Заросшая дорога в рай. Детективы

В этот сентябрьский вечер ветер был особенно холоден и зол. Он пытался ворваться внутрь дома, колотился в стёкла окон, силился их разбить. Но стёкла сопротивлялись, упрямо дребезжали, и от бессилия ветер выл, как проигравший битву израненный кот.

Сидящий у камина в кресле-груше человек, вытянул к огню озябшие на холодном полу ноги, и замер в глубоком раздумье. На его ладони развёрнутой и безвольно лежащей на мягких складках кресла покоилось серебряное кольцо. Это было не простое кольцо, а церковное с внутренней гравировкой «Господи, спаси и сохрани». Электронные часы над камином показали одиннадцать часов тридцать пять минут. Человек взглянул на неоновые цифры, и будто выкинутый из бесформенного кресла разжавшейся пружиной легко встал. Положил кольцо на каминную полку. Повернул его гравировкой к себе. Ещё раз прочитал треснутым от долгого молчания и пересохшего горла голосом: «Господи, спаси и сохрани». Решительно развернулся и поспешил на выход. Его спортивный костюм с капюшоном подразумевал, что сейчас, как и всегда, он вышел на ночную пробежку. Только путь его лежал в обратную сторону от привычного маршрута. Он бежал по узкой тропинке, ведущей к Монахову пруду – уединённому месту, где вопреки протестам жителей был возведён единственный по всей окружности водоёма огромный дом, похожий на замок. Добежав до строения, величаво вскинувшего витиеватые башни, человек отдышался. Потоптался на месте. Прислушался. Нажал кнопку звонка в домофоне. Ждать пришлось недолго. Железная коробочка спросила недовольным заспанным голосом:

– Кто?!

– Извините, господин подполковник, фельдъегерская служба – правительственный курьер. Вам пакет, – голос человека за калиткой дребезжал, как отпустившая стрелу тетива.

Домофон жалобно пискнул и отключился. Через короткое время послышалось шарканье ног, тянувших за собой тапки. Подполковник, посмотрел в глазок и, в недоумении вскинув вверх пучкастые брови, открыл калитку, удивлённо спросил:

– Ты? Шуткуешь? Зачем ты…

Человек, по другую сторону калитки, отступил на шаг назад. Неторопливо вынул из-за спины пистолет. Вскинул руку на уровень плеча и почти в упор выстрелил хозяину в лоб. Не обращая внимания на распластанное тело подполковника, осмотрел пистолет, поворачивая его в руке из стороны в сторону и, потеряв к нему интерес, небрежно бросил оружие в заросшую почти отцвётшими кустами роз клумбу. Ещё недолго постоял, вглядываясь в чёрное нутро сада и прислушиваясь. Неторопливо закрыл калитку. Дождался щелчка защёлки, и потрусил восвояси…

В большой, уныло обставленной комнате, помеченной табличкой с правой стороны двери, как служебный кабинет майора юстиции старшего следователя Михаила Юрьевича Исайчева, а с левой стороны, как кабинет капитана юстиции следователя Васенко Романа Валерьевича, беседовали друг с другом два вышеозначенных мужчины. Один из них, а именно Михаил Исайчев, только что вернулся с совещания и с тоскливым лицом поливал кактус, прозябающий в тесной, покрытой облупленной краской, кадке. Михаил ковырнул грифелем карандаша трещину в покрытии, и краска тотчас осыпалась, обнажая полусгнившую древесину. Исайчев задумчиво посмотрел в окно. Увидел, как тополь трепет на ветру ветви с пыльными листьями, и озабоченно спросил:

– Как тебе нравится наше новое пристанище, Роман Валерьевич?

– Мне? Не нравиться. Но я знаю, что здесь мы временно. Через полгода, ну может быть, через год, отремонтируют правое крыло Комитета и переедем в свежие отдельные кабинеты с золотыми табличками. А вот это все… – Роман Васенко обвёл взглядом два письменных стола, два зелёных сейфовых ящика, тумбочку бабушкиной модели с допотопным ещё советских времён телефоном – это все канет в лето… Не грустите, товарищ майор, и на нашей улице перевернётся КамАЗ с пряниками… Давайте выставим в коридор кактус, он колючий и разводит здесь меланхолию.

– А давай! – приободрился Михаил, – взяли…

Мужчины, крякнув, приподняли кадку и, покраснев лицами, опустили её со скамеечки на пол:

– Зря я его полил, балбес. Пупки развяжутся тащить… Давай волоком.

Следователи упёрлись в кадку ладонями и с возгласом «Где наша не пропадала!» вытащили упирающийся кактус вон из кабинета. Едва они поставили растение в холле ближе к окну, как в конце примыкающего коридора раздался возмущённый крик. Крик издавала бегущая и размахивающая тряпкой Агрипина Петровна – уборщица, которую боялся даже сам «шеф». «Шефом» сотрудники называли руководителя городского следственного отдела регионального СУ СКР1 полковника юстиции Корячка Владимира Львовича.

Михаил с Романом юркнули в кабинет и заперли замок на два оборота ключа:

– Ты думаешь, тётя Агаша не преодолеет этот рубеж? – Роман закрыл лицо ладонями и, вздрагивая от смеха, зашептал, – закрой ещё на оборот. Пусть стучится. Нас нет!

– Нет! Мы есть. Но мы работаем… Действительно, пора. Ты в курсе, что нас объединили в группу по «особо важному», – спросил Михаил Исайчев, переходя на деловой тон.

– Судя по первому впечатлению, получили мы с тобой в разработку чистый «глухарь»? – Роман извлёк из кармана сложенный вчетверо листок бумаги. – Я поутрянке там был, мёд пиво пил, и вот какие улики обнаружил, – Васенко развернул лист и показал его сослуживцу. Лист с обеих сторон был пуст. – Ничегошеньки, за что можно зацепиться, не нашёл.

С обратной стороны двери поскреблись. Голос тёти Агаши ласково замурлыкал:

– Откройте, ребятки. Бить не буду. Сама хотела попросить вас вынести эту колючку. Только вы её не туда поставили, её надо на три метра левее…

– Мы вам не верим! – хихикнул Васенко, – хотя ладно, закончим серьёзное дело и переставим… Сейчас некогда…

– Вы его на Маланьину свадьбу закончите, окаянные, – тяжко вздохнула за дверью тётя Агаша, – смотрите, ироды, если не переставите – тряпкой отхожу…

Когда за дверью раздался звук удаляющихся шагов с характерным пристукиванием шваброй о пол и скрипом ручки оцинкованного ведра, Михаил заметил:

– Знаешь, Роман Валерьевич, в этом случае она может быть права про Маланьину свадьбу. Получили мы с тобой непросто обычный «глухарь», а «глухарь» особый и важный. Ты на совещании не был, а я был и видел, как шевелил бровями «шеф».

– Я, на минуточку, в это время работу работал на месте преступления, – язвительно заметил Роман.

– Тебе повезло, – Михаил указательным пальцем поправил дужку очков, – по мне лучше бегать, потея, чем протирать в кабинетах начальников любимые джинсы. Так вот, «шеф»…

Полковник Корячок действительно вследствие особой важности события, отдал распоряжение: двум лучшим сыщикам своего управления объединиться в группу и заняться раскрытием убийства подполковника Сперанского. Старшим Корячок назначил Михаила Исайчева. Убитый подполковник в городе был личностью небезызвестной. Свою порцию узнаваемости он получил не за добрые дела, а в результате скандальной истории, связанной с постройкой усадьбы на любимом месте отдыха горожан – искусственном водоёме, прозванным населением Монаховым прудом. По легенде, ходившей из уст в уста, пруд был вырыт монахами мужского монастыря. Откуда взялся монастырь и куда потом делся, никто толком объяснить не мог. Даже в краеведческом музее не нашлось ни одного документа, подтверждающего подлинность знаменитой легенды. Подполковник Сперанский, уйдя в запас, прибыл на постоянное место жительства в родной город Сартов и решил поселиться на берегу пруда, облюбовав местечко, где пруд примыкает к сосновой роще. Подполковнику удалось доказать местным властям, что здесь когда-то находилась усадьба его прадеда и посему, самовольно снесённое монахами строение, должно быть возвращено законному владельцу. Если не строение, то хотя бы земля, на которой это строение размещалось. Подполковник милостиво согласился не засыпать пруд, но обнёс его высоким забором и тем успокоился. Народные массы, конечно, возмущались, но запасной офицер был неумолим, а предоставленные им документы безукоризненны.

– …«шеф» сказал следующее, – продолжал Михаил Исайчев, – подполковник Сперанский ушёл в запас из части базирующейся на территории бывшей союзной республики. Часть была прикреплена к Научно-исследовательскому институту, и там разрабатывалось и испытывалось ядерное оружие. В Конторе, куда «шефа» вызывали бо-о-ольшие зелёные генералы, – Исайчев устремил взгляд вверх, указывая месторасположения упомянутого учреждения, – приказано первоначально отработать уголовный след. Сперанский отошёл от дел лет десять назад. После армии работал в фирме своей сестры, когда ушёл оттуда, больше не работал нигде.

– Ничего себе, – удивился Роман Васенко, – за это время бывший подполковник мог натворить всё что угодно.

– Совершенно верно, – подтвердил Михаил. – На это и делают акцент зелёные генералы, вернее, на это надеются. Не хотят господа военные стряхивать со своих погон навоз. Посему уголовный след отрабатываем первым, но если вдруг потянет душком из его служивой жизни, дело у нас заберут. А пока мы будем землю рыть. Причём рыть в мелкую пыль. Криминалисты что-нибудь откопали? Ты у них был?

Роман утвердительно кивнул и, не вставая со стула, вытащил из сейфа листы бумаги со шрифтом, в нескольких местах помеченным красным фломастером. Разложив их на столе, он готов был зачитать заключение экспертов, но Михаил прервал его:

– По бумагам долго, давай коротко, своими словами! С женой поговорил? Как она? Кто ещё есть в усадьбе из домочадцев? Давай не только экспертизу, но и собственные впечатления, – выстрелил скороговоркой Исайчев.

Собственные впечатления? Собственное впечатление – это распластанное тело человека с лицом, прикрытым белым напитанным кровью полотенцем, да старые истоптанные тапки. Толстушка – криминалист, бесстрастно вытряхивающая из карманов синей атласной пижамы убитого подполковника, обёртки шоколадных конфет. Рядом с телом кусок хлеба и откусанная котлета. А вокруг благоухание осенних бархоток, нежный звук воды, льющейся из декоративного водопада. Пруд, с оркестром поющих лягушек, и дом, полный снующих туда-сюда работников следственной группы. Вот и все впечатления, подумал капитан Васенко, но сказал другое:

– С женой поговорил, но необстоятельно. В данный момент в усадьбе, кроме жены, ещё и дочь Вера. Она постоянно проживает в городе Дивноморске. Сейчас приехала в гости. Собиралась сопровождать мать к морю в Турцию.

– Во как! – удивился Исайчев, – живёт в Дивноморске у моря Чёрного, а на пляжи ездит в Турцию, к Средиземному. Почему?

– Разберёмся. Пока спросить не получилось… – заверил Васенко и, взяв со стола один из листков, побежал по нему глазами, выхватывая отдельные абзацы. – Убийство произошло между двадцатью четырьмя и часом ночи с субботы на воскресенье. Отпечатков пальцев нет ни на ручке калитки, ни на пистолете. Перед калиткой – асфальт, а так как погоды стоят не по-осеннему сухие, следов тоже нет. Выстрела никто не слышал: ближайшее заселённое строение далеко. Жена погибшего, страдает каким-то заболеванием суставов – ходит очень медленно и с трудом. Интересно, Михал Юрич, вот что! После того как муж привозил её с работы (у неё свой бизнес) госпожа Сперанская, устав от трудов праведных, поднималась на второй этаж и больше на первый не спускалась. Предпочитает не ходить, сидит в скворечнике, роется в интернете. Хватилась мужа только к середине ночи. Он не поднялся поцеловать её перед сном – это показалось ей странным. Я спросил, почему поинтересовалась только к середине ночи? Оказалось в этот период суток в интернете «бесплатное время» и госпожа Сперанская очень занята – ищет новые товары для своего магазинчика… Заработалась…

– В семье есть необходимость таким образом добывать средства к существованию? – уточнил Исайчев.

– Судя по обстановке и великолепию окружающей среды, средства от продажи побрякушек (она занимается недорогой бижутерией) не делают погоды в финансовом благосостоянии семьи. Из её рассказа понятно: маленький бизнес госпожи Сперанской больше хобби… и возможность, как она выразилась, находиться в «социуме»…

– О, как?! – крякнул Исайчев и ткнул пальцем кнопку электрического чайника. – Продолжай…

– Чтобы предварительно нащупать круг общения потерпевшего, я коротко поговорил с дочерью. Получилось, что добытчиком средств в семейный бюджет был в основном подполковник. Его военная пенсия, их прошлые накопления, а также приработки Сперанского позволяли им жить не особенно кучеряво, но достойно. Супруга, сама по себе женщина сложная, немногословная, в основном, её страдания по мужу свелись к одной фразе: «на что я теперь буду жить?». Она бросила её дочери с таким выражением лица, как будто та убила отца…

– О, как! – опять крякнул Исайчев. – Продолжай…

– Сам подполковник Сперанский чаще всего обретался на первом этаже. Он заядлый киноман. Его коллекция кинофильмов размещается в трёх специально сделанных от пола до потолка шкафах. Я краешком залез в компьютер, там особо ничего нет, только программа для упорядоченья коллекции, сложная и накрученная. Программу поддерживает и регулярно заполняет приходящий специалист …Теперь уже приходил…

– Фамилию программиста уточнил или не успел?

– Обижаешь! Я перебрал ящик стола подполковника. Вот где порядок! Всё по папочкам, по коробочкам разложено. В договоре о программном обеспечении значится фамилия Сергея Викторовича Сахно…

– Пробивал?

– Вот это не успел… Подполковник, как и супруга, много времени проводил в интернете, общался с такими же, как он любителями кино и ещё садоводами. Посмотрел журнал посещений – тоже ничего интересного. Одни киноманы и огородники. Дома Сперанский с женой разговаривали друг с другом по сотовому телефону – с этажа на этаж. Ты понял, как шагнул прогресс? Скоро детей зачинать будем по сотовому телефону… Про детей я, конечно, пошутил, но вот про общение можно подумать, а то моя как заполучит меня в хату, так и тюкает, тюкает: «тыбыто», «тыбыэто»

Михаил, усмехнулся, посмотрел на сослуживца. Столько лет его знает, иногда завидует его способности переключаться от рабочих вопросов на бытовые. При этом успевает и там, и там высказаться, не теряя первоначальной нити разговора. У Исайчева так не получается. Они совсем разные: Михаил старается не принимать опрометчивых и поспешных решений, он выдержан и рассудителен, в экстремальных ситуациях «берёт паузу» и тщательно обдумывает предстоящие действия. Это происходит у него без каких-либо усилий – он такой от природы. Роман же не терпит медлительности. Он энергичный, работоспособный, с богатой мимикой болтун. Задумчивость Михаила иногда раздражает Васенко. Исайчев удивляется, как при такой любви к женскому полу он к тридцати годам женат только раз. Вот и сейчас Михаил представил себе, как Роман понуро бредёт к двери, чтобы открыть её очередной жениной подружке:

– Роман Валерьевич, ты хочешь, чтобы тебя хватились через три часа, после того, как услышишь звонок в дверь?

– Эх, сравнил! Моя половинка тут же увидит, если меня грохнут. У нас от дивана до двери не больше пяти метров. Это тебе не хоромы Монаховой усадьбы.

– Получается, не за что зацепиться. На поверхности ничего не лежит?

– Когда при заказном убийстве что-либо на поверхности лежало?

– Считаешь заказ?

– Нет, убийца просто так зашёл пострелять…

– Ищи подход к жене, тормоши, разговаривай её. Она, вообще, в состоянии беседовать по существу, может…

Беседовать по существу? Роман вспомнил, как он настойчиво требовал от приехавшей в усадьбу, по приказу вдовы, некой Галины Николаевны, оказавшейся бухгалтером её фирмы, немедленно пропустить его к вдове. Он использовал все варианты самых обворожительных улыбок, затем все варианты недовольных физиономий, вертел перед носом бухгалтера фиолетовое удостоверение, но к Стефании Петровне допущен не был. Галина – верный страж, стояла в проёме двери и твердила одно:

– Вы, господин следователь, должны понимать состояние Стефании Петровны, она мужа потеряла-а-а… Говорите отсюда, отсюда слышно всё… всё …всё слышно.…

– Стефания Петровна! – крикнул Роман, – когда вы будете готовы к разговору? Мне нужен с вами визуальный контакт…

– Задавайте свои вопросы, молодой человек, я вас вижу, – голос вдовы звучал так близко, что Роман понял – она за ширмой в этой же комнате. – У меня неотложные процедуры… я принимаю ножные ванны…

Роман задал несколько коротких вопросов и получил на них конкретные, чёткие и скупые ответы.

– Что ты спросил, Михал Юрич, – выскочил из воспоминания Роман.

– Я спросил, в состоянии ли вдова сейчас беседовать по существу?

– Она в состоянии! – подтвердил Роман Исайчеву. – По моим ощущениям, госпожа Сперанская подполковник похлеще, чем её супруг. Генерал в юбке… формулировки краткие и без особенных эмоций. Будто мужа не у неё убили, а у соседки…

– Что с оружием? – слишком деловито, с начальственными нотками в голосе спросил Исайчев, отчего Роман с любопытством взглянул на коллегу. Следователи в нерабочее время общались между собой, и у Романа сложилось мнение о Исайчеве, как о свойском парне. Михаил в свои тридцать пять лет ещё ни разу не был женат, посвящал себя работе, а вне работы просиживал в архиве следственного комитета – искал материал для диссертации. Но со временем, из разговоров, Роман утвердился во мнении, что Михаил не столько искал материал, сколько копался в интересных, порой каверзных делах, уже раскрытых опытными сыщиками старой закалки.

– Однако, та же картина, что с отпечатками и следами – ничего! – также строго по-деловому продолжил Роман. – Пистолет переделан из газового в боевой. Умелец над ним колдовал, не ахти какой. Пистолетик, можно сказать, одноразовый. На один выстрел, ну на два – ствол с трещиной, его только в утиль… Все опознавательные знаки спилены и зачищены.

– Вот! – Исайчев подмигнул сослуживцу и вскинул руку с вытянутым вверх указательным пальцем, – а ты говоришь ни-че-го! Смотри, что мы уже знаем: пистолет самодельный. Это раз. В связи с этим предполагаю, что убийца мужик, сам себе игрушку сделал. Это два. Далее: убийце нужен был один выстрел. Только один! Он знал, что Сперанский, увидев его, не побежит, петляя, не закричит от страха. Подполковник знал убийцу и не боялся его. Это три. А главное, убийца непрофессионал, Сперанский сам подвёл его к этой черте, и делал это на протяжении долгого времени. Сперанский его личный враг. Причём сам подполковник никогда не брал его в расчёт, он для него был мелкой фигурой – это большое четыре. Ищите, господа, камни на каменоломне…

– С чего ты так решил?

– С того, что домофон в коттедже старого образца без видеокамеры, а на двери калитки большой с обзорной линзой глазок. Сперанский в это время суток обязательно посмотрел в глазок и изучил пришельца. Он не открыл бы незнакомцу. Он прекрасно осведомлён об отношении к нему окружающего населения…

– Откуда ты знаешь про глазок? Ты ж там ещё не был…

– Зато я оч-ч-чень внимательно рассмотрел фотографии с места происшествия, так-то, сынок! Ты когда договорился беседовать с женой погибшего?

– Когда? – Роман встал из-за стола, вынул из сейфа два пакетика зелёного чая, положил их в стаканы, залил кипятком. – Криминалисты на месте преступления припахивали с ночи, меня на зорьке подтянули. Я, неумытый, голодный… Сейчас чайку попью и поползу обратно беседы беседовать. Твои планы на сегодня?

– Давай так, – Михаил легко вошёл в роль командующего. – Дотемна осталось часа два-три, ты свои текущие дела, те, что вчера наметил на сегодня доделай, а уж завтра с утреца – к жене и дочери, а я – к сыну. Сперанский младший – крупный банковский служащий. Я с ним созвонился – в десять ноль-ноль он ждёт.

Васенко кивнул и, обмакнув кусочек сахара в чашку, запихнул его в рот, причмокнул:

– С детства люблю вприкуску… Мама всегда шутила: «Ты, Ромка, не чай с сахаром пьёшь, а сахар с чаем». Эх, надо же – забыл! Я посмотрел память сотового телефона подполковника, у него за последнее время, и, вообще, за всё время нет ни одного вызова и ни одной посылки вызова никому, кроме его жены. Его к ней, а её к нему.

– Правда? Как интересно… Предполагаю, что Сперанский по жизни нелюдим. Или слишком любим собой, если к пенсии всех знакомых растерял. И это пять! Круг поиска в этом случае, надеюсь, будет невелик. Постой, а как же дети?

– Именно.

– Значит, они общались с родителем по городскому телефону.

– В усадьбе не установлен городской телефон и, предугадывая твоё следующее предположение, отвечу – второго сотового телефона у него не было, ну, по крайней мере, его жена об этом ничего не знает…

– И как? – Михаил в недоумении состроил брови домиком.

– Этот вопрос будет первым, который ты задашь на встрече с сыном погибшего.

– Слушаюсь, начальник, – Исайчев вскинул ладонь, отдавая честь собеседнику, – но и ты тоже не обессудь, спроси у дочери, как она общалась с отцом из Дивноморска без телефона? Кстати, поинтересуйся: отчего в разгар сезона, в сентябре, девушка сорвалась с работы и прибыла в Сартов. Она вроде работает в гостинице на туристах. Сопровождать мать в Турцию? Как-то неубедительно звучит. Подполковник вроде не очень занятым человеком был. Он не мог сопровождать супругу?

– Про работу дочери, где узнал? Успел посмотреть досье на родственников? Наш пострел везде поспел? – вкладывая в вопрос достаточное количество иронии, спросил Васенко.

Исайчев махнул рукой:

– «Пострел», поспел! «Шеф» на совещании зачитывал справку на потерпевшего, из неё и узнал. Иди уже…

Когда за Васенко закрылась дверь, Михаил откинулся на спинку стула и всмотревшись в облако, болтающееся за окном кабинета, задумался. Так, вглядываясь в облака, наблюдая за изменением их причудливых форм, Михаил приучил себя отрешаться от внешнего мира. Не нравились ему дела «особой важности». «Дела», в которых надо постоянно оглядываться, прислушиваться к чьему-то высокопоставленному мнению, всегда чувствовать за собой пригляд. «Дело» не нравилось Михаилу ещё и тем, что совсем не было улик. Ни-ка-ких! По опыту он знал, там, где нет улик, всегда много разговоров и писанины, тома писанины. Приходится много и долго копаться не в обстоятельствах «дела», а в обстоятельствах предшествующих, обстоятельствам «дела». Иногда предшествующий период очень длительный и изнуряюще нудный. Завтра на встрече с сыном погибшего начнётся как раз такой период разговоров, из которого Михаил должен выудить хоть что-то, что прольёт свет на причины гибели подполковника Сперанского.

К дому подполковника Сперанского вела узкая асфальтовая дорога размером не более ширины одной легковой машины. Михаил замешкался, выискивая место для парковки, и чтобы как-то притулиться, пришлось ткнуться носом автомобиля во всё ещё не срезанный пионовый куст. Хозяин постарался – густо усадил ими внешнюю сторону забора. Исайчев с осторожностью покинул машину, и шёл, выбирая куда наступить, чтобы минимально повредить зелёные насаждения. На тропинке огляделся и заметил приближающуюся с другой стороны фигуру, похожую по стати и походке на сослуживца Романа Васенко. Васенко был среднего роста, кряжистый увалень с простецким доброжелательным лицом и острым, даже колким взглядом серо-голубых глаз.

Роман тоже заметил Михаила, помахал рукой, крикнул:

– Ку-ку, я тут!

– Ба! Ты ещё только сейчас тут? – удивился Михаил, по привычке сложив брови домиком. – Где тебя носило всё это время? Прогуливаешь? Я думал, ты здесь уже всё разведал – убийцу нашёл, а ты только приехал…

– Извините, Михал Юрич, – с шутливой подобострастностью склонил голову Васенко, – жена внезапно заболела. Не успел выйти из комитета, как она телефонным звонком поймала меня в дежурке. Пришлось ребёнка в школу отвозить, едва успели ко второму уроку. Извини, ты же знаешь, я не злоупотребляю… – и, посмотрев, как друг припарковал машину, разочарованно буркнул:

– Я свою далеко кинул, не решился подъехать – двум машинам здесь не разойтись. Ты как думаешь, не накарябают на капоте что-нибудь неприличное? Место-то глухое.

– Гарантировать ничего не могу. Накарябают? Здесь, дружок, убивают, – ехидно заметил Исайчев. – Всё. Хватит прохлаждаться – начинай работать. Жми кнопку звонка…

Калитку следователям открыла среднего роста и возраста женщина с чёрной повязкой на голове, кожаных чёрных брюках и короткой косухе с избыточным количеством металлических кнопок, цепей и прочих украшений. Отступая и впуская следователей, она сухо спросила:

– Это вы звонили сегодня утром по папиному делу? Мама вас ждёт. Она там, в качалке, – женщина рукой показала направление, в котором находилась упомянутая ею качалка. – Я вам нужна?

– Если вы дочь подполковника Сперанского, то обязательно. Проводите нас, – Роман пропустил женщину вперёд. – Скажите, кроме вас и мамы, в доме кто-нибудь проживает сейчас?

– В этом доме, кроме отца и мамы, никто давно не проживает, – вздохнула она и тут же поправилась – не проживал. Я приехала забрать маму на море, в Турцию.

– Почему в Турцию, вы сами насколько я знаю, живёте на побережье Чёрного моря в Дивноморске, – разглядывая дочку погибшего, спросил Михаил, но ответ получил не от дочери подполковника, а от её матери. Хозяйка полулежала в кресле, подвешенном на цепях к массивной металлической удочке. Кресло из-за большого количества мягкого наполнителя, походило на припухлую крышку крупный морской раковины, в центре которой, покоилась состарившаяся жемчужина.

«Вот какая вы, вдова подполковника – женщина за ширмой», – подумал Роман, и огляделся вокруг, выискивая Галину Николаевну, осведомился:

– Где сегодня ваш страж, Стефания Петровна?

– Уж не думаете ли вы строить из себя обиженную кисейную барышню, господин следователь? – сурово посмотрев на Романа, спросила хозяйка усадьбы. – В этом случае неуместно. Присаживайтесь… – Она жестом указала Роману и Михаилу на две маленькие скамеечки, стоявшие у её ног, на третью поодаль села дочь.

Стефания Петровна Сперанская даже в своём почтенном возрасте была необычайно хороша. Встречаются женщины прекрасные лёгкой ангелоподобной красотой, вдова подполковника получила в дар от природы красоту тяжёлую, оставляющую в памяти зарубку. Широкие чёрные, уходящие стрелами к вискам брови, обрамляли миндалевидные с тёмными зрачками и коричнево-жёлтой радужной оболочкой глаза. Глаза небольшие, но восхитительные, очерченые длинными кидающими тень на подглазья ресницами. Крупноватый с тонкой спинкой нос и пухлые свекольного цвета губы на узком овальном лице делали Стефанию Петровну похожей на восточную красавицу Шахерезаду.

– По поводу нашего моря так, – менторским тоном изрекла Стефания Петровна. – Оно не удовлетворяет меня в санитарно-гигиеническом отношении. Своего домика с куском берега на Чёрном море у нас нет, и теперь уже не будет, но это не повод, чтобы ехать на общественные пляжи и купаться в грязной луже. В Турции мы уже многие годы останавливаемся в маленьком частном отеле, в бухточке. Там все так, как я люблю.

– «Шахерезада, – с восхищением подумал Михаил, пристраиваясь на неудобную скамейку. – Других стульев специально не ставит – королева любит, чтобы все были у её ног…»

Роман тоже с интересом рассматривал хозяйку.

– Вы, Стефания Петровна, – жена подполковника Леонида Михайловича Сперанского? – наконец, устроившись, уточнил Михаил.

Стефания Петровна резко вскинула подбородок, сверкнула глазами:

– Бывшая жена, бывшего подполковника. В данный момент – я его вдова!

– Прошу прощения, – поспешил извиниться Михаил, – хотелось бы побеседовать с вами, Стефания Петровна, о Леониде Михайловиче пока без протокола. Это возможно?

– Спрашивайте, что смогу рассказать – расскажу…

– Есть что-то, что вы не хотели бы нам говорить? – как можно мягче спросил Роман.

– Наша жизнь с Леонидом, молодой человек, никогда не была общедоступной книгой. Отвечу только на те вопросы, на которые посчитаю нужным ответить.

– Но вы должны… – Стефания Петровна неожиданно вскинула руку и оборвала Романа:

– Насколько я знаю, по закону имею право не свидетельствовать против себя и своих родных. Это так?

– Это так! – поспешил заверить хозяйку Михаил. – Мы хотели первоначально поговорить о погибшем не прибегая к официальному языку и процедуре протокола…

– У вас не получилось! – Стефания Петровна вскинула голову и теперь смотрела на сыщиков в щёлки прикрытых век. – Ну же, давайте ваш вопрос!

– Так, – подумал Михаил, – задушевной беседы не получится, хозяйка выпустила острые шипы. Хорошо, – примирительно произнёс он, – давайте напрямую: что вы думаете об убийстве мужа? Может быть, у вас есть на этот счёт какие-либо догадки, версии?

Стефания Петровна стала причмокивать губами будто сосала леденец, потом обвела всех, кто сидел у её ног насмешливым взглядом, останавливаясь поочерёдно на каждом, включая дочь:

– Что думаю я? – по-вороньи каркнула Стефания Петровна. – Что думаю? А думаю только то, что его убили выстрелом в лоб!

Она закрыла глаза узкой ладонью и вздрогнула. Михаилу показалось, что Стефания Петровна заплакала, и только выражение лица Веры, подсказало ему, что это не так.

– Мама, давай закончим это побыстрее… – попросила дочь. – Когда нам передадут тело отца для погребения?

– Позвоните завтра экспертам, – откликнулся Роман. – Я думаю приблизительно через трое суток вам дадут разрешение на захоронение. Как правило, в таких ситуациях кремацию запрещают.

– Мы и не собирались его кремировать. Он не язычник, – вдова опустила руку, её глаза были совершенно сухими. – Продолжим. Вы, вероятно, хотели спросить имелись ли у мужа враги? Или просто людишки, которые хотели его убить? Я не размышляла на эту тему, точнее, меня мало интересовала жизнь моего мужа за пределами этого забора.

– А в пределах забора? – неожиданно ощетинился Роман. – В пределах этого забора появлялись люди, которые желали вашему мужу зла?

Женщина бросила на Васенко быстрый взгляд и внезапно резко встала. Развернулась на негнущихся с опухшими синеватыми лодыжками ногах, и шаркая тяжёлыми ортопедическими ботинками, пошла к дому, на ходу резко выбрасывая слова:

– В пределах этого забора обитает только одна хищная пантера – это я! Но я его не у-би-ва-ла! Слышите? Не у-би-ва-ла!

– Мама! – воскликнула Вера. – Прекрати. Люди хотят разобраться. В конечном счёте это их работа. Они обязаны найти убийцу отца!

– Пусть дочь вам расскажет всё, что знает. Мне нездоровится, – уже более миролюбиво, но по-прежнему сухо сказала Сперанская. – К Ольге не отправляй… Эта такого наговорит, из грязи не вынырнем… Хотя не пойму зачем? Он пахал на них три года, как раб на галерах…

Стефания Петровна тяжело одолела ступеньки порога и скрылась за звонко хлопнувшей дверью. Пока хозяйка поднималась, следователи с восхищением смотрели ей в спину. Если бы не тяжёлая болезненная походка, Стефания Петровна вполне сошла бы за молодую женщину. Вера также смотрела вслед уходящей матери.

– Ваша мама, вероятно, в молодости была хороша? – спросил Роман Васенко, оборачиваясь к дочери, и тут же поймал себя на мысли, что Вера непохожа на мать ни лицом, ни фигурой.

Вера – женщина, возраст которой определялся просто: немного за тридцать. Рыхлое тело, короткие ноги, лицо с тонкими выщипанными бровями, маленькие глазки у широкой переносицы, редкие ресницы, густо накрашенные тушью, нарисованный не по контуру губ малиновой помадой рот.

– Мама не была – она есть красавица, – отрезала Вера. – Во всяком случае, папа был в этом убеждён и любил её до самозабвения. Он говорил: «Моя королева». Мама, действительно, королева, мне иногда казалось, что она родилась не в то время и не в той семье…

– Стефания Петровна любила вашего отца? – вспомнив разговор со вдовой и, вкладывая в вопрос достаточную долю иронии, спросил Васенко.

– Папа не был её мечтой, – пояснила дочь. – У мамы сложный характер. Она однажды решила, что здесь всё подчинено её воле. Так и жила…

– Здесь, это где? – уточнил Роман.

– Здесь за забором, господин следователь, – Вера пристально посмотрела на Романа, – у них с отцом здесь отдельно взятое королевство. Папа любил её всю жизнь, а она любила другого человека. Он погиб за три месяца до их свадьбы. Мама иногда, когда отца не было в усадьбе, рассматривала его юношеские фотографии в военном училище, особенно групповую. Я однажды подглядела за ней, пыталась понять, на ком она заостряет внимание. Отец на курсе был самым красивым парнем. Загляденье! Но мама рассматривала другую часть фотографии, совсем не ту, где был он. Даже пальчиком поглаживала. Я по глупости спросила. Она на меня так рявкнула, думала, голову снесёт…

– Стефания Петровна умеет рявкать? – усмехнулся Михаил.

– Что? – переведя взгляд с Романа на Михаила, переспросила Вера.

– Рявкать? – уточнил Исайчев.

