Заложник любви

Глава 6

От взрыва очередного снаряда здание посольства задрожало, и Конни рискнула предположить, что ее трясет с головы до пят именно от взрывов.

Ник дрожал немногим меньше, когда отстранил ее от себя, откинул ногой туалетный стульчик и усадил на него Конни. Кровать подождет, сначала первая медицинская помощь. Конни огляделась.

— Теперь я понимаю, почему англичане называют душевые водяными клозетами. Эти ваши клозеты могли быть бы несколько побольше.

— Заметь, здесь нет окон, значит, нечему и вылетать от взрывов.

— Задумано неплохо! С британским размахом!

В свете гудящей флюоресцентной лампы Ник сорвал заскорузлую пробку с древней, как мир, бутылочки йода и выудил из шкафа два рулона бинта, а Конни, предоставленная самой себе, закинула ступню одной ноги на колено другой и принялась осматривать стопу, оценивая степень полученных повреждений. Ничего страшного.

Она оказала честь Нику исполнить обязанности врачевателя. Он бросил ей под ноги полотенце, встал на колени и принялся осторожно исследовать ее ноги.

— Лодыжка не сломана, — заявил он с видом профессионала. — Вообще-то я ненавижу вид крови, но раз уж избежать его невозможно…

В действительности вид крови его не пугал, его пугал вид ее крови.

Неожиданно она протянула руку и дотронулась до его щеки.

— Почему ты побледнел?

Она поднялась и сразу стала похожа на неуклюжего одноногого пеликана — одноногого потому, что Ник все еще продолжал держать ее другую ногу, стоя на коленях. Когда он тоже поднялся, то, не говоря ни слова, взвалил Конни на плечо.

— Извини, дорогая, по-другому никак не получится.

Он сгреб бинты и пузырек с йодом и понес ее в спальню.

— Куда ты меня несешь?

— Туда, где нам с тобой будет гораздо удобнее.

Уложив Конни на свою кровать, он опять нахмурился.

— Незачем было тащить тебя туда, хоть там и больше света. Здесь легче перевязать тебе ранки. Кстати, они серьезнее, чем я предполагал.

Конни лежала на спине, пока он колдовал над ее нижними конечностями. Ей показалось, что лежит она неудобно, и она откинула в сторону одеяло, подложила под голову подушку и скромно прикрыла бедра разорванным подолом своего черного шелкового платья.

— От меня всего лишь требуется лежать спокойно, смотреть в потолок и получать удовольствие, так я понимаю?

— Веди себя прилично, Конни! — пробормотал Ник, поглощенный обработкой ее ран при помощи бинта и йода. — У тебя грязные ноги, дорогая.

— Мама говорила, что пока я не стала ходить в школу, у меня всегда были грязные ноги. Я любила бегать босиком.

— Вот, ты даже тогда была упрямой!

— Очень!

— Но ты же умеешь быть и покладистой, как тогда, в кабинете Уиткрафта.

— Будешь тут покладистой! Мне пришлось столько раз за последний год прикусывать язык, что удивительно, как я его не откусила вовсе.

Ей пришлось прикусить его еще раз, потому что в этот момент Ник принялся вытирать ее ступни мокрым полотенцем. Но вскоре ей стало щекотно, и приятное ощущение усталости и покоя разлилось по всему ее такому живому телу, которому не было никакого дела до пулеметной трескотни на улице. Грохот отдельных взрывов заглушался биением ее собственного сердца.

— Может, закрыть окна?

— Тебе разве не хочется полюбоваться луной, дорогая?

Она окинула его убийственным взглядом.

— Может, ты не заметил, но на улице стреляют.

Она откинулась на подушку, рассыпав по ней свои каштановые волосы. Полная луна во всем своем великолепии висела в небе и равнодушно взирала на творившиеся внизу беспорядки. На секунду на нее наплыло темное облачко взрыва, но только на секунду.

Ник зажал один конец бинта в зубах и, тщательно примерившись, отхватил его ножницами.

