Залив Голуэй

Глава 28

Двенадцатое апреля 1861 года. Я смотрела на дату, указанную на чистовом варианте письма, которое я написала для одного из постояльцев Молли. Двенадцатое апреля — месяц до дня рождения Майкла. В мае ему исполнится двенадцать.

Вот так-то.

Мы жили в Чикаго уже двенадцать с половиной лет. В любой ирландской деревне нас по-прежнему считали бы новичками, однако здесь мы уже стали одной из семей — основателей Бриджпорта.

— Я еще помню времена, когда за Баббли Крик жила семья потаватоми, когда мы собирали там дикие яблоки и ежевику, а открытая прерия подступала прямо к берегу канала, — рассказывала я вновь прибывшим, которые буквально наводнили Бриджпорт.

Им было очень трудно представить такое сейчас, когда вокруг очень быстро отстраиваемых деревянных домов и квартир, заполнявших улицу за улицей, как грибы после дождя вырастали новые мельницы, бойни и фабрики. Это место никогда уже больше не будет называться Хардскрабблом.

— Мы вольемся в Чикаго в течение двух ближайших лет. Даю гарантию, — заявлял Джеймс Маккена.

Работы вокруг было море, у всех наших ребят дела шли хорошо. Пэдди, хотя ему было всего двадцать, уже стал полноправным партнером Слэттери — самой популярной и загруженной кузницы в Бриджпорте. Джонни Ог вел практически все дела на лодочной фабрике Гибсона. Много лет назад, по-моему, на Рождество, когда Джеймси исполнилось одиннадцать, Патрик Келли определил его подмастерьем к столяру, который изготавливал декорации для театра Маквикера, заменившего собой театр Райса. Разве могли музыканты местного оркестра не взять его к себе, услышав, как он играет на своей жестяной дудочке? Они обучили его игре на других инструментах. Теперь, в свои восемнадцать, он играл на флейте и любых других духовых и был совершенно счастлив. В тот же год Патрик Келли отвел Дэниела к мистеру Роса, бондарю, и тот до сих пор занимался этим делом. Это была хорошая высокооплачиваемая работа, и он в свои семнадцать лет зарабатывал больше, чем многие взрослые мужчины на бойне.

Патрик Келли приезжал к нам на неделю на каждое Рождество.

— Генерал прибыл проинспектировать и вразумить нас, — ворчливо отзывалась о нем Майра.

— Он выполняет свой долг по отношению к детям Майкла, — отвечала я ей. — Из любви к брату.

Благодаря тому, что Патрик устроил старших ребят на хорошо оплачиваемые работы, младшие получили возможность продолжать ходить в школу — они были школьниками, причем не в Бриджпорте. Каждый день все четверо ездили на учебу в Чикаго. Бриджет, шестнадцати лет, и Грейси, тринадцати, были воспитанницами школы при монастыре Святого Ксавьера.

Однажды на Рождество Патрик повел нас с Майрой на встречу с матерью-настоятельницей, Мари Фрэнсис де Сале. Просто поразительно, как легко он общался с этой суровой на вид женщиной. Позже Патрик рассказал, что такое строгое выражение лица у нее осталось после неудачно сделанной операции на зубах.

— Я знавал ее в прежние времена, когда сестры милосердия только-только появились в Чикаго, — сказал он.

Мать-настоятельница рассказала, что никогда не забудет, как Патрик оставлял перед дверью монастыря мешки с картошкой и капустой. Она добавила, что очень рада дать образование его племянницам, и теперь Бриджет и Грейси были среди лучших учениц в своих классах.

Отец Данн из церкви Святого Патрика с радостью взял Стивена и Майкла в свою приходскую школу.

— Платите, сколько сможете, — сказал он нам.

Оба мальчика получали хорошие оценки, а Майкла приняли в церковный хор. Помимо синих глаз Майкла-старшего, его роста и широких плеч, он унаследовал от своего отца мелодичной голос. Стивена, которому недавно исполнилось четырнадцать, одноклассники звали Рыжий. Он был отличным товарищем, и все хотели с ним дружить. Ничего удивительного, что местная пожарная команда выбрала его своеобразным живым талисманом и даже брала его с собой на тушение пожаров. Не знаю, возможно, Патрик Келли и тут замолвил слово. Зато точно знаю, что Патрик спас Томаса от больших проблем из-за карточных долгов в казино Майка Макдоналда. И сейчас Томас лишь изредка играл в покер за кулисами театра Маквикера с Джеймси и тамошними актерами. А там в долг не играли. Патрик сказал Томасу, что, если тот будет отдавать Майре три четверти своего заработка служащего у Хафа, на оставшиеся деньги он может играть. Теперь Томас представлялся всем Пайком. Майра лишь пожимала плечами. Ему было девятнадцать, пусть называет себя как хочет.

Меня всегда поражало то, как Патрику Келли, в его кожаных штанах с бахромой и мокасинах, удавалось ворочать рычагами в Чикаго. Лиззи Маккена говорила нам, что Патрик стал ровней Билли Колдуэллу — ирландско-индейскому пионеру Чикаго.

— В конце концов, мы ведь приграничный город.

— Патрик Келли приобрел тут влияние, — объяснил мне Джеймс Маккена, используя чикагское словечко, описывающее вид власти, не зависящей от денег, образованности или положения в обществе, но являвшейся отражением внутренней силы человека. — Патрик Келли решает вопросы. И люди прислушиваются к нему. Он хороший товарищ, но опасный враг, и это знает каждый.

Я знала, что Патрик Келли приложил руку к организации большой демонстрации перед городским муниципалитетом в середине пятидесятых, когда Чикаго захлестнула волна неизвестности и неопределенности. Группа людей, называвших себя «Американцы на страже», избрала мэром Леви Буна. Он хотел избавиться от ирландцев и вообще огородить Америку стеной, чтобы не пускать сюда иммигрантов. В Чикаго провели закон, согласно которому лишь коренные жители города могли стать полисменами, а натурализованные граждане не имели права участвовать в выборах, пока не проживут в Чикаго двадцать пять лет. Америка ополчилась против нас. Однако, когда Бун и его приспешники попытались закрыть салуны и пивные, оказалось, что они зашли слишком далеко. Это объединило ирландцев с немцами. Патрик вновь поднял жезл Святого Греллана и увлек демонстрантов за собой, а потом и провел переговоры по улаживанию конфликта. Бизнесмены Чикаго согласились с разумностью его доводов. «Чикаго Трибьюн» могла сколько угодно называть нас пьяницами, оскорблять нашу католическую веру, однако коммерсанты нуждались в наших деньгах, а владельцы заводов и фабрик — в наших мускулах, сказал Патрик. И был прав.

Но больше всего я ценила в Патрике то, что благодаря ему в наших детях жил Майкл. Патрик передал им что-то от их отца. Вечером на каждое Рождество, вернувшись после ежегодного визита к профессору Лангу и его семье, где ели немецкие кексы, испеченные рожденной в Слайго Эллен Ланг, и восхищались их громадной рождественской елкой, мы собирались вокруг камина в гостиной у себя дома. Мы с Майрой и Патриком прихлебывали виски, а дети пили сладкий чай, обильно приправленный молоком. И Патрик рассказывал нам свои истории. Но не старинные ирландские, а его воспоминания о своем брате в детстве.

— Дядя Патрик, расскажите, как вы спасли папу, когда он был совсем крошкой, — просил тогда Джеймси.

Пэдди мог заказать рассказ о скачках. Бриджет любила слушать «Моя бабушка Келли», а Стивену нравилось все о громадном кузнеце Мерте Море. На Рождество, когда Майклу-младшему было четыре года, он рассказал Патрику, что помнит все о своем папе с самого его детства, когда тот был еще мальчиком и жил в Ирландии. Для Джонни Ога Патрик выдумывал воспоминания о Джонни Лихи, а в рождественскую ночь два года назад сообщил Томасу, Дэниелу и Грейси, что, как ему удалось выяснить, Роберт Пайк погиб в Индии в результате несчастного случая, когда пытался спасти солдата, упавшего в бурную реку.

— Это было очень убедительно, — позднее сказала ему Майра, — хоть я и не поверила ни единому слову. И все же мертвый герой все равно лучше живого мерзавца. Так что спасибо тебе, Патрик.

Когда все расходились спать, мы с Патриком переходили к нашему рождественскому ритуалу: разговаривали о политике, ирландской политике, до самого рассвета приводя друг другу примеры из нашей истории.

Патрик придерживался мнения, что освободить Ирландию можно только физической силой, тогда как я выступала за общественное движение, массовые собрания и мирное решение вопроса с помощью ирландцев из Америки.

— Британцы понимают только язык насилия, — утверждал Патрик. — Нам необходима своя армия.

— Нельзя просить людей, едва переживших страшный голод, вновь рисковать собой, тогда как даже письменный призыв к бунту карается смертной казнью, — возражала я.

Так продолжалось раз за разом. Патрик был непоколебим, он верил в принципы «Молодой Ирландии». Барни Макгурк намекнул мне, что Патрик Келли приложил руку к тому, чтобы помочь осужденным лидерам восстания 1848 года — Митчелу, Мигеру и Макманусу — бежать из Австралии. Патрик и сам рассказывал мне, что встречался с этими людьми уже в Америке и был с ними, когда они ездили по стране, выступая с речами. Он привез Джона Митчела в Чикаго и повел всю нашу команду послушать его выступление в новом приходском зале церкви Святого Патрика. Митчел призывал к вооруженному мятежу в Ирландии и получил горячее одобрение со стороны толпы людей, которые уже через час-другой будут спокойно спать в своих постелях. Однако мы были рады лишнему случаю еще раз увидеть Патрика Келли.

Хотя Майра громогласно клялась, что этот «дикий тип» ее нисколько не интересует, она все же продолжала любопытствовать относительно его женщин.

— Они у него точно есть, — как-то сказала она мне.

Но когда она заявила ему: «Я знаю, что в Северных лесах у тебя есть дочь индейского вождя, которая предана тебе», — он ответил:

— Ну зачем индианке нужен такой нерадивый муж, как я?

Я сказала Майре, что единственная женщина, завладевшая сердцем Патрика Келли, — это Roisin Dubh, или Темная Розалин. Наша Ирландия. На что она ответила: такой мужик в любом случае должен где-то получать «немного того и этого» — если, конечно, я понимаю, что она имеет в виду. Потому что всем необходимо «немного того и этого», за исключением разве что «святой Оноры», может быть.

И тогда я сказала ей, что у меня была масса «того и этого» с Майклом, за что я ему очень благодарна, и буду вечно хранить эти воспоминания как сокровище. Она заметила, что давним воспоминаниям предпочитает реальность сегодняшнего дня. И если какой-то джентльмен, покупатель из другого города, вдруг хочет пригласить ее разок-другой пообедать в ресторан, а затем зовет к себе в номер в отеле «Тремонт-Хаус», что ж…

— Ну ладно, Майра, довольно, — оборвала ее я.

— О, но среди них никогда не бывает женатых мужчин, хотя молодые люди частенько предпочитают женщин постарше, — добавила она, стараясь шокировать меня еще больше, однако я быстро поставила ее на место.

Нужно было видеть ее лицо, когда я сказала ей:

— На самом деле все, что ты делаешь, согласуется с законами брегонов, действовавшими в древней Ирландии. А в них допускалось десять разных видов отношений между мужчиной и женщиной с целью «того и этого». Одним из них был как раз союз молодого мужчины с женщиной старше его, при котором не обменивались приданым и не предполагалось какой-то продолжительности — просто обучение для парня и развлечение для дамы.

Это ее осадило. Она с удивлением уставилась на меня, и я рассмеялась.

— Я не святая и не монашка, Майра. Просто Майкл был любовью всей моей жизни, и сейчас я счастлива воспитывать его детей, — сказала я ей.

Майра была далеко не единственной, кого интересовал вопрос о женщинах Патрика Келли. За эти годы уже немало вдов и одиноких девиц перехватывали его после рождественской мессы в церкви Святого Патрика. Они сами заговаривали с ним, улыбались, глядя прямо ему в глаза, — в общем, действовали вполне откровенно.

— Это просто неприлично, — сказала я Майре, когда на прошлое Рождество мы с ней наблюдали, как Кати Макги подошла к Патрику на ступенях церкви и просто взяла его за руку. — Это ставит его в неловкое положение.

Но Майра возразила, что, похоже, Патрик симпатизирует Кати. Может быть, он все-таки женится на молодой женщине, заведет детей — в конце концов, все мужчины когда-то приходят к такому.

— Но Патрику уже пятьдесят один, — сказала я.

— Однако, нужно отдать ему должное, он в приличной форме и хорошо выглядит, — ответила Майра. — Ах, возможно, он действительно на всю жизнь помолвлен с Ирландией, как ты и говорила.

— Так и есть, — сказала я.

Я помню, как тогда Патрик ускользнул от Кати и стал в стороне, глядя на народ, подходивший к боковому алтарю, где отец Данн выставил посох Святого Греллана, — еще одна наша рождественская традиция. Там люди целыми семьями преклоняли колени перед перилами ограждения. Священник показывал пальцем на золоченый жезл и что-то шептал детям на ухо. А они, склонив головы, повторяли слова молитвы: «Господи, спаси Ирландию. Даруй ей свободу».

За праздничным ужином Майра начала поддразнивать Патрика из-за внимания к нему со стороны Кати. У всех других ирландских революционеров обязательно есть жены, говорила она. Например, Мигер женат на дочери янки из очень богатой нью-йоркской семьи. Возможно, дама эта немного старовата для него, зато теперь нет проблем с деньгами. Если бы Патрик приобрел себе приличный костюм и подключил свое красноречие, не исключено, что на него позарилась бы какая-нибудь богатая наследница, и уж тогда все мы катались бы как сыр в масле.

За столом он рассмеялся в ответ на это, но позднее, в тот же вечер, рассказал мне, как жены лидеров «Молодой Ирландии» страдали, когда их мужья оказались в тюрьме. У многих из них не было ни приличного жилья, ни денег. Даже теперь эти люди постоянно в разъездах, потому что опасность преследования британскими агентами существует и здесь, в Америке. Миссис Митчел с детьми все время переезжает с места на место — Париж, потом Нью-Йорк, Теннесси, Вирджиния. Да и внутри революционных групп продолжается борьба — такой жизни ни одной жене не пожелаешь. С этими словами Патрик надолго умолк.

Это было на прошлое Рождество.

— Онора! Онора! — окликнула меня Майра с порога нашей гостиной.

— Что случилось, Майра?

— Да вот стою тут, уже долго, и смотрю, как ты сидишь, уставившись в письмо, и ни слова не пишешь. В прострации какой-то. Как будто тебя снова похитили злые феи.

— Прости, Майра.

— А я опаздываю в свой магазин. Впрочем, мистер Поттер Палмер может этого даже не заметить. Потому что все мужчины там только и судачат о том, будет ли война. Снова и снова. А у мистера Палмера жена южанка, хотя сам он полностью за Эйба Линкольна. Лучше мне все-таки поторопиться, хотя Маршалл, конечно, придумает мне какое-то оправдание, если меня кто-то хватится.

С того первого Рождества, когда Патрик устроил Майру на эту работу, она стала играть важную роль в деятельности большого универмага, который сама она называла магазин.

Она подошла к окну:

— Нам нужны новые занавески. В лучах весеннего солнца хорошо видно, какие они у нас ветхие. Сколько им уже лет?

— Давай подумаем, — сказала я. — Мы купили их на то Рождество, когда Патрик приехал с золотых приисков. Помнишь? Он тогда еще привез складные ножи всем мальчикам, даже маленьким, а Грейси и Бриджет подарил тряпичных кукол. Бриджет еще не ходила в школу, так что было это в 1850-м.

— Зачем нужно было все это перечислять? Почему просто не сказать — десять лет назад? Ты сейчас похожа на старика, который все события в жизни отсчитывает от того случая, когда осел пробил копытом дырку в стене сарая. И при этом даже своего возраста толком не знает, потому что не в состоянии выговорить год своего рождения.

— Ну, наш возраст я как раз знаю хорошо. Мне — тридцать восемь, тебе — сорок.

— И обе мы с тобой хорошо сохранились, — заявила она, подталкивая меня к большому зеркалу, которое она приобрела в своем магазине за полцены. Она пощипала себя за щеки, потом разгладила пальцем ресницы. — Капелька свиного сала сделает их темнее. Ты обязательно должна попробовать. И натри кожу лица кремом, который я купила. Разглаживает морщины, хотя у нас их и так немного.

Ее лицо было совсем гладким — лишь несколько тонких складок в уголках синих глаз. Как же она похожа на маму.

Майра отвела плечи назад.

— А грудь у меня по-прежнему стоит, слава богу.

Она оценивающе оглядела мое отражение в зеркале.

— У тебя сейчас появилась некоторая округлость, но фигурка все еще девичья, а эти высокие скулы и зеленые с золотистыми прожилками глаза — очаровательно. Только вот эти волосы, прямые, как палка… Ну да ладно. У меня появилась пара седых прядей, но вьющиеся локоны скрывают это. — Она улыбнулась в зеркало себе и мне. — Молли говорит, что ее новый постоялец принял меня за старшую сестру Джонни Ога, а не за его мать.

— Ты могла бы за нее сойти, — согласилась я.

— Вдовушки, — фыркнула она и рассмеялась. — И дело не в том, что мы не могли бы выйти замуж снова. Просто ты, конечно, такая…

— Не начинай опять, Майра, — оборвала ее я. — Не начинай.

Ей нравилось подначивать меня насчет Барни Макгурка. Но он сделал мне предложение чисто из вежливости, потому что мы с ним проводили слишком много времени вместе у Молли на кухне. И он слишком боялся подступиться к Майре. Были и другие парни, которые приходили ко мне, чтобы я написала им письмо, а потом заводили разговоры о том, что им нужна хорошая жена, а что касается детей, так они ничего против не имеют. Отвадить их было просто. Я любила Майкла и буду любить его всегда. И другого мужчины для меня существовать не будет. Майра знала это.

— Но ты-то почему не найдешь себе мужа? Вполне могла бы, — сказала я.

Это было правдой. В Бриджпорте женщины за тридцать и даже под сорок часто рожали детей, причем нередко во втором браке. Мужчины гибли молодыми — что еще оставалось делать женщинам? Ну а те, кто потерял жену, нуждались в матери для своих детей.

Майра водрузила себе на голову шляпку с перьями.

— Женщина стоит большего, чем приданое, — заявила она. — Господи, ты только глянь, который уже час на моих новых механических настенных часах! Так я точно опоздаю на конку Арчера!

И она спешно умчалась в Чикаго.

Все разошлись, и в доме стало тихо. Я вновь вернулась к письму.

Этот парень, заказчик, собирался писать и о войне тоже. Он хотел заверить свою мать, что ее не будет, а если и будет — он воевать не пойдет. Мысль об этом ему вообще невыносима.

В качестве кандидата в президенты Бриджпорт поддерживал Стивена Дугласа. В конце концов, мы были демократами и надеялись на то, что он найдет способ удержать Север и Юг от столкновения. Но члены нашей партии, южане, выступали против Дугласа и взамен выставили собственного кандидата.

Президентом был избран Линкольн. Южные штаты вышли из союза. Наступали тяжелые времена.

Рабство. Как там называла его сестра Генриетта? «Великий грех Америки»? Я подумала о мадам Жак. Она рассказывала, что ее продали в детстве, оторвав от матери. Это, конечно, ужасно. Я была согласна с аболиционистами, сторонниками отмены рабства, только мне хотелось бы, чтобы они не относились с такой ненавистью к католикам. Патрик Келли сказал, что, если будет необходимо, Авраам Линкольн использует силу, чтобы удержать Юг.

— Разделить Америку пополам, и сюда тут же победным маршем явится Британия, захватив все. Поэтому нам и нужна Канада, чтобы восстать против Короны вместе, — объяснял мне Патрик.

Он утверждал, что рабовладельцы Юга похожи на лендлордов в Ирландии. И те и другие построили в своих огромных поместьях собственные мирки и считали, что другие люди созданы исключительно для того, чтобы служить им. Что это вообще не люди, а их собственность.

У женщины, которая получит это письмо, будет лишь одна забота: «Пусть мой сын останется целым и невредимым». Это молитва любой матери.

Я не была уверена, понимает ли Патрик Келли, насколько я хочу простого человеческого счастья для своих мальчиков — чтобы они удачно женились, завели детей, имели приличную работу, были здоровы. Во времена Великого голода все это казалось недостижимым, а теперь находилось на расстоянии вытянутой руки. Однако Патрик не ценил вещей обычных. Его жизнь была посвящена другой цели. В один из рождественских вечеров десять лет назад он попытался объяснить это мне.

— Меня уберегли, чтобы я мог служить делу, — заявил он мне тогда. — На самом деле я должен был умереть.

И затем он рассказал мне свою историю, начав ее с плаванья в Америку. Мартин О’Малли организовал отъезд Патрика вскоре после того, как он расстался с нами на острове Грейс О’Малли посреди озера Баллинахинч. Но судно те в прежние времена возило рабов и было настоящим кораблем-могилой, а капитан и его команда раньше были работорговцами. Опасный и мерзкий народ. Один из матросов попытался изнасиловать ирландскую девушку, а Патрик заступился за нее и убил его. По его словам, это была самооборона, но его заковали в кандалы и отправили в тюрьму, как только их корабль причалил в Квебеке. Некоторые из пассажиров выступили свидетелями в суде, подтвердив, что Патрик защищал честь девушки, но английский судья рассмеялся им в лицо. Честь? Большинство проституток в Монреале родом из Ирландии, заявил судья. Наверное, девушка делала свой бизнес, а Патрик ее приревновал. В общем, его приговорили к смерти, даже не узнав, что в Ирландии он объявлен в розыск.

— Там они это просто упустили, — усмехнулся Патрик, — хотя, с другой стороны, не могли же они повесить меня дважды.

Он бежал. Один из надзирателей был уроженцем графства Керри. Отец спасенной им девушки дал ему коня, а также, как добавил Патрик, «немного еды и посох Греллана, который они прихватили с корабля».

Ирландские фермеры в канадской глуши помогали ему, но он был объявлен в розыск. Повсюду были развешены листовки с его портретом, обещавшие награду за его поимку. Патрику приходилось все время переезжать с места на место. Он обменял коня на провизию и дальше пошел пешком, стараясь пересечь границу с Соединенными Штатами. Зима застала его в девственном лесу без еды и крыши над головой. Он совершенно выбился из сил и был болен лихорадкой, когда его нашли индейцы оджибве.

В том племени был ирландец по имени Мартин Линч. Они промышляли пушнину в Канаде, а на зиму шли в Висконсин. Это был 1847 год. Черный 47-й. Патрик был отрезан от мира, не имея никаких вестей с родины, и к тому же находился при смерти.

— Если бы Мартин не упросил вождя применить ко мне практику шаманов, я был бы уже мертв, — сказал он.

— Шаманов? — переспросила я.

— Белые называют этих людей «врачевателями», но никто вне племени толком не понимает, кто это такие. Эти люди образуют своего рода тайное общество. Изучают колдовские ритуалы и лечение травами, — пояснил Патрик. А еще он сказал, что эти люди хранят в памяти традиционные знания, законы и историю своего народа.

— Как в древние времена это делали ирландские поэты, — заметила я.

— Верно, — подтвердил Патрик. — Те из них, кто достиг высших уровней посвящения, имеют право проводить церемонии в честь Мониту.

— А кто такой Мониту? — спросила я.

— Мониту они называют своего бога, но он совсем не похож на христианского Господа. Он не раздает поощрения и наказания. Оджибве верят, что Бог находится во всем, что их окружает, — в животных и деревьях, в цветах и камнях, в небе и ветре; в целом это очень духовные люди.

Церемония, которая спасла ему жизнь, заняла семь дней. И жрецы бросали в него волшебными морскими раковинами.

— Бросали в тебя ракушками? — удивилась я.

— Чтобы символически убить меня. А затем я вернулся к жизни, уже исцеленный, — сказал Патрик.

Но он был еще очень слаб в свою первую зиму, проведенную в деревне под названием Ваасвааганинг, что на языке индейцев означало «Место, где ловишь рыбу на свет факелов». Он очень ярко и убедительно описывал озера, сосновые леса и то, как мудро относятся оджибве к природе, но была в его истории и странность — касалась она того, как индейцы относились к жезлу Святого Греллана. Казалось, что главный жрец Мигизи — или Белоголовый Орел — был совершенно зачарован узором из спиралей и зигзагов, вырезанном на золоте. Патрик объяснил ему, что посох этот принадлежал великому целителю и что клан Патрика, клан Келли, выходил с ним в бой. Также Патрик сообщил ему о свойстве посоха проверять правдивость слов человека.

Белоголовый Орел настоял на том, чтобы Патрик пошел с ним в своего рода паломничество к священным местам. Патрик рассказывал, что они много дней подряд шли на восток, переправляясь через реки и пробираясь через лесную чащу. Было это в начале весны, и на деревьях уже начали появляться почки. В итоге они пришли на поляну в лесу перед огромной пещерой. Патрику было сказано, что вход в нее охраняет дольмен.

— Что-то я запуталась, — прервала его я. — Ты сказал — дольмен? Ты имеешь в виду конструкцию из гигантских камней, похожую на те, что стоят у нас на родине?

— Не похожую, а совершенно идентичную, — поправил меня он. — Это был громадный валун, балансировавший на двух относительно тонких колоннах. Дольмен. Я понимаю, что звучит это невозможно, но я видел все это своими глазами.

— Ну, возможно, когда-то в древние времена у индейцев было что-то похожее…

— Говорю ж тебе: не похожее, а точно такое. Потому что рядом с дольменом находился камень с огамическими письменами.

— Ты имеешь в виду что-то похожее на наши письмена?

— Еще раз: это было не похожее, а в точности они. Вырезаны они были с использованием кельтских крестов и зигзагов — те же самые символы, что и на посохе Греллана! Именно это Мигизи и хотел мне показать.

— Тогда, может быть, какие-то ирландцы пришли туда из Канады, — заключила я. — Они могли…

Но Патрик возразил, что место это было очень и очень древним. Мигизи рассказывал ему, что эти конструкции находятся здесь со времен, когда начиналась история оджибве. К тому же очень сомнительно, что ирландцы, с трудом сошедшие с корабля-могилы в Канаде, решат специально отправиться в какой-нибудь Нью-Гемпшир, чтобы два года провести за вырезанием на камне этих знаков.

— Но кто же тогда это сделал? — спросила я.

— Не знаю! Я слыхал, что Святой Брендан плавал под парусом на запад в поисках Tír na nOg.

— А Колумб приезжал в Голуэй свериться с навигационными картами, сохранившимися в старых манускриптах в наших монастырях. Так ты считаешь, что ирландцы побывали тут до Колумба?

— Да, именно так я и думал, когда стоял и смотрел на тот дольмен. Именно так. Ничего себе открытие — Америку открыли ирландцы!

Им тогда уже не показалось особенно странным то, что в пещере той они обнаружили семью беглых рабов, ожидавших случая уйти в Канаду. В ту ночь, стоя перед дольменом, Патрик поднял над головой свой жезл и поклялся посвятить всего себя Ирландии. Это и было для него простым человеческим счастьем. Потому что теперь Патрик Келли знал наверняка, что у него особое предназначение.

Что ж, оставалось еще восемь месяцев, прежде чем я вновь увижу его. Еще долго. Я действительно с нетерпением ждала нашей встречи. И что в этом плохого?

Пора было пошевеливаться — часы Майры показывали уже почти полдень. Нужно сходить за покупками в лавку Пайпера. За едой на всю нашу ораву. Сама я предпочла бы арендовать небольшой участок под огород к западу от Брайтона и посадить там капусту, как это сделали Хили и Мэлоуны. Потом зайду к Молли спросить, как у нее дела, — ей было почти шестьдесят, но она почти не изменилась. Лиззи Маккена тоже, казалось, помолодела после того, как ее сыновья вернулись из своих скитаний и начали помогать Джеймсу в таверне. Загляну и к отцу Келли в церкви Святой Бригитты.

— Зовите меня отец Том, — просил он нас.

Трудно представить, чтобы такое произнес отец Джилли. Да, священники в Чикаго совершенно другие.

Еще несколько часов мне придется поработать в конторе нашего прихода, внося в церковные книги записи обо всех венчаниях и крестинах, состоявшихся на этой неделе. Спасибо вам, мисс Линч, за мой каллиграфический почерк. Двадцать пять центов от святого отца и один четвертак с того парня, когда он заберет свое письмо. Еще двое мужчин хотят, чтобы я написала для них письмо домой, и придут они сегодня вечером. А миссис Гиллиган попросила помочь ей разобраться с бумагами для натурализации. Майра все дразнится, как это я не сойду с ума от скуки, не покидая Бриджпорт, но сама она не знает и половины того, что здесь происходит. «Если бы я никуда не торопилась по делам, то могла бы провести целый день, болтая с соседями. И я не завидую ее жизни в центре Чикаго», — думала я, выходя из нашего дома 2703 и шагая по Хикори-стрит.

Конечно, хорошо порой сходить вместе с Джеймси в театр Маквикера, чтобы посмотреть спектакль и послушать музыку. Я даже немного скучала по маленькой Мэри Маквикер, игравшей там в «Хижине дяди Тома». Она уже выросла. Семья Маквикеров поддерживала теплые дружеские отношения с Эдвином Бутом, который часто появлялся в их театре. «Лучший актер Америки», — говорил о нем Джеймси. А еще мы все вместе ходили смотреть, как поднимают отель «Тремонт-Хаус». В городе начали прокладывать подземную сточную канализацию, и улицы поднялись выше уровня фундаментов домов. Не оставалось ничего иного, как поднять дома. Вход в «Тремонт» оказался на четыре фута ниже тротуара. Две сотни ирландцев с помощью бревен, цепей и своих крепких спин сняли это громадное здание с фундамента и дюйм за дюймом подняли его на уровень улицы. Впечатляющее зрелище. Таков уж был Чикаго, вечно торопящийся обогнать самого себя. Бешеный город. Слава богу, они еще не додумались, как строить на поверхности озера Мичиган. И хотя железнодорожные рельсы сейчас пролегали уже над самой водой, все же оставался еще клочок пляжа, где я могла постоять и полюбоваться этими синими водами.

— Ушла к заливу Голуэй, — говорила Майра моим мальчикам, если они, вернувшись домой в субботу после обеда, не могли меня найти.

Когда Стивен и Майкл были маленькими, я брала их с собой поиграть там в песке, а летом по воскресеньям водила туда всю нашу ватагу, чтобы хорошенько размять ноги после мессы.

Но такого больше нет. Нет времени. Все они сейчас очень заняты.

Миссис Кули, экономка отца Келли, впустила меня в его дом. Мы здорово развернулись в церкви Святой Бригитты, и когда будет закончено новое кирпичное здание, оно ничем не будем отличаться от любого городского прихода. Конечно, некоторые в этом идут намного дальше — я имею в виду деньги, потраченные на церковь Святого Семейства, — но это ведь приход Ордена иезуитов. А мы построили для своего пастора скромный, но удобный дом с отдельной комнатой для приходской конторы, где я и работала.

— Спасибо вам, миссис Кули, — сказала я.

Эта женщина родом из графства Керри, вдова, была подругой Лиззи Маккены — хотя строгая миссис Кули никогда так смело не вальсировала с потаватоми, как в свое время Лиззи. Впрочем, по-моему, отцу Келли даже нравилось читать мессу за стойкой бара в таверне Маккены.

— Что-то я не видела вашей сестры на проповеди на прошлой неделе, — сказала миссис Кули, провожая меня в контору.

— Вы же знаете, она работает в городе, — ответила я.

— И по вечерам тоже?

Она начала поучать меня, что наш долг — посетить ежегодную трехдневную серию проповедей и служб, которые проводят священники ордена, жуткими описаниями преисподней и сцен Страшного Суда доводя грешников до немедленного покаяния. Майра называла их пасторами типа «горе тому».

— Они вечно громогласно вещают: «Горе тому, кто…», а дальше уже следует перечень всех возможных проступков и прегрешений. После этого, конечно, — «Сверься со своей совестью!»

На прошлой неделе службу проводил отец Аллен, который пытливо вглядывался в глаза стоявших перед ним женщин. «Спросите себя: «Не согрешила ли я в своих мыслях? Или на словах? Не обрекаю ли я себя на геенну огненную?» Вы молитесь о своих мужьях и сыновьях, пренебрегая собственными душами! Если вы не будете пребывать в состоянии благодати, Господь не услышит ваших молитв!» Все это прозвучало как-то тревожно. Бриджпортские матери не слишком переживали по поводу смертных грехов — у кого найдется время, чтобы их совершать? Но мысли? Слова? После этой проповеди в кабинки для исповеди выстроились длинные очереди. В воскресенье отец Том пошутил по поводу многочисленных нимбов, появившихся в его пастве, и сказал, что такое количество святых просто обязано приносить щедрые пожертвования. Второй сбор денег пойдет в фонд строительства церкви.

— Вот вы где, миссис Келли.

Отец Том протянул мне стопку заявлений от желающих жениться. Могла бы я просмотреть их и расставить даты венчания? Отцу Тому было, думаю, лет тридцать. Родился он в Ирландии, но получил образование и принял сан уже в Америке.

— Желающих так много, миссис Келли. Полагаю, это угроза войны подталкивает молодые пары действовать быстрее.

— Я уверена, что обязательно найдется способ избежать войны, — ответила я.

— Я молюсь о мире, миссис Келли, но если худшее все-таки случится, Америка увидит, что ирландцы готовы сражаться. И действия наши закроют рты тем, что сомневается в нашем патриотизме и оскорбляет нашу религию. И еще…

Отец Келли просмотрел письма, большинство из которых молодым парам помогла составить я, и отложил несколько из них в сторону.

— С этими есть проблемы, — сказал он. — В смысле, препятствия к заключению брака.

— Что, простите? Я не поняла.

— Этот человек, — он показал пальцем на одно из писем, — хочет жениться на сестре своей покойной жены.

— А это запрещается?

— Они родственники. А если родство слишком близкое, это противоречит канонам церкви.

— Вот как.

Каноны?

— Они, конечно, могут получить специальное разрешение от епископа, но епископ Дугган — не тот человек, с которым легко договориться.

И тут я поинтересовалась:

— А может ли мужчина жениться на вдове своего брата?

— Нет, только после получения персонального разрешения, — ответил он. — Это запрещено.

— Запрещено?

Собственный голос показался мне странным, а в ушах звенело.

Святой отец озабоченно взглянул на меня:

— Вам нехорошо, миссис Келли?

— Нет, отче, я в порядке. Просто голова немного закружилась.

— Может, мне позвать миссис Кули?

— Нет! Со мной все хорошо, правда. Думаю, тут немного жарко. Мне лучше заняться этими письмами прямо сейчас.

Он вышел из конторы. В этот миг я поняла, насколько важным для меня стал Патрик Келли. Мое тело говорило мне то, что мое сознание принять не могло. Мы были слишком тесно связаны, и я испытывала к Патрику вовсе не сестринские чувства. Взять хотя бы то, что он не выходит у меня из головы и я все утро только о нем и думаю. Что же я творю?

Я записала имена в церковную книгу, указала напротив них возможные даты бракосочетания и спешно ушла.

Препятствие к заключению брака. Эти слова непрерывно звучали в моей голове, пока я шла по Хикори-стрит. Шаг правой ногой, шаг левой…

Когда я вернулась домой, обед уже был готов и Бриджет усадила Грейси, Стивена и Майкла готовить уроки. Эта девочка вполне могла вести все хозяйство самостоятельно. Она обязательно окончит школу с высокими оценками, если только какой-нибудь парень не помешает ей в этом. Когда я была в ее возрасте — в шестнадцать, — ко мне из моря вышел мой Майкл.

Майкл… Он постоянно присутствовал в моем сознании, думаю даже, что он читал мои мысли. Он знал, что я навсегда останусь верной нашей любви, но теперь, когда у меня появились такие чувства к Патрику, его родному брату… Еще и сама Церковь запрещает подобную связь. Конечно, я никогда ничего такого не делала, но… Не обманывайся, Онора: твои мысли греховны, все до единой. Гони их. Займись каким-нибудь делом, чтобы голова твоя постоянно была чем-то занята. И не забывай проповедь священника — такие мысли могут низвергнуть тебя в преисподнюю.

Я сосредоточилась на детях и на обеде. Майры еще не было, мальчиков тоже.

— Подождем, — сказала я Бриджет.

Восемь часов, а их по-прежнему нет. Мы поужинали сами. Девять часов. Где же они все?

В половине десятого на кухню широким шагом вошел Пэдди, а все остальные парни — гурьбой за ним.

— Война, мама. Мы все записываемся в армию.

Они стояли рядом, все пятеро. Мужчины. Добрая подмога для меня. Мои сыновья.

Пэдди смотрел на меня глазами своего отца — синими с фиолетовым ободком по краям радужной оболочки. Руки его, крепкие, с мощными мускулами благодаря постоянной работе молотом в кузнице Слэттери, были сложены на груди. В июне ему исполнится двадцать один. Джеймси. В свои восемнадцать он был таким же высоким, как и Пэдди, но стройнее. Сохранился лишь легкий намек на его детскую круглолицесть. Ему до сих пор удавалось пользоваться своим «щенячьим» выражением лица, чтобы добиться от меня чего угодно. Он был очень серьезен — второй человек в команде брата.

Дэниел О’Коннелл Лихи выглядел моложе своих семнадцати. Кудрявые волосы и благодушный характер привлекали к нему девушек, но сегодня вечером он был мрачен. Джонни Ог стоял рядом с Пэдди: самый старший — ему уже исполнился двадцать один, — он был ниже всех ростом, зато самый уравновешенный и рассудительный из всей команды. Шелковый Томас, девятнадцатилетний джентльмен в желтовато-коричневых брюках и черном пиджаке тонкого сукна, тоже стоял вместе со всеми, высоко задрав свой похожий на клюв нос.

— Сепаратисты обстреляли Форт Самтре, мама. Президент Линкольн объявил войну, и мы вступаем в Ирландскую Бригаду, — сказал Пэдди. — Папина мечта становится реальностью, мама.

— Гвардейцы Шилдса, Эммета и Монгомери объединяются, — вставил Джонни Ог. — Они берут добровольцами всех.

Я уже слышала о группах, которые он упомянул. Это были ирландские военные клубы, которые парадом проходили по Чикаго в День Святого Патрика и 4 июля. Мужчины в зеленых мундирах с блестящими медными пуговицами несли на плечах ружья, размахивали флагами с вышитыми золотом арфами, листьями клевера и девизом «Erin Go Bragh» — «Ирландия навеки», — и все шумно приветствовали их. Это был момент великой национальной гордости. Попробовал бы кто-то пройти таким маршем в Ирландии, и Sassenach арестовали бы всю толпу. Но одно дело — демонстрировать боевой дух на Мичиган-авеню, и совсем другое — воевать по-настоящему.

— Никуда вы не записываетесь, — отрезала я.

— Ты не понимаешь, — возразил Пэдди. — Мы должны сплотиться ради чести нашей прежней родины и ради защиты новой. Так нам сказал полковник Маллигэн в таверне у Маккены. Он командует Бригадой.

— Правда? — удивилась я.

Джеймс Маллигэн, хотя ему исполнилось всего тридцать, стал одним из самых видных юристов в городе и настоящим джентльменом-католиком. Он был первым выпускником университета Святой Марии Озерной и редактором нашей католической газеты «Вестерн Тэблет». Лидер движения за трезвость, он недавно женился на Мэрион Ньюджент, воспитаннице школы при монастыре Святого Ксавьера из хорошей семьи. Именно Джеймса Маллигэна я всегда ставила нашим мальчикам в пример того, чего можно достичь в жизни.

— Ты, конечно, и сама хотела бы, чтобы мы послушали полковника Маллигэна, — сказал Джеймси.

— Но только не тогда, когда он зовет вас на войну, — снова отрезала я.

Пока я произносила это, вошла Майра. Она решительно протолкалась сквозь толпу ребят и сразу заявила:

— Мне плевать, пусть даже сам Святой Патрик проедет по Хикори-стрит на белом коне. Вы никуда не пойдете. — Она резко повернулась ко мне. — Наши клерки в магазине рассуждают точно так же — все готовы присоединиться к армии. По улицам невозможно пройти — повсюду толпы мужчин, выкрикивающих, что преподадут этим отступникам хороший урок.