– На меня и Хлипк‘а нет, – отрицательно покачала головой Вера, приводя в движение многочисленные серёжки. – То был единственный раз. Поэтому я удивилась и запомнила тот случай. Меня и Хлипк‘а она любит. На другого кого рявкнуть могла запросто. Особенно если завидует…

– Завидует? – удивился Роман, – вот, уж никогда бы не подумал! Она же – королева, а зависть – удел плебеев. А кто такой Хлип‘ок? Я что-то недослышал? Судя по вам, господин начальник, про Хлипк‘а вы уже знаете больше, чем я. Да?

– Хлипк‘ом домочадцы зовут сына подполковника, Олега Сперанского-младшего. – ответил Михаил, окидывать глазами сад.

Сад стоил того, чтобы его рассматривать. Он был слишком ухоженным, можно сказать, вылизанным. Без единого сорного растения, не к месту положенного камешка. Аккуратно выстланные цветной плиткой дорожки расходились от центральной клумбы пятью солнечными лучами. Четыре лучика заканчивались небольшими площадками, на каждой из них стояли кресло, столик и зонтик. Пятый лучик упирался в пруд и уходил деревянным мостком дальше в воду. Сад, заселённый группками сосен и голубых елей, источал густой аромат хвои.

«Всё для удобства королевы, – подумал Михаил, – надо же, всё по линеечке! Гарнизонная чистота и порядок».

Даже цветы подчинялись воинской дисциплине и росли не в том месте, где в прошлом году просыпали семя, а по предписанию. Бордюры сверкали свежей краской, и не имели ни единой трещинки. Забор, увитый виноградной лозой и геометрически правильными гроздями созревших сизо-чёрных ягод, завершал картину примерного сада.

– Райские кущи, да и только! – подвёл итог осмотру Михаил.

– Да! – подтвердила Вера, – отец любил порядок и приказ, особенно если этот приказ отдавал он.

– Почему вы уехали из дома в Дивноморск, Вера? – спросил Михаил, развернувшись к дочери Стефании Петровны.

Она, как показалось Исайчеву, на секунду растерялась, но быстро взяла себя в руки:

– Я должна отвечать? Какое это имеет отношение к несчастью с отцом?

– Должны, – пояснил Роман. – Пока следствие не располагает устойчивой версией, нам интересно всё. Любая мелочь.

– Моя учёба в Экономическом институте закончилась восемь лет назад. Пять лет я трудилась здесь, а три года назад отец послал меня на разведку в город Дивноморск, приглядеть домик. Почему в Дивноморск? Мама ткнула пальчиком в карту, и я поехала. Матушке необходимы морские ванны. Домик в первый год я не нашла. Те, что предлагались и подходили, были дороговаты. У отца не образовалось такой суммы. В Дивноморске огляделась и решила не возвращаться. Устроилась в гостиницу работать с туристами. Родители поначалу были против, но в этот раз я не уступила.

– Вам понравился город? – уточнил Роман.

– Терпеть его не могу! Но там для меня нашлась работа и квартира, которую оплачивал отец при условии, что я буду на стрёме и в конечном счёте найду подходящий дом. Там меня никто не прессовал. Знаете, как даётся вся эта красота? – Вера повела рукой, указывая на сад. – Отец выносил весной выращенную им рассаду бархоток, тысячу штук, а то и более, натягивал верёвочки и заставлял меня высаживать их на клумбы, строго соблюдая равное расстояние друг от друга. Не успеваю до ночи, отец включал прожектора, но работа должна была быть закончена. Итак во всём. Уехала к подружкам и, нечаянно, забыла кофту на стуле, он заставлял вернуться и повесить её в шкаф. Ворчал, что мама больна и ей тяжело поддерживать порядок. На всю жизнь запомнила правило – порядок бьёт класс! Только тогда я была девчонкой, а не как сейчас, взрослой халдой. Свободы хотелось! Сейчас всё это «счастье» по пригляду за порядком в усадьбе достаётся Хлипк‘у. Бедный Хлип‘ок! Правда, отец и сам работал, как трактор, наводил красоту. – Вера неожиданно с силой ударила себя ладонью по колену. – Всё это была тогда, когда ему требовалась помощь или когда он замечал непорядок в доме. В остальное время для господина подполковника меня не существовало, только мама.

– Вера, а почему вы в день убийства не ночевали дома? – Михаил, чтобы погасить раздражение женщины, старался говорить как можно спокойнее. Но оказалось, ещё больше её взбесил.

– Мне тридцать лет! Могу ночевать хоть под забором! И до этого не должно быть никому дела! Я ведь не замужем… – серёжки в ушах Веры звучали резко и враждебно.

«Как она выдерживает этот колокольный звон?» – подумал Михаил, а вслух, не меняя тона, произнёс, – в этом случае вы неправы, в этом случае нам очень важно, где вы были с двадцати трёх тридцати субботы до часа ночи воскресенья?

Вера всплеснула руками и засмеялась всхлипывая:

– Господи, как же я забыла, я должна доказать своё алиби! Вы что? Серьёзно думаете, что я могла убить человека, который нас кормил, поил, одевал? Хотя… – женщина закрыла лицо ладонями и, покачиваясь из стороны в сторону, почти шёпотом проговорила, – если бы осталась здесь жить, то, наверное, могла…

– Вот с этого места поподробнее, – встрепенулся Роман.

Но сразу услышать ответ сыщики не смогли. Вера сжалась и тихо-тихо завыла, будто запела:

– Господи, как же я его ненавидела… Как же я его ненавидела… И мама, мама знала…

Сыщики ждали, когда она успокоится и заговорит. Вера, справившись с волнением, открыла лицо, глубоко вздохнула и резко выдохнула.

– Всё. Извините…, – она дрожащей рукой поправила на голове траурную повязку и, обтерев ладонями мокрые щёки, продолжила, – я всегда удивлялась, почему другие отцы ходят на родительские собрания, катаются со своими чадами на лыжах, играют с ними в футбол, а наш никогда! Однажды возвращаясь с занятий, я увидела, как папа моей одноклассницы встретил её у школы, поднял на руки, расцеловал в обе щёки. У меня был ступор. Мой отец ни разу даже не погладил меня по голове. Мама объяснила это просто – он такой! Но с ней он был другой. И чем дальше, тем больше. Он не имел никакого права! – Внезапно громко закричала Вера – ублюдок, не имел никакого права так со мной обращаться! Я ему кто, слу…? – она будто споткнулась, оборвав фразу на полуслове, а затем, так же, как и накануне Стефания Петровна, резко встала и, стуча себя кулаком в грудь, завизжала ещё громче – я ночевала у своей подруги Анны Подберезкиной! Ещё вопросы есть?

– Хватит истерить… – тихо приказал Михаил.

– Ч-ч-что?! – заикаясь, спросила Вера.

– Хватит истерить! Это ты его…?

– Нет. Я, правда, его не убивала… Я, правда, была в другом месте, – всхлипывая, растирая ладонью по щекам тушь, произнесла Вера. – У Анны Подберёзкиной. Долго не виделись. Хотелось пообщаться. Только вы опоздали, Анна два часа назад улетела в Турцию. Она улетела, а мы нет…

– Ещё вопрос можно? – поднимаясь со скамейки и будто не замечая волнения женщины, спросил Роман, – Стефания Петровна, как-то неуважительно говорила о дочери сестры вашего отца Ольге Лениной. Между ними были неприязненные отношения?

– У Ольги спросите, она в курсе. Мне, кажется, у них с отцом последние два года, вообще, никаких отношений не было, а там, как знать. Давайте заканчивать, я что-то устала…

Она быстро пошла по направлению калитки.

– Погодите, – окликнул её Михаил. – Нам надо попрощаться с вашей мамой и задать ей последний вопрос.

– Крайний вопрос, – поправил начальника Роман.

Дверь в спальню Стефании Петровны была слегка приоткрыта. Вера сунула голову в щель, тихонько спросила:

– Мама, ты спишь?

– Уже нет, – голос Стефании Петровны звучал сердито. – Чего топчешься? Входи. Эти ушли?

– Нет! Им надо задать тебе вопрос…

– Ладно, пусть идут…

Следователи вошли. Стефания Петровна лежала поверх одеяла на широкой двуспальной кровати, по обе сторонам которой в больших напольных вазах увядали цветы. Шторы мягкими волнами падали вниз, создавая в комнате полумрак. Свет из единственного слухового окна в крыше высвечивал голову Стефании Петровны на синей атласной подушке. В этом свете, ограниченном прямоугольником окна, её лицо казалось неестественно бледным, даже голубоватым.

– Мы пришли сказать вам: «до свидания», – Михаил подался чуть вперёд в надежде помочь хозяйке, если та решит встать, но Стефания Петровна только повернула к ним голову. – Мы всё же должны задать вам…

– Кто мог убить? – резко оборвала хозяйка и опять, как в начале разговора, неожиданно пронзительно каркнула. – Я знаю это точно!

– Стефания Петровна, тут вы совсем неправы, – слова Михаила утонули в звоне серёжек Веры.

– Мама-а-а! – взвыла Вера, умоляюще сложив руки лодочкой. – Ну, пожалуйста, не фантазируй. Ты не можешь этого знать…

Стефания Петровна хрипловато рассмеялась:

– Знаю, но не скажу, не скажу! Даже если будете меня пытать. Разберётесь – подтвержу. Нет и суда нет! Эть-геть… – заявила хозяйка дома, гневно выплёвывая слова. – Всё! Разговор без протокола закончен!

– Баба-яга! – в сердцах бросил Роман, когда они с Исайчевым вышли за калитку. – Там, в спальне под крышей, я даже перепугался. Ты заметил, Михал Юрич, у неё никакой скорби или просто печали. Та ещё штучка госпожа Сперанская. Забьюсь на что хочешь – она в этом «деле» запачкана. Ты не разделяешь? По поводу того, что она знает убийцу, кажется, блефует. Раззадоривает нас. Хочет, чтобы мы быстрее шевелились… Чего молчишь?

– Поедем, где-нибудь перекусим, Рома, я страшно голодный… – мягко положив руку на плечо коллеге, попросил Михаил.

– Нет, ну надо же какая?! Меня это настораживает, – пропустив мимо ушей просьбу Михаила, продолжил тему Роман, – а тебя?

– Докладываю, у них отца убили… Каждый реагирует по-разному. Эти так. Но если честно, мне тоже не нравится…

Роман в недоумении пожал плечами:

– Мы, что ли, его убили? Зачем на нас-то крыситься?

– Думается мне, Роман, она, возможно, знает значительно больше, чем сейчас сказала. Но странно даже не это, а то, что она не хочет чтобы мы разобрались. Как ты думаешь почему?

– Ну ты даёшь, Михал Юрич, у неё мужа убили, а вдова не хочет, чтобы разобрались. Что-то ты, друг, не в ту сторону соображать начал, а…

– Хорошо хоть начал. У меня, когда голодный, соображательная часть мозга редко работает, – задумчиво произнёс Михаил. – Мне показалось, или у неё действительно было странное лицо, будто она торжествует. Будто с неё камень сняли, и в то же время она сожалеет…

– Тебе нужно съесть сникерс, совсем плохой стал. Сам-то понял, что сказал? Торжествует сожалея!

– Вот! Молодец, Роман Валерич! Правильно! Она сожалеет торжествуя… – Михаил удовлетворённо потёр ладонь о ладонь. – Вот теперь хорошо… Вот теперь интересно… Дело-то расцветает…

– Ничего не понял, – озаботился Роман. – Ладно, поехали к «Вадиму», я здесь недалеко на трассе кафе видел.

– Ты, знаешь этого Вадима, он нас не отравит?

– Лично не знаю, но на строении написано «Кафе у Вадима».

Припарковав машины рядом с витриной кафе, следователи заглянули через стекло внутрь и обнаружили, что заведение пусто. Бармен с официанткой сидели на высоких барных стульях, беззаботно болтали, попивали кофе. Следователи вошли и уже миновали гардеробную стойку, когда Роман неожиданно рукой преградил путь Михаилу и приложил указательный палец к губам:

– Постой, – прошептал он. – Они о Сперанском судачат. Смотри на стекло витрины, оно отсвечивает и видно всё как в телевизоре.

– Слыхал, Сашка, – звенела ломающимся голосом молоденькая официантка. – В усадьбе у Монахова пруда кого-то грохнули. – Она перекрестилась и поплевала через левое плечо.

Бармен подлил в чашку с кофе чуточку желтовато-коричневой жидкости, из стоящей рядом бутылки и, гордясь своей осведомлённостью, отметил:

– Не «кого-то», а хозяина усадьбы – «подполкана» в отставке. Помнишь, он у нас здесь шухер наводил: требовал, чтобы мы с обочины мусорные баки убрали…

– И чё?

– Да ни чё! Мужик зловредный попался, все перед носом у Вадима красной корочкой потрясал. Вадик помойку убрал.

– Чё придирался? – не унималась официантка, – его усадьба где, а наше заведение где? Он ещё в Москву поехал бы порядки наводить…

– Настырный, говорю тебе, был мужик. За это, верно, и грохнули. Нос совал туда, куда не надо…

– И сильно грохнули? – продолжала любопытничать официантка

– Сильно! – округлил глаза бармен Сашка. – Навсегда грохнули, насмерть!

– Что делается, а-а-а, – заныла девушка. – У моей подруги жениха на той неделе покалечили…

– Насмерть?! – поинтересовался бармен.

– Да нет, голову бутылкой пробили…

Роман убрал руку и подтолкнул Михаила к входу в гостевой зал:

– Пошли, дальше для нас неинтересно…

Бармен Сашка приметил гостей, легонько толкнул официантку в плечо, указывая взглядом на новых посетителей.

Михаил с Романом осмотрелись. Приметили тихое местечко в углу зала, рядом с окном, и направились туда.

Официантка торопливо пошла гостям навстречу, при этом широко улыбалась малюсеньким ртом, похожим на клювик голубя.

– Мы вас заждались, заждались… – фамильярно щебетала она. – Садитесь, где глянется, везде можно. Кушать хотите, или как?

– Давайте начнём с «или как», – попросил Роман, усаживаясь на жёсткий стул. – Предлагайте! С чем у вас сегодня «или как»?!

– Да с чем хотите! Любой каприз за ваши деньги… Яичницу можем жжарить…

– И это всё ваше «или как»? – нарочито грустно спросил Михаил.

– А, чё я вам в этот час могу предложить, кухня только раскочегарилась…

Михаил вспомнил подслушанный разговор, извлёк из заднего кармана брюк темно-бордовое удостоверение работника Следственного комитета и развернул его на уровне глаз официантки:

– Нам две яичницы с прожаренным луком. Лука много – хорошо прожаренного, два кофе такого, который сейчас пили вы и ваш бармен, но без коньяка, а на сладкое – директора.

– В смысле? – опешила официантка. – Мы ж ничего ещё не сделали. Зачем директора беспокоить? Если вы про Сашку, то он сэкономленный коньяк в кофе добавлял…

– На ком, экономленный? – уточнил Роман миролюбиво улыбаясь.

– Ну, тот… – замялась официантка, – что клиенты в бутылках оставляют… мы его сливаем…

– Так, всё… – оборвал девушку Михаил. – Не надо подробностей. Вам повторить заказ?

– Не стихи, запомнила, – буркнула официантка и мелкими шажками побежала к служебной двери.

Через короткое время из неё выкатился шарообразный бритоголовый мужчина в джинсовых брюках, ремень которых надёжно скрывался под складкой вислого живота и появлялся ближе к спине. Яркая футболка хозяина ощетинилась портретами двух злых куриц.

– Игорь – директор, – мужчина порывисто протянул руку для приветствия сначала Михаилу, затем Роману. – Чем мы провинились? Сейчас всё исправим! Яишенку тотчас сделают, в лучшем виде…

– Почему Игорь? – удивился Роман. – На вывеске написано «У Вадима». Присаживайтесь, Игорь. Разговаривать будем. Кафе отжали?

Директор суетливо втиснулся в узкое пространство между стулом и столом, присел, застыл, изучая лица незваных гостей.

Роман кашлянул, повторил громче:

– Кафе, уважаемый, отжали или перекупили у Вадима?

– Не, не, не мы вдвоём строили, на кровные. Я и Вадим. За мной в этом заведении кухня, за ним всё остальное. Вдвоём как-то сподручнее. Вам на нас жалобу кинули? – Игорь смастерил на лице страдальческую гримасу, но вдруг оживился и начал смешно шмыгать носом, принюхиваясь. – Яишенку несут. Сготовили уже…

– Несложным для вас оказалось блюдо, – пробормотал Михаил. – Курице было труднее…

Из-за ширмы у барной стойки вышла уже знакомая официантка, в руках она несла поднос, уставленный тарелками. Там же стоял графин из прозрачного стекла с янтарной жидкостью.

– Вот это, уберите, – указал пальцем на графин Михаил.

– Сэкономленный? – поинтересовался Роман.

Официантка пошла красными пятнами и недовольно зафырчала.

– Убери, – буркнул хозяин.

Приказание немедленно выполнили.

– Скажите, – приступая к зовущей вкусными запахами яичнице, спросил Роман, – вы подполковника Сперанского знаете?

– Кого? – Игорь опять состроил недовольную гримасу, но вдруг спохватился, вскрикнул, – как же не знаем! Знаем ещё как! Он, гад, решил нас извести. Убил бы! Ой! Так, его, говорят, позавчера кто-то грохнул.

– Чем же он вам не угодил, или вы ему? – Роман хлебным мякишем вытирал донышко тарелки.

Игорь, наблюдая за рукой Романа, сглотнул слюну, и жестом подозвал к себе официантку:

– Ещё по порции?

Следователи одновременно кивнули.

– И мне принеси, – чиркнув взглядом по лицу официантки, приказал директор.

– Вам, Игорь Ильич, как всегда? – угодливо спросила она.

– Мне, как им! – гаркнул директор и продолжил, – мы, как вы заметили, на трассе стоим. Основные кушальщики – дальнобойщики. У них обед что? – Игорь вскинул вверх похожий на сардельку указательный палец. – Правильно! Шаш-лы-чок! Мы его по вечерам обычно жарим. Когда усталые мальчишки ставят свои машинки на покой. Жарим на заднем дворе под открытым небом. Иногда ветер дует в сторону Монахова пруда, а жене подполковника шашлычный запах не нравится. Она мяса не ест. А нам как быть? Мы на шашлыке основную кассу делаем. Сейчас покушаем, я вам зарубки покажу…

– Какие зарубки? – отвлёкся от тарелки Михаил.

Игорь, заговорщически мигнув глазом, метнул взгляд на дверь, из которой вышел:

– Он на нас комиссии насылал одну за другой. Я по три раза на дню их принимал, со счёта сбился. Зарубки начал делать на дверном косяке для памяти. Весь косяк исчеркал, а они всё идут и идут. Вадим по инстанциям бегал, как заяц за морковкой. Ему там эту морковку знаете куда вставляли… Во! Писучий оказался мужик! Теперь-то, наверное, не будет?

– Теперь не будет, – согласно кивнул Михаил. – Где позвольте узнать ваш партнёр по бизнесу сейчас?

– В Турцию улетел два часа назад.

– Да что ты будешь делать! – поперхнулся Роман. – Все, кто имеет отношение к убийству Сперанского, в Турцию улетели! У них там слёт, что ли? Вы где были с двадцати трёх тридцати субботы по час ночи воскресенья?

– Ой! – радостно воскликнул директор кафе. – Я по субботам пребываю у любовницы, мой законный день – понедельник, среда, суббота. Остальные дни в лоно семьи обретаюсь… можете проверить… А что, Вадим имеет отношение к убийству «подполкана»?

– Может иметь. У меня к вам большущая просьба, – сказал Михаил, принимаясь за кофе.

Директор, кивнул и так же, как следователи, хлебным мякишем вытер опустевшую тарелку. Отправив его в рот, он с блаженным выражением сытости на лице откинулся на спинку стула:

– Слушаю внимательно…

– Расслабляться не надо, – дружелюбно усмехнулся Роман. – Вам во всех деталях придётся написать о ваших взаимоотношениях с погибшим подполковником: как, когда и почему имели с ним дело. Там же напишите адрес вашей любовницы и её контактные телефоны. Далее, вы должны связаться с Вадимом и передать от нас ему эту же просьбу. Отдых – отдыхом, но дело прежде всего. Пусть напишет и перешлёт сегодня, чтобы не пришлось по прилёту к морю обратно возвращаться. Идёт?

– Сделаю в лучшем виде… Зачем вам контактные телефоны моей любовницы? Вы чё холостые…?

– И книгу жалоб тоже несите, – строго произнёс Михаил, – а лучше топорик. Я вам на носу зарубку сделаю, чтобы глупых вопросов не задавали…

– Ой, ой! – замахал руками Игорь. – Я понял! Она алиби моё должна подтвердить. Так, она подтвердит. Она чего хочешь подтвердит…

– Это ты, друг, зря сказал, – заметил Роман. – Зато я теперь понял, почему только у Вадима. Ты ему прямо сейчас позвони насчёт бумаги, постиг?

– А, как он эту бумагу переправит? – удивлённо спросил директор.

– Так, по факсу, дорогой, по факсу. У вас факс есть?

Игорь легонько стукнул по лбу ладонью и широко улыбаясь, воскликнул:

– Извините, притормаживаю. Там в любом отеле есть факс. Так, я пошёл?

– Вот именно! Идите. Завтра вечером заскочу за вашими мемуарами.

Когда директор скрылся за дверью с табличкой «Посторонним вход запрещён» Михаил сказал, задумчиво глядя на Васенко:

– Роман Валерьевич, я совсем недавно заметил, что глупость всегда лысая, на ней ничего не растёт…

– Ты про лысую голову?

– При чём здесь голова. Я про глупость. Если бы мне предложили нарисовать глупость, я нарисовал бы попку от разбитой скорлупы куриного яйца… Совершенно бесполезная вещь… Хотя? Бесполезная – это не значит глупая… Что-то меня понесло?

– Да уж! – согласился Васенко. – Эко вас, Михал Юрич, после яичницы на размышления потянуло, давайте ближе к сюжету. Ты, думаешь, они при делах?

– Нет, конечно, но для порядка объяснения взять надо. Ещё звякни Анне Подберезкиной, проверь алиби Веры.

В обеденный час в коридорах Следственного комитета было многолюдно. Из окошечка дежурной части высунулась лениво жующая и почти засыпающая физиономия дневального сотрудника:

– Михаил Юрьевич, Роман Валерьевич! – окликнул он направляющихся в родной кабинет следователей. – Вам тут через каждые пятнадцать минут звонит какая-то Вера Сперанская. – Он посмотрел на часы и добавил, – осталось три минуты…

Звонок раздался ровно через три минуты, Роман с Михаилом как раз успели войти в кабинет и сесть на свои места.

– Роман Валерьевич, это вы? – голос Веры звучал глухо. – Вы уже звонили Анне в Турцию, если нет, то не звоните. Я у неё не была. Соврала. Я была у отца.

– У кого? – от неожиданности прикашлянул Роман. – У чьего отца?

– У своего, – ответила Вера. – У своего родного отца. Можно я приеду?

– Не можно, а нужно. Приезжайте. – Роман положил на рычаги старенького телефона трубку, и хитро подмигнув Михаилу, ехидно потирая руки, спросил:

– Ты ни за что не догадаешься, где была Вера Сперанская в момент убийства.

– У подружки? – вопросил Михаил.

– У отца! – выкрикнул Васенко.

– В смысле?! – опешил Исайчев.

– Сейчас приедет и расскажет. Из последней фразы я понял, что подполковник не её родной отец…

– Если так, – удовлетворённо крякнул Исайчев, – значит, будет не беседа, а допрос. Свидетельский иммунитет у неё тю-тю.

– Тю-тю, – озабоченно повторил Васенко.

– Ро-о-ом, – таинственным голосом спросил Михаил. – Ты ничего у нас в комнате особенного не увидел?

Роман огляделся, всё было как всегда – чистые столы и заваленные служебной литературой подоконники.

– ?

– Я решил, раз мы здесь в этом кабинете временно, а значит надолго, то нужно налаживать быт. У Олега Сперанского в банке много цветов, мне было приятно. И вот… – Михаил ткнул пальцем в маленький пластмассовый горшочек, – апельсиновое дерево!

Роман подошёл к подоконнику. В горшочке мотылялся от сквозняка хилый росток с двумя семядольными листиками:

– Может, кактус назад втащим? – недоверчиво разглядывая растеньице, спросил Васенко, – раз ты к флоре любовью воспылал…

– Сравнил! То кактус, а то апельсиновое дерево, разницу чуешь?

Роман взял горшочек и ещё некоторое время рассматривал росток, а когда поставил его на место, произнёс:

– Знаешь, Миша, я смотрел на Веру – дочь нашего фигуранта, все время думал, на кого она похожа? Сейчас понял – на кактус. Подполковник выращивал в своём саду розы и не заметил… – Роман безнадёжно махнул рукой, – мне её жалко…

Из жизни курсанта военного училища Леонида Сперанского

– Милка! Ты скоро? – выкрикнул из ванной комнаты Леонид. – Я уже заканчиваю и опаздываю…

Мила, изящная, как статуэтка женщина с синими глазами морской русалки и двумя ямочками на щеках, старшая сестра Леонида или как его звали в семье Лёнчика, носилась по квартире в режиме электрического веника. Пока брат «чистил пёрышки» перед предстоящим свиданием с девушкой, Мила гладила ему рубашку, подшивала брюки и собирала из наваленной на столе кучи цветов букет. Букет получался оригинальным из красных роз и белых крупных ромашек. С тех пор как Лёнчик поступил в военное училище и приходил в увольнение, а это было в воскресные дни, Мила всегда помогала ему. Она опекала не только брата, но и его друзей. Они часто, иногда даже без Леонида, заглядывали в дом Сперанских и Мила кормила и одевала ребят. Не у всех были семьи в Сартове, а на свидание к девушкам пойти хотелось в гражданской одежде всем. Поэтому Миле приходилось подгонять на друзей-курсантов одежду не только Леонида, но и своего отца. Михаил Борисович не ругал дочь, иногда пенял ей за то, что она вовремя не восстановила укороченные брюки. Михаил Борисович был высок.

Сейчас брат шёл на свидание с девушкой, которую встретил и познакомился накануне вечером. Леонид был разборчив в знакомствах, искал особенную, такую, которой оборачивались вслед. Он был честолюбив.

Внимательно осмотрев себя в зеркале, Леонид остался доволен. Мила стояла здесь же в прихожей, опиралась плечом на дверной косяк и любовалась братом. Леонид уродился в отца: высок и строен, русые со стальным отливом волосы, открытый лоб, такие же, как у Милы, голубые глаза и фамильная ямочка, только не на щеках, а на подбородке, делали парня непросто привлекательным, а очень привлекательным.

«Как же по нему страдали девчонки в школе, – вспомнила Мила, – сколько слёз, они пролили на моём плече. Может, хоть эта девчонка его зацепит».

Леонид уже у двери ещё раз придирчиво осмотрел букет – остался доволен:

– Спасибо, Милка! Я пошёл!

Мила вслед перекрестила брата и тут же бросилась на зов проснувшейся годовалой Ольге – выстраданной Милой дочке, которую она родила от любимого, но глубоко женатого мужчины. Мила отказала ему, как только поняла, что беременна. Она ни в коем случае не хотела рушить семью, в которой было трое детей. После рождения дочки, она окончила юридический институт, неожиданно для всех занялась бизнесом, который сама организовала и стала первой в городе хозяйкой специализированного магазина для новорождённых. Работа и дочь заменяли ей всех и всё. В двадцать пять лет Мила многого добилась на своём, как она выражалась, «капиталистическом поприще» и сильно удивляла отца.

– Надо же, – говорил он, с обожанием глядя на дочь. – Из такой девчушки «с ноготок» выросла целая Мила Михайловна.

Мила не в пример всей долговязой семье Сперанских была маленького роста.

Леонид не вникал в жизнь сестры – есть она и хорошо. И сегодня, прибежав в увольнение, не поинтересовался делами Милы, просто попросил её о помощи – пришить, постирать… Мила не обижалась, она любила брата и всегда готова была его поддерживать. Только истории с девушками её тревожили, брат был «ходок». Влюблялся внезапно, но также быстро остывал. И всё бы ничего, но впереди маячило окончание училища – нельзя ехать по назначению в полк неженатым. Плохое начало военной карьеры. В армии холостяков не привечают. В армии бытует мнение: военному человеку нужно, чтобы были рядом те, кого он пойдёт защищать. Друзья Леонида давно определились и свадьбы назначили. Последний курс – надо поспешать.

Вечером на танцы в Дом офицеров курсанты сговорились привести своих невест знакомиться. Пусть приглядываются друг к другу, им тоже служить. В этот раз и закадычный друг Леонида – Егор, наконец, решил показать свою «паву», с которой дружил ещё со школы.

Леонид шёл быстрым шагом к месту встречи с новой знакомой.

Девушку он увидел накануне днём в трамвае, когда отвозил на квартиру к начальнику курса ящик с фруктами, оставленный на КПП2 одним из курсантов прошлого выпуска. Девушка показалась Леониду привлекательной. Тогда он подумал: «Такую не грех продемонстрировать, а там как сложится…». Девушка назвалась Надеждой.

– Надежда, Надежда, – напевал Сперанский, – на тебя вся надежда…

«… до Дома офицеров три остановки на трамвае, – прикидывал в уме Леонид. – Предложу пройтись пешком, по дороге разузнаю, что она из себя представляет…»

Новую знакомую Сперанский увидел издалека, она стояла поодаль от стеклянного павильона остановки. Увидел и обрадовался: стройная фигурка, колокол яркой синей юбки, голубого цвета гипюровая кофточка, русые разбросанные по плечам волосы и солнечная улыбка, выделяли девушку в потоке снующих туда-сюда людей. Леонид ускорил шаг. Надежда заметила его – пошла навстречу. Парень, вгляделся в счастливое лицо своей новой знакомой и, ему показалось, что не только глаза, но и улыбка делают лицо девушки сияющим. Она призывно помахала рукой. Тут Сперанский заметил, что особенное сияние улыбке придают два центральных золотых зуба, чуть прикрытых пухлой верхней губой. Это открытие сработало, как резко опустившаяся штанга шлагбаума. Леонид остановился.

Люди на остановке торопливо заполняли готовый к движению трамвай. Створки дверей уже пыхнули воздушной струёй и начали медленно двигаться навстречу друг к другу. Леонид был последним, кто втиснулся в оставшуюся узкую щель.

– Быстрее, быстрее, – стучало молоточком в голове у Сперанского. – Как же я не заметил этого вчера? Вот привёл бы на смех. Кто-нибудь точно пошутил: с такой женой никаких плоскогубцев не нужно…

Леонид не решился обернуться, посмотреть на растерянную девушку, теперь его занимала другая мысль – как он, один из самых завидных кавалеров курса объяснит друзьям, почему пришёл на общие смотрины без невесты. Выскочив из трамвая у Дома офицеров, Сперанский повертел в руках букет из красных роз и белых ромашек:

– Не выкидывать же, – с раздражением подумал Леонид. – Подарю какой-нибудь крале – первой попавшейся. Осчастливлю на целый день…

Уже взявшись за ручку парадной двери Дома офицеров, Леонид обернулся на агрессивный лай собак. Увидел, как в его направлении быстрым шагом идёт девушка на левой согнутой руке у неё болтается сумочка, а правой она прижимает к груди маленького рыжеватого котёнка. Котёнок пищит от страха и роет на груди своей защитницы убежище, расцарапывает тонкую ткань шифоновой кофточки.

– Молодой человек, подождите! – воскликнула девушка. – Помогите прогнать эту свору. Иначе они меня разорвут…

Сперанский в три прыжка сбежал с лестницы и размахивая букетом, заставил собак отступить на некоторое расстояние. Там они ещё недолго потявкали, а заметив проезжающего мимо велосипедиста, увязались за ним.

– Спасибо, Лёня! Вы спасли мне жизнь, – девушка засмеялась, увидев растерянность на лице парня. – Я Стефа, Стефания, невеста Егора. Видела вас на общей фотографии группы. На ней вы с Горушкой резко выделяетесь из общей массы. Я знаю – вы дружите. У меня к вам ещё одна просьба – позовите из танцевального зала Егора, неловко идти туда с этим, – Стефа ласково посмотрела на котёнка и тихо добавила, – извините…

– Горушка – это кто? – растерянно спросил Леонид.

– Ой! – засмеялась Стефания колокольчиковым смехом. – Разве мой Егор не похож на маленькую гору. Большой, сильный и любимый, отсюда и Горушка. И вы в этом тоже виноваты…

– В чём, – удивился Сперанский.

– В том, что большой! Вы, я знаю, отдаёте ему свою порцию каши. Разве не так?

– Так! – кивнул Леонид. – Кашу с детства ненавижу, а Егор при его росте и весе не наедается…

Стефания согласно кивнула и тихонько притопнула ногой:

– И все же делайте это пореже, ему не нужно толстеть.

Леонид с восторгом посмотрел на девушку и весело добавил:

– Вот вы ругаетесь, но мне кажется, что именно ваши великолепные пирожки с повидлом мы частенько едим после занятий. Разве не так? Не думаю, что они способствуют похуданию…

– Мои – способствуют! Я каждому пирожку приказываю не откладываться в жир. – Стефания перевела взгляд на букет, – бегите, бегите! Вас, наверное, девушка ждёт. Букет ей?

– Нет. Букет вам! – Сперанский решительно протянул девушке букет, – меня никто не ждёт. Хотел подарить его достойной, но вы достойнее всех…

– Нет, нет, – Стефа отступила на шаг назад. – Не люблю срезанные цветы, они мёртвые. Люблю цветы на клумбах… Не обижайтесь… Позовёте Егора?

– Конечно, позову! А с мёртвыми цветами поступим так… – Леонид поспешил к бетонной вазе, служившей контейнером для окурков и прочего мусора.

Он безжалостно сунул букет туда, обернулся и крикнул:

– Мне, кажется, я теперь тоже не люблю срезанных цветов…

Леонид увидел, как Стефания гладила заснувшего котёнка и её лицо освещала мечтательная улыбка, она ждала…

– К сожалению, не меня… – озадаченно подумал Сперанский. – Какая девушка! Где же ты раньше была, Шахерезада?