— Не очень-то эффективное использование военно-технических средств! — пробурчал он, прислушавшись к взрывам.

— Что ты имеешь в виду?

— Правительство паникует, раз дошло до того, что использует зенитные орудия против двух несчастных вертолетов мятежников, один из которых, вполне возможно, разобрали на запчасти для другого.

— Как ты думаешь, кто победит?

— Вот уж это меня совершенно не интересует, лишь бы победители обращались с народом по-хорошему.

— Удобная позиция!

— Ни слова больше!

Конни подняла ногу, посмотрела на результат его усилий и страдальчески взвыла:

— Даже китайцы больше не пеленают ступни своим женщинам, и без этих культяпок я смогла бы пройти по горячим углям и ничего не почувствовать!

— Лучше перестраховаться. Кстати, здание посольства — бетонное, так что здесь мы с тобой в относительной безопасности.

— В относительной?

— Ну, если только снаряд не залетит прямо к нам в окно. Так что лучше пусть уж они будут открыты, чем разлетятся вдребезги.

— Обо всем-то ты успеваешь подумать!

— Ничего подобного. Думаю я только о тебе.

Вот этого-то она как раз и страшится. Будет несправедливо позволить ему полюбить себя, в то время как она сама еще не уверена в своих чувствах. Помогут ли отговорки? Нужно честно и прямо сказать, что у них нет будущего. Но мысль о том, что отпущенное им время очень ограничено, заставила ее еще больше желать близости.

С тех пор как они встретились, каждое его прикосновение успокаивает ее, подчиняет ее ему, распаляет в ней страсть, которая не имеет права на существование.

— Теперь тебя надо уложить, — Ник отнес йод и бинты в ванную комнату и вернулся. — Я хочу сказать, по-настоящему, под одеяло.

Конни улыбнулась:

— Объясни мне, Ник, почему я чувствую себя рядом с тобой так хорошо и спокойно, как если бы мы были на луне?

— Остаточные шоковые явления. Это пройдет.

Она рассмеялась грудным смехом и погладила пальцами одеяло.

— А тебе не хочется залезть сюда тоже и почувствовать себя хорошо и спокойно рядом со мной?

Ник выключил свет в ванной комнате.

— Мы спрячемся с тобой в ванной, если события примут слишком уж крутой оборот.

— Какие события?

— Конни!

— А не задумал ли ты еще раз принять холодный душ?

— А ты считаешь, он нам нужен, когда вокруг завязалась такая кутерьма?

Конни тряхнула головой и стала совершенно серьезной.

— Я видела, как ты смотрел на меня вчера, а сегодня ты изо всех сил старался, чтобы я не поймала твой взгляд. Мне кажется, ты уже успел вознести меня на пьедестал.

— Я успел вознести тебя пока что только на мою собственную кровать.

— Где мне не место? — она перекатилась на живот и подперла подбородок руками. — Я знаю, знаю, я такая нахальная, что ты меня сейчас отшлепаешь.

— Никогда… Впрочем, неважно.

Он сложил руки на груди и прислонился к дверному косяку.

— Во время землетрясений лучше всего прятаться в дверных проемах, — заметила Конни.

— Кто прячется?

— Хороший вопрос.

Она поддразнивает его не для того, чтобы заманить в постель. Это невозможно. Он не сможет совладать со своей плотью, со своей безумной страстью, которая изводит и дразнит его, ласкает его взгляд и тешит его слух. Он дипломат, в конце концов, и он знает, как легко заговорить человека благозвучными речами и увлечь его.

Он вообразил, как он уговаривает Конни снять платье и аж челюсти стиснул. Как он может противиться желанию, если оно поселилось во всех мыслимых и немыслимых уголках его тела, как он может противиться любви, которая призывно смотрит ему прямо в глаза?

Конни отвела взгляд и, не зная куда девать глаза, уставилась в стену. Вид у нее был обиженный, и Ник почувствовал слабость в коленях. Действительно ли он тот, кто ей нужен? Его сердце выпрыгнуло к ней, и тело было готово последовать за ним. Может быть, это только вопрос времени?