— Так и будет, мама, — вмешался Джонни Ог. — Джонни-мятежник узнает, как могут сражаться ирландцы. Чикаго не единственный город, где формируются наши бригады. Ирландские отряды есть уже в Нью-Йорке, в Мичигане, в Бостоне, в…

— Нет, — перебила его я. — Нет, нет и еще раз нет.

— Но война продлится всего-то месяца три, мама, — убеждал Джеймси. — Это срок, на который мы подписываемся. А как только мы все уладим с сепаратистами, то поплывем в Ирландию. Освобожденные рабы и ирландцы вместе.

Я без устали качала головой.

— Ты что, забыла уже Лоренцо, Кристофа и мадам Жак? — спросил меня Пэдди. — Америка — наша страна. И она нуждается в нас.

— И еще, мама, у нас будет красивая форма, — вступил в разговор Томас.

— По мушкету каждому и длинный нож, — добавил Дэниел.

— Прекратите! — воскликнула Майра. — Иисус Христос и Святое Распятие, никто из вас не имеет ни малейшего понятия, что такое солдатская служба. Мало я слушала вашего отца, Томас и Дэниел, когда он рассказывал старому майору о том, как бросал отряд в бой? Бросал! Они называли этих людей «пушечным мясом». Форма-то у них красивая, вот только даже самая красивая ткань пули не остановит.

— Перестань, мама. — Джонни Ог похлопал ее по плечу. — Наши офицеры не будут похожими на Пайков. Полковник Маллигэн и…

— Выходит, вы все уже решили? — вмешалась я. — Тем не менее подумайте еще раз. Если бы здесь был дядя Патрик, он вразумил бы вас.

— Но дядя Патрик тоже идет с нами, мама. Так сказал полковник Маллигэн в своей речи.

— Это правда, мама, — подтвердил Джонни Ог. — Он сказал, что Патрик Келли принесет золоченый жезл на наше собрание, чтобы мы могли дать торжественную клятву на священной реликвии наших предков. Он — один из офицеров Ирландской Бригады.

— И это обстоятельство, разумеется, ставит жирную точку в этом вопросе, — фыркнула Майра.

«Патрик остановит их», — говорила я себе на следующий день после полудня, стоя на берегу и глядя на озеро. Он скажет им, что они слишком молоды. Он найдет, что им сказать. Он будет действовать за Майкла. Он ведь их дядя. Член семьи.

Наконец я отвернулась от слепящих лучей солнца, отражавшихся от поверхности воды, и направилась в сторону Бриджпорта.

По пляжу кто-то шел мне навстречу.

— Онора.

Патрик Келли.

— Бриджет сказала, что я найду тебя здесь, — пояснил он, подходя поближе.

— Патрик. Ты должен поговорить с мальчиками. Мы не можем отпустить их на эту войну. Пэдди, Джеймси, Джонни Ог, Томас и Дэниел сегодня отправились в пивоварню Кейна записываться в армию.

— Сейчас эта пивоварня превратилась в Казармы Фонтенуа, Онора.

— Называй это как хочешь, но мы с Майрой не хотим отпускать наших детей…

Он шагнул вплотную ко мне.

— Ты не можешь их остановить, Онора, — сказал он. — Они уже не дети, это взрослые мужчины. Ирландцы. Воины, готовые сражаться за правое дело. И когда звучит клич, отворачиваются только трусы.

— Но, Патрик…

— Наконец, наконец-то у нас появился шанс, — продолжал он. — У нас отличные офицеры. Майк Коркоран из Нью-Йорка — фений[53].

Патрик уже рассказывал мне об этой группе революционеров, недавно созданной в Нью-Йорке. Ее назвали в честь войска легендарного ирландского вождя Финна — Фианы. Многие члены этого братства были рождены уже в Америке, и теперь все они вливаются в армию Союза, причем некоторые — на самых высоких постах, сказал Патрик.

— Джеймс Маллигэн собирает бригаду в Чикаго, — говорил он. — В Сент-Луисе у нас Том Суини. «Молодая Ирландия» с нами. Томас Мигер организует полк вместе с братом Д’Арси Макги, Джеймсом, который был офицером гвардейцев папы римского. К нам присоединяются люди, служившие в разных армиях: французской, австрийской, испанской. Как будто дикие гуси со всего мира слетаются сейчас в Америку, образуя в небе гигантский клин. Ирландцы объединяются, чтобы одержать победу здесь, в Канаде, а потом и в самой Ирландии — чтобы снова стать настоящей единой нацией. Жаль, что Майкл этого не увидел.

— Майкл не хотел бы, чтобы его сыновья уходили на войну.

— Он понял бы, что выбора у нас нет. Если сепаратисты развалят Союз, войны будут бесконечными. На нас начнут нападать другие страны. Британия уже приняла сторону южан. Англичане сожгли Вашингтон в 1812 году, их боевые корабли стоят на озере Шамплейн. Почему им не атаковать, почему не вернуть себе Северную Америку? Британские генералы планируют это прямо сейчас, Онора, можешь мне поверить. И тогда конец всем надеждам. Америка — наш последний шанс.

— Патрик, если моих детей убьют, твои политики не смогут меня утешить.

— Дело не в политике, Онора. Речь идет о выживании. И война эта не продлится долго. У Севера есть все: людские ресурсы, заводы, деньги.

Я отвернулась. Солнце неотвратимо клонилось к прерии, к ночи. И никак ты его не остановишь — как и войну.

Незаметно Патрик оказался вплотную ко мне, на самом краю воды, и я начала говорить. Я не планировала свой рассказ — просто говорила обо всем сразу: о смерти бабушки, о маленькой Мэри Райан, замерзшей в придорожной канаве, о собаках, рвавших мертвые тела на дороге. Все ужасы, которые я прятала в потаенных уголках сознания, вдруг выплеснулись наружу. Патрик должен был меня понять.

— Сколько было таких дней в Нокнукурухе, когда я с раннего утра начинала думать, чем сегодня их кормить. А теперь Пэдди и Джеймси выросли в красивых и крепких парней. Им бы искать свою любовь среди девушек, а не рисковать жизнью.

— Но сама подумай, Онора: они же станут частью первой ирландской армии, которая будет сражаться за нас впервые за последние триста лет. Мы все служим не делу иностранцев. Мы защищаем свою новую землю, освобождаем родину.

— Но ведь ирландцы из южных штатов тоже будут воевать, Патрик. Моих сыновей может убить парень, тоже переживший Великий голод, которого мать тоже поила чаем из крапивы, а потом каким-то чудом привезла живым в Америку. Мысль об этом невыносима. Я выступаю за Союз. Я хочу, чтобы рабы стали свободными и чтобы Ирландия была спасена. Однако мои дети в свое время пили лошадиную кровь, чтобы выжить. А теперь стрелять в эти молодые здоровые тела? Смерть — мой персональный враг. И я не могу сделать ее своим союзником. Слишком долго я с ней боролась.

Он развернул меня к себе и обхватил руками. Я уткнулась щекой в гладкую кожу его рубашки и начала плакать. Он прижал меня крепче.

— Ты пережила ужасающе тяжелые времена, — сказал он. — Ты была очень сильной. Оставайся же сильной и теперь. У тебя нет выбора, a stór. Твои сыновья все равно уйдут, одобришь ты это или нет. Даже я не смог бы остановить их. — Он легонько похлопал меня по спине. — Ты ведь тоже боец, Онора. Как сама королева Маэва. Помнишь демонстрацию в Голуэй Сити? Помнишь, как храбро ты вела себя там?

Патрик взял меня за плечи и немного отодвинул от себя.

— Твоим сыновьям необходима твоя сила. Дай им свое благословение. Майкл тоже хотел бы этого.

— Правда?

Я сделала шаг назад. Но Патрик не отпускал мои плечи.

— Да, Онора, правда. Он тоже пошел бы с нами, высоко поднимая посох Греллана и выкрикивая: «Келли — вперед! Прочь с дороги! Ура-а!» Майкл был солдатом, борцом за Ирландию. И он пал в жестокой битве. Его и еще миллион других убили Sassenach, использовавшие в качестве своего оружия голод. И сейчас у нас появился шанс начать мстить за эти смерти.

— Но ведь при этом люди будут гибнуть и дальше.

— Сыновья Майкла Келли выжили благодаря Америке. Неужели ты хочешь, чтобы они оставались в стороне, глядя, как разоряют их страну?

— Я мать, Патрик. И хочу, чтобы сыновья мои были живы и здоровы. Slán.

— Тогда поддержи их своей любовью, своей верой. Для них, как и для меня, большим утешением будет сознавать, что мы все защищены твоими молитвами.

Патрик коснулся рукой моей щеки.

— Моими молитвами? — воскликнула я и, оттолкнув его, побежала мимо прибрежных скал к дороге.

Патрик окликнул меня, но я не обернулась. Мои молитвы. Да станет ли Господь слушать эти мои молитвы?

Я шла по Двенадцатой улице мимо церкви Святого Семейства Ордена иезуитов. Перед громадой этого здания с каменными стенами и высокими башнями я остановилась. Была суббота, вторая половина дня. Местная конфессия и священники здесь меня не знали. Я поднялась по широким ступеням и шагнула в темноту церкви.

Меня вел за собой огонек закрытого молитвенного светильника, висевшего над главным алтарем. Здесь присутствовал Иисус. И его служитель отпустит мои грехи, вернет мне состояние божьей благодати, поможет моим молитвам быть услышанными.

На скамье у кабинки для исповеди ожидали три или четыре женщины. Я никого из них не знала — и это хорошо. Наконец наступила моя очередь. Я встала на колени в тесном пространстве исповедальни, и шторка на решетке окошка отодвинулась.

— Благословите меня, отче, ибо я согрешила, — прошептала я.

Что же ему сказать?

— Отче, я испытываю чувства к мужчине, я все время думаю о нем, и…

— Вы замужем? — Голос его прозвучал нетерпеливо.

— Да. В смысле, нет.

— Что это должно означать, женщина?

— Я вдова, отче.

— Дети есть?

— Пятеро.

— А этот человек, он женат?

— Нет, отче.

— Надеюсь, он не священник?

— О господи, как можно, отче? Нет.

— Уже кое-что. И все же вдове с пятью детьми негоже иметь нечистые помыслы. Выходите за него. И это положит конец всей неразберихе.

— Это не так… Видите ли, отче… Отче, а не могла бы я просто покаяться и все?

— Все не так просто, миссис. Хорошая исповедь требует честности, никакой лжи и увиливаний. Неправильная исповедь — смертный грех. Так что вы подвергаете опасности свою бессмертную душу — прямо здесь и прямо сейчас!

Ну почему я не пошла в церковь Святого Имени Иисуса? Майра говорит, что один из тамошних священников глухой: он накладывает епитимью — трижды прочесть «Аве Мария» — еще до того, как ты закончишь перечислять свои грехи. Я хотела получить прощение, чтобы можно было молиться за своих сыновей без чувства вины, а этот человек здесь лишь взваливает на меня новые грехи.

— Ответьте же, пожалуйста, — сказал священник.

— О женитьбе речь не идет, отче. Этот мужчина не знает о моих чувствах.

«Что ты делаешь, стоя здесь, в этой темной кабинке, и пытаясь отвечать на дурацкие вопросы? — звучал голос в моей голове. Бабушка. — Разберись в себе, Онора. Что по-настоящему неправильного ты сделала?» Мне необходимо отпущение грехов, бабушка. Я не могу рисковать оказаться в немилости у Господа. Только не теперь, когда моим мальчикам так нужны мои молитвы. «Ты не ребенок, Онора, ты…»

— Молчать нехорошо, миссис. Ответьте мне, — прервал мои размышления священник.

— Отче, что касается женитьбы, то существует препятствие к заключению этого брака.

— Препятствие к заключению этого брака? Где вы таких выражений набрались? Вы что, толкователь церковных канонов?

— Нет, отче. Видите ли…

Просто скажи, и все.

— Этот человек — мой деверь… хм… брат моего покойного мужа.

— Тогда это препятствие де юре. Связь, запрещенная из-за родства. Кое-кто может сказать, что такой брак попирает законы природы, а также каноны святой Церкви. Вы понимаете меня?

— Я…

— Он часть вашего семейного круга, и таковым его считают ваши дети, ваши соседи.

— Мы видим его не так часто…

И все же я не могла отрицать, что Патрик Келли прочно вошел в нашу жизнь, независимо от того, сколько времени мы проводим с ним вместе. Но я никогда не относилась к нему как к брату, и если это препятствие настолько серьезно, то как же мог отец Том сказать, что можно получить специальное разрешение? Я должна была задать это вопрос.

— А можно ли получить отмену этого запрета, отче?

— Отмену запрета? Да кто вы такая, чтобы бросаться такими словами? Подчинитесь законам Церкви. И не нарывайтесь на скандал со своими детьми и соседями.

— Но я ничего такого не делала… И никто ничего не узнает.

— Все всегда все узнают. А теперь скажите, зачем вы все-таки пришли — получить отпущение грехов или препираться со мной и потом угодить в пекло?

— Получить отпущение грехов. Прошу вас, отче.

— Помните, что необходимым условием получения прощения является твердая решимость исправиться. Избегайте этого человека. Выбросьте его из головы. Мысли о нем служат поводом к грехопадению. То, что они поселились в вашем сознании, — уже грех. Смиритесь со своим статусом вдовы. Цель женитьбы — произведение на свет потомства, а не сексуальные утехи, реальные или воображаемые. А для женщины вашего возраста…

Эти слова хлестнули меня, словно кнутом, заглушив даже голос бабушки в моем воображении. Я опустила голову. Впрочем, он наверняка слышал здесь вещи и похуже.

— А теперь покайтесь хорошенько.

Когда я помолилась, он наконец произнес долгожданные слова на латыни в конце:

— Absolvo te.

Это было то, чего я хотела. Слова те, но не от того. Таинство. Прощение. Очищение. В качестве епитимьи он назначил мне читать розарий в полном объеме — раньше я еще никогда столько не получала. Лучше прочесть их в этой же церкви прямо сейчас.

Перед алтарем Девы Марии стоял стеллаж с горящими светильниками. Я нашла в кошельке пенни и бросила монету в щель ящика для пожертвований.

«Радуйся, Мария, полная благодати, — молилась я, глядя снизу вверх на безмятежную белую статую. — Благодати прошу, Пресвятая Дева, даруй мне, пожалуйста, состояние благодати. Возьми моих мальчиков под свою защиту. Пожалуйста. Позволь мне перечислить Тебе их имена: Пэдди Келли, Джеймси Келли, Джонни Ог Лихи, Дэниел Лихи, Томас Лихи Пайк. Не забудь также, Милосердная Дева, всех бриджпортских мужчин, которые записываются в армию сейчас, а также всех ирландских парней в Чикаго, Нью-Йорке и Бостоне и еще Догерти в Новом Орлеане и Маллоев, где бы они ни были. Укрой всех этих молодых людей, которые так рвутся воевать, полой своего плаща. И мир. Прошу Тебя о мире, Пресвятая Дева. Скорбящая Богородица, моя покровительница, Ты так смело стояла тогда у креста. Помоги мне. Помоги всем остальным матерям оставаться сильными ради своих сыновей. Аминь».

Патрика Келли я не упомянула. Я могу сделать это позже, помолившись в церкви Святой Бригитты.

На ужин парни домой не пришли. Мы ждали их. В конце концов Бриджет, Грейси, Стивен и Майкл отправились спать. На часах Майры была уже полночь.

— А Патрик пошел на собрание? — снова и снова спрашивала она меня. — Он знает, что мы не хотим, чтобы мальчики записывались добровольцами?

— Я говорила ему, — сказала я.

Сначала по лестнице протопали Дэниел, Джеймси и Томас. Увидев нас в гостиной, они остановились.

Майра бросилась к Дэниелу.

— Ты ведь не записался, верно? — торопливо спросила она.

— Не записался, мама.

— А ты, Томас?

— Я тоже, мама.

— О, слава тебе, Господи! — с чувством произнесла она и обняла каждого из них.

Я взглянула на Джеймси.

— Дядя Патрик не позволил нам, — сказал Джеймси. — Пока Пэдди и Джонни Ог не отслужат свои три месяца.

— Что? — воскликнула Майра. — Что вы имеете в виду?

Никто из них не ответил. Но тут открылась дверь и вошли Пэдди и Джонни Ог.

— Я не трус, мама, — сказал Джонни Ог Майре.

Пэдди подошел ко мне:

— Я должен был к ним присоединиться, мама. Я не смог бы стоять в стороне, когда другие парни сражаются. Нужно дать отпор врагу. Это правое дело. Я знаю это. Когда я держал посох и давал клятву ради славы моей старой родины и ради защиты новой, я чувствовал себя таким сильным, мама! Это же чувствовали и все остальные наши ребята.

Мой старший, мой первенец, он был уже на голову выше меня. Чтобы заглянуть ему в глаза, мне приходилось запрокидывать голову. Он не нуждался в моем благословении, в моих молитвах.

— Я все понимаю, Пэдди. Твой отец гордился бы тобой.

— Я знаю это, мама. Вот почему… — Он вдруг умолк, потом наклонился и обхватил меня руками. — Я люблю тебя, мама. И прошу твоего благословения.

— Ты получил его, Пэдди, — ответила я. — Мой несгибаемый малыш. — Я поцеловала его в щеку. — Мои молитвы будут с тобой.

Майра промолчала.

— А где же ваш дядя Патрик? — спросила я.

— Он ушел, — ответил Пэдди. — Ушел объединять ирландские отряды в Детройте, Буффало, Нью-Йорке, Бостоне. Но, когда мы пойдем в бой, он будет с нами.

Майра ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.

Глава 29

Майра с детьми переехала от нас через неделю после того, как наши мальчики вступили в Ирландскую Бригаду. Мы сказали детям, будто давно надеялись, что в нашем доме освободится еще квартира. И теперь это случилось. Еще мы говорили, что нам нужно больше места. Майра получила повышение, у меня было море работы с письмами, так что мы вполне могли позволить себе жить раздельно. Кроме того, одиннадцать человек в четырех комнатах — это просто нелепо. Конечно же, мы ни словом не обмолвились о тех десяти долларах, которые Майра дала семье Макгинти снизу, чтобы они съехали несколько раньше, чем планировали. Я улыбалась, перенося одежду и коробки в квартиру этажом ниже, а потом мы с Бриджет и Грейси драили полы и мыли стены, пока Майра была в своем магазине.

Но жизни наших с Майрой детей были все так же тесно переплетены. Вряд ли они заметили, что Майра разговаривает со мной раз в месяц с того вечера, когда парни записались в армию. Тогда она пришла ко мне в спальню, когда все улеглись.

— Вставай.

Я пошла за ней на чердак нашего дома по Хикори-стрит 2703. В это укромное место, служившее кладовой для четырех семей, мы с Майрой шли всякий раз, когда нам нужно было поговорить с глазу на глаз.

— Как ты могла так предать меня? — сразу начала она.

Я попыталась донести ей аргументы Патрика Келли. Парни все равно уйдут. Лучше принять их решение. Наша поддержка, наши молитвы подбодрят и защитят их. Ведь все это ради правого дела…

Она резко оборвала меня, заявив, что люди в городе повсеместно говорят, будто война — это прекрасная возможность для бизнеса. Появятся контракты на мясо, униформу и одеяла для армии, не говоря уже об оружии и боеприпасах.

— Все дело в деньгах! — крикнула она мне в лицо. — Богатые станут еще богаче, а сыновья бедных при этом будут умирать.

Она снова завела разговор о Пайках и британской армии.

— Но эта армия будет другой, — возразила я.

Я пересказала ей то, что говорил мне Патрик Келли: Бригада получит хорошее оснащение и подготовку, у нее хорошие командиры. Тут Майра и вовсе взбесилась. Как я посмела упоминать даже имя Патрика Келли? Я принимаю его сторону потому, что у меня a grá к нему — я грежу по собственному деверю. И это отвратительно.

Я встала и пошла вниз по лестнице. Но она схватила меня и принялась орать, вспоминая все, через что нам с ней пришлось пройти, и все принесенные ею жертвы.

От этого шума Салливаны, семья с верхнего этажа, начали стучать в свой потолок, отчего пол на чердаке содрогнулся.

— Потише, Майра. Тут соседи, — сказала я ей.

— Соседи? Соседи? — продолжала кричать Майра. — Так ты боишься побеспокоить соседей? Боишься, что они узнают правду о нашей святой Оноре? Оноре Благочестивой? О том, как она продала свою сестру и собственных сыновей, чтобы ублажить мужчину?

— Я этого не делала.

— Тогда я съезжаю с квартиры, — заявила Майра тихим и злым голосом.

На что я ответила:

— Давай.

Ели мы по-прежнему вместе. Майра помогала экипироваться Джонни Огу, а я — Пэдди. Мы сшили для них штаны и купили им синие кители. Перед детьми Майра была очень оживленной, но на меня даже не смотрела.

Весь июнь и часть июля Пэдди и Джонни Ог тренировались в новом военном лагере Дуглас на южном берегу озера, возле 33-й улицы, ожидая приказа, который должен был официально сделать Ирландскую Бригаду численностью в тысячу двести человек частью федеральной армии. Слава богу, ужинали они дома и спали в собственных постелях.

Возможно, если бы Бригаду не бросили в бой, Майра простила бы меня. Это был шанс. Каждый штат должен был поставить в армию определенную квоту людей, объяснил мне Пэдди. Губернатор Иллинойса Йейтс не вызывал Бригаду, потому что добровольцев и без того набрали достаточно. Ирландцы не понадобились. Их не собирались привлекать. Пэдди опасался, что Ирландская Бригада вообще пропустит всю войну.

Но затем, по словам Пэдди, полковник Маллигэн отправился в Вашингтон лично к президенту Линкольну и убедил военное ведомство принять Ирландскую Бригаду в состав 23-го Иллинойского добровольческого полка. Это известие вызвало бурную радость в Бриджпорте.

— Мы им покажем! — утверждали Барни Макгурк, Маккена и другие мужчины. — Ирландцы — лучшие воины на свете. Отомстим за Скибберин[54]!

Теперь все они уезжали. Майра надела приличествующую случаю маску, когда мы стояли с остальными женщинами в Бриджпорте, провожая нашу Бригаду. Четырнадцатое июля, теплый солнечный день. Наши мальчики должны были пройти маршем по Арчер-стрит, а затем на железнодорожный вокзал в центре города. Поездом они поедут в Куинси, штат Иллинойс, а потом в Сент-Луис. «Мы будем сражаться в Миссури», — сообщил мне Пэдди.

— Идут! Идут! — крикнул кто-то.

Двенадцать сотен крепких парней уходили на войну, распевая ирландскую песню:

Джеймси и Дэниел, стоявшие рядом со мной, скрестили руки на груди и явно жалели, что не они сейчас направляются в военный лагерь. Томас же наоборот шутил с Майрой и был вполне доволен, что остался в этом деле на вторых ролях. Стивен, Майкл и самое свежее поколение банды Хикори бежали рядом с марширующими солдатами Бригады.

— А это полковник Маллигэн, мама, — сказал мне Джеймси, перекрикивая шум, когда Бригада приблизилась к нам вплотную.

Полковник Маллигэн был совсем близко от нас. Он шагал вместе со своими людьми, а не гарцевал на каком-нибудь красивом коне. Ему не нужно было строить из себя великого полководца — он и так был настоящим лидером. Он маршировал, подняв голову и расправив плечи, а медные пуговицы на его элегантном зеленом кителе ярко блестели на солнце. Привлекательный человек с тонкими чертами лица и устремленным вперед взглядом серьезных глаз. Полковник Маллигэн, конечно, станет генералом Маллигэном, потом, после войны, — сенатором Маллигэном. А там — чем черт не шутит — может, даже президентом Маллигэном. Может ли ирландский католик стать президентом Америки? «Нет ничего невозможного, — заявил Маккена, — после того как мы поможем спасти Союз».

Теперь несли флаги: звездно-полосатый и большое знамя Бригады. Оно было очень красивым: вокруг золотой арфы Тары красовались вышитые россыпи зеленых листьев клевера. Большими буквами также были вышиты девизы: «Faugh-a-Ballagh» — «Прочь с дороги», и «Erin Go Bragh» — «Ирландия навсегда!»

Я взглянула на Майру. Она стояла, отвернувшись, и разговаривала с Томасом. Бриджет и Грейси подпрыгивали, стараясь что-то разглядеть за головами толпы.

— Джеймси, а кто несет знамя Бригады? — спросила Бриджет.

Знамя было в руках молодого высокого знаменосца. Он держал его высоко и прямо, давая полотнищу развеваться на ветру.

— Это шурин полковника, Джеймс Ньюджент, — ответил Джеймси.

Молодой человек вдруг обернулся, словно услышав свое имя. Бриджет и Грейси прыгали на месте, хлопая в ладоши и махая ему руками. Он улыбнулся им. Это был красивый парень: синие глаза, белозубая улыбка, белокурые кудри, выбивавшиеся из-под фуражки.

Теперь Майра наблюдала за девочками. Я перехватила ее взгляд, готовая поделиться с ней молчаливым комментарием по поводу их возбуждения. Но ее лицо осталось неподвижным, и, лишь мельком взглянув в мою сторону, она вновь отвернулась к Томасу.

— Приближаются Джонни Ог и Пэдди! — предупредили нас Стивен и Майкл, бросаясь к старшим братьям.

Вот они идут — наши сыновья. Мне хотелось потянуться к Майре, взять ее за руку. Хотелось обнять ее. Свою старшую сестру. Но я не посмела.

— Пэдди! Джонни Ог! — закричали наши младшие.

Джонни Ог и Пэдди увидели нас. Они не помахали нам рукой — не положено, наверное. Не по-военному. Но они кивали и улыбались.

Вдруг на проезжую часть улицы ступила девушка и коснулась рукава Пэдди. В ответ он сжал ее руку. Это была Бриди Келли, из графства Росоммон. Джеймси рассказывал, что Пэдди ухаживает за ней. Эта очаровательная высокая девушка некоторое время шла в ногу с моим сыном, но потом отстала и растворилась в толпе.

Возлюбленная нашего Пэдди. Здесь все стояли вместе: матери, жены, любимые. Все махали руками. Все кричали ободряющие слова. И все боялись. Slán abhaile. Вернитесь домой невредимыми.

Святой Час появился у нас случайно. Как-то раз во второй половине дня я зашла в церковь Святой Бригитты и застала там Бриди Келли, зажигавшую свечу.

— Давай вместе помолимся о Пэдди, — предложила я, и мы начали шептать молитвы розария.

Это действовало успокаивающе. Потом мы добавили «Радуйся, Мария», «Отче наш» и «Слава Отцу» за всю Ирландскую Бригаду, за солдат Союза и даже за армию сепаратистов. В конце концов, там ведь тоже чьи-то сыновья.

На следующий день Бриди привела с собой свою мать. На улице я встретила Молли и пригласила зайти и ее. К середине августа нас уже каждый день собиралась целая толпа. Мы стали называть такие собрания Святым Часом. Когда же отец Том предложил возглавить наши молитвы, я искренне поблагодарила его, но сказала, что мы не смеем отнимать его время.

На самом же деле мы просто предпочитали делать это сами. Декады молитв читали по очереди. Одна начинала: «Радуйся, Мария», а остальные подхватывали: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей». Затем кивали следующей, все очень неформально. После розария каждая из нас добавляла еще что-то по своему усмотрению.

Я могла прочитать молитву Святой Бригитте по-ирландски. А Молли Флэниган научила нас церковному гимну графства Мейо. У каждой женщины были излюбленный святой и особая молитва. Я вспоминала пассажиров с «Сьюпериора». Как много имен ирландских святых я тогда узнала. Хорошо бы привлечь их всех поработать на нас. Затем мы зачитывали список всех мужчин, ушедших воевать, создавая божественный щит вокруг каждого имени и стараясь рассеять страхи друг друга. Лишь в самом конце мы делились новостями.

В центральное городское отделение почты начали поступать первые письма с фронта. Вначале мы ходили туда все вместе. Позже установили очередность: две назначенные женщины забирали все. Большинство весточек приходили с наложенным платежом. Однажды я дала денег матери, расплакавшейся у стойки на почте: у нее не было средств, чтобы выкупить письма сына. После этого мы попросили Джеймса Маккену и других владельцев таверн учредить специальный благотворительный фонд, чтобы ни одной жене или матери не отказали на почте в получении письма. Зачастую эти письма зачитывались во время нашего Святого Часа.

Однако ни от Пэдди, ни от Джонни Ога весточки не было.

Однажды, в конце августа, когда после Святого Часа мы шли домой по Хикори-стрит, Молли спросила:

— Почему бы тебе не попросить Майру забирать письма с почты по пути из ее магазина?

Было понятно, что из-за своей работы Майра не может присутствовать на нашем Святом Часе, поэтому мы непременно сами добавляли в наши молитвы имя Джонни Ога.

Я ответила, что Майра обычно работает допоздна и почта к этому времени уже закрывается, что…

Но Молли сразу поняла, что это все отговорки.

— Вы что, рассорились? — спросила она. — Поэтому Майра переехала?

— Вовсе нет, — начала возражать я. — Мы по-прежнему собираемся вместе, и вообще…

— Онора, — сказала Молли, когда мы остановились у дверей нашего дома. — Озлобление и недовольство могут разрушить семью. А потом чувство обиды передается из поколения в поколение, и никто уже не вспомнит толком, с чего, собственно, все началось.

— Но я помню, с чего все началось. Майра не хотела, чтобы наши сыновья записывались в армию. И я вначале тоже, пока Патрик Келли не объяснил, что это ради дела — чтобы спасти Союз, выпустить на волю рабов, захватить Канаду, освободить Ирландию. Майра же считает, что за это не стоит отдавать жизнь.

— Молодые люди не должны умирать, — заметила Молли.

Однако они умирали. Сотни были убиты во время неожиданного поражения на речке Булл-Ран, в битве, состоявшейся через неделю после ухода Бригады. Входивший в состав 69-го полка нью-йоркский ирландский полк под командованием Мигера, друга Патрика, понес значительные потери.

— Майра никогда не позволит Дэниелу и Томасу присоединиться к армии. Никогда, — сказала Молли.

Ее сын, работавший на кораблях на озере, служил в Мичиганском полку. От воевавших на Западе не было ни единого письма. Около половины постояльцев Молли ушли в армию. Барни Макгурк тоже попытался.

— А ему ведь все шестьдесят, — вздохнула Молли.

Барни думал, что призовут намного больше народу, что состоится воинский призыв. Сыновья Лиззи Маккены тоже уже служили.

— Мне пора идти, Онора, — сказала Молли. — Найди способ уладить все с Майрой.

Она уже было отошла, но потом снова повернулась ко мне.

— Скажи-ка мне, Онора, — начала она. — Не хочу обидеть тебя этим вопросом, но все-таки… Сколько лет назад умер твой муж?

— В августе будет тринадцать.

— Долгий срок, — заметила она.

— А мне так не кажется.

— А можно узнать, был ли твой муж ревнивым?

— Нет, не был, — ответила я.

К чему она клонит? Может быть, Майра сболтнула ей что-то насчет меня и Патрика Келли? Нет, она не могла. Или могла? Я начала торопливо рассказывать Молли о том, как моя бабушка спросила у Майкла, откажется ли он ради невесты от низости, страха и ревности.

— И он согласился, — сказала я. — Он не был ревнивым.

— Великую мудрость хранят эти старые истории, — задумчиво произнесла Молли. — Ладно, доброй ночи, Онора. Увидимся завтра на Святом Часе.

Знает ли Майра о письме от Патрика Келли, которое принес мне посыльный? Мальчик доверительно сообщил, что мой муж внес дополнительную плату за доставку.

— Везучая вы женщина, миссис, — заключил он.

— Он мне не муж, — начала было я, но потом осеклась. Должен ли молодой парень выслушивать чьи-то откровения?

Патрик писал, что находился в Сент-Луисе со своим другом, капитаном Томом Суини. Они охраняли арсенал, забитый оружием и боеприпасами, чтобы сохранить все это для Союза. Там очень много сепаратистов, писал он, даже среди ирландцев. Патрика взяли в отряд в качестве разведчика. «Теперь я неофициальный член официальной армии Соединенных Штатов. Бригада движется к Миссури. Когда они приедут, я присоединюсь к ним». И подпись: «С уважением, твой Патрик Келли».

Это письмо я не стала читать на Святом Часе.

Вскоре пришли отличные новости. Во вторник утром Барни Макгурк забарабанил в нашу дверь с утренним выпуском «Чикаго Таймс» в руке. Заголовок гласил: «ИРЛАНДСКАЯ БРИГАДА ЗАХВАТИЛА ЛЕКСИНГТОН. ГОРОД НА РЕКЕ МИССУРИ ВЗЯТ». Под статьей стояла дата — 9 сентября 1861 года. Первый бой Бригады закончился полной победой.

— Они сделали это! — не унимался Барни Макгурк. — Они это сделали! Они обеспечили для Союза контроль над рекой Миссури и верхней Миссисипи — и все без единого выстрела. Защитники города просто сбежали!

Я бросилась вниз, чтобы сообщить новость Майре.

— Она ушла на работу, — сказала мне Грейси.

В тот вечер Стивен и Майкл вместе с бандой Хикори устроили большой костер. Весь Бриджпорт праздновал эту победу. Я нашла Майру в какой-то толпе и остановилась рядом. Молли и Лиззи молча наблюдали за нами. Майра улыбалась и радостно хлопала в ладоши. К дому 2703 мы пошли вместе.

— Они победили, Майра, — сказала я. — Пожалуйста, давай поговорим.

Она захлопнула дверь у меня перед носом.

На следующий день газеты написали, что на Лексингтон движется армия сепаратистов с Миссури под командованием генерала Прайса. А еще через две недели двадцатитысячная армия врага во главе с Прайсом окружила Бригаду, отрезав ее от своих.

Первая осада за время той войны. Без провизии, при недостатке воды Бригада ждала подкрепления. Так прошла неделя, потом — десять дней. Наши Святые Часы затягивались до ночи.

— Все, что мы можем, — это постоянно штурмовать Небеса молитвами, — сказала Лиззи Маккена.

Газеты предупреждали, что противник захватит и уничтожит Бригаду.

Всю ту неделю ожидания я готовила на две семьи, и все ели вместе. Мы с Майрой были вежливы друг с другом — притворялись, даже в такую тяжелую пору. Наши мальчики постоянно пребывали в таких раздумьях, что, кажется, даже не замечали этого.

В среду, 18 сентября, «Чикаго Таймс» написала: «ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ ТЕЛЕГРАФОМ: ПРАЙС ОКРУЖИЛ ЛЕКСИНГТОН И ПРИНУЖДАЕТ МАЛЛИГЭНА СДАТЬСЯ. ОН ОТКАЗЫВАЕТСЯ».

В тот вечер Майра пришла в церковь Святой Бригитты, когда я уже уходила оттуда.

— Майра.

Я протянула к ней руку, но она молча прошла мимо меня и встала на колени рядом с Молли.

В пятницу, 20 сентября, конфедераты прорвали оборону Бригады. Они намочили круглые тюки пеньки[55] и толкали их перед собой по склону холма, стреляя в наших ребят из-за этих передвижных щитов, поглощавших летевшие в ответ пули.

Двадцать первое сентября 1861 года. Полковник Маллигэн сдался. Резни не произошло. Жертвы были, но точных цифр не сообщалось. «Легкие потери», — писали газеты, которые приносил Барни. Наших мальчиков даже не взяли в плен — где конфедератам было их держать? Их освободили под честное слово, пояснил Барни.

— За это они пообещали больше не воевать.

Слава Богу. Спасибо Тебе, Господи.

Барни принес эти новости на рассвете. Я сразу бросилась вниз и начала стучать в дверь Майры, пока Барни будил Бриджет и мальчиков.

— Майра, прошу тебя. — Я постучала сильнее. — Они сдались! Slán, Майра, пожалуйста! Они сдались вчера. Это уже есть в газетах.

Но она не открыла.

Я давила на ручку и раскачивала дверную раму.

— Я буду стучать и вопить, пока соседи не вызовут полицию!

Тишина.

— Майра, ну пожалуйста, ответь хоть что-нибудь.

Дверь наконец открылась. Майра стояла передо мной в своем деловом костюме — блузке и юбке.

— Именно так я управлялась с Пайками, — сказала она. — Молчанием.

— Ох, Майра! Такие замечательные новости! Наши мальчики возвращаются домой!

— Перво-наперво они с самого начала не должны были никуда уходить, — осадила она меня, — и ты должна была твердо поддержать меня до конца.

— Мне очень жаль. Правда жаль. Но война для Пэдди и Джонни Ога закончилась. Им не позволят больше воевать. Можем мы теперь снова начать разговаривать друг с другом?

— У меня в голове накопилось много такого, Онора, что я хотела бы тебе сказать, но вряд ли тебе это понравится. Что скажешь?

— Скажу, что ссора все равно лучше, чем одиночество, Майра, — ответила я.

И она рассмеялась. Освобождение под обещание больше не воевать.

В тот вечер с нами на кухне сидел Барни. Наша команда — Джеймси, Дэниел, Томас, Бриджет с Грейси и Стивен с Майклом — не спала всю ночь.

— Я так рада, — сказала Бриджет, заметив, что мы с Майрой снова разговариваем.

Выходит, нам не удалось их обмануть.

Барни тем временем объяснял остальным: «свобода под честное слово» означает, что солдат отпустят, если они пообещают больше не воевать. Бригада согласилась на это. И сепаратисты распустили наших по домам.

— По домам? — удивилась Бриджет. — Просто так? Когда всего день назад они собирались убить их всех до единого?

— Я тоже не понимаю, — подхватила Грейси. — Если враг все равно намеревался освободить их, почему же тогда полковник Маллигэн не сдался раньше?

— Потому что не хотел проигрывать сражение.

— Но ведь он и так его проиграл! — воскликнула я.

— Но полковник-то считал, что может выиграть, — подкрепление было на подходе, — ответил Барни.

— Ох, подкрепление — я вас умоляю! — бросила Майра. — Что это вообще такое? Смена партнера в танце?

Мы ждали. Газеты писали лишь, что освобожденные солдаты будут добираться в Чикаго своим ходом. Списков погибших не было. «Легкие потери» означало, что перед капитуляцией убили или ранили сотню человек. Для нас это было много. Кто-то из них мог быть и из Бриджпорта, но никаких имен не публиковали. Полковника Маллигэна не освободили. Он оставался пленником генерала Прайса до тех пор, пока не представится возможность обменять его на кого-то из офицеров конфедератов. Его молодая жена Мэрион наблюдала за сражением из близлежащего отеля. Ей позволили присоединиться к мужу в плену, что показалось мне странным.

О Пэдди, Джонни Оге или Патрике Келли мы не знали ничего. Господи, может быть, они тоже ранены или того хуже? Мы не знали.

И снова наш Святой Час стал затягиваться до вечера. Я зажигала свечи за наших мальчиков, и за Патрика Келли тоже. Я выбросила его из своего сердца, но могла позволить себе надеяться, что он выжил.

Сентябрь сменился октябрем. Начали возвращаться наши солдаты — младший сын Лиззи Маккены и сын Молли. Никто из них не видел Пэдди или Джонни Ога. Парни молчали о великой битве под Лексингтоном. Единственное, что они сказали: «Там было тяжело — нам повезло, что мы вышли оттуда».

Казалось, битва при Лексингтоне — в конце концов, это ведь было поражение — отобьет у наших ребят желание воевать, но все оказалось наоборот. Джеймси и Дэниел, как и каждый мужчина в Бриджпорте, были решительно настроены отомстить за Бригаду. Лексингтон не забыть! «Проигранные сражения воодушевляют их больше, чем победы», — подумала я. Перемирие между мной и Майрой сохранялось.

В субботу в середине октября, через месяц после капитуляции, я развешивала на улице выстиранное белье. Джеймси увел всех младших детей в театр Маквикера, а я предпочла остаться дома на случай, если появятся какие-то новости.

