ГЛАВА 6

Но в то время опереться шестнадцатилетней девочке, мечтающей стать звездой сцены и экрана, было не на кого. Но она понимала, что без учебы о таком будущем она и мечтать не могла. И Мэгги решила воспользоваться единственной возможностью, которая ей была доступна: поступить на работу в кинотеатр. Огромный, набитый битком кинозал стал для нее школой актерского искусства. Просматривая по нескольку раз один и тот же фильм, она в конце концов постигала, что настоящее кино – не просто демонстрация талантов играющих в нем актеров, это произведение, складывающееся из многих слагаемых. Со второго, третьего просмотра становилось ясно, какую роль играют не только актерское мастерство, но сценарий, угол съемки, освещение – все то, на что не всегда удается обратить внимание, когда видишь фильм только раз ради интереса или для удовольствия. Покадровое знакомство с фильмом приносило ей новые открытия.

В течение первых нескольких недель Мэгги таяла от наслаждения, просто находясь в темном зале, следя за движущимися тенями на экране. Она злилась, когда приходилось отрываться от экрана и исполнять свои прямые обязанности – провожать на места запоздавших зрителей. Она следила за каждый движением, жестом, выражением лица Доррис Дей, Элизабет Тейлор или Деборы Керр. И только когда она уже могла предсказать их поведение на экране, взгляд начинал замечать то, что раньше ускользало от ее внимания.

Она уже научилась различать конец одного плана и начало следующего – иногда даже на полуслове. Насколько плавным был этот переход, зависело от мастерства монтажера, который резал пленку. Она примечала, как освещаются лица актрис, чтобы подчеркнуть их очарование, обращала внимание на то, что если ноги исполнительницы были далеки от совершенства, то ее старались показывать в основном по пояс. Мэгги поняла, что кинокамера может быть или другом, или врагом; если она тебя любит, то обеспечит бессмертие. Если же нет, то, как ни старайся, все равно провалишься. Она обнаружила, что в фильме всегда бывает такой актер или актриса, за которым твой взгляд следует неотступно, независимо от того, сколько еще людей в кадре. Эти актеры могут стоять молча и ничего не делать, а все равно ты будешь смотреть на них как зачарованный. Они обладают даром приковывать к себе внимание. Вот чему ей хотелось бы научиться! Излучать вот такую почти осязаемую ауру! И когда-нибудь она непременно этого достигнет. А пока что она стояла и смотрела, как это получается у других.

Когда подошел срок месячных, а это случалось регулярно каждые двадцать восемь дней, но на этот раз ничего не началось, она припомнила школьный курс биологии и объяснила это нервными и физическими перегрузками, которые нарушили привычное течение жизни. Но когда это повторилось во второй раз, Мэгги отправилась в местную библиотеку, в которую записалась при первой возможности, и, найдя в медицинском справочнике термин «аменорея», прочла, что если перемены в режиме продолжаются, то отсутствие месячных дело довольно обычное. Потом все должно наладиться.

Но не наладилось. Наступил октябрь, она по-прежнему жила у Уилкинсонов, имела постоянную работу, у нее в кармане завелись кое-какие деньжата, но планы Мэгги не именились – она по-прежнему стремилась попасть в театр. Мэгги твердила себе, что уже исчерпала запас неприятностей и теперь надо ждать перемен к лучшему. Колесо жизни крутится неустанно, и пора ей уже очутиться где-нибудь наверху удачи, это несомненно. Пока что ее больше всего беспокоило то, что у нее что-то не в порядке со здоровьем.

Ей в голову не приходило, что она могла быть беременной. Она знала, что для этого должно произойти. Л. Г. Лоуренс на примере леди Чаттерли показал, как это бывает. С ней ничего такого не случалось, так что и вопроса нет., Значит, что-то неладно. Наконец она решила поговорить с Рини.

– Тебе нужен доктор? Зачем тебе, лапа? Тебе что – нездоровится?

– Нет, я себя прекрасно чувствую, но с тех пор, как я приехала в Лондон, у меня ни разу не было месячных.

Рини цепким взглядом окинула фигуру и лицо Мэгги.

А когда они были последний раз?

– 25 июля. А сегодня 26 октября.

– А никаких неприятных ощущений нет? Тебя не подташнивает?

– Нет. Все хорошо.

И на вид все в порядке, подумала Рини. Девочка, можно сказать, цветет. И постоялица она замечательная, у них таких жильцов еще не было. Хорошо, что Дорри ее тогда привела. Да вот только все это гроша ломаного не стоит, если девчонка вляпалась. Рини по опыту знала, что столь долгое отсутствие месячных вызывается одной-единствен-ной причиной.

– Я так хорошо себя чувствую, – продолжила Мэгги, незаметно для себя ставя все точки над i, – что даже стала набирать вес. Уже юбка еле сходится на талии.

Рини взглянула в ее невинное личико и почувствовала прилив жалости и гнева. Ах, эта проклятая вечеринка! Вот сукин сын, он оставил ей на память не одни только «блошиные укусы», но и кое-что похлеще!

– Я посмотрела медицинские справочники, – сказала Мэгги, – там сказано, что при нервных переживаниях или срывах менструация может задержаться, но три месяца – это, наверно, слишком долго, правда же? Лучше посоветоваться с доктором.

– Я уверена, что ничего страшного нет, – солгала Рини, пытаясь выглядеть беззаботно. – Если, конечно, ничего такого не произошло раньше... А больше никаких изменений в себе не заметила?

– Ну, – краснея, добавила Мэгги, – лифчик тоже становится маловат, и здесь немножко побаливает.

Рини закрыла глаза. Месячных нет третий месяц, талия расползается, груди увеличиваются и болят. Налицо все признаки. А тошнит далеко не всякую, хотя сама она страдала от этого ужасно. Сомнений не оставалось. Мэгги беременна.

– Ну что ж, – беспечным тоном произнесла она, – пойдем к доктору Харгривзу. Он такой смешной старомодный человечек. Я наблюдалась у него, когда носила Кэти и Билли, и детишек у него лечила от краснухи, свинки и всего такого. Я тебя сама к нему отведу на первый раз – не возражаешь?

– Ну что ты! Отлично! – радостно откликнулась Мэгги. – Я сама с докторами дела никогда не имела. В школе, только. А так я и не болела никогда.

– Повезло тебе, – рассеянно ответила Рини, думая о том, что же будет с Мэгги дальше. – Лучше всего пойти прямо завтра с утра, – твердо сказала она. – Вечером народу много, все с работы идут. Ты завтра в вечернюю смену?

– Да.

– Значит, завтра. Чем скорей, тем лучше.

Вечером, когда Мэгги ушла спать, Рини сказала Дорри:

– Расскажи-ка поподробнее, на этой вашей вечеринке где ты нашла Мэгги?