— За последние десять лет я многое поняла, — заговорила Конни, не глядя на него. — Я узнала цену вещам, людям, словам. Теперь я знаю, что следует ценить в этой жизни. Сохранение статуса-кво — не следует.

— Согласен.

— Теперь о тебе. Честность для тебя важнее, чем правила игры, и она стоила тебе карьеры.

— Да.

— Моя мать из кожи вон лезла, чтобы только заключение отца не отразилось на моем счастливом детстве. Мне пришлось ей подыгрывать и делать вид, что я такая же, как все. Я занималась спортом, у меня были подружки, я ходила на свидания.

— Ты была замужем?

Она кивнула.

— Два года я жила с мужем. Мама говорила мне, что если я найду такого человека, как отец, я должна буду вцепиться в него обеими руками.

Ник молчал.

— Мой бывший муж был похож на такого человека, он был прям, практичен и предан своему делу. Но я была ему помехой в жизни.

Ник не выдержал, подошел к постели и сел рядом с Конни. Его рука погладила ее по спине и совершенно откровенно осталась лежать на бедре.

— Мне ты не мешаешь.

Кончиками пальцев Ник принялся гладить ее колено, чувствуя, как оно покрывается гусиной кожей.

— Конни, если ты хочешь быть со мной…

— В этом и состоит проблема, Ник. Да, я хочу быть с тобой, но я не уверена…

Ник напрягся всем телом, но справился с собой, и на лице его появилась прежняя невозмутимость, стоившая ему немало.

— Тогда мы не должны делать ничего, о чем ты потом могла бы сожалеть.

— Я никогда бы не стала сожалеть о том, что занималась с тобой любовью, Ник. О чем бы я сожалела, так это о том, что просто использовала тебя или причинила тебе боль.

— Я уже не такой идеалист и не столь наивен, как прежде.

— Разве?

Он удрученно кивнул головой, а Конни непроизвольно протянула руку и погладила его по волосам. Когда Ник уронил голову себе на грудь, она не выдержала.

— Там, на улице, ты сказал что-то в тот момент, когда взорвалась бомба. Я не расслышала. Повтори это, пожалуйста, сейчас.

Ник ощутил на языке чистый, неразбавленный привкус железа, который сказал ему, что пришло время выложить карты на стол. Никаких колебаний, никакой лжи, такие вещи больше не пройдут. Эта женщина видела его насквозь, как никто другой.

Спустя мгновение они оказались в темноте по причине прямого попадания снаряда в главную электростанцию страны. Лампура-Сити погрузился во мрак.

Темнота упала между ними, как тяжелый занавес. Конни судорожно глотнула воздух и прильнула к нему.

— Я здесь, — хриплый голос Ника прозвучал у нее прямо над ухом. — Я здесь, любовь моя.

Она вцепилась в его плечо. В первый раз за весь вечер ее обуял настоящих страх.

— Может, мы спрячемся в ванной комнате?

Она ждала, что он встанет, но он остался там, где сидел.

— Приступ клаустрофобии, — объяснил он.

Она еще крепче прижалась к нему.

— Останемся здесь, не нам же с тобой бояться пуль и снарядов! — Ник постарался произнести это весело и беззаботно, как будто все происходившее было не более чем игрой, но его выдал голос.

Конни затрепетала и не стала противиться, когда его руки принялись проводить упоительное обследование ее тела. Они ласкали ее голые колени и бедра, забирались под груди, гладили плечи, будто Ник все никак не мог поверить, что она здесь, с ним, в этой темноте.

Его нос уткнулся в ее щеку, а губы отыскали мочку уха. Она слышала, с каким наслаждением он вдыхает запах ее волос. Конни легла на спину, он потянулся за ней, шепча убаюкивающие слова о том, что все будет хорошо, что снова взойдет солнце, что завтра цветы опять раскроют свои лепестки.

О Господи, как она любила его за эти вот слова.