По направлению к Баббли-Крик по прерии ехали двое на одной лошади. Ковбои, вероятно. Но, когда они пересекли мост через канал, я смогла рассмотреть их: это был Патрик Келли в своей индейской одежде из оленьей кожи, а с ним какой-то тощий мальчик, лежащий на шее у лошади. Его лица не было видно. Но я вмиг узнала его.

— Пэдди! Пэдди! — отчаянно закричала я и бросилась им навстречу.

Мы встретились у моста.

— Ох, Пэдди!

Он соскользнул со спины лошади прямо мне в руки.

— Пэдди, Пэдди…

Обнимая его, я чувствовала под пальцами каждое его ребрышко. Мой несгибаемый парнишка, такой худенький. Лицо старика, впалые щеки, заросшие колючей щетиной, и очень грязный. В моих объятьях он стоял неподвижно.

— Ты дома. И ты цел. Слава богу. Ты ранен?

— Только слишком устал, — сказал Патрик Келли, остававшийся на лошади. — Он был молодцом, Онора. Майкл гордился бы им. Он вел себя очень смело.

— А Джонни Ог? Где же Джонни Ог?

Я быстро оглядела берега канала, но других всадников видно не было.

Патрик спешился, поднял свернутую шкуру бизона, лежавшую позади его седла, и аккуратно положил ее на землю.

— Джонни Ог, — сказал Пэдди.

— Боже правый!..

И Пэдди заплакал — впервые с тех времен, когда был еще совсем маленьким мальчиком.

Я ждала Майру с работы, стоя перед нашим домом. Заметив, что я вышла ей навстречу, она бросилась ко мне. Но, увидев мое лицо, сразу все поняла. Патрик и Пэдди занесли тело Джонни Ога к ней в гостиную и положили шкуру бизона перед камином. Я провела Майру в ее комнату.

— Он там, Майра, — сказала я.

Она опустилась на колени и начала снимать покров.

— Погоди, Майра, — остановил ее Патрик.

Я тоже опустилась рядом с ней и обняла ее руками.

— Джонни Ог был ранен в последний день осады, — продолжал Патрик. — Его доставили на пароход, превращенный сестрами милосердия в полевой госпиталь, а потом отвезли в Сент-Луис.

— Я тоже был в Сент-Луисе, тетя Майра, — сказал Пэдди, — но не знал, где Джонни Ог. Всех нас, солдат Бригады, разделили. Мы должны были добираться домой по отдельности, но я не мог уйти без Джонни Ога. Там меня нашел дядя Патрик и привел к нему.

— Когда мы добрались до него, Майра, он был еще жив, — добавил Патрик, — но в рану попала инфекция. Началась лихорадка.

— Он узнал нас, тетя Майра, но думал, что это не плавучий госпиталь, а «Ривер Куин», что мы плывем по реке из Нового Орлеана и что мы еще только едем в Чикаго.

— Его исповедовал священник из Сент-Луиса, — сказал Патрик.

— Ему не в чем было особо каяться, — прошептала Майра. — Он всегда все делал правильно.

— Это правда, тетя Майра, — ответил Пэдди. — Он был лучшим среди нас, и мы никогда… — Он умолк. — Он послал вам слова любви. Последнее, что он сказал, было «Mathair» — «Мама».

— Мама, — повторила Майра. — Жаль, что я не смогла быть для него лучшей матерью.

— Ты была для него лучшей матерью. Лучше всех, — заверила ее я.

— Его тело не будет… — начал было Патрик, но Майра оборвала его:

— Разверни его, Патрик.

Патрик присел и развязал бизонью шкуру. Все тело Джонни Ога, даже его лицо, было обернуто полосками белой ткани.

— Джонни Ог, Джонни Ог, — все твердила Майра. — Джонни Ог…

Она поцеловала забинтованную голову своего старшего сына, дитя, которое она прижимала к себе в канун памятного Рождества в Барне. Джонни Ог.

— Заверни его снова, Патрик, — попросила Майра. — Будет лучше, если дети не увидят его таким, вернувшись домой.

Мы помогли ей встать.

— Достойные поминки, Онора. Необходимо провести достойные поминки, — сказала Майра.

— Он получит их, — ответил за меня Патрик Келли. — Его братья по оружию проводят его с почестями.

Я ожидала, что Майра с издевкой бросит эти слова ему в лицо. Братья по оружию? Почести? Но она лишь согласно кивнула.

— Это будут военные похороны, — сказал Патрик.

Майра снова кивнула:

— Джонни Ог всегда был хорошим маленьким солдатом. Без него я не смогла бы выжить в большом доме. Он знал, что старый майор ненавидел его, и научился ходить с опущенной головой. Но никогда не скулил и не хныкал.

— Смелый человек, — сказал Патрик.

— На Рождество ему исполнилось бы двадцать два. Совсем еще мальчик, — вздохнула Майра.

Прощальная панихида началась в воскресенье, во второй половине дня. Мы с Майрой сидели в ее бриджпортской гостиной, как когда-то в нашей лачуге в Нокнукурухе. Только сейчас у нас хотя бы было тело. Несчастное, искалеченное тело.

— Он был возле меня. Совсем рядом. Просто чуть сдвинулся, шагнул чуть в сторону, — шептал мне Пэдди в первую ночь после возвращения домой.

С тех пор он не проронил ни слова.

А сейчас на панихиде Пэдди здоровался с молодыми солдатами в военной форме, с их отцами и дядями.

— Бригада — это одна семья, — сказал мне какой-то мужчина, проходя вслед за Пэдди на кухню, чтобы присоединиться к Джеймси и остальным.

Мы с Майрой продолжали бдение с другими женщинами, сидя на расстоянии вытянутой руки от гроба.

Я жалела, что у нас нет плакальщицы — вроде вдовы Клуни у нас на родине, — чтобы заполнить эту ужасающую скорбную тишину какими-то словами.

Люди продолжали прибывать, и Майра повторяла каждому:

— Мой первенец.

Майкл Гибсон с лодочной фабрики взял Майру за руку:

— Великий был работяга, труженик. Он чувствовал лодки до мозга костей. Хороший сын. Он хотел обойти под парусом весь мир, но говорил, что океан забрал жизнь его отца, поэтому он не может допустить, чтобы его мама волновалась, когда он уходит в море. А погиб на суше.

— Хороший сын, — повторила за ним Майра. — Очень хороший сын.

Эти два дня после приезда Патрик Келли не появлялся. Зато внезапно появился мистер Макгилликадди. Он принес гроб, заявив, что Патрик за него уже заплатил.

— В этом весь дядя Патрик, мама, — сказал мне Джеймси. — И посмотри, кого он привел с собой, — это олдермен[56] Комиски и мистер Онахэн. Они здесь, в нашем доме, — это показывает, как важен был для всех Джонни Ог.

Я пошла, чтобы сказать это Майре. Сидевшие рядом с ней Лиззи Маккена и Молли Флэниган подняли на меня глаза.

— Что ж, — сказала Лиззи, — когда эти двое впервые появились в Бриджпорте, я сразу сказала, что одеты они замечательно.

— Твоему Джонни Огу отдают должное по-настоящему, — подхватила Молли.

— А Патрик Келли, конечно же, по-прежнему в своей оленьей коже. Ему бы тоже следовало носить форму, — заметила Лиззи.

— Но он хотя бы подстригся, и борода его аккуратно подрезана, — возразила Молли.

— Думаю, он разведчик, — сказала я.

Лиззи странно взглянула на меня.

Майра встала и пошла встречать гостей. Патрик представил их ей, и все прошли на кухню.

Джон Комиски служил олдерменом в Чикаго от прихода церкви Святого Семейства. Он также выполнял роль казначея в Бригаде и собирал средства для ее нужд. Уильям Онахэн был издателем «Вестерн Тэблет», основал Католическую библиотеку и Ассоциацию литераторов — обходительный, с изысканной речью, друг епископа. «Люди высокого положения и больших достижений, хотя они младше меня», — подумала я. Обоим, полагаю, слегка перевалило за тридцать. Джон Комиски был высоким, хорошо сложенным, с большим выступающим носом. Уильям Онахэн едва доходил ему до плеча — миниатюрный парень с редеющими волосами и в золоченых очках. Джон Комиски взял Майру за руку:

— Я искренне сочувствую вашему горю, миссис Лихи. Он был отважным парнем, который ушел от нас слишком рано.

«На нем род Лихи обрывается, — сказала мне Майра накануне ночью. — Мой Джон был добрым и простодушным, он смело ходил в море, и его сын Джонни Ог был похож на него. Не осталось больше настоящих Лихи, хотя Грейси и Дэниел носят эту фамилию».

Однако сейчас Джон Комиски, слегка похлопывая Майру по плечу, упомянул, что в Чикаго живет много семей Лихи.

— Что, правда? — Она пристально взглянула на него. — А они из графства Голуэй?

— Все может быть, — ответил он.

— Я должна познакомиться с ними, — сказала Майра.

— Да, Лихи — это здесь целый клан, — согласился Уильям Онахэн.

Позади Джона Комиски стоял какой-то маленький мальчик.

— А кто этот малыш? — спросила Майра.

— Мой сын Чарли, — ответил олдермен. — Ему всего два, и он очень стесняется. Моя жена сейчас навещает мать еще одного погибшего из Бригады, поэтому он со мной.

— Кажется, мой Джонни Ог только-только был таким же крохой, — вздохнула Майра. — Чарли. — Она присела перед ним. — Привет, Чарли.

Кроха улыбнулся ей.

— Онора, а где Бриджет и Грейси? — спросила сестра у меня. — Нужно, чтобы они отвели Чарли к вам и поиграли с ним там.

Я взяла Чарли за руку. Бриджет и Грейси я не видела, зато нашла на лестнице Майкла, играющего с мячом.

— Познакомься, Майкл, это Чарли, — сказала я.

— Привет, — сказал мой сын, продолжая бросать мяч.

Маленький Чарли завороженно смотрел на него.

— Мячик, — сказал он. — Мячик.

— Он для бейсбола, — сообщил ему Майкл.

— Бейсбол, — с придыханием повторил Чарли Комиски.

Я вернулась к Джону Комиски.

— Можно мой Майкл возьмет Чарли поиграть на улицу? — спросила я у него.

— Я был бы вам очень благодарен, — ответил он.

— Далеко от дома не уходите, — велела я Майклу.

Мой младший уже был выше большинства собравшихся здесь мужчин. Майра права: кажется, они только-только были малышами, а вот уже выросли и скоро разлетятся. Майкл в юности всегда был таким же покладистым, как и Джонни Ог. Джонни Ог никогда не жаловался, не нуждался в сюсюканье или упрашиваниях. В детстве заботился о младших братьях. Надежный парень. Он был бы прекрасным отцом.

Майра вновь присоединилась к женщинам. Она сидела прямо и скованно, вела себя сдержанно. Без слез. Благодарила всех соседей за добрые слова, когда те говорили ей: «Сочувствуем вашему горю», «Хороший был парень», «Славный мальчик».

Патрик Келли привел с кухни Пэдди и остальных мужчин. Все остановились перед гробом. Почетный караул был одет в военные мундиры и рабочие штаны. Люди постарше надели воскресные рубашки и брюки. Джон Комиски и Уильям Онахэн стояли в своих изысканных костюмах джентльменов. Сколько их было? Тридцать? Сорок? Больше. Люди стояли вокруг гроба Джонни Ога из сосновых досок толпой, расправив плечи и высоко подняв подбородки. Патрик Келли, выглядевший военным несмотря на свой наряд из оленьей кожи, положил на плоскую крышку гроба кусок зеленой ткани.

— Этот лоскуток был фрагментом знамени Ирландской Бригады, которое перед капитуляцией разрезали на части, — сказал он. — Враг не захватил наш флаг. У нас не отобрали знамени Ирландской Бригады. Капрал Джонни Ог Лихи продолжил традиции мужества и отваги, восходящие еще к Фонтенуа и прежним временам. Память о нем останется в веках. Он ирландский герой. И в память о нем давайте же защитим нашу новую родину, а затем освободим старую. Faugh-a-Ballagh!

— Faugh-a-Ballagh! — зычно подхватили мужчины. — Ура-а!

Я обратила внимание на выражения лиц Джеймси и Дэниела, когда они присоединились к этому хору голосов и тоже закричали:

— Ура!

Патрик поднял жезл Греллана и, держа его над гробом, благословил Джонни Ога и всех парней. Джеймси вынул из кармана дудочку. В воздухе поплыли высокие и чистые ноты мелодии «Снова единая нация». Мужчины запели гимн, а женщины вторили им.

Я смотрела на Майру. Она молча кивала.

Слово взял отец Келли:

— Капрал Джонни Ог Лихи пребывает на Небесах, воссоединившись с нашим Отцом Небесным и своим земным отцом. Я, как и многие из вас, верю, что нашими Небесами является Ирландия и что все мы вновь увидим ее после смерти. Джонни Ог Лихи, отдавший жизнь за честь своей старой родины и в защиту новой, сейчас уже там. Помните, что кричит петух: «Slán Mhic Máire». И теперь, Джонни Ог, сын Майры, ты тоже под защитой. Под защитой и дома.

Мне нужно было выйти на улицу. Я сдернула с крючка шаль, накинула ее на плечи и выскользнула из дома.

Я шла к берегу канала. Местные называли это время года, наступавшее прежде, чем зима снова наступит на горло Чикаго, «индейским летом», и я тоже привыкла к этому названию.

Война. Такое короткое слово, а как много оно значит. Все парни в нашем доме кричали о том, что пойдут на войну и отомстят за Джонни Ога. Просто они не видели его тела, когда Патрик развернул бизонью шкуру.

По крайней мере, мы могли похоронить Джонни Ога. А вот Анни Маккафферти не знала, где ее сын. Как и Китти Горман и Мэри Мэлоун. Пэдди рассказывал нам, что мертвых солдат просто стаскивали в траншеи, а потом засыпали землей.

— Как в Ирландии во время Великого голода, — грустно ухмыльнулся он.

Мы спасли своих детей такой ценой. И теперь терять их? Какой же в этом смысл?

— Онора.

Меня догнал Патрик Келли.

Я остановилась и оглянулась на него.

— Я очень благодарна тебе, Патрик. Пэдди рассказал, как ты помогал ему.

Патрик пожал плечами.

— Мне жаль, что я не смог добраться туда раньше, — ответил он. — Я сражался под Уилсон-Крик в штате Миссури вместе с Томом Суини. Вот это человек, Онора. На Мексиканской войне он потерял правую руку. В бой скачет, удерживая поводья зубами, чтобы левой рукой можно было держать саблю. И все ирландцы демонстрируют подобную доблесть: Шестьдесят девятый полк — на Булл-Ран, Бригада — под Лексингтоном, а есть и много других примеров.

— Я все думаю о том, что Джонни Ог был ранен двадцатого сентября, за день до капитуляции. Всего за один день, Патрик. Почему же Маллигэн не сдался раньше?

— Джеймс Маллигэн ожидал, что в любой момент наступит облегчение. Генерал Фремонт мог бы немного быстрее прийти к нему на помощь, если бы знал, что под палаткой Маллигэна закопан миллион долларов, конфискованный в банке Лексингтона.

— Так он шел за деньгами? А не спасать Джонни Ога?

— Там было множество Джонни Огов, Онора.

Ночь постепенно накрывала прерию.

— Но Пэдди, по крайней мере, отслужил свои девяносто дней, и теперь с этим покончено, — сказала я.

— Срок его службы будет продлен. Солдат будут держать под ружьем столько, сколько потребуется.

— А как же их честное слово? Бригада не может воевать снова!

Патрик раздраженно пнул ногой землю.

— Как только Маллигэна отпустят, он сразу поедет в Вашингтон, чтобы восстановить Бригаду.

— Но он не может этого делать! Так написано в том документе об освобождении! Вот, посмотри сам.

Я вынула сложенную расписку Пэдди, которую прятала под блузкой. Оберег, удостоверяющий, что мой сын вне войны. В этой бумаге говорилось, что капрал Пэдди Келли дает слово чести не брать в руки оружие против Конфедеративных штатов либо помогать или содействовать правительству Соединенных Штатов или любой из его армий.

— Выдана в Лексингтоне 25 сентября 1861 года, — прочла я. — Так что он не может воевать. И никто из этих ребят не может, понимаешь? Потому что они дали слово чести.

— Прочти внимательнее, Онора. Там сказано: «Пока он не будет обменян либо освобожден иным образом». Они отпускают под честное слово нас, мы отпускаем под честное слово их. После чего все расходятся по домам и снова присоединяются к армии. В конце концов, конечно, будут лагеря для военнопленных, куда захваченные противники могут удаляться с поля боя, и…

— Удаляться с поля боя? В твоих устах это звучит как комментарий матча по херлингу[57].

— И очень жаль, что это далеко не спортивный матч, — сказал он. — Оджибве, например, улаживают ссоры, играя в лакросс[58].

— А древние ирландцы посылали сражаться своих лучших бойцов. Один на один.

Он кивнул.

— Послушай, Онора, сейчас мне нужно идти, и я хочу…

— Я не пущу Пэдди снова воевать и не дам, чтобы в армию записали остальных, — перебила его я.

— Онора, я уже говорил тебе: ты не в состоянии их остановить. Они уже приняли решение, произнеся клятву над гробом Джонни Ога.

— Так ты думаешь, что Майра позволит Дэниелу и Томасу?.. Прошу тебя, держи свои барабаны с ружьями подальше от нас.

— Вот увидишь, — сказал Патрик, — Майра сама захочет, чтобы смерть Джонни Ога была не напрасной — так же, как этого хотят парни из Бригады.

— Просто они не осознают, что могут умереть точно так же.

— Мы все умрем, Онора. В жилах у этих ребят течет кровь воинов. Победа здесь и свобода для Ирландии — они изменят историю.

— Историю? Значит, теперь они гибнут для истории? Двадцатое сентября 1861 года — Джонни Ог Лихи ранен. Двенадцатое октября — он умирает в возрасте двадцати одного года. Запишите. Вот и вся история. Меня тошнит от такой истории.

— От истории все равно не уйдешь, — заметил Патрик. — Ты ведь ирландка.

— Мама!

Ко мне подбежал Майкл, а за ним — Чарли Комиски.

— На улице уже слишком темно, и мяча не видно. Мы пойдем в дом.

— Я с вами, Майкл.

— Это хорошо. Идемте, дядя Патрик, — сказал мой сын, беря Патрика за руку. — У меня есть отличный план, как нам достать этих мятежников, которые убили Джонни Ога.

Я взяла Чарли Комиски на руки и притянула Майкла к себе.

— Дяде Патрику пора идти, Майкл. Он отправляется в далекий путь, и мы долго его не увидим.

— До Рождества, что ли? — спросил Майкл. — Ну, это не так уж долго.

— Может так получиться, что я не приеду на Рождество, — сказал Патрик.

«И это к лучшему», — подумала я.

— Он пытается сделать так, чтобы война скорее кончилась, — пояснила вслух.

— Только постарайся, чтобы она не получилась слишком уж короткой, дядя Патрик, — попросил Майкл. — В следующем году мне исполнится тринадцать, и тогда я мог бы…

— Майкл!

— Твоя мама замерзла, Майкл, отведи ее домой. Онора, я переговорил с Джоном Комиски. У него есть для тебя работа: разобраться с перепиской Бригады, когда полковник Маллигэн вернется. Армия Союза захватила в плен несколько высокопоставленных конфедератов, и скоро их обменяют на Маллигэна. Контора находится в городе. Тебе понадобятся деньги, Онора. Цены будут расти. В этом виновата война. А я сам не знаю, где буду.

— Спасибо тебе. Прощай, Патрик, — сказала я. — Буду молиться за тебя.

— Помолись, Онора.

Глава 30

Полковник Маллигэн вернулся в Чикаго 1 ноября, на Самайн, и я получила от него записку. Он отправлялся на деловые встречи в Спрингфилд и Вашингтон, однако рассчитывал появиться через две недели. Тогда и начнется моя работа в качестве его секретаря. Это было весьма кстати: цены на еду росли с каждым днем.

Майра не вернулась в свой магазин. После столь мужественного поведения на похоронах Джонни Ога она сильно сдала: днем в основном спала, а по ночам просиживала перед бутылкой виски. Через три недели после похорон сына она выходила из дома только по воскресеньям, чтобы посетить его могилу на кладбище Кэлвери, находившемся за городской чертой к северу, у озера Мичиган.

Поездка туда была долгой, холодной и гнетущей. Поезд довозил нас до Говард-стрит, где мы нанимали извозчиков, обеспечивавших транспорт на похоронах в течение недели и для посетителей кладбища по воскресеньям.

Зима была в разгаре: над серым озером низко нависало затянутое свинцовыми тучами небо, дули холодные ветра.

Там мы подолгу стояли у холмика над Джонни Огом. Майра куталась в черную шаль. Жемчужина с белоснежной грудью превратилась в скорбящую мать.

— По крайней мере, я хотя бы устроила его тело в удобной могилке, — сказала она мне в прошлое воскресенье.

Я обняла ее за плечи.

— Почему ты не ходишь к нам на Святой Час, Майра?

Она, казалось, удивилась такому вопросу.

— Я покончила со всем этим, Онора.

— Что?

— Я игнорирую Бога. В противном случае я стала бы Его ненавидеть. Так лучше. А теперь пойдем-ка домой.

Позднее я устроила Майру у огня и села выпить с ней виски.

— Иди домой, Онора. Я в порядке.

Я размешала уголья в камине и ушла. Майра хотела, чтобы я оставила ее. Так она могла осушить бутылку и, возможно, уснуть.

— Каждый вечер одно и то же, тетя Мед, — жаловалась мне Грейси. — За весь день съедает по одной-две картофелины.

Сейчас Томас, Дэниел и Грейси ужинали наверху вместе с нами. Майра не приходила. «Я не голодна».

— Оставьте ее в покое, — сказала мне Молли Флэниган.

Лиззи поддержала ее:

— Дайте ей время. Что плохого в том, что она находит утешение в виски?

Военной зарплаты Джонни Ога Майре хватило на два месяца ренты за квартиру. Но деньги заканчивались, а она не могла вернуться в магазин — и не собиралась.

Пэдди тоже много пил. Каждый день он просиживал в таверне Маккены до глубокой ночи. К Слэттери он не вернулся.

— Зачем? — спрашивал он. — Скоро меня переподпишут, а за добровольное поступление на службу положена премия.

При записи в армию выплатили двадцать пять долларов. Большинство семей в Бриджпорте с трудом сводили концы с концами. Хорошая работа здесь стала редкостью. Большие компании, заключавшие контракты на поставку в армию мяса, бобов, муки и ботинок, вытесняли из этого бизнеса более мелкие. Хаф ушел, и Томас потерял работу. На новых бойнях платили мало — людей нанимали на каждый день отдельно и увольняли без объяснений. Боссы не хотели брать ирландцев, предпочитая новых людей, приезжавших сюда со всей Европы, которые не знали английского языка и которым было труднее постоять за свои права. Даже фабрика, производившая бочки, на которой трудился Дэниел, пострадала: новые заводы сбивали цены на рынке.

Конечно, единовременный бонус в двадцать пять долларов плюс армейская зарплата должны были поддержать семью. На Святом Часе матери, не проводившие воскресенья на кладбище Кэлвери, благодарили Бога, что их сыновей вновь берут на службу, и молились о скорой победе.

Пэдди ждал лишь команды полковника Маллигэна. Джеймси, Томас и Дэниел планировали присоединиться к нему. И мы с Майрой не могли их остановить.

Бриджет и Грейси хотели бросить школу, чтобы тоже работать и приносить деньги в семью.

— Работать? И что вы собираетесь делать? — спрашивала я. — Быть горничными в доме одной из своих одноклассниц из школы Святого Ксавьера? Доучитесь. Тогда вы сможете стать учителями.

Я не могла брать деньги с матерей за письма их сыновьям, как не могла просить платить мне и отца Келли. Он приостановил строительство церкви. Все собранные деньги уходили в фонд вдов и сирот. Поэтому я испытала большое облегчение, когда в середине ноября Пэдди проводил меня в расположенный в центре города офис Бригады — и особенно радовалась тому, что он был рядом со мной во всем этом хаосе. Чикаго набивал брюхо на бизнесе, построенном на войне. Здания росли как на дрожжах, прямо из грязи. Поезда прибывали ото всех направлений. Повсюду толпился народ.

— Здесь расположены офисы юристов, коммерсантов и страховых брокеров. Это те, кто смазывает все шестеренки в механизме Чикаго, — объяснял мне Пэдди, пока мы взбирались по лестнице кирпичного здания на Лейк-стрит.

Он постучал в дверь третьего кабинета, на которой золочеными буквами по матовому стеклу были написаны имена. Сначала — Аррингтон, Фитч и Маллигэн, присяжные поверенные; затем — «Вестерн Тэблет», Уильям Онахэн, издатель, Джеймс Маллигэн, редактор; и в самом низу — Джон Комиски, олдермен 10-го административного района, казначей, Гвардейцы Шилдс /Ирландская Бригада.

— Войдите, — откликнулся кто-то.

Трое мужчин, сидевших за длинным деревянным столом, немедленно встали, положив свои сигары на блюдо посреди стола.

Пэдди отдал честь:

— Докладываю, господин полковник: капрал Пэдди Келли прибыл, сэр.

Он звонко щелкнул каблуками.

— Вольно. Вольно, прошу вас, — сказал полковник Джеймс Маллигэн.

Я снова отметила про себя его темные пронзительные глаза и аккуратно подстриженные усы. Очень серьезный человек.

Пэдди хлопнул руками у себя за спиной и встал, расставив ноги.

Полковник Маллигэн, обладавший прекрасными манерами и разговаривавший со мной очень любезно, сказал, что я могу гордиться капралом Келли, и попросил передать соболезнования матери капрала Лихи. Затем он спросил, нет ли у меня вестей от Патрика Келли, после чего мистер Онахэн и олдермен Комиски очень лестно отозвались об усилиях и вкладе Патрика, которого полковник Маллигэн назвал «строителем моральных устоев». Я, в свою очередь, поблагодарила мистера Онахэна и олдермена Комиски за то, что они пришли на похороны Джонни Ога.

— Мы должны отдавать должное павшим, — ответил на это полковник Маллигэн.

Он объяснил мне мое первое задание: необходимо было разослать письма с соболезнованиями семьям всех ста бойцов Ирландской Бригады, которые погибли или были ранены под Лексингтоном. Полковник Маллигэн напишет образец, а я затем перепишу это письмо на официальных бланках Бригады. Он вручил мне листок плотной белой бумаги, вверху которого гаэльским шрифтом было напечатано: «Ирландская Бригада». Слева, в окружении листьев клевера, изображалась арфа над знаменем с девизами: «Erin Go Bragh» и «Помни Лексингтон и Фонтенуа».

Полковник Маллигэн сказал, что тела многих солдат похоронены в штате Миссури. «И это безымянные могилы», — подумала я. Он хотел, чтобы эти письма стали своего рода памятными знаками для семей погибших, чем-то, что можно было бы хранить. Отец Келли подтвердил им слова Патрика о том, что у меня очень красивый почерк. Как быстро я могла бы написать эту сотню писем? Я поинтересовалась, можно ли мне работать дома и затем отдать письма на подпись полковнику. Он согласился и попросил принести их ему домой.

— Я передам их вам завтра, во второй половине дня, — пообещала я, подумав, что Бриджет и Грейси могут мне помочь.

Олдермен Комиски спросил, достаточно ли десяти долларов за такую работу. Я ответила, что вполне достаточно. Полковник Маллигэн добавил, что не может просить меня писать письмо собственной сестре, поэтому он составит его сам, а я смогу использовать его в качестве образца.

Он сел за стол, взял официальный бланк и начал писать. Он постоянно останавливался и снова принимался за письмо, нервно постукивая пальцем по столу.

Пока Маллигэн работал, я просмотрела полученный от него список:

«Кампания А: Патрик Карей, Джон. У. Смит, Дж. Дж. Армстронг, Джон Келли, Джон Фоли.

Кампания Б: Майкл Гренахэн, Фрэнк Курран, Уильям Маллигэн, Ф. Каммингс, Патрик Фитцджеральд, Эдвард Конли, Маккарти (имя неизвестно), Джон Делэни, Джон Гэллахер».

Все убиты.

Патрик Муни, Эдвард Хэнлон, Давид Ши, Энтони Макбри, Джон Маклафлин, Томас О’Мира, Джон Макклой, Джеймс Роше, Патрик Макманн… Убиты.

Я отметила про себя разницу в написании фамилии Келли — Келли и Келлей. Были там также Конри и Конрой, Конли и Коннелли: люди переиначивали свои фамилии на английский лад, чтобы подстроиться под американские традиции.

Я взглянула на Пэдди, который стоял рядом — целый и невредимый. И подумала о Джонни Оге и Майре.

— Майра, это я. У меня кое-что для тебя есть. Открой, пожалуйста.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дверь отворилась. Сестра взяла у меня письмо и пошла на кухню, чтобы прочесть его. Я последовала за ней.

Там было холодно. Дрова прогорели до золы. Волосы у Майры были засалены и нечесаны. Она куталась в черную шаль. «Интересно, где же ее красная шелковая?» — подумала я.

Положив письмо на стол, Майра подтолкнула его с одной стороны, потом с другой. Наконец она открыла его и перечитала дважды. Медленно провела пальцами по верхушке бланка. Арфа — «Erin Go Bragh» — «Помни Лексингтон».

— Хочешь послушать, что здесь написано? — спросила она.

— Хочу.

И Майра начала читать:

«Дорогая миссис Лихи!

Ваш сын погиб за славное дело, и я знаю, что вы не разочарованы такой его судьбой. Молюсь, чтобы взамен вашей жертвы наш Господь даровал вам Свою милость, силы нести этот крест. Он просил у своей матери того же. И как она увидела Его Воскресенье, так и вы станете свидетельницей того, как ваш Джон оживет в нашей победе. Победе здесь и в нашей любимой Ирландии. Имя Джона Лихи будет внесено в список славы. О нем будут помнить.

Ваш покорный слуга,

Джеймс А. Маллигэн,

полковник Ирландской Бригады,

23-й Иллинойский добровольческий полк».

— Внесен в список славы, — повторила Майра. — О нем будут помнить. Мой сын. Мой Джонни Ог. Он получил больше, чем его отец.

Она улыбнулась мне. Это была первая ее улыбка за целый месяц.

— Конечно больше, — согласилась я.

— И еще эту укромную могилку. Нужно поставить там надгробный камень — из зеленого мрамора, с надписью «Ирландская Бригада», с листьями клевера и арфой. Чтобы все видели.

— Поставим, обязательно, — заверила я.

— А ты веришь в то, что сказал отец Келли? Что Джонни Ог на Небесах дома и в безопасности?

Я посмотрела на нее и взяла ее за руку.

— Конечно, Майра. Джонни Ог наконец-то познакомился со своим отцом.

Она кивнула и сжала мою ладонь.

— Мой Джонни гордился бы тем, что его сын вступил в бой за свободу. Как думаешь, он знает об этом?

— Знает, Майра. И мой Майкл тоже знает это.

— На Небесах, — задумчиво произнесла она. — С мамой, папой и бабушкой. Великое воссоединение. Думаю, если я собираюсь поверить в Небеса, мне нужно снова впустить Бога в сердце. Я соскучилась по мессам. Не верила тебе, что новости из церкви могут вернуть меня к жизни. — Майра встала и оглядела кухню. — Ладно, давай лучше приготовим поесть мальчикам. Ты только взгляни на мой очаг. У тебя есть дрова, Онора? Сможешь мне одолжить?

— Есть, Майра.

— Хотя почему я так сказала — одолжить… Ты ведь все равно не возьмешь их обратно.

— Об этом не беспокойся.

— А помнишь ту ночь на Рождество, когда мы собирались сжечь стулья Молли, а потом вдруг появился Патрик Келли?

— Конечно помню, — ответила я.

— Славный парень этот Патрик Келли. Все-таки привез Джонни Ога домой. Джонни Ог был умным не по годам, а теперь оказалось, что он не дожил до седых волос, — вздохнула она. — Я думала, он обманет смерть.

— Я знаю.

Она принялась ходить по комнате, а затем остановилась перед зеркалом.

— Боже мой, на кого я похожа! — воскликнула она. — Ужас какой-то. Слушай, Онора, а не найдется ли у тебя немного жаркого, которое ты могла бы разогреть для меня? Я вдруг почувствовала, что голодна как волк.

— Найдется, Майра, все найдется.

— Я вернулась, Онора, — сказала она. — Вселившаяся в меня фея носила меня непонятно где. А слова полковника Маллигэна разрушили ее чары. И она отпустила меня. Сегодня ночью я, наверное, усну.

— Что, даже без poitín?

— Возможно, — ответила она. — Может, полковник Маллигэн прав? Как думаешь, сойдет ли на меня благодать, которая даст мне возможность быть сильной?

— Ты всегда была смелой, Майра.

— Да, — согласилась она. — Но я должна думать и о других. А представь, если у женщины всего один ребенок и она его теряет… Слушай, нельзя ли поживее насчет жаркого?

— Пойдем к нам, наверх, — предложила я.

И она пошла. В тот вечер мы поужинали вместе впервые за месяц, минувший с похорон Джонни Ога. Грейси, Бриджет и — слава богу — Майра тоже помогали мне работать над письмами полковника. Майра заявила: то, что она будет писать слова соболезнования и утешения матерям и женам солдат, служивших вместе с ее Джонни Огом, обязательно поможет ей.

— Отменная каллиграфия, Майра, — заметила я.

— Благодарю вас, мисс Линч, — шутливо огрызнулась она.

В каждое письмо мы добавляли что-то от себя: «Он был честью рода Каннингемов», «Герой и гордость клана О’Мара», «В лучших традициях Фитцджеральдов… О’Доннеллов…» «Они рождены воинами, — думала я, — и ничего нам с этим не поделать». Закончили мы лишь за полночь.

— Сегодня я точно усну, — сказала Майра, — а утром, думаю, пойду в свой магазин.

На следующее утро мы с Бриджет отнесли эти письма в дом Маллигэнов. Я просила Майру пойти с нами, но ей не терпелось быстрее вернуться в магазин. Бриджет тоже не хотела идти.

— Один раз школу можно и пропустить.

— Но мне надеть нечего. А что если там будет Джеймс Ньюджент?

— Ты же не на бал собираешься, — успокоила я ее. — Надень свою школьную форму — юбку и жакет — вместе с той блузкой, которую я подарила тебе на Рождество.

Маллигэны жили на Северной стороне, неподалеку от Собора Святого Семейства напротив озера Мичиган.

Остановившись, мы с Бриджет рассматривали это серое каменное здание с длинным балконом на втором этаже.

— Как здорово было бы выходить на этот балкон, чтобы попить чаю на рассвете, когда солнце поднимается над озером Мичиган, — мечтательно сказала я.

— Я убеждена, что Маллигэны пьют кофе, мама.

Мэрион сама открыла нам дверь и сердечно обняла Бриджет. Месяц плена на ее внешности не отразился. Я сказала ей, что она хорошо выглядит. Мэрион ответила, что генерал Прайс оказался настоящим джентльменом, хотя он и сепаратист. Она сказала, что помнит Бриджет по школе Святого Ксавьера — ведь та поступила как раз в тот год, когда Мэрион ее оканчивала, верно? А теперь Бриджет уже в предпоследнем классе! Как быстро летит время…

Ведя нас в гостиную, она непринужденно болтала с Бриджет. Полукруглые окна выходили на озеро. В камине горел слабый огонь, а по обе стороны от него стояло по мягкому креслу с набивкой из конского волоса.

Не здесь ли Джеймс Маллигэн и его жена сидят по вечерам? Он курит свою трубку, а она вышивает или читает книгу. Впрочем, сейчас полковник не так много вечеров проводит дома. Однако непременно будет в их жизни время, когда они смогут сполна насладиться здесь обществом друг друга.

Но доживет ли Джеймс Маллигэн до седых волос? Он так рвется вести людей в бой, да еще тянет с собой эту молодую женщину. У Мэрион уже есть ребенок, и она беременна снова.

В комнату вошла пожилая дама, за которой горничная несла на подносе чашки с блюдцами и серебряный чайный сервиз.

— Поставьте это на стол, Бидди, — сказала дама, и девушка послушно опустила свою ношу.

— Леди, какой приятный сюрприз, — обратилась дама к нам. — Мой зять, полковник Маллигэн, умеет организовывать такие вещи. Бидди, принесите еще чашек. Я — Элис Грант Ньюджент, мать Мэрион.

Миссис Ньюджент села, оглядывая нас обеих с тем же выражением лица, с которым когда-то в Барна-Хаусе смотрела на меня мисс Линч, — готовая расспрашивать и раздавать инструкции.

Когда мы приехали в Чикаго и как? Так значит, я вдова? Это ужасно. О да, она слыхала, что условия жизни в Ирландии были невыносимы. Но она никогда не могла понять: почему людям просто не есть рыбу? Впрочем, ответа на свой вопрос она не ожидала.

Что же касается ее семьи, то Гранты — «У нас шотландско-ирландские корни» — живут в этой стране уже много поколений. Ее кузен, Улисс С. Грант, был офицером и занимал важный пост в армии Союза.

— Он скоро станет генералом, — сообщила нам миссис Ньюджент.

А где же мы живем? В Бриджпорте? Ах. Это правда, что условия там сейчас существенно улучшились?

— Вы ведь тоже из Бриджпорта, Бидди, не так ли? — спросила миссис Ньюджент у горничной, когда та подошла к ней с чайником.

— Да, миссис Ньюджент, — ответила девушка и повернулась ко мне. — А я вас знаю. Вы миссис Келли и Бриджет. А я — младшая дочка Мэри Глисон.

— Бриджет Мэри, кажется, верно? — уточнила я.

Миссис Ньюджент заулыбалась и подлила чаю сначала мне, а затем Бриджет.

— Приятно, что вы встретили здесь друзей, Бидди, — заметила она.

— Я бываю в Бриджпорте только на céili — на танцах — в субботу вечером, да еще на воскресной мессе в церкви Святой Бригитты. На поздней мессе, — сказала Бидди и рассмеялась.

— Никогда нельзя пренебрегать спасением своей души, — заявила миссис Ньюджент. — А мы ходим в собор. Епископ Дугган — наш близкий друг.

— Я как-то пробовала ходить в церковь Святого Имени Иисуса, — вставила Бидди. — Но у Святой Бригитты парни намного симпатичнее. Хотя и в церкви Святого Патрика их немало. Возле этого прихода в пансионах живет много мужчин с железной дороги. Иногда я хожу на мессу в оба этих места.

— Вы очень набожны, Бидди, — сухо сказала миссис Ньюджент. — Спасибо, можете идти.

Уходя, Бидди подмигнула нам.

Мы все сидели очень напряженно, плотно сдвинув колени и сжав губы. Вдруг Мэрион рассмеялась. Мы с Бриджет присоединились к ней.

— Что? — удивленно спросила миссис Ньюджент у Мэрион. — Что случилось?

— Это из-за Бидди и ее походов на мессы, — сквозь смех выдавила из себя Мэрион.

Элис Ньюджент повернулась к нам:

— Видите ли, леди, я обратилась в вашу веру недавно и не всегда понимаю некоторые вещи.

Марион и Бриджет засмеялись еще сильнее.

— Да тут, похоже, кто-то отлично проводит время, — раздался чей-то голос, и в комнату вошел молодой человек. — Я услышал этот шум и решил полюбопытствовать.

Мэрион подняла голову и улыбнулась ему.

— Мой брат Джеймс, — представила она его.

Бриджет мгновенно прекратила хихикать, и я услышала, как она тихонько охнула.

И было отчего. В проеме двойной двери гостиной, почти касаясь головой рамы, стоял Джеймс Ньюджент. Золотистые кудри редкого для мужчин оттенка казались непокорными — словно он постоянно старался их пригладить, однако они не повиновались. Белоснежные зубы и обаятельная улыбка. У него были синие глаза Мэрион и такой же прямой нос. Но там, где у нее начинались пухлые щеки и округлый подбородок, его лицо приобретало другие черты, и красота эта переставала быть женской.

Он подошел к матери и поцеловал ее в щеку.

— Так что это была за шутка, мама? — поинтересовался он.

— Шутка? Что ты имеешь в виду? — удивилась она.