– В туалете. Голова над унитазом. Ее наизнанку выворачивало.

– Ты еще говорила, что у нее трусы были спущены?

– Ага! И колготки! Надралась до бесчувствия.

– А танцевала она с долговязым каким-то?

– Все время с ним. А чего тебе вздумалось ворошить эту историю? Все уж забыто давно...

– Да, видно, не все. Привет нам из прошлого. Сестры встретились глазами, и Рини со значением кивнула головой.

– Господи... – выдохнула Дорри.

– У нее месячные кончились три месяца назад. Август прошел, сентябрь, октябрь. Юбка на нее еле влезает, груди болят. Яснее ясного – она залетела. Мне ли не знать после двух-то беременностей. Она собирается к врачу, думает, дело в том, что у нее от всяких расстройств такая задержка. У меня-то сомнений нет, но пускай доктор подтвердит, может, еще что-то можно сделать. – И, осуждающе глядя на сестру, Рини добавила: – Надо было присмотреть за ней, Дорри. Первая в жизни вечеринка у этого ягненка!

– Я, что ли, виновата, что ей водки плеснули в сок, а она выдула как ни в чем не бывало! – огрызнулась Дор-ри. – Есть у нее хоть капля соображения? Если никогда раньше не пила, должна была почувствовать, что пить горько.

– Конечно, девочек теперь не в вате держат. Они уже в школе все прекрасно знают.

– Вот видишь! А этот был прямо здоровенный мужик, не из наших.

– Теперь нам его все равно не найти. А хуже всего, что Мэгги вообще ничего не помнит и думает, с ней ничего не случилось. Да и мы не уверены, что именно он виноват, а не кто другой.

– Да они там так обжимались...

– А где же это могло произойти? Ведь надо было какой-то укромный уголок найти.

Дорри нахмурилась, напрягая память.

– Там была боковая комнатушка, где все раздевались.

– Он, конечно, был уже готов, ему много времени не понадобилось. Пять минут, и все дела. А теперь ей нести крест всю жизнь.

Дорри ничего не ответила. «Вот телка тупая, – думала она. – Могла бы мне сказать, что не пила никогда. Вот и делай людям добро после этого. Зря я ее в дом привела».

– Надо, чтобы она от этого избавилась, – буркнула Дорри. – Как ты от своего последнего.

– У меня выбора не было – за Билли надо было смотреть, а тут эта шлюха мужика у меня увела. Но Энни уехала в Холлоуэй, а больше я никого не знаю, кто этим занимается, кроме...

– Кого?

– Энни дала мне адресок. Погоди-ка...

Рини подошла к буфету, открыла средний ящик и пошарила в куче бумаг.

– Тут где-то был... Ага, вот.

Она вытащила смятый листок из тетради в полоску.

– То, что нужно. Одна баба интересуется девушками в таком положении. Если аборт сделать нельзя, она их берет к себе в приют, они там рожают и ребеночка тут же отдают приемным родителям. Никаких вопросов, все тихо-мирно. По-моему, это то, что надо. Куда Мэгги с дитем! Она сама еще ребенок, хоть иной раз рассуждает куда как мудро. Дорри шумно вдохнула через нос.

– Артистка она! Спит и видит свое имя в огнях. На кой ей этот ублюдок!

– Да. Но сначала надо все же убедиться, что она в положении.

Доктор Харгривз подтвердил диагноз Рини. Ребенок должен появиться на свет 20 апреля.

– Но я никак не могла забеременеть! – запротестовала Мэгги. Голос у нее от волнения сделался высоким и тонким. – Я девственница! У меня никакого секса не было!

Доктор Харгривз, с которым Рини успела перемолвиться словечком наедине, мягко сказал:

– Боюсь, что это не так. Ты уже не девушка, дорогая. Девственная плева нарушена, причем грубо, возможно, это было сделано большим пальцем. Края рваные...

Мэгги промокнула глаза платком.

– Царапина! – невольно вырвалось у нее. Она в отчаянии закрыла глаза, кляня свою наивность. – Это тот парень, он меня изнасиловал! Господи! А я ничегошеньки не помню! Как же это? – Она закрыла лицо руками и затряслась от рыданий. Что же с ней сделали! Слава богу, родители ничего не знают. – Но как же он мог! – истерично выкрикнула она. – Я пьяная была. Ничего не помню. Господи, что же мне делать-то?

– Рожать, – ласково ответил доктор, пытаясь справиться с ее истерикой.

– Не хочу я рожать! – дико заорала Мэгги. – Я хочу быть актрисой. Как я справляюсь с этим ребенком? Я и подступиться к нему не умею!

Доктор посмотрел на ее заплаканные глаза, распухшее лицо и вздохнул. Конечно, плохо, когда ребенок должен родить ребенка. По инструкции он обязан доложить в полицию о случае изнасилования – по словам миссис Уилкинсон, это именно такой случай, девочку подпоили, – но какой в этом теперь смысл? Сколько воды утекло. Парня этого она не знает, даже узнать не сможет. Да и какие у нее аргументы против него? Не раз выступая в суде при разбирательстве подобных дел, доктор знал, насколько отвратительна эта процедура, как она травмирует молодых женщин. А девочка и так довольно настрадалась. Нет, от полиции лучше держаться подальше. У нее хватит силенок справиться с бедой.

– К счастью, ты абсолютно здорова, беременность протекает нормально, но на всякий случай я советую время от времени показываться врачу. Тебя поставят на учет. Надо заранее зарегистрироваться, чтобы получить направление в родильный дом. А то теперь с этим проблемы. – Доктор выписал справку, вложил в конверт и подал Мэгги. – Если хочешь, я могу связаться с организациями, которые оказывают помощь девушкам, попавшим в такое положение, как ты.

– Надо сперва оправиться от шока, – вмешалась Рини, взяв из дрожащих рук Мэгги конверт. – Она сейчас не в состоянии что-либо решать.

– Вы, пожалуй, правы. Когда она успокоится, зайдите ко мне, я с ней подробно побеседую.

– Обязательно, – уверила его Рини. – Огромное вам спасибо, доктор. Я знала, что вы подскажете верный путь...

Мэгги проплакала весь день и всю ночь, отказывалась есть и пить. Она никак не могла поверить в то, что с ней произошло. Это было похоже на кошмар. Вот она проснется, и все будет по-прежнему. Но время шло, а кошмар не рассеивался. И наконец до нее стало доходить, что никакого пробуждения не будет. Это не сон. Это ужасная, отвратительная явь.

На следующий день она не пошла на работу. Была не в состоянии. Рини позвонила и сказала, что Мэгги больна. Это было правдой: Мэгги была совсем разбита.