Он снова и снова зарывался носом в ее волосы, каждый локон которых был напрямую связан с немыслимо интимными уголками ее тела. Его ласки скорее убаюкивали ее, чем возбуждали в ней желание. Ей казалось, что он задался целью узнать только внешние очертания ее тела, чтобы испытать свой предел прочности.

Где-то вблизи разорвался снаряд. Здание тряхануло.

— Это в конце улицы, — Ник почувствовал ее напряжение. — Армия сама не знает, куда стрелять.

— И какой-нибудь шальной снаряд может в любую минуту угодить к нам в гости?

Пружины кровати заскрипели, когда Ник потянулся к ней и коснулся ее виска своим влажным, как морской ветер, и теплым, как тропическая ночь, дыханием.

— Я не допущу этого.

Конни пошевелила головой, волосы зашуршали, а его губы в который уж раз отыскали мочку ее уха. Запах порохового дыма, который не спутать ни с каким другим, в безумном сочетании с ароматом тропических цветов, лепестки которых закрылись немногим более часа назад, незваным гостем вплыл в комнату и напомнил им, где они и что происходит вокруг. Он смешался с запахом Ника, который Конни уже успела полюбить.

В окна ворвались звуки военного времени: крики людей, шум моторов, лязг гусениц и трескотня выстрелов.

— Что же нам делать? — спросила Конни.

Ник ответил нарочито легкомысленно:

— Мне и тебе? В постели? И ты еще спрашиваешь!

Она нащупала его подбородок и ущипнула его.

— Я спросила вот об этой щетине!

— До утра ничего.

— А потом что?

— Мы узнаем, кто победил.

— И у кого мой отец. Если мятежники возьмут Капитолий, они привезут его сюда.

Ник заключил ее в объятия. Стало тихо, только с улицы продолжали доноситься беспорядочные выстрелы. Он протянул руку, их пальцы сплелись. Другой рукой он обнял ее за талию. В комнату заглянула спрятавшаяся было луна и осветила бледным светом их распростертые на кровати тела. Ник увидел, как в уголке ее глаза появилась слезинка и бесшумно скатилась по виску, за ней последовала вторая… Она уставилась в потолок, в глазах застыла боль. Ник прильнул щекой к ее щеке.

— Конни, все будет хорошо, поверь мне!

— Что ты сказал мне тогда на улице?

— Я сказал, что люблю тебя. Должно быть под влиянием момента.

— Или это правда?

— Я не хочу злоупотреблять твоим доверием.

— Ох уж эти английские джентльмены! Позволь мне самой решать, кто злоупотребляет моим доверием, а кто нет.

Она заглянула ему в глаза, и еще одна слезинка скатилась по ее щеке.

— Ты думаешь, мне было легко одной? Искать! Выпрашивать! Обращаться за помощью к чужим людям! — Конни впервые произнесла эти слова вслух. — Мне нужен был кто-нибудь, и ты пришел. Ты со мной с того самого дня, как я появилась в британском посольстве. Ты был на меня страшно зол за то, что я пошла в Капитолий. Я влипла по глупости, но ты-то знал степень опасности и все-таки не испугался, пришел и вызволил меня из этого кошмара. Как ты можешь винить меня за то, что я полюбила тебя?

Она положила руку ему на грудь. Ник молчал.

— Скажи что-нибудь.

Он поцеловал ее в мокрый висок, их губы встретились, и слова материлизовались сами по себе:

— Я люблю тебя, Конни.

— Скажи еще раз!

Он мог бы повторять эти слова тысячи раз подряд. Пусть рвутся бомбы, громыхают пушки, все равно эти слова звенят сквозь грохот сущей правдой.

— Я люблю тебя.

Она повернулась к нему всем телом, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

— Когда? С какого момента ты понял это?

Если бы он сказал ей правду, она бы не поверила ему. Разумные и уважающие себя мужчины не влюбляются в женщин с первого взгляда. Только с третьего. В худшем случае, со второго. Конни и не подозревала, что с тех пор, как она приехала в Лампуру, она побывала в этой постели, по меньше мере, сотню раз.

