Здесь покоится наш верховный повелитель

1

Весной того года среди горожан Лондона росло беспокойство. Оно все сильнее охватывало их – от мала до велика. Старуха, торговавшая селедкой с подноса на углу переулка Коул-ярд, там, где он отходит от Друри-лейн, пристально вглядывалась в прохожих, привычно выкрикивая: «Свежие селедки! Подходите, покупайте самые свежие селедки!» Но если кто-нибудь останавливался возле нее, она первым делом спрашивала: «Какие новости? Что слышно?» Дети в лохмотьях, босоногие и чумазые, игравшие у грязных водостоков прямо посередине улицы или пытавшиеся заработать немного денег, предлагая брюкву и яблоки или помогая старухе продавать ее селедки, тоже ждали новостей. При появлении незнакомого всадника они бежали за ним, перегоняя друг друга и борясь за возможность вести его коня за уздечку и обращаясь к нему с характерной для кокни, простого лондонского люда, бесцеремонностью: «Что нового, сэр? Что слышно после смерти старого Нолла?»

Слухи множились с каждым днем. В привычной за последние лет десять жизни Лондона можно было заметить перемены – правда, небольшие, но все же перемены. Во времена Республики бордели процветали, но тайком; теперь же, проходя по переулку, прозванному горожанами Собачьим, можно было видеть в окнах полуодетых женщин, откровенно зазывающих прохожих и приглашающих их резкими лондонскими голосами войти в дом и оценить ожидающие их наслаждения. На улицах Лондона все чаще возникали жестокие драки.

«Кажется, возвращаются старые времена», – говорили люди друг другу.

У одной из лачуг в переулке Коул-ярд, прямо на мостовой, небрежно развалясь, расположились трое детей. Они были необыкновенно миловидны, ни у кого из них не было следов оспы или каких-либо увечий. Двум старшим детям – девочке и мальчику – было лет по двенадцать, младшей девочке исполнилось десять; и именно десятилетняя была самой привлекательной из троих. Малышка была хрупкой и грациозной, волосы густыми каштановыми кольцами спадали на ее плечи, карие глаза задорно смотрели на мир, ее пикантно вздернутый носик придавал лицу еще больше бойкости. Несмотря на то, что она была моложе других и значительно меньше их ростом, именно она главенствовала в этой группе.

Рядом с мальчиком лежал фонарь. С наступлением темноты он начинал трудиться, светя леди и джентльменам при переходе через улицы. Старшая из двух девочек бросала через плечо тревожные взгляды на лачугу у нее за спиной, а младшая посмеивалась над старшей и ее страхами.

– Она не скоро выйдет, Роза, – громко говорила она. – У нее есть джин – так что ей теперь за дело до ее дочерей?

Роза, будто вспоминая что-то, поглаживала рукой спину. А младшая сестра поддразнивала ее.

– Надо быть пошустрее, девушка. Позор! Чтобы тебя, девочку, поймала и отдубасила старуха, до краев налитая джином!

Малышка вскочила на ноги, она просто не могла усидеть на месте.

– Да, – продолжала она по-прежнему громко, – когда матушка повернулась ко мне с палкой, я как кинусь прямо к ней… вот так… схватила ее за юбку и начала ее кружить, пока у нее так закружилась голова от ворчания и джина. Она ухватилась за меня, чтоб не упасть, и просила меня поддержать ее, и называла своей милой девочкой… А я что тогда сказала? Вот-вот, ма, сказала я. Вот-вот, ма… Ты бы поменьше пила джина, а больше бы целовала своих доченек, да подходила бы к ним с добрыми словами, а не с палкой. Тогда и дочери будут хорошими и добрыми… Она плюхнулась на пол, чтоб отдышаться, и только когда совсем успокоилась, опять вспомнила про свою палку. Только уже поздно было за нее браться, потому что она перестала на меня сердиться. Вот как надо обращаться с наклюкавшейся пьянчужкой, Розочка, кто бы она ни была!..

Говоря все это, девочка изображала то упившуюся старуху, то ловкого озорного ребенка, и делала это так забавно, что заставляла смеяться и других.

– Кончай, Нелл, – сказала Роза. – А то мы умрем со смеху.

– Ну, мы все должны однажды умереть – то ли от смеха, то ли от джина.

– Но ведь не сейчас, не сейчас же?! – сказал мальчик.

– Пожалуй, в двенадцать лет рановато, кузен Уилл. Так уж и быть, пожалею тебя, и ты от смеха пока не умрешь.

– Ну, довольно, усаживайтесь и помолчите-ка лучше, – обратилась к ним Роза. – Я слышала сегодня, о чем говорят на Лонгэйкр-стрит. Говорят, король возвращается домой.

– Если он вернется, – заявил Уилл, – я стану солдатом в его армии.

– Чушь! – ответила Нелл. – Стать солдатом, чтоб выигрывать чужие драки? Даже мальчишки-факельщики дерутся только за себя.

– У меня будет шикарная форма, – ответил Уилл. – Бобровая шапка с большим кудрявым пером до плеча. У меня будет серебряная цепь на шее, кавалерийские сапоги до колен и красный бархатный плащ. Вот каким щеголем буду я разгуливать по улицам Лондона!

И тут Нелл задорно спросила:

– А почему бы тебе не стать, Уилл, самим королем? Уилл удрученно молчал, и она продолжила тише и ласковее:

– Ну-ну, Уилл, кто знает, может, у тебя и будет шляпа с пером. Может, когда король вернется домой, все наши мальчишки-факельщики, от Старых до Темплских городских ворот, возьмут да и станут носить бобровые шапки с перьями!

– Нелл шутит, – сказала Роза. – Милая моя, твои шуточки доведут тебя когда-нибудь до беды.

– Лучше страдать из-за шуток, чем от горя.

– Ты не по годам шустра, Нелл.

Послышался топот копыт, и показался незнакомый человек верхом на лошади. Все трое вскочили и бросились за всадником, который направлялся к дому на Друри-лейн.

– Подержать вам коня, сэр? – спросил Уилл. Незнакомец спешился и кинул поводья Уиллу. Потом он взглянул на девочек.

– Какие новости, сэр? – спросила Нелл.

– Новости! Какие же это новости я могу сообщить этакой замухрышке?

Нелл присела в реверансе.

– Замухрышки, которые вскоре станут дамами, и слуги, которые строят из себя господ, одинаково имеют право знать новости, сэр.

– Ах ты, дерзкая паршивая потаскушка! – рассвирепел незнакомец.

Нелл приготовилась удрать.

– Я слишком мала для такого титула, сэр. Но, может, если вы окажетесь здесь через несколько лет, я и успею заслужить его.

Человек расхохотался, потом, порывшись в кармане, кинул ей монету. Нелл ловко поймала ее, не дав упасть на землю. Мужчина ушел по своим делам, а Уилл остался подержать лошадь; Нелл и Роза разглядывали монету. Уилл получил за свои услуги не больше, отметила Роза.

– От языка такая же польза, как и от пары рук, – громко сказала Нелл.

– Что ты будешь делать с деньгами? – спросила Роза.

Нелл задумалась:

– Куплю пирог. Может, кусочек говядины. Но одно я точно знаю: джин матушке я ни за что не куплю.

Когда они вернулись в свой переулок Коул-ярд, их мать неожиданно появилась в дверях лачуги.

– Роза! Нелл! – вопила она. – Где вы пропадаете, паршивки ленивые? Я на вас живого места не оставлю, негодницы. Идите обе сюда немедленно… если хотите остаться в живых. Роза! Нелл! Господи, и за что доброй женщине такое проклятие?

Вдруг она увидела девочек.

– Эй, вы, идите сюда. И Роза! И Нелл! Подите-ка и послушайте свою маму.

– Что-то ее взбудоражило, – заметила Роза.

– На этот раз не джин, – добавила Нелл.

И вслед за мадам Элионор Гвин они вошли в темную лачугу, бывшую их домом.

Тяжело дыша, мать опустилась на трехногий стул. Дородной и неповоротливой, ей было нелегко добраться до двери и позвать девочек.

Роза подвинула стул для себя поближе к материнскому стулу, Нелл устроилась на полу, подперев овальное личико ладошками и шевеля под собой ножками с крошечными ступнями.

– Вот вы обе болтаетесь по улицам, – ворчала миссис Гвин, – совсем не задумываясь о том, что вас ждет впереди.

– Ма, мы ждали, когда ты проспишься после джина, – ответила Нелл.

Миссис Гвин приподнялась было, намереваясь шлепнуть девчонку, но передумала.

– Кончай свои подначки, Нелл, – сказала она, – и послушай меня как следует. Наступает благодатное время, и почему бы нам всем не получить свою долю блага?

– Король возвращается домой, – вскрикнула Роза.

– Ни одна из вас не помнит прежнее время, – ответила мадам Гвин, уже готовая расчувствоваться, что с ней часто случалось после приема известного количества джина. Нелл эти ее настроения нравились меньше других: ока предпочитала иметь дело с драчуньей, а не со слезливой пьянчужкой. Но сейчас она видела, что сантименты не продлятся долго. Мать была возбуждена. – Нет, вы не знаете, что такое доброе старое время! – продолжала она. – Вы не помните лавки в королевском гостином дворе и приветливых девушек, предлагающих разный свой товар. Вы не помните молодых ухажеров на улицах. Это надо было видеть – все эти шелка и бархат, перья и кинжалы! Вот это была жизнь для девушек! Когда я была в вашем возрасте, в этом городе было весело жить. Сколько раз я стояла в соборе Святого Павла у колонны и встречала доброго и щедрого джентльмена. – Она сплюнула. – Добрые и щедрые джентльмены… они все уехали с королем. Они последовали за границу за ним следом. Но сейчас – сейчас все меняется или вот-вот начнет меняться!..

– Король возвращается домой! – подхватила Нелл. Она уже была на ногах, взмахивала руками и раскланивалась. – Добро пожаловать, Ваше Величество. Что вы могли бы изменить в жизни этих вот двух худышек и их опухшей от джина матушки-сводни?

– Помолчи, Нелл, помолчи, – предупредила Роза. – Сейчас не время.

– Правда хороша в любое время, – ответила Нелл. Она с опаской поглядывала на мать. Мадам Гвин зыркнула на нее исподлобья. Мадам Гвин полагала, что Нелл была чересчур дерзка: надо бы девчонку проучить, да ведь не поймать эту резвушку, а кроме того, сейчас Нелл нужна была ей как помощница. Так что ей самой стоило вести себя осторожнее.

И подумать только, размышляла мать, ей всего десять лет, а ее язык в два раза старше ее маленького тельца и детского личика.

Мадам Гвин переполняли самые разные чувства: и жалость к самой себе, оттого что к ней, любящей матери, постоянно заботящейся о своих детях, так относились эти девчонки; и странное желание поточнее определить, чем могут быть полезны эти два заморыша в осуществлении ее смелого предприятия; и восхищение собой из-за того, как она собиралась обеспечить им средства к существованию.

– Нелл права, – сказала она примирительным тоном. – Правда всегда лучше.

– Когда король вернется домой, – сказала Роза, – Лондон изменится. Он станет походить на старый Лондон, который матушка знала девушкой. А если перемены придут в Лондон, это коснется и нас. Но ведь прошло уже много времени после смерти Кромвеля, а короля все нет. Я помню, когда он умер, все говорили: «Теперь черный мальчишка вернется». А его все нет.

– Черный мальчишка! – воскликнула Нелл. – Разве такой уж черный? И разве он мальчишка?

– Это из-за его смуглой кожи и из-за его манеры обращаться с женщинами. Он черный, как арап, и с девчонками держится как мальчишка, – ответила мадам Гвин. Она засмеялась. – А королям ведь все подражают, – многозначительно добавила она.

– Ну что ж, будем ждать, пока он приедет. Тогда уж все выйдут на улицы приветствовать его, – сказала Роза.

– Нет, – возразила Нелл. – Давайте его приветствовать прямо сейчас. Если он и не приедет, мы все равно повеселимся.