– Я же была пьяная, – всхлипывая, снова и снова приговаривала она, не понимая, как мог взрослый мужчина воспользоваться беззащитностью молоденькой девчонки. – Каким же надо быть чудовищем, чтобы такое сотворить! И за что же я страдаю? Ни за что ни про что потерять невинность! Что же я буду делать с этим ребенком! Я с ним не справлюсь! Не знаю даже, чей он. – Ее голос снова и снова срывался в рыдания.

– Ты уверена, что не хочешь его сохранить? – осторожно спросила Рини.

– А как же? Со мной-то что будет?! В следующем месяце мне исполнится семнадцать, а я работаю контролершей в кинотеатре! Что мне делать с ребенком? Я даже его отца не знаю!

– Ну тогда я знаю, как тебе помочь, – сказала Рини. Мэгги подняла на нее глаза, как побитая собака, увидевшая, что жестокий хозяин отложил свою палку.

– Ради бога, Рини, сделай что-нибудь, все, что угодно...

– Хорошо. Я сейчас кое-куда позвоню.

Когда Рини вернулась, Мэгги, не спавшая почти сутки, лежала в постели, но уже не плакала, а только всхлипывала в немом отчаянии. Рини привела с собой симпатичную полную женщину лет сорока. На ней было синее пальто и шляпка, в которых обычно ходят медицинские сестры.

– Мэгги, это сестра Блэшфорд, – слегка заискивая, представила Рини. – Она хочет поговорить насчет передачи твоего будущего ребенка приемным родителям.

Услышав ненавистное слово, Мэгги опять чуть не разрыдалась.

– Но до этого еще несколько месяцев, – прошептала она. – И не хочу я иметь никакого ребенка. Не хочу.

– Плачет, не переставая, – извиняющимся тоном сказала Рини. – Никогда не видела, чтобы так убивались. Но я уверена, она согласится...

– А не выпить ли нам по чашечке чайку? – предложила сестра Блэшфорд. Рини поспешила поставить чайник.

Оставшись наедине с Мэгги, сестра придвинула стул к кровати и спокойно села.

– А теперь, – сказала она, протягивая Мэгги бумажный платок, – послушай меня. Я понимаю твое огорчение. Поверь, я перевидала много девушек, попавших в беду. Мое дело – приходить им на помощь. И сюда я пришла, чтобы тебе помочь. Ты носишь ребенка, который тебе не нужен. А я знаю одну пару, которая мечтает иметь дитя, но не может. Они будут счастливы принять к себе твоего малыша и воспитать как родного. Неважно, кто это будет, мальчик или девочка. Был бы ребеночек здоровенький. Как тебе такое предложение?

– Да я вообще не хочу его рожать! Я думала, вы меня от беременности избавите. Я читала, есть такой способ...

– Аборт запрещен законом, – строго сказала сестра Блэшфорд. – Кроме того, это очень опасно, особенно если делается неквалифицированно. – Она помолчала. – И стоит уйму денег, которых у тебя наверняка нет. А я предлагаю вполне законный вариант и абсолютно безопасный и для тебя, и для ребенка.

Мэгги промокнула глаза и высморкнулась.

– А как это?

Сестра Блэшфорд улыбнулась.

– Сейчас объясню.

На следующий день Рини и Дорри посадили Мэгги в «Моррис» сестры Блэшфорд и простились с ней.

– Сколько она тебе отвалила? – спросила Дорри, когда они вернулись в дом.

Рини сунула руку в карман передника и вытащила пять хрустящих пятифунтовых бумажек.

– Черт возьми, неплохо!

– А если я ей еще кого-нибудь подкину, даст еще больше.

– Хлебное, видать, дело.

– Можешь не сомневаться. Энни посвятила меня в ее тайны. У этой бабенки всегда в работе три девчонки. Она предоставляет им стол и кров, следит за рационом, витаминами, отдыхом, а когда появляется маленький, его тут же передают какой-нибудь бездетной паре. У которой, конечно, деньжата водятся. Мать своего ребенка не видит ни разу, чтобы потом никаких слез. Будто тяжелый сон стряхнула. Как выражается эта дамочка, «у матери не возникает физически реального образа» – и никаких проблем. А приемные родители подбираются из тех, кому официальные органы отказали – либо из-за возраста, либо еще почему. Словом, все делается шито-крыто, никто лишних вопросов не задает.

– А кто сколько получает?

– Насчет этого она держит язык за зубами, но я думаю, ей достается немалый куш. Сотни фунтов. Последние два месяца перед родами она содержит девочек за свой счет, они не работают и готовятся к родам.

– Она профессиональная сестра?

– Да. И акушерка. Я сама видела у нее на карточке. Она почти все делает сама, но у нее есть еще несколько доверенных людей, которых она привлекает, если понадобится. Все, конечно, тайком. А потом девчонке суют какие-нибудь жалкие гроши и выставляют за дверь: ступай куда хочешь.

– Да, у нее все отлажено, – задумчиво заметила Дорри и спросила: – А сколько она Мэгги отстегнет?

– Из нее не вытянешь. Но раз уж мне отвалила четвертак только за наводку, ей-то, наверно, побольше перепадет. Не меньше сотни, думаю.

– Сотня! – Дорри чуть не задохнулась от зависти. – Вот так гроши! Мне бы так подфартило!

Да, правду говорят, подумала она, выходя запереть входную дверь, что деньги любые слезы осушат. Интересно, удастся ли Мэгги выйти в артистки? Если силы воли хватит, пожалуй что, и выйдет. Хотя, как говорила наша мамочка, одно дело – чего хочешь, другое – что получишь...

...Но Мэгги пока что получила то, чего хотела: нашелся человек, который готов был освободить ее от кошмара. Теперь у нее будет надежное место, где за ней приглядят и не оставят один на один с «этим». Жаль, что нельзя было немедленно избавиться от «этого», но спасибо и за то, что сестра Блэшфорд позаботится, чтобы никаких следов этой ужасной беды не осталось. Как же она ненавидела этого безликого негодяя, который сотворил с ней такое! Она ненавидела его с кипящей, но бессильной яростью и рисовала себе жуткие картины наказаний, которые должны были бы его постичь, – хоть бы его повесили, четвертовали, отрезали ему его мерзкие яйца и в пасть запихнули!

То, что росло и развивалось в ней день ото дня, было ей враждебно. «Это» не имело к ней никакого отношения. Она же не хотела, чтобы так случилось, никто ведь ее не спрашивал, и как только она от «этого» освободится, будет рада отдать «это» в чужие руки, чтобы никогда больше не видеть. Как только «это» уйдет из нее, уйдет и из ее жизни. Навсегда.

Надо подождать шесть месяцев, думала она по дороге в Брикстон, куда везла ее сестра Блэшфорд. Уж как-нибудь переживем. Если шестнадцать лет сумела прожить в оболочке Мэри Маргарет Хорсфилд, то проживешь и эти полгода. Надо только представить, что играешь роль, что это пьеса, на участие в которой у тебя заключен длительный контракт. Надо отстраниться, смотреть на все со стороны, как привыкла поступать в Йетли. Присутствовать, но не участвовать. Быть самой по себе.