В этот момент он для себя решил главное и обрадовался своему внезапному решению. Теперь его цель была более ясной, яснее, чем вчера или позавчера. Сейчас он знал, что добьётся в этой жизни всего, а эта девушка будет его призом.

Обходя танцующие пары, Сперанский думал о Стефе. О том, что она обязательно станет его женой. Для неё он посадит сад, в котором будет много цветов. Цветы везде и всегда, но главное, свежие цветы будут стоять у их постели, каждое утро, хотя она этого не любит. Он обязательно приучит её любить то, что любит он, думать с ним в унисон, идти вверх по карьерной лестнице плечом к плечу и учиться заставлять других подчинятся им. Ему и ей! Потому что с этой минуты они единое целое… Так, решил он… Он представил смуглое лицо девушки, украшением которого были карие глаза в опушке длинных ресниц, пухлые не тронутые помадой розоватые губы и даже чуть большеватый нос с горбинкой. Он делал её лицо породистым, похожим на лицо восточной красавицы. Леонид улыбнулся:

– Эть-геть, герой, эть-геть!

Леонид оглядел танцевальный зал. Увидел у стены скучающего похожего на Геркулеса парня, крикнул:

– Егор! На выход! Тебя девушка ждёт…

Сперанский наблюдал, как Егор, словно океанский лайнер плыл к выходу, осторожно разгребая волны танцующих пар. Видел на его лице детское выражение счастья, видел и завидовал:

– Везёт же таким телк‘ам, – думал Сперанский. – Иди, иди, там тебя ждёт моя будущая жена. Пока ждёт… Эть-геть!

Домой Леонид вернулся мрачным.

– Видно, новая девчонка не пришлась моему брату по нраву, – с сожалением подумала Мила, а вслух спросила, – борщ будешь? Свежий сварила, папе понравился…

– Борщ, ночью?! Ты что? В деревне живёшь? Глупая ты, Милка, – Леонид, не разуваясь, пошёл в свою комнату, обронил на ходу, – зайди, посоветоваться надо….

Мила, не раздумывая, пошла за братом.

– Знаешь, я влюбился! – огорошил сестру Леонид.

– Ну! – радостно воскликнула Мила, – наконец-то! В кого?!

– В Шахерезаду!

– Ты выпил, что ли? – огорчилась Мила

– Нет! – Леонид схватил сестру за руку и больно сжал. – Она девушка Егора Елистратова, помнишь к нам приходил такой большой, туповатый увалень…

– Я помню, Лёня, – с сожалением в голосе ответила Мила. – Только он вовсе не туповатый, а добрый и умница… Лёнчик, ты забыл? Он твой друг!

Леонид резко дёрнул руку сестры вниз, и она вскрикнула от боли.

– Друзей в таких делах не бывает…

– Егор мне рассказывал, он любит её с третьего класса. Ты что? Девушки не сыщешь? Эта не твоя…

Мила отшатнулась, увидев на лице брата ярость:

– Запомни, сестрица, я полюбил и переступлю через кого угодно… Полюбил, аж здесь, – Леонид постучал кулаком в грудь, – всё горит…

– Иди, попей холодной воды – остудись! В нашем роду подлецов и предателей не было, – ледяным голосом заявила Мила и пошла из комнаты.

– Поэтому ты и кукуешь с «довеском» одна, – бросил ей вдогонку Сперанский.

Мила остановилась, обернулась и впервые в жизни посмотрела на брата, как на недруга:

– Запомни, Лёнчик, я не кукую, а пою! И не с «довеском», а с Олюшкой, моим счастьем и моей гордостью!

Роман Васенко сидел за рабочим столом и с интересом наблюдал за старшим товарищем. Михаил на листке бумаги чертил круги, треугольники и прочие геометрические фигуры.

– Михал Юрич, – обратился Роман, прерывая странное занятие коллеги. – Как прошла встреча с Ольгой Лениной?

На фамилии Лениной Михаил встрепенулся:

– Что с Лениной?

– С Лениной, надеюсь, всё хорошо, с тобой, мой друг, что-то не так. Чем могла тебя озадачить адвокат Ольга Анатольевна до такой степени. – Роман попытался скопировать задумчивую физиономию Михаила. – Ты уже минут двадцать рисуешь картины в стиле супрематизма6. Слава Каземира покоя не даёт? Распоряжения по ходу расследования отдавать будите или как? Что-нибудь из беседы с адвокатессой выудил?

Михаил нехотя вытащил из кармана пиджака блокнот, открыл его:

– Нет такого слова адвокатесса. Есть слово адвокат. Записывай первое: проверить законность отчуждения земли под участком Сперанского Л. М. и заинтересованность в этой земле застройщиков многоквартирных домов. Может, кто-то из легализованного криминала позарился на участочек, решил построить башенку этажей на двадцать? Испытанный способ освободить землю – одного убрать, остальные сами разбегутся. Второе: проверить возможные связи подполковника с должностными лицами в регистрационной службе. Хотя дать на лапу больше чиновника, желающего оттяпать лакомый кусок, Сперанский явно не мог, но чем чёрт не шутит… Топайте, сударь, в «кадастр» и «архитектуру»…

– Сделаю сегодня, разошлю запросы, потом сам пробегусь. В глазки им посмотрю… Ты не сказал, что дал разговор с Ольгой Лениной?

– Знаешь, Роман, она увлекается нумизматикой, так интересно рассказывает…

– Ну-у-у?

– И кофе в офисе вкуснейшее, а бутерброды – ум отъесть…

– Ну-у-у? – Роман начинал удивляться, – а по делу Сперанского?

– Что пристаёшь? – Михаил полез в карман за сигаретами, – я тебе поручения дал исходя из разговора с Лениной. Про самого Сперанского мы ещё недоговорили. Сегодня вечером встретимся и продолжим.

– Меня на встречу возьмёшь? – закинул удочку Роман, проверяя правильность своей догадки.

– Зачем? Это лишнее…

– Ну, ну…, – хитро прищурился Васенко, – пойду звонить в соседний кабинет, не буду мешать обдумывать план вечернего мероприятия. Встреча-то когда?

– В восемь, у кафе «Горячий шоколад»

– Советую поменять костюм, время ещё есть, – заметил Роман, подойдя к двери и сделав серьёзное лицо.

– Да? Какой посоветуешь? – заинтересовался Михаил.

– Так, свадебный, конечно, – воскликнул Васенко, уклоняясь от летящего в него блокнота.

Справки, полученные из служб об отводе земли под усадьбу Сперанского, не обнаружили никакой мало-мальской зацепки. Из них Роман узнал следующее: «земля в пользование была предоставлена в соответствии с наследственными документами, подлинность которых не вызывает сомнения». Чиновники Управления архитектуры отписались, что никто из застройщиков на эту землю не претендовал, так как участок непригоден для строительства многоэтажных домов с тяжёлыми фундаментами, вследствие близкого залегания русла подземной реки.

Роман справками не удовлетворился, к «делу» подшил, но решил сам поговорить с начальником отдела Виталием Семёновичем Сыпучем, подпись которого стояла на документе, регистрирующем право собственности.

Кабинет Виталия Семёновича Сыпуча, в который после препирательств с секретарём, Романа Васенко пригласили, с порога удивил следователя: потолок старинного здания отделанный таким же, как и стены, полированным тёмных тонов деревом, висел над головой тяжёлой плитой. В центре потолка многоярусная хрустальная люстра, явно большая для размера помещения. По периметру кабинета, напоминая кожаную ленту, тянулись друг за другом мягкие диваны. Но более всего Васенко растрогало низенькое и узкое гостевое креслице, в которое хозяин кабинета царственным жестом предложил ему поместиться. Ещё более чудным было то, что едва присев, Роман обнаружил прямо перед глазами край столешницы хозяйского письменного стола. Сам же хозяин величаво располагался в дорогом, отделанном позолоченными кантами седалище, именно седалище, потому что название «кресло» было для него мелко.

«Смерд – знай, своё место! Ну и ну!» – подумал Роман.

Он извлёк из папки листок бумаги, протянул его чиновнику:

– Это наследный документ господина Леонида Михайловича Сперанского на участок земли…

– Та-а-ак! – резко вскочил Виталий Семёнович и, закипая от гнева, с силой рванул листок из протянутой руки Романа. – Отку-у-уда, позвольте? Вы-вы кто?

Васенко достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение, положил его на краешек стола, ближе к себе:

– Разве вам не доложила секретарь? Я из Следственного Комитета и прибыл по особо важным…

При слове «важным» Сыпуч лёг на стол и пополз к документу в малиновой корочке, на ходу прихватив телефонную трубку:

– Анжела, дура, сказала, вы следуете из комитета, – слово «следуете» Сыпуч выделил особо. – Я решил, вы курьер…

– Положите трубку, Сыпуч, – вкладывая во фразу всё накопившееся за последние минуты раздражение, приказал Васенко. – Смотрите сюда! Это копия документа. Подлинник в вашем ведомстве затерялся… И договоримся, что в соответствии предъявленному удостоверению, вопросы буду задавать я. Или, может быть, переместимся ко мне в кабинет? Там, правда не так шикарно как у вас…

– Да, да, да понял, извините… Побеседуем лучше здесь… – упав назад в кресло, Виталий Семёнович прищурил глаза, внимательно всмотрелся в листок. – Это копия! Конечно, копия! Я уж обрадовался, подумал – нашёлся документик.

Сыпуч успокоился. Вошёл в нужный дыхательный ритм. И по привычке украсил лицо начальственным выражением глубокого презрения к окружающим.

– С чего вы, уважаемый, решили ворошить прошлое? Почему вновь возник этот вопрос? – Виталий Семёнович поморщился от неприятных воспоминаний. – Все своё получили. Те, кто потерял, давно уволены. Мне влепили выговор…

– С занесением?

– Ну зачем с занесением? Просто выговор тоже неприятно, вредит репутации…

– Вопрос возник в связи с обстоятельствами смерти Леонида Михайловича Сперанского, вы знали такого?

Того, что произошло дальше, Роман Васенко при всей своей прозорливости никак не ожидал. Сыпуч вздрогнул, его подбородок мелко затрясся, и глаза наполнились слезами, которые обильно потекли по щекам, орошая лацканы дорогого пиджака.

– Его убили? Ну, конечно, убили… Когда? Вы нашли запись? Да? Да!!! Нашли и пришли, – Сыпуч закрыл лицо ладонями. – Я ждал! Все годы ждал…

Роман ухватился за кончик чуть появившейся версии и соврал, дабы его не упустить:

– Мы нашли запись. Жду ваших пояснений…

Сыпуч резко встал, сделал шаг и внезапно уменьшился в росте, став похожим на мальчика – недоростка. Семеня ножками женского размера, Виталий Семёнович побежал в направлении гигантского железного ящика, который своим видом разрушал величавую гармонию деревянного кабинета.

Мысль, которая, как сказал бы Михаил Исайчев, «искрой освятила сознание» Романа была наполовину смешна и наполовину неприятна: «Кресло начальника отдела Виталия Семёновича Сыпуча стояло на постаменте. Хозяин не просто желал возвышаться над просителями (а именно они в большей степени посещали его кабинет), он желал над ними парить…»

– С-Сыпуч представляет себя Зевсом, – рассмеялся своим мыслям Роман. – Ма-а-аленьким Зевсёнком, как в мультике.

– Ч-ч-чему вы радуетесь? – затравленно стрельнул глазами на следователя Виталий Семёнович. – Ч-ч-то увидели смешного?

– Бегите, Сыпуч, бегите куда бежали… – подбодрил плачущего чиновника Роман.

Сыпуч побежал подпрыгивая. Приблизившись к железному ящику, Виталий Семёнович открыл, кряхтя, тяжёлую насыпную дверь, встал на цыпочки и лихорадочно принялся перебирать бумажки на верхней полке. При этом он успевал рукавом пиджака утирать безостановочно бегущие слёзы. Отыскав нужную бумагу, Виталий Семёнович опустился на кожаный диван и, тряся листком, срываясь на дискант, закричал:

– Вот она, сучья бумага! Она испортила мне жизнь…

Роман встал, радуясь своему освобождению из неудобного кресла, подошёл к хозяину кабинета, забрал из его рук листок – это был подлинник того самого наследственного документа Леонида Михайловича Сперанского.

Васенко присел рядом с Сыпучем, и вкладывая, как можно больше бархата в тон, произнёс:

– Давайте успокоимся, чистосердечное признание облегчает вину… Рассказывайте…

Сыпуч не слушал. Он смотрел куда-то в угол, его щека подёргивалась, отчего левый глаз подмигивал.

– Так! – рявкнул Роман. – Заканчиваем сильно жалеть себя любимого! Рассказывайте.

Виталий Семёнович медленно вынул из кармана платок, медленно обтёр лицо, высморкался, встал и, едва передвигая ноги, поплёлся обратно на рабочее место. Уселся, заговорил:

– Мы с Пся служили в одном полку.

– Пся, это кто? – прервал Сыпуча Роман.

– Это «погоняло» подполковника Сперанского, ещё с училища.

– Вы учились вместе?

– Нет, что вы, у меня нет высшего образования…

– Как же оказались тут? – удивился Роман, – вроде на такие должности без образования не берут.

– Зачем оно здесь, образование? – тоскливо спросил Виталий Семёнович. – У меня тут сестра в начальниках ходит. Выслужилась из обычного землемера. Доказала свою пригодность рвением. Меня после армии пристроила…

– И вы тоже рвением? – съязвил Роман.

– Тоже, тоже, – не заметив сарказма Васенко, продолжил Сыпуч, – в нашем деле рвение и точное выполнение распоряжений вышестоящего начальства – главное. Ну, так вот… Служили вместе – он заместителем командира полка, а я вольнонаёмным киномехаником в клубе. Офицеры его за глаза звали Пся, и остальные тоже, но шепотком… Суров был. А тут вдруг на гражданке встретил его у нас в конторе. Сперанский документы на свою усадьбу выправлял. Я тогда только-только, чуть-чуть по службе приподнялся. Леонид обрадовался. Я удивился. В гости к себе пригласил. Он у тёщи квартировал. Стол накрыл. Я сразу понял – «подполкану» помощь в оформлении документов нужна. Ну, чтобы без очереди. У нас и сейчас настоишься и насидишься, а тогда, ух, что было… Один мужик сказал, что ему гранату хотелось кинуть, так люди в очередях маялись. Я подпил, разоткровенничался, ну вроде однополчанин, страсть, как захотелось хвост распушить… Рассказал, как наши высокие чины хапают: за что, да по сколько. Какие усадьбы и где строят. На работу, на «дришпаках» ездят, а с работы переодеваются в своих хоромах – на «мерсы» и к любовницам чешут. В общем, всю подноготную вывалил. Дальше он документы отдал, чтобы я проконсультировался, что, да как. Я к сестре, тут она ошибочку в документе и нашла…

– И вы решили его изъять?

– Не совсем так. Ошибка в документе была незначительная. Бумага оказалась подлинной. Вы сами посмотрите.

Роман внимательно изучил документ, но ничего подозрительного не увидел.

– Не вижу, нужно эксперту показать…

– Не надо, не надо, он подлинный 1914 года, собственноручный документ наследодателя… посмотрите, там фамилия Сперанский четыре разочка встречается, так?

Роман ещё раз прочитал текст и подтвердил:

– Так.

– Во втором разе фамилия чуть исправлена. Он, наследодатель, описался – вместо Сперанский начеркал Спиранский. Приглядитесь.

Роман присмотрелся, но ничего не заметил.

– Правильно, вы не видите, а эксперт увидел бы. Причём время исправления указал бы точно. Весь фокус в этом. Мы умельца нашли – он поправил. Все прошло хорошо, если бы адвокатша Ольга Ленина не решила документ изъять, и отдать его на экспертизу… Чего ей там не понравилось: ума не приложу.

– Ну и что, разве это нельзя было исправить законным путём? – недоумевая, спросил Васенко.

– Можно. Года два ходил бы по инстанциям, и не факт, что доказал свою правоту. Завистников море. Тем более что отчуждение земли под Монаховым прудом имело шумный резонанс. Но Шахерезада – жена его, не хотела ждать. Ей усадьба была нужна. С шиком женщина жить привыкла. Не у мамы в тёмной комнате ютиться. Тогда он предложил документ изъять, а опись не исправлять. Я сопротивлялся. Он сначала денег предложил, а потом, когда я совсем отказался, Пся дал прослушать диктофонную запись пьяного моего откровения. Пся, он и есть Пся! Это был конец. Понял я – выгонят меня и сестру с тёплого места. В то время, такое место дорогого стоило – и я выкрал документ. После всё завертелось, закрутилось. Людей погнали, начальников понизили, мне заодно выговор влепили. В общем, всех причесали, дай бог как, я испугался сильно. Но пятиться назад было поздно. Напился тогда здорово и пошёл Псе морду бить…

Васенко с большим сомнением окинул фигуру Сыпуча.

– Набили?

– Он меня, как котёнка, с лестницы выкинул, тихонько шёпотом прожурчал: «У меня, гном, врагов полно. Помощнее тебя будут. Только не я их, а они меня боятся! Так что отползай, отползай… пока домой. Передумаю – ты на кладбище поползёшь… Эть-геть». Ну я и пополз.

– Почему вы назвали Стефанию Петровну Шахерезадой? О каких врагах, если знаете, он вёл речь?

– Вы, Роман, как я успел прочесть в удостоверении, Валерьевич, жену Сперанского видели? Она и сейчас красавица, а тогда, ух!, какая красавица была. Жены офицеров ядовитой слюной исходили, а их мужья сладкой слюнкой захлёбывались. Она и характером удалась – королева! Пся с одного взгляда её понимал и все желания исполнял. У нас гарнизон розами усажен был. Солдатики, как кроты землю рыли. А что тут скажешь – образцово-показательная часть. Но мы-то знали – это всё не для нас. Это для Шахерезады.

– Про врагов поясните, пожалуйста.

Было видно, что Сыпуч успокоился, или смирился, привычно откинулся на спинку кресла, продолжал:

– Точно не знаю, я только киномехаником был, но перед сеансом жёны офицеров часто о Сперанском судачили, многим он жизнь портил. Вот, например, Петру Ермилову – его однокурснику, всю карьеру, да и жизнь сломал. Пётр в Стефу Кукушкину влюблён был ещё с училища. Кукушкина, вы поняли, это девичья фамилия Шахерезады. Ермилов хоть в звании – майор, но свойским парнем был. Со всеми ровный, уважительным. Нашего брата вольнонаёмного не пригибал, как Пся… У того чуть что подзатыльник.

– Подзатыльник! – удивился Васенко.

– В переносном смысле, конечно, а так – премии лишал. Говорил, что мы на их солдатской жизни паразитируем…

– Ещё кто, припомните…

Сыпуч нахмурил лоб:

– Вы лучше у Петра спросите. Он здесь в Сартове обитает. Я его недавно видел. Постарел сильно. Скажите, Роман Валерьевич, что со мной будет?

– Будет, будет, – задумчиво произнёс Роман, и услышав, как вздрогнул Сыпуч добавил, – вы сами в ночь на прошлую субботу, где были?

Сыпуч судорожно хихикнул, прикрывая рот маленьким кулачком:

– Неужто вы думаете, что я его через столько лет убить мог? Я, как только знакомый силуэт на улице видел, сразу на другую сторону перебегал. Всю жизнь боялся…

– И всё же? – настаивал Роман.

– Я неженатый до сих пор. Скопить нужных денежек на семейное гнездо пока не сумел. Но женщину себе завёл. Дачку ей презентовал, туда каждую пятницу езжу, на субботу с воскресеньем остаюсь. Услаждаюсь… Ну так как со мной-то?

– Фамилию имя-отчество вашей заведённой женщины на листочке черкните…

Роман подождал, когда Сыпуч закончит писать, взял бумагу и направился к двери. За спиной услышал, как с постамента упало кресло хозяина кабинета, тот, видимо, не рассчитал рывок – сильно спешил дверь перед гостем открыть. В результате – грохнулся вместе с креслом.

– Не ушиблись, Виталий Семёнович? – как можно заботливее спросил Васенко.

– Со мной-то, как? – донёсся страдальческий голос из-под стола. – Со мной-то, что будет?

– Посмотрим, Виталий Семёнович, что будет. Может, за давностью лет ничего и не будет. Сейчас взятки берёте, документы подмениваете? – Роман безнадёжно махнул рукой. – Хотя зачем я спрашиваю.… Я вам на столе повестку оставил. Завтра приедете в Комитет и повторите все под протокол, и без фортелей, это понятно?

Уже закрыв за собой дверь, Роман услышал нарастающую истерику Виталия Семёновича:

– Это понятно…, это понятно…, это понятно.

– Вот тля…, – зло подумал Роман. – Женщину он себе завёл. Интересно, какой породы…

Из жизни курсанта военного училища Леонида Сперанского

Леонид Сперанский не пошёл к месту захоронения Егора Елистратова, он остался в машине, которую взял у отца. Из приёмника негромко лилась песня:

Сперанский внимательно следил за людьми на кладбищенской аллее. Отдельные группки медленно шли на выход, но это были не те люди, которые провожали Егора.

Тело Егора Елистратова отдали родственникам только на пятый день после гибели. Всё это время проводились следственные мероприятия, устанавливающие отчего, погиб курсант. Причину определили, как несчастный случай – неожиданная остановка дыхания во время физических упражнений в бассейне. Проще говоря, Егор утонул, захлебнулся.

Организацию похорон взяло на себя училище. Всё было сделано с уважением к погибшему, с тёплыми словами, оружейным залпом и поминками в курсантской столовой.

Стефа на поминки в училище не поехала. Она присела на одинокую лавочку на кладбищенской аллее. Сперанский подошёл к девушке тогда, когда его сокурсники и руководство училища погрузились в автобусы, личные машины и разъехались. У могилы остались только родственники. Леонид сел рядом со Стефой на краешке скамейки. Он взял кисти рук девушки в свои ладони и принялся растирать замершие белые пальцы. Люди проходили мимо, улыбались виноватой улыбкой и кивали, одобряя желание Леонида не оставлять в одиночестве невесту погибшего друга. Стефа не обращала внимания ни на кого, она сидела застывшая, как ледяной столб, и глядела пустыми глазами прямо перед собой. Сперанский не сразу узнал её: серое лицо, немытые сосульки тусклых волос, остекленевший взгляд, мелькающий в подолах чёрного пальто халат весёленькой расцветки с жёлтыми гусятками. Она была похожа на многодневно пьющую бомжиху. Леонид осторожно взял девушку за локоть, попытался приподнять. Но Стефа не помогла ему, а совсем наоборот расслабилась, осела, согнула спину, безвольно опустила руки. Её лицо осунулось, уголки губ поникли, щёки стали походить на брыли, глаза потухли.

– Горушка, Горушка… На голове два ушка, – шептала она без пауз.

– Льдинка, горе большое, – тихо произнёс Леонид, не надеясь, что девушка услышит, – надо жить дальше… Льдинка, посмотри на меня…

– Не смей звать меня Льдинкой, – неожиданно вскипела девушка и так же быстро остыла, увяла. – Льдинкой зовёт только Горушка. Для остальных я Стефания.

– Пойдём, Стефа. Надо ехать…

– Куда? – Стефа посмотрела на Леонида нежно, улыбнулась, – а Горушка. Он, наверное, как всегда, проспал… Мы его подождём, да, Лёня?

– Он не придёт, Стефа…

– Почему? – девушка засмеялась переливчатым смехом, и вдруг напружинилась и зло плюнула Сперанскому в лицо. – Ты всё врёшь… Что задумал увести меня от Горушки… – она погрозила Леониду пальцем с обломанным ногтем. – Не выйдет, дружок… Ты меня не получишь… Ой, вон идёт Горушка! Горушка, я здесь… Куда ты уходишь…

Девушка вскочила, побежала, лихорадочно размахивая руками, споткнулась, упала и застыла. Она так и не поднялась, пока не подбежал Леонид, взял её на руки и понёс к машине.

Из клиники Стефанию Кукушкину выписали через два месяца, она была, как и прежде красивая, только чуточку бледная. Стефа Кукушкина лучшая студентка последнего курса факультета иностранных языков Педагогического института за два месяца отсутствия отстала от сокурсников в учёбе, но быстро нагнала и закрыла все «хвосты». Чтобы подработать, Кукушкина брала в редакции местного издательства стихи иностранных поэтов. Переводила изящно, легко, хорошим стилем и слогом. Гонорары получала достойные. На них покупала модную одежду и не отказывала себе в развлечениях: ходила в театры, на новые выставки и даже иногда в ночные клубы. Знакомые дивились: «Недолго ты горевала, девонька!».

Никто не догадывался, желание жить появилось у Стефы, как только она поняла, что внутри у неё забилось сердечко её с Егором сына.

Леонид Сперанский каждый день звонил Стефе в клинику. Когда появлялась возможность уйти в увольнение, просиживал в палате, водил гулять по больничному скверу, иногда подъезжал на машине отца и увозил девушку в Парк Победы к знаменитому памятнику «Журавли» – сорокаметровой стеле с двенадцатью журавлями, летящими на запад – туда, откуда не вернулись солдаты с войны. Стефа любила сидеть на лавочке у подножия памятника, там пятым журавлём в клине был её Егор, так решила она. Это была только её тайна, о которой Леонид даже не подозревал.

Сперанский знал о ребёнке и всё же, как только Стефа выписалась из больницы, сделал предложение стать его женой. Она согласилась. Но выставила одно условие – не трогать её до рождения ребёнка. Через три месяца они поженились, а ещё через два лейтенант Леонид Михайлович Сперанский вместе с молодой супругой отправился служить в полк, расквартированный на территории дружественной страны, Германской Демократической Республики. Стефанию Петровну Сперанскую уже никто не звал Льдинкой, с лёгкой руки своего мужа она стала Шахерезадой.

Поперву Стефа ходила по военному городку, стараясь не попадаться на глаза жёнам офицеров – больших любительниц «перемыть друг другу кости». Позже привыкла, перестала их замечать. А совсем позже, они стали обходить Стефу лишь потому, что любое упоминание имени Шахерезада, только усиливало интерес к ней их собственных мужей. Мужья и без того были внимательны к жене офицера Сперанского. При встречах отдавали ей честь, выгибали грудь и раздували ноздри. Шахерезада благосклонно принимала знаки восхищения, одаривала почитателей холодной улыбкой, а совсем, совсем позже – презрительным взглядом пантеры, если поклонники мешкали или забывали приложить ладонь к козырьку фуражки. Однажды одна из жён, увидев подобное салютование, язвительно бросила вслед Шахерезаде:

– Обычно честь отдают офицеру, а не его лошади…

Стефания Петровна не стала шуметь, она с достоинством и очаровательной улыбкой пояснила:

– Подобным жестом рыцарь прикрывает глаза от ослепительной красоты дамы сердца. Приходите, милочка, ко мне в гости, я вас чаем напою…

Подруг у Сперанской почти не было, а те немногие, что были, остались от прошлой жизни. Они изредка писали, звонили, но и в них Стефания потихоньку перестала нуждаться. Пока её муж успешно продвигался по карьерной лестнице, Стефа занималась рукоделием – плела из бисера изящные, удивительные по красоте украшения. Каждое новое ажурное изделие выгуливалось ею с особым шиком и вызывало зависть и огорчение женщин гарнизона. Новое имя «Шахерезада» накрепко приросло к Стефе Кукушкиной. И она старалась этому имени соответствовать.

Нажимая кнопку звонка на на въездных воротах дома Лениных, Михаил в ожидании нетерпеливо топтался на месте. Хотелось быстрее попасть в тепло, выпить горячего чая и расслабиться. Расслабиться и согреться было необходимо. Предыдущие пять часов Михаил провёл на улице, контролируя работу опергруппы, выехавшей на ограбление с убийством охранника магазина «Золото» в центре города. Торговое заведение не вмещало всех задействованных в расследовании, и оперативники долго ждали на улице, когда эксперты закончат свою работу.

Железный коробок домофона, наконец, отозвался голосом хозяйки:

– Мцыри, привет, проходи!

Щелчок – и механизм распахнул кованую калитку.

С той первой встречи с Ольгой в кафе «Горячий шоколад» прошло больше шести недель. Михаила тянуло к Ольге, и она отвечала ему взаимностью. Здесь, в доме Лениных, ему было хорошо, спокойно и уютно. Хозяйка оказалась радушной, в ожидании Михаила жарила его любимую картошку и пекла яблочные оладушки с джемом.

– Мцыри! – негодовала Ольга. – Нельзя каждый раз есть картошку. Ты что, «картофельный барон»? Я хорошо готовлю, и многое умею. Давай завтра голубцов наверчу, пальчики оближешь…

– Нет! – упирался Михаил. – Если хоть раз в день картошки не поем – голодный! Тебе что, жалко? Русскому человеку картошка с селёдкой – первая еда! А на десерт – яблочные оладьи с джемом! Ничего вы женщины не понимаете во вкусной еде. Нам, «гончим», картофан самое то!

Селёдку Михаил загодя покупал в ближайшем универсаме. Сам разделывал. Ольга наотрез отказалась не только готовить её, но и есть.

– Как селёдку без лука? Без лука это – не селёдка! – восклицала хозяйка, – а какой может быть лук при моей профессии? Все клиенты разбегутся. Нет уж, дорогой Мцыри, селёдка только в отпуск. Уж в отпуск отъемся, – блаженно улыбалась она.

– Ну и ладно! – соглашался Михаил. – Нам с Зоськой и Кешкой больше достанется.

Дочка Ольги Зося тоже уважала жареную картошку. Мама разрешала есть её только с Михаилом, в остальное время утверждала, что это вредно. Оказалась, и домашний попугай Кешка не прочь полакомиться жареным ломтиком. После ужина Михаил, обычно, располагался в уютном кресле, рядом с камином: проводил время в разговорах с Зосей и обучал человеческой речи смышлёного попугая. Ольга ещё некоторое время работала с документами, а потом, когда Зося укладывалась спать, они шли побродить по аллеям парка, рядом с которым стоял дом Лениных. Время, которое Михаил проводил в семье Ольги, было для него счастьем – долгожданным и нечаянно обретённым.

Он хорошо помнит их первую встречу у кафе «Горячий шоколад».

Михаил на место приехал загодя. Припарковал машину, взял в руки припасённый букет роз, просмотрел каждый цветок. Один не понравился, был вяловат, и Михаил осторожно вытянул его из букета. Оставшиеся четыре розы были хороши.

– Интересно, – думал Исайчев, – как она воспримет букет? Черт подери, не умею я дарить уветы! Эх, Мишаня, страшно подумать первый раз несёшь женщине букет. Кто увидит – картина Репина «Приплыли»: я с бровями домиком, с ручками трясущимися от страха и букет… Смешно! – такие мысли водили хороводы в голове у Исайчева. – Нет! – решил он. – Пойду без цветов, а там, как кривая выведет…

Ольга вышла из-за угла и лёгким шагом двинулась навстречу. Длинное шифоновое сиренево-жёлтое платье, короткая кожаная вишнёвого цвета курточка и искрящиеся на щеках ямочки делали её похожей на бабочку. Михаил залюбовался, ему стало хорошо и немного жутко от той мысли, что она идёт именно к нему. Сейчас Исайчеву показалось, что он ждал её всю жизнь. Именно её. Михаил не мог себе объяснить, что за тихие радостные чувства бродят в нём сейчас, но был твёрдо уверен: он нашёл давным-давно ожидаемое, без чего жизнь кособочилась, и её надо было удерживать, как оползень.

– Интересно, – подумал Михаил, – как это лежать на диване с газетой и чтобы вот такая «щёчки-ямочки» угощала тебя оладьями с джемом… Размечтался…

И всё равно мысль грела, и от этого тепла на лице Исайчева расцветала глуповатая счастливая улыбка:

– Ещё раз здравствуйте, Мцыри! – протянула руку для пожатия Ольга и так же тепло и глуповато улыбнулась:

– Чего стоим? Ещё кого-то ждём? – спросила она.

Михаил изобразил на лице мыслительный процесс:

– Да вроде все пришли…

– Ну, тогда идём… Страшно хочется выпить чего-нибудь горяченького…

Они вошли в кафе и среди свободных столиков выбрали самый уединённый. Ольга повесила сумочку на спинку стула, присела, взяла в руки меню.

– Итак? С чего начнём? С недоговорённых вопросов о подполковнике Сперанском?

– Давайте о нём сегодня не будем… – умоляюще попросил Исайчев.

– Как? – Ольга изобразила на лице удивление. – Разве мы пришли не продолжать беседу?

– Нет! – решительно отрубил Михаил. – Мы пришли пить горячий чёрный сладкий манящий запахами шо-ко-лад!

– Так, значит у нас свидание? – Ольга состроила брови домиком, передразнивая Михаила.

– Да! – решительно рубанул Михаил.

– Тогда, где цветы, Мцыри? На первое свидание и без цветов?

Михаил, едва не перевернул стул, рванулся с места. Ольга отчаянно замахала руками:

– Я шучу, шучу…

Было поздно – Исайчев скрылся за входной дверью. Через минуту он уже стоял у столика и протягивал Ольге букет роз.

– Четыре розы?

– Да! – победно воскликнул Михаил.

– Что «да»? Четыре розы приносят только на похороны? Вы что, никогда не дарили девушке букетов, Мцыри?

– Ешь твою медь! – прокричал Михаил, и опять бросился на выход.

Пятая роза прибыла в кафе также быстро, как и предыдущие четыре.

– Вот теперь свидание… – удовлетворённо отметила Ольга и жестом пригласила Михаила, вытянувшегося по «стойке смирно», сесть.

В тот вечер шоколад оказался слишком горьким и отдавал костром, но это было неважно. Главное, Ольга рядом. Покинув кафе, они пошли гулять. Ходили по старинным, ещё купеческим улицам Сартова, пока не спустилась ночь: говорили о чем-то хорошем и нужном и, наверное, интересном, потому что любопытное солнце не выдержало и стало вылезать из-за горизонта. Утро, погожее и тихое, застало их на набережной, а гудок теплохода напомнил о начале нового дня.