— Самое лучшее, что я совершил в моей жизни, так это то, что влюбился в тебя, — сказал Ник. — Во всем остальном я только и делал, что попадал впросак. Говорил и делал не то, что надо и не тогда, когда надо. Я не хочу оказаться в дураках и сейчас.

— Разве можно оказаться в дураках, сказав только «я люблю тебя»?

Он сжал ее в своих объятиях, лишивших ее способности дышать и соображать.

— Ник, люби меня, Ник…

Он покрыл ее распухшую от его ласк нижнюю губу маленькими поцелуями. Их шумное дыхание не заглушали даже доносящиеся с улицы звуки. Всепроникающая страсть встретилась с себе подобной. Его рот совокуплялся с ее ртом. Их языки встречались и терлись друг о друга атласными боками.

Но он вдруг отстранился. Разочарование захлестнуло Конни. Она придвинулась к нему, прижалась извивающимся телом, поцелуями требуя от него ответного действия.

Со времени развода у нее не было мужчин. Она заплакала. Та любовь не шла ни в какое сравнение с этой, вспыхнувшей, как пожар, и лишившей ее разума. Она не была искушена в любовных утехах, но она научилась просить то, чего ей хотелось.

— Ник, пожалуйста…

— Я не знаю, как… тебя предохранить.

На лице Конни появилась доверительная улыбка:

— Ты говоришь о презервативе?

— Те, которые у меня есть… такие же старые, как бутылочка йода из моего шкафа. Чего доброго, еще лопнет.

Да и сам он тоже лопнет, если она будет так прижиматься к нему. Она говорила, что в жизни важны лишь немногие вещи. Любовь такой женщины, как Конни, стоит в его списке ценностей на первом месте. Никто и ничто не подвигал его к перемене жизни так, как это сделала она. Дети, воплощение будущего, — главное, что связывает мужчину и женщину.

Он вообразил Конни с большим животом и ребенка в нем. Их ребенка. Он вообразил, что они в каком-нибудь безопасном месте, где-нибудь на другой стороне этой беспокойной планеты, там, куда он не может получить назначение, как бы ни умолял.

— О чем ты думаешь?

Он не сказал, что сейчас ему хотелось бы соответствовать той должности, которую он занимает. Он легонько укусил ее шею и, не удовлетворившись этим, провел губами по ее ключице и спустился вниз, к ее груди. Если родится ребенок, грудь станет полнее.

— Я начинаю подозревать, ты хочешь меня, — пошутила Конни.

Ее смех прозвучал в его апартаментах океанскими волнами, накатывающими на каменистый берег. Она вздохнула, и, когда его губы нашли выпуклости ее груди, поддразнила его:

— Как ты догадался, что мне будет приятно?

Его губы нащупали круглый и твердый, как речная галька, сосок под туго натянутой тканью ее платья. Она напряглась.

— Ник…

— Можно его снять?

Она села, и он разыскал застежку-молнию на ее спине и потянул ее вниз. Конни наклонилась и платье соскользнуло с ее плеч, потом с рук, обнажив жемчужную в лунном свете кожу.

— Я был прав! Ты морская богиня!

Прозрачная комбинация также не имела права находиться там, где она была, поэтому Ник, сбросив с плеч Конни тоненькие бретельки, отправил ее вслед за платьем.

— Это несправедливо, — прошептала она. — А ты?

— Мир несправедлив. Твоего отца держат в заложниках, я застрял на этом проклятом острове, ты вынуждена ходить на поклон к чиновникам.

— Но мы же нашли друг друга!

— Надолго ли?

Она развязала узел его галстука и медленными движениями освободила его шею. Ник задыхался, когда она расстегивала верхнюю пуговицу его воротничка.

— На тебе столько одежды! Ну как, теперь легче дышится?

Он застонал:

— Ты дразнишь меня!

— Так оно и есть!

Он отомстил ей так, как не позволил бы себе ни один джентльмен — он накинулся на ее обнаженный живот и покрыл его бесчисленными поцелуями. А эти тряпки, нижнее белье, зачем здесь?