Он повернулся и улыбнулся Бриджет.

— Такой приятный сюрприз в прекрасный зимний день, — глядя на нее, сказал Джеймс Ньюджент.

Мэрион представила нас.

— А, я понимаю — семья капрала Келли, к тому же связанная с Патриком Келли. Примите мои соболезнования по поводу гибели вашего племянника, миссис Келли, и вашего кузена, мисс Келли.

— Меня зовут Бриджет, — сказала она.

— Бриджет. Так звали мою бабушку Ньюджент, мать моего отца, которая приехала из Ирландии. Помню, у нее еще был крестик из камыша, который она называла крестом Святой Бригитты.

— Croiseog Bhr íde, — повторила я по-ирландски.

— Бабушка говорила по-ирландски, — сказала Мэрион, — но мы никогда не учили этот язык.

— Да и зачем вам? — заметила миссис Ньюджент.

— А я знаю «Faugh-a-Ballagh», — вставил Джеймс Ньюджент. — Это тоже по-ирландски.

— «Прочь с дороги», — перевела Мэрион. — Я тоже знаю это.

— А вы знаете историю этого девиза? — спросила я.

— В 1745 году Ирландская Бригада, сражавшаяся на стороне французов, нанесла поражение британцам под Фонтенуа, — ответил Джеймс Ньюджент. — А «Faugh-a-Ballagh» было их боевым кличем.

— Ухаживая за мной, мой муж рассказывал мне множество историй об ирландских героях.

— Вы такая не одна, — сказала я.

Славная девушка, несмотря на такую мать.

Я следила за выражением лица миссис Ньюджент, когда ее сын пытался очаровать мою Бриджет, простую девушку из Бриджпорта. Ей это определенно не нравилось.

Я не вполне осознавала, что моя дочь превратилась в очень красивую молодую девушку. Белокурые вьющиеся волосы, голубые глаза, фигура, доставшаяся ей от Уолшей. В своей школьной форме она сидела в этой комнате очень спокойно и непринужденно. И подбрасывала Джеймсу Ньюдженту другие фразы на ирландском, которые помнила.

— «Nollaig Shona Dhuit» означает «Счастливого Рождества», — сказала она.

Он с трудом попытался повторить это, и оба засмеялись.

— Через несколько недель Бригада устраивает рождественские танцы. Для меня было бы большой честью, если бы вы согласились пойти туда со мной, — заявил он.

— Погоди, Джеймс… — начала было миссис Ньюджент, но тут вошел полковник Маллигэн.

— Сегодня, во второй половине дня, я уезжаю в Вашингтон, — сообщил он. — Попытаюсь договориться в военном ведомстве, чтобы нашу Бригаду восстановили. И очень рад, что все это будет разослано по адресам.

Он сел и начал подписывать письма.

— Прекрасная работа, миссис Келли.

— Немало из них написала Бриджет. Она учится в школе Святого Ксавьера — скоро уже заканчивает ее. Она лучшая в классе. А ваш шурин любезно пригласил ее на бал, устраиваемый Бригадой, — сказала я.

— Это было неофициально, — возразила миссис Ньюджент.

— Мама… — Джеймс Ньюджент весело подмигнул Бриджет. — Тогда я пришлю вам официальное приглашение.

— И прошу вас еще раз передать вашей сестре мои личные соболезнования, — добавил полковник Маллигэн.

— Ваше письмо было очень важно для нее. Некоторое из того, что мы будем рассылать, написано ею. Она сказала, что рада хоть чем-то помочь другим матерям.

— Да. Это будет важно для всех. Жаль, что мне нужно уезжать. Я хотел бы поблагодарить ее.

— Она работает в городе, в магазине мистера Поттера Палмера, — его лучшая продавщица.

Я видела, как миссис Ньюджент уже открыла рот, чтобы что-то прокомментировать, но в этот момент Мэрион толкнула ее локтем в бок.

— Мы уже пойдем, полковник. Я отнесу письма прямо на почту. Хорошего вам дня.

— О, мама, как ты могла? Ты так похвалялась мной перед Мэрион и полковником Маллигэном! — воскликнула Бриджет. — Что подумает Джеймс Ньюджент?

Мы шли вдоль по улице Ласаля.

— Будем надеяться, что у него есть своя голова на плечах и он не позволит такому снобу, как его мамаша Элис, помыкать им. Если же у него не хватит мужества противостоять ей, он тебе не подходит. Это напомнило мне одну историю о матери, которой не нравилась девушка, полюбившаяся ее сыну. Ее мне рассказала одна женщина в Кладдахе, — сказала я. — Хочешь послушать?

— У меня совсем не то настроение, мама, чтобы слушать истории. Я больше никогда не смогу посмотреть Джеймсу Ньюдженту в глаза.

— Перестань, Бриджет, истории сокращают путь.

Упираться она не стала, и я начала:

— Fadó, давным-давно один парень из Кладдаха влюбился в девушку, но его мать была настроена против нее. Она начала распускать о девушке ужасные сплетни, говорила, что та не более чем потаскуха и тому подобное. Парень поверил наговору и порвал с девушкой, однако затем выяснил, что все это была ложь. Он отправился к девушке с извинениями, но теперь уже она не хотела иметь с ним дела. Он постоянно приходил в дом ее отца, но она не желала даже видеть его. Однажды он случайно повстречал возлюбленную на берегу и начал просить вернуться к нему. «Выходи за меня. Выходи за меня», — настаивал он, повторяя, что собственная мать привела его в ярость. Эти двое теперь любили друг друга с такой страстью, которая сродни проклятию. Девушка сказала ему: «Я выйду за тебя». Он был на седьмом небе от счастья. «Я выйду, — продолжала она, — но при одном условии: ты должен принести мне в ладонях сердце своей матери». Он так и сделал: вырезал сердце матери и еще кровоточащим предложил его своей девушке. «Прими его из моих собственных ладоней», — сказал он ей. Именно это сердце и эти ладони мы видим на кладдахском обручальном кольце.

— Ох, мама, какая жуткая история!

— Возможно, однако в ней что-то есть. Матери могут относиться к своим сыновьям по-собственнически.

Впрочем, не только матери, но и сыновья: последним словом Джонни Ога было «Mathair». Я сама вырвала бы себе сердце ради своих сыновей. И если миссис Ньюджент действительно не захочет, чтобы ее сын имел дело с девушкой из Бриджпорта, Бриджет, по крайней мере, предупреждена о такой возможности.

Вернувшись домой из магазина, Майра была больше похожа на себя, чем до начала войны.

— Нет, ты не поверишь! — с порога воскликнула она.

Ее вызвали в кабинет мистера Поттера Палмера, и кого же она там увидела? Полковника Маллигэна собственной персоной! Он хотел лично поблагодарить ее перед своим отъездом в Вашингтон. Мистер Поттер Палмер был очень впечатлен. Она сообщила полковнику Маллигэну, что служащие магазина уже начали сбор средств, чтобы поставить на могиле Джонни Ога надгробный камень. А затем эти двое мужчин спросили, не желает ли она включиться в более активную деятельность в память о своем сыне. Похоже, что ныне клубы матерей по всей стране объединяются в Санитарную комиссию Соединенных Штатов, призванную улучшить условия в госпиталях и военных лагерях.

— Подумай об этом, Онора, — сказала Майра. — Джонни Ога убила лихорадка. И, возможно, будь там получше с медициной, он выжил бы.

Женщины собираются внимательно следить за судьбой каждого раненого и оперативно передавать информацию их семьям.

— Я тоже поехала бы к нему, если бы знала, где он находится.

— Майра, звучит это просто здорово. И ты точно прекрасно справишься с этим.

— Да, — согласилась она. — Большинство остальных женщин там протестантки, но я в состоянии поладить с ними. Не этим ли я каждый божий день занимаюсь в своем магазине?

Вдруг глаза Майры наполнились слезами.

— Джонни Огу это тоже понравилось бы.

— Несомненно, — подтвердила я.

Эта новая цель в жизни Майры взбодрила нас всех. Лишь Бриджет была расстроена: она так и не получила приглашения от Джеймса Ньюджента и старалась скрыть свое разочарование. Две недели она ежедневно ходила на почту — и ничего.

Майра заметила унылое настроение Бриджет и спросила меня, в чем дело.

— По сравнению с твоим настоящим горем это сущие пустяки, — сказала я.

Но сестра заставила меня рассказать подробнее. Майра сказала, что любовное томление дает облегчение. По крайней мере, это нормально. После этого у них с Бриджет состоялась длинная беседа. Не знаю, о чем они там говорили, но только Бриджет написала Джеймсу Ньюдженту записку, в которой поздравляла его с Рождеством и приглашала как-нибудь навестить нашу семью. Майра поручила доставить послание Томасу.

— Он точно сумеет сделать это в обход матери Джеймса, — заявила она.

Я подумала, что теперь Бриджет будут считать там нахалкой, но ничего не сказала.

Вернувшись, Томас так и сыпал подробностями разговора с Джеймсом Ньюджентом. Похоже, миссис Ньюджент сказала своему сыну, что Бриджет Келли помолвлена с одним бриджпортским парнем из Бригады, заявив, что об этом ей сообщила их горничная. И офицеру негоже заглядываться на возлюбленных своих подчиненных. Короче говоря, Томас открыл ему глаза.

Бриджет была уверена, что больше никогда не увидит и не услышит Джеймса Ньюджента. Какое унижение, какой позор…

— Займись-ка стиркой, чтобы отвлечься от Джеймса Ньюджента, — посоветовала я ей.

На следующий день, в субботу, Бриджет выставила во дворе лохань для стирки. Было холодно, но солнечно, и с запада тянул легкий бриз. Я сказала, что, если она прополощет белье и развесит его до полудня, оно успеет высохнуть и при этом не заледенеть.

Я подошла к окну, чтобы посмотреть, как у нее получается, но тут заметила молодого человека, который широким шагом направлялся прямо сюда: черные брюки, зеленый китель, медные пуговицы сияют на солнце — и эти золотистые кудри… Джеймс Ньюджент собственной персоной.

Я улыбнулась. Нет, он не нес в ладонях сердце своей матери. С другой стороны, это же все-таки Америка.

Глава 31

Рождество 1861 года наступило и прошло, а Патрик Келли так и не появился. Это стало для нас большим разочарованием. Хотя я испытывала своего рода облегчение — от греха подальше.

Пэдди в составе Ирландской Бригады оставался в Чикаго. Джеймси и мальчиков Майры в армию не взяли. Военные действия не велись. Обе армии находились на зимних квартирах. Впервые в жизни я надеялась, что весна будет поздней.

Я начала приходить в офис каждый день и была рада тому, что работа у полковника Маллигэна требует большой концентрации внимания. Это помогало бороться с моими разбредающимися мыслями. Я следила за перепиской, сортируя мешок писем, который наш посыльный, Мики Джиллеран, ежедневно приносил с почты, и раздавала каждому его корреспонденцию. Больше всего писем получал полковник Маллигэн. Поначалу он диктовал мне ответы слово за словом — получалось очень медленно. Однажды он сказал:

— Вы ведь знаете, что я имею в виду. Закончите сами.

Результат ему понравился, и теперь я читала его почту и набрасывала черновики ответов по рутинным вопросам. Дело не в том, что полковнику не хватало красноречия, — просто мысль его бежала впереди его пера, и мне приходилось переписывать даже секретные донесения в военное ведомство в Вашингтоне. Очень скоро олдермен Комиски и мистер Онахэн также стали обращаться ко мне за помощью. Поэтому я была очень занята. Вот и хорошо.

— Мы теперь с тобой обе весьма осведомленные женщины, — заявила мне Майра поздним мартовским утром, когда мы вдвоем ехали в экипаже в город.

Майра быстро продвинулась на своей новой службе и сейчас была должностным лицом Санитарной комиссии Соединенных Штатов.

— Гигиена, — любила повторять она, — именно гигиена будет спасать жизни солдат. Ведь они больше умирают от грязи и инфекций, чем от ран, — объясняла она каждому, кто готов был ее слушать. Майра всегда помнила, что ее Джонни Ога можно было спасти.

Сегодня она отправлялась в военный городок Кэмр-Дуглас. На охраняемой территории Союзной армии теперь были ограждения, за которыми содержались пленные конфедераты, и это — настоящий позор, утверждала Майра. Построенное в спешке, без дренажа или сточной канализации, место это было и так достаточно плохим для обычных солдат. Однако сейчас туда набили десять тысяч больных, одетых кое-как в непонятные лохмотья, и это на территории, рассчитанной на вдвое меньше пленных.

Лагерь Кэмп-Дуглас заполнил пленными генерал Грант, кузен миссис Ньюджент, захвативший два форта в штате Теннеси — Форт-Генри и Форт-Донелсон. Ни о каком освобождении под честное слово здесь речи не шло. Единственное условие, которое он предложил противнику, — безоговорочная капитуляция.

— Все, теперь бой насмерть, — сказал по этому поводу полковник Маллигэн.

Впрочем, такой оборот удивлял, поскольку генерал Бакнер, возглавлявший разбитые там войска конфедератов, был лучшим другом генерала Гранта в военной академии в Вест-Поинте.

— Саймон Бакнер выслал Гранту денег на проезд домой из Калифорнии, когда того выгнали из армии за пьянство, — сообщил нам полковник.

Трое мужчин в офисе лишь сокрушенно покачали головами. Кстати, жена Бакнера была родом из Чикаго.

— В Чикаго друг всегда считался другом, тут действовали определенные правила: победил человека — хорошо, но не нужно тыкать его в это носом, — сказал тогда мистер Комиски. — Однажды он еще может тебе пригодиться.

Пленные конфедераты прибыли к нам в конце февраля, когда полковник Маллигэн уже получил наконец все необходимые приказы из Вашингтона. Он мог восстановить Ирландскую Бригаду, но — тут я вспомнила реакцию полковника и вздрогнула — ей было предписано под командованием полковника Маллигэна в качестве коменданта взять на себя охрану Кэмп-Дугласа, расположенного на берегу озера между 33-й улицей и Коттедж-Гроув. Место это продувалось холодными мартовскими ветрами с воды, и не было там ни деревца, ни кустика, за которыми можно было бы укрыться. Пэдди говорил, что бараки вообще не защищают от холода. У пленников отмерзают пальцы на ногах и руках, и их приходится ампутировать. Некоторые не выживают после таких операций.

— Бедолаги, — говорил о них Пэдди.

Он ненавидел охранять тюрьму. Это ужасная обязанность для гордых солдат Ирландской Бригады. И никакой возможности изменить полученный приказ.

— Попросту говоря, это сущий ад, — говорил Пэдди.

Каждый божий день полковник отправлял новое письмо какому-нибудь генералу, политику или государственному чиновнику с требованием послать Ирландскую Бригаду на фронт «в качестве официально признанной боевой единицы». Пэдди объяснял это просто:

— Давайте драться, и покончим скорее с этой проклятой войной.

Единственное, что меня радовало, так это то, что он ужинал дома и спал в своей постели. И все же, каким бы жутким ни было то место, это не поле боя.

Майра продолжала рассуждать о Кэмп-Дугласе, но мы были уже почти в центре города, и я перебила ее, сказав, что полковник старается улучшить условия там. Только вот денег на обслуживание тюрьмы ему выделяют мало, и, что бы он ни делал — как-то улучшал условия содержания или разрешал посещение пленных, — «Чикаго Трибьюн» подвергала его нападкам как копперхеда — «медную голову». Там дразнили тех, кто был мягок к южанам или симпатизировал сепаратистам. Газета утверждала, что все ирландцы — демократы, народ ненадежный. «Полковник что, сам не понимает, — писали газетчики, — что узники его тюрьмы только и ждут удобного случая, чтобы бежать и сжечь Чикаго? Они враги. А с врагом нужно вести себя жестко».

— И многие влиятельные люди в правительстве согласны с «Трибьюн», — заключила я.

— А эти деятели из «Трибьюн» уже забыли, что наши мальчики тоже были в тюрьмах на юге? Те лагеря еще хуже, — сказала Майра. — Мы уже жаловались, писали разные письма, но если наша сторона будет такой же плохой, как они… Господи Иисусе, Мария и Святой Иосиф! Война — самая безумная штука, которую когда-либо изобретало человечество.

Войдя в офис, я подошла к своему столу в углу. Здесь я была вне всех горячих обсуждений. Каждый день десятки людей приходили сюда на встречу или с полковником, или с олдерменом Комиски, или с мистером Онахэном, или со всеми тремя сразу. Одни были спонсорами Бригады, другие — поставщиками, предлагавшими контракты на обеспечение лагеря. Бывал тут и разный праздный народ — эти искали возможности перекинуться парой слов по тому или другому вопросу, а затем задерживались, чтобы обсудить военную стратегию и некомпетентность Вашингтона.

Такая конференция шла и сейчас. По внешнему виду двоих мужчин, беседовавших с олдерменом Комиски, можно было решить, что они обсуждают политические вопросы Чикаго. Это были такие же олдермены. Интересно, доживет ли Джеймс Маккена до тех времен, когда Бриджпорт вольется в Чикаго, а сам он будет представлять его в муниципальном совете? «В следующем году, — говорил он. — В 1863-м мы станем частью Чикаго».

Я начала разбирать почту. Всю неделю я читала печальные просьбы от семей пленных предоставить какую-то информацию. И среди них было очень много ирландцев. Обычно эти письма начинались со слов: «Я обращаюсь к вам как к ирландцу, нашему соотечественнику, зная о вашей преданности Ирландии, которую мы разделяем. Заклинаю вас…» Их сыновья ушли сражаться из Теннесси в составе 10-го пехотного полка под названием «Мятежные сыновья Эрина» в Форт-Донелсон или Форт-Генри. С тех пор от них не было ни слова. Убиты ли они? Попали ли в плен? «Ради бога, пусть они будут в плену, пусть сейчас находятся у вас в Кэмп-Дугласе». Их имена удивительно напоминали список Ирландской Бригады: Джон О’Нил, Патрик О’Доннелл, Энтони О’Брайен, всевозможные Мерфи и Маккарти. В этих письмах люди пытались объяснить, что парни с Юга воевали не за сохранение рабства или отделение, а просто потому, что «мы живем в той части Теннесси, где все за конфедератов. Просто всех захватила лихорадка войны, а мой сын не трус, а ирландец, готовый постоять за себя. К тому же разве не говорят фении, что после войны мы все вместе будем освобождать Ирландию?»

Останься мы в Новом Орлеане, Пэдди был бы сейчас в армии конфедератов и воевал бы против Ирландской Бригады. Случилось то, чего я боялась. Ирландские парни, такой страшной ценой выжившие в Великий голод, сейчас маршировали в составе своих отрядов, чтобы убивать друг друга.

Я открыла письмо из сегодняшней стопки. «Многоуважаемый командир и основатель славной Ирландской Бригады, — прочла я. — Я понимаю, что вашу честь, должно быть, осыпают проклятьями ваши соотечественники, пребывающие в смятении и страданиях. Мы, втянутые в этот катаклизм…» «Все это очень напоминает манеру изъяснения Оуэна Маллоя», — подумала я, вчитываясь в крупные буквы слов. Так может, это он и есть, наш Оуэн? Перевернув страницу, я прочла в конце: «С огромной благодарностью, ваш Юджин Маллой».

Боже ты мой, возможно ли такое?

— Полковник Маллигэн! — крикнула я. — Как в Америке будет звучать имя Оуэн?

— Юджин, полагаю.

Оуэн Маллой! Наш сосед по Нокнукуруху! Прошло уже почти пятнадцать лет с момента их отъезда. Все это время мы ничего не знали о них, и вот теперь… Оуэн писал, что его сын Джеймс, семнадцати лет, служивший в 10-м пехотном полку Теннесси «Мятежные сыновья Эрина», был объявлен пропавшим без вести и, предположительно, был убит в боях 8 февраля. Прошел уже месяц, но его жена в своей великой материнской вере продолжает надеяться вопреки всему: может быть, их мальчик все-таки находится в плену у полковника?

Джеймс был двухлетним малышом, когда они уезжали. Джеймс, выживший чудом: молоко у Кати было совсем жидким. Ее вернула к жизни еда, которую передавала нам Майра, и это спасло мальчика. Джеймс.

— Полковник! — вновь возбужденно воскликнула я, размахивая письмом и пытаясь что-то объяснить.

Мужчины опешили от неожиданности, когда я ринулась к нему через всю комнату.

Тихая миссис Келли внезапно потеряла контроль над собой. Я схватила его за руку, а полковник был так шокирован моими действиями, что позволил мне вытащить его из офиса на улицу и усадить в экипаж.

Мы ехали по Коттедж-Гроув к югу, и я все время подгоняла лошадей, чтобы они двигались быстрее. Господи, прошу Тебя, пусть Джеймс Маллой будет жив и мы найдем его там. Узнать это иначе было невозможно. Реальных списков пленных не существовало. Все заключенные в Кэмп-Дугласе записывались в армию добровольцами. Офицеров там не было, а подразделениями пленных командовали сержанты конфедератов.

Когда мы наконец доехали, я выпрыгнула из кареты и бросилась к воротам.

— Откройте! — крикнула я страже.

Полковник Маллигэн подошел и взял меня за руку.

— Миссис Келли, — сказал он, — в этом лагере сейчас находится десять тысяч отчаявшихся мужчин, многие из которых больны дизентерией и лихорадкой. Трое из них умирают ежедневно. Вы не можете просто так войти сюда и рисковать собой.

— Я все время вспоминаю о сыне моей сестры — вашем солдате, — который умирал от раны, не убившей его сразу. Мальчик моего соседа может быть здесь, может быть болен, может страдать. Я обязана попытаться спасти его. Вы ведь командир, полковник Маллигэн. Прикажите своим людям открыть ворота.

Он послушался меня.

Вся территория была уставлена бараками для пленных. Полковник сказал, что мы с ним не можем заходить туда сами, нас должно сопровождать доверенное лицо. Он все говорил и говорил, тогда как сын Оуэна и Кати мог находиться в одном из этих сорока или пятидесяти бараков.

— Пэдди Келли! — крикнула я. — Пэдди, это я, твоя мать!

Меня услышал бриджпортский паренек по имени Вилли Догерти. Он стоял на посту на стене у нас над головами.

— Миссис Келли? Что стряслось?

— Приведи ко мне Пэдди — и немедленно.

Увидев меня, Пэдди не обрадовался. Он отдал честь полковнику, а мне очень сурово сказал, что я не должна здесь находиться.

— Я ищу Джеймса Маллоя. Сына Оуэна и Кати. Отведи меня к ирландским парням из Теннесси.

— К «Мятежным сыновьям»? Неистовый народ.

Но я уже решительно шла к баракам. Вскоре увидела на одной из дверей прибитый гвоздями грязный кусок ткани с изображением арфы. На этом потрепанном знамени было также написано «Faugh-a-Ballagh» и «Мятежные сыновья Эрина».

У дверей группка солдат жарила что-то на палках, стоя вокруг костра. Со своими длинными бородами они были похожи на пугала. Один из них протянул свою палку мне.

— Не желаете ли крысятинки, леди? — ухмыльнулся он.

Остальные зашикали на него, но внутрь нас не пустили.

— Вам нельзя туда, миссис, — сказал один.

Но я все равно протолкалась к дверям.

Настоящий корабль-гроб. В тусклом свете я разглядела сбитые из досок нары в четыре яруса, на каждом из которых размещалось по три-четыре человека.

— Джеймс Маллой! Джеймс Маллой, отзовись!

Сидевшие на нарах люди уставились на нас.

— Джеймс, Джеймс Маллой! — позвал Пэдди.

— Я здесь. Здесь!

Жив. Слава богу, он жив. Я бегом бросилась по проходу на звук голоса.

Он с трудом пытался встать, и его соседи помогали ему сбросить ноги с койки, чтобы спуститься на землю.

— Джеймс, alanna, Джеймс, — задыхалась я, потянувшись к нему.

Но он оттолкнул меня:

— Не прикасайтесь ко мне, миссис. Я весь покрыт вшами.

Он держался за край нар, чтобы не упасть.

Он был похож на Оуэна Маллоя. Тот же нос, те же глубоко посаженные синие глаза. Но… ох… кожа да кости. Он улыбнулся мне. Боже правый — это была улыбка Кати.

— Я Онора Келли. Ваша соседка по дому.

— По дому? Из Нэшвилла? — удивился он.

— Нет, — ответила я. — Из Ирландии.

— С залива Голуэй? — переспросил Джеймс Маллой.

— Да, да, — подтвердила я. — Твоего отца зовут Оуэн, а мать — Кати.

— Тогда вы должны знать меня, — согласился парень.

— Я тоже помню Маллоев! — воскликнул Пэдди. — Правда помню.

За спинами у нас появился полковник Маллигэн.

— Полковник Маллигэн, этот мальчик болен, — заявила я.

— Наш госпиталь сейчас переполнен, — вздохнул он.

— Оставаться в этом месте — все равно что получить смертный приговор, — хмуро процедил Пэдди.

— Я добровольно забираю Джеймса к себе домой и буду лечить его там.

— Но миссис Келли…

— Отпустите его под честное слово, полковник. Ради меня…

Один из солдат конфедератов схватил Джеймса за руку и прорычал ему в лицо:

— Ты присягал Конфедеративным Штатам Америки. И останешься здесь, со своими товарищами.

Джеймс вдруг согнулся и закашлялся. На пол брызнула кровь.

— Лихорадка! — закричала я. — У этого парня лихорадка!

Быстро обхватив Джеймса Маллоя за талию, я повела его с собой.

— Дайте дорогу! Расступитесь! Лихорадка! Лихорадка!

Это сработало, и все расступились. Солдат отпустил Джеймса Маллоя, и мне удалось провести его по центральному проходу к выходу. Пэдди шел сзади. Пока мы уходили, полковник о чем-то спорил с пленными конфедератами.

Мы с Джеймсом Маллоем покинули лагерь для пленных, миновали военный городок и вышли на Коттедж-Гроув, где ждала коляска полковника. Я помогла Джеймсу сесть на заднее сиденье.

— Мама, ты не можешь!

За спиной у меня стоял Пэдди.

— Садись и бери вожжи, Пэдди!

— Но мама!

— Господи, Пэдди! Ну что ты за кузнец, если не можешь управиться с упряжкой из пары лошадей.

— Но это ведь называется…

— Это называется parole d’honneur, Пэдди, слово чести. Вперед!

Слава богу, Майра была дома.

— Положим его на кровать Джонни Ога, — сразу сказала она.

Мы раздели и вымыли Джеймса. Лихорадки у него не было, но нас тревожил его ужасный кашель, во время которого появлялась кровь.

— Давай целебный бальзам Патрика Келли, — сказала Майра.

Патрик продолжал снабжать нас индейскими снадобьями. Я заметила, что Майра натирает впалую грудь Джеймса с такой же нежностью, с какой делала бы это для Джонни Ога. У моей старшей сестры было большое и доброе сердце.

Майра нашла себе добровольную помощницу в лице Грейси, и постепенно Джеймс начал выздоравливать. Хорошее питание, сон и гигиена делали свое дело.

Как только выдалась возможность, я села за письмо Оуэну и Кати Маллой. Меня переполняла радость.

Это было просто чудо.

Однако теперь вставал вопрос об освобождении под обязательство больше не воевать. Полковник Маллигэн не мог так откровенно преступить закон. А что если об этом проведают репортеры из «Трибьюн»? Я узнала, что военное ведомство разрешало солдатам конфедератов вступать в свою армию при условии уплаты залога в тысячу долларов.

— И предать своих товарищей? — ответил на это Джеймс Маллой. — Да и денег таких в любом случае взять неоткуда.

И тут полковник Маллигэн предложил блестящую схему. Не забывайте, что Джеймс Маллигэн симпатизировал фениям. Он всегда отрицал, что британцы имеют какие бы то ни было права на Ирландию, но если отказ от этих принципов может помочь нашему ирландскому парню, что ж… План его был таков.

Поскольку Джеймс Маллой был рожден в Ирландии, британцы считали его подданным империи. Sassenach отказывались признавать статус натурализованных американских граждан. Мы с Майрой, как и большинство ирландцев, очень хотели стать американками и получили соответствующие бумаги вскоре после своего приезда в Чикаго, однако Великобритания продолжала утверждать, что мы принадлежим ей. Так им проще было назвать всех фениев предателями, пояснил нам полковник.

И теперь Маллигэн предложил использовать ненавистных Sassenach для своей выгоды.

Как британский подданный, Джеймс Маллой, хоть и сражался в армии конфедератов, не мог рассматриваться в качестве мятежника против Соединенных Штатов. И значит, его в принципе могли отпустить под опеку британского консула, а в дальнейшем — передать нам.

Полковник Маллигэн поднял своды законов, а также военные уставы и кодексы и пришел к выводу, что идея стоит того, чтобы ее проверить.

На следующий день мы с Майрой сидели в офисе секретаря британского консула в Чикаго. На руках у нас был запрос, который полковник Маллигэн составил на прекрасном юридическом языке, а также письма от олдермена Комиски и мистера Онахэна. Полковник решил, что нам лучше встретиться с этим человеком лично — это вызовет больше сочувствия и меньше вопросов.

Спустя почти час ожидания в кабинет плавной неторопливой походкой вошел секретарь: узкое лицо, выступающий вперед подбородок и протяжный монотонный голос, столь типичный для племени английских гражданских чиновников, которые однажды способствовали нашим несчастьям во времена Великого голода. Нашим делом будет заниматься он, поскольку консул слишком занят. Он взял составленный полковником документ, откинулся на спинку своего кресла и принялся читать.

Патрик Келли предрекал, что британцы будут поддерживать южан, и дальнейший ход событий подтвердил его правоту. В «Чикаго Трибьюн» писали, что государственный секретарь Сьюард заявил британскому премьеру, будто мы завоюем Канаду, если они не перестанут помогать бунтовщикам. Однако Британия продолжала строить флот для конфедератов, собирать средства для южан, а также перевозить на своих кораблях влиятельных должностных лиц Конфедерации. Патрик так и говорил: они хотели вернуть часть своих колоний, поэтому им нужна была слабая Америка.

Наконец секретарь опустил документ.

— Вы полагаете, я объявлю этого человека нашим гражданином, а затем отпущу его под честное слово к вам? На каком основании? Вы не в том ранге, чтобы…

— Я являюсь официальным должностным лицом Санитарной комиссии, — перебила его Майра. — Убеждена, что вы о ней слышали.

И она принялась перечислять всех известных женщин Чикаго, входивших в эту организацию.

Но секретарь прервал Майру вопросом:

— А почему к нам обращаются такие заклятые враги Великобритании, как Маллигэн и Комиски? И почему они хлопочут о солдате из армии противника?

— Чтобы спасти жизнь человеку, — сказала я.

Он рассмеялся.

— Возможно, тут поможет другой аргумент?

Майра вынула небольшой кожаный мешочек и поставила его на стол.

— Здесь двадцать пять серебряных долларов на то, чтобы… хм… покрыть все сборы и уладить формальности.

Олдермен Комиски дал десять долларов, полковник и мистер Онахэн — по пять, остальное добавили мы. Человек за столом уставился на нас.

— Мне показалось, — вступила в разговор я, — что олдермен Комиски упомянул в своем письме некоторые направления бизнеса граждан Британии в нашем городе: импорт, перепродажу земельных участков, инвестиции. При этом муниципальный совет принимает решения по самым разным вопросам: выдача лицензий, налоговые сборы, административное деление по зонам, — а олдермен является очень уважаемым его членом.

Секретарь взял мешочек с серебром и взвесил его на ладони.

— Полковник Маллигэн подготовил письмо, дарующее освобождение под честное слово, — продолжала я и подтолкнула бумагу к нему через весь его письменный стол.

Чиновник положил кошелек с деньгами, обмакнул перо в чернильницу и просто подписал письмо. После этого он забрал наш мешочек и встал.

— Мне никогда не понять ваш народ, — заявил он.

— Ирландское решение ирландской проблемы, — подытожила Майра, когда мы, смеясь, шли по Лейк-стрит.

— Чикагское решение, — уточнила я.

Майра выпятила нижнюю губу.

— «Не понимаю я ваш народ», — передразнила она англичанина.

— И никогда не поймет, — добавила я.

Через две недели Джеймс почувствовал себя настолько хорошо, что уже мог рассказать нам свою историю. Послушать его собралась вся наша семья, а также Джеймс Ньюджент, ставший у нас частым гостем.

— Когда мы уезжали из Ирландии, — начал Джеймс Маллой, — мне было всего два года, поэтому трудно сказать, что из этого я помню сам, а что — лишь по рассказам. Корабль помню точно — там темно, и я плачу, — а потом был остров. Отец рассказывал мне о братьях Келли, которые тоже плыли с нами.

— И что же он говорил? — спросила Майра.

— Что выжили только двое из них, а третий умер, и его жена вместе с ним.

— А что насчет их детей? — поинтересовалась я.

— Не думаю, что он знает об их судьбе. Мы были в Квебеке очень недолго, а потом долгие недели шли через леса, пока не достигли Саратога-Спрингс в штате Нью-Йорк.

— Так вы шли пешком? — удивилась я. — Но ведь это далеко.

— Путешествие было немыслимо про-тя-жен-ным, как сказал бы мой отец, — скопировал манеру отца Джеймс, рассмешив Грейси и Бриджет.

— Это было смело с вашей стороны, — заметила я.

— С нами были еще три семьи. По всем Северным лесам разбросана целая сеть ирландских поселений и ферм. Они нам и помогли.

— Твой отец писал нам о брате моего мужа — Патрике Келли. Тебе он что-нибудь о нем рассказывал?

— Это тот человек с золоченым жезлом? В нашей семье о нем ходят легенды. На самом деле перед началом войны в Нэшвилле появился какой-то ирландец, рекрутировавший соотечественников в армию федералов. Поговаривали, что у него была с собой какая-то реликвия. Мог это быть он?

— Это точно дядя Патрик.

— Мы держались от этого парня подальше, — сказал Джеймс. — Но потом…

Он вдруг запнулся, взглянув на Пэдди в военной форме и на Джеймса Ньюджента с лейтенантскими нашивками, но те лишь пожали плечами. В этой гостиной мы воевать не собирались. И все же лучше рассказывать о том, что прошло.

— Но почему вы осели в Саратоге?

— Из-за ипподрома, разумеется. Отец нашел там работу конюха, а потом стал тренером. — Он снова улыбнулся улыбкой своей матери, Кати. — Отец любил говорить: «Когда-нибудь у меня появится великий конь, я назову его Аскибуой, и мы с ним будем участвовать в лучших скачках этой страны. А мой старинный друг Майкл Келли прочтет обо мне в газетах и однажды приедет к нам. Он появится у нас на пороге вместе с Онорой, Пэдди, Джеймси и Бриджет». О вас, Стивен и Майкл, он не знал.

— А обо мне он, наверное, позабыл, — вздохнула Майра.

— Нет, он рассказывал о вас, самой красивой женщине на пять приходов в округе. Он называл вас Жемчужиной с белоснежной грудью и пел о вас.

— Ах, — воскликнула Майра, — Оуэн всегда был галантным мужчиной.

Джеймс Маллой жил у нас весь апрель и май. Однажды вечером еще в самом начале его пребывания у нас к нам в двери принялись стучать какие-то буяны, кричавшие, будто мы прячем у себя вражеского солдата. Наши парни спустились вниз, и там состоялась небольшая потасовка.

Пэдди рассказал тем людям, что Джеймс Маллой — наш родственник, что полк в Теннесси лоялен к Союзу. Отряд Пэдди конвоировал пленных в Кэмп-Дуглас, а Джеймс был в отпуске по болезни. «Еще вопросы есть?» Затем Пэдди задал им свой вопрос: «А сами вы почему не в армии?»

Больше проблем у нас не было. Даже наши ближайшие друзья предпочитали верить такому объяснению Пэдди.

Но военные действия возобновились. Ожидалась мобилизация. Война длилась уже год, а конца ей видно не было. Злость на «врагов» нарастала, и нам было лучше не распространяться о том, кто такой Джеймс Маллой.

Как-то раз после одного из наших Святых Часов Молли Флэниган сказала мне:

— Я видела вашу Грейси гуляющей с тем парнем. Надеюсь, он достаточно дальний родственник вам.

Я же ответила, что наше родство идет по линии Келли и с Грейси это никак не связано.

— Как там ваш пленник? — порой спрашивал у меня полковник Маллигэн.

Он никогда не заговаривал со мной о ненависти к врагу: война была для него работой, которую необходимо сделать, и побыстрее.

Полковник Маллигэн уехал в Вашингтон с твердым намерением получить для Бригады новое назначение.

Первый день июня. Я встала до восхода, чтобы насладиться ранним утром — это было мое время для себя. Вдруг из гостиной послышались голоса.

Говорили Пэдди и Джеймс Маллой. Похоже, они просидели всю ночь, попивая виски и решая глобальные проблемы. Меня они не слышали, потому что я ступала босыми ногами по дощатому полу, автоматически обходя скрипучие половицы. Я остановилась в коридоре.

— Хорошо, — говорил Джеймс Маллой, — так ты все-таки объяснишь своей матери, почему я возвращаюсь в лагерь?

— Она не поймет.

— С Дарби Ли мы вместе записывались в армию в Нэшвилле, — продолжал Джеймс Маллой. — Ему восемнадцать. Входил в клуб Святого Патрика. Дарби Ли. Трудно поверить, что его нет в живых. А сколько еще умерло из Десятого?

— Думаю, человек двадцать.

— Все от лихорадки?

— И от дизентерии тоже. Послушай, Джеймс. Если ты вернешься, то тоже подхватишь какую-нибудь болячку. Лучше уж я как-нибудь посажу тебя на поезд, идущий на юг, — сказал Пэдди.

— Ты не можешь поступить так по отношению к своей семье и полковнику Маллигэну. Вот тогда ты точно будешь копперхедом. Тебя могут даже арестовать.

— Но в лагере сейчас еще хуже, чем было, когда ты туда попал. Некоторым из наших нравится задирать пленных. Брата одного из охранников застрелили, когда тот сражался против вашего полка в Эринс-Холлоу. Теперь он твердит, что должен убить кого-то из ваших до нашего отъезда — глаз за глаз.

— Лучше бы он пристрелил одного из генералов янки, Макклернанда, который погнал ваших бедолаг вверх по склону холма прямо под наши пули. А если враг атакует, что еще можно сделать, кроме как стрелять в него? — ответил Джеймс Маллой.

— Да я знаю. В Лексингтоне было то же самое. Неимоверный шум, дым, и на тебя бегут люди. А ты просто стреляешь.

— Я даже не целился, — сказал Джеймс. — Потому что ничего не видел.

— Мы тоже ничего не видели.

— А потом загорелся лес.

— Что?

— В Эринс-Холлоу янки стаскивали своих раненых в лесопосадку, а потом из-за сухой погоды и жары деревья вдруг вспыхнули. Было слышно, как там страшно кричат раненые. Наш полковник Макгавок запросил прекращение огня и отправил группу наших помочь тем янки. Кое-кого мы спасли, но… это было ужасно. Мы с одним янки нашли там совсем молодого парнишку, у которого была сожжена половина лица, и вынесли его оттуда. А тот солдат, янки, был ирландцем, из Галены, штат Иллинойс. Когда мы доставили раненых в полевой госпиталь, все стояли вокруг и нормально разговаривали — и ваши, и наши. В основном об идиотских приказах разных тупых офицеров. Но что мы можем сделать?

— Ничего, — согласился Пэдди. — Лишь опустить голову и сражаться, как дьяволы.

Я вернулась в холл, а оттуда вновь подошла к двери, на этот раз умышленно производя много шума.

— Что-то вы рано сегодня, ребята. Хотите кофе и по миске овсянки? Джеймс Маллой, у меня сегодня есть для тебя дело. Пэдди, передай полковнику, что наш пленный взят на оплачиваемую работу.

— Хорошо, мама.

Джеймс попытался возразить, но я не дала ему и рта открыть. Я без умолку твердила, как он мне необходим, пока Пэдди наконец не шепнул ему:

— Сдавайся.

Позавтракали они вместе.

«Скоро эта временная отсрочка закончится», — подумала я. Полковник был уверен, что Бригаду в любой момент могут перебросить в Вирджинию: там шли серьезные бои. Пэдди и Джеймс Ньюджент уедут вместе с ней.