– До работы осталось три часа, – заметила Ольга, подглядывая за чайкой, беззастенчиво ворующей рыбу из ведра, задремавшего на стульчике рыболова.

– Ты устала? Хочешь спать?

– Я замёрзла, Мцыри, пойдём к машинам, пора разъезжаться…

Михаил мигом снял пиджак, накинул его Ольге на плечи, притянув за лацканы к себе – поцеловал в губы:

– Они у тебя пахнут вишней, – прошептал Исайчев на ухо девушке.

– Это помада, Мцыри…

– Вку-у-у-сная, – блаженно улыбнулся Михаил. – Можно ещё?

Ольга, ожидая поцелуй, зажмурилась.

– Боже мой, – со страхом подумал Исайчев. – Не случись беды с подполковником Сперанским, я бы никогда её не встретил… Какой же я эгоист! – он услышал, как шелестит бумагами в своём кабинете Ольга и улыбнулся. – Эгоист! Ну и что? Жизнь продолжается. И пусть она такая, как есть, я не ропщу…

Ольга закончила работу с документами, переместилась в кухню готовить ужин. Уже оттуда крикнула:

– Мцыри, что там с «делом» дяди? Продвигается?

– Трудно… почти никак… насолил он многим, но за это не убивают – пробубнил Исайчев в расчёте на то, что Ольга не услышит. Но она услышала и появилась в проёме открытой в её кабинете двери.

– Мцыри, ты у Сибукова был?

Михаил отрицательно покачал головой.

– Завтра собираюсь… У меня помимо «Дела Сперанского» в портфеле больше двадцати «жутей» разного калибра. Не успеваю, хоть ночуй в конторе…

– Это ты брось, – отозвалась Ольга. – Ночевать нужно под боком у любимой женщины. У тебя, Мцыри, есть любимая женщина?

– Есть, ещё какая любимая…

– Ну? – Ольга вышла в гостиную, где на диване, вытянувшись, возлегал Исайчев:

– Что, ну? Отстаньте, любимая женщина, я отдыхаю…

– Возьми с собой к Сибукову, а? У меня завтра окно с утра… – умоляюще попросила Ольга.

– Я ещё не созванивался…

– Так, давай сейчас договоримся. Хочешь, позвоню?

– Давай! Мне неудобно, поздно уже. А вы, сударыня, на правах старой знакомой можете…

– Ну, ты и лодырь, Мцыри! Я твою работу последний раз делаю, понял?

– Да понял я, понял… – прикрывая глаза, лениво ответил Михаил.

Ольга ушла в кабинет и вновь появилась через несколько минут.

– Не спать! – гаркнула она Исайчеву в ухо. – Завтра в двенадцать он нас ждёт.

– Что ж ты так кричишь? – Михаил, не открывая глаз, отвернулся от Ольги, уткнулся носом в спинку дивана и засопел. – Можно я чуть-чуть дреману, совсем чуть-чуть, всю ночь на происшествии торчал…

Ольга взяла с кресла плед, укрыла им гостя и едва слышно прошептала:

– Спи, дорогой, пока спится. Я давно уже не могу…

Кабинет полковника Сибукова в военном училище выглядел аскетично: шкаф, стол, стул, сейф и два кресла, на стене гравюра «Воздушный бой». Картину нарисовал друг в память своего отца – лётчика, погибшего в небе над Киевом в первые дни Отечественной войны. Чеченская унесла друга-художникав и оставила Владимиру Григорьевичу глухоту на одно ухо. Они воевали вместе.

Сибуков принял гостей радушно. Ольгу обнял и расцеловал, усадил в кресло. Кресло Михаила пододвинул поближе к себе, объяснив это без слов просто постучал указательным пальцем по больному уху.

– Воевали? – спросил Михаил.

Сибуков кивнул и добавил:

– Контузия, но вспоминать не хочу. Давайте-ка, лучше чайку организую, – и тут же вынул из сейфа электрический чайник, включил его в сеть.

– Я приготовил то, что ты просила, Олюшка. Вот альбом нашего выпуска… здесь все курсанты и вместе, и отдельно, и в групповых фотографиях.

Сибуков протянул Исайчеву альбом.

– Смотрите. Мы там молодые… Ты знаешь, Олюшка, я не очень дружил с твоим дядей. Больше с твоей мамой. Мила была старше нас, молодых салаг, на шесть лет. Мы всё, кто был вхож в ваш дом, относились к ней с трепетом. Я в то время иногда подумывал, будь хоть на годок старше её – женился бы, точно женился. Но Мила относилась к нам, как к братьям, причём младшим… – Сибуков отключил вскипевший чайник, вынул из ящика письменного стола одноразовые стаканчики и, сунув в них чайные пакетики, начал разливать кипяток. – Пусть немного остынет, а то пальцы обожжёте…

Исайчев в это время изучал фотоальбом. На одной из страниц Михаил увидел молодого Леонида Сперанского: чистое, открытое лицо с чуть тронувшей губы иронической улыбкой, копна русых вьющихся волос. Глаза? Глаза выразительные, примечательные, с едва заметным надменным выражением.

Михаил перевернул ещё несколько страниц, и вздрогнул, на него смотрел сын Леонида Сперанского – Олег Леонидович Сперанский—младший.

– А это у вас отку… – осёкся на полуслове Исайчев, посмотрев подпись под фотографией «Курсант Егор Елистратов». – Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Ольга тоже глянула на фотографию, но её лицо не выказало удивления.

– Судя по всему, ты знала? – Михаил вновь выстроил домик из бровей. – Почему молчала?

– Мцыри, не хочу навязывать тебе своё видение, смотри собственными глазами, я могу только указать путь. Выводы делай сам…

– Владимир Григорьевич, а где сейчас служит бывший курсант Егор Елистратов?

Сибуков, наконец, решился взять в руки горячий стаканчик с чаем и жестом пригласил гостей последовать за ним. Затем поставил оба локтя на стол и, обхватив стаканчик ладонями, сказал:

– Егор нигде не успел послужить. Он погиб ещё в училище…

– Как? – поспешно спросил Исайчев и вдруг вспомнил, – это о нём говорила дочь Стефании Петровны Вера. Большая любовь её матери…

– Официальная версия была такова: несчастный случай – неожиданная остановка дыхания во время физических упражнений в бассейне. Но…

Сибуков умолк, разглядывая Михаила.

– Говорите, Владимир Георгиевич, ему можно, – подстегнула Сибукова Ольга – Сейчас даже нужно…

– В бассейне тогда плавали два человека – Егор и Леонид Сперанский. Накануне занятий Егор объявил группе, что сразу после выпуска женится. Стефа дала согласие. Многие тогда пригорюнились. Стефа Кукушкина нравилась ребятам. Первым его поздравил Леонид. Пожал руку. Только всем бросилось в глаза то, что Сперанский слишком бледен, видочек у парня был – краше в гроб кладут. На обеде в столовой Лёнька, как всегда, балагурил. Отдал Егору свою порцию каши и даже какао взамен не потребовал. Егор отнекивался, говорил, что после обеда сдаёт норматив по плаванию, тяжеловато с кашей, но всё-таки съел. После сдачи нормативов все ушли в раздевалку, а Егор с Леонидом остались, они всегда уходили последними – любили поплескаться… У нас в группе учился паренёк с Украины, по национальности поляк – Ян Качмарек, он тогда что-то у бассейна забыл, подошёл к стеклянной двери и увидел, как Сперанский во время ныряния резко схватил Егора за ноги и неожиданно дёрнул. Вот тогда Егор и захлебнулся. При вскрытии у него все дыхательные пути были забиты кашей. Вероятно, от неожиданности у Егора случился выброс пищи из желудка, а он ещё и вздохнул под водой ну и… Вытащили его из бассейна уже мёртвым… Тогда Лёнька говорил, что ничем не мог помочь. Егор был в два раза тяжелее Сперанского.

– Так, почему же следствие не обратило внимания на рассказ Качмарека? – удивился Исайчев.

– Никакого рассказа не было. Этого никто тогда не знал. Ян ничего не сказал.

– Почему он молчал? – возмутился Михаил.

– Почему? – Сибуков на мгновение задумался, подыскивая наиболее правильный ответ…

Из жизни курсанта военного училища Леонида Сперанского

На ковёр вышли давние соперники – Ян Качмарек и Леонид Сперанский. Судил схватку лучший единоборец курса сержант Сибуков. Заложив руки за спину, он ходил около мат-ковра. Вот он поднял руку и щёлкнул пальцами.

Борцы сошлись на середине ковра и пожали друг другу руки.

– Начали! – Сибуков поправил на шее шнурок со свистком.

Напряжённые руки Качмарека и Сперанского сплелись…

В самый разгар борьбы в зал вошли начальник училища генерал-лейтенант Ерошихин и начальник курса подполковник Кобзарь. Они уселись на скамейку под шведской стенкой и тихо продолжали какой-то, ранее начатый, разговор.

– Раз! – выкрикнул Сибуков, показывая на Качмарека.

Ян удачно выполнил бросок через бедро – получил очко. Возглас Сибукова вызвал на его лице торжествующую улыбку. Он не успел прижать к ковру вскочившего Сперанского. Ян шёл на спарринг-партнёра, согнув спину, растопырив длинные руки, старался захватить противника в замок. Спокойные до равнодушия глаза Сперанского не нравились ему.

Сегодня Леонид проигрывал. Приход командиров обострил схватку. Хотя объятия Леонида и причиняли Качмареку боль, он упорно шёл на захваты, стараясь навязать силовую борьбу. В тренировочных схватках разрешалось всё, кроме приёмов джиу-джитсу и каратэ, наносящих мгновенно травмы.

Сейчас Качмарек поймал мелькнувший зайчик в серых глазах противника и опередил его. Левую руку Сперанского, скользнувшую к предплечью, перехватили крючковатые пальцы Качмарека, удачно вывернули, и с криком «хуп!» он всем корпусом рванул её вниз. Леонид грудью ударился о ковёр, судорожно разбросал в стороны ноги.

Курсанты, наблюдающие бой, затихли. Сибуков склонился над борцами, следя за проводкой болевого приёма, он ждал, когда побеждённый постучит рукой по ковру, признавая своё поражение.

Качмарек крутил руку противника. На её вздутых мышцах проступили узлы сухожилий, вспухли тёмные вены. Как стрелка секундомера, подрагивали напряжённо раскинутые ноги.

– Пся крев!8 – выкрикнул Качмарек и тихо добавил, – я всё видел там в бассейне… Ты пойдёшь и признаешься!

Леонид повернул к нему лицо, и столько злости выразил его взгляд, что Качмарек промычал от досады и сильнее нажал на руку соперника.

Вывернутая рука Сперанского, сбалансированная отчаянным противодействием мышц, замерла в одном положении. Казалось, ещё немного – и Качмарек выломает кисть из локтевого сустава.

Сибуков не торопился останавливать схватку, но как борец он представлял адскую боль Сперанского.

Леонид молчал. Время шло. Качмарек видел, как липкие потеки пота ползли у противника по бурым щекам. Ян всегда побеждал играючи. В училище ему не было равных. Даже Владимир Сибуков боялся встречи с ним. Качмарек взглянул на Сибукова. Тот молчал, и Ян ослабил нажим. Сперанский быстро выгнул спину, подобрал под себя колени, спружинил правую ногу. Качмарек вновь напряг мышцы. Но было поздно: Леонид оттолкнулся. Босые ступни взвились в воздух. Крутанувшись на голове, Леонид перевернулся и встал на колени, рука соперника оказалась у него на груди. Ребром правой ладони Сперанский сильно ударил по напряжённому плечевому бугру Качмарека, и тот на миг расслабился. Леонид вскочил, вскинул руку Яна на своё плечо, и грузное тело Качмарека поднялось в воздух. Бросок через плечо – классический бросок, если бы… если бы Сперанский не сделал намеренный шаг в сторону. Совсем маленький шажок почти незаметный, всего на несколько сантиметров сошёл с ковра. Бросок! Качмарек упал не на мягкий мат, а ударился о деревянный пол, крякнул. Сперанский подскочил к нему, нагнулся и прошептал:

– Скажешь кому, убью! Ты меня знаешь… Пойдёшь за ним. Не стой на моём пути…

В этот раз всё обошлось. Ян неделю провалялся в госпитале – лечил ушибленную спину. По окончании училища, получил назначение в полк расквартированный в Сибири.

– Почему? – Сибуков на мгновение задумался, подыскивая наиболее правильный ответ…

– Боялся, наверное, боялся. Тогда с лёгкой руки Яна к Сперанскому прилипло прозвище «Пся». Больше на курсе его никто по имени и не звал. Так и уехал в часть как Пся… Я сам узнал подробности гибели Егора только через пять лет после окончания училища от младшего брата Яна – Стаса Качмарека…

– Почему от Стаса? Где сейчас Ян? – спросил после недолгой паузы Михаил.

– Он рассказал мне об этом на похоронах Яна. Мне и ещё трём нашим ребятам, которые были в это время в Сартове. Оказалось, когда Ян прибыл по назначению в Сибирь ушиб неожиданно дал о себе знать. У Качмарека обнаружили туберкулёз позвоночника. Провалявшись по госпиталям, Ян комиссовался на гражданку. Долго искал работу, начал пить. Его нашли замёрзшим в новогоднюю ночь под трубой газопровода. Причину смерти установили – отравление палёной водкой. Стас до сих пор винит в смерти брата Сперанского. Говорит, что Лёнька загубил Яну не только позвоночник, но и жизнь…

– Не подскажите, где можно найти Стаса? – Михаил вынул из кармана блокнот.

– Вам об этом надо узнать в цирке. Стас акробат, Заслуженный артист России. На гастролях в Сартове бывает через год. Но по-моему, он сейчас в городе. Мне кто-то сказал, что он собирается жениться на дочери нашего мэра. Вроде как прибыл месяц назад в отпуск, для организации свадьбы.

По дороге Михаил и Ольга думали каждый о своём. Ехали молча. Жизнь других совсем незнакомых людей сегодня задела их краешком, а казалось, будто придавила тяжёлой плитой. Исайчев высадил Ольгу у офиса, она молча кивнула и пошла не оборачиваясь. Михаил, обдумывая рассказ Сибукова, смотрел ей вслед. Вырисовывалась интересная версия, которую нужно было обмозговать сначала одному, а потом с Романом.

«Убийство, как месть за покалеченную жизнь брата? – размышлял Михаил. – Однако, кладбище в „деле Сперанского“ увеличивается… Оля… какое лицо было у Оли, когда она слушала рассказ Сибукова. Слушала, вероятно, не в первый раз. Сперанский вызывает у неё чувство отвращения, и все же она ни единым словом не пыталась его опорочить. Ох, уж это предвзятое отношение к родной крови. Желание во что бы то ни стало отстоять фамильную честь. Она огорчена тем, что я узнал. Хотя, почему тогда потащила к Владимиру Григорьевичу?»

Михаил понимал – сейчас нужно открыть окно и окликнуть её. Не нравилось ему, как она молча вышла и не попрощалась. Исайчев открыл окно, но позвать не смог, подумал:

«Оглянись! Ну, оглянись! – и сразу же одёрнул себя. – Смешно. Прямо Балконский на балу…»

Михаил включил передачу, машина тронулась с места, а он всё смотрел Ольге вслед…

И всё-таки взявшись за ручку двери, Ольга оглянулась – машина Михаила уже скрылась из вида.

К верхушкам деревьев в парке напротив прилипли серые ошмётки тумана. Туман поселил в гуще деревьев призрачные сумерки. Лишь в двадцати шагах можно разглядеть чёрные стволы. Отяжелевшие ветви, клонясь, роняли с листьев водяные капли.

– Совсем не поздно ещё… Но, сумрачно, как на душе… – подумала Ольга, ей захотелось заплакать, но жилетка, в которую приспичило уткнуться, вместе с машиной скрылась за поворотом. – Хорошо бы он думал и чувствовал, как я…

Она взглянула в даль неба и в густо серой пелене заметила маленький лоскуток, похожий на лебединое крылышко. Он, расплывчатый в очертаниях, будто случайный странник, жался к кромке горизонта, боясь выдвинуться в грозовую середину неба. Но в струившемся времени всё же осторожно пошёл вперёд, превращаясь в курчавого барашка. Ольга застыла на месте не в силах оторвать взгляд от живо меняющегося облака, которое замысловато извернулось и неожиданно превратилось из стеснительного барашка в нахально выросший и обильноцветущий черёмуховый куст. Куст, подожжённый лучом чуть показавшегося солнца, мгновенно превратился в огромный клуб серого пара. Солнце выбелило его местами, местами вскипятило, и теперь уже башни, шпили, подъёмные мосты древнего замка мелькали в медленно плывущей громаде… Ольга улыбнулась, встрепенулась, расправила увядшие плечи, и пошла энергичной походкой вперёд.

Исайчев, появившись в рабочем кабинете далеко после обеда, Романа Васенко на месте не обнаружил:

– Летает где-то капитан, – с сожалением подумал Михаил. Ему хотелось выговориться.

Но прежде чем отправиться по делам, оставил на столе Романа записку: «Запроси характеристику на подполковника Сперанского из части, в которой он служил перед уходом в запас».

Михаил шёл по коридору и слышал, как за дверью родного кабинета не сдерживаясь, кричит его коллега Роман Васенко. Исайчеву было непонятно: то ли Роман кого-то ругает, то ли о чем-то просит. В голосе Васенко преобладали дрожаще – дребезжащие нотки, Михаил ускорил шаг.

– Как хорошо, что ты пришёл, Михал Юрич, – воскликнул Роман и порывисто встал навстречу Исаичеву. – Меня родственники убиенного подполковника задолбали!

– Каким образом? – Исайчев едва не споткнулся о протянутый телефонный провод. – Ты вроде сегодня никуда не выходил.

– Извини, городской телефон к себе поставил, надоело бегать к тумбочке, он бедный аж покраснел… – Роман ткнул пальцем в сторону старенького ещё времён Советского Союза чёрного дискового телефона. – Накалился от страстных словесных россыпей, которые в меня кричали. Зачем мы эту рухлядь, вообще, держим? По нему раз в год звонят. Правда, сегодня лет на пять наговорили…

– Ты что, предпочитаешь, чтобы номер твоего сотового на официальном сайте Комитета красовался. Этому, пожалуй,«шеф» даже рад будет.

– Нет! – завопил Роман и жестом показал своё желание в этом случае повеситься.

– Чего хотели? – Михаил не был расположен к шуткам.

– Хотели справку!

– Какую справку? Не мямли, – раздражаясь, спросил Исайчев.

– Справку, что их муж, тире отец, был убиен такого-то числа, такого-то месяца, неизвестным человеком, то есть злодеем—убийцей…

– Это ещё зачем? Давай, Роман Валерьевич, без карнавала, все по порядку. Мне сейчас не до веселья…

– С Ольгой поссорился?

– Да нет вроде… Довелось выслушать про нашего подполковника истории одна горше другой. Знаешь, Рома, какие страсти бушевали в нём – девятибалльный шторм – цветочки. Разрушительные страсти… Ну так что со справкой? Зачем она ей?

– Правильно говоришь – ей! – Роман вернулся за рабочий стол и взял исписанный клочок бумаги. – Итак: двенадцать часов двадцать минут позвонила Стефания Петровна и менторским тоном потребовала вышеозначенную справку для судебного оформления опеки над мамой умершего мужа. Я, естественно, подумал, что она хочет забрать старушку к себе. Она ведь теперь одна в хоромах живёт и все время дома… но она, аж взвизгнула. Сказала, что оформлять опеку будет Сперанский-младший для контроля над условиями проживания бабушки у этой «прохвостки». Я понимаю «прохвосткой» она зовёт Ольгу Ленину. Спрашивается зачем? Вроде раньше их бабушка не интересовала. И вроде у бабушки никакого наследства нет, она детям всё давно отдала. Какой интерес для Стефании Петровны представляет бабушка, обременённая старческими деменциями? Спросил. Получил в ответ, что могу в кратчайшем времени недосчитаться звёздочек на погонах. Ответ понял. Получается, что их, действительно, интересует непосредственно бабушка, так сказать, в её физическом воплощении. Так? Или я что-то не знаю?

– Получается, мы не знаем… далее…

– Далее… – Роман вновь заглянул в листок. – Тринадцать часов двадцать семь минут вновь раздался звонок, и Стефания Петровна уточнила, когда конкретно она получит такую справку? Я объяснил ей, как мог, что искомую справку мы можем выдать ровно тому человеку, который будет оформлять опеку и ровно по запросу суда. А, точнее, когда будет вынесено постановление о прекращении «дела» или о приостановке «дела», или после приговора суда. Я правильно огласил? Вообще, не понимаю, почему мы должны представлять в опекунский совет справку по убийству Л. М. Сперанского, ей что, свидетельства о смерти не хватает?

– Спросил?

– Вежливо спросил, – уточнил Роман.

Михаил кивнул:

– Что было в ответ?

– В ответ меня проинформировали, что на моих погонах не только уменьшится количество звёзд, но и величина оставшихся…

– Далее, давай шустрее, – Исайчев поставил локоть на стол, развернул ладонь и уложил на неё голову, вытянул обе ноги, скрестил их между собой, расслабился.

– В два часа три минуты позвонил Сперанский-младший, проорал мне в трубку, что никакой справки ему не нужно, а затем всхлипывая…

– Всхлипывая? – приоткрыл один глаз Михаил.

– Всхлипывая, всхлипывая, – подтвердил Васенко. – Ясно слышал! Сынок спросил моего совета, как он может поменять фамилию, потому, как оказалось, убили не его отца, а ему совершенно чужого дядьку. А вот его отец умер давно, ещё до его рождения. Тебе не кажется, что в усадьбе на Монаховом пруду пришёл в движение филиал сумасшедшего дома?

Исайчев лениво шевельнул стопой и, не открывая глаз, спросил:

– Звонки ещё были?

– Пока нет. Сижу, вздрагиваю, жду!

– Не жди. Больше звонить не будут. Сперанский-младший сам нашёл или Шахерезада показала ему фотографию факультета, где учился Сперанский-старший и некто Егор Елистратов. В нём Сперанский-младший узнал самого себя.

Михаил рассказал Роману все, что поведал Владимир Григорьевич Сибуков, а по окончании добавил:

– Зачем потребовалось Стефании Петровне рассказывать давнишнюю историю сыну именно сейчас, не ясно. Как это вписывается в «дело подполковника Сперанского» тоже неясно. Про фотографию и звонок сынка ещё можно что-то предположить…

– Например? – прервал напарника Роман

– Например, Шахерезада потребовала от Сперанского-младшего в знак благодарности Сперанскому-старшему за долгое воспитание, кормление, обучение и прочее нервотрепание побеспокоиться о матери своего, как оказалось, отчима. А Олегу Леонидовичу это на дух не надо…

– Подожди, – оборвал рассуждения Михаила Роман. – Ты сам-то в это веришь или просто мне мозги конопатишь?

– Прости, друг, – повинился Исайчев и принял рабочую позу. – Здесь, мне думается, кто-то что-то хитро замешивает. Сегодня вечером поговорю с Ольгой. Может быть, она прояснит положение. Ты Петра Ермилова нашёл? – неожиданно спросил Михаил.

– Отца Веры? Нашёл. Завтра в двенадцать часов он к нам придёт. Слушай… – Роман заёрзал на стуле. – Получается, что у Сперанского своих детей вовсе не было… Непруха у мужика по всем направлениям… Представляешь, как он её любил… Шахерезаду… всё прощал…, а Сперанский-то мужик видный был… Интересно, она знает, что были подозрения, будто Сперанский её Егора… того…

– Не знаю, Роман, но предполагаю…

Из жизни капитана Леонида Михайловича Сперанского

Петр Ермилов, однажды увидев Стефу Кукушкину, влюбился в неё, как говорят, на всю оставшуюся жизнь. Тогда, по молодости лет, это чувство было радостным и светлым. Оно согревало, рождало фантазии и наполняло жизнь смыслом. Со временем, поняв безысходность своего положения, Петя Ермилов попытался расстаться с навязчивым чувством, ну куда там! Оно засосало его, как болото, не давало ему жить, стучалось каждую ночь в его сны и нахально входило в них, рождая эротические картины одну слаще другой. Пётр просыпался и засыпал с мыслями о Стефе. Днём пытался заглушить их, забить работой, а возвращаясь в пустую холостяцкую квартиру, тянул обратно в свою голову вместе с тоской, которая из года в год становилась всё чернее и чернее. Он кочевал по гарнизонам, выпрашивая у вышестоящего руководства назначения именно в тот полк, куда направляли семью Сперанских. Пётр видел, как Стефочка Кукушкина превращалась в Шахерезаду, страдал, но принимал её всякой.

Ермилов приучил себя ни на что не рассчитывать просто молча обожал и единственное, на что дал себе полное право, это смотреть вслед, когда видел её из окна кабинета, идущую по делам или просто прогуливающуюся с сыном. Историю гибели Егора Елистратова он знал, но даже полунамёком не поведал о ней Стефании. Никогда, в мыслях, Пётр не допускал возможности воспользоваться ею, чтобы попытаться увести жену у сослуживца. Ермилов был честен. Он хорошо представлял последствия такого шага. Нет, Пётр не боялся за себя, хотя знал точно, на что способен Леонид Михайлович. Стефа для Ермилова была непререкаемой ценностью, которую не должна касаться даже тень страдания. Ему оставалось только мечтать, и он мечтал.

Сегодняшнее утро было солнечным. На дворе стояло воскресенье. Оно тихо журчало за окном, перемешивая себя с пением птиц, кудахтаньем кур на соседнем дворе, свободными от школы и от этого счастливыми звонкими ребячьими голосами.

Квартира капитана Ермилова располагалась на первом этаже офицерского дома. Ему как холостяку была положена однокомнатная, её и дали. Квартира была малюсенькая – от одной стены до другой всего-то шагов семь, но и ей Пётр был рад. Своё детство, вплоть до военного училища, он провёл в интернате, куда определяли детей из многодетных семей.

Сегодня Пётр решил немного потянуться в постели, и, закрывая глаза представил на соседней подушке красивую голову любимой женщины с разметавшимися по белой наволочке чёрными вьющимися волосами. Он даже почувствовал их запах. Волосы Стефании всегда пахли талой водой и ландышем. По вёснам она собирала дождевую капель в вёдра, а зимами набивала их же чистым снегом. Грела, и в уже горячую воду добавляла немного сушёного ландыша. Букетиками этих цветов её одаривали офицеры части, которым она нравилась. Таких было достаточно, поэтому сушёный ландыш у Шахерезады имелся всегда. Запах ландышевых волос сейчас был таким явным, что Пётр открыл глаза. Стефа стояла перед ним, у постели. Пётр от неожиданности опешил:

– Стефания Петровна, вы как тут…

Она опустилась на колени и сильно сжала ему запястье руки, больно впилась в кожу красными лакированными ногтями:

– Почему ты никогда не рассказал об этом? Почему, Петечка? Ты ведь любишь меня!

Пётр не отдёрнул руки, он застыл от неожиданного её появления и ещё больше от вопроса.

– Ты о чём, Стефа? – спросил он, с усилием разжимая мгновенно высохшие губы.

– Лёнька убил Горушку, это так? Так! – закричала она голосом похожим на холодный звенящий сквозняк.

– Нет! Стефа, нет! Это всё бабьи сплетни, не слушай…

Стефания вскочила и, схватив за подол платье, одним махом стянула его с себя. Также быстро она освободилась от всего остального белья и, нырнув к Петру под одеяло, зашептала ему в ухо, обжигая палящим влажным дыханием:

– Расскажи мне… расскажи…

Пётр никогда не чувствовал её так близко, её тело было горячим, бархатным на ощупь. Она вобрала его в себя, как в омут, предварительно опьянив, заворожив, лишив возможности думать, оставив только одно желание – желание её.

– Милый мой, милый, – шептали её губы, влажные чуть солоноватые от катившихся слёз. – Как же я по тебе тоскую, как скучаю…

Петр слушал и опускался в глубину крутящийся чёрной воды всё ниже и ниже, чувствовал, как затягивает неправда её слов и не смел встрепенуться – боялся спугнуть наваждение, сладостное, тягучее…

«Никакая она не Шахерезада – удовлетворенно думал Пётр – она прежняя Стефушка Кукушкина, хохотушка и насмешница… И она пришла… Сама пришла…»

– Стефа, пава моя… – простонал Пётр, оглаживая крутые упругие бёдра.

Неожиданно тело Стефании замерло, мелко задрожало, начало скукоживаться, каменеть. От голых и шершавых стоп пошёл холод, он шёл так быстро, что Пётр испугался и открыл глаза.

Она смотрела ему в лицо удивлённо, будто увидела и не узнала:

– Ты расскажешь мне правду, Петя?

– Стефушка, милая, не знаю ничего, прости…

– Знал бы, сказал?

– Нет… – выдохнул Петр.

Стефания отстранилась от него, долго, как ему показалось, не шелохнувшись, лежала, глядя в потолок, и потом, медленно повернув к нему голову, произнесла уже привычным чуть надменным голосом, таким, как всегда:

– Вот что, дорогой, вероятно, это действительно неправда… бабы завистницы судачат… поступим так.

Она встала и, не стесняясь наготы, прошлась по комнате. Брезгливо щурясь, огляделась. Собрала разбросанные вещи и неторопливо принялась одеваться. Она превращалась в Шахерезаду:

– Запомни, Петя-Петушок, как тебя по отчеству запамятовала… ну не важно… меня здесь не было… ни-ког-да! И перестань при моём появлении слюни пускать. Над тобой смеются! Я понятно говорю? Теперь о муже – он прекрасный и порядочный человек, – она усмехнулась, слегка скривив рот. – Мне ровня и мне пара. Я ему всё расскажу, но ты не бойся, он тебя не тронет. А теперь отвернись я уйду. Ты же не заметил, как я вошла, не стоит замечать, как уйду… Просто ветерок прошелестел…

Она беззвучным, кошачьим шагом направилась к двери, и только тут Пётр увидел – она босая.

Он вскочил с постели, бросился к окну – Стефания шла по ухоженной, окаймлённой розовыми кустами гравиевой дорожке, босоногая, с растрёпанными волосами и гордо вскинутым подбородком.

Михаил убрал из-под ног болтающийся телефонный шнур. Поставил аппарат обратно на тумбочку и, немного подумав, набрал номер:

– Привет, мамуль, ты как?… обязательно сегодня заеду… обещаю… ну, не ругайся… конечно, познакомлю… конечно, самая-самая… она тебе понравится… да, мама, серьёзно… и внук будет, а внучка уже есть… до встречи, родная…

Исайчев нажал на рычаг телефона и вновь отпустил, набрал следующий номер:

– Олег Леонидович, – обратился к абоненту Михаил, – не могли бы вы подъехать сегодня ко мне в комитет. Буду признателен. Надо прояснить кое-какие моменты.

– Извините, а кто это? – отозвалась трубка хриплым простуженным голосом.

– Простите. Это следователь по делу вашего отца – Михаил Юрьевич Исайчев. Вы судя по голосу, больны?

– Да, да температурю… Если срочно, приезжайте ко мне… У меня не грипп, простая простуда… Кстати, дома никого…

– Хорошо, как только вам полегчает, сразу позвоните – приеду, – согласился Михаил. – У вас даже удобнее…

Роман Васенко взглянул на подмигивающие ему неоновыми точками электронные часы – они показывали ровно двенадцать. Роман перевёл взгляд на дверь и вздохнул:

– Доверяй после этого людям. Надо было оформить привод, а не полагаться на его честное слово…

В двенадцать должен прийти Пётр Петрович Ермилов – отец Веры и один из возможных подозреваемых по делу подполковника Сперанского. Роман раздражённо стукнул ладонью по крышке письменного стола и порывисто встал, желая достать из кожаной папки-портфеля ланч бокс, в который жена упаковала пару бутербродов на случай, если у Романа будет срочный вызов и не удастся нигде пообедать. Остановил его звук открывающейся двери, в её проёме появилась фигура человека в военной шинели без погон. В одной руке он держал серую каракулевую шапку и половинку листа тетрадной бумаги, а в другой – светлого дерева бадик:

– Разрешите? – спросил он густым певучим голосом. – Пётр Петрович Ермилов…

– Проходите, пожалуйста, – обрадовался Роман. – Я, признаться, подумал…

И Васенко многозначительно посмотрел на часы, показывающие двенадцать часов три минуты

– Они у вас… – Ермилов заглянул в половинку листа бумаги. – Роман Валерьевич, так? Спешат ровно на четыре минуты. Сейчас одиннадцать часов пятьдесят девять минут. Можете поверить, со временем я в ладу… Разрешите войти?

– Входите обязательно. Я вас жду… Повесьте свою шинель на вешалку и присаживайтесь. На улице холодрыга? Кофе хотите?

– Нет, спасибо, – пропел Пётр Петрович, – предпочитаю чай…

– Так можно и чай, – Роман открыл коробку и вытянул чайный пакетик. Пётр Петрович ему сразу отчего-то понравился: понравилось, как Ермилов аккуратно повесил шинель, как деловито сел у стола на стул, причём развернул его так, чтобы смотреть следователю в лицо, а не как обычно, садятся посетители, боком, чтобы если что, отвернуться, скрыть эмоции. Ермилов сел и сразу вскинул ладонь, останавливая Романа:

– Не суетитесь, не надо. Я дома начаёвничался… Давайте приступим к допросу.

Роман сел на рабочее место заметил:

– У нас пока не допрос, я пригласил вас для беседы…

– Беседовать, как понимаю, будем о Леониде Михайловиче Сперанском, так?

– И не только о нём, – уточнил Роман.

– Очертите круг вопросов, Роман Валерьевич, чтобы я мог сориентироваться…

– А вот ориентироваться не надо, Пётр Петрович, давайте по порядку, начнём со студенческих лет. Расскажите о ваших взаимоотношениях со Стефанией Петровной, с Леонидом Михайловичем и затем с Верой…

– И сколько же у нас есть на это времени? – усмехнулся Ермилов, – вы же просите меня всю мою жизнь рассказать…

– А вы не торопитесь: не хватит сегодня, продолжим завтра…

– Давайте все же сегодня. Я попробую короче, а вы уточняйте моменты, которые заинтересуют… хорошо?