— Сначала ты, — сказала Конни, как будто прочитав его мысли.

Он торопливо стянул рубашку.

— Теперь довольна?

— М-да, — она потрогала его плечи, черные волосы на груди, наткнулась пальцами на болезненно тугие соски и принялась его мучить так же, как совсем недавно он мучил ее.

Ник застонал, когда ее каштановые волосы упали на его плечи, а губы приникли к кадыку. Он уже не мог отказаться от нее, даже если бы попытался.

Прядь волос упала ему на лоб, когда он наклонился, чтобы еще раз дотронуться губами до ее полураскрытых губ. Пыл любви все еще румянцем горел на ее щеках. Ник оставался в ней. Она не возражала.

В противоположность Конни, которая всегда прямо ставила вопросы, он хорошенько подумал, прежде чем решился произнести три простых слова:

— А что теперь?

— Ты пришлешь мне цветы, глупый!

Он засмеялся:

— Непременно, любовь моя.

Откинув в сторону каштановые волосы, он поцеловал ее в лоб и выскользнул из нее в первый раз, но когда-нибудь будет и в последний. Он с ужасом отогнал от себя эту мысль.

Устало прикорнув рядом с Конни, он прислушался. До него донеслись звуки отдаленного боя. Видимо, мятежники отступили на окраину города.

Диск луны смотрел на них уже через другое окно. Ее свет диагональной полосой пересекал комнату, освещая обнаженное тело Конни и оставляя Ника в тени. «Лунный свет уже разлучил нас», — подумал он.

— Что вы будете делать, когда твой отец окажется на свободе?

— Спасибо, что ты сказал «когда», — тихо прошептала она.

Он сжал ее руку.

— Он будет на свободе, Конни, даже если для этого мне придется…

Как возвышенно и благородно, подумал он, но неотвязная мысль преследовала его: что же потом?

Она сжала его в объятиях:

— С двумя мужчинами, которых я люблю больше всего на свете, я буду счастливейшей из женщин.

Какие бесценные слова! Ника вдруг охватило чувство обиды. На себя, на этот мир. Он не только влюбился в женщину, которой вряд ли был достоин, но он еще хочет, видите ли, чтобы Конни и ее отец остались в Лампуре. При таком-то политическом климате! Они не останутся здесь, даже если он воспользуется любовью Конни и потребует от нее остаться. Но этого он никогда не сделает.

— Вы сразу же уедете?

Он почувствовал ее внутреннее сопротивление. Она тихо вымолвила однако:

— Я могу остаться, Ник.

— Я не хочу этого.

Конни стало холодно. По коже пошли мурашки. Она села и потянула на себя одеяло. Ник не дал ей укрыться выше колен. Он положил руки на ее колени, бледно белевшие в темноте, слегка надавил на них, и она развела их в стороны.

— Я не позволю тебе остаться, — сказал он. — Это будет слишком уж похоже на плату за освобождение твоего отца.

— Ты думаешь, поэтому я с тобой в постели?

Он провел рукой по ее пахнущей медом, гладкой и бархатистой коже, такой чувствительной к его ласкам. Его пальцы скользнули по внутренней стороне ее бедер и отыскали ту суть, к которой стремились, и проникли в нее. Конни ловила ртом воздух.

— Ты же сама говорила, Конни: если любишь кого, всегда нужно быть рядом. Любимых людей так легко потерять. Твоя мать умерла, а ты хочешь отослать отца в Америку одного? Это невозможно. Тебе надо будет уехать вместе с ним.

Ее разум противился его словам, но тело уже сдалось на милость его ласк.

— Нет, — повторяла она снова и снова.

Нет — несправедливой судьбе, нет — грязной политике и политиканам, нет — безумию всех войн, нет — расставанию с любимыми…

Его искусные пальцы делали свое дело. Она пылала.