Вскоре нас всех удивил Томас, записавшийся в Ирландскую Бригаду добровольцем.

— Это в память о моем брате Джоне, — пояснил он.

Джеймси и Дэниел объявили нам с Майрой, что планируют присоединиться к вновь формируемому Ирландскому Легиону и уйти вместе с ним под собственными знаменами с арфой и листьями клевера.

Джеймса Маллоя должны были обменять, после чего он вернется в бой.

Патрик Келли тоже где-то сражался.

Всего их было семеро.

Стивен и Майкл пока ждали своей очереди.

На ум мне пришла песня миссис Макграт — о ее сыне Теде, которого силой взяли в британскую армию, откуда он вернулся на двух деревянных протезах:

«Убегайте, бегите!» — хотелось мне крикнуть Пэдди и Джеймсу Маллою. И не только им — всем солдатам. Бегите все. Но я знала, что они не станут этого делать.

Глава 32

До Рождества оставалось меньше месяца. Тысяча восемьсот шестьдесят третий год почти закончился, а наши парни дрались на Юге уже больше года.

Уходили они отсюда маршем и с песнями. Пэдди и Томас отбыли в середине июня с Ирландской Бригадой в составе 23-го Иллинойского полка, выкрикивая все то же обещание вернуться целыми и невредимыми, «к девушке, которую я оставил дома».

Джеймси и Дэниела провожали еще более пышно в августе вместе с их Ирландским Легионом; и все благодаря стараниям отца Денниса Данна, пастора церкви Святого Патрика, который организовал этот второй ирландский отряд, — 90-й Иллинойский.

Отец Данн провел для них самую торжественную мессу в церкви Святого Патрика. У алтаря ему помогал Стивен. Он так энергично размахивал золотым кадилом, разгоняя по сторонам облака ладана, что Майра шепнула мне:

— Он отравит их этим дымом, они задохнутся, так и не добравшись до передовой!

Девять сотен солдат Ирландского Легиона получили благословение от отца Данна, отца Тома Келли и еще дюжины других священников. Майкл спел соло в сопровождении церковного хора. В конце церемонии слово взяла волынка. Это Джеймси играл «Молодой менестрель ушел на войну», и каждый солдат Ирландского Легиона подхватил слова. Последние строчки они уже ревели дружным хором:

Президент Линкольн в конце концов освободил всех рабов. Джеймс Маккена говорил, что президент подождет с этим до выборов, опасаясь потерять голоса избирателей. Но тот ждать не стал.

— Вот теперь наше дело действительно благородное, — сказал отец Келли в своей последней проповеди, прежде чем уехать в качестве капеллана в Ирландский Легион, стоявший лагерем в Теннесси.

Это событие бурно отпраздновало цветное население, жившее к югу от нас. Мы ходили смотреть на их праздничные костры и слушать их песни. Я вспоминала площадь Конго-сквер, мадам Жак и ее детей, сестру Генриетту. Как они, должно быть, счастливы сейчас. Я знала одну женщину из этого района. Мы познакомились с миссис Уильямс во время моих прогулок по берегу озера, и она рассказывала мне, что большинство цветных семей в их общине уже получили свободу некоторое время назад, однако были и беглые рабы, для которых это стало громадным облегчением. Ее сыновья служили в специальном отряде Союза для цветных.

За полтора года, которые Бригада и Ирландский Легион пребывали под ружьем, им не пришлось участвовать в самых тяжелых сражениях — при Энтитеме, Чанселорсвилле, Шилохе или Геттисбурге. Даже Барни Макгурк, который все время ожидал больших потерь, был шокирован произошедшим в Геттисбурге: пятьдесят тысяч убитых, раненых и пропавших без вести за три дня боев. В те же кровавые дни начала июля 1863 года Джеймси и Дэниел сражались под командованием генерала Гранта, прорывая длительную осаду Виксбурга.

— Это была одна из величайших артиллерийских атак города в истории человечества, — сказал нам Барни. — У Гранта там было пять сотен пушек, которые днем и ночью лупили по врагу.

Капитуляция состоялась 4 июля. В честь этой победы в ту ночь в Бриджпорте горели громадные костры.

Но в письме от Джеймси и Дэниела, которое мы получили через две недели после этого, о боях не было ни слова. Они просто радовались, что Союз теперь полностью контролирует Миссисипи и почта сможет работать нормально. Кроме того, они наконец получили свое денежное довольствие.

Многие матери в Бриджпорте пытались прокормить свои семьи на солдатские пособия, которые не поступали. А цены на продукты росли каждый день. Слава богу, у нас была зарплата Майры и те деньги, которые мне платил олдермен Комиски.

После отъезда полковника Маллигэна работы в офисе было немного, но все же я ходила туда ежедневно в надежде узнать какие-то новости от Ирландской Бригады. Сейчас они участвовали в обороне Вашингтона в федеральном округе Колумбия и выдержали целый ряд сражений, хотя из писем Пэдди и коротких дописок к ним от Томаса узнать об этом хоть что-нибудь было невозможно. Мальчики писали о еде, лагере и знакомых, которых они там встречали.

Каждый день в офис приходили матери солдат, служивших в Ирландской Бригаде и других отрядах. Наши потери росли, и однажды я услышала, как олдермен Комиски с горечью в голосе сказал мистеру Онахэну:

— Когда все это закончится, Чикаго превратится в город вдов и сирот.

Иногда женщины приходили ко мне домой. Они знали, что я работаю у олдермена Комиски. Не могла бы я написать письмо и передать ему? Или просто пойти с ними? У них язык не поворачивается, объясняли они, когда приходится просить о подаянии.

— Не о подаянии, — поправляла я их, — а о том, чего вы заслуживаете.

На прошлой неделе миссис О’Брайен, чей муж служил в Бригаде, спросила, не может ли олдермен Комиски помочь ее сыну, двенадцатилетнему Мики, устроиться на работу. Она благодарила за ту небольшую сумму денег, которую уже получила, но у нее было еще пятеро младших детей, и, даже если придет солдатская зарплата ее мужа, этого все равно не хватит. А еще ей хотелось верить, что ее Мики, получив работу, перестанет грезить о вступлении в действующую армию.

Во время визита миссис О’Брайен Стивен сидел в гостиной и делал домашнее задание. Ему было шестнадцать — почти шести футов ростом, волосы такие же рыжие, как и прежде. Он спросил у меня, каким образом олдермен Комиски находит людям работу. Я рассказала ему о том влиянии — снова это слово, — которое человек вроде Джеймса Комиски имеет как олдермен, член муниципального совета и всех ирландских организаций в Чикаго. Он сам оказывает услуги и получает взамен другие, пояснила я. Речь идет о голосах избирателей: скоро выборы, а люди помнят тех, кто им помог.

Стивен заявил, что ему нравится такая работа — помогать людям — и что, возможно, он попробует себя в роли политика. Но потом сказал, что не сможет этого сделать, потому что этим подведет народ из пожарной команды. Там ему пообещали, что через два года, когда ему исполнится восемнадцать, он сможет стать полноправным пожарным. Мне не приходилось волноваться, что он уйдет в армию. Дядя Патрик сказал ему, что его долг — оставаться в Чикаго на случай, если заключенные Кэмп-Дугласа совершат побег и подожгут город. У пожарного особая миссия. По словам Стивена, люди из пожарной команды говорили, что дядя Патрик этими словами попал в самую точку.

На это я ответила, что, возможно, он мог бы побыть некоторое время пожарным, а потом пойти в олдермены. Бриджпорт в конце концов все-таки вошел в состав Чикаго. И кто знает, может быть, его выберут мэром.

— Мэр из Бриджпорта, — задумчиво произнес Стивен. — Да, это было бы что-то.

Но потом он покачал головой, потому что ему также хотелось быть полицейским. И иметь свою таверну. У него не хватало времени на все, чем он хотел бы заниматься.

— Да еще и мой сын, — добавил он в конце.

— Твой сын? Какой еще сын?.. — оторопела я. Нет, Стивен определенно не мог…

Он расхохотался.

— Видела бы ты сейчас свое лицо, мама! — воскликнул он. — Я говорю о сыне, который родится у нас с Нелли Ланг, когда мы с ней поженимся.

Я знала, что они с дочерью профессора Ланга стали большими друзьями. Бриджет рассказывала, что Стивен ходил с ней на танцы в приход Нелли, принадлежащий церкви Святого Майкла, и приводил ее на вечера, которые устраивала церковь Святой Бригитты. Но теперь Стивен сообщил, что они намерены пожениться через восемь лет, когда ему будет двадцать четыре. У них будет много детей, а старший из них станет мэром Чикаго. Почему бы и нет?

— Заметано, — согласилась я.

Как все-таки по-американски рассуждал наш Стивен. Настоящий житель Чикаго.

«А доживут ли наши остальные до женитьбы и детей? Молиться. Мне не остается ничего, кроме как молиться», — думала я, проходя на кухню и начиная готовить.

— Чем ты там питалась, Онора? Обгладывала ограждение алтаря? — спросила Майра, передавая pratties Бриджет.

Мы ужинали вместе. Сейчас за нашим столом сидело всего шестеро. Бриджет положила себе на тарелку несколько картофелин. Ей было восемнадцать, в июне она закончит школу и станет учительницей или миссис Джеймс Ньюджент. Либо и тем и другим. Она была очень красива и похожа на Майру: белокурые локоны, женственная фигура. Грейси же, с ее ростом и прямыми каштановым волосами, определенно пошла в предков по линии Кили. В свои шестнадцать она была практически моего роста. Странное дело это родовое сходство. Стивен был копией моего брата Хьюи, своего дяди, которого никогда не видел, а у юного Майкла были глаза и волосы его отца. После школы он помогал в кузнице, чтобы сохранить место для Пэдди у Слэттери. Я была благодарна ему за деньги, которые он приносил. Слава богу, мы могли себе позволить продолжение его школьной учебы. Пэдди тоже хотел бы, чтобы он ее закончил. «Пэдди… Где он сейчас?» — часто думала я.

— А можно мне еще картошки? — спросил Стивен.

— Вперед, — ответила я.

Картошка — самая дешевая еда — вновь стала нашей основной пищей.

— И где ты была сегодня? — продолжала расспрашивать Майра. — У Святого Семейства?

— По субботам я туда не хожу. Слишком много народу. Исповедь. После Святого Часа я заходила к «Остановкам» в церковь Святой Бригитты, — ответила я.

На самом деле все, что мне было нужно, — это встретить того священника-иезуита, толкующего церковные каноны, когда он будет выходить из исповедальни.

В прошлом году отец Келли установил у себя в церкви Крестный ход: четырнадцать картин, расположенных вдоль боковых стен, воспроизводивших путь Иисуса к распятию через изображение «остановок» на этом пути. Мне нравилось переходить от одного полотна к следующему, останавливаясь, помолиться там, где Он упал в первый раз, или где встретил Свою Мать, или где Вероника вытерла Ему лицо. Отец Келли говорил, что мы должны объединить наши страдания со страданиями Христа, но я молила Мать Иисуса: «Ты уже прошла этой тропой скорби. Защити наших сыновей. Дай сил их матерям».

Я совершала эти «Остановки» в семи разных церквях каждую неделю, и это заводило Майру в тупик.

— Почему бы тебе не делать те же «Остановки» каждый день, но у Святой Бригитты, вместо того чтобы бегать по разным храмам? — спросила она.

Дети перестали жевать, ожидая моего ответа.

— Думаю, так это мне больше напоминает паломничество, как поход к озеру Лох-Дерг или куда-то еще. Так труднее. И для каждой церкви у меня своя причина посетить ее. По воскресеньям я хожу в собор Святого Семейства. Это приход полковника Маллигэна, а значит, хорошее место, чтобы помолиться за Бригаду. Остановки на Крестном пути здесь вырезаны на белом камне. Очень красиво. В понедельник я иду к Святому Патрику, потому что он связан с Ирландским Легионом. Отец Данн располагает их флаг на том же месте у алтаря, где Патрик Келли ставит жезл Святого Греллана на Рождество. «Остановки» — просто картины в рамках, зато статуи Святого Патрика, Святой Коламбы и Святой Бригитты прекрасны — и это помогает.

— Помогает чему, мама? — спросила Бриджет.

— Помогает молиться, — ответила я.

— А куда же вы ходите по вторникам, тетя Мед? — поинтересовалась Грейси.

— К Святой Марии, — сказала я. — Это рядом с нашим офисом, и я не могла обойти вниманием самую старую церковь Чикаго. После этого, в среду, я делаю Святое Семейство.

— «Делаю»? — переспросил Стивен. — Как это? Что ты имеешь в виду?

— Делаю «остановки», зажигаю свечи.

— А в четверг? — Это был вопрос от Майкла.

— К Святому Джеймсу — я просто должна пойти туда, учитывая, за скольких мужчин по имени Джеймс я молюсь. К тому же это близко. А в пятницу — церковь Непорочного Зачатия. Это тоже недалеко, а тамошний пастор был на передовой вместе с Ирландской Бригадой.

— А какое там оформление здания по сравнению, скажем, со Святым Семейством? — поинтересовалась Майра.

— Трудно сказать. Церковь Непорочного Зачатия новая, но там есть витражи и…

Майра вдруг захохотала.

— Что? Что в этом смешного? — удивилась я.

— Ты смешная, — ответила она.

Бриджет и Грейси хихикали. Стивен и Майкл кривились, стараясь сдержаться, но все равно прыснули.

— Слышала бы ты себя со стороны, — сказала Майра. — Просто помешанная какая-то.

— Ну ты сама подумай, мама, — сказала Бриджет. — И все это при том, что ты каждый день ходишь на мессу и еще на Святой Час.

— Ты, должно быть, тратишь на свечки целое состояние, — заметила Майра.

— Честно говоря, я отдаю три пенни за девять штук.

— Девять? — удивился Майкл.

— Пэдди, Джеймси, Томас, Дэниел, Джеймс Ньюджент, Джеймс Маллой, полковник Маллигэн и Патрик Келли. А еще одну, — я взглянула на Майру, — я ставлю за упокой души Джонни Ога.

На некоторое время все умолкли.

— Это очень хорошо, Онора, — наконец нарушила молчание Майра.

— Спасибо вам, что включили в это список Джеймса Маллоя, — прошептала Грейси. Она уже объявила, что они с Джеймсом обвенчаются, как только закончится война.

— И все-таки тебе приходится проходить много миль, — сказала Майра.

— Это помогает крепче спать по ночам, — ответила я.

Остальные закивали. Мы могли прятать свой страх за наших мужчин днем, но только не долгими бессонными ночами. Я частенько слышала, как после полуночи кто-то из них — Майкл, Стивен или Бриджет — выходил на кухню, и шла, чтобы выпить с ними чашку чаю.

— Просто страшный сон приснился, — объясняли они, не желая придавать своим страхам словесную форму.

— Один мальчик в школе сказал, что вероятность против нас, — заявил Майкл как-то ночью на кухне. — Простая математика: восьмеро воюют, двое погибнут.

Тот парнишка высчитал, что при боевых потерях от двадцати пяти до тридцати процентов и с учетом тех, кто умрет от болезней, лучшее, на что можно надеяться, — это шестеро выживших. Но это лишь в среднем, теоретически, пояснил Майкл. На самом деле в живых могут остаться и больше, чем восьмеро.

«Или умереть», — подумали мы оба, но промолчали.

— Один уже погиб — Джонни Ог, — сказала тогда я.

— Одного недостаточно, — ответил Майкл и заплакал.

Я прижала его к себе. Мы пережили голод. Мы бежали в Америку, говорила я ему, и сделали это вопреки всем цифрам и вероятностям. Нас спасла наша вера. Я редко разговаривала с детьми о тех ужасных временах, но в ту ночь рассказала Майклу кое-что из того, через что нам пришлось пройти. Я также поведала ему историю его собственного зачатия в Нокнукурухе — когда жизнь победила смерть.

Ужин завершился.

— Мы пойдем, мама, — сказал Стивен, вставая из-за стола вместе с Майклом.

— Только не очень поздно, — предупредила я их. — На мессу нужно попасть пораньше — по воскресеньям в церкви очень много народу.

— Но ведь нам нужно попасть только на одну мессу, мама, верно? — с улыбкой спросил Майкл, вызвав взрыв всеобщего смеха.

Девушки пошли вниз к Майре — сказали, что готовить уроки, но на самом деле чтобы поделиться своими письмами. Джеймс Ньюджент писал регулярно. Когда Джеймса Маллоя обменяли в сентябре, он вновь присоединился к «Мятежным сынам Эрина», поэтому ему было сложно писать Грейси напрямую. Письма от него пересылали нам его родители из Нэшвилла. Оуэн писал очень официальным языком. Как будто мы с ним не были знакомы. И очень осторожно. Кто-нибудь на почте мог вскрыть его письмо как возможную переписку с противником. Я думала, что Оуэн драматизирует ситуацию, но потом солдаты прикрыли «Чикаго Трибьюн» из-за того, что мистер Стори в своих редакционных статьях не соглашался с Линкольном; хотя впоследствии президент разрешил открыть газету вновь. Невозможно было думать об Оуэне и Кати Маллой как о врагах, и все же эта война должна была как-то закончиться. У самой миссис Линкольн в армии конфедератов были четыре брата и три зятя. Междоусобица внутри семьи всегда самая горькая. Теперь пощады не было ни с одной из сторон.

Мы с Майрой устроились у огня. Она налила себе маленькую рюмку виски, а затем предложила налить и мне, зная, что я откажусь. Я пообещала не пить, пока мальчики не окажутся дома.

— Как угодно, — сказала она и подняла рюмку в мою сторону. — За духовность, которая у нас с тобой у каждой своя. — Она медленно пригубила свой напиток. — Я дам тебе доллар на свечи. Не хочу, чтобы тебя поймали на том, что ты обжуливаешь Бога.

— Ему все равно.

— Зато может быть не все равно какому-нибудь старику, который, стоя на коленях у скамьи, может следить за тобой. — Она пригубила виски еще раз. — Молитвы — это все очень здорово, но не нужно сводить этим с ума еще и меня.

— Я жалею, что не знала всех этих обрядов и практик в начале войны, когда Джонни Ог еще…

Я осеклась. С Майрой нужно было аккуратно подбирать слова. Иногда ей хотелось поговорить о Джонни Оге. А иногда — не хотелось. Я колебалась даже тогда, когда собиралась признаться, что каждый день ставлю за него свечу.

— Онора, ты всерьез думаешь, что, если бы ты тогда посетила достаточное количество разных церквей, солдат конфедератов не попал бы в Джонни Ога? — спросила Майра, наклоняясь в мою сторону. В ее словах не слышалось злости.

— Все не так просто, — ответила я.

— Конечно, — согласилась она.

— Но я знаю, что должна молиться, часто и усердно.

Как я могла объяснить ей свои сомнения? Никогда прежде, даже в самые тяжелые моменты — в пору Великого голода или в жуткое время после смерти Майкла, — я не теряла ощущения присутствия Господа, не ставила под вопрос Его любовь. А теперь… В сознание мое прокрадывались мысли о Патрике Келли. Прости меня, Господи. Прости меня, Майкл.

Каким облегчением было бы излить все это Майре. Она сказала бы мне то, на чем какая-то часть меня настаивала уже давно: «Разберись наконец в себе, Онора, и реши».

Я уже собиралась было все ей рассказать, когда мы услышали, что кто-то подошел к двери внизу, постучал и начал звать меня:

— Миссис Келли, миссис Келли!

— Поздновато для посетителей, — заметила Майра.

— Что гадать, лучше идем посмотрим. Что случилось? — крикнула я сквозь закрытую дверь.

— Я капитан Питер Кейси, — сказал мужской голос. — Из Ирландского Легиона.

Я распахнула дверь. На пороге стоял человек в форме — высокий, с тонкими чертами лица, но очень худой и болезненный.

— Это я рекрутировал ваших мальчиков, — сказал он. — У нас их называют Джеймси-Волынщик и Дэнни О.

— Умоляю вас, — простонала я, — что произошло?

— В среду, двадцать пятого ноября, состоялось жестокое сражение, и наш легион оказался в самой его гуще. Ваши сыновья… — Он умолк.

— Они не убиты? Нет, прошу вас! Не убиты? — с надеждой в голосе спросила я.

— Они пропали без вести.

— Пропали? — переспросила Майра. — Что значит «пропали»?

— Все что угодно, — ответил Питер Кейси. — Они могли погибнуть, оказаться в каком-то полевом госпитале, попасть в плен. Или же… дезертировать. После битвы под Мишен-Ридж о них ничего не известно.

— Вы были там? — спросила я.

— Нет, я находился дома, в отпуске по болезни. Но там был мой сержант. Его имя Майк Кларк. Он только что был у меня дома и все рассказал. После сражения он лично проверил поле боя. Он хорошо знает ваших парней, но не нашел их тел. Среди раненых их нет, и в лагерь они тоже не вернулись.

Мы с Майрой крепко взялись за руки.

— Но ведь вам определенно известно что-то еще, — сказала я.

— Слишком холодная ночь, чтобы разговаривать на улице, — заметил Питер Кейси. — После южной жары я особенно остро чувствую холод.

— Конечно, проходите, — спохватилась я. — Поднимайтесь наверх. Чашечку чаю?

— А может, стаканчик виски? — спросила Майра.

— Вот от этого я бы не отказался — в такие-то времена.

Питер Кейси говорил долго, продолжая твердить, что мы должны гордиться такими прекрасными парнями. Он сообщил нам название места, где проходило сражение, — Мишен-Ридж, возле Чаттануга, на реке Чикамога.

— Чикамога на языке индейцев — Кровавая река. Так оно и было, — сказал он.

Господи милосердный…

Всю следующую неделю «Чикаго Трибьюн» печатала статью за статьей об этой битве. За три дня боев под Чаттанугой погибли восемь сотен солдат Союза и четыре сотни конфедератов. Раненых в общей сложности насчитывалось семь тысяч. Но газета не называла никаких имен и не приводила списков погибших. В других ирландских семьях начали получать письма: «Я в порядке, я выживу». А мы — ничего.

— Ждите и молитесь, — сказал нам отец Келли.

Будучи капелланом Ирландского Легиона в ходе Виксбургской операции, он своими глазами видел весь тот хаос, который наступает непосредственно после тяжелого боя. Тогда ему казалось, что мертвые вдруг поднимут голову, окликнут его, попросят о последней исповеди. Некоторые действительно каким-то чудом оживали, тогда как остальные…

— В тумане войны никаких записей не ведется, — объяснил он.

И добавил, что единственное, в чем он уверен, — это то, что наши отважные ребята никогда бы не дезертировали. И это должно служить утешением для нас с Майрой, добавил он. Как будто это имело для нас значение: лучше уж живые дезертиры, чем мертвые герои.

Я каждое утро ходила в свой офис, но бо`льшую часть времени проводила, глядя в окно. На другой стороне улицы находилось отделение телеграфа, где курьеры редакций газет, освещавших события войны, получали телеграммы от своих корреспондентов. И если поступали какие-то новости об Ирландском Легионе, они всегда приходили с ними к мистеру Комиски. Однако сейчас сообщений не было.

Наступил канун Рождества — целый месяц без новостей. Весь день я писала адреса на корзинках с провизией, которые должны были доставить солдатским вдовам и скорбящим матерям. Их было очень много. Олдермен Комиски и мистер Онахэн разговаривали со мной, понизив голос, как с больной. «Они полагают, что мои мальчики убиты», — думала я. Они выдали мне окорок, чтобы я отнесла его домой, и премию — двадцать пять долларов к моей зарплате — «чтобы сделать Рождество более ярким», как выразился мистер Онахэн.

Но мы с Майрой договорились не праздновать Рождество, как делали это обычно. Дети понимали нас. Как мы могли веселиться, когда наши мальчики пропали без вести? Или убиты. Я удвоила все свои молитвы, но что с того?

«Джеймси мертв. Признай это, Онора. Иначе ты уже услышала бы о нем что-то. Джеймси и Дэниел погибли. Если бы они были живы…» — нашептывал мне вкрадчивый голос вновь вернувшейся феи, когда я направлялась домой из центра города.

Я решила пойти мимо озера. Там, конечно, холодно, но напор ветра и шум волн могли прогнать этот голос из моей головы.

Я ступила на хрупкую кромку грязного снега и подошла поближе к воде, по поверхности которой бежали к берегу белые барашки пены.

Но голос феи не утихал, пока я не подумала: «Если Джеймси погиб, то и я хочу умереть в этом ледяном озере».

Я начала голосить — это было скорбное завывание, без слов.

«Ради бога, Онора, что с тобой происходит?» Это был шепот уже не феи. В сознании моем, заглушая шум ветра и волн, зазвучал громкий голос.

Бабушка. Бабушка, я так боюсь… Если мой Джеймси мертв…

«Ná bí ag caint, Онора. Довольно нести всякий вздор. И вообще, выбрось это из своей головы».

Но как? Я пробовала молиться. Я боюсь, что Господь останется глух к моим мольбам. Ох… Бабушка, Майкл был любовью всей моей жизни, отцом моих детей. Как можно даже думать о другом мужчине, особенно если он запрещен мне Церковью. Я хочу все делать правильно, быть хорошей, чтобы Бог отозвался на мои просьбы, чтобы Он спас моего мальчика, но…

«Ты сильно преуменьшаешь Бога, a stór, делаешь Его очень маленьким. Ты думаешь, что Создатель всего на свете переживает по поводу твоих проступков и промахов? Милосердие Господне безгранично, Онора. А теперь иди. У тебя дома толпа детей дожидается ужина. Займись делом, и эта фея не подступится к тебе».

И я действительно больше не слышала того навязчивого тихого голоса, когда со всех ног спешила в Бриджпорт, прижимая к груди окорок.

Когда я проходила мимо квартиры Майры, она открыла дверь.

— А я выглядываю тебя, Онора. Зайди. Все остальные уже собрались у вас наверху.

Я села за ее кухонный стол.

— Мы с тобой совершили ошибку, — заявила она. — Нам нужна рождественская елка, нужны подарки. И нужно приготовить большой праздничный ужин.

— Но как мы можем? Мы ведь договорились, что подождем, пока не узнаем, что наши мальчики…

— Мы должны это сделать, — перебила она. — Грейси и Бриджет сказали, что у них такое чувство, будто мы уже начали оплакивать мальчиков, потеряли надежду. Нам нельзя этого делать. Если впадем в отчаяние, тут же подкрадется фея. — Майра взяла меня за руку. — После смерти Джонни Ога я почти позволила ей завладеть мной. Но, слава богу, у меня есть младшая сестричка, которая вцепилась в меня и не отпускала к ней.

Она похлопала меня по колену.

— Спасибо тебе, Майра, — сказала я, накрывая ее ладонь своей.

— А теперь я собираюсь вытянуть из этого тебя, Онора. Послушай. Я полдня просидела тут, раздумывая о Джонни Лихи и Джонни Оге, которые оба были рыбаками. И вспомнила одну историю, которую рассказывал мне Джонни Лихи как раз перед свадьбой. Итак, fadó, — подмигнула мне Майра. — Джонни рыбачил в том месте, где залив Голуэй встречается с морем. За весь день они ничего не поймали, рыбы не было. Когда солнце начало садиться за волны, некоторые лодки повернули к берегу пустыми. Но Джонни Лихи и его отец остались. Взошел тонкий месяц, затем исчез. Воцарилась полная тьма, но они продолжали ждать. Прошло еще много времени, и большинство на их месте давно уже сдались бы, но тут в глубине появился mearbhall — своего рода сияние, осветившее море. И внезапно из этого призрачного света прямо к ним в сети поплыла самая разнообразная рыба: мерлуза, сельдь и еще какие-то здоровенные создания, Джонни даже не знал их названий. Сияние это длилось до тех пор, пока не взошла утренняя звезда. А на рассвете они увидели, что в их сетях огромный улов. Такое сияние, mearbhall, сказал мне тогда Джонни, появляется только самой темной ночью. Но ни один рыбак не может сказать, когда и где это произойдет. Это дар, сказал он, как и сама наша жизнь. — Майра умолкла. — Когда Джонни Лихи умер, я думала, что никогда уже не буду счастлива. Это было одной из причин, почему я тогда вступилась за тебя, Онора. Я думала, что буду несчастна все равно — хоть у Мерзавцев Пайков, хоть где-то в другом месте.

— Я знаю, почему ты тогда спасла меня, Майра, — сказала я.

— Помолчи, Онора, дай мне добраться до сути рассказа. Когда родился Джонни Ог, я была счастлива. А когда потом этот идиот отец Джилли попытался пристыдить меня, что-то внутри меня взорвалось. «Джонни Ог — это мой mearbhall, старый осел!» — хотелось мне крикнуть ему. Я ненавидела старого майора Пайка и немного использовала Роберта. Это были тяжелые годы, но меня радовали Дэниел и Грейси, и Томас тоже. Он умел меня рассмешить! А потом у меня отобрали Джонни Ога. Вокруг меня была сплошная тьма. Но тут ты принесла письмо полковника Маллигэна. Моего Джонни Ога будут помнить — это mearbhall. А также моя работа — помогать другим солдатам. Эти четверо наверху — все же дети, несмотря на их возраст и рост, а их мамы собираются устроить для них настоящее Рождество — mearbhall.

— А еще ужин, — подхватила я, поднимая окорок. — Бабушка сказала, чтобы я их хорошенько накормила.

Было уже поздно, и в канун Рождества все магазины в Бриджпорте закрылись, однако на подходе к Брайтон-парку мы заметили, что в лавке Джона Ларни горит свет. У него осталась всего одна неряшливого вида елка. Мы купили ее, а я взяла по новой ручке для каждого из моих детей и для Грейси. Свои подарки Майра приобрела заранее.

Когда мы привязывали свечи к веткам нашей маленькой елки, мои почти взрослые сыновья и дочь, а также их двоюродная сестра Грейси вновь стали маленькими детьми. Бриджет и Грейси поддразнивали Стивена, вспоминая, как на наше первое Рождество в Чикаго он играл роль Младенца Иисуса. Майра распевала какой-то рождественский гимн, Майкл подпевал ей.

— А помните Джеймси с его жестяной дудочкой? А волынка? Какой же мукой было слушать, когда он в детстве начинал на ней играть, — сказала я.

— Нам всем нужно приучиться называть Дэниела Дэнни О, — вдруг заявила Майра.

Мы открыли свои подарки. Все были в восторге. Спасибо, спасибо, спасибо…

Мы изо всех сил хотели быть счастливыми, и никто не стал возражать, когда я предложила не ходить сегодня на всенощную мессу. Лучше мы пойдем туда к полудню завтра, а потом пообедаем картошкой с окороком.

Хорошо, что мы остались дома. Надвигалась буря. А в полночь пошел снег.

Утро было уже в разгаре, когда я проснулась. Впервые за долгое время я проспала всю ночь. Спала бы и дальше, если бы не крики и стук во входную дверь внизу.

Какие-то новости? Только не рождественским утром… Вероятно, это просто Молли хочет одолжить сахара. Я спустилась вниз.

Когда я открыла дверь, лучи солнца, отражавшиеся от белого снега, на миг ослепили меня. А потом…

— Мама…

— Джеймси!

Я схватила его и крепко прижалась лбом к его плечу.

— Тетя Мед.

Я подняла глаза.

— Дэниел. О, Дэниел!

И Патрик Келли.

Внезапная радость лишила меня сил. Колени мои подогнулись, и они втроем, подхватив меня под руки, помогли мне подняться по лестнице до двери Майры.

Грейси ринулась за Бриджет и мальчиками. Какое чудесное воссоединение семьи!

Разумеется, все мы страстно желали услышать их историю прямо здесь и сейчас, но все трое были очень уставшими, голодными и грязными. Джеймси заявил, что история их достойна того, чтобы рассказать ее в соответствующей обстановке, а Патрик добавил, что сначала нужно поесть и поспать. Я сказала, что у Майры для него найдется место. Сестра вопросительно взглянула на меня, но ответила:

— Конечно найдется.

Мы позавтракали яичницей с ломтиками ветчины у Майры на кухне. Мне приходилось все время напоминать Стивену и Майклу, чтобы они перестали хлопать парней по спине.

— Дайте им поесть нормально!

Но Бриджет и Грейси тоже все время норовили погладить их по рукам.

— А теперь в постель, Дэниел, — скомандовала Майра. — Я буду сидеть у твоей кровати и наблюдать, как ты спишь.

Патрик расположился в комнате Томаса, а мы все отправились наверх.

Каким блаженством было сидеть на собственной кухне и прислушиваться, как за стеной в соседней комнате похрапывает мой сын, мой солдат. Спасибо тебе, Господи. Mearbhall.

И все же к мессе я подняла Джеймси с постели. Нужно было показать Небесам свою благодарность. Бабушка была права, Господи. Я делала Тебя слишком маленьким. Джеймси и Дэниел надели свою прежнюю одежду. Штаны и рубашки, в которых они приехали, ремонту не подлежали, хотя на каждом из них была тяжелая куртка из овчины. Патрик был одет в военную форму, которая казалась совсем новой. Когда это он успел сменить на нее свою одежку из оленьей кожи?

Мы торжественно прошествовали по центральному проходу в церкви Святой Бригитты. Майра, одетая в новую шляпу и пальто, опиралась на руку Дэниела.

Несколько женщин — из новеньких — нахмурились при виде ее перьев и мехового воротника. Но наши бриджпортские соседи, уже хорошо знавшие Майру, восхищались силой ее духа, ее отвагой, ее важной военной работой. Она появилась здесь впервые в своей красной шелковой шали и с тех пор никогда не носила блеклые цвета. «А мы разве не такие?» — говорили друг другу женщины. Матери. Она потеряла одного сына, зато другого ей вернули — и это победа Святого Часа. Восславим же имя Господа нашего.

Мы шли за Майрой и Дэниелом, держась кучкой вокруг Джеймси и улыбаясь. Я поймала взгляд Молли Флэниган, увидела Лиззи; люди оборачивались на нас, пока мы шли по центральному проходу. Один парень поднялся с места, чтобы рассмотреть наш почетный караул — Патрика Келли, который держал на плече жезл Святого Греллана. Kellys Abu. Ура ирландским парням! Мы заняли всю боковую скамью прямо перед изображением рождественского вертепа. Но здесь было одно дополнение к обычным фигурам Марии, Иосифа, Младенца Христа, пастухов, волхвов и разных домашних животных. Рядом с Марией стояла Святая Бригитта. Ирландская традиция гласит, что она помогала Богоматери при родах. Такое вот путешествие на века назад. Почему бы и нет? В любом случае это чудо. Да и статуя Святой Бригитты была так красива.

После рождественского обеда во второй половине дня в нашей гостиной толпились гости: Джеймс и Лиззи Маккена, Барни Макгурк, Молли и еще два пожилых постояльца ее пансиона, поскольку молодых там уже не осталось. Майкл устроился в углу с несколькими ребятами из банды Хикори, а Стивен привел Нелли и семью Лангов.

— А теперь… — начал Джеймс Маккена, и разговоры стихли. Он поднял свою кружку со смесью пунша и виски, и все мы последовали его примеру. — За героев. Sláinte.

Джеймси нахмурился и вопросительно взглянул на Патрика, но тот кивнул и хлебнул из своей кружки, после чего Джеймси и Дэниел тоже выпили. Позволила себе немного пригубить и я.

— За павших бойцов Ирландского Легиона, — произнес тост Патрик.

Я видела, что Джеймси кивнул.

— За настоящих героев, — сказал он и сделал затяжной глоток.

— Нам просто повезло, — сказал мне Дэниел, когда все остальные тоже выпили за это.

— Итак, расскажи нам, Дэниел. Расскажи свою историю, — попросил Барни Макгурк.

Я села на диван с Джеймси, а Майра и Дэниел устроились рядом. Патрик стоял, прислонившись спиной к стене у входа на кухню.

— Может, вы, дядя Патрик?

Но Патрик покачал головой.

— Давай, Джеймси, — подбодрила я сына. — Fadó.

— Ну ладно. Fadó — если, конечно, Дэниел будет мне помогать.

— Не сомневайся, — успокоила его Майра.

— После того как осада была прорвана и Виксбург взят… — начал Джеймси.

— Прекрасная тактическая операция, — перебил его Барни.

— Ну да, мы победили, но легион двинулся освобождать наших парней, попавших в окружение под Чаттанугой. В общем, там было много боев, мы то наступали, то отступали, а затем нам нужно было взять этот горный кряж — Мишен-Ридж, или Миссионерский Кряж. Я слышал, что его называют и так и так.

— Лучше расскажи им, как ты своей волынкой вел нас в бой, — вставил Дэниел.

— Ну, я действительно сыграл несколько нот из «Мальчика-менестреля», — сказал Джеймси, а потом взглянул на Майкла и ребят из банды Хикори. — Но на самом деле я был напуган. Мятежники окопались там, наверху. Нам приходилось карабкаться вверх по крутому склону под пулями врага. Наша передовая линия вынуждена была отступить, продолжая вести огонь. Но отступать было особо некуда, потому что укрыться там было негде. Мы решили, что единственный способ заставить их ружья умолкнуть — это взять холм и выбить врага оттуда. И мы ринулись вперед. Мы шли на врага, чтобы спасти самих себя. Мы с Дэниелом держались вместе, но никаких приказов не поступало — наши парни просто кричали и бежали вперед. Дэниел, дальше рассказывай ты.

— Чем ближе мы подходили к вершине холма, тем горячее становилось, — подхватил Дэниел. — Конфедераты шли на нас со штыками, царила жуткая неразбериха, было столько дыма, что можно было даже во время выстрела по ошибке попасть в своего. А у Джеймси к спине была привязана его волынка. Нам хотелось найти какие-то валуны или скалы, за которыми можно было бы перевести дух. Да и патронов оставалось всего несколько штук.

— Через некоторое время, — снова вступил в рассказ Джеймси, — основная стрельба улеглась, но отдельные выстрелы все же раздавались. Поэтому мы решили подождать. К этому моменту уже стемнело. Вдруг откуда ни возьмись перед нами возник какой-то Джонни-мятежник, конфедерат, и дуло его ружья смотрело мне прямо в грудь.

— Мы тоже вскинули свои ружья, — добавил Дэниел.

— И мы выстрелили бы, мама, — сказал Джеймси. — Мы были готовы, а он целился в нас; мы не видели, был ли позади него кто-то еще. Я подумал о Джонни Гилрое и Фрэнки Макги, двух наших парнях, которых застрелили, и тут…

— И тут мы услышали оглушительный вопль, а потом увидели вспышку выстрела, — закончил за него Дэниел.

— А затем вдруг: «Прекратить огонь!» Прямо перед нами стоял он, в своем костюме из оленьей кожи, — сказал Джеймси, указывая на Патрика. — «Нельзя стрелять по соседям! — воскликнул он. — Что могут подумать люди?» Дядя Патрик! А тот конфедерат оказался Джеймсом Маллоем!

Они оба начали смеяться, и вскоре к ним присоединились Стивен и Майкл, ребята их банды Хикори, Джеймс Маккена и Барни. Все радостно хлопали друг друга по спине, словно это была лучшая шутка всех времен.

Однако ни одна из женщин их веселье не разделяла, а Грейси тихо охнула:

— Джеймс Маллой.

Джеймси заметил мое выражение лица.

— Нет, мама, это правда было забавно, когда дядя Патрик выскочил вот так да как заорет: «Нельзя стрелять по своим соседям!» — улыбнулся он. — А если подумать, не сделай он этого, и Джеймс Маллой мог убить меня, или я его. А может, погибли бы мы оба или все трое. Вот было бы странно!

— Но теперь-то все хорошо, — возразил Джеймс Маккена. — К порядку! Тишина! Расскажи-ка нам, Патрик, каким образом ты вдруг выскочил там, как черт из табакерки?

До этого Патрик стоял молча у стены рядом с кухней. Я почти не говорила с ним — разве что поблагодарила да сказала, что он хорошо выглядит. И это была сущая правда: он был чисто выбрит и подтянут. Форма ему шла.

— Капитан Келли, точнее, бревет[59]-капитан, — добавил Джеймси, объяснив, что это внеочередное звание было присвоено тому на поле боя.