Дом номер 17 по Пемберли-клоуз был построен в начале девятнадцатого века, когда Брикстон был еще деревушкой, и стоял в тупичке в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции. Он остался единственным уцелевшим в округе после бомбежки. Теперь на месте домов были маленькие огородики с сарайчиками или тепличками, которые расплодились во время войны.

– Всегда свежие овощи под рукой, – пояснила сестра Блэшфорд, – очень удобно было, но теперь этому скоро конец. Городской совет принял решение строить здесь жилой квартал. – Она дернула плечом: – Вот жуть-то будет!

Свежевыкрашенная блестящая черная дверь с отполированной медной ручкой отворилась. На пороге стояла молоденькая девушка с большим животом. Она была невысокая, с каштановыми волосами, румяными щечками и милой улыбкой. И на вид очень робкая.

– Привет, – сказала она. – Я Тельма.

– А это Мэри Маргарет, – представила сестра Блэшфорд. – Можно для краткости просто Мэри.

Мэгги решила, что в Брикстоне никто не должен знать про Мэгги Кендал. Если какой-нибудь будущий биограф станет разузнавать про начало жизненного пути знаменитой актрисы, сюда ему ходу быть не должно. Поэтому она назвалась своим прежним именем и, тепло улыбнувшись Тельме, сказала приветливо: «Привет!»

Они вошли в высокую квадратную прихожую, из которой крытая красным ковром лестница вела наверх.

– Эта дверь ведет в рабочую комнату, там – комната отдыха, а в конце коридора моя гостиная. Стеклянная дверь – в подвал.

Сестра Блэшфорд повела ее наверх. Мэгги бросились в глаза зеркально отполированные перила. Интересно, кто это их так начищает, подумала она.

– Здесь моя спальня и ванная, – сказала сестра Блэшфорд, преодолев один пролет лестниц. – А это ваша ванная и туалет, – сказала она, поднявшись выше. – И прошу не путать – это негигиенично. А вот здесь ты будешь жить с Тельмой и Пэт.

Комната была квадратная, светлая, оклеенная веселенькими обоями. На окнах красивые занавески под цвет обоев. В комнате было тихо, дом.стоял вдалеке от дороги. Три кровати с покрывалами, на полу розовый ковер. У изголовья каждой кровати тумбочка с настольной лампой. Возле окна стоял громоздкий шкаф, рядом трюмо. Мэри здесь понравилось. По сравнению с обшарпанным жилищем Уилкинсонов тут было просто роскошно.

– Твоя кровать у того окна, – сказала сестра Блэшфорд. Мэри почувствовала себя уютно и спокойно. А тут совсем не так плохо!

– Нижний ящик шкафа свободен. Тут все уместится. Разбери свои вещи и спускайся вниз, выпьем чаю, и я тебе расскажу, как мы тут живем. Кухня в подвале.

Оставшись одна, Мэри присела на кровать. Она была жестковата, но вполне удобна. Тумбочка запиралась на ключ. Здесь уважали право на личную жизнь. Мэри выложила в ящик, проложенный душистой вощеной бумагой, свое белье, недавно купленное в универмаге «Макс и Спенсер», повесила на плечики халат, миленький, но не такой шикарный, как чей-то висевший рядом – из черного бархата с золотой отделкой. Да, кто-то тут обзавелся роскошным гардеробом. Кроме халата, в шкафу висели элегантные блузки, несколько пар брюк ярко-розового, зеленого, черного и белого цветов, алое пальто с меховым воротником. Это, наверно, вещи Пэт, они висели подальше от других, попроще: голубого платья, простых темных юбок, синего шерстяного костюмчика, явно принадлежавших Тельме.

Места и для ее вещей было предостаточно. Она закончила складывать одежду и взглянула на себя в зеркало. Изменилась она мало. Живот чуть округлился, груди увеличились, а в остальном все как прежде. Во всяком случае, старая одежда была ей впору: костюм в стиле Шанель с прямой юбкой из твида, а верхнюю пуговку можно не застегивать. Мэри осталась довольна своим видом. Со стороны нипочем не скажешь, как она одинока и несчастна.

Она сложила руки на животе. Скоро ей придется переодеться в бесформенное платье, какие носят беременные, как у Тельмы. На секунду ею овладела тревога. «Что я здесь делаю?» – подумала она, и ей вдруг захотелось убежать отсюда куда подальше. Внешне такой благоприятный, этот дом был конвейером по производству детей, которых их матери не желали иметь. Вроде меня, подумала она. Нет, тут же осадила она себя. Не надо думать об этом как о ребенке. Просто «это». Вот и сестра Блэшфорд советует не задумываться... Иначе тоска и сожаление будут потом преследовать тебя всю жизнь. А волнения отразятся на «этом», и его никто не захочет взять. Так что все. Думай о приятном.

Она прикрыла глаза, глубоко вздохнула, снова открыла их и еще раз оглядела себя. В один прекрасный день, сказала она своему отражению в зеркале, когда ты станешь знаменитой актрисой, то, что ты испытала здесь, припомнится и пригодится для роли. Как сказано в учебнике актерского мастерства? «Актер использует каждую крупицу своего опыта». И когда-нибудь ты будешь обращаться к этим дням именно с такой точки зрения. Так что копи впечатления, набирайся опыта...

Она закрыла дверцу шкафа и пошла вниз.

В кухне было тепло от огромной плиты. Там была и небольшая газовая плита, а также громадный буфет и большой стол с деревянной столешницей, занимавший почти все пространство. Край стола был накрыт желтой салфеткой, на которой стояли три чашки. На круглом столике в углу лежали джем, ореховое масло, кекс. Тельма заливала кипяток в заварник.

– Присаживайся! – пригласила она. – Мы всегда пьем чай в четыре, после отдыха.

– Отдыха?

– За два месяца до родов нас увольняют с работы и сестра Блэшфорд велит после обеда обязательно отдыхать, с полпервого до четырех. Она следит за нашим здоровьем. Вообще она очень хорошо к нам относится.

– А ты уже сколько здесь?

В цветастом широком платье и туфлях без каблуков Тельма выглядела так по-домашнему, что, казалось, прожила здесь всю жизнь.

– Пришла, когда у меня было два месяца. Я сказала жениху, что беременна, а он говорит, мол, откуда мне знать, мой это ребенок или нет? Хотя мы уже полгода были помолвлены. Ничего не хотел слушать. Мало ли, говорит, с кем ты его нагуляла. А он у меня первый был и единственный. Ну мамка меня сюда и спровадила. Я тебе все это по секрету говорю, – простодушно добавила Тельма. – Если соседи пронюхают – ужас, что будет: мамка страх как боится, что другие скажут. Мы всем сказали, что я уезжаю на остров Уайт к тетке Элси, отдохнуть после учебы. Я училась на медсестру. После родов вернусь домой и уж не буду такой дурочкой.