– Хватит вам чесать языки, – прервала их мадам Гвин, – и слушайте-ка меня. Я собираюсь сделать из этой хибары дом для джентльменов… Внизу, в нашем подвале, мы поставим несколько стульев и столиков, джентльмены будут приходить и получать свое.

– Свое… что? – резко спросила Нелл.

– Свое удовольствие, – ответила мадам Гвин, – за которое они будут хорошо платить. Я позволю некоторым девушкам заходить сюда и помогать мне создавать уют. И все это будет ради моих девочек.

– И ради лишней порции джина, – пробормотала Нелл.

Роза молчала, и Нелл, хорошо знающая свою сестру, почувствовала, что она встревожена. Нелл тоже притихла. Немного погодя мадам Гвин задремала, а Нелл и Роза пошли на угол помочь торговке селедкой распродать ее товар.

Ночью они лежали рядышком на своем соломенном тюфяке. Около них на таком же убогом ложе лежала мать. Она быстро заснула, но Розе не спалось; она боялась чего-то, и Нелл чувствовала ее страх.

Нелл была острее Розы на язычок и достаточно умна, чтобы осознать, что Роза, будучи двумя годами старше, должна кое в чем разбираться лучше нее самой.

Розу тревожили мысли о «доме», который намеревалась устроить мать; и Нелл догадалась, что Роза думала о той роли, которая в этом доме предназначалась ей. Смысл был в том, чтобы развлекать мужчин. Кое-что Нелл об этом знала. Она была ростом невеличка и казалась моложе своих лет, но это не спасало ее от внимания некоторых мужчин. Невозможно было не заметить ее хорошенькое личико, обрамленное каштановыми вьющимися волосами. Несколько раз ее зазывали в укромные места, и она шла туда в надежде получить один-два гроша, так как Нелл часто бывала голодной и в такие моменты запахи жарящегося мяса и горячих пирожков, наполнявшие некоторые улицы, бывали мучительно дразнящими. Но она быстренько удирала, лягнув пригласившего ее джентльмена или куснув его раз-другой и скрывая под негодующим протестом тот жуткий страх, который охватывал ее всякий раз.

– Роза, – прошептала она, утешая сестру, – может, из этого ничего и не выйдет…

Роза ничего не ответила. Она знала привычку Нелл не думать о неприятном наперед. Нелл будет с упоением говорить и говорить о разукрашенном городе и ликовании на улицах в день приезда короля, но относительно планов матери, которые могут принести им массу неприятностей, она скажет – и сама поверит в это, – что из них ничего не выйдет.

Нелл продолжала говорить, так как ей было не справиться со своим языком:

– Нет, ничегошеньки у мамы с ее домом не выйдет. Сколько лет уж говорят о возвращении короля. И где он, здесь? Нет! Ты помнишь, Роза, ту ночь, когда разыгралась буря? Это было страшно давно. Мы лежали тут, вцепившись друг в друга от страха, что вот-вот наступит конец света. Ты ведь помнишь, Роза? День тогда был страшно душный. Уф! А канавы как воняли! Потом все потемнело, гром загрохотал, а ветер поднялся такой, что мы думали, дома развалятся. И все говорили тогда: «Недобрый знак! Бог рассердился на Англию. Бог рассердился на пуритан». Помнишь, Роза?

– Ага, – ответила Роза. – Помню.

– А потом сразу после этого умер старый Нолл, и все говорили: «Бог рассердился. Он послал бурю, а теперь прибрал старого Нолла. Черный мальчишка вернется домой». Это было давным-давно, Роза, а его все нет.

– Это было два года тому назад.

– Это очень давно.

– Когда тебе десять лет, то это давно. Когда тебе столько, сколько мне… это уже не так давно.

– Но ты же только на два года старше меня, Роза.

– Это очень много. За два года с девочкой много чего может случиться.

Нелл помолчала какое-то время, а потом продолжала:

– Ты помнишь, как въезжал в Лондон генерал?

– Это был генерал Монк, – сказала Роза.

– Генерал Монк, – повторила Нелл. – Я отлично это помню. Это было на следующий день после дня моего рождения. Было холодно. Мостовая обледенела. «Холодный февраль», – говорили все. «Но после холодной зимы бывает теплое лето, и этим летом, конечно, вернется черный мальчишка».

– Похоже, что так и будет, – сказала Роза.

– Вот было весело, Роза, когда генерал ехал по Лондону! Ты помнишь, как куски говядины жарили прямо на улицах? Ой, Роза, ты ведь любишь запах жареных окороков? А я кое-что люблю еще больше. Вкус жареной говядины! – Нелл начала смеяться.

– Ой, что было за времечко, Роза!.. – продолжала она. – Я помню праздничные костры – они тянулись от собора Святого Павла до скотного рынка. Я подумала, что Лондон горит, честное слово. А около Стрюндского моста горел тридцать один костер. Я сосчитала. Лучше всего я запомнила мясников, жарящих окорока. Да, вот это был денек так денек! Роза, я всегда думала, что это в честь моего рождения… ну, понимаешь, это же было сразу после него – все эти костры и прекрасная говядина! Я пошла вместе с толпой к дому Прейзгода Бэрбона. И вместе со всеми бросала камни в его окна. Кто-то в толпе спросил у соседа: «А в чем дело, вы не знаете?» Я повернулась и говорю: «А это празднуется день рождения Нелл, вот в чем дело, пусть и малость позже, но все равно это день рождения Нелл!» Они посмеялись мне в ответ, и кто-то сказал: «Ну, по крайней мере, хоть этот ребенок знает, в чем дело». И они опять смеялись и шутили. Хотели было поднять меня на плечи и поднести поближе к костру, но я испугалась: вдруг бы им пришло в голову зажарить меня вместо окорока… Поэтому я удрала от них к другому костру.

– Ну и болтушка же ты, Нелл. Последи за собой. Это был конец Долгого парламента, и генерал выступил за короля.

– Это было не так уж давно, Роза, и на этот раз король вернется. Вот уж будет веселье! В парке Ковент-гарден будут гулянья, Роза, и ярмарка откроется, и танцевать будут прямо на улицах под музыку скрипача!.. Ой, Роза, мне так хочется танцевать, что я готова вскочить и плясать прямо сейчас.

– Лежи тихо.

Нелл помолчала. Потом снова не выдержала:

– Ты чего-то боишься, да? Опасаешься маминого «дома»? – Она прижалась к сестре. – Почему, Роза? – спросила она немного погодя с сочувствием. – Почему?

Это был один из тех редких моментов, когда Нелл признала, что она младшая сестра, и просила, чтоб ее утешили. Прежде такие моменты бывали чаще.

Роза объяснила:

– Мы должны зарабатывать на жизнь, Нелл. А у таких, как мы, не так уж велик выбор.

Нелл, соглашаясь, закивала, они замолчали. Вскоре она спросила:

– А мне что придется делать в мамином доме, Роза?

– Тебе?.. Ну, тебе еще немного лет. Кроме того, ты слишком мала даже для своего возраста. Право, тебе не дать больше восьми. Попридержи язычок – и тогда никому не догадаться, сколько тебе лет. Но язык твой – враг твой, Нелл. Держи лучше его за зубами.

Нелл высунула язычок и крепко сжала его пальцами, как она это делала в раннем детстве.

– Тебе будет не так уж плохо, Нелл. Сперва тебе придется только подавать джентльменам крепкие напитки.

Сестры молча прижались друг к другу, радуясь тому, что во всех испытаниях одна из них всегда сможет рассчитывать на другую.

Нелл была на улице, когда проезжал король, возвращаясь домой. Никогда в своей жизни она не видала такого великолепия.

Она забралась на крышу и позвала Розу и кузена Уилла последовать за ней, чтобы получше разглядеть все, что можно.

Глаза Нелл загорелись от возбуждения, когда другие, следуя ее примеру, стали взбираться на крышу, чтобы занять место рядом с тремя оборвышами. Нелл толкалась, пытаясь сохранить за собой выбранное ею место, и испускала такие потоки брани, что окружающие поначалу страшно оскорбились, а потом только потешались. Она открыто выражала свое недовольство; все это было для нее привычным делом: она знала силу своего язычка, который заставлял людей в конце концов улыбнуться.

Оттуда, где она стояла, ей был виден на холме Ладгейт собор Святого Павла, возвышающийся над неприбранным центром города, где лачуги теснились вокруг красивых домов, как нищие у юбок благородных дам. Даже широкие улицы были в таких рытвинах, что их необходимо было мостить заново; а маленькие улочки и переулки просто утопали в грязи и помоях. Тяжелые запахи из пивоварен, мыловарен и сыромятен наполняли воздух, но Нелл их не замечала: это были знакомые запахи. На реке виднелись самые разнообразные суда – баржи, лодки, ялики и все прочее, что могло держаться на воде. Оттуда доносились музыка, крики и смех. В этот день все, казалось, хотели от радости перекричать соседей.

По всем церквам города звонили колокола, выбоины на мостовых скрывали цветы, рассыпанные по всему пути следования короля, гобелены свешивались из окон и с балконов. В фонтаны было налито вино. Казалось, все поздравляли друг друга с таким торжественным событием.

От Лондонского моста шествие направилось к Уайтхоллскому дворцу. Там можно было видеть благородных дам и кавалеров, титулованных особ, окружавших короля.

Нелл подпрыгивала от возбуждения, а Роза и Уилл не раз говорили ей, что если она не уймется, то свалится с крыши.

Но она их не слушала; к тому же приветственные крики заглушали даже перезвон колоколов. Потом она увидела, что проезжает король – высокий и очень смуглый, настоящий «черный мальчишка»; шляпу с перьями он снял и держал в руке, а его черные локоны падали ему на плечи. Толпы людей громкими криками, до хрипоты, приветствовали его, а он раскланивался и улыбался.

Казалось, что его темные глаза видят каждого в отдельности. Нелл то и дело слышала вокруг себя шепот: «Он мне улыбнулся. Клянусь, это так. Он посмотрел на меня… и улыбнулся. Ой, вот это день! Король вернулся домой, и теперь Англия снова заживет весело».

Позади короля двигались все те, кто последовал за ним из самого Рочестера, полные решимости сопровождать его в столицу, выпить за него вина из лондонских фонтанов и показать, что не только жители Лондона довольны возвращением короля к себе домой.

Нелл молча разглядывала людей в процессии, движущейся позади короля. Ей хотелось быть одной из тех благородных дам, которых она видела проезжающими мимо нее верхом. Ее маленькие ножки выглядели бы так прелестно в серебряных туфельках! А как было бы замечательно сменить юбку из грубой ткани на бархатное платье! Ей захотелось немедленно расчесать свои запутанные кудряшки, чтоб волосы легли такими же красивыми локонами, какие были у проезжавших дам.

Розу тоже томили тайные желания. В последнее время она очень изменилась – стала скрытной. Теперь Роза работала в доме матери и примирилась с этим. Она была хорошенькой девушкой, и многие мужчины, приходившие в их дом, просили позвать мисс Розу. Нелл, торопясь от стола к столу с крепкими напитками, старалась увернуться от посетителей, пытавшихся схватить ее; она не могла заставить себя молчать и знала, что и как сказать, чтобы не прельщать собиравшихся в подвальчике матери мужчин с безобразно похотливыми лицами, а злить их так, что им больше хотелось поколотить эту озорную девчонку Нелл, чем приласкать ее.

К тому времени, когда шествие закончилось и они смогли пробраться сквозь толпы людей обратно к себе в переулочек Коул-ярд, где их ждала мадам Гвин, было уже семь часов. И хотя в тот день в фонтанах вино предлагалось бесплатно, хозяйка дома предвидела, что в кабачке будет много посетителей.

Было раннее утро, а на улицах все еще слышались звуки веселых пирушек.

Розы не было в доме на Коул-ярд. Она куда-то ушла с любовником. Изящный и галантный джентльмен, подумала мадам Гвин. Вот как я стараюсь для моих девочек!

