знаешь. Наш дорогой друг долгие годы вращался в высшем обществе. У него есть дочь…

— Что? У Стива есть дочь?

— Да, уже вполне взрослая женщина, ей за тридцать, ее вырастили Коулманы, а замуж она вышла за Райд-Смитсона. Трудно забраться еще выше.

— Стив! Наш Стив?

— Да, наш Стив.

— Ты знакома с его дочерью?

— Да. — Тилли видела, как сын снова откинулся на спинку кресла и покачал головой.

— Так вот оно в чем дело, — сказал он. — Уж сюрприз, так сюрприз. Ни за что бы не поверил. Вот почему ты в плохом настроении. Мне очень жаль. — Вилли рывком поднялся на ноги, подошел к ней и обнял.

Она прижалась к нему и проговорила прерывающимся голосом:

— Такова жизнь, Вилли… никуда не денешься от сюрпризов.

— Да, у тебя их было невпроворот. Но Стив… Никогда не думал, что он тебя оставит, какой бы сладкой и большой ни была бы морковка. Я по-настоящему удивлен…

Послышался стук в дверь, появился Биддл и доложил:

— Пришел мистер Макграт, мэм.

— Упомяни дьявола: он тут как тут, — фыркнула Тилли и кивнула Биддлу:

— Проводи его сюда, пожалуйста. — Быстро обернувшись к Вилли, она поинтересовалась: — Куда это ты пошел?

— В библиотеку. Не хочу присутствовать при вашем разговоре: могу забыть, как он был добр ко мне, и наговорить такого, о чем потом буду жалеть. — Вилли повернулся, на ощупь прошел по длинной гостиной к дальней двери и вышел. Как раз в этот момент в другую дверь вошел Стив.

Он не сразу поздоровался. Немного постояв молча, он заметил:

— Солнышко выглянуло, здорово, правда?

— Да, — Тилли повернула голову к окну — солнышко нам не помешает.

— Как ты?

— Я? Да ничего… Садись. — Она показала на кресло, и когда он опустился в него, села напротив.

Стив выглядел великолепно. Новый костюм из прекрасного твида серого цвета, короткие гетры поверх узких штанин и коричневые сапоги, начищенные до блеска. В галстуке — золотая булавка. Волосы аккуратно причесаны, все еще темные, только на висках поседели. На лице появились морщины, но скорее от норова, чем от возраста. Да, он вполне вписывается в то общество, в котором сейчас вращается. Его дочери не будет за него стыдно.

— Ты похудела, — заметил он.

Она выпрямила спину.

— Ну, если ты не забыл, мне да и всем нам в последнее время пришлось туго.

— Да, конечно. — Стив благодушно кивнул. — Это точно. Могу под этим подписаться.

Могу под этим подписаться. Он и слова употребляет подходящие для своей новой жизни. В душе собиралась горечь: Тилли больно было видеть, какая пропасть разделяет подростка, когда-то обожавшего ее, и этого умудренного опытом мужчину.

— Мы можем поговорить о деле?

— Да, можем.

— Хорошо. — Стив снова улыбался. По нему было видно, что он доволен собой. — Лучше я встану, так ведь положено, если собираешься делать предложение.

У Тилли даже челюсть отвисла. Он смеется над ней и, кстати говоря, в очень дурном вкусе. Она удивленно смотрела на него, а он вдруг заявил:

— Насчет энтого ультиматума.

Она с раздражением и злостью заметила про себя, что несмотря на весь его наносной лоск, он по-прежнему «энтот».

— И что ты скажешь?

Тилли почти минуту не сводила с него глаз, потом медленно встала и сообщила:

— Мне кажется, ты уже знаешь ответ.

— Ну да. — Стив поднял брови и искоса взглянул на нее. — Да, я знал, что ты ответишь, я ничуть не удивлен. С энтим покончено. — Он расстегнул последнюю пуговицу пиджака, поправил жилетку и сказал: — Насчет моего другого дела. Насчет коттеджа. Я хотел бы его купить.