Тельма накрыла чайник вышитой салфеткой.

– А ты как сюда попала?

– А я первый раз в жизни пошла на вечеринку, меня подпоили – джину подлили в апельсиновый сок, а потом изнасиловали. И я забеременела.

– Сколько тебе лет?

– В следующем месяце исполнится семнадцать.

– Мне девятнадцать. Пэт – двадцать два. Она сейчас на работе. Ей рожать только в феврале. И ты будешь работать, пока не останется два месяца до родов. Тебе когда срок?

– В апреле. А что тут за работа?

– У сестры Блэшфорд есть знакомый, владелец фабрики, где шьют занавески, он нас там у себя пристраивает. Работая сидячая, невредная. А на эти денежки нас здесь содержат. Вообще тут все делается ради будущих малышей. Только из-за них с нами и цацкаются.

Неожиданная в устах простодушной провинциалки ирония больно кольнула Мэри, и она спросила:

– А ты хотела своего сохранить?

Сказать «ребенка» или «малыша» у нее не поворачивался язык.

– Меня матушка поставила перед выбором: или отдать его на усыновление, причем потихоньку, без всяких там благотворительных организаций и прочего, либо убираться из дому куда глаза глядят. Куда я денусь – ни кола, ни двора, ни специальности, мне же учебу пришлось бросить. Папашка мой у мамки под каблуком, на него никакой надежды. Здесь меня никто не навещает. Да что там – даже письмеца ни разу из дома не получила. Никакой связи с семьей. Да и какая уж это семья! Мамка врет соседям, что получает письма с острова Уйат, и к тетке туда ездить наладилась, чтобы соседи думали, будто она меня навещает. Все предусмотрели, чтобы все было шито-крыто. Только зря они стараются. Я все равно туда не вернусь. Зачем? Мамке мнение соседей важней переживаний родной дочери. Вот пускай с ними и остается. А я поступлю в школу медсестер при монастыре Святого Фомы. Там миссис Блэшфорд преподавала. Она обещала замолвить за меня словечко. А ты что будешь делать?

Все это Тельма поведала спокойно, без эмоций. Острота переживаний давно притупилась, и она могла рассуждать о своих бедах без слезы в голосе. А я-то думала, что несчастнее меня и на свете нет, подумала Мэри. Сколько же безжалостных, злых людей!

– Я собираюсь стать актрисой, – коротко ответила она. Ей казалось, что тут больше нечего объяснять.

– У нас Пэт из шоу-бизнеса, – не удивившись, сказала Тельма. – Работает в ночном клубе. Заколачивает десятку в неделю плюс чаевые. Иной раз до тридцати фунтов в неделю выходит! Вот бы мне такие денежки, – задумчиво закончила Тельма.

Вот откуда такие шикарные шмотки, подумала Мэри и сказала:

– Ты, значит, все-таки хотела бы сохранить своего?

– Еще как! А ты разве нет?

– А я, представь, нет. Какой-то негодяй воспользовался моей беззащитностью, и я попала в дурацкое положение. Зачем мне эта обуза?

– Когда любишь, все по-другому, – сказала Тельма. – Я ведь влипла из-за того, что Кевин настаивал, говорил, мол, если любишь, докажи. Я-то хотела дождаться, когда поженимся. А он одно твердил: теперь не старое время, что естественно – не позорно и что я могу на него положиться, ничего не случится. А сам обманул.

Тельма взяла чайник и разлила по чашкам янтарный ароматный напиток.

– Он из меня мог веревки вить, – продолжила она все тем же ровным голосом. – Я во всем его слушалась, никогда не перечила, ничем не докучала. А теперь и подавно не буду. Я пока тут живу, со многими девушками перезнакомилась, многое узнала. Оказывается, такие, как моя матушка, – не исключение, это в наши дни в порядке вещей. А меня так воспитали, что я и мухи не обижу. А уж робкая какая была! А теперь, пожалуйста, не успели мы познакомиться, как я тебе про себя все и выложила. Потому что мы с тобой одного поля ягоды. Я стала разбираться в людях. Да... Повзрослела, видно. Теперь меня за здорово живешь не провести. – Тельма протянула руку за хлебом. – Корочку любишь?

Когда в кухню вошла сестра Блэшфорд, девушки по-приятельски болтали.

– Вижу, вы уже подружились. Ну и отлично. Вам вместе жить, так что хорошо, что вы сразу нашли общий язык. Я по опыту знаю, что лучше всего дружить по трое. Четверо начинают делиться на враждующие пары, пятеро – это уже слишком много. А трое – в самый раз. Тельма, налей-ка мне чашечку. Как твои суставчики? У Тельмы суставы опухают, – пояснила она, обращаясь к Мэри, – я слежу, чтобы не возникло осложнений.

Сестра Блэшфорд взяла из рук Тельмы чашку, положила сахар, размешала и сделала небольшой глоток, оценив вкус.

– А теперь я тебе расскажу, как мы тут живем. Прежде всего тебе надо пройти медицинский осмотр. Утром придет врач и тебя посмотрит. Ты расскажешь, чем болела, он даст заключение. Если состояние здоровья позволит, начнешь работать, пока не останется два месяца до родов. Работа нетрудная, швеей-мотористкой на гардинной фабрике. Тебя там научат. Три фунта десять шиллингов будешь отдавать на хозяйственные расходы, остальные деньги из заработка можешь тратить по своему усмотрению. Вечером можно в кино ходить, но к полоВинс одиннадцатого надо быть дома. В это время мы запираем двери. Одно опоздание – выговор, два – предупреждение, три – до свидания. Это надо усвоить сразу. Комнату следует содержать в чистоте и порядке, в конце недели у нас бывают дежурства.

Теперь Мэри стало ясно, почему так блестят перила.

– Питаться будешь здесь. Сейчас у нас Тельма готовит – у нее прекрасно получается. Завтрак в полвосьмого, ужин в шесть. В выходные завтракаем в десять, обед в полпервого, ужинаем в семь. Питание калорийное, мы следим, чтобы будущие мамы получали в достатке и минеральные вещества, и витамины. В течение последних шести недель врач будет следить, все ли идет нормально. Рожать будешь здесь же, у нас есть родильное отделение со всем оборудованием. Принимать ребенка буду я сама. Если возникнут осложнения, обратимся к врачу. У нас очень опытный доктор. Все наши детки рождаются здоровенькими. Я умею присматривать за будущими мамашами. Как только малыш появится на свет, его тут же передают в руки приемных родителей. Опыт показывает, что так лучше всего. Родители ждут тут же, неподалеку, и получают свое дитя, как только оно является на свет божий. Все формальности, связанные с регистрацией, я улаживаю сама. Тебе об этом думать не надо. Родишь – и свободна. Никакой ответственности. Недельку или дней десять отдохнешь, оправишься, потом получишь вознаграждение и можешь начинать новую жизнь.