Нелл хотелось спать. Она лежала на своем соломенном тюфяке и глядела на гору мяса, которая была ее матерью. Нелл никогда ее не любила. Как можно любить кого-то, кто, сколько она себя помнит, только и делал, что давал ей затрещины и оскорблял ее? И сейчас мама заботилась только о своей жизни – и, естественно, о джине. Казалось, она была рождена, чтобы содержать бордель. Умильно сладкие слова так же легко слетали у нее с языка в разговоре с джентльменами, как грубости, когда она поносила своих дочерей. Все свои надежды она связывала с Розой – хорошенькой и уже нашедшей себе любовника среди случайных посетителей дома.

– А что еще остается делать девушке? – размышляла Нелл. – Продавать селедку, яблоки, брюкву?

Любовник подарил Розе миленькое платье, и она прелестно выглядела, когда вышла погулять в нем по Друри-лейн. Другие девушки завидовали Розе. И все же Нелл не хотела бы себе такого счастья. Нелл собиралась как можно дольше оставаться ребенком, годным лишь на то, чтобы подавать крепкие напитки, – и ни на что больше!

– Ма, – окликнула она тихонько, – ты спишь?

– Слишком шумят на улице, не заснуть.

– Это хороший шум, ма. Он означает, что король вернулся домой и все изменится.

– Все изменится, да, – зевнув, ответила мадам Гвин. Потом продолжила: – Нелл… в бутылке все кончилось. Дай-ка мне другую.

Нелл с готовностью выполнила просьбу.

– Ты погубишь себя, мама, – сказала она.

Мадам Гвин сплюнула и грубо выхватила бутылку. Нелл наблюдала за ней и не могла представить, что в юности мать была такой же хорошенькой, как Роза.

– Нынче я могу потакать своим слабостям, – ответила наконец мадам Гвин. – Вечер был удачный, и если все вечера будут такими, я разбогатею.

– Может, так и будет, мама, – теперь, когда король вернулся…

– Все может быть. Может, у меня будет настоящий бордель. А сама я переселюсь на Мурфилдс или Ветстоун-парк. Почему всякие мадам Крессвелл, матушка Темпл и леди Беннет преуспевают, а у меня только старый подвальчик и несколько дешевых шлюх с Коул-ярда?

– Ну, мама, у тебя ведь наладились дела. Весь кабачок теперь твой, а комнаты наверху дают немалый доход.

– Ты взрослеешь прямо на глазах, Нелл.

– Мне еще немного лет, мама.

– Мне как-то подумалось, что ты будешь так же хороша, как твоя сестра. Но теперь я не уверена в этом. Неужели никто из джентльменов так ни разу и не поговорил с тобой?

– Я им не нравлюсь, мама.

Мадам Гвин вздохнула, а Нелл торопливо продолжала: – Но тебе же нужен кто-то, чтоб подавать бренди, ма? Тебе-то самой с этим быстро не управиться. А можешь ли ты кому-нибудь еще, кроме меня, доверить этот прекрасный французский коньяк?

Мадам Гвин помолчала, а потом начала плакать. Это на нее накатило плаксивое настроение, и сейчас Нелл радовалась такому обороту.

– Я бы, конечно, хотела чего-нибудь лучшего для моих девочек, – всхлипывала мадам Гвин. – Да, когда вы родились…

– Расскажи мне о нашем отце, – мягко попросила Нелл.

И мать рассказала ей о капитане, который потерял все свои деньги, сражаясь за короля. Нелл криво усмехнулась. Все бедняки потеряли в это время свои сбережения, сражаясь за короля. И она не верила рассказу о красавце-капитане. Чего бы это ради красавец-капитан женился на ее матери?

– И он, бывало, дарил мне то одно, то другое, – продолжала горевать мадам Гвин. – Он спускал все деньги, как только они попадали ему в руки. Вот почему он умер, благословляя меня и двух своих дочерей, в долговой тюрьме в Оксфорде.

Мадам Гвин рыдала, на улицах продолжалось веселье, а Нелл все лежала с широко открытыми глазами и мечтала – мечтала о каком-нибудь удивительном повороте судьбы, который помог бы ей выбраться из материнского борделя в переулке Коул-ярд. Тогда бы она превратилась в леди, одетую в платье из красного бархата с серебристыми кружевами…

Нелл стояла и смотрела, как работают строители на участке земли между Друри-лейн и Бридж-стрит.

С ней был Уилл. Уилл знал почти все о том, что делалось в городе.

– Ты знаешь, Нелл, что они здесь строят? – спросил он. – Театр.

– Театр! – У Нелл заблестели глаза. Она однажды смотрела спектакль в «Теннис-корте» Гиббона на Виа-стрит. Это событие она помнила до сих пор и поклялась, что никогда не забудет. После спектакля очарование долго не оставляло ее, и, запомнив большинство ролей, она продолжала разыгрывать их для тех, кто готов был ее слушать и смотреть на нее. Но главным образом она делала это ради собственного удовольствия.

Что может быть увлекательнее того момента, когда ты на сцене, когда все внимание зрителей сосредоточено на тебе и ты слышишь, как они смеются твоим остротам, а ты всегда помнишь, что их одобрение легко может смениться презрением из-за малейшей твоей промашки. Да, этот смех, эти нежные, томные взгляды твоих юных обожателей могут так же легко смениться на тухлые яйца или отбросы и грязь, прихваченную с улицы. Глаза Нелл заблестели еще больше, когда она обдумывала, что бы она ответила человеку, который посмел бы оскорбить ее.

И вот теперь строится новый театр! Потому что, объяснял Уилл, король очень интересуется театром и артистами. Ему нравятся люди, которые могут заставить его смеяться, и артисты, которые могут развлечь его своей игрой.

Видимо, при дворе посчитали, что «Теннис-корт» Гиббона уже не вполне подходит для того, чтобы называться Королевским театром, поэтому и должен быть построен новый. Уилл слышал, как об этом говорили два джентльмена, когда он освещал им переход через улицу. Это обойдется в огромную, почти невероятную сумму – в одну тысячу пятьсот фунтов.

– Все это устраивает мистер Киллигрю, – добавил Уилл.

– Мистер Киллигрю! – повторила Нелл и громко засмеялась: недавно у Розы появился новый любовник. Он был джентльменом высокого полета, и звали его Киллигрю – Генри Киллигрю. Он служил у герцога Йоркского, брата короля; но что еще важнее, он был сыном благородного Томаса Киллигрю, бывшего другом короля, его постельничьим и распорядителем Королевского театра. Вот этот-то благородный Томас Киллигрю и наблюдал за строительством нового театра, а то, что любовник Розы был его сыном, прибавило сияния глазам Нелл.

Заторопившись домой, чтобы рассказать Розе обо всем услышанном, она скороговоркой пожелала Уиллу всего доброго, что явно его обидело. Бедняга Уилл, он должен был бы уже привыкнуть к ее неожиданным поступкам. Уилл любил ее; он боялся, что однажды матери удастся заставить ее выполнять в доме те же обязанности, какие возлагались на Розу, – пусть даже Нелл привлекала совсем другая жизнь. В тайне от всех она начала мечтать о ней с того самого дня, когда стала свидетельницей въезда короля в свою столицу и увидела прекрасных дам в шелках и бархате. Она хотела быть такой, как они, и, возможно, уже сознавала, что в этом ей скорее всего поможет игра в театре. Вот только нужно было сделать так, чтобы никто не узнал, что ее домом был бордель в переулке Коул-ярд. Итак, она твердо решила стать актрисой…

Придя в дом, она в смятении осознала, что скоро в подвальчике начнут собираться джентльмены и она опять будет бегать от столика к столику, подавая бренди, вино или эль и стараясь увернуться от чьих-нибудь хватких рук; частенько она брыкалась и убегала на своих проворных ножках, бросая вокруг сердитые взгляды или кося глазами, чтобы выглядеть менее привлекательной.

Она прошла в комнату, где сидели девушки, пока их не позвали в подвальчик. Роза была там одна. Нелл воскликнула:

– Роза, около Друри-лейн и Бридж-стрит строят театр!

– Я знаю, – сказала Роза, таинственно улыбаясь. Конечно, он уже сказал ей, подумала Нелл.

– Это отец Генри, он ведь распорядитель Королевского театра, – произнесла Нелл. – Это он заправляет там всем.

– Ты права, – сказала Роза.

– А он говорит с тобой о театре, Роза?

Роза отрицательно покачала головой.

– У нас не бывает времени для разговоров, – сказала она с притворной скромностью.

Нелл пустилась по комнате отплясывать джигу. Роза пристально посмотрела на нее.

– Нелл, – сказала она, – ты подрастаешь. Нелл замерла, лицо ее слегка побледнело.

– В общем-то, – добавила Роза, – ты стала даже хорошенькой.

Нелл застыла от ужаса.

– Но, может, – продолжала Роза, – тебе и не повезет, как мне. Не каждой же девушке из Коул-ярда удается найти себе джентльмена!..

– Это так, – согласилась Нелл.

– Тебе нравится театр, не так ли? Тебе бы хотелось часто бывать там? Да, я никогда не забуду, что с тобой делалось, когда ты пришла домой, наглядевшись на артистов, – мы с мамой чуть не умерли от смеха. Нелл, а как тебе понравится в театре во время представления?

– Роза… что ты задумала? Ну, говори же, а то я умру от отчаяния.

– От этого ты никогда не умрешь. Слушай же: мне кое-что известно – мне Генри сказал. Королевская компания предоставила миссис Мэри Меггс право продавать апельсины, лимоны, фрукты, конфеты и все такое, чем торгуют на улице. Она будет торговать, когда откроется новый театр. Ох, Нелл, это будет такое место!

– Расскажи мне… расскажи скорей мне о Мэри Меггс!

– Ну, ей в помощь нужны будут девушки для продажи товара, вот и все, Нелл.

– И ты считаешь… что я…

Роза кивнула.

– Я рассказала Генри о тебе. Он хохотал до упаду, когда я ему рассказывала, как ты косишь глаза из страха, что джентльмены будут к тебе приставать. Он сказал, что ему самому приходило в голову заняться тобой. Но это он просто так, – добавила она самодовольно. – Я ему сказала, что тебе хотелось бы все время быть в театре, а он и ответил: «Ну, она может стать одной из потаскушек апельсинной Мэри». Потом он рассказал мне о Мэри Меггс и о том, что ей нужны три или четыре девушки, чтоб стоять в партере и продавать китайские апельсины.

Нелл молитвенно сложила руки и восторженно улыбнулась сестре.

– И я буду это делать?

– Не знаю. Ты очень торопишься. Никогда не можешь дослушать, что тебе говорят. Если Мэри Меггс решит, что ты ей подходишь и если она еще не нашла себе девушек… ну, тогда, наверное, ты получишь там место.

– Сведи меня к ней… Сведи к ней сейчас же! Я должна видеть Мэри Меггс. Я должна! Должна!

– А вот чего ты не должна делать – так это скашивать глаза. Мэри Меггс нужны в партере миловидные девушки. Ни один джентльмен не даст косоглазой девушке шесть пенсов за один китайский апельсин.

– Я буду улыбаться… и улыбаться!., и улыбаться!!!

– Нелл, ты только в доме, внизу, так не улыбайся, а то станешь слишком привлекательной.

– Нет, – ответила Нелл. – Когда я буду подавать напитки, я буду выглядеть вот так. – Она скорчила отвратительную гримасу, дьявольски скосив глаза, оттянув веки кончиками пальцев и придав лицу злобное выражение.

Роза от смеха схватилась за живот. Теперь Роза часто смеялась. Это потому, что она постоянно думала о своем любовнике Гарри Киллигрю. Нелл решила, что жизнь чудесна: человек никогда не знает, что его ждет. Бедняжка Роза боялась подвальчика и джентльменов, и вдруг сошлась с Гарри Киллигрю; а его близость с королевскими артистами даст возможность Нелл предстать перед апельсинной Мэри Меггс и приблизит ее к заветной мечте.

Вдруг Роза посерьезнела.

– Тебе нет нужды торопиться к Мэри Меггс. Генри распорядится сам: «Мисс Нелл будет продавать апельсины в Королевском театре, потому что мисс Нелл сестра моей Розы».