Гнев душил ее. Он отмахнулся от ее отказа, как от пустяка. Тилли и не ожидала, что будет ненавидеть Стива почти так же, как когда-то ненавидела его брата. Ярость мешала ей говорить. И он еще хочет купить коттедж!

— Хочешь купить мой коттедж? — ядовито спросила она. — Может быть, и шахту тоже хочешь купить?

— Ну, не в данный момент, Тилли, денег не хватит. — Он безмятежно улыбнулся. — Но коттедж и задуманные переделки я осилю.

— Вот как, — прошипела она, — задуманные переделки.

— Ну да. Там тесновато, сама знаешь. Вот я и хочу устроить гостиную, такую уютную и комфортабельную. Из теперешней комнаты сделаю кухню; еще бы я хотел столовую и две спальни наверху. Все окна будут сзади, оттуда дивный вид на холмы, верно? Я уже говорил с мистером Принджем, которому принадлежит луг. Он готов продать несколько акров, земля там болотистая, скот иногда зимой увязает. Когда я обо всем этом думал, самому было странно, ведь все здешние усадьбы и большие дома начинались именно с этого — с маленького коттеджа, который периодически достраивался и расширялся. Да хоть этот дом, — он повел рукой вокруг. — Я узнал, что вначале здесь было всего восемь комнат, а теперь сколько? Готов поспорить, ты не считала. Разумеется, одним махом все не сделаешь, но постепенно я своего добьюсь. Так как?

Тилли не верила своим ушам. Что-то не сходилось. Зачем ему коттедж и все эти изменения, если он собрался уезжать? Она попыталась заговорить, но поперхнулась, и ей пришлось сначала откашляться.

— Зачем тебе покупать коттедж, если ты переходишь на новую работу?

— Я никогда не говорил, что я куда-то перехожу.

Она проглотила комок в горле.

— Ты ясно дал понять в своем ультиматуме, что если мой ответ тебя не устроит, ты примешь предложение мистера Коулмана. Очень щедрого, как мне известно.

— А, вот ты о чем. Верно, предложение очень заманчивое. — Стив ухмыльнулся. — Но я сразу отказался. Никогда не собирался отсюда уезжать.

— Но ты сказал…

— Да помню я, что говорил. — Его лицо стало серьезным, под скулами заходили желваки. — Я должен был что-то сделать, чтобы привести тебя в чувство, — тихо продолжил он. — Чтобы ты перестала вести себя, как молоденькая девчонка, которая не знает, чего она хочет. Настоящая-то Тили знала. Мне обрыдло, что ты со мной играешь, используешь меня, я хотел четко знать, на что могу надеяться. И теперь я знаю.

Тилли заметила, как его лицо смягчилось, на нем опять заиграла улыбка. И это еще больше разозлило ее. Только подумать, он мучил ее все эти месяцы, как будто ей других несчастий не хватало. Посмеивался, а ведь знал, что она страдает.

Тилли была в бешенстве. Такого она не испытывала никогда: ни когда орала на зевак, разглядывающих горящий коттедж, ни когда вцепилась ногтями в лицо Альваро Портеза, ни когда стояла в центре деревни. И она снова не сдержалась.

Она закатила Стиву оглушительную пощечину, и он едва удержался на ногах, приложив ладонь к горящей щеке. Затем произошло неожиданное. Весь ее гнев улетучился, как воздух из проколотого шарика, потому что он откинул голову назад и громко расхохотался. Стив смеялся так заразительно и громко, что слезы покатились по его щекам.

Вилли услышал этот смех из библиотеки. Он вскочил, но в гостиную не пошел, просто стоял и улыбался — его первая улыбка за последние несколько недель.

Смех долетел и до кухни, где Фэнни воскликнула:

— Как приятно слышать, что кто-то смеется.

Заслышав смех, Пибоди настолько забылся, что назвал Биддла Клэмом, сказав:

— Ну и ну, Клэм, как ты это объяснишь?