– Не возражаете, если я запишу на диктофон? В этом деле мы работаем вдвоём со старшим следователем Михаилом Юрьевичем Исайчевым, чтобы ему не пересказывать, я просто дам послушать нашу беседу…

– Хорошо. Начнём с того, что я учился вместе со Сперанским на одном курсе и даже в одной группе. Мы друзьями не были. Больше дружили с Егором Елистратовым. Леонид всегда держался особняком. Он заносчивым был, хотя, если честно, было с чего: красив, умён, сообразителен, даже талантлив, спортсмен, атлетически сложен, аккуратен, совершенно не жаден …ну и все остальное тоже в превосходных степенях…

– Что же остальное? – уточнил Роман. – Вроде ничего больше не остаётся…

– Я перечислил его положительные, в моём понимании, качества… – болезненно поморщился Ермилов.

– Эх, Пётр Петрович, вы находитесь в таком ведомстве, в котором интересны как раз отрицательные качества человека…

– Понял вас… Тогда дайте секунду подумать, дабы точнее сформулировать, чтобы не переборщить, – Ермилов опустил голову и прикрыл глаза.

Пока Пётр Петрович думал, Роман рассматривал собеседника. Ермилов действительно был похож на Веру: среднего роста, полноват, с приятным мягким лицом, небольшими глазами у широкой переносицы и густой, совершенно седой шевелюрой вьющихся волос. Только в отличие от Веры на лице Ермилова имелись усы, они, вероятно, являлись гордостью хозяина, так как были строго очерчены, идеально подстрижены и причёсаны.

– Я готов, – вскинул голову Пётр Петрович. – Сперанский был влюбчив, но до поры до времени никого не любил. Девчонок менял безжалостно, одна из них пыталась повеситься из-за него. Леонид пропустил сей факт мимо себя, даже не навестил девчонку в больнице, хотя её мать умоляла его. Леонид тогда сказал: «это лишнее, пусть привыкает жить без меня». Сперанский многим нашим ребятам дорогу перебежал. Приведёт молодой курсантик, обычно курсом ниже, свою девчонку в училище на танцы, а уйдёт один. Потом его краля под воротами училища ещё месяца два отирается – Лёнечку высматривает, а он куда там! Уже о ней забыл.

– И что? Из ваших ребят никто не решался ему ракушку начистить? – не сдержался Роман.

– С ним в одиночку не справиться было – чемпион! Групповую тёмную устроить? Понятие чести в нас крепко сидело… стыдно всем на одного… – виновато улыбнулся Ермилов и выжидающе посмотрел на Романа.

– Продолжайте, Пётр Петрович, продолжайте…

– Но потом Лёнчик полюбил, извините, Леонид Михайлович Сперанский…

– Не извиняйтесь, я понял о ком вы. И знаю другое прозвище потерпевшего, более, надо сказать, суровое. Продолжайте, пожалуйста…

– Его все знали… но я не одобрял… Продолжаю… Тут-то все поняли, вернее, увидели, на что способен Сперанский. До гибели Егора он ещё как-то держался, а после похорон всех раскидал. К Стефе никто из наших подойти близко не мог. Он лгал, запугивал и подличал. В общем, показал себя жёстким, даже страшным человеком, который пойдёт на все и сломает, если захочет, жизнь и судьбу. При виде Стефании искрился радостью и лихостью. Мы тогда, молодые салажата, даже не представляли, что ради любви можно убить. В книгах – да, читали, а в жизни… глупые были… Я ведь тоже любил Стефу… – Пётр Петрович запнулся, но быстро поправился. – Люблю Стефанию. Всю жизнь люблю. Она такая, затягивает – назад пути нет. Вы же в курсе, у нас дочка… Верушка…

– Как узнали об этом, Пётр Петрович? Вам сказала Стефания Петровна?

– Да что вы! – махнул рукой Ермилов. – Стефания Петровна даже в мою сторону не смотрела. Я в части после этого утра всего неделю пробыл. Потом случилось несчастье – документы секретные потерял, меня арестовали, под трибунал грозились отдать, но потом документы каким-то счастливым образом нашлись. Через три дня… меня просто выперли из армии с жёлтым билетом.

– Счастливым образом? – переспросил Роман. – Вы догадываетесь, как это было и что за утро такое особенное случилось в вашей биографии? Вы судя по ладам со временем, аккуратный человек…

– Утро? – потух глазами Ермилов. – Знаете, Роман, я, может быть, и рассказал бы вам о том утре, если бы не память, но память о любви угаснет лишь тогда, когда совсем затухнет её костёр. Он горит, этот чертов костёр! Не смотря ни на что, горит… могу сказать только, что пришла Стефа ко мне узнать детали гибели Егора Елистратова. Мне сказать было нечего – сам не видел, сплетни пересказывать не привык… На следующий день ко мне в «секретку», так называлась в воинской части комната, где мы работали с документами, пришёл Сперанский. Он тогда моим начальником был. Пришёл, сел. Долго молчал… разглядывал меня… просто выжигал взглядом…

Из жизни капитана Леонида Михайловича Сперанского

Капитан Ермилов совсем не удивился, когда увидел на пороге секретной комнаты своего командира Леонида Сперанского. Пётр ждал его. Знал, что встреча должна состояться. Верил Стефании – она расскажет мужу всё. А муж?… Он придёт. Не таков Лёнчик, чтобы спускать такое…

Леонид вошёл, молча сел на стул, положил ногу на ногу, закурил.

– Потуши сигарету, Лёня, здесь нельзя с огнём…

Сперанский пропустил просьбу мимо ушей. Он курил, стряхивая пепел: докурил, потушил сигарету о подошву ботинка, бросил окурок на стол прямо перед Ермиловым.

– Извини, Петюня! – тусклым, раздумчивым голосом произнёс Сперанский. – Тебе ни разу не привязывали к хвосту пустую консервную банку? Ты не метался с ней по кругу, не доходил до исступления? Нет? А я всю жизнь – с консервной банкой на хвосте. И не привык. Так, и не привык… Иду, бегу, и, кажется, все оборачиваются на грохот… Тебе, Петюня, не снится омут? Бросишь в него камень, а он замрёт с открытым разинутым ртом! Нет, тебе, Петюня, этого не понять. Тебя не будоражили долгие ночи без сна, ты не захлёбывался от страха, что она всё-таки уйдёт… Она уйдёт, и незачем будет жить… Тебе проще! Ты переспал с ней! Ты оправдываешь это бесконечной любовью? Обо мне ты тогда подумал? Ведь это я сдуваю с неё пылинки, выпрашиваю каждую ночь хоть капельку нежности. А ты? Ты думаешь она в это утро любила тебя? Нет, дружок, она всю жизнь любит только его… А моя жизнь? Покажи хоть щёлочку, где можно разглядеть мою жизнь… Она ведь кусками разорвана и разбросана… Вчера счастье, а сегодня весь в дерьме… Больше всех ненавижу его… Ему она дарила себя просто так …Ненавижу! Стерва… подстилка…

Ермилов вскочил со стула готовый нанести Сперанскому удар.

– Да сядь ты! – зашипел Сперанский, – сядь! Она рассказала про вас… будто выплюнула… и я же упрашивал её остаться… Как вы там меня зовёте – Пся?! Так вот Пся тебя убивать не будет! Но помнить меня ты будешь всю оставшуюся жизнь… А жизнь у тебя, Петруччио, будет длинной и ничтожной.

Сперанский поправил китель, вскинул голову и не спеша вышел из комнаты, тихонько затворив за собой дверь.

– Продолжайте, Пётр Петрович, – попросил Роман, прерывая воспоминания Ермилова. – Давайте, припоминайте вслух…

– Так вот, – кашлянул в кулак Пётр Петрович, – посидел, посмотрел и ушёл. А на следующий день, когда я вышел из «секретки» в буфет купить пирожков, пропали со стола документы строгой секретности.

– Вы что же, комнату не заперли? – удивился Васенко.

– Запер! И ключ в карман положил. Я тогда допустил оплошность – не поставил комнату на сигнализацию. Подумал раз буфет в десяти метрах, вернусь скоро. Вернулся через семь минут. Документов уже не было. Следствие установило, что дверь была открыта родным ключом. Вот такая история…

– Вы обнаружили пропажу и доложили командиру части. Вас арестовали и должны были отдать под трибунал.

– Точно так! Но через три дня документы нашлись в другой секретной папке, которую я тоже брал двумя часами ранее. Списали всё на забывчивость работника секретного отдела, якобы он неправильно поставил время сдачи документа. Офицеру выговор, а мне объяснили, что разгильдяев в части терпеть не будут и намекнули, мол, пожалели и считай легко отделался… Правда, «секретчик» в глаза мне так до самого отъезда и не посмотрел…

– Так вы по собственному желанию ушли, или, как говорите, с жёлтым билетом?

– Меня, по настойчивой просьбе командира полка, комиссовали по состоянию здоровья. А Сперанский как мой непосредственный начальник такую характеристику написал, что на гражданке только в истопники, больше никуда…

– Понятно. Теперь о Вере. Как вы узнали, что она ваша дочь?

– Я вернулся в родной город. Квартиру не дали. Родные по разным городам разбежались. Жилья нет. Я по гостиницам помыкался, деньги кончились, зашёл в магазин попробовать устроиться дворником ли, сторожем ли, ну кем угодно. Там, увидел Милу, сестру Леонида. Она обрадовалась. Выслушала и приняла на постой в свою квартиру. Я у неё месяца три кантовался, пока она не устроила меня истопником, или, как сейчас говорят, оператором по эксплуатации печей с твёрдым и газообразным топливом, то бишь в котельную, обслуживающую сразу три организации: ясли, детсад и школу. Мне там комнату дали, очень хорошую, большую. Мы с Милой и после моего ухода от них из виду не терялись, перезванивались. Она чУдным человечком была, всё радовалась, говорила: «Какой, Петя, у нас сейчас хороший возраст. Дурь ещё вся не улетучилась. Прячется в уголках, иногда выглядывает, а маразм уже родился, но ещё не окреп. И непонятно – он ли безобразник над нами куражится или это дурь последнюю песню поёт». При этом Мила всегда смеялась, как колокольчик. Она мне сказала о том, что Стефа дочку родила. Лёнчик страшно рад – теперь у него полный комплект и дочка и сын. Много лет прошло, пока увидел Верочку. Она в нашу школу пришла учиться. Взглянул и ахнул. Долго мучился, хотел Стефе позвонить, но не решился. Как-то прокрался в школьный гардероб и стащил несколько волосков из капюшона Верушки, сделал анализ ДНК. Он показал девочка – моя дочь. Радость-то какая, Роман Валерьевич… Потом ещё много лет не знал, как с дочерью объясниться. А когда она в Дивноморск уехала, понял – пора. Полетел за ней следом. И не опоздал! Может, первый раз в жизни так повезло – дочь меня признала и приняла. Собираюсь теперь в Дивноморск насовсем, дочка зовёт…

– Косточки лечить хотите на морях, Пётр Петрович? Вы, почему с бадиком?

– Ах, это! – Ермилов легонько вскинул бадик. – Это наказание за нетерпение. Я, когда Вера из Дивноморска в очередной раз к матери приехала, подождал её три дня и не выдержал, позвонил. Трубку взял Сперанский. Голос я, конечно, изменил, спросил Веру. Он ответил, что дочь болеет, у неё температура. На следующий день после работы на меня автомобиль наехал, покалечил малость – выломал тазобедренную кость. Теперь вместо сустава железный шарнир стоит. Так что я в некотором роде терминатор.

– Злоумышленника нашли? – спросил Роман

– Я не обращался в милицию…

– Почему? – удивился Роман. – Злоумышленника надо было найти и наказать. Он бы вам лечение оплатил.

– Его не надо искать, – усмехнулся Пётр Петрович, – я его хорошо видел. Да он и не прятался. Это был Лёнчик.

– Вот тебе раз! – вскинулся Роман. – Что же вы ему всё прощали?

– Ему, Роман Валерьевич, в тот день, много-много лет назад, было больнее, чем мне. Так что мы квиты. А по поводу всепрощения я понял: раз я здесь по причине гибели Сперанского, значит, кто-то ему не простил… Ведь так?

– Так, Пётр Петрович, посему к вам последний вопрос…

– Где я был в ночь убийства?

– Верно?

– Вера говорила, что всё это произошло где-то ближе к двадцати четырём часам, верно?

– Верно.

– У меня и Веры есть алиби. В тот вечер в котельной неприятности были, я вызывал аварийку. Машина с аварийщиками стояла с двадцати двух часов почти до двадцати четырёх и Вера в это время тоже была у меня. Так что вам есть у кого спросить. Вот телефоны сотрудников аварийной службы, они подтвердят. – И Ермилов положил на стол Романа половинку тетрадного листа.

– Почему Вера Сперанская мне не сказала про аварийку?

– Когда она прибежала зарёванная, тогда и машина приехала. Слесарь с ней в дверях столкнулся. Я Веру в подсобку увёл, там она и заснула. Слесари уехали, а она ещё не проснулась…

– В подсобке окна есть?

– Нет, Роман Валерьевич, – усмехнулся Ермилов. – В подсобке окон нет. Да и не стал бы я убивать Лёнчика, и Веру остановил бы. Он как-то сказал: «я тебя убивать не буду! Но помнить меня ты будешь всю оставшуюся жизнь… А жизнь у тебя, Пётр, будет длинной и ничтожной». Я ему эти слова назад вернул. И про жизнь его тоже. У меня Вера есть, она меня любит, а у него кто? Кто его любил? Кстати, Вера документы подала на смену фамилии, она теперь Ермиловой будет…

Михаил устроился в кресле-качалке на веранде рядом с открытым окном кабинета Ольги, играл с попугаем, перекидывал его с одной ладони на другую. Кешке забава пришлась по душе и он, прикрякивая от удовольствия, взмахивал разноцветными крыльями. Михаил изредка поглядывал на Ольгу, которая готовилась к предстоящему заседанию суда и, не отрываясь от документа, по детской привычке погрызывала кончик карандаша.

– Оль, тебе ещё долго? – нетерпеливо спросил Михаил.

– Чуть-чуть осталось. Страничку дочитаю и все… Ты что, соскучился?

– Соскучился!

– Ну и ладно! – Ольга захлопнула папку с бумагами и, сунув её в ящик стола, торопливым шагом вышла на веранду:

– Нельзя, чтобы мужчина скучал, правда, Кешка? – она присела Михаилу на колени, положила на его плечо голову.

Исайчев одной рукой бережно обнял Ольгу, а другой дотянулся до соседнего стула, взял с него плед и укрыл её.

– Завтра тяжёлый процесс? – тихо спросил он, слегка покачивая кресло.

– Как всегда…

– Подремли немного, я тебя побаюкаю, песенку спою: Баю-баю-бай-бай… Под окошком попугай… кричит: «Детку нам отдай!». Слушай Оль, сколько лет Кешке?

– Кто ж его знает… – отозвалась Ольга, – может быть триста. Попугаи долго живут…

– Скажешь тоже «триста»… – усмехнулся Михаил, – а почему вы его говорить не учите?

– Мама не хотела, – Ольга ещё немного посидела, прижимаясь, а затем высвободилась из пледа, потянулась и резко встала с колен Михаила. – Хватит вытягиваться, надо ужин готовить…

Она вышла в гостиную, остановилась на середине комнаты и начала энергично приседать, наклоняться, тормошить себя. Попугай всполошился, принялся раскачиваться на подвешенных качельках, и кричать:

– Кешка – чемпион раз… два…

– Кешка – болтун! – хохотнул Михаил, выходя с веранды вслед за Ольгой.

– Сам – болтун! – мгновенно среагировал попугай.

– Я попугая купила по просьбе мамы, – глядя на взъерошенную птицу сказала Ольга. – Она, когда болела, одна с бабушкой в коттедже оставалась – я – на работе, Зося – в школе. Но с бабушкой к тому времени уже не очень поговорить можно было… Вот мама и попросила купить ей попугая. Только она была против того чтобы заставлять его болтать заученные фразы. Уверяла, что Кешка сам сообразит, что и когда ему делать. Мама говорила, ей нужен полноценно думающий собеседник. Знаешь, Мцыри, и бабушка на Кешуню реагирует хорошо. Бабуле нравится за ним наблюдать. Она ему улыбается… Стукни его по перышкам, услышишь, что скажет…

Михаил тихонько дотронулся пальцем до Кешкиного хвоста.

– Это ещё что-о-о? – возмутился попугай.

Михаил стукнул посильнее.

– Ах, ты так, так, так… – заверещал попугай и, взлетев, клюнул Михаила в макушку.

Михаил засмеялся, закрываясь руками от воинственной птицы:

– Все, все сдаюсь…

– Извинись… – гаркнул попугай с каминной полки.

– Ну, извините, сэр. Жаль, сэр, что ваш профиль не чеканят на золотых монетах. Он у вас впечатляюще гордый…

– Не утверждай того, чего не знаешь, – вмешалась в разговор Ольга. – Известен «попугайный талер» Вильгельма II Прусского. На оборотной стороне монеты помещалось изображение птицы на фоне земного шара в щите. Овал щита выглядел как обруч, который подвешивают попугаям в клетки для того, чтобы они качались. До сих пор все думают, что Вильгельм II Прусский велел вычеканить именно попугая…

– Ну извините, сударыня, обмишурились незнамши…

– Пошли ужинать, – шутливо торкнув Михаила кулачком в живот, позвала Ольга.

– А Зося где? Поздно уже, а её нет…

– Она у подружки к английскому готовится. Как позвонит, поеду за ней.

– Давай я привезу, ты устала, – Михаил прижал к себе Ольгу, целуя её в висок. – Я сегодня важную вещь тебе ещё не сообщал…

– Ну, – насторожилась Ольга.

– Я тебя люблю…

– Ой! – облегчённо выдохнула Ольга. – Ты вчера сообщал: два раза по телефону и один раз утром.

– Так, это было вчера, – заметил Михаил, разглядывая, как Ольга сервирует стол. – Сегодня-то не сообщал! Когда ты всё успеваешь?! А, вкусно! – Михаил подцепил на вилку кусок жаренной в кляре рыбы и, откусывая, закатил от удовольствия глаза, – вку-у-усно-о-о…

Попугай летал кругами над головой Михаила, а когда ему это занятие надоело, уселся на шкаф и молча наблюдал, как Исайчев с удовольствием поглощает еду.

– Оль, спасибо, – поблагодарил Михаил, – можно вопрос?

– Спрашивай, – разрешила Ольга, убирая в раковину грязную посуду.

– Скажи мне, зачем потребовалось Шахерезаде оформлять опеку над бабушкой? У бабушки, что, пенсия большая? Поделить хочет? Или, может быть, имущество старушки покоя не даёт?

– У неё нет собственности, а пенсию бабушки мама, когда была жива, не получала. Я тоже не получаю…

– Почему?

– Мама хотела оформить на меня доверенность, но кто же нам её выдаст без освидетельствования. И кто освидетельствует бабушку как дееспособную? Чтобы получать, нужно оформлять опеку. Мне было не до этого, маме тем более… Пенсия бабушки идёт на сберкнижку.

– Так, они на пенсионные накопления старушки позарились? Вот оно как!

– Мцыри, этот вопрос имеет отношение к делу Сперанского?

– Нет.

– Поэтому давай дальше его не развивать. Когда бабушки не станет, я откажусь от её денег на счёте. Пусть пойдут на покупку домика в Дивноморске. Олежка Сперанский об этом знает, я ему сообщила. Он удивляется, почему мать так настойчива в требовании об опеке.

– Вероятно, королева тебе не верит… Кстати, я собираюсь вскоре поехать к её сыну, – заметил Михаил, – некоторые вопросы надо прояснить. Он сейчас болеет. Привет от тебя передавать?

– Не стоит, Мцыри, афишировать наши отношения. Не дай бог, Шахерезаде что-то не понравится, она тебя с потрохами съест…

– Это мы ещё посмотрим, кто кого съест, – улыбнулся Михаил.

– Господи и я туда же, – всплеснула руками Ольга. – Повторяю за тобой «Шахерезада», «Шахерезада!» Уж если сравнивать, то никакая она не Шахерезада. У меня есть ангольская монетка «кванза» с профилем их принцессы Анны Нзинга Мбанди Нгола, так вот Стефания Петровна – копия эта самая Нзинга.

– Кто, кто? – засмеялся Михаил, – Нганганзимбагола. Как ты это выговариваешь?

– Выговариваю! – с вызовом, подбоченясь, выкрикнула Ольга, – Шахерезада добрая, умная и умеющая любить женщина. Один из её принципов – играй по правилам, который тебе предлагает мужчина. Стефания Петровна всегда играла только по своим правилам. Второй принцип, – всё больше распалялась Ольга, – каким бы жестоким и гневным не пришёл к тебе твой мужчина, свети ему так, чтобы он под лучами солнышка в твоём сердце растаял и расслабился, как лев после обильной еды, а госпожа Сперанская в жизни пирожка не испекла… Стефания, вылитая Нзинга!

Михаил взял Ольгу за руку. Притянул к себе:

– Ты чего так раздухорилась, Олюш? Нзинга так Нзинга, как прикажешь. Чем эта Намбаямба ещё знаменита?

Ольга, успокаиваясь, положила голову Михаилу на грудь:

– Тебе действительно интересно?

Михаил молча кивнул.

– Она уничтожала белых в своей стране. Была жутко злая тётка. – Ольга чуть отстранилась от Михаила, но он продолжал её обнимать. – Однажды её позвали на мирные переговоры, а когда она вошла в комнату, там стоял лишь один стул, на котором сидел вице-король. Нзинге предложили сесть на ковёр, и тогда она приказала одному из своих слуг встать на четвереньки и села на него. Лёнчик даже не заметил, как встал перед своей жёнушкой на четвереньки…

Михаил и Ольга стояли так несколько мгновений, глядя друг на друга. Миша пальцем чувствовал, как часто бьётся нежная жилка на её запястье, ему хотелось наклониться и прижаться губами к тёплой пульсирующей жилке. И не было сил противостоять желанию. Ольга увидела это по его лицу и ещё сильнее прижалась.

Телефонный звонок мелодичной трелью вклинился между ними, заставив отстраниться друг от друга:

– Зоська сигнализирует, пора, Мцыри…

– Скажи, Олёш, почему ты дочку Зосей назвала? Это же польское имя.

– Дурочкой в младенчестве была… Хочешь скажу, почему я в юридический пошла?

– Ну-у-у… – Михаил с хитрецой взглянул на Ольгу. – Почему?

– Санты Барбары насмотрелась. Любимый герой Круз Кастиллио. Ах, как он выпрыгивал с пистолетом в руке из-за каждого угла, гоняясь за преступниками! Я тоже так хотела… А Зося…

– Дай угадаю! Это тоже из детства?

– Ну-у-у…

– Фильм был такой «Зося». История любви советского офицера и польской девушки…

– В точку… – воскликнула Ольга и шутливо выстрелила в Михаила из указательного пальца, сделав губы дудочкой, сдула воображаемый дымок. – Хотела быть на неё похожей. Не получилось. Порода не та.

– У тебя лучше получилось…

– Иди уже… – махнула рукой Ольга.

– А поцеловать… поцеловать… – надрывался попугай, преследуя уходящего Михаила до самой двери.

Ехать спозорань в Самару, а это триста сорок километров или минимум пять часов ходу Роману Васенко не хотелось, тем более в субботу. Ему хотелось уткнуться в уже прохладную подушку жены, которая к этому времени встала и готовила семье завтрак, и с удовольствием ещё подремать. Но нет! Работа есть работа и в этом случае Роман был к себе строг.

Уже в машине, прогревая мотор, Васенко вспомнил, что забыл ланч бокс с бутербродами в кухне на столе. Возвращаться – дурная примета и Роман решил не возвращаться. Обидно было только из-за термоса с кофе, но и в этом случае можно потерпеть, тем более что на трассе полным-полно придорожных кафе, в которых наверняка удастся перехватить не такой вкусный, как дома, но горячий напиток.

Роман ехал в Самару на встречу с братом Яна Качмарека – Стасом. Он гастролировал там с цирком, и суббота была последним днём работы группы акробатов в этой программе. Далее путь группы лежал в Казань, а это на двести километров дальше. Роман выбрал меньшее зло.

Васенко вошёл в грим-уборную Стаса через пятнадцать минут после окончания номера. Качмарек ещё не переоделся. Он стоял перед зеркалом и делал упражнения, восстанавливающие дыхание. Вдох – и грудная клетка Стаса увеличивалась в объёме, юноша становился похожим на Геракла из детского мультика: выдох – и он превращался в среднестатистического мужчину – вылитого школьного учителя. Сходство увеличивали круглые очки, которые в данный момент имелись на лице Стаса. Вдох:

– Вы из Сартова? Следователь? – спросил Геракл.

– Роман Валерьевич Васенко, – представился посетитель.

– Проходите, присаживайтесь, – предложил школьный учитель. – Я сейчас…

Вдохнув, и выдохнув ещё пару раз, Стас достал из шкафчика полотенце и протёр им потное лицо.

– Ужинали?

Роман был удивлён вопросу:

– Нет.

– В гостиницу устроились или в ночь обратно?

– В гостиницу. Вы можете подсобить прописаться в вашу ведомственную?

– Думаю, да. Там и поужинаем…

За столиком в ресторане цирковой гостиницы Стас сразу спросил Романа:

– Как я понял из телефонного разговора вы по поводу смерти подполковника Сперанского. Меня что, подозревают?

– Вам как, вокруг и около, или сразу в лоб?

– Значит, подозревают… – Стас поднял руку, щёлкнул пальцами, подозвал официанта. – Принеси нам, Серёга, водочки и к водочке чего-нибудь солёненького…

– Ужинать будете, Станислав Марцелович, или только выпивать? – официант расплылся в сладкой просящей улыбке.

– Не забегай вперёд, Серёга. Ужинать будем…

– И обедать тоже… – заметил Васенко, – есть хочу отчаянно…

– Тогда по борщику горячему и водочки, – уточнил Стас, и, посмотрев на Романа, добавил. – Прошу ваш первый вопрос…

– Какие отношения вас связывали с подполковником Сперанским?

– Брат у меня был Ян, вы это хорошо знаете. Покалечил его Сперанский. Не только физически. Он его нравственно уничтожил…

– Стас, давайте всю историю подробно, так, как вы её видите.

– По рюмочке, и вперёд… – попросил Качмарек.

Стас выпил рюмку водки легко, сладко чмокнул губами и заел ложкой горячего борща. Роман даже позавидовал, он никогда с таким удовольствием водку не пил. Хотя любил пригубить рюмку – другую с хорошей закуской после бани.

– Я узнал, что Янчик с катушек слетел, когда его из армии попёрли за пьянку, – начал рассказывать Стас. – Приехал в Сартов на каникулы к бабуле, родители у нас к тому времени умерли. И, слава богу не видели позора Яна. Бабушка рассказала: Ян начал пить, на работу не устраивается, бомжует… Искал я его долго, недели две…

Стас налил ещё по рюмке водки и, не дожидаясь Романа, выпил её залпом. Роман свою рюмку пить не стал.

– Нашёл Янчика в подвале почти рядом с бабулиным домом. Он там спал на дырявом диване… едва узнал… От моего большого брата остался один позвоночник. Рядом с ним какая-то пьянчуга отиралась, слёзы грязные по щекам размазывала и всё кому-то кулаком грозила…

– Так, – остановил Васенко Качмарека. – Давайте борща похлебаем, пока горячий, а потом продолжим…

Стас согласно кивнул и потянулся за графином с водкой. Роман, прикрыв его рюмку ладонью, остановил парня:

– Не частите, Стас, иначе у нас разговора не получится и мне придётся пригласить вас в Сартов…

Стас опять кивнул и энергично заработал ложкой, поглощая борщ.

Пока собеседники ждали второе блюдо, Стас продолжил:

– Ян мне тогда историю с Егором Елистратовым рассказал. И о бое со Сперанским тоже поведал, как он его спиной об пол шмякнул. Говорил спокойно, а потом заплакал. Я тогда подумал, что это пьяные слёзы, но то, что он сказал позже, меня поразило. Ян винил себя за трусость. Он ведь тогда ничего никому не сообщил. Промолчал. Экзамены сдал и уехал в часть. По прибытии в гарнизон узнал, что Стефа – невеста Егора, за Сперанского замуж вышла, и это тоже проглотил… Потом признался себе, что все время просто боялся. Ходил по училищу и боялся. Засыпал, от каждого шороха просыпался и боялся. На новом месте службы в полку боялся. Однажды в кабинете командира части фамилию Сперанского услышал, в связи с чем уже не помню, вроде победил он на каких-то общеармейских соревнованиях, так у Яна настоящая истерика была. Водой отпаивали, как кисейную барышню. Тогда мой брат рухнул… Давайте всё-же по рюмочке ещё жахнем, тяжело мне вспоминать… – попросил Стас.

– Ну, давай, – махнул рукой Роман. – Давай доедим и у вас в номере продолжим. Удобно?

– Удобно, удобно… – сразу согласился Стас. – Я один проживаю всё-таки Народный артист Российской Федерации, мне люкс положен.

– А у меня сведения, что ты Заслуженный…

– Был Заслуженный. Уже месяц в Народных хожу… Будущий зять мэра не может быть Заслуженным… Шучу, конечно… У меня группа исключительная и акробатический номер уникальный… Так что заслужил Заслуженный Народного…

Люкс Качмарека был двухкомнатным: с гостиной и спальней. Кстати, оказались и два кресла у журнального столика друг напротив друга. Прежде чем продолжить рассказ, Роман попросил Стаса помочь ему зарегистрироваться в их ведомственной цирковой гостинице, но Стас вдруг предложил:

– Ночуйте здесь, этот диван свободен. В шкафу есть дополнительный комплект белья. Вы меня не стесните, а я вас?

Роман благодарно улыбнулся:

– Хозяин не может стеснять гостя… Спасибо, Стас. Мне только до утра… – и взглянув на циферблат ручных часов, добавил, – тем более до утра не так много времени осталось, а разговор мы не закончили, итак… Ваш брат по рассказу одного из его однокурсников был крепкий, боевой парень, как же он так сломался? Вы поняли из его рассказа?

– У кого вы спрашивали о Яне? Секрет? – Стас вынул из серванта хрустальную пепельницу и, поставив её перед гостем, спросил, – вы же курите? Курите. Чего мучаетесь… – он указал взглядом на широкую щель между входной дверью и полом, добавил, – не волнуйтесь, я балконную дверь открою – всё сразу вытянет. Здесь сквознячище сильнейший организуется…

– Мы расспрашивали о Яне его одногруппника Владимира Григорьевича Сибукова…

– Да, Владимир Григорьевич человек справедливый, – согласился Стас и сел в кресло напротив Романа. – …Я много думал о Яне… вот, что понял… Он увидел, как Сперанский убил Егора. Это было так быстро, легко, понимаете легко. Так легко, что страх накрыл его с головой. Потом стыд за этот страх доделал своё дело… Ян ушёл от людей туда, где его никто не знал, и где всем всё по барабану… Я же вам говорил про спившуюся женщину с колтуном9 на голове, которая бегала по подвалу, плакала, грозила кулаком какому-то человеку, видимо, присутствующему только в её мозгу. Она мешала, и я, достаточно, грубо попытался её выпроводить. Ян не дал. Мне тогда показалось, он мог меня ударить из-за неё. Выкрикнул, как-то нервно, через комок в горле, что она жертва Сперанского. Оказалось, в юности она с Пся встречалась, любила его отчаянно, забеременела, а он её выгнал и от «приплода», так он тогда выразился, посоветовал освободиться. Девчонка пришла домой и повесилась, но неудачно, повредила себе голосовые связки. Откачать – откачали, но голос восстановить до конца не удалось. Вместо звонкого девичьего голосочка, получила хрипатый старушечий.

– С этого места поподробнее, пожалуйста. Фамилию женщины Ян называл?

Стас нахмурился. Было видно, что он делает усилие, чтобы вспомнить:

– У неё какая-то фруктовая фамилия: толи Малинкина, толи Клубничкина, толи Кружовкина, – Стас даже зажмурился и запрокинул голову. – Нет, не вспомню…, извините…

– Что ещё он о ней говорил? Припомните, пожалуйста, это важно…

– Говорил, что от ребёнка ей мать не позволила освободиться, и она его родила. Только мальчик получился с каким-то изъяном. На нём отразилось потрясение, перенесённое матерью во время беременности. Девчонка не справилась с этим – начала пить…

Роман записал все, что узнал о бывшей девушке Сперанского в блокнот, положил его на журнальный столик, попросил:

– Вернёмся к Яну и Сперанскому. Чем закончилась ваша беседа с братом?

– Я настойчиво просил его вернуться в дом бабушки, обещал поговорить с руководством цирка об устройстве его на работу и он вроде согласился. Сказал, что придёт, как только пристроит Зину… Вот! – обрадованно вскрикнул Стас, – её звали Зиной… но не успел, умер через три дня – отравился палёной водкой… На похоронах Яна Зина была. К гробу не подходила. За надгробьями пряталась и плакала очень… Я звал её на поминки, она головой помотала и побежала… трезвая была… причесанная… Ян тогда в подвале ещё сказал, что Пся на ней не женился ещё и потому, что её Зиной звали. Представляете, он смеялся и говорил, что его жену не могут звать З-з-зиной, что это не имя – это диагноз…

– Владимир Григорьевич Сибуков сказал, что вы, Стас, на похоронах позволили себе сказать лишнее, грозили Сперанскому, это так?

– Так! – Стас вновь встал и большими шагами пошёл по гостиной. – Так! Я ненавижу Сперанского, ненавижу…

– Он убит, Стас, так что все глаголы в отношении его должны быть уже в прошедшем времени… – заметил Роман.