Патрик совсем не изменился — тот же пронзительный и ясный взгляд. Ему было пятьдесят три, но двигался он как юноша, тогда как Джеймс Маккена и Барни, которые были совсем не намного старше него, казались хилыми стариками.

— Я был вместе с генералом Грантом под Орчард-Ноб, — сказал Патрик. — Разведчиком и связным с Томом Суини, который теперь тоже генерал.

— И фений, — добавил Дэниел.

— Сверху мне хорошо было видно обе стороны, — продолжал Патрик. — Конфедератов, окопавшихся наверху, и союзных солдат, которые ждали сигнала к атаке. На вершине горной гряды я заметил зеленый флаг с арфой и листьями клевера — это были «Мятежные сыновья Эрина». Но прямо под ними находился очень похожий флаг — знамя Ирландского Легиона.

Люди сокрушенно качали головами, слышались растерянные восклицания: «Ох…», «Господи Иисусе, Мария и Иосиф…», «Бедная старая Ирландия».

— А ты не попытался предотвратить этот бой? — спросила я у Патрика.

— Ох, мама… — вздохнул Джеймси.

— Я попытался бы, если бы мог, — ответил Патрик. — Набросил бы на всю эту компанию плащ-невидимку.

Он сделал паузу и отхлебнул свой пунш.

— Да, понятно, этого ты сделать не мог. Но что же ты все-таки предпринял?

— Поехал по горной тропе к их позициям.

— А затем нам улыбнулась удача! — воскликнул Джеймси. — Нас спасла моя волынка. Потому что дядя Патрик заметил ее серебряные детали, блестевшие в лучах заходящего солнца. Я правильно говорю, дядя Патрик?

— Все верно, Джеймси.

— И тогда он обошел нас сзади.

— Чудеса, — прошептала Молли. — Настоящие чудеса. Спасибо тебе, Господи.

— Mearbhall, — сказала я Майре.

— Слава Богу, — эхом подхватила Лиззи. — Они спаслись.

Она радовалась вместе с нами, хотя для того, чтобы спасти ее сына, никто так и не появился. Его убили шесть месяцев назад.

По гостиной прокатилась волна благодарных восклицаний.

— И когда же вы возвращаетесь? — вдруг спросил Барни.

— Куда? — оторопела я. — Люди приехали домой. И в армии, конечно, не рассчитывают, что они…

— В армии как раз рассчитывают, мама, — перебил меня Джеймси. — Нам повезло, что мы сейчас с вами. Без дяди Патрика мы были бы в лагере вместе со всеми остальными. После того как дядя Патрик увел нас с Дэниелом и Джеймса Маллоя с поля боя…

— И Джеймса Маллоя тоже? — уточнила Грейси.

— Ну разумеется, — ответил за брата Дэниел. — Не мог же он бросить моего будущего зятя шататься там в темноте, ломая ноги.

— Хотя темнота — штука хорошая и оказалась очень кстати: она позволила нам уйти по ущелью, и тогда… в общем… — Джеймси умолк.

— И тогда что? — спросила я. — Где вы были целый месяц и почему не прислали письмо или телеграмму? Вы что, не догадывались, как я здесь волнуюсь? Вы…

— Это было невозможно, Онора, — прервал меня Патрик.

— Потом, мама, потом, — шепнул мне Джеймси.

Через несколько часов, в течение которых звучало еще много тостов и песен, а мы даже танцевали джигу и рил — Джеймси играл нам на своей волынке, которую чудом умудрился привезти домой, — наши гости наконец разошлись.

— Получилась настоящая пирушка, — подытожила Майра.

— Да уж, — согласилась я.

Но, прежде чем лечь спать, нужно было еще получить ответы на мучившие меня вопросы. У огня остались только Патрик, два наших солдата и мы с Майрой. Я отослала Стивена и Майкла проводить до дома супругов Маккена и Молли. Грейси и Бриджет читали внизу очень длинное письмо от Джеймса Маллоя.

— Итак, — сказала я, — расскажи нам, Патрик, почему ты не мог дать нам знать о том, что наши сыновья живы?

— Не нужно винить дядю Патрика, — вступился за него Джеймси.

— Я всего лишь задаю дяде Патрику вопрос, — возразила я.

Патрик засмеялся и наконец уселся на стул напротив нас.

— Что ж, дядя Патрик, старик, спустившийся с гор, ответит тебе. А теперь представь себе: двое солдат Союза, один Джонни-мятежник и еще один тип в оленьих шкурах с очень сомнительными документами находятся между линиями воюющих сторон, причем у одного из них в ноге пуля.

— Что? Кто это был? — всполошилась Майра. — Ты в порядке, Дэниел?

— Это был не я, мама.

— Джеймси? — ахнула я.

Господи. Он был ранен.

— Я уже в норме, мама. Однако ближайший доктор, знакомый дяди Патрика, находился за границей штата Теннесси, в Джорджии. А это территория Конфедерации. Ранение было нетяжелым, мама. В икру. Конечно, если пулю не удалить, то… На мое восстановление ушла примерно неделя, и нам приходилось прятаться. Повсюду шныряли солдаты из гражданского ополчения. Джеймс Маллой, который оставался с нами, сказал, что в случае чего заявит им, что мы его пленники. Но потом мне стало лучше, а там уже и дядя Патрик получил от генерала мятежников пропуск для пребывания на их территории.

— Пропуск?

— Тот генерал тоже оказался фением, — пояснил мне Дэниел.

— Теперь мы уже могли отправится на север. Продвигались мы медленно, хотя часть пути ехали на лошади, — из-за постоянных остановок для встреч и собраний.

— О чем это Джеймси толкует, Патрик? — спросила я.

— В обеих армиях есть круги, близкие к фениям, и число наших единомышленников растет, — ответил Патрик. — Зачастую лагеря обеих враждующих сторон находились недалеко друг от друга, и тогда мне удавалось организовать совместные собрания. Присутствующие давали обещание не обсуждать текущую войну, а у меня была возможность сообщить всем новости с нашей общей родины и напомнить, что после окончания этого конфликта мы объединимся, чтобы освободить нашу Ирландию.

— И клятву там приняли пятьдесят тысяч, мама. Ты только представь себе — пятьдесят тысяч! — воскликнул Джеймси.

— Что еще за клятва, Дэниел? — подозрительным тоном спросила Майра.

— Это секрет, мама.

— Я тебе дам «секрет»! — строго прикрикнула на него Майра. — А ну рассказывай.

— Не могу. Объясните ей, дядя Патрик, — сказал Дэниел.

— Это больше никакой не секрет, — ответил Патрик. — В марте мы собираем здесь, в Чикаго, Ирландскую национальную благотворительную ярмарку. Спонсорами ее будут фении, но мы приглашаем к участию ирландские организации по всей стране, чтобы посовещаться, собрать деньги. А еще я встречался с полковником Маллигэном. И он будет одной из главных фигур, поддерживающих нас, Онора.

— А ты можешь помочь нам подготовиться к Фенианской ярмарке, мама, — продолжил Джеймси. — Мы входим в организационный комитет как официальные делегаты от легиона. Это устроил дядя Патрик. Сам он — полномочный представитель Бригады, легиона и еще множества других полков. По приказу генерала Суини ему выдали эту особую униформу.

— Замечательно, — сказала Майра. — А сейчас я хочу услышать эту самую клятву.

— Там нет ничего такого, чего ты не пообещала бы сама, Майра, — сказал Патрик и улыбнулся мне. — Давайте, Джеймси и Дэнни О.

Они встали по струнке.

— «Даю свое тайное слово чести, — начали они, — как преданный и честный человек…»

Глубокие, сильные молодые голоса.

— «…что буду со всем рвением бороться за освобождение Ирландии от английского ярма, — произносили они хором, — и за создание свободного и независимого правительства на ирландской земле».

Они посмотрели на нас с Майрой.

— Дядя Патрик говорит, что мы — первые сыны Ирландии, способные осуществить древнюю мечту родины, — сказал Джеймси.

— Моя мечта — чтобы война закончилась, все вы остались целы и невредимы и подарили мне внуков, — заявила я.

— И она тоже осуществится, мама, — сказал Джеймси.

Сказано это было с такой уверенностью, будто ему на роду было написано дожить до собственных детей. А ведь Джеймси был на волоске от гибели. Я взглянула на Патрика. «Он гордится ими, — подумала я, — гордится их уверенностью». Они уже прошли испытание боем. В марте будет Фенианская ярмарка, и Джеймси хочет, чтобы я помогала с организацией. Мой Джеймси. Прямо сейчас сидящий рядом со мной. Живой. И это Патрик Келли спас его. Спасибо Тебе, Господи. Спасибо Тебе, Пресвятая Богородица. За то, что мой сын жив.

Глава 33

— Ну, если фении могут сделать такое, то освободить Ирландию для них не составит труда, — сказала Майра, когда мы с ней присоединились к толпе, хлынувшей в Брайант-Холл.

Уже 28 марта, в день открытия, было понятно, что Ирландская национальная ярмарка имела большой успех. Ни у кого не возникало вопросов, кто за всем этим стоит. Все — включая газеты и даже «Чикаго Трибьюн» — называли этот длящийся неделю съезд Чикагской Фенианской ярмаркой.

— Это самый большой и самый изысканный холл в Чикаго, и мы заполнили его до отказа, — заметила Майра.

Свободный, гордый и процветающий ирландский народ не собирался на подобные ассамблеи с древних времен Тары. Здесь не было британских солдат, чтобы запугивать нас. Люди в военной форме были ирландцами, представлявшими пятидесятитысячное Фенианское Братство, действовавшее как в армии Союза, так и у конфедератов. Они должны были стать силой, которая освободит Ирландию. А на ярмарке предстояло собрать деньги на их нужды.

Мы с Майрой неторопливо шли мимо палаток, выставлявших уотерфордский хрусталь, паросский фарфор, кресты из коннемарского мрамора, серебряные чайные сервизы, золотые часы, тонкие льняные скатерти, но также свитеры и носки ручной вязки, трости из терновника и отрезы твида. Все это было пожертвовано, чтобы мы могли продать это и собрать деньги для дела. Подобный сбор средств в Ирландии был бы противозаконным.

Утром состоялся грандиозный парад. Мы с сестрой поддерживали наших сыновей ободряющими восклицаниями. Дэниел, Джеймси, Стивен и Майкл шагали рядом с Патриком Келли, который нес жезл Греллана. «Kellys Abu!» Вместе с ними там шли тысячи людей: губернаторы, конгрессмены, городские чиновники, члены всех ирландских организаций, всех рабочих клубов, полицейские, пожарные. Это шествие двигалось мимо нас несколько часов.

А сейчас в этом зале была такая же кон-гло-ме-ра-ция, как сказал бы Оуэн Маллой, народу, пытавшегося увидеть призы лотереи, которую газеты рекламировали уже несколько недель. Некоторые из этих предметов были выставлены в отдельной секции холла: пять замечательных пианино розового дерева, семь «богато оформленных» биллиардных столов по тысяче долларов каждый и большая, шесть футов в ширину, картина маслом «Арест сэра Эдварда Фитцджеральда», предоставленная семьей Муни из Белфаста.

— Я купил тысячу билетов на это, — сказал нам один мужчина.

Мы узнали его — это был Джон Келли, владелец большого салона под названием «Гостиная Арчера». Щедрый человек.

Полковник Маллигэн пожертвовал золоченое ружье, выставленное в стеклянном футляре. Рядом с ним, на помещенной под стекло табличке, было напечатано, что полковник Маллигэн обещает «отдать свое сердце и все силы делу национальной независимости Ирландии».

— Посмотри-ка, — сказала Майра, показывая на список пожертвований от военных частей: триста долларов от Ирландской Бригады, пятьсот долларов от Ирландского Легиона, а также большие суммы от ирландских полков из Огайо, Мичигана, Массачусетса, Нью-Йорка, Кентукки, Теннесси, Луизианы, Южной Каролины.

— Все это собрал Патрик Келли, — заявила я, добавив, что каждый театр в Чикаго пожертвовал сюда весь кассовый сбор за один вечер. — И это тоже организовал он.

— О, а вот и наш хозяин торжества, — воскликнула Майра. — Капитан Келли — очень хорош собой и улыбается в придачу.

— Почему бы и нет? Ярмарка имеет огромный успех, — сказала я.

Рядом с Патриком держались Джеймси, Дэниел, Стивен с Майклом и Бриджет с Грейси.

— Мама, посмотри, что нам купил дядя Патрик, — похвасталась Бриджет.

На плечах у них с Грейси красовались вязаные шали.

— И нам тоже, — подхватил Стивен.

Они с Майклом продемонстрировали мне свои сюртуки из шерстяного сукна.

— Они окажутся очень кстати, — сказал Патрик, — когда Ирландия станет республикой и мы сможем поехать домой.

Майра рассмеялась.

— И ничего смешного в этом нет, мама, — заметил Дэниел.

Майра взяла у Грейси шаль и накинула ее на себя.

— Я-то поеду обратно в Ирландию в любой момент, — сказала она, — как только у меня появится в кармане обратный билет сюда.

Я посмотрела на Патрика. Мне хотелось сказать, что подобный ответ ему дало бы большинство людей здесь.

— Ирландцев никогда не станут по-настоящему уважать в Америке, пока у нас не будет своей настоящей нации, — заявил Джеймси.

— И мы сражаемся за ирландскую независимость, — подхватил Дэниел, — чтобы быть теми, кто мы есть на самом деле.

— А вот я в настоящий момент — просто голодная женщина, — фыркнула Майра.

— Я заказал для вас столик в галерее во время банкета, — сообщил Патрик. — Боюсь, что на сам торжественный ужин дам не пускают, но оттуда вам все будет видно, и вы услышите все тосты, речи и музыку.

— И поедим там? — спросила Майра.

— Самое лучшее угощение, — подтвердил Патрик.

Вечер получился потрясающим. В ходе него выражался столь горячий энтузиазм в отношении того, чтобы отправиться освобождать Ирландию, что генерал-губернатор Иллинойса (сам не ирландец) не выдержал и, встав, выступил с обращением:

— Вы не можете вернуться туда все. Вы необходимы нам здесь.

— Можете не переживать, — сказала Майра, взглянув на меня.

Теперь мы были дома и сидели у огня.

— Мы проделали отличную работу, — сказал Патрик. — За неделю собрали пятьдесят тысяч долларов.

Мы с Майрой расположились на диване. Патрик — без пиджака и с закатанными рукавами рубашки — откинулся на спинку кресла, которое за три последних месяца уже стало «его креслом». Завтра он уезжает на Юг — Джеймси и Дэниел вместе с ним, — чтобы присоединиться к армии накануне последних, по его словам, больших сражений этой войны.

Ирландский Легион выдвигался с генералом Шерманом, чтобы взять Атланту, а затем выйти к морю, тогда как полковник Маллигэн со своей Ирландской Бригадой должен был присоединиться к войскам, атаковавшим Ричмонд.

— Спасибо тебе, Онора, за помощь, — сказал Патрик, — и тебе, Майра, за твое гостеприимство. Это был самый долгий период, когда я жил на одном месте.

— Я была рада принять тебя у себя, дядя Патрик, — ответила Майра.

Отблески пламени в хрустальных бокалах, которые мы выиграли в лотерее на выставке, окрашивали налитый в них виски в золотой цвет. Мальчики были в таверне у Маккены, а девушки — внизу. Мы остались втроем.

Патрик поднял свой бокал.

— За вас, сестры Кили, — сказал он, — и за всех доблестных женщин Ирландии, наших истинных героинь.

— Вот за это я выпью, — согласилась Майра. И так и сделала.

Я поднесла хрусталь к своим губам. В нем была вода.

Патрик осушил свой бокал и встал. Он откатил рукава и надел свой форменный китель. У нас мой деверь немного поправился — похоже, до этого он никогда в жизни не питался регулярно и полноценно.

После его ухода Майра повернулась ко мне.

— Ты будешь по нему скучать, — сказала она.

— Конечно. Мы все будем. Майкл, Стивен и Бриджет узнали о своем отце из рассказов Патрика столько нового. А Дэниел с Джеймси, те вообще…

— Я говорю о тебе, Онора, — перебила меня Майра. — Ты будешь по нему скучать.

— Я получала удовольствие, помогая ему с ярмаркой.

Совесть не слишком допекала меня во время написания писем для него или даже в ходе длинных дискуссий, которые мы с Патриком вели у огня. На самом деле это были споры. «Разве не могут фении использовать свои средства, поддержку и влияние, чтобы сражаться с англичанами так, как это делал Дэниел О’Коннелл — без физического насилия?» — спрашивала я у него. Ведь уже сама угроза вторжения пятидесяти тысяч фениев может убедить британцев убраться из Ирландии. На это Патрик отвечал, что у него мало надежд на бескровную революцию. До поздней ночи мы приводили друг другу разные примеры из истории.

Да, я действительно буду скучать по Патрику Келли, но мне не понравилось, как Майра при этих словах покачивала головой с понимающей полуулыбкой на лице.

— Ты влюблена в Патрика Келли.

— Майра, это не так.

— Оставь, Онора. Я бы сказала, что он тоже сохнет по тебе, хотя и тщательно это скрывает. Держу пари, у него где-то есть женщина.

— Нет.

— Но почему? Привлекательный мужчина — особенно теперь, когда следит за собой. И почему это тебя так расстраивают мои предположения? — Она взяла бутылку и подлила виски в оба наших бокала. — Расскажи мне. Немного виски поможет тебе. В лечебных целях.

Я сделала затяжной глоток. И слова полились из меня рекой: о том, что я считала себя очень виноватой, осознав, что я испытываю к Патрику определенные чувства; что это предательство по отношению к Майклу; что в любом случае такая связь запрещена.

— Запрещена? Кто это сказал?

— Церковь. Существует запрет: вдова не может выйти замуж за брата своего мужа. Конечно, в принципе можно получить специальное разрешение от епископа, но все же…

— Запрет? Специальное разрешение? И чего они стоят у нас дома? Чья это вообще церковь? Я тебе так скажу: у каждой женщины с вашего Святого Часа здравого смысла не меньше, чем у любого епископа. Спроси у них об этих запретах и препятствиях к браку, и они тебе ответят: Патрику Келли нужна жена, которой у него нет, а тебе нужен муж, которого нет у тебя. Так в чем дело? Почему нет?

— У меня был муж. Самый лучший мужчина на свете.

— Который умер шестнадцать лет назад, — горько ухмыльнулась Майра. — Онора, ты положила свое сердце в могилу вместе с Майклом, но разве не ради себя самой ты ныне зажигаешь свечи в церкви? За Онору, хорошую мать; за Онору, верную вдову; за Онору, благочестивую женщину. Да Майклу было бы стыдно за тебя!

— Ты не понимаешь, — вздохнула я.

— Все я понимаю. Ты изводишь себя такими мыслями, мучаешь себя. А может быть, Патрик — это как раз твое mearbhall… только приглядись.

— Какой в этом толк, Майра? Мне сорок один год. А Патрику — пятьдесят три.

— Да, а мне сорок три, и при этом я прекрасно себя чувствую, — ответила Майра. — У вас впереди долгие и долгие годы. — Она вдруг замолчала. — Все, к черту. Прячься дальше. Мне-то какое дело? Однажды я тебя уже спасла. И не собираюсь делать этого снова. Ты всегда говоришь, что мы, ирландцы, спасли себя, спасли друг друга. Так вот теперь спасай себя сама. Спаси Патрика Келли. По крайней мере, расскажи ему о своих чувствах. В отеле «Тремон-Хаус» есть один очаровательный номер…

— Майра! Я не пересплю с мужчиной, если он мне не муж.

— А я никогда не сплю с мужчиной, если он чужой муж. Ты трусиха, Онора. А как же Маэва и законы брегонов? Патрик Келли возвращается на войну. Он может погибнуть там, может исчезнуть, уехав обратно в Ирландию. Уйдет и так никогда и не узнает…

— Ладно, ладно. Возможно, поговорить с ним действительно будет правильно.

— Славное долгое прощание, а там кто знает? В общем, когда Патрик вернется от Маккены, я пришлю его к тебе.

Полночь давно миновала и уже близился рассвет, когда вернулись Стивен, Джеймси и Майкл. Они пели «Ура, ирландские парни» заметно вразнобой. Впрочем, точно так же — вразнобой — текли и мои мысли, после того как я несколько часов пыталась подобрать слова для предстоящего разговора. Патрик должен был появиться у моих дверей с минуты на минуту.

— Укладывайтесь, мальчики. Поспите хоть немного.

Но Джеймси рухнул в кресло Патрика.

— Уже поздно, Джеймси, — сказала я.

— Мы просто хотели устроить дяде Патрику хорошие проводы, — ответил он.

— Проводы?

— Он ушел, мама, — кивнул Джеймси.

— Ушел с парнем по имени Джеймс Стивенс, — уточнил Майкл.

— Они ушли пораньше, — сказал Джеймси. — Дядя Патрик хочет ввести Стивенса в круги фениев в армии на своем пути на Юг. Мы с Майклом тоже хотели пойти вместе с ними, но дядя Патрик сказал, что у нас и тут полно работы… Что с тобой, мама? Тебе нехорошо?

Похоже, я наклонилась вперед. Мальчики стояли надо мной, а Джеймси держал меня за плечи.

— Воды, — попросила я.

И после всего этого Патрик ушел. Я смотрела на озабоченные лица моих сыновей, которые волновались за меня, тогда как Джеймси уходил на войну, а остальные двое последуют за ним, если сражения затянутся. Они все были в опасности. Прости меня, Господи. Я никогда не стану игнорировать законы Церкви. Но, Господь милосердный, только защити их, пожалуйста. Спаси и сохрани.

Я встала.

— Пойдемте на кухню. Я поджарю вам яичницу. И еще, Джеймси: на кровати у тебя лежат носки, возьми их с собой.

— Спасибо, мама. Да, я хотел тебе сказать: я оставляю волынку у Майкла. Он уже выучил несколько мелодий, да и климат в Джорджии жаркий, а это плохо для дерева.

— Я буду хорошо о ней заботиться, — пообещал Майкл, усаживаясь за стол.

Их ожидали бои, а он переживал, что рискует волынкой. Я и дальше буду ходить по моим «Остановкам». А Майра пусть не лезет не в свое дело. И никакого виски.

Поставить каждый день девять свечек — за Пэдди, Томаса, Джеймси, Дэниела, Джеймса Маллоя, Джеймса Ньюджента, полковника Маллигэна, Патрика Келли и еще одну, последнюю, — за Джонни Ога. Восемь из них в опасности. Один погиб.

Язычки огня дрожали и качались за синим стеклом светильников, которые молящиеся выставили в ряд перед алтарем Девы Марии, — мои войска, стоящие на страже в ночи. Спасите их и сохраните.

Но одноклассник Майкла был прав. Математика войны брала свое. Все восьмеро не могли выжить. Статистику подтвердила Ирландская Бригада. Под Кернстауном, 23 июля 1864 года.

Всего за несколько месяцев до этой битвы весь полк прибыл в Чикаго в отпуск. Апрель 1864 года. Трехлетний контракт Пэдди закончился. Он находился дома и занимался тем, что ухаживал за Бриди Келли. В безопасности. Но потом ему пришел вызов. Людей не хватало — даже мобилизация не могла достаточно пополнить их ряды. Олдермен Комиски рассказывал, что секретарь британского консульства зарабатывает неплохие деньги, объявляя призываемых в армию ирландцев британскими подданными и тем самым освобождая их от повинности. Пэдди называл таких предателями. Однако я не могла осуждать этих парней, вспоминая о количестве погибших, списки которых каждый день печатали газеты.

— Я должен вернуться туда, — объявил мне Пэдди. — Множество наших ребят не отслужили свои три года. Мои друзья нуждаются во мне.

— Томас нашел способ выкрутиться.

— Именно поэтому никто из нас, солдат, не хочет иметь с ним дело. Он вел себя как дезертир, когда ушел с тем фотографом, О’Салливаном. Ему еще повезло, что дядя Патрик все уладил, когда привозил Джеймса Стивенса на встречу с полковником Маллигэном. Это ж надо — офицер-фотограф… Как он может с этим жить?

Пэдди протянул мне листовку, которая приглашала всех мужчин вновь записываться в «Бригаду Маллигэна». Ветеранам обещали заплатить премию — четыреста два доллара.

— Я хочу жениться на Бриди, — сказал Пэдди. — И уход в армию — единственный способ для меня получить деньги, которые нам для этого необходимы.

— А если Слэттери сможет дать тебе какой-то аванс…

— Я не могу вернуться на работу к Слэттери, — отрезал он.

— Есть много и другой работы, Пэдди, — на железной дороге и еще…

Я умолкла.

— Что, на бойне? Это я уже пробовал, ты не забыла? Хотя теперь я уже привык быть в крови и дерьме, привык к запаху смерти. Я не могу больше выполнять чьи-то приказы, мама. С меня довольно. Я хочу быть сам себе боссом. Поэтому мне хотелось бы купить кузницу у Слэттери, который, кстати, собирается уйти на покой. Мы с Майклом вполне смогли бы управляться в ней, но мне нужны деньги. Видишь, ветераны тут могут получить премию — четыреста два доллара, если вновь запишутся в армию. Так что мы с Бриди поженимся, пока я еще тут, и тогда, если меня убьют, она все равно получит деньги.

— Alanna, — сказала я.

Он позволил мне себя обнять, но продолжал стоять прямо и напряженно.

— Ты что, совсем не боишься?

— Мама, я очень боялся, когда крал яйцо у епископа, но все равно сделал это. Я до сих пор хорошо помню зубы того старого слюнявого пса.

— А яйцо было замечательное, Пэдди, лучшее из всех, что я пробовала до сих пор.

— Это из-за того, что мы тогда голодали. А наша с Бриди жизнь будет такой хорошей как раз потому, что теперь я знаю, какая это удача — быть живым.

— Все так, Пэдди. Это настоящее чудо.

— И еще иметь детей, — добавил Пэдди.

— Да.

— Первенцем у меня будет сын, — заявил он. — Майкл Джозеф Келли.

— У тебя столько всего, ради чего стоит жить, Пэдди. Береги себя. Обещай мне, что после окончания войны ты останешься дома, что бы твой дядя Патрик там ни…

— Я не присоединюсь к фениям, мама, — оборвал меня Пэдди. — Не знаю, как парни, побывавшие на одной войне, могут хотеть отправиться на следующую. Никто так не хочет мира, как солдат, побывавший в бою, — так говорит мой товарищ Марти Берндт из Пенсильванского волонтерского полка. И это чистая правда, мама. Но это — моя война. И я должен ее закончить. А после этого — все.

На свадьбу Пэдди и Бриди пришли полковник Маллигэн и Мэрион, а Джеймсу Ньюдженту и Бриджет удалось тем весенним вечером и потанцевать, и прогуляться у реки.

— Он попросил моей руки, — позднее шепотом сообщила мне Бриджет. — И я сказала ему «да». Я согласна.

Глаза ее сияли. Она была такой счастливой! Это было как вознаграждение за годы доброты и великодушия, когда она помогала мне растить своих братьев.

— Вот закончится война, они вернутся домой, и сразу будет сыграно множество свадеб, — сказала Майра, когда Бригада в июле покидала город.

Мы с ней стояли на перроне и махали руками вслед медленно трогающемуся эшелону.

— Не плачь, мама, — говорили нам сыновья.

И мы не плакали. Мы улыбались. Улыбались все — и мужчины тоже. Полковник Маллигэн, проезжая мимо нас, отдал честь. Джеймс Ньюджент стоял, прижав ладонь к стеклу. Пэдди кивнул. Мэрион Маллигэн подняла нам навстречу своего трехлетнего сына. Она вместе с детьми тоже ехала с Бригадой и должна была поселиться неподалеку от их штаба в Вирджинии. «Джеймс хочет, чтобы мы были рядом на удачу, для победы», — объясняла она.

А затем был Кернстаун. Это было хорошим предзнаменованием к тому, чтобы сломить здесь последний оплот конфедератов, потому что генерал Шилдс уже нанес им поражение на этом самом месте в начале войны.

Однако полковнику Маллигэну, которому как раз в тот день присвоили звание генерала, было запрещено воспользоваться планом сражения, использованным генералом Шилдсом. И это была катастрофа.

Полковник Маллигэн был атакован и тяжело ранен. Джеймс Ньюджент стал одним из тех, кто нес его в укрытие, когда полковник увидел, как на поле боя пало знамя Бригады.

— Оставьте меня, — приказал он Джеймсу. — Спасайте знамя!

Но, когда Джеймс Ньюджент подхватил флаг, его тоже сразила пуля. Враг атаковал их группу, и полковник попал в плен. Через два дня он скончался. Мэрион получила доступ к нему через два часа после его смерти. Ему было тридцать четыре. Генерал Маллигэн… Никогда уже ему не стать сенатором Маллигэном или президентом Маллигэном. Джеймс Ньюджент пропал без вести — предположительно был убит, хотя тело так и не нашли. Пэдди выжил — «всего лишь» был контужен и потерял сознание, по его словам. Но ему удалось скрыться с группой солдат Бригады, и он рвался в бой как никогда.

Теперь Бриджет часто оставалась с Мэрион Маллигэн, помогая ей с детьми и стараясь утешить миссис Ньюджент, которая была твердо намерена отыскать могилу сына. Конфедераты нанимали местных горожан хоронить павших на поле боя, и был шанс, что кто-то из них мог запомнить Джеймса Ньюджента. По всему Кернстауну и в его окрестностях расклеили тысячи листовок с его описанием: «Лейтенант Ньюджент, восемнадцати лет шести месяцев отроду; рост — шесть футов; фигура — довольно стройная; блондин, волосы золотистые, голубые глаза, правильные черты лица, белые ровные зубы, гладко выбрит, был одет в синий китель с нашивками первого лейтенанта на плечах и черные брюки. На пальце у него было золотое кольцо с его собственными и еще одними инициалами на внутренней его стороне. Человек или группа людей, которым что-либо известно о месте его захоронения или могилы, совершат благородный поступок и большое доброе дело, сообщив об этом его матери и сестрам».

Там были инициалы Бриджет, о чем мне поведала она сама. Они были выгравированы на кольце вместе с инициалами Джеймса Ньюджента — Дж. Х. Н. и Б. К.

— Это была его клятва верности мне, — сказала она. — Именно поэтому он и прижимал в поезде ладонь к стеклу — чтобы показать мне палец с кольцом.

На этот призыв никто не отозвался, но мы продолжали ждать. Неужели эта война никогда не кончится?

С громким присвистом — ву-у-ух! — в ночное небо взвилось пламя громадного костра. Южане сдались! Вербное воскресенье, 9 апреля 1865 года. Майкл и ребята из банды Хикори продолжали подбрасывать упаковочные ящики в высокую башню, которую сложили из них, как только пришло известие о победе. Мир. Соседи вывалили на улицы. Все пели, плясали, обнимались. Молли и Лиззи, Джеймс Маккена и Барни Макгурк — таверна опустела. Весь Бриджпорт праздновал.

Стивен стоял в стороне вместе с пожарными — они внимательно наблюдали за огнем. Майра и Грейси хлопали в ладоши под скрипку Джона Джо, но мы с Бриджет стояли молча. Мир этот наступил недостаточно скоро.

Отблески победного костра освещали серьезное лицо Бриджет. Мир всегда приходит с некоторым опозданием. По оценкам «Трибьюн», за четыре года в этой войне со стороны обеих армий погибло в общей сложности шестьсот тысяч человек. Одни — сразу на поле боя, другие — от ран, и очень многие — от болезней. Но все это лишь догадки. Точно никто ничего не знал. Столько народу полегло…

Майра, Бриджет, Грейси и я ушли с празднования и проскользнули в церковь Святой Бригитты. Там было тихо, стоял полумрак, освещаемый лишь лампадой у алтаря и молельными свечками. Одна за другой сюда заходили женщины со Святого Часа — Лиззи, Молли и другие, — которые благодарили Господа и Пресвятую Богородицу за то, что смертоубийство наконец закончилось. Однако это было не так.

Четырнадцатого апреля 1865 года, в Страстную пятницу, был убит президент Линкольн. И недели не прошло с тех пор, как мы праздновали победу у костра, а теперь весь Бриджпорт наблюдал, как задрапированный государственным флагом орудийный лафет везет гроб с его телом с железнодорожной станции в здание суда. Траурную процессию возглавляли шеренги девушек в белых платьях, за ними шли солдаты: роты, бригады, дивизии. Это были те, кто ушел с передовой еще до окончания войны. Остальные еще только добирались домой. Мы наблюдали за этим скорбным парадом вместе с Майрой и Бриджет.

— Есть какая-то информация? — спросила я у Бриджет.

— Нет, — вздохнула она. — Мэрион заплатила, чтобы расклеили еще листовок. В следующем месяце мы все едем в Вирджинию. Возможно, оказавшись там все вместе, мы сможем отыскать Джеймса или его могилу.

Найти Джеймса? Неужели Бриджет допускает, что Джеймс Ньюджент жив и находится где-то в Вирджинии? Воображает, что он потерял память, но затем увидел их листовку, прочел — «рост шесть футов, стройный, золотистые волосы, золотое кольцо на пальце» — и воскликнул: «Ба! Да это же я! Я и есть тот самый парень — Джеймс Ньюджент!»?

Многие годы после того, как утонул Джон Лихи, Майра надеялась, что, может быть, он как-то спасся в море и сейчас бродит по улицам Нью-Йорка — не зная, кто он есть на самом деле, но живой и здоровый. Мне было очень тяжело поверить, что мой Майкл мертв, хотя я сама видела, как его душа покидала тело. Но когда даже тела нет… Неужели Бриджет станет ждать дальше, лелея свою безнадежную любовь и храня в памяти образ, за которым нет ничего реального?

Кортеж проследовал мимо нас. Величественные похороны, дань уважения этому человеку. Только посмотрите, как мы чтим нашего великого президента! Этими торжественными церемониями мы сделали для него все, что могли. Теперь он мог бы вернуться. Но мертвые не возвращаются. Только не в этот мир. Джеймс Ньюджент никогда не прочтет эту листовку о себе.

Лишь к июлю 1865 года все наши мальчики вернулись домой. Пэдди и его Ирландская Бригада прибыли 1 мая. А сейчас ирландские семьи со всего Чикаго собрались перед церковью Святого Патрика, чтобы приветствовать Ирландский Легион. Три года назад уезжало девятьсот человек. Вернулось только триста. И среди них Джеймси и Дэниел, целые и невредимые. Лишь Томаса не было на этом великом воссоединении нашей семьи: он пропадал где-то на Западе с Тимоти О’Салливаном, делая фотографии и время от времени присылая нам пару строчек. Не было и Патрика Келли.

— С дядей Патриком все в порядке, мама, — рассказывал нам Джеймси.

Мы все собрались в нашей гостиной, чтобы отметить возвращение наших родных по-домашнему.

— Он был с нами до самого конца, — продолжал Джеймси. — Разведчик генерала Суини. Он сейчас полковник, бревет-полковник, — это значит, что звание было присвоено ему на поле боя. Пока остальные парни из легиона слонялись там, дожидаясь, когда их отправят домой, дядя Патрик устроил так, что генерал Суини издал для нас приказ. — Джеймси выпрямился и четко, по-военному, произнес: — «Откомандировать в распоряжение полковника Келли с целью сопровождения его в Новый Орлеан». Патрик сказал, что будет встречаться там с ирландскими фениями.

— Так вы снова побывали в Новом Орлеане! — воскликнула Майра. — Как здорово.

— Но и это еще не все. Я разыскал Лоренцо и Кристофа!

— Джеймси, как же тебе удалось их найти? Поверить не могу! — удивилась я.

— Так вот поверь! Понимаешь, там был большой парад на Рэмпарт-стрит, где маршем шел Corps d’Afrique — Африканский корпус, — отряд армии Союза, набранный из цветных, как свободных жителей Нового Орлеана, так и освобожденных рабов. У них там был военный духовой оркестр, и Лоренцо играл в нем на трубе!

— А мадам Жак жива? — спросила Майра.

— Жива. Лоренцо и Кристоф водили меня повидаться с ней. Она живет в монастыре Ордена сестры Генриетты, сестры Святого Семейства. Сама сестра Генриетта умерла десять лет назад, но сейчас в этом ордене остается немало сестер. У них большой дом на Ройал-стрит.

— Ах, Новый Орлеан, — мечтательно произнесла Майра. — Какое дивное будущее могло ожидать меня там!

Дэниел подозрительно взглянул на нее:

— Что ты имеешь в виду, мама?

— Расскажу, когда вырастешь, — небрежно бросила она.

— Когда вырасту? Я солдат, между прочим. Я воевал на войне и собираюсь воевать еще на одной!

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожилась Майра.

Я все поняла. Канада.

— Джеймси… — начала я.

Но Джеймси продолжал вещать о Новом Орлеане, а Мэгги Нолан — первая девушка, которую он пригласил к нам в дом, — ловила на лету каждое его слово. Я надеялась, они подходят друг другу. Пэдди сидел очень тихо. Я видела, как Бриди склонилась к нему и что-то шепнула ему на ухо. Он улыбнулся.

Пэдди никаких историй не рассказывал. Каждый раз, когда я начинала расспрашивать его о Кернстауне, о его ранении, о гибели полковника, он отвечал одно и то же:

— Мама, я не хочу говорить о войне, как не буду больше говорить и о Великом голоде. Джеймси и Дэниел, может, и хотят вернуться в Ирландию, но я — нет. Тяжелые воспоминания.

— А как же наши прежние времена, Пэдди?

— Я не могу позволить себе вспоминать даже хорошие вещи без того, чтобы по ночам вновь не страдать кошмарами.

— Что, до сих пор? — спросила я.

Когда мы только приехали в Бриджпорт, он кричал по ночам. Я заставала его в холодном поту. «Громадная крыса жевала мою руку, мама, а я не мог пошевелиться, потому что был мертв». Тогда я прижимала его к себе и уговаривала: «Ты не мертв, a stór. Ты жив».

— Это не старые кошмары, мама. Новые.

— Ох, Пэдди…

— Но Бриди будит меня и приговаривает: «Ты жив, жив». Как делала когда-то ты, мама.

Теперь Майра обняла Дэниела за плечо.

— Никуда вы не поедете, Дэниел О’Коннелл Лихи.

Наступило лето, но никакого сплошного потока свадеб, как мы ожидали того с Майрой, в церкви Святой Бригитты не было. Почему, например, Джеймси не женится на Мэгги? Или почему Дэниел не возьмет в жены свою девушку, Сейди Хили?

Бриди была беременна, и Пэдди пребывал на седьмом небе от счастья — да и я вместе с ним. Майра уступила им свою квартиру, а сама вместе с Грейси переехала к нам.

— У тебя очень щедрое сердце, Майра, — сказала я ей.

Но она лишь небрежно бросила:

— Почему бы и нет?

Дэниел оставался в своей комнате, и Джеймси перебрался к нему. На этом настоял Пэдди, и Бриди с ним согласилась.

— Они скоро разъедутся для самостоятельной жизни, а у вас наверху было бы слишком тесно для всех, — сказала она.

— Просто Дэниел и Джеймси устали от того, что мы к ним придираемся и ворчим на них, — заявила Майра.

— Ворчим? Одному двадцать два, другому двадцать три. Война отняла у них много лет. Пора найти работу и жениться на этих девушках.

Но вместо этого они исчезали на несколько дней кряду. А когда были дома, не возвращались до поздней ночи, а потом отсыпались днем.

— Это по делам фениев, мама, — объяснял мне Джеймси.

Майра не особо обращала на это внимание. Сама она допоздна работала в магазине. Мир вызвал настоящий бум в этом бизнесе. Но я была обеспокоена.

Однажды днем в конце лета я застала Джеймси сидящим позади нашего дома. Он смотрел туда, где когда-то была прерия, и играл на своей волынке.

— Твой отец тоже любил вот так поиграть для себя, Джеймси, — сказала я ему.

— Я в последнее время много думаю о папе, — задумчиво ответил он, — пытался вспомнить его голос. Я могу представить его лицо, вспоминаю, как мы играли в ирландских воинов, размахивали каштанами. А вот услышать, как он поет, не могу.

— Голос твоего брата Майкла немного напоминает его, — сказала я.