Нелл кинулась в объятия к сестре, и они принялись вместе хохотать – так они часто хохотали прежде; они смеялись от счастья и облегчения, от которых, как сказала Нелл, гораздо интереснее смеяться, чем от острого словца.

Но Генри Киллигрю в тот вечер не пришел в подвальчик. Роза всегда тревожилась, если он не приходил. Теперь взволновалась и Нелл. А если он уже никогда не придет? Что, если он навсегда позабыл Розу и ее сестру Нелл? Что, если он не понимает, насколько это важно, чтобы Нелл Гвин стала одной из апельсинных девушек Мэри Меггс?

Нелл двигалась от джентльмена к джентльмену – внешне безразличная, но внутренне готовая в любую минуту увернуться от их бесстыжих рук. Ей было жаль бедную Розу, ведь если не придет ее любовник, Роза будет вынуждена уйти с тем, кто заплатит столько, сколько затребует мать.

А теперь Розе небезразлично, с кем уйти. Она полюбила, и ей, так же как Нелл, важно увернуться от ищущих рук.

Нелл вдруг обозлилась на весь этот мир, который не может дать девушке почти ничего, тогда как другие – те, в бархате и тканях, затканных золотом и серебром, которых она видела вокруг короля в день его триумфального въезда в свою столицу, – имеют так много. Но почти сразу же она снова стала самой собой. У Розы есть возлюбленный, а те дамы, ехавшие с королем, выглядели ничуть не счастливее Розы, когда та шла на встречу с Генри Киллигрю; и когда она, Нелл, станет одной из апельсинных девушек Мэри Меггс, она познает большее счастье, чем может познать любая из тех женщин.

Она обратила взгляд на Розу. Толстяк в засаленной одежде – без сомнения, мясник с Ист-Чипского рынка – манил ее, и Роза должна была воле-неволей пойти и сесть за его столик.

Нелл наблюдала. Она видела, как огромные ручищи потянулись к Розе, видела, как Роза сжалась от ужаса, устремив глаза на дверь в надежде, что войдет ее Генри.

Нелл слышала, что она лепетала: «Нет… Нет. Это невозможно. Меня ждет джентльмен».

Мясник с Ист-Чипа вскочил и швырнул стул, на котором сидел, через весь подвальчик. Другие гости замолчали и с интересом ждали продолжения. Назревало то, что им нравилось, – потасовка в борделе, когда можно бросать друг в друга бутылки, разнести все вокруг в щепки и славно позабавиться.

Мадам Гвин появилась из своего угла, как злой паук, и затараторила своим испитым голосом: «Что беспокоит вас, мой добрый джентльмен? Что вам не нравится в моем доме?»

– Эта потаскушка! – заорал мясник.

– Как, это мисс Роза… самая хорошенькая из моих девушек… Ну, мисс Роза, что тут могло произойти? Поклонись же доброму джентльмену и скажи, что ты готова доставить ему удовольствие.

Мясник не сводил с Розы своих маленьких, колючих глаз.

– Он хотел обидеть ее, – закричала Нелл в панике.

Роза воскликнула:

– Я не могу. Мне нездоровится. Пустите меня. Меня ждет джентльмен.

Мать взяла Розу за руку и подтолкнула ее к мяснику, который схватил ее и прижал к себе на несколько мгновений; потом зарычал от злости и заорал во весь голос:

– А-а, понятно. Она вытащила мой кошелек, шлюшка!

Свой кошелек он держал над головой. Роза отступила назад, не сводя широко раскрытых глаз с кошелька.

– Где вы… нашли его? – спросила она.

– У тебя за пазухой, детка. Там, куда ты его засунула.

– Это неправда, – сказала Роза. – Я впервые его вижу.

Он вцепился в гофрированный воротник Розы у шеи и рванул его так, что обнажилась ее прелестная грудь. Он порвал очаровательное платье, подарок ее возлюбленного.

– Лживая потаскушка! – кричал мясник. – Воровка! – Он старался привлечь внимание других посетителей. – Это что за обращение? Надо, чтобы на этот раз блудницы получили хороший урок!

И он силой пнул стол; это был дешевый и некрепкий стол, и его оказалось нетрудно разбить о стену.

– Прошу вас, добрый сэр, – успокаивала его мадам Гвин, – прошу вас, не серчайте на мисс Розу. Мисс Роза готова все исправить…

– Я никогда не видела этого кошелька! – воскликнула Роза. – Я не брала его.

Торговец помедлил, а затем открыл кошелек.

– Не хватает десяти шиллингов, – торжествующе проговорил он. – Ну же, отдай то, что взяла, потаскушка.

– У меня нет ваших денег, – возразила Роза.

Мужчина взял ее за плечи.

– Верни их, или я отдам тебя под суд.

Он явно собирался выполнить свою угрозу. Нелл подумала, что его лицо похоже на засоленную кабанью голову. Она его ненавидела; если бы не привычка сдерживать себя в подвальчике, она бы тут же кинулась защищать Розу. Кроме того, она испугалась: в глазах этого человека она увидела желание мести и похоть, а похоти она боялась.

Он повернулся к сидевшим в подвальчике и закричал:

– Следите за своими карманами. Они завлекают вас сюда и подмешивают в напитки разные снадобья; сколько вас вышло отсюда много беднее, чем вы вошли сюда? Кто из вас не переплачивал здесь за то, что получил? Ну же! Так и будем этим блудницам позволять грабить нас?

Один из гостей громко воскликнул:

– Что тут поделаешь, приятель!

– Что поделаешь? – завопил он и поймал Розу за плечо. – Я проучу эту шлюху в назидание другим, вот что!

Мадам Гвин стояла рядом с ним, потирая вспотевшие руки.

– Мисс Роза – самая хорошенькая из моих девушек, сэр. Мисс Роза сгорает от желания показать вам свое доброе отношение.

– Не сомневаюсь в этом! – гремел он. – Но она поздно одумалась. Я пришел сюда, чтобы провести время с доброй, честной шлюхой, а не с законченной преступницей.

– Я не законченная преступница! – воскликнула Роза.

– Неужели, мисс? – прорычал мужчина. – Тогда ты скоро ею станешь. Идем-ка, милочка!

С этими словами он потянул Розу к двери. Сидевшие за столиками мужчины встали и окружили его, как телохранители.

– Тащи воровку в тюрьму!.. – дружно голосили они. – Так ей и надо, негодяйке!

Роза дрожала от унижения и страха.

Все стали покидать подвальчик. Бордель они могли посетить в любое другое время, а вот как один из посетителей борделя волочит девушку в тюрьму – такое доводится видеть не каждый день.

– Меня тут не раз уже обобрали, клянусь, – объявил какой-то лавочник.

– И меня! И меня! – поднялся крик. Тут Нелл сорвалась с места, она побежала за этой группой людей, стремящихся поскорее попасть на улицу. Уже в начале переулка Коул-ярд мясник продолжал выкрикивать, куда он собирается отвести Розу, а вокруг собиралась толпа народа.

– Шлюха-карманщица! – слышала Нелл. – Поймана с поличным.

– Это неправда. Неправда! – воскликнула Нелл.

Но на нее никто не смотрел. Она пыталась пробиться к Розе. Бедняжка Роза, растрепанная и замызганная, горько плакавшая, в разодранном платьице, продолжала клясться, что она невиновна и просила, умоляла отпустить ее.

Нелл поймала мясника за руку.

– Отпустите ее. Отпустите мою сестру!

Тот посмотрел на нее и резким ударом сбил ее с ног.

– Это тот самый бесенок, что подает крепкие напитки. Ручаюсь, она так же нечиста на руку, как и эта. Заберем-ка ее тоже, а, приятели?

– Ага, тащите их обеих. Тащите всю эту компанию. Обыскать их и повесить, как злостных воровок.

Перед глазами Нелл промелькнуло полное отчаяния лицо Розы. Нелл вцепилась зубами в руку мясника, лягнула его, и он, вскрикнув от удивления и боли, выпустил Розу.

Нелл закричала:

– Беги, Роза! Беги!

И сама пустилась наутек сквозь толпу. Но Розе было не так-то просто убежать: люди вокруг оказались настороже, а мясник через несколько секунд снова схватил ее, и орущая публика поволокла Розу Гвин в Ньюгейтскую тюрьму.

Нелл никогда еще не жила в таком страхе, как теперь. Роза в тюрьме. Она оказалась воровкой, как утверждал мясник, он обнаружил у нее свой кошелек, из которого пропали десять шиллингов. Нашлись и такие, которые утверждали, будто видели, как Роза взяла кошелек.

Было замечено, что Роза носила прекрасное платье. На какие средства она, бедная девушка из дешевого борделя, приобрела такой наряд? Нет сомнения, она украла деньги, чтобы заплатить за него.

Те, чья вина по поводу воровства бывала доказана, приговаривались к самому суровому наказанию.

Нелл ходила по улицам со своей бедой и не знала, где найти утешение. Мать все больше пила и сидела в слезах дни и ночи напролет, так как в те дни мало кто посещал ее подвальчик. Распространился слух, что, зайдя в дом матушки Гвин, можно остаться без кошелька. Много кошельков пропало, а теперь вот, в результате всего, у матушки Гвин пропадает дочь.

Роза в тюрьме! Было невыносимо думать, что она там – Роза, которая совсем недавно была так счастлива со своим возлюбленным – человеком, который так ценил ее, что обещал сделать ее сестру одной из продавщиц апельсинов у Мэри Меггс!

Был только один человек, готовый утешить Нелл, – это ее кузен Уилл. Они сидели на куче угля во дворе и говорили о Розе.

– Ничего не поделаешь, – сказал Уилл. – Если объявили воровкой, то уж непременно повесят.

– Только не Розу! – воскликнула Нелл, и слезы потекли по ее щекам. – Только не мою сестричку!

– Им все равно, чья она сестра, Нелл. Их заботит только то, чтоб ее повесить.

– Роза никогда ничего не крала. Уилл кивнул.

– Не важно, украла она или нет, Нелл. Говорят, что украла, и они ее за это повесят.

– Не будет этого! – со слезами твердила Нелл. – Нет, не будет!

– Но как ты им помешаешь?

– Не знаю. – Нелл закрыла лицо руками и громко разрыдалась. – Если бы я была старше и умнее, я бы знала, что делать. Что-то ведь можно сделать, Уилл? Наверняка что-то можно сделать…

– Если бы мистер Киллигрю был там, ничего бы не случилось, – сказал Уилл.

– Если бы он был там, он прекратил бы все это. Уилл, может, он мог бы и сейчас это остановить?

– Как? – спросил Уилл.

– Нам надо найти его. Мы должны рассказать ему, что случилось. Уилл, где нам найти его?

– Он – приближенный герцога.

– Я пойду к герцогу.

– Не стоит, Нелл. Герцог никогда не примет тебя!

– Я заставлю его принять меня… и выслушать.

– Тебя не пустят к герцогу. – Уилл почесал голову, но Нелл не сводила с него глаз. – Я видел его вчера вечером, – прибавил неуверенно Уилл.

– Видел? Герцога?

– Нет, Генри Киллигрю.

– Ты рассказал ему о Розе?

– Я – ему? Нет, конечно. Я светил своим фонарем джентльмену у дома леди Беннет, а он как раз вышел оттуда. Он был совсем рядом со мной, как ты сейчас.

– Ой, Уилл, ты должен был ему рассказать! Ты должен был попросить его помочь.

– Он с тех пор не был в Коул-ярде, верно, Нелл? Он забыл Розу.

– Ни за что в это не поверю! – порывисто возразила Нелл.

– Роза частенько говорила, что ты веришь в то, во что тебе хочется верить.

– Мне нравится верить в то, во что хочется. Может, я смогу потом сделать так, как мне нужно. Он часто бывает у леди Беннет?

– Говорят, ему очень нравится одна из ее дочерей.

– Не может быть. Он же неравнодушен к Розе.

– Такие, как он, бывают неравнодушны ко многим одновременно.

– Тогда я пойду к дому леди Беннет, встречу его и скажу, что он должен спасти Розу.