Трудно сказать, как они все представляли события в гостиной. Но Стив уже держал Тилли в объятиях. Он смотрел ей прямо в глаза и говорил:

— Ты не станешь бить мужчину, если ты его не любишь или ненавидишь. А в одном я уверен, ты меня никогда не ненавидела. Ах, Тилли, Тилли! — Его лицо стало суровым, голос глухим и гортанным. — Мне не надо говорить тебе о своих чувствах, ты все давно знаешь, с тех пор как я был подростком. Но сегодня я хочу выразить это чувство словами. Я люблю тебя, Тилли! Но не обычной любовью. Я ведь жил и дышал тобой, кажется, всю свою жизнь; я уже и не помню, что когда-то было иначе. Ты никогда не была обыкновенной, даже подростком, а когда стала женщиной… Есть в тебе что-то, и все мужчины это ощущают. Что-то вроде власти. Но одно я должен сказать, ты никогда умышленно этим не пользовалась, поскольку сама не отдавала себе в этом отчета. Ты можешь сделать мужчину, а можешь сломать его. И этому есть множество доказательств. Но я не хочу, чтобы со мной случилось то же, не хочу сломаться. Тяжело было столько лет питаться крохами, я мирился, только бы быть рядом с тобой. Помогло то, как я уже говорил, что я обрел Филлипу. Но никто и ничто не могло заполнить твое место. Несколько недель назад я был груб с тобой, но я должен был каким-то образом выбраться из тупика. Я всегда знал, что одного не хочу точно — чтобы ты стала моей любовницей. Многие мужики назвали бы меня дураком, ведь прояви я инициативу, и это бы случилось много лет назад. Не двигайся. — Стив укоризненно покачал головой. — Никуда тебе не деться. Можешь сколько угодно отрицать, но ты знаешь, что я прав. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Тилли. Я всегда хотел на тебе жениться, и это наконец произойдет. Так ведь? Вилли рано или поздно женится на Жозефине, тут нет вопросов. Ты это знаешь лучше меня, так что надо готовиться, что снова станут болтать языками… И кстати. Как бы эта парочка тебя не любила, ты им здесь совсем не нужна. Тебе с этим придется смириться. Вот почему мы с тобой будем жить в коттедже.

Тилли едва держалась на ногах. Хотела возразить что-то, поругать его за то, что он так ее мучил, но в голове вертелось одно и то же: «Ох, Стив! Стив! Дорогой мой Стив!» Ей хотелось вслух произнести «дорогой» или «милый», она ведь никогда не обращалась к нему с такими словами, но ничего не получалось. За нее говорили губы. Она прижалась ими к его губам, и он сжал ее, как в тисках; ей вдруг показалось, что на несколько мгновений ее тело слилось с его телом.

Стив слегка отстранил ее и глубоко вздохнув, сказал:

— Тилли! Тилли! Наконец моя. Я еще не до конца осознал, но это придет… Ох, Тилли! — Голос его дрогнул. Затем, чтобы скрыть волнение, он вернулся к шутливому тону. — Я придумал название для нашего дома, когда он будет закончен: «Башня Троттер». Твое мнение?

— Башня Троттер. — Она закусила губу, а затем повторила: — Башня Троттер. — Она расхохоталась: смех, так долго дремавший в ней, вырвался наружу. Они снова заключили друг друга в объятия, наполняя своим заразительным смехом весь дом.

— Ах, Стив! Стив! Башня Троттер. Башня Троттер. Мы с тобой в Башне Троттер.

Казалось, все страхи, копившиеся годами, ушли, как в одной из сказок братьев Гримм — Тилли увидела башню, выросшую вместо коттеджа, которую охранял Стив. И пока он там, она будет защищена от всех нападок. Она прекрасно понимала, что сплетни вокруг нее не улягутся. Ведь даже если она сменит фамилию Сопвит на когда-то ненавистную Макграт, для соседей она все равно останется Тилли Троттер. Подумаешь! Главное — она любит и любима. Да, она любима этим человеком, который не уставал любить ее всю свою жизнь.

Тилли еще крепче прижалась к Стиву. Она не могла дышать, не хотела ни о чем думать, кроме одного: она любит в последний раз. Это ощущение потрясло ее, как будто она никогда не любила раньше.