Закончив свою речь, сестра Блэшфорд допила чай и протянула пустую чашку Тельме, чтобы она налила еще.

– Вопросы есть?

– А кто будет стряпать, когда Тельма уйдет?

– Только не Пэт! – уверенно сказала Тельма. – Единственное, на что она способна, – вскипятить чайник.

– Да, Пэт на это не годится, – с улыбкой согласилась сестра Блэшфорд.

– Я умею готовить, – с надеждой сказала Мэри, которой совсем не хотелось на фабрику.

– Но ты будешь занята на фабрике, – возразила миссис Блэшфорд, пропуская мимо ушей ее слова. – Вот когда будешь дома сидеть, тогда, конечно, кухня в твоем распоряжении. Ну а теперь пейте чаек, а мне надо пойти позвонить доктору.

Она допила вторую чашку, одарила девушек улыбкой и вышла.

– Ушлая бабенка, правда? – спросила Тельма, перехватив взгляд, которым Мэри проводила хозяйку.

– Давно она этим занимается?

– Пэт говорит, около двенадцати лет. Она знакома с одной девушкой, которая уже побывала здесь пару лет назад, а у нее есть знакомая, которая еще раньше тут была, ну и так далее. Пэт вообще в курсе всего. Она тебе все объяснит. Вот придет около шести и все расскажет.

Мэри накрывала стол к ужину, когда дверь кухни отворилась и вошла высокая эффектная брюнетка, окруженная облаком дорогих духов.

– Как вкусно пахнет! Я готова целую корову слопать!

– Жаркое, пирог с ливером, картофельное пюре, салат и морковь, – отрапортовала Тельма.

– Отлично. Давайте мне всего и побольше.

– Ты не забыла, что нам нельзя злоупотреблять крахмалом?

– Она не успеет увидеть. Я мгновенно очищу тарелку. Брюнетка наконец соизволила обратить внимание на Мэри, которая замерла с открытым ртом.

– Ты новенькая? Добро пожаловать на ферму по производству младенцев.

Жизненная энергия в ней била ключом. И хороша она была необыкновенно, напоминала изяществом Хеди Ламар. Недаром она работала в ночном клубе. Тельма сказала, что Пэт на шестом месяце, а живота у нее и в помине не было. Во-первых, из-за высокого роста он был незаметен, а во-вторых, удачно прикрывался розовым блузоном, стянутым у ворота большим лиловым бантом. Стильная девушка.

– Ферму младенцев? – переспросила Мэри.

На нее глянула пара темно-карих, почти черных глаз, в которых читалась злая ирония.

– А ты бы как назвала это заведение?

– Так, как сестра Блэшфорд – дом матери и ребенка.

– Как ни назови – смысл не меняется. Это с виду все тут чинно-блинно. А на самом деле кое-кто неплохо наживается на таких дурочках, как мы.

– Пэт! – Тельма многозначительно поднесла палец к губам. Но Пэт не обратила на нее никакого внимания.

– Видишь ли, детка, – продолжила Пэт, она всех звала «детками», – я привыкла называть вещи своими именами. Этот «дом матери и ребенка» находится в руках настоящей плантаторши, которая специализируется на детопроизводстве. Мы производим на свет младенцев, которые нам на фиг не нужны, а она сбагривает их тем, у кого это не получается. И все довольны. Мы получаем стол и кров, нас тут окучивают, чтобы плод вырос товарный, и когда он созреет, падает прямо в ручки людей, которые готовы заплатить за него приличные бабки. Очень приличные, потому что товар редкий и малодоступный. И ради бога! Только не надо башку дурить и строить из себя благодетельницу. И пожалуйте мне все, что причитается. Сполна. Если она попробует меня одурачить, я задам ей жару.

Пэт приподняла крышку кастрюли и вдохнула аромат тушеной моркови.

– И как же ты сюда залетела, птичка? – поинтересовалась она.

– Пошла на вечеринку, и ее там подпоили, – сказала Тельма.

– Господи, опять двадцать пять! Что же вы за дурочки такие наивные! Я-то, по крайней мере, получала свою долю удовольствия. И когда я верну свою форму, позабочусь, чтобы больше не залететь, но от радостей жизни отказываться не собираюсь.

– Ты тоже на фабрике работаешь? – недоверчиво спросила Мэри, которая не могла представить себе, чтобы такая экзотическая птица попала в неуютную клетку.

– А где же еще?

– Ну и как там?

– Если бы меня там заперли на всю жизнь, я бы себе глотку перерезала. Но несколько месяцев можно потерпеть. Платят, конечно, гроши, но нам привередничать не приходится. – В ее глазах блеснул заинтересованный огонек. – Сдается мне, я слышу северный акцент?

– Да.

– И мы пытаемся от него избавиться, так ведь?

Мэри вспыхнула. Да, у этой Пэт не только язычок острый, но и ушки на макушке. Она действительно стала следить за своим произношением и, оставшись одна, подолгу тренировалась, пытаясь говорить как в Лондоне. Актерам непозволительно говорить с провинциальным акцентом.

– Она в актрисы собирается, – опять пришла на помощь Тельма.

Пэт, удивленно подняв темные, безупречной формы брови, внимательно оглядела будущую звезду с головы до ног.

– Если бы мне платили по фунту за каждую девушку, желающую стать актрисой, которых я перевидала на своем веку, я давно была бы миллионершей.

– Но я серьезно хочу стать актрисой!

– Все так говорят, детка.

Мэри решила про себя, что ей вряд ли удастся подружиться с Пэт, ну и ладно. Дружить она будет с Тельмой, а от Пэт можно многому научиться.

– А что ты делаешь у себя в клубе? – спросила она.

– Танцую.

Ясно, с облегчением подумала Мэри. Пэт, конечно, девушка эффектная, но довольно вульгарная. В ней есть что-то вызывающее. И она очень сексапильна. Мне как раз этого и не хватает.

– Ты думаешь туда вернуться?

– Моя работа ждет меня, – улыбнулась Пэт так заразительно, что обе девушки тоже заулыбались. – Дело в том, что папаша будущего младенца – хозяин нашего клуба.

В ту ночь, лежа в уютной постели и прислушиваясь к легкому дыханию лежащей рядом Тельмы и тихонько посапывающей возле шкафа Пэт, Мэри обдумывала услышанное сегодня на кухне. Пэт права, решила она. Каждый получает то, что хочет. Во всяком случае, она и я. А вот Тельма не сможет получить то, что ей хочется.