Уилл покачал головой. Нелл была самой большой сумасбродкой, какую он когда-либо видел. Он никогда не знал, что она сделает через минуту. Но одно он знал наверняка – бесполезно переубеждать ее, если она решилась на что-то.

И вот маленькая, плохо одетая девушка стояла в ожидании у дома леди Беннет, держась на почтительном расстоянии от входа. Никто из входивших и выходивших из дома не обращал на нее внимания. Она казалась гораздо моложе своих тринадцати лет.

Она знала, что встретит здесь Генри Киллигрю. Ей нужно было найти его побыстрее, так как Роза все еще в крайней опасности. Если ей не удастся застать его у дома леди Беннет, тогда она найдет его у дома Дамарис Пейдж. Она могла быть уверена, что такого распутника, каким был дружок Розы, наверняка можно найти в одном из злачных мест Лондона.

Нелл чувствовала себя очень повзрослевшей за эти последние дни. Из ребенка она превратилась во всепонимающую женщину.

Ничто из того, что она узнала о Генри Киллигрю, не удивило бы ее больше, чем то, что он бывал в переулочке Коул-ярд.

А встретилась она с ним около дома леди Беннет. Она подбежала к нему, упала перед ним на колени и взяла его за руки. С ним рядом шел другой джентльмен, он удивленно поднял брови и изумленно посмотрел на своего спутника.

– В чем дело, Генри? – спросил он. – Кто этот ребенок?

– Бог мой! Клянусь, я где-то видел эту голодранку.

– У тебя странные знакомства, Генри.

– Я – Нелл, – воскликнула Нелл. – Сестра мисс Розы.

– Ну, конечно же, я вспомнил! Как поживает мисс Роза?

– Скверно! – неожиданно зло ответила Нелл. – А вас это, кажется, совсем не занимает?

– А меня это должно занимать? – спросил он игриво. Его спутник цинично улыбался.

– Если вы не подлец, то должно, – отчеканила Нелл. Генри Киллигрю повернулся к своему спутнику:

– Этот ребенок раздает крепкие напитки в публичном доме матушки Гвин.

– И крепкие словечки тоже, ручаюсь, – сказал тот.

– О да, злоязычный бесенок, – ответил Генри. Нелл вдруг воскликнула:

– Сестра в тюрьме. Ее повесят.

– Что? – равнодушно спросил компаньон Генри. – Уже и шлюх вешают? Это никуда не годится.

– Действительно, никуда не годится! – воскликнул Генри. – Перевешать всех женщин в Лондоне и оставить нас одних!

– Боже, храни всех шлюх Лондона! – прибавил другой.

– Ее собираются вешать за то, чего она не делала, – сказала Нелл. – Вы должны спасти ее. Вы должны вызволить ее из тюрьмы. Это из-за вас она туда попала.

– Из-за меня?

– Точно, сэр. Она надеялась, что вы придете, но пришел другой, а не вы. Она ему отказала, а он обвинил ее в преступлении. Это мясник с Ист-Чипского рынка. Роза не могла с ним… после вашей светлости.

– Бесенок капнул меда в уксус, Генри, – сказал как бы между прочим его приятель, поправляя свои кружевные манжеты.

– Оставь свои насмешки, – ответил Генри неожиданно серьезно. – Бедняжка Роза. Значит, этот мясник засадил ее в тюрьму, да?.. – Он повернулся к приятелю. – Послушай, Браун, это нельзя так оставить. Роза славная девушка. Я как раз сегодня собирался зайти к ней.

– Тогда зайдите к ней в тюрьму, сэр, – попросила Нелл. – Зайдите к ней, и вы, такой важный джентльмен, конечно же, сможете устроить, чтоб ее освободили.

– А этот бесенок хорошего мнения о тебе, – сказал Браун.

– И его не следует портить.

– Ты куда, Генри?

– Я иду повидаться с мисс Розой. Я люблю Розу. И предвкушаю много счастливых часов с ней.

– Господь вознаградит вас, сэр, – сказала Нелл.

– И Роза тоже, я полагаю, – заметил Браун.

Они зашагали в сторону от дома леди Беннет; Нелл бежала рядом с ними.

Жизнь была воистину прекрасна.

Больше не было необходимости скрывать свою миловидность. Теперь она мыла и расчесывала свои волосы – и они ниспадали ей на спину легкими волнами. Не нужно было изображать косоглазие и хмуриться – и она могла смеяться сколько ей вздумается, чаще всего она так и делала.

В тот день, когда она вошла в Королевский театр, в Лондоне не было девушки радостнее ее. Леди Каслмейн, хоть она и слыла королевской любовницей, не могла быть счастливее маленькой Нелл Гвин в ее блузке с глубоким вырезом, корсете, юбке, накидке из грубой шерсти и косынке вокруг шеи. И обута она была в настоящие туфли! Каштановые локоны едва касались ее открытых плеч; теперь она выглядела соответственно своему возрасту. Ей исполнилось тринадцать лет, и хотя в ее тринадцать лет она все же была крошкой в сравнении со сверстницами, – это была прелестнейшая крошка.

Мужчины теперь могли смотреть на нее сколько заблагорассудится, ибо – Нелл первая готова была это признать – за погляд денег не берут, а любой зритель в конце концов мог заплатить свои шесть пенсов за один из ее апельсинов.

Если же кто-либо пытался вольничать, наталкивался на поток брани, который ошеломлял еще и потому, что изливался из ротика такого крошечного и очаровательного создания. И в партере, и на всех галереях говорили, что самой хорошенькой девушкой из продавщиц апельсинов у Мэри Меггс была крошка Нелл Гвин.

Счастье Нелл было беспредельно, так как Роза была теперь дома. Ее спасли те два кавалера, к которым обратилась за помощью Нелл. До чего же замечательно иметь друзей при дворе короля!

Словечко постельничьего герцога Генри Киллигрю, замолвленное герцогу, словечко мистера Брауна, оказавшегося виночерпием того же герцога, – и Розе было даровано прощение: она без лишних хлопот вышла из своего заточения.

Кроме того, на мистера Брауна и Генри Киллигрю немалое впечатление произвели остроумие и находчивость младшей сестры Розы, которую они с шутливой церемонностью стали величать миссис Нелл: а Генри с большой охотой помог миссис Нелл стать одной из продавщиц у апельсинной Мэри, потому что именно такие девушки, как миссис Нелл, нужны были апельсинной Мэри – и не только ей. Он намекнул, что, бывая в театре Его Величества, король и сам не прочь будет увидеть миссис Нелл.

Нелл тряхнула локонами. Она почувствовала, что следует знать, как в случае чего вести себя с Генри Киллигрю.

Тем временем исполнилась ее сокровеннейшая мечта. Шесть дней в неделю она находилась в театре – Королевском театре! – и ей казалось, что в этом деревянном здании перед ее глазами жизнь проходила во всем ее мыслимом великолепии. Она не могла решить, на что ей нравилось больше смотреть – на сцену или на зрителей.

Надо сказать, что Королевский театр был полон сквозняков; его застекленная крыша пропускала не очень много дневного света, и совсем неуютно зрителям партера было сидеть под ней в плохую погоду; иногда в театре бывало очень холодно, потому что отопление в нем отсутствовало; иногда в нем бывало удушающе жарко от множества разгоряченных тел и свечей на стенах и над сценой.

Но, впрочем, все это были мелочи. Завороженно глядя на сцену, она могла забыть, что все еще ночует в публичном доме в переулке Коул-ярд; здесь она могла жить совсем в другом мире, подражая актерам и актрисам; могла видеть всю знать, потому что сам король бывал в театре. Разве он не был главным покровителем театра? И разве не актеры и актрисы этого королевского дома звали себя слугами Его Величества? Так что посещать театр было для него делом совершенно естественным; иногда он появлялся с королевой, иногда со снискавшей дурную славу леди Каслмейн, а иногда и с другими. Она могла видеть придворных острословов – милорда Бекингема, милорда Рочестера, баронета Чарлза Седли, лорда Бакхерста. Все они приходили на представления, а с ними приходили и дамы, с которыми они бывали дружны в то или иное время.

Она слышала о них самые невероятные истории и внимала этим рассказам благоговейно. Она видела приезд королевы в Лондон вскоре после женитьбы короля; стояла в толпе, наблюдавшей их прибытие к Уайтхоллскому мосту; королева-мать, навестившая тогда сына, встречала королевскую чету, стоя на сооруженном специально для этого события причале: все они были так роскошно одеты, что у зрителей захватывало дух.

Она знала также, что король настоял на согласии королевы сделать леди Каслмейн одной из ее фрейлин. Весь Лондон говорил об этом – об обиде королевы, о вызывающем поведении леди Каслмейн и об упрямстве короля. Ей было жаль черноглазую королеву, которая иногда бывала немного печальной и, казалось, с трудом понимала, о чем шла речь в спектакле, потому что невпопад смеялась шуткам, несчастная, – иногда чуть позже, чем надо, а иногда в тот момент, когда другие дамы лишь краснели от смущения.

Заносчиво высокомерная леди Каслмейн сидела обычно вместе с королем или в соседней ложе и разговаривала с ним громко и повелительно, отчего сидевшие в партере задирали вверх головы, чтобы видеть и слышать, что ей там надо, а зрители, сидевшие на галереях, по той же причине наклонялись – так что, когда леди Каслмейн бывала в театре, на артистов мало кто обращал внимание.

Частенько можно было видеть в собственных ложах и этих двух повес – лорда Бакхерста и баронета Чарлза Седли. Лорд Бакхерст был добродушным малым, поэтом и острословом, выделявшимся постоянно приподнятым настроением. Баронет Чарлз Седли был одновременно поэтом и драматургом. Он был таким хрупким на вид, что его прозвали Маленьким Сидом. За этими двумя особами следил весь зал. Вместе с баронетом Томасом Оглом они недавно отчаянно напроказили в таверне «Петух», где, хорошо поев и еще лучше выпив, вышли на балкон, разделись догола и обращались к прохожим в абсолютно вульгарной и оскорбительной манере. Горожане бурно протестовали, в результате чего Маленький Сид был вызван в суд и оштрафован на большую сумму; суд обязал его не нарушать спокойствие общества в течение года. Поэтому зрительный зал наблюдал и ждал, что эти трое гуляк повторят здесь, в театре, представление, данное ими в таверне «Петух».

Здесь Нелл впервые увидела роскошную жизнь королевского двора. И, наблюдая вблизи высокопоставленных особ государства, оттачивала свое остроумие на молодых весельчаках в партере. Все, у кого еще с пятидесятых годов сохранились пуританские вкусы, не бывали в театре, который, как они утверждали, был местом встреч куртизанок и тех, кто искал их общества. И действительно, знатные вельможи в партере и в ложах, придворные дамы и проститутки составляли большую часть публики. Женщины бывали на спектаклях в полумасках (которые должны были скрывать их смущение, когда сценический диалог становился слишком откровенным), и менее состоятельные подражали богатым: они переговаривались друг с другом, шумно уплетали китайские апельсины, швыряли апельсиновые корки друг в друга и в актеров, осыпали оскорблениями актеров и актрис, если им не нравилась пьеса, дрались и толкали друг друга, усиливая общий шум. Придворные и подражающие им подмастерья назначали свидания маскам. Боковые ложи, где места стоили четыре шиллинга, были заполнены придворными дамами и джентльменами и лишь слегка возвышались над партером, где место стоило два шиллинга и шесть пенсов. В средней же галерее, там место стоило скромные восемнадцать пенсов, восседала более спокойная публика, которая пришла послушать пьесу; а в шиллинговой галерее сидела беднейшая часть зрителей, сюда в конце представления разрешалось бесплатно входить кучерам и лакеям, чьи хозяева и хозяйки находились в театре.

Каждый день Нелл становилась свидетельницей разнообразных столкновений. Никогда нельзя было угадать, что произойдет в театре в следующий момент, какой крупный скандал будет обсуждаться или какая важная персона завяжет ссору с другой не менее почтенной персоной во время представления.