— Знаешь, мама, на собраниях Братства мы много говорим об Ирландии, но очень многие парни, родившиеся уже здесь, спрашивают у меня, действительно ли так красивы тамошние пейзажи, так зелена трава, как о том рассказывают люди.

— И что ты им отвечаешь, Джеймси?

— Я-то говорю, что да, но на самом деле в памяти у меня все смешалось. Впрочем, довольно скоро я увижу все снова, — бросил он и вернулся к своей волынке.

Джеймси и Дэниел всегда были близки со своими сестрами, и я думала, что те могли бы с ними поговорить. Но Бриджет и Грейси бо`льшую часть своего времени проводили с Мэрион Маллигэн, и это беспокоило меня. «Ты сделала из своего сердца усыпальницу для Майкла Келли», — как-то сказала мне Майра. Но Майкл был моим мужем, отцом моих детей, любовью моей жизни. А вот для Бриджет жить, скорбя по Джеймсу Ньюдженту… Когда же я самым деликатным образом заговаривала с ней на эту тему, Бриджет лишь удивлялась:

— Но ты-то, казалось бы, должна меня понять. Ты больше никогда не интересовалась другими мужчинами, и я тоже не могу.

По крайней мере, с осени она пойдет работать учительницей. Ей было уже двадцать, и в мае она с отличием окончила школу. Дополнительные два года учебы принесли ей диплом учителя от Ордена сестер милосердия и предложение работать преподавателем в школе Святого Ксавьера. Когда Бриджет получала свой диплом, Майра шепнула мне на ухо:

— Видела бы нас сейчас мисс Линч.

Майкл больше не вернулся в школу.

— Пора мне начинать зарабатывать, и Пэдди нуждается в моей помощи.

Дела у их «Кузницы братьев Келли» шли хорошо.

В свои восемнадцать Стивен стал самым юным пожарным в Чикаго. Он откладывал половину своей зарплаты и планировал будущую жизнь с Нелли Ланг.

Если бы еще Джеймси…

Однажды вечером Джеймси и Дэниел усадили нас за стол на кухне и выложили на него свою последнюю армейскую получку — приличную кучу денег.

— Вот, берите, — заявили они.

— Оставьте их себе, — ответила я. — И используйте их, как это сделал Пэдди, — на свой бизнес. Ваш с Дэниелом.

— Чтобы открыть настоящий бизнес, нужны настоящие деньги, — сказал Джеймси.

Дэниел встал и принялся расхаживать по комнате.

— О да, капиталисты позволяют открыть свой маленький бизнес рядом со своим домом, — начал он. — Продуктовые лавки, кузницы, как у Пэдди, и, конечно, таверны. Но они хотят, чтобы ирландцы были работниками, а не владельцами, — и точка. Но их ожидает несколько сюрпризов со стороны парней, которые спасли для них Союз, которые воевали сами, заменив на фронте сынков богатых родителей, откупившихся от службы в армии! Мы не собираемся вкалывать по двенадцать часов за оскорбительные гроши! Никаких больше «Лежать, круглоголовые, лежать!».

— Господи Иисусе, Дэниел. Так ты фений или радикал? — спросила Майра.

— Можно быть и тем и другим, одно другому не мешает, — ответил Дэниел. — Взять хотя бы членов общества «Молли Магуайр». Это настоящие ирландские патриоты, которые сражаются за справедливость для рабочих.

— И получают по голове от пинкертонов[60], — заметила я.

— А потом их вешают, — добавила Майра.

— Осторожно с этим, Дэниел, — предостерегла его я. — Из-за длинного языка могут сломать нос. Заведете эти разговоры насчет справедливости на фабрике Маккормика, на заводе Пульмана, где делают вагоны для железной дороги, или на скотных дворах, и оба окажетесь в тюрьме.

Впоследствии Джеймси заверил меня, что Дэниел не сделает ничего такого, что может подставить под удар их миссию фениев, и что они оба только ждут команды, чтобы двинуться в Ирландию или Канаду.

— Джеймси, нет, — сказала я.

— Так ты не хочешь, чтобы я освобождал Ирландию? Чтобы водрузил знамя свободы на берегах залива Голуэй?

— Нет, если на пути к этой цели тебя убьют! — отрезала я.

Но Майра посоветовала мне остыть и успокоиться.

— Из этого ничего не выйдет. По словам Дэниела, в самой верхушке их движения существуют серьезные разногласия. Вот увидишь, они все там перессорятся. Очень скоро мой Дэнни О западет на Сейди Хили, и больше мы этих глупостей не услышим.

— Надеюсь, ты окажешься права.

Приближалось наше первое Рождество в мирное время, и ничего особенного не произошло. Уже хорошо.

Глава 34

— Ты не выйдешь за Джеймса Маллоя — и точка.

Майра стукнула кулаком по кухонному столу с такой злостью, какой я раньше никогда за ней не замечала.

Но Грейси, сидевшая напротив, даже не вздрогнула. Наоборот, подавшись вперед, она тоже стукнула кулаком и твердо заявила:

— Выйду — даже если для этого мне придется сбежать из дома.

Я недоуменно взглянула на Бриджет, но та лишь пожала плечами, не меньше меня удивленная таким бунтом Грейси.

Майра была в замешательстве.

— А такое славное было у нас Рождество, — проворчала она.

Это было правдой. Стоял вечер второго дня Рождества, «дня рождественских подарков», или дня Святого Стефана. Мы продолжали праздновать в полном составе, а Патрик с парнями ушел к Маккене.

Наших мальчиков охватила едва ли не безумная радость, когда к нам во второй половине дня накануне Рождества приехал Патрик и привез с собой Джеймса Маллоя. Сколько было смеха! Джеймси, Дэниел, Стивен и Майкл раз за разом возбужденно хлопали их по спинам. Пэдди вел себя более сдержанно. Я слышала, как Патрик перешептывался о чем-то с Джеймси и Дэниелом, когда они заносили его вещи к Пэдди, где он и остановился. Бриди очень хорошо умела поднять шум вокруг их «знаменитого дяди Патрика» — и своих восьми месяцев беременности.

Рождественским утром Патрик Келли повел нас на мессу в церковь Святого Патрика. Там он сразу прошел вперед и установил посох Греллана на боковом алтаре.

Уже после мессы я поняла, почему Патрик настаивал, чтобы мы пошли в церковь Святого Патрика. Все ветераны Ирландской Бригады и Ирландского Легиона, пусть и из разных приходов, подходили к боковому алтарю, чтобы прикоснуться к посоху Святого Греллана и пожать руку Патрику. Все это проходило торжественно и без слов. Фенианское Братство придерживалось своей клятвы.

После этого мужчины стояли на ступеньках церкви и о чем-то тихо беседовали с Патриком. Джеймси и Дэниел держались с ним рядом.

— Тревожно как-то, — сказала я Майре.

Но она ухмыльнулась.

— Чем больше мужчины разговаривают, тем меньше делают. Пускай говорят, что за беда?

Ее сейчас больше интересовал собственный разговор с Джо и Маргарет Маккаули — той самой парой из прихода Святой Бригитты, чей церковный запрет на венчание мне приводили в качестве примера.

— Они теперь муж и жена, Онора. Получили разрешение, — сообщила Майра. — Отец Данн стал генеральным викарием и может подменять епископа, когда тот в отъезде или болен. Поэтому, когда епископ Дугган был в Риме, отец Данн все устроил. Он освободил их от запрета и обвенчал. Да и это препятствие к заключению брака, как сказала мне Маргарет Маккаули, совсем незначительное. Отец Данн поженит вас с Патриком Келли в мгновение ока, одним щелчком пальцев, — заявила она и для убедительности щелкнула пальцами сама. — Мы могли бы провести вашу свадьбу в церкви Святой Бригитты еще до того, как увянут рождественские цветы. Нет, лучше все-таки здесь, у Святого Патрика.

— Все, довольно, Майра, — оборвала ее я.

— Бедняга, приезжает к нам на Рождество из года в год. И вот сейчас, после войны, он наконец дома, и…

— Майра, прошу тебя. Я уже разобралась в себе. К тому же Патрик Келли вынашивает собственные планы. И надолго он здесь не задержится.

«Патрик Келли никогда не будет стремиться к простому человеческому счастью», — думала я рождественской ночью после нашего ежегодного праздничного визита к Лангам. Мне оставалось лишь надеяться, что он не увлечет за собой и Джеймси с Дэниелом.

Я сидела и смотрела на танцующие пары. Патрик подошел и сел на стул рядом со мной.

— Я не танцую вальс, Онора, — сказал он.

— Я в курсе, Патрик, — ответила я.

Хорошее Рождество, Майра была права. Но сегодня, в День Святого Стефана, мы наблюдали, как Майра и Грейси бранятся между собой.

— Я запрещаю тебе выходить замуж за Джеймса Маллоя, — твердо сказала Майра, наверное, уже в десятый раз за этот вечер.

— Майра, ты ведь уже очень давно знаешь, что Грейси влюблена в Джеймса Маллоя. Так почему она не может выйти за него? — вступилась я.

— Любовь? Я тебя умоляю! Сколько продлится у них эта самая любовь, если ей придется постоянно выгребать лопатой навоз на какой-нибудь забытой богом ферме в Теннесси?

— И никакая она не забытая богом! — возмутилась Грейси. — На ней мы с ним будем выращивать скаковых лошадей.

— Именно об этом мечтали Оуэн и Майкл в Нокнукурухе — о своей линии породистых лошадей, — напомнила я Майре.

— Безумие какое-то, — ответила та. — Грейси, ты понятия не имеешь, что такое физический труд, да и что ты там будешь зарабатывать? Нет, ты останешься здесь, закончишь школу, выйдешь за джентльмена с Мичиган-авеню и станешь как те леди, которые приходят за покупками в мой магазин!

— Но, Майра, — возразила я, — а что если это вовсе не то, чего хочет сама Грейси?

— Она еще не знает, чего хочет. Ей всего восемнадцать.

— Тебе было столько же, когда ты сама выходила замуж, — напомнила я.

Грейси выросла, став красивой молодой женщиной: от Кили она взяла рост, а от Майры — ее формы. Майра определенно знала, что ее дочь нравится мужчинам, и, вероятно, могла бы устроить для Грейси выгодный брак с обеспеченным человеком. Майра уже познакомила ее с Маршаллом Филдом — клерком, с которым проработала много лет и которому теперь принадлежал их магазин. Или же она могла бы подобрать ей мужа из числа сыновей членов торговой палаты, с которыми была близко знакома.

— Я хочу, чтобы жизнь Грейси сложилась легче, чем у нас. Хочу, чтобы она была рядом, чтобы мои внуки были богатыми и уважаемыми людьми, а не какими-то…

— Ублюдками, какими были мы, мама? — едко спросила Грейси. — Так чья в этом вина?

Майра открыла рот, но не проронила ни слова.

— Грейси, ты не понимаешь, — упрекнула я. — Она ушла с вашим отцом, чтобы спасти меня.

Мы никогда не рассказывали девочкам эту историю, но сейчас я выложила им все: и про смерть Джонни Лихи, и про отказ отца Джилли позволить Майре повторный брак, и про появление Пайков на моей свадьбе, и про droit du seigneur.

— Это же ужасно! — воскликнула Бриджет.

— Согласна, но все это в прошлом, — сказала я. — Пайки были далеко не единственными лендлордами, претендовавшими на первую брачную ночь невесты. Множество детей, родившихся уже в Америке, появились на свет как раз благодаря… Ладно, давайте просто поблагодарим Господа, что здесь матери могут начать новую жизнь. Вы носите фамилию Лихи. В Чикаго не важно, кто был вашим отцом на самом деле или из какой страны вы приехали. Или…

— Ты сама не веришь в то, что говоришь, Онора, — перебила меня Майра. — Сейчас, когда война окончена и им больше не нужно, чтобы за них воевали ирландцы, для нашего брата все снова вернется к двенадцатичасовому рабочему дню на бойнях… Короче, хватай лопату или горняцкую кирку либо убивайся на убогом клочке земли. Для Грейси я такого не хочу.

Она вдруг заплакала.

Грейси придвинулась к ней, но я опередила ее и обняла Майру за плечо.

— Но Грейси же не за океан отправляется, — начала я, но сестра сбросила мою руку.

— Теперь, когда Томас уехал, а Дэниел замышляет непонятно что, я хочу, чтобы Грейси оставалась со мной.

— Майра, я тебе удивляюсь! Дети должны жить своей жизнью. Ты сама это всегда утверждала.

— Закрой рот, Онора! Да что ты знаешь? С тобой всегда будет твоя Бриджет. Она всю жизнь проведет, страдая по погибшему мужчине и наслаждаясь каждой минутой такой жизни — совсем как и ее мать!

— Майра, прошу тебя, — сказала я, беря ее за плечи. — Не говори так.

Она в бешенстве вскочила со своего стула, развернулась ко мне и, упершись руками мне в грудь, с силой толкнула.

— Не указывай, что мне говорить, а что не говорить!

И она толкнула меня снова.

Я потеряла равновесие и вынуждена была сделать несколько шагов назад, чтобы не упасть. Затем двинулась на нее. Но, прежде чем я успела добраться до Майры, кто-то схватил меня сзади. И остановил.

— Мама!

Меня прижимала к себе Бриджет.

Грейси тем временем усадила Майру на стул и взглянула на Бриджет. Повисло молчание.

Не знаю, кто начал первым, Грейси или Бриджет, но через несколько секунд они обе уже согнулись пополам от хохота, и нам с Майрой не оставалось ничего другого, кроме как присоединиться к ним.

— Уже за полночь, — сказала Бриджет. — Парни скоро начнут возвращаться от Маккены. И не нужно им видеть, как их матери дерутся, словно две идиотки.

Девочки усадили нас и приготовили чай. Мы сидели вчетвером и неторопливо пили его из фарфоровых чашек.

Через некоторое время я сказала:

— Прости, Майра, но… Мне все равно, что ты говоришь обо мне, но обижать Бриджет…

— Это никакая не обида, мама, — перебила меня Бриджет. — Я восхищаюсь тем, что ты осталась верной папе. Я люблю Джеймса Ньюджента. И то, что он пропал, ничего не означает. Ни один другой мужчина не сможет мне его заменить.

— Дело не в том, чтобы его заменить, Бриджет, — возразила я. — У тебя больше никогда не будет другой первой любви, но любовь намного глубже и шире, чем ты думаешь.

Мне вспомнился голос бабушки, звучавший в моей голове: «Ты сделала Бога слишком маленьким, Онора». Я преуменьшила свою любовь, свела ее к воспоминаниям, которые могу контролировать, и теперь еще учу этому Бриджет? Я должна была донести ей это.

— С твоей стороны не будет никаким предательством по отношению к Джеймсу Ньюдженту, если какой-то молодой человек…

— Эдвард Кьюнин, — вдруг выпалила Грейси, которая до этого вела себя очень тихо.

— Грейси, не нужно, — попыталась остановить ее Бриджет.

Но Грейси продолжала:

— Он был офицером Ирландской Бригады и близким другом Джеймса Ньюджента. Мы встречаемся с ним у Маллигэнов. Бриджет ему нравится, я знаю. Он приходит туда, чтобы увидеть ее, но она едва с ним разговаривает, хотя ей этого и хочется. А он славный парень — и очень даже симпатичный.

— Так что с ним, Бриджет? — спросила я.

— Он понимает, что я не могу…

Она осеклась.

— Не можешь что? — вмешалась Майра. — Так ты не хочешь замуж? Не хочешь своих детей?

— У меня есть моя работа учителя и ты, мама, — ответила Бриджет. — Есть мои братья и их дети. А еще я буду навещать Грейси.

— Но ведь у тебя впереди вся жизнь, — возразила я.

— Я проживу ее так, как это сделала ты, мама. Шаг левой ногой, шаг правой…

— Нет, Бриджет, нет… — начала было я, но тут на лестнице раздался топот ног вернувшихся мальчиков, которые еще и пели.

— Вы только послушайте их, — хмыкнула Грейси.

Они ввалились в комнату как раз перед последним куплетом.

— Вот видишь, мама, видишь? — воскликнула Грейси, обращаясь к Майре. — Я должна выйти за Джеймса Маллоя прямо сейчас, иначе он опять уйдет на войну, а я этого не вынесу!

Все они были пьяны в стельку — Джеймси, Дэниел, Джеймс Маллой и даже Стивен с Майклом. Только Пэдди выглядел трезвее. Патрика Келли не было.

Молодые люди уселись в гостиной, словно приготовились распевать песни всю ночь.

— Не рассаживайтесь тут особо, — сказала им Майра. Мы, четыре женщины, стояли в дверях гостиной. — Вам уже давно следует быть в постелях.

«Они же взрослые мужчины, — подумала я. — Как она с ними разговаривает?» С другой стороны, мы ведь все-таки их матери. Поэтому я набрала побольше воздуха в легкие и произнесла:

— Я запрещаю каждому из вас участвовать в войне в Канаде.

— Правильно, — поддержала меня Майра. — Ты слышал меня, Дэниел?

— Пэдди, вразуми их хоть немного, — попросила я сына.

— Я не могу их остановить. Но сам туда не поеду. Особенно с учетом того, что скоро у нас родится ребенок.

— Тогда Джеймс Маллой тоже не может сражаться. Потому что я собираюсь родить от него, — заявила Грейси.

— Что? — Дэниел вскочил с дивана и схватил Джеймса Маллоя за грудки. — Так поступить с моей сестрой?!

— Но я ничего не делал! — возмущенно крикнул Джеймс, отбиваясь от Дэниела.

К ним подошла Грейси:

— Прекратите! Я же не сказала, что уже жду ребенка! Но я планирую. Мы ведь поженимся на этой неделе, Джеймс Маллой, верно? — Она погрозила пальцем прямо у него перед носом. — Ты обещал, что, если мы поженимся, ты никуда не уедешь.

— Она заставила меня пообещать ей это, — извиняющимся тоном объяснил остальным парням Джеймс Маллой. — Но я никогда не думал, что ее мать ей это позволит.

— А моя мать как раз в восторге от этого, — объявила Грейси и повернулась к Майре.

Это выражение на лицах наших мальчиков… Майра не выдержала и рассмеялась.

Грейси и Джеймс Маллой поженились в церкви Святой Бригитты в канун Нового года. Грейси снова удивила нас, договорившись с сестрой Мари Фрэнсис де Сале из школы Святого Ксавьера сдать выпускные экзамены в течение рождественской недели. В Нэшвилл Грейси уезжала уже с дипломом на руках.

— Хотя какой ей от него толк на лошадиной ферме, не понимаю, — ворчала Майра.

Я сказала, что она запоет совсем иначе, когда конь Маллоя по имени Аскибуой выиграет какую-нибудь большую скачку.

— Ты была права, Майра, когда все-таки дала им свое благословение.

— Ты же сама слышала ее. Она вышла бы за него в любом случае. Не хуже меня знаешь, что в этом смысле Грейси — моя копия. А как там Бриджет?

Грейси пригласила Эдварда Кьюнина к себе на свадьбу, а потом — и к нам в гостиную. От большого торжества она отказалась.

— Достаточно будет семейного круга, — сказала нам Грейси.

Эдвард — сын фермера из городка Саммит ниже по каналу — мне понравился. Он закончил университет Святой Марии, как и полковник Маллигэн, и планировал работать учителем в бесплатной средней школе в Саммите, одновременно помогая отцу на ферме. Он намекнул мне, что Бриджет тоже могла бы преподавать там или же, если захочет, остаться в школе Святого Ксавьера. Транспортное сообщение между Чикаго и Саммитом было отличным: дилижансы, железная дорога и даже лодки по каналу. И от Бриджпорта недалеко.

— Не знаю, Майра, — сказала я сестре. — То, что Эдвард влюблен в нее, сомнений не вызывает, и я думаю, что она тоже могла бы полюбить его, если бы позволила себе.

— Позволила себе, — повторила за мной Майра. — Ах, если бы теперь Дэниелу и Джеймси еще хватило ума жениться.

Но с этим все было безнадежно.

— По крайней мере, хоть Патрик Келли не снует вокруг, подбивая их воевать.

Патрик забрал свои вещи у Пэдди и уехал тем же вечером, когда мы сидели у нас в гостиной и спорили. Думаю, он слышал нашу шумную перепалку и просто решил не подниматься к нам, чтобы попрощаться. Он оставил поручение для Джеймси и Дэниела: они должны были собрать информацию обо всех членах Братства в округе — имена, адреса, военный послужной список. Генерал Суини был назначен военным министром Фенианского Братства. В настоящий момент он был главнокомандующим Вооруженных сил Ирландии, а Патрика Келли назначили полковником этой армии. Патрик сопровождал генерала Суини в его поездке по Западу, формируя ирландские отряды, и должен был вернуться весной.

Всю зиму Джеймси и Дэниел провели, посещая фенианские митинги по всему Чикаго, а также в других городах — в Белвидире, штат Иллинойс, и Андерсоне, штат Индиана.

— Уже два года прошло после Фенианской ярмарки. Такая поддержка, столько денег собрано. Мы обязаны что-то делать! — заявил мне Джеймси.

А потом пришли плохие новости из Ирландии. Правительство по доносам информаторов арестовало сотни людей за принятие фенианской клятвы. Некоторые из них были американцами. Никаких судов или приговоров — их просто бросили в тюрьму. И забудьте об апелляции Соединенных Штатов. Британия не признавала натурализованных граждан. Неудавшееся восстание было жестоко подавлено.

А в феврале мы уже праздновали собственную победу: крошечное дитя одолело англичан, голод, лендлордов, ростовщиков и всех остальных, кто пытался нас уничтожить. Одиннадцатого февраля 1866 года у Пэдди родился сын, получивший имя Майкл Джозеф Келли — в честь своего деда. Великий род Келли, тянувшийся через волынщика и кузнеца Мерту Мора к Уильяму Бою с его знаменитым пиром и далее до самого Майна Мора, будет продолжен.

— Ребенок хорошо набирает в весе, — сказала я Бриди в марте.

Ему был уже месяц, и он рос на глазах. Мы с Майрой следили за тем, как Бриди кормит его. «Какие у нее славные пухлые груди, — думала я, — не плоские и не обвисшие, как у меня, когда во время Великого голода я родила Стивена. Майкл, a stór, у нас есть внук!» Мы живы, и мы не умрем в угоду всем им. И больше уже нет необходимости выживать. В жизни появилось немного комфорта, нас окружали разные хорошие вещи. Как бы порадовалась наша мама, если бы увидела, как мы с Майрой сидим у Пэдди и Бриди в их крохотной гостиной с ковром в цветах на полу и тюлевыми занавесками на окне.

Наши дела в Америке шли хорошо. У «Кузницы Братьев Келли» работы было невпроворот. Майра получила очередное повышение, да и моя работа по написанию писем приносила неплохой доход. Поскольку работы в Бриджпорте было много, казалось, что буквально все отсылают деньги в Ирландию и хотят при этом приложить к ним цветистое «американское письмо».

— Ах, Майк, — воскликнула Бриди, обращаясь к младенцу. — Молока еще много, не торопись так.

— Майк? — переспросила я и, наклонившись, погладила малыша по голове.

— Это Пэдди его так называет, — пояснила она. — Конечно, полное его имя — Майкл Джозеф Келли. Но Пэдди говорит «Майк» — коротко, ясно и звать удобно. «Я Майк Келли, — произнесла она страшным низким голосом, — и я могу одолеть любого в этом доме!»

Мы с Майрой засмеялись. Майк. Очень по-американски. Ну ладно, если им так больше нравится…

Мы устроились поудобнее, чтобы посплетничать. Сын Джеймса Маккены отлично управляется с отцовской таверной. Молли Флэниган собирается продавать свой пансион — ей предлагают за него хорошую цену. Немцы и литовцы строят в Бриджпорте свои церкви. Ирландские семьи переезжают в другие районы, арендуют квартиры побольше и даже покупают себе дома.

«Забавно, — сказала я, — наши соседи движутся дальше на юг, ирландцы из Вест-Сайда — на запад, а жители северного района Нортсайд — к самому озеру. И никто не мечется, не перескакивает к другим — семья с южной стороны никогда не поедет на север или запад».

— Пэдди хочет купить пианино, — объявила Бриди и посмотрела на малыша. — Майк уснул. Отнесу его в кроватку.

— Пианино, — протянула Майра. — Даже у Пайков никогда не было пианино.

Через несколько минут с шумом появились наши парни. Всю неделю они были заняты, но в субботу вечером договаривались встретиться у Маккены.

— Ну, если они мне ребенка разбудят… — грозно прошептала Бриди.

Но ничего не произошло — кроме того, что Пэдди вынес своего сына к братьям и Дэниелу. Он казался совсем крошечным в его руках, когда эти большие мужчины сгрудились вокруг него. Джеймси осторожно прикоснулся к его лицу.

— Видишь этих парней, Майк? — спросил Пэдди, поднимая сына к мальчикам. — Это Джеймси, Стивен, Майкл и Дэнни О. Они будут стоять с тобой плечом к плечу против всего мира. — Он обернулся ко мне. — Помнишь, как говорил папа — про пальцы и кулак?

— Помню, Пэдди.

Майк улыбнулся им всем — и это была настоящая улыбка, а не просто младенческое пускание пузырей.

Майкл протянул ему свой палец, и его маленький сынишка взялся за него.

— Ну и хватка у этого молодца! — воскликнул Майкл. — И удар у него тоже будет будь здоров! Будет нам с тобой напарник в кузнице, Пэдди.

— О нет, Майк, — сказал Пэдди, глядя на своего крошечного сына, — ты не будешь всю жизнь убиваться в кузнице. Ты станешь банкиром, будешь носить белый костюм с соломенным канотье и вообще будешь шикарным парнем.

Победа.

Патрик Келли приехал в середине апреля. Чикаго наконец сбросил оковы зимы, и на последних островках прерии, оставшихся в окрестностях Бриджпорта, расцвели дикие яблони и лютики. Почему в Америке нет подснежников?

— Цветок Святой Бригитты, — сказала я Бриджет. — Эти цветы нужны нам.

— Не важно — весна все равно пришла, — ответила мне она.

Эдвард Кьюнин регулярно приезжал из Саммита, чтобы встретить ее после занятий в школе Святого Ксавьера. Бриджет рассказывала, что они неторопливо гуляли по берегу озера, говорили о Джеймсе Ньюдженте. Медленно, очень медленно, слово за словом, я пыталась подвести Бриджет к тому, чтобы она выбрала собственное счастье.

Я говорила ей, что она неправильно понимает меня и мою жизнь. Да, я страдала. Конечно, я тосковала по ее отцу, но никогда не видела себя благородной вдовой Келли, встречавшей лицом к лицу любые невзгоды. Я находила радость в Бриджет и мальчиках, утешение и развлечение — со своими друзьями в Бриджпорте, и удовлетворение — в своей работе в офисе, в церкви, в написании писем.

— И еще одно, Бриджет. Мы с твоим папой… — Я аккуратно подбирала слова, чтобы не смутить ее. — Мы находили друг в друге такое наслаждение, которое невозможно понять, пока не испытаешь его. Разве не сам Господь Бог создал для этого тела мужчины и женщины?

Бриджет лишь кивала. Я объяснила ей суть законов брегонов, рассказала о королеве Маэве.

— Ирландские женщины наслаждались, получая и отдавая любовь, — сказала я, — но Великий голод принес с собой великую печаль.

А еще я сказала ей, что некоторые священники пытаются запугивать женщин, внушая им комплекс вины и стремление к самоотречению. Джеймс Ньюджент был великодушным человеком, и он был бы рад, если бы Бриджет нашла свое счастье, выйдя за Эдварда Кьюнина.

— Тогда почему ты не выходишь замуж за дядю Патрика? — неожиданно спросила она.

— Господи, это тебе Майра наговорила?

Похоже, с конспирацией было покончено.

— Впрочем, я могла бы, если это удержит его от того, чтобы вести наших мальчиков в Канаду, и вразумит тебя.

— Так сделай это, — сказала она. — Подтверди свои доводы на практике.

Патрик Келли находился в Чикаго уже неделю. Он постоянно был занят и остановился в отеле «Тремонт-Хаус». «Так удобнее для встреч», — объяснял он. Он даже не приехал взглянуть на младенца, поэтому я была удивлена, когда Патрик неожиданно вошел в гостиную к Пэдди.

Бриди ушла за покупками, и я осталась присматривать за Майком. День клонился к вечеру. Майра все еще была в своем магазине. В доме царила тишина.

Патрик наклонился, и я приподняла младенца к нему. Майкл, нисколько не испугавшись, тут же ухватился за медную пуговицу на темно-зеленом кителе новой униформы, которую Патрик носил как офицер Ирландской армии. Я разжала маленький кулачок Майка.

— Не думала, что это так вскружит мне голову, — сказала я Патрику, садясь в большое и удобное кресло Бриди и укачивая Майка на руках; от пылающего в камине угля по комнате расплывалось тепло.

Патрик сел на стул напротив меня.

— Быть бабушкой — это вообще очень здорово, — продолжала я.

Майк захныкал.

— Тс-с-с, тс-с-с, — успокаивала его я. — Тише, бабушка рядом.

Теперь я понимала бабушку Кили, которая отдавала свою порцию еды девочкам Денниса. Следующее поколение. Пришел их черед.

— Но очень молодо выглядящая бабушка, — заметил Патрик.

— Сорок три, — вздохнула я.

— Совсем не старая, — ответил он. — Вот мне пятьдесят шесть.

— Это все только цифры, — сказала я. — Ты совсем не меняешься. Все тот же парень, который однажды ночью пришел к нам в Нокнукурух. Это было за три месяца до рождения Пэдди, а теперь у него у самого уже есть свой сын.

— Помню, я тогда подумал, что Майкл — везучий человек, — ответил Патрик. — Кто мог знать, что через несколько лет его не станет.

— Ему было всего двадцать семь. Но только сейчас я понимаю, насколько это молодой возраст.

— И все же у его сына есть сын. А это уже кое-что.

— Это действительно многого стоит, — согласилась я. — А тебе самому никогда не хотелось иметь свою семью?

За все эти годы я ни разу не осмеливалась задать Патрику этот вопрос.

— Я думал, что семья у меня и так есть, — ответил он.

— Да, да. Конечно есть, — сказала я и опустила глаза на младенца, который крепко спал, — тугое и здоровое маленькое тельце. — Положу его в колыбель.

Я отнесла Майка в спальню Пэдди и Бриди. Патрик последовал за мной. Я наклонилась, укладывая Майка в деревянную кроватку, которую сделал для него Пэдди.

— Вот так, вот так…

Майк заворочался. Я присела и начала раскачивать колыбель.

— Siúil, siúil, siúil a rún…

Я подняла голову и взглянула на Патрика. Он улыбался мне. Я встала, а он взял меня за руку. Мы смотрели на спящего Майка — дыхание его было спокойным, маленькая грудка ровно поднималась и опускалась.

— Здоровенький, — прошептала я.

Мы стояли совершенно неподвижно.

— Мы могли бы быть счастливы, — тихо сказала я Патрику.

— Счастливы? — переспросил он, и в его устах это прозвучало как странное слово на незнакомом языке.

— Патрик… — начала я.

Нельзя было разбудить ребенка. Не выпуская его руку, я отвела его обратно в гостиную, где мы сели перед камином. Все, сейчас или никогда.

— Да, счастливы, Патрик, — сказала я. — Счастливы вдвоем.

Я взяла и вторую его руку и посмотрела ему прямо в глаза. Потом начала эти пустые рассуждения о том, что, увидев, как Бриджет отказывается от себя, я вдруг осознала, что мой Майкл хотел бы, чтобы мы с Патриком… Продолжать я не могла.

Патрик накрыл мои руки своими ладонями. Они у него были теплые, но грубые и мозолистые.

Я попыталась еще раз:

— Патрик, я испытываю к тебе определенные чувства и подумала, что, может быть, и я тебе не безразлична…

Он вдруг рассмеялся. Просто откинул голову назад и захохотал.

— Что в этом смешного? — Я попыталась вырвать у него свои руки и встать, но он удержал меня.

— Ничего, просто «определенные чувства» — слишком слабо сказано, чтобы описать то, что существует между нами, Онора.

— Ладно, я скажу напрямик, но один раз, только раз. Я люблю тебя, Патрик Келли, и совсем не как брата — несмотря на церковные каноны и запреты, несмотря на то, что скажут соседи. И у нас с тобой могли бы быть впереди долгие годы счастливой жизни.

Ответа не последовало. Расслабившись, он вытянул вперед ноги.

— Ради бога, Патрик, ну скажи хоть что-нибудь. Я запинаюсь, путаюсь в словах — останови меня. Скажи мне, если я выставила себя полной дурой.

Все-таки вырвав у него свои руки, я сложила их на коленях и потупилась.

Патрик выпрямился, наклонился ко мне, взял меня за подбородок и поднял мое лицо к себе.

— Я, бесспорно, люблю тебя, Онора. И ты это знаешь.

Его лицо было совсем близко, вплотную ко мне.

Боже правый, Патрик Келли собирался поцеловать меня. Я приподняла плечи и двинулась к нему, но он лишь крепче сжал мой подбородок, а потом отпустил. Затем встал и принялся нервно расхаживать по комнате. Через мгновение остановился напротив меня и, указав на меня пальцем, сказал:

— Послушай, Онора Келли. Если мы с тобой оформим все это в слова и произнесем их, пути назад уже не будет. Не будет больше ни дяди Патрика, ни вашего постоянного рождественского гостя. Я захочу жить с тобой вместе как муж с женой. Тебе это понятно?

— Понятно, — ответила я.

— Ну и?..

— Я тоже очень хочу, чтобы мы поженились и были вместе, но между нами встал церковный канон.

Я объяснила ему все о запрете, сказала, что епископ мог бы дать нам специальное разрешение и что, по словам Майры, такое право есть также у отца Данна. И если бы Патрик захотел…

Но он, похоже, не слушал меня, продолжая маршировать по комнате, пока я все это говорила.

— Насчет запрета и разрешения переживать не стоит.

— Не говори так. Официальное разрешение нам необходимо. Я не хочу выступать против Церкви, особенно если есть способ этого избежать.

— Ну хорошо, мы получим это разрешение. Но, Онора, я хочу знать, готова ли ты покинуть Чикаго и поехать за мной в Республику Ирландия?

Он присел рядом со мной и нежно провел пальцами по моей щеке. Взгляд его был открыт, а светло-карие глаза горели спокойным светом.

— К концу лета мы учредим на канадской земле Республику Ирландия. Мы будем правительством в изгнании — со своим сенатом, армией, флотом. Мы будем нацией со своими государственными доходами, своими активами. А уже с таким фундаментом мы сможем освободить Ирландию и прогнать оттуда британцев. В лучшем случае Америка, Франция и Испания станут нашими союзниками, в худшем — они по меньшей мере будут поддерживать дружественный нейтралитет. После семи столетий ожидания сейчас наконец наступил долгожданный момент. И я — один из лидеров этого движения.

— Но каким образом все это будет, Патрик?

У Патрика был готов ответ на все. У фениев есть людские ресурсы и деньги. Они захватят Канаду. Слушая его, я легко представляла грядущие события: фении переходят границу Канады, Соединенные Штаты поддерживают их, Британия сначала теряет Канаду, а затем и Ирландию. Патрик сказал, что фении уже заручились соответствующими обещаниями со стороны правительства США. Он сам присутствовал на этих встречах. Британия, разумеется, поднимет жуткий крик, когда фении перейдут границу, но президент Джонсон лично заверил их, что фениям будет предоставлено время, чтобы захватить часть территории, после чего Соединенные Штаты признают их Республику и начнут переговоры с британцами. Многие члены конгресса хотели аннексировать Канаду любым путем. Британия задолжала Соединенным Штатам миллиарды долларов репарации за ту помощь, которую они оказывали южанам в Гражданской войне. Канада представляла собой в основном неосвоенные земли, а между ее провинциями не было настоящего единства. Значительную часть населения составляли французы или ирландцы. Поэтому особой любви к британцам и их империи они не испытывали. В Канаде уже сейчас было много фениев.

— Эти люди хотят стать частью Соединенных Штатов. И они с радостью встретят нас, — заверил Патрик. — Военных стычек будет очень мало. Джеймси и Дэниел будут в безопасности, я обещаю.

Франция согласилась признать новую Республику сразу же, как только там будет поднят ее флаг, — в обмен на эксклюзивные права по вырубке леса.

— Которые стоят целого состояния, — заметил Патрик.

Тогда как основная территория достанется Соединенным Штатам, Республика Ирландия получит достаточно земли, чтобы разместиться на ней и построить правительственные здания.

— Нам уже предложили Монреаль или Квебек Сити, — сказал Патрик, — но мы построим собственную столицу — на великом meitheal. Впрочем, временную, конечно.

Он утверждал, что, когда ирландские каперы[61] начнут терзать британские морские перевозки с одной стороны, а международная общественность задействует свое влияние с другой, британцы могут собрать свои вещички и сбежать из Ирландии еще до того, как там высадятся фении.

— Это и будет твоей бескровной революцией, Онора, — закончил он.

Патрик подвел меня к большому столу на кухне у Бриди. Из внутреннего кармана своего зеленого мундира он извлек свернутый лист бумаги и развернул его передо мной.

— Это план сражения, — пояснил он, аккуратно разглаживая большую квадратную карту.

Планировалась военная операция, какой ирландцы никогда раньше не проводили. Во всех минувших восстаниях плохо экипированные и отчаявшиеся люди просто бросались на превосходящие силы противника. Теперь же опытные солдаты, ветераны, закаленные в самых суровых боях Гражданской войны и жаждущие отомстить за страдания своего народа во время Великого голода, будут противостоять немногочисленному ополчению из числа гражданских. С разных направлений выдвинутся четыре армии.

Патрик лично закупал мушкеты в государственном арсенале в Филадельфии, а боеприпасы — в городе Трой, штат Нью-Йорк.

— Люди, продававшие мне оружие, желали нам удачи, — сказал он. — А в одном месте даже не захотели брать с меня денег.

По словам Патрика, на покупку десяти тысяч единиц оружия и двух с половиной миллионов патронов было потрачено сто тысяч долларов.

— Том Суини хотел подождать до зимы, чтобы перейти озера по льду, но Братство решило, что если мы не начнем действовать прямо сейчас, то потеряем своих солдат. Когда ветераны осядут и обзаведутся семьями, их будет трудно привлечь снова.

— Это правда, — согласилась я.

Патрик показал мне декларацию, составленную генералом Суини, которая будет зачитана канадскому народу:

«Мы — Ирландская армия освобождения. Во имя семисот лет британского владычества и прозябания Ирландии, во имя миллионов погибших от голода, во имя нашей попранной нации мы протягиваем вам нашу руку братства. Присоединяйтесь к нам, чтобы вместе ударить по тирании».

— Замечательно сказано, не правда ли? — спросил Патрик.

И тут он действительно поцеловал меня — правда, в щеку, в возбуждении соратника по оружию, а не в порыве страсти.

— А я ведь прекрасно знаю эту страну вдоль ее границы, — продолжал он, положив ладонь на участок карты, где схематически были изображены хвойные леса. — Оджибве охотятся и рыбачат по обе стороны от нее. Они станут нашими проводниками и даже воинами на нашей стороне. Я чувствую, как все разрозненные частички меня соединяются в единое целое в этой великой кампании. — Он повернулся ко мне. — Ты со мной, Онора?

— Ты хочешь, чтобы я последовала за тобой, как Мэрион Маллигэн последовала за полковником?

Он рассмеялся. Совсем по-мальчишески.

— Нет, нет. Это будет очень короткая война. Я лишь хочу, чтобы ты приехала ко мне, когда мы построим нашу столицу. У меня там будут определенные положение и должность — секретарь по тем или иным вопросам. У меня будет что тебе предложить, Онора. Было бы очень здорово, если бы ты была рядом, пока мы будем творить историю. А какую работу ты могла бы выполнять там с твоими знаниями и умениями! Нам необходимо создать абсолютно новую структуру правительства, написать конституцию. Столько еще предстоит организовать! В нашей Республике голос женщины будет услышан.

— Патрик, все это звучит потрясающе.

— Так ты поедешь со мной?