Мэри поправила под головой подушку и свернулась калачиком. «Это» отправится к людям, которым оно нужно, которые будут его любить. Она все равно не смогла бы его полюбить. Она не хотела, чтобы «это» появилось, его отец – незнакомый ей человек, которого Мэри даже узнать не смогла бы. За что ей это наказание? Она его не заслужила. Неужто ее настигла кара безжалостного бога ее родителей? «Ты в меня не верила? Так я тебе покажу, как страшен мой гнев. От него никуда не спрячешься!» Слезы градом полились у нее из глаз. Зарывшись лицом в подушку, она тихо плакала, пока ее не одолел сон.

– Ну, как она тебе? – спросила утром Пэт Тельму, когда Мэри пошла в ванную. – По-моему, любопытная девчонка. Видать птичку по полету. Но, конечно, сущее дитя. То Алису в Стране чудес изображает, то Бетт Дэвис из себя строит. Похоже, в ней действительно есть актерские задатки! И идей каких-то нахваталась...

– Она, по-моему, ужасно переживает то, что с ней произошло, – тихо ответила Тельма. – Для нее это такой шок! Она вчера полночи проревела. А насчет идей – вряд ли она много успела нахвататься. Она же в Лондон только в июле приехала.

Пэт рассмеялась.

– Ну, для трех месяцев и этого достаточно. Тоже мне – ягненок невинный!

Тельма неприязненно поджала губы.

– Я, по крайней мере, знала, йа что шла, когда переспала с Кевином, ты со своим Салимом несколько месяцев прожила, во всяком случае, мы знаем, кто отцы наших детей.

Пэт нахмурилась.

– Ты права. Я, конечно, тоже, бывало, надиралась и теряла над собой контроль, но все же знала, кто меня трахает.

– И к тому же она еще такая маленькая! Хоть и напускает на себя взрослый вид. Я на ее месте просто не знала бы, куда податься. И в девятнадцать-то забеременеть – кошмар, а в шестнадцать... К тому же она сирота. Ее тетка воспитала, старая дева.

– Обычная история: невинный всегда платит за виноватого, – цинично заметила Пэт.

– Ты с ней помягче, – робко попросила Тельма, которой не приходило в голову воспользоваться правом самого долгого пребывания под крылышком сестры Блэшфорд, чтобы навести свои порядки.

У Пэт характер был совсем другой. Она всегда любила командовать.

– Надо смотреть фактам в лицо, детка. Пусть ей всего шестнадцать, но она далеко не дурочка. Она ведь нашла дорогу сюда, так? Значит, котелок у нее варит. Заметь, что она сюда явилась по своей воле. Тебя сюда дрожайшая мамаша загнала. Я тут оказалась, потому что так мне выгодно. А Мэри кто сюда гнал? Она ведь у нас сиротка, так? Почему же она не пошла в какой-нибудь приличный приют для матерей-одиночек, где бы ей дали на размышление полтора месяца, чтобы решить, оставит она ребенка себе или нет? А раз ты, душка, прикатила сюда, значит, уже продалась с потрохами и нечего лапшу на уши вешать и рассказывать про слезы в подушку и прочую дребедень. Если под этой крышей и затесался невинный ягненок, так это ты. Других нету.

Тельма не стала спорить. Все равно Пэт ничего не докажешь. Кроме того, в глубине души она и сама подозревала, что новенькая была вовсе не так проста и так же, как Пэт, была на все готова ради достижения своей цели. Но она хотя бы не выдумывала всяких несуразиц и не пыталась оправдать себя, как многие девчонки, которых перевидала Тельма за пять месяцев, проведенных в этих стенах.

Тем же утром доктор, его имени никто не знал, обращались к нему только так: «доктор», внимательно осмотрел новенькую. Она восприняла это как очередное унижение, попытку разрушить стену отчуждения, которую она пыталась воздвигнуть между собой и внешним миром. Одеваясь после осмотра за ширмой в кабинете сестры Блэшфорд, она дала себе четыре клятвы:

никогда не пить джина и вообще ничего спиртного;

никогда не позволять притрагиваться к себе ни одному мужчине, если она будет хоть капельку нетрезвой или будет не вполне отдавать себе отчет в том, что она делает;

она всегда будет отдавать себе отчет в том, что делает;

она всегда будет хозяйкой своей жизни.

Доктор объявил, что она вполне здорова и плод развивается нормально. Кровяное давление в норме, гемоглобин тоже. Если все будет в порядке дальше, ребенок появится на свет примерно двадцатого апреля. Врач разрешил Мэри работать на гардинной фабрике и предупредил, что осмотры будут повторяться ежемесячно, а когда до родов останется два месяца – каждую неделю. А пока за ней присмотрит опытная сестра Блэшфорд.

– Значит, годна для работ в соляных шахтах, – мрачно пошутила Пэт, когда Мэри вошла в комнату.

– Говорит, здоровье у меня отменное.

– Про меня он то же самое сказал.

– Он хороший врач, – мягко, как всегда, запротестовала Тельма. – Он очень внимательно ко мне отнесся, когда у меня начался токсикоз.

– Как ему не быть внимательным, дуреха! Ведь если ты потеряешь ребенка, он лишится своего куша. Думаешь, он из милосердия тратит на нас время? Мамаша Блэшфорд щедро с ним делится. И не только наличными. Кое-чем еще.

– Будет тебе, Пэт, – опять попыталась остановить ее Тельма, которая во всем видела хорошую сторону.

– А ты откуда знаешь? – полюбопытствовала Мэри. Ай да Мэри, отметила про себя Пэт. Как всегда, зрит прямо в корень. Не то что миротворица Тельма, которую мамочка приучила пользоваться одними приятными словечками. Эта штучка знает, что к чему.

– Я специально поинтересовалась.

– Откуда такая уверенность, если ты своими глазами не видела? – допытывалась Мэри.

Пэт широко улыбнулась.

– Однажды он пришел меня осмотреть. Когда осмотр закончился, я оделась и вышла, но на лестнице вспомнила, что хотела попросить у него слабительное, и вернулась. Видно, не закрыла дверь как следует, потому что не успела коснуться ручки, как она отворилась. Эта парочка стояла в углу обнявшись. Он лапал ее за ягодицы и облизывал ей шею. А она щупала его яйца.

– Пэт, ну что ты в самом деле, – закрасневшись, промямлила Тельма.

Пэт не обратила внимания на упрек.

– Вот так вот, детка. И ничего особенного тут нет. Везде так. Люди трахаются, и этого у них не отнимешь. Ой, умираю, хочу курить.

Сестра Блэшфорд строго запрещала курить в своей обители, но для Пэт правила существовали лишь для того, чтобы их нарушить.

– Где мамаша Блэшфорд? – спросила она.

– Ушла, – ответила Тельма.