Она могла слушать громкий и часто непристойный разговор между придворными, сидящими в ложах, и масками из партера; к этому разговору часто подключались и другие зрители, продолжая причесываться или шумно пить из принесенных с собой бутылок. Некоторые из присутствующих становились на скамьи и насмехались над артистами, скандалами по поводу содержания пьесы или даже забирались на сцену и пытались напасть на актера, игравшего в пьесе труса или негодяя.

Все это было шумно, красочно и очень нравилось Нелл. Но не только это возбуждало ее. Не меньше, чем все происходящее в театре, ее привлекал спектакль.

И когда самый красивый из всех исполнителей, кого многие считали ведущим актером труппы, выходил на сцену, он мог утихомирить самых шумных зрителей. Он обычно держался на сцене важно, но не как красавец Карл Харт, а как герой, которого он играл. И если он играл в пьесе короля, то казалось, что Карл Харт был такой же король, как тот, другой Карл, который сидел в ложе и напряженно и внимательно наблюдал за человеком, подражавшим Его Величеству с таким успехом.

Нелл считала, что, когда Карл Харт важно проходил из-за кулис на просцениум и силой собственного присутствия добивался всеобщего внимания, он был похож на Бога. Она тогда обычно смотрела только на него, не двигаясь с места, забывая о корзинке с апельсинами и не заботясь о том, что апельсинная Мэри увидит, как она уставилась на сцену вместо того, чтобы стараться убедить кого-нибудь из публики купить прекрасный китайский апельсин. Один или два раза Нелл удалось поговорить со знаменитостью. Он купил у нее апельсин. Он заметил и оценил ее изящество, так как Карл Харт ценил красоту. Он пока еще не имел представления о бойкости языка Нелл, потому что в присутствии этого великого человека она становилась непривычно молчаливой. И все же он не мог не знать, что она должна быть наделена определенной находчивостью, так как ни одна апельсинная девушка не могла бы без нее обойтись.

В этот день он играл Михеля Переса в пьесе «Управляй женой и подчиняй жену», и многие придворные пришли посмотреть на него в этой роли. Нелл находилась в восторженном состоянии, когда она пришла в артистическую уборную посмотреть, не купят ли у нее артисты один или два апельсина.

Несколько кавалеров были уже там; их пускали в артистическую уборную за дополнительную плату в полкроны; они могли вести там интимные разговоры с актрисами, миловаться с ними или договариваться о любовных свиданиях в более укромных местах.

Нелл влекла артистическая уборная; она слышала, что актрисам платят целых двадцать или пятьдесят шиллингов в неделю – баснословная для бедной продавщицы апельсинов сумма; вне сцены актрисы выглядели так же великолепно, как и на ней, потому что у них были красивые туалеты, подаренные придворными – и даже самим королем, – для использования в спектаклях. Джентльмены ластились к актрисам, настойчиво предлагали подарки, умоляли принять их приглашения; а актрисы отвечали им так же развязно, как и своим сценическим любовникам.

– Не хотите ли китайский апельсин, миссис Кори? – проворковала Нелл. – Очень освежает горло.

– Нет, девочка. Ступай к миссис Маршалл. Может быть, она получит один апельсин от кого-нибудь из друзей-джентльменов.

– Я сомневаюсь, что она получит что-нибудь еще от него, кроме апельсина, – воскликнула Мэри Кнепп.

Миссис Апхилл и миссис Хьюджес начали смеяться над миссис Маршалл.

– Эй, потаскушка, – позвала миссис Истленд, – сбегай и купи мне зеленую ленту. Получишь грош или два за старание, когда вернешься.

Так обычно текла жизнь в артистической уборной. Нелл бегала по мелким поручениям, увеличивая свой небольшой доход, и уже давно начала задумываться над тем, что такое особенное было у Пег Хьюджес и Мэри Кнепп, чего не хватало ей.

И вот, как раз когда она вернулась с лентой и направилась за кулисы, где Мэри Меггс держала свой товар под лестницей, она лицом к лицу столкнулась с самим Карлом Хартом.

Она присела в реверансе и проговорила:

– Желаю доброго-предоброго дня, мистер Перес.

Он помолчал и, наклонившись к ней, сказал:

– А-а, это малышка Нелл, апельсинная девушка. Тебе нравится Михель Перес, а?

– Так нравится, сэр, – ответила Нелл, – что я совсем забыла, что им был еще более знаменитый джентльмен – мистер Карл Харт.

Карл Харт любил лесть. Он знал, что он, если не считать Майкла Моухана – его единственного соперника, – был лучшим актером среди королевских подданных. Тем не менее он принимал похвалу от кого угодно, даже от маленькой продавщицы апельсинов, но еще раньше он заметил, что эта продавщица апельсинов была необыкновенно хорошенькой.

Взяв ее личико обеими руками, он слегка коснулся его губами.

– Ну, – сказал он, – ты и сама достаточно хороша собой, чтобы украсить сцену.

– Однажды я это сделаю, – ответила Нелл; в тот момент она уже знала, что так и будет. Почему она не может добиться такого же успеха, как любая из этих визгливых шлюх в артистической уборной?

– Ого, – сказал он, – эта девушка честолюбива!

– Я хочу играть на сцене, – ответила она.

Он снова взглянул на нее. Ее глаза сияли от возбуждения. В них была видна энергия, которую не часто встретишь в торговках апельсинами.

Боже правый! – подумал он. – Этот ребенок – редкость!

И сказал:

– Пойдем со мной, девочка.

Нелл колебалась. Она и до этого получала подобные приглашения. Карл Харт заметил ее сомнение и рассмеялся.

– Нет, – сказал он, – не бойся. Я не насилую маленьких девочек.

Он выпрямился в свой полный рост и произнес, как бы обращаясь к публике:

– Мне никогда не надо было никого насиловать. Ко мне приходят сами… и приходят с величайшей готовностью.

Плавность его речи завораживала ее. Он говорил с ней, с маленькой Нелл, как будто она была одним из тех роскошных созданий на сцене. Он заставил ее поверить в себя, почувствовать себя эффектной актрисой, играющей с ним свою роль. Она сказала:

– Сэр, я охотно выслушаю все, что вы мне скажете.

– Тогда иди за мной.

Он повернулся и повел ее по узкому проходу к маленькому закутку, где висели костюмы, в которых он выходил на сцену. Затем тяжело повернулся к ней.

– Как тебя зовут, девчонка? – спросил он.

– Нелл… Нелл Гвин.

– Я наблюдал за тобой, – сказал он. – У тебя острый язычок и очень живой ум. Думается, твои способности не найдут применения у апельсинной Мэри.

– Могла бы я сыграть какую-нибудь роль на сцене?

– А как ты будешь учить роль?

– Как? Наизусть! Мне довольно лишь раз услышать ее – и я запомню. – Она опустила корзинку с апельсинами и начала повторять одну из ролей, исполнение которой она видела в тот день. Она вложила в эту роль столько комичного, что красиво очерченный рот мистера Карла Харта начал подрагивать от едва сдерживаемого смеха, когда он наблюдал за ней.

Он поднял руку, чтобы остановить ее.

– Как же все-таки ты будешь учить свои роли? – спросил он. Нелл была озадачена. – Ты умеешь читать?

Она отрицательно покачала головой.

– Тогда как же ты будешь учить их?

– Я хочу! – воскликнула она. – И выучу.

– Одного желания мало, дитя мое. Ты должна будешь научиться читать.

– Тогда я буду учиться читать.

Он подошел к ней и положил руки ей на плечи.

– А что ты скажешь, если бы я тебе сообщил, что у нас в труппе я, возможно, найду место для исполнительницы маленьких ролей?

Нелл упала на колени, взяла его руку и поцеловала ее. Он с удовольствием посмотрел на ее кудрявую головку.

– Черт побери! – сказал он, ругаясь как король, потому что время от времени он играл королей и начал думать, что в мире театра он и был королем, – ты прехорошенькое дитя, мисс Нелл.

А когда она встала с колен, он взял ее на руки и поднял так, что ее оживленное лицо оказалось вровень с его лицом.

– А легонькая, как перышко, – сказал он. – И так же непостоянна?

Потом он поцеловал ее в губы, и Нелл поняла, какую плату он потребует от нее за все, что собирается для нее сделать.

Нелл сознавала, что сделает все, чего бы он ни потребовал. Она уже привыкла обожать его из партера, она была готова делать то же самое в более интимной обстановке. Она засмеялась, показывая, что ей это приятно, и он был доволен этим.

– Идем, – сказал он, – я пойду вместе с тобой к Мэри Меггс, потому что она уже, возможно, готова разбранить тебя, а мне не хочется, чтобы тебя бранили.

Как только Мэри Меггс увидела Нелл, она закричала на нее:

– Вот ты где, негодница! Чем ты занимаешься? Я жду тебя здесь уже пятнадцать минут. Дозволь мне сказать тебе, что, если ты будешь вести себя подобным образом, ты недолго пробудешь в молодицах апельсинной Мэри.

Карл выпрямился во весь свой рост. Нелл неожиданно рассмеялась, как еще не раз ей придется смеяться в будущем над величественным видом этого актера. Что бы он ни делал, он вел себя так, будто играл роль.

– Береги силы, женщина, – заговорил он тем громовым голосом, которым так часто заставлял замолчать галдящую публику. – Береги силы. Мисс Нелл, конечно, больше не будет одной из твоих апельсинных девушек. Она уже перестала быть ею некоторое время тому назад. Апельсинная девушка Нелл стала служанкой короля Нелл.

И он зашагал прочь, оставив их одних. Нелл опустила свою корзину и пустилась плясать джигу на глазах изумленной женщины. Апельсинная Мэри, у которой была не очень приятная перспектива потерять одну из лучших своих продавщиц, качала головой и грозила пальцем.

– Танцуй, Нелл, танцуй! – говорила она. – Мистер Карл Харт не очень-то балует своих женщин, да и не задерживает их у себя надолго. Может так случиться, что ты еще заскучаешь по своей корзинке – это когда знаменитому Карлу Харту надоест Нелл.

Но Нелл продолжала самозабвенно танцевать.

И вот Нелл стала настоящей актрисой. Она легко рассталась с материнским домом в переулке Коул-ярд и обосновалась в собственном жилище – сняла небольшой домик рядом с таверной «Петух и пирог» на Друри-лейн напротив Уич-стрит. Отсюда было рукой подать до театра, что ее вполне устраивало, так как жизнь актрисы требовала гораздо больше усилий, чем жизнь продавщицы апельсинов. Карл Харт учил ее читать, Уильям Лейн – танцевать, и оба они, вместе с Майклом Моуханом, учили ее актерскому мастерству. Все утро было занято репетициями, а после полудня давались представления, начинавшиеся в три часа и длившиеся до пяти часов и позже. Почти все вечера Нелл проводила с великим Карлом Хартом, который, будучи в восторге от своей протеже, когда не учил ее читать, приобщал ее к искусству любви.

Роза от всего сердца радовалась успехам своей сестры и стала часто бывать у нее дома на Друри-лейн. Нелл хотелось бы пригласить ее жить вместе с собой; но небольшого заработка Нелл едва хватало на собственные нужды, и, будучи актрисой, она была вынуждена значительную часть своего дохода тратить на наряды. Кроме того, у Розы была своя жизнь, и часто какой-нибудь очередной любовник уводил ее на время из материнского дома.

Генри Киллигрю был одним из этих любовников, и мистер Браун тоже; а в компании этих джентльменов Роза встречала и других, принадлежащих к тому же общественному слою. Она по-прежнему стремилась избегать мясников с Ист-Чипского рынка и сохраняла чувство благодарности к Нелл, которая, по ее словам, избавила ее от позорной смерти.

Нелл играла свои роли в театре – это были пока небольшие роли, так как срок ее ученичества еще не закончился. Карл Хайт оказался преданным любовником, потому что Нелл была нетребовательна, никогда не жаловалась и постоянно сохраняла хорошее настроение; она научилась у Карла Харта бесконечно любить сцену.