– Нет, господа, у меня боль о брате вот здесь, – Стас постучал кулаком по груди. – До сих пор колом стоит. Она не в прошедшем времени стоит… На похоронах я сказал, что отомщу и подвешу гниду за ноги вниз головой, как убойную свинью… Кому надо поняли, о ком я говорю… Ненавижу его и сейчас, и завтра буду ненавидеть… После поминок Сибуков затащил меня к себе в училище. Мы там посидели за рюмочкой… Яна вспомнили… Кулаки сильно чесались… Очень хотелось пойти и прибить гада, но меня остановила девушка…

– Что за девушка?

– Владимир Григорьевич пригласил юриста из их училища. Вот её помню звать Олей, хорошенькая такая с ямочками на щёчках. Она объяснила последствия для меня… доказать – не докажу, а жизнь себе испорчу. Я притормозил… но затаился… С этим гадом надо было быть хитрее его и наглее…

– Стас, вам удалось отомстить?

– В переводе на русский язык вы, Роман Валерьевич, спрашиваете не я ли укокошил Пся, так?

– Так.

– Отвечаю – к сожалению, не я!

– Алиби?

– Есть алиби. Кстати, два месяца назад или чуть больше, когда мы гастролировали в сартовском цирке, случилась интересная встреча.

– Подробнее…

– Однажды, после выступления меня в гримёрке посетил импозантный мужчина. Я решил, что это чиновник достаточно высокого ранга. Он по-хозяйски, без стука открыл дверь и, не дождавшись приглашения, вошёл. Правда, с букетом. Обычно люди такого сорта не приносят цветов. Считают, что они сами по себе подарки. Я привык. С тех пор как мы с Маришкой, дочерью вашего мэра обручились, ко мне часто шастают городские чиновники обозначить своё почтение. Тогда показалось, что и этот из них. Мужик выразил восхищение мастерством нашей группы. Я предложил ему выпить рюмочку коньяка. Ой, не смотрите осуждающе, Роман Валерьевич, коньяк расслабляет, а я большую часть номера делаю без страховки.

– Да нет, что вы, я просто завидую, что можно вот так попросту после работы выпить рюмочку коньяка…

– Вы хотите сказать, что не делаете этого? – хитро сощурясь, спросил Качмарек.

– У меня после работы жена и дети. Хотя напиваться, иногда напиваюсь. Но так, чтобы рюмочку. И не будем обо мне, давайте дальше…

– Мы выпили, поговорили о тесте, о предстоящей свадьбе, о сложности нашего номера, о гастролях, в общем, обо всём и не о чём. Человек оказался приятным. Попенял, что страховка у нас хлипковатая и начал откланиваться. А у двери сказал такую фразу: «…вы, Стасик, поберегите себя, страховочку усильте, а то повиснете на оборванных верёвках вниз головой, как убойная свинья…» Он ушёл, а я с открытым ртом так и застыл. Когда отпустило, кинулся к двери… ну куда там – ни-ко-го! Вот, оказывается, как – коньячок-то я, будь он неладен, с лютым врагом распивал…

– И что же вы думаете по этому поводу? – разглядывая акробата, спросил Роман.

– А то, что он узнал о моих увеличивающихся возможностях в связи с женитьбой и пришёл предупредить, чтобы я особенно не рыпался…

«Отлично! Тем самым Сперанский подтвердил твоё будущее алиби, парень, – с удовольствием подумал Роман. – Он ни за что бы не открыл калитку, увидев тебя в глазок». А вслух спросил из чистого любопытства:

– Стас, я верю вашему рассказу, но все же алиби на момент гибели подполковника Сперанского представьте…

– В тот день, когда вы позвонили предупредить о приезде, я посмотрел календарь, у нас с Маришкой была помолвка. Этот день, вечер и ночь мы с невестой были на виду у многочисленного количества народу. Тесть постарался…

– Я предупредил вас, что разговор пойдёт о подполковнике Сперанском – однокурснике вашего брата. Разве я называл дату его гибели?

Стас выкинул руку, в сторону стоящего рядом с кроватью ноутбука:

– Он сообщает любую новость быстрее самого быстрого гонца. Я полюбопытствовал. Сперанский в вашем городе человек небезызвестный, местное телевидение сообщила о его гибели. Ну уж, как водится, интернет сразу подхватил.

Роман ещё посидел, размышляя, затем вынул из пачки сигарету, взял в руку пепельницу и вышел на лоджию. Стас пошёл за ним. Они молча стояли, наблюдая за восходом, которого, в общем-то, и не было. Солнце не поднялось, а только разбухло, и набирало рыжеватую ярь.

– Я, пожалуй, поеду… – в раздумье проронил Роман.

– Вы же не спали! Ложитесь, хоть часок вздремните. Я-то могу позволить себе сегодня дрыхнуть до вечернего представления…

– Нет, поеду. Спать не хочу. Если что в машине подремлю… Спасибо тебе.

– Что-нибудь прояснилось? Или впустую приехали? – полюбопытствовал Стас.

– Нет, не впустую… На горизонте появилась некая Зина и её сын…

Уже в машине Роман обдумывал схему поиска некой Зины и её сына. Другой зацепки в деле погибшего подполковника, на данный момент, у дознания не было. Всё, что в последнее время появлялось, тут же рассыпалось, опровергалось подтверждёнными алиби. Пока ещё со следственного горизонта не исчезли Шахерезада и её сынок.

– Версия об участии в убийстве вдовы и её сына неубедительна… Здесь тонко, – думал Роман, следя за дорогой. – Шахерезада не питала нежных чувств к своему благоверному, но, как правильно заметила дочь Вера, не стала бы стрелять в лошадь, на которой скачет. Может быть, нервный срыв. Она слышала скандал из-за перстня Сперанского с дочерью, нервы не выдержали, и королева поставила точку. Откуда взяла пистолет? Вот то-то и оно… Непрочно все хлипко, – произнёс Роман, подводя итог своим мыслям. – Сынок? Этот совсем слабак… Хотя как раз такие слабаки в момент истерики могут сотворить многое, чего и ждать – не ждёшь…

Желая разбить монотонный шум колёс, Роман продекламировал:

– Ну вот и выплыли из туманной дали твои чудовища, Ромка… Не позволяй им этого делать…

Дорога из Самары почти до самой границы Сартова была, как говорил друг Исайчев, «хорошо утоптанной». Машина шуршала колёсами, убаюкивала водителя, и Роман решил остановиться, чтобы немного подремать. Он увидел съезд с основной дороги. Съезд вёл на асфальтированную стоянку. Машин в этот момент на ней не было. Васенко заглушил двигатель, оттолкнул сиденье назад, откинул его и с наслаждением вытянул ноги, разложил руки вдоль тела по стойке «смирно». Закрыл глаза и тут же уснул…

Лицо Шахерезады выплыло из запотевшего лобового стекла автомашины… Оно старело на глазах, и пальцы на поднятых и тянувшихся к Роману руках мелко-мелко дрожали. Шахерезада тяжело вздохнула, вскинула голову. На виске вздулся тёмный бугорок и бился так, как будто маленький молоточек стучал по коже с обратной стороны виска. Широкие сухие до блеска зрачки. Упавшая на лоб влажная прядь. И морщины, глубокие морщинки у губ, невесть откуда заползшие на белое с пергаментным отливом лицо. Подбородок, отваливаясь, открывал чёрную дыру рта, из которого с хриплым треском вываливались слова: Пся-я-я-я… где-е-е… мой-ой-ой… доми-и-ик у моря-я-я-я… сука-а-а-а…

Роман резко размежил веки, так же резко нажал кнопку возврата сиденья и принял вместе со спинкой кресла рабочее положение.

– Нет всё-таки эта баба при делах, – желая прогнать сонное виденье, Роман вышел из машины, открыл багажник, вынул бутылку минеральной воды, умылся. Потом как всегда, в таких случаях, попрыгал на месте, выкидывая в разные стороны руки, пробежал несколько кругов вокруг машины и, взбодрившись, плюхнулся обратно на сиденье, прочищая горло, закричал:

Он выжал сцепление, включил первую скорость и медленно двинул машину вперёд, злясь на себя, а больше на приснившуюся ему жену потерпевшего.

– Дома выспишься, Ромчик. Не дай бог, кто-нибудь ещё взаправду выскочит из лобового стекла…

Так и не дождавшись приглашения от Сперанского—младшего, Михаил Исайчев позвонил ему на работу и узнав, что тот ещё болен, решил все же навестить фигуранта дома.

Олег Леонидович открыл дверь, виновато улыбнулся и жестом руки пригласил гостя войти:

– Простите, всё ещё сопливлюсь, поэтому не звонил. Что-то срочное, Михаил Юрьевич? Проходите в мой домашний кабинет, я пойду приготовить кофе…

– С зёрнышками? – спросил Исайчев, пошмыгивая носом и давая понять хозяину, что запах алкоголя в квартире слишком густой.

– С зёрнышками, с зёрнышками, – игнорируя тон гостя и ничуть не смущаясь, подтвердил Олег Леонидович. – Я уже предупреждал, я алкоголик… Пока буду готовить кофе, откройте, пожалуйста, дверь балкона, проветрим мои пенаты…

Исайчев выполнил просьбу Сперанского, пододвинул кресло к приоткрытой балконной двери, сел в него, принялся разглядывать комнату, которую хозяин определил, как «мой домашний кабинет». Она была невелика, обставлена современной дорогой мебелью. На стенах в бессистемном порядке висели изящные книжные полки. Корешки книг были не новыми, и по степени их истрёпанности Исайчев понял – хозяин заядлый книгочей. Книги ровными аккуратными стопками лежали всюду: на журнальном столике и под ним, на подоконнике. Но более всего Михаила поразила конторка – высокий письменный стол с наклонной доской для любителей писать стоя. Если бы не стойкий алкогольный запах и порядочное количество пустых бутылок, аккуратным рядом выставленных в одной из книжных полок, то, не будучи знаком с хозяином, Михаил решил бы, что находится в квартире учёного мужа, которого в жизни интересуют только книги и его собственные научные труды. В кабинете было чисто, очень чисто. Вглядевшись, Исайчев не обнаружил на мебели ни одной пылинки, как будто хозяин только что закончил влажную уборку.

– Что сегодня привело вас ко мне? – ставя поднос с чашками на журнальный столик, спросил Олег Леонидович. – В общих чертах можете обрисовать, как продвигается дело маминого мужа? Если вам позволено, конечно…

– Не позволено. – Михаил всмотрелся в чуть одутловатое лицо Сперанского и понял, резкий ответ никак не задел собеседника. – Как себя чувствуете?

– Не скажу… – хихикнул Сперанский, – я себя не чувствую… Но сегодня трезв, трезв, пока…

– Меня интересуют причины, по которым вы задали Роману Валерьевичу вопрос о смене фамилии. Что произошло?

– Роман Валерьевич – это кто? – удивился Сперанский.

– Вы действительно трезвы? – не скрывая раздражения, спросил Михаил.

– Трезв! Только голова трещит со вчерашнего… Можно поправлюсь немного? Разрешите малюсенькую рюмочку коньячку, и я готов к испытаниям… а? Вам не предлагать?

Михаил отрицательно покачал головой:

– Не моё, конечно, дело, но всё же не боитесь спиться, Олег Леонидович?

Сперанский опрокинул в себя рюмку коньяка и изобразил на лице выражение полного блаженства:

– Я уже… как говорится, спился… не вижу в этом ничего плохого… Мне это нравится…

– С работы выгонят! – бросил Исайчев.

– Меня? – искренне удивился Сперанский. – Кто в нашем городишке рассчитает кредитные риски лучше чем я. Меня в Москву умоляют… но я не умаляюсь… Итак, по поводу фамилии. На черта мне фамилия какого-то дядьки? Хочу свою. Я Олег Егорович Елистратов.

– Леонид Михайлович по документам ваш отец. Он вас воспитывал…

– Бросьте… – оборвал Сперанский. – Воспитывал – это как? По документам? Воспитывают любовью, ненавистью, палкой, пряником… Равнодушием воспитать никого нельзя. Не было у меня никогда ни воспитателя, ни отца…

– Как вы узнали об этом?

– Мать по злобе сказала…

– ?

– Она позвала нас с Верой на совет. Повестка дня: как жить дальше? От подполковничьей пенсии матери будут выплачивать только одну треть. Бизнесок побрякушечный, кстати, убыточный – придётся прикрыть. Это Сперанский мог себе позволить тешить Шахерезаду, я позволить не могу. Возить её к месту работы некому. Я предложил вскрыть коробочку с надписью «Домик в Дивноморске», сделать вклад в банк и жить на проценты. По моим прикидкам там хоро-о-шие денежки получаются… Мать против. Тут я, наконец, набрался храбрости, взбрыкнул, так сказать, заявил, что больше она от меня ни копейки не дождётся, – Сперанский передёрнул плечами, стряхивая с себя прошлый страх. Потянулся к бутылке. Михаил резким движением схватил его рюмку, но Олег Леонидович жёлчно улыбнулся и отпил прямо из бутылки.

– Не волнуйтесь, Михал Юрьевич, до вашего ухода я продержусь…

– Продолжайте, Сперанский!

– Мать боюсь всю жизнь… Когда я, наконец, высказался, она аж затряслась, взъярилась и вынула из ящика фотографию, бросила её мне со словами: «…те деньги, которые ты давал на домик вовсе не на домик были, а плата за любовь и ласку Леониду Михайловичу, потому что Сперанский вовсе не обязан был…» Врёт, конечно, о любви и ласке. Не тратил он эти деньги – копил! Коробочка тяжёлая была, там копеечки позвякивали. Мать у нас ещё та актриса, говорит, что это не деньги шелестят, а кости её в гробу. То бишь теперь это – не домик в Дивноморске, а её гробовые… Дальше ещё хлеще. Заявила, что я просто обязан в память о нём взять опеку над его старой матерью. Ну это уже ни в какие ворота… Зачем это? По мне так она, как обычно, Ольге хочет гнусность какую-нибудь устроить. Ну не может угомониться… Сперанский, гадёныш, о бабушке нашей последние два года не вспоминал… Я, правда, тоже гадёныш, старушку почти не навещаю – матери боюсь.… Она всегда против посещения мной и Верой дома Оли. Так что, верно – гадёныш и трус… Хотя? – Олег Леонидович прищурил глаза, – какая она мне бабушка?

– Олег Леонидович, вы бабушку-то… – не выдержал Исайчев, – она вас чем обидела? Она вас любит…

– Да, да, да любит, – спохватился младший Сперанский. – Вернее, любила. Сейчас она, вероятно, уже не понимает, что такое любовь. А раньше мировая бабка была. Пирожки нам передавала. Я с клубникой люблю. Всё лето у неё на даче крутился. Но если глубоко копнуть, она мне с Веруськой получается никто. С какой стати я над ней опеку должен брать? Нет! Надо срочно фамилию менять, срочно!

– Выходит, наследство Сперанского раз он вам никто получать не будете? – Исайчеву захотелось уколоть собеседника, задеть его…

– Я, что дурак? – равнодушно, без смущения обронил Сперанский, отхлёбывая из бутылки. – Конечно, буду! Обязательно буду! С паршивой овцы хоть шерсти клок… Но опека? На черта мне эта опека?

– Может быть, для того чтобы ваша мама имела возможность взять бабушку к себе? Она ведь теперь одна, – предположил Исайчев.

– Да вы что-о-о! – Сперанский поперхнулся кофе, которым запивал коньяк, и чуть разлил его на паркет. Резко вскочил, бросился в кухню. Оттуда вернулся с тряпочкой и, согнувшись как цапля на длинных ногах, стал вытирать разметавшиеся коричневые капли. – Она к себе бабушку? Бабушка и дня там не проживёт. В усадьбе по отношению к ней повышенная концентрация яда.

– Странно. Понятно почему она Милу Михайловну не жаловала, Ольгу не любила, а свекровь-то ей что сделала? – с сомнением спросил Михаил. – Она, по рассказам Ольги и однокурсников Леонида Михайловича, всегда самый сладкий кусок вашему отцу отдавала. Никогда с его семьёй не жила, боками на кухне с вашей мамой не тёрлась. Откуда такая неприязнь?

– Не отцу, а отчиму, – пьяненьки подмигнув, поправил Сперанский. – Она действительно даже, когда мы всей семьёй к бабуле в гости приходили, всегда перед отцом раскланивалась, и сладкий кусочек ему в тарелку совала. Но не последний, а моей матери последний был нужен. У меня мать жадоба, но я её люблю… Мать только однажды с бабулей сцепилась, и этого хватило на всю оставшуюся жизнь…

– Олег Леонидович, извините, если это не касается гибели вашего отчима, давайте опустим…

– Отчего же! Гибели, может быть, не касается, а вопроса опеки – да! Бабушка, когда к дочери на постоянное место жительства переезжала, квартиру свою продала и между детьми вырученную сумму разделила. Мать возмутилась, попеняла бабуле вроде как внуков трое и делить нужно было на меня, Веру и Ольгу. Бабуля тогда первый раз в жизни достаточно твёрдо пояснила, что своё добро она на детей делит, а уж потом её дети на своих пусть разделят, как захотят. Мать ей это до смерти помнить будет. Она отчиму всю плешь пропилила. Всё твердила, что бабушка Ольгу-мерзавку в два раза больше её чад любит. А вы говорите к себе взять…

– Тогда ваши предположения на этот счёт?

– Знаете, когда мы наорались, наобзывались и наплакались, она сказала, что усадьбу продавать не хочет – это наше с Верой наследство. Усадьба записана на Леонида Михайловича. В права мы вступим только через полгода. Усадьба отойдёт мне. Веруськину долю я должен выплатить. На неё мы и купим сестре домик в Дивноморске. А мама будет жить летом у Веры, зимой у меня… В Дивноморске зимой мерзко. Опекунство я должен все же оформить, так как она обещала это отцу и обещание своё должна выполнить… Странно, правда?

– Что же странного? – сложив брови домиком, спросил Михаил.

– Странно, что подполковник просил её об этом и она ему обещала…

Михаил недоуменно пожал плечами, подумал: «не просто странно, а очень странно, судя по всему… Ткнуть Ольгу носом? Во что? Зачем?»

Ему вспомнилось лицо Ольги и то, как она касается холодным кончиком носа его щёки, и каким счастливым он бывает в эту минуту. Следующий вопрос Исайчев задал не по «делу Сперанского», а из-за Ольги, ему хотелось разговорить «сынка» и понять, что задумала вдова:

– Что вы со Стефанией Петровной решили по её вопросу? Она больна, как будете жить дальше? Как поступите? Ей одной в усадьбе будет тяжеловато.

Сперанский посмотрел куда-то в угол комнаты и огорчённо ответил:

– Я, знаете ли, скучаю по этим кустикам. Хотя три месяца назад их ненавидел. Через полгода продам свою квартиру, перееду к матери. Мои совсем ушли. Теперь холостякую. С матерью трудно, но хоть не один… Вере отдам её долю. Она всё равно в Сартове жить не хочет. У неё там, у моря, какой-то возлюбленный турок появился… даст бог – все у них сладится… С Ольгой ругаться не хочется, позвоню ей, скажу, чтобы она сама оформила опекунство над бабушкой, если ей это надо, а матери сообщу, что мы опоздали… Хотя зачем это Ольге? Они и так нормально живут… Ну вот, как-то так…

Исайчев смотрел, как Сперанский складывает в аккуратный квадратик тряпочку, которой только что вытирал капли кофе, и ему стало неуютно оттого, что его собеседник ко всему равнодушен… Подавляя нарастающее раздражение, Михаил задал последний вопрос:

– И все же, Олег Леонидович…

Но Сперанский не дал Михаилу договорить:

– Называйте просто Олегом, мне при каждом упоминании отчества хочется выпить. Не думайте, я его не ненавидел, я даже завидовал ему… Он всю жизнь любил маму какой-то неистовой любовью… Это было… Это было…

– Хорошо, Олег, мне нужна ваша помощь. Назовите людей в Сартове, с которыми Леонид Михайлович общался на постоянной основе?

– О! Ясно – следствие буксует… В прошлый раз мы говорили с вами об этом: Сперанский давно оборвал все родственные связи, а связи другого качества, как вы говорите на постоянной основе, у него никогда и не возникали или я о них не знаю. Хотя погодите… – Олег встал, подошёл к подоконнику, вытянул из стопки книг книгу средних размеров в зелёном, будто забрызганном кровью переплёте. – Страшно люблю детективы. Знаете, Михаил, я их перечитываю. Вот в этой книженции всех изничтожил конюх, который не имел к главным героям никакого отношения. Но это на поверхности, а на самом деле…

– Олег, вы что, собираетесь пересказать мне детектив? – спросил Исайчев и посмотрел на Сперанского-младшего внимательнее, чем прежде.

– Нет, конечно, – задумчиво и как-то заговорщически проговорил Олег. – Подполковник довольно плотно общался с программистом, если это можно назвать общением. Сергей глухонемой. Но он единственный человек, который был в доме периодически. У Серёги своя компьютерная фирма. Фирма крохотулька. Я консультировал его по экономическим вопросам. Сотрудников двое – он и его жена Даша. Приятная во всех отношениях женщина. Повезло ей с мужем, безусловно, но не совсем…

– В смысле? – не понял Исайчев.

– Муж глухонемой, – хихикнул в кулачок Сперанский, – но не капитан дальнего плавания, понимаете меня, да? Хотя программист всю жизнь лицом к монитору сидит, за его спиной, что хочешь вытворяй… посему можно считать, почти капитан дальнего плавания, – и Сперанский засмеялся громко, раскатисто. – А ещё он, как выражается сейчас молодёжь, батан…

– Ну, хватит. Давайте закругляться, – сухо оборвал хозяина Исайчев.

– Погодите, я не закончил с программистом. Интересная, на мой взгляд, версия. Программиста я рекомендовал подполковнику. В банке Сергей консультирует по сложным вопросам нашу компьютерную группу. Программист от бога! Отец его взял. Приблизил к себе. Относился к нему лучше, чем ко мне. Теперь понятно почему. Но тогда я думал, что я сын. А он, сволочь, всю жизнь знал… Подумать только, я ему платил за любовь, за ласку. И где было то, за что платил. Где?

– Олег Леонидович! – повысил голос Михаил, пытаясь остановить поток слов собеседника. – Ближе к делу.

– Проехали… – Сперанский отметающим жестом показал, куда «проехали». – Фамилию и координаты программиста дам, у меня есть его визитная карточка. – А вы присмотритесь, присмотритесь…

Олег Леонидович положил детектив в то место, откуда взял и ещё раз аккуратно поправил стопку книг. В одном из ящичков конторки он отыскал визитку и, прежде чем отдать её Михаилу, прочитал голосом шпрехшталмейстера11: «Сергей Викторович Сахно. Фирма „Мой любимый компьютер“. Звонить всегда. Спросить Дарью».

– Вот! Нашёл вам убийцу…

– Смешно, – бросил Исайчев, подался вперёд и взял на журнальном столике в одной из стопок верхнюю книгу – «Женихи воскресают по пятницам» Дарья Донцова. Следующей томом был детектив той же Донцовой «Джентльмен сыска Иван Подушкин», – Михаил встал, подошёл к подоконнику, здесь лежали три разновеликие стопки, и каждая начиналась с книги Дарьи Донцовой. Михаил пригляделся: книжные полки заполняли ряды повторяющихся серийных обложек. – Ничего себе! – буркнул под нос Исайчев, – не так уж и смешно!

Из жизни вдовы полковника Сперанского Стефании Петровны

Осень, бесстыдница, раздела деревья догола. Сбросила на землю их жёлтые платья. Обернула лихую зелёную красоту в серо-коричневые старческие наряды. Деревья скукожились под чёрствым дождём и превратили сад в волшебное царство скупого рыцаря, лютого и несимпатичного, жадничавшего дать даже маленькую толику пёстрых красок, чтобы расцветить дрожащие от холода ветви.

Стефания Петровна брела к пруду по вымощенной камнем дорожке, опираясь на бадик. Там, на площадке по-прежнему стоял плетёный столик с чугунными ножками и такое же кресло.

– Лёнчик давно бы убрал, чтоб не мокло, – подумала Стефания Петровна, – хозяйственный был мужик…

Она палочкой очистила сиденье от листьев и тяжело плюхнулась на него, огорчаясь, что забыла взять мягкую подушку.

– Лёнчик бы не выпустил из виду… – проворчала Стефания Петровна, откинулась на спинку кресла и вытянула ноги. Боль отпустила коленные суставы, перелилась ниже в лодыжки. – Вот сука-а-а… – застонала женщина, запрокинув голову. Она разжала кулак свободной от бадика руки и привычно-точным движением бросила в рот лежавшую в ладони таблетку. Закрыла глаза, затихла. Через короткое время засопела, заснула…

Любопытная сорока села на стол, постучала клювом по его поверхности, принялась подъедать крошки вчерашнего размоченного волглым воздухом бутерброда. Стефания Петровна встрепенулась, скосила глаза, и некоторое время наблюдала за птицей:

– Ничего, ничего, Лёнчик, я простила тебе твою смерть… – прошептала она, отвечая собственным мыслям.

Сорока не испугалась, она посмотрела на Стефанию Петровну круглым карим глазом с большим чёрным зрачком, спрыгнула со стола, начала швыряться острым клювом в трещинах мощёной камнем площадки. Стефания Петровна постучала бадиком по ножке кресла, прошелестела едва расщепляя губы:

– Пошла отсюда, нахалка! Я хочу побыть одна!

Она устремила свой взгляд туда, где берег плавно переходил в сосновый лес, и долго всматривалась в чёрную тучу, висящую над вершинами деревьев. Постанывая, отклонилась в сторону, навалившись всем телом на один из подлокотников кресла: вынула из бокового кармана пальто сотовый телефон. Полистала пальцем небольшой список контактов, нажала на клавишу «Муж» и клавишу «Громкая связь». Металлический голос ответил:

«Телефон вызываемого абонента отключён или находится вне зоны доступа». Она ещё раз внимательно посмотрела на пластмассовую коробочку, размахнулась и с силой метнула её в пруд. Озираясь по сторонам, зашипела, медленно произнося слова:

– Я знаю, Лёнчик, кто тебя укокошил. С удовольствием поведала бы об этом следователям, но тогда должна буду рассказать и о твоём чёрном деле, последнем, которое ты, Лёнчик, сотворил ради меня… Мы доведём задуманное до конца. Я и ты! Прощаю тебе твою смерть… прощаю – повторила Стефания Петровна, сжав кулаки, а потом закричала, неистово подвывая, подняв в небо стаю уток, прятавшихся в камышах:

– Но я не прощаю-у-у тебе твою жи-и-изнь…

Она закрыла глаза ладонями, и в её памяти всплыло лицо Сперанского. Оно было близко, совсем как тогда, когда в первый раз она подпустила его к себе: поднятые в сладострастии брови, раздутые, будто пластмассовые ноздри с жидкими пучками волос, чуть приоткрытый рот и слюни в уголках губ. Тогда Стефа Кукушкина зажмурилась. Она больше никогда в моменты их близости не позволяла себе открыть глаза, иногда из-под смеженных век вытекала слеза. Сперанский думал, что это слеза счастья. Это и была слеза счастья. Слеза её воспоминания о любви Егора. Потихоньку из жены Леонида Сперанского вместе со слезами воспоминания вытекла вся Стефа Кукушкина, и образовавшуюся пустоту заполнила Шахерезада. Шахерезада не любила никого, даже своих детей. К ним она относилась ровно, без благоговения. Верка, похожая на отца, раздражала именно этой похожестью на мягкого обожавшего её Петю Ермилова. С Петром, впервые после Егора, она почувствовала себя женщиной, не принимающей любовь, а дарующая её. С Петром ей было хорошо, даже очень. Она и Верку родила не столько назло Сперанскому, сколько для того чтобы помнить своё невероятное ощущение счастья их близости. Она ненавидела Петра именно за это. При встрече с ним, ей хотелось прижаться к его густо волосатой груди, вдохнуть запах его кожи с нотками хозяйственного мыла.

Сын Олег хоть и походил лицом на Егора был, как правильно заметил Леонид, хлИпок. Вырастая, всё больше тянулся к Сперанскому, старался угодить, понравиться. Мельтешил, не глядя в глаза. Она отчётливо понимала – из него никогда не вырастит Егор. Он, так же, как и она, сломался. Сломался ещё в утробе. Она боролась, пыталась исправить характер мальчишки, научить его сжимать кулаки и давать сдачу. Но однажды ей стало ни до чего. Появилась навязчивая боль в суставах. Боль вырастала постепенно. Сначала обозначилась лёгким похрустыванием. Стефания Петровна тогда смеялась, называла себя Кощеем Бессметным. А потом боль вздула и окрасила в сине-фиолетовые цвета лодыжки и колени, подобралась к плечам и самым маленьким суставчикам. Она покидала её только тогда, когда она, вытягивалась и почти не шевелясь, лежала в постели, и возвращалась при первом движении. Боль примирила Стефанию Петровну с её образом жизни, изгнала из неё протест и как скалкой в один блин раскатала её желания, мечты, любовь и ненависть. Теперь только боль правила балом. И ничего с этим, Стефания Петровна не могла сделать. Теперь Шахерезада хотела одного – обмануть свою боль… Вытрясти её из себя, избавиться… Домик у моря… домик у моря… там боль чуть-чуть отвлекалась от тела Шахерезады.

– Я догадываюсь…, – прошептала Стефания Петровна, – ты дана в наказание… Но ведь я не знала, как погиб Егор. Не знала до поры до времени… А когда узнала? Что сделала, когда узнала?… Ни-че-го! Мне было тепло в гнезде Лёнчика? Тепло… Сытно… – Стефания Петровна с силой сжала кулак и резко стукнула себя по больному колену, взвыла. – Что-о-о, Стефка, больно-о-о-о… больно-о-о-о…

Она плакала беззвучно, кусая губы, лаская нежными прикосновениями больные колени:

– – Ich Tat, Scheherazade, laß ab! Ich Tat, Scheherazade, laß ab!12

Она ещё раз с силой ударила себя по колену. Закусила до крови губу, скрипнула зубами, выдавливая слова:

– Ну-у-у нет! Я им покажу… я справлюсь…

Рабочий день близился к концу, а Исайчев и Васенко никак не могли выбрать время, чтобы поговорить, подвести предварительные итоги «Дела подполковника». У каждого из них были свои индивидуальные расследования и своя беготня и писанина. И всё же за пятнадцать минут до окончания рабочего дня они собрались в кабинете и, наконец, заперли дверь.

– Не открывай, даже если постучатся, – предупредил Михаил. – Давай, как ты говоришь «соберём в кучку» всё, что нам прислали по запросам. Итак, – Исайчев пододвинул к себе чистый лист бумаги, взял в руки хорошо отточенный карандаш, – читай, Роман…

– Ответ из психоневрологического диспансера: за четыре года через него прошло шестьдесят пять женщин, стремящихся рассчитаться с жизнью через повешенье, среди них двадцать три девушки в возрасте от 16 до 22 лет. Из них две Зинаиды, одна Зиннат на русский лад вполне может быть Зинаидой и одна Зиновия тоже вроде как Зина. Пофамильно так: Зинаида Огурцова, Зинаида Землянкина, Зиннат Бибарцева – понятно татарка, Зиновия Черниловская…

– Постой… Постой… – прервал Исайчев Романа, – Черниловская? Фамилия явно на слуху. На фруктовую совсем непохожа, но у Стаса Качмарика было нервное состояние, может, у него возникла ассоциация с чёрной смородиной? Давай глубже копнём именно Черниловскую… Зиннат Бибарцеву сразу отбрасываем, наш акробат отметил бы азиатскую внешность. Так, про женщину более или менее понятно… Что по программисту Сергею Викторовичу Сахно? Что-нибудь нашёл?

– Нашёл. Место проживания определилось. Звонил в тамошнее ЖКХ. Женщина разговорчивая попалась. Сообщила, что Сергей приёмный сын и раньше он вовсе не Сахно был, а полная бандитская безотцовщина. Посему сначала мальчишке не повезло…

– Бандитская? Это как?

– Говорит вроде мать у него шалава была, родила его от бандюгана и в родильном доме оставила. Больной мальчишка родился, мало того, что глухой, так ещё с заячьей губой. Ему приёмные родители операцию делали. Вроде всё обошлось, сейчас небольшой шрамик остался.

– Так… – задумался Исайчев, – от бандюгана – это интересно. Роддом запросить. Отказную посмотреть. Через мамашу и на папашу выйдем, может быть, он через столько лет на горизонте объявился и к своему злодейскому делу сыночка приобщил…

– Уже! Запрос отправил, но ждать будем долго. В психоневрологическом диспансере в архиве порядок и документы хранятся вечно. В роддоме бардак, они документы пятилетней давности сдают в архив, а там, как повезёт…

– Понятно, ты сказал сначала парнишке не посчастливилось. Предполагаю, что было ещё и потом.

– Было и потом. Ребёнка усыновила семья инженера Виктора Алексеевича Сахно. Фамилию, естественно, поменяли и отчество тоже. От глухоты лечили, но вылечить не смогли… Сергей окончил коррекционную школу с медалью, поступил в Сартове в филиал Московского университета путей сообщения на факультет прикладной информатики и его закончил с красным дипломом. Занимается бизнесом, у него своя компьютерная фирма, он, говорят, отличный программист.

– Про фирму и его способности я от Сперанского—младшего слышал. Не спросил только, как он с клиентами общается, – заметил Михаил.

– За него общается жена. Вероятно, она владеет навыками сурдоперевода.

– Знаешь, Роман Валерич, то, что мы сейчас копаемся в детстве Сахно, считаю бесполезно потраченным временем. Про отца бандюгана я от безысходности фантазирую. Хотя всё может быть, может быть… Чтобы себя успокоить, давай проверим: не наступил ли Сперанский на пятки уже взрослому Сергею Викторовичу Сахно. Не обидел ли чем парня? Запиши в распорядок дня вначале следующей недели разговор по душам с программистом. А сейчас концентрируйся на Зиновии Черниловской. Я пошёл к «шефу», вызывает…

– По этому делу? – обеспокоился Роман.