– Порядок. Мэри, умничка, открой окно.

Пэт зажгла сигарету, глубоко затянулась и блаженно зажмурилась, задержав дым.

– А твои родители знают, что ты здесь? – спросила Мэри.

Пэт рассмеялась.

– Ты напомнила мне юность. Первый раз я влетела, когда мне было пятнадцать. – Она опять засмеялась, заметив, как вытянулось от удивления лицо Мэри. – Да, я уже второй раз влипаю. А тогда мне было столько, сколько тебе. И я написала домой, мол, нельзя ли мне приехать рожать? И получаю ответ: «Любишь кататься – люби и саночки возить». С тех пор я туда ни ногой. И вряд ли моя мамочка сильно по мне скучает. А твоя что?

– Моя умерла.

Ложь, повторенная множество раз, уже начинала ей самой казаться правдой.

– И больше у тебя никого нет?

– Больше никого.

Пэт улыбнулась.

– Может, оно и к лучшему.

На следующий день у Тельмы опять опухли суставы. Сестра Блэшфорд осмотрела ее и велела не вставать с постели два дня. Мэри было поручено взять на себя обязанности по дому.

Пэт, у которой был волчий аппетит, не могла нахвалиться ее стряпней.

– Какого черта тебе идти на сцену, если ты так здорово готовишь? Сели хочещь, я устрою тебя в один чудный ресторанчик.

– Нет, спасибо.

– Помешалась на этой сцене, да?

– Это единственное, чем я хочу заниматься. Потому и в Лондон приехала. Чтобы поступить в актерскую школу.

– Это, между прочим, денег стоит.

– Знаю.

– И как же ты надеешься выйти из положения?

– Всеми правдами и неправдами. Как ты стала танцовщицей?

– У меня там подружка работала, она шепнула, когда у них образовалась вакансия. Я пришла на просмотр, показалась, и меня взяли.

– Ты училась на танцовщицу?

Пэт усмехнулась.

– Случай не представился. Но это и не важно. Тут главное – чтобы ноги подлиннее и покрасивее.

Пэт задрала ногу. Она была очень длинная и изящная.

– Я сейчас, конечно, раздалась, но ничего, вес я сброшу. Кстати, запомни мой совет. Не разрешай бинтовать грудь после родов, чтобы молоко остановить. А то сиськи обвиснут. Лучше таблетки принимай. В прошлый раз я была в доме матери и ребенка от какой-то церковной организации. Там заправляла одна старая крыса, которая всех нас терпеть не могла просто потому, что мы молодые и здоровые. И к тому же грешницы. Мы ложились в постель с мужчинами, с которыми не состояли в законном браке. Господи, да тут просто рай по сравнению с той дырой! В общем, нам на каждом шагу давали понять, что мы недостойны человеческого обращения. Всячески старались унизить. А хуже всех была эта мерзкая врачиха. Знаешь, что она сделала с одной девчонкой? Спеленала ее после родов как мумию, и когда повязки сняли, у нее титьки были как у восьмидесятилетней старухи. Никакой нормальный мужик не захочет за такие подержаться. Я как только увидела, что эта стерва натворила, запретила ей подходить ко мне. Сама справлялась со своими проблемами. Не думаю, что мамаша Блэшфорд дойдет до такой мерзости, но в случае чего имей твердость сказать «нет». У тебя такие славненькие зайки, надо их поберечь. Всегда носи бюстгальтер и обязательно хороший. Я свой даже на ночь не снимаю.

Взгляд Пэт остановился на морковного цвета волосах Мэгги.

– Это безобразие надо привести в порядок. Косички придают тебе глуповатый вид. Если хочешь, могу тебя подстричь. Я два года училась у хорошего парикмахера в Вест-Энде. – На ее губах заиграла ехидная улыбочка. – Правда, все равно потом воспользовалась фальшивой бумажкой об окончании курсов. У меня был приятель, который мог подделать что угодно. Но стричь я здорово насобачилась, хотя первые полгода только пол подметала в этом салоне.

– Как ты думаешь, – задумчиво спросила Мэри, – на фабрике знают, кто мы такие?

– Только хозяин, еще один милок мамаши Блэшфорд. Ему постоянно нужна рабсила, а беременные бабы смирные, сидят себе за машинкой и сидят, вкалывают. У него всегда их полно. Мы в этой куче не выделяемся.

– А работа тяжелая?

– Да нет. Тебе покажут, как обращаться с машинкой. Через неделю привыкнешь как миленькая.

Первый день на фабрике тянулся для Мэри бесконечно долго.

Работа начиналась в восемь, но для питомиц сестры Блэшфорд делали поблажку, они являлись на полчаса позже. Мэри указали на место за длинным столом, на котором стояли большие фабричные швейные машины. К счастью, Пэт оказалась рядом. По правую руку от Мэри села инструкторша. Весь первый день Мэри отрабатывала строчку и училась подрубать дешевые занавески. На другом столе искусные закройщицы резали заготовки всевозможных фасонов. Они работали и с шелками, и с парчой, и с бархатом, но Мэри, как ученице, давали в работу только простое полотно.

– Ты не поверишь, сколько дерут за эту красоту, – сказала Пэт, нашивая на атласную гардину бархатную тесьму.

– Фунтов пятьдесят? Пэт зашлась от смеха.

– Больше пяти сотен!

– Сколько?

– Смотри, не упади, держись за стул. В универмаге «Хэрродс» или у какого-нибудь модного дизайнера за эти штучки возьмут никак не меньше. А пара гардин из итальянского шелка обойдется не дешевле тысячи фунтов – это за самые узкие и короткие. А те, что ты сегодня подрубала, идут по пять фунтов за ярд оптом!

Мэри начинала осознавать, насколько же она невежественна, и старалась держаться поближе к Пэт. Тельма не знала и сотой доли того, что было известно Пэт, да и откуда ей, провинциалке, было все знать? Она из своего Вудфорда и не выезжала никуда, пока не оказалась в Брикстоне. А Пэт даже за границей была, летала в Испанию и Италию, в отпуск с любовником, тем самым хозяином клуба, где она работала. Сам он был родом из Алжира и обещал ее туда свозить после того, как будет улажено это маленькое неудобство.

– Он не хотел, чтобы я избавлялась от ребенка, – рассказывала Пэт, когда они, выключив свет, улеглись в свои постели. – У них по религии не полагается. Он хотел его усыновить. – Она хмыкнула. – У всех свои причуды, как говаривал мой дружок-американец. Сержант воздушных сил. – Пэт вздохнула. – Хороший был парень, щедрый. Увы, ему пришлось отправляться восвояси, к жене и детишками. Салим по сравнению с ним скуповат, ну да ладно, бывает хуже. Хотя, конечно, я могла бы себе и кого получше отхватить...

Загрузка...