Бывали моменты, когда он забывался, сбрасывал перед ней свою маску и становился обычным человеком: говорил о своих чаяниях и ревнивых чувствах, умолял откровенно сказать, не думает ли она, что Майкл Моухан и Эдвард Кайнастон играют лучше, чем он. Часто заводил разговоры о Томасе Беттертоне, актере из соперничавшей с ними труппы, называвшей себя «Слугами герцога» и игравшей спектакли в Герцогском театре. Говорили, что Беттертон лучше кого-либо из современников владеет вниманием публики.

– Лучше, чем Харт? – допытывался Карл. – Я хочу услышать от тебя правду, Нелл.

Нелл начинала его успокаивать, говорила, что Беттертон обычный бродячий актер в сравнении с великим Карлом Хартом; а Карл говорил, что именно ему, Карлу, и подобает быть величайшим актером, которого когда-либо знал Лондон, потому что его бабка была сестрой драматурга Уилла Шекспира, человека, который любил театр и пьесы которого часто исполнялись разными труппами; некоторые утверждали, что его пьесы остаются непревзойденными до сих пор – даже Бену Джонсону с Бомонтом и Флетчером далеко до Шекспира…

Иногда он рассказывал ей, как мальчиком учился актерскому мастерству в театре «Блэкфрайерс», где он вместе с Кланом, одним из членов этой труппы, исполнял роли женщин. Карл начинал неестественной походкой расхаживать вокруг нее, изображая герцогиню из трагедии Шерли «Кардинал», а Нелл хлопала в ладоши и уверяла его, что более подлинной герцогини, чем эта, она в жизни своей не видела.

Ему нравилось делиться с ней своими воспоминаниями о прошлом. Нелл завороженно слушала и аплодировала, потому что считала его самым удивительным человеком из всех, кого ей приходилось знать; он был Богом, создавшим актрису из продавщицы апельсинов, и в то же время нежным и пламенным любовником, который ввел ее в такое общество, где бы ей хотелось играть ведущую роль.

Она не возражала, когда он снова и снова рассказывал ей об одном и том же, она, бывало, сама просила его об этом.

– Расскажите мне о том случае, когда вас забрали и посадили в тюрьму солдаты-пуритане… Вы еще тогда не закончили представление и даже были в сценическом костюме!

Он откидывал назад голову и настраивал свой великолепный голос на драму или комедию – в зависимости от обстоятельств.

– Я играл тогда Отто в «Кровожадном брате»… Прекрасная пьеса. Клянусь, ни Бомонт, ни Флетчер никогда не писали ничего лучше…

Тут он обычно забывал об истории с арестом и играл для нее Отто; он входил даже в роль Ролло, который и был кровожадным братом. И все это было страшно занимательно, как и сама жизнь с ним.

А в ложах театра в это время появлялась самая хорошенькая женщина из всех, которых Нелл когда-либо доводилось видеть, – это была госпожа Франсис Стюарт, фрейлина королевы. Король не сводил с нее глаз во время всего представления, и Карл Харт, Майкл Моухан или Эдвард Кайнастон не могли теперь завладеть его вниманием, и что еще удивительнее, он смотрел на высокую и статную Энн Маршалл, не замечая других актрис. Король не видел никого, кроме сидящей недалеко госпожи Стюарт с ее детским выражением лица и с прелестными светлыми волосами, с огромными голубыми глазами и аккуратным носиком с небольшой горбинкой. Миледи Каслмейн из-за этого так выходила из себя, что начинала громко оскорблять актеров и актрис и даже с самим королем, к его крайнему неудовольствию, разговаривала нелюбезно.

Нелл все это казалось таким далеким; у нее была своя собственная жизнь; хотя ее быт был лишен великолепия, отличавшего жизнь всех этих придворных с их ослепительными драгоценностями и роскошными нарядами, он не был лишен радостей и красочности. Нелл была вполне довольна, она умела не предъявлять слишком больших требований к своей судьбе.

И однажды наступил день, когда она подумала, что большей радости быть не может.

Карл Харт пришел навестить ее. После того, как она впустила его и он ее поцеловал, как всегда, заметив, что она чрезвычайно хорошенькое создание и ей очень к лицу рукава с буфами и прилегающий лиф, держа ее за плечи на расстоянии вытянутых рук, сказал своим громким, звучным голосом:

– Есть новости, Нелл! Наконец-то ты становишься актрисой.

– Вы нахал, сэр! – воскликнула она с наигранным гневом, сверкая глазами. – Вы намерены меня оскорбить? Кто же я на самом деле, если не актриса!

– Начнем с того, что ты моя любовница.

Она схватила его руку и поцеловала.

– И это лучшая роль, которую мне удалось до сих пор сыграть.

– Дорогая Нелл, – произнес он театральным шепотом в сторону. – Как мила мне эта девчонка!

– И все же! – скороговоркой ответила она. – Умоляю вас, скажите поскорее. Какую роль вы мне отводите?

Но Карл Харт никогда не портил впечатление суетой.

– Прежде всего должен тебе сказать, – ответил он, – что мы будем играть «Индейского императора» Драйдена и я беру себе роль Кортеса.

Она полушутя преклонила колени и поцеловала его руку.

– Приветствую героя-победителя, – сказала она и вскочила на ноги. – А какая роль предназначается для Нелл?

Он сложил руки на груди и стоял, с улыбкой глядя на нее.

– Главная женская роль, – ответил он не торопясь, – роль Алмерии. Монтесума будет добиваться ее расположения; Моухан будет играть Монтесуму. Но она страстно потянется к Кортесу.

– Она ничего не сможет с этим поделать, бедняжка, – сказала Нелл. – И будет всем сердцем любить своего Кортеса. Я докажу королю, герцогу и всем присутствующим, что еще ни один человек не был так любим, как мой Кортес.

– А впрочем, знаешь, лучше роль Алмерии отдать Энн Маршалл… Нет, эта роль не для тебя. Ты еще слишком молода для нее. О, ты играешь все лучше… все лучше… но апельсинная девушка не может стать актрисой за несколько недель. Нет, есть другая роль – прекрасная роль для красивой девушки – роль Сайдарии. Я сказал, что Нелл будет играть Сайдарию и заставил Тома Киллигрю, Моухана, Лейси и других согласиться, чтобы ты ее действительно играла.

– А эта Сайдария – она что-нибудь значит в сравнении с той, другой, которую будет играть миссис Энн Маршалл?

– Это очень симпатичная роль, Нелл. От королевского двора для нее получено розовое платье – подарок одной из придворных дам. Оно тебе будет как раз впору, а так как ты играешь дочь императора, в волосах у тебя будут красивые султаны из перьев. И еще кое-что, Нелл. Сайдария в конце покоряет Кортеса.

– В таком случае, – торжественно произнесла Нелл, делая реверанс, – я подчиняюсь Кортесу-Харту и буду наслаждаться этой небольшой ролью.

Она была одета в яркое платье, ее каштановые локоны красиво ниспадали на плечи. В артистической уборной все смотрели на нее с завистью.

– Только что из продавщиц апельсинов, – шипела Пег Хьюджес. – И вот, трах-бах, ей дают лучшие роли! Гарантирую, она еще утрет нос миссис Маршалл…

– Ты, конечно, знаешь, как добиваются успеха на сцене, – отвечала Мэри Кнепп. – Не имеет значения, актриса ты или продавщица апельсинов – путь один и тот же. Ты ложишься в постель с тем, кто может дать тебе то, чего ты добиваешься, – и в глухую полночь просишь желаемое. Нелл слышала все это.

– Спасибо вам, миссис Кнепп, за то, что вы все это мне сказали, – громко произнесла она. – Ни за что бы в жизни не догадалась, как это вам удается заполучить свои роли.

– Разве я путаюсь с кем-нибудь? – спросила миссис Кнепп.

– Меня не стоит спрашивать об этом, – ответила Нелл, – хоть я и видела, как вы вели себя со штурманом Пеписом из Морского ведомства.

Энн Маршалл не выдержала:

– Перестань кричать, Нелл. Ты же теперь не продавщица апельсинов. Побереги голос для роли. Он тебе еще понадобится.

На этот раз Нелл была рада смолкнуть. Она была уверена, что хорошо справится со своей ролью, но все-таки от волнения ее слегка подташнивало, чего с ней никогда не бывало.

Она отвернулась от миссис Кнепп и начала шепотом повторять свою роль:

Эти слова она должна была произнести при первой встрече с Кортесом, когда Сайдария с первого взгляда влюбляется в него. Она подумала о том, как в первый раз увидела Карла Харта. Такими ли тогда были ее чувства? Нет, ничего подобного. Ей не верилось, что она когда-нибудь испытает такие чувства, о которых говорила Сайдария. Сайдария вне себя от страсти. Полюбив красивого незнакомца, она чувствует себя жалкой и несчастной, боясь, что любовь ее будет безответной, и ревнуя его к тем, кого он любил раньше. Нелл совсем не чувствовала ревности, любовь была для нее радостью.

Она могла бы, конечно, получить роль какого-нибудь весельчака, мужскую роль, чтоб вышагивать по сцене в бриджах, обращаться к публике с дерзкими репликами, танцевать и петь.

Но сейчас должна выйти и сыграть Сайдарию.

В тот день в театре собралась блистательная публика. Присутствовал сам король и вместе с ним самые блестящие его придворные.

Нелл вышла на сцену в платье, подаренном придворной дамой, – и зал ахнул от восторга. Она увидела мельком своих приятельниц, с которыми когда-то продавала апельсины, и заметила на их лицах зависть.

Она была уверена, что Мэри Кнепп и все остальные с нетерпением ждут, что она уйдет со сцены осмеянной. За кулисами они, конечно, уловили, как замер зал при ее появлении. Они забыли об одном. Да, еще совсем недавно она была апельсинной девушкой, но теперь она – самое прелестное создание из всех, когда-либо украшавших сцену, а в этом изысканном платье она может соперничать с любой из дам, сидящих в ложах.

Она исполняла роль в своем неповторимом стиле, делая упор не на трагизм, как сперва предполагалось, а на комизм положения принцессы. И от этого роль принцессы только выиграла.

Она с удовольствием играла сцены с Карлом Хартом. Он был очень красив в этой роли испанского авантюриста, и она произносила текст своей роли со страстью. Когда он пытался ее соблазнить, а она сопротивлялась, то делал это с очаровательным сожалением, не предполагавшимся в роли. Это вызвало одно-два непристойных замечания тех зрителей из партера, кто проявлял особый интерес к личной жизни актеров и актрис.

– Ну, Нелл! – выкрикнул один из остроумцев. – Не отказывай ему. Прошлой ночью ты ведь уступила, почему же днем не соглашаешься?

У Нелл был порыв подойти к краю сцены и объяснить, что она отказала такому красавцу против своей воли, ей бы в голову это не пришло. И все претензии за это зритель в партере должен адресовать драматургу Драйдену.

Но глаза Кортеса пристально смотрели на нее. «Мой бесценный Корте-Карл, – думала Нелл, – он живет в пьесе; для него перипетии сценических принцев реальнее, чем публика партера…»

– Мы красоту любви в союзники зовем, – говорил он в это время.

Она улыбнулась ему и отвечала:

«Заморские странны приемы, чтоб возжигать любви огонь в нас; У нас подвластны женщины природе, искусству же – у вас.»

Никто не обратил особого внимания на небольшую паузу. В таких репликах по поводу актеров и их личной жизни не было ничего необычного, и представление шло своим чередом до той последней сцены, когда Алмерия (Энн Маршалл) вынула кинжал и из любви к Кортесу приготовилась заколоть Сайдарию.

Из партера раздались крики ужаса, предупреждающие: «Нелл, берегись! Эта потаскуха собирается заколоть тебя».

Нелл качнулась, прижала к груди губку с кровью, которую она прятала в руке, и сжала ее; она уже вот-вот должна была упасть, когда Кортес подхватил ее. Весь театр вздохнул с облегчением, и этот вздох сказал Нелл главное, что она хотела знать, – то, что она успешно справилась со своей первой большой ролью.