Полчаса назад, когда они впервые занялись любовью, ей казалось, что ее тело плавно покачивается на медленно вздымающихся волнах высокого прибоя. Ее оргазм не походил на то, что испытывал неиствовавший на ней Ник, мощными толчками и глубокими погружениями старавшийся проникнуть в самую суть ее сутей.

Она радовалась, что принимает его в свое лоно, обхватив его бедра своими нелепо забинтованными ногами. Она радовалась, что он проникает в самые сокровенные глубины ее естества, туда, где женщина отдает мужчине все, что она может ему отдать.

Но времена меняются, роли тоже. Теперь наступил ее час. Теперь он доводил ее до исступления, двигая большим пальцем по крохотному сосредоточию ее чувственности.

— Нет, — умоляла она, лежа перед ним и выгибая спину. — Пусть это никогда не кончается.

Он накрыл бедром ее бедра, лег грудью ей на грудь, прижав ее к постели.

— Подожди, — прошептал он и своим ртом прикрыл сорвавшийся с ее губ крик и мольбу взять ее.

Охваченная неистовым желанием и потоком разноречивых эмоций, она не могла настаивать, она не могла изменить ход вещей в этом мире. Она тяжело и часто задышала, когда возбуждение начало спадать.

Он заговорил первым, стараясь успеть высказаться до того, как она сможет ему возразить, до того, как мало-мальски связная мысль оформится в ее разгоряченном сознании, слившись со всеми ее сомнениями, мечтами и надеждами.

— У нас нет будущего, но я люблю тебя. Знай это. Что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты помнила это. Обещай мне.

— Обещаю.

— Мы не сможем никогда жить вместе. Я перебрал все и не нашел, что можно было бы придумать. Но когда ты уедешь, как бы далеко ты ни была, что бы нас ни разделяло, помни, я люблю тебя.

Ей самой непонятны были слезы, появившиеся у нее на глазах. Отчего? Всего лишь разговор двух влюбленных. Сладкие и горькие слова в темноте. Ей хотелось многое сказать ему.

— Я всегда буду любить тебя, — она сказала только это.

Он поцеловал ее в нос.

— Ты говоришь это сейчас, но завтра…

Она лишь слабо улыбнулась вместо возражений.

— Выходи замуж за кого хочешь, выходи за своего бывшего мужа снова, мне все равно. Но я не позволю тебе из-за меня портить себе жизнь. Этого не будет!

— Ник, я хочу…

— В мире много более достойных, чем я, мужчин. Я хочу, чтобы ты нашла одного такого и была б с ним счастлива.

— Но есть же в мире телефоны, факсы, самолеты!

— А еще есть мгновения, когда нужно уметь сказать «прощай!».

Она села, высвободившись из его объятий, и ощутила прохладу ночного воздуха.

— Мы поговорим об этом как-нибудь потом.

— Да, прежде всего нам необходимо найти твоего отца.

— А тогда, Ник, что?

Он пожал плечами и пододвинул к себе подушку. Конни хотела разозлиться и разозлилась, но лишь на какую-то долю секунды. Она не понимала, откуда пришло к ней ощущение тревоги и липкого страха, просочившегося в ее сознание. У нее и без этого достаточно забот, не хватало еще ей впадать в параноидальное состояние из-за того, что он избегает ее взгляда.

— Ник?

Ник положил подушки, одна на другую, и лег, сцепив пальцы за головой. «Одна подушка должна стать моей», — решила Конни.

— Давай договоримся, когда твой отец будет на свободе, тогда мы и поговорим о нашем будущем.

Он сказал это, вовсе не веря, что даже тогда для них найдется ответ. Он не испытывал страха, что окажется прав и она соберет чемоданы и укатит в свою ненаглядную Америку.

Так или иначе его полная уверенность в том, что ее отец, в конце концов, окажется на свободе, успокоила Конни. Ник, очевидно не совсем отдавал себе отчет в том, в какую историю ввязался. Последние несколько лет она провела в переговорах, разъездах, наведениях справок и многому научилась. Она заполучит своего отца в любом случае, а потом и своего мужчину!