– Нет, работай спокойно… Не забудь все материалы по Сахно подшить в «дело». Увеличивай объём наработки, скоро отчёт…

Роман позвонил в дверь Черниловской уже ближе к вечеру. Он предварительно договорился с Зиновией Иосифовной о встрече, поэтому услышав за дверью шевеление, а затем петушиный вскрик:

– Кто?!

Роман чётко и ясно отрапортовал:

– Роман Валерьевич Васенко – следователь. Я вам звонил…

– Ах, да, да и всё-таки суньте в щёлочку вашу книжицу я, извините, удостоверюсь, что вы не злодей…

– Прошу прощения, Зиновия Иосифовна, но удостоверение вы увидите только в моих руках…

– Да-а-а? – удивилась хозяйка и, пошумев цепочкой, открыла дверь.

– Ну вот, – сделав шаг вперёд, лукаво поглядывая на хозяйку, улыбнулся Роман, – зачем дверь сразу открыли? У вас цепочка есть. А если я, действительно, злодей? Сначала нужно было открыть дверь, ограничивая её цепочкой, потом посмотреть мои документы, а затем открыть совсем…

Внимательно прослушав всё, что сказал Васенко, Зиновия Иосифовна резко дёрнула дверь вперёд, а затем назад, чуть не разбив Роману нос.

– Кто?! – вновь прокричала хозяйка, срываясь на петушиные нотки.

– Роман Валерьевич Васенко. Я из Следственного комитета. Недавно звонил…

– Документы, – попросила хозяйка, высунув в щель голову. – Ви только шо сказали, шо ви следователь, а теперь шо ви из Следственного комитета, как вас понимать?

– Я следователь из Следственного комитета. Голову уберите, смотрите на документ, не высовываясь, – строго сказал Роман, разворачивая перед глазами хозяйки удостоверение.

Зиновия Иосифовна убрала голову, отмахнулась от Васенко, как от назойливой мухи, и открыла дверь:

– Ну тебя, надоел, забегай уж так…

Пошла мелкими шажками в комнату, на ходу оборачиваясь и маня Васенко ладошкой.

– Я поняла, – лепетала Зиновия Иосифовна. – Ви меня пердупредили шобы я башку свою глупую убрала на всякий случай. Шобы ви по ней не вдарили?

– Именно так, – подтвердил Роман, ласково глядя на ещё не старую женщину, очень маленького роста, в больших, не по её размеру тапках и очках, совсем непохожую на пьяницу, каковой по рассказу Стаса Качмарека была искомая им Зинаида.

– Тода… тода,13 – едва слышно прошелестела Черниловская. – Я ведь год, как в Россию назад вернулась. Мы в Израиль не по собственной воле уезжали, за нами мой позор гнался. Глупая в молодости была такого натворила, вспоминать стыдно и не хочется. Отец тогда сказал матери: «Давай, Елима, бежать от позора нашей дочери, куда глаза глядят». А куда еврейские глаза глядят – в Израйль. Раньше мы с родителями в Беэр-Шева жили. Родители ушли. Перед смертью папа выразил желание быть похороненным на родине в России, ну и мама тоже с ним…, а я куда от их могил?

Она втиснулась в маленькое креслице, стоящее у большого разлапистого кресла:

– Присаживайтесь, молодой человек, это папино место… Он любил, когда я подле присаживаюсь. Вы посидите, а я мужской запах понюхаю… Да-а-авно мужского духа в моём доме не было…

Роман присел на краешек и тут же задал первый вопрос:

– Скажите, вам фамилия Сперанский о чём-либо говорит?

– Сперанский? – Черниловская задумалась, и Роман понял, если и говорит, то явно не о том, ради чего он сюда пришёл. – Нет, Сперанский – не знаю, Пытайло – знаю, а Сперанский – не знаю. Вы разве не по жалобе Пытайло ко мне пришли?

– Он на вас жаловался?

– Слиха14, думала ему тех деньжат, шо дала, мало показалось, он жаловаться побежал. – Зиновия Иосифовна неожиданно толкнула Романа кулачком в коленку и заливисто рассмеялась, – я им Мёртвое море в квартиру запустила. Им и этажу ниже…

– Ну, вы даёте… – рассмеялся Роман, – целое море?

Черниловская ещё раз ткнула Романа в коленку и, вытянув из кармана халата большой, похожий на скатерть носовой платок, принялась сморкаться и вытирать слёзы:

– Даю, даю… Пошли обедать… у меня фасолевый суп с горохом. Знаешь, как, по-вашему, называется?…

Предложение прозвучало так неожиданно, что Роман опешил:

– По-нашему, это как?

– Как? Как может зваться фасолевый с горохом суп – «Перестройка и ускорение», вот как, – Зиновия хихикнула в кулачок, подмигнула поочерёдно обоими глазами.

– Нет, спасибо, я пойду… работа.

– Так, шо приходили, не пойму?

– Вы же подполковника Сперанского не знаете? Не знаете! Значит, мне не к вам…

– Подполковника? Целого подполковника? У вас физиография его есть? Дайте посмотреть. Может, по фамилии и не знаю, а по физии узнаю…

Роман для порядка вынул из папки фото Сперанского, сделанное незадолго до смерти, и протянул его Зиновии Иосифовне:

– Ух, ка-а-а-кой красавец! Плохо, что не знаю! – Черниловская кокетливо повела плечами, приосанилась. – Видный мужчина. И возраста моего… Приводите знакомиться… Я рыбью голову нафарширую… Ему понравится…

– Хорошо, – уже в двери пообещал Васенко. – Как только так сразу…

После рассказа Васенко Михаил, так же как и Зиновия Иосифовна, извлёк из кармана носовой платок и утёр выступившие от смеха слёзы.

– Вот ты ржёшь, как конь, – с обидой произнёс Роман, – у меня опять холостой пробег, а ты ржёшь… Эта Зиновия на беременную самоубийцу совсем не тянет, такая весёлая старушенция, правда, в разговоре намекнула, что спешно из Союза уезжала по причине своего позора. Расспрашивать не стал…

– Знаешь, Роман Валерич, почему фамилия Черниловская показалась знакомой?

– Откуда же мне знать, что творится в недрах вашего изощрённого ума, сэр, – все ещё обиженно ответил Васенко.

– Вот! – Михаил вынул из ящика тумбочки толстенную книгу и грохнул ею по поверхности стола. – Вот! «Римское частное право: элементарный курс» автор Черниловский Б. М. Она у нас третий год по ящикам пылится… Это раз. И у меня для тебя подарок – это два.

– Книгу хочешь подарить? – усмехнулся Роман.

– Нет, друг, пока ты бегал, я нашёл Зину. Именно ту, которая нам нужна. Так что твой забег к Черниловской будем считать утренней зарядкой…

– Да ты что-о-о? Нашёл? Молодец!

– Слушай внимательно – одна из наших Зин, а именно Зинаида Огурцова уже двадцать лет живёт в Австралии, понятно, не имеет к делу никакого касательства. Зинаида Землянкина, не Земляникина, а именно Землянкина, умерла пятнадцать лет назад от цирроза печени. Пьяницей была. Она, вероятно, и есть искомая Зина. И пришло сообщение о Степане Александровиче Аркадине, лейтенанта-салаги…

– Ну? – насторожился Роман.

– Погиб он в 1999 году во вторую Чеченскую, пал смертью храбрых, за что получил звание Героя России…

Васенко встал, вынул из железного ящика початую бутылку коньяка:

– Давай, Михал Юрич, помянем лейтенанта…

– Он полковником погиб, кинулся на главаря боевиков, тот гранату бросить приготовился, вместе с ним погиб. Ребят своих прикрывал… Жаль парня…

– Что дальше-то делать будем? На «фишке» пусто-пусто…

– Приостанавливаем «дело» за недостаточностью улик? Но прежде давай проверим по пунктам: мы перешерстили курс Сперанского? Так? Опросили всех возмутителей порядка по поводу прихватизации Монахова пруда? Так? Сделали запросы и получили надлежащие ответы из частей, где служил Сперанский? Так? Достали всех однополчан, осевших после армии в Сартове? Так?

– Так.

– Готовь постановление о приостановке дела за недостаточностью улик. Дашь на подпись и не забудь отправить копию в прокуратуру.

– Начальник, к тебе просьба: уведомление о приостановке дела вручи потерпевшей сам.

– Ты что, Роман, боишься вдовы подполковника?

– Нет, просто, она мне неприятна… до жути…

– Тогда за тобой должок! И чтобы его отработать, сходи в канцелярию, там пришёл ответ на запрос из опеки по поводу Сахно. Надо забрать, а то запросили и не берём – «шеф» взгреет… Целую службу вхолостую прогоняли…

– И будет считаться, что я должок отработал?

– Ко-нэч-но, генацвале…

Роман появился в дверях кабинета так быстро, что Михаил не успел понять, уходил его коллега или нет. Лицо Романа выражало крайнюю степень растерянности. Он потрясал бумагами, зажатыми в обеих руках:

– Он не Сахно… он… он… Землянкин Сергей Владимирович, отчество она дала ему по своему отцу…

Михаил сорвался со стула. Опрокинул его и, выхватив из рук Романа бумагу, уставился в неё:

– Ёшь твою медь! Неужто Сперанский—младший нам действительно убийцу на стол выложил… Ты, на какое время запланировал беседу с Сахно?

– Вначале следующей недели…

– Переноси на сейчас… вызывать не будем, всполошится. Поедем сами. Собирайся…

– Не гони, Михал Юрич, он все это время никуда не убегал и ещё денёк не убежит. Подумать надо.

Михаил поднял стул, сел, обиженно отвернулся к окну, вздохнул:

– Эх, ма-а… Вот тебе и эть-геть…

Роман Васенко нажал кнопку звонка, и с другой стороны двери раздались трели соловья.

– Красиво! – прислушиваясь, кивнул Михаил. – Интересно, кто откроет – он или она?

Дверь открыла женщина с миловидными мягкими чертами лица. Она приветливо улыбнулась и вопрошающе вскинула брови. Следователи не стали дожидаться вопроса «кто они и зачем?», сразу представились, вынули и развернули корочки удостоверений:

– Михаил Исайчев и Роман Васенко. Следователи Следственного комитета. Нам нужен Сахно Сергей Викторович. Вы кто ему будите?

Внимательно изучив оба документа, женщина не выразила никаких других эмоций, кроме той, что была – мягкая приветливая улыбка:

– Я жена. Дарья… Проходите, пожалуйста. Серёжа работает. Вы знаете, что он…

– Мы в курсе… – поспешно ответил Роман Васенко и тут же высказал просьбу, – вы поможете нам в беседе?

В комнате лицом к окну, сутулясь, сидел мужчина, пальцы которого бегло приплясывали по клавиатуре компьютера. Дарья подошла к мужу, положила руку ему на плечо. Он тут же откликнулся, запрокинул голову и внимательно посмотрел ей в глаза. Дарья повернула винтовое кресло, и теперь Сергей увидел гостей. Он легонько постучал ладонью по подлокотнику кресла и Дарья, будто получив команду, начала выбрасывать пальцы, объясняя что-то мужу на языке жестов. Некоторое время Сахно не отводил взгляда – следил за руками жены. И вдруг встал:

– Спасибо, Дашунь, с этими господами я буду разговаривать на понятном им языке. Вы не против, господа?

– Так, вы не глухонемой?! – ошарашено выплеснул Роман.

– Не совсем так. Я глухой, но не немой. Если хотите, чтобы я «слышал» вас, не отворачивайте лиц. Я понимаю по губам… Присаживайтесь, господа, в ногах правды нет.

Следователи сели на диван рядком, Исайчев заговорил первым:

– Вы верно про правду сказали. Как раз её мы от вас ждём. Я не буду ходить вокруг да около, не за этим пришли. Задам прямой вопрос: Сергей Викторович, вы знали, кто была ваша мать?

– Биологическая?

– Именно…

– Зинаида Владимировна Землянкина, – уверенно без тени замешательства ответил Сергей. – Она умерла более пятнадцати лет назад от пьянства.

– Вы встречались с ней после вашего рождения?

– Хотите спросить – знала ли Зинаида Владимировна, что я Сергей Сахно её сын?

– Именно…

– Нет, не знала.

– Судя по тому, что вам известно, кто ваша мать – есть человек, который поведал об этом?

– Да, бабушка. Мать моей биологической матери… – и опять было очевидно, что вопросы не смущают Сергея.

– Вы её сами нашли или она вас? Она жива?

– Она умерла. Нашёл её я. Мне было несложно, я хороший программист. Для меня мало секретов на этом свете, если эти секреты хранятся в чьём-либо компьютере…

– Понятно… – Михаил поймал себя на мысли, что человек, отвечающий им на вопросы, не вызывает у него антипатии. – Про своего отца вы что-либо знаете?

Сергей отвернулся к окну, молчаливо разглядывал ветви тополя и когда пауза начала затягиваться, прервал её:

– Вы хотите, чтобы я назвал имя Леонида Михайловича Сперанского?

– Собирайтесь, Сергей Викторович, – сухо приказал Исайчев, встав с дивана. – С этого момента наш разговор перестаёт быть просто беседой.

– Даша! – крикнул Сергей, поднимаясь. – Проводи нас…

Даша выскочила из кухни, на ходу вытирая руки о передник:

– Надолго, Серёжа?

– Не думаю. Дашунь, не волнуйся… тебе нельзя…

Роман с Михаилом переглянулись.

Исайчеву и Васенко нужно было обменяться первыми впечатлениями, поэтому в служебную машину Сергея Сахно усадили, вопреки правилам, на переднее сиденье.

– Ты помнишь, Шахерезада намекнула, что знает, кто убил? – Роман потёр руки, радуясь своей внезапной догадке. – Уж не Сахно ли она имела в виду? Она не хотела говорить сразу, потому что в этом случае ей нужно было объяснить почему?

– Роман, ты хочешь сказать, что Шахерезада знает про Зину Землянкину и её сына? – неуверенно спросил Михаил.

– Вполне может быть…

– Маловероятно. Знала и держала Сергея почти полгода рядом с собой и своим мужем? Да она бы при таких знаниях давно бы съела его с потрохами…

– Не говори опрометчиво. Есть такая пословица: «врага нужно держать ближе». В этом случае ты всегда будешь в курсе его мыслей, его жизни, его уязвимых и больных мест. Имея о враге столь подробную информацию, всегда знаешь, чем и как его быстро прикончить, или что от него ожидать. Подло, конечно, но для выживания эффективно.

– Зачем? Он юридически им никто. Они что, друг с другом в прятки играли?

– Зачем? – Роман возбуждённо повысил голос. Исайчев немедля приложил указательный палец к губам. – Он всё равно ни черта не слышит… и глаз у него на затылке нет… Ты усадьбу подполковника видел? Сколько туда деньжищ вложено, прикинул? А Сахно по-всякому его наследник, стоит только анализ ДНК сделать и клетка «фьють» – захлопнется…

– У Сергея своя фирма и до такой степени он в деньгах не нуждается, чтобы кого-то из-за них хлопнуть… – Михаил, возражая Роману, специально провоцировал его. Ему хотелось услышать как можно больше доводов в пользу возникшей у них версии. Она казалась Михаилу недостаточно убедительной.

– У него двое детей, и они, как мне показалось, ждут третьего… Деньги, дружище, лишними не бывают. А такому папаше, как Сперанский… не грех… Он жизнь его матери и ему испоганил, забыл что ли…

Ответить Михаил не успел, машина остановилась у крыльца Следственного комитета. Пока Сахно в сопровождении Исайчева и Васенко шли к рабочему месту, Михаил загадал: «Сергей, увидев нас, догадался о причине визита. Если сейчас он сядет в кресло рядом с моим столом, значит, он хороший психолог и почувствовал мои сомнения и симпатию к нему – стало быть, он виноват. Если к Роману – невиновен».

– Присаживайтесь, – пригласил Исайчев.

Сахно, огляделся, зацепил кресло у стола Романа и выкатил его ровно в середину между столами следователей. Установил так, чтобы их лица были ему в равной степени видны, сел:

– Я тут немного похозяйничал, мебель подвигал. Вы не против? Мне так удобнее…

– Не отказывайте себе не в чём, – с иронией заметил Роман, извлекая из ящика стола стопку бумаги. – Мы готовы, а вы?

Сахно кивнул.

– Устанавливается личность … – начал допрос Васенко.

Сахно ответил без запинки на все вопросы, касающиеся его анкетных данных, а вопрос – «С какой целью вы внедрились в дом подполковника Сперанского?» поверг допрашиваемого в уныние:

– Внедрились? С какой целью? – Сергей вздохнул и с иронией произнёс. – Конечно же, с целью кровавого, жестокого убийства оного подполковника путём зарезания большим и острым ножом…

– Вы не забыли, где находитесь?! – строго оборвал Сахно Михаил.

– Да нет, – зло бросил Сергей. – Помню! Задайте вопрос прямо: убил ли я Леонида Михайловича Сперанского или нет. И я отвечу – НЕТ!

– Ой, ли… – покачал головой Васенко. – Вы сейчас специально назвали нам другое орудие убийства. Сперанский был застрелен из пистолета. И вы, как и весь город знаете, что это именно так. Но придуриваетесь. Зачем?

– Знаю! – вскинулся Сахно, – но если бы пошёл убивать, взял бы нож.

– Правильно, – согласился с Сахно Михаил, – он взял бы нож. Потому что выстрела пистолета не услышит, а другие услышат. Он не стал бы рисковать. Для Сергея звук выстрела – тайна. На серьёзное дело он бы не взял в сообщники тайну. Хотя исключения подтверждают правила…

– Вот именно, – воскликнул Роман и, отвернувшись от Сахно, возмущённо зашипел, – ты, понимаешь, что последняя ниточка ускользает. Уверен – это он, больше некому…

– Это он, потому что больше некому? Роман, ты слышишь, что говоришь? Виноват только потому, что больше некому, – Михаил нахмурился и, обращаясь к Сахно, произнёс, – предположим, Сергей Викторович, это не вы. Но вы работали в доме подполковника, всё знали о нём и все же полезли в дом. Зачем? Вы, мазохист15?

– Наверное, … я как-то об этом не думал. Я ведь в дом Сперанского попал случайно, жизнь так вывернулась. В мою фирму поступил заказ на обслуживание одной из банковских систем. Поступил конкретно от Олега Леонидовича Сперанского. – Сахно опустил голову и замолчал.

– Думает, как выкручиваться будет, – воспользовавшись тем, что Сергей не видит их лица, скороговоркой выпалил Роман.

Но Сергей, вскинув голову, неожиданно попросил:

– Расскажу все, только не перебивайте. Мне нелегко. По обстоятельствам жизни я молчун и редко показываю другим своё умение понимать по губам. В банке, где работал, об этом не знают.

– А подполковник знал? – не удержался от вопроса Васенко

– Тебя просили не перебивать… – попенял напарнику Михаил. – Извините, продолжайте.

– Нет, не знал. Я потом об этом пожалел, сильно… Они при мне не стеснялись. Друг с другом разговаривали очень откровенно и поодиночке тоже. Я такого наслушался, иногда противно было… Корил себя за то, что не открылся. Поздно было. Получалось, будто в замочную скважину подсматриваю. И все же… – Сергей красноречиво посмотрел на Васенко. – Давайте по порядку. Вопросы вы всегда успеете задать. Итак, я, услышав фамилию Сперанский да ещё в сочетании с отчеством Леонидович, сразу сообразил с кем буду иметь дело. Вы же понимаете, что после того, как бабушка назвала фамилию отца, я её не мог забыть. Захотелось заглянуть в его жизнь. Сын Сперанского оказался неплохим парнем, выпивохой, но хорошим работником и толковым работодателем. Чётко давал задания и неизменно чётко видел конечную цель. Это в нашем деле очень важно. Он мне симпатичен… Потом совсем неожиданно, Сперанский предложил поработать лично на него. Сделать программу для отца – систематизировать его коллекцию о мировом кинематографе. Программу с огромным количеством информации и непросто сделать, а загрузить её материалом. Я предупредил Олега о цене, объём большой… Но Сперанского-младшего это не остановило. Он сказал, что все оплатит сам. Подарок хочет сделать отцу. Олег иногда явно выслуживался перед ним, хотел угодить. Тут я сплоховал, любопытство подвело – я согласился…

Михаил жестом руки остановил Сахно:

– Извините, Сергей Викторович, может быть чая?

Сахно благодарно посмотрел на Исайчева и, соглашаясь, кивнул:

– Если можно. Волнуюсь, во рту все пересохло.

Роман вынул из сейфа три бокала и, наполнив их кипятком, бросил в них заварочные пакеты.

– Сахар? – спросил Роман, глядя на Сахно.

Сергей отрицательно покачал головой. Взял стакан, глотнул, примостил бокал на коленях, обнимая его двумя ладонями.

– Когда впервые появился в усадьбе, жена Сперанского приняла меня враждебно. Спросила у мужа: «Говоришь глухой? Это хорошо. Подслушивать не будет». Осмотрела с ног до головы и, бросила: «Обшарпанный какой-то. Ты его в кабинете у себя посадишь? Двери в столовую не закрывай, как бы не спёр чего. У тебя шкатулка для домика в Дивноморске в сейфе заперта? Отдай её лучше мне». Что ей Сперанский отвечал, не видел, он стоял ко мне спиной.

Роман опять отвернулся от Сахно и прокомментировал:

– Обрати внимание, про шкатулку он все приметил…

– Стефания Петровна только по утрам была в столовой на первом этаже. У них кухня и столовая объединены. Она готовила еду в больших кастрюлях, вероятно, не на один день. К двенадцати часам уезжала куда-то. Ко времени её отъезда я должен был закончить свою работу. Леонид Михайлович вместе с ней забирал и меня, подвозил до центра. Получалось, я бывал у них через день часа по четыре. Но и этого времени было достаточно, чтобы напитаться ядом…

– Ядом? – воскликнул Михаил. – Стефания Петровна, как нам известно, относилась к мужу прохладно, но уважала его, а он любил её исступлённо…

Сахно рассмеялся, смех был не наигранным, он смеялся искренне:

– Они ненавидели друг друга! Уважала? Исступлённо? Они, живя в одном доме, старались друг с другом не пересекаться: она на первом этаже, он – в саду. Она на втором этаже, он – на первом. Сперанский подойдёт к плите, поднимет крышки кастрюль, посмотрит и бормочет: «… у-у-у, колченогая корова, опять бурды наварила. Всю жизнь кулинарные книги дарю, хоть бы одну открыла… Ему пирожки с пылу с жару пекла, а мне один клейстер готовит… Когда ж ты сдохнешь, ведьма старая?»

– Да вы что? – изумлённо воскликнул Роман.

Михаил, увидев лицо Васенко, рассмеялся:

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

– Он же любое её желание выполнял, – продолжал удивляться Васенко. – Дворец построил, сад какой насадил. Дышать на неё боялся…

– Вот именно, – Сахно залпом выпил остывший чай, вернул бокал на стол. – Он её боялся! Считал, что она ведьма. А уход за садом – это метод дрессировки детей. Олег Леонидович в банке персона, а при отце холуй. Сперанский—младший почти на голову выше отца, но в усадьбе спину сгибал, сутулился, чтобы вровень с подполковником быть. Вы говорите Стефания Петровна мужа уважала? Она каждое утро ритуал проводила: сварит два куриных яйца вкрутую и мелко-мелко их на разделочной доске шинкует. Шинкует и приговаривает: «… чтобы у тебя, старого мудака, яйца отсохли, чтобы на меня больше не залезал, козёл вонючий…» Вот вам и уважение… А однажды аж лицом просияла, сама себе в зеркало говорит: «Помог мне ритуал, уже три месяца ко мне Лёнчик не лезет. Надо Машке-советчице коробку конфет подарить» потом подумала и добавила: «… и кулька с неё хватит». Стефания Петровна жадная, снега со двора зимой не даст. Иногда войдёт в кабинет, встанет у стола, смотрит мне в лицо и говорит: «… сколько же ты, потрёпыш, с моего козла деньжищ сдираешь за то, что по клавишам пальцами тюкаешь?» Ей подполковник не говорил, что за программу сын платит. Думаю, специально – деньги прятал. Мне, кажется, они друг другу за целую жизнь «в любви и согласии» осточертели. У него молодая любовница была…

Теперь уже удивился Михаил:

– Это, уж, бабушка, не Юрьев день, а карнавал бразильский! С чего вы взяли? Может быть, Сергей Викторович, у вас было желания отомстить отцу?

– За что отомстить? За то, что он меня в младенчестве больного бросил? Так, я ему в ноги поклониться должен. Разве мне такой отец нужен был? У меня названный отец – золотой человек. И названная мама – душа женщина. Моя жена за них молится. Они меня вылечили, в люди вывели, и до сих пор помогают – детей моих воспитывают. Злиться на Сперанского за то, что мою родную мать до верёвки довёл? Так, его жизнь сама наказала. Кто его любит? Может, только Лапонька и любит…

– Лапонька – это кошка, что ли? – уточнил Роман.

– Они домашних животных в доме не держат, – усмехнулся Сахно, – на животных любовь тратить надо. А где они её возьмут? Лапонька – это и есть любовница. Он с ней в саду часто по сотовому телефону говорил. Мне с рабочего места не только столовую и кухню видно, но и потаённую часть сада. Туда окно из кабинета Сперанского выходило. Леонид Михайлович в сад выйдет, сядет на лавочку, телефон вынет и говорит с ней, аж светится: «…скоро приеду Лапонька, свою колченогую корову на работу отправлю и скоренько прилечу… блинчики с мёдом буду, и щец горячих буду… Подарочек тебе везу, какой не скажу, сама увидишь…»

– Михаил, у подполковника в сотовом телефоне, кроме контактов с женой ни одного постороннего номера не было… – не отворачиваясь от Сахно, заметил Васенко, – и второго телефона тоже не было, ребята весь дом перерыли – не нашли… Какой телефон?

– Правильно, – кивнул Сахно, – в доме не было. Он его в травоприёмнике газонокосилки прятал. Я видел, как он оттуда его вынимал, туда и возвращал…

– Так вот почему он сыну газон косить не доверял, – обрадовался догадке Михаил. – Олег жаловался. Интересно, он газон после гибели отца косил?

Михаил торопливо извлёк из кармана сотовый телефон и, проведя пальцем по экрану, поднёс его к уху:

– Олег Леонидович! … Я понимаю, что у вас совещание. Отниму всего одну минуту… подождёт ваше совещание… Вы косили газон на участке своего отца после его гибели? Нет! Отлично! К газонокосилке не подходите – она заминирована… у вас же совещание, какие могут быть разъяснения… Позже я дам разъяснения… – и, сунув телефон обратно в карман, скомандовал:

– Роман Валерьевич, быстренько привезите телефон, пожалуйста… Только просьба: не торопись. Соблюдай процессуальный Кодекс, телефон изымайте в соответствии с законом. Допрос я закончу сам…

Когда дверь за Романом закрылась, Исайчев спросил:

– Сергей, когда наступит время вступления в наследство отца, вы будете претендовать на свою долю?

– Непременно! – Сахно без тени замешательства посмотрел прямо в глаза Михаилу. – Я уже имею положительный тест ДНК. Леонид Михайлович не всегда убирал свои волосы с расчёски… Сперанский – мой отец на 99,9 процента. Я знаю точно, вся собственность записана на главу семейства, мне причитается одна четвёртая часть от всего состояния Сперанского, и от стоимости его усадьбы тоже. Хочу на эти деньги родителям дачу купить. Они всю жизнь мечтают. Раньше не могли, копили на моё лечение. Сейчас на пенсии. С пенсии не больно, что скопишь. Фирма, конечно, доход даёт неплохой, но все уходит на то, чтобы жить нам и им более-менее достойно.

– Одна пятая, – поправил Исайчев.

– Не понял? – удивился Сахно. – У подполковника есть ещё брошенные дети, такие же, как я?

– У него есть мама, старенькая совсем. Ваша бабушка, Сергей.

– Бабушка? – растерянно переспросил Сахно. – Они никогда не упоминали о бабушке. Где она? В доме престарелых?

– Она живёт у вашей двоюродный сестры Ольги вместе с вашей племянницей Зосей…

– Вот это да-а-а…

Сергей, как показалось Михаилу, был искренне рад:

– И последний вопрос: у вас есть алиби на момент убийства подполковника Сперанского. Вы знаете, когда оно произошло?

– Да, его сын, сообщил эту новость по интернету. К сожалению, алиби нет. Я три дня до и три дня после болел и на работу не выходил. Мои домочадцы обретались у бабушки в деревне. Жена вывезла их воздухом подышать, чтобы от меня не заразиться.

Михаил посмотрел в окно, задумался, затем вынул из ящика стола бумагу и, пододвинув её Сахно, предложил:

– Подпишите…

Сахно привстал с кресла, взял бумагу, стал читать вслух, отчётливо проговаривая слова:

– Подписка о невыезде и надлежащем поведении, – взял ручку из стаканчика, подписал бумагу. – Я буду вести себя хорошо… Но и вы тоже постарайтесь найти того, кто убил, а то как-то тревожно…

– Мы постараемся, – озадаченно произнёс Михаил.

Как только Роман Васенко привёз разряженный, но целый и неповреждённый телефон, установить адрес проживания некто Светланы Анатольевны Карцевой было несложно. Следователи, получив от сотового оператора адрес регистрации номера, поспешили навестить «любимую женщину» подполковника Сперанского.

Припарковав машину во дворе указанного дома, Михаил с Романом огляделись: строение по конфигурации представляло собой пятиэтажную подкову и имело не менее десяти подъездов. У одного из них на лавочке сидели три старушки и особа средних лет с яркой примечательной внешностью. На лице женщины среди маленьких глаз и носика алым костром полыхали пухлые мясистые губы, тонкая полоска лба резко переходила в объёмную шапку из чёрно-бурой лисы. По всему было видно, что среди этой группы, женщина фигура значительная. Она громко с упоением, что-то рассказывала, глядя прямо перед собой, а старушки с интересом слушали и неотрывно смотрели особе в лицо, поддакивая и кивая.

– …разве я так бы жила? – донеслось до следователей обрывок фразы, – мне и на острове тесно, не то что в этой хрущёбе…

Подойдя ближе, Роман Васенко переключил внимание старушек на себя, громко поздоровался, извинился и спросил:

– Милые женщины, не подскажите, в каком подъезде квартира тридцать семь?

Старушки, как по команде, повернули головы от неизвестных мужчин к своей предводительнице. Та, осмотрев пристальным сверлящим взглядом незнакомцев, мотнула головой в сторону подъезда, резко бросила:

– Здесь, на третьем этаже. Лифт не работает! – при этом она игриво подмигнула Роману и, усмехаясь, добавила, – по причине отсутствия оного.

– Спасибо, и невысоко, – Михаил схватил Васенко за локоть, потащил упирающегося сослуживца к подъезду, на ходу ворча, – рот, ловелас, закрой, простудишься…

Роман, дурачась, изобразил немалую заинтересованность яркой особой и уже у двери, обернувшись, помахал ей рукой.

– Ты, Роман, коварный соблазнитель и искатель любовных утех! – поддел коллегу Михаил, тыча пальцем в кнопку звонка квартиры «тридцать семь».

Они ещё минут десять безуспешно пытались дозвониться, но квартира «тридцать семь» отвечала им глухим молчанием. Пришлось вернуться к бабушкам, теперь уже Михаил Исайчев поинтересовался:

– Не подскажите, милые дамы, Светлана Анатольевна Карцева на работе или вышла куда?

– Вы сначала определитесь – мы вам – милые женщины или милые дамы, – осадила Исайчева предводительница. – Женщина даме рознь. Бабуси – они дамы, а я ещё женщина… Карцевой буду я! Зачем потребовалась?

– Что ж вы нас по этажам гоняете? – взорвался Роман, стерев с лица умильную улыбку.

– Вы чего спросили? На каком этаже квартира. Я не квартира. Я Светлана Анатольевна Карцева.

Михаил представился, сурово посмотрел на старушек, чем привёл их в полуобморочное состояние и ещё строже спросил, обращаясь к Карцевой:

– К нам поедем разговаривать или в квартиру пригласите?

Когда женщина встала, она оказалась на целую голову выше Романа и Михаила. Виртуозно покачивая бёдрами, Карцева нехотя пошла к подъезду.

– Надо же каких приметных женщин любил наш фигурант, – шепнул на лестнице Роман, – одна другой массивнее…

– Скажешь тоже, – так же шёпотом откликнулся Михаил. – Шахерезада – высокая статная, а эта – танк…

– Вкусы меняются, – многозначительно приподнял брови Роман. – Количество набирает качество…

У двери Карцева обернулась, проскрипела, передразнивая мужчин:

– Коли-и-ичество! Ка-а-ачество! Не в том сила, что кобыла сива, а в том, что не везёт. Я вахтёром в женском общежитие работаю, слух имею отменный.

В квартире Карцевой сильно пахло освежителем воздуха. Хозяйка ногой вышвырнула с обувной стойки три пары тапок и молча, пальцем указала на оленьи рога, на которых уже висел красного цвета шарф с бахромой.

– Чай пить будем или водочку предпочитаете? – с иронией поглядывая на мужчин, спросила Карцева.

– Ни пить, ни есть не будем. Говорить будем, – строго пояснил Михаил.

– Тогда в залу проходите, – пригласила хозяйка, не снимая с лица иронической улыбки.

Войдя в «залу», следователи присели на одинокие, стоящие в разных углах комнаты, стулья. Хозяйка взгромоздилась на диван.

– Ну-у-у… – протянула она, поглядывая то на одного, то на другого следователя.

– Вы были знакомы с подполковником Сперанским? – спросил Михаил.

– Не-а! – ухмыльнулась Карцева.

– Как так! – воскликнул Роман, опешив от ответа. – В его телефоне больше сотни звонков на ваш сотовый номер.

– У меня телефон спёрли…

– Давайте не будем вводить следствие в заблуждение, Светлана Анатольевна. Перед поездкой к вам, мы запросили сведения о месте дислокации вашего сотового телефона. Он определяется по этому адресу.

– Ну и чё? У них в дислокации есть, а у меня этой вашей дислокации, вообще, в квартире нет. И телефона тоже нет – спёрли.