Когда Алмерия заколола себя, а Карл Харт с Нелл Гвин под руку ушли со сцены, зал взорвался аплодисментами.

Теперь актеры и актрисы должны были выйти и поклониться.

– Нелл! – шумел партер. – Сюда, Нелл! Раскланяйся, Нелл!

И вот она вышла на авансцену, зарумянившаяся от своего триумфа; и хотя ей было еще далеко до актерского мастерства миссис Энн Маршалл, ее утонченная красота была сразу же замечена.

Нелл подняла глаза и встретилась с взглядом человека, который наклонился вперед, сидя в своей ложе. Его пышные черные локоны слегка закрыли лицо, взгляд насмешливых глаз лишь ненадолго задержался на ней.

Но в течение этих нескольких мгновений человек и Нелл оценивающе разглядывали друг друга. И вдруг она улыбнулась озорной улыбкой продавщицы апельсинов. Почти тотчас чувственные губы усмехнулись в ответ. Все в театре это заметили. Послышалось: «Королю понравилась Нелл».

Теперь ее знал весь Лондон. Когда люди приходили в Королевский театр, они ожидали увидеть мисс Нелл, и если она не появлялась в спектакле, то начинались расспросы о том, что с ней. Всем нравилось смотреть на ее красивые ножки, когда она танцевала, нравились ее дерзкие реплики в ответ на замечания из партера по поводу ее игры или личной жизни. Говорили, что слушать, как мисс Нелл устраивает головомойку кому-нибудь из публики, не менее забавно, чем слушать пьесу, потому что блестящие остроты Нелл никогда не были злыми, разве лишь изредка – ради самозащиты.

Многие полагали, что она вскоре станет ведущей актрисой в Королевском театре.

Она часто вспоминала короля и его ответную улыбку. Она жадно ловила все разговоры о нем и часто думала про себя, что играть для короля очень приятно.

Елизавете Вивер, одной из актрис, было что рассказать о короле. Елизавета держалась отчужденно, живя в состоянии ожидания, так как однажды король присылал за ней. Нелл много раз слышала, как она рассказывала об этом. Прежде Нелл слушала ее вполуха, теперь же ей хотелось услышать все подробности.

– Мне не забыть этот день до конца моей жизни, – начала Елизавета свой рассказ ей. – У меня была хорошая роль, и я была красиво одета. Ты мне напомнила меня саму, когда играла Сайдарию. У меня было такое платье…

– Да, да, – сказала Нелл. – С платьем мне все ясно. Меня интересует, что случилось с тем, на ком было это платье.

– Платье имеет очень большое значение. Может, если бы у меня было второе такое платье, он бы снова прислал за мной. Я отыграла свою роль, раскланялась после аплодисментов, и тут за кулисы пришел один из лакеев и говорит мне:

– Король прислал за вами.

– Король прислал за вами? И все?

– Да, и все. Я спросила зачем. Зачем королю посылать за бедной Елизаветой Вивер? Он ответил мне, что король зовет меня, чтоб я развлекла его во дворце Уайтхолл. Я надела накидку, бархатную – не мою, а из костюмов труппы, мне мистер Харт сказал, чтоб я ее надела, так как я шла в Уайтхолл, а не куда-нибудь.

– С накидкой все ясно, – сказала Нелл. – Ручаюсь, за тобой послали не для того, чтобы ты показывала накидку.

– Конечно, нет. Меня провели в великолепную комнату, где было много известных дам и джентльменов. Сам милорд Бекингем был там и, клянусь, с ним была там миледи Шрусбери и…

– И Его Величество король? – подсказала Нелл.

– Он был так добр ко мне… добрее, чем другие. Он добрый, Нелл. Его большие темные глаза все время как бы говорили мне, чтобы я не боялась ни их, ни того, что они могут мне сказать. Он ничего не сказал такого, что могло бы меня как-то обидеть. Он просил меня спеть и станцевать, а других просил аплодировать мне. Потом все ушли, и я осталась одна с Его Величеством. Тогда мне уже не было страшно.

Глаза Елизаветы Вивер затуманились. Она смотрела в прошлое, вспоминая не о роскоши Уайтхолла, не о чести, оказанной ей королем, а о той ночи, когда она была с ним наедине, и он был просто мужчина, как и любой другой.

– Просто мужчина, как любой другой, – прошептала она. – И в то же время не похожий на тех, кого я прежде знала. Он подарил мне драгоценности, – продолжала она. – Я могу дорого продать их, не сомневаюсь. Но я никогда этого не сделаю. Я ни за что не расстанусь с ними.

Нелл была необычно молчалива.

Она ждет, думалось ей, ждет и надеется, что король снова пришлет за ней. Но он никогда не сделает этого. Бедняжка Бесси Вивер, она растеряла свою былую прелесть. Да и что в ней было, кроме юной миловидности? Вокруг Его Величества много хорошеньких женщин. Так что бедной Елизавете Вивер останется до конца своих дней ждать, когда за ней пришлет король.

Печальный удел, сказала самой себе Нелл. Пошли мне, Боже, что-нибудь повеселее.

Но часто она ловила себя на том, что мысли ее снова и снова возвращались к королю, улыбнувшемуся ей, и невольно у нее перехватило дыхание, когда она себя спросила: «Придет ли когда-нибудь тот день, когда король пришлет за Нелл?»

В дни, последовавшие за ее успехом в роли Сайдарии, Нелл купалась в лучах славы. Она бродила по улицам, улыбаясь и остроумно отвечая на обращенные к ней приветствия. Ей нравилось стоять у входа в свой домик, наблюдая за прохожими. Она прогуливалась по парку Святого Иакова и видела, как король играет с придворными в путаницу и его броски оказываются самыми удачными. Она подолгу наблюдала, как он прогуливается со свитой, кормит в прудах уток, а его болонки не отходят от него ни на шаг. Он ее не видел.

А если бы и заметил, то разве вспомнил бы он актрису, которую видел как-то в своем театре? Много людей наблюдает за королем, когда он гуляет в парке или проезжает верхом по улицам столицы. «Почему, – спрашивала себя Нелл, – он должен обращать внимание на юную актрису?»

Но все равно каждый день она надеялась, что он придет в театр посмотреть, как она играет.

Увы, судьба была против Нелл. Она намеревалась подняться до самых вершин своей профессии, но счастливая жизнь неожиданно прервалась.

В течение нескольких недель после постановки «Индейского императора» по городу гуляли слухи. Голландцы начали соперничать с Англией на море. События эти представлялись далекими, но оказалось, что они могут изменить ход жизни молодой, начинающей приобретать известность актрисы. Когда Нелл увидела, как секли голландца, таская его по улицам, за то, что он сказал, будто голландцы разрушили фактории на побережье Гвинеи, ей стало жаль его. Бедный парень, его слишком сурово наказали за то, что он повторил чью-то выдумку! Но несколько дней спустя Англия объявила голландцам войну. И тут она поняла, каким образом все эти события могли повлиять на ее жизнь. Театры наполовину опустели. Множество щеголей, заполнявших партер и ложи, отправилось воевать с голландцами на море; король почти перестал посещать театр, будучи занят делами государственной важности. А поскольку не появлялся король, то не приходили ни изящные дамы, ни джентльмены. Томас Киллигрю, Майкл Моухан и Карл Харт, являвшиеся пайщиками этого театра, выглядели озабоченными. Карл Харт вспоминал дни Республики, когда театральное действо осуждалось и актеры были лишены средств к существованию. Это были мрачные дни, и даже природной жизнерадостности Нелл поубавилось из-за спектаклей в полупустом театре и из-за погрустневшего любовника. И все же, не теряя энтузиазма, она предсказывала скорое поражение голландцев и возврат былого благополучия. Но в апреле приключилась еще большая беда, чем война с голландцами. Еще к концу 1664 года появились слухи о смертях в столице, вызванных, как подозревали многие, чумой. С приходом теплых весенних дней и лета она снова начала свирепствовать. Водосточные канавы, забитые грязью, зловоние распада, наполнившее воздух и висевшее над городом, как облако, способствовали распространению этого ужаса – чума свирепствовала, и скоро вся деловая жизнь в городе замерла. Еще совсем недавно Нелл и ее приятели играли в полупустом театре – теперь театры совсем обезлюдели. Никто не решался посещать общественные места из страха, что рядом может оказаться зараженный. Первыми закрылись театры, и Нелл стало не на что жить. Карл Харт совсем затосковал; больше всего его угнетала невозможность выступать на сцене, а не страх заболеть. Он объявил, что им следует уехать из Лондона в глубь страны. Чистый деревенский воздух поможет избежать заразы.

– У меня мать и сестра, – сказала Нелл. – Мы должны взять их с собой.

Карл Харт видел ее мать, он содрогнулся от перспективы находиться в ее обществе даже пять минут.

– Это совершенно невозможно, – заявил он.

– Что же с ней будет?

– Не сомневаюсь, свою печаль от разлуки с тобой она утопит в бутылке джина.

– А если она подхватит чуму?

– Значит, моя маленькая Нелл, она подхватит чуму.

– Кто будет ухаживать за ней?

– Конечно, твоя сестра.

– А что, если она тоже заболеет?

– Ты теряешь драгоценное время. Я хочу уехать немедленно. Каждая лишняя минута в этом зараженном месте может обернуться бедой.

Нелл, слегка подбоченясь, встала в позу, как она говорила, рыбной торговки, ибо, вне всякого сомнения, запомнила ее еще с тех пор, когда продавала свежие сельди – по десять штук за грош.

– Если я еду, – заявила она, – моя семья едет со мной.

– Значит, ты выбираешь свою семью вместо меня? – сказал Харт. – Очень хорошо, мадам! Вы сделали свой выбор.

После этого он оставил ее; когда он ушел, она взгрустнула, потому что все же любила его и знала, что он очень переживает, не имея возможности выступать в театре. А она – дура. «Что я, – спрашивала она себя, – должна отупевшей от джина старухе, которая била и изводила меня, когда у нее были силы, и плакалась, когда не могла бить?»

Она пошла в Коул-ярд; но когда повернула в этот переулок, сердце ее упало, потому что на многих дверях были нарисованы большие красные кресты, под которыми было написано: «Господи, помилуй нас».

Нелл оставалась в подвальчике несколько дней и ночей. Изредка Нелл или Роза выходила из дома в поисках еды. Людей вокруг осталось теперь совсем мало. Между камнями мостовой росла трава. Иногда во время блужданий им приходилось видеть у дороги страдальцев с роковыми признаками судорог, рвоты, бреда; болезнь настигала их на улице. Однажды Нелл подошла к старой женщине, так как почувствовала, что не может пройти мимо, не предложив ей помощь, но та открыла глаза и, глядя на Нелл, закричала:

– Вы – мисс Нелл. Отойдите от меня!

Она разорвала лиф платья и показала у себя на груди зловещие пятна.

Нелл заторопилась прочь, чувствуя, что ей становится дурно и страшно, и понимая, что она ничем не может помочь старой женщине.

Так они прожили в своем подвале несколько недель, изредка покидая его и возвращаясь туда снова, чувствуя себя совсем покинутыми. Они были подавлены видом пораженного заразой огромного города. Ночами им были слышны печальные звуки колокольчиков, дававшие знать, что мимо них проезжает чумная телега. Слышался замогильный крик, эхом разносившийся по пустым улицам: «Выносите мертвецов». Нелл видела, как прямо из окон передавались обнаженные тела и в том же виде сваливались в телегу одно на другое, так как гробы делать не успевали; никто не оплакивал умерших; тела просто отправляли в скорбный путь до кладбища на окраине города, где сбрасывали в огромную общую яму.

И вот однажды Нелл не выдержала:

– Нам нельзя здесь больше оставаться. Если мы не уедем, то умрем – коль не от чумы, так от тоски.

– Двинем в Оксфорд, – сказала мать. – У вашего отца там есть родственники. Может, они и примут нас на то время, пока не кончится эта беда…

Так они ушли из пораженного города. В первую ночь они спали под защитой живой изгороди; Нелл почувствовала, что на свежем деревенском воздухе душевные силы начинают возвращаться к ней.