Но как я могла? Бросить моих детей? Майка? Майру? Бриджпорт? Это было невозможно. Я окончательно осела на этом месте, стала бабушкой. Я начала было объяснять все это Патрику, но тут во мне проснулась юная Онора. Я буду всего в двух днях пути отсюда. Мои сыновья — уже мужчины. Даже Майкл в свои семнадцать считает себя совершенно взрослым. И планирует помолвку с Мэри Энн Чемберс — девушкой, за которой ухаживает. Все они живут своей жизнью. Конечно, они будут удивлены, что их мать ринулась в такую авантюру! Если сейчас я скажу Патрику Келли «нет», он из гордости больше никогда не вернется. Он был прав. Мы зашли слишком далеко. Он больше не может оставаться дядей-холостяком, приезжающим к нам на праздники. Этого ли я хотела на самом деле? Я и сама еще толком не знала, что отвечу ему, пока не начала говорить.

— Поеду, — сказала я.

Тогда Патрик Келли наконец поцеловал меня по-настоящему.

Патрик уехал тем же вечером. Он попросил меня ничего не рассказывать семье до его возвращения. Сначала он хотел переговорить с Пэдди.

— Попросишь у него моей руки? — тогда спросила я.

Но на самом деле Патрик лишь хотел заверить Пэдди, что это не означает неуважение по отношению к его отцу, — чисто мужской разговор. Я согласилась и никому ничего не сказала.

Я перестала конфликтовать с Джеймси и Дэниелом по поводу их возможного отъезда. Майра была в замешательстве даже после того, как я объяснила ей, что настоящей войны там не будет.

— Их там примут с радостью, — заверила я.

В последний день мая почти две тысячи ирландцев из Чикаго отправились на север. Майкл и Стивен с ними не пошли. Они получили от полковника Келли письмо с приказом оставаться дома и винили в этом меня.

Проблемы начались у фениев еще до того, как они покинули город. Три железнодорожные компании отказались везти их: выбраться из Чикаго им удалось лишь после того, как они сняли свои зеленые мундиры и прикинулись обычными рабочими.

Поначалу казалось, что все будет именно так, как говорил мне Патрик Келли. Фенианские войска взяли Форт-Эри, нанесли поражение собственному полку королевы — лучшему из всего ополчения. Все мы — мужчины и женщины — праздновали это событие у Маккены. Наши парни планировали выехать в Канаду немедленно, чтобы присоединиться к фениям и находиться там во время победы.

Но армия генерала Суини и полковника Келли, которой в Канаде отводилась ведущая роль, так и не пересекла границы. В полночь 6 июня генерал Суини был арестован — и не англичанами, а своим соратником по армии Союза, генералом Джорджем Мидом. Большинству из семи тысяч фенианских солдат было разрешено разойтись, однако во время эвакуации один из американских офицеров пропустил английские войска через границу, чтобы преследовать фениев уже на территории США, и просто наблюдал, как британцы рубили саблями безоружных людей. Сотню захватили в плен и удерживали канадцы. Федеральные власти арестовали фенианских лидеров в Сент-Луисе, Буффало, Кливленде, Чикаго и Нью-Йорке. Такая вот поддержка со стороны правительства США.

Джеймси приехал домой один. Дэниел отправился на Запад, в Монтану, потому что генерал Томас Мигер, герой «Молодой Ирландии», который водил в бой Ирландскую Бригаду во время Гражданской войны, был на тот момент действующим губернатором этого штата. Дэниел вступил в кавалерию США.

— Ему нравится быть солдатом, — пояснил мне Джеймси. — А Монтана находится на канадской границе. Они могут попробовать еще раз.

Что произошло с Патриком, Джеймси не знал. С его послужным списком у него было мало шансов в случае попадания в плен. Канадцы грозились повесить своих узников-фениев без суда и следствия. По словам Джеймси, планировался рейд по спасению этих людей.

— Я туда больше не поеду, — сказал он. — Я снимаю с себя это бремя, мама. Пока я был в Новом Орлеане, Кристоф научил меня одной песенке, и ее слова запали мне в душу.

И Джеймси тихо запел:

— Джеймси, — растроганно сказала я и крепко обняла сына.

Живой.

— Дядю Патрика собираются повесить.

Это известие принес Майкл. Канадцы, разозленные гибелью десяти человек из собственного полка королевы, жаждали мести. Ирландские предатели посмели покуситься на земли Британии. Казнить всех. Без суда.

— Но это не может просто так сойти им с рук! — сказал Джеймс Маккена, когда я пришла в его таверну за последними новостями. — Любому кандидату, которому нужны на выборах голоса ирландцев, лучше сделать что-то для того, чтобы фенианские пленники предстали перед справедливым судом.

Мы с Майрой отправились к олдермену Комиски. Не мог бы он вступиться за Патрика? Он сообщил нам, что пленным оказывают громадную поддержку.

— И слава богу, что на носу у нас выборы, — сказал он нам.

Президент Джонсон написал письмо Конгрессу, в котором указывал, что вторжение имело своей целью устранить несправедливость, связанную с политическим угнетением, которое испытывали ирландцы со стороны Англии. И нельзя выносить смертные приговоры людям, участвовавшим в этих революционных попытках, сказал президент.

— Это должно помочь, — сказал нам олдермен Комиски. — Это заставит британцев подумать дважды.

И это действительно сработало. В ноябре прокатилась новая весть: приведение приговора в исполнение пока откладывается.

— Надо полагать, Патрик уже сбежал оттуда, — сказала я Майре, когда в последнюю неделю ноября мы сидели вдвоем у огня.

Все фении, арестованные в Соединенных Штатах, были освобождены. А сейчас один за другим начали возвращаться и наши парни, которых удерживали в Канаде. Но Патрика с ними не было.

Может быть, они узнали его предысторию? Я надеялась, что из-за распространенности имени «Патрик Келли» его связь с событиями на родине не прослеживалась. Но если они все-таки узнают, кто он на самом деле, тогда даже пять заявлений Конгресса не спасут его.

— Я тут вот что подумала, — сказала мне Майра. — А не может ли нам быть полезен тот жадный тип из британского консульства?

— Майра, а это идея. Мы могли бы принести ему письма, характеризующие Патрика Келли с самой лучшей стороны.

— Причем от важной особы, которая потом могла бы оказать ему встречную услугу, — сказала Майра. — Например, генерал Филд…

— Олдермен Комиски и мистер Онахэн…

— Длинный Джон Вентуорт и отец Данн…

Вот именно! Рекомендательные письма.

Когда мы пришли к секретарю в консульство, он показался нам еще более пухлым и процветающим, но по-прежнему готовым действовать в своих корыстных целях.

— Рекомендательные письма, — сказал он, листая наши бумаги.

— А также это. — Майра подвинула к нему кошелек с серебряными долларами. — И еще вот что… — Это был список призывников, которых он объявил гражданами Британии, с указанием полученных им сумм и подписью парней, заплативших эти деньги. — Отличный сюжет для «Таймс», особенно в ключе… хм-м… развития американо-британских отношений.

Он наговорил нам массу всяких грубостей, однако в конце все же согласился подключить консула, чтобы тот вступился за Патрика.

Через неделю мы получили записку: «Меня освободили. Патрик Келли».

Глава 35

Патрик не приехал на Рождество. Не было его и на свадьбе Джеймси и Мэгги Нолан, которые поженились на День Святого Стефана. Он пропустил очень радостный для нас день. Бриджет и Эдвард Кьюнин сообщили, что собираются сыграть свадьбу на Пасху, а Стивен и Нелли Ланг объявили, что поженятся на следующее Рождество. Мои сыновья начинали самостоятельную жизнь. Спасибо тебе, Господи.

Майре было тяжело оставаться вдали от своих сыновей и Грейси, особенно когда ее дочь и Джеймс Маллой ждали первенца. Правда, Майра собиралась поехать в Нэшвилл на рождение ребенка.

— Радость от того, что ты стала бабушкой, ошеломит тебя — можешь не сомневаться, — заверила я ее.

— Вот и хорошо, — ответила Майра. — А еще я рассчитываю получить удовольствие от путешествия по реке на пароходе.

Получив на Рождество письма от Томаса и Дэниела, полные восторгов от всяческих чудес Запада, она начала заводить разговоры о том, чтобы однажды съездить и к ним.

— Рождество кажется ненастоящим без дяди Патрика, — как-то сказал Майкл.

— Он, наверное, сейчас в Ирландии, — предположил Джеймси. — Некоторые из членов Братства тайно перебрались туда. И продолжают борьбу.

Если это так, я больше никогда не увижу Патрика Келли.

Я вспомнила историю моей бабушки под названием «Королева Маэва и ее вылазка за быком». Маэве нужен был племенной бык для ее стада, чтобы она ни в чем не уступала и своему мужу, Айлилу, который заплатил выкуп за невесту, и была равной ему. Она попыталась купить большого Бурого Быка из Кули, графство Корк, предложив его владельцу и себя в качестве части платы за сделку. Но тот отверг ее. «Лучше я уйду воевать», — ответил он Маэве.

— Ох уж эти мужчины, — закончила свой рассказ тогда бабушка.

Все продолжают воевать.

Шестое января 1867 года — праздник Богоявления, Nollaig na mBan, Рождество для женщин. В прежние времена мама, бабушка Кили и другие женщины из Барны собирались вместе, чтобы покурить свои глиняные трубки и выпить немного poitín.

— Это наше отдельное празднование после работы на Рождество, — объясняла нам мама.

— Я уверена, что Святая Богородица тоже немного передохнула после ухода пастухов, — сказала бабушка Кили. — Они со Святой Бригиттой наверняка присели, чтобы спокойно поболтать.

Я лежала на кровати без сна и вспоминала тот круг женщин, наш очаг. Рядом со мной спала Бриджет. Новейшие настенные часы Майры за стеной пробили три раза. До рассвета еще далеко. Не хотелось ворочаться, чтобы случайно не разбудить Бриджет. В школе Святого Ксавьера были каникулы, поэтому она сейчас могла ночевать дома. Я встала, чтобы приготовить себе чай.

По дороге на кухню я слышала храп из комнаты Майкла и Стивена. Из-за двери Майры не доносилось ни звука.

Я зажгла керосиновую лампу и развела огонь в абсолютно новой чугунной печке — это был рождественский подарок от мальчиков. Налила в чайник воды из бочки, поставила его на печь, затем придвинула стул к открытой заслонке и села, радуясь исходящему оттуда теплу.

И тут меня накрыло. Великая печаль, которую я всегда так тщательно прятала, накатывала на меня волнами. Сами собой потекли слезы. Я плакала по Майклу, по маме с папой, по бабушке Кили, по моим братьям и малютке Греллану, оставшемуся на cillín. Я плакала по подснежникам и по желтым кустам цветущего утесника; по солнцу над зелеными полями Нокнукуруха и теплому песку на Силвер-Стрэнд у меня под ногами; по запаху горящего в огне торфа и историям, рассказываемым длинными зимними вечерами; по песням и рилам, по сборищам у источника Святого Энды; по суете торговли рыбой под Испанской аркой и по ветру, надувавшему красный парус папиного púcán, когда он присоединялся к большой Кладдахской флотилии, отправлявшейся в открытое море. Я плакала по заливу Голуэй.

Все ушло, ушло, ушло. Целый мир был потерян для меня и для миллионов моих соотечественников, как живых, так и мертвых. Я была здесь, в Бриджпорте, но одновременно и там. Я — бабушка, но в то же время — молоденькая девушка, моющая волосы в ручье Тобар-Гил. Ирландка и американка, здесь и там. Однако я больше никогда не увижу Ирландию, равно как и мои дети и дети моих детей. Я подумала о наших новых соседях, семье Бигусов из Вильнюса, прусских литовцах, о мадам Жак и миллионах вывезенных из Африки негров. Все мы покинули родные места, чтобы больше никогда туда не вернуться.

Плечи мои поникли, голова тяжело опустилась на руки, а горькие рыдания сотрясали все мое тело.

Прошло немало времени, прежде чем слезы отступили и я смогла сделать несколько судорожных вдохов. Подойдя к бочке, я плеснула себе в лицо водой. Не удивлюсь, если подобные приступы внезапной скорби будут случаться со мной и в дальнейшем.

Вода для моего чая выкипала. Я обернула рукоятку чайника краем своего халата и сняла его с плиты. Залила кипяток в заварочный чайник — еще один подарок от моих мальчиков. А этот шерстяной халат подарила мне Бриджет.

Через несколько часов поднимется солнце. Я буду прихлебывать свой чай и терпеливо ждать рассвета.

Разбудила меня заглянувшая на кухню Бриджет. На улице было еще темно.

— Мама, кто-то стучит во входные двери внизу.

Взяв лампу, Бриджет спустилась вниз. Я шла за ней.

— Кто там? — крикнула я через дверь.

— Это Патрик, Онора. Открой.

Я открыла. Он, это действительно был он.

— Дядя Патрик! — Бриджет сразу схватила его за руку и потянула в дом.

— Со мной двое друзей.

— Веди их, — сказала я.

«Каким изможденным выглядит Патрик», — подумала я, пока Бриджет жестом приглашала двух молодых людей, стоявших за ним, пройти в прихожую. На Патрике были тяжелая куртка из овчины и кожаные штаны с бахромой на бедрах — облачение охотника из Северных лесов. Что случилось с его красивой зеленой формой?

— Я увидел свет в кухонном окне и понял, что ты там, — сказал мне Патрик.

Один из молодых людей обратился к другому по-французски.

— Parlez-vous anglais? — спросила у него Бриджет.

— Да, мы говорим по-английски, — ответил тот, что был повыше, с легким акцентом жителя графства Голуэй. Интересно, это он у Патрика научился?

— Теперь вверх по лестнице, — сказала я. — И тихонько, пожалуйста, возле той двери, чтобы не разбудить ребенка.

Мы усадили всех троих за кухонным столом. Я налила им чаю, а Бриджет принесла бутылку с виски и подлила каждому из мужчин в чашку.

— Приведу мальчиков. Они давно хотели увидеть своего дядю Патрика, — сказала Бриджет.

Я села рядом с Патриком.

— Мне очень жаль, что ваш план не сработал, Патрик.

Он прихлебывал свой чай, глядя на меня из-за края тяжелой фарфоровой чашки.

— Я ценю твое сочувствие. И еще спасибо за то письмо от британского консула. Мой адвокат сказал, что оно очень помогло.

— Вот и хорошо.

— Я не сдался, Онора. Просто меняю поле боя.

Я взглянула на молодых французов. Понимают ли они нас? Возможно, лишь несколько слов, которым научил их Патрик. Но было в них что-то еще. Я внимательнее вгляделась в их лица, которые сейчас были освещены светом от очага и керосиновой лампы. И неожиданно они показались мне знакомыми.

— Патрик, а эти парни… — начала я. — Я вроде бы узнаю их, однако это невозможно. Те должны быть намного старше.

— Вот видите, ребята? Я же говорил, что она вас узнает. — Он улыбнулся мне. — Знакомься, Онора: это Этьен, сын Джозефа, и Жан, сын Хьюи. Мальчики, а это ваша тетя Онора.

В этот момент на кухне появились Бриджет, Стивен и Майкл. Какой же поднялся веселый гам, со смехом и радостными возгласами, когда мои дети знакомились со своими кузенами по линии Кили и приветствовали дядю Патрика.

— А как мои братья? — спросила я у Патрика, когда шум немного поутих.

— Они живы, Онора, — ответил он, — но, как люди разумные и солидные, предоставили честь предпринять зимнее путешествие за тысячу пятьсот миль молодым и глупым, не придумавшим себе занятия получше.

— А где же наша тетя Майра, белогрудая Жемчужина? — спросил Жан.

— Я здесь.

В дверях стояла Майра. Парни встали. Она долго и пристально смотрела на них.

— В роду Кили всегда были славные крупные мужчины, — наконец заключила она и двинулась к ним, чтобы обнять каждого.

— Спасибо тебе, Патрик. Спасибо, — с чувством произнесла я.

Майкл побежал за Пэдди, Бриди и крошкой Майком. Стивен рвался привести Джеймси с Мэгги и Лангов.

— Чуть позже, — остановила его я. — Этьен и Жан никуда не денутся. Как и дядя Патрик. Дайте им спокойно поесть.

Патрик рассказал свою историю, когда мы все сидели за столом после завтрака. Он не говорил о вторжении, о тюрьме, о грозившей ему казни через повешенье, — речь шла о том, как он нашел братьев Кили.

— В тюрьме вместе со мной сидел один французский парень. По его словам, на реке Святого Лаврентия живут ирландцы — два брата, женатых на француженках, с целым выводком детей. Еще он сообщил, что фамилия их — Келли или Кили. После своего освобождения я решил съездить на реку Святого Лаврентия и посмотреть, действительно ли это Кили. Городок их располагался напротив острова Гросс-Иль, и я подумал: «Чем черт не шутит? Все может быть».

— Давайте дальше расскажу я, — вмешался Этьен. — Итак, в Бертье появляется этот дядька в оленьей коже.

— Бертье? Так называется ваш таунленд? — спросила я.

— Наша деревня, Бертье-сур-мер — Бертье на море. Хотя морем там у нас служит река Святого Лаврентия.

— А есть там у вам пляж? — не унималась я.

— Есть. В нашей деревне мы занимается рыбной ловлей.

— Ну, вам это на роду написано. А что же ваши отцы?

— Они в этом лучшие — les meilleurs.

— Так и должно быть, — вставила Майра.

— Так вот, этот человек в оленьих шкурах пришел в нашу церковь Успения Пресвятой Богородицы, Notre Dame-del’Assomption, и заговорил с нашим кюре, аббатом Бонненфаантом.

— Точнее, попытался заговорить, — поправил его Патрик. — Мой французский — примерно как его английский.

— А кюре знал, что местные ирландцы, les irelandais, женились на Сесиль Пельтье и Элоиз Гоман. А еще он знал, что они воспитывают детей своего брата, который умер на острове Гросс-Иль в Квебеке.

— Гросс-Иль, — с придыханием повторил Жан и перекрестился.

— А что такое этот Гросс-Иль? — спросил меня Майкл.

— Одно очень печальное место. Продолжайте, — сказала я.

— Таким образом, — подхватил Этьен, — этот священник привел его в нашу семью.

— Твоих братьев я узнал сразу, — сказал мне Патрик. — Хьюи — копия твоего отца. А Джозеф больше похож на мать.

— Ты сказал им, что наши родители умерли?

— Они уже знали об этом, — ответил Патрик. — Лет десять назад к ним заезжал один человек из Коннемары.

Если бы мама знала, что ее сыновья живы, что они обзавелись семьями, что у них есть дети… Я заморгала, прогоняя подступившие к глазам слезы.

Майра покачала головой и тяжело вздохнула.

— Да упокой Господь их души, — прошептала она.

— Такое вот воссоединение, — закончил Этьен. — Отцы наши плакали, матери плакали, сестры плакали, а мы сразу заявили, что хотим отправиться в Чикаго с Патриком.

— Выходит, вы ехали в Чикаго? — спросила я у Патрика.

— Я ехал, — ответил он.

Солнце стояло уже высоко. Этьен зевал, а у Жана слипались глаза.

— Ребята совсем вымотались, — сказала я. — Стивен, отведи их к себе в комнату. Можно Патрику устроиться у вас, Пэдди? Ты как, Бриди?

— Конечно, добро пожаловать, — ответила Бриди и встала с младенцем на руках.

Патрик хотел что-то сказать, но тут проснулся Майк и начал вопить.

— У этого молодца отличные легкие, — заметил Патрик. — Весь в своего деда Майкла — именно так он и выглядел в его возрасте.

— Что, правда? Он похож на моего папу? — переспросил Пэдди.

— Очень, — подтвердил Патрик.

— Ты это слышала, мама? — обратился Пэдди ко мне.

— Кому это знать, как не твоему дяде Патрику, — сказала я.

— Вот именно, — усмехнулся тот.

— А теперь — спать, — приказала я. — Вам, ребята, еще нужно будет поведать нам о событиях двадцати прошедших лет.

— Но мне всего-то семнадцать, — удивился Жан.

— Тем более тебе необходимо отдохнуть.

— Мы привезли вам письма, — сказал Этьен.

— Прекрасно. Мы почитаем их, пока вы будете спать. А когда проснетесь, вас будет ждать тушеная грудинка с капустой и картошкой. Вы ведь едите блюда ирландской кухни, верно?

— Да, — ответил Этьен. — Наши отцы научили этому наших матерей. Те пытаются добавлять специи, но наши отцы предпочитают еду без них.

— Так и должно быть, — удовлетворенно хмыкнула Майра.

Патрик пошел вниз вслед за Пэдди и Бриди с малышом. Этьен и Жан ушли в комнату Стивена и Майкла, тогда как сам Стивен отправился, чтобы привести Джеймси и Мэгги.

Мы с Майрой остались на кухне, млея от радости. Нам не нужно было слов: мы просто сидели, попивая чай, и улыбались друг другу.

Через некоторое время Майра сказала:

— Патрик Келли, Онора. Думаю, он вернулся домой. И если ты захочешь, он здесь останется.

— Слишком поздно, Майра. Он едва перебросился со мной парой слов. То, что он привез к нам наших племянников, — своего рода прощанье. Патрик скоро уедет. Вот увидишь. Он никогда не осядет. Не может.

— Майкл Келли тоже куда-то направлялся в свое время. Но остановился ради тебя, Онора.

— Но тогда мы были молоды.

— Так стань молодой снова.

— Я пыталась.

— Попытайся еще раз.

Мы устроили пир в лучших традициях самого Уильяма Боя О’Келли: изобилие еды, смех, истории и танцы под рилы, которые Джеймси наигрывал для нас на своей волынке. Все дети были с нами, и все были рады и счастливы принять у себя сыновей Хьюи и Джозефа. Их новым кузенам тоже было что им поведать.

Мы с Майрой отплясывали джигу вместе. Вдруг она остановилась и притихла. Она скучала по своим сыновьям и Грейси, вспоминала Джонни Ога. Я сжала ее руку. Она улыбнулась мне и покачала головой:

— Ах, да ладно. Скоро я опять буду с Грейси.

Патрик сидел в своем кресле — неподвижная фигура среди непрерывного движения. За все это время он говорил очень мало и почти не смотрел в мою сторону. Патрик тогда сказал, что если мы облечем наши чувства в слова, он уже никогда не сможет оставаться дядей-холостяком, который приезжает в гости только на Рождество. Он был прав. Поэтому теперь он уедет.

Из спальни вышла Бриди с малышом на руках. Пэдди тут же подошел к ней и забрал Майка.

— Я пойду с тобой, Бриди.

Она нежно коснулась его щеки.

— Побудь еще немного. Тебе же здесь нравится.

Это было правдой. Я уже несколько лет не видела, чтобы Пэдди непринужденно болтал и смеялся, а теперь он даже пел. Неужели война наконец понемногу отпускает его?

— Я отнесу Майка вниз и вернусь, — пообещал Пэдди и, положив сына на плечо, подошел с ним ко мне.

Майк открыл глаза — они у него были такими же синими, как у его отца и деда, — и принялся рассматривать нашу шумную семейку. Потом он выпрямился на руках у Пэдди — большой и упрямый парнишка, которому был уже почти год.

— Спокойного сна, Майк. — Я поцеловала его в лоб.

— Скажи «спокойной ночи», — попросила Бриди.

Майк помахал нам рукой, а Пэдди поднес его к Патрику, который протянул малышу свой палец. Майк тут же ухватился за него.

— Дедушкина хватка, — удовлетворенно заметил Патрик.

Майкл-младший наклонился и схватил бахрому на кожаной куртке Патрика. Потом он издал целую серию каких-то стонов и хриплых звуков, словно хотел что-то ему сказать.

— Закодированная речь, — с улыбкой объяснил Патрик. — Уже готовый фений.

Эти слова вызвали взрыв смеха. Весь вечер Патрик был очень угрюмым, а теперь встал.

— Я тоже уже пойду, — сказал он.

— Куда ты? — спросила Майра.

— Я остановился у Маккены. Джеймс наверняка захочет послушать о битве при Риджуэе и вторжении в Канаду, а заодно рассказать мне о состоянии дел в Братстве.

— Я и сам могу описать все это двумя словами, — заявил Джеймси. — Все удручены.

— У нас и раньше бывали падения, — сказал Патрик, — но мы всегда поднимались снова.

Дальше последовали слова, впервые за этот вечер адресованные непосредственно мне:

— Подай, пожалуйста, мое пальто, Онора. И жезл.

Я взяла в своей спальне куртку из овчины и кожаный чехол, в котором он держал посох, и принесла их ему.

— Покажите нам жезл Святого Греллана, дядя Патрик, — попросил Майкл. — Пожалуйста.

Патрик на мгновение заколебался, но потом все-таки вытащил жезл из чехла.

— Это правда золото? — спросил Этьен, наклоняясь пониже, чтобы лучше рассмотреть реликвию.

— Правда, — ответил ему Джеймси. — Обрати внимание на форму посоха и изображение этого животного на рукоятке. Уже в те времена в Ирландии были великие мастера.

— Он похож на пастуший крюк, — заметил Этьен.

— Верно, — сказала я. — Епископский жезл символизирует собой посох Пастыря нашего небесного.

Патрик кивнул.

— «Я есть хороший пастырь; хороший пастырь свою жизнь полагает за овец», — процитировал он Евангелие от Иоанна.

— Этот cathach был боевым штандартом у клана Келли более тысячи лет, — продолжал Джеймси.

— И принес за это время много добра людям, — сказала Майра.

Но мальчики ее не слышали — все смотрели на Патрика Келли.

Патрик протянул жезл Джеймси. Он подержал его немного и передал Стивену, а тот — Майклу. Майкл же протянул его Эдварду Кьюнину. Бриджет, стоявшая рядом с ним, тихо шепнула: «Нет», но Эдвард, казалось, не услышал ее. Он принял жезл, потом передал его Этьену, который отдал его Жану. Жан протянул реликвию Пэдди. Пэдди левой рукой держал Майка, а правой принял жезл. Майк тоже потянулся к этой блестящей палке, но Пэдди отвел руку далеко в сторону. Бриди забрала Майка, и тот заплакал: он тоже хотел потрогать эту сияющую игрушку.

— Тс-с-с… — Бриди начала укачивать его.

— «Мы снова единая нация…» — запел Майкл, и остальные мужчины подхватили. Этьен и Жан тоже знали все слова.

Женщины не подпевали мужчинам — это был мужской ритуал.

Когда песня закончилась, никто не произнес ни слова.

Молчание нарушила Мэри Энн Чемберс, девушка Майкла, родившаяся уже в Америке.

— А можно мне посмотреть этот посох? Пожалуйста, — попросила она Пэдди.

Но Патрик забрал посох.

— Существует geis против того, чтобы женщина прикасалась к этому посоху.

— Как вы сказали — geis?

— Табу, — перевел ей Патрик, — пока женщина не выдержала проверку на правдивость.

— Проверку на правдивость? — Она удивленно взглянула на Мэгги и Нелли.

Все девушки посмотрели на меня. Казалось, что в мгновение ока мы покинули нашу бриджпортскую гостиную и оказались на зеленом склоне холма в Ирландии. Даже Майк притих, устремив глаза на Патрика.

— «Всякий, кто, взяв в руки жезл Святого Греллана, даст лживую клятву, будет обожжен праведным огнем справедливости», — нараспев произнес Патрик.

— А вы хоть раз видели такое? — спросила Патрика Мэри Энн. — В смысле, чтобы человеку обожгло ладони?

— Никогда. Люди, дававшие клятву на священном посохе Греллана, всегда отвечали за свои слова, — ответил он.

— На тот момент, по крайней мере, — сказал Джеймси. — Очень плохо, что не все вспомнили о своей клятве, когда прошел клич объединяться для вторжения в Канаду.

Джеймси рассказал нам, что во время войны фении из обеих армий по ночам собирались в пещерах или оврагах, чтобы на посохе Греллана поклясться в верности Ирландии. Люди передавали его из рук в руки, прекрасно понимая, что на следующий день сойдутся со своими соотечественниками лицом к лицу в бою.

— Мы забывали обо всем, кроме того, что мы — ирландцы, — сказал он, — и все же эти самые люди потом остались дома.

«Они просто не хотели больше воевать», — подумала я.

— Но наши-то парни были готовы, Джеймси, — возразил Стивен.

— Нас подвели еще одни внутренние раздоры, — угрюмо проворчал Майкл.

— Я что-то не понимаю, — сказал Этьен.

— И не должен, — ответила ему я.

Джеймси принялся объяснять нюансы фенианских междоусобиц, делая упор на то, что они все равно победили бы, если бы армия Соединенных Штатов не конфисковала их оружие прямо перед вторжением.

— Американские солдаты повели себя как шпионы, работающие на Британию, верно, дядя Патрик?

Лишь теперь Патрик заговорил:

— Нас прикончили хитрость правительства США и лживость низших офицеров, обещавших генералу Суини больше, чем они могли дать. Даже свои обернулись против нас. Д’Арси Макги, человек, который привез вам мое письмо в Голуэй, Онора, сейчас стал важной фигурой в Канаде. Но даже он осудил нас.

— Прошлого не изменить, — вздохнула Майра. — Что сделано, то сделано.

Джеймси был готов поспорить с ней, но его жена Мэгги взяла его волынку и сунула ему в руки.

— Довольно о политике, — сказала она. — Сыграй-ка нам лучше рил.

Джеймси улыбнулся ей. Через мгновение его пальцы уже плясали по отверстиям трубки волынки, а гостиную заполнили звуки музыки.

— Пойдем, Этьен. — Майра взяла Этьена за руки, закружила с ним по комнате, и наши танцы возобновились.

Пэдди взял Майка у Бриди, положил его себе на плечо, и они втроем ушли.

Патрик тоже собирался уходить. Покончив с завязками на своей куртке из овчины, он забросил на плечо шлейку чехла с жезлом.

— Как тебе удалось сохранить этот посох в тюрьме? — спросила я.

— Надзирателем там был ирландец, — просто ответил он.

— Дядя Патрик уходит! — крикнула я танцующим.

— До свидания! До завтра! — прокричали они в ответ, не останавливаясь и продолжая двигаться.

— Я провожу тебя.

Я набросила на плечи шаль.

— Много раз мы уже праздновали здесь Рождество, — сказала я ему, пока мы спускались по лестнице.

— А помнишь самое первое? — спросил Патрик. — Когда ты сидела на этих ступеньках, закутавшись в медвежью шкуру, и вправляла мне мозги.

— А ты не слышал ни единого слова из того, что я тебе говорила. Некоторые вещи со временем совершенно не меняются.

Мы дошли до нижней ступеньки.

— Прощай, Онора, — сказал он и взял меня за руку. — Завтра утром я уезжаю в Ирландию.

Затем он развернулся и пошел прочь. Какой же резкий и непредсказуемый этот мужчина!

— Нет! — крикнула я ему. — Погоди, погоди!

Но он продолжал идти, и силуэт его уже начал растворяться на темной пустынной улице.

Я бросилась за ним, выкрикивая на ходу:

— Патрик, ради бога, постой!

Наконец он все-таки остановился.

Мы уже были на берегу Баббли-Крик, где воду освещал ряд газовых уличных фонарей. По поверхности плавали обломки льда, но полностью Баббли-Крик не замерзал никогда.

— Что, Онора? — спросил Патрик.

Освещение здесь было достаточным, чтобы я могла разглядеть раздраженное выражение его лица и сверливший меня взгляд его светло-карих глаз. Во всем чувствовалось нетерпение. Полковник Келли.

— Что еще? — снова спросил он. — Что?

Я набрала побольше воздуха в легкие.

— Ты сам прекрасно знаешь что. И никуда ты не поедешь, пока не объяснишься со мной.

Я подняла голову и смотрела прямо в эти глаза с пронзительным взглядом военного. Я не должна дрогнуть. Сейчас или никогда.

— Объясниться?

Он сделал несколько шагов в сторону Бриджпортской насосной станции. В здании были заперты все ставни, здесь царила тишина: канал закрыли на зиму, и громадная машина внутри безмолвствовала до весны.

Я не отставала.

— Да, — повторила я, — объясниться. Ночью накануне твоего отъезда в Канаду ты говорил, что я тебе небезразлична, ты просил выйти за тебя, уехать с тобой.

— Онора, прошу тебя… Мы потерпели неудачу в Канаде. С этим всем покончено.

— А «это все» включает и меня? Ты ведь говорил…

— Нам лучше забыть о том, что было сказано.

— Забыть? Но, Патрик, я…

— Онора, я ведь уже сказал тебе: я уезжаю в Ирландию, — перебил он. — Есть целая группа, все ветераны войны, хорошо подготовлены. Они готовы выехать в Ирландию и расположиться в горах Коннемары, нападая оттуда на британских солдат. Они хотят, чтобы их возглавил я. А реальные наши действия там воодушевят наших парней здесь, в Америке.

— Патрик, если тебя арестуют, англичане незамедлительно повесят тебя.

— Что ж, моя смерть принесет хоть какую-то пользу.

— Мученики помогают делу?

— Если это случится, я последую на виселицу за целым рядом смелых и достойных людей. Я пошел по этому пути много лет тому назад. И я не сверну с него, даже если на этом он оборвется. Я не могу измениться.

— Не можешь измениться? Но это же Америка! Здесь люди меняют сами себя постоянно. И все мы уже совсем не те, кем были бы, если бы остались в Ирландии. Скорее всего, нас давно не было бы в живых, и, скажу я тебе, о славе и величии умирающих с голоду не написано ни одной песни. А в Чикаго для своего дела ты можешь сделать ничуть не меньше, чем в Коннемарских горах. Даже больше, вероятно. Но ты скорее умрешь за Ирландию, чем будешь жить ради нее.

— Это неправда.

— Нет, правда. Я могу понять, что мужчины порой должны уходить на войну. Даже в маминой колыбельной девушка обещает продать свою прялку, чтобы купить своему возлюбленному стальную саблю, но это лишь для того, чтобы он мог защитить себя и вернуться домой.

— С победой, — добавил Патрик.

— Живым. С победой или поражением. Главное — живым.

— Я с этим не согласен, Онора.

Поднялся ветер, и я задрожала.

— Легко тебе разглагольствовать, стоя в теплой меховой куртке, — сказала я. — Мне нужно еще много чего тебе сказать, но я жутко замерзла.

— Ладно, погоди.

Он развязал завязки на своей куртке и начал снимать ее. Но я шагнула к нему, и он запахнул полы, укутав нас обоих. Я обхватила его руками, и Патрик прижал меня к себе. Я чувствовала его крепкую грудь, а потом ощутила его губы, касавшиеся моего лба. Я подняла к нему лицо, и он поцеловал меня, крепко и быстро.

— Ну вот, — сказал он со злостью в голосе. — Все. Довольна? — Он словно колол меня словами и своими яростными поцелуями. — Вот тебе. Вот…

Но я с готовностью встречала их, прижимаясь к нему все сильнее и отвечая на каждый его поцелуй.

— Вот, вот… — с любовью успокаивала я его. — Вот…

Патрик прислонился спиной к двери насосной станции, а я льнула к нему всем телом под его теплой курткой. Внезапно он выпрямился и опустил руки.

— Что случилось? — спросила я. — Только не говори, что тебе все равно…

— Я все равно должен ехать, — упрямо сказал он.

— Ехать? Ты не можешь этого сделать. Мы любим друг друга.

— Это не имеет значения. Я не могу допустить, чтобы это сделало меня слабым. Я не брошу…

— Патрик, сколько можно обманывать себя? Делать это просто, знаю по себе. Но любовь все же имеет значение для тебя. Или ты думаешь, что я не чувствую желание, которым пылает твое тело?

— Я могу запереть его снова в любой момент.

— Неправда.

— Правда.

— Ну ладно. Тогда пройди испытание на правдивость своих слов. Давай сюда жезл. — Я потянулась к чехлу, висевшему у него за спиной.

Он попытался увернуться, но я уже поймала кожаный футляр и потянула его к себе.

— Ради бога, поосторожнее с ним! Ему больше тысячи лет.

— Вытаскивай жезл.

— Ты ведешь себя как умалишенная.

— Делай это, — не унималась я, не ослабляя хватку.

— Хорошо.

Он снял чехол с плеча, откинул клапан и вынул посох.

— Теперь дай его мне, — сказала я.

Жезл оказался легче, чем я ожидала, потому что золото было не сплошным, а полым внутри, и служило оно для защиты посоха Греллана, вырезанного из орешника: он-то и был священной реликвией, а золото — лишь его панцирь.

— Возьми его! — крикнула я Патрику.

— И возьму! — закричал он в ответ. — Ты взбалмошная женщина.

— Поклянись от всего сердца, что ты искренне хочешь покинуть меня, — настаивала я.

Он взял жезл в руки и наклонился вплотную ко мне, так что теперь я видела, как тщательно он подбирает каждое слово.

— Я хочу покинуть это место и эту женщину и не возвращаться сюда, чтобы служить делу, которому посвятил всю свою жизнь. Я отказываюсь любить ее. В этом состоит правда. — Он грозно поднял посох над головой.

В свете уличного фонаря мне были видны его глаза. Он ушел в солдаты. И был потерян для меня навсегда.

— Жезл холодный, — сообщил он мне. — В конце концов, это ведь оружие воина.

— А ты и рад, — вздохнула я, сдаваясь.

Суровый мужчина. Я вспомнила, как Патрик выкапывал большие камни у нас на поле и выкладывал из них каменную стену — она так и не покосилась, не развалилась, осталась нерушимой. Я подумала о том, как ирландское слово dán, обозначающее «судьба», постепенно превратилось в dána — храбрость, а затем и в danaid — скорбь. Патрик слишком привык к чувству долга и скорби, он был способен выдержать это. А если позволить любви захватить его, счастье могло его просто уничтожить.

— Прощай, Патрик, — сказала я ему.

— Я же говорил, что знаю себя, — ответил он, но затем вдруг охнул. — Я чувствую тепло — моя рука! Это от трения, наверное. Господи…

Он попытался разжать кулак, сжимавший жезл.

— Он жжет меня, — сказал он и тряхнул рукой. — Проклятье, он становится все горячее!

— Отпусти его, Патрик! Брось!

— Не могу, — ответил он, пытаясь разжать оцепеневшие пальцы другой рукой. — Помоги мне! — воскликнул он, протягивая посох в мою сторону.

— Тогда скажи правду.

Он в ярости отпрянул назад, но потом резко бросил в мою сторону:

— Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой.

Его рука затряслась, затем застыла на месте.

— Господи Иисусе, он снова холодный.

Он разжал пальцы, удерживая жезл в равновесии на своей раскрытой ладони. На коже не было видно ни ожогов, ни волдырей.

Я взглянула ему в глаза. Чудеса.

Патрик уставился на свою ладонь.

— Я никогда не был по-настоящему уверен, что это работает.

Он осторожно отложил посох в сторону.

— И что теперь? — Сказано это было так тихо, что я едва расслышала слова.

— Зависит от тебя, — ответила я.

— Я никогда не смог бы оставить свою борьбу, — сказал он.

— Знаю. Но разве не больше ты мог бы сделать для Ирландии живым в Бриджпорте, чем убитым в Коннемарских горах?

— Возможно.

Его карие глаза блеснули в лунном свете. Он взял мое лицо в свои ладони.

— Я действительно очень хочу тебя, Онора. Настолько, что готов прямо сейчас вломиться в эту насосную станцию и заняться с тобой любовью.

— Почему бы и нет? — отозвалась я.

Патрик расхохотался. В этот момент он был похож на мальчишку.

— Думаю, нам все-таки следует сначала пожениться, — заметил он.

— Не хотелось бы шокировать детей, — согласилась я.

— Да и Майкл ожидал бы от меня должного уважения по отношению к тебе.

— Это точно.

— Только вот не знаю… — задумчиво продолжал Патрик. — Думаю, что могу испугаться в последний момент.

— Ох, Патрик, посмотри! — воскликнула я.

Лунный свет превратил воду Баббли-Крик в чистое серебро.

— Mearbhall.

— Что это?

— Неожиданное сияние, — объяснила я. — Дар.

Патрик долго смотрел на Баббли-Крик, а потом тихо повторил:

— Дар.

Он обнял меня за плечо, накрыв полой своей куртки. Возвращаясь по Хикори-стрит домой, мы издалека услышали звуки волынки и заметили в окне свет керосиновой лампы. Вся наша семья продолжала плясать в гостиной. И мы к ним присоединимся.