– Так, Михал Юрич, разрешите вызвать ОМОН для перемещения оной дамы, ох, извините, женщины, к нам в Следственный комитет. Там говорить будем…

– Чё там, мне здесь всё слышно. Ну, звонил один полоумный, так я с ним не разговаривала. Вижу номер незнакомый и сразу оп! отключаюсь.

– Собирайтесь, Светлана Анатольевна, собирайтесь! Будем в нашем кабинете правду говорить, ваша обстановка к правде не располагает…

– Не-е-е, никуда я не поеду! Не имеете права!

– Роман, – обратился Михаил к Васенко. – Давай ОМОН! Выносить тётю будем…

– Ладно вам, ребята, пошутила я, – мягко, по-кошачьи, замурлыкала Карцева. – Давайте без ОМОНа. Леонида Михайловича Сперанского, действительно, не знаю. Разговаривала с одним мужиком по этому номеру, так он Эдиком представлялся. Анекдоты травил…

Неожиданно дверь из кухни открылась и в «залу» вошёл маленький человечек с красным склеротическим носом и тонкими белыми губами. Собрав у глаз много лукавых морщинок, он ласково поглядывал на пришедших и был похож на доброго уставшего старичка. Старичок держал рукой тарелку с тонкими ломтиками прокопчённого сала и, посасывая один из них, прошелестел, едва растворяя губы:

– Светка, не дури… Ты проговорилась, простодыра… Они имени-отчества Сперанского не называли… Ты, что не видишь – люди серьёзные? Говори все, что знаешь, иначе на тебя убийство «подполкана» повесят…

– Па-а-ап, – капризно протянула Карцева, – так я его не убивала! Сама по нему убиваюсь. Ка-а-акой мужик был – лось! Больше таких нет…

– Ты потом, на киче, сокамерницам травить байки будешь, – прикрикнул старичок и уселся на диване рядом с дочерью.

– Вы, уважаемый, откуда явились? – удивлённо спросил Роман. – Мы в дверь битых десять минут звонили…

– И чё? – взяв следующий ломтик сала и положив его в рот, спросил старичок. – Где и в каком законе прописано, что я должен незнакомым людям двери распахивать. Я, сынки, только месяц назад вернулся из мест, куда меня ваши дружки запихали. От людей отвык, одичал…

– За что сидели? – спросил Васенко.

– За что мы все сидим? За жизнь… – склонив голову на бочок, юродиво ответил старик. – Я же…

– Так, – оборвал Исайчев. – Давайте Светлана Анатольевна продолжим с вами. Выкладывайте всё начистоту, что вас связывало со Леонидом Михайловичем Сперанским?

– Любовь! – расплываясь в блаженной улыбке Карцева. – Любовь была, как в американских фильмах. «Красотку» видели? Так вот, как в «Красотке». Он собирался свою «корову» бросить, купить остров в океане и там со мною жить. Он деньги копил…

– Он на домик в Дивноморске копил. Не в курсе? Ему и на домик не хватало, а вы про остров! – заметил Васенко.

– Это он «корове колченогой» так говорил про домик, а деньги бо-о-ольшие собирался достать. Где? Говорил план на этот счёт есть. Какой, не знаю! Говорил, будет «Эть-геть» скажу… «Эть-геть» у Лёнечки присказка была, когда чё получалось. Милёнок мой так и сказал: этих денег и на остров, и на обустройство хватит, «дивноморские», которые в коробочке лежат, на пряники мне обещал отдать, а те, что от продажи усадьбы останутся – квартиру в Испании купит.

– Он и усадьбу собирался продавать? А Стефания Петровна больная, дети? – недоверчиво спросил Исайчев и молча поставил на стол диктофон.

– К-хе, к-хе – крякнул старичок, – кого ему жалеть было – жену постылую, детей не родных… А ты, Светка, вот в эту хреновину, – старик ткнул в диктофон пальцем с длинным не стриженным, но ухоженным ногтем, – на хорошую зуботычину от вдовы наговорила…

– Ай! – вскрикнула Карцева. – Нечестно! Мы так не договаривались!

– Э-хе-хе, – прошелестел старичок. – Дура ты, Светка…

– Мы с вами, Светлана Анатольевна, никак не договаривались. – Васенко вынул из кармана листок, протянул его Карцевой, – повестка на завтра. Придёте к нам в Комитет, протокол подпишите. Продолжайте…

– Вы, что «корове» это дадите послушать? Она же убьёт, как и мужа убила… – Светлана театрально всхлипнула.

– С чего вы решили, что она мужа убила?

– Тут накануне Лёничкиной смерти девка приходила, запугивала меня. Я малость сдрейфила и выложила ей все про нашу с Милёнком любовь…

– Кто, конкретно, приходил? Что, конкретно, выложила? – насторожился Михаил.

– Мы как-то с Лёнчиком баловались, он сказал, что официантка в кафе «У Вадима» его сильно обидела. Надо отомстить. Дал номер телефона, я позвонила, сказала, что она соседей до первого этажа залила. Приехали, в алее встали и посмотрели, как та бабёнка сломя голову на автобус спешит. Она в свои выходные ещё у людей прибиралась… Смешно так бежала, ноги иксом выкидывала, дышала, как паровоз. Потом Лёня меня домой отвёз, а сам к себе поехал. Через месяц или больше девка заявилась, сказала, что племянница этой тётке и меня по номеру нашла. В суд теперь подать хочет. Тётка её тогда чуть от страха не крякнула… Я испугалась, в квартиру позвала. Мы с ней бутылочку коньячка хлопнули, для Лёнчика всегда припрятывала. Вроде как мировую распили. Она, правда, только пригубила, поскольку на машине приехала. Обещала к себе пригласить, но не вышло… Я разомлела и всё ей про нас с Лёнчиком рассказала. Похвастаться больно хотелось… Когда девка ушла я хотела Лёню предупредить, но Милок мне самой звонить запрещал. У него наш телефон, захованный был, чтобы «колченогая» до поры до времени ни о чём не догадалась. Я решила, не к спеху и завтра предупрежу, когда сам позвонит. Теперь вот думаю, не засланный ли казачок был. Его ведь вечером этого дня и хлопнули… Уплыл мой остров далеко – далече…

– Если мы фотографию этой женщины покажем, вы её вспомните?

– Чёрт знает! Она в косынке была и чёрных очках, но фигуристая, модная. По возрасту лет тридцать пять.

– Телефон ваш мы изымем, пока… – Роман протянул руку за айфоном.

Карцева ловко схватила мобильник и спрятала его в карман:

– Это другой аппарат, память о Лёнчике осталась, а тот, с которого звонили, старенький был. Когда отзвонились той бабе, Леонид его выкинул. А симку разломал. Вот этот подарил.

– Старый телефон зарегистрирован на вас?

– В том-то и дело на меня, как бы она меня нашла эта деваха?

По дороге в Комитет Исайчев с Васенко намечали план розыска неизвестной женщины:

– Первое: надо предъявить Карцевой фото жены Сперанского, его дочери и всех официанток кафе «У Вадима». Второе…

Разговор прервал треск телефона в кармане Михаила. Исайчев выслушал и преподнёс:

– Криминалисты звонили, на телефоне Сперанского из газонокосилки отпечатки пальцев Сергея Викторовича Сахно.

– Как ты там говоришь, Михал Юрич, ешь твою медь! Значит, Карцевой нужно предъявить ещё фотографию Дарьи Сахно, не один же он всё это провернул?

– Мне кажется, фото Стефании Петровны лишнее. Карцева сказала лет тридцать пять.

– Помнишь, мы у Королевы в первый день были, ты сам, глядя на неё сказал, что со спины она за девушку может сойти.

– Могла, со спины. Походку куда спрячешь? И потом Стефания Петровна на третий этаж не поднимется, а вот дочку свою послать вполне вероятно, так что фото Веры и Дарьи в первую очередь…

– Нет, господин начальник, ничего это нам с тобой не даст по одной простой причине: ни Вера, ни Дарья не могли знать о звонке Карцевой некой официантке из кафе.

– Прав, Роман, прав, – разочарованно согласился Исайчев. – Проверить всё равно нужно, ты сам знаешь, какие петли выписывает это «дело». Официанток предъявляй тщательно.

Как и предполагали следователи, по фотографиям Дарьи Сахно и Веры Сперанской Карцева женщину, которая посещала её, не опознала. Вызванный на допрос Сергей Сахно по поводу отпечатков пальцев на телефоне пояснил:

– Да, мой грех, любопытство погубило… Мне из окна было видно, как после разговора, Сперанский наклонялся и производил какие-то действия с травоприёмником. Я решил – он прячет телефон. Проверил и не ошибся…

По окончании допроса Сергей Викторович Сахно был арестован, как подозреваемый в убийстве. Отсутствие алиби, мотив и улики давали возможность следователям составить обвинительное заключение.

Сегодняшнее рабочее утро майора Исайчева было посвящено оформлению законченных уголовных дел. Михаил, как крот зарылся в бумагах, и в тишине кабинета его присутствие выдавало лишь шелест страниц, передвижение папок из одной стопки в другую и редкие аллергические чихи. К середине рабочего дня Михаил, наконец, добрался до «дела подполковника Сперанского». Нужно было систематизировать, разложить по эпизодам, составить опись и браться за написание обвинительного заключения.

За окном на подоконник присел голубь, принялся долбить клювом примерший кусок хлеба, который вчера вечером Роман Васенко для него оставил.

Михаил оторвался от бумаг, поглядывая на птицу, постукивая карандашом по крышке стола, задумался. Он научился заставлять себя отвлекаться от лишнего и думать только в определённом направлении. Но сейчас в его голове была полная неразбериха. Среди этой путаницы чётко выплясывала одна мысль – она не давала Михаилу покоя. Именно эта неудобная мысль и устраивала в голове Исайчева неразбериху:

– «Сахно арестован, – думал Исайчев. – Но у меня нет уверенности в его вине. Нет! Хоть убей! Однако, многое указывает на него: алиби – нет, мотив есть – желание отомстить, – Михаил попытался поставить себя на место обвиняемого. – Отомстить как? Предположим, можно применить шантаж. Напугать Сперанского угрозой известить о своём существовании его жену. Тогда деньги несостоявшегося папаши потекут в его карман. Можно… хотя… планов мести сколько угодно, но ни один из них у Сахно к тому времени ещё не созрел. Он думал, прикидывал, как лучше наказать Сперанского. И тут Сахно узнаёт о любовнице и желании Сперанского смыться со всем семейным имуществом за границу. Всё!… Мало того, что Сперанский уходит безнаказанным, ещё и „пирог“, от которого он собирался откусить кусок, уплывает в дальние страны… Сахно спешит. Не зная, в какой стадии развития его отношения с любовницей, волнуется. Неведение не располагает к спокойствию и размышлению. Сахно стремится успеть ухватить синицу, если не получается поймать журавля. Он срывается, не выдерживает, ставит точку пулей в лоб. Что в итоге? В итоге он становится одним из наследников, и в удобный момент выходит из тени. Вероятно, так оно и бы-ло-о…» – Исайчев грохнул карандашом о стол. – Неверно! Белиберда какая-то… Ага-а… вот, что свербило и мешало думать о виновности Сахно – он сам показал нам способность читать по губам. Сам! Сохрани Сергей свою тайну, и «дело» приняло бы совсем другой поворот. Я не сидел бы тут и не вымучивал обвинительное заключение… О его способности не знал никто, кроме его семьи и названных отца с матерью. Вот! – подняв огрызок карандаша вверх, воскликнул Михаил. – Вот, где тонко! Тут и порвётся…

В дверь постучали и, после приглашения войти, в образовавшуюся щёлочку впорхнула секретарь руководителя городского следственного отдела изящная Танечка. Она положила на стол Михаилу бумагу и так же легко, выкидывая цапельные ножки, выпорхнула восвояси.

В сообщении указывалось, что последний звонок с запрошенного номера был сделан некто Светланой Анатольевной Карцевой на номер сотового телефона, принадлежащего некто Нине Степановне Барановой.

Михаил нашёл в бумагах список сотрудников кафе «У Вадима», такой фамилии в перечне не было…

– Нина Степановна Баранова? – Исайчев сосредоточился и даже зажмурился, силясь вспомнить, где он слышал это словосочетание, – Баранова? Ба-ра-но-ва? Нет, не помню! А вот «Нина Степановна» где-то слышал и совсем недавно…

Все следующие часы работы Исайчев просматривал бумаги по делу Сперанского, заставлял себя цепляться к каждой мелочи. То, на чём совсем недавно Михаил собирался основывать обвинительное заключение, не устраивало его самого. Умелый адвокат легко рассыплет «дело».

Когда в кабинете появился Роман Васенко, Исайчев сообщил ему:

– Надо выпускать Сахно…

– ?

– Не поднимается рука писать на него обвинительное заключение. Давай Роман приостанавливать «дело»…

Домой Михаил ехал с тяжёлым сердцем, но увидев Ольгу, оттаял, обрадовался. Она сидела на диванчике, поджав, по привычке, под себя ноги и рассматривала журнал «Монеты и банкноты». Завидев Михаила, вскочила, подбежала, чмокнула Исайчева в щёку:

– Есть будешь?

– Ел недавно. Хочу просто посидеть с тобой рядом…

Попугай сорвался с жёрдочки, истребителем пронёсся над головой Михаила, оглушив его криком:

– А поц-ц-целуй-й-й? А поц-ц-целуй-й-й?

Михаил притянул к себе Ольгу, поцеловал её в щёку и погрозил Кешке пальцем:

– Не хулигань! Вот тебе поцелуй…

– Не хул-л-игань! – повторил Кешка и присел обратно на жёрдочку.

– Чем занимаешься? – спросил Михаил, плюхаясь рядом с Ольгой.

– Журнал новый купила. – она раскрыла перед Михаилом страницу. – Вот! Смотри, здесь написано: «Одно из самых любопытных русских суеверий, связанных с деньгами – это вера в существование неразменного рубля. Причём ещё и сегодня не только в деревенской, но и в городской среде можно услышать рассказы о счастливцах, сумевших заполучить заветный неразменный рубль. Рубль этот возвращается в карман своего обладателя. Чтобы обрести неразменный рубль, поступают таким образом: берут серебряный рубль и отправляются на Христовскую утреню. Когда священник говорит народу „Христос воскресе“, желающий иметь неразменный рубль отвечает „ант люз маго“. После Христовой заутрени серебряный рубль получает чудесные свойства». Давай, Мцыри, купим серебряный рубль и пойдём в воскресенье на утреннюю службу. Я зажму в кулаке монетку, а ты, как служитель закона, будешь шептать, – Ольга, скорчила страшную рожицу повторяя, – ант люз маго-о-о, ант люз маго-о-о…

– Зря вы, ребятки, смеётесь, в русских суевериях много правды, – проходя мимо, обронила сиделка Ольгиной бабушки.

– Не верю я, Нина Степановна, ни в какие суеверия, – смеясь, ответила Ольга.

– Нина Степановна? – вторя подруге, подсмеивался Михаил и наобум спросил, – у вас, Нина Степановна, случайно, фамилия не Баранова?

– Баранова, – сразу согласилась сиделка.

– Баранова? – уже вполне серьёзно переспросил Исайчев, – скажите Нина Степановна, с вами никто никогда не шутил по телефону о том, что вы залили соседей?

Ольга резко встала. Строго посмотрела на сиделку и чётко с расстановкой произнесла:

– Идите к бабушке, Нина Степановна, теперь я сама всё расскажу, – и, не глядя на Михаила, добавила, – значит, ты дошёл до конца, Мцыри…

– Не понял… – ошарашенно произнёс Исайчев.

– У Карцевой была я, после того, как Лёнчик организовал звонок Нине Степановне…

При упоминании имени «Лёнчик», Кешка сорвался с места и как очумелый, принялся носиться по комнате, истерично выкрикивая:

– Эть-геть! Эть-геть! Эть-геть!

– Кешка, успокойся, я слышу… – прошептала Ольга, присаживаясь на мягкое кресло-грушу напротив Исайчева.

– Когда вы купили попугая? – боясь услышать ответ, спросил Михаил.

– Я принесла его в дом уже после того, как мы прервали отношения со Сперанским…

– Откуда тогда Кешка знает эту фразу?

– Лёнчик повторял её, когда пришёл убить мою маму…

– Оля-я-я…

Ольга закрыла рот ладонью, вторую руку вытянула в сторону Михаила, будто поставила преграду недосказанному слову. Её лицо медленно белело. Потом она сжала пальцы в кулак, кулак приложила к груди, вмяла его, незряче кося в сторону, произнесла:

– Ты правильно понял, Мцыри, это я убила его…

– Так, подожди… – Михаил вскочил и пошёл резким размашистым шагом по комнате. – Подожди… – он остановился, перевёл дыхание, приблизился к Ольге, сел напротив, – давай по порядку… Почему ты раньше не сказала? – Исайчев пытался заглянуть Ольге в глаза, но не смог – она низко опустила голову. Тогда он откинулся на кресло, закрыл лицо ладонями и прошептал, – ой, дурак, как же я не понял, нужно было, чтобы я поглубже в тебе увяз, чтобы не мог жить…

Оля выпрямилась, резко вскинула голову, прошептала:

– Ты никогда бы не узнал, кто убил Лёнчика, Мцыри.

При имени «Лёнчик» попугай, как и прошлый раз, сорвался с жёрдочки, истерично повторяя:

– Эть-геть! Эть-геть! Эть-геть!

– Кешка, прекрати, дай нам поговорить… – прикрикнула Оля. – Ты никогда бы не узнал, если бы я не захотела… – уже громко и твёрдо повторила Ольга. – Что у тебя было после осмотра места происшествия? После разговора с сыном, дочерью и женой Сперанского?

Михаил раскрыл лицо, выпрямился, теперь они смотрели друг другу в глаза:

– Ничего! – голос её звучал строго. – Я направила тебя к Сибукову, к Качмарику, ты узнал историю Зины Землянкиной, я подсказала вам, как найти её сына, я рассказала тебе о конфликте между моей мамой, мной и Сперанским, я адвокат, Ольга Ленина хотела, чтобы ты прошёл по его жизни и всё узнал сам. До тебя по ней прошла я! Только ты в конце пути пришёл ко мне. А я в конце пути поняла, что он убил мою маму…

– Почему не рассказала раньше? Я бы поверил…

– Помнишь наш первый вечер в кафе «Горячий шоколад», когда ты побежал за пятой розой, мне уже тогда захотелось прожить с тобой жизнь… Но жить с этим и молчать я бы не смогла. Необходимо было, чтобы ты меня понял, не поверил, а именно понял… А главное, что на моём месте и ты поступил бы ровно так же… Постарайся не перебивать, я расскажу… Моя мама была не просто мамой, она помогала мне жить. Когда она заболела, я переживала больше её. Это мама меня ободряла, встряхивала, убеждала, что у нас все впереди, и мы обязательно ещё много раз увидим, как зацветут её сирени. Мама годы мерила цветением сирени. Она была оптимистка… Однажды, в церкви мы купили кольца: мне, маме и Зосе с надписью «Господи, спаси и сохрани». Мама, ни при каких условиях не разрешала их снимать. В тот день, когда её не стало, кольцо с её пальца лежало на каминной полке. Она его сняла. Это был знак мне. ОН не спас её и не сохранил, потому что не смог… иногда зло сильнее… Для меня в этой смерти было странно всё. Мама к тому времени уже почти выздоровела, её прооперировали, она успешно прошла химиотерапию, анализы были хорошими и вдруг… Мои друзья оперативники обыскали весь дом, все до сантиметра и не нашли ничего, что указывало бы на другую причину смерти. Они подтвердили – самоубийство. Я почти смирилась, даже обиделась, дура, на маму… После её смерти прошло три месяца и он позвонил…

– Кто?

– Сперанский, – усмехнулась Ольга, – Лёнчик не звонил и не появлялся больше двух лет. Он на похороны мамы приехал только на кладбище… И вдруг звонок! Подполковник ставил в известность, о том, что полностью доверить бабушку мне не может, поэтому оформляет над ней опекунство, чтобы контролировать её пребывание в моём доме. Я, конечно, рассусоливать не стала, сказала ему «делайте, что хотите». Усмехнулась, села в это кресло, со злости саданула кулаком по журнальному столику, крикнула: «Ну, Лёнчик, жук! Опять, какую-то пакость придумал…» И тут Кешка взлетел. Он летал и дико орал: «Эть-геть! Эть-геть! Эть-геть!» Я озадачилась: кто произнёс эту фразу, повторив её несколько раз? Ответ один: «Лёнчик тут был! Зачем? Что у него получилось!». Если он был в доме раньше, почему мама не сказала? У нас не было тайн… А вдруг он… я даже мысли своей испугалась… Восстанавливая тот день поминутно, поняла, не сразу, конечно, только после разговора с Карцевой – это он убил маму!

– Факты, Оля!

– Карцева показала их заграничные паспорта, я видела документы собственными глазами… Ему нужен был удобный момент, и он подвернулся. Помнишь, на трассе Сартов – Москва в Мордовии случилось крупное ДТП с участием одного из глав районной администрации нашей области. Там пострадало три человека. Виноват был как раз этот чиновник. Три дня местное телевидение муссировало происшествие. В Сартове только я занимаюсь защитой участников ДТП такого масштаба. То, что «дело» будет у меня – девяносто процентов. Так оно и случилось. В этот день, когда я уехала в командировку в Мордовию, кто-то звонил в офис и секретарь сообщила абоненту о моём отсутствии и, возможном возвращении на следующий день ближе к обеду. Зося уже много лет уезжает в это период на два месяца в лингвистический лагерь. Это тоже Сперанскому известно. Но он перепроверил. Нина Степановна вспомнила: звонили по городскому телефону – спрашивали девочку, она сообщила, что Зося находится в Швейцарии. Оставалось удалить Нину Степановну. Лёнчик сделал это с помощью своей подруги. Вот тут подполковник допустил ошибку. Карцева сообщила неприятную новость, позвонив на сотовый телефон Барановой, со своего сотового телефона. Позвони она с общедоступного городского с почты, например, она у неё под носом, я не установила бы авторство звонка. Он спешил… Тем более накануне, проникнув в квартиру Нины Степановны, а она одинокая женщина, Лёнчик ослабил крепление основания унитаза и тот потёк… залил соседей. Я не стала бы проверять звонок, пролив же, действительно, был. Но голос женщины неприятно поразил Нину Степановну, он звучал слишком игриво. Я адвокат и обязана быть дотошной, поэтому на всякий случай пробила адрес автора звонка. Карцева жила слишком далеко от дома Нины Степановны, тогда я поехала к ней. Она оказалась простушкой, интриги это не её… Я ехала, как бы благодарить, а она испугалась, сразу начала извиняться и рассказала все о своём возлюбленном и их планах на будущее. Хотя к этому моменту пазл и так сложился. Уже не нужны были лишние доказательства…

Оля прервала рассказ, переводя дыхание:

– Ты понимаешь, Мцыри, он заставил маму выпить яд и ждал, наблюдая, как она умирает… это она произносила его имя «Лёнчик»…«Лёнчик»… а он своё любимое «эть-геть»!

– Зачем, Оля? Зачем ему смерть твоей мамы? Как он открыл дверь?

– Зачем? Мцыри, ты не понял зачем? Моя мама была одной из самых преуспевающих бизнес-леди в нашей области. Мамино наследство, было целью Сперанского. Мама должна была умереть до смерти бабушки. Тогда наследство делилось бы между мной – её дочерью, и её мамой в равных долях. А это немалые деньги. Их с лихвой хватило бы на хорошую виллу на берегах Средиземного моря. Бабушка очень старенькая и больная. Сперанский не рассчитывал на её долгую жизнь. У нашей бабушки к этому времени наследником первой очереди оставался только её сын. Какая простая цепочка: мама – бабушка – сын… Вот и весь расклад… Замки мы в доме никогда не меняли, а у него, с незапамятных времён, были запасные ключи.

– Оля, Сперанский не мог рассчитывать на то, что Мила Михайловна не составила завещание заранее, она могла не упомянуть свою маму. Бабушка и так живёт в полном достатке, при хорошем уходе…

– Ты прав, не мог. В этом случае Сперанскому нужно было опекунство, чтобы представлять интересы своей матери в суде, а по большому счету – свои собственные. Бабушка, даже не упомянутая в завещании, всё равно имеет право на обязательную часть наследства своей дочери равную половине от половины. Поверь мне, это хорошие деньги… Только требовать их она должна через суд. Таков Закон. Если сейчас его дети оформят опекунство и заявят права на мамины активы, пока якобы для бабушки, я противиться не буду, отдам сама.… Будь оно проклято это наследство… будь проклято…

– Где ты взяла пистолет?

– Один из моих клиентов попытался смастерить боевой пистолет из газового просто для прикола. Смастерил, как получилось. У него был один патрон, он решил отстрелять его в лесу. В поездке угодил в ДТП. По его вызову на место аварии я приехала быстрее милиции, и от греха подальше пистолет у него забрала…

Ольга встала, поправила платье и, не взглянув на Михаила, пошла в кабинет, на ходу обронила:

– Я убила бы его ещё раз, – она чётко проговорила слово «убила», выделяя его голосом, резко обернулась, – Я не мститель. Есть истрёпанное фраза – месть холодное блюдо, а у меня в душе пылающие угли – дышать больно, жить больно… Но я, Миша, адвокат и знаю, как часто изворотливый, обличённый властью или просто сверх наглый преступник уходит от правосудия. У Пся большое кладбище и не только из тел, но и из душ. Разве он ответил за смерть Егора, за смерть Яна, за смерть моей мамы, за исковерканную жизнь Зины, Олега, Веры, Петра Ермилова, полуживого подполковника Гуся, унижение молодого лейтенанта? Даже Стефанию – женщину, которую любил, он превратил в монстра. Везде где прошёл – везде нагажено. Я не мститель! Я, Миша, палач! Кто дал мне такое право? Я взяла его сама! Он – виновен! Кто может возразить? Кто, Миша?

Исайчев смотрел на неё широко открытыми глазами.

– Молчишь?

Резкая, как вспышка, мысль высветила в памяти Михаила холодное лицо Шахерезады и её слова: «Я точно знаю, кто его убил!»

– Оля! – вскрикнул Исайчев. – Шахерезада знает, кто его убил…

Ольга усмехнулась:

– Она не назовёт имени… Королева будет молчать! Убийца наследодателя по закону объявляется «недостойным наследником» и лишается наследства. Пат Королеве! – она усталым взглядом ещё раз посмотрела на Михаила. – Захочешь уйти, оставь ключи на шляпной полочке… И ещё просьба – если решишь меня… – Ольга на секунду замерла, подыскивая нужное слово, но не найдя его, тихо выдохнула, – позаботься о Зосе, и передай это Шахерезаде… Она поймёт…

Ольга вынула из кармашка монетку, с виду позолоченную:

– Копия, купила на блошином рынке.

Она подкинула монетку вверх и точным ударом ладони направила её в сторону Михаила. Михаил хорошо играл в теннис, сейчас это ему пригодилось. В его ладони оказалась монетка с дырочкой. С одной стороны монеты была изображена голова Брута, с другой – кинжалы.

– Зачем тебе это нужно, Миша, – горячился Роман Васенко, сидя с Исайчевым за шахматной доской – пошли ей уведомление о приостановке дела заказным письмом, ну в крайнем случае курьером. Почему ты хочешь ехать туда сам? Объясни. Мы не обязаны… Осторожно, друг, я провожу свою белую пешку в ферзи. Что-то ты сегодня невнимателен…

– Не обязаны, – в задумчивости глядя на доску, обронил Михаил, – и всё же я поеду… Знаешь, Ромка, как все просто в шахматах: белая пешка – белая ферзь. В жизни иногда белая пешка, дойдя до конца, превращается не в белого, а в чёрного ферзя…

– Тебе мат, дорогой – удовлетворённо бросил Роман. Он схватил папку со стола и направился к двери. – Я в канцелярию…

– Мне действительно мат…, – с горечью подумал Михаил, помедлив, набрал номер сотового телефона вдовы подполковника Сперанского:

– Здравствуйте, Стефания Петровна! – как можно мягче произнёс в трубку Исайчев.

То, что буркнуло в ответ, Михаил не разобрал, но продолжил:

– Завтра я хотел бы прибыть к вам для вручения уведомления. Вы можете предупредить об этом Олега Леонидовича, ему тоже нужно присутствовать…

В трубке вновь буркнуло что-то совсем уже гневное, и абонент отключился.

– Ну что, получил гранату? – усмехнулся, вернувшийся из канцелярии Роман. – По лицу вижу – получил… Я, пожалуй, поеду с тобой. Грех бросать друга в окопе…

– Звони Сперанскому—младшему, – попросил Исайчев, – предупреди его о встрече…

Олег Леонидович на предложение согласился сразу и назначил час:

– В четырнадцать часов у мамы в усадьбе…

– Мне думается надо пригласить ещё кое-кого, его это тоже касается, – предложил Михаил.

– О-ё-ё – схватился обеими руками за голову Васенко.

Следователи приехали на встречу в назначенный час.

Олег Леонидович проводил прибывших в гостиную, где полулежала на диване Стефания Петровна. У ног Шахерезады сидела дочь Вера.

– Здравствуйте, Вера! – кивнул Роман Васенко. – Хорошо, что и вы здесь…

– Я здесь уже три дня, – ответила женщина, едва наметив на лице улыбку. – Маму приехала проведать…

– Давайте без реверансов, молодые люди! – зло оборвала дочь Стефания Петровна. – Вы пришли сообщить мне, что, наконец, нашли убийцу моего мужа? Не прошло и вечности… как вы закончили следствие…

– Следствие приостановлено из-за недостаточности улик… – Михаил старался выдержать вежливый тон.

– Как?! – театрально воскликнула Стефания Петровна и брезгливо поморщилась. – Расстрелянное тело моего мужа для вас недостаточная улика?

– Ма-а-ма, – прошептала Вера.

– У нас нет вопросов! – выкрикнула Стефания Петровна, – убирайтесь вон…

– Однако у нас, Стефания Петровна, вопросы есть, а главное, мы хотим сообщить, что во время следствия установлен факт, который вам непременно нужно знать. Скоро наступит час, когда вам придётся делить имущество и…

– Мы вовсе не собираемся это обсуждать с вами, – оборвала Михаила Стефания Петровна, вкладывая в интонацию изрядную порцию иронии. – Задавайте свой вопрос и убирайтесь…

– Вначале следствия вы сказали, что знаете имя убийцы, назовите его и мы продолжим разбираться в этом деле, – Михаил встретился взглядом со вдовой и оторопел. То, что он увидел не было ненавистью, это было отвращением. Губы Стефании Петровны растянулись в улыбке, а глаза, позаимствовав кожи губам, сузились:

– Так, что вы собирались сообщить перед дележом имущества? – Стефания Петровна проигнорировала просьбу Михаила, но взгляда от его лица не отвела.

«Вот так сюрприз! – ошеломленно подумал Михаил, – Шахерезада не только всё знает о гибели Олиной мамы, она, вероятно, спланировала её сама. Подполковник был только исполнителем… Зависть, всегда непримиримее ненависти…»

В кармане Исайчева завибрировал телефон, выслушав абонента, Михаил обратился к хозяйке усадьбы:

– Разрешите Роману Валерьевичу впустить человека, он объяснит вам это, – Михаил протянул Стефании Петровне бумагу, но она, прежде чем взять её в руки, приказала, – Олег, иди вместе с ним, а то, как бы чего по дороге гостёчки не спёрли…

– Извините, – виновато улыбнулся Олег Леонидович, но распоряжение матери бросился выполнять.

Стефания Петровна взяла бумагу, не торопясь, надела очки, прочитала и, удивлённо взглянув на Исайчева, каркнула:

– Что это?

– Это заключение экспертизы. Его невозможно опровергнуть нигде, даже в суде. Документ совершенного качества.

– Что это? – закричала Стефания Петровна и бросила бумагу Вере.

Дочь на лету перехватила документ, прочитала вслух:

– С вероятностью 99,9 процента Леонид Михайлович Сперанский является отцом Сергея Викторовича Сахно…

– К-к-кто… к-к-кто э-т-тот Сергей Викторович? – захрипела вдова.

В этот момент дверь отворилась и в неё вошёл с растерянным лицом Сперанский-младший, за ним Сахно и Васенко.

– Здравствуйте, Стефания Петровна. Здравствуйте, Вера. Здравствуйте, Михаил Юрьевич, – дружелюбно улыбнулся Сергей.

– Ты, потрёпыш… – Лицо Шахерезады старело на глазах, пальцы мелко-мелко дрожали. Она тяжело вздохнула, вскинула голову. На виске вздулся тёмный бугорок и бился так, как будто маленький молоточек стучал по коже с обратной стороны виска. Широкие сухие до блеска зрачки. Упавшая на лоб влажная прядь. И морщины, глубокие морщинки у губ, невесть откуда заползшие на белое с пергаментным отливом лицо. Подбородок, отваливаясь, открывал чёрную дыру рта, из которого с хриплым треском вываливались слова:

– Пся-я-я… ты-ы-ы обокрал-л-л меня… сука-а-а-а…

Следователи поспешили выйти за дверь, оставить новых родственников наедине.

– Слушай, Миша, мне показалось, я эту картину уже видел или она мне снилась когда-то… Как ты полагаешь, они его там… – Роман черканул большим пальцем себе по горлу.

– Не волнуйся. Я не думаю, что он рассчитывал на другой приём! – Михаил ещё раз с опаской посмотрел на закрытую дверь.

– Обидно, что мы не докопались, кто убил подполковника. Я бы хотел знать… – разочарованно произнёс Васенко, – хотя… грех, конечно, говорить такое, особенно при моей должности, но я бы тоже…

Михаил резко вскинул руку:

– Ну и не говори… – Исайчев разжал ладонь, в ней лежала позолоченная монета с дырочкой.

– Это что? – полюбопытствовал Васенко.

– Оля передала подарок Шахерезаде…

– Почему не отдал? Хотя да, сейчас это не к месту. Ты что, собираешься с ней ещё встречаться? Бр-р-р

– Эх, дружище, она не ей монету подарила, а мне. Хорошо, что я вовремя это понял…16